— Ей нужна её кукла! — постаревший от переживаний, большой грузный мужчина вышагнул из палаты. Холодный запах болезни выплеснулся за ним и растаял в воздухе.

Нарядная дама всплеснула руками:

— Скажи, что игрушки в палату нельзя, врачи запрещают. Придумай что-нибудь, Олле!

— Она знает, что скоро… — мужчина тяжело сглотнул. — И хочет куклу. Где её вещи, Альма? Сейчас же поеду и заберу.

— Ты так устал, милый. Давай, я принесу тебе кофе? — промурлыкала дама.

— Что с игрушками нашей дочери? — помедлив, произнес Олле.

— Когда ты ушёл к своей шлюхе, я вынесла к контейнерам все барахло. И подарки тоже. Ида не вспоминала…

— Она с трех лет не расставалась с куклой! Она боялась темноты, понимаешь? А ты впустила страх в её сны.

— Ещё скажи, что это я виновата в болезни Иды. Я, а не твои измены, враньё, предательство!!!

— Мама! Мамочка! — еле слышно раздалось из-за двери.

Олле с силой развернул бывшую жену и подтолкнул к двери.

— Ты нужна Иде! А я что-нибудь придумаю.

В городе осталось три антикварных магазина, торгующих ветхой отрыжкой времени. В тесных залах толпилась резная, изъеденная жуками мебель, матово отблескивали мутные зеркала, потемневшие картины затягивала паучья сеть кракелюр. Куклы там тоже были — томные фарфоровые красавицы в бархатных платьях и кружевных панталонах, деревянные умильные ангелочки, белотелые пупсы. И ни одной англичанки — тряпочной, кроткой Долли в расшитом чепчике. Вислоносый грек из «Лавки Древностей» развел руками — нет, не встречал. Посмотрите на «блошке», пройдитесь по сэконд-хендам, но вряд ли, вряд ли, скажу я вам, молодой человек…

На экране смартфона красовалось «not found». Заказать игрушку с Озона заняло бы три дня, ковры и палатки с рухлядью выносили на Перинную улицу по четвергам, сегодня кончался вторник. И ни один врач не скажет, будет ли Ида в сознании послезавтра. Олле знал, что он скверный отец, навещавший дочку хорошо если раз в месяц — слишком непросто вилось гнездышко новой семьи. Если он сейчас не найдет эту клятую куклу, то никогда себе этого не простит. Оставался последний выход…

Вилла стояла на том же месте, годы не изменили здание. Чуть приземистей стал фасад, шире раскинули ветви вязы и груши, ещё гуще разрослись сорняки. Могучую кованую решетку украшал огромный замок, но Олле помнил секрет. Неприметная калитка держалась на простецком засове, дорожку расчищали совсем недавно — значит хозяйка жива.

В тёмном доме светилось одно окно. Женщина сидела положив острый подбородок на руки и неотрывно следила за пляшущим огоньком свечи. Пламя очерчивало тугие косички, подхваченные лентами у висков. Настойчивый звон колокольчика не напугал её, не удивил.

— Доброе утро! Как любезно, что вы заглянули на чашку чая!

— Здравствуй… те, фрекен. Почему утро, если солнце едва зашло?

— Потому что! Стоит закрыть глаза и ночь куда-то девается. Наступает доброе утро… если конечно его не разозлить хорошенько. Знала я одного паренька в Лиссабоне — его звали Юхан и он подрабатывал разозлителем! Стоило часам в ратуше пробить полночь, он забирался на водонапорную башню и во всю глотку кричал про утро разные гадости!

— И помогало? — саркастически осведомился Олли.

— Нет конечно! С рассветом в Лиссабоне опять наступало доброе утро.

Хозяйка отступила в дом, давая гостю дорогу. Олле вгляделся в измятое, веснушчатое лицо, заметил беззубый рот и белёсые, жалкие волосы. Спина осталась ровной, туфли так же болтались на тощих ногах, а вот пальцы, удерживавшие подсвечник, уже немного дрожали.

— Погоди-ка… Сейчас узнаю — ты Олле-никогда-не-сяду-в-школе! Ты так не любил учиться, что стоял все уроки, чтобы после звонка сразу выскочить на переменку. Как поживаешь, благополучна ли твоя бабушка? — лицо хозяйки приобрело светский вид, она достала откуда-то веер и начала им обмахиваться.

