Назавтра Игорь Витальевич, верный себе, решил наиболее вероятную кандидатку в преступницы оставить на десерт. Разумеется, то была Анна Николаевна. Хотя врожденная добросовестность заставляла следователя, по выражению Марины, «отсекать остальные варианты», он изначально склонялся к тому, что преступление совершила жена. Во-первых, такова статистика — чаще всего, как ни странно, убивают членов собственной семьи. Во-вторых, у нее имелся наиболее очевидный мотив. Скорее всего, она знала, что муж (который даже не был ей официальным мужем) собирается ее бросить. Знала наверняка! На этом настаивает Гуревич, и его слова подтверждаются рассказом Петренко о ссоре Анны Николаевны с Кристиной. Итак, отец ее детей хочет уйти к другой. Правда, судя по отношениям с Татьяной Ивановной, он продолжал бы помогать материально, однако ей этого казалось недостаточно. Она явно цеплялась за Бекетова всеми возможными средствами — вот и применила средство наиболее радикальное. На дне рождения Анна Николаевна окончательно убедилась в том, что альтернативы нет, к тому же глупый тост навел ее на мысль о более-менее безопасном для нее способе убийства. Действительно, почему возникла необходимость замаскировывать убийство под самоубийство? Потому, что преступник понимал — в случае чего именно он станет первым подозреваемым, значит, следует хорошенько замести следы. Если бы, например, Некипелов задумал под шумок избавиться от своего гениального коллеги, ему не было бы нужды в камуфляже. Милиция, обнаружив преступление, сразу вышла бы на Анну Николаевну, а он остался бы в стороне. Правда, есть одно исключение — Панин. Тот не захотел бы бросать тень на любимую женщину, поэтому тоже был заинтересован в том, чтобы выдать смерть Бекетова за добровольную. Вот он, кандидат номер два.

Однако вернемся к Анне Николаевне. У нее железное алиби — в среду днем она с детьми была у матери. Интересно, много ли на свете матерей, не пожелающих подтвердить слова единственной дочки — вне зависимости от их правдивости? Разумеется, поговорить с мамашей придется, но принимать ее уверения всерьез не стоит. Вот если имеются свидетели из посторонних, тогда другое дело. Вообще-то, при иных обстоятельствах с поисков свидетелей стоило бы начать. Если кто-нибудь из соседей Бекетова видел, как в день убийства туда приходил один из подозреваемых, ситуация сразу упростилась бы. Однако подобный опрос требовал массу времени и был прерогативой оперативников. Типичное задание для мальчишки-практиканта. Но поскольку расследование было неофициальным, привлекать посторонних пока не хотелось. Оставим эту меру на крайний случай. Возможно, дело разрешится чисто логическим путем. Если все будет указывать на Анну Николаевну и ни на кого другого, ее наверняка нетрудно будет вынудить признаться.

Короче, Талызин предпочел начать сегодняшний опрос с Татьяны Ивановны или Лидии Петровны. Лучше с первой — она живет на окраине. Съездить туда, отмучиться — и вернуться в центр.

Дому было лет пятнадцать. Кодовый замок не работал, лифт тоже. Надписи на стенах интриговали. Впрочем, жизненный опыт подсказывал, что наиболее непонятные термины являются названиями современных рок-групп. Хотя рок, кажется, отжил свое? Надо будет уточнить у Лешки. Дверь открыли, даже не поинтересовавшись, кто звонит. На пороге стояла худая и изможденная пожилая женщина. Хотя нет, она же ровесница Вики, ей всего сорок! Да, Татьяна Ивановна Брыль выглядит не лучшим образом. Разумеется, немалую роль в этом играет наряд, чем-то похожий на монашеский — длинная черная юбка, черная кофта, а на голове черный платок. Лицо опухшее, заплаканное, без грамма косметики. Талызин обрадовался, что ему не придется быть дурным вестником — вестник в эту квартиру явно уже прилетал.

— Здравствуйте, Татьяна Ивановна. Меня зовут Игорь Витальевич, я расследую обстоятельства смерти Владимира Дмитриевича Бекетова.

— Проходите, пожалуйста, садитесь. Хотите чаю?

— Неплохо бы.

За чаем женщина будет чувствовать себя менее скованной, да и вообще эта процедура сближает.

— Выражаю вам свои соболезнования, Татьяна Ивановна. Давно вы узнали печальную новость?

— Позавчера. Мне позвонил Сереженька. Сережа Некипелов, очень славный мальчик, Володин ученик. И сегодня звонил, сказал про похороны. Они будут завтра.

— Вы, наверное, были ошеломлены? Или после дня рождения ожидали чего-то подобного?

Татьяна Ивановна вскинула глаза — ввалившиеся, темные, лихорадочно блестевшие.

— Я была ошеломлена. Кто мог этого ожидать?

— Я имел в виду тот тост… вы ведь помните? — осторожно поинтересовался Игорь Витальевич.

— Конечно. Это я запомню на всю жизнь. И почему я не выкинула этот пузырек в окно? Но Володя обещал мне, что не сделает ничего подобного. Я не думала, что он меня обманет.

— Обещал? Когда?

— Сразу после… после этого эпизода. Мы стояли у окна, и я пыталась убедить его, что так нельзя, а он сказал: «Не бойся, Таня, я этого не сделаю».

— Тогда зачем же он всех напугал?

Татьяна Ивановна вздохнула:

— Есть за ним такой грех — суесловие. Что каждому должно быть свято, ему объект для шуток. Я и решила — пошутил. Этот грех еще не смертный.

Талызин незаметно огляделся в поисках иконы. Да, вот она, в красном углу. С убеждениями Татьяны Ивановны все было ясно.

— Значит, признаков депрессии вы у Владимира Дмитриевича не наблюдали?

— Ни малейших. Наоборот. У него все очень хорошо шло с наукой, он сам сказал. Или вот, видите? Пианино Машеньке купил, в воскресенье только привезли. Я не одобряла, но с ним не поспоришь.

Игорь Витальевич искренне удивился.

— А чем пианино плохо?

— Девочка у нас не слишком-то целеустремленная. Сами понимаете, десять лет. Сегодня ей одно подай, завтра другое. Еще неизвестно, научится ли играть, и тратить такие деньги… У Володи ведь еще двое детей, хорошо ли от них отрывать? А он только смеется. Мол, захотела Машка учиться музыке, так имеет право попробовать, а Юрка с Леночкой и так имеют больше, чем нужно. И с Машкой поспорил, что через месяц она не сможет сыграть ему пьеску из «Детского альбома» Чайковского. Если она выиграет, он поведет ее с подружкой в «Макдональдс» и закажет им все, что они только пожелают. Машка три вечера над нотами сидела, я и не ожидала от нее этакой усидчивости! Первую октаву уже выучила назубок.

Татьяна Ивановна вздохнула, и у Талызина защемило сердце. Вот и осталась Машка без отца, а вместе с нею Леночка и Юрка. Ужасно! Человек собирается жить, делать открытия, вести ребенка в «Макдональдс», а ему — раз! — яд в кофе. Хочется верить, это сделал кто угодно, только не измученная, из последних сил держащая себя в руках женщина, тихий вздох которой проник вдруг до самой глубины души.

— Татьяна Ивановна, — извиняющимся тоном произнес следователь, — мне для протокола нужно… Не подскажете, когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?

— Видела во вторник, на дне рождения, а в среду была работе, — удивленно сообщила та. — Я в библиотеке работаю, здесь неподалеку. С одиннадцати и до шести.

«Раз здесь неподалеку, то от университета за тридевять земель», — отметил про себя Игорь Витальевич.

— А почему вы об этом спросили? Он в это время… умер?

— Да, примерно в это время.

Татьяна Ивановна пристально посмотрела на собеседника, ахнула — и в мановение ока потеряла сознание. Пока Талызин вскочил, чтобы ее подхватить, она уже уже упала на пол, опрокинув стул. «Да что я стал такой медведь, черт побери! — выругался он про себя, приводя женщину в чувство. — Одну довел до приступа, другую до обморока. И что я такое ей сказал?»

— Простите, — произнесла Татьяна Ивановна, открывая глаза. — Это нервы. Спасибо!

Она вцепилась следователю в плечо и не отпустила, даже когда он усадил ее на диван. Лихорадочное возбуждение отражалось на ее вмиг раскрасневшемся лице.

— Игорь Витальевич! — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Это вопрос жизни и смерти! Это больше, чем вопрос жизни и смерти, гораздо больше! Скажите — он ведь не покончил с собой? Его убили? Скажите мне!

Пальцы женщины так крепко сжались, что следователь вынужден был разжать их силой.

— Может быть, и убили, — согласился он. — Не исключено.

Татьяна Ивановна счастливо рассмеялась, прижала ладони к горящим щекам. — Его убили! Как же я сама этого не поняла? Он не мог совершить смертного греха! Никогда, ни за что! Он не будет гореть в аду! Я, наверное, буду, а он никогда! Я отмолю его! Вы ведь знаете, — она ласково улыбнулась собеседнику, — самоубийцу не спасут никакие молитвы. Нет греха страшнее! Его нельзя отпевать и хоронить в освященной земле. Мы совершали страшный грех, обманывая церковь. Я была готова взять грех на себя, но бога ведь не обманешь. Если б вы знали, какой груз сняли вы с моей души! Если б вы знали!

— Я не очень понял, — уточнил следователь, — кто и как обманывает церковь.

— Завтра его будут отпевать. Я обязана была пойти к священнику и предупредить его, что Володя — самоубийца, и священник отказался бы от него. Только я бы не сделала этого и навеки погубила свою душу, а душу Володи не спасла бы. Но теперь все прекрасно. Его душа спасется.

— Он был верующим?

— Не так, как мне хотелось бы, — немного помрачнела Татьяна Ивановна. — Ему не хватало простодушия. Веру, ее грешно поверять логикой. Он часто пренебрегал обрядовой стороной. Говорил: «Танечка, неужели ты веришь, что Господь Бог — формалист?» Этими вещами не стоит шутить, но такой уж у него характер. И все-таки он был православным человеком и понимал, что есть смертный грех.

