Алексей Автократов

Лужа

Физиологический очерк

 

Самое утро

В час, когда обыватели московские спят и видят свои предпоследние сладкие сны, когда ворочаются и дрожат на чердаках и в подвалах от предрассветного холода бомжи, когда вываливают из закрывающихся кабаков веселые, сытые люди — менты и бандиты, у нас рабочий день уже начался. Грузят торговые люди в «жигули» и «Волги», «газели» и подержанные иномарки тюки и коробки, ящики и баулы, вынося их из своих квартир, гаражей и арендованных складов по всей Москве и Подмосковью.

Раздражая страдающих бессонницей стариков и неврастеников, хлопают дверцы багажников, чихая, заводятся и прогреваются моторы, вспыхивает ближний свет фар и из дворов и переулков выползают на трассы забитые барахлом автомобили. Из Зеленограда и Люберец, Подольска и Видного катят и катят по пустым шоссе водители, останавливаются на постах ГИБДД, предъявляют настоящие, а чаще «левые» документы на груз, «отстегивают», въезжают в город, постепенно смешиваясь с себе подобными из Чертанова и Ясенева, Медведкова и Строгина. Все они держат путь в Лужники, а проще в «Лужу» — крупнейший московский рынок, широко известный по всей России и далеко за ее пределами — в Китае, Турции и других «неверных» землях.

Вот она — Лужа, справа и сзади остаются древние стены Новодевичьего монастыря, впереди завиднелась черная дыра проезда под Бережковским мостом, в которую медленно втягивается хвост многорядной колонны автомобилей — торгаши въезжают на платную лужниковскую автостоянку. Разные бывали порядки: бывало, при въезде отдай пятнашку за первый час стоянки, а пять минут просрочил — плати, как за целый день, тридцать пять рубчиков. Теперь по-другому: тридцатник, хоть за пять минут, хоть за весь день. Сколько машин проходит в день через стоянку? Может, пять тысяч, может, десять или пятнадцать, их никто не считал. В «оптовые» дни и места свободного не найдешь, хотя деньги уже уплачены. Бывало, что внутри этой платной стоянки устраивалась еще одна — «охраняемая» — еще червончик. Бывало и так: охранники сначала загоняли машины на «охраняемую» стоянку, а как заполняли ее, так и быть, вали на «платную».

Въездов на стоянку два: упомянутый — напротив Новодевичьего монастыря и другой, ближе к Фрунзенской набережной. Со стороны Новодевичьей набережной имеется въезд на еще одну стоянку: для иногородних автобусов, арендуемых «оптовиками» специально для поездки на Лужниковский рынок. Она находится за стадионом со стороны Лужнецкой набережной. Через те же ворота всю вторую половину ночи и раннее утро тянутся на территорию рынка сотни грузовиков-фургонов, КамАЗов и ЗИЛов. Большая их часть спешит занимать свои места на Южном Ядре, меньшая — у Малой спортивной арены.

Въехать с товаром на стоянку — дело нехитрое. Дальше сложнее будет. Въехал, нашел место — не теряй времени, разгружай машину, вынимай тележку, нагружай на нее весь свой скарб: один-два раскладных столика, разборную палатку и товар — у кого в чем: в мешках, баулах, сумках, коробках. Нагрузил тележку — увязывай все барахло веревками, утягивай резинками, чем крепче — тем лучше. Тебе ее, тележку, катить триста-пятьсот метров до входа в саму Лужзону, то есть за кованый забор. Развалится по дороге — твои трудности, опять будешь собирать, да еще и матюками обложат другие торгаши — дорогу загораживаешь. Летом проще телегу катить — асфальт, зимой, по снегу — тяжело.

За кованым забором — кусочек Москвы, где витают, сталкиваются между собой радости и горести, слезы и смех, наглая сытость и голод, торговая удача и разорение, хитрость, предусмотрительность, глупость и наивность. Все эти чувства и качества в той или иной пропорции сочетаются в каждом человеке, здесь лишь созданы идеальные условия для их концентрированного проявления. Здесь за последние годы сформировалась частичка российского и азербайджанского среднего класса, а за посткризисное время она активно расформировывается. Здесь «уходят в тень» бешеные деньги, царят свои обычаи, свои порядки. Это не совсем кусочек Москвы. Это — Лужзона.

Проходов в кованом заборе несколько, кому — куда, а нам в Главный вход, который тоже делится на несколько ворот. Нам в те, где написано: «Вход с товаром», там очередь, охрана проверяет у всех абонементы и билеты на право торговли. Если нет, забыл, потерял — поворачивай оглобли: не пустят. То есть пустят, есть хитрость, но не бесплатно. Дело в том, что существует в Лужзоне некий «орден», союз носильщиков, который на платной основе ввозит в Лужу на больших четырехколесных телегах любые грузы для торгашей. В его составе в основном азербайджанцы, но есть и русские. В качестве униформы — оранжевый жилет с надписью «носильщик».

Некоторые члены этого союза совсем ничего не возят, а стоят по утрам у входа, и, если к такому обратиться, проблемы исчезают. Платишь по таксе: мешок, баул, большая сумка — по червонцу, и «носильщик» кричит: «Этого пропускаем!» Отверзаются неприступные двери, путь свободен. Считается, что это носильщик провез тележку, хотя реально ее катил торгаш.

Справа от Главного входа находятся билетные кассы, там тоже толкутся люди, пытаются купить торговые билеты. Некоторые и покупают, другие никак не могут взять в толк: почему одним продают билеты, а другим нет? Стоят, чешут головы. Впрочем, непонятливых сейчас уже совсем немного.

У других ворот, где «Вход без товара», стоит большая толпа — это покупатели, их пока не пускают, и правильно делают. Пусть сначала торгаши да носильщики с телегами пройдут, поставят палатки, разложат, развесят товар, а то что же? Все вперемешку попрут, сшибая телеги и друг друга, создадут в темноте давку, а она и без того будет вполне приличная. А покупать все равно ничего не будут — темно еще.

Однако поспешать надо, скоро и те ворота откроют. Нам — в дальний конец рынка, на «Луч», в сектор «В-I», там у нас абонемент на полпалатки в этом месяце. Двинули!

Слева — «Труба», широкий, длинный проход на Южное Ядро, место доходное, жирное, оптовик хвостом бьет и плещет чуть не целый день, от рассвета до заката, можно сказать. Но места торговые больно дорогие, не по карману, да и выкуплены давно и надолго вперед те места. Прямо — «С-З» сектор, здесь больше дорогое продают (хотя и дерьмо, как правило), ну и покупатель свой, специфический. Над «С-3» Ленин-истукан вверх вознесся, как будто это он здесь «крышу» держит. Но Ленин сейчас уже не котируется, на его «крышу» всем начхать, есть другие, покруче.

— Дорога, дорога давай! — навстречу из темноты летит с грохотом огромная телега, мешков на ней немерено, толкают четыре азера-носильщика. Даем, конечно, дорогу, зашибут.

Вот наконец и место наше, приехали. Палатка уже стоит, поставил еще один действующий в Лужзоне союз — союз палаточников. Если иной торгаш своей палатки не имеет, может взять в аренду за сорок — шестьдесят рублей в день. Палатка палатке рознь, новая или старая, светлая или темная — все имеет значение. В новой, светлых тонов палатке товар смотрится лучше и продается легче — отсюда и разница в цене. Если торгашу лень возить с собой палатку, утром, теряя время, ставить ее, вечером разбирать, это тоже возьмет на себя союз.

Цена — пятьдесят рублей. Союз делится на бригады, за каждой закреплен свой сектор, и не моги нарушить границу — будет война. Можно, конечно, нанять на сбор-разбор палатки человека и за пятнадцать-двадцать рублей в день — мало ли в Луже всяких голодранцев, но если такого деятеля поймают бригадники — плохо ему будет. И палатка торгаша останется несобранной, а то и вовсе пропадет.

Ладно, приехали — давай быстрее товар с телеги в палатку закидывать, мешки-сумки раскрывать, доставать цепочки с крючками, особой палкой раздвижной те крючки за каркас палатки цеплять. Теперь — как товар на цепочки развесить? Тоже тонкость есть — цепочки хоть и одинаковые, да места их в палатке — ох, разные! Самое лучшее место у «первой» цепочки считается, у той, что с самого края палатки висит. Товар на ней первый в глаза покупателю бросается, потому и берут его лучше всего. А продавец не всегда свой лучший товар на первую цепь вешает, лучший — он и так уйдет. Может, на выгодное место умнее неходовой товар повесить, пусть хоть понемногу продается. А кто наоборот — лучшее на первую цепочку вешает, на «висяк» свой плюнул, отчаялся продать. Мало ли что в голове у хозяина?

