Дни сомкнулись в недели и отправились безвозвратно в прошлое, оставляя за собой безрезультатные поиски Ромаля. Тайну пропажи мальчика ведал лишь отравленный тщеславием город, который был поднят на уши, благодаря маленькой, но сильной группе энтузиастов в лице близких мне людей. Но Хегри тщательно скрывал следы, не давая даже малейшей зацепки по исчезновению. Наверное, этот город отвык от проявлений такого великодушия и безразлично, как подобает заунылому скептику, следил за происходящим.

Каждый божий день начинался по одному и тому же сценарию. Я открывал глаза с надеждой, что все происходящее — это фантазии моего блуждающего за пределами сознания мозга. Затем начинались испытания силы моего духа: бесконечные допросы, которые внушали мне виновность и призывы покаяться, наигранные угрозы и бесчувственные запугивания, потерявшие свою силу после нескольких раз. Я жил лишь ожиданием вечера — ожиданием искреннего тепла. С началом захода солнца мое одиночество прерывали мои долгожданные посетители. В этом кругу не было места отчаянию. В их глазах горела непоколебимая вера в успех поиска Ромаля. Мое же лицо сжигал стыд неверия. Всеми усилиями я скрывал слабость, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Хождение на грани срыва, равновесие которого удерживали невидимые, но прочные узы любви.

Обычно, отпуская мои руки, последней меня покидала Гелна, но в этот раз отец попросил у нее разрешения нарушить ритуал. Она грустным, одобрительным кивком обозначила согласие и, поцеловав нас обоих в щеки, зашагала по холодному коридору.

— Шаду, сынок, я бросил работу, — неторопливо начал отец.

— Что случилось, пап?

— Нам нужно больше времени на поиски, а на моей проклятой работе с таким положением вещей, именуемым как «личные дела», никто не хотел мириться. Поэтому я просто плюнул на эту дыру и с чувством внутренней победы послал их к чертовой матери.

Мое лицо выразило непосильное удивление, которое остановило дыхание от неожиданности. Я смотрел сейчас на озорного мальчишку, в котором кипела жизнь, и этот героический сорванец был мой папа — Великий Эстиго.

— Я внезапно осознал, что попал в ловушку, которая долгие годы истощала мою жизнь, — продолжил папа. — Я просуществовал под покровом идиотизма, где тебя призывают быть никем, поощряя лишь твою вымотанность на благо бумажек. А ведь я когда-то ставил работу превыше всего, и она окончательно овладела мной, отбросив Вас на задний план моей жизни. Сколько же времени я продал этому дьяволу?

— Мне очень жаль, пап, что так вышло Я знаю, что все это ты делал ради нас…

— Нет, нет, нет! Здесь нет места для того, чтобы жалеть о чем-либо сынок. Я поступил впервые за долгие годы правильно, не прячась за своим тщедушием. Сейчас нет ничего важнее, чем ты и поиски бедного мальчика. И все мы это разделяем: и мама, и Гелна, и замечательный месье Деданж.

— Ты веришь, что его можно найти? — обнадеженно спросил я.

— Я уверен, сынок, и измученное сомнение даже не пытается проникнуть в мою голову.

Папа улыбался, держа меня за руку. И через его руки меня наполняла непоколебимая отцовская уверенность, наделявшая безмерной силой мою душу.

Затем папа, дождавшись моего воссоединения со спокойствием, продолжил:

— Шаду, я прошу твоего согласия стать твоим адвокатом. У меня не было толком никакой практики, но я чувствую, что мы добьемся твоего освобождения, сынок. Прошу, дай мне шанс.

Я видел, как отец пылал изнутри огнем справедливости. Когда-то он отказался от мечты перед лицом неудачи и на долгое время стал рабом обстоятельств, но сейчас Эстиго требовал реванша. Недолго думая, я ответил, вызвав очередной всплеск силы в глазах папы:

— Пап, я даже не могу представить, кто еще, как ни ты, сможет отстаивать меня перед лицом правосудия.

Уже уходя, отец внезапно, будто бы опомнился, повернулся ко мне и протянул сверток, аккуратно перевязанный архаичной веревочкой.

— Чуть было не забыл. Мисье Деданж просил предать тебе послание. И всё же он восхитительный человек, сынок. Напоминает мне Бродо…

«И мне…» — мысленно подумал я и аккуратно сжал в руках сверток.

Маэстро говорил мне, что только на бумаге можно излить глубину мысли, запечатлеть прикосновение души: «В минуты, когда тебе плохо, — молчаливо поделись чернилами с белоснежной гладью, в минуты радости — поблагодари за то, что лист понимающе выслушал тебя. И тогда ты почувствуешь просветление, единую симфонию тела и духа».

Я открыл очередное послание моего наставника и жадно углубился в него своими глазами:

«Здравствуй, искатель приключений!

Пришло время открыть тебе занавес нового испытания. Но сначала, позволь старику изложить уроки его собственной жизни. За мой короткий путь я не раз отворачивался от трех главных постулатов бытия: любви, доверия, благодарности. В минуты радости я забывал говорить спасибо, а в неудачах винил судьбу, жизнь, господа Бога. Я спрашивал небо: «За что? Разве я это заслужил?». Но ответ крылся во мне. Мать, воспитавшая сына, обязана отпустить в свободное плавание свое чадо. А плавание в океане жизни таит в себе много неизведанного. Странника поджидают опасности, предательство, ложь. Но только двигаясь вперед, преодолевая страх, можно открыть новые горизонты, только с верой удастся пережить шторм, только любовь поможет свершить подвиги и, лишь всматриваясь с надеждой в звезды, можно будет найти путь к счастью. Сила не дается легко, ибо в этом и есть сущность ее. Радость отворачивается от замкнувшихся в одиночестве, ибо, только разделив с другим, можно познать ее. Преодоление — это испытание, подвластное не каждому, таинственная отмычка двери к мудрости, ибо преодолевший трудности достоин открыть ее. Ты в двух шагах от ступеней восхождения к просвещению, не сворачивай с верного пути. Верь в лучшее и помни, что даже на солнце появляются темные пятна, но они не способны затмить его».