По законам Дикого поля

Бажанов Евгений Александрович

Книга «По законам Дикого поля» повествует о великом переселении в лесостепи Заволжья в тридцатых годах восемнадцатого века, временах, когда создавалась Россия. Это одно из самых прорывных и увлекательных литературных произведений.

Внимательного читателя заинтересует то, что перед ним – настоящая энциклопедия народного быта и народной культуры первопоселенцев Дикого поля. В книге даны реальные события и реальные приметы различных течений переселенцев.

Где еще можно встретить рассказы о промышленном коне и ситниковых хуторах, о бурлацком базаре и конной ярмарке, о перемете и схронах… Многие ли знают, что такое катаур или тагарка? Возле Байкала есть село Тагарка, но ни в одном справочнике такого слова нет. На каждой странице романа встречаются приметы своеобразной культуры и традиций первопоселенцев, людей, которые сами создавали историю страны и мира.

 

Роман-исследование о выживании русского народа в пустынях и дебрях

 

Корни Дикого поля

Книга Евгения Бажанова «По законам Дикого поля» не еще одна в густом чернушно-порнушном издательском потоке. Она стоит наособинку и от добротных произведений. О чем эта книга? В двух словах – о заселении Заволжья в начале восемнадцатого века. Тогда сюда, на Волгу, из центральных районов государства Российского, «с Дона и моря» текли переселенцы.

Книга – всего надводная часть айсберга трудов писателя. В невидимой, «подводной» остались сотни перелопаченных архивных материалов, этнографических работ, толковых словарей, исторических трудов, множество встреч со старожилами края.

Первопроходцы Дикого поля охотятся, пашут землю, воюют с кочевниками, пасут скот, радуются и страдают. Это сильные духом и телом люди. Для них слово чести крепче всяких договоров и печатей. (У них бы нам поучиться!)

На поле литературного полотна Евгений Бажанов живыми, сочными словами-красками рисует заволжские леса, полные птицы и зверя, степи, по которым бродят страшучие стада сайгаков, пасутся тарпаны. Будто сказку читаешь описание нереста волжской сельди-бешенки. Рыба идет такой стеной, что вода в Волге поднимается. Если в гущу рыбьих стай вталкивали ветку, она «не сразу падала»… Сомы выхватывали из рук у прачек белье…

Поневоле сравниваешь эту заволжскую землю и то, что от нее осталось. Кто мы есть? Люди, человеки, погубители первозданного, прекрасного в своей дикой красе мира. Нагородили на месте девственных лесов и полей каменные джунгли. И сами при этом утратили душевную устойчивость и здравый смысл земного бытия.

Книга заставляет остановиться и вглядеться в наши корни, которые прорастали там, в Диком поле. Нынешнему юному поколению, спаиваемому с горлышка пивной бутылки, книгу «По законам Дикого поля» родители и учителя должны «вживлять», как врачи вживляют «торпеды» завзятым алкоголикам. Может быть, восхищение и гордость за свою землю, своих прапрадедов породит в душах иммунитет против бацилл пивной «радости» бытия.

На это, думаю, крепко надеялся и сам автор, переиздавая «Дикое поле». Бог в помощь!

Сергей ЖИГАЛОВ,

член Союза писателей СССР, России.

Писатель Евгений Александрович Бажанов – один из наиболее самобытных и глубоких литераторов России, с узнаваемым и ни на кого не похожим почерком. В русскую литературу пришел художник со своими новаторскими темами и четко выраженной тягой к исследовательской работе.

Книга «По законам Дикого поля» являет читателю уникальный пример того, как историческая проза исследует не только образы, характеры, человеческие взаимоотношения, но и идет впереди официальной исторической науки. Перед нами «настоящая энциклопедия народного быта и народной культуры первопоселенцев Дикого поля», Сибири и разных «украин» нашего Отечества.

Более того, автором собрано и сохранено многое из обычной, но исчезающей культуры и традиций землепроходцев и разных групп переселенцев, что уже скрыто завесой времени и для обывателя, и для «кафедральных» историков. Это и не удивительно: Евгений Бажанов принадлежит к числу классиков российского краеведения, чьи многочисленные и глубокие книги востребованы и читаемы.

Первое издание «По законам Дикого поля» давно исчезло с прилавков магазинов. Думается, сия книга еще не однажды будет переиздаваться, ибо обаяние ее героев велико, а судьбы их волнуют сердца всех читателей, любящих Россию.

СЮНЬКОВ Г.К., член РСПЛХ.

СЕМЕНОВ В.В., член Союза писателей России.

 

ВОЛЬНАЯ СИРОТСКАЯ ДОРОГА

 

1

Полудюжина путников в крестьянских домотканых льняных рубахах и штанах, в лаптях, а кто и босый, шли на юго-восток по едва примятой тропинке под бездонным небом Дикого поля. Шли неспешно и безостановочно, старались не потерять почти нехоженую тропку, петляющую среди лесов и степных долов.

В небе и траве привычно звенели птахи и насекомые, знакомые с детства. Только дивились путники пышным зарослям высоких трав, где в колено, где в пояс, а где в рост человека, да еще особенной пугающей синеве неба.

Пятеро бородачей и мальчишка. Двигались молча, каждый думая о чем-то своем. Временами им попадались связанные пучки растущих трав. Былинки, заплетенные между собой, находились то сбоку от тропы, а то прямо на тропе, образуя петли, через которые мужики спотыкались и зряшно ругались. Предыдущие путники оставили последующим свои знаки, но недавние сходцы из центральных районов Великороссии, Малороссии и Белой Руси здешней сигнализации еще не знали.

Пучки трав предупреждали о возможной опасности, о близком роднике в лощине, о зимовье охотника… Такой была вначале знаменитая Сиротская дорога.

Впервые ее протоптали вдоль реки Сок, потом южнее в долине Самары, а несколько позже вдоль Большого Иргиза. У Иргиза Сиротская дорога со временем превратится в широкий тракт с десятком колей, наезженных телегами.

В двадцатых-тридцатых годах восемнадцатого века только незаметные тропы зверобоев, чаще называемых звероловами, и редких переселенцев-землепашцев проложены через Дикое поле. Междуречье Яика и Волги оставалось пустынным местом, тревожимым воровскими шайками азиатских племен и беглых каторжников из коренной России и из Сибири.

Как ни приглядывались мужики, а появление летучего отряда из десятка кочевников оказалось неожиданным. Среди открытого степного дола укрыться негде. До леса верста, до кочевников две. От конного не уйти.

Вооруженные лишь посохами – дорожными палками, крестьяне оказались слишком легкой добычей для кочевых разбойников. Они так отчаянно отбивались, что все полегли.

В полон взяли одного мальчишку, бросившегося бежать. Он запутался в зарослях травы и чилиги. Упал. Слезы отчаяния и бессилия наворачивались на его глаза. Довольные ордынцы гарцевали вокруг него на храпящих лошадях, возбужденные скачкой и запахом крови.

В это время на взгорке показался одинокий всадник. Войлочная шляпа, наброшенный на плечи епанч и ружье в чехле, притороченном к седлу, выказывали в нем русского зверолова, каковые в Диком поле издавна промышляли зверя и птицу. Он увидел кочевых калмыков в характерных шапках и догадался о случившемся.

Весной кочевые орды приходили в движение. Появлялись и в здешних краях. Кровавые стычки летом в Заволжье совсем не редкость.

Зверолов вынул из чехла ружье, но передумал. Его конь, мягко ступая по дернине, развернулся и неслышно унес всадника за холм.

Ближе к вечеру ордынцы спешились у реки на бугре, где ветерок сдувал мошку и откуда хорошо видны окрестности. Мальчишку со спутанными за спиной руками посадили в центре.

Один из кочевников, коренастый, с уверенными движениями, отдалился на сотню шагов в сторону куртины низкорослой степной вишни. И тут среди мирной равнины произошло невероятное. Словно из-под земли со ржанием встал вороной конь. Незнакомец, мгновением раньше вскочивший на ноги, бесшумно метнул аркан, плетенный из конского волоса.

Охваченного петлей ордынца зверолов свалил с ног, вскочил на коня и поволок пленника вскачь к реке.

К стоянке кочевников никто не приближался, в пути никто не виделся, и появление всадника на вороном коне стало громом среди ясного неба. Видевшие разинули рты. Зверолов предвосхитил их помыслы и ждал в том месте, которое могло им приглянуться.

Ордынцы быстро пришли в себя, повскакивали на коней и пустились в погоню.

У самых камышей зверолов подтянул оглушенного кочевника на аркане, поднял и забросил на коня. Он повел коня под уздцы через топкие прибрежные заросли к реке. Следом кочевники раздвигали непроглядную зелено-коричневую стену камыша и осоки.

Зверолов вышел к броду и был уже близок к противоположному берегу реки, шириной в двадцать саженей, когда к реке пробился самый быстрый из преследователей.

Меткой стрелой ордынец поразил коня. Несчастное животное судорожно вздрагивало, спотыкалось, окрашивая воду в красный цвет.

Зверолов подхватил пленника на плечо и, придерживая как щит на спине, выбрался на берег. Он залег на высоком обрывистом берегу за древесным стволом, пригнанным весенним паводком. Проверил ружье, которое во время переправы бережно нес на весу перед собой.

Зверолов прицелился в переднего всадника, находившегося уже на середине реки. Пороховой дым после его выстрела окутал нагорный берег реки. Лошадь под ордынцем пала. Всадник барахтался в воде.

Второй выстрел поразил коня под другим ордынцем. Еще один неумелый купальщик отчаянно мутузил воду, сражаясь с незнакомой стихией.

Великолепные наездники, степные кочевники зачастую совсем не умели плавать и побаивались воды. Один из них, не нащупав ногами узкого брода, ушел под воду. Второй с трудом выбрался на берег и уполз в камыши.

Третий выстрел поразил голову коня, стоявшего среди высоких камышей, едва видимого. Стрелок уже просчитал последующие события. Ему нужен живой мальчишка…

Четвертый выстрел произведен почти наугад, по шевелившемуся камышу. В ответ раздалось предсмертное конское ржанье.

Зверолов видел, что двое ордынцев в стороне тщетно пытаются нащупать брод и выйти к нему за спину. Он оставался спокоен и сосредоточен.

Внезапно зверолов перевел пленного ордынца из лежачего положения в сидячее и крикнул чуть охрипшим простуженным голосом:

– Мен! Делаю мен. Мне мальчишка, вам батыр. Вам батыр, мне мальчишка. Мен!

Из камышей пустили стрелу, которая мягко ткнулась в землю на значительном удалении.

– У вас осталось шесть лошадей на восьмерых и еще батыр. До кочевья далеко. Зачем вам пленник, обуза?

В ответ с луговой стороны прилетела и ткнулась в берег еще одна стрела, но уже значительно ближе.

Зверолов рассердился, вынул нож с широким лезвием и взял его рукой за лезвие. Он отмерил большим пальцем свободную часть острия, показал ордынцу и воткнул ему пониже спины.

Ордынец вскрикнул и разразился злой отрывистой бранью. Возня в камышах затихла.

– Мальчишку мне, батыр вам. Мальчишки мало, батыр много. Зверолову раб без надобности. Мен или батыру секим башка.

Зверолов опустил большой палец и освободил на лезвии острие длиной в вершок, показал ордынцу. Но в этом время из камышей вытолкнули перепуганного мальчишку с веревкой на ноге.

Зверолов обрезал путы на ногах ордынца, при этом оставил связанными руки и пустил его к противоположному берегу. Он держал ордынца на прицеле во время одновременного перехода брода обоими пленниками до тех пор, пока мальчишка не выбрался на берег по скользкому обрыву.

– Как тебя зовут? – спросил зверолов.

– Васек.

– В поле твои родичи остались?

– Нет, – Васек отрицательно качнул головой. – Сходцы из Московской губернии и малоросс. Порожние земли искали. Они меня жалели. Мои-то в холерный год померли.

Зверолов о чем-то задумался, вспомнил старинную песню:

«Как у пташки два гнезда, У волчицы дети, У меня, сироты, Родных нет на свете…»

Судя по всему мальчишка охотничьего дела не знал и был бы обузой, но зверолов неожиданно для паренька сказал:

– Когда-то и мне пришлось так бедовать. Хочешь со мной странствовать? Тогда в путь-дорогу.

 

2

С утренней зорькой семья вольного поселенца, табунщика Максима Калачева пробудилась.

Выйдя во двор, Максим поежился на свежем утреннем ветерке и точно сбросил остатки короткого летнего сна. Первые золотистые лучи занимающегося дня вызвали легкую полуулыбку на бородатом угрюмом лице. День начинался мирно, и казалось, ничто не потревожит покой безоблачного простора.

Привычным хозяйским взором Максим окинул двор. Перед избой небольшой амбар, сложенный из известкового дикого камня, за избой деревянная банька и высокий сеновал, сбоку хлев для четырех дойных коров и клеть для свиньи. У избы, напротив крыльца, еще недостроенная погребица над готовым погребом. Все на месте, все в порядке.

Максим обустраивался в Диком поле основательно. Три взрослых сына – главные помощники. В семье еще две дочери на выданье да младшая – общая любимица, похожая на цветок, который трогательно обозначился, но еще не распустился.

В амбаре имелся хлеб прошлого урожая. Во дворе полно скотины: коровы, свинья, важно вышагивающий огненно-красный петух, копошащиеся куры. В степи овцы и кони. На зов с луга прибегал прирученный сайгачонок. Уже привычно смотрелся выводок длинноногих дроф. Парни шутки ради подобрали в поле яйца самых крупных полевых птиц и подложили в гнездо курицы. Получилась забава для всей семьи.

Весной перепало несколько дождей, и безоглядная зеленая степь сулила добрые корма на длинную зиму. А если скотина сыта, то и человек в достатке.

Издалека ветерок принес конский топот и ржание. Где-то в дальних лугах у табунщика паслись на приволье несколько косяков одичавших лошадей. Там же бродило стадо коров и овец. Что еще нужно свободному человеку?

В здешних краях поселенцы держали скотину под открытым небом. Кое-кто на калде – загоне, огороженном длинными жердями, привязанными к вкопанным столбам. Сюда на зиму, а иногда и летом на ночь, если шалили медведь или волки, загоняли овец и рогатый скот. Многие поселенцы и пастухи и коров держали без ограды. А кони вообще привязи не знали. Даже зимой паслись в степи, добывая корм, сухие мерзлые былинки копытами из-под снега. Их если и подкармливали сеном, то только в самые лютые морозы и гололедицу.

На возвышенных местах сильный порывистый степной ветер оставлял мало снега, но до очередного взгорка приходилось преодолевать пространство по колено в снегу. От студеных морозов и ветров лошади в поле покрывались густой длинной шерстью. Небольшие ростом, они по резвости и выносливости не имели равных. Суровая природа делала свой отбор.

Сеновалы в Диком поле строили единицы, чаще выходцы из северных сырых областей; по привычке. Сено свозили к избам и складывали в огромные стога. Некоторые сена вообще не косили, полагаясь целиком на природу. В первородной степи после морозов много высокого сухого травостоя. Но в таком случае падеж скота становился высоким. Потому большинство поселян сена для скотинки подкашивали.

Первые русские переселенцы Дикого поля являлись не столько посевщиками, хлебопашцами, а больше пастухами. По старому понятию – хлеб всему голова, и они сеяли пшеницу и другие культуры, но не в промышленных объемах, а только для себя. Главная промышленность русского крестьянина – хлебопашество – в Заволжье долго не развивалась из-за отрезанности от обжитого мира. Зерно просто некуда девать.

Переселенцы могли сбывать излишки зерна в меновой торговле только казакам на Яике. В семнадцатом-восемнадцатом веках яицкие казаки, потомки волжских повольников-бунтарей, пашни почти не пахали, хлеба не сеяли, только огороды держали. Казаки вели непрерывную войну – оборону от многочисленных кочевых орд – и промышляли красную рыбу – белугу, осетра, севрюгу… Заготавливали множество икры, коптили балыки, на волжский манер. Кочевники воды побаивались, рыбу не ловили, не ели. Конкурентов у казаков не имелось. Зато рыбы в Яике водилось столь же изобильно, как в Волге-матушке.

Привозили переселенцы соленую икру с Яика возами. В степи, вдали от больших рек, можно видеть, как поселянин на толстый ломоть пшеничного хлеба намазывал такой же толстый слой черной икры и, подкрепившись, правил коня в степь к табуну лошадей. Сазаньей икрой кормили дворовую птицу – гусей, уток, кур.

Озера Дикого поля и реки, впадавшие в Волгу, кишели рыбой частиковых пород: сом, сазан, жерех, щука, судак… Рыбу били палками на отмелях, ловили штанами и рубахами с завязанными штанинами и рукавами. Момент – и рыба на столе. Ловили сетями и множеством хитроумных приспособлений. Но в притоки из Волги икряная красная рыба высоко не поднималась. Оттого избалованные изобилием природных даров переселенцы везли икру с Яика. На Яик везли хлеб, мед, товары быта, а с Яика рыбу…

Жили переселенцы преимущественно пастушеством, скотоводством. Пастушество стало главным делом переселенцев Дикого поля на протяжении полутора веков. Пока Россия не встала на Волге твердой ногой, сеять хлеб к тому же было опасно – спелую ниву кочевники могли поджечь, могли потравить конями. Поле уберечь труднее, чем подвижное стадо.

За полтора столетия у здешних русичей выработалось особое уважительное отношение к пастухам. В Диком поле пастух гораздо больше чем просто работник. Кормильцы и воины, отражающие наскоки кочевников, первооткрыватели новых пастбищ, сенокосов, а еще охотники, кузнецы и врачеватели всякой живности и, конечно, поэты Поля, сложившие много песен. Они обустроили первые селенья и поставили на пустынной дороге с Волги на Яик первые постоялые дворы, называемые уметами. Они терпели зной и мошку летом. А зимой отыскивали малоснежные места для скота, охраняли от волчьих зубов и покраж кочевников. Легко одетые привычно сносили холод и голод. Случалось спали в снегу.

С них начинала развиваться первейшая российская скотоводческая промышленность, конезаводы, салотопенные заводы, самое большое в мире производство сала от курдючных овец.

Овечьих пастухов в поле звали малоросским словом чабан. Овец они гнали криками – чаба! чаба!

А чаще всего здешних пастухов называли табунщиками. Это название прижилось к пастухам в большей мере в безлесых районах Дикого поля, где гуляли большие табуны лошадей. С ростом земледелия и перевозок в пустынных местах лошадей требовалось все больше. Табунщики поставляли наилучших, самых выносливых и неприхотливых, хорошо объезженных скакунов. Покупателям перегоняли лошадей за сотни верст.

Предания о лихих наездниках, не расставшихся с оружием, передавались от отца к сыну и служили примером для новых поколений. Табунщики не носили шпор и в отличие от казаков даже плетью пользовались редко. Они сливались с конем в единое целое, столь вышколены и великолепны их скакуны.

Трудами звероловов-промышленников, пастухов и табунщиков начинала создаваться крупнейшая хлебная житница России.

В бочке возле колодца Максим зачерпнул пригоршню воды, умыл почернелое от загара лицо. Он припомнил недавнюю встречу с пегим жеребцом-красавцем. Одичавшая животина подпустила хозяина не ближе чем на тридцать саженей. Легконогий жеребец развернулся и пошел… а за ним весь косяк, кобылицы с жеребятами.

Время объездки еще не пришло. Максим чему-то одобрительно улыбнулся. Всему свой срок. Табунщики были отличными наездниками, с детства учились объезжать лошадей. Только рожденные в седле кочевники могли состязаться с ними в верховой езде.

Во двор вышли сыновья Максима, такие же плечистые и темноволосые, как и он. За ними показалась жена и одна из дочерей с берестяными подойниками. Мать семейства Прасковья имела волосы цвета спелого ковыля – бело-матовые. И дочери все как одна пошли в мать. Особенно выгодно волосы оттеняли загорелые лица дочерей.

Но вот коровы подоены, напоены, выпущены во двор…

В избе в красном углу под иконой накрыт стол. Вся семья в сборе. Только нет младшей Матрены, по-домашнему – Моти.

– Девки после завтрака на прополку льна, – определил Максим. – Мужики с матерью на сенокос. И Мотю возьмем. Во время косьбы хорошо спивает, сил придает. Возьмем? Да где она? Спит как филин на заре.

– Нету ее, – ответила старшая сестра.

– Вчера странники сказывали, опять басурмане в набег идут, – сказала Прасковья. – Схорониться след. Кабы беды не учинили.

– На Яике казаки их перешибут, – был уверен Максим. – И у нас не пустые руки. Отобьемся в случае чего.

Увидев на лице жены несогласие, Максим угрюмо сказал:

– Травы перезреют для косьбы. Зимой без кормов намаемся. Сама знаешь. Где Мотя? Матрена!

– Нету ее, – повторила старшая сестра. – Еще в потемках ушла к овражным родникам собирать лечебные травы. По росе ходит.

– Вся в отца бесшабашная, – проворчала мать. – Ладно бы парень, а то девка.

– Едем без нее, – решил Максим.

Ожидая старших, сыновья Максима устроили во дворе шуточную потасовку, только били не кулаками, а ладонями. Старший, Дружина, и меньшой, Семен, достали кистени – древнее изобретение русских воинов; на деревянной короткой ручке сыромятный ремень с железной пулькой на конце. Умело раскрученная пулька описывала круги и восьмерки со страшной скоростью. Ее удар в голову смертелен. Увлекшись, бойцы пригибались, перекатывались на спине, не давая пуле опуститься. Опасная забава.

Вышедший отец строго сказал:

– В поле накувыркаетесь.

Выехали со двора. Максим с Прасковьей на рыдване. Трое сыновей верхами. На пятерых три ружья да еще у старшего сына за кушак заткнут кремневый пистолет, на казачий манер. В рыдване косы, грабли, и вилы, и кожаный мешок с водой.

 

3

В светлых предрассветных сумерках сборщица трав срезала стебли длинным охотничьим ножом, выкапывала нужные коренья и тихонько напевала.

К восходу солнца Мотя собрала целую корзину растений. На любом бугре, в любом овражке сборщица отличала и могла отыскать две сотни разных трав. Но иные попадались тут и там, а другие встречались редко. Пора собираться домой. Но азарт охотника переселил. Редкие травы в нужной поре спелости в этот день, казалось, сами шли в руки.

Девушка шла и пела то веселые песни, то что-то задумчивое и даже грустное. Раздвигала никем не топтанные травы. С восходом солнца раскрылось множество цветов и степь полыхнула обилием красок… к чему нельзя привыкнуть.

Степи Среднего Поволжья, в отличие от засушливых южных степеней, цвели и благоухали все лето. Вначале цвели одни цветы, потом приходила пора других. Отцветали эти, а степь опять нарядная, только цвет другой. На смену желтому цвету приходили белый и розовый. А то зацветал цикорий, по-местному петровы батоги, и степь источала нежно-голубое сияние. И так до глубокой осени.

Степь пестра и неоднородна. В этом углу пушится розовый клевер, а в тридцати саженях стеной торчат фиолетовые головки дикого чеснока. Далее белый ковер улыбчивой ромашки и тысячелистника, а с другого бока плоского невысокого холма царство девясила и зверобоя. А дальше опять смешение всех цветов и красок. Даже после цветения некоторые травы оживляли степь. Летом и ближе к осени ветер перекатывал причудливые скатыши невесомого белого ковыля к оврагам и камышовым озерам.

Степи в бассейне рек Сок, Самара и далее почти до Большого Иргиза перемежались лесами и рощами, множеством ручьев, речек, озер и оврагов. В каждом месте – на каменистом холме и топкой луговине, на опушке леса и на заросшем песчаном бархане – встречалось преобладание своей травы. Сотни видов. Названия и свойства их крестьянские дети знали сызмальства. У каких коренья и стебли можно есть, а какими можно лечиться. Среди домашних лекарей встречались особо знающие, способные почувствовать траву. Слава о них бежала далеко…

Мотя сняла платок, завязанный на затылке, стала складывать туда пучки трав. Каждый пучок заплетен, перевязан былинкой, не рассыпался и не смешивался с другими.

Солнце на горизонте поднялось из предрассветной дымки. Красный диск стал ослепительно желтым. Степь, ограниченная лесом и далекими холмами, по-местному – дол, осветилась ярким светом. Мириады полевых цветов раскрылись и повернулись в сторону светила. Второе утреннее пробуждение дола сияло не только многоцветьем трав, но и жемчужными блестками росы.

Мотя в восторге закружилась юлой на месте. Потом резко остановилась и срифмовала переполнявшие ее чувства:

«Как хочется в поле, широкое поле, Где даль голубая видна И шествует, сыплет цветами Девица весна…»

Мотя опять восторженно закружилась на месте.

– Уж лето, а все как весна.

Молодица широким гладящим взмахом провела ладонью по цветущему полю, словно по игривому и непредсказуемому котенку, который и мурлычет, и ластится, а порой царапает и плачет. Она и сама походила на дерзкого и игривого котенка.

За ближайшим колком Мотя услышала беспокойный лошадиный храп. Должно насторожиться. Только землепроходцев и первых переселенцев неизвестность не пугала, манила, притом иногда открывалась им, иногда обжигала. Такова их природа.

Обогнув дубровый колок, Мотя увидела по-своему трагичную и одновременно знакомую, можно сказать бытовую картину Дикого поля. Три матерых волка настигли косяк лошадей. Один из косяков, что принадлежал семье Калачевых.

В табунке имелись молочные жеребята, и лошади не хотели рисковать, уходить от своих врагов галопом. Дюжина лошадей выстроилась кругом, в центре которого сбились испуганные жеребята.

Волки старались напугать лошадей, заставить выйти из каре, растащить их. Жеребята часто вздрагивали, пронзительно ржали. Лошади головами теснили жеребят в круг, а крутыми крупами повернулись во внешнюю сторону. Они резко взбрыкивали при приближении волков. Две пары твердокаменных копыт били в сторону волков, и те откатывались, не решаясь напасть.

Пегий жеребец-красавец носился вокруг табуна, отгоняя волков. Без него лошади перепугались бы и разбежались, став жертвами острых зубов.

Разъяренный жеребец, сильный, не знавший узды зверь, с налитыми кровью глазами, с поднятой гривой и хвостом, бросался на волков, целясь ударить передним копытом. Удар его копыта страшен. Если один из ударов достигал цели, то дальше волчья шкура бывала буквально вбита в землю тяжелыми острыми копытами.

Волки, опытные охотники, разделили роли между собой. Один бросался на жеребца и отвлекал его. Два других лежали на земле и ждали, когда жеребец, увлекшись борьбой с волчьим вожаком, отдалится от косяка. Но тот возвращался и обскакивал косяк по кругу.

Вопрос жизни и смерти мог решиться в любое неуловимое мгновение. Мотя стояла ни жива ни мертва. Она знала первозданную природу… Один из неписанных законов Дикого поля гласил: в Диком поле выживает не самый хитрый и даже не самый сильный, а самый выносливый и самый быстрый.

Наконец волки утомились и решили поискать более легкую добычу. Не спеша затрусили прочь.

Мотя радостно вскрикнула. Волки на мгновение застыли, повернули морды в сторону человека и потрусили дальше.

Жеребец исторгнул победное ржание, отвернул в сторону и с поднятой гривой легко и горделиво пробежался вокруг своего косяка.

Мотя рискованно пошла к жеребцу с кусочком хлеба в протянутой руке. Жеребец яростно покосился на нее большим налитым кровью глазом. В такие минуты он опасен и для человека. Но и он устал. Его бока вздымались часто и загнанно. И все же жеребец знал, что в этой степи самый сильный в небе орел, а самым сильным на земле сегодня стал он.

Пегий жеребец еще раз обежал косяк лошадей и только после этого шагом подошел к девушке. Запах печеного хлеба… – и наследственная память одомашенных предков преодолели настороженность.

Мотя видела, как пульсирует кровь в венах на конской шее. Она испытывала тревожное чувство опасности и одновременно восторгалась красотой благородного зверя.

Ухватив губами ломтик хлеба на ладони, жеребец вскинул голову и пошел в степь, за ним вскачь двинулся весь косяк.

 

4

Лошадь, запряженная в рыдван, по утреннему холодку шла резво. Легкий взмах вожжами – и лошадка с шага переходила в бег. Временами лошадь замедляла ход, шла широким шагом и снова пускалась рысцой.

Безбрежная равнина. Дорога, чуть примятое степное разнотравье, шла в сорока саженях вдоль глубокого оврага, прозванного Долгим. Из оврага местами торчали верхушки наиболее высоких деревьев. Слева от оврага луговая степь, справа колосилось небольшое пшеничное поле. Лишь вдалеке темнел лес.

Глазу на открытой равнине совсем не скучно. Испуганный лошадиным топотом и позвякиванием колокольчика на дуге, перебежал дорогу волк. Потревоженный желтоголовый черный орел, расклевывавший издохшего лося, тяжело поднялся в воздух. Младший из сыновей Максима не удержался и пустил коня вскачь, размахивая кистенем. Пресытившийся орел тяжелыми взмахами огромных крыльев медленно набирал высоту и едва ушел от азартного всадника.

По полю привычно сновали большие бегающие птицы – дрофы и стрепеты. У своих нор посвистывали суслики. В падине у озерка кормились дикие утки, журавли и причудливые носатые пеликаны.

Максим едва приметно улыбался мирной степной идиллии. Однако мать семейства одолевали предчувствия и нарастающая тревога.

– Что-то боязно за девонек, – обратилась она к мужу. – Одни остались. Как бы вороги лихие чего не учинили, Максим.

– Ворочаться с дороги будем? – Максим быстро обернулся и спросил так резко и зло, что Прасковья больше не посмела говорить о своем беспокойстве.

– Чего уж так взвился?

Совсем не зря сжималось материнское сердце. В первой трети восемнадцатого века за Волгой неспокойно. Даже под Самарой шалили кочевники.

Тысячи лет кочевые азиатские племена жили по своим обычаям, когда один народ истреблял другой. Даже один род истреблял другой род того же племени. Истребляли за пастбища, за стадо скота, за худого барашка, по кровной мести, ради невольников, которых у них охотно покупали более развитые феодалы в Средней Азии, в Турции, в Крыму…

Угон чужого скота у кочевников и вовсе не считался разбоем, а почитался молодечеством.

Многие тюркские племена в тринадцатом веке вынужденно попали под власть жестоких монголов. Вместе с ними они покорили полмира и вторглись в пределы русских княжеств. Полтора столетия горела и страдала Русь.

Князья призывали татаро-монгол для борьбы друг с другом и для подавления выступлений крестьян, оказавшихся под двойным гнетом. Не могли князья защитить крестьян и от стихийных воровских набегов орды. Беспросветная нужда дала первый толчок к уходу в Дикое поле.

В то время в Поле промышляли из русских только звероловы, да еще по притокам Волги появлялись дружины воинственных новгородских и вятских ушкуйников и их последователи – волжские казаки-повольники.

После падения Золотой орды многие кочевые племена признали покровительство усилившейся Москвы. Другие жили по своим обычаям, когда один народ истреблял другой.

Но даже принявшие подданство Москвы кочевники не гнушались разбойных набегов. С них требовали аманатов – заложников из числа знатных людей. Часть аманатов жила в Петербурге и Москве. Многие из них выучились и получили дворянство в России.

Однако приходили из глубин Азии более воинственные племена, и все начиналось сначала. В XVI веке ногайцы вытеснили с левобережья Волги каракалпаков. В начале семнадцатого века они штурмуют Самару, первый левобережный русский город-крепость.

В 1632 году из пределов далекого Китая приходят несколько сот тысяч калмыков и в жестокой сече на волжском берегу разбивают ногайцев, подчиняют себе ряд других народов. В 1639 году они также безуспешно штурмуют Самару.

В конце семнадцатого века усиливаются киргиз-кайсаки, которые теснят калмыков. Коих и вырезали на три четверти.

Калмыки, позже и киргизы, просятся под покровительство белого царя. Но жить мирно в отведенных границах они еще не привыкли. Только дикое нестесненное кочевье и воровской угон скота им по нраву. Это не сулило мирной жизни.

В центре Дикого поля на Яике казаки-рыбаки имели свои городки-остроги. Еще раньше богатые пушниной леса и долы Поля привлекли на рискованные промыслы звероловов. Но поселения пахарей оставались единичными.

Второй приток в Дикое поле русских и дружественных им народов совпал с началом петровских реформ. Петр Первый принялся обустраивать Россию на немецкий манер. Для создания нового флота, армии, заводов требовались деньги и безропотные люди-работники. Подати и налоги на крестьян увеличили в несколько раз. Появились подати, о которых в народе прежде и не слышали: «за дрова, за уголье, за лубье, за лыки и мочала…»

Железной рукой Петр провел реформы и в церкви. Избрание патриарха отменил. Церковь подчинил государству, бюрократической машине. Ввел новые обряды, что раскололо церковь на новую и староверческую.

Русской песне наступили на горло. За два десятилетия население страны сократилось на треть. Часть народа вымерла от поборов и болезней, часть оказалась в Диком поле и в Сибири.

По природе русич дорожил своей избой, хлебным полем, политым соленым потом, привязан к родительским могилам, тому месту, где жил. Однако ж тяга к оседлости у русичей вступила в противоречие с неодолимым духом вольности, который притесняли.

В конце семнадцатого и начале восемнадцатого веков на просторы Дикого поля, земли суровой, но по-своему щедрой, устремились значительные массы переселенцев вольных и беглых. Без них Дикое поле так и осталось бы краем ковыльным, пустынным и диким. Это они создали огромную империю, вокруг которой сблизились многие народы. Случилось так, что государство прирастало не столько завоеваниями полководцев, а народным движением снизу.

В Диком поле переселенцы вначале жили неспокойно. Не пустой была материнская тревога. Прошлый год кочевники не беспокоили семью Калачевых, но все могло измениться в одночасье. Жизнь здесь порой не стоила и кувшина молока.

Из-за мары показалась встречная повозка. Понурая лошадка, опустив голову, неспешно брела и на ходу подхватывала высокие былинки. Повозка крытая. Обыкновенный рыдван, только днище и стены выложены досками или лубом и застланы сухим сеном, а сверху дуги из гибких связанных прутьев, крытые грубой дерюгой от солнца и дождя.

В таких повозках часто передвигались крестьяне-переселенцы из России. Впереди чаще одна лошадь, реже две. У бедных крестьян пожитков один сундук. Часто и оного не бывало. Несколько легких узлов, платков, завязанных концами, с одежонкой, пара-другая мешков семенного зерна; рабочий инструмент – топоры, косы, вилы, мотыги. Вот и вся поклажа. Да еще изредка за телегой на поводке брела корова или телок.

На новом месте предстояло обзавестись всем сызнова. Прялку и горшки, лопаты и ухваты, соху и борону, пахталку масла и мельницу-крупорошку, избу и колодец… все могли сработать крестьянские руки.

Беспечный возница лежал на спине и мальчишеским голосом распевал одну из песен, что сочинили жители Дикого поля:

«Уж светил, да светил Месяц во полуночи, Светил вполовину. Уж скакал, да скакал Один добрый молодец, Без верной дружины. А гнались, да гнались За добрым молодцем Ветры полевые; Уж свистят, да свистят В уши разудалому Про его бои. А горят, да горят По всем дороженькам Костры сторожевые… Уж следят, да следят Добра молодца Разъезды зоркие. А сулят, да сулят Ему разудалому В Москве белокаменной Палаты каменные…»

Табунщики насторожились, взяли ружья наперевес и стали не торопясь дожидаться, когда неведомая повозка сблизится с ними.

Да, вслед за охотниками-промышленниками и казаками-бунтарями в Дикое поле пришли землепашцы, сыновья вольных крестьян, стрельцов, священников, бобыли из городов, отставные солдаты, посадские и ямские, крестьяне монастырские и много беглых от крепостных хозяев в коренной России. Вместе с тем среди основателей заволжских селений немало тертого люда с сомнительным прошлым: прощенных разбойников и непрощенных, ссыльных преступников и беглых каторжников из Сибири. Они тоже обороняли окраины России, но и могли быть опасными для мирного селянина. Жизнь приучала к осторожности.

Многие переселенцы за тысячи верст уходили налегке, без оружия, если не считать топора. сиротская дорога. Многие сгинули в пустынях. Другим повезло – укоренились в Диком поле. На сиротских дорогах вдоль Сока, Самары, Большого Иргиза считалось недопустимым не подать путнику хлеба. Зазорным считалось не пустить страждущего на ночлег. Но если странник на Сиротской дороге известен как лихой человек, способный пренебречь крестьянскими обычаями и неписанными законами Дикого поля, то ему не отказывали в куске хлеба, но могли отправить дальше по дороге: «Иди с богом».

Щедрая земля и неутесненное приволье манили разный люд. В восемнадцатом веке всякий, кого несогласие, религиозные верования, преступления или просто поиски новой жизни делали бездомным, сиротою, бежали в низовья Волги и Дона, но если и там не встречали желанного приволья, то поднимались до Средней Волги и по сиротским дорогам отправлялись в Уральские пределы.

И кондовые землепашцы здесь могли легко сняться с места. В отличие от центральных областей переселенцы имели большие льготы от правительства. И все же многие даже малого оброка не хотели платить. Если их начинали утеснять, то переходили с места на место, растворяясь в безграничных степях. Здешний люд многое сближало. Приходили разные, но выживали только те, кто соблюдал обычаи и законы Дикого поля. Люди жались друг к другу и помогали чем могли.

Вдоль сиротских дорог хоть и редко, но все же встречались зимовья звероловов, станицы неслуживых казаков, скиты староверов. Здесь было безопаснее от кочевников. Здесь не особо допытывались о прошлом и, жалеючи исхудалого странника, подавали краюху хлеба и кружку молока, ибо знали, как трудна и опасна дорога бездомного сироты. Переселенцы сами прошли той дорогой и оказывали всяческую поддержку сиротам и вообще сирому люду.

Встреченное сочувствие для сирот сильнее любой проповеди.

Обмануть подающего, напакостить ему считалось самым распоcледним делом. Здесь исправлялись многие отпетые души. Слух о трех сиротских дорогах шел по земле. И с каждым годом народу прибывало все больше…

– Стой! – скомандовал Максим, когда повозка приблизилась. – Тр-р!

Возница-подросток и оказавшийся рядом с ним мужчина на вид лет двадцати пяти – двадцати семи в войлочной шляпе одновременно схватились за вожжи. Третий в повозке, бородатый мужик, только что проснулся и во все глаза рассматривал вооруженных всадников.

– Не спешите, – Максим дулом ружья сделал знак оставить вожжи. – Кто будете?

– Сироты мы, – отвечал тот, что был в войлочной шляпе, какие носили волжские рыбаки, бурлаки и звероловы. – Мальчишка со мной. А мужик – погорелец, недавно к нам прибился.

– Разина племя, – с уклончивой осторожностью оценил табунщик.

Разинским племенем называли непокорных яицких казаков, принимавших активное участие в бунтарских походах Степана Разина, забияк и часть бродяг. Привилегированные слои вкладывали в эти слова свое отношение к неслуживому казачеству, среди первооснователей которого много людей, не чуравшихся разбоя. Другие видели в разинцах борцов за справедливость, противников крепостного права. В междуречье Волги и Яика народ собирался беспокойный, шебутной, но больше с направлением искать лучшей доли не в бунтарских походах, а в пустынях.

– Мы не служивые и не разбойные, – твердо ответил тот, что был в шляпе. – Мы вольные люди.

– Чем промышляете в наших пустынях? – спросил Дружина.

– Зверолов я. Зверя и птицу промышляю. Диких коней ловлю и выезжаю. Поле – мой дом.

Старший возница приподнял припорошенное сеном длинноствольное ружье. На прикладе ружья вырезана медвежья голова со свирепым оскалом.

Только тут Максим заметил черный кружок дула, прежде выглядывавший из-под охапки сена и направленный на него. Встречный не зря держал руку в сене.

– Медвежья голова! – воскликнул Дружина.

Такое ружье имел знаменитый зверолов и проводник, по-местному – вожа. Мало кто знал Никифора Старкова по крестному имени. Больше по прозвищу Вожа, да еще Медвежья голова, идущему от затейливого ружья. Кочевники прозвали его Беркутом. Никифор был великим знатоком Дикого поля, мастером по ловке орлов-беркутов и соколов. Чаще он добывал птенцов, воспитывал, натаскивал и продавал кочевникам ловчих птиц, готовых к охоте. Поймать орла трудно, а приручить еще сложнее.