Вот поперлись по «Лучу» бабы толстые с большими сумками на раскладных тележках, пустые пока сумки. Это не те, что терлись у Главного входа, те пока не дошли сюда. Это оптовицы из дальних городов, что еще ночью въехали на автобусах в Лужу спящими, а теперь проснулись и подались на торговые ряды. Темно еще, товар не видно, но они — порода-то торгашеская — норовят хоть рукой пощупать и орут: «Почем?» И какую цену ни скажи, все равно не слушают и прут дальше: «А здесь почем?»

— Скоч, скоч, сигарэт! — еще один союз лужниковский пробудился. — Сигарэт, сигарэт, скоч! — Идет по ряду сильный брюнет, и лицо смуглое, нос крючком, жилет поверх куртки зеленый, да не видно его, жилета. Спереди на груди картонка болтается, на ней наклейки от сигаретных пачек — видов двадцать. Сбоку сумка с сигаретами, а на спине связка мотков скотча — штук тридцать-сорок. Союз этот — афганцы, право такое купили у бандитов: по всей Луже вразнос сигаретами и скотчем торговать, а другим никому нельзя чтобы. Монополия. Стационарных сигаретных точек по всему рынку понатыкано, и торгует, кто точку эту купил, но вразнос — только афганцы, и на рубль-два дороже за пачку.

Раньше бандиты и простым торгашам разные права продавали. Например, эксклюзивное право торговать таким-то товаром на таком-то ряду. Если у кого другого такой товар увидят — говорят: «Снимай!» Упрется — в рыло или абонемента лишат. Говорят, за бешеные деньги и на торговлю во всей Луже можно было эксклюзивное право купить. Но сейчас что-то не слышно об этом.

— Чай, кофе, какао, пирожки-булочки, кто забыл? — сразу две грузинки два лотка на колесах наперегонки катят. В Лужзоне сегодня и ежедневно действует еще одна «лига» — грузинское ТОО «Коробейники». На их передвижных лотках стоят по три-четыре термоса с кипятком, банки-склянки с растворимым кофе, какао, чаем, лежат пирожки-булочки, иногда горячие хачапури — невкусные. Стаканчик растворимого кофе «Нескафе» — шесть рублей, «Голд» — семь, чай — пять, пирожки-коврижки — по-разному. Торгаши уже по два-три часа как на ногах, в работе и потому кофе-булки берут активно.

Прошли два «сервиса»-мордоворота, рожи у обоих отвратные, проверили абонементы на право торговли. Дальше по ряду заорали, слышно, на кого-то:

— Чи-во? Права качать? Ты вон в ту палатку иди права качать! Понял?

Понял небось. Чего тут не понять: в «той» палатке бандюки сидят, из той палатки люди без зубов выходят.

Светает. Втягиваются на «Луч» покупатели. Идут с двух сторон: со стороны автобусной стоянки окончательно проснувшийся «дальний» оптовик. Потенциально он сильнее, выгоднее «ближнего» — московского и подмосковного — берет много. Из дальнего города за малым количеством товара невыгодно ехать, дорога не окупится. Но, с другой стороны, в провинции денег у людей совсем мало (конечно, не везде), мало-мальски дорогой товар там не продать, и дальний оптовик берет самую дешевку, «числом поболее, ценою подешевле». Оптовик, он хоть какое-то понятие имеет: знает, что за октябрем ноябрь идет, в ноябре уже снег выпадает. Значит, зимняя одежда понадобится. И покупает зимнее несколько заранее. А «розничник» ориентируется больше по сегодняшней погоде, если дождь идет, подай куртку или ветровку из непромокаемой ткани. Кончился дождь — не надо. Утром холодно — подай теплое, днем потеплело — не надо теплого. Тяжелый гражданин.

Через Главный вход идет ближний оптовик. Ха, оптовик! Разобраться, так настоящих оптовиков совсем мало из них. Отчаянно торгуясь, возьмет две-три вещи, и весь опт. Бежит на розничный рынок или к метро, к проходной завода в день получки и продает. Продаст — еще придет в Лужу, не продаст — не придет. Обнищали все вконец, вот что.

Но и с такого «дохлого» оптовика тоже есть толк — курочка по зернышку клюет. Главное — сколько его, оптовика. Толпа покупателей была у входа огромная, но бывает еще раз в пять побольше, в пик сезона да в оптовые дни. Оптовыми днями в Луже понедельник и вторник считаются, среда — так, ни то ни се. А четверг и пятница — просто не оптовые, совсем невыгодные дни. Суббота с воскресеньем — дни розничные, москвич на рынок попрет, берет мало, да зато цены выше, у москвича еще денежки водятся иногда. А оптовик по выходным на своих рынках торгует, в Москве и в провинции. Распродался — и в Лужу. Ближний оптовик на своих машинах или на метро к открытию приезжает, а подмосковный часто полночи на каком-нибудь вокзале сидит, открытия метро ждет.

Вот собралась перед воротами толпа огромная, ждет открытия, нервничает, ругаться начинает: чего, дескать, не открывают? Нам время дорого! Хоть и темно, но некоторые оптовики своих постоянных поставщиков имеют, всегда только у них и берут, бывает, и годами. И в темноте найдут, и товар, не глядя толком, купят. Знают, что поменяет торговец брак постоянному покупателю. Эти-то в основном и ругаются.

Наконец открыли ворота, да разве пойдет народ по очереди? Ни в жисть! Каждый норовит хоть одного, другого обогнать, отжать, оттолкнуть. А большинство ведь с сумками, сумки к тележкам прикручены — обратно полную сумку тяжело в руках тащить. Тележки эти всем за ноги цепляются, бабам чулки-рейтузы рвут — опять крик, ругань, иногда и до драки.

Вот прорвались к самим воротам, тут новая беда: охрана все большие сумки проверяет. Здесь «Вход без товара», а вдруг в сумке товар лежит? За его пронос платить надо. Показывай, что в сумке? Эх, поймали одну! Три свитера в сумке.

— Да это брак, я брак менять несу, — баба надрывается. — Какой же это товар?

— Ничего не знаю, с товаром в те ворота, там все объяснишь. — И не пускают бабу. Но она и обратно уже выбраться не может, навстречу толпа злобная так и прет, так и ломит — и все матерят, толкают бабу, рвутся все в Лужу.

Слава Богу, бараны-охранники додумались и другие ворота открыть, теперь полегче пойдет. Вдвое сильнее закипел водоворот людской за воротами, и там тоже толкучка, ведь кому направо, кому налево, а кому и прямо. Но ничего, распределились, влились в ряды и проходы, поперли вперед, вперед, чем дальше от входа, тем дешевле товар, надо быстрее, как бы не расхватали! Наконец рассасывается, успокаивается людской поток, проходит нервное возбуждение. Лужа обретает свой рабочий ритм. Так, наверное, наркоман во время «ломки», достав где-то дозу наркоты, ищет, ищет и наконец находит трясущейся иглой исколотую вену, зелье поступает в кровь, сердце гонит его в мозг, во все дрожащие члены и органы, затем в мельчайшие сосудики во всем теле, и оживает, становится похож на человека несчастный наркоман.

 

Первая волна

Сейчас на рынке в ходу куртки, сезон в разгаре. Детские, взрослые, на синтепоне, на пуху — всякие. Громадное большинство из них китайские. Сейчас в Луже почти все китайское. Есть, попадается кое-где и Польша, и Турция, и Индонезия. Индонезия индонезийская и китайская. Есть китайская Корея и даже Россия. А если по этикеткам да по словам продавцов судить, ничего китайского и нет вовсе! Чего ни спросит покупатель — все Венгрия, Турция, а то и Финляндия, Германия. Скажет продавец — «Китай», и не возьмут товар. Шарахается народ бестолковый от Китая, само слово отпугивает. А ведь Китай страна огромная, товаров самых разных выпускает колоссальное количество. Есть среди них откровенная дрянь, лет пять назад челноки только ее и возили в Россию. Тогда все, что ни дай, сметали с прилавков. А через неделю-другую рвалась, лопалась та дрянь, и с тех пор пошло: раз Китай, значит, точно дрянь. А между тем вся Европа, и Штаты, и весь мир китайским товаром завалены — значит, не одну дрянь китайцы выпускают. Многие китайские товары сейчас очень приличного, а по российским меркам и вовсе хорошего качества. Да разве втолкуешь дуракам? Посмотрят вещь в руках, будто чего понимают, скажут: «Бра-а-чное!» (бракованное). — И смех, и грех, хоть кол на голове теши.

Рассвело, самый спрос начинается, оптовик все гуще валит, цену спрашивает, хочет, ясное дело, подешевле взять. Идет волынка обычная, надоедная:

— Почем?

— Двести.

— А оптом?

