Демократия и бомбардировки. Есть ли будущее у демократии?

Аврамович Зоран

Демократическая колонизация мира и проблема свободы

 

 

В XIX веке культуру и политику определяли цивилизация, прогресс, капитализм, социализм. Токвиль уже был политическим философом, когда в 1848 году в предисловии к двенадцатому изданию своей «Демократии в Америке» написал, что демократия в мире наступает неумолимо и в массовом порядке. Но уже на следующей странице он, говоря о Республике во Франции, различает «демократию свободы» и «демократию тирании». В этом понятийном различии можно обнаружить не только восторг, но и проблески сомнения в демократическом воздействии Провидения.

Мы живем в нашем времени под знаком демократии. Громче всех звучат голоса тех интеллектуалов и политиков, которые обращаются к миру с единственным лозунгом – мир будет демократическим, или его не станет. В поисках разгадки тайн истории поспешно отбрасывается (коммунистическая) мечта о новом обществе и начале новой истории, и еще быстрее распространяется программа демократической организации мироустройства. Демократия стала волшебным словом, а волшебников, произносящих это слово, становится все больше и больше.

Неужели человечество нашло в демократии свою точку опоры?

Всеобщее увлечение демократией не должно усыпить критическую мысль. Она должна внести в повестку дня демократической дискуссии обсуждение комплекса глобального наступления демократии, а также организационно-политические методы, с помощью которых реализуется эта стратегия.

Духовное смещение внимания на организационные рамки демократии – внутри– и межгосударственные, вызывает предположение, что пространство идей, ценностей и знаний о демократии перенасыщено, и настало время приступить к ее практической универсализации. В этом деле высшим авторитетом является ООН. Эта организация самым решительным образом переносит классическую связь демократии с формой государственной конституции в область международных правил демократизации. Это общее положение в свое время высказал первый человек в системе ООН. В 1993 году в статье для «Le Monde diplomatique» Бутрос Гали точно изложил, как именно дипломатия видит демократию и права человека – их цели и инструменты. Оправдание этой новой роли ООН видит в необходимости воспрепятствовать нарастающей волне национализма малых народов и росту нетолерантных отношений между гражданами внутри некоторых стран.

Анализируя стратегию демократической дипломатии и прав человека, особое внимание следует обратить на предлагаемые инструменты, а не цели, поскольку именно средства раскрывают природу политики. Бутрос Гали форсирует применение четырех инструментов: 1) мандат «голубых касок» определяет их миссию в примирении конфликтующих наций и в консолидации демократии в определенном государстве; 2) ООН предлагает правовую помощь в организации выборов, а также помощь в изменении менталитета посредством приспособления институтов, обучения демократии и подготовки государственных кадров – армии, полиции, судов; 3) ООН организует миссии доброй воли с целью оказания помощи в разрешении кризисов; 4) ООН употребляет силу для защиты демократии и прав человека.

Мысль ясна: демократия и права человека – цель, к которой следует стремиться всем народам мира. Такая стратегия мировой дипломатии должна стать предметом критического исследования не только с концептуальной точки зрения, но и с учетом перспективы нынешнего политического опыта.

Во-первых, касается ли вопрос определения демократии организации, включающей такие разные страны? Кто организует в ООН вербальные игры вокруг демократии? В истории ООН демократические государства всегда были в меньшинстве: стабильные демократические страны находятся в Западной Европе и в Северной Америке. Такое различие в истории демократий демонстрирует фактическое доминирование евро-американской модели. Политическая картина мира демонстрирует экспорт демократии в мир, вмешивающейся не только во внутреннее устройство государств, но и в процесс возникновения новых стран (бывшая Югославия). Глобализации демократии можно противопоставить один этический аргумент: изменение менталитета с целью внедрения демократии фактически является нападением на достижения культурной истории сообщества. Это отягощается и претензией на универсализацию языка, избранного для определения демократии.

