Я не смог сдержаться. Я ее поцеловал.

Я думал, что ее губы будут холодными. Но я ошибся.

Я думал, что они будут твердыми. И снова ошибся.

Конечно, Эльза не могла ответить на мой поцелуй, но ее губы были мягкими. Достаточно мягкими, чтобы в памяти всплыли воспоминания о том, как я когда-то целовал других спящих женщин. Таким поцелуем касаются глубокой ночью губ погруженного в сон человека. Возможно, желая его разбудить. От такого поцелуя ночь приобретает совсем иной оттенок – или чистой нежности, или чистой эротики, или и того и другого одновременно. Как давно я не переживал подобных мгновений…

Я сам не знал, что здесь, в этой больничной палате, на меня нашло.

Другой на моем месте сказал бы: «Это было сильнее меня». Но мне это выражение не нравилось. Я выразился бы иначе.

Это было естественно.

Я ее поцеловал.

Я впился зубами в свой согнутый указательный палец, надеясь, что это поможет сбросить напряжение. Прошло уже два часа, как я вернулся в квартиру Жюльена и Гаэль, но все еще находился во власти возбуждения. Виноват, конечно, выброс адреналина и других чертовых гормонов, которые мгновенно включаются в работу, стоит проснуться нашим чувствам. Пока я, почти не разбирая дороги, шел из больницы, буквально купался в какой-то эйфории. До чего мы смешны, когда влюбляемся…

К действительности меня вернул лепет Клары. Стрелки часов показывали, что пора готовить ей вечернюю бутылочку молока. Войдя в квартиру, я машинально включил телевизор, убавив звук до минимума. Просто для компании. Или, скорее, чтобы переключить внимание. К сожалению, это не помогло. Даже Кларе не удалось отвлечь меня от будоражащих душу мыслей.

Я подогрел молоко, уложил девочку себе на колени, и она принялась спокойно сосать. Я сидел, блуждая глазами по комнате, пока не обнаружил кое-что интересное. Инструкцию к коляске! Действительно, учитывая мои завтрашние планы, я просто обязан научиться раскладывать эту чертову штуковину. Но тут мой взгляд упал на другую книгу, лежавшую под журнальным столиком в гостиной.

Странно, что я вообще ее заметил, ведь она едва выглядывала из-под стопки глянцевых журналов. Более того, я сам и сунул ее туда перед уходом, нарочно, чтобы не мозолила глаза. Я на минуту задумался. Интересно, зачем Жюльен купил мне эту книжку. Он уже неделю внушал мне, что я должен вести себя осторожнее, а главное – разобраться, что происходит со мной, с моими мыслями и чувствами. Возможно, он рассчитывал, что знакомство с этой книгой отобьет у меня желание навещать Эльзу. Или хотел, чтобы я расширил свои медицинские познания? Хотя последнее маловероятно.

Я так и просидел не двигаясь, пока Клара пила свое молоко. Это было похоже на игру в гляделки – этакий поединок взглядов. Я сверлил глазами книгу, словно пытался заставить ее левитировать в мою сторону, а она меня дразнила: попробуй, схвати! Книге повезло – она получила отсрочку, пока я укладывал Клару спать. Но ее везение длилось недолго – ближе к девяти, после ужина и душа, как солдат, готовый к бою, я ее атаковал.

Предисловие я благополучно пропустил. Оглавление показалось мне вполне содержательным, но и его я проскочил, торопясь открыть первую главу. Секунд за пять я пролистал добрый десяток страниц и подобрался к самой сути.

Начиналось изложение довольно просто, если не считать нескольких научных терминов. Но очень скоро терминология усложнилась. Я оторвался от книги и взглянул на часы: они показывали 21:10. Не может быть! Мне казалось, что я ломаю голову над этой заумью уже больше часа. Нет уж, пусть эта книга и дальше лежит себе под журналами. Я признал свое поражение.

Наверное, в глубине души я не желал читать о том, что у человека, погруженного в кому, слишком мало шансов проснуться.

Я ровным счетом ничего не знал о состоянии Эльзы, и никто не хотел его со мной обсуждать. Но постепенно я понял, что меня это устраивает. Я предпочитал ничего не видеть и ни во что не вникать. Оставаясь в неведении, я сохранял надежду. А надежда была единственным, что не позволяло мне отступить.

В 21:15 я взялся за инструкцию к коляске. На цыпочках прокрался в комнату Клары, достал из-за шкафа предмет своей неприязни, а в гостиной отодвинул в сторону журнальный столик, расширив себе пространство для маневра. Мои дальнейшие действия наверняка больше всего походили на хаотические метания. Как плохой танцор, я неуклюже вертел и кружил свою партнершу-коляску, которая согласилась исполнить нужные мне па (то есть принять пригодный для использования вид) только после беспощадной борьбы.

В десять вечера я торжественно объявил, что балет окончен. Правда, на всякий случай оставил коляску в прихожей в разложенном виде, хотя перед тем еще пять раз подряд сложил ее и разложил. Тем не менее я побаивался, что не смогу повторить этот номер завтра утром.

Я приготовил все необходимое, чтобы быть готовым, когда крестница разбудит меня среди ночи, и улегся в постель. Похоже, борьба с коляской отняла у меня больше сил, чем я думал, потому что заснул я мгновенно. Около четырех утра я в полудреме покормил Клару из бутылочки и тут же снова провалился в глубокий сон.