— Оптом двести.

— А так, чтобы взять?

— Двести.

— А дешевле?

— Не могу. Я продавец, хозяин сказал: двести. Что, я свои буду доплачивать? (Врет — сам хозяин.)

— Ну, давай — сто восемьдесят! Много возьму!

— Не могу я, говорю!

— Ладно, дальше пойду. — Баба делает вид, что хочет уходить, но что-то долго возится. — Давай, сто девяносто! Десять штук возьму! Двенадцать!

— Ну, добро!

— Смотри, если брак, назад привезу!

— Нет вопросов, привози, только у нас не бывает брака.

На самом деле и брак бывает, и вопросы будут, да еще какие, и не привезет она назад ничего. Увезет товар в свою глухомань и, если найдет брак, все равно вещь продаст, цену сбавит немного. Да и знает прекрасно, что в Луже брак ей не поменяют и деньги не отдадут. Меняют только своим постоянным и давним оптовикам. А слова эти так, для порядка. Они ничего не весят, слова.

Хотя как сказать? Слова словам тоже не чета, иной покупатель, особенно из «грамотных», от своих же слов сильно в Луже страдает — книжек, газеток дурацких поначитался и думает, что умный стал. Чуть что не по нем, сразу про права, про законы какие-то талдычит. Чисто как дите. Вот интеллигентского вида дамочка из современных, с сигареткой в наманикюренных пальчиках, заспорила свысока с матерой торгашкой:

— Да вы хотя бы законы знаете? По Закону о правах потребителей вы обязаны по первому требованию покупателя…

И по другому закону какому-то торгашка будто бы что-то обязана.

Наивные люди, про законы эти и вообще по существу вопроса здесь с ними спорить никто не будет, а огорошат прямо в лоб:

— Ага! Ишь ты, ага! Глядите: курва старая, а накрасилась, как молодая!! Колбаса ты тухлая, ходишь, задом вертишь, кобелей приманиваешь! Папироса!

А в таком тоне дамочка культурная разговаривать не умеет, не приучена, порода у нее другая. И пойдет она восвояси, платочком слезки промокая, и горько ей будет от сознания интеллигентской своей беспомощности, от неумения ответить хамством на хамство. И настроение на три дня испортится. А все газетки! Понаписано в них: требуйте, мол, своих прав, закон на вашей стороне! Поначитаются люди этих глупостей и лезут на рожон, не понимая, что разные это вещи — газетки и жизнь.

Все валит, валит первая волна покупателей, только и слышно кругом:

— В какую цену?

— На какую цену?

— Какая цена?

— Цена? А оптом? А почем отдашь? Ты чего, с дуба рухнул? На том ряду на двадцать рублей дешевле! (Врет.)

— Вот там и покупай!

Многие продавцы тоже молча не стоят, кричат кто во что горазд, товар свой нахваливают, обороты речи часто самые дикие:

— Слаживается, разлаживается! Бачьте: що угодно ложим в цю сумку-косметычку, хоть бульбу, хоть помаду! Бачьте: слаживается, разлаживается, шестьдесят пять оптом!

Девицу эту странную, нелюдимую недавно с «С-3» выперли другие торгаши: достала там всех своим «слаживается-разлаживается» — шарахается покупатель, особенно москвич. А на «Луче» ничего, прижилась, здесь все такие.

— Ийех, вр-решшь, нэ вазмешшь, вр-решшь, нэ вазмешшь! — азербайджанец новый усатый оптовика подзадоривает, дразнит какой-то тряпкой, как тореадор быка на арене. Значит, только что из самого дальнего аула: не понимает толком, что слова эти значат. Смех!

Постепенно падает спрос, проходит первая волна покупателей. Бабы толстые уже с полными сумками обратно на автобусную стоянку покатились. Сейчас будут там покупки перебирать-перекладывать, сумки набитые в багажные отделения автобусов запихивать. Запихнут, сверятся с записями — что купили, что забыли купить, а надо бы! Если деньги и время еще остались, обратно на рынок пойдут уже с новыми сумками. А если сумок нет — не беда, здесь они на каждом шагу продаются.

После одиннадцати на «Луче» торговля плохая. Оптовик прошел, болтаются — не поймешь кто: таких называют «зрители» или «экскурсанты». Ходят, смотрят, спрашивают цену, крутят мордами, щупают товар, критикуют и с брезгливым видом уходят, ничего не купив. Изредка налетит и «чумовой» покупатель, есть и такая категория. Невесть откуда вырвался, глаза по полтиннику, рот раскрыт:

— Это почем? Давай! А это что? Давай! — И смылся, пыль столбом. Веселятся торгаши.

Пока покупать ни шатко ни валко будут, надо бы в туалет сбегать, а на обратном пути и пожрать купить что-нибудь поосновательней — на одном кофе грузинском не проживешь. За товаром соседи пока присмотрят. Хохлы они, соседи. А может, и не хохлы: сами из Западной Украины, а говорят между собой по-румынски — хрен чего поймешь. Много их на «Луче» ошивается, торгуют все турецкими рубашками теплыми — девяносто рублей оптом. Хороший товар, берут оптовики. Лезешь из палатки через столик витринный, а сзади слышится привычное, ежедневное, ежечасное:

— Ох и шо вы мине мучаете? Да дайте же вы мине спокою, не тяните же вы с мине нервы, всю душу мою вы с мине вымотали, не знаю уже я, куда и деваться мине от вас! — И так далее и тому подобное; нет песне сей ни конца, ни края. Соседка, баба Оксана — хохлушка, старуха крепкая, набожная и очень склочная — продолжает возмущенно и жалобно собачиться с оптовиком — попросил брак ему, вишь, поменять. Глаза, небось, как всегда, под морщинистый лоб свой закатывает, за сердце хватается. Вот-вот помрет! Но не родился еще тот оптовик, которому бабка поменяет брак или вернет деньги.

В туалет в Лужзоне сходить — пятерочка, но ничего, осилим, тем более что попутчик имеется.

Хмурым бомжем плетется по Луже промозглый ноябрь, по леденеющей ноябрьской слякоти катит тележку с сорокалитровым алюминиевым бидоном мрачный лужниковский бомж. Его путь лежит в платный туалет, где под строгой официальной надписью «Набор воды для пищевых целей запрещен. Санэпидемстанция» имеется крантик, на который и наденет бомж кусок черного резинового шланга. Через этот шланг он наполнит водой свой сорокалитровый бидон и покатит его в «порт приписки» — в одну из пищевых палаток, где будет он чистить картошку-морковку аж до тех пор, пока его вновь не пошлют за водой. И другой работы бомжу будет вдоволь: столики обеденные протирать, мусор отгребать от палатки — за этим следят иногда. К самой плите, где еда готовится, его, конечно, не допустят: вдруг налетит проверка, санэпидемстанция эта самая: «Где санитарная книжка?» — не отмажешься. За труды его пару раз в день покормят чем попроще (хлеба, конечно, от пуза), а может, нальют стакан водки и дадут сигарет. Но расслабляться нельзя!

Вот, взяла раззява-тетка за тридцать пять рублей ароматный дымящийся шашлык, поставила тарелку на столик, отошла купить стакан чая. Это мгновенно заметил чужой, залетный и смертельно голодный бомж, который схватил и сожрал шашлык за две секунды. Бей его теперь, убивай — ему все равно: голод не тетка. Баба в крик; местный бомж виноват, не доглядел, получит в рыло.

Не каждый бомж найдет себе в Луже работу. Работы-то много, но бомжей еще больше. Конкуренция. Совсем уж отвязного, опустившегося не возьмут и воду возить, возьмут кого поприличнее.

А взяться бомжу за такую работу, за которую торгаши деньги платят, которую разные союзы-бригады делают, — и думать не моги! За это — сразу в рыло.

С питанием на рынке — выбирай что хочешь: щи, борщи, бульоны грибные и куриные, супы всякие, китайские и не китайские, котлеты, бифштексы, всех мастей салаты, гарниры. Само собой, имитация кавказских блюд в большом ассортименте: шашлык свиной, куриный и рыбный, люля-кебаб, самбуса (раньше стоила десять рублей — внутри требуха какая-то, наехала санэпидемстанция, теперь — пятнадцать рублей, требуха все та же). Есть чебуреки и даже «свиха — национальное арабское блюдо с сыром и грибами». Интересно, где у «национальных арабов» грибы растут — в «Белой арапии»? Еще продают «хычин» — лепешка такая с мясом.

Взял «свиху арабскую» за пятнадцать рублей, дают — чуть теплая.

— Почему холодную даешь?

— Э, брат, — азер ухмыляется, — свиха холедний надо кюшат, обичай такой!