Самый серьезный приговор дипломатии демократии и прав человека касается силового инструмента. Во-первых, демократия как мирная борьба за власть отрицает применение силы. Если международная организация одобряет насилие с целью распространения демократии, то она лишает легитимности суверенитет государства и выдает свое политическое насилие за защиту прав человека и демократии. Насильственное осуществление глобальной демократизации наиболее ярко продемонстрировал процесс разрушения СФРЮ многонациональными силами. Заигрывание с силой продолжается: во время вооруженного мятежа косовских албанцев Мадлен Олбрайт требовала от администрации США запретить Белграду применение армии и полиции в случае возникновения кровавых инцидентов в Косово! Иными словами, Сербии отказывали в праве на самооборону.

Дипломатия демократии и прав человека избегает столкновения с последствиями, в которые не следует слишком углубляться. Глобализация демократии – путь к созданию новых национальных государств. Мир третьего тысячелетия будет состоять из нескольких тысяч стран.

 

Формы демократического экспансионизма

Новая дипломатия демократии и прав человека встраивается в региональные политические документы. Первым этот шаг совершила Европа. В Хартии ОБСЕ, принятой на саммите в Париже в 1990 году, раздел о демократии сформулирован безальтернативно, в виде обязательств, которые необходимо исполнять. (Его содержание смотрите в предыдущем тексте).

Подобные декларации, кроме защиты возвышенных ценностей демократического порядка, успешно умалчивают об индивидуальности демократических институтов, а ведь именно в этом и состоит основная проблема процесса глобализации демократии. Можно согласиться с утверждением, что, как говорится в Хартии ОБСЕ, демократия – единственная система управления в европейских странах. Проблема, между тем, состоит в том, являются ли правовые и политические последствия такого утверждения одинаковыми для всех стран? Другими словами, до какой меры законное формирование демократических институтов может выдерживать влияние национальной политической культуры и традиций?

Любое нормирование политической жизни, а особенно глобальное (наднациональное), требует жертв, больших и малых. В этом процессе независимость, национальная свобода, автономия, достоинство отдельного государства могут превратиться в устаревшие категории. Демократическая колонизация мира оголтелым и радикальным способом пересматривает понятия национальной свободы и независимости, стирая тем самым историческую позолоту с этих понятий, существовавшую на протяжении всей человеческой культуры. Другим негативным последствием возведения демократии в политический абсолют является прикрытие международных интересов демократической формой.

Два примера более всего иллюстрируют, как нормативная демократия подавляет государственную независимость и свободу.

Демократия неотделима от прав человека и свободы. В текущей политической жизни отдельных стран все индивидуальные права обеспечиваются коллективными национальными понятиями и автономно установленными интересами народа и граждан. То, что в одной демократической стране считается правом личности, в другой стране не признается. Следует ли из этого обязательное судебное навязывание ценностей одной или другой стране? Нет. Но это не значит, что одна из этих стран не станет обвинять другую в неуважении демократии, или даже в ее отсутствие.

В райском саду европейской демократии уже завтра вопрос сексуальной свободы может стать камнем преткновения. Распространение сексуальных свобод и прав в некоторых государствах признано в форме супружеских отношений между однополыми парами. В других странах гомосексуальные браки запрещены законом. Глобализация демократии создает обстановку, в которой страны, признающие гомосексуальный брак (например, США), обвиняют государства, не считающие такую связь законной, в том, что они лишают граждан сексуальной свободы.

Структурно схожую проблему следует ожидать в случае различного понимания контроля за рождаемостью в отдельных странах. Страны, столкнувшиеся с огромными темпами естественного прироста, вынуждены контролировать темпы рождаемости, в то время как страны с отрицательным естественным приростом должны стимулировать популяционную политику.

С аналогичными проблемами мы сталкиваемся, когда возникает проблема прав женщин в странах с шариатским правом. Является ли борьба за их права предметом международных демократических норм, или же это автономное политическое право исламских государств с законами шариата?

Схожие политические явления могут стать предметом радикально различающегося толкования и различных ценностей. Выражение протеста против правящего режима в одной стране должно строго следовать законной процедуре, в то время как в другой стране охранители демократии могут провоцировать незаконные протесты и демонстрации. Разница в таком подходе вызвана политическими интересами, которые декларативно провозглашаются демократией.