Смутившись и отведя взгляд, она добавила:

— Вот вы, наверное, думаете — какой же он православный, если всю жизнь живет с женщинами в грехе? Только тут мало его вины, тут вина наша. Я, например… Не знаю, простит ли меня Господь, но жалеть о прошлом не могу. Когда умерла моя мама — она долго и тяжело болела, лежала парализованная, и я ухаживала за ней, — так вот, мамочка умерла, когда мне было тридцать. До тридцати я жила по Божьим заповедям, а тут бес начал искушать. Покоя себя не находила, горем маялась, все было не в радость. Церковь забросила. Потом поняла — одиночество меня мучает. Ребеночка захотелось. Так захотелось — сильнее рая. А легко сказать? Красоты Бог не дал, от мужчин шарахалась, да и не знала их почти — где мне, такой, найти себе мужа? Вот и решила — лишь бы дитя родилось, а без мужа обойдусь. И сразу про Володю вспомнила. Так и встал перед глазами!

— Вы уже были знакомы?

— Так, видела два раза. У тети Лиды. Дудко Лидия Петровна, она моей маме двоюродная. Только я мало в те годы понимала. Мне и в голову не приходило, что между ними… Ей сорок пять было, ему сорок, но на вид он был не старше меня, честное слово! Я думала, он ей просто знакомый. Короче, отыскала я его и все, как есть, рассказала. Что ничего мне от него не нужно, все беру на себя, только бы ребенка родить. А откажет — с тоски помру. И померла бы, поверьте! — Она, помолчав, задумчиво добавила: — Иногда удивляюсь — за что мне, грешнице, такое счастье? Машка красавица растет — будто и не моя вовсе. И первая в классе ученица. Все ей легко дается.

Татьяна Ивановна снова помолчала, затем нервно, словно в полубреду, продолжила:

— Я тогда как все это представляла? Встретились и разошлись. Так и обещала Володе, да не выдержала характера. Стала к нему захаживать. Еще объясняла для себя — живет, мол, мужчина один, нуждается в женском пригляде. Обед приготовить, в квартире убрать. Прихожу — а он не гонит. Наоборот, ласковый такой, добрый. Я и верить не могла в такое счастье.

— А как же Лидия Петровна? — вырвалось у удивленного Талызина.

— А тетя Лида сама передала мне его из рук в руки, представляете? Все рассказала — какую еду любит, какие у него привычки. Я только тогда поняла, что между ними было. Тетя Лида — очень мудрая женщина, хотя в ее мудрости много цинизма. Сказала: «Мне сорок пять, пора и о старости подумать. Если сейчас не найду себе хорошего мужа, потом будет сложнее. А ты еще молодая, поживи в свое удовольствие». А через год они расписались с Борисом Васильевичем. Очень порядочный человек, вдовец, из военных. Живут душа в душу. А мне Володя взял и предложил переехать к нему. Мог бы забыть и про меня, и про будущего ребенка, а он нет, не забыл. Хотя имел полное право — весь грех был мой, и ответственность вся была на мне. Потом Машка родилась. Он-то мальчика хотел, но и ей был рад. Пять лет мы вместе прожили. Для меня это были годы счастья. Но я знала, что это временно. Незаконное счастье, понимаете? Незаслуженное. Я словно одолжила его у той женщины, которая была Володе суждена от Бога, а не пришла бы к нему сама.

«Пять лет, — подумал Талызин. — И Марина говорила про пять лет счастливой платонической любви. И с Анной Николаевной этот тип прожил ровно пять лет. Прямо-таки плановое хозяйство!»

А вслух спросил:

— Как по-вашему, Анна Николаевна и есть такая женщина?

— Нет, — снисходительно покачала головой собеседница, — конечно, нет. Она тоже от себя, а не от Бога. Только она не понимает этого и пытается бороться. И что? Вот родила во второй раз — а оказалась дочь. Не думаю, что ее это обрадовало, а ведь это знак Господень. И то, что первым у нее родился мальчик — тоже знак Господень. Когда Володя сказал мне, что Аня сделала УЗИ и у них будет сын, я поняла — Господь считает, мне пора уйти. Володя так мечтал о сыне, а мне Бог других детей не давал, только Машку. Я и без того получила от жизни больше, чем заслуживала. Время разбрасывать камни закончилось, пришла пора их собирать. Я всегда знала, что эта пора рано или поздно наступит. Не думайте, никто меня не выгонял, я ушла сама.

— А дочку было не жаль? — холодно осведомился Игорь Витальевич, чувствуя глухое раздражение против мужчины, планомерно меняющего одну бабу на другую да еще умеющего их убедить, будто так желает бог.

— А Володя ей все объяснил. Что другая тетя принесет ему совсем маленького мальчика, который еще не умеет ходить, поэтому мальчик будет жить с ним. А она уже стала большой девочкой, так что теперь они с ней будут ходить друг к другу в гости. У Машки легкий характер, ее не надо жалеть.

— А вас?

— Господь дал мне время замолить свои грехи. Это его великая милость. К тому же Володя меня не покинул. Я всегда знала, что он поддержит в трудную минуту.

Талызин лишь пожал плечами. Странная женщина и странная логика, но при этом полная искренность — в подобных вещах он разбирался.

— Предположим, Бекетова и впрямь убили. Кто, по-вашему, мог это сделать?

Татьяна Ивановна в ужасе отшатнулась.

— Я не хочу об этом думать, Игорь Витальевич! Это грех. Для меня главное, что он не убивал себя сам. А преступника пускай накажет Бог. Не нам, грешным, судить других.

Следователь понял, что здесь глухая стена. Что ж, попробуем попытать счастья с Лидией Петровной, а потом… потом наконец посмотрим на Анну Николаевну. Эта дама вызывает все большее любопытство. Впрочем, Лидия Петровна тоже оказалась не лыком шита. Подъезд роскошного нового дома, приуютившегося между метро и парком, сторожила суровая консьержка, изучавшая служебное удостоверение с таким тщанием, что Талызин чуть было ни заколебался — а не подделка ли у него? Однако он был пропущен к лифту, краем глаза увидав, как консьержка хватается за телефонную трубку — надо понимать, предупреждает жиличку о неприятном госте.

В отличие от двоюродной племянницы, Лидия Петровна была одета отнюдь не по-монашески. Мощные телеса прикрывал многоцветный широкий халат на молнии, на голове красовалась чалма из той же ткани. В ушах сверкали броские серьги, пальцы унизаны крупными перстнями. Талызин не был ювелиром, но решил, что камни настоящие — иначе подобное повесили бы на новогоднюю елку, а не на почтенную матрону пятидесяти пяти лет.

— Вы, конечно, по поводу Володиной смерти, — уверенно и благожелательно заявила матрона. — Я рада. Я была ему старым другом, и, если уж вы расспрашивали мальчишек вроде Сережи Некипелова, чем я хуже?

— Вы не хуже, — поспешил заверить следователь. — Что вы!

— И я так думаю, — без иронии согласилась Лидия Петровна. Она говорила медленно и вальяжно, с полной уверенностью в каждой своей фразе. — Давайте-ка сперва выпьем за упокой души. Есть виски, джин и коньяк. Вам чего?

— Да мне не положено…

— За упокой души даже ментам можно. Я предпочитаю виски, только без всякой содовой. Напридумывали американцы глупостей — водку водой разбавлять. А мы разбавленного в совковые времена нахлебались. Не бойтесь — у меня продукт хороший, качественный. Из магазина «Дьюти фри». Так виски?

Талызин понял, что ему не отвертеться, и кивнул.

— За упокой не чокаются, — строго предупредила собеседница и неуместно добавила: — Чин!

Виски и впрямь оказался качественным, хотя, по мнению Игоря Витальевича, не слишком приятным на вкус. Впрочем, обстановка квартиры вполне ему соответствовала.

— Как у вас все роскошно! — громко восхитился следователь, рассматривая безликие импортные гарнитуры, кое-где прикрытые кружевными салфеточками. — И в то же время уютно!

— Салфеточки я вяжу сама. Это мое хобби. А мебель сделана на заказ в Финляндии. Там прекрасная древесина.

— Дорого, небось?

— Мы, слава богу, можем себе это позволить.

— У вас, наверное, муж предприниматель? Уважаю таких людей.

— Да, Борис раскрутился. Ну, и моя роль тут не последняя. И денежки мои в ход пошли, и опыт в торговле. Поначалу знаете, как бывает? Сама не проследишь — обязательно обманут. Русский народ, он такой. Воруют. Но теперь я, конечно, сама не вкалываю. Навкалывалась, теперь могу и отдохнуть. В бассейн вот хожу, в сауну. Книги полюбила читать. Концерты с Борей посещаем, в казино бываем. Светская жизнь, она затягивает! С пафосом произнеся красивую фразу, Лидия Петровна самодовольно взглянула на собеседника — сумел ли оценить? Похоже, сумел. А тот понимал, что надо срочно переводить разговор в другое русло, поскольку собственные успехи дама готова обсуждать долго. Или, возможно, следует попрощаться и уйти — похоже, здесь если и пахнет преступлением, то отнюдь не убийством ученого-физика, а классическим уклонением от уплаты налогов.

— Удивительно, — произнес он, — что вы нашли время посетить день рождения Бекетова.

— Нашла, — кивнула Лидия Петровна. — Я хоть и взлетела высоко, а друзей не забываю. Вы, наверное, знаете — у нас с Володей был красивый роман, — она улыбнулась и уточнила: — Долгое, глубокое чувство. Но потом я встретила Борю, и новое чувство пересилило.

Талызин исподтишка огляделся — только в этом доме он искал не икону. Вот она, на диване, книжка в мягком переплете с изображением полуголой девицы, над которой нависает усатый смуглый парень. С этим чтивом коротает время светская дама, набираясь интересных оборотов речи.

— Но вы остались с Бекетовым друзьями?

— Конечно. Я не бросила его одного. Сдала с рук на руки своей племяннице, Танюше. Вы ведь сейчас от нее?

«Сразу позвонила тетке, — констатировал про себя следователь. — Почему?»

— Да, я от нее. Правда, она рассказывала эту историю немного иначе.

— Ну, вы же ее видели, — снисходительно развела руками Лидия Петровна. — Совсем тронулась на религиозной почве. Нет, все мы люди верующие, но это не должно мешать нормальной жизни. Глупо слушать, что она несет, лучше у меня, что надо, спросите.

— Я решил, — с простодушным видом заметил Игорь Витальевич, надеясь пробить хоть малейшую брешь в броне собеседницы, — что сперва Бекетов сошелся с Татьяной Ивановной, а потом уже вы встретили Бориса Васильевича. Разве нет?

— Да чушь. — Собеседница казалась непробиваема. — Таня всегда напутает. Так вы что, считаете, его убили?

— Мы прорабатываем различные версии, — ответил следователь. — А как думаете вы?

— А не знаю, — с удовольствием изучая самую ужасающую из салфеточек, сообщила Лидия Петровна. — Я про это не думала. У меня своих делов хватает.

