Вы легендой покажетесь будущим людям. Никогда мы кронштадтских ночей не забудем. К темным брустверам вал набегает сурово. Отблеск месяца лег на штыке часового. Кто идет? Для врага здесь дорога закрыта. Ленинград! Мы — твоя огневая защита. Мы в бою друг за друга встаем, брат за брата, Это стойкость и гнев, это верность Кронштадта. Я узнал заряжающих гордую радость, Как бойцы, торопясь, подносили снаряды. Я увидел, как били врага комендоры, Защищая тебя, Революции город. За священное Марсово поле, за Смольный И за каждую горстку земли твоей вольной. Ленинградский боец — это мужества имя, Пусть гордятся потомки отцами своими. Вы легендой покажетесь будущим людям. Никогда мы кронштадтских ночей не забудем!

В районе Стрельни и Петергофа фашистские дивизии прорвались к Финскому заливу. Теперь враг находился совсем близко от Кронштадта.

Для защитников города-крепости Петергоф был не просто одним из прекрасных пригородов Ленинграда. Позолоченная статуя Самсона, раздирающего пасть льву, славила Полтавскую победу. В довоенные годы в День Военно-Морского Флота моряки Кронштадта демонстрировали здесь свою боевую выучку.

Словно сказочные богатыри, лихо бросаясь со шлюпок с поднятыми над головами винтовками, по пояс в воде устремлялись участники показательных учебных десантов на петергофский берег.

«Ура балтийцам!», «Слава морякам!» — звучало в многотысячной толпе ленинградцев и гостей города, съехавшихся на морской праздник. Школьники, подростки с завистью и восхищением глядели на моряков, мечтая стать такими же.

Теперь петергофский Большой дворец, Константиновский и Львовский дворцы в Стрельне захвачены фашистами. Берега опутаны колючей проволокой. Замаскированные орудия бьют по кораблям и улицам Кронштадта. Кронштадтские форты ведут по ним ответный огонь.

С началом темноты и до рассвета над Петергофом мертвенно вспыхивают освещающие береговую полосу ракеты. Проносятся трассы пулеметного и автоматного огня.

В последних числах сентября, в одну из темных кронштадтских ночей, полковника Ворожилова и военкома Учебного отряда Петрухина вызвали в штаб Краснознаменного Балтийского флота.

Служба в Учебном отряде КБФ сдружила их, и сейчас, направляясь по вызову командующего, моряки беседовали о близких их сердцу делах.

Они явились немного раньше назначенного времени. Постояли во дворе штаба, закурили. За темной полосой залива угадывался настороженный Ораниенбаум, зловещими красными сполохами пожаров вырисовывался Петергоф.

Командующий флотом вице-адмирал Владимир Филиппович Трибуц поднялся навстречу пришедшим. Моложавый, быстрый, он широко ступал по ковровой дорожке своего кабинета. Серые ясные глаза глядели проницательно и спокойно.

Крепко пожав руку командиру и военкому, Трибуц пригласил их сесть.

— Мы вызвали вас сюда, товарищи, по неотложному делу. После взятия немцами Петергофа обстановка на этом участке фронта очень осложнилась. Товарищ Фрумкин, прошу вас, доложите, — обратился вице-адмирал к начальнику флотской разведки.

— У Петергофа, по нашим данным, стоят первая и двести девяносто первая пехотные дивизии, полк СС, танковая бригада и артиллерийские части. Командующий группой «Север» фон Лееб поставил перед ними задачу выбить из Ораниенбаума отступившие сюда части Восьмой армии и морскую пехоту.

Член Военного совета Николай Константинович Смирнов также присутствовал здесь. У его глаз лежали тени от бессонных ночей. По-вологодски окая, Смирнов сказал:

— Восьмая армия измотана в боях, фашисты жмут что есть силы. Форты Красная Горка и Серая Лошадь помогли армейцам закрепиться. Мы должны удержать Ораниенбаумский плацдарм.