Кочевники-охотники особо ценили сильных и смелых беркутов. Зверолов исправно добывал их и получил прозвище Беркут. С этим прозвищем и запомнили его переселенцы Дикого поля, в чьих селениях легенды о нем передавались из уст в уста от старших к младшим.

– Ишь ты, – недоверчиво качнул головой Максим и показал глазами на высокий стебель донника, покрытого желтыми цветами. Донник возвышался над другими травами, стебель толстый, в палец. – Видишь цветулек? Покажи уменье. Вожа попал бы.

До цветка шагов пятнадцать. Зверолов сошел с повозки, расставил ноги широко.

Сейчас табунщики могли хорошенько рассмотреть его. Выше среднего роста, но не длинный. С обыкновенными широкими мужскими плечами, и только очень крупные мясистые предплечья и кисти рук выдавали в нем человека большой физической силы. Лицо худое, без грамма жиринки, но при этом совсем не казалось изможденным, наоборот, прямо источало энергию, впитанную от солнца и ветра.

Штаны и рубаха-куртка из плотной ткани, какую не прокусывают комары и мошка. На поясе патронташ, за который заткнут пистолет редкой конструкции. Длинный охотничий нож в чехле висел на кожаном ремешке, перекинутом через плечо. На ногах короткие сапоги из мягкой кожи, почти без каблука, с маленьким подпятником. Эти ноги знали не только лошадиные бока, но и могли неслышно ступать и в степи, и среди лесной чащи. Шляпа с коротким загибом по краям и похожая на лесной колокольчик спасала и от сибирской стужи, и от азиатской жары. В походе примечательная шапка-шляпа служила и подушкой, и ковшом для родниковой воды. Сбоку в шляпе зверолов сделал кривой надрез для обдува в летнее время и вставил туда уже поникший полевой цветок.

Загорелое худощавое лицо зверолова, выражавшее уверенное спокойствие, вдруг словно закаменело. Черные, но выгоревшие на жгучем солнце брови с бурыми подпалинами как-то особенно опустились внешними краями. Глаза стали меньше, и от них повеяло холодком, ощутимым даже в жару. В решающие минуты необыкновенная собранность отличала зверолова.

Зверолов присмотрелся к цветущему доннику, потом неожиданно надвинул край шляпы себе на глаза, вскинул ружье и вслепую выстрелил.

Пуля срубила стебель. Ближайшая лошадь испуганно шарахнулась в сторону. Облако сизого дыма поднялось над опущенным ружьем.

Удивленные и одобрительные возгласы очевидцев известили об удачном опыте.

Зверолов поднял шляпу с глаз:

– Если кто-то в Поле сможет повторить, сообщи мне.

– Добрый выстрел, – восхитился Максим. – Такого никогда не видел. А сам ты сможешь повторить?

– Давай попробуем, – Никифор передвинул барабан на ружье, взвел курок. – Вон тот татарник подойдет?

До ближайшего колючего татарника со своеобразными пурпурными цветами всего с десяток шагов, но вслепую в тонкий стебель попасть и с двух шагов чрезвычайно трудно.

Зверолов кивком головы надвинул шляпу на лоб и выстрелил. Пуля задела стебель касательно. Растение качнулось и… повисло на шкурке. Выстрел вызвал всеобщий восторг.

– И впрямь у нас сам Медвежья голова, – улыбался Максим. – Лучший стрелок Дикого поля. Первый на любой ярмарке. Сразу не признали без вороного коня. Слышали о тебе. Ордынцы тебя еще Беркутом кличут.

– Переселенцы Поля, казаки и служивые из крепостей зовут меня Вожей, – сказал зверолов. Он почувствовал, что опасности нет, и лицо его отмякло. – Так и зовите.

За Волгой промышляли и другие звероловы и следопыты-проводники. Их тоже звали вожами, но с приставкой. Были Вожа Иван, Вожа Рябой, Вожа Бортник… Просто Вожей как врожденным именем звали одного. Профессия стала именем. Для знающих это значило многое, больше любой рекомендации.

– А ружье-то каково, покажи, – попросил Семен Калачев. – Что за чудо. Дружина, смотри. Наши через дуло заряжаем, легче коня взнуздать, а ты в один момент готов.

– Ружье не хуже другого бьет, – был сдержан зверолов, но потом открылся и не без гордости показал. – Пока ты одну пулю заряжаешь, я семь выстрелов делаю. В барабане семь пуль заряжено. Только поворачивай его. Такого ружья ни в одной армии нет. Дорогое творенье. Штучный заказ. Не однажды оно спасало мне жизнь.

– Вожа, где взял такое ружье? – удивился Максим.

– Ссыльный мастер для меня сработал. Выученик мастера Первуши Исаева. Угодил ему стрельбой точной. И заплатил весомо. За работу пригнал табун лошадей и три медвежьи шкуры отдал. Еще рухлядь разную. Все что имел. На охоте все одно из одного канала стреляю, чтобы барабан не сносился до срока. Он мне и пистолет такой же сработал. Обучил меня патроны из бумаги делать. Семь каналов заряжать долго, зато потом стрелять быстро.

Такие ружья в наших краях появлялись редко. Скорострельные стволы ломались, их хозяева исчезали, а легенды о них жили дольше. Мастера-кустари иногда обгоняли свое время. Знаменитый мастер Первуша Исаев изобрел вращающийся барабан для пистолета в первой половине семнадцатого века. Изделие трудоемкое и дорогое. В России идея заглохла, а в Диком поле, где количество прожитых дней напрямую зависело от количества сделанных выстрелов, отдельные звероловы и казаки были готовы платить любую цену за труды мастеров.

– Куда путь держите, славные охотники? – спросил Максим.

– Хочу поправить животишко, – сказал Вожа. – На Соку и Самаре стану промышлять зверя и птицу. – В зиму на Иргиз уйду. Там у меня зимовье доброе есть. И парнишка Васек со мной. Обучается.

– Таким странникам мы всегда готовы оказать помощь, – Максим почтительно склонил голову и повернулся к третьему путнику. – Куда ты, божий человек, идешь? Чейный ты?

Под испытующим Максимовым взглядом уже успокоившийся мужик-крестьянин заговорил.

– Странние мы. Ходим, работой кормимся. Живем как сироты. Нижегородские. Пятый год как сошел я со своего села. Землицей бедны. Подати платить нечем. Как погорел в грозу, так и вовсе обеднял. Куда деваться? То ли в кабалу идти, то ли в петлю. Прослышали про благодатные края и пустились странствовать. Семью давеча оставил на реке Курум у Царева кургана. Сам землицу ищу. Пособи. Посеюсь, семью перевезу. Тебе от меня убытку не будет.

– Значит, ты садчик, – понял Максим. Он окинул глазами степной дол. – Земля лежит в пусте. Бери сколько осилишь. Здесь всяк волен взять землю.

– Земли много, да нечем взяться. Одна кляча, и та чуть ноги волочит.

– Как тебя звать? – спросил Максим. – В Бога веруешь?

– Евлампий, – садчик перекрестился.

– То-то. Тут много разного народа шатается. Мне добрые соседи нужны. Езжайте по нашему следу до избы. К вечеру буду, покалякаем. Кто осилит степного коня объездить, у того конь будет.

– Максим махнул рукой и поехал на сенокос.

– Отец, зачем тебе этот тамбовец? – Дружина кивнул в сторону удаляющейся повозки. – Вожа – великий охотник. О нем и мужики на ярмарке сказывали. С тамбовцами одна морока.

– В нашей глуши иметь доброго соседа нелишне, – мудро заметил Максим.

– И почем знать, может сам Бог приходит к нам в лице странника испытывать наше сострадание к ближним, – сказала Прасковья и положила конец разговорам.

 

5

На покосе Максим с женой ворошили недавно скошенное сено, сгребали высохшие валки в стожки. Их сыновья косили.

Парни, сняв рубахи, шли друг за другом наискосок, шаг в шаг. Три косы одновременно с характерным звуком подрезали траву. Вжик – и ровные рядки ложатся на землю. Обратным ходом коса чуть пригибает стоящие стебли, следует небольшой шажок – и новый быстрый взмах косы. Вжик. Вжик. И так час за часом. Мощные руки держат косу, как перышко, без усилий, только рельефные мышцы живота напряжены, и по загорелым спинам перекатываются округлые бугры при каждом повороте тела.

Братья так слаженно вышагивали по полю, что отец залюбовался работой косарей. Но вот передний косарь придержал косу, остановился. Из травы выскочила пестрая перепелка и бросилась под косу, забегала, захлопотала. Косец раздвинул траву руками, взял гнездо и переложил на жнивье.

Дружина, шедший последним, остался недоволен:

– Бать, скажи Семену. Только втянешься, раздышишься, а он опять останавливается.

– Ну устал парень, – отмахнулся Максим.

– Жалко животину попусту губить, – отозвался Семен.

– Тут шаг ступи – гнездо найдешь. На моей полосе вон тоже бегает.

Старый Максим посмотрел на всполошившуюся птаху, потом на жену и с улыбкой на угрюмом бородатом лице, запорошенном засохшими былинками, наставил сыновей:

– Забыли, о чем говорит второй закон Дикого поля? Отвага и любовь к родному гнезду вознаграждаются судьбой – то, что может спасти родной очаг в самые роковые мгновенья. Разве нам мало места?

Косари двинулись дальше, а за ними остался островок некошеного поля. Не запах крови, а духмяный запах скошенных трав, запах жизни далеко разносил степной ветер. Непривычный запах для заволжских просторов.

К полудню солнце поднялось высоко. Стало жарко. Косари присели на отдых в короткой тени большого стога сена. Нехитрый обед и сладкая дремота утомленного тела…

В этот раз беда пришла с подветренной стороны. Максим, скорее, почувствовал, чем услышал надвигавшуюся опасность. Выглянув из-за стога, он увидел в полуверсте более десятка всадников, во весь опор скачущих к покосу.

К несчастью, кони со спутанными передними ногами щипали траву саженях в пятидесяти. Только одна коняга оказалась поблизости. Да еще близок запряженный рыдван.

– Басурмане, – обомлел Максим. Он быстро оценил ситуацию, поднял тревогу и стал разворачивать запряженный рыдван. – Орда! Дружина, лови коня! Прасковья, сынки, в рыдван!

Максим принял точное решение. Четырьмя выстрелами можно было и рассеять нападавших. Сделать по второму выстрелу табунщики не успевали по времени. На зарядку кремневого ружья через дуло с помощью шомпола у обычного стрелка без специальных приспособлений уходило не меньше минуты. Но если выстрелы не очень точны и нападавшие числом поболее и упорны, то в чистом поле пешим против конных устоять очень трудно.

Максим вскочил в рыдван. Он стоял в телеге на узкой перечине и нахлестывал лошадь кнутом. Сзади, похватав ружья, косу и вилы, уселись мать семейства и два сына. Они едва держались в открытом, несущемся, подпрыгивающем рыдване.

Третий Максимов сын снял путы с коня и скакал верхами. Несколько поотстал, но догонял повозку. Приближались и кочевники.

Максим так нахлестывал лошадь, что она ошалело неслась, не разбирая дороги, через низкий кустарник, вымоины и кочки.

Защиту мог дать только овраг. В северной части Дикого поля много глубоких оврагов. Иные из них тянулись на десятки верст и имели по нескольку боковых отростков с каждой стороны.

Овраги служили хорошей защитой от хищных кочевников. Они примечательны густыми зарослями. Там, где топор переселенца не истребил заросли в поисках топлива и бревен для строительства, где скот не потравил кустарник, овраги служили надежным убежищем. Вдоль них шли степные дороги.

Осокорь, карагач, ветла, вяз, колючая дикая груша и вишня, мелкий колючий кустарник чилиги, торна, шиповника и боярышника, заплетенные плетями хмеля и дикого винограда, создавали непролазный зеленый туннель, нырнув в который можно уходить – продираться и влево, и вправо или в боковые отростки. Здесь всегда сумрачно, сыро. На дне оврага, на глубине четырех-десяти саженей, как правило, звенел ручей, питаемый родниками.

В оврагах гнездовало много птиц. По кручам паслись дикие козы, встречались лисы и кабаны, даже лесным великанам медведям полюбились овраги.

На крутых склонах легче дать и открытый бой превосходящему числом противнику. Спешившийся кочевник без коня и лука терял две трети своей силы. Против сабли пехотинца даже малообученные, но крупные и крепкие крестьяне уверенно противостояли ордынцам. Копье, вилы и увесистая дубина в сильных мужицких руках становились грозным оружием.

В северных сырых лесных районах деревни ставили на гривах. Зато южнее, в лесостепных и степных местах многие деревни поставлены в скрытых низинах, куда не вели дороги. Деревни ставили в балках, возле оврагов и даже в самих оврагах. Овраги укрывали от врагов. Потому овраги полюбились переселенцам, которых часто называли овражными людьми.

Кочевники боялись засады овражных людей и зачастую не рисковали даже сунуться в заросли. Отступали.

Ордынцы настигли рыдван на подходе к оврагу. Калачевы стреляли из ружей. Попасть даже в крупную цель из прыгающей повозки оказалось очень трудно. Лишь один всадник на подстреленной лошади рухнул на землю и покатился. Зато оглушительные выстрелы, вспышки и пороховой дым несколько рассеяли непривычных киргизских лошадей.

Но три всадника оказались совсем близко от рыдвана. Табунщики отбивались от них вилами и прикладами ружей.

Передний ордынец уже тянулся саблей к Максиму. Но тот почувствовал опасность и, полуобернувшись, уверенной рукой сделал взмах кнутовищем. Плетеный ремень волнообразно изогнулся и произвел оглушительный щелчок, точно выстрел раздался; его конец ожег лицо кочевника. Следующим резким взмахом кнута Максим захлестнул поднятую руку второго ордынца и выдернул его из седла. В умелых руках и кнут серьезное оружие. В селеньях табунщиков ребятня с детства упражнялась захлестывать вертикальные колья и горизонтальные сучья деревьев. Можно было видеть, как маленькая кроха, лет четырех-пяти, игрушечным кнутом старается подражать взрослым, произвести щелчок резким взмахом. Взрослые пастухи и табунщики, догнав верхами в степи волка, забивали его кнутами насмерть.

В Диком поле табунщики пользовались в работе и скрученной веревкой – арканом, и, по примеру азиатских кочевников, петлей на шесте для ловли овец в период стрижки. Но самым главным орудием они признавали только кнут. Уважаемый табунщик и пастух не позволял себе портить скот ударом кнута. Достаточно взмаха кнута и оглушительного щелчка – и стадо разворачивалось в нужную сторону.

Но против сабли кнут имеет только одно преимущество, он длиннее. Зато кнут мог быть срезан как стебель камыша. Неизвестно, чем бы закончилась схватка, но отца выручил Дружина.

Как только рассеявшиеся на короткие мгновенья ордынцы стали снова приближаться к летящему рыдвану, Дружина, скакавший сбоку, наискосок прошел перед преследователями, раскручивая кистень. Он привел их в замешательство и увел за собой часть преследователей.

Уходя от кочевников, Дружина внезапно откинулся всем телом в сторону и, свесившись с боку у скачущей лошади, удерживаясь за седло одной ногой, вытянул руки и точно выстрелил из пистолета. Одним рывком он поднялся в седло и стал уходить к оврагу.

Навыки лихой верховой езды табунщики постигали с детства, как ходить за сохой. Такова особенность России, где от жилья до жилья десять-двадцать верст – обыкновенное дело. А в Диком поле пятьдесят и сто верст от дыма до дыма считалось совсем недалече. На таких просторах хорошо чувствовать себя мог только хороший всадник на добром скакуне.

Рыдван влетел в овраг Долгий под углом и сразу растворился в кустах. Следом в чащу нырнул Дружина.

– Заряжай ружья! – крикнул Максим младшему и среднему сыну, толкая их на дно оврага. Сам он изготовился к решительной схватке. Сбоку стоял с вилами наперевес старший сын.

Один из ордынцев спешился и, прорубая путь среди зарослей, двинулся в глубь оврага. Он едва не остался без ног. Теснимый острой косой и вилами, попятился и побежал.

Ордынцы кружились в раздумье перед оврагом. Принять решение им помог выстрел со стороны. На помощь соседу пришли овражные люди, привлеченные пальбой в поле.

Кочевники повернули коней вспять.

Калачевы перевели дух. В этот час семье табунщика повезло. Отбились. Крутой овраг почудился райским местом. Хмель переплетал деревья, кустарники и образовал причудливые цветущие беседки.

Вскоре у края оврага показались младшие братья Калачевы с двумя заряженными ружьями. Третье ружье где-то выронили во время сумасшедшей скачки.

В поле вспыхнул стог сена. У другого копошились кочевники. Максим выстрелил из ружья. Взял другое и побежал в поле.

– Не выходить. Прикройте меня.

Пробежав полсотни шагов, Максим снова выстрелил и принялся перезаряжать ружье.

Шайка ордынцев снялась и неспешно пошла в степь.

Из буерака, отростка оврага Долгий, вышло с десяток бородатых мужиков. Семейство Максима Калачева направилось в их сторону. Обнялись и пошли вместе с овражными вдоль оврага.

В одном месте с откоса открылась деревенька в три избы. Пройди вдоль оврага десяток шагов, и скроется она за деревьями и кустами. На дне оврага кроме изб два крошечных огородика. Тут же корова и две лошади на привязи, где-то в зарослях гоготали гуси.

Еще одна похожая деревенька в две избы находилась в зтом овраге на расстоянии версты. Другого жилья в округе не было на сорок верст вокруг.

Посевы пшеницы овражные люди держали в стороне от деревни, по разные стороны от оврага…

Овражные люди – особый род переселенцев. Отрезанные от остального мира, они жили своей автономной жизнью. Главной их особенностью являлось то, что они не искали ни с кем никаких контактов и старались как можно дольше сохранить в тайне свое местонахождение.

Потомки вольнолюбивых хлебопашцев считали, что земля, вода и солнце даны Богом, а данное Богом никто не имеет права отнять у них. Их представления вступили в противоречие с интересами государства и с интересами знати, которую за служение государству почему-то награждали дарением деревень с крестьянами.

Они одинаково опасались и кочевников, и российских воинских команд, рыскавших в пограничье Дикого поля. Уходили на пустоши в самую глушь с одной лишь заплечной котомкой, без запасов одежды, почти без семян и оружия. Уходили под видом нищих бродяг и погорельцев, сирот, принимали вид блаженных, сказывались Иванами, не помнящими родства, лишь бы избежать возврата в крепостное состояние. Если у них не было особых примет, то воинские команды часто отпускали их или мобилизовывали на государственные работы, и становились они государственными крестьянами. Они и составляли большую часть самых скрытных переселенцев. Хотя были среди них в немалом количестве религиозные сектанты и встречались беглые каторжники.

Иваны, не помнящие родства, в это время Россию не продавали и, очевидно, немало сделали для ее укрепления в пустынных землях. Люди широкой кости и безоглядной отваги с одним дубьем отчанно сражались за свою жизнь, за свои вольные понятия. Вначале их было мало. Но первые помогали последующим, и постепенно на новых землях укреплялась новая общность людей, очень свободных духом, помыслами и действиями самостоятельных…

 

6

Другой отряд вторгшейся орды наткнулся на телегу с Вожей и садчиком Евлампием. Кочевники изменили направление движения и устремились к телеге.

Зверолов увидел их за полторы версты.

– Корсаки, – негромко, но так, что услышали попутчики, сказал Вожа. Так звероловы называли степную лисицу серо-рыжего меха. Знатные киргизы любили шить шапки из меха корсаков, за что и получили прозвище «корсаки».

Переселенцы из России дали киргизам и второе прозвище – «штаны». Пришедшие из Азии киргизы отличались от некоторых других степных кочевников огромными штанами. Отправляясь на охоту и в дальний поход, их всадники надевали штаны, доходившие до подмышек. В штаны заправляли всю верхнюю одежду, отчего штаны казались еще больше.

– Большой набег, – Вожа показал рукой на еще один отряд кочевников, двигавшийся в другом направлении, на значительном удалении, в двух часах пути: – Не было ветра да повеяло, не было гостей да понаехало.

Вожа направил телегу ближе к оврагу, но уходить в заросли не стал. Он вместе с Евлампием развязал ремни и вывел лошадь из оглобель. Лошадь поставил так, чтобы ветерок дул в лицо сбоку и относил пороховой дым, не застилал обзор.

Правая рука зверолова привычно пробежала по рукоятке пистолета, ножа, большой палец скользнул по патронташу, будто считал патроны. Зверолов велел садчику взять длинный посох и укрыться за повозкой. Ваську поручил держать клячу за узду и не высовываться из-за лошадиной груди. Сам он набросил на спину лошади попону и положил на нее ствол длинного ружья. Он широко расставил ноги и стал ждать скачущую шайку.

За четыреста шагов Вожа произвел первый выстрел. Лошадь под передним всадником рухнула.

Зверолов быстро перевернул барабан и выстрелил… Следующие два выстрела сняли двух передних всадников.

– Беркут! – ветер принес тревожный возглас.

Меткого охотника знали на всех кочевьях; кто-то видел его, а большинство по слухам.

Кочевники придержали коней и пустили несколько стрел. Прозвучало два выстрела. Но они не причинили вреда. Корсаки использовали ружья, какие ладили и в России, но еще сто лет назад, фитильные, бескурковые, не дающие точного боя на расстоянии…

Вожа произвел еще один выстрел. И еще одна лошадь пала под замешкавшимся всадником.

Следующая стайка стрел поразила Васька и лошадь, которую он держал. Старая лошадь тихо подогнула колени и как-то устало легла на землю, открыла стрелка.

Вожа перебежал к телеге. Положил ружье на угол повозки и, стоя на одном колене, выстрелил. Облако порохового дыма в очередной раз окутало стрелка. Дым щипал глаза и, казалось, они у зверолова увлажнились, поблескивают, но руки привычно и уверенно перезаряжали ружье.

Ордынцы повернули назад. В Диком поле бегущих часто добивали. Показавший спину – легкая добыча. По законам Поля можно отступать, но нельзя бежать и показывать спину.

Вожа прицелился вслед уходящим всадникам, но опустил ружье:

– По законам Поля показавший спину – покойник, – сказал он садчику. – Бегущий слишком легкая добыча. Да заряды дороги. Сбережем. Что с Васьком?

– Стрела скользнула по ребрам, но внутренностей не задела. Рана не очень тяжелая.

Вожа и Евлампий перевязали мальчишку и положили в телегу. Они впряглись вместо убитой лошади, взялись за оглобли и медленно покатили фургон к усадьбе табунщика.

 

7

Один из отрядов кочевников уже вышел на усадьбу семьи Калачевых. Шестеро всадников обогнули калду и беспрепятственно подъехали к неогороженной усадьбе.

Обе дочери Максима работали в огороде. Завидя приближающихся ордынцев, они бросились в избу. Как учили мать с отцом, как учила жизнь, обе спрятались в погребе.

Ордынцы, с осторожностью оглядываясь, въехали во двор, но сопротивления не встретили. Они с простодушным нескрываемым любопытством разглядывали чужую жизнь: по их видению привлекательно богатую, непонятную и, как казалось, враждебную.

В традиционном представлении кочевников жизнь на одном плоском месте однообразна и скучна. Даже если корма скоту хватает, то где-то непременно лучше, травы сочнее, водопои ближе и постоянный ветерок, сдувающий комара-пискуна и злую мошку. Но по прибытии на новое место, вскоре их тянуло дальше…

Чужая жизнь требовала непрерывной работы: пахать, косить, чистить хлевы, поновлять соломенную крышу, строгать телегу, ткать, кузнечить… Проще жить, проще. Кочевнику милее идти за облаком, гонимым ветром, отдавшись настроению; охранять свой скот и, если повезет, забрать чужой.

Копыта лошадей непривычно цокали во дворе, выложенном диким плоским известняковым камнем. Глаза ордынцев пытливо разглядывали чудные растения в огороде. Смуглые руки потянулись к знакомым и незнакомым вещам, висевшим прямо на внешней стене избы на вбитых в бревна больших четырехгранных кованых гвоздях. Ковш, сито, серп, уздечка, капканы разных размеров и конструкций…

В избе ордынцы принялись искать девиц, которых видели. Перевернули лавки, кровать, заглянули в печь. Нигде нет. Так и уехали бы, но очень желанной поживой могли стать две пленницы. Самый дотошный ордынец догадался поддеть половицу и обнаружил крышку погреба.

После короткой борьбы избитых сестер выволокли наружу. Не обращая внимания на крики и плач, руки девицам связали арканом и погнали вслед за лошадьми. Какое-то время сестры шли и упирались, но арканы, притороченные к лошадиным седлам, тащили и сволакивали их. Поняв тщетность своих усилий, они почти бежали, влекомые жестокой веревкой.

Корсаки захватили не только полонников, но и собрали в избе одежду, ткани, все металлическое и все, что блестело, включая зеркало и бусы. Даже деревянную бадью прихватили, но из-за тяжести бросили за двором.

Ехали веселые, оглашая степь радостными криками и песнями. Не спешили. Было то время, когда еще не особо боялись погони.

В степи корсаки заприметили Мотю, возвращавшуюся домой с корзиной и узлом собранных трав. Она побежала к ближайшему колку, но бежать слишком далеко. Аркан захлестнул ее плечи на полпути.

Девушка так судорожно билась и не хотела вставать даже после того, как ее проволокли сотню саженей по степи. Тогда ордынцы, не желая потерять ценный товар, связали ее и бросили на вьючную лошадь.

В это время остальные Калачевы и овражные люди в урочище Долгий овраг собрались в путь на усадьбу к Калачевым. Овражные пришли в урочище лет на пять раньше Максима, но так как начинали без пожитков, с нуля и жили скрытно, то и скудно. И оружием они оказались не богаты. На десять мужиков у них имелось всего одно кремневое ружье и два азиатских пистолета, да по копью на каждого. Не ахти как крепко. Только другой подмоги не имелось.

 

8

Максим и его семья с провожатыми догнали Вожу и садчика, тянувших фургон, почти у самой усадьбы.

Хозяева нашли усадьбу ограбленной. Единственная уцелевшая ценность – ларь с зерном. Приходили корсаки-мясоеды, которые еще не знали вкуса хлеба, по крайней мере, вкус его еще не стал им привычен и желаем. В некоторых кочевьях пекли на угольях тонкие лепешки, но это скорее исключение, чем привычный основной продукт.

Но главная беда у табунщиков – нигде не видно дочерей. Вожа походил по двору, взял лошадь у Максима и поехал по окрестностям. Следы и опыт сказали ему обо всем.

– Дочерей твоих увели в полон, – зверолов отдал подавленному отцу и плачущей матери ленточку – единственное, что осталось…

Максим призвал идти в погоню.

Вожа пожал плечами. Он уже оценил наличествующие силы и готовность:

– Вернуть полонников с бою сейчас не удастся. Я видел несколько отрядов. К вечеру они соединятся. Совместно погонят скот и невольников. У них может быть несколько сот всадников. Немногие из вас вернутся. Можете все пропасть без пользы.

– Как быть? – спросил один из овражных людей. – Нельзя ли выкрасть их ночью?

– Одного человека у десятерых сторожей увести можно. Десятерых у одного сторожа бесшумно не увести. Полонников по полю соберут много. Кого-то возьмешь, а другие начнут плакать, побегут вослед. Все обнаружится. Теперь корсаки настороже. Выкупить можно. Есть ли чем? До денег и украшений падкие все ордынцы.

– Все разорили, – хозяйка заплакала. Мужики молча сжимали ружья. – Зачем им наши дочушки? Убьют их? Скажи.

– По их законам разрешено иметь несколько жен, – ответил Вожа. – У богатых по десятку жен и наложниц. Потому невесты в цене. У бедного корсака нет денег на выкуп жены. Дорого. Берут у других народов, если голову сохранят. Из чужих кочевий берут себе. Русских могут продать в Серединную Азию, в Бухару, в Хиву… Персам и крымским татарам продают, туркам. Наши мужики и бабы в цене. Способны в поле работать. Ногай или башкир в четверть цены идет. Русские плуг и косу знают, работе обучены. Беленьких девок хорошо в гаремы покупают. И сами кочевники их держат, но более продают за хорошие деньги.

– Зачем дикарям рабы? – то ли возмутился, то ли спросил овражный человек с клеймом каторжника.

– Овец стричь, шкуры свежевать, кожи мять, войлоки валять… Двух-трех невольников имеешь – можешь в тени кверху пузом лежать. Старики в селеньях говорили: униженные будут возвышены; русские полки еще придут туда, откуда исходит угроза, и там будет порядок, заведенный Россией, и никто не станет торговать христианскими душами. Может, это вас утешит.

– Вожа, давай дочек выкупим, – Максим ухватился за идею выкупа. – По лесам и долам, говорят, ты многим помог. Проводишь на кочевье? Сколько стоит дочек выкупить? Все, что есть, отдам.

– Правду сказывают, – согласился Вожа. – Приходилось полонников и отбивать, и похищать, и выкупать. Сами корсаки за хорошую девицу платят калым пятьдесят лошадей, двадцать пять коров, сто овец и несколько верблюдов. Девицу попроще согласятся отдать и за двести овец. Бывает, за скудных женихов отдают и за сто овец. Но по словам, ваши дочери в самом соку. Корсаки так просто не отпустят. Конечно, полонников до Хивы живьем еще довезти надо, чтоб не померли… Сторговаться можно. Но за трех девок придется отдать целое состояние.

– Наш скот отогнан, – удрученно сказал Максим. – Лошадей по степи распугали проклятущие…

– Два дня тому назад подо мной двух лошадей убили, – Вожа развел руками, потом хлопнул по ружью. – Из имущества только медвежья голова в сохранности. И у вас не густо.

Услышав сужденья Вожи, Прасковья забилась в судорожном плаче.

Вожа смущенно отвернул лицо, потом решительно сказал:

– Чем могу помогу вам. Будем готовить выкуп. Есть у меня заказ на красивые птичьи перья и чучела птиц, кои продают купцы в столице и за морем в Европе. Пойду добывать. Две шкуры куницы в зимовье висят. Может, еще беркута споймаю. Мать, не плачь, как по покойникам. Уповай на удачу. Надо снаряжаться в дорогу.

На другое утро, еще до зари, Вожа и Максим выехали верхами в степь, на поиски одичавших своих лошадей. К полудню они обнаружили в лощине за дубровым колком косяк лошадей во главе с пегим высоким жеребцом. Глаза у зверолова сразу заблестели.

– Хорош, хорош, – повторил Вожа.

После стремительной скачки по просторному долу удалось заарканить пегого жеребца редкой масти, особо ценимой азиатскими торговцами, которые перепродавали пегих по хорошей цене в Индию. Впрочем, зверолову жеребец глянулся не столько мастью, а широкой грудью, длинными сухими ногами, а еще больше характером, вздувающимися ноздрями при появлении конных людей…

Вымотав жеребца на аркане до изнеможения, зверолов и табунщик взнуздали и оседлали его. Только Вожа взобрался в седло, как новый прилив ярости взметнул, казалось, увядшего скакуна. Такой брыкучей скачки Вожа, объездивший нескольких диких коней, еще не видел.

В конце концов конь был вынужден признать верховенство человека с железной хваткой.

В тот день Вожа и Максим привели в усадьбу еще одну объезженную кобылицу. С другого дола удалось привести нескольких скакунов и сыновьям Максима при содействии овражных людей. Но самый статный конь оказался у Вожи.

– Как бы его назвать? – задумался зверолов. – Конь в степи друг и брат. Нехорошо другу без имени.

– Тополь, – предложил Васек. – Назови его Тополь. Стройный, ноги длинные.

– Тополь, Тополек, – пожалуй, годится, согласился зверолов. – Хорошо. Пусть будет Тополь.

Несколько дней Вожа приучал коня к своим, лишь ему свойственным командам обычным голосом и тайными посвистами. Скормил коню не одну буханку хлеба и сладкую морковку. Щелкал кнутом над конской головой, стрелял из пистолета. Приучал невозмутимо воспринимать вспышку огня, грохот и пороховую гарь. Водил по овражным кручам и по бревну.

Собранными в поле травами Вожа помогал Прасковье лечить Васька.

А вечерами поредевшая семья табунщика и зверолов собирались за столом. Гостя не тревожили. Надежды терзаемыми ожиданием и тревогой переселенцами подавлялись с, казалось, молчаливой отрешенностью от текущей жизни. Лишь однажды Прасковья спросила о родителях и семье зверолова.

– Когда мне было лет десять, моя мать пропала. Ее похитили или убили во время набега племена с реки Кубани. Так говорили взрослые. За тысячу верст пришли с Кубани на северное порубежье Дикого поля. Мы жили близ крепости Пенза. Много народу в селах и крепостях побили… Малых и старых подушили, пожгли, остальных увели с собой. Что стало с матерью, не знаю. Говорили, что вроде погибла, да никто могилы не видел. Другие говорили, что ее угнали. Отец – священник, был проповедником среди язычников. И я при нем ездил. Другой родни не имелось… Помер через год от цинги. Мне от родителей осталось только вот, – Вожа достал из нагрудного кармана платок, на котором было вязью вышито крестное имя будущего зверолова и проводника: «Никита Старков». Никифор Старков – таково полное имя зверолова. Он бережно сложил и спрятал единственную семейную реликвию.

– Как жил такой малой? – Прасковья сокрушенно покачала головой.

– Подобрал меня охотник. С ним и скитался по лесам и долам Дикого поля пять лет. Выучился промыслам. Дальше сам промышлял. Мать дала мне жизнь и этот платок, отец обучил грамоте, старый охотник научил ремеслу, без которого пропал бы. Живу как Бог надоумил. Прежде по Большому Черемшану охотился, медведя промышлял, куницу, бобра, белку… Ныне там людно стало. Теперь промышляю на притоках Сока, Самары и Большого Иргиза. По рекам зимовья поставил. Поле – мой большой дом. Когда платят, вожу торговые караваны. Сирым помогаю найти земли пригодные. Тем живу.

Калачевы быстро привыкли к новым жильцам. Жизнь шла заведенным порядком. Летом день год кормит. Все работали. Только взгляд зверолова их смущал. Острый, временами будто за руку брал или в плечо толкал, не прикасаясь. Взгляд не подзывал, а почти ощутимо притягивал.

Заставляло креститься и пугающее поведение зверолова во время грозы. Когда все прятались иод крышу, он выходил на крыльцо, подставлял лицо ветру и струям дождя. А если раскаты грома и разрывы молнии сотрясали округу, его глаза и лицо выражали необычное возбуждение, даже блаженный восторг, точно он попадал в родную стихию. Его ноздри вздувались, жадно втягивали обострившиеся запахи омытых и растревоженных трав и деревьев. В эти минуты Вожа не слышал зова окружающих, стоя погруженный в какие-то ему лишь неведомые чувства.

Днем Вожа обучал коня, охотился в поле, вечером работал в усадьбе.

На равнинах Дикого поля, помимо одичавших домашних лошадей, паслись косяки диких тарпанов – невысоких лошадок серой мышистой окраски с черной полосой вдоль спины, с причудливой черной стоячей гривой и хвостом. Долина реки Сок – северная граница обитания тарпанов в заволжских долах. По берегам Самары, Иргиза и обоих Узеней их водилось особенно много. Даже один из притоков Таволжанки, впадающей в Самару, звероловы и переселенцы назвали Тарпановкой.

Тарпан – лошадка хоть и небольшая, но плотного телосложения, необычайно резвая и выносливая. Только сайгаки могли бежать быстрее. Даже иные птицы не успевали в лете за их стремительным и грациозным бегом-полетом. К тому же тарпаны осторожны, чутки и на близкое расстояние охотников не подпускали. Из районов обитания их могли вытеснить только стада домашних животных.

Вожа целый день караулил в засаде, пока косяк тарпанов не подошел к нему на расстояние выстрела.

Шкуры двух тарпанов Вожа обработал во дворе усадьбы. Из шкур он сшил жилами, вынутыми из ног тех же тарпанов, несколько разновеликих мешков. После того он разжег гнилушки, которые медленно тлели, и поставил сырые мешки на дым на несколько дней, пока кожа не стала жесткой.

В то время как кожи сохли, Вожа принялся делать епанчи по русскому обыкновению. Перещипанную шерсть толщиной в палец разложил по рогоже и обливал ее из тагана горячей водой и топтал изо всей силы, бил и катал валиком, снова поливал кипятком и снова топтал и катал. До тех пор, пока шерсть слеглась очень крепко. Образовалось толстое покрывало, не продуваемое ветром, не пропускающее коротких проливных дождей, спасающее от стужи и солнечных ожогов. Теперь из куска войлока легко кроить плащ, который набрасывался на плечи и стягивался на груди тесемкой, пришитой к верхнему краю.

Вожа изготовил два плаща – для себя и приемного брата, названого брата. Он зашел в избу и накрыл Васька плащом, как одеялом. В военном походе и на охоте епанч длиной до колен незаменимая вещь. Епанч одновременно и постель, и одеяло, и шатер над головой в зимнюю пургу. Обычно на походной ночевке звероловы в сыром месте рубили ветки деревьев или кустарника или резали ножом охапки травы, стелили на них епанч и им же укрывались. По образцу этой древнерусской одежды позднее наловчились делать и бурки, более удлиненные и широкие войлочные плащи, бытовавшие у нескольких народов. Бурки носили предпочтительно в степных районах, где не было лесов и передвигались только верхами на лошадях.

Паренек был несказанно рад подарку, столь редкому в жизни бездомного сироты. Он быстро набирался сил.

Вместе с сыновьями табунщика Вожа мастерил пики и стрелы, ковал наконечники для стрел. Главный мастер тут Вожа. Позже показал уменье клейменый каторжник из числа овражных людей. Остальные – старательные подмастерья.

– Зачем нужен лук? – спрашивали зверолова садчик и овражные люди. – У вас замечательное ружье и пистолет.

Вожа каждый раз терпеливо отвечал:

– Ружье и пистолет больше для войны, чем для охоты.

Годится для боя большого зверя – медведя, лося… Лук для птицы и пушного зверька. Ружье в лесной чаще таскать надоедливо, лук легонький. Порох недешев, патроны дороги. Стрела своя. Полусотни каленых стрел надолго хватит.

Вначале изготовили три лука. Один поменьше, – для Васька. Два других, с тугой тетивой, – для Вожи и Дружины. Приглядевшись к приемам зверолова, смастерили для себя луки и овражные люди.

В минуты отдыха Вожа смастерил свирель и наигрывал мелодии старые, известные каждому пастуху и крестьянину, и новые, может быть, рождавшиеся в эти самые мгновенья. Свирель являлась любимым инструментом не только у пастухов и звероловов, но и у крестьян. Они знали, какое дерево лучше для изготовления сапелки, дудки и свирели, от чего зависит голос.

В дохристианские времена на Руси придумали оригинальную письменность и крючковую нотную грамоту. Но простой народ играл на слух, и по памяти исполнялось много несен и наигрышей. С принятием христианства пришли новая письменность и традиции. А в народной глубинке сохранялись традиции, идущие от седой старины. Таковы мелодии, исполняемые звероловом. В Диком поле и в Сибири они имели наибольшее хождение.

Табунщики часто останавливались послушать знакомое с детства и неведомое. Очень уж ладно играл зверолов. В медвежьих углах еще не знали завезенного Петром I табаку и крепких напитков. Лучшим отдыхом считалось затянуть песню да еще заиграть на дудке или свирели.

Более других полюбилась игра зверолова Прасковье. Она присаживалась на крылечко и, расчувствовавшись, просила поиграть еще. Похваливала и расспрашивала.

– Что играешь?

– А что на душу придет, – отвечал зверолов. – В поле людей по нескольку месяцев не вижу. Словом перекинуться не с кем. Поиграешь – и сил прибавляется, на душе веселей.

Своей игрой зверолов заразил и братьев Калачевых. Особенно Дружина резал свирель за свирелью, отыскивая лучший звук.

Через несколько дней Вожа объявил, что готов к большой охоте. Затянулась рана и у его названого брата. Васек был еще слаб и пошатывался при ходьбе по двору, но выразил желание тронуться в путь.

Вожа забрал мальчишку с собой.

Калачевы подарили обоим звероловам по рубашке, тканой из крапивы, на подмену и благословили. Они еще верили в удачу и возвращение дочерей.

 

9

В Самарском Заволжье степь часто перемежалась с лесом. Много дубрав. Все песчаные места заросли красными лесами с преобладанием сосны. Встречались сосны в два-три обхвата. А то лес обрывался и шла равнина, на которой лишь отдельные деревья и кустарники.