— У меня нет бабушки, — нехотя улыбнулся Олле.

— Ай-яй-яй! А кому же ты пишешь письма в каникулы? Никому? Бедняжка, надо срочно накормить тебя плюшками! Знаешь, кто лучший в мире изготовитель плюшек?

— Мне нужны не плюшки, а помощь. Одна девочка потеряла любимую куклу. Она очень тяжело заболела, плачет и не может заснуть без своей Долли.

— И что же это за кукла?

— Простая, мягкая, очень старая. В кружевном чепчике и льняном платье, у неё нарисованное лицо, бантики на туфлях и пятно от вишни на юбке, — Олле вспомнил, как они с дочерью ели сочные ягоды, срывая их прямо с веток, и замолчал.

— Выпей чаю, приятель! Чай с плюшками — лучшее средство от всякой хандры.

Вслед за хозяйкой Олле прошел в большую захламленную кухню. Электричества не было. Хозяйка заметалась, зажигая одну за другой разноцветные свечи в самых невообразимых подсвечниках — горшках, вазах, треснувших блюдцах, консервных банках с выцарапанным узором. Откуда-то запахло тёплыми булочками с корицей — так аппетитно, что в животе заурчало. Олле покорно сел за пыльный стол, молча взял чашку чая и принялся за плюшки.

От сладкой сдобы и вправду становилось теплей на душе, тени метались по стенам, словно кадры из детского мультика. Даже песенка заиграла: ах мой милый Августин, Августин, Августин… мальчишкой, в августе он больше всего любил дождливые вечера. Валяться на чердаке слушать, как в шорох воды вплетается тяжёлый яблочный стук, мечтать о море, голубых островах и хлопанье мокрого паруса над головой. Из капитанов вырастают владельцы бензоколонок, из космонавтов бездельники, из робингудов — руководители корпораций. Олле тоже мечтал — а стал неплохим мерчандайзером и паршивым отцом. И, живя в двух шагах от моря, месяцами не находил времени послушать, как бьются о набережную серые волны.

— Просыпайся, приятель! Доброе утро вот-вот настанет.

Из распахнутого окна пахло пряным осенним садом, тихий свет колыхался над кронами. Солнце ещё не появилось, над землёй стояла белёсая дымка, из неё проступали рыжие и розовые цветы. Шустрый зверь — то ли кошка, то ли лиса — проскочил по дорожке, сшибая боком росу. Глухо ударилось оземь яблоко. Зашелестела листва, стряхнула ночную сырость, чужие сны. Где-то (в городе? В центре?) запел петух.

— Ещё чаю? — тоном салонной барышни спросила хозяйка.

— Нет, спасибо, благодарю. Я спешу, времени совсем мало. Долли нашлась?

— У моей тетушки в Калифорнии раз жила свинка Долли. Такая умная, что сама приносила газеты с почты. Но не могла удержаться и надкусывала спортивные новости — обожала футбол. Хочешь поиграть в мяч?

— Я СПЕШУ!

— Бежишь впереди стрелок, — хозяйка сердито встряхнула косичками и почесала нос. — Марш отсюда. Как пойдешь — погляди под старым пнём у ворот. Под старыми пнями иногда попадаются интересные вещи!

Покрытая крупной росой трава скользила под туфлями, Олле упал прямо в грязь. Но его это не остановило. Под вторым от калитки пнём отыскался лёгкий свёрток с чем-то мягким внутри. Прижимая к груди находку, Олле помчался в больницу. Остановился он лишь на минуту — на набережной — в крапчатый парапет бились волны и заунывные чайки орали о парусах.

…Новые гости упорно стучали в ворота, однообразно выкрикивая: отзовитесь! Отзовитесь или мы вызываем полицию.

Хозяйка поспешила навстречу в чём была — босиком, в огромной ночной рубашке, отделанной ветхим кружевом, с распущенными как у ведьмы волосами, небрежно прикрытыми драным чепчиком.

— Уважаемая фру! — начал один из гостей, мужчина в приличном до безобразия сером костюме.

— Фрёкен, — поправила его хозяйка. — Девочки не выходят замуж!

— Уважаемая фрекен! Вы опять не впустили фру Ёнссон из «Домашней помощи», мотивировав это штормом вокруг усадьбы.