Адмирал, затянувшись папиросой, порывисто встал:

— Перед нами стоит важная боевая задача: Военный совет Ленинградского фронта приказал высадить тактический десант. Ораниенбаумский плацдарм и полоса обороны КБФ — это часть общей круговой обороны Ленинграда. Конечная задача десанта — рассечь петергофский «клин» и помочь Восьмой армии, находящейся в Ораниенбауме, соединиться с нашими частями под Ленинградом возле Урицка. Не скрою, дело опасное. Мы посоветовались и решили поручить руководство этой операцией вам, друзья, — сказал комфлота, обращаясь к Ворожилову и Петрухину. — Формируйте отряд, отбирайте людей по вашему усмотрению. Орлов отбирайте.

— Балтика орлами славится, — заметно обрадованный, ответил Андрей Трофимович. — Не подведем, товарищ командующий!

Петрухин благодарно взглянул на комфлота. Трибуц, уловив этот взгляд, сказал Ворожилову:

— Лучшего комиссара, чем Петрухин, вам не подобрать. Я слышал, вы с ним давнишние друзья.

— Так точно!

— Очень хорошо. А теперь обсудим детали.

Разговор продолжался долго. Уточнялось все: количество людей, вооружение десанта, средства высадки…

Выйдя из штаба флота, Ворожилов и Петрухин несколько минут молчали. Велика была мера ответственности, сроднившая их. Обняв Ворожилова за плечи, Петрухин произнес:

— Ну вот, Трофимыч, а ты горевал, что нет работы настоящей. Да ее, этой работы, на всех хватит.

В эти дни в Учебном отряде, на кораблях, на кронштадтских фортах, в Военно-политическом училище шел отбор моряков в отряд полковника Ворожилова.

Зачисляли только тех, кто сам просил об этом. Желающих было много. Ворожилову, Петрухину, командирам и политработникам подразделений, откуда шел поток добровольцев, предстояло отобрать лучших — самых дисциплинированных, физически сильных.

Рослые, мускулистые… Были среди них и спортсмены, имевшие разряды по боксу, гребле, плаванию.

Гудели коридоры Учебного отряда, гремели подковки ботинок по цементному полу. В кубриках пела гитара, заливалась гармошка. Моряки окликали своих знакомых.

Многих прибывших в те дни в Учебный отряд Ворожилов и Петрухин знали лично. И не мудрено. Ведь отряд был кузницей кадров флота. Теперь комендоры, электрики, минеры, обучавшиеся здесь, становились морскими пехотинцами.

Никто еще не знал, какие боевые задачи будут поставлены перед ними, но каждый уже видел себя десантником, идущим па фашистов, в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами, с высоко вскинутой над головой гранатой, как ходили на врага матросы в гражданскую войну.

В одном из кубриков Северных казарм своей «коммуной» обосновались моряки, посланцы корабля, имя которого известно всему миру. На черных ленточках бескозырок сняло гордое «Аврора». Они прибыли в Кронштадт из Ораниенбаума.

Лучших своих людей направил на сухопутье легендарный крейсер. Они были разного возраста. Александр Андреевич Афанасьев — ленинградец, командир отделения котельных машинистов, родившийся в девятисотом, и ровесники Октября Павел Токарев, сигнальщик Сергей Рябчиков и совсем юный Иван Доронин — марсовый. Вместе с ленинградцами сюда пришли башкир Александр Гурентьев, волжане Саша Копнин, Семен Еремеев, Василий Яшин, украинцы Григорий Белик, Виктор Колотько и уроженец славного города Владимира Николай Солнцев.

— Здравствуй, Веселовский! И ты тоже здесь? — окликнул политрук Василий Ефимов своего тезку, комендора с форта «Обручев».

Ефимов хорошо знал этого долговязого парня с жилистыми сильными руками, копной русых волос, падавших на чуть рябоватое, широкоскулое лицо.

Веселовский был ленинградцем, до призыва на флот работал водопроводчиком. Ефимов запомнил его еще новобранцем, стриженным под нулевку. Когда другие после трудного строевого учения, придя в казармы, валились на койки, этот только посмеивался.