Южнее реки Самара лес встречался преимущественно по долинам рек. Среди степи тянулись кудрявые зеленые полосы шириной от сотни саженей до двух десятков верст по обе стороны от речных берегов.

Урема отличалась сказочной населенностью зверя и птицы. Узкая полоска леса под своей сенью собирала и всегдашних обитателей лесов, и жителей степей. В пойменной, затопляемой весенними паводками части леса небо подпирали деревья-великаны, под которыми сравнительно мало подроста и кустарника. На нагорной возвышенной стороне уремы заросли гуще и почти непроходимы, особенно на склонах рек и оврагов.

Звероловы въехали в урему по тонкой извилистой звериной троне. Начало тропы приметить не просто. Спугнули стадо диких кабанов, с треском ломанувшихся прочь. Спешились и повели коней за узду, свободной рукой раздвигая густые заросли, за которыми ничего не видно в трех шагах. Идти по тропе трудно, но если сбился с тропы, то завязнешь в буреломе; пеший потеряет времени в пять раз больше, а конный вообще не пройдет. Но вот лес стал редеть, пошла настоящая урема с небольшими лужайками среди чащи.

– Сок, – показал Вожа на блеснувший впереди изгиб реки. Река шириной в двадцать-тридцать саженей имела пологие берега, но текла в коридоре леса и густого кустарника. В наиболее узких местах гигантские деревья почти смыкали ветви, в других несколько расступались, будто специально давая взгляду рассмотреть живописную картину.

Вожа привел Васька на одно из своих зимовий.

– Мое зимовье, – сказал Вожа возле небольшой избушки с одним маленьким оконцем, в которое не смог бы пролезть и ребенок. Оконце затянуто рыбьим пузырем.

Зимовье стояло у реки, но так, что с реки его не видно. В кустах лежал долбленый челн. За избушкой росла дикая вишня. Топор зверолова проредил заросли вокруг нее, и благодарное дерево широко раскинуло густую крону, усыпанную множеством мелких плодов. У крыльца крошечный пятачок еще зеленых бобов и грядка пожухлого, заросшего сорняком лука, показывавшего, что хозяин здесь редкий гость. Других насаждений не было.

Около зимовья деловито гудели дикие пчелы. В могучем осокоре на разных уровнях поместилось сразу три борти. Зверолов имел в лесу свои бортные ухожаи. Бортничество не стало главным делом зверолова, но и мимо дармового природного меда он не проходил…

Васек не удержался – попробовал зеленый плод яблони:

– Кислое.

– Подрастут, будем парить в печи.

Из кустов выскочил крупный серый пес. Такой тощий, что ребра выпирали, точно шкура сидела на костях. На радостях собака чуть не свалила хозяина.

– Волчок, – Вожа приласкал собаку, похожую на волка. Ласково потрепал по шее и жмурящейся от блаженства морде. – Совсем отощал без меня. На охоту пойдем, подправишься.

Васек зашел в зимовье, а за ним проследовал и Вожа. В полутемном зимовье Васек увидел полати. На земляном полу вместо привычной деревенской печи каменка – свод, сложенный из камней без извести и цемента. На этот свод клали камни беспорядочно и много, чтобы дым выходил из печи беспрепятственно, а тепло удерживалось большой массой камня достаточно долго.

Затем паренек повернул голову и отшатнулся в сторону. В углу на шесте сидел, взметнув огромные крылья, степной орел. Хищный крючконосый клюв разинут. Глаза блестят, показалось, горят красным огнем. Но птица не шевелилась. Искусно изготовленное чучело едва вмещалось в избенке. В другом углу «спал» филин.

В центре зимовья стоял стол на вкопанных в землю ножках, два стула – долбленые чурбаки, к потолку на веревках подвязаны два мешка. Один Вожа спустил на стол. Достал горсть лесных орехов, угостил Васька.

– Бери, Васек, это межевой запас на черный день. Как только орех нальется, пойдем лещину лущить. Два мешка соберем – нам на всю зиму хватит.

Звероловы на территории от Волги до Камчатки приходили в зимовье для промысла пушного зверя в середине осени. В Диком поле в зимовье часто и летовали. Большинству звероловов возвращаться было некуда. Время появления обжитых деревень только подступало.

Если в приглянувшемся месте зимовья не стояло, то избушка рубилась в течение недели. В январе основной промысел кончался. Но если рядом не имелось селенья, что бывало часто, то звероловы, отдаленные от другого мира сотнями верст и глубокими снегами, жили в зимовьях до ранней весны. И только после этого отправлялись в селенья, в крепости, на ярмарки. Вожа жил в зимовьях постоянно.

Похожие зимовья Вожа имел на одном из притоков Большого Черемшана, на Соку, на Самаре и Большом Иргизе. На Иргизе – реке, пограничной с киргизской стороной, вокруг зимовья Вожа поставил частокол с бойницами. Здесь даже зимой шалили воровские шайки кочевников и воровской люд из России. Остальные зимовья как простая изба.

Долгие зимние вечера зверолов коротал, прикармливая лесных зверюшек и раненных птиц. Они словно услышали приход большого друга. Первой появилась белка, серая с рыжеватым отливом. Белка схватила орех из протянутой ладони и юркнула в рукав рубахи, но рубаха не шуба, что-то ей там не понравилось – и через мгновенье она оказалась на лавке.

Зато в открытую дверь бесшумно впорхнул жгуче черный большущий ворон и зычно ошеломил человеческой речью:

– Здравствуй! Ворону угощенье!

Оба зверолова, и зрелый и малый, такому явлению умилились. Никто разговаривать птицу не учил. Вожа подобрал полуоглушенного ворона с помятыми правильными перьями на снегу в самую стужу после боевой птичьей потасовки. Ворон прожил в зимовье до весны, восстановил силы, но улетать не собирался. То ли ему здесь оказалось сытнее и теплее, то ли интереснее слушать человека и поражать способностью выговаривать фразы.

– Пойдем покажу байбака, – предложил Вожа названому брату.

Во дворе Вожа познакомил Васька еще с одним приятелем, который вылезал на свист.

Вечером Вожа налил в плошку кумыса и поставил у порога. Утром гость все же пожаловал. Васек увидел чрезвычайно пушистую кошку.

– Дикая полевая кошка, – сказал Вожа. – В степи среди зарослей чилиги и шиповника полно водится. Там их волки не достают и добычи хватает. Приваживаю от мышей и крыс. В холода в зимовье жила. Летом совсем одичала. Пушистик, иди сюда.

Кошка пила кумыс крошечными глотками, слизывала с поверхности, от удовольствия жмурила глаза, но стоило сделать шаг в ее направлении – убегала в кусты и возвращалась только когда люди отступали на значительное расстояние.

Новые события и встречи восхищали мальчишку, хоть и росшего среди приволья деревенской природы, но впервые летовавшего с настоящим охотником-промышленником, а по другому – звероловом-промышленником. Охотники этой поры предпочитали называть себя не промысловиками, а промышленниками, что в общем одно и то же, но более употребимое шло от более ходового слова промышлять. Называли они себя так не без гордости. Считали зверование и службу проводниками стоящей, главной работой. И, действительно, были уважаемы. К ним часто обращались за советом и помощью. Мальчишки, попавшие в науку к охотнику-промышленнику, редко сходили с охотничьей тропы.

Оставив кожаные мешки с кумысом и провиантом в зимовье, звероловы пошли на разведку по реке в долбленке, прихватив берестяные ведра, веревки и рыболовные снасти.

Лес обступал реку плотной стеной и слева и справа. Иногда плыли в сплошном зеленом туннеле из веток деревьев. Гигантские осокори в три-четыре обхвата возвышались над всем. Не уступали им могучие березы, изредка встречавшиеся в чаще, и липы. Чуть ниже – могучие дубы, стройные осины, кудрявые вязы. Еще ниже – ракита, боярышник, лещина, другой кустарник и много подроста деревьев. И так до самой земли. У каждой группы деревьев свой уровень.

Нижние ветви деревьев свисали в воду. Зеленоватая вода играла ветвями. А вот двухсотлетний огромный осокорь, подмытый вешними водами, упал и перегородил более половины реки. Долбленка с усилием прошла образовавшуюся быстрину. Лес казался угрюмым, а река, текущая в густой тени, глубокой и таинственной.

Верст десять звероловы прошли вверх по Соку на гребях. Пока поднимались, лес был оживлен. Время весеннего гнездования и брачных песен кончилось, но птицы оживлены, и то тут, то там слышались голоса рябчиков, лесных голубей, дроздов, размеренно вела счет кукушка: ку-ку-ку, стучал дятел.

С ветки на ветку, далеко, точно птица, летала белка-летяга. В отличие от обычной белки у нее тонкие кожаные перепонки с двух боков; от передних лап к задним перепонки распластывались точно два крыла.

Легкая долбленка тихо скользила по воде и почти в упор вышла на лося, вышедшего на водопой. Лесной великан вздрогнул и гулко, скачками, ушел в чащу.

На реке темные омуты сменялись песчаными перекатами. На одном Вожа показал глазами на рыбу, вставшую на перекате. Васек, упарившийся от духоты и весельной работы, с удовольствием сиганул в воду. Он поймал рубахой двух рыбин.

На поворотах реки встречались песчаные отмели. Здесь звероловы сделали заброд бреднем. На дне долбленки оказались несколько окуней, язь, уклейка, два судака и четыре щуки больше локтя длиной. Прошли еще раз по тому же месту и подняли не меньший улов.

– Во время лова рыбы не становись на бредень, – учил приметам Вожа, – от того рыба не ловится.

Из рыбы варили уху, пекли в угольях притушенного костра. На зиму звероловы рыбу солили и вялили. Ели и сырую рыбу, особенно в зимнее время, восполняя запасы необходимых для здоровья веществ. При цинге и общей слабости звероловы и переселенцы, поймав птицу, зверя или рыбину из-подо льда, разделывали добычу ножом и тут же принимались жевать жесткую, но спасительную пищу. Лучшее средство от хвори.

Несколько раз звероловы приставали к берегу. Вожа ходил проверять в лесу борти. С помощью веревок и приспособлений он поднимался по деревьям на высоту до семи-десяти саженей и, отмахиваясь от пчел, заглядывал в дупла. Смотрел, сколько меда натаскали крылатые сборщицы нектара.

Труднее всего забираться на высоченные гладкоствольные сосны. Выше по течению количество сосен увеличивалось, лиственный лес превращался в бор. Пчелы любили сосновые дупла. Тут почему-то меда частенько оказывалось больше, и медведи-сладкоежки тревожили реже.

Внизу толщина двухвековой сосны полтора-два обхвата. На них Вожа поднимался старинным русским способом, с помощью упругого каната толщиной в три пальца. Канат плели из тонких сыромятных ремней.

Бортник обхватывал сосну канатом, пропускал его через левое плечо, потом наискосок через спину к пояснице. Канат завязывался так, что сосна и бортник находились в одной петле, хотя между ними было достаточное пространство.

Бортник упирался ногами в ствол, тело его зависало под углом к земле. Канат снизу поддерживал тело на весу.

Чтобы подняться выше, бортник, руками взявшись за канат, резко притягивал тело к стволу и отпускал. Во время рывка сцепление каната с деревом ослабевало. Короткий миг бортник находился как бы в полете и успевал закинуть кольцо каната вверх на пол-аршина– аршин. Дальше он перебирал ногами и так постепенно поднимался.

При этом бортник, первый раз влезая на сосну, делал на стволе насечки для более удобного упора ног. Самый первый подъем был и самым опасным. Не приведи случай скользнуть стопе по гладкой поверхности ствола… Много народу поубивалось на бортном промысле. Чаще срывались случайные люди, промышляющие от случая к случаю. От бортника требовалась большая сила, ловкость и немалая смелость и уверенность при работе на высоте.

Промысел самый распространенный и древний на Руси. Тысячи людей удачливо промышляли медом. Сладкую добычу поставляли и в далекие страны. Но многие бортники исчезли в дремучих лесах.

С убавлением первородных лесов и диких пчел охотников за медом становилось все меньше, но в Диком поле и на Урале пчелы еще водились в достатке.

Почти у дупла Вожа завис, уперев ноги в ствол. Решил передохнуть.

– Васек, присматривайся. Освоишь дело – будешь с медом.

Окурив пчел дымом, он облегчил улей. Легкое, невесомое берестяное ведерко заметно потяжелело соблазнительно пахучим янтарным медом. В таких влагонепроницаемых берестяных ведерках русичи издавна квасили капусту, солили огурцы, запасали другие продукты. Мастерски сделанные из бересты сосуды долго, как никакие другие, сохраняли продукты от порчи.

В одном месте Вожа подал Ваську знак затаиться, идти сторожко. Он показал пареньку на сосну с бортью. На высоте более пяти саженей молодой медведь пытался утащить мед.

Улей был защищен бортником. Над дуплом привязана веревка, на которой висел тяжелый чурбак, мешавший забраться в дупло. Косолапый сладкоежка отталкивал лапой чурбак. Тот возвращался и толкал медведя. Раззадорившись, медведь повторно с силой толкал чурбак. Тот, качнувшись, с размаху бил медведя в бок. Так повторялось несколько раз. Пока от очередного удара чурбака медведь не свалился.

Вокруг каждого бортного дерева зверолов предусмотрительно вбивал колья. На одном из них косолапый испустил дух. Так звероловам достался и мед, и медвежья шкура, и сало.

В других местах бортники делали еще более замысловатые ловушки для охраны борти. В одном месте Вожа показал Ваську одну из них с пойманным медведем.

Здесь напротив дупла висела люлька на большом бревне-противовесе. Когда медведь забрался в нее, чтобы удобнее разорить улей, то зыбка под его весом отошла от ствола и медведь повис в воздухе, не имея возможности спрыгнуть. И высоко, и колья внизу торчат угрожающе. Так и пришлось медведю ждать зверолова. Но такие ловушки требовали больших усилий по устройству и устраивались редко.

– Сала у нас в избытке, – сказал Вожа. – Пуганем вора. Зверолов повыдергивал колья под деревом. Но медведь все равно не спрыгивал, только возмущенно ревел.

Зверолов выстрелил в воздух. Медведь кубарем скатился с дерева и с ревом заковылял в заросли. Чем насмешил звероловов.

В приметных местах звероловы поставили капканы и силки для пушного зверя. В реке поставили верши.

На обратном пути река переменилась. Горячее солнце взошло высоко и местами проглядывало в лесной коридор. Солнечные лучи светлыми пятнами освещали прозрачную, чистую, прежде казавшуюся зеленоватой воду. Река и урема повеселели и не казались мрачными. Но вся лесная живность под раскаленным диском сморилась и до вечера угомонилась.

За десять верст обратного сплава встретили лишь плывущую порешню, а в том же месте, где видели лося, спугнули оленя.

Вожа внимательно всматривался в прибрежную чащу, прислушивался к шорохам. Лишь однажды он поднял длинноствольное ружье, уже возле зимовья, и подстрелил крупного жирного гусака. Любимое блюдо зверолова – жареная гусятина. Копченную над костром гусятину готовили впрок для дальнейших походов. Копченую гусятину за питательность и легкий вес запасали в дорогу многие звероловы, пастухи, табунщики и путешественники.

Вечером Вожа выкопал из земли большой кожаный мешок, в котором хранил два кремневых ружья, смазанных жиром, меру веса для пороха, свинцовые пули…

– Это теперь твое, – сказал Вожа. – До покупки «топтыгина» немало побродил с ними. Точность боя не хуже моего ружья.

– У меня никогда не было ружья, – Васек готов пританцовывать от радости. – Научишь меня стрелять, как ты?

– Если у тебя твердая рука, то через несколько лет будешь хорошо стрелять влет.

Вожа заставил мальчишку выбирать разные цели и, затаив дыхание, нажимать на курок незаряженного ружья несколько часов, до самых сумерек.

– Мне бы вполовину твоего выучиться стрелять, – вздыхал Васек.

– Старайся, и будет.

– А как ты с закрытыми глазами попадаешь?

Вожа улыбнулся:

– На слух стреляю лучше, чем по памяти.

– Это как?

– Вожа разрядил ружье, надвинул шляпу на глаза и сказал:

– Обойди меня, чтоб я тебя не видел, и шумни.

Васек зашел зверолову за спину, наискосок, и качнул ветку над головой.

Вожа молниеносно, одним движением, развернулся, вскинул ружье. Кивком головы он забросил шляпу на затылок и проследил за прицелом. Черный зрачок дула смотрел прямо на Васька. Но Вожа сказал:

– Чуть-чуть бы пониже – и точно в лоб.

– Слух, как у филина, – оценил Васек.

– Поживешь среди лесов, и ты приловчишься слышать носом, а видеть ушами. Глаз заострится, как у сокола. Продолжай ученье.

Вожа указывал своему ученику целиться, сидя на весу на поваленном дереве, удерживая равновесие ногами, будто на коне. Казаки и правительственные войска уже несколько десятилетий практиковали стрельбу, не спешиваясь с коней. Выстрел – и конная сабельная атака или копейный удар по ошеломленному противнику. Звероловы Дикого поля освоили этот прием гораздо раньше, с появлением первых кремневых ружей. Многое решала быстрота. Им приходилось не только добывать зверя, но и защищать жизнь от тех, кто охотился за ними.

Вожа и сам длинными светлыми, прозрачными летними вечерами сидел на пеньке и непрерывно перезаряжал ружье.

– Зачем тебе? – спросил удивленный Васек.

– Набиваю руку. Сколько ты за минуту можешь сделать выстрелов? Начинай, а я буду считать.

Вожа размеренно считал, пока Васек зарядил ружье и выстрелил.

– Восемьдесят два, – отсчитал Вожа. – За это время обычно успевают выстрелить дважды. Я могу четыре из обычного ружья. Из своего семь.

– Так у тебя вон какое ружье… – начал было Васек.

– Давай твое. Считай.

Руки зверолова мелькали подобно спицам в прялке и при этом не просыпали ни грамма пороха. Стрелял он, не поднимая приклада.

Васек не досчитал до семидесяти, как прозвучало четыре выстрела.

– Быстрее может только солдат Мамон. Хочу перебить его в скорости. Ты мне зубы не заговаривай. Набивай себе руку.

Скоро паренек устал держать на весу тяжелое ружье. Прицел непослушно прыгал.

– В лес два ружья брать? – спросил Васек.

– В лесу одного хватит, – сказал Вожа. – Лук возьми. Послезавтра поутру пойдем на озера в степные долы. Там всякое может быть. И два ружья будут не лишни. На случай войны и двух мало. Стрелять надо быстро. Ты заряжаешь долго. Одно ружье в руках или за спину, другое в чехле к седлу. Пистолеты тебе добудем. Без этого пропадешь. Я три ствола возил, но однажды порох отсырел, и еле ушел от смертушки. Ты не в Московии.

– Знаю, – сказал Васек.

Вожа снова и снова подвигал паренька к упражнениям. Кувырок через плечо с ружьем – выстрел, кувырок – выстрел, кувырок – выстрел. Прекрасная ориентация в пространстве и быстрое смещение своего тела не однажды выручали зверолова в схватках. Тому и учил. Отрабатывали чистый прицел и пороховой – холостой выстрел.

 

10

Тем временем киргизы увели Матрену и ее сестер Агафью и Пелагею из воровского кочевья с русской стороны дальше на юго-восток, в ковыльные степи, на пограничье типчаковой степи, за которой все чаще встречались солонцы и пески полупустыни. В этой части Дикого поля не было не только лесов, но и кустарники редкость.

В киргизском улусе собралось около сотни невольников: калмыки, каракалпаки, чуваши, вотяки, мордва, персы, хивинцы… Угнанные из своих кочевий и деревень, перехваченные в набеге и захваченные из торгового каравана. Пригнали и два десятка русичей. Через день пригнали еще полторы дюжины славян от последнего набега.

В основном невольники – люди зрелого возраста и подростки. Детей и стариков ордынцы в полон не брали.

Разграбленные товары и пожитки простые джигиты оставляли себе. Невольников меняли у своих богачей на скот, поступались за долги, за разные услуги. Невольниц кочевники часто оставляли себе женами в услужение. Русских девушек, как правило, продавали в Серединную Азию.

Полоненные русичи, преимущественно женщины и десяток мужчин, сильно горевали, были подавлены, вялы. В кочевье ордынцы невольников, как правило, не трогали. Просто не обращали внимания. Опьяненные добычей и кумысом, находились в возбужденном состоянии. Пиршество сопровождалось плясками, состязаниями в борьбе, стрельбе из лука, скачками на лошадях взапуски.

Гоньба скота, охота, борьба с другими племенами за выживание, разбои и осоловелые пляски до упаду являлись привычным укладом жизни народов, не знавших письменности, земледелия и только-только начавших приобщаться к мусульманской религии. Они не имели мечетей, но пустили к себе мусульманских проповедников, одновременно соблюдали и языческие обряды.

Ближе к вечеру ордынцы очумели от крепкого табака. Курили чисто азиатским способом. Вместо трубки приспособили овечью берцовую кость, у которой отрубили одну шишку и вынули мозг, у другой шишки провертывали дыру до полости. Иногда дыру делали в середине кости. С открытого конца кость набивали табаком или дурманящими наркотическими травами вроде конопли вместе с тлеющим трутом и затыкали тряпкой. Из проверченной дыры вдыхали дым. Забава для более-менее состоятельных ордынцев.

Простые кочевники курили иначе. В земле выкапывали маленькую ямку. Набивали табаком. На табак клали зажженный тлеющий трут. Сверху ямку прикрывали листом лопуха и присыпали тонким слоем земли или песка. Вокруг ямки ордынцы ложились вповалку, втыкали сквозь землю сухие пустотелые травяные стебли. Лежа на животе, втягивали дым.

Обкурившийся кочевник попытался завладеть Мотей. Набросился на нее. Сестры подняли плач, стали дружно сопротивляться. На шум из юрты вышел предводитель улуса и прикрикнул:

– Не трожь юзюрень. За них пятеро воинов не вернулись в улус. Дороже твоей башки стоят.

Сестры не поняли чужого языка, знали только слово юзюрень, обозначавшее невольник. Но увидели, что кочевник от них отошел.

Наблюдавший эту сцену долговязый невольник, который даже в ободранном платье походил на барина или пленного иностранного путешественника высокого звания, философски, без эмоций, даже как-то устало изрек:

– В Америке шайки белых торгуют черными, в Азии шайки черных и желтых торгуют белыми.

На него никто не обратил внимания, вряд ли поняли. Жизнь шла своим ходом.

Среди кочевников свободно обращались невольники, полоненные много лет назад. Они понимали язык, течение кочевой жизни и знали свое место. Дети этих рабов часто становились равноправными воинами племени и сами вели охоту за рабами.

Если невольник неловко попадал под ноги ордынцу, тот мог ожечь его плетью. Но особо невольников не истязали. Как и всякая вещь, невольник должен отслужить свое. Все ждали скорого торга.

Мотя тосковала больше сестер, часто плакала:

– Помру, если больше мамушку не увижу.

Она отказывалась от скудной пищи, которую им предлагали. Исхудала. Старшие сестры ее успокаивали, примиряли с судьбой, что де испытания великие у нее написаны на роду.

Да они и сами содрогались при одной мысли, что вся их жизнь будет зависеть от страшных ордынцев, хотя и старались бодриться. Воротило с души и от ордынской пищи. Хлеба в здешней орде не пекли. Питались мясом, а больше животным жиром и молоком, да забродившим кумысом. Поражало пристрастие ордынцев к жирной пище и крепость желудков. Сало и масло брали руками и ели целыми горстями без всяких приправ. В жару жили, питаясь одним кумысом… К кожаному мешку прикладывались по желанию, раз по двадцать в день.

Привыкших к чистоте девиц коробило от нецеженого молока, в котором плавали волосы и мусор, от вида никогда не мытых брошенных чашек, которые облизывали собаки. Пищу сестры глотали усилием воли.

Поздним вечером Матрена горячо зашептала сестрам:

– Бежим. Как смеркнется, уйдем потихоньку.

– Куда же мы побежим? И дороги не знаем. Сколько дней идти… Пропадем. Догонят в степи и убьют.

В кочевье нет ни забора, ни стены, но уйти из кочевья и впрямь не просто…

 

11

Еще до восхода солнца Вожа и его названый брат вплавь на лошадях перебрались через Сок и двинулись в сторону реки Самара. Пес Волчок следовал за ними.

В пути им попадались густые колки, овраги, затененные зарослями, небольшие озерца с высоким камышом и множеством дичи. И все же Вожа уводил спутника дальше в богатую степь.

Русские зверобои и казаки-повольники, очарованные природой, назвали северную часть Дикого поля от Черемшана до Иргиза страной тысячи озер.

Среди нетронутой плугом лесостепи и болотистых низин протекало много рек и больших ручьев. Но еще больше озер. Земля, богатая грунтовыми водами, образовала многие тысячи озер.

Озера голубели среди лесной чащи и в открытой степи. Большие, длиной в десяток верст, и совсем крошечные, в десять саженей. Подпитываемые подземными родниками, они вспаивали густую луговую растительность, давали корм птице и водопой всему живому.

Однажды Васек услышал зычный вскрик красавца лебедя и достал стрелу для лука. Вожа нахмурился и положил руку на плечо юному зверолову.

– Мужики из деревни балуются пальбой по лебедям. Мы, промышленники, живем по законам Дикого поля. Закон не разрешает без большой нужды бить и потреблять лебедя, аиста и тетерева.

– Почему? – спросил Васек.

– Не бьем лебедя – птица верной любви, даже под пули возвращается к своей подстреленной любаве. Священная птица. Долгоносого, долговязого аиста небо и так обидело. И глухого тетерева не бей. Его легко добыть. Грех обижать блаженного и больного. Меня так учили. И ты так живи. Не нарушай закон, если хочешь, чтобы удача была у тебя частой гостьей. Поле и так нас кормит досыта. Не бери лишнего.

На взгорке среди чутких пасущихся тарпанов Васек увидел большое двугорбое существо:

– Смотри.

– Верблюд, – сказал Вожа. – Двадцать ден назад корсаки разграбили торговый караван хивинцев, идущих на торги в Самару. Верблюды и ослы разбежались. Длинный караван был. Триста верблюдов и ослов. Верблюд – хорошая животина. Ест мало, несет много. Давай заарканим.

К верблюду звероловы ехали не спеша. Старались не спугнуть. И все же за полусотню саженей двугорбый великан чего-то испугался и побежал так, что пришлось его преследовать вскачь, прежде чем аркан, брошенный меткой рукой, стянул шею великана пустыни. Но даже после этого с упрямцем пришлось повозиться.

Двугорбого привязали к дереву и решили забрать с собой на обратном пути.

– Зимой у нас пропадет животина, – вздохнул Васек. – К теплу привыкший.

– Выдюжит, – уверенно сказал Вожа. – Он выносливый. Холод переносит. Верблюды вместе с лошадьми и тарпанами тебенюют зимой на буграх и гривах, где ветер снег почти сдувает. Там много засохшей травы. Лошади копытами разбивают наст, за ними идут верблюды, остальное подбирают овцы. Верблюд только сырости боится. Копыта заболевают.

На Волге бурлаки пробовали его к бичеве приспособить, таскать барки против течения. Не получилось. На лугах вязнут и от болезней дохнут. В степи он хорош. У воды ему плохо. Ты не был на Волге?

– Нет. Меня через Волгу совсем малым перевезли.

– Живы будем, будущей весной на ярмарку в Самару поедем. Веселое дело ярмарка. Припасов купим. Разгуляемся. Там сладости, карусели, куклы на ниточках, а народу всякого… Не счесть. Аж в глазах рябит. Столько.

Несколько дней звероловы охотились в лесных колках, в лугах и приозерных камышах. Били зверя на пропитание и ради шкур и внутренностей, из которых лекари делают лечебные снадобья… Добыли несколько сайгаков, лося, десяток лис и хорей, пару волков. Но главная забота – добыча птиц с красивыми перьями и редких птиц.

В лесу добывали лесных петухов – фазанов с ярким оперением. В степи настигали больших бегающих птиц – стрепетов и дудаков. Но самое поразительное и изобильное птичье царство находилось на степных озерах.

Васек был ошеломлен тысячами и тысячами, миллионами пернатых, летавших и плескавшихся на открытой воде и среди густых высоченных камышей, закрывавших даже конного человека с головой. При гулком выстреле несметное количество больших и малых разноголосых птиц тучей поднималось в воздух, притом начинался такой гвалт, что звероловы друг друга не слышали. Стаи птиц заслоняли солнце. Журавли, бабы, гуси, бакланы, аисты, разного рода чайки и множество других больших и малых птиц мешалось в полете.

Одних только цапель звероловы здесь считали четыре вида: цапля рыжая, косматая, колпица и особо ценная белая, которую звероловы звали чапура. Уток восемь видов: кряква, полукряква, шелихвост, свиязь, широконоска, чирок, нырок, чернь. Однако Вожа отдавал предпочтение особой породе уток – казаркам. Эти красные смышленые созданья водились не только в норах по обрывистым берегам, но вполне освоились в пустующих норах сурков в открытой степи. Редкой краски перья побуждали добывать их.

Вожа показал Ваську с десяток видов куликов – от зуйки до бекаса. В долинах Сока и Самары звероловы нашли птичье царство, какого не встречали ни севернее, ни южнее. Даже в дельте Волги такого не было. Да и на всей земле подобного не знали.

Среди многих птиц Вожа выделял и больше других добывал каравайку за красно-коричневые перья с металлическим блеском. Каравайки целыми стадами ночевали в уреме. Где их, как и фазанов, ловили петлями.

Васек же очарован более всего грузными бабами, у которых самое примечательное – огромный клюв. В клюве и зобу у них помещались рыбины хороших размеров. Часто охотникам сразу доставалась и птица, и рыба. Белые перья с желтоватым отливом этих птиц тоже пользовались спросом у купцов.

Стрелять из ружья и лука звероловы предпочитали не часто, только в особых случаях. Водоплавающих птиц они ловили силками. В землю на берегу вбивали колья, от них на воду тянули веревки с силками, которые плавали на поверхности воды. Изобильная дичь сама шла в руки.

На протяжении столетий число птиц не убывало. Их становилось меньше только там, где шла сплошная распашка земли или появлялся спрос на персидские яйца, как говорили скупщики, для мыловаренных заводов. Но в Диком поле о заводах и не слыхивали.

Пригодился звероловам и пес. Волчок оказался хорошим помощником. После выстрела он со всех четырех лап бросался в воду как-то очень радостно. Из серьезной большой собаки, похожей на волка, превращался в большого, но добросовестного щенка. Обратно он плыл, таща в зубах тушку птицы. Приносил птицу целой. Если долго не было выстрелов и работы, то скучал и поскуливал, глядя на недосягаемый полет.

Вскоре в походных мешках звероловов добычи оказалось достаточно. Особый доход сулили добытые розовые фламинго, по-местному краснокрылы, утки, а также дрофы и стрепеты и, как ни странно, мелкие пестрые птахи. Свой устойчивый покупатель среди горожан и иностранцев на небольших птиц, которых жители Поля почему-то называли вонючками.

Звероловы-промышленники брали головы, хвосты, крылья и шкурки птиц, все, что шло для украшений в угоду столичным и иноземным модницам и военным на султаны. Гренадеры, драгуны и другие кавалерийские части считали постыдным появиться в приличном обществе без парадного головного убора, украшенного птичьими перьями. Богатые охотники и учебные заведения в далеких городах охотно перекупали у купцов птичьи чучела.

Между делом звероловы добыли и нескольких бобров. Их огромные хатки из ветвей, камыша, глины и ила достигали внушительных размеров – по сажени в высоту и по пять в ширину. Бобров здесь больше, чем во всей России. Не случайно многие озера носят одно название – Бобровое.

Бобры на озерах отменных размеров, но лучший сезон для охоты на них еще не пришел. Потому звероловы удовлетворились малым числом добытых зверьков, оставив до осени. Время тоже торопило их.

Вожа уже подумывал о том, что пора возвращаться к Калачевым. Но случилось происшествие, которое задержало звероловов.

Среди камышей Вожа и Васек неожиданно увидели большую грациозную кошку. Шерсть бело-сероватого цвета с желтым отливом и черными пятнами на спине и боках; с длинным хвостом с черными кольцами.

– Юлбарс, – выдохнул Вожа. Прежде он не встречал, но сразу узнал зверя, которого знакомые кочевники описывали и называли юлбарсом. – Его следы видел на Иргизе. Сюда юлбарс заходит очень редко. – Вот и свиделись.

Зверолов поднял ружье, но залюбовался красивой неземной, легкой, крадущейся походкой большой кошки. Несколько шагов, и хищник поднял в камышах кабанов. Юлбарс на спине огромного вепря – это не менее впечатляющее зрелище.

В короткой яростной схватке вепрь выглядел достойно. Он прикрыл семейство и ушел сам, хоть и пораненный. Юлбарс довольствовался молочным поросенком, с которым мгновенно скрылся в камышах.

– Хорош, – восхищенно сказал Вожа, проводив взглядом хищника.

Звероловы вернулись во временный стан около озера. В последний день охоты они обошли ранее расставленные капканы. Во время обхода обнаружили, что по их следам ходил юлбарс и выгрызал добычу из захлопнувшихся капканов.

– Он за нами охотится? – спросил Васек.

– Он с нами шуткует. Так просто не разойдемся. Устроим ему засаду.

Звероловы сели в засаду на плавуне саженях в двадцати от берега. На самарских озерах плавун – обычное дело. Мелкая озерная вода прогревается с ранней весны и дает рост многочисленным растениям, которые имеют корни на дне озера, а листья и цветы выпускают на поверхность воды. Постепенно одни растения отмирают и дают жизнь другим, а на поверхности озера образовывается плотная плавучая пленка. На пленку падают листья, мелкий мусор, перья птиц, мошка. Со временем на плавуне прорастают травы и даже мелкий кустарник и скрепляют плавучую массу так, что она выдерживает идущего человека.

Вот здесь звероловы воткнули колышки, набросили на них епанчи, сверху накидали камышей, и получилось что-то вроде маленького шатра. Укрылись и стали ждать.

Вожа достал из мешка кусок кожи, стянутый бечевкой в кулек. В кульке оказался деготь. Вожа велел Ваську намазать дегтем лицо и руки от комаров и мошки.

Прошел день, другой… Птицы к шатру привыкли и совсем не замечали. Они сновали над самой водой. Стон и хохот раздавались в воздухе с первыми лучами солнца. Всякая рыбина и малек, очутившиеся у поверхности воды, схватывались какой-либо птицей, оказавшейся проворнее других. И сразу начинались ссоры, крики, схватки. Случалось, птица теряла рыбешку и тут же на лету ее подхватывала другая, и гомонящий птичий клубок на некоторое время рассыпался…

Но вот край солнца поднялся над горизонтом, над камышами, подул ветерок и донесся резкий вскрик. Вскоре появился орел-белохвост. Смолкли птичьи крики, все притихло.

Орел сделал полукруг, чуть не задел могучим крылом шатер звероловов и уселся на полузатопленную корягу старого упавшего осокоря так, что по грудь оказался в воде.

Хищник затих. Через некоторое время он резко взмахнул крыльями и быстро пошел над водой, стальные когти выхватили из воды большую зазевавшуюся рыбину. Медленно орел стал набирать высоту. Не зря орла-белохвоста звероловы называли еще и орлом-рыбаком.

Васек тихонько толкнул Вожу. Но тот приложил палец к губам, на всякий случай прослеживая направление полета белохвоста.

Юлбарс появился на берегу неожиданно, когда Вожа, истомившись на жаре, разрезал ножом толщу плавуна под шатром и достал пригоршню воды, чтобы смочить лицо и голову.

Первым юлбарса заметил Васек. Он нацелил свое ружье на камышового хищника, но право первого выстрела предоставил Воже. Выстрел зверолова был точен…

Звероловы бросились к берегу, разметав шатер, окутанный пороховым дымом. Юлбарс остался на месте. Вожа забросил на плечи тяжелую ношу и потащил на полевой стан. Радость светилась на лицах звероловов. Дорогую добычу несли они.

 

12

В усадьбу табунщиков звероловы возвращались кружным путем по степной гриве. По жизни, а тем паче в северной части Дикого поля, самый прямой путь не всегда самый короткий.

Лесостепь – это когда луговая равнина разрывается широкими клиньями непролазного леса. Такого непролазного, что пешему пройти очень трудно. Особый лес. Он гуще северного, гуще тайги.

В таком лесу, не тронутом топором, едва приметные витиеватые звериные тропки путаны, но даже они мало облегчают путь.

На Средней Волге климат еще достаточно влажный, а лето по-южному жаркое, и это способствовало появлению лесов особой густоты и состава подроста.

Разновозрастный нерубленый лес взметывал вверх кроны, где шла борьба за место под солнцем, но главная и самая жесткая борьба внизу… И все же не сама густота леса, не число стволов на десятину делало лес труднопроходимым, а состав кустарника. Девственные заволжские леса славились обилием колючего кустарника и обилием плодовых деревьев, которые цепляли путника не хуже железных крючков. Дикая яблоня столь обильно усеяна проклюнувшимися и засохшими отростками, что пройти ее заросли даже с топором местами просто невозможно, так переплелись ветки растущие и засохшие. В сочетании с буреломом и всюду вьющимся хмелем лиственный лес представал перед опытными путешественниками, впервые оказавшимися в заволжских лесах, сплошной стеной. Исследователи, посланные правительством для описания здешних мест, долгое время оказывались не в состоянии описать местность.

Разновозрастный нерубленый лес взметывал вверх кроны, где шла борьба за место под солнцем, но главная и самая жесткая борьба – внизу… И все же не сама густота леса, не число стволов на десятину делало лес труднопроходимым, а состав кустарника. Девственные заволжские леса славились обилием колючего кустарника и обилием плодовых деревьев, которые цепляли путника не хуже железных крючков. Дикая яблоня столь обильно усеяна проклюнувшимися и засохшими отростками, что пройти ее заросли даже с топором местами просто невозможно, так переплелись ветки растущие и засохшие. В сочетании с буреломом и всюду вьющимся хмелем лиственный лес представал перед опытным путешественниками, впервые оказавшимися в заволжских лесах, сплошной стеной. Исследователи, посланные правительством для описания здешних мест, долгое время оказывались не в состоянии описать местность.

Звероловы отличались особой пластичностью при движении по такому лесу, но даже они требовали оплату новой одежды, если подряжались вести служивых людей.

Вожа и Васек шли степной стороной, выгадывая лучшие проходы. Сухой целительный и поутру еще прохладный воздух омывал лицо и тело, бодрил. Отдохнувшие за ночь кони несли легко. И если бы не вальяжный, спокойный верблюд, идущий на поводке, то всадники давно пошли бы вскачь.

В степном доле все мирно и покойно. Только орлы и стервятники, без устали парящие в небе, напоминали, что в Диком поле все переменчиво.

Правее по ходу Васек увидел огромную птицу с неоперенной макушкой и голым горлом. Очень тонкий длинный клюв ее расклевывал павшего сайгака.

– Орел! – показал Васек.

– Нет, – Вожа отрицательно покачал головой. – Это стервятник. Как и сип, он питается падалью.

В сотне саженей другая могучая птица с белым пятном на плече подхватила зазевавшегося суслика.

– Орел-могильник, – пояснил Вожа. – Тоже питается падалью, но берет и сусликов, молодых зайчат, перепелок. Надо бы снять его пулей на чучело, да мешки полны и путь долог…

Могильников много. Ближе к дому возьмем. Лучший орел – это беркут. Вот настоящий охотник. Зайца, лису бьет, мелкую птицу, молодых сайгаков таскает. В паре с человеком даже на матерого волка идет. Одно гнездо присмотрел…

 

13

После полудня кони вынесли звероловов к маленькой деревеньке в четыре двора. Избы стояли четырехугольником, глухими стенами во внешнюю сторону, окнами внутрь. В отличие от обычных русских селений где-нибудь возле Москвы или Тулы у здешних переселенцев огороды располагались не только по задам, а больше в центре деревни, там, где привычнее видеть проезжую дорогу, улицу. В глухих бревенчатых стенах прорезаны маленькие, размером в горло кувшина, окошки для наблюдения и стрельбы в случае опасности.

В самом центре селения горбатился колодезный журавль для подъема воды. От колодца на четыре стороны шли деревянные желоба из досок и древесной коры для полива огородов.

При подходе звероловов к деревеньке ее жители узнали Вожу. Навстречу вышли два бородатых мужика. Один забросил ружье за спину, другой опустил лук. На пороге ближайшей избы показались женщины, парень с дротиком, куча ребятишек.