Наглые, гады. Как будто я ее двадцать раз горячей не ел. «У Ленина» ее таджики готовят — те никогда так не нахамят. Ладно, некогда связываться. Больше никогда у него не возьму! Да ему, впрочем, по барабану.

 

Белый Локон

Вот, правду люди говорят: «Лужа широкая, а дорога узкая!» Валит навстречу Белый Локон (кличка у него такая) — приятель старый, мужик плечистый, седоватый. В «Трубе» шурует.

— На пятьдесят две штуки с утра наторговал, — хвалится. — На двух машинах с утра товар везли, и то не хватило!

Челнок он, Локон. Челноков чистых в Лужзоне сейчас очень мало осталось, большинство торгашей составляют перекупщики — покупают товар на оптовых базах, на фирмах, у тех же челноков и перепродают. Так хлопот куда меньше. Но, с другой стороны, на базах этих ассортимент товаров хотя и велик, но все же ограничен, и потому многие торгаши продают в Луже одинаковый товар. Возникает сильная конкуренция. А челнок при удаче может привезти из-за бугра товар, которого нет на базах, и тогда он вне конкуренции и король на рынке. А может и наоборот — притащить такой товар, которого завались на базах, и притом по низким ценам. Тогда челнок «попал», разорился. Тут уж как повезет. Просчитать все заранее невозможно.

Эх, не про Локона сказано, а прилепить можно и к нему: «Скоро ты узнаешь в школе, как архангельский мужик по своей иль Божьей воле стал разумен и велик». Ну, может, и не очень-то велик, а все же… Родился он в глуши Архангельской области, мотала его жизнь и по Молдавии, и по Одессе, а вынырнул в Москве, разумеется лимитчиком, на заводе вальцовщиком работал. Водки не пил ни грамма. Долго ли, коротко, грянула перестройка и демократия, кинулись люди воровать, а простому работяге украсть толком-то и ничего. И стал Локон челноком, в Китай начал ездить. В те странные, такие близкие и такие далекие уже времена челноки имели бешеную прибыль — часто «по десять концов» (вложил в поездку тысячу долларов — получил десять тысяч). Главная проблема состояла в том, где взять эту первую тысячу. Занимали где можно под страшные проценты. Была и еще одна проблема: «поехать — купить — привезти товар в сохранности» — дело-то новое, незнакомое. А «продать» — не было такой проблемы: на московских рынках тогда уходило все, что ни дай, уходило «со свистом», без разбора. Однако в середине девяностых годов челноки стали сталкиваться на рынках с робкими, неслыханными прежде разговорчиками «о качестве» и отнеслись к ним с презрением. И просчитались. Некачественную китайскую продукцию вскоре брать перестали. Многие челноки «сошли с дистанции».

Не то Локон. Вовремя сориентировавшись, он перенес свою закупочную деятельность из Урумчи, откуда в то время челноки везли в основном некачественный товар, в Пекин, где продавался товар хорошего качества, и удержался на плаву. Кризис семнадцатого августа он встретил с полнейшим равнодушием — не сделал ровным счетом ничего необычного и как ездил в Пекин да торговал, так и продолжал ездить да торговать. И кризис этот был ему как с гуся вода, а очень многие челноки разорились.

Челночная деятельность идет у него по накатанной колее, но так сказать — ничего не сказать. Покупать товар в Пекине на рынке Ябао-Лу — не бумажки в конторе с места на место перекладывать, здесь ум нужен. Почему перчатки-дутыши у китайца Леши дороже, чем точно такие же у Косого или у Продажной, а опытный челнок все равно у Леши берет? Потому что опытный челнок знает, что Леша торгует честно: закажешь у него пять тысяч, он и привезет пять тысяч, и притом именно тех, о которых договаривались. А Косой или Продажная привезут пар на двести-триста меньше, или подделку (перчатки, похожие с виду, но гораздо худшего качества; проще сказать, «левые»), или брак, или все это пополам с настоящими, или вообще черт знает что — вариантов здесь великое множество; жульничать китайцы умеют, как никто другой. А ты поди проверь, пересчитай все это на тесном челночном складе, где болтаются десятки челноков и бог знает каких китайцев, постоянно подвозят и увозят товар, освещение исходит от пятнадцатисвечевой грязной лампочки и постоянно вываливают из мешков и пересчитывают свой товар другие челноки! Только бы усмотреть, как бы кто чего не упер! Так что с Косым этим в лучшем случае время потеряешь (а время в Пекине очень дорого), в худшем — купишь левый товар или один брак.

Почему Локон берет детские комбинезоны на синтепоне только у Коли-Заики? Да по тому же самому. В других местах, где супервыгодные цены, будет или низкое качество, или брак, или левый товар. Обязательно будет! Несмотря ни на какие клятвы, заверения, честные глаза продавцов. Привезут совсем не то, что демонстрируется на витрине. Проверено годами, удостоверено многочисленными шишками, которые набили себе челноки в погоне за очень выгодными ценами. «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной» — на рынке Ябао-Лу это вполне относится к челнокам.

Умение покупать товар в Китае и умение породавать его в Луже — совершенно разные вещи. Продавать товар Локон совершенно не умеет и не хочет уметь: во-первых, он не двужильный, а во-вторых, на то есть Мамуля. Мамуля — наоборот: умеет продавать, а покупать в Китае совершенно не умеет. Раз заслал ее Локон в Пекин, так один только грех вышел: никто ее там не надувал (случай такой дивный), а сама доброй волей накупила такого, что до сих пор продать не может (а это уже само по себе удивительно).

Мамуля состоит продавцом у Локона, и очень хорошо, каждый на своем месте должен быть. Хороший товар, хороший продавец — что еще нужно, чтобы достойно встретить старость?

В Луже отношения между хозяином товара и продавцом могут строиться по-разному. Бывает, что хозяин платит продавцу твердую зарплату, скажем сто пятьдесят — двести рублей в день, а продавец обязан продавать товар строго по цене, указанной хозяином. Такая схема неэффективна — продавец не заинтересован в конечном результате: много продал или мало, зарплата одинаковая. Все зависит от добросовестности продавца, а сейчас мало добросовестных.

Большинство хозяев стремится заинтересовать продавца — платит ему твердый процент от дневной выручки: чем больше продал, тем больше получил. В ходу и прогрессивный процент: наторговал на десять тысяч — получи полтора процента (сто пятьдесят рублей); наторговал на двадцать — получи сто пятьдесят с первой десятки и три процента (триста рублей) со второй, а всего четыреста пятьдесят рубликов.

У Мамули с Локоном договор особый: хозяин оплачивает торговое место, платит грошовую зарплату-гарантийку — тридцатник в день и подвозит на своей машине товар в Лужу. Товар же дает Мамуле «на реализацию» — объявляет свою цену, а она вправе продавать дороже. Но так, чтобы товар все же продавался быстро. Это разумно: Мамуля умеет продавать и ориентируется в постоянно меняющихся лужниковских ценах лучше Локона.

В пик сезона Мамуля может заработать и полторы, и две тысячи в день. Казалось бы — много, но сколько лет ушло, чтобы этого добиться! Года три-четыре. Оптовика «шалого», болтающегося от одного продавца к другому, «прикормить», сделать своим постоянным покупателем не так-то просто. Не месяц и не два пройдет, прежде чем удастся «уболтать» его, что здесь товар самый дешевый и качественный среди аналогичного, что именно он и есть самый ходовой, а в других местах все левое, или «остатки» (этого люди пугаются), или «там все китайское», или еще какое угодно, но в любом случае очень сомнительное.

Но вместе с тем надо уметь «держать характер» — Мамуля это блюдет неукоснительно, любые просьбы о снижении цены бесполезны, не сбавит ни копья. Особо назойливых она просто посылает на три буквы, за ней это не заржавеет.

Полторы штуки в день — неплохо, но ты пойди померзни в холод, помокни под дождем, поворочай мешки тяжелые с товаром! А пройдет сезон — спроса не будет, а ты все равно сиди, мерзни-мокни-ворочай мешки практически бесплатно, Локону товар продавать надо, не оставлять же его себе! Да еще плати за вход с товаром в Лужу, за его хранение, за то за се, штрафы всякие, наконец! Все из своего кармана, Локона это не трясет. Так что полторы-две тысячи в день в пик сезона — это не много. Это нормально. Ладно, с Мамулей ясно, у нее лишних денег нет. А вот Локон — он богатый? Черт его знает, наверное, не очень. За десять почти лет челночества слишком больших денег явно не накопил (да честно разве большие деньги наживешь?), как и большинство челноков. Но, конечно, и не беден: есть кое-что в загашнике и еще туда откладывает, «чтобы, — говорит, — было куда на старости лет голову приклонить».

Куда бы это? К денежному мешку, что ли? Что же, попутного тебе ветра, Белый Локон.

