Лопес сдержал своё слово и не мешал мне исполнять капитанские обязанности. Всем своим поведением адмирал демонстрировал экипажу, что во время полёта является всего лишь пассажиром, а главным на корабле по-прежнему остаюсь я. Это было очень любезно с его стороны – особенно если учесть, что он имел официальные полномочия начальника экспедиции, а значит, стоял выше меня не только по званию, но и по должности.
Впрочем, я меньше всего опасался, что Лопес каким-то образом ущемит мои права командира. Гораздо больше меня волновало, выдержит ли он со своей ослабленной резистентностью длительный семинедельный перелёт на 1750 парсеков – и это только в один конец. По правде говоря, я ожидал, что рано или поздно придётся положить его в гибернационную камеру – таковых на корабле было две. Но адмирал держался молодцом и внешне не выказывал ни малейших признаков звёздной болезни. Хотя это вовсе не значило, что он не страдал – просто умело скрывал свои приступы. Ведь следовало учесть, что на протяжении пяти лет перед отставкой ему удавалось водить за нос собственную команду и квалифицированных врачей из медкомиссии.
На время полёта Лопес частично освободил нас со Штерном от обязанностей наставников Марси и Милоша, взяв под свой контроль их занятия по астрофизике. А будучи исследователем-универсалом, он также консультировал Сьюзан Грегори по планетологии (причём гораздо успешнее, чем это делали Краснова или Гамбарини) и оказывал помощь троице не имевших специальности техников в изучении ксеноботаники.
На первой половине пути к нашей цели мы, выполняя задание штаба, посетили три звезды, жёлтых карлика, и проверили их на наличие пригодных для жизни планет. В первых двух системах все планеты земного размера имели ядовитую атмосферу, а в третьей, находящейся на расстоянии восьмисот тридцати парсеков от Земли и почти семисот – от Эсперансы, мы обнаружили лишь некое подобие современного терраформированного Марса, что не представляло никакой ценности для колонизационных программ. В нашем регионе Галактики хватало и планет чисто земного типа, просто их не так-то легко было найти среди многих миллионов звёзд. Обычные астрономические наблюдения позволяли лишь установить наличие у звезды планет, их приблизительную массу, а в редких случаях – и с очень невысокой точностью – состав атмосферы. Так что приходилось посылать экспедиции – или автоматические исследовательские станции. Но «автоматы» часто терялись, а для пилотируемых кораблей вечно не хватало людей. Поэтому неудивительно, что за четыре столетия освоения Большого Космоса область пространства за пределами пятисот парсеков от Земли оставалась практически неисследованной.
В третьей системе мы немного задержались, но не из-за планеты, а чтобы отметить сразу два события: во-первых, наступал новый, 2585 год, а во-вторых, 31 декабря, аккурат в последний день уходящего года, Симону исполнялось пятнадцать лет. Он был на несколько месяцев старше Марси и Милоша, хотя и выглядел моложе их обоих.
Эту двойную дату мы отметили скромно, но со вкусом. Сначала отпраздновали день рождения Симона, а чуть позже, за тем же столом, встретили Новый год. Не повезло Жорже Оливейре, которому как раз в это время выпало дежурить в рубке (в таких случаях мы бросали среди офицеров жребий). Правда, он дистанционно участвовал в застолье, общаясь с нами через большой экран в кают-компании, а незадолго до полуночи присоединился к нам, чтобы под бой часов поднять бокал с безалкогольным соком. Также от спиртного пришлось воздержаться доктору Качуру, который сменял Оливейру в полтретьего ночи, а Гамбарини, заступавшая на дежурство с утра, ограничилась несколькими глотками шампанского. Столько же выпили Симон, Марси и Милош, зато остальные, включая меня, неплохо оттянулись – впрочем, не теряя чувства меры.
Первого января мы отдыхали, а второго вновь двинулись в путь, взяв курс прямиком к 519-й Стрельца – больше никаких остановок в нашем маршруте запланировано не было. На протяжении следующих двадцати трёх дней полёт проходил нормально, без всяких сюрпризов, а на двадцать четвёртый, когда до цели оставалось уже меньше двухсот парсеков, наши корабельные детекторы зафиксировали неожиданно мощный поток высокоэнергетических нейтрино.