* * *

Будильник зазвонил в семь. Точнее, мой мобильник завибрировал в семь. Я поскорее отключил его, чтобы не потревожить мирный сон милой крохи, делившей со мной спальню. Поразительна наша способность вести себя совершенно одинаково в абсолютно разных ситуациях. Я не забыл, что три года подряд точно так же вскакивал и глушил будильник, чтобы не разбудить Синди, которая вставала на четверть часа позже. Я готовил ей завтрак – поначалу с любовью, потом по привычке. Помнится, благодарности я удостаивался лишь в первые недели. Мне было все равно, я был влюблен, а потом это стало чем-то вроде ритуала. Сегодня я делал это из дружеской преданности. Кроме того, я знал: уж Клара-то меня не бросит.

Я поскорее оделся, чтобы, когда Клара проснется, не отвлекаться ни на что другое. Она и правда скоро проснулась. Перед прогулкой я, следуя указаниям Гаэль, надел на нее множество одежек, чтобы она не замерзла. Заодно я поискал розовую шапочку, которую подарил Кларе в первые дни ее жизни. Я нашел шапочку в аккуратной стопке вещей «на выход», как выражался Жюльен. Она пришлась очень кстати, поскольку сегодня мы как раз собирались «выйти в свет».

Правда, выход у нас планировался необычный. Моей крестнице он будет в новинку. Да и мне тоже. Я еще никогда не бегал трусцой с коляской. Знал только, что модель, которую купил Жюльен, годилась для этого занятия. И все-таки я немного волновался: не то чтобы нервничал, скорее пребывал в состоянии радостного предвкушения. Впервые с начала декабря я уже не так походил на космонавта. Когда я запирал за собой дверь, теплая куртка так и осталась висеть на вешалке.

Втиснуться в лифт с коляской оказалось легче, чем я думал, – в отличие от такой вроде бы простой вещи, как выход из подъезда. В девять утра в воскресенье столпотворения соседей, мечтающих придержать для меня дверь, не наблюдалось – иначе говоря, там не было ни души. Я велел Кларе заткнуть уши и, осыпая эту чертову дверь проклятьями, кое-как выбрался наружу. Только на улице я перевел дух – будто заново родился.

Я не пытался разобраться в природе обуревавших меня чувств и просто радовался тому, что сквозь тяжелые облака у нас над головой пробиваются солнечные лучи. Дождя не ожидалось, но я все же накрыл коляску пластиковым чехлом. Не хватало еще, чтобы Клара простудилась.

Для начала я бодрым шагом двинулся в сторону парка. Через пару сотен метров я оценил удобство позаимствованных у Жюльена кроссовок. Если и коляска не подведет, я получу удовольствия даже больше, чем рассчитывал. Добравшись до асфальтовых дорожек, пересекающих обширный зеленый массив, я постепенно перешел на бег и потрусил по огибающей парк аллее – сперва неуклюже, потом все увереннее.

Клара и не думала спать и весело глядела из коляски. Похоже, этот новый опыт привел ее в восторг. Накануне меня одолевали сомнения, но сейчас я убедился, что все делаю правильно. Я даже задумался о более регулярных занятиях спортом. Надо поговорить с Жюльеном. Почему бы нам не устраивать совместные пробежки, ну хотя бы время от времени? Может, и Гаэль к нам присоединится.

К десяти утра народу в парке прибавилось, хотя и ненамного. По вполне понятной причине – солнце окончательно скрылось за тучами. Я пустился в обратный путь, а перед самым домом снова перешел на бег, потому что полил дождь.

В квартиру я вошел вымокший до нитки: то ли от пота, то ли от дождя, но первым делом занялся своим ангелочком, задремавшим в коляске. Я переодел Клару в удобную домашнюю одежду и обнаружил, что она решительно отказывается лежать в кроватке. Я носил ее на руках по гостиной и, как мог, развлекал, но, по мере того как на улице темнело, и у меня портилось настроение. Еще не было и двенадцати часов дня, а ощущение такое, будто уже вечер. Эта хмарь за окном странным образом напомнила мне вчерашний день и брата, глядевшего пустым взглядом из больничного коридора.

Сквозь тучи пробился единственный солнечный лучик, и я подошел к окну, надеясь оживить радостные ощущения сегодняшнего утра. Увы, безуспешно. Как будто мой организм их начисто забыл. Вдали виднелась серая стена дождя. Лишь один крохотный клочок неба еще оставался озарен светом, и на нем то загоралась, то гасла едва заметная радуга. Ее дрожание вернуло меня к мыслям о световом сигнале, который я наблюдал на экране одного монитора в одной больничной палате. Я стал перечислять Кларе цвета радуги, прекрасно понимая, что она никогда не вспомнит, как однажды в воскресенье крестный учил ее любоваться этим явлением природы.

Не отрывая взгляда от радуги, я вздохнул. На меня накатила апатия – я сам себе напомнил брата в его новой ипостаси. Клара как будто что-то почувствовала и заворочалась у меня на руках. Я положил ее в кроватку, а сам вернулся к окну, к которому меня тянуло как магнитом.

Ливень за окном бушевал с такой же силой, как буря в моем сердце. Мне захотелось завыть во весь голос, выплескивая свое горе. Я знал, как благотворны столь бурные эмоции, как они очищают душу, но я решил, что хватит плакать. Я сделал выбор. Я ненавижу грозу, но эта радуга как будто вселяла в меня надежду.

Ведь должна и от грозы быть хоть какая-то польза.