Мужики все широкоплечие, кряжистые. Одеты просто. Белые рубахи из льна, конопли и крапивы, темные крашеные штаны из той же ткани. Рубахи носят навыпуск и подпоясывают тонким шнурком или кушаком, если готовятся к бою.

Женщины одеты более затейливо. Цветные сарафаны и юбки, вышитые кофточки и рубашки с мережкой. Молодые – простоволосые, замужние повязали головы белыми платками.

На ногах сапоги, но больше лапти. Ребятня летом, как всегда, бегала босиком.

Обычное одеяние крестьян в лесной России. И весь быт селения – крестьянский… Не звероловы, не казаки и не пастухи Дикого поля, но землепашцы жили в маленьком селении.

Впрочем, переселенцы быстро впитывали обычаи и приемы, выработанные предыдущими землепроходцами. Устройство жилища, уважение к личному оружию… воспринимали быстро. Постепенно переходили на кожаную обувь, овладевали арканом табунщиков и многим другим. Они также чтили традицию помощи сиротам и сирым соотечественникам. В Диком поле первых землепашцев звали починками, более поздних – припущенниками или новопочинками.

Поначалу починки старались селиться возле березовых и липовых колков и лесов. И селения часто называли Березовка, Липовка, Хмелевка, Сосновый Починок…

Береза и липа и в Диком поле ценились высоко. После березы липа – главное дерево для россиянина. Если смотреть на значимость для быта, то, пожалуй, липа даже важнее.

Береста березы заменяла древним русичам бумагу, из нее ладили лукошки и ведра. Ветки березы хороши в банных вениках; древесина хорошо горит и незаменима в поварском деле. Березовый сок пили. Березовыми почками лечились.

Из березы и лапти плели, но малопрочные.

А еще светлоликая береза душу радовала. Много песен о березе сложено.

И все же первым деревом в России оказалась кудрявая липа, главный друг и помощник крестьянина. Дерево-долгожитель. Наиболее старые деревья-патриархи почитались священными.

Во влажных местах липа достигала высоты пятнадцать-двадцать саженей, а толщина ствола в диаметре сажень и более.

Из гигантских лип древние русичи выдалбливали ладьи, на которых ходили по рекам и морям. Из липовых колод делали и более обыденные, но нужные предметы – корыта и чаны. В каждом дворе имелись.

Липа кормила славян, равно и другие соседние лесные племена. Пчелы брали лучший и самый изобильный взяток в цветущих липовых лесах.

Из древесины липы мастерили большую часть кухонной утвари – чашки, ложки… Липовые дрова согревали в стужу, к тому же хорошо пилились и кололись.

Липовый цвет собирали. Его заваривали и лечили им не одну болезнь.

Более всего липа славилась волокнистой внутренней частью коры, называемой лубом, а у молодой липы лыком.

Повозки переселенцев Дикого поля были крыты не только конопляным полотном и рогожей, плетенной из липового мочала, но нередко и гнутым лубом, укрывавшим от солнца и дождя.

Из лыка делали кули, циновки, банное мочало. Да еще знаменитые лапти – самую доступную обувь. Обувка аккуратная, легкая, мягкая. Мастера наловчились плести такие лапти, что даже воду и росную влагу не пропускали, держали ногу в сухости.

Обмотает крестьянин ногу тканью-портянкой, сунет в лапти и айда хоть на пятьдесят верст пешком. И мал и стар носили.

Плели лапти повсеместно. Ремесло простое, да без него никуда.

Липа кормила, одевала, обувала, согревала, постель давала, в бане мыла, лечила и даже транспортом служила.

Не случайно селение расположилось на опушке липового леса. И само селение починки назвали Липовка.

– Этих починков я сюда привел, – сказал Вожа. – Обжились уже. Здесь нам не откажут в передышке.

Еще на расстоянии виделось, что переселенцы улыбаются и рады гостям. В деревне всегда радовались гостю. Доброму знакомому и другу радовались вдвойне. До ближайшего селения несколько десятков верст по прямой. Гость в таком месте и развлечение, и рассказчик новостей.

В это время новости и указы из Москвы на почтовых лошадях шли до Волги несколько месяцев. Война могла начаться и кончиться, пока известие о ней дойдет до разных частей великого государства. До медвежьих углов новости государственные часто вообще не доходили, многие их и не ждали. Но если какое-то известие, даже местное, попадало в уединенное селение, то его долго вспоминали и обсуждали, а счисление дней и лет вели со дня появления и отъезда редкого гостя.

Звероловы еще не въехали во двор, а жены починков уже кинулись прибираться и стелить стол в самой большой избе. Эти люди сами создавали новые традиции и неписаные законы Дикого поля, по которым предстояло жить нескольким поколениям переселенцев. Радушие в отношении гостя – одна из их самых добрых черт.

Вместо приветствия Вожа взмахнул рукой и спросил:

– Как живете?

Коренастый бородач приветливо ответил:

– Как деды завещали: крепись, Богу молись и за соху держись. Звероловы и починки коротко обнялись и пошли в деревню. Коней у путников приняли, разнуздали, напоили и пустили на выгон пастись. Для собаки бросили требухи. Верблюда починки приняли в дар с благодарностью и недоумением. Этих животных они еще не знали…

Вожа попросил умыться. Скинул рубаху, обнажив мускулистые и неожиданно белые руки и широкую грудь. Только лицо, шея и кисти рук у него бронзовели, опаленные жарким солнцем, и оттеняли белизну кожи.

Бородатый мужик в белокипенной конопляной рубахе и черной поддевке тонкой струей поливал гостю на спину из деревянного ведра. Вожа с видимым удовольствием растирал лицо, плечи, грудь. Утереться подали льняное полотенце с узорами, вышитыми красной нитью.

Умылся и Васек, ежившийся от холодной колодезной воды.

Помогавшая ему пожилая женщина с добрыми материнскими глазами потрепала его рукой по голове и сказала:

– Полезай в бочку. Вода на солнышке прогрелась. Мы в ней в жару часто охлаждаемся. Для ребятни поставили.

Васек не заставил себя ждать. Вода в огромной сорокаведерной бочке приятно тепла и пахла древесиной дуба. Васек не удержался от радостного возгласа.

Пока жены починков стряпали и собирали на стол, звероловы решили передохнуть на завалинке, угощаясь пурей.

Жители трех дворов собрались вокруг гостей. Только в одной избе оказались сдержаннее. Хозяин Андриян Воейков зазвал жену в избу.

– Христина, где простыги?

– Наряжаются, – ответила жена. – Познакомь Вожу с нашими дочерьми. Парень видный, самостоятельный.

– Забыла поговорку переселенцев, – строгим голосом Андриян одернул жену.

– Про что толкуешь? Что вспомнил?

– А то. «Кто убился? – Бортник. А кто утонул? – Рыбак. А в поле убитый лежит? – Служивый человек». Так вот это все про него одного можно сказать.

– В Поле все под Богом ходим, – стояла на своем Христина. – На самом краешке стоим. Что завтра будет, не ведаем. Что вечером будет, не ведаем. Поговорка и про нас сложена.

– Мы-то хоть стараемся хорониться от смерти, не обвыклись с ней. А он сам косую ищет, даже дразнит ее. Ты – мать, должна понимать. Хочешь быстро вдовую дочь получить? Казаки все одно что огонь, которым и обогреться можно, и обжечься, кашу сварить и город спалить. А звероловы в Поле часто идут впереди казачьих ватаг. Когда вожами, а чаще в одиночку. Их жизнь в Диком поле – непрерывная схватка, один большой бой.

– Вспомни-ка, кто нам помогал впервоначале обжиться в Поле, – не сдавалась Христина. – Вожа – человек с головой. И зверобой достаточный. На прокорм всегда имеет.

– Поживем – посмотрим. А счас гони простыг со двора. Запри в баньке. И вели носа не показывать. Чтоб на глаза не лезли, не тревожили. А то возжей моих попробуют. Ты вот уговори Вожу остаться у нас. Разве не найдется в избе места для него? И новую избу можем поставить на помочах. Никто не откажет.

На завалинке Вожа расспрашивал починков про житье-бытье:

– В Поле видел ваши стада. А хлеба сеете меньше московских пахарей.

– Скотинку развели, – простодушно сказал кряжистый могучий дед с седой бородой, видимо, старший в молодой деревне.

Старики среди починков встречались не часто. В переселение отделялись преимущественно молодые и зрелые, способные выдержать все тяготы. Потому здесь особенно почитали стариков, особенно столетних, много помнивших…

– Я почитай в деревне самый достаточный, – продолжил старик после паузы. – Два десятка лошадей, четыре коровы дойные. Овец не считаю. Сотни две будет. Можно и более развести. Да куда нам?

– С мясом не тужим, – подхватил разговор сидевший рядом чернявый парень. – Помимо своей скотины, в округе зверя и птицы – хоть простой палкой бей. Намедни детвора пошла на озеро… Так по ведру гусиных и утиных яиц притащили. Яйца дудака под домашних гусей для смеха подкладывали. Вон какие выросли. – Рассказчик показал на больших птиц с длинными, как у аиста, ногами, только более мощными и сильными. – Тега, тега. Бегут, как домашние. Коров и кобылиц доить рук не хватает. Коровы делаются малоудойными. Их ласки доят. Лучше скотины и пашни держать меньше, зато справнее.

– Две беды у нас, Вожа, – сказал мужик зрелых лет. – Ордынцы грозятся. Сколько скота пограблено и отогнано. Барахлишко в лесу держим. Закапываем. Еще хорошо, никого в полон у нас не угнали. Отбились, в лесу схоронились. А еще беда: хлеб девать некуда.

– Пропадает хлеб? – спросил Вожа.

– Амбарушки полные, – ответил седобородый старик. – И в лесу в яме на черный день схоронено. Андриян прошлый год привез запеченку брюхатую из заречной деревни. Мышиной потравы нет.

Вожа посмотрел на деревянные амбары, один из них каменный, сложен из дикого камня и глины. Ставили амбары перед избами, со стороны улицы. Сам вид амбаров придавал деревне основательность.

– Так что же? – Вожа непонимающе посмотрел на старика.

– Зерно хоть двадцать лет пролежит. Хужее не станет. Да куда его девать? Некуда продать. Глухомань. И островерхой нет. Дети не крещены, молодые не венчаны, старики не причащены. Так не обвыкли. Опять молодым хороводиться негде. Мы уж думаем: не стронуться ли нам в другое место. Одни вот повернули к Волге ближе.

– Чего же вам надо? – подивился Вожа. – Вокруг приволье! Податей еще не платите, пока не отыскали вас. Птицы и скотины полный двор. Земля плоха? Или под барина хотите сесть?

– Грех жаловаться, – вздохнул старик. – Воля дорога, и землица есть добрая. Конечно, здешнюю новь поднимать тяжело. Одна лошадь плуга не тянет… Двух запрягаем, часто меняем. Так долы уросли. Измаешься. Да куда хлеб девать, где товару купить? Уж мы посевы сократили. А самая большая беда от лихих ордынцев. Что завтра будет – не ведаем.

Вожа улыбнулся. Он понял, что починки не случайно кивают на трудности и говорят на смеси обычного языка и промыслового. Боятся сглаза и потому больше говорят о больном.

– Пускайте припущенников, – сказал Вожа. – Большому селению отбиться легче. Скоро будет вам подмога и от царских людей. Новую Закамскую линию строят. И Самарская, наверное, будет. Для обороны от кочевой орды. К северу крепость Красный Яр поставили. По вольному найму и я помогал для крепости подходящее место разведать. Прежней воли к грабежу скоро меньше останется. Сведущие люди сказали: и по реке Самаре до реки Ори и Яика поставят крепости. Хлеба излишки можно продать только на Яике. По осени укажу дорогу на Яик. Или к черкасам кинельским сведу. Они каждый год снаряжаются на Яик. Их каравану несколько ружей и дротиков не помешают.

– Оставайся с нами, – предложила подошедшая Христина. – И нам надежней, и тебе веселей. Мужики избу добрую поставят. Скотинки дадим.

Вожа благодарно склонил голову, но ответил отказом:

– Вырос бродягой. В душе бродяга. Многое умею, а хлеба никогда не сеял. В чистом поле мне привольно.

– Куда странствовать пойдешь? – спросил светловолосый парень, стриженный по крестьянскому способу в кружок. – Чай и так много повидал.

– Много, согласился Вожа. – На Волге у рыбаков был. В Жигулях черных медведей добывал. На Уральских горах кулемы на соболей ставил. В Хиву караваны провожал. По Дикому полю до самой Астрахани и моря персидского хаживал. Повидал. Только хочу на Кубань-реку сходить, у кубанских татар поискать матушку. Жива ли, не знаю. Что-то чудится мне, что плачет и зовет меня, просит вызволить от воров. Вот помогу табунщикам, может, и поеду…

– Да узнаешь ли ты ее?

– Голос хорошо помню.

Мелькнула тень с небесного облака, и раздался истошный крик молодухи. Матерый бурый беркут упал с поднебесья. Перед землей он распластал крылья и под острым углом спланировал и подхватил мальчонку в одной рубашке. Малыш делал первые неуверенные шаги по родному нолю под одобрительным взором матери, которая несла в животе второго ребенка. И вот он уже высоко над землей. От истошного крика беркут было дрогнул, качнулся, но малыша не выпустил. Хищник поднимался все выше.

В Диком поле многочисленные орлы, стервятники, коршуны и другие хищные птицы не боялись людей, часто кружили над селениями. Таскали кур, гусят, подбирали отбросы. Случалось, и маленьких детей похищали.

Вожа подхватил ружье, выбежал за избу и прицелился. Он подержал в прицеле удаляющегося хищника, который держал под собой мальчишку. Риск попасть в ребенка был велик. Но даже в случае удачного выстрела или от испуга беркут мог выпустить мальчишку, и тот, падая с большой высоты, непременно убился бы.

– Не стреляй, – сказал он чернявому парню. – Малыш убьется о землю.

Зверолов громким посвистом подозвал Тополя и одним махом вскочил на расседланного скакуна. Он только успел крикнуть:

– Васек, аркан и мешок!

Васек поймал лошадь, забросил ей на спину два кожаных вьючных мешка, связанных между собой, и, не взнуздав ее, поскакал за звероловом. Следом потянулись починки.

Беркут, взмахивая могучими крыльями, летел по прямой к своему гнезду, где его ждали птенцы. Ноша была тяжелой, но беркут не выпускал ее. Следом за ним гнались всадники.

Сумасшедшая скачка длилась на протяжении нескольких верст. Кони стлались над степью, так что легкий попутный ветерок становился встречным.

Едва беркут снизился над гнездом на вершине одинокого высоченного осокоря, как Вожа спешился и выстрелил в дерево пониже гнезда. Беркут – это оказался крупный самец – переполошился и взмыл в небо, оставив человеческое дитя в гнезде.

Вожа подъехал к дереву и осмотрел его. Подоспевший Васек привез веревку – аркан, мешки…

Вожа выбрал тот аркан, где на одном конце уже привязан длинный металлический крюк. Он выпустил из ладони конец веревки с крюком, общей длиной немного больше локтя, и, раскрутив, забросил его к примеченной ветке. Крюк зацепился за достаточно толстый сук.

Зверолов попробовал натяжение аркана и полез вверх, подтягиваясь на руках, где можно, толкаясь от ствола ногами. Добравшись до первой цели, зверолов повторил прием и закинул аркан с крючком на более высокую ветку. Вскоре он достиг вершины, где на развилке ветвей покоилось огромное тяжелое гнездо. Но добраться до него непросто.

Внизу, затаив дыхание, следили за рискованным подъемом зверолова. И не понимали, почему он медлит, приглядывается, почти достигнув цели. Они не знали, что самая опасная часть предприятия только начинается.

Беркуты строят гнездо из толстых опорных сухих сучьев, иногда достигающих толщины в руку ребенка. Потом шла кладка более тонких веток, защищавших от ветра. Сверху подстилка из травы, на которую и клали яйца. Гнездо старое и достигало в диаметре целой сажени. Края гнезда свисали над развилкой верхушки осокоря и образовали карниз, через который предстояло перебраться.

Зацепиться за гнездо рискованно. Сухие сучья, из которых сложена основа гнезда, могли подломиться и не выдержать тяжести взрослого человека, а надо забраться в гнездо и вернуться с грузом. К тому же паривший в вышине над гнездом беркут издавал яростные крики и мог в любой момент атаковать.

Не стоило забывать, что под ногами у зверолова более десяти саженей обвальной пустоты. В селениях Дикого поля встречались неосторожные ловцы орлов с изуродованными лицами и даже ослепленные. Брать птенцов в присутствии беркута смертельно опасно.

Вожа видел большой клюв сине-рогового цвета, способный вскрыть воловью шкуру, и желтые толстые лапы с когтями железной твердости. Он попробовал разобрать гнездо снизу, но быстро убедился в его прочности. Времени на раздумье не было, испуганный малыш мог выпасть из гнезда.

Тогда зверолов перекинул веревку через гнездо и сумел поймать раскачивающийся после броска крюк. Таким образом он накинул на гнездо петлю. Стянул ее. Обмотал свободную часть веревки вокруг ствола и, прихватив оставшийся свободный конец, полез в гнездо, хватаясь за петлю.

В гнезде среди костей находились два уже оперившихся птенца, еще не знавшие свободного полета, и дите, не понимающее, что происходит. Мальчуган сидел и с удивительным спокойствием таращил глаза на шипевших птенцов, тянул к ним ручонку.

Вожа в гнезде затянул потуже ремень-патронташ на пояснице и сунул мальчугана за пазуху. Затем быстрым выверенным движением схватил яростно шипевшего беркутенка и сунул в кожаный мешок.

Тут беркут, пугавший опасными заходами, решился на атаку. Вначале он падал почти вертикально, но перед целью раскрывал крылья и неожиданно резал угол и нападал сбоку. Обычное атакующее действие. Но выполнялось оно так быстро и мощно, что не всякому удавалось отбить первый удар.

Вожа видел атаку хищника. Единственным оружием на дереве у него оказался свободный кусок аркана. Он сложил веревку вдвое для тяжести и раскрутил ее над головой. Стоя в гнезде во весь рост, старался попасть хищнику в голову. Свободной рукой сжал в кулак войлочную шляпу, как рукавицу.

Вожа отбил несколько атак с разных сторон. Было похоже, что беркут пытался закружить зверолова. И впрямь зверолов однажды пошатнулся, уклоняясь от удара тяжелого крыла.

Стремительная, смертельная схватка видна далеко по степи. Только починки, сгрудившиеся у подножия ствола осокоря, сквозь раскидистую крону мало видели и ничем не могли помочь.

Меж тем на горизонте появилась еще более крупная самка беркута. Ее резкий воинственный вскрик заставил Васька повернуть голову. Положение зверолова становилось не просто угрожающим, а почти безнадежным.

В то время как Вожа отбил очередную атаку и с тревогой заметил быстро приближающегося второго беркута, прозвучал счастливый выстрел. Васек первым догадался отбежать от дерева и выстрелить из ружья. Паренек зацепил степного орла. Могучая птица, сбитая свинцом, медленно падала, делая судорожные полукружья, рвалась ввысь.

Не теряя ни мгновения, Вожа слез с гнезда и быстро спустился с мальчишкой за пазухой и прыгающим кожаным мешком. Устало повалился на траву.

Оказавшегося на земле беркута починки проворно добили палками. Хотя и здесь беркут опасен, ударом крыла мог перешибить ногу. Добив хищника, они окружили спасенного мальчугана – ощупывали, поднимали.

Вожа в изнеможении лежал на траве. Лицо его оставалось спокойным и уверенным, только в глазах таилась смертельная усталость.

– Устал, будто на мне весь день воду возили, – сказал он невидимому собеседнику. – Мать сыра земля, дай мне силы. И словно какое-то дуновение пошло из глубин земли. Через минутку Вожа встал. Движения его по-прежнему легки, а на лице легкая беззаботная улыбка.

– Вожа устал? Такого быть не может, – смеялся чернявый парень. – Андриян, помнишь, как прошлый год Вожа загнал необъезженного жеребца?

– Да-а, – сельчанин восхищенно кивнул головой.

Эту историю, как новую легенду, пересказывали в селениях переселенцев в радиусе ста пятидесяти верст.

– Как загнал? – спросил Васек.

– На спор, – сказал Андриян. – С раннего утра до полудня без остановки бежал за жеребцом и загнал его. Конь отбежит и встанет, а Вожа бежал без остановки. Бежал как сайгак. Сумел приблизиться к жеребцу на бросок аркана и поймал его.

– В ночь на конях сотню верст прошли. Запарились. Сиделку отсидел, – оправдывался Вожа. – Захотелось промяться. Мужики подначили. Побежал. А потом отступать стало совестно. Род человеческий только потому и жив, что терпеливее всякого зверя.

Починки радовались спасению мальчугана, у которого несильно кровоточило плечо от когтей беркута, но больших повреждений не оказалось. Они разглядывали мертвого беркута, благодарили зверолова.

Вожа чуть отпустил вперед возвращавшихся домой починков. Он подошел к Ваську и снял с себя нательный крестик с цепочкой.

– Ты спас мне жизнь. Из тебя выйдет хороший зверолов. Будь моим крестным братом.

Васек снял с шеи свой крестик, протянул его Воже и с надеждой предположил:

– Теперь мы никогда не расстанемся?

– Уж не забудем друг друга точно. Как самые близкие родственники.

На подходе к деревне Вожа порадовался:

– Одна изба уже тесом крыта. К пожару от искры устойчивее. Обживаются переселенцы.

В России достаточного хозяина определяли по крыше. Тесовые доски редкость. Из бревна делали все две-три толстые доски, распиливая особой пилой все бревно в длину. Крышу, крытую тесом, можно не перестилать десятилетия, тогда как соломенную меняли часто.

– А мне с соломенной привычнее, – сказал седобородый починок. – Зимой под ней теплее, в жару прохладнее. Свежая и глаз радует.

Женщины встречали всадников на подходе к деревне. Светлоголовый мальчуган стал предметом всеобщей радости. И можно было не сомневаться, что его до старости будут смущать и тешить воспоминаниями о чудесном вызволении. Позже он сам с доброй улыбкой расскажет своим внукам о происшествии, в общем-то, обычном для жизни первых переселенцев. А внуки расскажут своим внукам…

Заночевали звероловы в деревне. До зори собрались в дорогу. Провожать их вышло все население деревни.

Христина преподнесла гостям на память ходовые широко бытовавшие поддевки и кушаки, ставшие вместе с плащом-епанчем и овечьей островерхой шапкой, иногда заменяемой войлочной шляпой, народной национальной одеждой нескольких поколений звероловов, казаков, переселенцев-починков и табунщиков Дикого поля, всех жителей поля.

Чаще поддевки-безрукавки ладили из шерстяной ткани. Несколько удлиненные, ниже поясницы, но такие, что не мешали садиться на коня. Просторные. На груди полы немного не сходятся, точно подчеркивая могучий разлет плеч и ширину груди. Поддевка не стесняла, давала свободу движения.

Для красоты поддевку клали на несколько дней в кадку с настоем из еловой коры, и она делалась совершенно черной. На белой льняной или конопляной рубашке с длинным рукавом поддевка смотрелась очень нарядно. Особенно подпоясанная цветным кушаком.

Толстые кушаки длиной в четыре аршина и более ткали из крашеной пряжи. Красили пряжу в настое травы сердолик вместе с квасцами и мукой в светло-желтый цвет. Мастерицы могли придать кушакам и другие цвета.

Рубахи носили навыпуск, подпоясавшись тонкой бечевой, но в грозные годы в Диком поле звероловы, казаки и переселенцы даже в жару подпоясывались кушаком, так как за него удобно засовывать длинноствольные пистолеты. Чехлы для пистолетов и ружей появлялись, но еще редко. Чехол-кобура вешался на ремешке через плечо или приторачивался к седлам для верховой езды. Но не зря говорят, что привычка – вторая натура. Большинство жителей Поля предпочитали носить пистолеты заткнутыми за поясной кушак.

Звероловы тут же примерили обновы и остались довольны, чем порадовали починков.

– У нас поддевки и кушаки покупают и зверобои, и переселенцы, и казаки, – рассказывала Христина, довольная и сияющая от того, что подарки дорогим гостям пришлись по нраву. – У нас в каждом доме молодицы по сто – двести поддевок за зиму шьют. Все Дико поле оденем.

Вслед уходящим всадникам поминки долго прощально махали руками.

 

14

Весь день звероловы ехали, периодически меняя шаг на галоп. Отмахали многие десятки верст. К вечеру оказались у довольно большого селения в три с лишним десятка изб. Избы стояли более тесно, чем в тех районах, где не имелось угрозы нападения.

Частокола вокруг селения не было. Зато его опоясали в два ряда рогатки, переплетенные между собой. Надежная преграда для конницы. Да и вдоль рогаток не поскачешь… Солдатская слобода. Кордон.

На Первой Закамской линии в семнадцатом веке в слободах селились стрельцы, и потому укрепленные поселения на старомосковский лад прозвали слободами. Но уже на Второй Закамской линии или, по местному, черте военные поселения назывались крепостями и станами, станицами, а еще редутами и кордонами.

На службу на Вторую Закамскую черту привлекали много волжских, яицких и донских казаков и даже украинских казаков-черкасов. Не меньше селилось отставных солдат-бобылей и пашенных солдат, вольных переселенцев. Потому и стали слободы станицами и крепостями. Чем они и являлись на самом деле.

Если Первая Закамская черта шли по реке Большой Черемшан, то Вторая Закамская черта шла от городка-крепости Самара-на-Волге по берегу реки Самара до крепости-пригорода Алексеевска, что встал у устья Кинеля, впадающего в реку Самара. Потом черта круто поворачивала на север в степь и шла до крепости Красный Яр, что на реке Сок, и опять круто повернув, тянулась левым берегом реки до далекой Сергиевской крепости, где переходила на правый берег Сока и, шла лесами и долами к Тиинску… У Шешминской крепости, пройдя реки Кичуя и Ика, Вторая Закамская черта соединялась одним концом с почти параллельной Первой Закамской чертой. Старые городки-крепости с Первой Закамской черты переводили на новую черту.

Между крепостями ставили кордоны или станицы, укрепления меньшие, чем крепости. В крепости гарнизон от роты до двух-трех рот. На кордоне несли службу казачий офицер, два урядника и тридцать рядовых конных казаков. Или такое же количество солдат. Возле кордонов селился люд вольный и беглый.

Между кордонами на возвышенных местах ставили пикеты.

На пикетах не жили, но использовали как временное пристанище, как смотровую площадку и сигнальный пункт.

Дозоры постоянно объезжали черту. Сама черта – это или ров с валом на сотни верст, или засека в лесу. В случае обнаружения опасности поднималась тревога. На пикетах стояли деревянные башни, а где-то в землю врывали высоченные шесты, на которые веревкой поднимали флаг как сигнал тревоги. Если нападение ночное, то на шесты поднимали зажженные пучки сена и хвороста. Так от пикета к пикету, от кордона к кордону до самой крепости, где стоял основной гарнизон в сто, а то и в пятьсот человек, шло сообщение. Весть о вторжении кочевников преодолеет многие десятки верст за считанные минуты.

Получив сообщение о набеге, отряды казаков или солдат из кордона и крепости спешили к месту прорыва или туда, где имелась опасность. В одежде казаки этого времени мало чем отличались от звероловов и табунщиков. Разве что всем головным уборам предпочитали шапки из овчины, да еще полюбили и ввели в обиход бурки. Длинные, широкие бурки, удобные на привале и на скаку полезные, развевались на ветру, взмахивая полами, словно гигантский орел крыльями, наводя страх на противника.

Отлично вооруженные – пикой, саблей, ружьем и парой пистолетов казаки вихрем летели вдоль черты. Они не тратили денег на гаремы и рабов, а полагались только на собственное оружие. С малолетства вырастали во фронтовых условиях. Неустрашимые и ловкие, они не знали поражений в стычках с кочевниками.

Образовалась новая военная каста, не похожая ни на какую другую. Потомки беглых русичей наследственно ценили свободу и независимость. Постоянное противоборство с иноплеменниками развило чувство дисциплины и стремление укрепить государственную власть. Такие на первый взгляд противоречивые устремления и сформировали казачество.

Но, несмотря на опасность, воровская жажда легкой поживы еще долго толкала ордынцев на рискованные набеги. Ночью и в туман небольшие отряды прорывались за черту и занимались кровавым грабежом.

На самых опасных участках, особенно там, где не устроены преграды из рвов и засек, для приметы ставили легкое заграждение из веток. В лесу рубили ветки и молодые побеги. Прутья обоими концами втыкали в землю. Создавали сплошной частокол. Если ордынцы во тьме или по другому недосмотру прошли, повалив легкие прутья, то дозор обнаруживал набег. Поднималась тревога.

Переселенцы на окраинных землях часто утеснялись кочевниками. У переселенцев, поселившихся перед чертой, риска еще больше.

Освоение Заволжья сочетало в себе вольно-народное переселение и военно– государственное. Решение правительства России по защите своих непокорных сыновей тоже имело двоякое значение. С одной стороны, правительство хотело оградить своих подданных и тем самым себя от разорительных набегов кочевников. С другой стороны правительство боялось укрепления вольных независимых поселений на востоке даже больше, чем кочевых орд. Страшила возможность потерять контроль над переселенцами и подать пример к непокорности…

Волею судеб помыслы переселенцев и правительства в большей части удачно соединились. Продвижение в Дикое поле медленно, но неуклонно нарастало.

Уже полтора столетия непокорные и неслуживые волжские атаманы Богдан Барбоша, Якуня Павлов, Матвей Мещеряк, Иван Кольцо… укрепились в Диком поле. В 1571 году атаманы взяли ногайскую столицу город Сарайчик. В 1586 году построили Кош-Яицкий городок. А витязи Ивана Грозного освободили Волгу до самой Астрахани. Но гигантское пространство от Волги до Яика все еще оставалось пустынно, непахано и таило нешуточную угрозу.

Правительство России на границах отлавливало беглых крепостных и сектантов, а порой закрывало глаза на их поселения, приглашало, заманивало льготами и даже понуждало сомнительный люд, включая ссыльных разбойников, к переселению в Дикое поле. Надеялись, что дикие орды с востока и бунтари из России, столкнувшись, уравновесят друг друга и дадут дорогу другим…

Заметным отрядом в освоении Дикого поля стали и военные поселения вдоль укрепленной черты. Здесь они особенные. Основатели поселений отставные солдаты-бобыли – пушкари, рейтары, драгуны, гренадеры.

В двадцать-двадцать два года их брали на военную службу. По рекрутской повинности каждая деревня должна поставить определенное число новобранцев. Служба Отечеству – дело почетное, но провожали рекрутов из дома, как хоронили, со слезами. Срок службы – до гробовой доски. В родные селения мало кто возвращался. Одни погибали в сражениях, другие по ранению или старости заканчивали дни в инвалидных домах.

Они, солдаты, умели все, что надо делать на войне. Отличались невероятной стойкостью, какую вряд ли явят позднейшие армии. На поле боя под ружейными пулями и градом пушечной картечи, часами не шелохнувшись, стояли во весь рост, не имея права спрятаться в окоп или за редут. Презрев смерть, выполняли долг.

Если казаков называли рыцарями степей, то солдат императорской армии не по уставу величали рыцарями сражений, а еще монахами войны. Они не имели ни семьи, ни хозяйства. Только один удел – служение Отечеству. Каково время – таковы и судьбы.

Желая облегчить участь солдат, изрядно послуживших, а заодно сэкономить средства на содержание регулярной армии, правительство перевело на поселение по реке Сок более двенадцати сотен солдат-бобылей.

Им выделили по восемнадцать десятин земли на пешего солдата и пятьдесят пять десятин на каждого конного. Податей с пашенных солдат не брали, но в случае опасности они должны были без промедления выступить в поход и попадали в распоряжение военного начальства.

Вот к такому поселению на оборонительной черте и подъехали звероловы.

– Не спеши, – сказал Вожа крестному брату. – Езжай следом за мной. В траве разбросан чеснок. Возле кордона дурью не поскачешь, на кордон наскоком не ворвешься.

Проехав поле с чесноком и свободный проход без рогаток, всадники въехали в селение пашенных солдат. У них без суеты приняли лошадей.

Из домов выходили бородачи в рубахах с поддевками, схваченными кушаками, и усатые солдаты в мундирах, оставшихся от прежней службы.

С Вожей здоровались, похлопывали по плечу. Посматривали и на красавца скакуна. Тополь, не привычный к большому стечению людей, мотал головой, недоверчиво косил большим глазом. Последовали обычные вопросы о житье-бытье, об охоте, спокойствии степи…

Черноусый солдат с посеребренными сединой висками на правах старого приятеля зазвал Вожу, а заодно и его крестного брата к себе в гости.

Избы в деревне пашенных солдат небольшие, но добротные, рубленые из дубового леса. Такие стоят по двести лет, а если хозяин следит за крышей, то и еще столько же могут простоять. Окна в избах, как и у всех первых поселенцев, столь маленькие, что человек не пролезет. Где рыбьим пузырем затянуты, но большинство застеклены, с рамой без форточек. Если избу хотели проветрить, то открывали дверь. Двери делали небольшие, так что в горницу входили низко наклоняясь. С наружной стороны толстую дубовую дверь обивали войлоком, спасаясь от свирепых зимних морозов и вьюг.

Однако ж у хозяина, приветившего звероловов, окна в избе относительно большие, а в углу окна, на городской манер, треугольник из жести и жестяная трубка с крышечкой – слуховое окошко от угара. Солдат ездил в Самару и там подсмотрел новомодную придумку.

У крыльца на веревке висел кувшин с водой для мытья рук. Умывшись, хозяин и гости вошли в избу.

– Как живешь, Мамон? – спросил Вожа, усаживаясь за стол перед иконой в красном углу и оглядывая комнату. Убранство в избе обычное крестьянское. Широкие лавки вдоль стен. Лубочная картина с эпизодом войны. Портрет уже почившего царя. Большая беленая русская печь, украшенная росписью. Разноцелевое русское изобретение занимало чуть не четверть передней комнаты. В печи готовили пищу, томили такие блюда, что в другой печи и не сделать; если рядом не было бани, то в печи мылись, на печи можно спать и сушить одежду. Между печью и стеной полати, но спать на них некому, и хозяин свалил там пожитки. В углу сундук для платья. Перед печью закуток с горшками, кувшинами и тарелками.

Для крестьянской избы здесь не хватало ткацкого станка и прялки. Зато на стене на гвоздях висели два ружья, не лишенных изящества, сабля и пистолет в чехле.

– Привычно живем, – не спеша ответил Мамон.

Солдат кипятил чай в самоваре и что-то разогревал в печи.

– Острог вокруг кордона так и не поставили, – вспомнил Вожа.

– На кой? – Мамон не отвлекался от печи. – Кордон защищен. Проход рогатками закроем и все. В позапрошлом году соседи пятерых впустили, загородили проход и крышка. Куда им деваться. Нас, пашенных солдат, вместе с прибылыми переселенцами без малого пять десятков. Все стрелки неплохие и в рукопашном бою не последние. Ворья азиатского и российского не пужаемся. Рогатки и то для осторожности ставлены. Если большая орда подойдет, тогда за подмогой идти или в крепость отступать. При мне на линиях за десять лет только однажды большой набег случился. Наши дозоры стерегут хищника.

– Что за прибылые? – спросил Вожа.

– У нас всякого якова много. И пашенные солдаты из пушкарей и драгун. Нас тут малолетками кличут. Малолетки и малолетки. По двадцать пять – двадцать семь годов отслужили. Не до конца выслужили. Послабление получили. На военное поселение вышли. Есть крестьяне-переселенцы, неслуживые, сразу в пашенные солдаты записанные. Эти уже семейные к нам пришли. Есть тяглые крестьяне. Есть пашенные солдаты, которые взяли на себя казачью службу. Казаки опять же.

– Можно так?

– Отчего ж, – Мамон отвлекся от печи. – Сдавай бобыльский оброк белопашенному казаку, а казачью службу бери себе. Кто земли не имеет, тот государева тягла не несет. Многие так поступают.

– Ты-то как? – допытывался Вожа.

– Как видишь. По правую руку за дубравой мое поле. К земле есть охота, да чего уж там… нет большого рвения. Отвык. Но земля скажу тебе… На моей рязанщине и равнять не с чем. Чудо земля.

Солдат поставил на стол чугунок с клецками. В большую миску навалил вареной молодой сайгачатины, нежной, но с запахом горькой полыни. Поклал больших зеленых огурцов. Свежих и соленых. Принес золотистых луковиц и каравай хлеба. Вожа принялся резать хлеб ломтями.

– Хлеб сам печешь? – Вожа рукой сдавил пышный каравай рукой. – Хороший.

– Солдат должен все уметь. У меня одна госпожа-невестушка Россиюшка. Бывало около казенного набегаешься, а вечером себе чего помастерить уж в радость. – Мамон неожиданно понизил голос. – Вожа, нет ли у тебя на примете какой, м-м, согласной ко мне пойти. Все ж с бабой веселей.

– Приезжают из России. Пускайте к себе на поселение. По весне часто просят показать хорошие земли. Только баб мало идет. Несемейных и того меньше.

– Да это я так. Пойдет ли кто за меня. Вот двадцати годов резвый был. В деревне девки вокруг хороводились. Еще щиталку помню: «Сидит Яша в ореховой чаще, грызет Яша Ореховы ядры, Яша ты Яша, хочешь ли жениться? Выбирай невесту из любых любую». У нас некоторые до службы успели ожениться, так и те про деревенскую жизнь забыли. Отцы– командиры стали нашей семьей. Многому они нас научили.

– Трудная у тебя доля, – сказал Вожа. – По жребию в рекруты попал или мать с отцом назначили?

– Парубком малярией заболел. Все думали кончусь. Слышал, другие терпели подобно да зареклись на службу и тяготы и выздоровели. Перед иконой зарекся идти на цареву службу вместо брата, если поправлюсь. Вот обет держу. На судьбу не в обиде. Только хочется на старости лет своих мальцов завести.

– Может и устроится, – сказал Вожа. – Пособи оружия прикупить. Пяток ружей и столько же пистолетов. Еще пороха и свинца. Товар для мена есть. Или продам, денег соберу.

– Что удумал? – спросил Мамон. – Зачем тебе столько?

– Полонникам помочь обязался. За ради сирых постараюсь.

– Мало ли полонников. Каждого не выручишь.

– Считай почти на моих глазах увели. Давши слово – держать надо. Растрогался слезам родителей несчастных. Скажи, чтобы соседи обошли кордон, поспрашивали про товар.

На кордоне Вожа купил три ружья и пять пистолетов. Но пороху и свинца досталось мало. Припасы оказались скромные. Вожа принял решение:

– Заедем в крепость, прикупим пороха у торговцев или обменяем у служивых. Завтра в дорогу.

Утром Мамон пригласил гостей к столу. День был постный, и на столе стояла исконно русская пища – чугун с вареными бобами, приправленными конопляным маслом, дольки редьки, тертый хрен и ломоть хлеба. По средам и пятницам так кормилась вся православная Россия.

Для беркутенка сделали исключение. Молодой птице, выпущенной из мешка, бросили кусок мяса. Но гордый беркут к мясу не притронулся, забился в темный угол.

В дорогу звероловы собрались в пять минут. У колодца Вожу окликнул высокий бородач.

– Вожа, если сможешь, исполни просьбу. Надобен дикий камень. На двадцать верст округу объехал, нигде не нашел. Один известняк. Хочу мельницу на реке поставить, а камня на жернова нет. И никто не знает, где есть. Разведай. Слышал, ружья покупаешь. Прими от меня как задаток.

– Годится, – Вожа взял ружье. – Жерновой камень добывают далече. Да может и ближе сыщу. Привоз на твоей подводе.

Перед самым отъездом и Мамон решил ехать с Вожей:

– Засиделся на кордоне. Двину-ка с вами. Посмотрю, как в крепости дела.

– Опытный стрелок нам пригодится, – довольно кивнул Вожа.

– Только обождите, побреюсь, поскоблюсь в дорогу.

– Отчего такие хлопоты? – Вожа провел ладонью по своей короткой, на скорую руку стриженой бороде. – С бородой и комар-мошка не так грызут.

– Hа поле еду в рубахе, на стану и небритому вольно. Одену мундир, сразу с бородой неловко чую себя. Хоть тресни, не могу по-другому.