— Да, припоминаю. Поднялся сильный ветер, в воздухе просто мелькали вилы, грабли и садовые тачки. А флюгер так крутился, что спица перегорела, и петушок улетел. Не встречали? Медный маленький петушок с царапиной на крыле?

— Уважаемая фрекен! Вы воспрепятствовали герру Блуму из «Электрической компании» проникнуть в вашу усадьбу и наладить работу счётчиков. Вы выкинули его через забор, фрекен!

— Блум — скверный мальчишка! Он нацелился запустить руку в мой чемодан и назвал меня старой крысой! Я хотела его отшлёпать, но решила отправить домой к мамочке — пусть Блума оставят без сладкого.

— Эрик Блум почтенный уважаемый человек, у него безупречный послужной список. Постыдитесь, фру…

— Фрекен, — с невинной улыбкой поправила хозяйка. — Всё ещё фрекен.

— Уважаемая фрекен издевается над вами! — вступила в разговор невозмутимая дама в белом плаще. — Уважаемая фрекен прекрасно знает, что дело о её дееспособности через три недели будет рассматриваться в городском суде. Социальные службы подали прощение об опеке. И если уважаемая фрекен будет по-прежнему валять дурочку, её ждет комфортабельный дом престарелых со всеми удобствами.

— А я могу взять с собой господина Нильсона? — поинтересовалась хозяйка.

— Это ваш муж? Партнер?

— Это её обезьяна. Дохлая обезьяна. — процедила дама.

— Нет? Тогда я никуда не поеду, — хихикнула хозяйка. — До свиданья, спасибо, что навестили.

…Пока я вышвыриваю незваных гостей за ворота и плачу золотом, бояться нечего.

У хозяйки хватало дел. Нужные вещи бесприютно валялись по городу, мокли под дождём и выцветали от солнца. За одними потом кто-нибудь приходил, другие годились для подарков, третьи с некоторым сожалением приходилось потом выбрасывать — места для всех потрепанных жизнью манекенов, одиноких калош и пожилых чемоданов не хватало даже на вилле. Старые книги хозяйка относила приятелю-греку, а он дарил ей огромные, отполированные морем раковины. Бисер и пуговицы доставались говорливой тетушке, рукодельнице с Перинной улицы, инструменты забирал Расмус-бродяга. Мишек, кукол, самосвалы и грузовики она раздавала детям. Вот только с каждым годом всё трудней становилось отыскать для игрушек хорошие руки. Мальчики и девочки взрослели раньше, чем становились большими. Старушке Долли удивительно повезло — малютка Ида ещё любила её.

Улицы городка пахли бензином и яблоками, на плитках мостовой ещё виднелись следы дождя. Маленькая тележка хозяйки поскрипывала и подскакивала на выбоинах, широкая юбка, сшитая из лоскутов, мела землю.

— Как вы элегантно одеты! — незнакомая девица щёлкнула смартфоном и подскочила полюбоваться, протянула любопытные руки к пышным оборкам. — Изумительный образец бохо-стиля! Подскажите, кто ваш модельер!

— Я, — подмигнула хозяйка. — Я изобрела «бохо».

— Вот это удача! — девица снова нажала на кнопочку, выбирая удачный ракурс. — Мадам, вы изумительно сохранились для ваших лет! Скажите, правда ли «бохо» — производное от «бохемиан», стиль цыган?

— Нет конечно! Если развернуть полотно тончайшего батиста и в безлунную ночь высоко-высоко подбросить его при восточном ветре, то раздастся звук «боххх» — тихий вздох очарованной ткани. Послушай, как шуршат твои юбки, рассекая лавандовые поля, как струятся по ветру ленты…

— Прекрасно, мадам! Когда планируете новую выставку?

— В день святого Прогульщика, после полдника.

— Обязательно забегу взять у вас интервью!

— Ты мне веришь? — удивилась хозяйка.

— Конечно! Все-все-все записала и вставлю в статью. Бог говорит «боххх». Я лучшая!

Девица исчезла раньше, чем хозяйка пришла в себя от удивления. Что за странные люди появляются в городе!

Худенький мальчик на остановке трамвая выглядел одиноким и очень заброшенным. Он безостановочно жал на кнопки электронной игрушки, облизываясь от волнения.