Примеры конкретно исторических решений нрав человека и свобод – настоящий тест для проверки пригодности демократических деклараций. Всеобщее принятие демократических норм и ценностей не означает унификации демократической практики. Проблема в том, что эти практические демократические различия могут быть употреблены для усиления влияния и интересов неких государств, а в случае конфликтов они оцениваются как спор между демократическими и недемократическими странами. Демократические философы никак не могли предвидеть, что демократия есть не только возможность проявления политического разума, но она так же служит бурному проявлению политических страстей. По такой формуле власти поступают и специалисты, и дилетанты. И с ее применением цена национальных интересов, свобод и независимости становится невысокой, но очень дорогой.

Демократию как международный инструмент подтвердил политический кризис в Сербии после союзных и местных выборов 17 ноября 1996 года. В тех событиях отчетливо проявилась игра внешнеполитических интересов, замаскированная под демократические требования. В открытых выступлениях правительств и СМИ демократических государств вновь прозвучала мысль о насилии как повивальной бабке демократии.

Между тем, политические события в Сербии в большей степени говорят о видимых противоречиях глобальной демократии, чем о сути ее внутреннего политического кризиса. Ниже мы рассмотрим три парадигмы политических требований.

Высшие государственные авторитеты США потребовали от президента Республики Сербии «начать диалог с оппозицией, учесть результаты выборов и уважать свободу печати», в противном случае будет «предпринято введение новых санкций против Сербии» («Возможно возвращение санкций», Blic, 10.12.1996).

Военная организация НАТО осудила в Брюсселе сербское правительство (выделено мною – З. А.) за «игнорирование результатов местных выборов и потребовала от президента Милошевича переменить решение» («Отменить решение по результатам выборов», Blic, 11.12.1996).

На саммите ЕС в Дублине в 1996 году Карл Бильдт заявил: «Мы не позволим Югославии стать носителем идеи, которая в истории Европы давно выброшена в мусорный ящик» (Blic, 16.12.1996).

Приведенные цитаты недвусмысленно выражают политические намерения, их форма такова, что вопрос будущего демократического универсума становится неясным.

Проблема итогов местных выборов сознательно распространяется на другие вопросы, и это обстоятельство позволяет сделать вывод, что в структурных мотивах требований имеют место некие иные интересы. Одна группа государств (или одна страна) присваивает право международной организации ООН угрожать введением санкций. Военный союз другой группы государств назначает ответственным сербское правительство, а не суд, который принял решение об отмене результатов выборов. Деятель ЕС выступает в роли цензора, который позволяет или запрещает идеи.

Прежде чем рассмотреть легитимность демократических угроз (в этих событиях Сербия стала объектом эксперимента, завершившегося бомбардировками НАТО в 1999 году), следует напомнить факты.

В каждом демократическом государстве выборы регулируются законами, которые могут быть отличными или недостаточно хорошими. В Сербии кризис после выборов 1996 года разразился из-за права суда стать арбитром в разрешении жалоб сторон, участвовавших в выборах. Можно согласиться с неудовлетворительной оценкой законов, но из этого следует возможность их позитивного пересмотра. Так же обстоят дела и с диалогом власти и оппозиции. В Республике Сербии существуют власть и оппозиция, а какими будут их взаимоотношения – дело их автономной воли и форм политического поведения. Замечание о свободе печати сделано в тот момент, когда в Сербии выходило больше ежедневных и еженедельных газет оппозиции, чем находящихся под контролем власти. А когда речь заходит об идеях в Сербии, то какие из них могут быть позволены, а какие запрещены под угрозой международных санкций?

Помимо всего прочего, демократическому порядку в Сербии угрожают политические деятели и организации, в которых Сербия не состоит. Сербия не была ни членом ЕС, ни членом пакта НАТО.

Зададимся вопросом, какая же особенность демократии в Сербии подверглась опасности в такой степени, что потребовалось международное (европейское) вмешательство и угрозы в адрес сербских политических институтов и населения, что и было осуществлено позже. Факты подтверждают, что основные институты демократии в Сербии существовали. Анализируемая критика и угрозы были демократическими только в пропагандистском плане, фактически же существовало желание добиться персональных изменений в политической жизни, и тем самым изменить политику страны так, чтобы она соответствовала желаниям этих защитников демократии, которые сегодня экспериментируют с другими странами.