 

15

Три всадника выехали из прибрежного леса и направились в крепость. На востоке над горизонтом поднималось красное солнце. День обещал быть жарким. Уже неделю установилась сухая ветреная погода. Каких-нибудь двести верст южнее открытая степь под палящими лучами солнца выгорела. Одни травы поникли, другие засохли, стали желтыми и даже белесыми. Жаркое заволжское солнце и сухой знойный ветер из пустынь Азии соединились в усилии иссушить землю.

Однако в более влажных долинах Сока, Кондурчи и Кинеля травы по-прежнему благоухали цветами всевозможных оттенков. Пришло время цветения более жестких трав, которые не боялись ни жары, ни мороза и должны цвести до глубокой осени. На открытом пространстве преобладали желтые цветы пижмы, белые тысячелистника, голубые цикория.

Зато по опушкам леса нежно голубели колокольчики и другие растения, что в долах цвели только весной и в первой половине лета.

Путники завернули в ближайшую рощицу полакомиться диким персиком. Самые большие рощи персика произрастали южнее, в бассейне реки Большой Иргиз. Но и здесь встречалось несколько сортов. Местные жители узнали разные сорта вкусного плода. Самые распространенные: бобовик и жердила. В бобовнике больше косточки, в действительности это миндаль. У жердилы ягода намного крупнее и очень вкусная, сладкая. Ягодами лакомились, сушили впрок, из ядер били масло.

Жители Поля наслаждались дарами дикой природы. Персики и дикую вишню собирали возами. В сезон к крупным волжским пристаням ежедневно шли десятки возов, груженных спелой ягодой.

Татары делали из вишни пастилу, русичи изготовляли морс, который на судах со льдом отправляли в Москву и другие города. Морс, как и дичь Поля, поставляли даже к царскому двору.

Лед для охлаждения запасали в больших грудах, засыпанных опилками. Такие ледяные горы медленно таяли, подтекали ручейками, но сохранялись до новых холодов или пока лед не выберут заготовители морса.

Помимо изобилия дичи, волжской рыбы, орехов и разных ягод: от земляники до вишни, Поле давало жителям много способов для прокормления. Прямо за избой на лужайке, не утруждаясь долгой ходьбой, набирали луговых опят и шампиньонов. В лесу масса белых грибов. Их тоже солили, сушили, но больше для себя; грибного богатства не меньше, чем на лесном севере. Даже в крошечных ручьях водилась форель, которую за пестрый цвет пастухи прозвали пеструшкой. Жирная, нежного вкуса. Руками ловили.

Только нежиться переселенцам Дикого поля некогда. Зима длинна, снежна, холодна. Чтобы пережить ее, короткое жаркое лето работали в поте лица, на сон оставалось два-три часа в сутки.

Рядом с рощицей жердилы оказалось небольшое озерцо и родничок, где путники испили холодной вкусной воды. Над озерцом с криками носились озорные чайки. Одна из них пролетела рядом с Вожей раз, другой и уселась ему на плечо.

– Вожа, у тебя везде друзья, – заключил Васек. – И звери и птицы тебя знают.

– Главное, что я их знаю и понимаю. Эту лечил. Не забыла, – зверолов подержал, погладил и стряхнул чайку с плеча.

– С любой тварью можешь разговаривать? – удивился Мамон.

– Понимаю всех, кто живет в Диком поле, – Вожа прошел несколько шагов, нагнулся и ловко подхватил у головы ядовитую гадюку, придавленную сапогом. Он легонько встряхнул змею, и гадюка в оцепенении повисла как шнурок. Зверолов опустил ее за пазуху и поднял руки, потом достал змею и предложил каждому из спутников: – Попробуй. Попробуй. Не укусит.

– Нет, – в один голос отказались Мамон и Васек.

– Укус гадюки смертелен, – неодобрительно покачал головой Мамон.

Путники не отъехали и двух верст от кордона. По левую руку еще только заканчивались поля пашенных солдат с поспевающей желтеющей пшеницей, как Вожа всерьез насторожился. Он молча поглядывал в степной дол, где на горизонте поднималось маленькое темное облачко. Его попутчики заметили тревогу проводника и зверолова и тоже поглядывали в степь.

– Сайгаки, – сказал Вожа. – Очень большое стадо. Будто пожар их гонит. На гон волков не похоже… Прямо на нас идут.

– Пшеницу побьют, – забеспокоился Мамон. – Без хлеба останемся.

Вожа посмотрел на Васька:

– Скачи, Васек, на кордон. Кликай служивых. Пусть вилы прихватят. Мамон, оставь свое ружье. Хлопушкой такую массу на остановишь. Раскидывай сено из старого омета. Стели дорожкой.

Васек поскакал на кордон, а Вожа и Мамон принялись руками выдергивать и растаскивать плотное слежавшееся сено…

Долины рек Самара и Сок знавали ежегодные миграции сайгаков, маленьких степных оленей. В летние жары, когда пересыхали многие реки, горели степи, сайгаки откочевывали на север Дикого поля, в лесостепь, на сочные пастбища, а зимой уходили на юг, где меньше снега.

В междуречье Сока и Самары водился еще и особый род сайгаков. Их отличие – обручики на рогах, как у серны. Они обитали в междуречье круглый год и паслись небольшими стадами на склонах холмов и среди зарослей кустарника в степи.

Звероловы встретили огромное стадо обычных мигрирующих сайгаков. Они приближались. Всадникам видны прямые с загибом на вершинах рога самцов и море спин. Сайгаки, то приостанавливались и двигались шагом, пощипывая траву, а то переходили на бег. Десятки тысяч, возможно и сотни тысяч сайгаков сплошной живой массой перетекали через лощины и бугры.

– Как сделаю выстрел, зажигай сено, – сказал Вожа Мамону. Зверолов выехал навстречу стаду сайгаков. Когда животные приблизились на пятьдесят саженей, Вожа пустил коня рысью поперек их движения, стреляя из пистолета.

Сзади Мамон запалил длинную полоску сена. Огонь побежал быстрой волной. Из кордона солдату спешила подмога…

Стадо начало разворачиваться. Но неожиданно Вожа оказался в бедственном положении. Кроткие животные с трогательными мордочками, самые стремительные и пугливые существа в Диком поле, собравшись в чрезвычайно большое стадо, оказались очень опасными.

Передние сайгаки резали угол, уходя от огня, дыма и стреляющего всадника, и он оказался среди несущегося потока. Вожа попытался грудью коня пробиться к краю ошалевшего стада, но вовремя понял всю опасность такого маневра. Сайгаки могли опрокинуть коня, а это конец… Вожа приник к шее Тополя, подстегивал его и просил:

– Выноси, Тополек. Не споткнись. А то от нас даже шкуры не останется.

Версты две всадник пролетел среди неутомимых сайгаков. Казалось, смертельно опасной скачке не будет конца. Но вот сайгаки успокоились, замедлили бег и всадник очутился с краю приостановившегося стада.

Вожа перевел дух. Было от чего, пожалуй, впервые жизнь зверолова мало зависела от его находчивости и приходилось полагаться только на скакуна и на случай. В этот раз смерть подразнила его и отпустила, позабавившись. Вожа потрепал рукой Тополя по крутой шее.

– Выручил. Будет тебе морковка.

Когда Вожа подъехал к полю, где остались его спутники и служивые с кордона, то увидел, что поле спасено. Только малая часть его вбита в землю острыми копытами.

Бобыли грузили на лошадей подстреленных сайгаков. И пешие вязали копыта степных оленей к шестам и по двое тащили добычу на кордон. Они приветливо махали зверолову, скорее всего не догадываясь о всем драматизме встречи с обезумевшим стадом. А в глазах зверолова еще горело затаенное возбуждение, как во время грозы; казалось он устал, но доволен, то ли сохраненным полем, то ли пережитой опасностью.

Ближе к вечеру на кордоне на металлических спицах будет дымиться свежее мясо. На другой день солдаты и поселенцы разговеются. Впрочем желанность сайгачатины гораздо выше зимой, когда масса перелетной и гнездующей птицы улетела на юг, труднее давалась в руки рыба, а зимняя стужа требовала насыщения желудков. Мясом и шкурами выручали людей сайгаки, тарпаны, лоси и кабаны, пока домашних животных не стало больше, чем диких. Сайгаки помогали отважным переселенцам выжить в Диком поле.

Не случайно среди образованного офицерства крепостей и исследователей края, среди благодарных поселенцев высказывалось предположение поставить сайгака на гербе одного из городов, лучше в Самаре – первом городе-крепости в Диком поле.

Если у народов, пришедших на Волгу из глубин Азии вместе с монголами, символом стал барс, как память о их прародине горном Алтае, где большие кошки водились во множестве, то русские переселенцы увидели настоящий характерный символ Дикого поля. Грациозные сайгаки надолго вошли в жизнь переселенцев.

 

16

Три путника переправились через лесной ручей, въехали в открытый дол и оказались перед крепостью Красный Яр. Они остановились, рассматривая выросший на луговом приволье город-крепость. Частью он находился на опушке, частью занял прибрежный лес, из которого и строился. От крепостной стены до Сока около версты густого леса.

Крепости на Старой Закамской черте разбирались и перевозились на новое место, на строящуюся Вторую Закамскую черту или, как говорили, на Новую Закамскую черту. Однако часть леса рубилась в здешних лесах. Особенно ценился дубовый лес. Древесина тяжелая, твердая, долго не гниющая даже вкопанная в землю.

На восток и на юг от крепости шла сама черта, которая представляла из себя глубокий ров шириной в две-три сажени и более и крутой вал, отсыпанный землей, вынутой изо рва. Чтобы конному перебраться, перевести коня через преграду, надо хорошенько поработать лопатой, потратить время и оставить следы набега…

По левому берегу Сока, где и стояла крепость, по лесу шла засека. Она примыкала к крепости и уходила от нее на несколько сотен саженей. Дальше земляной вал.

Лес клиньями входил в степь, и засеки местами тянулись вместо вала.

Оборонительное сооружение засеку придумали древние русичи. Особенно активно засеки использовали в борьбе с татаро-монгольскими набегами.

Раздробленные русские княжества знали силу монгольской орды, вобравшей в себя многие покоренные ими народы. Потому предпочитали откупаться от жестокой орды, но и создавали грандиозные оборонительные сооружения. В шестнадцатом веке засечная черта вдоль Оки тянулась среди дремучих лесов на шестьсот верст.

Засеки использовались, хотя и гораздо меньше, и в Диком поле. Они рубились в приречных лесах. Чаще зимой строили. Деревья подсекали на высоте двух-трех аршин и валили вершинами в сторону противника. При этом стволы до конца не перерубали и от пня не отделяли. Часть деревьев валили наискосок. Ветки деревьев переплетали между собой сучьями, вичью и веревками. За лето подсеченные деревья высыхали и становились колючими, упругими, так что даже топор их не брал, не рубил на весу, в гущине. Засечная черта шириной от пятидесяти до ста сажаней становились непроходимой не только для всадника, но трудно преодолимым препятствием для пешего. Хотя пешими в набег не ходили. Орда страшна только конная.

Чтобы просечь засеку, требовалось много времени. Ночью пройти засеку и вовсе невозможно. Оттого терялась внезапность набега.

К тому же на засеках устраивались подъезды и станы для сторожевых разъездов, караулов, а на возвышенных местах сторожи – наблюдательные пункты. Если засеку прикрывал отряд стрелков, то на преодоление засеки требовались многократно превосходящие силы и еще большее время.

Со временем организация сторожевой службы и названия менялись, но основа оставалась прежней.

Создание засек и рвов с валами отвлекало от полевых работ, стоило большого труда. Зато защитные линии спасли множество народа от гибели и чужеземного рабства.

Для отражения больших набегов ставили крепости. На севере Руси издревле крепости каменные, даже белокаменные и назывались они кремлями. В Диком поле все крепости возводили деревянные. Леса достаточно, но главное – из дерева строить быстро. Все остальное компенсировалось возрастающей огневой мощью стрелкового оружия.

Крепости в Поле по площади строили достаточно большие. Одни шириной в сто саженей и шириной в двести. Другие шириной в двести саженей и длиной в девятьсот.

В этот день Красноярская крепость освещалась солнцем, и звероловы хорошо ее рассмотрели. Давно ли здесь было чистое поле и норы сурков. И вдруг как из сказки явился город.

Крепость Красный Яр предстала в виде огороженного квадрата. Правильный квадрат с длиной каждой стороны саженей этак в семьдесят-восемьдесят. Крепость по-своему ладная и красивая.

Перед крепостью глубокий ров шириной пятнадцать-двадцать саженей. Во рву блестела вода от весеннего таяния и дождей… Дно вязкое. На дне колья и старые бороны кверху зубьями. За рвом вал высотой сажени полторы над уровнем поля. По валу поставлен сплошной острог из вкопанных в землю бревен с заостренными вершинами. Отсюда палили пешие стрелки, встречали копьями… Перед острогом из жердей, бревен и толстых досок ставили тарасы, похожие на огромные ящики, в рост человека. Двойные стены тараса засыпали землей или песком. Здесь тоже стрелки. Прежде чем добраться до острога, нападавшим предстояло нейтрализовать тарасы…

По углам острога высились четыре угловые башни и одна, пятая, в середине стены с проезжими воротами. В башне бойницы для стрелков-ружейников и пушек. Чугунные пушки, поднятые над поверхностью земли, могли бить далеко и грохотом содрогали окрестности. Высокие круглые башни крыты тесом. Они украшают крепость. Передней своей окружностью башни выдвинуты вперед и дают возможность с высоты палить в бок штурмующим приземистые стены острога. Перекрестный огонь облегчал защиту крепости.

В крепостях Старой Закамской черты, в Ерыклинске и Тиинске, перед крепостями выводы – редуты, представляющие отдельные миникрепости с рвом, валом и острогом, которые предстояло взять нападающим до штурма крепости, чтобы не подставлять спины стрелкам.

На новой черте выводов у крепостей не ставили. Солдаты, усиленные служивыми казаками, чувствовали себя более уверенно. Да и набеги разбитой орды потеряли былой размах, когда десятки и даже сотни тысяч всадников всепожирающей лавиной вторгались в русские пределы. Вместо редутов укрепленные кордоны, но на значительном удалении от крепости.

Вместо выводов у ворот и на валу со степной стороны еще ставили туры – большие корзины, плетеные из ивы. Туры плели без дна, засыпали землей. Они служили прикрытием для ружейных стрелков.

В самой крепости казенные здания для командиров и солдат, конюшни, оружейный склад, погреба – подземные хранилища продуктов, сверху надстроенные погребицами, колодец, торговая лавка. На оставшейся свободной земле разрешалось селиться вольным поселенцам. Но площадь крепости невелика и, как правило, неслуживые поселенцы образовывали слободы возле крепости. В сущности, то обычные деревни, жители которых во время опасности могли укрыться за крепостными стенами.

Большинство жителей слобод тяглые крестьяне, уплачивающие государственный налог за землю и пользующиеся многими свободами. Вышли они из вольных крестьян и частью беглых, не помнящих родства. Гарнизонное начальство в большинстве случаев беглых привечало; они помогали кормить гарнизон. Офицеры и священники давали прибылым, как государственным крестьянам, новые фамилии от сказанных ими прозвищ; Кострома, Тулуп, Телега, Орел… – становились Костромиными, Тулуповыми, Телегиными, Орловыми…

Посему вернуть, отыскать здесь беглых помещикам-крепостникам не удавалось. Случалось хозяева крепостных крестьян поднимали шум при большом оттоке рабочей силы, и дело выходило на высокий уровень. Но и Москва, и позднее Санкт-Петербург, видя расположение местной власти, закрывали глаза на беглых, и шум гасился неведением.

Народно-правительственная колонизация или, правильнее сказать освоение Дикого поля, прибывала. Сразу же, с возведением Красноярской крепости в тылу, севернее защитной черты, заложены села Большая Каменка и Большая Чесноковка, где вместе с русскими поселилась белобрысая, скуластая мордва. На первобытные черноземы потянулись белорусы, чуваши, казанские татары, вотяки… А малороссы присматривались к Дикому полю в числе первых.

Издавна малоросские казаки, в Поднепровье звавшиеся черкасами, а ближе к Дунаю гайдуками, приходили в гости к волжским казакам-повольникам; иные из них называли себя на русский манер казаками. Бывали малороссы и на Волге, и на Яике.

Еще в 1614 году с Медвежьего острова охотники Васька Резвой и Томилко Гайдук с товарищами приходили промышлять на Большой Иргиз. Волжские и днепровские казаки промышляли зверя.

Позднее пришли заднепровские малороссы, принимавшие участие в разбитом крестьянском восстании Стеньки Разина. В 1670 году партия казаков в пятьдесят человек во главе с гайдуком Фуркайло пришла в Дикое поле искать уединения и спасения.

Они переправились через реку Кинель. По огромному поваленному дубу перевели лошадей над потоком воды и возле стрелки рек Кинель и Самара в дремучем лесу основали потайную станицу Кинель-Черкасскую.

Вольные земли, щедрые дичью и рыбой, так понравились черкасам, что они переманили сюда родню с Яика. Ими основана одна из крупнейших станиц.

Но еще опасливо ехали переселенцы в неизведанное. Много риска и труда. Подняться с нуля, на пустом месте всегда трудно. Зато налоги спокойные. Только каждую десятую десятину земли пахали крестьяне для государства или частного владельца земли. Каждый десятый сноп отдавали. Остальное себе. Большинство переселенцев два века вообще никакого тягла не несли…

Дозорные на башне Красного Яра заметили звероловов. По платью определили своих гостей, а по малому числу посчитали не опасными и тревоги не подняли. Ворота остались открытыми.

Крепость жила будничной жизнью. На плацу шли занятия солдат, где-то на башне стучали топоры плотников, дымилась кузница, кто-то чистил оружие, другие отдыхали после караула… Несколько солдат кололи штыками чучела. Два десятка пеших драгун маршировали в строю и распевали песню, сочиненную крестьянами-переселенцами:

«Мы избавим от неволи Своих братьев-земляков, Расколотим в иху долю Всех хивинцев-подлецов…»

Среди азиатских караванщиков приходили обычные торговцы, но встречались и такие, что ехали за живым товаром. И в людной Азии спрос на дармовые руки невольников велик. Возвращаясь из российской стороны, караванщики в степи прикупали у воровских ордынцев полонников, в том числе и русских. Ехали с российскими товарами и с российскими невольниками.

Шила в мешке не утаишь. Хивинцев крепко подозревали… Солдаты на Закамской черте чувствовали себя освободителями, бойцами справедливости.

В крепости у Вожи оказалось много знакомых.

– Славно ли поохотился? – спросил молодой щеголеватый унтер-офицер. – Сколько медведей добыл?

– В лето четырех. До зимы погожу. Молодь подрастет.

– Есть еще топтыгины?

– В двух верстах от крепости видел свежие следы у муравейника. Весной прямо в зимовье ломятся. Чуют мед. Больше всего косолапых по Кондурче и особенно по Кинелю. Там дремучие леса.

– Видел ли дикого буйвола в лесу? – поинтересовался кто-то из группки драгун.

– Сходите в лавку и меновой двор проведайте, – сказал Вожа Мамону и Ваську, потом повернулся к драгунам. – Диких буйволов последний раз видел два года назад на Большом Иргизе. Они больше степные долы любят, опушки леса. Между Соком и Самарой не встречал.

– Знать, мало их осталось.

– Прежние охотники повыбили. Степенная животина, сильная. Особо не побежит. У буйволов в степи больших врагов нет. От человека буйвол пострадал. Зато сайгач прет пуще прежнего. Без мяса не останетесь. Лишь бы гололедица зимой их не поморила.

Больше времени на расспросы не осталось. Пришел статный драгун и пригласил Вожу к командиру крепости:

– Капитан зовет…

В светлой горнице навстречу Воже шагнул подтянутый плотно сбитый офицер с такими же пышными усами, как у его солдат и драгун. На загорелом лице легкая улыбка. Сдержанные жесты и крепкое рукопожатие. Сухой здоровый степной воздух бодрил опытного вояку со шрамом на шее.

– Рад видеть знаменитого зверолова и проводника, – сказал начальник крепости. – О котором сам генерал Наумов лестно отзывался. Он передал благодаренье за прежнюю работу и просил оказать содействие в отыскании удобных мест для крепостей новой линии.

– Южнее?

– По реке Самаре. Пора раздвинуть пределы границы, прикрыть район восточнее Алексеевска. Без новой черты верховья Яика и Самары нельзя контролировать. Река Самара и торговая дорога к казачьим станицам на Яик должна стать безопасной. Указа пока нет, но решение зреет. Года через два-три жизнь подтолкнет нас туда. Присматриваться что к чему надо сейчас.

– С ордой не договориться, – понял Вожа. – Большая война будет?

Капитан улыбнулся:

– Большой не получится, надеюсь. Мы уже настолько сильны, что орда не может вести с нами большую драку. На ордынцев у нас есть влияние. Только ханы не имеют достаточного контроля над своими аймаками. В 1708 году калмыцкий хан Аюка помогал нам усмирять воинственных башкир. В то же время неподвластные ему шайки грабили наши селения. О нашей безопасности мы должны сами позаботиться. Присматривай места для новых крепостей по левому берегу Самары. Слышал, провожаешь торговцев по Самаре и Большому Кинелю до самого Яика. Места знаешь.

– Не могу обещать. Собираюсь на Кубань. Казаки справятся.

– Расстроил ты меня, – капитан вздохнул. – Чтобы отыскать нужное верное место, божий дар нужен. Чтобы место возвышенное над округой, чтобы колодцы рыть не глубоко, чтобы вода в них была не соленая и не горькая, чтобы лес строевой и дровяной хоть на начало имелся, а еще чтобы подъезд для своих был удобный, а для ворогов труднопроходимый, чтобы броды удобно взять под наблюдение и чтобы само место было светлое, для жизни легкое и удачливое. Тут определиться не всякий годен. Редкое призвание. Постарайся, и мы тебя не забудем. В долгу не останемся. Государственному делу помочь можешь. Бродяг, беглых и раскольников на порожние земли водишь…

– На них ни клейма, ни тавра нету, – Вожа насторожился, края бровей медленно опускались, от глаз повеяло холодком. – Мы люди свободные. Господь Бог над нами, а других господ не знаем. Сиротам помогаю.

– Этим не укоряю, – капитан примирительно положил руку на плечо зверолову, стараясь выполнить наказ генерала Наумова и установить контакт с известным проводником. – На беглых сквозь пальцы смотрим. Они укрепляют наше присутствие в Поле. Продовольствие в крепость везут, об опасностях предупреждают, о вторжениях. Отчего и тебе нам, государственным людям, не помочь? По старой дружбе. Мы тебе пороху и свинца дадим.

– Спасибо. Если на Кубань-реку не уйду, чем смогу пособлю. В горницу зашел уже знакомый драгун и доложил:

– Приехал торговец с возом дыней и арбузов. Изволите сами смотреть?

Капитан жестом отпустил драгуна и пригласил Вожу:

– Пойдем.

В бассейне реки Сок, пожалуй, один из первых районов России, где на часто встречающихся песчаных почвах под жарким небом изобильно росли азиатские плоды – арбузы двух сортов и разнообразнейшие дыни. Переселенцы быстро оценили способность местной земли из крошечного семечка рожать большущие, в полпуда, круглые арбузы и приятно пахнущие продолговатые дыни.

В ответ на вопрос капитана поселянин у телеги, с горой нагруженной арбузами и дынями, назвал свою вполне сносную цену. Капитан убавил предложенную плату вдвое. Поселянин начал было торг. Однако служивый его разом прервал:

– Торгуются на базаре. Соглашайся, пока не отказался.

Крестьянин, которому некуда было везти прорву народившихся плодов, был и тем доволен.

– Поглядим-ка, не бросовый ли товар! – громко сказал капитан.

Сотни глаз наблюдали за этой сценой. Едва нож тронул пузатый арбуз, как он треснул, обнажив алую сочную мякоть. Возглас восхищения вырвался у сдержанных на выражение чувств усачей.

– Подать к обеду, – распорядился капитан и отрезал ломоть арбуза. – Хорош…

В это время торговец склонился к Воже и полушепотом сказал:

– Многоуважаемый Вожа, для вас у меня есть особый товар, попробуйте, – торговец протянул сухую полоску чего-то темного и непонятного. – Пробуйте.

Вожа осторожно откусил мякоть, потом еще и еще… Почерневшая волокнистая нежная мякоть оказалась сладкой и необыкновенно питательной.

– М, что это?

– Сушеная дыня. Режу на дольки и сушу под навесом. Холстиной прикрываю тонкой. За несколько дней жара и ветерок влагу иссушат.

– Сушеная дыня и в дорогу годится, – оценил зверолов. – Вяленое мясо и сушеная дыня то, что нужно путнику, особенно зимой.

– Берите, – оживился бахчевод. – Я сходец из Белой Руси. У нас грибы сушат, а большую волглую овощ сушить без пользы. Сыро, да и не растет там. Тут получилось.

– Сколько просите за продукт? – спросил зверолов.

– Товар почти даровой, много не запрошу. Угощенье бесплатное. Примите вот. А чуть-чуть купи. Всем скажу, что сам Вожа у меня покупал.

Зверолов засмеялся. Новый продукт ему понравился. Он оделил Васька и Мамона, проверяя, всем ли годится сушеная дыня.

С легкой руки зверолова новый продукт среди переселенцев прижился и распространился, особенно по всему Заволжью.

Возле казармы накрывали длинный деревянный стол. Однако с солдатским обедом пришлось повременить. На сигнальных шестах замечен дым. Вскоре в открытые ворота на полном скаку влетел вестовой казак. Кряжистый, примятая казачья шапка, борода до пояса, распаренное красное от быстрой езды лицо. Он одним махом спешился на плацу.

– Корсаки перешли вал. В пятнадцати верстах. Всадников шестьсот-семьсот будет.

– Драгуны – в поход, – приказал капитан. – Через четверть часа выступаем из крепости.

Взыграли медные боевые трубы. В крепости все пришло в движение.

Из крепости эскадрон вышел в поход в составе двух рот, основной и приданной. Серьезная сила.

Драгуны, конная пехота, рекрутировались из мелкопоместных дворян, белопашенных крестьян, отчасти из мещан и еще разных вольных людей, включая казаков и священнических детей. Они отличались меньшей подвижностью по сравнению с казачьими отрядами, но зато большей дисциплиной и тактической выучкой.

По сравнению с отрядами ордынцев драгуны еще выгоднее отличались железной дисциплиной и продуманными тактическими построениями. Если казаки хороши в перехвате и схватках с подвижными ордынскими шайками, то драгуны сильны в лобовом полевом столкновении.

Российская армия в азиатских степях и в Диком поле применяла незнаемые здесь тактические новинки. Драгуны производили на казачий манер залп из огнестрельного оружия и, выигрывая во времени, сразу шли в кавалерийскую атаку. Стреляющая кавалерия была в новинку и в Европе. Бесфитильные замковые карабины и ружья и опыт казачьих отрядов способствовали появлению новой тактики. В то же время тактические построения драгун могли удивить тактическим разнообразием.

Эскадрон драгун на марше выглядел красочно и впечатляюще. Всадники двигались в боевом порядке в три шеренги. На голове шляпы с железной тульей, украшенные перьями птиц, закреплены подбородочными ремнями. Синие мундиры, белые воротнички и обшлага. Кожаные сапоги. Руки в замшевых перчатках. У офицеров особенно красивы витые эполеты на плечах. Приклады карабинов и рукоятки пистолетов украшены металлической искусной оправой. Сбоку изящные сабли и шпаги, у некоторых тяжелые палаши. Несколько барабанов покачивалось на плечевых ремнях барабанщиков.

Две пушчонки везли на вьючных лошадях на мортирных седлах. Зарядный ящик с ядрами катили на двух колесах.

Впереди на ветру полоскались два сотенных квадратных знамени.

На четырех лошадях на деревянном щите везли огромный барабан-набат. Командир крепости должен вернуть набат в Самару в полк после завершения строительства крепости вместе с прикрывающей строительство ротой драгун. Он был рад, что отсрочил возвращение приданных ему сил. Он подумывал о том, чтобы испросить разрешение на дальнейшее хранение набата. Здесь барабан нужнее, чем в сильно укрепленной Самаре.

Солдаты пели походную строевую песню. Она особенно хороша в пешем строю, попадала в ритм пешего похода. По такому случаю двое запевал и десяток пушкарей и драгун спешились и широким шагом двинулись впереди колонны. Песня полетела вперед, подхваченная всем эскадроном:

«Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши отцы? Наши отцы – славны полководцы, вот где наши отцы. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши мати? Наши мати – белые палати, вот где наши мати. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши жены? Наши жены – ружья заряжены, вот где наши жены. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши детки? Наши детки – на плечах палетки, вот где наши детки. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши тетки? Наши тетки – две бутылки водки, вот и наши тетки. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши сестры? Наши сестры – сабли остры, вот и наши сестры. Солдатушки, бравы ребятушки, где же ваши братья? Наши братья в рати, вот и наши братья».

У этой песни в разные времена имелись свои отличия. Сочиняли и другие песни. Но эта, как никакая другая, отражала саму жизнь и быт ратников, оторванных от семьи для служения Отечеству.

По русскому крестьянскому обычаю на работу в поле шли с песней и с поля шли с песней. Так же и на бранное поле.

Драгуны столкнулись с ордынцами в просторном Малиновом поле, с двух сторон окруженном лесом.

Обменялись несколькими одиночными выстрелами. Драгуны меж тем развернули боевой порядок. Они как двигались в три шеренги, так и выстроились в три ряда, развернув фронт в сторону противника. Снимали с лошадей мортиры.

Ордынцы сбились в большую гомонящую кучу, вокруг которой скакали самые нетерпеливые. По команде они разделились на две части. Самая большая лавиной пошла на цепочку драгун. Другая часть, около сотни всадников, пошла в обход к флангу.

В боевых порядках драгун призывно запела труба, забили боевые барабаны. Затем все разом стихло. Удачно ударили пушки-мортиры. Последовал ружейный залп – стреляла первая шеренга. Ударил второй залп, третий.

Залповая стрельба оказалась успешной в тактическом плане. Перезарядить карабин и выстрелить по быстро приближающемуся противнику драгуны не успевали. Три залпа, подобно трем тяжелым ударам, смешали конную лавину. До сотни всадников оказалось опрокинуто. Часть повернули вспять. Часть ордынцев замешкалась. Но для перезарядки карабинов требовалось время, и образовалась пауза.

И тут в степном доле произошло что-то непонятное и страшное. Многое повидало Дикое поле, в том числе большие сражения, где участвовали в сражении десятки тысяч воинов и кровь лилась рекой, но такого на его просторах еще не было. Оглушительный грохот накрыл необъятное пространство. Его слышали чуть не за сотню верст.

В действие вступил самый большой барабан в мире – набат, на котором барабанщики большими колотушками выбивали гнетущую дробь. Не стало слышно ни криков, ни лошадиного ржания, ни выстрелов, показавшихся легкими хлопушками. Уши заложило напрочь.

Кони заволновались. Вожа, наблюдавший за боем вблизи от капитана, возбужденно оглядывал окрестности блестящими глазами и тяжелой уверенной рукой похлопывал Тополя по морде, успокаивал.

Драгуны натянули поводья. Их первый ряд готовился к рукопашной схватке. Вторая и третья шеренги спешно перезаряжали карабины.

До рукопашной в центре не дошло. Замешкавшиеся ордынцы не выдержали и повернули мятущихся коней. Скакали прочь.

Расположенные на фланге драгуны стреляли в центр. Они встретили конную сотню противника с разряженными карабинами. Но из-за их рядов выскочили человек семь гренадеров с железными ядрами-гранатами и зажженными запалами.

Гранаты мастерили из железных или медных ядер. В них насыпали порох и вставляли трубку с мякотью, которая тлела и не давала гранате взорваться сразу. Запалы тлели секунд десять-пятиадцать. Обычно граната – это шар диаметром полтора вершка и весом до килограмма.

Гренадеры зажигали мякоть в запале с помощью фитиля, который у каждого висел на груди в медной трубке. Перед дюжими гренадерами стояла непростая задача: так метнуть гранату, чтобы запал не сгорел в руках, и в то же время подгадать приближение противника, который набежит на катящийся навстречу шар… Гранату надо бросить или катануть как можно дальше и отбежать под прикрытие боевого построения. При этом следовало бросить не одну, а две, три гранаты одну за другой и не попасть под стрелу или пулю.

Гренадеры сработали как надо. Каждый забросил по две-три гранаты. Они катились навстречу стремительно приближающейся лавине ордынцев. Гранаты взорвались среди ордынцев, нанеся им урон и сбив наступательный порыв.

Часть корсаков все же на полном скаку врезалась в ряды драгун. Произошла сеча жестокая и короткая. Драгуны потеряли несколько человек, но выстояли. Особенно отличился гренадер высокого роста. Он вскочил на коня и размахивал тяжелым палашом, точно легкой саблей. Палаш раз за разом разрубал очередного всадника надвое и врубался в хребет лошади.

Здесь драгуны понесли наибольшие потери. Полдюжины убитых и дюжина раненых. Но из вязкого рукопашного боя никто из противной стороны не вышел.

Отступившие ордынцы частью сбились в кучу в версте от построения драгун. Но второй атаки не последовало. Из леса ударили подоспевшие с кордона бородатые казаки с пиками наперевес. Их оказалось всего два десятка, но появились они так неожиданно, что кочевники пустились наутек.

По сигналу набат смолк. Последовала команда, и драгуны тоже ударили в атаку. Для контраста выждав время, громовой голос набата снова перекрыл все звуки. Даже брани не стало слышно.

Шайка бежала, рассыпаясь в разные стороны, и была преследуема много верст. Не многим удалось уйти.

Офицеры и солдаты возвращались довольные победой, исполненным долгом, но без особых восторгов. Как исполнив привычное дело.

– Не пойдете в кочевья? – спросил Вожа.

Капитан отрицательно покачал головой:

– Сейчас весть о нашей победе – лучший посол. Где это по степи собирать дырявые юрты кочевников и зачем? После хорошего удара они бегут долго. Ближние кочевья уйдут далеко. На время испарятся. Моя ближайшая цель – достроить крепость своими и приданными силами. В нынешнем году за это с меня главный спрос учинят. При царском дворе считают, что кочевники, принявшие покровительство белого царя, станут нашими людьми. Изничтожать их не велено. Создается великое государство, где многие народы будут жить в мире с россами и строить империю, неподступную противникам с большими притязаниями.

– Мы люди простые, – сказал Вожа, думая о своем, о чем-то далеком. – В этом мало понимаем. Кто руку протянет, поможем. Кто по руке ударит, ответим или отойдем. Так всегда жили.

Отбили орду, не дали ей блокировать крепость и рассыпаться по уезду для грабежа. Усталые воины возвращались домой в крепость тихим, неспешным шагом. Не торопили лошадей, не трясли раненых.

Пастушья свирель зверолова заиграла что-то лирическое, умиротворяющее, соответствующее настроению часа. Молчали трубы и барабаны. Притихли люди, вслушиваясь в незнакомую, но такую понятную и близкую мелодию, напоминавшую о родной деревне, отчем доме. Лица солдат, заматеревших на полях брани, разглаживались. На них проступало что-то детское. Один усач даже смахнул слезу умиления:

– Размягчил душу. Как играет.

 

17

В крепости Вожа и его спутники разжились порохом и даже приобрели несколько ручных гранат. Переночевав, отправились к усадьбе Калачева.

Табунщики, питаемые надеждой, встретили звероловов как самых дорогих гостей. В доме было поднялась суета. Затопили печь… Для гостей решили забить телка. Максим велел сыновьям натаскать воды в баню.

Вожа жестом остановил Максима и Прасковью:

– Теперь время дорого. Пора в дальнюю дорогу собираться. Товар для мена есть. Оружейные припасы есть. Съестного запасем. Пирогов не надо.

– Что возьмете? – спросила Прасковья.

– Пойдем скрытно. Может статься, что и костра разжечь не придется. Дичи набили. Мяса накоптили. Оно легкое. Хозяйку просим сыр изготовить. Вот и все приготовления. Сухарей возьмем немного. А кумысу сколько найдете.

– Едешь на день, припасов бери на неделю, – сказал Максим. – А тут дорога длинная. Все, что у нас есть, дадим.

Самарское Заволжье стало единственным краем в необъятной России, где переселенцы переняли выдающееся изобретение кочевников – кумыс. Густое жирное кобылье молоко забраживали в кожаных мешках. И оно долго не портилось даже в самое знойное лето. Кумысом утоляли жажду. Кумысом питались. Кумысом лечились от простуды, цинги и болезни легких… Кумысом веселились. Степняки могли неделями жить на одном кумысе и только здоровели от того. Лето – благодатная пора.

Жеребую кобылу табунщики привели во двор и два дня доили, пока звероловы жили на усадьбе. Кобылье молоко добавляли к уже имевшемуся кумысу.

Прасковья готовила сыр из коровьего молока, из творога. Мамон и Васек помогали ей отжимать творог. В холщовый рукав положили творог и двумя досками отжимали что было сил. Далее творог поставили под гнет сушиться. На верхнюю доску водрузили камни. Затем сухую массу засушивали в печи до каменной твердости.

В первый же день Вожа сказал Максиму:

– Решайте, кто поедет с нами. Невольниц меняют неохотно. Мужиков за деньги выдают, а невольниц не всегда. Может, придется уволоком брать. Соседи не подмогнут? Еще каждому всаднику нужна вторая заводная лошадь для сшибки с ворогом.

Максим все понял и молча кивнул.

– Через день выходим, – добавил Вожа.

К вечеру Максим привел верхами пятерых бородачей.

– Трех сыновей даю тебе, – сказал Максим. – И пятеро овражных согласились идти. И еще садчик Евлампий.

– Пять плюс четыре и нас с Мамоном двое, – прикинул и повеселел Вожа. – Одиннадцать ратников не так себе.

– И меня можно считать, – не без обиды сказал Васек.

Вожа внимательно посмотрел на него. Мальчишка характером на глазах превращался в парня.

– Думал тебя здесь оставить до нашего возвращения.

– Я с тобой.

– Тогда двенадцать.

Вожа передал прибывшим четыре ружья и несколько пистолетов. Предложил упражняться с оружием. Вечером Вожа устроил состязание с Мамоном.

– Мамон, повторим стрельбы взапуски, – предложил зверолов. – На четыре выстрела. Ставлю запасное седло против твоего турецкого пистолета.

Мамон подумал и согласился, раззадорившись тем, что предлагают стрелять не на простой интерес, как обычно, а на существенный интерес.

– Идет. Увидишь, что не зря меня считали лучшим стрелком в полку. Пять моих выстрелов против твоих четырех.

Изготовились к стрельбе. По команде началась работа. На втором выстреле Мамон обогнал Вожу. На третьем солдат чуть замешкался, и два выстрела прозвучали одновременно. Четвертый выстрел солдат, не вскидывая ружья, произвел немного раньше.

За минуту на лбу у Мамона выступили крупные капли пота. Он с удовлетворением утер лоб:

– Вот стрельба-а. Аж взмок.

Вожа с досадой махнул рукой и улыбнулся:

– Опять проиграл. Вернемся, еще пальнем. Все равно выиграю.

– Не тужи, – Мамон коротко стиснул предплечье зверолова. – Зато это самый меткий стрелок.

Через два дня Вожа и его спутники собрались в дорогу. Старый Максим поцеловал сыновей. Он вспомнил старый закон Дикого поля и напутствовал всех, собравшихся в путь:

– Ничего не страшитесь, но идите с оглядкой.

В Диком поле так и жили сторожко, чутко и ходили с оглядкой. Первые переселенцы твердо соблюдали старые заветы и выработанные ими законы Дикого поля. И потому выжили.

Прасковья перекрестила небольшой отряд. Двенадцать всадников и несколько заводных и вьючных лошадей ушли в степи на восток, откуда вернуться, что с того света прийти. Уже в первую ночевку они остановились в небольшой излучине реки с безлесыми берегами, на всякий случай окружив себя водой от неожиданного нападения. Выставили караул.

Чем дальше на восток шел отряд, тем меньше лесов и колков встречалось им. Долы становились шире и превращались в настоящую степь.

Через несколько дней отряд вышел к известному Воже кочевью. Зверолов о чем-то пошептался с азиатским побратимом. Спутникам он сообщил место, где могут быть плененные сестры и другие полонники. Кочевник Ерали присоединился к отряду.