— А я так хотел с вами посоветоваться, — огорчился Талызин. — Вы ведь давно всех знаете, да еще умеете разбираться в людях.

— Ладно, — согласилась польщенная дама, — помогу. Ну, перво-наперво, Таню подозревать — пустое, она, сами видели, из блаженненьких. Один раз в жизни взбрыкнула — так теперь до конца дней грехи будет замаливать. Вот Анька — та себе на уме. Ишь, ловко у этой дуры мужика увела! То, что рано или поздно он Аньку трахнет, было ежу понятно. Если баба хочет, да еще в дом вхожа, рано или поздно она улучит момент. Мужик, он не каменный. А вот как она залетела — это вопрос. Небось, наплела Володьке, что у нее стоит спираль, а он, дурак, уши развесил. Я сперва даже думала — может, Юрка на самом деле от Коляна?

— Вы — удивительно умная женщина.

— Да, но тут дала промашку. Что Машка у Тани, что Юрка Анькин — прям на одно лицо. А уж что у Аньки парень оказался, а не девка — это чистая удача. Повезло ей, значит, наконец. Пора бы — десять лет приглядывалась.

— Да ну?

— Я ж не слепая, я все видела. Она еще студенткой замуж за Коляна выскочила. Это ученик был у Володи, Панин Коля. Влюбился в нее без памяти! Ей восемнадцать, соплячка совсем, а ему уже двадцать семь, защитился, доцентом стал — завидный жених. А как поженились, так его карьера и кончилась. Спекся парень.

— Почему?

— А она все соки из него высосала. По дому — он, деньгу зашибать — он. Да еще Володьку моего вечно ела глазами, а мужа знай себе пилила, даже на людях. Срамота одна! Хотя на внешность была смазливенькая — не то, что теперь. Теперь-то ее разнесло — смотреть страшно. Конечно, останься Володька жив, он бы ее скоро бросил. При мне, кстати, он ее до себя не допускал. Я его умела удержать. Правда, говорил иногда, вроде в шутку: «Развести их, что ли, пока она совсем парня не заездила?» А Таня, дурында, дала ему потачку — вот он и развел дружка себе на голову. Кольку освободил, да сам попался.

— Если я вас правильно понял, ему и с Таней жилось нелегко. Раз она немного тронутая.

— Да ерунда, — усмехнулась Лидия Петровна. От ее равнодушия давно не осталось следа, лицо выражало оживление завзятой сплетницы, дорвавшейся наконец до интересной темы. — Ему со всеми было легко. Как Таня с него пылинки сдувала, так Анька сдувает. Дуры они обе! Думали детьми к себе привязать, только не на того напали. Он не любит, когда его привязывают. Его надо держать на длинном поводке. Вот я ходила два раза в неделю — и прожили душа в душу десять лет, как один денек. Талызин вспомнил о Марине, однако предпочел промолчать. А словоохотливая собеседница продолжала:

— В среду, на дне рождения-то, они поцапались — то есть Анька и девчонка с голым брюхом. Кристина, вот так зовут — под дочку Пугачихи. Я не дура, я сразу все поняла! Крутит он с девчонкой, а Анька бесится. Думаете, она его на тот свет отправила? С нее станется. Только зря — для него девчонка не всерьез.

— Почему?

— Да у нее на лбу написано — балованная мамкина дочка. Небось, борща приличного сварить не сможет. В лучшем случае шваркнет пакет в микроволновку — пожалуйте вам, обед! Что Володька, станет так жить?

— Она постепенно научилась бы.

— Эта-то? Глупости. Она думает, мужиков удерживает постель. Ну, для мальчишки двадцатилетнего это, может, и верно. Оба они на живот ее пялились — и красавчик, и еврейчик. А Серега или Колян, тем более Володька, те за свою жизнь голых баб навидались, их животом не купишь. И потом, вы знаете, что она больная? Это в ее-то возрасте! Ну и молодежь пошла, смотреть противно, правда? Да я в ее годы, кроме насморка, никаких болезней не знала. А нынешние, им лишь бы повыпендриваться.

Несколько ошарашенный Игорь Витальевич уточнил:

— А при чем здесь ее астма?

— Да при том. Муж любит жену здоровую, а тещу богатую. Кто ж больную-то к себе в дом возьмет? Дураков нет.

— Скажите, — сменил тему следователь, боясь высказать полезной свидетельнице нечто нелицеприятное, — Николай Павлович сильно обиделся на Бекетова, когда к нему ушла Анна Николаевна?

— А кто его разберет? Я тогда уже при Борисе была, поэтому знаю мало. Думаете, это он? Никогда его не любила. Слизняк! Наподдал бы Аньке вовремя, не было бы проблем. А Володька носится с ним, как курица с яйцом. И что? Анька Коляна бросила, а успехов у него как не было, так и нет. Вот Серега Некипелов, тот нормальный человек. Даром что ученый, а ложку мимо рта не пронесет.

— А у Некипелова никогда не было с Бекетовым конфликтов?

— Вы чего, Серегу подозреваете? Ему и так хорошо живется. Нет, они не ссорились. Серега ни с кем не ссорится. Чего он, дурак, что ли?

— Ваша помощь просто неоценима! — поощрил Талызин. — Вы бы не могли еще кое в чем помочь? Рассказать про тот тост на дне рождения.

— Ну, конечно. Не знаю, чего Володька завелся. Он хоть и ученый, а на ум ему жаловаться грех. Вот поверите ли, как у меня как на работе, на овощебаз моей, появлялись проблемы, я ему все опишу подробненько, он мне разъяснит, что делать — и все выходило, как по писаному. Да чего там! Мы вот бизнесом занялись, так я иногда от Бори тайком Володьке звоню. Он всегда дело присоветует. Нет, ума у него не убавилось, уж я-то знаю.

— Может быть, на дне рождения он говорил не серьезно?

— Может. Мужики, они народ слабый. Любят, чтоб их жалели да похваливали.

— Но гости восприняли его слова всерьез? Особенно женщины, наверное?

Лидия Петровна пожала плечами.

— Таня — та точно. Ну, она вообще такая. Кристинка голопузая тоже, насчет Аньки не знаю.

— А Марина Лазарева? — не удержался следователь. Да сколько может собеседница напрочь игнорировать ее существование!

— А кто это? — безмятежно осведомилась Лидия Петровна.

— Она тоже была на дне рождения. Вы ее должны знать еще со старых времен.

— А, чего-то припоминаю. Вроде там крутилась еще какая-то тетка. Только я не обратила на нее внимания.

«Неужели правда? — засомневался Талызин. — Ведь Марина отбила у нее Бекетова. Хотя это было ненадолго и давно».

Лидия Петровна взглянула на часы.

— Мне пора в клуб. Если что, звоните на трубку. Вот вам карточка. — Огромное вам спасибо! Последний вопрос — извините уж, это для порядка. Когда вы последний раз видели Бекетова и где вы были в среду около двенадцати?

— Во вторник видела, а всю среду просидела дома. Можете спросить консьержку — сегодня как раз она же работает. Я весь день не выходила.

— Да что вы, я верю! — улыбнулся Игорь Витальевич. А про себя отметил — откуда Лидии Петровне знать, кто именно работал в среду, ежели она не выходила?

Консьержка, впрочем, горячо подтвердила, что жиличку в среду не видела. Да только это мало, что значит. Во-первых, даже самому бдительному стражу приходится отлучаться по физической надобности, а во-вторых… Сегодня суббота, а она точно помнит, кто проходил мимо нее в среду? Верится с трудом. Однако разбираться с этим вопросом не хотелось. Не похоже, что Лидия Петровна имеет к делу хоть какое-то отношение. Все указывает на вдову. Богданову-то повезло — скоро получит закрытое дело, как на блюдечке. Обдумав ситуацию, Талызин решил сперва посетить квартиру не самой Анны Николаевны, а ее матери. Вопрос с алиби все равно рано или поздно придется решать, а, разговаривая с вероятным убийцей, не мешает быть получше осведомленным. Люди характеризуют Анну Николаевну как особу, которую на мякине не проведешь.

Галина Васильевна, мать безутешной вдовы, встретила следователя так радушно, что ему даже стало немного стыдно. Это была женщина чуть постарше Лидии Петровны. Она выглядела бы даже симпатичной, если б не безобразно расплывшаяся фигура. Тут уже не Рубенс, тут нечто покруче! Похоже, у Анны Николаевны в смысле комплекции не лучшие гены.

— Да, конечно, на все отвечу, — со вздохом согласилась Галина Васильевна. — Я понимаю — смерть есть смерть. Бедная Анечка, вот ведь беда какая! Я и так уж переживала — куда ей такой старый муж. Между ними пятнадцать лет разницы, а женщины живут дольше. Останется куковать одна! Но она всегда любила мужчин постарше. Но что вот так, добровольно человек уйдет из жизни — уму непостижимо! Не знала бы — не поверила. Тем более кто? Володя! Да он любой болячки боялся, как огня. Слава богу, здоровый был очень, а то бы залечил себя до смерти. Хотя что я несу? Какое тут может быть «слава богу»?

«А она ни в чем свою дочь не подозревает, — понял Талызин. — Иначе настаивала бы, будто Бекетов имел массу причин для самоубийства. Значит, дочь вовсе не договаривалась о том, что мать обеспечит ей алиби. Хотя почему? Анна Николаевна могла сказать, что отлучалась по вполне безобидному поводу, но не хочет, чтобы ее замучили в милиции, вот и предпочитает скрыть отлучку. Мать поверила и согласилась».

— Расскажите, пожалуйста, как можно подробнее про среду.

— Да нечего особо рассказывать. Во вторник утром Аня привезла ко мне Леночку и Юрика. Их же надо было с кем-то оставить, когда родители уйдут праздновать, а я сейчас на пенсии, так что всегда с охотой. Они и сейчас у меня, спят в той комнате. А то Анечка на нервах, так зачем детям это видеть, правда?

— Разумно. Во сколько же она в среду к вам приехала забрать детей обратно?

— Да с утра. Встала, позавтракала и приехала. Тут на машине полчаса езды, а встает Аня часов в восемь. Наверное, к десяти уже была здесь. Мы ж время не засекали, сами понимаете.

— Конечно, — доброжелательно согласился следователь, — я понимаю. Около десяти — этого мне достаточно. И что вы делали? Играли с детишками, сказки им читали?

Галина Васильевна задумалась.

— Да не помню. Днем я гулять их повела, это точно, а остальное время… А что, это важно?