Демократия как инструмент согласования международных интересов все больше подавляет традиционное понимание демократии как средства реализации свободы и независимости человека и народа. В своем новом значении демократия стоит перед огромным искушением использовать последнюю идею толерантности в отношениях между людьми и народами для навязывания прагматических интересов развитых стран, в результате чего она может превратиться в выжатый лимон.

Распространение демократии под угрозой военных союзов и международных санкций непосредственно поражает выстроенные историей значения и институты национальной политической культуры. Форсированная глобализация демократии применяет стратегию отмены мирового политического релятивизма, а это есть не что иное, как пропаганда превосходства высших политических культур над низшими. Демократический колониализм воленс-ноленс пренебрегает имманентными целями политического релятивизма. Вместо изучения политических культур, понимания различного политического опыта и значения и восприятия политических знаний, ускоренными темпами навязывается конструкция политической системы, которая коренится в долгой истории западноевропейской цивилизации.

Универсализация политической модели, пусть даже модели демократической политической культуры, непременно столкнется с вопросом политической идентичности каждого народа. Каждое национальное сообщество на протяжении прошлых веков выстроило собственное понимание власти, авторитета, интересов, свое отношение к иностранцам, и в первую очередь – понимание достоинства, морали, свободы, справедливости. Если мы примем суждение Макса Вебера о понятии демократии в Америке, тогда ключевым критерием становится личное восприятие. Молодой американец «уважает только то, чего может достичь индивидуум своим личным трудом» (Вебер, 1969:179). Такое понимание демократии неприменимо в культурах с выраженными обычаями коллективизма, или в которых материальные ценности не являются первостепенными.

Стратегия экспансии демократии пренебрегает конфликтом с политическими идентичностями отдельных народов, обращая внимание на политические фигуры в отдельных странах, что вызывается прагматическими интересами. Второй сомнительный фактор связан с проблемой экономических, военных и политических интересов развитых стран и действительного отношения к демократическим ценностям. Неужели демократия превратилась всего лишь в ценный инструмент?

Глобализация демократии не в состоянии избежать серьезных последствий. Экспортируя демократию, самые развитые государства экспортируют и ее недостатки, угрожают политической идентичности народов и стран «третьего мира», а стремление к унификации собственной модели вызывает жертвы. Неуверенность – структурное отличие истории общества и человека. Сегодняшний ответ на эту общую судьбу – демократия. Дух современности ошибочно понимает свою роль, направляя мировой потенциал только в одном направлении. Демократия может уцелеть, лишь пройдя сквозь уважение собственных традиций и вступив в контакт с культурными особенностями общества, которому она принадлежит.

 

Внутренние призывы к демократии

До сих пор мы рассматривали модели внешнего международного или одностороннего давления с целью демократизации внутреннего политического строя. Настало время рассмотреть обстоятельства и причины призывов отдельных лиц и партий одного государства к международному сообществу совершить демократическую интервенцию. Речь идет о том, что политическая оппозиция страны призывает заграницу применить различные средства давления на внутреннюю легальную власть.

Метод завоевания власти с помощью чужой воли давно рассмотрел Макиавелли в одной из глав «Государя»: «О новых государствах, приобретаемых чужим оружием или милостью судьбы». Макиавелли имел в виду последствия подобного захвата власти – власть завоевывается без особых усилий, но удерживается с большим трудом – и он не вникал в проблемы легитимности подобной власти.

В современном обществе призывы к осуществлению внешней демократической интервенции следует разграничить в зависимости от природы конкретного строя, от которого исходят призывы о демократической помощи. Если речь идет об однопартийных системах, личных диктатурах, просьбы о помощи в демократизации внутренних политических обстоятельств можно понять с политической точки зрения. Особенно если власти в недемократических системах практикуют террор в отношении граждан и ликвидируют политических противников. Но в таких обстоятельствах призывы к чужой помощи всегда найдут моральное оправдание: но не должны ли граждане такой страны в первую очередь самостоятельно изменить облик власти, независимо от того, в каких условиях действует оппозиция?