Спешно вызванный в рубку Лопес немедленно спросил:
– Источник – наша звезда?
– Направление точное, – ответила Гамбарини, занимавшая пост дежурного по мостику инженера. – Но чтобы сказать наверняка, нужна триангуляция.
– Уже готовимся к короткому прыжку, – сообщил я, бросив быстрый взгляд на Краснову, которая сидела за пультом управления. – Десять астроединиц будет достаточно.
Когда начался тридцатисекундный отсчёт, явились Штерн и Марси – согласно правилам, при любых нештатных ситуациях в штурманской должны присутствовать все пилоты и главный инженер корабля.
– Ожидается нейтринная вспышка? – с порога осведомился Штерн.
– Молись, чтобы нет, – сказал я. – Иначе никаких следов «Ковчега» мы уже не найдём.
– Ну и что? Зато мы станем первооткрывателями необычайного феномена – преждевременного взрыва звезды, едва соскользнувшей с главной последовательности. А это куда интереснее, чем разыскать второй «Ковчег».
Мы совершили мгновенный прыжок на десять астрономических единиц перпендикулярно направлению на звезду. Гамбарини быстро произвела расчёты и доложила:
– Всё подтверждается. Источник нейтрино – 519-я.
Лопес покачал головой.
– Невероятно! Этого просто не может быть.
– Тем не менее есть, – сказал я.
Следующие несколько минут мы просто ждали, когда поток нейтрино, и так очень мощный, на долю секунды возрастёт ещё в сотни миллионов раз, а затем, после некоторого «затишья», светящаяся в центре главного обзорного экрана звезда ярко вспыхнет, превращаясь в Сверхновую.
Однако время шло, но ничего не менялось.
– Странно, – пробормотал Штерн, занявший место Гамбарини. – Интенсивность колеблется совершенно случайным образом. И вспышки всё нет.
Я распорядился произвести прыжок на сто астрономических единиц вперёд по курсу. Картина осталась прежней – звезда продолжала излучать жёсткие нейтрино, но взрываться не спешила.
– Похоже, Сверхновая отменяется, – заметил Лопес. – Тут что-то другое… Но что?
Я включил систему внутреннего оповещения и поставил весь экипаж в известность, что мы столкнулись с любопытным космическим феноменом и сейчас занимаемся его изучением. Предупреждение было необходимо для того, чтобы остальные члены команды не волновались из-за частых переходов в гипердрайв.
Совершив ещё несколько прыжков в ту и другую сторону, мы окончательно установили, что шестьсот тринадцать лет назад 519-я Стрельца ни с того ни с сего, без каких-либо изменений в спектре и светимости, стала активно испускать нейтрино, и лишь через сорок дней интенсивность излучения начала постепенно падать, пока в течение следующих пяти месяцев не вернулась к обычной норме.
– Чертовщина какая-то, – произнёс адмирал. – Ничего не понимаю!
Я тем более не понимал. Поэтому просто приказал Красновой продолжить полёт. Вот прибудем на место, там и разберёмся. Если, конечно, разберёмся…
Вечером после ужина я, как положено, собрал команду на брифинг, посвященный сегодняшним событиям. В кают-компанию явились все члены экипажа, кроме Йосидо, который как раз приступил к ночному дежурству в рубке.
Брифинг вёл адмирал Лопес. Он достаточно доходчиво объяснил, с каким необычным явлением мы столкнулись, затем стал отвечать на вопросы. Мне тоже хотелось кое о чём его спросить, но я не собирался делать это при других.
Где-то через полчаса между Лопесом и Штерном завязался ожесточённый спор по поводу возможных причин жёсткого нейтринного излучения звезды. Вскоре они забрались в такие астрофизические дебри, что даже я и Оливейра их с трудом понимали – а что уж говорить об остальных. Члены команды расценили это так, что лекция закончилась, и стали расходиться.
Я тоже покинул кают-компанию, первым делом наведался в рубку, где перекинулся парой слов с Хироши Йосидо и убедился, что с кораблём всё нормально. Затем решил посетить камбуз и узнать у Симона, чем он собирается порадовать нас на завтрак.