— Да нет, что помните, то и расскажите, мне этого хватит. Понимаете, у меня работа такая. Надо все запротоколировать, но не выдумывать же мне из головы? Так во сколько примерно вы пошли гулять?

— Ну… если в десять Аня приехала… наверное, после одиннадцати? Пока то да се…

— А Аня с вами пошла?

— Нет. Она устала после вчерашнего, осталась дома.

— Естественно, — кивнул заинтригованный Талызин. — И когда вы вернулись?

— К обеду. В час, наверное. Честное слово, ну, не помню я! Погода была хорошая, гуляли долго. Леночка в коляске, Юрик на площадке играл. Потом вернулись и стали обедать, потом чуть-чуть еще посидели, и Анечка с внуками поехали домой. Кто ж знал, что там в это время… Галина Васильевна тяжело вздохнула. Игорь Витальевич поймал себя на том, что тоже тяжело вздохнул. Алиби главной подозреваемой рухнуло, но, как ни странно, удовлетворения это не принесло. Не так, не так ему полагалось рухнуть! Предусмотрительная, все обдумывающая Анна Николаевна должна была строго-настрого запретить матери рассказывать о прогулке. Вот если бы страшную тайну выдали соседи, тогда все было бы логично, а теперь… Впечатление, будто ломишься в открытую дверь. Конечно, возможны варианты. Вариант первый — Анна Николаевна настолько уверена в себе, что ни о чем не позаботилась. Она считала, никто не станет расспрашивать мать, достаточно будет собственного голословного утверждения. Вариант второй — Анна Николаевна слишком растерялась, вынужденная принять не свойственное ей молниеносное решение, и в растерянности забыла проинструктировать Галину Васильевну. А проверить, какой из вариантов предпочтительней, несложно — следует поговорить с подозреваемой и понять, в каком она сейчас состоянии. Поэтому Талызин попрощался и отправился к Бекетову домой — навестить вдову. Бекетов жил в дореволюционной постройки здании со страшным двором-колодцем и громыхающим лифтом, однако квартира оказалась в прекрасном состоянии. Не после евроремонта и без стеклопакетов, зато весьма ухоженная и, несмотря на непривычные просторы, уютная. Игорь Витальевич сам не отказался бы в ней поселиться. Зато жену несомненно предпочел бы свою. Он сразу понял, что подразумевала Марина под неестественностью манер Анны Николаевны. Понял он и желание покойного развестись.

— Ой, следователь? — с демонстративной непосредственностью удивились за дверью. — Сейчас открою, подождите одну минуточку. И взорам Талызина предстала вдова — как и положено, в черном. Черные узкие брючки обтягивали немалый зад, а черная футболка — аппетитную грудь. Вот тебе и траурный наряд! Впрочем, внешне женщина показалась Игорю Витальевичу весьма привлекательной. Лишние килограммы имелись не в том количестве, чтобы его отпугнуть, скорее наоборот, на лицо же просто куколка! Черты и впрямь были правильными и мелкими, а что свежесть кожи достигается при помощи тонального крема, посетитель не догадался.

— Простите, что беспокою в такой момент. Сами понимаете — служба. У меня всего несколько вопросов.

— Ну, конечно! Раз так положено, я отвечу. А если поплачу немножко, вы ведь на меня не обидитесь? Я сейчас все время плачу, не обижайтесь на это, пожалуйста!

Голосок был высокий и донельзя кроткий, а интонации — словно у пятилетней девочки, ищущей защиты от драчуна у обожаемого отца. Только Талызин подозревал, что вряд ли успел столь быстро заслужить подобное обожание. К тому же наивная просьба не обижаться на слезы, сопровождаемая хлюпаньем изящного носика и трогательным взглядом снизу вверх округленных глазок, мало соответствовала обстоятельствам. Переигрывает дамочка, переигрывает!

Не прошло и минуты, как догадка подтвердилась. Из комнаты показался — кто бы вы думали? — а бывший муж, Николай Павлович Панин. С ненавистью посмотрев на гостя, он обратился к Анне Николаевне. — Аня, он не имеет права тебя беспокоить. Ты не должна ему отвечать. Уходите, вы, опричник!

Игоря Витальевича в его нелегкой жизни обзывали всячески, но опричника он заслужил впервые. Видимо, Николай Павлович имел весьма ограниченный опыт по части ругани, поэтому черпал словарный запас в классической литературе. Однако следователь не успел до конца насладиться неординарностью термина. Безутешная вдова повернулась к Панину и одарила последнего таким взором, что тот замолк и даже застыл, точно кролик перед удавом. А она, моментально вновь превратившись в милую маленькую девочку, просюсюкала:

— Коленька, как ты можешь! Игорь Витальевич пришел к нам не со зла! Он же вынужден, у него работа. Вы простите его, Игорь Витальевич! Мы оба так переживаем, но я хоть могу поплакать, а бедный Коля нет, вот у него и сдали нервы. Мы оба ответим на все ваши вопросы. Правда, Коля?

— Да, — мрачно кивнул Панин.

— Знаете, что Коля придумал? Издать посмертный сборник Володиных трудов. Замечательная мысль, правда? Володя был бы рад узнать, что ничто из его результатов не пропало. Он был так увлечен наукой! Теперь Коля разбирает его бумаги.

— Бумаги? — уточнил следователь.

Анна Николаевна, похоже, моментально поняла подспудную мысль и исправилась:

— Это так говорится — бумаги, а на самом деле записи на компьютере. Володя страшно не любил писать от руки, все делал на компьютере. А я компьютера боюсь, даже включать не умею! Надо быть очень умным, чтобы им пользоваться, а я такая дурочка!

В доказательство она мило похлопала ресницами.

«Пытается убедить, что не сумела бы оставить от имени мужа предсмертную записку, — догадался Талызин. — Предусмотрительная дамочка!»

— Да, Аня боится техники, — охотно подтвердил Панин. — Компьютера особенно. Зато Володя — наоборот.

— Ну, и как его неопубликованные труды? — осведомился Талызин. — Есть что-нибудь интересное?

— Разумеется. У него все мысли были интересные. Но пока я разобрал только малую часть. Там много совершенно необработанных отрывков.

Вдова благодарно кивнула.

— Никто, кроме Коли, не сумеет в них разобраться! Володя так высоко ценил Колины трудолюбие и методичность. Так ценил! Она хлюпнула носом и достала платочек, что заставило Николая Павловича молнией слетать на кухню за апельсиновым соком. Бывший муж налил его в кружку и протянул несчастной жертве с таким видом, что следователь понял — никакого наигрыша Панин не чувствует. Он убежден — если не дать Анне Николаевне попить, она тут же, на месте, испустит дух. «Любовь слепа и нас лишает глаз» — Шекспир вряд ли когда-нибудь устареет. Вслух Талызин произнес, разумеется, другое.

— Я рад, Николай Павлович, что недоразумения между нами разрешились. Я так вчера и понял, что дело в нервах. Так вы ответите на пору вопросов? А потом сможете вернуться к своим делам, а я побеседую с Анной Николаевной.

— Конечно, ответит, — деликатно потупилась вдова. — Вы, наверное, предпочитаете разговаривать наедине? А я пока пойду прилягу, что-то мне не по себе. Вы позовете меня, когда придет моя очередь, хорошо? А если я от горя и усталости засну, не жалейте меня, обязательно разбудите, хорошо? И она, пошатываясь от нахлынувших чувств, покинула комнату. Игорь Витальевич прикрыл дверь, понадеявшись, что стены капитальные — как-никак, дом дореволюционной постройки. Панин сидел, ссутулившись, и покорно ждал. Он совершенно преобразился. От бойкого истерика не осталось следа, возник тот покладистый неудачник, которого описывала Марина. Только данное преображение не было осознанным, как у Анны Николаевны. Возбуждение кошки, прогоняющей собаку, улеглось, и кошка стала самою собой.

— Как вы полагаете, — взял быка за рога Талызин, — смерть Бекетова — убийство или самоубийство?

Было бы наивным надеяться, что после вчерашних расспросов хоть кто-то из заинтересованных лиц не в курсе предположения об убийстве, так что темнить не имело смысла. Гораздо разумнее провести массированную атаку.

— Конечно, самоубийство. Я не понимаю, откуда вообще возникла эта дурацкая идея убийства. Вас, наверное, сбил Гуревич? Он — безответственный самоуверенный мальчишка. Его не стоит слушать.

— С этой мыслью согласна Татьяна Ивановна. Она полагает, Бекетов был слишком верующим для того, чтобы наложить на себя руки.

— Неправда! — быстро возразил Панин. — Это перед ней Володя делал вид, что верит, а на самом деле нет. Просто не хотел ее обижать, вот и все.

— Кстати, — осведомился Талызин, — ведь завтра похороны? По православному обряду, с отпеванием? Это Анна Николаевна так предложила?

— Это я предложил!

Сказал и словно сам удивился выскочившим у него словам.

— Вы? Предложили отпевать неверующего человека? Зачем?

— На всякий случай. Так сейчас принято. К тому же не хотел, чтобы Татьяна Ивановна устроила скандал. Она немного не в себе на религиозной почве.

— Понятно. Значит, Бекетов не был верующим. Вы ведь хорошо его знали? Дружили?

— Да.

— И вас не удивляет его самоубийство?

— Нет.

— А причина?

— Он же написал — нежелание деградировать, — раздраженно напомнил Панин и едко добавил: — В отличие от большинства, ему в этом смысле было, что терять.

— И он действительно деградировал?

Собеседник молчал. Талызину пришлось повторить вопрос.

— Ему виднее, — неохотно ответил, наконец, Николай Павлович.

— Но у вас же есть собственное мнение?

— А я не гений, чтобы до конца оценить уровень его интеллекта. Но не думаю, что он стал бы такими вещами шутить.

— Значит, тост на дне рождения вы приняли всерьез?

— Да.

— И не попытались отговорить Бекетова?

— Он сам был вправе решать. Нет, не пытался.

— Расскажите, пожалуйста, подробно, что произошло после этого тоста.

Панин пожал плечами.

— Все стали убеждать Володьку, что ему еще жить да жить. Или не все, но большинство — не помню. Потом праздник вернулся в нормальную колею.

— А пузырек?

— Что пузырек?

— Его кто-нибудь брал?

— Да, — вынужден был согласиться Николай Павлович, — Таня пыталась выкинуть его в окошко, да я не дал.

— Почему?

— Что почему? Почему пыталась или почему я не позволил?

— Почему не позволили?

Панин усмехнулся.

