На Гоголях было спокойно. Как обычно, царило разделение по статусу и интересам. На боковой лавочке у льва кисла дринч-команда, у подножия памятника Гоголю вдумчиво молчала пионерия. На лавке напротив сидели умеренно выпивающие олдовые — кажется, Хоббит, Шерхан, Шериф, Князь. На соседней грелось на солнышке мое безбашенное поколение. У ограды с загадочными лицами, делая вид, что они просто кусты, курили траву Лик и Питон. Дымсон ссал сверху на проезжую часть. Поздоровавшись с теми, кого знал, я присел к своим. Глотнул портвейна, поинтересовался, не собирается ли кто в Таллин на маевку. Уже попрощавшись со всеми, собрался было отчаливать, как вдруг Золотая Рыбка тихонечко пискнул:
— Мамочки!
От «Арбатской», со стороны Генштаба, приближались человек двадцать люберов. Они почти маршировали; широкие клетчатые штаны и одинаковые звериные лица наводили ужас даже на расстоянии ста метров. И шли они явно к нам.
Стоявший у перехода милиционер бочком-бочком удалился в переулок.
Пионерия испарилась мгновенно. Не убежала даже, а именно испарилась, оставив на граните влажные следы. Молодежь, подхватив пожитки, тоже рванула вниз по бульвару. Дринч-команда попыталась встать, но тщетно.
Осталось человек восемь, не больше. Первым действовать начал Шерхан. Он деловито выломал из скамейки длинную белую жердь, разломил ее о колено и отдал одну половину Шерифу. Остальные, мигом раздербанив до остова лавочку, тоже вооружились кольями. Князевский медленно и кинематографично вытащил стамеску.
Я поборол возникшее разумное желание избежать драки путем побега, но перед олдовыми стало неловко. Отбросил сумку к бордюру и засучил рукава.
Любера перешли дорогу и озадаченно остановились.
В принципе, отпор им периодически давали, но редко, да и то, если урелов было три-четыре переоценивших свою мощь придурка. Банде в двадцать человек не мог перечить никто. По крайней мере, до сегодняшнего дня.
— Чё надо? — поинтересовался невысокий Лик, вызывающе собрав хайр под резиночку.
— Начали, — резко скомандовал один из гопников, и те пошли в атаку.
Драка, как всегда, помнится смутно. Хруст кольев или костей. Кровь, истошные визги от ударов по яйцам. Лик, с хлюпаньем бьющий урела о ступеньку. Шериф и Шерхан, от которых, как от былинных богатырей, в разные стороны разлетаются любера. Махнут правой рукой — улочка. Махнут левой — переулочек. Мой боксерский опыт пригодился очень. Благодаря моей реакции и вертлявости перекачанные любера просто не могли по мне попасть, а я успешно гасил их ударами в челюсть. Нет, досталось, конечно, — пару раз падал, попав под пудовые кулаки.
— Менты! — крикнул кто-то.
Гопники, на ходу собирая павших товарищей, бросились в сторону «Пентагона».
Хиппаны и панки тоже кинулись в разные стороны.
Подбежавшие менты сграбастали лишь подбирающего сумку меня и ничком лежащего Дымсона. Заодно прихватили кого-то из дринч-команды, шатающегося с «розочкой» в руке и безуспешно пытающегося дойти до драки.
Повели в «пятачок». Меня прямо колбасило — адреналин, видать. В голове прокручивалась драка, я нервничал, что не уклонился тогда, не врезал тому...
Дринча менты по дороге бросили, устав тащить.
— Менты, суки! — орал он. — Не имеете права! Я пузырь портвейна специально разбил, вы обязаны меня забрать! И посадить с камрадами!
Андрюша Дымсон держался за голову — разбили. Прямо из вытатуированного на его голове Змея Горыныча на арбатскую брусчатку сочилась кровь.
У нас забрали документы, а самих кинули в обезьянник.
— Дымсон, ты тут бывал? — полюбопытствовал я. — Бить будут?
— Раз восемнадцать был, — сплюнул Дымсон. — Бить обязательно будут.
На улице тем временем раздался шум. Слышались крики, какое-то скандирование.
Недовольные менты выбегали на улицу, возвращались, злобно смотрели на нас, снова выбегали. Через полчаса визгов и беготни дежурный отпер решетку, сунул нам паспорта и велел уматывать.
На улице мы обомлели. Вся тусовка с Гоголей и с «Бисквита» толпой сгрудилась во дворе отделения и скандировала что-то вроде «Свободу Леонарду Пелтиеру!». Кто-то даже плакат нарисовал.
Напились, конечно, чего греха таить. Тихонечко слиняв с «Бисквита», я шел по Арбату, отсвечивая сизым фингалом.
— Эй, пипл! — окликнул меня какой-то художник. — Молодцы, вломили, говорят, круто. Втроем тридцать человек разметали!
— Ввосьмером двадцать всего лишь! — опроверг я.
— Нормально! «Битлз» любишь?
— Конечно.
— Держи! — И протянул мне графитовый портрет Джона Леннона.
Вот такая вчера приключилась история.