Иначе обстоят дела с призывами оказать демократическую помощь в многопартийных государствах. Факт обращения политической оппозиции за помощью к иностранным правительствам (западноевропейским) с целью применения различных карательных мер к собственному государству и его гражданам вынуждает проанализировать две причины: политическую и этическую. Политические события в Сербии в конце 1996 года весьма ярко иллюстрирует предмет нашего рассмотрения. Вожди тогдашней оппозиции просили официальных американских лиц ввести санкции против Сербии (после разъяснений предметом споров стали объем санкций и целевые группы). Шеф партии Гражданский союз Сербии Весна Пепгач прямо потребовала от международного сообщества прекратить политическую деятельность Слободана Милошевича, как впоследствии поступила и с Радованом Караджичем («не дать ему принимать участие во всех предстоящих выборах», ежедневная газета «Демократиjа», 14 января 1997 года, стр. 2).

Факт отправки политических депеш иностранным правительствам с требованием демократической интервенции против собственной страны, конституционный строй которой покоится на парламентских принципах, обращает наше внимание на политическую роль легальной оппозиции, взывающей к иностранцам о помощи. Что же это за легальная оппозиция, которая обращается к иностранным государствам, призывая их вмешаться во внутренние дела собственной страны? Очевидно, подобная политическая оппозиция весьма слаба.

Второе предположение может свидетельствовать о неполноценности демократической власти (плохо работают СМИ), и потому требуется иностранец. Но оппозиция потому и существует, чтобы бороться за создание лучших условий для политической борьбы. Почему это не получалось у сербской оппозиции в течение восьми лет (1990–1998) существования многопартийной системы – эту проблему она должна рассмотреть сама.

Самым гнусным с политической и этической точки зрения явился их призывы запретить конкретным лицам политическую деятельность в демократическом обществе. Такой призыв, во-первых, абсолютно противоречит правам человека, а во-вторых, он ничтожен в политическом отношении. Если вы неспособны победить своего политического противника, то взываете о помощи к загранице. И в этом призыве нет ни чести, ни достоинства.

Как можно связать воедино демократию (и права человека) с запретом на политическую деятельность? Такая дискриминация не присуща демократии. С точки зрения этики, отсутствует разница между запретом отдельным лицам заниматься политикой и запретом какой-либо партии или национальному меньшинству проявлять политическую активность.

Право призывать на помощь иностранное правительство с целью демократизации власти ставит под сомнение фундаментальные ценности цивилизации. Есть ли здесь место понятиям свободы и независимости национального сообщества? Если вы предаете свою свободу в чужие руки, это подтверждает старый этический тезис, утверждающий, что вы не можете рассчитывать на ответственность. Это самая ранимая точка ориентации на импорт демократии. Если вы неспособны самостоятельно бороться за демократические ценности и институты, то не можете быть свободными, и тем более не можете стать самостоятельными в политическом мышлении и поведении – их вам дарят чужие.

Проблему внутренних призывов к загранице с просьбой помочь демократизации государства можно рассматривать как партийный инцидент, или акцию, предпринятую ничтожным меньшинством. С точки зрения концептуализации соотношений внутренней и внешней демократии в одном государстве, такие действия не имеют теоретической силы.

 

(Зло)употребление свободой в демократии

Свобода – основное свойство и условие демократического порядка. Это классическое определение свободы и демократии не лишено теоретических и искусственно созданных недочетов. Если взаимосвязь этих понятий более-менее понятна в исторические периоды, предшествовавшие институционализации демократии, вопрос ставится иначе при осуществлении свобод в демократических системах. Что происходит со свободами, когда приходит время их демократического применения? Защищает ли свобода демократию, или она приводит к чему-то новому? Ответы можно рассортировать по степени демократического развития и способу применения свобод.

Понятию свободы в демократическом устройстве угрожает возможность замены ее анархией. Аристотель предупреждал, что демократии угрожают чрезмерные свободы и равноправие, и эта опасность кроется именно в анархистском пользовании свободой. На руку такой интерпретации свободы играет и вечная дискуссия о понятии свободы: что есть свобода и каковы ее границы?