— Да потому, что я ответственный за кафедральное оборудование, и мне вовсе не улыбалось писать отчет об утрате. Вас это удивляет?

— Нет, что вы. А кроме попытки выбросить пузырек, ничего особенного не произошло?

— Не помню.

— Никто не ссорился, не скандалил?

— Я не заметил, — произнес Николай Павлович почти с вызовом.

— Нет, значит, нет. А где вы были в среду около двенадцати?

— Дома, — с непонятным удовлетворением заявил собеседник. — Один. Никто ко мне не заходил, никто мне не звонил. Я сидел и работал.

— А когда последний раз видели Бекетова?

— Во вторник. Я же сказал, в среду сидел дома и работал.

— Ясно. Мне придется коснуться деликатной темы. Пять лет назад Анна Николаевна покинула вас ради Владимира Дмитриевича. Как это произошло?

— Спокойно. Она его полюбила, сказала об этом мне и ушла. Мы все остались в дружеских отношениях.

— И вы ничуть не обиделись на друга, который увел вашу жену?

— Так она его полюбила, — с искренним недоумением повторил Панин. — Что тут можно было поделать? К тому же у них родился Юрик.

— А в вашем браке не было детей?

— Нет.

— Вы не хотели или Аня?

Задавая этот вопрос, Игорь Витальевич твердо помнил — Анна Николаевна в свое время утверждала, будто у Панина детей быть не может.

— Оба. Аня, она сама совсем дитя, куда ей еще было взваливать на себя ребенка?

— А теперь осталась, бедная, одна сразу с двумя, — сочувственно вздохнул Талызин.

— Да, — с горечью кивнул Николай Павлович, — ужасно. Конечно, Галина Васильевна будет помогать. Это ее мама. Я буду помогать. Но все равно. Аня такая чувствительная, такая непрактичная! Ей будет очень тяжело.

— Ну, к сожалению, эту трагедию ей пришлось бы пережить в любом случае.

Панин, вздрогнув, ледяным тоном уточнил:

— Что вы имеете в виду?

— Они же собирались расходиться, — простодушно пояснил следователь. — Бекетов собирался жениться на Кристине, своей лаборантке, разве не так?

— Бред сивой кобылы! — нервно выкрикнул собеседник. — Это вам кто насплетничал? Танечка, полагаю? В религию ударилась, воды не замутит, а как до сплетен доходит — откуда что берется? Вы, надеюсь, заметили, что она ненормальная?

— Она религиозна, но, по-моему, не менее нормальна, чем большинство из нас. И потом, я слышал это не только от нее.

— От самой Кристины? Девица выдает желаемое за действительное. Бегает за Володькой, забыв всякий стыд, ну, а что ему остается? Не пинками же прогонять. Он часто на нее жалуется, что Ане, что мне. Мол, надоедает жутко.

— А все остальные утверждают другое. Что между ними была связь, про которую невозможно было не знать.

Тут Талызин слегка покривил душой. Некипелов тоже уверял, будто ничего не знает.

— Ваши осведомители, они что, под кроватью сидели? Глупо доверять исходящим от ревности бабам или сексуально озабоченным мальчишкам. Надо спрашивать серьезных, разумных мужчин. Обратитесь, например, к Сереже Некипелову. Профессор, давний ученик и близкий друг Володи. Он вам скажет, как обстоят дела на самом деле.

Поскольку Игорь Витальевич был глубоко убежден, что на самом деле связь между Бекетовым и Кристиной имелась — вряд ли Марина, Кристина и остальные решили водить следствие за нос, — напрашивались два вывода. Первый — следствие за нос пытается водить Панин. Второй — раз он так уверен, что Некипелов по данному вопросу соврал, значит, в курсе подробностей вчерашней беседы. Ученые явно успели спеться.

— Итак, в семейной жизни Бекетова все было прекрасно, а остальное — сплетни. Я вас правильно понял?

— Да. Конечно, как и в любой семье, иногда появлялись разногласия, но не принципиальные. У Ани на редкость покладистый, незлобивый характер, с нею легко ужиться.

— Скажите, а Бекетов не расстроился, когда у него родилась девочка? Он, вроде бы, хотел второго мальчика?

Немного подумав, Панин согласился.

— Да, расстроился. И Аня тоже. Но, разумеется, они и Леночку любят.

— И последний момент. Гуревич очень заинтересован в том, чтобы посмотреть записи покойного. Если я правильно понял, они работали вместе над серьезной проблемой, и Гуревич надеется обнаружить что-нибудь полезное. Николай Павлович прищурился, в глазах его появилось новое выражение — живой и радостной заинтересованности.

— А ведь вы правы, — медленно произнес он. — Я действительно натыкался на нечто по этой теме. Я пока не изучал записи, только просматривал, но я обязательно сегодня же это найду и постараюсь привести в божеский вид. У Володьки в компьютере, как всегда, полный хаос, — Панин снисходительно улыбнулся. — А ведь я ему говорил — надо хотя бы раз в месяц наводить порядок, да где ему при его несобранности! И что в результате? Все брошено в таком состоянии, что, если б не я, никто б вовек не разобрался.

— А разве Некипелов не разобрался бы?

— Разве что Некипелов, и то не убежден. Ему не хватает кругозора, да и терпения не всегда. В общем, если встретите Гуревича, так пускай подойдет ко мне. Разумеется, я ему помогу.

Талызин поблагодарил и отправился в соседнюю комнату, куда удалилась Анна Николаевна. Постучав, услышал слабое «войдите». Вдова полулежала на диване с видом умирающей. Но, учитывая, что совсем недавно она была весьма бодра, следователь решил не оказывать первой медицинской помощи и приступил к разговору.

— Не вставайте, не вставайте, пожалуйста, раз вы плохо себя чувствуете! — вежливо попросил он. — Мне и так неловко, что придется задавать вам вопросы. Понимаю, вам не до меня. Но вы правильно заметили — я вынужден.

Анна Николаевна лишь слегка наклонила голову, и Талызин без долгих предисловий флегматично осведомился:

— Вы уверены, что ваш муж покончил с собой, а не убит?

— Ой! — широко распахнула глаза Анна Николаевна. — Конечно. А почему я должна… я не понимаю…

— Некоторые считают, он был не из тех, кто способен наложить на себя руки. А как думаете вы?

— Да, Володя не открывал душу посторонним, — кротко заметила вдова. — Посторонним могло казаться, что у него на душе все прекрасно, но я знала, что это не так. У него были проблемы, и они очень его беспокоили.

— Какие проблемы?

— Ох… нам с вами трудно это понять, мы ведь не ученые, а обычные люди. У Володи начались трудности в работе. Возраст, он же все-таки сказывается, правда? Нет такого потока идей, как в молодости, интеллект слабеет. Для обычного человека это ерунда, а для Володи… Он так переживал, что у него начались и другие проблемы… интимные… ну, вы понимаете? А мужчины из-за этого так страдают. Я знала это, но я не понимала, — она всхлипнула, — я не понимала, что он настолько страдает. Я должна была… я ведь чувствовала неладное… я должна была удержать его, а я не сумела. Я виновата, как я виновата! И зачем я в тот роковой день уехала к маме!

— Вам ведь надо было забрать детей, — благодушно напомнил Игорь Витальевич. — В чем же вы виноваты? Вы во сколько выехали из дома?

— Встала, позавтракала и поехала. Наверное, выехала в районе девяти.

— И в каком настроении находился ваш муж?

— В подавленном. После этого ужасного юбилея он места себе не находил. Но я надеялась — привезу деток, и он повеселеет. Детки, они как солнечный лучик, они любому поднимут настроение, правда?

Талызин был категорически не согласен с данным заявлением, однако кивнул.

— Да, а вы не знаете, у вашего мужа не было каких-нибудь планов на день? Он никуда не собирался, никого не ждал?

— Нет. Он сидел, что-то обдумывая. К сожалению, я тогда не догадалась, что. Я надеялась, даже если он и собирается… если он и задумал плохое, то не решится сразу. Я успею привезти деток и вывести его из депрессии.

— Да, это понятно. Вы, наверное, схватили детей и сразу же помчались обратно, да? Чтобы успеть?

Анна Николаевна приложила к глазам платочек и довольно долго всхлипывала, затем горестно воскликнула:

— Не терзайте мои раны! Нет, я не помчалась обратно. Я ведь не знала, что счет идет на минуты. Я думала, на дни или хотя бы часы. Я была такая усталая, мои нервы были так истерзаны, что я не смогла сразу уехать. Я привыкла в трудную минуту быть рядом с мамочкой, искать у нее поддержки. И, пока я черпала у нее душевные силы, прошло все утро. Обратно я выехала около двух.

— И все это время вы были вместе с матерью?

Анна Николаевна поглядела на следователя цепким взором, так не вяжущимся с наивным детским голоском, и сообщила:

— Мамочка ненадолго выходила погулять с детишками. А остальное время мы были вместе.

— И сколько же ее не было?

— Не помню. Знаете, у меня совсем нет чувства времени, а смотреть на часы я вечно забываю. Я такая рассеянная, просто ужасно!

— И во сколько она выходила?

Собеседница лишь недоумевающе и сокрушенно развела руками.

— Хорошо, — не стал жать следователь, — я понял. Значит, для вас в тот день настала трудная минута. А почему?

— Как почему? — взмахнула ресницами несчастная вдова. — Разве вы не знаете? Разве вам вчера никто не сказал? Накануне, в свой день рождения, Володя говорил о самоубийстве. А поскольку я и до этого ловила его на подобных мыслях, я страшно расстроилась и хотела посоветоваться с мамочкой, что мне предпринять.

— Это было единственное, из-за чего вы расстроились?

— Нет, не единственное, — неожиданно призналась Анна Николаевна, — но после происшедшего вторая причина кажется смешной. На юбилее присутствовала девочка… ее зовут Кристина, она лаборантка… Знаете, Володя, он очень нравился женщинам. Очень был обаятельный человек. А эта лаборантка… ведь у девчонок сейчас нравственность на нуле… она бегала за ним, как кошка. Разумеется, он не воспринимал ее всерьез, я была в нем уверена. Иначе разве я согласилась бы, чтобы она присутствовала на дне его рождения, правда?

В ответ на взмах ресниц и наивную девичью улыбку Талызин, естественно, кивнул, а про себя кое-что отметил. Первый человек, который постоянно говорит о Бекетове в прошедшем времени — его жена. Остальные словно до сих пор считают его живым, а она уже похоронила. Этот факт не в ее пользу. Но в то же время она откровенно заговорила о скандале с Кристиной — это уже в ее пользу. Или она просто знала, что следователь в курсе?

