Кто-то громыхнул дверью на площадке моего этажа, я вздрогнул и проснулся. С трудом разлепив веки, я ждал, пока глаза привыкнут к темноте. На маленьких электронных часах в углу комнаты светились цифры 2:44. Я слышал чмокающий гул холодильника на кухне, шуршание проезжавших за окном машин. Мигали красным огоньки включенных гаджетов. Ночной мрак в квартире слегка разгонял оранжевый свет уличных фонарей.

Если бы у меня так зверски не сводило желудок, можно было бы подумать, что ничего особенного не произошло, а я просто заснул на диване с книжкой в руках. Но никаких книг ни на полу, ни на журнальном столике не наблюдалось. Только пустая бутылка из-под грушевого сока. А я уже два дня не раздевался и не принимал душ. Или три?

Я отпихнул ногами старый плед и сел. Голова кружилась. По-моему, я уже сутки ничего не ел. И вообще, как давно я валяюсь на этом диване?

Лучше не вспоминать.

Желудок скрутило еще сильнее. Я не мог понять, от голода или отчего-то еще. В любом случае надо бы что-нибудь съесть. Я кое-как поднялся и побрел на кухню. В холодильнике хватало припасов, но все, на что я натыкался, либо выглядело совсем уж неаппетитно, либо было просрочено. Наконец я решил, что съем рубленый бифштекс с макаронами. Типичный студенческий обед, но почти в три часа ночи это было единственное, что меня соблазнило.

Я поставил кипятиться воду, открыл пакет с макаронами. Сковорода накалилась, и я бросил на нее мясо. Достал тарелку, приборы и дуршлаг – все это в каком-то полузабытьи – и рухнул на стул. Свет я так и не включил, довольствуясь проникавшим на кухню слабым мерцанием уличных фонарей. Я никогда не ел в темноте, но понял, что не испытываю желания с этим экспериментировать. Качнувшись на стуле, я потянулся к вытяжке. Длины рук мне хватило, чтобы щелкнуть выключателем подсветки. Маленькая желтая лампочка загорелась у меня за спиной, но ее света оказалось достаточно, чтобы различать окружающие предметы. Сойдет.

Мое внимание привлек еще один огонек, который помигивал в гостиной. Мобильник. Я не прикасался к нему несколько дней, как и к городскому телефону. Правда, я потрудился сменить запись на автоответчике, предупредив звонящих, что, если у них ко мне действительно важное дело, пусть оставят сообщение, и я его прослушаю. Если нет – пусть молча кладут трубку. Я помнил, что дважды звонила мать, спрашивала, как я себя чувствую. Звонили Жюльен и Гаэль. Но это было в первый день. Потом – ничего.

На автоответчик мобильного я ничего наговаривать не стал. Я не собирался оповещать весь мир о том, что у меня стряслось. Надо полагать, на нем скопилось десятка три непринятых вызовов. Голосовые сообщения, эсэмэски… Придется потратить все утро, чтобы с ними разобраться. Я знал, что среди сообщений от матери и Жюльена обнаружатся звонки от родственников, и, хуже того, они будут спрашивать про рождественский ужин, который должен состояться через несколько дней. Скорее всего, мне с прошлой субботы дозванивался двоюродный брат. Но у меня не было сил разговаривать ни с кем.

Вода на плите у меня за спиной закипела. Я встал, бросил в кастрюлю макароны и перевернул бифштекс – он уже пах так аппетитно, что у меня слюнки потекли. Я мысленно успокоил свой желудок: скоро будет готово. Странно, с какой силой наши первобытные инстинкты проявляются в самые неожиданные моменты. Я оплакивал смерть брата, а мое тело просило еды. Это могло показаться кощунством, но таков естественный ход вещей.

Именно так выразился человек, в прошлую субботу хоронивший моего брата. Вся наша жизнь – единый цикл. Мы рождаемся, живем, умираем. Одни уходят, другие остаются, но тоже уйдут в свой черед. Сам я понятия не имею, с чего начался мой цикл, но сейчас у меня такое впечатление, что я застрял внутри замкнутого круга, из которого нет выхода.

Впрочем, нет, я прекрасно знаю, с чего все началось. С прошлого четверга, когда мы с матерью и Жюльеном приехали в больницу. Очень скоро мы убедились, что это не был несчастный случай – брат действительно покончил с собой. Он оставил в палате несколько доказательств, одно из которых предназначалось мне лично. В детстве мы с ним мечтали стать летчиками и водить пассажирские самолеты. На его кровати лежал бумажный самолетик, на крыльях которого было написано: «Взлетели мы вместе, но приземлились на разные посадочные полосы». Внизу он пририсовал смайлик. И, хотя жутковатая параллель с тем, как именно умер брат, напрашивалась сама собой, я понял, что он имел в виду совсем другое – выбор жизненного пути.

Потом все завертелось, но как будто прошло мимо моего сознания. Оформление документов. Похороны. Шеф дал мне две недели отпуска. Крещение Клары, во время которого ко мне никто не приставал, потому что Жюльен и Гаэль предупредили большую часть гостей. Я с усилием улыбнулся, взяв Клару на руки и расписавшись в каком-то монументальном гроссбухе, и сразу после обряда ушел. Вернувшись домой, я сменил запись на автоответчике. И с тех пор ни с кем не разговаривал.