В небольшой корабельной столовой было пусто, а из приоткрытой двери кухни доносились голоса – звонкий девичий и слегка хрипловатый мальчишеский. Я остановился и прислушался, чтобы решить – присоединиться к их компании или тихонько уйти.
– Ну, Симон, – говорила Марси, – это же элементарные вещи. Каждая звезда излучает нейтрино. Они возникают при слиянии двух ядер водорода в одно ядро дейтерия. Обычная термоядерная реакция, ясно?
– Пока да, – ответил Симон растерянно, как бывало всегда, когда кто-то пытался втолковать ему суть тех или иных природных явлений. Но при всём том Симона нельзя было назвать глупцом, просто он привык воспринимать мир с позиций эстетики, а не физики, и детальные научные объяснения лишь сбивали его с толку, портили ему всю картину мироздания.
– Теперь дальше, – продолжала Марси. – Такие нейтрино называются солнечными; их, как я уже сказала, излучает любая звезда. Но мы встретили поток нейтрино с очень большой энергией, они не могут возникнуть при слиянии водородных ядер. Они рождаются при захвате протонами электронов – а такие реакции характерны только для звезды, которая должна взорваться. Вот в чём неувязка – ведь 519-я так и не взорвалась. И вообще взорваться не могла, так как для этого нужна температура в десятки миллиардов градусов, что в тысячу раз превышает обычную для звёзд этого типа. Такие температуры встречаются только в недрах старых звёзд, красных гигантов, у которых в центральных областях уже выгорел весь водород и начались реакции слияния более тяжёлых элементов. – До сих пор Марей, на мой взгляд, вела беседу в правильном русле и весьма доступно объясняла суть проблемы. Но потом она всё испортила: – В предсверхновом состоянии в ядре такой звезды начинается распад альфа-частиц, возникает огромное количество нуклонов, а это приводит к резкому увеличению скорости образования нейтрино. Это и называется нейтринной вспышкой. Она выполняет функцию очень мощного холодильника, отнимая избыточную энергию у ядра и позволяя ему катастрофически сжаться под действием гравитации. При этом температура повышается ещё больше, ядро становится непрозрачным для нейтрино, и холодильник выключается. Тогда падающая в центр звезды внешняя оболочка останавливается, быстро нагревается, и происходит взрыв. Так рождается Сверхновая. Ясно?
Симон ответил не сразу. А когда заговорил, в его голосе звучало недоумение:
– Но как может вспышка быть холодильником? Она же горячая.
Послышался разочарованный вздох.
– О господи, Симон! – произнесла Марси с какими-то странными нотками. – Ну, разве можно быть таким дурачком?
Внезапно раздался грохот посуды. Потом – испуганный вскрик.
Я тотчас ворвался в кухню и увидел, как Марси прижимает Симона к стене, а тот отчаянно отбивается. В первый момент у меня мелькнула дикая мысль, что девочка, раздражённая неспособностью товарища понять такие «элементарные вещи», решила его задушить. Но в следующую секунду до меня дошло, что она просто пытается поцеловать его.
Заметив меня, Марси резко отпрянула и залилась краской.
– Кэп, я… это… ох, извините!..
Быстро прошмыгнув мимо меня, она пулей вылетела из кухни. Я посмотрел ей вслед, затем снова повернулся к Симону. Он стоял, прислонившись к стене, и часто, прерывисто дышал. Его взгляд бесцельно блуждал по комнате, а щёки пылали ярким румянцем.
– Всё в порядке? – спросил я.
– Да, кэп… То есть нет. – Смущённо взглянув на меня, он быстро отвёл глаза. – Я дурак.
– Брось это, – произнёс я как можно твёрже. – У тебя просто другой склад ума. Не каждому дано разобраться в механизме взрыва Сверхновой. Но это ещё не критерий ума или глупости.
– Я понимаю, кэп. Но я не про это… а про Марси. – Снова беглый взгляд в мою сторону. – Я как ребёнок… растерялся.
«А ты и есть ребёнок», – подумал я, но вслух сказал:
– Любой бы на твоём месте растерялся. Тебе нравится Марси?