— Значит, девочка бегала за вашим мужем?

— Да, мы с ним вечно над этим смеялись. А тут… не знаю, что ей в голову взбрело… после этого тоста она стала на меня кричать. Мол, я виновата в том, что довела Володю до подобного состояния, и, если б он жил с ней, такого бы не случилось. А Володя как раз куда-то отошел, и некому было ее образумить.

— Ничего, — утешил следователь, — вы же понимали, что это не так.

— Да, но знаете, как это бывает в личной жизни… даже когда полностью доверяешь партнеру, все равно от таких вещей остается неприятный осадок. Хотя, конечно, мне пора бы привыкнуть. Его на работе постоянно осаждали бабы. Знаете, у них есть такая Лазарева, так она просто проходу ему не давала. А вы б ее видели! Типичный синий чулок, почти без косметики, одета как пугало, выглядит на пятьдесят и не знает в жизни ничего, кроме работы. Володя всегда презирал подобных женщин. Он любил женщин ухоженных, утонченных.

Анна Николаевна настолько увлеклась, что даже забыла про необходимость контролировать звучание своего голоса, и его тембр стал существенно ниже. Поскольку лично для Талызина Марина обладала несомненной привлекательностью, которой, правда, серьезно мешали скептический ум и независимый характер подруги жены, возникло подозрение, а не проявляется ли тут запоздалая ревность. Если да, значит, вдова ревнива не на шутку. Хотя кто этих баб разберет, особенно в оценке одежды. Очень часто, когда предлагаешь Вике купить какой-нибудь симпатичный костюмчик, она только возмущенно фыркает и выбирает другой, ничем не лучше.

— Значит, Лазарева не давала вашему мужу прохода?

— Да. Обе они, и Лазарева, и Дерюгина. Я не обращала на это внимание. Воспринимала как оборотную сторону привлекательности моего мужа. Но крик, который устроила Дерюгина на юбилее, меня расстроил. Глупая я, правда?

Голосок снова стал детским.

— Вас вполне можно понять, Анна Николаевна. Скажите, а ваш муж, он был верующий?

— Постольку-поскольку, — пожала плечами собеседница. — По крайней мере, крещеный, поэтому когда Коля предложил похоронить его по православному обряду, я это сразу одобрила. Так гораздо торжественнее, правда?

А вот это уже неожиданность. Игорь Витальевич был уверен, что Панин выдумал свою инициативу по данному вопросу, а, оказывается, нет. Ведь сговориться парочка вряд ли успела! Спросим-ка еще кое-что…

— Простите за нескромность… Вы прожили в первом браке больше десяти лет, но так и не завели детей… Это случайность или… Вообще-то Анна Николаевна вполне могла возмутиться в ответ, но она лишь мило улыбнулась.

— Я тогда была совсем юной. Коля часто смеялся, мол, куда мне ребенка, я сама еще ребенок. А теперь повзрослела — и вот родила. Даже двоих. Детки — такое счастье!

Снова полное единодушие с бывшем мужем! Неужели Марина наврала? Нет, скорее ей в свое время наврала Анна Николаевна, а теперь стала говорить правду.

— А бывшая жена Бекетова, Татьяна Ивановна… какие у них после развода взаимоотношения?

Вдова, заметно скривившись, сообщила:

— Дружеские. Хотя Володя предпочел ей меня, он продолжал ее поддерживать и морально, и материально. Даже тогда, когда приходилось отрывать деньги от насущных потребностей нашего бюджета. Таня, она, знаете ли, из тех, кто так и не сумел приспособиться к нынешней жизни. Она привыкла, что ее содержит государство, вот и сидит на нищенской зарплате. Поэтому Володя ее жалел.

Тон убедил Талызина — да, вдова ревнива. Кроме того, неожиданно стало ясно, что нестандартное начало первого брака осталось для Анны Николаевны тайной, иначе она не упустила бы случая смешать соперницу с грязью. Похоже, при всех своих недостатках Бекетов не выставлял тайны брошенных им женщин напоказ.

— А вас не удивил такой странный подбор гостей на юбилее?

— Удивил, — охотно подтвердила собеседница. — Я только потом поняла, в чем дело. Он ведь решил покончить с собой, вот и собрал тех, кто сыграл серьезную роль в его жизни. Женщин и учеников.

— Разве Дерюгина или Лазарева играли в его жизни серьезную роль? — осведомился Талызин, подивившись точности нанесенного удара. Под этим углом зрения на состав гостей никто еще не смотрел!

— Что касается Дерюгиной, она работает на кафедре лаборанткой и обязана там находиться. К гостям она не имела отношения. А Лазарева у Володи училась, и он ценил ее как педагога. Старые девы часто бывают хорошими учителями, ведь своей жизни у них нет.

— А кто из учеников был Бекетову особенно близок?

— Конечно, Коля. Между ними разница всего шесть лет, и они стали друзьями. Их дружбе не помешали даже… даже наши семейные перемены.

— Говорят, последнее время Бекетов больше всего общался с Гуревичем. — Да, пожалуй, но это было чисто деловое общение. В душу к себе такого юного парня Володя, разумеется, не пускал.

«Знает, что Гуревич не верит в самоубийство, — понял следователь. — Умная дама!»

В этот момент раздался грохот. Он был так силен и неожиданен, что Талызин даже вздрогнул.

— Черт! — выругалась Анна Николаевна. — Если он разбил мне компьютер…

Она вскочила и ринулась в соседнюю комнату, Талызин за ней. Там в растерянности ползал по полу Панин, собирая какие-то осколки.

— Анечка, — горестно выдавил он, глядя снизу вверх, — на сей раз я его разбил. Но информация, она вся цела, я грохнул только монитор.

— А ты хоть знаешь, сколько стоит плазменный монитор? Мы выкинули на него такие деньги, что…

Анна Николаевна кипела от гнева. «Ха! — подумал Талызин. — Значит, она якобы не разбирается в компьютерах?»

Очевидно, нечто подобное сообразила и она сама. По крайней мере, тут же сделала наивное личико и детским голоском добавила:

— Извини, Коля, это нервы. И потом, Володя, он так хотел именно плазменный монитор… я вот даже название запомнила… Но теперь это уже все равно.

А Игорь Витальевич между тем мрачно смотрел на стенку. Мощность шума, донесшегося из одной комнаты в другую, навела на неприятную мысль, которая тут же подтвердилась. Да, дом был дореволюционной капитальной постройки, однако данная конкретная стена явно являлась новоделом, перегораживая огромный зал надвое. Похоже, Анна Николаевна прекрасно слышала весь разговор следователя с отставным мужем, вот и подготовила согласованные ответы. А нечего быть таким лопухом, сам виноват! Пришлось попрощаться и уйти. Однако во дворе ждала неожиданность. Неожиданность сидела на спинке сломанной лавочки и по-детски обкусывала ногти.

— Вы?

Кристина соскочила с лавочки, потрясенно уставившись на следователя.

— Вы сюда? — он кивнул в сторону подъезда.

— Нет, просто гуляю. Забрела. И, надо же — вы! Хотя понятно… вы ее допрашивали, да? Думаете, она его убила?

Девушка набрала в грудь воздуха и вдруг заявила, словно в воду бросилась.

— Вы не там ищете. Знаете, кто его убил? Лазарева Марина Олеговна. Я точно знаю.

Талызин аж крякнул. Вот тебе новости!

— Откуда вы знаете?

— Знаю, и все. Она уже много лет его любовница. Всю жизнь, понимаете? У него жены, а он тайком трахается с ней. Отвратительно! Прямо в институте, представляете, прямо на рабочем месте! Она вот выставляется перед нами, какая она правильная, а сама все время врет! Вот она его и убила.

Решив не выяснять, как согласуется этот спич со вчерашним утверждением, будто Марина — завистливая старая дева, Игорь Витальевич уточнил главное.

— Это еще не причина, чтобы убивать. Вы знаете что-то конкретное?

— Она ненавидела его. Она вообще всех мужчин ненавидит! Она — самая рассудочная и бесчувственная из женщин, вот она какая! Они поругались в тот день, в день его рождения. Мне не нужны про нее всякие дурацкие доказательства! Если человек всю жизнь врет, врет так, что все ему верят, все до единого, а он притворяется, так этот человек, он убьет, и никто не догадается об этом! Она такая, что…

Кристина почти кричала, в голосе звенели слезы. На середине фразы у нее перехватило дыхание, словно опять начался приступ, она судорожно дернулась и, повернувшись, побежала. Талызин рванул за ней, но возраст и сердце были уже не те. Девушка скрылась в одном из ближайших подъездов, который оказался проходным. Следователь побродил вокруг, однако найти ее не смог.

Дома он сказал Вике:

— Поговорила бы ты с Мариной как женщина с женщиной. Я так понял, она жила когда-то с Бекетовым пару месяцев, лет тринадцать назад, и с тех пор у них ничего.

— Да, — кивнула жена. — Он ведь потом женился, а Маринка не из таких.

— Зато он, похоже, из таких. Если у них с Мариной продолжалась связь… тут ничего особенного нет, это их личное дело, но хотелось бы знать, имеется ли под этим утверждением основание.

— А кто наклепал? — заинтересовалась Вика.

— Кристина, — помешкав, решал признаться Игорь Витальевич. — И вообще, вела она себя очень странно, а Марину ненавидит лютой ненавистью. Кстати, уверяла, что в день юбилея Марина с Бекетовым поругались.

Вика обычно чувствовала, когда муж действительно придавал значение своим словам, поэтому лишь заметила:

— Тогда срочно выметайся. Маринка скоро придет, а при тебе я с ней говорить не хочу. В магазин сходи, купи чего-нибудь вкусненького, и быстро не возвращайся.

Если честно, ей самой было интересно. Личная жизнь Марины всегда ее интриговала. Большинство женщин охотно делятся с подругами проблемами по данной части, а Маринка какая-то скрытная. Понадобилось убийство, чтобы она призналась, что была когда-то влюблена!

Однако на деле решительность Вике изменила. Легко ли брякнуть «Ты часто последнее время спала с Бекетовым?» человеку, с которым никогда не беседовал на подобные темы? Она ходила вокруг да около, но на прямой вопрос подвигнуться не могла.

Слава богу, Марина что-то почувствовала.

— Ты что темнишь? — удивилась она. — На тебя не похоже.

— Тебя боюсь, — честно высказалась Вика. — Ты такая серьезная, не знаю, как подступиться.