 

Разговоры

— Менты борзеют: говорят, бандиты разрешили им нас грабить, требовать накладные, сертификаты и все такое.

— Да они и так имеют право!

— Раньше же не спрашивали! Только прописку…

— На «С-3» «сервисы» опять дурью маются! Обходят всех и говорят: «Завтра высота палатки — строго три метра. У кого на пять сантиметров больше — отрезать, у кого меньше — нарастить!» И теперь продавцам в палатке стоять нельзя, только сидеть.

— А как же работать сидя?

— Как хочешь, так и работай, а стоять нельзя.

— Слыхал, вчера на Южном Ядре менты бандитов так отвалтузили, что за ноги полумертвых тащили из Лужи, бошки колотились об асфальт!

— Не может быть. Менты куплены.

— Да не местные! Чуть ли не МУР, говорят.

— Что-то сегодня чай-кофе коробейницы не катают, горяченького охота!

— Перебьешься! И не покатят! Вчера коробейницу одну порезали за что-то, сегодня собрание у них.

— Нет, это санэпидемстанция наехала!

— Ну, отмажутся. Скоро покатят!

— Налетел какой-то, орет: «С тебя триста!»

— Бандит?

— А хрен его знает, кто он такой: мент или бандит. Цепур на шее в два пальца толщиной, мамон до колена отвисает!

— Ну, и что?

— Да ничего. Отозвал его кто-то, наверно, забыл про меня.

— Пленку полиэтиленовую с крыши снимать заставляют! «Сервис» прошел — всем, говорит, снять пленку.

— А если дождь?

— Я, говорит, дождем не командую, а пленку снять.

— Вчера у Верки мешок с водолазками чисто махнули, никто не заметил. На восемь «штук», говорит.

— Баксов?

— Очумел? Ты посчитай! Рублей, слава Богу.

 

Шухер

На «Луче» нашем шухер какой-то. Суетятся все, бегают от палатки к палатке. Соседи-хохлы рубашки снимают с витрины и в мешки свои запихивают. И многие так, особенно «черные». В чем дело?

— ОМОН, — шипят отовсюду, — ОМОН!

И хозяин «железки», тоже азер, быстро идет вдоль ряда и предупреждает:

— ОМОН на рынке! Ко мне сдаваться будешь? Быстро! Закрываю!

На «Луче», как и на многих лужниковских аллеях, только с одной стороны сборно-разборные палатки стоят. С другой — стационарные, железные, размером раза в четыре больше разборных. Утром арендатор «железки» выставляет вокруг нее десять-пятнадцать раздвижных столиков и сдает их всем желающим для торговли. Это — от себя, мимо кассы, таковы условия аренды. На ночь же он принимает на хранение товар от всех окрестных торгашей. Это тоже разрешается. Плата по таксе: мешок — пятнадцать — двадцать рублей, сумка — десять. Многим неохота непроданное барахло домой увозить, утром опять привозить, многим, особенно приезжим, просто некуда его девать, но, так или иначе, «железка» забивается под крышу. Сам хозяин-азер тяжелые мешки-сумки эти ворочать, конечно, не будет — западло ему. Нанимает рабочего, иногда своего, азера, иногда русского.

Казалось бы, что тут страшного, подумаешь — ОМОН? Тут ведь не воры-бандиты, а простые торгаши, зачем бегать-то? А что тут страшного, что ОМОН документы проверяет, у иногородних, хохлов, азеров — регистрацию смотрит. А у многих регистрация — левая, у многих и левой-то нет, и на всякий там «Вихрь-Антитеррор» им плевать — шумиха очередная, не больше. А у кого и настоящая, правая регистрация, тоже никаких гарантий. Не понравился омоновцу — «пойдем, разберемся», и продержат в своем автобусе часа три или больше. Может, дать денег? Тогда отпустят. Не дашь — тоже отпустят, на хрен ты сдался. А что с твоим товаром за это время станет — никого не волнует, может, и разворуют все.

Местных — Москву, Подмосковье — редко трогают, поэтому местные не бегут, сидят на месте, скрывая радость. Если приезжие все поразбегутся, у кого покупатель брать будет? У местных! То-то пойдет торговля! Так что местным ОМОН скорее даже на руку.

Но что это? Обратно хохлы наши с мешками прутся. «Нэма ОМОНа, — кричат, — трэвога ложна!» И прочие возвращаются. Местные, конечно, досадуют в душе, но вида не подают.

Из лужниковского отделения менты постоянно на рынке трутся, смотрят: с кого бы денег снять? Тоже документы проверяют, регистрацию, сертификаты качества, сертификаты соответствия на товары. Все эти сертификаты, левые конечно, очень легко на самом рынке купить — еще один «союз» продает, а может, два «союза». Еще по дороге от метро «Спортивная» к Лужникам один-два раза обязательно попадается личность, которая топчется-бормочет всем и никому:

— «Накладные, счет-фактура, приходные ордера, справка-счет, сертификаты» и еще что-то, что, небось, не каждому бухгалтеру понятно, а большинству торгашей и вовсе ни к чему. В самой Луже такие вещи продают у Главного входа, «у Ленина», еще кое-где. Однако смотреть надо — сертификат сертификату рознь. Есть группа сертификатов одной разновидности, в которых гуртом перечисляются страны-производители одной или нескольких групп товаров, например: «Куртки детские, брюки детские утепленные, варежки детские производства КНР, Таиланд, Турция». Такие сертификаты менты не признают — «левые», говорят. Есть другие, построенные по принципу «одна страна-производитель — один сертификат». Такие ментам нравятся, не тянут за них денег. Может, их распространители уже уплатили ментам, может, нет, неизвестно.

Вообще, местные менты какие-то вялые, как будто обожрались уже всего. Подойдут к торгашу, найдут непорядок какой-то, и начинается волынка:

— Почему сертификата (документов, регистрации, накладных и чего бы то ни было) нет?

— Я продавец, сертификат у хозяина!

— Где хозяин? Сертификат на торговом месте должен быть!

— Хозяин на другой торговой точке, через час придет, сказал.

— Ну, смотри! Я через час приду, чтобы был сертификат!

Может, подойдет через час, может, нет, сертификат всегда можно у знакомых одолжить. А мент, скорее всего, поймет, что торгаш насчет денег упирается, и найдет другого, попокладистей. Некоторые торгаши наглые, даже за отсутствие регистрации и другие явные нарушения ментам не платят. А скажет: «Пройдем в отделение!» — «Не пойду, и все! Мне товар оставить не на кого!» Бабы и визжать начинают, как будто режут их.

Большинство ментов с такими не связывается: хлопот, шума много, а толку чуть. Хотя есть, конечно, «принципиальные». Лучше без шума; понемножку: поймал «черного», завел за палатку и сразу назад, шурша в кармане некрупной бумажкой. И сразу следующего за хобот. Чего тащить, волочить кого-то в отделение? Медаль все равно не дадут. Лучше по-хорошему.

Больше всего торгаши налоговой инспекции боятся. Как появляется налоговая инспекция — почти весь рынок в момент вымирает. Мгновенно сворачиваются и снимаются с места палаточники, в сильнейшей спешке принимают сумки-мешки хозяева «железок» (кто не успел — тот опоздал), на Южном Ядре и у Малой спортивной арены дружно захлопываются и запираются кунги сотен грузовиков, и даже контейнеры, откуда торговать запрещено, а можно лишь хранить товар, прекращают свою работу.

Что может, а что не может сделать налоговая инспекция, толком никто не знает. Известно только, что, если выполнять все ее требования, будешь одни справки-бумажки писать, книги учета вести. Торговать некогда будет. Но вообще-то налоговая инспекция торговой мелюзгой не занимается, есть в Луже рыба жирная, не перевелась еще. Но береженого Бог бережет, и все стараются спрятаться.

 

«Подбивка», она же «подбой»

Плохая торговля в середине дня, но не у всех. В угловой палатке постоянно берут, который день уже. Или «подбивку» поставили? Надо поинтересоваться, на нашем ряду «подбивка» дело редкое, вот на Южном Ядре…

— Вася, давай, Вася! «Эм», «Эль», «Икс-эль» — всех по упаковке давай! — энергично и излишне громко кричит крупная, грудастая тетка — яркая блондинка, поскольку все лужниковские цыганки теперь яркие блондинки.

— Люда, держи, Люда! — кричит в ответ ей с крыши грузовика-фургона Вася, и вниз летят три упаковки с кофтами. Люда ловко подхватывает их и передает покупательнице из небольшой очереди.

— Смотрите, женщина, качество какое! У нас брака не бывает, товар фабричный!