Пусть она и станет первой записью в дневнике, который я намерен вести, не прерываясь ни на день в течение начинающейся сегодня моей новой жизни.
— Самостоятельный?! И что мы теперь делать будем?! На шею мне сядешь, свесив ножки?! Ты что, дочь миллионера? Опять будешь морской капустой питаться и овсянкой?!
Так, ну или примерно так сегодня на меня целых полдня кричала родная мама. Понять ее можно: моя зарплата гораздо больше, чем ее, причем настолько, что можно сразу, прямо из кассы, идти в магазин и купить новый «Рубин». На кнопках! Впрочем, правильнее будет сказать — «была гораздо больше», и именно это так расстроило мою мирную, в общем-то, маму. Привыкнув за несколько месяцев к неплохой, по нынешним меркам, жизни, мама резонно перепугалась, что с моим увольнением достатку в семье конец и на горизонте замаячит голодная смерть.
Сегодня я уволился с работы. Попахал порядочно, аж с августа прошлого года. Для молодого индивидуума, исповедующего идеологию хиппи, это смертельно долго. Но с работой нынче туго, пришлось уцепиться за то, что есть. Не особо творческая, конечно, зато зарплату неплохую вовремя платили. К тому же куча приятных мелочей в виде позаимствованных китайских резиновых перчаток, микросхем и прочей мелочевки. Спирт, опять же, давали для протирки установок и молоко за вредность. Но надоело страшно, скука жуткая, постоянно одно и то же. Нет, сначала, конечно, было интересно — это же «оборонка»! Как представишь, что микросхемы, созданные не без моего активного вмешательства, будут частью баллистической ракеты, которая рано или поздно расхерачит к чертям собачьим Америку, так за страну родную в душе радость появляется. Одним словом, оператор прецизионной фотолитографии — это звучит гордо! Кому ни скажешь, как профессия называется, никто не понимает, что это такое, все думают, что это с фотографией связано. Хотя в фотографии я ничего не понимаю вообще, и весь мой опыт в ней исчерпывается одной отснятой и до сих пор не проявленной пленкой. Было бы кому научить — вот бы я наделал снимков в своих путешествиях!
Получил трудовую книжку, спрятал в ящик. Честно говоря, уволился я не совсем сам. То есть сам, но заявление мое только облегчило начальнику цеха жизнь, ибо он не мог найти в себе душевных сил уволить меня по статье. А выгнать меня стоило. На прошлой неделе я приехал на работу прямо от Димки Немета, с «Электрозаводской». Мы всю ночь пили «Вазисубами», пели унылые песни и курили безмазовую траву. А когда я опомнился, что надо ехать на завод, времени осталось в обрез. Домой заскочить и принять душ не успел, белье сменить тоже. А так как на работе оказался на полчаса раньше смены, то решил, что ничего страшного не случится, если я постираю носки и трусы прямо в гермозоне. Недолго думая, я устроил постирушку в баке с моющим раствором для кремниевых пластин, а прополоскал все в деионизованной воде. На всех участках немедленно пошла «сыпь» одному мне понятного происхождения, началась паника. Стремясь скрыть улики, я спрятал белье в какую-то бутыль — как выяснилось, зря. В бутыли оказалась серная кислота. В общем, провели небольшое расследование, меня вычислили. В разгар скандала я и написал заявление об уходе...
Не исключено, что когда-нибудь, когда стану полноценным членом общества, я снова устроюсь на работу, но уж точно не сейчас, пока в стране разруха, голод и натуральный дурдом. А сейчас я восемнадцатилетний хиппи по имени Ринго (или Г. Ринго, как кому угодно) Зеленоградский, снова тунеядец и даже отчасти маргинал. И поэтому я сегодня вечером уезжаю. Снова пришло время уходить из дома. Не знаю, навсегда ли, не уверен, надолго ли. Просто пришла пора — ощущаю это всеми клеточками. Рутинная жизнь рабочего на заводе меня задушит. Нужен простор, нужно поискать себя где-нибудь — в горах, полях, морях... Передо мной весь мир, вся страна, я открыт и ощущаю себя чистым белым листом.
Сначала поеду в Таллин, на маевку, через Питер, а дальше как получится. Четких планов пока нет, сроков тоже нет, денег катастрофически мало, все маме оставляю.
Неторопливо, стараясь не обращать внимания на крики из кухни, собрал рюкзак. Клетчатое одеяло, украденное мной из поезда Рига-Москва в прошлом году, будильник, кружка, нож, книжка. Из одежды — запасные штаны, свитер, пара рубашек и джинсовка, которую мама сшила мне сама еще года два назад. Вроде всё. Рюкзак получился небольшой, похожий на бледного колобка с глазами в виде карманов и носом из кожаного ремешка. Смешной.
— Мам, хватит орать, а? Я же понимаю, что ты кричишь не из-за денег, а потому, что я снова уезжаю.
— Конечно! Вроде остепенился уже, деньги приличные зарабатываешь. Женился бы на Танечке, нарожали бы мне внуков...
— Мама, с Таней мы расстались уже год назад, и она будет рожать внуков совершенно посторонним людям, — психанул я.