Марина засмеялась от неожиданности, потом заявила:

— Не бойся. Я по выходным обычно не кусаюсь. В чем дело-то?

— Твоя драгоценная Кристинка наплела Игорю, будто вы с Бекетовым много лет любовники. Да, и еще, что вы с ним в последний день поругались. Еще Игорь говорит, что она была какая-то странная и ненавидит тебя лютой ненавистью. Кажется, все.

— О, черт! — вырвалось у Марины. — Понятно.

Лицо ее заметно помрачнело, и Вика поспешно добавила:

— Не хочешь, так ничего не говори. В конце концов, какое Игорю до этого дело? К убийству это не имеет ни малейшего отношения.

— Не знаю, — мрачно вздохнула ее подруга. — Надеюсь, не имеет. Бедная Кристинка! А я еще вчера удивилась. Она, конечно, должна меня недолюбливать, но не настолько, чтобы поразить Игоря Витальевича. А теперь все ясно.

— Да что тебе ясно?

— Помнишь, я рассказывала… ну, про тот разговор в лаборатории… на дне рождения, когда я ушла за перегородку, и туда пришел Володя?

— Конечно. И что?

— Ты еще спрашивала, могла ли его слышать Аня. А его слышала Кристинка.

Это почти наверняка.

— Почему ты так уверена?

— Ну… потому что у нас с Володей давно ничего не было, даже намека не было, а про прошлое Кристинке знать неоткуда. Знали только те, кто в те годы был близок к Володе. Панин, Некипелов. Да, еще Аня и Лидия Петровна. Никто из них просветить Кристинку не мог. Вика прокрутила в мозгу пресловутый разговор в лаборатории и пожала плечами.

— Ну, пусть подслушала. Там, по-моему, ничего такого не было. Нет, было что-то про Кристину не очень приятное, но не так, чтобы… — Я рассказала вам не до конца, — неохотно откликнулась Марина.—

Думала, остальное не имеет значения. Но, раз так пришлось… снявши голову, по волосам не плачут…

Она опустила глаза, припоминая. Всплыли обрывки фраз, за которые стало стыдно. Если б знать тогда, что девочка это слышит…

— То есть ты бросаешься подобными заявлениями, чтобы мы все не ссорились между собой, а дружно утешали тебя? А ты подумал, что та же Кристинка по молодости примет это по-настоящему близко к сердцу?

— А мне и нужно, — задумчиво произнес Бекетов, — чтобы она приняла это близко к сердцу. Надеюсь, это заставит ее действовать.

— Неужели есть что-то, на что она для тебя еще не готова? — иронически спросила Марина.

— Она слишком романтическая девочка, а моя Анюта слишком привыкла подавлять самолюбие. Боюсь, даже если я заведу гарем, она не сочтет это достойным поводом для того, чтобы меня бросить.

— Значит, решил выгнать Аню ради Кристинки?

— Обижаешь, Мариша! — весело возмутился Бекетов. — Я ни разу не выгонял женщину из своего дома, а в моем возрасте поздно менять привычки. Предпочитаю, чтобы дамы уходили сами.

— Не вижу связи…

— Очень просто. Кристинка вбила себе в голову, что должна проявить благородство и не разрушать семью. Ей, понимаешь ли, достаточно моей любви, проза жизни пусть достается Ане. При подобном поведении Аня может делать вид, что не воспринимает наши отношения всерьез. А теперь Кристинка в ужасе: я, оказывается, считаю себя стариком и размышляю о смерти. Почему? Да потому, что живу с постылой старухой. Юные особы, они склонны судить весьма категорично. Значит, надо срочно меня спасать. Пускай попортит Ане нервы, это обеим пойдет на пользу.

— Все равно не понимаю, — упорствовала Марина. — Почему бы тебе прямо не объяснить Кристинке, чего от нее хочешь?

— То есть сказать ей: «Детка, я не люблю склок, поэтому обязанность довести Анюту до нужной кондиции возьмешь на себя ты»? Жаль лишать девочку иллюзий. К тому же она много о себе возомнит, а мне это ни к чему. И еще, теперь уже до конца.

— Мой роман с Кристинкой объясняется идиотским желанием хоть на короткое время стать моложе, чем я есть. Кристинка чем-то похожа на тебя, какой ты была когда-то. Я часто вспоминаю то время. Очередной признак старости — оглядываться назад, а не смотреть вперед.

— Почему бы и не оглянуться? Тебе можно только позавидовать. Иногда мне кажется, — Марина задумчиво улыбнулась, — наверное, ты — единственный человек, кому никогда и ни в чем не пришлось себя ломать. Удивительно!

— А ты? Если б ты это умела, все у нас пошло бы по-другому. Но ты не умеешь и даже не пытаешься.

— Возможно, но мне приходится за это платить. В личной жизни — одиночеством. В работе — мизерной зарплатой и конфликтами с начальством. В литературе — проблемами с издателями. А ты, не ломая себя, имеешь все, что тебе нужно.

— Женщине всегда приходится платить за то, что мужчинам дается бесплатно, — спокойно сообщил Бекетов.

— В таком случае остается надеяться, — сама не зная, язвит или серьезна, заметила Марина, — что Кристинка умеет поступиться собой, не слишком при этом страдая.

— Ну, за нее можешь не беспокоиться. У нынешнего поколения нет такого понятия, как чувство собственного достоинства. Зато она по-детски ревнива, так что при необходимости повод для расставания найти будет несложно.

— А ты уже обеспечиваешь себе тылы?

— Ну, Мариша, — Володя улыбнулся, — не считаешь же ты всерьез, что я долго проживу с девочкой моложе меня на тридцать два года. Или что она долго проживет со мной. Это у нее сейчас пора иллюзий, но пора эта быстро закончится.

— И, рассуждая так, ты морочишь девчонке голову! — разъярилась Марина. В глазах у нее потемнело от гнева. — А то, что ты можешь навсегда испортить ей жизнь, для тебя ерунда! Я понимаю, жизнь женщины — это не то, с чем надо считаться. Мы же неполноценные существа, наши чувства ничего не стоят. «Пускай она поплачет — ей ничего не значит», так?

— Только не ты, — вдруг прервал ее Бекетов и крепко прижал к себе. — Любая из них, но не ты. Ты другая. Единственная другая за всю мою жизнь.

Марина почувствовала, что у нее подгибается коленки. Она и забыла, как сводят с ума поцелуи этого человека, какие у него нежные, сильные руки, как в единый миг все остальное на земле становится неважным, даже несуществующим, остается только он…

— А я рада, — заявила Вика, поняв, что продолжения не будет. — Это очень даже хорошо, что ты повела себя, как нормальная, гормонально здоровая баба. По крайней мере, переспала с ним напоследок.

— Нет, — тихо откликнулась собеседница.

— Что — нет?

— Я вырвалась и ушла.

— Что? Издеваешься, что ли? Почему?

— А я обнаружила у себя способности к телепатии, — невесело усмехнулась Марина. — Я вдруг услышала, что он думает. Он как-то произнес эту фразу… незадолго до нашего разрыва.

— Какую?

— Он тогда сказал: «Если надо в чем-то убедить мужчину, действуешь через мозги, а женщин приходится убеждать совсем через другое место». Вот это он и подумал. По крайней мере, я так решила.

— Дура! — не выдержала Вика. — Ты самая настоящая дура! Может, он и не думал ничего такого? Может, он женился бы на тебе? Сил моих с тобой нет! Выдумываешь всякую чушь, а теперь человека убили, и мы никогда теперь не узнаем…

Ей почему-то стало настолько горько, что из глаз закапали слезы.

— Да, я дура, — согласилась Марина и тоже заплакала. — Ты совершенно во всем права. Если б я переспала с ним тогда, я б сейчас так не мучилась. А я его оттолкнула, сама не знаю, за что.

— Он сам виноват! — горячо воскликнула Вика, на сто восемьдесят градусов меняя собственное мнение. — Еще не хватало тебе теперь переживать! Он как этот мальчик, который кричал «волки». А когда действительно пришли волки, ему не поверили.

— Теперь все это уже неважно, Вичка. Прошлого не вернешь. Я знаю одно — как бы ни было Володе больно или обидно, на самоубийство это его толкнуть не могло. Даже если представить на минуту, что он меня… что я действительно была ему дорога… он бы продумал, как сделать, чтобы я вернулась к нему, а не убил себя. Сложные задачи всегда стимулировали его волю к жизни.

Когда раздался робкий звонок в дверь, подруги уже давно утерли слезы и даже выпили во утешение по рюмочке коньяка.

— Игорь стесняется открыть дверь своим ключом, — пояснила Вика. — Я его выгнала, чтобы нам без помех поболтать. Но ты ведь… ты, я думаю, не против… это ведь может быть важно для следствия, да?

— Перескажи ему ты, — попросила Марина. — У меня нет сил.

Игорь Витальевич, выслушав жену, задумчиво заметил:

— А я терзался — где раньше слышал фразу, что Марина — самая рассудочная и бесчувственная из женщин. Сперва это сказал Бекетов в том самом разговоре, а теперь — Кристина в разговоре со мной. То есть получается, у девочки был мотив. Так?

— Не знаю, — вздохнула Марина. — Только я теперь вспоминаю, когда я выскочила из-за перегородки… ну, после этого разговора… Кристинка стояла у стенки совершенно белая. Я еще решила, на нее так подействовал этот идиотский тост. Мне трудно объяснить, но я теперь уверена, что разговор она слышала. Но она, наверное, скорее бы уж убила меня?

— Это большой вопрос, — не согласилась Вика. — Удар ей нанес он, а не ты. Ты — так, подручное средство.

Марина сморщилась, словно от боли, и тихо произнесла:

— Бедный ребенок…

— Слушай, — удивилась Вика, — а ты действительно на нее совсем не обижаешься? Она про тебя гадости говорит, а ты ее жалеешь. Если б не знала, что ты не любишь притворяться, в жизни бы не поверила.

— Ну, — пожала плечами ее собеседница, — наверное, дело в том, что она была моей студенткой.

— Ну и что?

— Я же профессионал. У меня вошло в плоть и кровь, что характер студента, а также его ко мне отношение не должны быть связаны с тем, как я отношусь к нему. Плохо относиться к студенту я могу лишь из-за его нежелания или неумения учиться. Я так привыкла. А Кристинка, она еще… Володя не зря говорил, что она чем-то на меня похожа. Не на теперешнюю, конечно. Я очень хорошо понимаю, что она может чувствовать. А сама бросила на нее подозрение, да? Странно получается.