В данном случае нас не интересуют бесконечные значения самого понятия свободы, но только то, что означает политическая свобода в демократическом порядке власти. Понятие политической свободы содержит правовые (ограничение политической власти), осознанные (знание фактов и указание путей развития свободы) и свободные (активность) элементы (Nojman, E, 1974).

Условиями, при которых человек свободен, являются сила выбора, реальность возможностей, осуществимость выбора. Демократия, естественно, создает самые удачные политические рамки для применения свободы на практике. Тем не менее, проблема выбора все еще остается нерешенной. Бесспорно утверждение, что без выбора нет свободы, а без свободы невозможно моральное поведение. Человек не несет ответственности, если он не свободен в своих поступках. В крайнем случае, свобода выбора открыта для всех человеческих ценностей, и с этой точки зрения дискриминация ценностей невозможна. Вопрос: всегда ли человек предпочитает гуманистические ценности? Неужели «мы никогда не сможем выбрать зло»? (Sartr, Z. P., 1964:12). Свобода, содержащаяся в выборе, в том числе и в политическом, глубоко парадоксальна. Она, с одной стороны, «питательный источник всего лучшего, чего добился человек», а с другой – «пропасть, в которую он может сорваться и уничтожить самого себя» (Варгас М., Льоса, 1992:386–400)

Подчинение гетерономным ценностям не обязательно является всего лишь следствием боязни свободы; часто забывают, что самоопределение человека не всегда является продуктом самостоятельного пользования разумом, но и сравнением себя с другим человеком или человеком у власти. Сила выбора и в демократической системе подразумевает свободу быть независимым, но также и зависимым.

Второй элемент политического понятия свободы – реальная возможность. Свобода выбора должна быть связана с реальными, а не воображаемыми возможностями. Тем не менее, само понятие реальности многозначно, тогда как возможность является одной из самых сложных философских категорий. Для индивидуума реальность есть то, что укладывается в его психологическую структуру личности. Реальные возможности поэта, спортсмена или политика не могут находиться в одной плоскости.

Надежная, крепкая связь общественных условий и полей возможности скрыта. Каждая ситуация в обществе содержит множество возможностей, из которых некоторые открыты, а иные остаются непознанными. Добро и зло переплетаются и в аспекте реальных возможностей в той же мере, что и в самой действительности. Что приносит индивидууму и политическим группам при демократическом строе меньше зла и больше добра в момент определения реальных возможностей?

Избранную реальную возможность следует осуществить. Это третий элемент понятия политической свободы, в котором индивидуумы, как и общественные группы, постоянно сталкиваются с проблемой границ, устанавливаемых свободой других. Осознание свободы должно стать осознанием свободы другого человека; оно обладает практическим смыслом только в единстве отношения моей свободы к свободе чужой. «Безусловно, свобода как суть человека не зависит от другого, но как только возникает действие, я обязан одновременно пожелать свободы и себе, и другим, моя свобода может стать целью только в том случае, если я сделаю целью свободу других» (Sartr, Z. P., 1964:38).

Свобода как осуществление избранной возможности должна претерпеть некоторые ограничения и преодолеть препятствия, если она желает избежать состояния, в котором, пользуясь выражением автора романа «Бесы», неограниченная свобода превращается в неограниченное насилие. Утверждения, в соответствии с которыми абсолютная свобода относится к сфере мышления, стало спорным после приобретенного немцами в период между двумя войнами опыта, когда проповедовалось и победило насилие и тоталитаризм. Язык насилия исключает взаимодействие.

Осознание свободы другого человека подразумевает установление границ индивидуальной свободы. Здесь находится корень потребности в демократической организации общества и государства. Общественная структура состоит из различных групп общества, институтов и их взаимодействия с вступающими в конфликт интересами и идеями. Без уважения этих различий, свобода, как и вообще добро и наивысшие человеческие ценности, неосуществима.

Плюрализм различий в обществе и есть тот фундамент, на котором зиждется власть. Демократические институты власти не могут устранить элемент принуждения в системе принятия решений. Этот ли факт обеспечивает неравноправное распределение свобод в демократии? Речь идет о старой проблеме: в какой мере демократическое государство вмешивается в свободу личности и групп?