— Послушай, ты страшно болен! — обратилась к нему хозяйка. — У тебя острая конфетная недостаточность и нехватка клубники со сливками. Хочешь, исправим это?

Мальчик не сказал ни слова, только вжался в скамейку и втянул голову в плечи.

— Погляди, какая чудесная катушка из-под зеленых ниток! Её можно вертеть на карандаше и надеть на бечевку, сделать колеса для корабельного орудия или барабан для подъёмника. Попробуешь?

Вздрогнув, мальчик промычал: ннннеее.

Хозяйка задумчиво дернула себя за косичку. Потом запустила руки в тележку и достала кое-что интересное. Воздух заполнили красные шарики, яблоко, сломанный телефон и голова пупса. С удивительной ловкостью хозяйка перебрасывала предметы у себя за спиной, отбивала локтями, коленками, даже носом. В блеклых глазах мальчика заискрилась робкая тень веселья, он попробовал улыбнуться, но тут же сник. Из часовой мастерской вышла строгая пожилая фру в твидовом костюме и золотых очках. Осенний листок коснулся было её завитых, безупречно уложенных волос, устыдился и упал наземь.

— Баабушка, помоги! — противным голосом закричал мальчик. — Злая старуха хотела меня увести, предлагала конфеты и всякий мусор! Я не виноват!

— Привет, Анника! Как поживаешь? — весело спросила хозяйка. — Кажется, моя пилюля на тебя не подействовала?

Они устроились в уютном кафе у окна — чтобы видеть, как подступающий дождь брызгает на стекло, а люди раскрывают зонты, словно надеясь улететь подальше от непогоды. Чёрный кофе в крохотных чашечках изумительно пах, миниатюрные пирожные казались кукольными. Мальчик Калле — самый младший из внуков фру Анны — набил рот и уставился в телеэкран, одним глазом косясь на причудливую подругу бабушки. Официантки тоже посматривали неодобрительно, но молчали. У хозяйки разболелась нога, она ёрзала по диванчику, пытаясь устроиться поудобнее и при этом внимательно слушать. Муж фру Анны скончался три года назад, ей поставили скверный диагноз, но лечение помогло. Старшая дочь — региональный директор, младшая — преуспевающий офтальмолог, внук — не этот, а Каспер, — последний год в колледже, снимался в рекламе, для молодежной моды, оплатил почти всё обучение, но налоги так высоки… Двое самых долговязых налогов перегородили улицу, нахально сверкая кожаными боками. Один дёрнул из асфальта фонарный столб, другой ухватил телефонную будку. Верзилы собрались поиграть, но такую игру не разрешили бы и на Веселии. Ухватить одного за пояс, придержать и второго — будете ещё хулиганить, гадкие налоги, будете, будете?

— Будете ещё кофе или подать вам счет? — брезгливо осведомилась официантка. — Столик заказан на полседьмого.

Задремавшая было хозяйка открыла глаза и увидела, что Фру Анна достала кредитку:

— Я заплачу. Золота здесь не берут.

— Расскажи, как там Томми?

— Герр Томас Сеттергрен здоров и прекрасно себя чувствует. Перевыборы прошли успешно, сел в кресло мэра на третий срок. Разорвал очередную помолвку — корыстная невеста покусилась на его миллионы. Пополнил коллекцию новым антиком из Стамбула. Единственный сын — в Христиании, курит травку, живёт в сквоте, рисует бабочек и знать не желает отца.

— Он не спрашивал обо мне?

— Нет, ни разу.

Обниматься на прощанье давно не принято. Фру Анна ухватила за руку сонного внука и исчезла в трамвае. Тележка хозяйки залязгала дальше по мокрым плиткам — клип-клап. Оставалось заглянуть ещё в одно место — добропорядочные жители обходили квартал Хюсбю стороной, а она любила веселый народец с кожей всех оттенков свежего шоколада. Её давно уже не пытались грабить — серьёзные парни, увешанные блестяшками и оружием, первым делом учили заезжую шпану не подходить к седой маджнуне и никогда с ней не спорить. Громогласные отцы и хлопотливые матери относились к хозяйке любовно, угощали лепешками, персиками и ужасно наперченным мясом. А детишки обожали и её саму и тележку, полную волшебных вещей. Золотых колокольчиков родичам Момо больше не перепадало, но почти совсем новым куклам, ярким грузовикам и футбольным мячам они радовались так же бурно, как и островитяне. Стоило запустить в воздух пестрые шарики, как чумазые малыши собирались в кружок и бешено аплодировали, пританцовывая от счастья. Ещё лет десять назад хозяйка без устали подбрасывала в воздух визжащую детвору. Теперь ей лучше давались фокусы.