К реальности меня вернул запах жареного мяса. Я выложил еду на тарелку, поставил ее на стол и сам удивился, с какой жадностью принялся поглощать свой ночной ужин. Выпил пол-литровую бутылку воды, наполнил ее снова и вернулся в гостиную. То ли от сытной еды, то ли еще отчего – все-таки на дворе стояла ночь – меня потянуло в сон. Я свалился на диван, впервые за последние несколько суток намереваясь действительно поспать. И не успел сосчитать до трех, как погрузился во мрак.

Разбудил меня дверной звонок. Я покосился на часы. Почти одиннадцать утра. Гостиную заливал свет, который нисколько не мешал мне спать глубоким сном. От нового пронзительного звонка я вздрогнул и, пробормотав себе под нос: «Иду, иду», выбрался из-под пледа.

Рядом с дверью у меня висело небольшое зеркало. Сейчас оно мне пригодилось – наверное, впервые за последний год. Я на пару секунд задержался перед ним, пытаясь чуть пригладить волосы. Слава богу, я был одет, правда, уже целую вечность не менял одежду, но это было лучше, чем ничего.

Я распахнул дверь с твердым намерением послать незваного визитера подальше, но при виде соседской бабули прикусил язык.

– А, так вы дома! – воскликнула она. – А я не пойму, в отпуск вы уехали, что ли, почтовый ящик забит доверху! Уж извините, я вытащила, что торчало наружу. Вот, держите. И… Вам пора принять душ.

Она подмигнула мне и удалилась, а я, онемев от изумления, так и стоял на пороге, пока она не скрылась за дверью своей квартиры. До меня дошло, что это именно она хлопнула дверью в три часа ночи. Удивительная энергия для таких лет. И никаких лишних реверансов.

Я бегло просмотрел конверты, которые она мне вручила. Ничего особенно важного. Я бросил почту на столик в гостиной. Поколебавшись между кофе и душем, решил сначала выпить кофе, а потом принять душ. Из ванной меня выгнал голод, и я снова полез в холодильник. Поставил на плиту кастрюлю, взял стопку писем и попытался сам себе внушить, что проглядываю их с интересом.

Я оказался прав, ничего срочного. Более того, ничего содержательного. Я понес всю стопку в прихожую, и тут в поле моего зрения попал белый мигающий огонек мобильника. Раз уж я просмотрел почту, решил я, проявлю последовательность и проверю телефон.

Я быстро пролистал эсэмэски и отправил короткие ответы Жюльену, кузену и матери. Звонить никому не хотелось. Дальше шел длинный список голосовых сообщений, и я включил громкую связь, чтобы слушать их из кухни, стоя у плиты и время от времени выкрикивая: «Удалить». Примерно на двенадцатом сообщении раздался незнакомый голос:

«Тибо, добрый день. Это Ребекка. Помнишь, мы с тобой два раза виделись в больнице. Не удивляйся, что я знаю твой номер, – я выпросила его в больнице. Я считаю, что должна тебя предупредить, и Стив с Алексом со мной согласны. Эльзу скоро отключат от аппаратуры. Вот. Через четыре дня. Так решили ее родные. Возможно, ты захочешь с ней попрощаться или еще что. Теперь у тебя есть мой номер, так что, если нужно, звони».

Мои мозг и тело проснулись в единый миг. Как будто я пребывал в спящем режиме, и вдруг меня снова включили. Я бросился к телефону и принялся судорожно давить на кнопки, чтобы еще раз прослушать сообщение. После минутной борьбы мне удалось выяснить дату звонка. Ребекка звонила в понедельник, шестнадцатого числа. Если мой мобильник не врет, сегодня двадцатое. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что «через четыре дня» – это сегодня. Скоро полдень. Стрелки моих внутренних часов на миг замерли, но тут же снова начали медленно отсчитывать секунды.

Я выключил газ и побежал одеваться. Шнуровать ботинки не стал – не было времени. Куртку схватил под мышку. Я не помнил, запер ли дверь квартиры, и потратил целых две минуты, отыскивая свою машину. Единственная мысль, неотступно крутившаяся в голове, сводилась к тому, что я – самый безнадежный идиот на этой планете. Как я мог ее забыть? Как я мог забыть Эльзу?

Уже по пути я осознал, что дело не в том, что я ее забыл, а в том, что я перестал в нее верить. Самоубийство брата вселило в меня сомнение. Пока брат был жив, я убеждал себя, что Эльза меня слышит, и эта вера была моей путеводной нитью. Но с тех пор, как он от нас ушел, я решил, что и Эльза тоже меня покинет. Но это я ее покинул. Идиот…

Я знал, что она меня слышит. Я был в этом уверен.

Я понял, что задаю себе не тот вопрос. Надо было спрашивать не почему мне хватило глупости про нее забыть, а почему они собрались ее отключать.

С этим вопросом я и влетел в коридор шестого этажа, готовя сердце и разум к тому, чтобы предоставить им веские доказательства своей правоты.