— Я знаю, я у вас уже брала! — довольно-таки потасканного вида девица с мелкими чертами лица не глядя убирает кофты в большую грязную китайскую сумку, с которыми болтаются по Лужникам многие оптовицы, и передает Люде деньги, а затем с деловым видом переходит к другому грузовику.

— Все размеры по две штуки давай, Вася!

— Люда, держи, Люда!

Люда держит, болтает, продает, и еще одна покупательница в сером плаще укладывает товар в сумку.

— Хороший товар, хороший! — одобрительно галдит остаток очереди. — И все размеры есть!

— Все размеры есть, девочки, берите! Торгуем от фирмы «Эрлан» без наценки, производство Венгрия! — горластая Люда, пересчитав очередную пачку денег, прячет ее в карман. — Вам сколько, женщина? Вася, давай!

Бойко идет торговля, ничего не скажешь. Но только что это? Как же? Почему девица с мелкими чертами лица и женщина в сером плаще вновь стоят в хвосте очереди и нахваливают товар друг другу и всем кому ни попадя? Еще одна подходит, она же только что покупала?

Это называется «подбивка», или, иначе, «подбой». Почти все покупатели в такой очереди — «подставные», то есть специально нанятые продавцом за сравнительно небольшие деньги (семьдесят-девяносто рублей в день) для имитации спроса на его совершенно неходовой, а часто и сплошь бракованный товар. Неопытный оптовик иди другой покупатель, блуждая в орущей, галдящей лужниковской толчее, теряет ориентацию среди огромного разнообразия товаров и невольно начинает смотреть, что покупают другие.

«Другие-то не такие дураки, как я, небось разбираются. Вон как хватают!» — И становится в очередь. Наслушавшись в очереди разного вранья о небывалых достоинствах «венгерских» кофт и советов «брать побольше», такой горе-оптовик может вложить в эти кофты крупную сумму, а то и все свои деньги.

— Вася, давай! — В голосе Люды появляются новые интонации — Всех по пять давай, Вася! Понял?

— Понял! — Вася достает из лежащего на крыше огромного мешка пятнадцать пакетов с кофтами (а все они только одного размера), из кармана три пакетика с наклейками — обозначениями размера изделия, делает из одного размера разные, и…

— Люда, держи, Люда!

И вскоре незадачливый оптовик отчаливает с полной сумкой «венгерских» кофт «разных» размеров. Пяток-другой таких оптовиков в день плюс еще кое-что по мелочи, и, глядишь, мертвый, совершенно неходовой товар продан. А поскольку был взят за копейки, то и «подбивка» окупилась, и прибыль есть. А без «подбивки» бы нипочем не продать.

Подбивщицы — народ сбродный. Здесь и безработные москвички, и российские провинциалки, и приезжие с Украины — хохлушки и русские. Те, кто пытается прокормиться в Лужниках, но не смог устроиться на более престижное место продавца или заняться каким-либо самостоятельным промыслом. Да и на «подбивку» не всякого-всякую возьмут, надо иметь мало-мальски приличный вид, а то кто же поверит, что драный, грязный доходяга — оптовый покупатель? Нужно быть хоть немного знакомым с хозяином товара или иметь какую-то протекцию, ведь «подбивке» выдают на руки деньги — для показушной оплаты товара, выдают и сам товар. Вдруг начнет приворовывать, а то и вовсе сбежит?

— Люда, я не брала! — занудливо-жалобный, с варварскими интонациями голос из-за грузовика несколько перекрывает рыночный шум, и слышится звонкая «плюха».

— Я не бра-а-ла, Лю-юда!

— Еще одной кофты не хватит — пиз…ц тебе! — Люда быстро выбирается из-за грузовика и идет на «рабочее место». Вслед за ней понуро плетется обладательница большой грязной сумки и мелких черт лица. Процесс вновь идет по кругу: подбивщица опять стоит в очереди, заказывает товар, рассматривает его, выражает свое одобрение, убирает покупки в сумку, платит деньги, отходит, болтается где-то пять-десять минут, затем подходит к грузовику с другой стороны. Заметив ее сверху, Вася бросает вниз веревку с крючком, к которому подбивщица цепляет свою сумку. Вытянув сумку наверх и вытащив кофты, Вася швыряет ее обратно, и все повторяется.

«Подбивка» — заурядная работа, а работать можно по-разному. Большинство подбивщиц замотанные, уставшие от жизни люди, добывающие свой кусок хлеба. Многие и выпивают. Им все обрыдло: и товар, и хозяин, и «подбивка», да и сама жизнь. Они тянут свою лямку, по возможности халтуря, по возможности воруя, и день за днем отбывают свой номер. А что впереди? Ничего.

Вместе с тем некоторые, особенно молодые, подбивщицы находят в такой работе чуть ли не удовольствие, по крайней мере сначала. Действуют активно, с задором, по мере сил проявляют артистические способности. Что движет ими? Сознание своей причастности к тайному (ну хоть от кого-то!) делу? Сидящее в глубине подленькой душонки желание облапошить дурака? Юркость характера, нерастраченная, ищущая себе применения энергия молодости? Чисто «карьерные» соображения — дескать, буду стараться, не буду воровать, может, продавцом возьмут — подъем как-никак? Не знаю. Во всяком случае, такие шустрые подбивщицы и впрямь ценятся больше, оно и понятно. Некоторые из них, завоевав доверие хозяев, и впрямь «становятся на кассу», то есть продавцами, что является по местным меркам существенным продвижением.

«Подбивка» может существовать не только на бросовый, бракованный или мертво-неходовой товар, но и на вполне приличный, качественный, который хозяину по тем или иным причинам надо сбыть побыстрее. Организовав «подбивку», хозяин за две недели продаст то, что без нее продавал бы месяц. А время — деньги. Торговое место в Лужзоне стоит очень дорого.

Обычная, рядовая «подбивка» состоит из трех-пяти человек, но в исключительных случаях число участников может составлять тридцать-сорок и даже больше. Однажды к одной из торговых палаток в секторе «С-3» выстроилась огромная очередь — человек пятьдесят. В продаже обычные, ничем не выдающиеся свитера, а люди из-за них — чуть не в драку. И так день, другой, третий. Что за чудо? Окрестные торгаши судили, рядили, но разоблачить «подбивку» не смогли: уж больно масштабы небывалые! К тому же к палатке новые мешки с товаром подкатывают настоящие лужниковские носильщики, а из покупателей никто назад сумки с товаром не сует. Нет признаков «подбивки»!

Торгаши — народ завистливый. Если у соседа товар хорошо идет — это нож вострый! В лепешку расшибусь, а достану такой же товар, тоже наварю деньжонок! Стали окрестные торгаши вынюхивать, где те свитера взяты и почем, и правдами-неправдами узнали, что взяты они на Черкизовском рынке, в таком-то контейнере. И совсем недорого, да вот беда: продают там только большим оптом, надо минимум на пятьдесят тысяч долларов брать, а то и разговора нет.

Делать нечего, «жаба душит», скинулись торгаши, другой и третий, призаняли еще денег и выложили на Черкизовском пятьдесят тысяч. И стало у них не то что свитеров, а мешков со свитерами много-много. А каждый мешок, считай, чистое золото.

Только смотрят: на следующее утро нет той великой очереди, как ветром сдуло, и продавцов вчерашних удачливых нет. Екнуло сердце, но стали те свитера продавать, и за день с трех мест три свитера продали. Все поняли торгаши, да только поезд ушел. Организовали было свою «подбивку», но толку мало. И нет теперь в Луже тех торгашей, другого и третьего, они от кредиторов прячутся. А свитера, небось, есть, так и лежат в мешках, если не сожгли их торгаши со злости.

А дело, узнали потом, было так: не могли однажды черкизовские барыги хитрые свои свитера продать и решили организовать в Луже «подбивку» сильную, небывалую, а подбивщиков набрать не в Луже, а на Черкизовском, чтобы рожи их были местным торгашам незнакомые, даже случайно чтобы не узнали. И чтобы подбивщики товар обратно в палатку не сдавали, а тащили на склад, специально для этого арендованный. И оттуда товар, вновь уложенный в фабричные мешки, штатные лужниковские носильщики катили на телегах опять к палатке.

Такие они, черкизовские: и неходовой товар продали одним махом, и денег заработали. А что троих лужниковских разорили, так на то и щука, чтобы карась не дремал.

Заканчивая разговор о «подбивке», отметим, что она очень мешает торговать соседям, поскольку трется и мнется перед их прилавками, витринами и загораживает товар. Соседи ругаются. Если хочешь снять, скажем, борт грузовика на Южном Ядре, хозяин машины обычно спросит: «Ты с „подбоем“ или как?» Если с «подбоем», возьмет дороже или вообще место не сдаст. Ради не существующей сейчас справедливости прибавим, что очередь за товаром может стоять и без «подбивки», а все покупатели могут быть настоящими. Увы, это бывает редко.