– Да. – На сей раз Симон посмотрел на меня прямо, хоть и смущённо. – Она такая… замечательная. Но в школе она дружила только с самыми умными ребятами. А на меня совсем не обращала внимания.
Я покачал головой:
– По-моему, ты ошибаешься. Я с самого начала заметил, что Марси симпатизирует тебе. Просто в школе она не могла этого показать. Там всё было иначе.
Симон угрюмо кивнул:
– В школе я был никем. Лузером.
– В том-то и дело. А Марси была популярная девочка. Она могла дружить только с популярными мальчиками, иначе перестала бы быть популярной. Мир подростков – жестокий мир. Однако теперь вы живёте во взрослом мире. Нельзя сказать, что он добрее; но он более мягок и терпим. В этом мире Марси больше не нужно подчиняться школьным условностям. Ты ведь уже понял, в чём твоя ошибка?
– Ну… наверно, я должен был первым…
– Совершенно верно. Ты заставлял Марси ждать, не понимал её намёков. Или боялся их понять. Больше так не делай. В отношениях с девушками лучше лишний раз получить отворот, чем перестраховаться и упустить свой шанс. Уяснил?
– Да, кэп, – уже гораздо смелее ответил Симон.
– Вот и хорошо, – удовлетворённо кивнул я. – И кстати, о холодильнике. Он не обязательно должен быть холодным, его назначение – отнимать тепло, а не давать холод. Нейтринная вспышка уносит тепло из звезды в космос. В этом смысле она является холодильником. Теперь понятно?
– Теперь да, – произнёс он почти радостно. – Но почему Марси так не сказала?
– Она просто выделывается.
Ободряюще улыбнувшись Симону, я покинул кухню, пересёк столовую и вышел в коридор. Там меня поджидала Марси – уже не такая взволнованная и растерянная, но по-прежнему смущённая.
– Подслушивала? – спросил я, плотно закрыв за собой дверь столовой.
– Нет, кэп, ни в коем случае, – ответила она. – Я просто хотела поговорить.
– Может, тебе лучше пойти к Красновой, – предложил я. – Она всё-таки женщина, с ней будет легче.
Марси мотнула головой.
– Нет, кэп, легче с вами. Вам не надо ничего рассказывать, вы всё видели сами.
– Да, видел.
Она снова покраснела.
– Я… я виновата. Не знаю, что на меня нашло. Симон просто взбесил меня своей непонятливостью, и…
– Это стало последней каплей, – помог я ей. – Тебя уже давно злило, что он такой пассивный, не проявляет инициативы. Верно?
– Да, кэп. Он должен был первым… ну, сделать первый шаг. Ведь он мужчина.
– Он ещё не мужчина, Марси, – мягко возразил я. – Он только мальчик. Да и ты… Хотя ты всё же взрослее, чем он. Поэтому должна понимать, что пока рано требовать от Симона, чтобы он вёл себя по-взрослому. – Я немного помолчал. – Прости за нескромный вопрос, но почему он тебе нравится? Ведь вы такие разные.
– Зато он очень красивый.
– И это единственная причина?
– Нет, кэп. Ещё Симон очень хороший. Добрый. Скромный. Наивный… И не умничает. А я не люблю умников. Я сама умная, и мне этого хватает.
– Да, понимаю… – Я снова замялся, чувствуя себя крайне неловко. – Ты это… короче, не торопись.
Марси серьёзно кивнула:
– Я не тороплюсь, кэп. Нам в школе говорили, что сексуальные отношения следует начинать не раньше семнадцати лет. Я думаю, это правильно. У меня ещё ни с кем ничего не было. Поцелуи, конечно, не считаются. Ведь так?
– Ну, наверное, – ответил я неуклюже.
Всё-таки никудышный из меня советчик в сердечных делах. Тем более – для четырнадцатилетней девочки.