Право государства вмешиваться в свободу индивидуума оправдывают все философы политического либерализма (Милль, Констан, Токвиль). Вот два аргумента.

1. «Признавая абстрактное право общества вмешиваться в жизнь своих членов с целью обеспечения для всех биологических потребностей (питание, питье, здоровье, одежда, размещение, семья), я не могу признать его право вмешиваться в то, чем человек обладает и что не отнято им у другого. Я имею в виду знания, мышление, искусство». Свобода, по Расселу, есть «право жить и мыслить так, как мы выбрали, если наш выбор не препятствует другим поступать точно так же» (Rasel, В., 1977).

2. «Я считаю, свобода означает, что не должно быть ограничения условий, которые в современной нивилизапии являются залогом счастья личности. Нет свободы без свободы слова. Нет свободы, если особые полномочия ограничивают избирательное право части общества. Нет свободы, если преобладающий образ мышления содержит под контролем общественные обычаи прочих, а те, прочие, не уверены в том, что для такого контроля существуют серьезные основания» (Laski, H, 1985).

Оба эти аргумента отчетливо демонстрируют стремление либеральных философов ограничить права государства вмешиваться в индивидуальные права и свободы. Традиция политического либерализма построена на противостоянии абсолютным монархиям и различным более поздним формам тоталитарной власти. В новых исторических обстоятельствах, когда опасность «нового Левиафана» миновала, и возобладало царство демократического порядка, политическое любопытство вращается в границах свобод личности и группы лиц. Где границы индивидуальных свобод и прав в демократии? Этот вопрос стал актуальным после быстрого и неожиданного краха коммунизма в 1989 году и еще более быстрых демократических перемен в бывших коммунистических странах Восточной Европы и Балканского полуострова.

В современных демократических странах под свободой понимают два классических противоположных понятия: 1) свобода – возможность говорить и делать что угодно; 2) свобода – возможность говорить и делать то, что хорошо и справедливо. Оба понимания свободы в демократическом порядке проверяются отношением к политической форме, или процедуре, а также отношением к политической личности.

Критика власти в демократическом государстве обеспечивается свободой политической жизни граждан. Но если это государство недемократическое, то в основе критерия свободы проявляется отношение к процедуре политической борьбы. Если процедура политической борьбы не уважается, то в обществе возникают беспорядки и хаос. Это особенно ярко отражается в способе персональных изменений в правящей элите. Требования ее смены могут быть демократическими, если они происходят по принятой процедуре. Вряд ли можно признать, что вербальные преступления функционеров, а не нарушение ими законов, являются причиной, достаточной для их смещения. Это лишь способствует утверждениям политической оппозиции, что «всегда следует выступать против власти».

Другая опасность грозит демократии со стороны личной и групповой свободы в ситуации, когда уничтожается моральный авторитет личности политического противника. Можно ли говорить о политическом противнике все, что угодно? Существуют границы, защищающие моральный авторитет личности от клеветы и оскорблений противника. Попытки каждого оратора скрыться за политикой, неизбежно приводят к анархическому пониманию свободы. Когда избранное парламентское большинство называют «антинародным режимом», то, если только речь не идет о политическом дилетанте, это следует расценивать как неправильное употребление свободы политического слова в условиях демократии.

У свободы слова и печати есть свои инстинкты и страсти, говорил Токвиль. Свобода печати – «исключительная сила, в ней так странно перемешаны добрые и злые намерения, но без этого она не могла бы существовать, а с ней едва ли можно сохранить порядок» (Токвил, 1990:161). Такая печать может способствовать разжиганию ненависти к политическому противнику, или к другому этническому сообществу в многонациональных государствах. Страсти – составная часть политики и демократии. И тут начинается воздействие психологии и подсознательного фактора. Свобода – дитя не только сознания; она также есть следствие и подсознательного в мышлении и поведении человека и группы. Свобода выражать собственное мнение не обеспечивает безусловного права на разум и логику. Свобода вести себя в соответствии с законом не означает, что следует уважать закон в любых обстоятельствах. Проблема возникает, когда иррациональное и сверхлегальное оправдывает свободу.