Спустя время, зверолов и его спутники переправились через Яик… Впереди расстилалась бескрайняя степь без лесочка и гор. Ровная как стол. В овражке, поросшем мелким кустарником у слабенького родничка, остановились.

– Ждите здесь, – сказал Вожа. – Дальше пойду один. Да еще степной человек Ерали. Если увидите погоню за мной, пропустите и ударьте сбоку. Если через неделю не вернусь, уходите домой. Мамон остается за старшего. Васек, держи Волчка. Пусть остается с вами.

 

18

В это самое время, когда отряд Вожи переправился через Яик, судьба угнанных сестер сделала крутой поворот.

На киргизское кочевье прибыли сарты – бухарские торговцы, странствующие караванами. Сарты отличались от обычных бухарских и хивинских торговцев тем, что сами ранее были в плену у киргизов. Совершив побег, они частью осели среди башкир на Южном Урале, где их назвали сартами. Но связей с Серединной Азией не утеряли. Они приспособились к степным жителям. Знали их язык, обычаи и платили им дань с каждого вьючного верблюда. Неплохо знали дороги и вели торг и с Россией, и со степными народами, и с памирскими.

Для большинства торговцев главный бог – нажива. Потому торговали всем, что приносило прибыль. И хоть степняки не всегда соблюдали договоры, случалось, взявши положенную мзду, погодя сами же или их соседние кочевья грабили те же караваны, но приходили новые торговцы. Хоть рискованной слыла торговлишка на степных и пустынных просторах, порой затухала, но совсем не прекращалась.

Дважды в год, весной и осенью, большие караваны в несколько десятков и даже сотен верблюдов и лошадей, растянувшись унылой цепочкой на несколько километров, брели на северо-запад. Не только опасная, но и трудная дорога. В знойных песчаных пустынях шли от колодца к колодцу. Только после весеннего снеготаяния и во время осенних дождей пустыня несколько оживала и подавала скудный корм вьючным животным и людям. И солнце не так палило.

Искушенные сарты ходили в Серединную Азию небольшими караванами и среди лета. Иногда, запасши товара, останавливались на полпути и кочевали в каменистой степи. Только с наступлением прохлады начинали путешествие через пустыню. Приходили на базары раньше других караванов и имели выгоду.

В кочевье киргиз-кайсаков сарты приехали малым числом, присмотреть товары: меха, лошадей и невольников. Чтобы купить и отогнать на свою стоянку. Они о чем-то переговорили с кочевниками. Посмотрели табуны лошадей, поворошили меха корсаков, лисиц, волков… прошлись среди невольников. Они приметили трех беленьких сестер и зацокали языками.

Сарты с киргизами ушли в юрту, взвеселились каким-то дурманом… Долго спорили, рядились, пока не столковались.

Выйдя из юрты, сарты, не мешкая, погрузили закупленный товар на лошадей и верблюдов и отбыли, гоня перед собой два десятка невольников. Среди этих несчастных оказались и сестры Калачевы.

Караван с невольниками уходил все дальше на юго-восток. Постепенно зелено-белая ковыльная степь переходила в желтую типчаковую. Желтоватое растение типчак вытесняло здесь белый ковыль, битый жарой и стадами кочевников. А впереди каменистая степь, переходящая в почти безжизненную пустыню.

Все чаще встречались солонцы и каменистые россыпи, и песчаные барханы. А то и просто из-под жиденькой сетки травы белел песок, едва скрепленный корнями засохших растений и живучей горькой серебристой полыни.

Где-то там, за тысячу с лишним верст каменистой и песчаной пустыни, находился конечный пункт, один из невольничьих базаров. Оазис с плантанциями, орошаемыми искусственными арыками, на которые и предстояло попасть большинству гонимых невольников.

Стояла одуряющая жара. На небе ни облачка. В степи никакой тени. Небольшой караван остановился на несколько дней, возможно недель, переждать жар в небольшой ложбине с родником, вода в котором горчила солью, но все же пригодна для питья. На такой воде жить постоянно трудно, без привычки заболеть просто. Но некоторое время продержаться можно. Дальше колодцы и родники редки. Сартам важно сохранить невольников и табун лошадей, вьючных верблюдов.

Чем дальше двигались на восток, тем унылее становились невольники, и без того сознававшие свою обреченность. Младшая из сестер, Мотя, часто смахивала набежавшую слезу. Старшие сестры успокаивали ее, и глядя на младшую, и сами пускались в слезы.

Во время стоянки у соленого родника Мотя отрешенно сидела на солнцепеке, лишь покрыв голову простеньким белым платком. Хотя по указанию сартов невольники поставили юрту и для себя, но Мотя туда не заходила. В старом войлоке поселились мириады блох, которые, казалось, жили в юрте с самого сотворения мира. Непривычному человеку трудно примириться с полчищами ничем не ограниченных паразитов.

Неодолимую тоску молоденькой девушки заметила жена одного из сартов. Сердобольная женщина угостила ее незнакомыми сушеными плодами – кишмишем и урюком. Она что-то говорила на непонятном наречии.

Мотя поняла только слово урюк. Плоды оказались сахарной сладости, но сейчас и они не ободрили. Однако поэтическая натура молодицы взяла свое. Тоненький приглушенный голосок напевал тут же сочиненную песню:

«Бедная птичка в клетке сидит, Сладкие зерна горько клюет, Трется, бьется по сторонам, Ищет свободы своим крылам…»

Мотя подсела к сестрам и в очередной раз стала уговаривать старших бежать:

– Агафья, Пелагия, бежим этой ноченькой. Из-за песков сыпучих уж не вернуться нам в родные кровы.

– Что ты, – шикнула на нее Пелагия. – Куда бежать. Мы и дорог не знаем. Еще в лесу схорониться можно, а здесь… Догонят, убьют.

– Жизнь у нас теперь такая, что и кошке поклонишься в ножки, – Агафья тоже смирилась с судьбой. – Может, еще обвыкнемся. И там ведь живут.

Мотя поняла, что не убедит сестер на побег и расплакалась навзрыд. Она убежала на другую сторону лощины и весь день тихо просидела одна. Смотрела на закатное солнце, туда, где остался родной дом. Выплакавшись на ветреном закате, Мотя вернулась к юртам. Притихшая, но с сухими красными глазами, выражавшими непоколебимую решимость. Старшие сестры почувствовали перемену в ней. Испугались.

– Что ты удумала? – спросила Агафья.

– Агашенька, Пелагеюшка, не могу здесь оставаться. Наплакалась досытичка. Пора на волюшку погулять. Умру с тоски, если мамушку не увижу.

Ночью ветер надул бурю. Разразилась ужасная гроза. Непроглядную черноту неба раскалывали молнии, на короткий миг озаряя темные тучи. Ливень обрушился на землю. Сильнейшие порывы ветра сотрясали юрты, на открытом месте человека валили с ног.

Сарты и невольники стреножили коней и попрятались в юрты.

– Пора, – сказала Мотя и поцеловала сестер. – Прощайте, милые Агашенька и Пелагеюшка. Прощайте.

Пелагея украдкой протянула ей кусок сушеного мяса и маленькую лепешку, испеченную на углях:

– Возьми. Если дойдешь, попроси матушку и тятю помолиться за нас.

Всю ночь Мотя бежала по черной степи, против ветра, хлеставшего благотворным дождем. Спотыкалась, падала и снова вставала. Выбившись из сил, она на несколько мгновений останавливалась, тяжело дыша, и дальше бежала в неизвестность.

К полуночи дождь прекратился. К рассветным сумеркам утих и ветер. Мотя в изнеможении опустилась на мокрую траву. Для нее самое опасное оставалось впереди. Она оказалась между жизнью и смертью в открытой степи.

 

19

Два всадника ходко двигались по степи вдоль камышей пересохшего озерца. Один в киргизской шапке, сшитой из клинышков, другой в округлой войлочной шляпе. К седлам приторочены небольшие кожаные мешки с припасами, арканы. У обоих длинноствольные ружья. Только у одного в чехле прикладом кверху, а у другого лежало поперек седла на бедрах, готовое в один миг вступить в бой. У каждого на короткой привязи-заводи бежала вторая свободная заводная лошадь.

Впереди ровная, как огромный стол, степь. Только небольшие курганы-могильники, насыпанные давно исчезнувшими народами, служили ориентирами.

Взору привольно. Селенья здесь угадывались верст за пятьдесят-шестьдесят. «Что-то синеет впереди», – говорили казаки. И впрямь, едешь – что-то синеет, синеет, и наконец видны станицы, избы русичей или юрты кочевников. Тут трудно укрыться от зоркого глаза.

Всадники вспугивали табунки тарпанов и сайгаков, не обращали внимания на дроф. По степной традиции Вожа и Ерали временами пускали скакунов с шага и размеренного бега в галоп. Будто давая коням на размеренном беге отдых. Временами они меняли коней, передние становились заводными и бежали сзади налегке. Вожа берег Тополя и ехал больше на вороном жеребце.

Даже неискушенный взгляд мог почувствовать во всадниках великолепных наездников. Киргизы и калмыки в ратном деле и владении оружием уступали русичам и башкирам, более крупным физически и стойким по характеру. Но ни в одной части света не родилось более ловких и выносливых наездников.

Жизнь приучала кочевника к лошади с самого рождения. Они и землю, степь родную, впервые увидели из седла, придерживаемые матерью во время очередной кочевки. Вцепившись смуглыми ручонками в уздечку, они начинали ездить верхом раньше, чем ходить. У матери на руках много малышей, и старшим приходилось передвигаться самостоятельно. Игры и ссоры… все верхом. Это частенько помогало им в дальнейшем.

Русские звероловы-промышленники, казаки, а за ними и переселенцы Дикого поля, подобно кочевникам, усвоили значимость коня на безлесых просторах. Не только табунщики, но даже крестьяне старались отобрать, вывести и вырастить скакунов, которые не подведут. И немало преуспели в том. Появились первые конные заводы, которых становилось все больше.

Звероловы, крестьяне и табунщики оценили коня даже больше, чем кочевники, у которых скота и лошадей много, или казаки, забубённые головушки, поначалу жившие днем сегодняшним. Это они ужесточили неписанный закон Дикого поля: раньше думай о коне, а потом о себе, прежде напои, накорми и вычисти коня, а потом думай о своем животе. Если в мешке плескалась питьевая вода, но в пути не предстояло водопоя с пресной водой, то, спасая коня, следовательно и себя, путник менял маршрут. Более всех такого правила держались звероловы.

Длительная непрерывная скачка нелегка. В пути Вожа дважды соскакивал с коня и, положив руку на седло, бежал рядом с конем. Четырехногий друг тащил зверолова вперед, но все же и самому приходилось бежать быстро, большими скачками, и немногие могли бы позволить себе промчаться так по степи версту-другую.

– Беркут опять сиделка отсидел, – привычно шутил Ерали. – Зачем тебе конь? Тебе и так хорошо.

Вожа на ходу ловко вскакивал на коня.

– Ноги просили работы. А теперь руки чешутся. Видно, к драке.

– Не кликай грозу, – сказал Ерали и показал на горизонт. – Сама идет.

И точно, на знойном белесом небосводе появилась маленькая тучка. Порыв ветра взвихрил пыль и песок на солончаках и открытых песчаниках.

Когда-то очень давно безводная песчаная пустыня наступала на высыхающее море и реки. И в Заволжской части Дикого поля среди древних черноземов и небольших гористых возвышенностей встречались довольно протяженные песчаные участки. Длиной в десятки верст.

Со временем климат изменился, стал более влажным. Северные леса продвинулись далеко на юг. Поросшие могучими соснами, кустарником и травами холмы при ближнем знакомстве оказывались песчаными барханами, принесенными ветрами из пустынь Азии.

Наблюдательные звероловы и проводники замечали, что леса каждый год продвигаются к югу на несколько десятков и даже сотни саженей. Впереди береза, осокорь, сосна. В поле становилось меньше пятен желто-белых солончаков от пересохших озер. Соль выветривалась с поверхности земли и исчезала.

Черная тучка на горизонте быстро росла; вскоре закрыла почти все небо. Надвигался грозовой фронт. Ветер стал свежим, прохладным и влажным. Стало сумрачно. Через несколько минут на землю обрушился такой ливень, что в десяти шагах ничего не видно.

Всадники сбросили одежду, скатали и сунули в кожаные мешки; прикрыли ружья и пороховые припасы. Оставшись в шляпах, ехали нагишом. Точно в бане терли себе запыленные лица, шеи, плечи. При разрывах молнии и грома дети суровой природы, точно первобытные огнепоклонники, оглашали почерневшую бушующую степь дикими однозвучными возгласами, в которых звучала и воинственность, и восторженность.

По степным лощинам текли шумные стремительные потоки воды. В одном месте всадники едва переправились через такую объявившуюся реку. Бурная вода сволакивала даже конных.

Буря кончилась так же внезапно, как и началась. Вскоре исчезли бурливые реки. Только в неглубоких оврагах еще грозно шумела стремительная вода.

После дождя поднялся редкий легкий туман, и на горизонте появилось то, что переселенцы назвали – марево. Преломленный свет по воле божества явил картины очень далекого или потустороннего мира, как считали странники Поля.

В мареве выросли диковинные деревья, дворец с колоннами, чудище с клыками и большим хвостом впереди и человеком на спине. А то все исчезло, и над пустыней появился корабль с парусами.

Вожа и Ерали, застав, зачарованно всматривались в чудесные виденья. Ерали даже ущипнул себя. Вожа перекрестился:

– Марево. Прошлое лето дворец видел, но большую лодию с парусами ни разу.

Исчез корабль. Марево стало блекнуть, и вдруг Ерали пальцем показал на еще одно виденье. Светловолосая девица брела по степи, тревожно всматриваясь в даль. Но вот и это видение исчезло.

После дождя поникшая от жары степь ярко зазеленела. В полдень она казалась безжизненной. До того снулые стервятники на курганах с жадностью рвали на куски падаль. Зачирикали большие птицы и малые птахи. Множество дроф, стрепетов, дроздов, уток и разнообразных куликов бегало и летало около низин, залитых водой. Иные, ошалев от бурных перемен, садились на спины тарпанов и по-весеннему пробовали свой голос.

Через день-другой жгучие лучи летнего солнца выпарят влагу и общее оживление в степи пройдет. Откочуют стаи птиц. Жизнь замрет.

Но в этот день грозовой фронт еще раз накатился на степь. Путникам опять пришлось раздеваться и прятать одежду и оружие. А где-то в стороне гремел основной грозовой фронт.

Когда буря стихла и небо прояснилось, всадники неожиданно обнаружили, что оказались вблизи кочевья. В момент из мешков извлечены одежда и оружие.

Кочевье, утомленное бурей, спало. Даже собак не слышно. Приученные кони шли тихо, не выдавая себя ни топотом, ни ржанием, ни храпом.

В полуверсте Ерали сделал зверолову знак: не то кочевье. Всадники обогнули юрты и ушли дальше. Так повторялось еще дважды, с той лишь разницей, что их однажды обнаружили. Попадались и полусонные кочевники, пасущие скот.

– Корабчим лошадей, – увлекся Ерали легкими скакунами.

– Ищи людей, – сказал Вожа.

На короткой ночной стоянке Вожа выпустил из мешка беркута. Полузадохнувшаяся молодая царственная птица расправила крылья, сделала несколько взмахов, дернула еще слабым своим клювом сыромятный ремешок, привязанный к ноге, но от пищи, кусков мяса, уже не отказалась.

– Какой, ц-ц-ц-ц, – Ерали восхищенно защелкал языком.

– Самому бы вырастить, обучить ловчую птицу, – сказал Вожа. – Дорогой бы цены стоила. Да времени нету.

На следующий день всадники отыскали нужное кочевье, с богатой юртой в окружении других, крытых заношенными войлоками.

– Хан Темир, – Ерали указал взглядом на корсака, сидевшего на ковре возле юрты, скрестив ноги. Голову Темира, несмотря на теплый ветерок, покрывала шапка из меха корсака. – Его люди ходили на Сок на баранту. Подъеду первым. Ты следом.

Был ли Темир настоящим ханом, про то Вожа не ведал, но, без сомнения, ордынец в меховой шапке являлся знатным человеком и властелином окрестных кочевий. При виде незнакомых всадников выходили из юрт и стягивались с ближайших пастбищ вооруженные корсаки. Появились любопытные женщины и чумазая ребятня. Заметил Вожа и полоненных русичей, среди которых преобладали женщины.

Хан Темир, несмотря на суету в кочевье, остался в прежней позе. Невозмутимое восточное лицо завершала жиденькая азиатская бородка клинышком. Узкие зоркие глаза обращены к приближающимся всадникам. Одного из них он узнал, хотя и не подал вида. Это ехал тот самый беспутный, дерзкий Ерали. Голодранец, возомнивший себя совсем вольным скотоводом, не признававшим ни старейшин, ни обычаев, по которым за невесту положено платить достойный калым. Ехал Ерали, умыкнувший полюбившуюся дочь уважаемого в кочевье человека. Умыкнувший в тот день, когда другой состоятельный человек уже заплатил калым за невесту. Конечно, не самый тяжкий проступок, степь такого немало видела. Но если уж берешь невесту уволоком, то не попадайся под горячую руку… Ему не дали далеко уйти, догнали. Вместо молодой семьи в кочевье одним воином стало меньше. Выбирая наказанье, учли и дерзость поступка, и нарушение сложившегося порядка, оскорбление, и общее стремление к излишней вольности. Молодому ордынцу подарили всю привольную степь, привязав к хвосту полудикой кобылицы. Отдали во власть судьбы. Либо вернется побитым и поникшим, либо станет добычей волков и стервятников, что чаще случалось. Воином меньше, зато назидание молодым горлопанам. Однако Ерали не вернулся и не сгинул. Зачем приехал, сам скажет. Темир все помнил. Его неморгающие глаза стали изучать второго всадника в войлочной шляпе. Чего ему надо?

Ерали увидел юрты родного кочевья и вспомнил детство, родичей, любимую… Вспомнил и позорящие удары жестокого кнута, и летящую степь, увиденную на уровне конского копыта. Обезумевшая от ударов плетью необъезженная лошадь тащила его волоком бесконечно долго. Последние силы и надежды покидали молодого ордынца, жить уже не хотелось…

Одуревшую от страха кобылицу в поле заарканил Вожа. Зверолов освободил полуживого ордынца и выходил его. В дальнейшем Ерали прибился к другому кочевью и изредка виделся со звероловом, не забывал.

Ерали приблизился к кочевью. Поклонился, не слезая с лошади:

– Мы приехали не с войной. На честный мен.

Все молчали, ждали реакции старейшего. Темир молча кивнул Ерали.

Ерали спешился и указал на подъехавшего Вожу:

– Охотник Беркут хочет с тобой говорить.

 

20

Темир кивнул своим женам, и из юрты вынесли новую кошму и коврик, на которые пригласили садиться гостей. Гостеприимные корсаки первым делом накормили приехавших. Женщины из рук потчевали гостей самым изысканным блюдом кочевников. Они порезали тонкими дольками вареную печень и соленое сало. На кусок печени клали кусок сала и так подавали. Запивали съестное очень крепким чаем. По желанию чай еще забеливали молоком.

– Тот ли это охотник, который ловит беркутов? – спросил Темир и, получив утвердительный ответ, сказал: – Слышал о Беркуте. Чего привезли? Чего хотите?

Вожа выпустил из мешка орленка. Среди обступивших кочевников прошел довольный шепот. Вожа выложил на кошму большие гладкие и вышитые платки, женские украшения, мех куницы, изделия ремесленников, купленные в лавке в крепости. В довершение всего, после паузы и с некоторым сожалением, зверолов выложил, редкую и красивую шкуру юлбарса. Провел ладонью по ворсу.

– Юлбарс, юлбарс, – прошелестело среди кочевников.

– Ты и вправду знатный охотник, – сказал Темир. – Бери в обмен моих лошадей.

– Меняю на юзюрень.

– Забирай любого.

– Мне нужны три беленькие девицы.

– Три? – Темир поднял три смуглых корявых пальца. – Ой-ей. Один.

Вожа взглянул на Ерали и понял, что нужно торговаться:

– Три бабы, три мужика, три детенка. Всего девять. Шелк, иглы, бусы, беркут, шкуры… Много товара.

– Девять? – Темир вскочил, изображая изумление и загибая поочередно пальцы на руках. – Девять?! Два и твое ружье.

– Друг, – Вожа похлопал по прикладу ружья, – не продается. Восемь полонников – и в расчете.

Пошел азартный торг, за которым следили десятки глаз. Прислушивались и невольники, сидевшие в отдалении. В конце торга Темир согласился обменять трех невольниц на предложенный товар.

Довольный Вожа пошел среди сидящих невольников отыскивать трех сестер. Но чем больше он ходил, тем сумрачнее становилось его лицо. В кочевье среди сотни невольников разных племен находились калмыки, славяне, туркмен, ногайцы, много синеглазой мордвы, кланяющийся кукольный китаец и даже горбоносый сын кавказских ущелий. Но трех белокурых сестер явно не было.

– Где три девицы? – спросил Вожа рыжую молодку. – Тут были три сестры. Беленькие такие…

– Выбирай любых, – сказал толмач, сопровождавший Темира и Вожу.

– Мне нужны три девицы.

Невольник с тонкими чертами лица и остатками барской одежды неожиданно сказал:

– Их купили и увели сарты. Возьми меня. Я ученый, путешественник. Исследователь из Петербурга. Щедро отблагодарю тебя.

Вожа приостановился:

– Видел их? Сейчас не могу тебя забрать. Обет дал вызволить трех сестер. После видно будет. – Зверолов повернулся к хану. – Темир, где три девицы, за которыми я приехал?

– Бери других. Хорошо, бери четырех любых. Самых сильных. У тебя будут хорошие юзюрень.

– Мне не нужны рабы. Отродясь у нас их не водилось.

– Чего хочешь? – спросил Темир.

Вожа принялся собирать свой товар в кожаные мешки:

– Наших отдай нам, а если не можешь, то буду вести мен с сартами.

Разгоряченный длительным торгом ордынец схватил зверолова за руку:

– У нас договор.

– У тебя нет того, что мне надо. Почему не сказал, что беленьких молодиц продал сартам?

– Тогда и ты будешь среди невольников, – вспыхнул ордынец. – Твое ружье станет моим за так.

– Если бы ты взял меня на баранте, то ты хозяин, а я невольник. Но я пришел как гость. Ты не можешь пленить гостя и нарушить закон Дикого поля. Гость неприкосновенен.

– Кто увидит? – смеялся Темир.

– Солнце, ветер, орлы. В поле ничто не остается без следа. Движения рук зверолова оставались спокойными, расслабленными, убаюкивающими. А лицо как всегда в минуты смертельной опасности закаменело. Крайние уголки бровей опустились. От почерневших зрачков повеяло таким могильным холодом, что Темир заерзал. Тяжелый вскрывающий взгляд у звероловов-промышленников появлялся через несколько лет непрерывной работы. Будто в глазах уже отражалась пораженная цель…

– Пусть будет по закону, – сказал Темир. – Мы отпустим тебя на десять бросков камня, а потом наши охотники пойдут за тобой.

Вожа молча пошел к своему коню. Но не все в кочевье согласились с Темиром. Его сын выпустил стрелу в зверолова, когда тот садился на коня, и попал в плечо. Наконечник пробил мягкую ткань плеча, но хвостовое оперенье застряло и не дало стреле пройти навылет.

Вгорячах Вожа не почувствовал острой боли, разрядил пистолет. Грохнул оглушительный выстрел. За ним другой.

На кочевье поднялся переполох. И это спасло зверолова. Испуганные выстрелами женщины, дети, невольники, лошади бежали, натыкались друг на друга, спотыкались, мешали стрелять воинам.

Вслед уходящему зверолову захлопали выстрелы. Кочевье окуталось пороховой гарью. Ерали бегал, расталкивал стреляющих, крича о госте…

До того в кочевье Вожа отвязал от Тополя заводного вороного коня с товаром. Сейчас он его потерял, зато успел на скаку ухватить уздечку оседланной ордынской лошади с небольшим кожаным мешком у седла.

Тополь не скакал, а летел над степью, унося всадника, прижавшегося к его шее. Свободная от седока выносливая маленькая азиатская лошадка на заводи едва поспевала за ним.

 

21

Вслед за беглецом в сотне – трех сотнях саженей с интервалами, растянувшись, скакало полтора десятка всадников. Горячая скачка. Показавший спину часто становился легкой добычей, тем более раненый. Известный закон. Мысль о том спутала намерения кочевников и поманила вдогон за звероловом. Уважительное опасение грозного Беркута застил вид бегущего и азарт охоты.

Однако ни Воже оторваться от ордынцев, ни ордынцам достать зверолова не удавалось. Несколько верст пронеслись всадники по степи, сохраняя дистанцию.

Вожа на всем скаку подтянул ближе заводную лошадь и одним махом перескочил на нее. Так, меняя скакунов, он привычно ушел бы от корсаков, которые пошли в погоню налегке, имея под собой одного коня. Разрыв между беглецом и преследователями начал расти. Но сидящая в плече стрела и усиливающаяся боль давали знать о себе все острее.

Зверолов изменил направление движения и поскакал к кургану-могильнику, единственной возвышенности во всей округе. Взлетев на курган, он остановился.

Курган представлял собой плоский округлый холм высотой две сажени и два десятка саженей в диаметре. Без единого кусточка курган порос невысокой травой, пожухлой во второй половине лета, как и сама типчаковая степь.

Вожа быстро изготовился к бою. Тополь приученно лег перед звероловом вместо бруствера, прикрывая его своим телом и сам спасаясь от пуль и стрел. Со второго скакуна Вожа срезал маленький кожаный мешок с кумысом и накинул на шею аркан.

В считанные мгновенья зверолов оказался лежащим на вершине кургана. В руках длинноствольное ружье, а рядом лежит многозарядные пистолет. Первым же выстрелом зверолов завалил ближайшего всадника. Через несколько секунд второго.

Преследователи стали обходить курган с боков. Но только подставили бока под пули и удлинили путь… Еще два корсака вылетели из седел после выстрелов.

Погоня рассеялась, отступила.

Вожа перезарядил каналы ружейного барабана. Потом с мучительным стоном сломал стрелу и выдернул обломок. Оторвал рукав рубахи и как мог завязал рану.

Он встал. Перед глазами раненого поле качнулось, горизонт поплыл. Но он превозмог боль и слабость. Потянулся к кожаному мешку. Мешок оказался сделан из шкуры, содранной с лошадиной головы. В месте, где была шея, вставлено дно – круглый кусок кожи, пришитый конским волосом. Рот служил устьем грушеобразного сосуда, а уши рукоятками. Корсаки и башкиры часто шили такие мешки из шкур сдохших животных, и потому они смердели.

Вожа принюхался и сморщился:

– Из падали мешки шьют.

Он пил кумыс глоток за глотком, не в силах остановиться. Сытная живительная, слегка пьянящая жидкость придала ему сил. Он забрался на коня и рысью пошел на запад, к Яику.

Корсаки двинулись за ним, но на более почтительном расстоянии. Они приметили смятую, обагренную кровью траву на кургане и ждали своего часа.

Вскоре зверолов залег на другом кургане-маре, на вершине которого стояла, точнее, сидела, каменная баба. Идол вырезан в камне в рост человека. Очертания бабы различались только до пояса. Простоволосая, обнаженные висячие груди, руки на уровне живота держат чашку. Идолище смотрело строго и скорбно.

Вожа залег за каменным идолом. Ордынцы не пошли на него в лобовую атаку, но, лежа в траве, обстреляли из своих фитильных ружей. Одна пуля попала в каменного идола древних народов, чьи оружие и украшения из бронзы находили редкие рисковые гробокопатели. Почудилось, идол гневно сверкнул глазами.

Несмотря на обстрел мары и воинственные крики, корсаки отступили и в этот раз. Высота всего лишь в две сажени давала преимущество. Ощутимое преимущество. Зверолов хорошо видел ордынцев, залегших в траве на расстоянии трехсот-трехсот пятидесяти шагов. Он выиграл очередную дуэль. Во время перестрелки с лежащими кочевниками не все его выстрелы достигали цели. Зато спешить некуда. Залегшие ордынцы представляли малую цель, но оставались неподвижными. Зверолов размеренными движениями перезаряжал один из каналов ружейного барабана и палил, палил. Он выбил из схватки еще двух преследователей. Остальные отползли в дождевую промоину.

Вожа снова забрался на коня и поскакал в сторону Яика. Казалось, он уже ушел от погони. Если бы не жаркое солнце да иссушающий юго-восточный ветер и кровоточащая рана. Во время перестрелки кровотечение почти прекращалось, но от скачки и сильной тряски кровотечение усиливалось. Повязка не просыхала, и силы постепенно покинули зверолова. Поводья ослабли. Тополь перешел на шаг… остановился. Вожа в полубессознательном состоянии заметил остановку, только когда свалился с коня и ударился о землю.

Падение привело Вожу в чувство. Он понял, что нужно остановиться и зализывать раны.

– Эк как меня растрясло, – забравшись на коня, Вожа едва дотянул до ближайшего кургана.

Ордынцы почти отказались от погони. Они остановились и уныло провожали взглядом зверолова, который неспешным шагом ехал по равнине. Его неожиданное падение с лошади их воодушевило.

На кургане Вожа помочился в ладонь и ожег мочой раны. Собственная моча считалась в Диком поле лучшим обеззараживающим средством. Другого и не было. Вожа подержал открытые раны на солнце, приложил заживляющие травы и прикрыл их тряпицей. Когда кровотечение прекратилось, Вожа снял узду с Тополя и отпустил коня:

– Уходи. Пропадешь без воды. Ну. Если не помру, приходи ночью.

Вожа тихонько посвистел коню какую-то знакомую обоим мелодию и резко стеганул по крупу. – Пошел.

Лежать на горячей прокаленной земле, едва прикрытой сухой травой, и смотреть за округой оказалось трудно. Вожа отбросил пустой мешок из-под кумыса и впал в полусон, в полузабытье. Он слышал пение ветерка, чирикание стрепетов, потом погрузился в видения…

Ордынцы не сразу подошли к кургану. Они долго прислушивались, присматривались, потом обтекали курган со всех сторон и стали медленно, тихо приближаться к возвышенности. Приблизятся и остановятся, боязливо прислушиваются. Приблизятся и опять остановятся.

Вороны тоже важно похаживали на почтительном отдалении и шаг за шагом приближались к неподвижно лежащему человеку. Это расположило ордынцев к более быстрому продвижению.

Прошел над курганом орел-стервятник. Запах пороховой гари отпугивал его, но внизу было так тихо… Стервятник снизился и пошел над курганом еще раз. Совсем низко. Тень стервятника пала на лицо зверолова и пробудила того.

Два точных оглушительных выстрела встретили уже бегущих в полный рост ордынцев. Чуявшие легкую добычу корсаки всполошились:

– Хитрая лиса!

– Обманул!

Двое спешились и залегли в малой низине всего в полусотне саженей от кургана. Остальные в панике отступили. Из низины, не высовываясь, кричали:

– Беркут, скоро сдохнешь! Твоя шкура – наша шкура! Твое ружье – наше ружье! Твоя голова нашим собакам достанется!

– Солнце убьет тебя! Не мучайся! Отдай ружье! Тогда отпустим тебя.

К вечеру от потери крови у Вожи начались галлюцинации. Он иногда палил, расстреливая чудища-наваждения…

Жажда мучила зверолова и отнимала силы. Однако ночью он почувствовал себя лучше. Кровотечение прекратилось еще днем. Железный организм и сухой климат тому способствовали. Нет худа без добра. Зной выбил зверолова из седла, но на знойном воздухе раны затягивались быстро.

При свете луны, которую иногда застилали бегущие облака, Вожа следил за каждой тенью. Он трижды за ночь стрелял в сторону сомнительных шорохов.

К утру силы Вожу оставили. Он чутко задремал, привалившись к каменной бабе. Малиновая заря занималась на востоке. Все светлее вокруг. На небе ни облачка. День предстоял убийственно жаркий.

– Воды, воды, – в забытьи прошептал зверолов сухими потрескавшимися губами.

Пребывая точно в густой дымке, Вожа провел рукой по траве. Влага захолодила руку, выпала роса… Вожа очнулся. Он провел рукой по траве еще раз и попробовал пососать кисть, но на коже мало чего осталось. Сорвал былинку, но крошечные жемчужинки живительной влаги упали на землю.

Вожа в недоумении посмотрел на росную траву. Но вот мысль промелькнула в его красных от напряжения и бессонницы глазах. Он полез в нагрудный карман и извлек оттуда единственную вещь, доставшуюся ему в наследство от матери. Белый льняной платочек с надписью «Никита Старков», вышитый заботливой рукой матери. Вожа всегда носил его с собой, не подозревая, что когда-нибудь это его здорово выручит…

– Мама как в воду глядела, – пробормотал Вожа. – Будто знала, что мне больше всего в жизни пригодится.

Вожа промокал платком траву с росой; затем ложился на спину и, сжимая платок в кулаке, отжимал в рот несколько капель. Он ползал по кургану и собирал росу:

– Еще поживем. Еще постреляем…

Вожа утолил жажду и даже отжал несколько глотков росной влаги в пустой кожаный мешок. Мизер, которого достаточно, чтобы поддержать силы и не впасть в предательское забытье.

Ближе к вечеру Вожа почувствовал прилив сил. Рана ныла, но на ее месте огрубелый палец нащупал нежную сухую корочку. Корочка ветрилась с каждым часом и с каждым часом силы прибывали.

Зверолов даже решился на вылазку. Превозмогая боль, он стал приплясывать на кургане и задирать кочевников:

– Корсаки! Слышите меня! Не дождетесь, что подохну! На мне все заживает, как на собаке. Выходи, покалякаем. Корсаки! Кривоногие! Выходи!

Вызывая на бой, табунщики и звероловы Дикого поля случалось, поддразнивали кочевников за часто встречающуюся среди них кризизну ног, вызванную долгим сидением на корточках у костра, длительной верховой ездой и больше всего устройством детских люлек с наклонным дном.

В низине произошло шевеление, но никто не выглянул. Раззадорить кочевников не удалось, но получилось посеять сомнение в скорой кончине зверолова.

Вожа встал, скрючившись, на согнутые ноги и изобразил кочевника: – Кривоногие, выходи!

Остальное свершилось мгновенно. Из низины приподнялись двое. Один выпустил стрелу, другой ордынец целился из ружья. Вожа тут же упал и в падении выстрелил. Ответом стал вскрик и брань.

– Одного зацепил, – с удовлетворением сказал себе зверолов. Спустя время округа притихла, и стайка ворон и воронов вернулась к месту боя. Зверолов не выдержал и пальнул из пистолета в одну из самых крикливых птиц. Тяжелая пуля так разнесла летающее пугало, что на курган просыпался дождь черных перьев.

Поразмыслив, Вожа сложил руки у рта и закричал:

– Корсаки! Если в вашем ауле есть дюжина джигитов, готовых умереть за одну мою шкуру, то поднимайте головы. Скоро ваши жены будут ласкать других джигитов!! Выходи на бой!

Ночью, неслышно ступая, на курган пришел Тополь. Днем Вожа видел, как корсаки гонялись за ним в степи, но конь не подпустил их. Мягкие губы четвероногого друга ткнулись в ладонь зверолова.

Вожа сел на коня и осторожно тронулся в черноту ночи, готовый пойти вскачь. Но никто его не преследовал и не охотился за ним. Ордынцы неслышно ушли ночью, унося убитых.

Днем преследователи могли вернуться с подкреплением, и потому Вожа неожиданно направился на восток в пустыню. Весь день он провел в седле. Тополь уносил его в маловодные безлюдные места, где даже кочевники не появлялись годами. Здесь территория горьких трав: дикого укропа, клоповника, лебеды, каменного чая, полынки. Да еще заросли ковыля и вездесущего типчака. Но и эти травы не густо пробивались из потрескавшейся почвы и среди сыпучих песчаников.

На другой день занялся легкий ветерок с азиатской стороны. Он поднял и принес мельчайшую песчаную пыль. Воздух сделался сухим и горячим. Диск солнца обозначился резко, но не слепил. На него можно смотреть как при закате.

– Мгла, – Вожа успокаивающе потрепал Тополя рукой по холке. – Это нам на руку. Лишь бы шурган не начался.

Постепенно мгла усилилась. Солнца не стало видно совсем. Вместо солнца светлое пятно… Мгла могла висеть день-два, а могла висеть и три недели кряду. Вожа ехал неспешным шагом и в каком-то странном желтоватом знойном сумраке. Видимость сократилась до сотни саженей. Ориентироваться в степи стало трудно даже для опытного зверолова. Поводья отпущены. Конь шел произвольно.

Путник наткнулся на родничок, слабо выбивающийся из земли. В небольшой воронке подземный источник перекатывал песчинки и крошечные камешки. Вожа спешился и зачерпнул войлочной шляпой воды из родниковой воронки.

– Солона, горчит маленько, но пить можно, – сказал Вожа сам себе.

Вожа пошел вслед за родником. Он вспугнул одичавшего драмодера, обнаружил следы сайгаков, больших охотников до соленой воды. Через полторы сотни саженей ручеек растворился в песчаной земле без остатка.

За Волгой, южнее Иргиза и восточнее Яика не только ручьи, но и многие реки растворялись в почве с большим количеством песка, не дойдя до моря или другой реки. Иные из них прерывали свое течение после весеннего паводка, образуя цепочку не связанных между собой озер. У некоторых ниже по сухому руслу течение воды снова появлялось и постепенно увеличивалось. Такие разорванные реки для звероловов не в диковинку. Но места исчезающих рек были еще пустынны и оседлыми людьми совсем не заселены.

Вожа вернулся к истоку родникового ручейка. Тополь щипал траву вокруг родниковой чаши.

– Назовем родник твоим именем, Тополь. Мне здесь нравится. Посплю, а ты посторожи.

Конь, не поднимая головы, посмотрел большим умным глазом на хозяина и продолжал щипать низкую траву, потряхивая большой головой.

Вожа проспал сутки. Проснулся, пожевал сушеной гусятины и заснул еще на сутки. Рана еще ныла, но не тяготила как раньше и даже при движении рукой не кровоточила. Спустя еще день и ночь зверолов почти оправился. Остальное заживет по дороге, решил он.

По законам Дикого поля за обман на мене полагалось отомстить с оружием в руках. В необходимости того житель поля не усомнился ни на одно мгновение. Первопроходцы поля особой сентиментальностью не страдали. Такими их сделала суровая жизнь.

Вожа взнуздал Тополя и направился к аулу Темира. Мгла начала рассеиваться. Солнце прояснилось, но на него еще можно смотреть не щурясь. Четкая видимость верста. Надо спешить…

 

22

К утру Мотя выбилась из сил. Но не то самое страшное. Светлевший рассвет раздвигал темноту, расширял видимое пространство. На склонившихся стебельках и листьях засветились капли прошедшего ночного ливня. Еще четверть часа и степная равнина откроет свои горизонты для внимательного наблюдателя.

Следовало затаиться, где-то спрятаться, но насколько хватало глаз, вокруг плоская равнина, ни лесочка, ни оврага. Мотя решила вырыть яму. Ножом взрезала дерн, рыхлила почву и выгребала ладонями. Грунт разбрасывала так, чтобы не было кучи.

– Может, могилку себе копаю, – Мотя шмыгнула носом, но не позволила появиться слезам. Рассвет подгонял.

Мотя вырыла яму в длину своего роста и легла в нее, на сырую землю. Под головой маленькая котомка, в руках нож. Только вечером, в сумерках девушка встала из ямы. Возле родничка утолила жажду, погрызла стебли борщевника и других съедобных трав, накопала белесых корней и дикого чеснока. Чувство голова притупилось.

Всю ночь Мотя бежала, ориентируясь по звездам. Иногда она шла мелкими усталыми шажками, а то некий порыв толкал ее, и она опять бежала изо всех сил. Крики летающих сов, вышедших на ночную охоту, сопровождали ее.

Очередной день Мотя встретила в земляной яме. Солнце раскалило воздух с самого утра. К полудню из-за жары лежать в яме стало невыносимо. К тому же атаковали оводы и мелкие кусачие мошки. Но деваться некуда. Приходилось терпеть.

От сартов Мотя ушла, но неменьшая угроза исходила от кочевников. После полудня девушка слышала конское ржание и близкие крики погонщиков скота. Она даже приподняла лицо и скосила глаза в сторону дижения кочевников. И едва не поплатилась за это. Один из кочевников осматривал окрестности и чуть было не заметил беглянку. Девушка затаила дыхание, прижав острие ножа к сердцу.