«Что, думаешь, в пехоте легче? — подтрунивал он над соседом по койке. — Теперь мы в Балтфлоте, да еще Краснознаменном.! Тут надо плясать от радости. Гляди, — указывал он на бескозырку, — сколько букв, и все золотом горят!» Большие карие его глаза улыбались.

На других льняные хрустящие робы топорщились, а он словно влит был во флотскую форму.

Веселовский много читал, в ротной Ленинской комнате был частым гостем.

Ефимов тогда сразу выделил его. «Комсомолец, ленинградский мастеровой! Будешь в роте агитатором».

— Так зачем пожаловал? — спросил Ефимов своего крестника, служившего теперь, после окончания Школы оружия, на форту.

— Насилу получил увольнение, отпросился, чтобы забежать к вам. Ребята говорят, у вас набирают народ в какую-то боевую операцию. Я тоже записался. Да не знаю, отберут ли. Замолвите слово за меня Бате.

— Попробую, — сказал политрук.

Ефимов знал, что у Веселовского были не только поощрения, но и взыскании. Помнил, как во время войны с белофиннами Василии просил, чтобы его послали на фронт. Не отпустили. И тогда этот сорви-голова без разрешения сбежал с моряками-разведчиками на штурм линии Маннергейма.

Его вернули, дали пять суток гауптвахты.

Теперь он стоял перед Ефимовым, повторяя:

— Товарищ политрук! Честное слово, не подведу! Уговорите полковника.

А Ворожилов тем временем принимал только что прибывших в Северные казармы добровольцев-краснофлотцев с Морского завода.

В его цехах вместе с кадровыми рабочими латали броню, ремонтировали оружие моряки, специалисты, списанные с кораблей, погибших или тяжело израненных в бою.

«Николай Мудров, — читал Ворожилов направление, — ружейный мастер».

— Так, значит, и сам неплохо стреляешь?

Перед ним стоял высокий, мускулистый парень с пристальным, цепким взглядом. «Комсомолец, был в Особой стрелковой бригаде морской пехоты, оборонял Таллии», Мудрову так хотелось рассказать этому впервые увиденному им, немолодому, с морщинками у глаз человеку обо всем, что он выстрадал, что перенес.

Тонул… Да, тонул после того, как с верхней палубы транспорта «Казахстан», где Николай стоял у пулемета, его швырнуло взрывом в воду. Рядом, захлебываясь, гибли товарищи.

До сих пор чувствует он, как намертво сжал брошенный с тральщика конец. Даже тогда, когда моряки подняли его на корабль, он не мог разжать пальцы.

«Казахстан», несмотря на то что фашистская бомба разорвалась в машинном отделении, удалось спасти.

И о том, сколько раз подавал Мудров рапорты с просьбой послать на фронт, ему хотелось рассказать Ворожилову.

Но он молчал и только глядел на командира.

— Откуда родом?

— Из Калининской области, село Красный Холм.

— Там, кажется, у вас леса?

— Да еще какие! Отец и я охотники.

— Это хорошо, — одними глазами улыбнулся Ворожилов. — Охотникам и у нас найдется работа. Да и зверь крупный…

Николай Мудров понял: его просьба удовлетворена!

А в это время комиссар Андрей Федорович Петрухин знакомился с зачисленными в разведвзвод отряда добровольцами-моряками с минного заградителя.

У этого минзага была особая, необыкновенная история.

Построенный на верфи в Копенгагене, корабль предназначался для смотров, увеселительных прогулок царя и его семьи. Тогда он назывался императорской яхтой «Штандарт».

После революции корабль сменил не только название. Он был модернизирован, перевооружен и стал минным заградителем; в Отечественную войну вступил в полной боевой готовности.

Командовал минзагом капитан второго ранга Николай Иосифович Мещерский, бывший князь, принадлежавший к числу тех молодых офицеров царского флота, которые с первых дней Октября перешли на сторону восставшего народа.

Невысокий, с лицом, обветренным от долгого пребывания на мостике, Мещерский был истым моряком. Служить под его началом для молодых балтийцев считалось честью.