— Так помирись с ней.
— Еще чего, все прошло, как с белых яблонь дым. И я слишком свободолюбив, чтобы сдавать себя на вечную каторгу в семью номенклатурного работника. Ее папа в горсовете работает. Уровень достатка их семьи и в сравнение не идет с нашим. У них видеомагнитофон был уже два года назад! А у нас его до сих пор нет. Ты можешь себе представить, какая нагрузка легла бы на наш мозг? Не только на мой, но и на твой!
— Но девочка-то хорошая! — не сдавалась мама.
— Хорошая, но чересчур домашняя. И любовь прошла.
— Ну куда ты на этот раз? А жить где будешь?
— В Ленинград, а дальше не знаю куда, буду тебя информировать по мере возможности. Жить, как и всегда, на вписках.
— Каких еще «писках»?!
— Вписках, мама. Везде, в каждом городе, есть знакомые хиппи. Или знакомые моих знакомых хиппи. У меня есть телефоны и адреса. Я приезжаю, звоню, представляюсь и говорю, кто дал мне телефон. Приезжаю к человеку и живу.
— Бесплатно? Как же так?
— В качестве оплаты предусмотрены мытье посуды, уборка и добыча пропитания, по желанию, — улыбнулся я. — Мы же все братья-сестры. Так что не удивляйся, если кто-то позвонит и попросит вписаться сюда.
— А если ограбят? — испугалась мама.
— Могут. Но вряд ли. К тому же у нас и брать нечего толком. Всё, я поехал.
До Питера еду, естественно, на «собаках», трассу Е-95 не люблю. На электричках как-то спокойнее на такое расстояние, всего четыре-пять пересадок, и ты в Питере, без утомительного общения с дальнобойщиками и обычного для этой трассы подвисания. Едут-то по ней все на короткие расстояния, кто до Клина, кто до Твери — не успеваешь сесть в машину, как — бац, уже нужно вылезать, пешком проходить через город и снова стоять с вытянутой рукой унизительным шлагбаумом для скучающих автомобилистов. Да и со вчерашним фингалом под глазом шансов на автостоп у меня ой как не много.
Вчера, перед дракой на Гоголях, был на «Джанге», расспрашивал, кто куда собирается. Пока определился только Барик. Странный тип, маленько не в себе, но прикольный и вроде бы надежный. Мы с ним забились у Лысого камня на Ленинградском вокзале, но я туда не поеду. Я его предупредил, что сяду на «собаку» прямо в Крюкове, в первый вагон. Там и должны были встретиться. Сел. А его нет. Со мной в вагоне едет какая-то урла, разговоры ведут странные, ржут все время, пристают к пассажирам. Судя по всему, казанские гопники, если меня заметят — точно прибьют. Вот тоже странные люди. Ездят на «собаках», как мы, ночуют где придется, едят что бог пошлет, казалось бы — мы почти одинаковые. Но нет. В голове у парней царит полный ужас. Половина «казанских» даже не в состоянии закончить пи одной фразы. Вторая половина, по-моему, вообще не умеет говорить. Они бьют всех кого ни попадя, грабят, беспредельничают. Милиция, увидев толпу крепких татарских бритоголовых, проваливается сквозь землю, бабульки на перронах бросают тележки с пирожками, а интеллигенция сразу выворачивает карманы. Волосатые, панки и металлисты одним своим видом распаляют этих неандертальцев, уйти от них целым и невредимым невозможно. Драться бессмысленно, а переговоры с существами, не воспринимающими человеческую речь, заранее обречены на провал. Кстати, что странно, «казанские» ненавидят и наших люберов. Был даже случай в прошлом году, когда вылавливающие на Арбате хиппанов «клетчатые штаны» наткнулись на бригаду татарских гостей столицы. Началась такая битва, что вопли были слышны на Садовом кольце. Вместе с примкнувшими хиппарями и панками любера победили «Казань», загнав пинками в метро. Все даже выпили потом вместе. Но на том внезапное перемирие гопников и неформалов закончилось, и уже на следующий день залечившие раны любера снова — впрочем, более добродушно — пинали народ у «Бисквита».
Съехав с сиденья почти на пол, я лихорадочно придумывал пути отхода, когда меня заметил один из уродов. Молча постояв надо мной минуту, он вернулся к своим, а я бочком ушел в третий вагон. Думал, остановят, но обошлось — то ли лень им стало, то ли мараться не захотели об одного. В третьем вагоне наткнулся на Барика, да не на одного, а в компании Китайца. Они все же поехали. Нескучно будет. Хотя с моими верными друзьями — Димкой Неметом, Ренаткой и Андрюшей Добровольцем — путешествовать было бы куда приятнее. Но Немет ездить не желает, а Доброволец пока остается в Москве срочно доделывать свои дела, чтобы сразу рвануть в Крым.
А дневник тем временем пошел. Пишется пока легко, времени свободного много, буду описывать происходящее, вспоминать прошлое. Странное занятие для парня, но посмотрим, что из этого выйдет. Главное — правда и объективность.