Заглядывал в яму и орел-стервятник; покружил над ямой. Отблеск солнца на лезвии ножа на время отпугнул его. Совсем рядом прошла небольшая стайка сайгаков.

И следующую ночь Мотя бежала, следуя положению Полярной звезды. В темноте наколола босые ноги о колючий татарник. Ноги крестьянских детей с детства узнавали землю на ощупь, к осени подошвы ног становились твердыми. Но ступни уже сбиты и расцарапаны. Порой, казалось, силы кончились, и дуновение ветерка пошатывало девушку. Но ничто не могло остановить беглянку. Ее отчаянное стремление добраться до родительского дома, до совсем другой планеты, добавляло ей силы откуда-то из воздуха.

В конце концов упорство Моти было вознаграждено. Она добралась до быстрого Яика. Речная синева, сочная зелень прибрежного камыша взбодрили изможденную путницу. Она спустилась к воде, вспугнув семейство кабанов. Ладонями зачерпнула воды, показавшейся необычайно сладкой. Даже поднявшаяся мгла не испугала ее.

Но через реку еще предстояло перебраться. Находчивая девушка принялась ломать руками, резать ножом толстые стебли камыша. Она сплела маленький плот, легла на него грудью и отважно отправилась вплавь через Яик.

Течение проволокло беглянку с добрую версту, но все ближе противоположный берег. На том берегу ее заметили казаки, ловившие рыбу и промышлявшие в камышах кабанов и уток.

Казаки помогли девушке выбраться на берег. Обогрели у костра, выспросили о судьбе, дали хлеба и по желанию беглянки отправили по одной из сиротских дорог.

Мотя вышла на Яик ближе к истокам Большого Иргиза, впадающего в Волгу. До дома ей идти еще очень далеко. На сиротской дороге привечали сирых, беглых и странствующих и в ту и в другую сторону, но от дыма до дыма здесь больше, чем на Соку, добрая сотня верст наберется.

Зеленые степи между руслами Иргиза, Самары и Сока таили немало опасностей. В руки работорговцев и здесь можно угодить. Потому Мотя шла полем вдоль зигзагообразной кромки прибрежного леса, в котором в случае опасности легко укрыться.

 

23

Возле кочевья ордынцев Вожа появился словно с неба свалился. Он напал на ордынцев в открытом поле. Мгла еще закрывала солнце, мелкая пыль оседала на траву, на лошадей, на лица всадников, которые громкими криками с помощью собак правили большой отарой овец.

Вожа ударил с тыла. Налетел на всем скаку. Последовал один точный выстрел. Больше работал кистенем. Железная пуля на кожаном ремне выбила из седла оставшихся двоих противников.

Вожа вывел из обморочного состояния одного из поверженных ордынцев. Он помог ему забраться на коня:

– Передай Темиру, пусть отдаст Ерали и вернет мне добро. После полудня жду его на урочище Кривое озеро.

Кривое озеро находилось в двадцати верстах от кочевья корсаков. Зверолов поскакал в том направлении, но не дошел до него и половины пути. Свернул и укрылся за марой.

Спустя время в направлении Кривого озера проскакало около трех десятков вооруженных ордынцев. Ни захваченного Ерали, ни своих мешков зверолов у них не приметил. Вожа свистом поднял Тополя. Из походной сумки он переложил в боковую две гранаты, запасенные в крепости Красный Яр, запалил фитиль в медной трубке на груди и рысью поехал к центральному аулу кочевья.

К этому времени мгла почти рассеялась. Вблизи аула Вожа пригнулся к шее коня и пошел во весь опор, стараясь слиться с конем и как можно ближе подойти к юртам, оставаясь неопознанным. Это получилось.

В тридцати саженях Вожа остановился. Из юрт уже высыпали жители кочевья от мала до велика. Повскакивали и полоненные, которых криками и плетью усадили на траву. Среди снующих людей зоркие глаза зверолова насчитали не более десятка взрослых мужчин. Первая часть задуманного плана оказалась выполненной.

– Темир! – крикнул Вожа, – верни мне Ерали и мое добро!

– Сам пришел, – похохатывал Темир. По его знаку из глубины аула выволокли связанного Ерали. Темир сел на него, как на бревно, и посмотрел на зверолова. Затем он быстрым движением выхватил нож и стал покалывать острием связанного, нанося много мелких ранений. Притом стал оглушительно хохотатать, широко открыв рот и зажмурив и без того узкие глаза. Ордынцы за его спиной, расположившиеся среди юрт и полоненных, изготовились к бою.

Вожа вызов принял. Он пустил коня вскачь в сторону от аула, но так, чтобы тот остался сбоку на его пути и в то же время приближался, проходя по касательной. Перед атакой он зажег запалы двух гранат и теперь выгадывал время для броска. Вожа бросил гранаты, покатившиеся по траве, до того как вышел на ближайшую к Темиру точку.

По мере движения зверолова Темир поворачивал хохочущую голову вслед движениям всадника. Как только всадник открывал бок на ближайшем расстоянии, стрелки хана должны были поразить его. Если бы всадник пошел в атаку в лоб, то выстрелы раздались бы раньше. Но теперь противники выгадывали лучший момент, чтобы с близкого расстояния поразить цель наверняка.

Между стрелками оставалось не более полусотни шагов. Еще чуть-чуть и, расстояние, немного сократившись, начнет увеличиваться. Ружья нацелены, тетивы луков натянуты.

Вожа прочувствовал нужный момент раньше всех. Всадник отпустил поводья и, удерживаясь в седле одними ногами, молниеносно вскинул ружье. Последовала вспышка выстрела, и всадник исчез. Он бросил тело в сторону, навзничь повиснув за скачущей лошадью. При этом несколько изменил направление движения коня, который уходил в сторону от кочевья под другим углом. Прием известный, но проделан столь точно и стремительно, что выстрелы ордынцев прошли мимо.

Пуля зверолова вошла прямо в раскрытый хохочущий рот Темира и разнесла затылок. Выстрел оказался столь метким и роковым, что о нем будут вспоминать долго. Один из тех выстрелов, что входят в предания многих поколений. О нем станут рассказывать были и легенды, как и о подвигах Ермака и Барбоши.

Почти следом за выстрелом прозвучали два взрыва. Один раньше, другой позже. Один из осколков гранаты догнал самого всадника, порвал рубаху, ожег щеку, но сильно не затронул. В ауле кочевья больших потерь тоже не произошло, если не считать одного раненного. Гранаты взорвались в стороне. Но взрывы ошеломили кочевников и дали зверолову возможности уйти из-под обстрела.

Зато заслышав шум боя, вернулись ордынцы, ушедшие в сторону урочища Кривое озеро. Полтора десятка из них пошли вдогон по следам зверолова. Вожа уходил к Яику и уводил за собой преследователей, отыскивающих его следы. Расстояние между ними оставалось значительным, и зверолов ехал неспешной рысью, стараясь не запалить коня до срока.

Жители степной части Поля давно приспособились использовать для выживания самые, казалось бы, никчемные вещи. Там, где не рос лес, они мешали конский навоз с рубленой соломой или сеном и лепили кирпичи на топливо. Кирпичи сушили, назывались они кизяками, и получали на зиму отличное топливо. В чистом поле и простой высохший конский навоз годился на топливо.

На старом месте выпаса и ночевки табуна лошадей Вожа сделал стоянку. Тут же зверолов подстрелил огромного варана, длиной в полтора человеческих роста. Он с удовлетворением перевернул гигантскую ящерицу сапогом. Вараны безобидны для человека, хотя и выглядят похожими на крокодилов. Зато они способны поддержать силы голодному путнику.

Опытный зверолов выкопал в земле углубление и развел там костер. При солнце отблески такого скрытого огня в степи на достаточно близком расстоянии не видно. Пищу должно приготовить до заката солнца и потушить огонь, чтобы свет и запах гари, разносимой ветром, не привел чутких врагов к месту ночевки.

Вожа зажарил на спице кусочки мяса варана. Он жевал едва опаленное, но горячее и питательное мясо. Звероловы Поля любили подкрепиться и яйцами варанов. Птицы и ящерицы делали бдинаковые кладки для продолжения рода, только у варана яйца большие и двух-трех хватало для утоления голода.

Желваки ходили по решительному лицу зверолова, а глаза неотрывно прощупывали степь. В Диком поле много опасностей. Один из законов Дикого поля гласил: кто много дремлет, тот мало живет.

Перекусив, Вожа засыпал костер землей так, что даже малейшего дымка и запаха от него не исходило. Он ослабил у Тополя подпругу, снял уздечку и пустил пастись. Епанч он постелил на землю и полой его укрылся. Обычная ночевка в степи.

В сумерках, перед рассветом Вожа рывком встал: приснился запах молока. Значит пора вставать.

До зари Вожа взнуздал Тополя. С первыми проблесками света продолжил путь к спасительному руслу Яика. Он берег коня и не гнал, ехал шагом пока не рассвело совсем. Опасался, что Тополь в темноте может попасть копытом в нору суслика или сурка. Без коня в открытом поле одинокий путник имел много больше возможностей сгинуть.

Уже угадывалось влажное дыхание Яика, когда зверолов встретил еще одну шайку ордынцев. Их зверолов насчитал больше двух десятков. Они пришли из другого кочевья. Однако добыча могла достаться любому, ибо любой путник здесь желанная цель… С гиканьем азартно устремились они к зверолову.

Тополь уже устал от быстрого дневного перехода. Вожа видел это и, проскакав две версты, остановился посреди равнины. Спешился и сделал три дальних выстрела. Несмотря на то, что расстояние до преследователей превышало шестьсот шагов, из трех выстрелов два оказались точными.

Преследователи, понеся первые потери, поняли, что их ждет ожесточенное сопротивление. Они не отказались от преследования, но изменили тактику, скакали уже не кучей, а веером, который труднее выцеливать…

Вожа гнал Тополя, но чувствовал, что расстояние между ним и кочевниками понемногу сокращается. Он направился к цепочке холмов, тянущихся к Яику. На ближайшем кургане, по местному маре, он занял оборону.

У берега Яика выстрелы услышали:

– С мары стреляют, – сказал Мамон, прислушиваясь и вглядываясь вдаль. – Не иначе Вожа отбивается. Быстрее туда!

С кургана Вожа заметил приближение и первой группы преследователей из аула Темира. Скоро две группы кочевников должны встретиться. От их объединения или стычки многое зависело.

Со стороны Яика приближался третий отряд. Приглядевшись, Вожа признал Мамона и овражных людей. Но до них еще добрых пять верст.

Зверолов рискнул. Он поднял Тополя и поскакал к другому кургану, навстречу Мамону и его товарищам. Он пролетел всего версту, но здорово сблизился с подмогой, а заодно отвлек внимание преследователей.

На вершине кургана Вожа залег основательно. Положил перед собой ружье и пистолет, последнюю гранату. Пощупал, на месте ли нож. Двумя кремнями, зажатыми в металлической скобе, он высек искру, зажег фитиль в медной трубке и перевесил его на грудь.

С востока от кургана две шайки кочевников встретились. Они гарцевали на конях, о чем-то переговаривались. Дальше они разделились на две группы. Одна пошла в лоб на курган, другая двинулась в обход и натолкнулась на отряд Мамона, который скакал с запада.

Мамон приказал спешиться и дать единый залп после приближения ордынцев на сто саженей.

– Сигнал для стрельбы – второй бросок гранаты, – хмуро напутствовал Мамон, не уверенный в надежности своих товарищей. – Залп, и сразу на коней и в атаку.

Сам Мамон поскакал навстречу ордынцам. Старый солдат поджег запалы гранат и сильной рукой метнул их в сторону неприятеля, не спешиваясь. Тяжелые ядра, пролетев с десяток саженей, покатились, сминая траву. Конная лава кочевников и гранаты катились навстречу друг другу.

Мамон же сразу после метания гранат стеганул чалую кобылу так, что та полетела вскачь, вынося из-под стрел ордынцев и пуль своих.

Грянул залп. Почти следом ахнули взрывы. Выстрелы овражных людей оказались не очень точными, но они так дружно ударили в конную атаку, что ордынцы потерялись. Табунщики, а за ними и овражные люди решительно и уверенно пошли на рукопашный бой… Часть корсаков бежала в степь, не вступая в бой. Остальные ушли, столкнувшись с непреклонной силой.

Кочевники сильные конской массой, первым накатом потеряв скорость, теряли нить боя. В рукопашной они всегда уступали даже меньшему числу табунщиков, если у тех имелся хоть сколько-нибудь опытный руководитель. Каждый год на просторах Поля происходили стычки между воровскими кочевниками и табунщиками, охранявшими стада. Много наскоков пришлось отразить табунщикам и чабанам. Так было прежде, так произошло и теперь.

После короткой и ожесточенной схватки ордынцы утекали, рассеявшись широким веером. Два ордынца остались на поле боя. Но одного из своих потеряли и овражные люди. Ордынская стрела вошла бородачу прямо в сердце. Он лежал на исходном рубеже, и табунщики, и овражные, разгоряченные боем, его еще не видели. Но по степи уже бежали три лошади, потерявшие всадников…

С кургана раздался выстрел. Вожа и Тополь поднялись на его вершине. Табунщики не стали преследовать бегущих кочевников. Они обступили зверолова. Он похудел, даже осунулся, но выглядел уверенным и улыбался:

– Подмогли вовремя. Без вас туго пришлось бы.

– За последние дни второй раз слышим грохот по степи, – сказал повеселевший после боя Мамон. – Первый раз ночью пальбу услыхали. Ночью тихо, а где-то далеко-далеко бух, бух. А сегодня совсем близко. Поднялись…

– Поспешим, – сказал Вожа. – В кочевье много полоников. Этим нельзя дать опомниться. Чего доброго, порежут наших баб.

Похоронили пораженного стрелой переселенца. Другого, раненного, перевязали и отправили к Яику. Не задерживаясь более, поредевший маленький, но боевой отряд пошел освобождать полоников.

 

24

В ордынское кочевье отряд Вожи вошел без боя. Кочевники бежали, бросив свои юрты. Одни даже не возвращались в аул, верно бродили где-то на соседних кочевьях. Другие собирали пожитки, сворачивали кочевье, готовились к дальней кочевке, но завидев отряд русичей, бежали на лошадях, прихватив семьи и легкую поклажу.

Ордынцев, сдавшихся на милость победителей, посадили отдельно в кружок. Вожа, табунщики и овражные люди обходили и успокаивали возбужденных радостных полоников, некоторые из которых плакали и улыбались сквозь слезы, еще не веря нежданному спасению. Часть полоников выглядела более сдержанно, иные даже были испуганы, не знали чего ждать дальше.

Освобожденный от пут Ерали блаженно потирал затекшие руки. На своем языке он запел тягучую протяжную песню.

Особняком держались смуглые невольники. Их глаза блестели, но они выказывали сдержанность. Из сотни уведенных в полон славян оказалось менее трети.

– Мордва, чуваши, – сказал Дружина Калачев, показывая на женщин, у которых выделялись украшения в виде мелких медных монет, нанизанных на нитки на подобие бус. – А это кто?

– Калмыки, каракалпаки, – Вожа показывал взглядом, – турхмены, хивинцы. Вон тот китаец, купец. Этот с Кавказа в набег ходил да сам орде попался.

Вожа перешел через аул и подошел к двум сидящим крупноголовым татарам. Они были единственными среди невольников, кто оказался закован в колодки. Каждая из колодок состояла из двух соединенных тяжелых деревянных полукругов с дырой в середине. Две половины колеса смыкались вокруг шеи и были замкнуты на металлический замок. Колодники не могли поднять рук выше плеч и носили тяжесть с трудом.

– Башкирцы, – сказал Вожа. – Видать, буйные. Обычно колодки за побег и упрямство надевают.

– А эти? – спросил Дружина, показывая на смуглых иноземцев, несколько похожих на смуглых южан-кавказцев. У некоторых из них поблескивали христианские металлические крестики.

– Кызылбаши. Народ такой. Из беглых невольников. В неволе смешались персы, хивинцы, бухарцы. После бегства из орды приняли православную веру. Живут среди мордвы и русских на Черемшане. Скот разводят. Пастушат по наему. Маленько хлеб сеют. Верно снова в полон попали.

– Почему до дому не пробиваются? – спросил Васек.

– Обжились тут. Домой полторы тысячи верст степью не пройдут. Опять поймают и продадут в неволю. Орда есть орда. – Вожа обвел взглядом круг невольников… – Всякие сюда попадают. Знатные и простые, даже торговцы людьми сами становятся невольниками.

Дружина нахмурил лоб:

– Мордовцы за нами идут, наши песни поют. И чувашенин нас не обидит. А этих, – Дружина показал рукой на свобожденных невольников из числа кочевников и торговцев, – покрошим мелко-мелко.

– Освободить, чтобы убить? – Вожа на мгновение задумался. – Это не по-нашенски. Мы люди простые, но благородные. Пусть идут с миром. Торговать невольниками не станем, убивать безоружных не можем. Таков закон, заведенный старыми промышленниками.

К Воже подошел с поклоном старейшина кочевья, седой старик:

– Мы ваша юзюрень…

– На кой нам невольники? Нас, русичей, многие хотели заневолить, и свои, и чужие. Но сами мы невольников никогда не держали. Потому и свободны. Лишать человека свободы ради своей прихоти грех. Нельзя лишать свободы. Это завет отцов. По нему и живем.

– Ну этих-то покрошим, – предложил Дружина. – Сеструшек наших так и не нашли. Отпустим, они опять придут.

– Обменяем корсаков на других полоников, – сказал Вожа. – Дед, езжай в другие кочевья. Скажи, пусть гонят наших полоников к Яику. Там обменяют своих. Дайте ему лошадь.

Перед уходом к Яику, кто хотел из числа освобожденных полоников, тот простился с простецкими захоронениями братьев, умерших в неволе. Ни креста, ни камня, только маленькие бугорки земли да и те просядут и сравняются вешними водами. Но и от этих людей что-то невидимое останется…

К Яику возвращались большой ватагой. Спасенные полоники частью ехали верхами, частью в единственной целой двухколесной повозке, а большая часть брела пешком. Спасенные русичи впереди. За ними освобожденные полоники других народов. Кое-кто из кочевников и торговцев разбрелись по степи, но многие увязались за освободителями, опасаясь мести корсаков. Следом тянулись плененные ордынцы. В конце ехали конные табунщики…

Русичей Вожа вооружил кого дротиком, кого луком, кого дубиной и ножом. Среди полоников народ преобладал зрелый и крепкий: малых, старых и больных кочевники в полон не брали, убивали прямо в селениях.

Ватага хоть и плохо вооруженных, но натерпевшихся людей серьезно усилила отряд зверолова. Даже женщины шли не с пустыми руками, одна завладела ружьем и ни за что не хотела отдавать его мужикам. Повторно в полон живыми редко давались.

По бокам от ватаги путников Вожа выставил дозоры. По два человека ехали степью слева и справа на удалении трех-четырех верст. Дозорные всматривались в линию горизонта…

За Яиком часть полоников осталась с казаками или пошли берегом реки на юг, надеясь пробиться на родину. Оставил Вожа казакам и пленных ордынцев для мена по их усмотрению.

Сам Вожа, Васек, братья Калачевы, жители оврага Долгий с двумя освобожденными подростками и Мамон с молодкой, коей солдат оказывал знаки внимания, ушли в долину Сока. Еще десяток человек решили не расставаться со звероловом и табунщиками.

Через несколько дней показались знакомые крыши Калачевской усадьбы. Еще издалека путников увидела поседевшая Прасковья. Как-то одиноко и сиротливо стояла она на выгоне и смотрела на приближающихся всадников. Но вот она признала своих и пошла, а потом побежала им навстречу.

Чуть позже подъехал Максим с бревнами, заготовленными в ближайшем лесу. Он не забыл об обещании помочь садчику в постройке изб для новопочинков.

Старики радовались тому, что сыновья вернулись целы и невредимы, и опустили головы, когда речь зашла о дочерях.

– Дочерей ваших басурмане-ордынцы продали в Серединную Азию, – сказал Вожа. – Оттуда мало кто возвращался. Только чудо может спасти их. Жаль, что не смог помочь дочерям вашим. Придет время, и в наших краях не станет охотников до невольников. А вам спасибо за хлеб-соль. Со мной пришли освобожденные полоники. Приютите того, кто пожелает остаться. Мы – то с Васьком утром в Поле уйдем.

Прасковья с вечера замесила в деревянной кадке тесто. Еще в потьмах она встала и затопила печь. Гостей разбудил родной запах печеного хлеба и парного молока.

Караваи вышли большие круглые и очень высокие.

Хлебопеки Поля выпекали лучший хлеб на земле. Твердая пшеница, отличный хмель, заботливые руки и особая русская печь соединились и создали чудо, которое вскормило сильных людей. Каждый каравай, вынутый из печи, помазан с помощью гусиного пера сырым куриным яйцом для блеска и будто младенец покрыт льняным полотенцем. Лучшей похвалой хозяйке становилась хвала ее хлебу.

Утром Мамон с обретенной подругой отправился на кордон испросить разрешения начальства на женитьбу. Часть полоников направилась в Россию, в старые кровы. Четверо решили остаться с табунщиками на Соку. Вожа с Васьком собрались в зимовье…

Перед отъездом Вожу задержал ученый исследователь из Петербурга:

– На будущее лето или через год снова соберусь сюда с экспедицией исследовать окраинные местности для пользы Отечества. Могу ли видеть вас попутчиком, моим проводником? Припасы и плата будут достойны вашего доброго умения.

– Доживем, посмотрим, – Вожа улыбнулся. – Не след загадывать. Приезжайте, коли не намаялись у нас, а там посмотрим.

Подошел Максим и предложил Воже:

– Поживи у нас еще.

– Поле ждет, – ответил Вожа. – Подрядился отыскать жерновые камни для мельницы. Много дел спроворить надо. А там морозы, начало охоты на пушного зверя. В случае нужды какой на ближайшем зимовье оставьте знак. Коли буду там, приду.

– Может чем в дорогу пособить? – спросил Максим.

Вожа задумался:

– Зимой нам бурки потребуются. Коли есть шерсть старого пострига, то не откажемся взять.

Максим тут же принес два плотных мешка нечесаной шерсти. Зверолов связал мешки между собой и перебросил через седло вьючной лошади.

Одним часом Вожа разминулся с Мотей, возвращавшейся в отчий дом. С расстояния двух верст увидел он идущую от леса белоголовую девицу, так похожую на ту, что видел в странном мареве в типчаковой степи. Всадники застыли, всматриваясь в знакомую незнакомку.

Застыла и белоголовая девица, готовая припуститься к лесу. Она тоже всматривалась во всадников.

Вожа и Васек сворачивать не стали. Продолжили свой путь. Мало ли кто бродит в здешних долах.

В усадьбе табунщиков при появлении дочери радости не было края. Мотю затискали, зацеловали, вертели, осматривали так и эдак и снова обнимали. Мать и дочь плакали. Табунщики-мужики на радостях палили в воздух из ружей и пистолетов. Мотя рассказала о своем побеге и плененных сестрах. Радость поутихла. Вспомнили горемычных Агафью и Пелагею. Никогда уж им не вернуться в отчий дом.

– Помогал ли тебе кто? – спросила мать.

– До Яика ночами шла. За Яиком шла днем по сиротской дороге. Тамошние жители указывали путь, хлебца давали. Они и сами с опаской живут. Больше всех помог знаменитый охотник Вожа. Это он привел несколько семей починков на Иргиз и Самару. А уж они мне помогали.

– Вожа? – переспросила Прасковья. – Да не видала ли ты его в степи недалече от избы?

– Видала издали двоих конных… Он еще приедет? Хоть бы посмотреть на него…

В это время всадники мчались на рысях в новый разгоравшийся день.

 

ЭКСПЕДИЦИЯ НА ЗАПОВЕДНЫЕ РЕКИ ДИКОГО ПОЛЯ

 

1

Зверолов Вожа и его младший названный брат Васек ехали вольной сиротской дорогой к деревне починков. Сами верхами да по заводному коню сзади. Рядом бежал верный пес, похожий на волка.

Лето догорало. Лесостепь пожухла, но еще довольно нарядна. Побуревшие травы оттенялись зелеными куртинами кустарника, разбросанными по всему пространству так часто, что степного горизонта не видно. Да и сами травы в низинах поднимались так высоко, что закрывали не только коней, но и всадников. В двух шагах ничего не видно. Кузнечики и многочисленные букашки сыпались с травы на гривы коней; репьи цеплялись. А то опять травостой в колено и видно на версту… На деревьях листья поблекли, но еще не пожелтели как осенью.

До полудня звероловы встретили трех странников, трех бородатых мужиков. Один постарше и два помоложе. Из посохов они связали треногу, повесили на нее котел с похлебкой и развели костер.

Неспешно подъехав к ним, Вожа кивнул головой:

– Чьи будете, люди добрые?

– Богомольцы мы, – представился старший и показал на огонь. – Вот стали передохнуть.

Вожа улыбнулся:

– Это какие святые места обнаружились в наших пустынях? На восток бредете? Поди садчики, землю ищете?

– А и хорошей землице поклониться не грех, – сказал тот из странников, что помоложе. – Рыба ищет где глубже, а человек где лучше. Дерево и то к свету и теплу тянется. Для крестьянина земля – мать родная. Ищем плодородную.

– Зачем далеко ходить? – сказал Вожа. – Вон речушка. В Самару впадает. Спускайтесь по ней. Близко к Самаре не становитесь. Весной затопит.

– Хороша ли землица?

– Плодородная. Только одноконная и двуконная соха здешнюю новь поднять не осилит. За овражком найдете поля, заросшие бурьяном. Они от сожженной селитьбы. Пашите там.

Мужики оживленно закивали головами.

– Не боитесь, что и вас пожгут? – спросил Вожа.

– У нас говорят: будь, что будет, а будет, что Бог даст, – ответил старейший садчик.

– Только избы на погорелое место не ставьте, – напутствовал Вожа. – Плохая примета. Когда вернетесь на облюбованное место, пустите корову. Где она ляжет, там и ставьте избы, там место пригожее.

Уже отъехав от садчиков, зверолов услышал их вопрос в догонку.

– Человек хороший, как речушку звать?!

Вожа махнул рукой:

– Как назовете, так и будет.

Васек уважительно взглянул на Вожу, спросил:

– А реку Самара ты прозвал Самарой?

– Не. Один монах в Самаре сказывал, что лет четыреста тому назад здесь поселился монах-пустынник в длинной самаре, от которого и пошло название Самара. Старинное название. Река Черемшан тоже давно прозвана. Имя носит оттого, что по ее берегам растет много дикого лука – черемши.

– А Сок?

– Ты как генерал Наумов допытываешься. В Соку вода на вкус и на цвет особая. Как в Волгу впадает, то долго не смешивается, белесым потоком течет. Сок. И люди про то говорят. Да я по-другому думаю. Еще недавно звали реку Осок, Осока. И деревенька Осока была. По берегу много осоки растет.

– Ну а ты какую речку нашел и прозвал? – не унимался Васек.

– А то, – Вожа отмахнулся от мальчишки. – Да разве на все речки названий хватит? В верховьях Самары есть три притока Сорока. А внизу, возле города есть речушка Безымянная или Безимянка. Думал, как прозвать. Так ведь другой Безимянки поди и нету. Как лучше?

Отъехав недалеко, звероловы увидели еще одного странника, шедшего навстречу, на запад. Завидев их, странник бросился в кусты, но сообразив, что внимания к нему не проявляют, остановился.

Подъехав ближе, звероловы разглядели беглого каторжника. Лохматый, бородатый, в обветшалой одежонке. Ноздри вырваны. На лбу каленым железом выжжено клеймо в виде буквы «В», на одной щеке «О», а на другой «Р».

– Вор, – прочитал Вожа. – Тавренный конь.

Беглый осмелел:

– Не вор, не тать, только на ту же стать. Вольной волюшке служил. Податей не платил. За дерзовенные поступки в Сибирь отправлен. Подайте хлеба сирому человеку.

Получив овсяную лепешку, каторжник сказал:

– Родную деревню повидать хочу. Соскучился, спасу нет. Проберусь туда, а потом будь что будет.

Вожа покачал головой:

– Вольные на восток идут, а каторжные назад бредут.

Солнце еще висело высоко, когда звероловы подъехали к Липовке, к знакомой деревеньке крестьян-починков. Вместо четырех бревенчатых изб здесь стояло уже шесть и рубилась седьмая. Два мужика с топорами ладили крышу и время от времени с высоты поглядывали вокруг.

Один из них помахал Воже и продолжил работу, а другой спустился вниз.

Дед Любим и Андриян Воейков в окружении баб и ребятишек встречали звероловов. Других мужиков и подросшей ребятни не было видно.

Только у соседней избы кто-то из взрослых учил мальчишку стрелять из лука из избы через волоковое окно. Вожа с починками прошел в избу, а Васек задержал любопытный взгляд, оценивая меткость юного стрелка.

Если по северу Руси, в Поморье, избы рубили просторные, порой в два и даже в три этажа, то по всему Дикому полю избы ставили скромные, незаметные, в два небольших окна, зато на глухих стенах и в кладовке обязательно имелось по волоковому оконцу – небольшому проему, прорубленному в двух смежных бревнах сруба. Волоковое оконце закрывалось или, по местному выражению, заволакивалось внутренней задвижечкой-ставенкой, двигающейся в горизонтальных пазах.

Такие избы в два оконца с волоковыми оконцами на глухих стенах стояли даже на окраинах Самары, защищенной большим гарнизоном, как необходимость и дань старой традиции.

В случае нападения дверь закрывалась на засов, а волоковые окна открывались, и оттуда во врага летели стрелы и пули. Даже там, где у избы ставили сени для отдыха и трапезы, на стене могло быть волоковое окно.

Невидимый стрелок стрелял по бревну в рост человека, поставленному на попа. И попадал, оглашая избу и двор радостными возгласами. Для стрельбы из лука через маленькое окно нужно приспособиться.

– У вас прибыль? – Вожа кивнул на новые избы.

– Припущенники, – ответил дед Любим. – Сирые странники. Помогаем подняться.

– Ты сам говорил нам о законе Дикого поля, – сказал Андриян Воейков. – Не молись, не постись, а презри сироту.

– Как деды завещали, – кивнул Вожа. – Человек делами красен.

Вошли в избу. Вожа обратил внимание на то, что в задней комнате у печи появился домодельный поставец. В середине комнаты девочка подросток качала младенца в люльке, подвешенной к потолочной балке, и забавляла его погремушкой из козьих копыт. В селении нарождались первые уроженцы Дикого поля.

Мужики прошли в горницу.

– Какие вести привез? – спросил дед Любим.

– Еду на Иргиз промышлять. Не долго промышлять буду, пока зверь линять не начал. Хочу поправиться. С Иргиза на ярмарку в Самару подамся. Уговор наш помню. Заеду за вами. Обоз снаряжайте. В лесочке тут видел сизоворонку. – На немой вопрос собеседников Вожа пояснил. – Красивая птица с галку величиной. Перья синие и голубые. Глаз не оторвать. Промыслите. С деньгами будете.

В избу заглянул еще один починок:

– Вожа, бабушка ворожейка позвала тебя. Говорить хочет. Уважь старую.

На переселение обычно ехали молодые и зрелые возрастом. Дорога дальняя, трудная и опасная. Старых родителей оставляли с другими детьми в России. Потому и запомнилось зверолову на волжской пристани среди молодых лиц лицо старухи с крупными чертами, глубокими морщинами и пигментными пятнами на лице. Ей было лет сто с гаком. На базарную суету она смотрела спокойно, а в пути с любопытством оглядывала густые леса и зеленые долы Дикого поля. Стариков в Дикое поле приезжало мало, и оттого их почитали особенно.

Вожа вошел в комнату к старейшей жительнице селенья и всей округи. Старуха полулежала на деревянной кровати. Глаза ее были полуприкрыты, бесцветны и точно затуманены дымкой. Взгляд отсутствующий.

– Садись, – старуха чуть пошевелила губами и, казалось, задремала. Вдруг ее глаза стали проясняться, стали необыкновенно молодыми и зоркими, так неожиданно изменились, что Вожа даже отстранился назад. Старуха снова пошевелила губами: – Скоро остепенишься. С большими людьми встретишься, в дальний путь пойдете. Золотого идола не бери, а то пропадешь. В конце лета или жаркой осени будешь блуждать от жизни к смерти. Лихой человек будет охотиться за тобой. Узнаешь его по следам от медвежьей лапы на левой руке от локтя до кисти. Хитрый лис, черная душа. Остерегайся его.

– Этот год?

– Следующий. Спи чутко, ходи тихо, смотри в оба. Если пойдешь с ним туда, где все открыто, и не потеряешься, то может, и вылезешь из могилы. Преследовать он тебя будет до смерти одного из вас.

Взор старухи погас. Она задремала. Вожа на цыпочках направился к двери. У порога ои приостановился, оглянулся, желая что-то переспросить, но старуха уже закрыла глаза.

Во дворе Вожа удивился:

– Всегда хожу тихо, сплю чутко. – Он махнул рукой и забыл о странном разговоре. Заметив деда Любима, сидящего на сваленном каменном идоле, который лежал у завалинки, Вожа еще раз вспомнил чудную старуху с ее словами о золотом идоле и улыбнулся.

Первопоселенцы пугали каменными идолами непослушных детей, привозили с мар к огородам, верили, что они могут охранять их посевы. Но в дальнейшем приобвыклись так, что каменных идолов можно было видеть в основании фундаментов изб и в употреблении вместо скамеек.

Вожа спросил старика:

– Чтой-то не видно ваших мужиков?

– Схрон копают, – сказал дед Любим. – Из припущенников есть человек бывалый, надоумил. Мы и сами видим потребность… Сажен двести уже прошли. Сходи посмотри. И ребятишки, что постарше, там. Землю таскают. Вот в крайней избе.

Традицию закапываться в землю принесли в Дикое поле выходцы с Вятки. В 1174 году новгородские ушкуйники вместе с домочадцами перебрались на Волгу и далее по реке Каме ушли на Вятку, в глухие таежные места. Реки – единственные дороги среди непролазной тайги и топких болот. Новгородцы на Вятке обжились, основали город Хлынов, позже города Шестаков, Слободский, Орлов. Вначале жили в городах-крепостях и только много позднее поставили деревни.

Вятичей-новгородцев постоянно тревожили племена варваров, лесных идолопоклонников. Воевали и с монголами, чье нашествие прокатилось от Амура до Западной Европы и Ближнего Востока. В конце четырнадцатого века черемисы провели на Вятку полчища степных кочевников-монголов, и города вятичей оказались выжженными.

Однако вятичи сохранили людей. Это славянское племя сочетало в себе дерзость и осмотрительность, не полагалось на одно лишь авось. Оттого и уцелело во времена вражеских нашествий. Методы партизанской войны в лесах и на реках дополнили созданием сложных систем подземных ходов. От некоторых селений ходы шли на пятнадцать верст. Подземные ходы меняли направление, имели боковые выходы к продовольственным складам-погребам. Гигантский труд, спасший тысячи жизней и республику в целом.

И сами вятичи не давали орде спуску, ходили в набеги в далекие земли. Русские всегда приходили туда, откуда исходила угроза уничтожения. В 1471 году вятичи даже захватили столицу Орды город Сарайчик и вернулись с добычей. Борьба с монгольскими ордами длилась несколько столетий.

Позже Москва и Казань воевали между собой, а за Казанью среди тайги развивалось отдельное независимое государство, создавшее уникальные оборонительные системы.

В Диком поле вятичи и их соседи также активно рыли подземные ходы. Эти ходы, в отличие от крепостей, начинались прямо из избы; чаще из погреба, а то и из печи.

Но бывало, что рыли ходы и во дворе, из погребицы. Или ход мог начаться в колодце. Завидел переселенец врага, и если силы неравные, то спускался или прыгал в колодец, где выше уровня воды имелся вход в подземелье. Басурмане думали, что русские утопли со страха. Покричат, посмотрят в глубокий колодец и уйдут.

Да и оборонить узкий вход от одного врага, висящего на веревке, не составило бы труда. Но до этого, как правило, не доходило.

Стоит себе изба. Срублена за пять-семь дней, а под ней подземелье, которое рыли месяцами и годами. Ходы укрепляли каменной кладкой и дубовыми бревнами.

Заканчивались подземные ходы где-нибудь в овраге, на береговом склоне реки, реже в лесу, на равнине. Подземелья уводили в безопасное место и соединяли соседние избы и отдаленные селения. Через ходы не только скрывались, но и подавали помощь.

Вожа смотрел, как ребятня волоком тащит мешки с грунтом. Сунулся сам в ход с лучиной. Ход узкий, двоим трудно развернуться, потолок ниже человеческого роста. Дышать тяжело. Вожа поспешил наверх, на волю. Такие схроны он видел и в монастыре староверов на Большом Иргизе и в других селениях первопоселенцев.

 

2

Поистратившись летом на помощь переселенцам, Вожа решил из Липовки идти на промысел на Большой Иргиз, где у него построено зимовье. Лето затухало и приходилось торопиться. Летняя охота мало прибыльна. Шкура летней красноватой белки в десять раз дешевле белесой зимней. Но и эта добыча кормила. Припасы для зимы пополнялись и летом.

– Конец лета, пойдем зверя бить в степи на реке Большой Иргиз, – сказал Вожа своему меньшому названному брату. – До осенней ярмарки поправимся. Осенью в город Самару поедем, припасов купим. Маленько разгуляемся. А в зиму вернемся на реку Самару и на Сок. Будем в борах промышлять.

Васек согласно кивнул.

Звероловы перебрались из деревни починков в зимовье на реке Самаре и до выхода на Иргиз хорошо поработали. После летнего промысла и осенней ярмарки им предстояло провести несколько месяцев в студеных пустошах.

Дети первозданной природы готовились к предстоящей зиме быстро, но основательно. Заготавливали сухие дрова, обновили куртки, безрукавки и штаны из замши диких коз. Даже крепкая волчья шкура не могла равняться в прочности с козьей.

Шкуры несколько дней вымачивали в воде вместе с золой, пока шерсть не отстанет. Шерсть соскабливали ножом. После этого кожу натягивали на раму и коптили на дыму. Затем почерневшую просмолившуюся кожу мяли валиками и палками. Дальше проще. Управляться ножом и иголкой жители поля обучались с малолетства. Полдня – и легкие прочные сапоги готовы.

Для штанов кожу выминали до большой мягкости. Верхнюю куртку с мехом наружу выделывали и шили дольше. Цена им не дороже домотканого сукна, зато они надежнее, долговечнее.

Тканные и вязанные из овечьей шерсти черные безрукавки одевали больше для форса, чем из практичности. И то в основном летом.

Обмотки-портянки одевали и под поршни, и под сапоги, и под лапти, и пимы. Обмотки бывали из кусков ткани. Одевали и шерстяные вязаные носки. Однако в Заволжье звероловы издавна предпочитали всем иным травяные обмотки.

Из мелкой мягкой травы за день свивали сотни длинных прядей. Их сушили и плели чулки и обмотки. Чаще обмотки-портянки. Они мягки, тепло держат лучше шерстяных. Но главное, быстрее сушатся на ветру или перед огнем. Зимой милее всего.

Звероловы и бывалые странники могли годами жить в уединении, не выходя к селениям людей. Опыт предков и смекалка подавали тому пример.

Пошил Вожа запасные тапочки-поршни из шкуры дикого кабана. Легкие, крепкие, ворсом наружу. Даже на сырой земле след от них неприметен. Влагу не пропускают.

Из козьей кожи Вожа пошил сапоги себе и брату. Васек примерил их.

– А это зачем? – спросил паренек, сунув указательный палец в маленький кармашек на голенище сапога.

– Держи, метальный нож.

В отличие от России и Сибири, звероловы Дикого поля помимо ружья таскали с собой пистолеты и кистень, для защиты от кочевников. Да еще и ножей имели три штуки. Большой русский охотничий нож с широким лезвием, заостренным с обеих сторон. Для снятия шкурок имели нож с широким изогнутым лезвием, заостренным с одной стороны. И в довершение маленький метательный нож с плоской легкой ручкой. Его носили на голенище правого сапога с внешней стороны.

Васек потер тусклую сталь лезвия о рукав.

Вожа отрицательно покачал головой:

– У зверолова нож не должен ярко блестеть. Надень-ка еще вот.

– Что это?

– Пуховая рубашка из шкурок птиц. С белых гусей шкурка, с груди и брюха. Каков мех?