Если власть и сила являются составными частями любых общественных отношений, то и демократическая власть основывается на свободе выбора, отношениях иерархии, подчиненности, субординации. Во всех этих отношениях присутствует страх. Способствует ли демократия нейтрализации страха?

Нет никакого сомнения в том, что политический страх распространен в тоталитарных системах власти (фашизм, национализм, сталинизм). Демократическая система уменьшает политический страх, но не удаляет его из реальной политической жизни. Демократия должна базироваться на свободе, мало того, она немыслима без свободы. Но институционализация демократического устройства власти не решает проблемы страха и свободы – человек не избавляется от страха и не становится свободным. Здесь речь идет не только о «боязни свободы» (Эрих Фромм), но о реальных страхах в любых общественно-политических отношениях.

Чувство страха относится к так называемым базовым чувствам и является составной частью индивидуальной психологической структуры личности, а также разнообразных общественных отношений. Если под страхом подразумевается биологическая и социальная реакция личности и группы на ситуации, представляющие для них опасность, то возникает вопрос, что именно подразумевается под опасностью. По этому критерию можно оценивать, реален ли страх и не является ли он психопатологическим проявлением. Здесь проходит пограничная линия, но в рамках реального проявления страха существуют действительные опасности различного характера. Боязнь голода, холода, утраты жилища, смерти относится к биологическим видам страха. Инстинкт выживания автоматически воспроизводит страх, когда индивидуум сталкивается с угрозой собственной жизни.

В демократических институтах, когда речь заходит о страхе, имеются в виду различные оценки опасности. Личности и группы опасаются за свои ценности, интересы и потребности. И когда речь идет о дискуссии как о форме принятия решения, возникают причины проявления страха. На уровне принятия решения всегда существует опасение, верное ли принято решение. Никогда невозможно окончательно предвидеть, в какой мере справедливо принятое решение. Возможность того, что позиция подчиненного не понравится вышестоящему, вызывает у него страх, нежелание высказывать собственное мнение.

При разделении ролей в институтах власти (государстве, правительстве, суде, полиции, армии, партии) неисполнение приказа может нанести ущерб статусному и экзистенциальному положению личности.

Следовательно, как в мышлении, как в поведении, так и в принятии решений страх является фактором демократической жизни.

Страх – составная часть демократических институтов, а также часть структуры человеческой личности. Каждый индивидуум таит в себе боязнь нового и неизвестного, страх оказаться в изоляции, боязнь травмы, а также вызывает потенциальную агрессию и саморазрушение. Потребность в агрессивности также является составной частью жизни при демократии, и она требует выхода. Например, в политическом соревновании – партийной борьбе за власть.

Избавиться от страха помогает свобода конкуренции и освобождение от давления. Но и этого недостаточно для полного освобождения личности и группы от страхов. Демократия как система равноправных условий в борьбе за власть неминуемо включает в себя самые разнообразные чувства, среди которых и боязнь потерпеть поражение на выборах в политические и неполитические институты.

* * *

Если все эти беды свободы в демократии – правильный выбор, реальные возможности, осуществимость, страхи – перенести из внутригосударственного поля в межгосударственные отношения в условиях, когда демократия навязывается недемократическим или антидемократическим странам, то каких последствий следует ожидать? Может ли быть успешной экспансия демократии, игнорирующая все внутренние демократические противоречия и нестыковки, тем более, если демократия вводится с помощью военной силы? На этот вопрос мы можем ответить, если под декларируемым, риторическим желанием освободить другие народы от диктатуры, а иной раз и от нежелательной власти (с точки зрения правительств самых развитых демократий), разглядим латентные, прежде всего экономические и геополитические намерения. Этот вид интересов часто является решающим, но в обращениях к разным слоям населения говорится о демократии для несвободной нации, что действует как анестетик. При этом невозможно внутренние проблемы со свободой стран нейтрализовать в мировом масштабе путем вмешательства «демократических» стран с демократической миссией. Свобода не почивает на лаврах, особенно в демократических системах. Было бы интересно, если бы социологи проанализировали и истолковали причины и следствия современного демократического экспансионизма, или демократической колонизации мира.