В сороковом году минный заградитель вместе с другими кораблями Краснознаменного Балтийского флота пришел в Таллин. Как только над башней древнего Вышгорода взвилось огромное красное полотнище, минзаг с большого рейда вошел в гавань столицы Эстонской Советской Социалистической Республики.

Молодой украинский рабочий, ныне краснофлотец, Павел Добрынин был среди тех, кто плечом к плечу с эстонскими трудящимися утверждал Советскую власть в Прибалтике.

Год службы на минзаге стал для него годом нелегкой школы.

Знания, полученные в Кронштадте, Павел применял на практике быстро, умело.

В июне минный заградитель стоял на малом ремонте в Лиепае. Здесь и застала Павла Добрынина война.

Теперь на корабль вместо учебных были погружены боевые мины. «Минировать воды фарватера Финского залива — оградить Ленинград от вражеских кораблей!» — таков был приказ командования.

Умение владеть оружием, быстрота, сноровка — все, чему требовательно и любовно обучали командиры, пришло на помощь.

Когда минный заградитель успешно выполнил первое боевое заданно и пришел в Кронштадт, Николай Иосифович Мещерский представил к награждению группу особо отличившихся моряков.

Десять человек с минного заградителя были направлены теперь Мещерским для участия в десанте.

Для Добрынина, так же как и для его верных дружков — Ивана Круташева, Ивана Музыки, Николая Гаврика и других минзаговцев, отобранных в десант, Учебный отряд был знакомым, родным.

Это сюда по путевке комсомола прибыл из Харькова рано потерявший отца слесарь трамвайноремонтного парка Добрынин. Осенью 1939 года он был зачислен в Кронштадтскую школу оружия имени Сладкова.

Павел высок, широкоплеч. Густые брови над зоркими чуть прищуренными глазами, мягкий овал подбородка на плечах синий воротник, на бескозырке по ленточке золотом: «Учебный отряд КБФ». Из горла рвется, стремясь слиться с дружными голосами товарищей, песня — задорная, матросская:

И сказал я Нюрке черноокой: — Нюра, иду я в моряки.

Вот и сбылась твоя мечта, Паша. Выше голову, тверже шаг, кронштадтский моряк Добрынин!

Петрухин переводил взгляд с одного лица на другое.

— Товарищи! — сказал он. — Положение вы знаете. Враг рвется к Ленинграду. Мы будем выполнять опасное задание. Готовы ли вы к нему?

По огонькам, вспыхнувшим в глубине глаз, по молчаливым кивкам комиссар понял, что получил ответ, которого ждал.

В тот же день вечером, когда Павел вышел к воротам покурить, неподалеку, у Северного вала, он заметил мальчонку. Тот подошел к краснофлотцу и негромко сказал:

— Дяденька, я вас попросить хочу. Подарите мне… брюки. Не пожалеете?

— Зачем тебе?

Мальчик нс ответил. Только повторил:

— Прошу вас, подарите…

В голосе мальчика было что-то заставившее Добрынина внимательно посмотреть на него. Подросток лет двенадцати-тринадцати. Одет просто. Длинные брючки, курточка какая-то. Из-за того, что голова мальчика, ничем не покрытая, была опущена, лица не разглядеть. Добрынин не смог потом объяснить, отчего его сердце так сжалось. Он велел пареньку подождать. В казарме вытащил на вещевого мешка новые, очень хорошего сукна брюки. Они были сшиты на сбереженные деньги. «Когда демобилизуюсь, приеду в родной Харьков в таком клеше — все рты пораскрывают!..»

— На, возьми!

Мальчик испытующе поглядел на Добрынина, принял протянутый сверток, подержал в руках и вернул.

— Ты чего?

Боясь, что моряк рассердится или, может быть, уйдет, мальчик торопливо заговорил:

— Дяденька, спасибо! Мне не брюки нужны. Я хотел проверить, какой вы есть. Я хочу вам подарить свою самоделку. Вот, возьмите, дяденька, может быть, вам сгодится. Возьмите. Пусть он будет с вами, пусть ваш будет…

И, круто повернувшись, убежал, оставив в руках Добрынина самодельный нож. Ручка ножа была с цветным фибровым набором, хорошо отшлифована.