 

Технология местной власти

Официально в Луже охрану порядка несет некое ИЧП «Гарант», что явствует из надписи на шевронах темных форменных курток его сотрудников. Они охраняют беспорядок на автостоянках, входах-выходах и вообще по периметру Лужзоны. На самой территории рынка близкие функции взяли на себя некие молодцы в зеленых куртках или жилетах с надписью «Сервис». «Сервисы» проверяют у торгашей наличие торговых билетов, смотрят, чтобы «витрины» не вылезали за пределы торговых палаток, улаживают споры между самими торгашами, между торгашами и покупателями («У тебя глаза где были, когда ты покупал?») и вообще являются фигурами, олицетворяющими порядок (беспорядок?).

Другой власти на рынке, на первый взгляд, нет. Кроме, разумеется, милиции и редких ОМОНов, занимающихся здесь своими сугубо вредными для торгашей делами.

Однако в совокупном лице всех этих рыцарей лужниковской власти все же нет законченности, чего-то все же не хватает. Вот, например, незадача: человеку непосвященному ну никак не понять, как же ему купить абонемент или билет на право торговли? Касса по большей части закрыта, а когда открыта — билетов нет. Билетов нет, а места свободные торговые на большинстве рядов есть, и много. Человек непосвященный обращается к «сервису» — как быть? Тот, для начала, отвечает, что это не его проблемы — билеты в кассе. А в кассе билетов нет. И так далее. Но так или иначе, по информации знакомых или незнакомых доброхотов жаждущий торговать понимает: вопрос сей находится в компетенции бандита, а бандит на каждом ряду свой. Он, из вежливости, так и называется — «старший по ряду». Где же его найти? Это тоже сложный вопрос, и на каждом ряду сложный по-своему. Могут порекомендовать: «Спроси у „сервиса“». А тут — как получится: понравишься ему, скажет: «У них завтра „стрелка“ в восемь часов там-то и там-то».

— А как его узнать? И как зовут?

— Да ты че, мужик, очумел? Как хочешь, так и узнавай! А может и сразу отфутболить: не знаю, мол, ничего.

Ладно, правдами-неправдами уговорил какого-нибудь доброхота, и тот издалека покажет и скажет: вон тот, в черной куртке, а зовут Саша.

Наутро в восемь часов подходишь к месту «стрелки», ждешь, пока бандиты закончат обсуждать свои бандитские дела, наблюдаешь. Нет, бандиты сейчас уже совсем не те, что принесла нам заря свободы и демократии. Никаких ужасных рож, бритых, шишкастых голов на толстенных шеях, «стеклянных» глаз. Одеты все чисто и скромно. Эти люди «работают в поле» и не должны выделяться из окружающих. Есть с виду и вовсе хиловатые, но в лицах, в повадках таких неуловимо проскальзывает злобное, опасное, идущее от самой души, а не от рода занятий. У Саши рост — средний, внешний вид — усредненный, лет двадцать-двадцать пять, в толпе увидишь, нипочем не подумаешь, что бандит.

Закончилась «стрелка». Отзываешь Сашу в сторону, объясняешь свою нужду. Он смотрит на тебя и слушает внимательно, говорит осторожно и без грубостей.

— Понимаешь, — говорит, — сейчас, правда, нет мест, подойди через пару дней, я узнаю.

— Да есть места, я видел, вот, записал, номер такой-то и такой-то!

— Какие? — Саша сразу переписывает номера в свой блокнот. — Ладно, завтра подойди, я узнаю, может, не выкуплены они. Таксу знаешь?

— Конечно!!

— Ну, давай! — скажет Саша и по-дружески руку протянет.

Завтра Саша на встречу, может, явится, а может, и нет. Но если будешь его ловить, то дня за три поймаешь. Он, конечно, уже забудет, кто ты такой и чего надо. Придется напоминать. Тогда он полезет в свой блокнот и вспомнит:

— Ах, да, точно! Но те места заняты (он уже продал их другому). Осталось одно, такое-то. Берешь? (А может, и не проданы те места, тогда тебе отдаст.)

— Беру.

— Ладно. Только бабки я сейчас взять не могу, тут это… Свои дела, в общем… Давай завтра, подходи в это же время, только точно!

Назавтра, предположим, встреча состоялась, и новичок где-нибудь в толпе незаметно передаст Саше несколько стодолларовых бумажек. Оплата происходит только в стодолларовых купюрах, безупречных по состоянию.

— Тут все нормально? Смотри! — со значением скажет Саша и добавит: — Сегодня же внесу тебя в список, можешь выкупать абонемент.

Назавтра в кассе новичок, назвав свою фамилию, совершенно спокойно выкупает за две с половиной-три тысячи рублей месячный абонемент на право торговли. Вот как дело поставлено! Никакого вымогательства, наоборот, торгаш сам за бандитом бегает, помочь просит. И не взятка: бандит — не должностное лицо.

На некоторых рядах билеты и абонементы приобретаются у бандитов гораздо проще. В определенный час и день недели в одной из железных палаток бандит Андрей (Толя, Игорь — какая разница?) под охраной «сервиса», который стоит «на стреме», ведет прием посетителей. Выстраивается очередь из торговцев, вход строго по одному. Торгаш входит, называет свою фамилию, номер своего ряда и места, кладет деньги на стол. Сумма периодически меняется: в зависимости от сезона и от общей ситуации на рынке бандиты повышают, а иногда и снижают цену. Бандит сверяется со своим списком, считает деньги и говорит: нормально. Или, если какая-нибудь бумажка ему не нравится, начинает орать, грозить, заставляет заменить ее. На этом процесс заканчивается, в кассе торгаша ждет билет или абонемент.

Все эти бандиты, вероятно, занимают самые низшие ступени в иерархии тех нескольких преступных группировок, которые контролируют Лужзону. Ездят на «шестерках», «девятках» и то подержанных. Более крупные бандиты, всякие бригадиры, авторитеты, в Лужу почти не суются, во всяком случае, торгаши их не видят. Лишь изредка со специальной бандитской автостоянки с мощным урчанием сорвется огромный «мерседес» или новейшая, сверкающая «вольво» и высунувшаяся из окошка рожа заорет на зазевавшегося носильщика: «С дороги, башку расшибу!» — только его и видели.

На местных ментов бандиты внимания не обращают, а вот ОМОНа остерегаются. Получив по своим каналам, разумеется всегда заблаговременно, информацию о его прибытии, бандиты линяют с рынка. Выходит, не куплен пока ОМОН? Но все же ОМОНы приходят и уходят, а бандиты остаются. И вечно кого-нибудь из торгашей «обувают», то на одном ряду, то на другом.

Раньше «левый», сверх подразумевавшегося, бизнес у бандитов веселее шел, потому что торговля на рынке хорошая была и соответственно торговые места были в большом дефиците. Получил торгаш большую партию ходового товара, а продавать не может — торговых мест нет. Но торгаш торгашу волк — подойдет к бандиту, скажет: «Слушай, выкинь кого-нибудь из этого ряда, поставь меня — штуку баксов сверху дам». Выкинуть торгаша из ряда — проще простого: подойдет для начала «сервис»: «Предъяви абонемент!» Торгаш предъявляет.

— А почему у тебя вокруг мусор, стаканчики от кофе валяются? Ты читал, что в абонементе написано? — (А там и правда написано, что торгаш обязан соблюдать чистоту «в палатке и вокруг нее»). — Штраф — триста рублей!

Хорошо, если торгаш сообразит, в чем дело, сразу вынет и без разговоров отдаст триста рублей. А начнет пререкаться, дескать, не я намусорил, да и как тут уследишь…

— Отказываешься платить штраф? — Сразу абонемент на мелкие части. — Проваливай, ты лишен права торговли!

Начнет выступать — «в бубен», не подействует — отведут в специальную каптерку бандитскую и там отобьют печенки-селезенки. Бывали случаи.

Но теперь торговля упала, с местами стало легче, сейчас новые «примочки» появились. Собрали, например, бандиты дань за следующий месяц, торгаши абонементы выкупили, стоят, торгуют. Но через пару дней подваливают опять бандиты:

— Слышь, нам кто-то левые баксы сунул, мы в темноте не разглядели — не ты? Смотри, узнаем…

Ладно, раз никто не признается, значит, все и виноваты! С каждого еще по двести баксов. Чтобы завтра были! И так регулярно: то на этом ряду, то на другом, то на третьем. Трудно сказать, чья это инициатива: может, бандитское начальство распорядилось, может, мелкие бандиты на свой карман работают. Иногда и «сервисы» подрабатывают, все с тем же неистребимым мусором вокруг палатки:

— Штраф, триста рублей, ладно, ты парень хороший, двести! И аккуратней с мусором, как друг говорю.