Этим вечером квартал Хюсбю полнился звонким смехом, восторженными возгласами. Обычно здесь дребезжала и перекатывалась заунывная музыка, раздавалась многоязычная брань, плакали малыши, вопили женщины. У хозяйки не хватило времени удивиться — она всё ещё была любопытна. Торопя тележку, вдруг ставшую неуклюжей, она поспешила на звук. И чуть не споткнулась.

Посреди улицы шлёпала по мокрым листьям дочерна загорелая синеглазая девочка лет десяти с выгоревшими волосами цвета соломы. Из одежды на девочке, несмотря на прохладу, были синие шорты, кожаная жилетка на голое тело и браслеты почти до локтя. Смуглая рука сжимала толстый брезентовый поводок. На поводке шел лев. Точнее, ещё котенок, лапастый и кругломордый. Но показывал зубы, порыкивая на толпу, он вполне по-взрослому.

Одним прыжком хозяйка оказалась на пути удивительной парочки — только косички подскочили. Присела на корточки, протянула львёнку раскрытую ладонь. Звереныш огрызнулся, потом шумно втянул воздух и понюхал протянутую руку.

— Если ты меня укусишь, то и я тебя укушу. А будешь паинькой — получишь кое-что вкусное. Твой лев любит косточки? — обратилась хозяйка к девочке.

— Ещё бы! Не ложится в постель, пока не получит хорошей, сахарной кости. Я тоже люблю погрызть косточки, но мама не разрешает — говорит, мы уже не в Африке.

— Ты бывала в Африке? — удивилась хозяйка.

— Я там родилась. Ты разве не читаешь газет?

— Нет, представь себе. Целых два раза ходила в школу, но до сих пор не научилась читать.

Лицо хозяйки сделалось таким виноватым, что девочка рассмеялась.

— И я не ходила в школу. Мои мама и папа фотографировали диких зверей в саванне, я росла с леопардами и гиенами, и училась охотиться, а не скучным буквам. Мои друзья, Зои и Химба, переехали сюда из Намибии, и мы с Бваной собрались навестить их. Давай ты дашь львенку косточку, и мы пойдем. Уже пора, папа будет сердиться!

— Все папы сердятся, когда дети опаздывают, — хозяйка лихорадочно раскапывала содержимое тележки — стеклянный шар со снегом и домиком, акулий зуб на цепочке, золотая монета — не то. — Когда мы с папой попали в ко-ра-бле-кру-ше-ни-е и оказались на необитаемом острове, я однажды пошла за кокосовыми орехами. Только влезла на пальму — внизу крокодил, с воттакими зубищами! Я семь раз кидалась в него кокосами, пока не попала по голове! А папа на меня ужасно рассердился — почему не попала с первого раза? И поставил в угол пещеры на целые полчаса.

— Ну ты и врушка, а ещё бабушка! — укоризненно покачала головой девочка.

— Я? — захлопала ресницами хозяйка. — Да, я преувеличила. Зубы были не воттакущие, а воттакие. И вообще крокодил не пришел. А кораблекрушение было по правде. Нашла!

На морщинистой ладони хозяйки оказалась большая, сверкающая жемчужина. Девочка ахнула от восторга, обитатели Хюсбю дружно присвистнули и зацокали языками.

— Возьми, это жемчуг с Веселии. Им так здорово играть в шарики.

— Спасибо! На!

Девочка протянула хозяйке браслет из слоновой кости. Он едва налез на веснушчатую старую руку.

— Ты уже сделала мне подарок, охотница. Скажи, как тебя звать?

— Типпи. Типпи из Африки. А тебя?

Лязг трамвая заглушил имя.

Дорога домой оказалась совсем лёгкой. Повеселевшая хозяйка прыгала через лужи к вящему ужасу запоздалых прохожих и перекидывала тележку из руки в руку. День задался, да что там день — год! Годы… Знакомые собаки смотрели хозяйке вслед и задумчиво тявкали — разве можно взрослому человеку вести себя как дурашливому щенку?