Добрынин возвратился в казарму.

Совсем не бывал в Кронштадте до формирования десантного отряда другой его участник — Алексей Степанов. А ведь он родился невдалеке — в Старом Петергофе.

Отец Алексея, железнодорожник, отработал в этих местах тридцать пять лет. До войны служил дежурным слесарем на участке Ленинград — Ораниенбаум.

Алексей, как и все петергофские мальчишки, любил дворец, старинный парк. День открытия фонтанов был как бы и его личным праздником. Но особенно нравилось ему с прибрежных камней следить за стремительным движением военных катеров, мчавшихся по направлению к Кронштадту.

Незадолго до начала войны, закончив школу, Алексей определился на Кировский завод в Ленинграде. Он привык ездить в город ранними поездами. Подружился с товарищами, привязался к пожилому мастеру, своему наставнику и учителю.

Когда началась война, старший сказал молодому:

— Леша! Пойдем воевать.

Они вступили в Кировскую дивизию народного ополчения. Дивизия мужественно сражалась на близких — ох каких близких! — подступах к Ленинграду.

После кровопролитных боев кировцы, среди которых был и Степанов, в конце августа вернулись в Ленинград

В райвоенкомате Алексея Степанова направили во флотскую разведку.

В прифронтовой полосе возле Ораниенбаума будущих разведчиков обучали топографии, немецкому языку. После нескольких успешно выполненных заданий в тылу врага их включили в состав кронштадтского десантного отряда.

Перед отправкой в Кронштадт разведчиков собрали в ораниенбаумском Китайском дворце. Еще недавно Алексей был здесь со школьной экскурсией.

Тускло поблескивал под матросскими ботинками дворцовый паркет, по которому прежде разрешалось ходить лишь в войлочных тапках.

Леша вспомнил — здесь однажды, во время школьной экскурсии, стояла Таня Голубева, девочка из класса, которая ему очень нравилась.

Теперь в зале не было больше картин, старинной мебели. Только птицы на шелковых тканых обоях по-прежнему взмахивали золотисто-зелеными крыльями.

Разведчиков проинформировали:

— Вам придется высадиться в тыл врага, может быть в Петергоф…

Больно кольнуло сердце. Ведь прощаясь с матерью, Алексей говорил:

— Мама! Петергоф мы не сдадим.

…Приземистый, пыхтящий низкой трубою буксир доставил разведчиков в Кронштадт.

Им выдали бушлаты с нашитыми на спину белыми полосками. Надо, чтобы те, кто пойдет вслед, знали, что впереди свои. Десантникам по списку раздавали винтовки, уже послужившие, видать, не одному поколению балтийцев. Моряки получали гранаты, ножи, патроны…

— Бери, братва, продпаек на три дня: консервы, сухари, плитки шоколада, спирт во флягах, махорку.

И вот уже партийные и комсомольские билеты в несгораемых шкафах, письма и фотокарточки близких оставлены товарищам. Моряки были рады, что пойдут в бой во флотской форме. Ведь незадолго до того, когда прошел слух, что десантников переоденут в армейское обмундирование, политрукам, командирам рот, самому Ворожилову не давали прохода. На каждом шагу ловили Батю. Порою забывая субординацию, называя его просто Андреем Трофимовичем, просили:

— Ведите нас в бой только во флотском.

Ворожилов не мог сам принять такое решение. Только после согласия Военного совета флота он сказал своим бойцам:

— То, о чем вы просили, выполнено. Верю, не опозорите нашу форму, честь флота. Каждый из вас должен сдержать слово, данное Родине.

Флотская форма! Бушлат цвета черной ночи, золотые пуговицы на нем — как звезды. Бескозырки, мичманки. Сколько дорогого связано с вами и с тобой, полосатая тельняшка! Разве изменят вам моряки в свой грозный, в свой, может быть, смертный час?!