К тому времени, когда я закончил обход корабля, Лопес уже вдоволь поспорил со Штерном и вернулся в свою каюту. Похоже, он догадался, что я заглянул к нему не просто пожелать спокойной ночи, так как сразу пригласил меня сесть и предложил выпить кофе или чаю. От напитков я отказался и без предисловий перешёл к делу:
– Думаю, адмирал, нам пора продолжить разговор, который мы не закончили полтора месяца назад. Теперь я убедился, что 519-я – особенная звезда, и хочу знать, почему вы с самого начала так считали. То, что она не похожа на другие двенадцать звёзд из списка второго «Ковчега», ещё не аргумент. Да и вы сами признали, что у вас были дополнительные соображения. Обещаю не считать вас сумасшедшим.
Лопес натянуто усмехнулся.
– Это будет трудно, Эрик. Ты именно так обо мне и подумаешь, когда я скажу, что с тех пор, как моя резистентность начала ослабевать, я всё явственнее слышал зов этой звезды.
Между нами повисло молчание. Мне пришлось приложить громадные усилия, чтобы ни взглядом, ни выражением лица не выдать своих мыслей. Ну а думал я о том, что адмирал всё-таки рехнулся. Несмотря на его предупреждение, несмотря на моё обещание, я не мог так не думать.
– Вот то-то же, – кивнул Лопес. – Но могу заверить тебя: я вовсе не буйный. И никаких астральных голосов не слышу. Просто я обнаружил, что, в зависимости от направления прыжка, гипердрайв воздействует на мой разум то сильнее, то слабее. Сначала я не придавал этому значения, потом начал записывать свои наблюдения и анализировать их. В конце концов я установил, что меньше всего страдаю от звёздной болезни, когда корабль совершает прыжок в направлении той области космоса, где расположена 519-я Стрельца. Вот сейчас, когда мы летим прямиком к ней, я очень легко переношу гипердрайв, порой даже вовсе не чувствую его.
Такое объяснение меня несколько успокоило. Нет слов, оно звучало достаточно дико – но, к счастью, без всякой сверхъестественной чертовщины.
– Значит, – спросил я, – вы давно уже знали об этой звезде?
– Не о ней конкретно. Как ты понимаешь, ощущения субъективны, и, руководствуясь только ими, я не мог определить точное направление. Мне удалось лишь приблизительно очертить область пространства протяжённостью в сотню световых лет и около двадцати – в поперечнике. А там – около пятидесяти тысяч звёзд, включая и нашу 519-ю. Чтобы сузить диапазон поиска, нужно было подобраться ближе. Я подал начальству заявку с предложением отправить туда экспедицию. О своём «зове», разумеется, даже не заикнулся, зато привёл массу других аргументов в пользу исследования того региона космоса. Но мой план, к сожалению, отклонили, и тогда я добровольно ушёл в отставку. Мне предлагали высокую должность в штабе, даже очень высокую – предполагалось, что Горовиц уйдёт на пенсию, его место займёт адмирал Клейн, а я стану начальником Исследовательского Департамента. На этом посту я без труда организовал бы нужную мне экспедицию, вот только сам отправиться в неё не смог бы – это против правил. Поэтому я устроился работать в школу и с тех пор ждал подходящего случая. А когда увидел в списке «Ковчега» 519-ю Стрельца и убедился, что ИР взял её не из фантастических произведений, то сразу понял: это та самая звезда, которую я искал. А обнаруженная нами нейтринная квазивспышка больше не оставила никаких сомнений – с 519-й, или где-то в непосредственной близости от неё, происходит нечто в высшей степени необычное.
Я ненадолго задумался.
– Гм-м… А вам не кажется, что второй «Ковчег» мог выбрать эту звезду по той же причине, что и вы?
– Я вполне это допускаю. Более того, мне это представляется весьма вероятным. Не исключено, что в пути ИР «Ковчега-2» начал страдать некой машинной разновидностью звёздной болезни – или даже был подвержен ей с самого начала. В отличие от человека он мог математически просчитать меру воздействия на себя гипердрайва и, возможно, сумел вычислить 519-ю ещё во время испытательных полётов.
– Но почему тогда он никому не сообщил? Даже своему собрату, первому «Ковчегу»?
Лопес снова улыбнулся.
– А как ты думаешь, Эрик? Он ведь был по-человечески разумен. И, соответственно, боялся, что его сочтут сумасшедшим.