Кто-то успел побывать на вилле. Ощупав засов, хозяйка почувствовала — он не заперт, а едва задвинут. Палую листву на дорожке топтали чьи-то неуклюжие ноги, консервную банку со свечкой отшвырнули пинком. Приподняв тележку, хозяйка на цыпочках подкралась к дому. А вот и гость!

Белый призрак выплыл из тени грушевых деревьев и гнусаво расхохотался, потрясая невидимыми цепями. Не задумываясь особо, хозяйка запустила руку в тележку. В потустороннего гостя полетел драный сапог. Глухой удар, обиженное ойканье — из-под простыни (снятой с хозяйкиной веревки, конечно же) показался толстенький старичок, лысый и хмурый.

— Я так не играю! — недовольно пробормотал он.

— На обиженных воду возят, — довольная хозяйка показала гостю длинный язык. — Твои фокусы видно аж из Стокгольма, в следующий раз лучше спрячешься. Не дуйся, пошли пить чай. У меня и плюшки поспели и варенья целый погреб наварен.

— А приторного порошка не найдется? — осторожно поинтересовался гость.

— Есть конфеты и шоколад, — хмыкнула хозяйка.

— Ты не будешь мне вместо родной матери?

— Нет конечно. Я слишком молода для таких глупостей.

Хозяйка накрыла чай на веранде. К ночи дождь стих, показался ломтик луны, подуло теплом — ветер переменился. Бродячие коты кружили под ногами, требуя ласки и угощения. Гость прихлёбывал чай из блюдечка, шумно лопал варенье прямо из банки, пробовал шутить, но смеяться никому не хотелось. Наконец хозяйка не выдержала.

— Карлсон, у нас проблемы? Давай, рассказывай.

— Они сломали мой домик. Мой чудный уютный домик, вместе с крышей, трубой и самой столетней пятиэтажкой. Прощай, маленький одинокий петух, прощайте сушеные вишни и тысяча миллионов паровых машин.

— Твой домик ломали уже три раза. Дальше!

— В магазинах перестали продавать правильный шоколад и леденцы на палочке. Даешь продавцу пять эре и получаешь одну противную конфетенку, а не кулёк сладостей.

— На пять эре давным-давно даже фантика от карамельки не купишь. Дальше!

— Я приехал сюда на такси.

Хозяйка уронила чашку. Облитый чаем кот взвыл и ретировался в кусты. Карлсон утер перемазанное вареньем лицо и повторил:

— Я приехал сюда на такси. Разучился летать.

— Как?

— Просто. Проснулся однажды утром и понял, что кнопочка не работает. Я пенсионер, нелепый и никому не нужный.

— Ты мужчина в самом расцвете сил! — возразила хозяйка.

— Нет. Я устарел, как пластинки и парусники. Дети больше не смотрят в окна и не слышат шума пропеллера. Они не грустят о настоящих щенках, требуя на Рождество электронную «как живую» игрушку! Им запрещено лазать по крышам, устраивать переполох и разговаривать с незнакомцами. И не дай бог проговориться, что в гости летает маленький толстенький человечек с пропеллером — станут пичкать лекарствами для послушания. Слышала про такие?

Хозяйка поморщилась.

— А ещё я повстречал Малыша. Няня каждый день возит его коляску в парк и назад. Малыш седой, он давным-давно не встает и ни с кем больше не разговаривает. Только смотрит на небо и шевелит губами, совсем беззвучно. Он обещал, что не будет взрослым!!!

— И постарел. Да и мы с тобой на юнцов не похожи. Но я решила, что стану старой в тот день, когда разучусь прыгать на одной ножке. А этого никогда не случится!

— Ты нужна им? — с надеждой прошептал Карлсон.

— Томми и Аннике? — спокойно переспросила хозяйка. — Нет, давно нет. Они почтенные жители мирного городка. Но ведь есть и другие люди. Не все становятся взрослыми, вырастая. И не все растут паиньками. А малышня из Хюсбю вообще не желает ходить в школы. ….Знаешь что?

— Ммм? — спросил Карлсон, запуская ложку в новую банку варенья.