Трудно им сейчас: удивительное дело — какие-то люди в униформе появились с надписью «уборщик», на рядах мусор весь в особые мешки собирают. Заскучали «сервисы».

И еще новый прикол объявился: велено всем купить кассовые аппараты портативные (покупай где хочешь, но лучше у бандитов), и те аппараты иметь в каждой палатке и на каждой «железке». А чтобы теми кассами пользоваться или хоть на прилавке держать — нет таких указаний. Держи ее хоть в дальнем мешке, но чтобы была. Порядок наводят. И еще велено на груди карточку с фамилией своей прицепить. За это — в кассу сто двадцать рублей в месяц.

Но все же, несмотря ни на что, торгаши не особенно ропщут на бандитов, на «сервисов». Не представляют себе люди, что можно жить вообще без бандитов, без поборов. Никогда этого не было, и теперь быть не может. Брехня это, как брехня про коммунизм, про светлые дали, про демократию. Не будет бандитов — будут другие… Менты те же самые. Сейчас, так или иначе, беспредела-то нет, во всяком случае явного беспредела. Уплатив дань, внутри кованого забора торгаши чувствуют себя более или менее спокойно. Почти не слышно о каких-нибудь грабежах, не шастают всякие отморозки. Разумеется, как и на всяком рынке, постоянно случаются карманные кражи, работают и «верхушечники» — ворующие все, что плохо лежит: сумки у зазевавшихся покупателей, мешки у торгашей. Вряд ли они работают под бандитской крышей, а впрочем, я не знаю.

Нет в Луже и «лохотронов», существующих неприлично долго на многих московских рынках при полном попустительстве официальных властей. Но «лохотрон» — это беда только покупателей, торгаши видят эту горе-трагедию каждый день, годами и сами в ней не участвуют.

Изредка, но зато с «барабанным боем» выступают азера — арендаторы большей части вышеупомянутых «железок» — ночных камер хранения товара. Бывает, сдадут торгаши вечером на хранение мешков-сумок пятьдесят или семьдесят общим числом. Утром приходят — «железка» закрыта на замок, хозяина нет. Рабочий здесь, говорит:

— Сам не пойму, почему Мустафа (Саид, Мамед) проспал. Ключи у него.

Екает у торгашей сердце, сначала ждут, потом зовут «сервиса», тот бандита. Взламывают замок, внутри пусто. Смылся хозяин и весь товар с собой захватил. Бандит, «сервис», конечно, кричат:

— Поймаем это падло, на куски порвем!

Но торгаши понимают: никто и не будет ловить, побьют лишь безвинного рабочего. А само это дело, без сомнения, тухлое, темное. Никакой азер не вывезет из-за кованого забора такую прорву товара без ведома бандитов, без согласования с охраной. С товаром этим можно попрощаться — убытков никто не возместит. Не к ментам же бежать, жаловаться — это просто смешно.

 

Последний «хапок»

Вот потянулись бабушки-старушки по ряду, «на хлебушек» просят. Кто дает, кто нет. Разные они, бабушки. Одна, может, правда, по причине демократии с голода помирает, другой — внуков кормить нечем, а третья — профессионалка и, небось, побогаче иного торгаша. Дедушки нищие тоже разные бывают. Вот хромает по ряду дедушка, весь оборванный, на костылях, за плечами рюкзак брезентовый, заплатанный, заштопанный: «Подайте на пропитание». Кто рублик, кто два, а кто и ничего не дает. Остановился у хохлов наших, бабушка Оксана дала ему два рубля.

— Спаси Христос! А почем вот эта рубашка?

— Дорогая, дид! Цэ микровелюр. Сто сэмьдэсят. Иди с Богом!

А дедушка кошель свой пухлый вынул, сто семьдесят влегкую отсчитал, рубашку в рюкзак сунул и дальше:

— Подайте на пропитание!

Еще старушки «божественные» по рядам ходят, в торбу опечатанную на храм собирают. Тоже по-разному подают. Бывает, и сами монахи в рясах пройдут, но те больше у метро «Спортивная» и у Главного входа на монастырь просят. Однако «и монахи неодинаки».

Одно время по рядам ходил рослый, румяный монах в рясе, борода густая, русая. Очень нравился этот монах торгашам: голос сдобный, звучный и вместе веселый!

— Доброе дело делаем, жертвуем, жертвуем, душу облегчаем! — А колеблющихся и за одежду хватал, увещевал словом Божиим. Хорошо подавали. Только однажды слух прошел, что понравились тому монаху часы ручные в палатке у одного торгаша. И что же? Копилку свою при всем народе разбил, деньги отсчитал и купил эти часы. Торгаш будто бы даже усовестился, не хотел продавать. А на другой день видели люди, как тащили его по Луже пьяного под руки двое, и еще всякое стали говорить про него. Под конец он уже в цивильной одежде (видно, из монахов-то выгнали), безусловно, пьяный, орал что-то по рядам, окропляя торгующих при помощи простой кисточки для бритья. «Сервисы» начали гонять жулика из Лужи.

Случай этот имел на рынке широкий резонанс, и сейчас многие азербайджанцы, весьма довольные столь явным посрамлением христианской церкви, смеются и бойко кричат покупателям:

— Доброе дэло дэлаем, бэрём, пакупаем, дущу облегчаем!

Но покупатели не понимают скрытого смысла этих слов, поскольку не знают предыстории.

Еще ходит по рядам хитрая Клара — под дурочку косит, а сама умом очень неглупая — в квартире своей, слышно, с лужниковских денег евроремонт сделала. Газету свернет трубой и гундосит в нее:

— «Черкижовский» жакрыт сегодня! Покупаем, покупаем здесь! Деньги в сиськах не прятать! Лужа скоро закрывается в связи елок! Всех предупреждает Клара!

Кларе за помощь и поддержку редко кто рублик не даст. Она сейчас на зубы копит, своих нет совсем.

— Где зубы, Клара?

— Жубы у хирурга.

Дело к окончанию торговли идет, сейчас «последний хапок» начнется. Последний хапок — это когда покупатели, истратившие еще не все свои деньги и знающие, что рынок скоро закрывается, начинают ускоренно делать последние покупки. Здесь происходит некоторый сумбур: часть торговцев убирает свои товары в мешки и сумки, часть только делает вид, что собирается. Неопытный покупатель, целый день болтавшийся по рынку и не решившийся что-то выбрать, впадает в некоторую панику: ведь еще не куплены сапожки Мише, куртка Даше…

— А сколько стоит эта куртка?

— Завтра, завтра приходите, рынок закрывается!

— Да мы сегодня уезжаем!

— Ну, ладно. — Торгаш делает вид, что сердится. — Двести пятьдесят! Давайте деньги, вот ваша куртка!

Покупатель уходит, довольный тем, что Даша все же не останется без куртки, хотя десять минут назад ее можно было купить на пятьдесят рублей дешевле.

В момент сдачи товара на хранение, как и утром, при получении его из «железки», возникает некоторая напряженность: активизируются воры. Поднатужился торгаш, поволок тяжелый, туго набитый мешок в «железку», а остальные сумки оставил, понадеялся, что соседи присмотрят. И всего-то полминуты отсутствовал, а одной сумки уже нет! Как сквозь землю! И соседи ничего не заметили — воры, они ведь профессионалы своего дела. Тем более момент такой: все что-то тащат, катят на тележках, «союз палаточников» и хозяева начинают палатки разбирать, очумелый покупатель по ряду носится, хочет в последний момент «урвать» хоть что-нибудь. В такой вот «мутной воде» ворам удобнее всего ловить свою «рыбку».

Отчаливать пора. На «Луче» уже никто не торгует, но на центральных рядах — «В-2», «С-3» и других — торговля все еще минимум час будет, в основном розница. И чем ближе к Главному входу, тем дольше. Поэтому места на центральных рядах дороже, чем на окраинах рынка. А из них лучшими считаются те, что у Главного входа.

За кованым забором опять очередь — «мастера» оптовика с тяжелыми сумками по вокзалам развозят. Хлебное дело, просто так сюда не вотрешься — еще один союз работает. Сколько их, союзов? По дороге к метро инвалиды в камуфляжной форме густо сидят, на гитарах играют, песни о войне афганской поют, деньги в картуз камуфляжный собирают. Может, и правда есть там инвалиды войны. Мужик с мартышкой, калеки разные, больные, то ли правда, то ли прикидываются…

Со стоянки автомобильной выехать — опять хвост многорядный: охрана проверяет время въезда, собирает денежки. Вот наконец и вожделенный Хамовнический вал. Кому куда, а мне направо. Прощай, Лужзона, мы расстаемся на шестнадцать часов.