— Не вижу странности, — заметил Талызин. — Мне представляется естественным, Мариночка, что, раз уж вы ко мне обратились, так расскажете мне всю правду, а не ее обрывки. Я, как никак, тоже профессионал.

Марина покраснела, а Вика поспешила уточнить:

— Конечно, профессионал, и Марина тебе целиком и полностью доверяет. Просто ей жалко девочку, вот и все.

— Да успокойтесь вы обе! — не выдержав, засмеялся следователь. — Если девочка не виновата, так ничего ей не будет. Может, у нее вообще алиби? Завтра воскресенье, а вот в понедельник посажу на это кого-нибудь из своих ребят. Как говорится, не в службу, а в дружбу. Это называется использованием служебного положения в личных целях. Вот до чего вы меня довели!

— На что посадишь ребят? — жадно осведомилась Вика.

— На алиби. Некипелов якобы вел занятия — это надо выяснить у студентов. Андрей Петренко не покидал читального зала — пускай подтвердит библиотекарь. Татьяна Ивановна была на работе — тоже для порядку не мешает подтвердить, хотя в данном случае я уверен. Панин сидел дома, Лидия Петровна тоже. Надо проверить, не видел ли кто, как они выходили. Это же относится к Анне Николаевне, которая была на квартире у матери — причем одна. Так, Гуревич гулял, Кристина должна была сидеть в лаборатории… В общем, работы хватает. А основное — расспросить соседей Бекетова. К сожалению, дом без консьержки, но чем черт не шутит? Вдруг кто видел, как к Бекетову заходили? Вдруг кто узнает кого-то из наших фигурантов?

Марина улыбнулась:

— Значит, Таня вам понравилась? Я недостаточно хорошо ее знаю, но тоже думаю, что она не могла бы… как христианка, и вообще… — Она потеряла сознание, когда я намекнул, что Бекетова могли убить, зато вцепилась в эту мысль мертвой хваткой. Уж больно ей не хочется, чтобы он страдал в аду. Кстати, Марина, а вы знаете, каким образом она за него вышла?

— Я не понимаю… познакомилась с ним и вышла. Она, по-моему, родственница Лидии Петровны. А что?

— Нет, ничего.

Талызину стало приятно, что его догадка подтвердилась. Бекетов способен бросить женщину, но не предать ее. И тут Игорь Витальевич с удивлением поймал себя на мысли, что и сам, подобно большинству, думает об этом человеке в настоящем времени.

— А как вам Лидия Петровна? — неуверенно поинтересовалась Марина. — Вальяжная дама. Очень и очень обеспеченная. На редкость высокого о себе мнения. Вела себя так, будто все мы для нее ничто. Не всегда в это верится. При ее страсти к сплетням трудно представить, что она забыла ваше имя.

— А она его и не забыла, — сообщила Марина. — Она на том дне рождения явно поставила целью меня довести, и, если б Володя постоянно за ней не следил, добилась бы своего. Я ее тоже терпеть не могу, но предпочла бы просто не иметь с ней дела, а не скандалить. В умении скандалить мне с нею соревноваться глупо, все равно проиграю.

— Значит, дамочка мне врала. Любопытный факт! И, кстати, очень настойчиво пыталась обеспечить свое алиби. Убежден, что куда-то она в среду обязательно выходила — хотя, возможно, с Бекетовым это никак и не связано. Еще один любопытный факт — тайком от ее мужа они с Бекетовым перезванивались. По ее словам, он давал ей коммерческие советы. Он что-нибудь понимал в коммерции, Марина?

— Он понимал в жизни. Я вот все думаю — как он мог не догадаться, что его хотят убить? Значит, был слишком занят чем-то другим, а все остальное напрочь выкинул из головы. Иначе не мог не догадаться!

«Был занят тем, что искал способ вернуть тебя», — подумала Вика, в глубине души весьма склонная к романтизму, а вслух произнесла:

— Ну, о чем вы болтаете? Кому сейчас нужна ваша Лидия Петровна? Игорь, надеюсь, ты с Анной-то Николаевной наконец поговорил? Поглядел на нее? Она — убийца?

— Ты, Вика, многого от меня хочешь. Я такие вещи не определяю на взгляд.

— Ерунда! Конечно, это не для протокола, а для себя, но чтобы ты с твоим опытом не мог определить убийцу — вовек не поверю! Не хочешь признаваться, да? Мы тебе все выкладываем, как на блюдечке, а ты нас за нос хочешь водить? Очень честно, нечего сказать!

Глаза жены смотрели требовательно и строго, глаза ее подруги — менее требовательно, однако не менее выжидающе. Правильно утверждают французы, протяни женщине палец — она вытащит скелет!

— Она вам понравилась? — наконец, прервала молчание Марина. — Нет, не понравилась. Она действительно притворщица, изображающая наивную непосредственность. Причем изображает ее не слишком ловко. Наверное, в данную ловушку за всю ее жизнь попался только один человек.

— Да, вы правы. Панин верит ей безоговорочно. А она на деле — женщина весьма разумная и предусмотрительная.

— Разумнее, чем я, — честно доложил Талызин. — У нее сидел Панин, разбирал научное наследие Бекетова, и, пока я его допрашивал, она все тихонечко слушала из-за стенки. Так что отвечали они с редкостной согласованностью.

Вика открыла было рот, но сумела удержаться от комментария. Не дождавшись упреков, ее муж продолжил:

— Что касается моих личных наблюдений за этой дамой… О смерти мужа она скорбит не слишком. Врет напропалую, лишь бы уверить, что он покончил с собой, при этом сама убеждена, что его убили. Не будь так убеждена, не имела бы причины врать. Алиби у нее нет. Ревнива. Корыстна.

— Ну, — поощрила Вика. — Тебе мало?

— Мне много, — возразил ей муж. — Кстати, Марина, она и впрямь не способна разумно себя вести при резкой перемене ситуации. Когда Панин разбил ей монитор, моментально вышла из роли.

— А Панин разбил монитор? — рассмеялась Марина. — Откровенно говоря, вот основная причина, по которой с трудом верю, что он сумел бы совершить убийство. Он бы разбил пузырек. Фантастический человек! Под ним недавно стул развалился, представляете?

— Вполне. Панин тоже явно темнит — то ли отводит подозрение от Анны Николаевны, то ли от себя. Причем, похоже, сговорился с Некипеловым. Они дружны?

— Я бы не назвала это дружбой. У них взаимовыгодное сотрудничество. Причем больше выгоды обычно извлекает Сережа — так уж он устроен. Значит, Аня не показалась вам вероятной убийцей?

Игорь Витальевич пожал плечами.

— По всем параметрам она подходит, но чувства попадания в десятку у меня нет. Она нервничает, хитрит и что-то скрывает, она предпочитает быть вдовой, а не брошенной женой, но если б она совершила убийство, вела бы себя иначе. Договорилась бы с матерью об алиби, например.

— Не догадалась договориться, — предположила Вика. — И вообще, она думала, все верят в самоубийство.

— Она не могла так думать. Она проговорилась, что знала о моих вчерашних расспросах. Будучи разумной и предусмотрительной, должна была срочно позаботиться об алиби и вообще получше продумать линию поведения. Позволить мне застать у нее бывшего мужа… Конечно, для его появления был предлог, и все же неумно. Хотя преступники часто допускают ляпы. Не знаю. Скорее уж Панин… в тихом омуте черти водятся… Он очень ее любит и уверяет, что совсем не обиделся на ее уход. Это так?

— Не знаю, Игорь Витальевич. Он скрытный человек. Внешне — не обиделся. — А вот на то, что ее бросают, мог и обидеться. Хотя мне показалось, к Бекетову он искренне привязан и даже не завидует ему.

Талызин вспомнил, как спрашивал Панина, действительно ли у Бекетова началась деградация интеллекта, и Николай Павлович не смог заставить себя ответить «да». Некипелов смог, вдова смогла — и даже с легкостью обвинила мужа в импотенции, — а вот у Панина язык не повернулся оскорбить учителя. Хотя, судя по словам Петренко, определенные основания для подобного утверждения имелись. Петренко сказал, Бекетова перестало осенять. Интересно, правда ли это? Хочется верить, что нет, просто парень по приезде из Америки мало общался с руководителем, а тот успел увлечься другой темой. Странно, почему это представляется настолько важным? Почему обидно даже предположить, что ум совершенно чужого и во многом неприятного человека с возрастом ослаб? Может, потому, что и сам не молодеешь?

— Ты что молчишь? — сурово осведомилась Вика. — Ты Кристинку, что ли, подозреваешь? Но она ж тебе нравится.

— В каком это смысле? — буркнул потрясенный муж.

— Да во всяком. Я же вижу! А убийца бы тебе никогда не понравилась, это точно. Значит, если это она, то у нее типичное состояние аффекта. По всем твоим рассказам так выходит. Она и вчера была не в себе, и сегодня тоже.

— Кстати, — вмешалась Марина, — если б она была виновата, ни за что бы не призналась, что слышала мой с Володей разговор. Она ж сама создала для себя мотив!

— А она и не призналась, — возразил Талызин. — Она просто обвинила вас в связи. По вашему разговору легко было сделать вывод, что вы любовники. Значит, она могла бы застукать вас когда-нибудь в другой раз.

— Какая разница? Она не должна была признаваться, что считала, будто Володя ей изменял. Если б она его убила, так делала бы вид, что между ними все безоблачно.

— Для нее, Мариночка, по большому счету дело не в том, спал ли Бекетов с вами, а в том, как он при этом относился к ней. Она ведь не возражала против его жизни с Анной Николаевной, пока была уверена, что любит он ее, а не жену. А вот услышать, что он и к ней самой не относится серьезно — это действительно удар и это действительно мотив. И Кристина понимала это — недаром вчера упорно называла вас старой девой, прекрасно зная, что это не так. А сегодня не выдержала. Пришла посмотреть на окна любимого человека — и вдруг следователь идет. Ее ненависть к вам достигла такой силы, что девочка, будучи действительно не в себе, взяла и высказала мне все. Ей хотелось хоть кому-то раскрыть на вас глаза, она не могла больше терпеть. И тем не менее конкретно про ваш разговор с Бекетовым она промолчала. Но проговорилась — в тот день вы с ним поругались. А ведь вы ругались только там, за перегородкой, правильно?

— Да, но… Ладно, все это пока впустую. Подождем понедельника — вдруг ваши сотрудники и впрямь раскопают какого-нибудь свидетеля? А завтра похороны.

— Да. Вы возьмете меня с собой?

— Конечно. Думаете, кто-то там себя выдаст?

Талызин не ответил.