— Перебирайся на виллу. Уютная крыша, прекрасный сад и никаких серьёзных господ в серых костюмах. Устроим представление — помнишь, ты жонглировал булочками? Прогуляемся к парку на островах — в дуплах дубов и вязов попадаются удивительные вещицы. А когда надоест все на свете — перемажемся в джеме и подеремся подушками! Или каждый уйдет в свой угол — считать слонов, пока не соскучится.

— Мммм! — ответил Карлсон.

— Вдвоём нас отсюда не выкуришь. А потом и другие подтянутся.

— Устроишь дом престарелых для книжных детей?

Хозяйка ответила грубым жестом.

— Что тогда?

— Мы с тобой чуть не сели в ловушку для взрослых. Будто однажды наступит день — и чудеса кончатся. Ты окажешься для них слишком старым, слишком усталым, слишком серьёзным. Ни один человек на свете не захочет слушать твои истории, играть с тобой, делать глупости. Книжку поставят на полку, чтобы больше не открывать.

— Так и есть, — вздохнул Карлсон и слизнул со щеки варенье.

— Это пыль. Просто пыль на стекле. Чем больше пыли, тем противнее мир вокруг, тем меньше смотришь по сторонам, пригибаясь к земле. Перестаёшь радовать и тебе больше не радуются, считаешь золото — и чемодан пустеет. А на самом деле чудеса никуда не девались — ты их не видишь, а они есть! Понимаешь?

— Почти.

— Сегодня я встретила настоящую девочку. Босую, лохматую, вредную и веселую, с настоящим живым львом на настоящем поводке! Её никто не придумал, она гуляла по улице сама по себе. А не загляни я в гетто — никакой Типпи бы со мной не случилось.

— Честно встретила?

— Не поверишь — да!

— Хорошее имя, — заявил повеселевший Карлсон. — Как ты думаешь, Типпи захочет подружиться с мужчиной в самом расцвете сил?

— Не знаю. Зато уверена — в городе полным-полно мальчиков и девочек. Не все разучились смотреть в окно. И по крайней мере одна малышка скучала без своей старой куклы.

— Дай подумать… Мне кажется, на вилле очень уютная крыша. И печная труба на ней есть и луну хорошо видно. Жаль до улицы далеко и шалить будет трудновато, но я что-нибудь соображу.

Довольный Карлсон нажал на кнопку посреди живота. Пропеллер затарахтел — сперва тихо, потом сильнее.

— До Стокгольма и назад. Прилечу — займусь домиком.

Хозяйка вопросительно посмотрела на гостя. Тот кивнул.

— Да. Я обещал вернуться.

…Мотор набирал обороты. Толстый смешной человечек поднимался в небо над засыпающим городом. Последний трамвай, дребезжа от усталости, ехал в парк, кто-то забыл на сиденье ящик с душистыми пряниками. Торопились с работы чересчур занятые взрослые, не дождавшись их засыпали в кроватках дочки и сыновья. Прайд котов с Королевской улицы заключал перемирие с псами Зеленой площади, вожаки отчаянно торговались за кафе и помойки. Большой грузный мужчина мерял шагами больничные коридоры — врач сказал, есть надежда. Счастливая Ида, вся в иголках и трубках, дремала, прижимая к груди старую Долли — ей казалось, что на тропическом острове она носится в салочки с негритятами, и без разрешения прыгает прямо в морской прибой. Львенок Бвана свернулся у постели любимой подружки и рычал, видя во сне много-много сахарных косточек. Господин Сеттергрен, уважаемый человек, мэр, заперся у себя в кабинете, пускал кораблики в дорогущем аквариуме, фальшиво напевая «Шагают шведские солдаты». На стене кабинета висел портрет веснушчатой девочки с нахальными косичками в разные стороны.

В тёмном доме светилось одно окно. Маленькая старушка в огромной ночной рубашке расплетала перед сном косы, поглаживала браслет из слоновой кости, неотрывно смотрела на раскаленный фитиль свечи. Ей почудилось — на рассвете мокрый гравий стукнет в окно: просыпайся, пойдем играть!

Где-то в столовой шумно вздыхала лошадь, люстра в гостиной скрипела под тяжестью проказливой обезьянки, гулкий голос отца повторял: собирайся, «Попрыгунья» вот-вот отчалит. Пламя отбрасывало причудливые тени — словно кадры из детского мультика. И смешное, колючее слово имбирной водой холодило язык — ку-ка-рям-ба!