– Невесомая! Теплая!

– Зимой вспомнишь, – Вожа остался доволен восторгом мальчишки. – Подпояшься. Это ремень катаур. В наших местах охотник без катаура пол-охотника.

Васек померил кожаный ремень с деревянной застежкой и тремя короткими ремешками, к которым можно крепить чехол ножа или пистолета, пороховницу или другие надобности.

– Строгай лыжи. Зимой ой как сгодятся. Терпи. Скоро пойдем сомов промышлять.

Лыжи делали широкие, длиной в два с половиной аршина. Если не было лыж или они ломались, мастерили снегоступы. Сгибали кольцом гибкий прут, переплетали его лыком, и снегоступ готов. Привязывай снегоступы к ногам и иди. На дальние расстояния в снегоступах идти очень трудно. А если еще снега в лесу по плечи, то без лыж никуда.

Ночью Вожа и Васек ловили сомов на клоковую уду. Васек клоком несильно хлопал по поверхности воды, и клокающий звук в ночной тишине разносился далеко, приманивая сомов. Вожа сидел в конце челна и сторожил ременную веревку с клоком и наживкой, маленьким зверьком или лягушкой.

Поймав сома-богатыря в три аршина длиной, спешили подманить другого, третьего.

Днем звероловы искали сомов возле омутов, на глубине, где сомы устраивали гнезда. Опустят над омутом якорь-камень на веревке и неспешно пошевеливают. Если сом всплыл, то Вожа бил его острогой – по-волжски сандовью с веревкой.

Таскает, таскает сом челн по реке, да все одно выдохнется. Лишь однажды сом чуть не ушел, повел лодку под дерево, упавшее кроной в воду. Но Вожа уперся ногой в ветку и не отпустил веревку.

Однажды Вожа сам отпустил сандовь и схватился за ружье. Прежде чем Васек понял, в чем дело, Вожа выстрелил в реку. Пуля подбила большого осетра. Не часто заходили осетры в волжские притоки из Волги-матушки.

– Вот и обрыбились, – радовался зверолов.

С пойманных сомов снимали кожу. Ее очищали золой, глиной с песком. Шкура относительно легкая, прозрачная и очень крепкая, не всяким камнем прошибешь. Рыбью шкуру и пузырь в охотничьих зимовьях и ватагах рыболовецких издавна в окна вставляли. Распорки из палочек поставят – и рама в окне готова.

На Волге из рыбьих шкур делали паруса, за неимением холста. Такой парус появился здесь потому, что в Волге рыбы добывали больше, чем в море-океане. Добывали быстро. Забросят невод, а вытягивают человек двадцать с трудом. Брали только красную рыбу. Остальную выбрасывали в реку и птицам. Черная рыба дешева. Покупателя на нее не было. Зато для пошива ветровок, парусов, сапог летних, мешков годились шкуры не только белужьи, но и щуки, налима, сома… Шкуры влагостойкие и крепкие.

От рыбаков и звероловы Дикого поля переняли навыки шить одежду «на рыбьем меху». Не сильно греет, зато от дождя и ветра с мокрым снегом защищает. Шили звероловы ветровки шире и длиннее рыбацких и бурлацких. Епанча от долгого дождя промокнет, меховая куртка и от мокрого снега лезет. Дымленая кожа и та сыреет, да и тяжела она. Вот и выручала ветровка из рыбьих шкур. Наденешь ветровку на меховую куртку – и сухо, и тепло. Меньше времени на просушку одежды, больше на охоту.

Через несколько дней Вожа и Васек тронулись в путь. Предосенняя степь побурела, но еще оставалась полна жизни. По склонам холмов звероловы видели многочисленные норы сурков, похожие на волчьи норы. На рыхлой удобренной земле перед норой всегда появляется густая трава, выделяясь в степи яркими зелеными пятнами.

По опушкам лесных колков попадались еще и более крупные норы барсуков.

Любопытные сурки, сидя на задних лапах, посвистывали и подскакивали.

Звероловы-промышленники на них почти не обращали внимания. Мех малоценный. Из шкур сурков шили чехлы для ружей, чтобы закрыть от сырости замок. Добывать сурков и барсуков легко и изобильно. Но уважающие себя звероловы ими пренебрегали и добывали только в малом количестве из-за целебного жира для личных надобностей.

Дорогу преграждали многочисленные реки и длинные узкие озера, которые на деле часто оказывались лиманами и ериками, или ильменями.

Переправлялись с помощью коней. Настоящий «промышленный конь» хорош не только в скачке, но приучен ко многим вещам. Выстрела и зверя не боится. На него можно смело класть свежую медвежью шкуру, не дрогнет. В степи, догнав зверя, даже волка, хватает его зубами и бьет копытами. Умеет спокойно ходить по топким местам и кручам. Не боится вида глубоких оврагов. Знает голос и посвист хозяина.

Промышленный конь неприхотлив. Зимой в лесах при глубоком снеге русские промышленники приучали коней есть мох, поливая его солоноватой водой.

В безвыходных ситуациях промышленные кони ели даже трибушину травоядных животных, которую им подавали звероловы.

Зимой такой конь мог без воды обойтись. Если путник ехал по снежной степи на обычном коне и приходилось заночевать в открытом поле, то оглобли саней ставили вертикально и коня привязывали коротким поводком к оглоблям, чтобы он не нахватался снега, иначе пропадет. Иное дело промышленный конь. Снег ест запросто. Если не было снега, а только лед, то зверолов-промышленник мелко колол лед для своего четырехногого друга, и тот губами подбирал ледяную кашицу и тем утолял жажду.

Такой конь не боится большой воды. На глубине любой конь под тяжестью седока и даже вьюка тонет. Зато в брод промышленный конь идет по глубине до сажени, если грунт твердый. Пока конь чувствует под копытами дно, он будет идти на дыбах. Затем с увеличением глубины будет двигаться скачками на задних ногах и лишь потом при необходимости поплывет.

Там, где брод мелкий, Вожа и Васек не слезали с коней. Стременные ремни перехлестывали через седло, так что стремена поднимались до уровня седла и, стоя на конской спине, преодолевали реки и озера.

Но, встретив глубокую речку, Вожа поднял руку в знак остановки. Большой и маленький звероловы дружно резали ножами камыш и вязали маленькие плотики. На плотики укладывали седла, оружие, вьюки. Плотики привязали к хвостам коней. Сами звероловы плыли, держась за гривы над глубоко погруженными конскими спинами.

– Плыви от коня с той стороны, откуда течение, – учил Вожа. – Если плывешь над конем, держись левой рукой за гриву, а правой за поводья.

Когда кони доставали ногами дна, пловцы сели на них верхами и выехали на заросший камышом берег.

 

3

Луговая степь равнинная. Зонтичные травы в пояс, а местами конного закрывали. К югу травы постепенно становились ниже, беднее, высотой до колена, редко по пояс. Даже там, где прошли косяки тарпанов и стада сайгаков, травы достаточно высоки, летом животные поедали мягкие травы и не трогали жесткие дудки высоких трав.

Степь полна разнообразия жизни, движения. То тут, то там отдельные деревья и кустарники, непролазные куртины дикой вишни, боярышника и бобовника. То слева, то справа мелькнет изгиб речушки или озерцо. Тучи птиц с уже повзрослевшим потомством поднимались в воздух с оглушительными криками. Порой хищная птица взметывалась из-под самых конских копыт. А вдалеке синел лес.

При движении на юг травы все ниже, а зверя и птиц, казалось, все больше. В ковыльной степи выследить зверя легче. Зверолов здесь меньше, добычи больше… Вожа поднял голову. В поднебесье неслышно парили огромные белоголовые сипы, черные грифы, стервятники и разного рода орлы. Все привычно, спокойно и настраивало на благодушный лад.

– Белку зимой бьют, – наставлял Вожа брата. – Зато медведя бери в июле-августе. В это время у топтыгина самый длинный и пушистый мех. Зимой медведя бьют из-за мяса и сала. Зимние медвежьи шкуры берут хужее. Из медвежьих шкур шубы шьют, но очень уж они тяжелы и больше на подстилки идут. Одна шкура два-три и четыре рубля стоит. Прежде лису смотри. Она для нас ныне лучшая добыча. Рыжую лисицу-огневку за семьдесят-восемьдесят копеек берут. Корсака копеек за тридцать-соролк. Чернодушка, это если спина красноватая, а душка и чрево черные, уже рубля по два-три. Чернобурку и по десяти рублей возьмут. Чем меньше красных и светлых волос, тем мех дороже. Редкий. За черную лису можно взять и тридцать рублей, и все сто. У лося шкура велика, а цена рупь-полтора. А рысь по четыре-пять рублей оторвут с руками. Рысь – редкая удача. Волков пропасть сколько. Двоих добыл и получи как за рысь. Черного волка добыл, меньше чем за десять рублей не отдавай. Они за диковину почитаются. Степные волки поменьше лесных, но шкура у них легче и оттого ценится. Куница стоит рубль. А за порешню проси четыре и меньше чем за три не отдавай. Горностая за десять копеек продашь, а норку за полтинник.

– А барсук? – спросил Васек.

– Шкура жесткая. Его жир целебный. Берут. Ближние охотники добывают. И хорька не бери. Мех холодный и духа тяжелого. Никто не возьмет. Хохуля стоит две копейки, а возьмут сколько не принеси.

А белка? – спросил Васек.

– Лучшая у нас водится. В борах на Соку и Самаре. Самая крупная из всех. Они по семи, восьми копеек идут. Уральская мелка и цветом похуже. За уральскую по двадцать копеек за десяток дают. У бобра мех красивый, хотя и тяжелый. Царский. По два рубля идет. Дикую лесную и камышовую кошку по двадцать копеек отдавай. Пусть люди греются, звероловов вспоминают. Их в дальние страны, за три моря повезут.

– Куда?

– Шкуры волка, лисицы, корсака, норки вывозят в Польшу, в Турцию, в Китай, в Англию… В Серединную Азию, в Индию бобра, хохулю и рысь везут. Да ты по сторонам смотри. Норы присматривай. Нам бы сейчас беркута, чтобы зверя гнать.

– Сладит ли он с волком? – усомнился Васек.

– Еще как, – Вожа кивнул головой. Он взглянул в небо, уловил изменение в поведении, в полете хищных птиц и оглядел внешне спокойную округу. – Догонит, одной лапой в морду вцепится, другой в пах. Стянет и удерживает, глаза выклевывает. Дикие на волков не нападают, боятся правильные перья потерять, а ученые по команде без страха идут. Еще поймаем беркута.

– Смотри! – Васек показал рукой на бесшумно уходящего волка. Матерый зверь скользил среди травы, показывая черную спину.

Звероловы развернули копей и понеслись за волком. Волк прибавил хода и будто стлался и парил над травой. Но расстояние между ним и всадниками заметно сокращалось. Лихая скачка. Кони перелетали через заросли кустарника, почти исчезали в пологих промоинах и снова взлетали на возвышенности. Заразившись азартом наездников, они рвались за добычей.

От топота копыт спокойная сонная степь оживилась. То и дело из-под копыт вспархивали перепела, трескуче срывались куропатки, свечой взмывали стрепеты. В ложбине с длинного быстрого разбега, будто состязаясь в скорости бега, взмыла вверх пара дудаков. Трава покорно клонилась под взмахами могучих крыльев. Вот сытый коршун взлетел и ушел в сторону. За марой стрелой катит заяц-русак, вспугивая задремавших уток и куликов.

Но ни кони, ни звероловы не обращали на них внимания. Впереди одна цель – достать черную теплую волчью шкуру.

Волка подсекли и оглушили кистенем. Едва удержали коней, норовивших затоптать степного разбойника и спасли от порчи ценную добычу.

Звероловы так увлеклись преследованием, что не сразу заметили смертельную опасность, быстро приближавшуюся к ним со стороны. Первым кочевников в черных шляпах увидел Вожа.

– Батуй коней! – резко выкрикнул он, увидев больше десятка всадников, пришедших на баранту. Он одним движением выхватил платок и сбросил войлочную шляпу. Сложил платок вдвое, соединив дальние концы, и повязал косынку на голову. – То-то смотрю, недавно стервятники в небе потянулись в нашу сторону.

Четверых коней, верховых и заводных-вьючных быстро, за время двух полетов стрелы, поставили кругом, связали. Уздечки привязали к хвостам впереди стоящего коня. Спины и бока коней защищали седла и небольшие вьюки. Получилась небольшая крепостица. Больше коней – больше круг; меньше коней – и круг меньше. Бывало, два-три десятка переселенцев и казаков под таким прикрытием отбивались от четырех сотен степных разбойников.

Кочевники летят открытые, а стрелки в круге дыхание успокоили и давай палить. Вожа стрелял с колена, из-под коня, выцеливая врага на дальних подступах. Васек, которому было труднее удерживать неподвижно тяжелое ружье, стрелял, положив его на седло.

Один из законов Дикого поля гласил: «Стоять за-одно». Следуя ему, звероловы так дружно ударили, что кочевники не проявили большой настойчивости и ретировались.

Только звероловы возрадовались тому, что отбились, как опять послышались выстрелы, где-то за колком.

– На перемете палят, – сказал встревоженный Вожа и скомандовал: – Припусти.

Когда неизвестно откуда идет опасность, зверолов за лучшее посчитал устремиться вперед, чтобы быстрее сориентироваться. На окраине колка Вожа предостерегающе поднял руку:

– Сдержи.

Он увидел обоз из дюжины тагарок. Тяжело груженные тагарки направлялись к Самаре. Конвоя не видно. Обоз медленно и вразнобой занимал оборонительные позиции.

– Ватарба, – неодобрительно оценил Вожа то, что увидел, – Быстрее ставь Гуляй-поле.

Купеческий обоз шел с Яика в Самару степью и был застигнут врасплох большим отрядом кочевников. Тагарки и открытые телеги растянулись гуськом и неуклюже выстраивались в круг. Две зацепились осями.

До места сражения большое расстояние, но звероловы открыли стрельбу. Это отвлекло кочевников на несколько мгновений. Обоз выстроился в городок Гуляй-поле и встретил нападавших более организованным отпором и меткими выстрелами.

При начале стрельбы с ближнего озера и в степи в воздух с гвалтом поднялась туча больших и малых водоплавающих птиц. В стороне высоко в небе реяли стервятники. Они ждали своей добычи – убитых коней…

Бой обещал быть напряженным. Если бы не казаки с умета. Три десятка казаков, припав к луке с пиками, наперевес мчались на выручку. В умете, невидимом отсюда, на маяке поднялся столб дыма, предупреждая путников об опасности.

Завидя казаков, часть кочевников пустилась наутек. Другая часть пошла навстречу казакам. Бой свершился яростный, но короткий. До огнестрельного оружия дело не дошло. В ближнем бою пика и шашка надежнее.

Ударив пикой, казаки хватались за сабли. Этим оружием они владели в совершенстве, обучаясь с малолетства. Лет с восьми-девяти огольцы рубили воду на речной заводи или на озере так, чтобы поднять меньше брызг…

Казаки нанесли кочевникам большой урон и еще долго преследовали по степи.

 

4

Вожа и Васек подъехали к городку Гуляй-поле.

– Спасибо за подмогу, – поблагодарил их дородный могучий купец с фузеей.

Вожа в ответ кивнул и посоветовал:

– Уцелеть хотите, тагарки быстрее в Гуляй-поле ставьте. Без дозоров ехали? И без хорошего сопровождения. Что так?

– Мы думали, самые опасные места проскочили. Поспешили. Казачий обоз с Яика на умете остался. А мы, купцы, время терять не любим. Хотели на день-два раньше них прийти в Самару. До открытия ярмарки.

К Воже подошел улыбающийся мужчина с тонкими чертами лица:

– Здравствуй, Вожа. Помнишь меня? Долматов Алексей Иванович. Выручил из неволи.

Вожа кивнул, с трудом признавая в щеголевато одетом человеке того худого изможденного оборванца в остатках барской одежды, которого вызволял с сыновьями табунщика Максима Калачева. На вид Долматов теперь выглядел моложе, немногим за тридцать. Он был из тех государственных людей петровского призыва, в ком сочетались высокая образованность и жажда исследователя, живущего интересами науки и государства. Вожа этого не знал, но почувствовал в нем близкую беспокойную бродяжью душу, склонную к риску.

– Помню, капитан, – сказал Вожа, несколько смутив служащего императорской Академии наук несоответствующим обращением.

Зверолов различал среди всех воинских и невоинских чинов и мундиров только два офицерских чина и форму солдат. Больших начальников звал генералами, других капитанами. Солдата от офицера отличить не составляло труда.

– Тебя мне сама судьба посылает второй раз. Согласишься ли службу сослужить Отечеству? Жалованье положим хорошее. Мне нужен бывалый проводник.

– С морозами на промысел пойду. А весной, что ж. Можно.

– Вот и договорились. Как снег сойдет, приезжай в крепость Самару. В канцелярии воеводской спросишь Долматова Алексея Ивановича.

Вернулись из догона казаки. Распаренные, раскрасневшиеся бородатые лица выражали довольство. Перед собой казаки гнали двоих пеших кочевников.

Купцы выдали казакам вознаграждение:

– Пропустите по чарке за удачу.

Казаки посадили плененных на коней. Им связали ноги под конским брюхом: – Так-то не убегут. Обменяем на наших.

Бородачи дело знали. Да и выглядели внушительно и живописно. У каждого по дротику. Дротиком они звали пику или копье с трехгранным наконечником-жалом и трубкой с двумя дырками для гвоздей. Жало надевалось на древко-ратовье длиной две сажени. Древко обычно из липы или сосны. На аршин древко возле жала обвивали отрезом – острой полоской железа. Если неприятель при ударе схватится за древко, то руки обрежет.

В походе дротик носили на ременной петле внизу древка. В петлю просовывали стопу, которая находилась в стремени. Острие вверх. В походе дротик держали в вертикальном положении.

Бородачи повернули к умету. На конях сидят как влитые. Левая рука держится за гриву коня, а правая опирается на дротик. Слева сабля, не менее грозное оружие. Пистолеты у кого на ремнях через плечо, у кого заткнуты за кушак, у кого в чехле, притороченном к поясному ремню катауру. Ружья тоже носят по-разному: у кого за спиной, у кого в чехле, привязанном к седлу.

Бородачи в мохнатых бараньих шапках и косынках. В меру широких рубахах и штанах. Рубахи у кого холщевые, но у многих кожаные, из козьих выпоротков. Шпор казаки, как и табунщики, не носили.

Это были служивые яицкие казаки. Лет за десять до того Петр Великий отменил выборность казачьих атаманов, ввел назначенных атаманов. Получали казаки скромное жалованье за охрану воровских перелазов на реке Яик и другие службы, а в остальном жили, как предки. Ловили ценные породы рыбы, били зверя, водили огороды. Тем и кормились. Хлеб не сеяли, а покупали в Самаре и Сызрани.

Еще в двенадцатом веке сюда пришли новгородские и вятские ушкуйники. Погуляли они на своих лодках – ушкуях по вольным рекам. Не найдя на пустынных берегах богатой добычи, возвратились восвояси.

Но пробитая ими дорога уже не забывалась. Как не забывались их воинские приемы. Атака на неприятеля и уход к ушкуям и ладьям. А дальше скрываются от преследования под прикрытием топких берегов, высоких зарослей камыша, осоки и вейника или закрыв гребцов щитами. Главное оружие – внезапность. Воины Чингисхана ничего не могли с ними поделать.

Особенно боялись кочевники ушкуйников и казаков на переправах на таких больших реках, как Волга, Яик. Кочевники переправлялись в огромных кожаных мешках, натянутых внизу на обруч из гибких прутьев. Верхние края таких мешков чаще держали руками.

Такие малоуправляемые посудины, а также отряды, идущие вброд по глубокой воде, становились легкой добычей небольших, но устойчивых ушкуев и ладей.

Другая волна русских людей, прозванных казаками, тоже пришла преимущественно с Волги. Старейшины вспоминали, что их предков привел на Яик казак Нечай в 1474 году.

Однако поселения-станицы казаков то появлялись, то на время возвращались на Волгу-матушку, где хлебом и зипунами разжиться можно. Станицы маленькие и перемещающиеся вдоль реки.

В 1586 году один из самых дерзких и непокорных волжских атаманов Богдан Барбоша с пятью сотнями казаков-повольников поставил на Яике первый постоянный городок– крепость. Хотя и в дальнейшем не раз казаки ходили на Волгу, но уже возвращались на Яик. Поселялись здесь не только вольные, но и выбежавшие из плена и выкупленные из азиатского рабства.

Вначале станица-городок состояла из землянок, окруженных рвом, валом и острогом. Потом поставили избы, кузницы, церковь. Создавались семьи.

Русских девиц в диких степях не хватало, и по необходимости брали казаки в жены калмычек. Детей, прижитых от ордынок, многие годы из суеверия убивали, особенно женского рода. И чистоту языка сохранили, где преобладали волжские говоры и выражения. Они говорили: «У пики дреко, у ногайки «таволожка»…

На Яике и Дону вспоминали Волгу, Девичьи горы, что южнее Сызрани, тамошнюю атаманшу девушку Пелагеюшку, а еще Самарскую Луку и Жигули – родное гнездо. Многие казаки даже на Дону носили фамилию-прозвище Жегулин, Жигулин, Жигулев… Даром ли донской атаман Василий Жигулин в 1594 году прославился после того, как отбил вместе с московскими ратями нашествие крымских и азовских татар. Увековечил славную фамилию.

Эти казаки пересели на коня. И мальчонка знал поговорку: «Казак без коня, что солдат без ружья и поп без креста». Хотя и не забыли, как управлять лодками. Первейшие наездники и первейшие ловцы рыбы. Нынешним летом, как всегда, везли они в Самару икру, просоленную севрюгу и клей.

Их зимний обоз привезет свежемороженую красную рыбу: белуг и осетров… И, конечно, свежую икру.

Элитная икра через Самару поставлялась в Москву, Петербург, в Англию, Голландию и по всему белу свету, где понимали толк в изысканных деликатесах.

Похожая судьба и у тех казаков, что ушли с Волги на Терек. Да и у тех, что с Ермаком ушли на Каму, а оттуда перебрались в Сибирь, в Забайкалье. И там, и там их внуки и правнуки передавали из поколения в поколение легенды о Волге-матушке, красавице и кормилице.

Но так стало не со всеми повольниками. Еще сотню-полторы лет до сих дней всех повольников можно было назвать и казаками. Тогда старинное русское слово «казаки» обозначало всех вольных людей, укрывавшихся на холмах и в оврагах среди диких коз.

В Диком поле любимая среда обитания коз – береговые крутояры рек. Их здесь особенно-много. Хоть и невелик холм или овраг, но крут, извилист и хорошо доступен лишь острым козьм копытцам. Здесь спасение от сильного медведя и быстрого волка.

Первые славяне-поселенцы Дикого поля – звероловы, табунщики, рыбаки, повольники и починки-хлебопашцы – ходили преимущественно в козьих шубейках зимой и в рубахах и поддевках из козьей замши летом. Мех теплый, легкий, а главное – кожа самая прочная. Такая в лесу и среди кустарника служила дольше другой. Молоко от прирученных коз питательное и целебное. В отличие от коровьего, козье молоко даже летом несколько дней не скисает и не бурчит в животе. Ценный продукт.

К тому же небольшое стадо коз неприметно и не привлекает внимания врагов, в случае опасности подвижно…

Первые повольники ходили по козьим тропам, укрывались в козьих оврагах, ели вкусное козье мясо и молоко, носили козьи шкуры и шарфы из козьего пуха, приручали коз, и потому их прозвали «козаки».

Первоначально и само слово козаки произносилось и писалось через «ко». И только с утверждением московского акающего произношения все чаще стали говорить «казаки». На Волге простолюдины говорили и так, и эдак.

Слово казаки связывалось с названиями многих урочищ. Дальше попало и на карты. Путь бурлацкого хода на всем протяжении Волги делился на участки, где проходила перемена или передача судна от одной ватаги бурлаков другой, расплата с бурлаками, поднявшимися против течения реки. В сорока верстах выше Самары, в Жигулевских горах, – знаменитая перемена, носящая двойное название Козачьи тропки, Козьи тропки. И в маршрутные карты заносилось двойное название.

Однако уже в конце семнадцатого века Жигулевская вольница разделилась на три части: казаков служивых, что несли государственную службу, на неслуживых повольников, которые уходили в пустыни Сибири и Дикого поля и значились бесписьменными сиротами, Иванами, не помнящими родства, а еще звероловами, табунщиками, солепромышленниками, и, наконец, на тайный клан воровских казаков, разбойников, живших двойной жизнью на Волге.

Первые жили по пограничным рекам, вторые в степях, третьи в волжских селениях.

Со временем склонности их развивались. Служивые казаки все больше превращались в военное сословие. Повольники так и обретались в качестве звероловов, промышленников и крестьян, осваивая новые земли. Приволжские береговые поселенцы тяготели к ладьям и стругам. Но так как вольный беспошлинный, беспаспортный рыбный промысел на Волге стал невозможен, то и главным промыслом их стал запрещенный, разбойничий. Помогали тому уникальные природные водные системы.

Впрочем, все переселенцы пользовались преимуществами водных дорог. Для волжской вольницы водные дороги стали хлебом и спасением.

С постройкой на Волге крепостей Самара, Сызрань, Саратов, Царицын… вольница покинула родное гнездо на Самарской Луке, если не считать мелких отрядов. Но с началом военной колонизации и строительством крепостей на вольных степных реках вернулась на Волгу.

«На воде следов нету», – говорили воровские казаки. В отличие от конного отряда, речная рать следов не оставляла. Ночевка в неприметном месте, на острове или одной из проток – и дальше в путь. При нужде и на плаву могли заночевать.

Преимущество приволжцам давало отличное знание рек и сама природа.

Вокруг Жигулевских гор Волга делала большую петлю в полторы сотни верст. А река Уса ее почти замыкала. Этим кольцом повольники пользовались с древних времен. Но крепости Самара и Переволоцкая взяли кольцо под контроль.

Тогда вспомнили о дорогах, пробитых еще ушкуйниками и первыми повольниками. В среднем течении много больших и малых притоков и слева, и справа. Черемшан, Сок, Самара, два Иргиза… В любой из них могла скользнуть вольная дружина. И поди найди ее среди безлюдных лесистых берегов. У каждого притока десятки своих притоков.

Но даже если погоня в затылок дышит, попробуй догони легкие ладьи и будары на песчаных перекатах мелких рек.

За собой дружина могла оставить несколько огромных подсеченных деревьев, и сумей растащить сцепившиеся ветвями тяжеленные деревья, перекрывшие реку.

Еще больше поиски затрудняло то, что водное кольцо на Самарской Луке не было единственным. Так Большой Иргиз течет к Волге исключительно петлями. И по любой из них можно незаметно оторваться от преследователей и вернуться на Волгу.

А по Самаре реке, по «Самарушке-сударушке», повольники разведали три гигантских кольца, по которым уходили от любого преследования.

По притоку Самары Кинелю поднимались к северу и перетаскивали, переволакивали ладьи в притоки Сока или Черемшана и могли вернуться на Волгу или затеряться в их притоках.

Второе гигантское кольцо образовывали Яик, Каспийское море и Волга. Повольники поднимались до верховьев Самары до тайной переволоки. Где реку Самару, впадающую в Волгу и реку Камыш-Самара, впадающую в Яик, разделяло всего десяток верст.

Но по Яику можно подняться и вверх к Уральским горам и через Сакмару и Салмыш дойти до переволоки в Дему. В конце повольники попадали в Каму и в Волгу. Еще одно кольцо в тысячи верст.

Нередко повольники переволакивали свои суда в озера, не связанные с рекой, и отсиживались там.

В случае крайней нужды повольники ладьи притапливали, а сами скрывались в лесах.

Чаще всего речную рать, ушедшую в приток, сторожевые суда и не преследовали вовсе. Если сразу не достали, то времени на погоню не тратили.

Так было весной и летом. Мужички из некоторых волжских селений под видом ухода на промыслы, на рыболовные ватаги, в бурлаки на деле шли к известным разбойничьим притонам. Осенью они возвращались и жили как мирные поселенцы.

Но даже в тех селениях волжских, где забыли старые промыслы, где много вновь прибылых переселенцев, характеры жителей волжских и степных… разнились заметно.

Народ справедливо подмечал, что поселенцы луговой стороны пришли с правого нагорного берега, где еще недавно обитала Жигулевская вольница, преданы разгулу, склонны к щегольству. В характере мужчин более удали, дерзости, разухабистой веселости.

Тогда как степняки более физически развиты, выносливы, стойки, трудолюбивы, малоразговорчивы, умереннее в потребностях жизни. А женщины у них более строгих правил.

 

5

Повозки разъезжались из Гуляй-поля. Часть обоза повернула к умету за казаками, решив больше не искушать судьбу. Другая часть, уверившись в том, что теперь кочевые разбойники не нападут, продолжила путь к крепости Самара.

Большинство тагарок запряжены парой коней. Одна перегруженная тагарка запряжена в корень верблюдом, а на пристяжке конек.

Кто-то из торговых людей пригласил Вожу в умет на угощение. Зверолов согласно кивнул, но увидев, что капитан Долматов стоит в растерянности перед своей качалкой, направился к нему. Впряженная в качалку лошадь погибла. Рядом сиротливо стоял жеребенок.

– В качалке ездить покойнее, чем верхом, но опаснее, – сказал Вожа. – На скорости при неосторожном наезде на кочку или камень переворачивается и может придавить. Лучше приобрести тарантас. На нем спинка есть, чтобы опереться. И выпрыгнуть с открытого тарантаса при опрокидывании легче. Если заказать четырехколесный тарантас, то еще надежнее.

– Что делать? – капитан развел руками, показывая на убитую лошадь.

– Я бы дал своего пристяжного коня, но он никогда не ходил в повозке. Только верхами. Разобьет. Оглобли можно привязать к другой тагарке. До умета дотянут.

– Мне бы такого коня купить, – путешественник засмотрелся на Тополя, что ходил под звероловом.

– Э, капитан, – Вожа с досадой махнул рукой. – Это же промышленный конь. Работает много, ест мало. Зимой вместо воды снег грызет. Выстрелов не боится. Ходить умеет тихо. Хозяина по голосу знает. Душа, добрый конь. Зачем такого в оглобли ставить? Он нескольких иноходцев стоит, не говоря о работных лошадях.

– И впрямь добрый конь, – сказал капитан.

– В умете можно купить крестьянскую лошадку. Хотя лучше взять выезженного степного коня у табунщиков. К примеру, у Калачевых. Окажитесь южнее Иргиза, привозных коней потеряете. И сами пропадете. Там вода плохая, соленая, горькая. А степным рысакам все нипочем. На усадьбе табунщиков кони много дешевле, чем в Самаре.

– Как же я найду Калачевых?

– День пути туда, – Вожа махнул рукой в то направление, куда надо ехать.

– Отведи меня к ним, – загорелся капитан.

Вожа замолчал. Отказывать он не любил, а сопровождать не хотел.

– Сам заплутаю, – продолжал уговаривать Долматов. – Ордынцы шалят. Пропаду.

– Мне промышлять зверя надо. На осенней ярмарке припасы, порох подкупать.

– А если по-быстрому? День туда, день обратно. Половину надобностей твоих оплачу.

Вожа заколебался, но, посмотрев на улыбающегося Васька, принял решение:

– Была не была. Угостимся в умете и в путь.

Отъехав недалеко от места боя, Долматов поднял черную шляпу.

– Каракалпаки, – пояснил Вожа. – Что значит черные шляпы. У них все такие носят, оттого и зовут их каракалпаки. Летом живут в землянках за рекой Аму. Зимой уходят в камыши Аральского моря. Летом землю обрабатывают немного, а зимой кочуют. Рыбаков на Каспии таскают в полон.

– И столь бедный народ рабов иметь хочет, – с удивлением и недоумением сказал Долматов.

– Больше-то у турхменов покупают, – Вожа остался невозмутим. – За Яиком все так живут. Их самих киргиз-кайсаки обижают. Русских и калмыков реже угоняют.

Перемет от реки Яик до крепости Самара – первая торговая дорога в степном Заволжье. Уже более ста лет ходили по ней обозы русских рыбаков и караваны мирных азиатских торговцев. Позднее пробили и другие переметы к Сызрани, к Саратову… Но эта самая старая и оживленная.

Дважды в год осенью и зимой по ней проходили большие и хорошо охраняемые обозы. В другое время дорога пустынна. Редкий отчаянный казак или купеческих приказчик проходили по ней. Еще изредка возили почту.

И летом перемет отыскать не совсем просто. Копыта коней и колеса повозок не успевали выбить траву. Только острые глаза здешних вож вели обоз точно к цели. Зимой примет оставалось еще меньше. В семнадцатом веке дорогу зимой начали провешивать прутьями, пучками хвороста. Появились первые признаки цивилизации. В хорошую погоду с пути не собьешься.

Но если поднимется метель, то в открытой степи худо не только одинокому путнику, но и большому обозу. Много народа сгинуло на этой дороге. Случалось, десятками замерзали рисковые странники. За огромность территории Россия дорого заплатила.

Со временем перемет приобрел новые черты. На перемете появились уметы, станции, где путники получают приют. Уметы – особый тип поселения Дикого поля, даже по названию отличающийся от обычной деревни, от селитьбы. Дикое поле родило новые названия поселений: умет, селитьба, гай, крепость, починок… Порой название – определение типа поселения употреблялось в сочетании с природными ориентирами. Например, Березовый Гай. Или определение поселения совсем исчезало, зато селение принимало название урочища, на котором возникло: Каменный Брод, Томашев колок… За каждым определением стояла своя история, свои жизнь и быт.

Умет представлял собой что-то среднее между зимовьем, маленьким хутором, постоялым двором со складом и крепостью. На перемете от Яика до Самары шесть уметов, уметаемых зимними вьюгами по самую крышу. Семь ден пути, шесть ночевок, один день пути от одного жилья до другого – вот это и есть степная дорога – перемет с уметами.

Первые уметы поставили предприимчивые и безгранично отважные вольные самарские жители. Поставили уметы для удобства торгового пути. Где-то поселенцу-уметчику помогли построиться всем миром, где-то на купеческие деньги, где-то умет возник сам собою… но в дальнейшем уметчики могли рассчитывать только на свои крепкие руки и удачливую судьбу.

На умете жил уметчик-хозяин с семьей, его взрослые сыновья, а если их не было, то два-три работника. Вот и весь штат, вся защита.

Из строений на умете – просторный дом с комнатами для гостей, а где и два-три дома, амбары-склады, сеновалы, просторная конюшня, небольшая кузница… Вокруг умета оплот – крепостная стена из вкопанных в землю жердей или высокого плетня. Если оплот плетеный, то заостренные концы прутьев выводили наружу. Иногда плетень набивали глиной. В оплоте отверстия – бойницы. На уметах дальних от Самары перед оплотом ров. Еще на оплоте маяк высотой в три сажени. Внизу маяк похож на пирамиду из жердей. Смотровая площадка на высоте полторы-две сажени и шест сигнальный. Таковы степные маяки. К вершине маяка привязан шар из травы или тряпья и коротких толстых сучьев. Вдоль всей длины шест обмотан сеном или камышом. В случае тревоги сено зажигалось, и огонь бежал вверх и зажигал шар из тряпья и сучьев. Если маяки находились в пределах видимости один от другого, то сигнал быстро преодолевал огромное расстояние.

На перемете сигнал тревоги с умета предупреждал путников. Дым виден на много верст.

Трактир в умете часто в отдельной избе. Готовили для путников сами хозяева.

Уметчики кормили и коней путников. Сено косили в округе и свозили в сеновалы для продажи. От проезжающих также принимали на хранение корм. Если купцы опасались, что зимой обозным коням корма не достанет, то за небольшую плату оставляли уметчику овес на хранение, чтобы на обратном пути не поморить коней и не потерять груз.

На умете готовы и коня перековать, и повозку поправить. И в дорогу съестных припасов продать. Нигде в Диком поле за обед денег не брали. В продовольствии скудости не знали. Брать деньги за съестное считалось противным законам Дикого поля. В ответ на предложение незнакомца заплатить поселенка или казачка только рукой махнет: «Может, и моего соколика-болезного на чужой стороне кто покормит».

Однако уметчикам и за платные услуги путники благодарны. Понимают проезжие, что уметчики единственно затем и живут здесь, чтобы приютить их. Опять же жители Самары пользовались льготой. С иногородних купцов брали плату семь-восемь копеек с воза, а с жителей Самары две-три копейки. А уж как все были рады добраться до умета в пургу. Жили тут, пока не стихнет непогода.

Уметчик и швец, и жнец, и кузнец, и трактирщик, и воин. У первых уметчиков появились последователи на более мелких дорогах. Со временем некоторые уметы превратились в села.

Ушел обоз – и остался уметчик один в степи. Зверя промышлял, рыбу ловил, за округой приглядывал. Летом сено косил, зимой дорогу провешивал. Коней разводил. Лес для повозок пилил и сушил. Мало ли работы. Жили уметчики не бедно, но на одну лишь торговлю не полагались.

Когда казаки, торговые люди и Вожа со спутниками приехали на умет, здесь слегка обгоревший сигнальный шест маяка обвязывали пучками сухого сена.

Подрядившийся Вожа торопился:

– Мне и спутникам кислого меда по кружке. Моей собаке мослов. И в путь-дорогу.

Кислого меда можно заказать почти в любом селении. Простой и доступный напиток. Мед с вощиной разводили кипятком. Добавляли дрожжей, а за неимением их кусок ржаного хлеба; закваску ставили в теплое место, и на другой день напиток готов.

Отведал Вожа и нардека, варившегося в большом медном тазу. Но от другого угощения отказался, поблагодарил плечистого, рукастого уметчика… Через полчаса он, Васек, капитан и верный пес Волчок отправились к табунщикам.

 

6

Перевалив через овраг, зверолов и его спутники увидели в степи несколько крутящихся столбов.

– Вихрь, – показал Вожа. – Вон еще.

Стоял ясный почти безветренный день, а впереди, как в воронке, закручивался разный сор: трава, песок, мелкие камешки, птичьи перья… Высота крутящегося столба саженей тридцать. Вихрь производил впечатление жутковатое. Азиаты при виде вихрей вспоминали о злых духах. То, что вихри появлялись в тихую безветренную погоду, пугало особенно.

Вожа заметил, как Васек поежился: – Можешь подъехать к нему близко. Этот не страшен. Послушай, как гудит внутри. Да смотри, шапку не потеряй. Большой вихрь и крыши срывает. В наших краях чего не увидишь.

Васек и капитан осторожно подъехали к вихрю, крутившемуся на месте, а Волчок пугливо жался к конским ногам. Вихрь и впрямь гудел устрашающе.

Неспешно пройдя сотню саженей, вихрь опал. Будто и не было. Осмелевший Васек погнал коня к другому вихрю и подъехал к нему почти вплотную. А Долматов достал блокнот и что-то записывал туда карандашом.

Зверолов привел спутников к берегу реки и, приподняв руку, дал знак замереть:

– Птицы-бабы рыбачат.

Крупные, больше лебедя, птицы пеликаны, по местному бабы, плыли от середины реки к песчаному берегу. Их девять. Приблизившись к берегу, бабы сплотились полукругом. Раскрыли крылья и опустили в воду. Бабы погнали рыбу на мель, точно бреднем. Подогнав рыбу, разом набросились на нее, хватали клювом и, задрав голову, глотали.

Еще потешнее видеть, как невесть откуда налетевшие черные бакланы выхватывали рыбу у баб прямо из глотки. Одни добывали пищу смекалкой, другие проворством.

Кони спустили всадников к реке. Вода оказалась холодной.

– В августе солнце греет, да вода холодеет, – сказал капитан, поеживаясь от холода. Он опять принялся что-то записывать.

– Надо спешить, капитан, – Вожа толкнул пятками коня.

Вскоре путники услышали мелодичный напев, а затем увидели красивенькую, молоденькую белоголовую девицу. Вожа пригляделся, и показалось ему, что он где-то видел ее, вроде бы в степи среди кустов калины…

– Уж не Максима-табунщика дочка? – спросил Вожа и увидел утвердительный кивок. – Опять одна по полю гуляешь.

– Вожа! – девушка признала зверолова, хотя прежде только издалека видела его. Она схватила его руку. – Такой, как папка сказывал. Я знала, что приедешь. И не ведаешь, как мне помог выбежать из полона.

Воже вдруг показалось, что он давно знает эту девчонку:

– Я тебя в мареве видел… Что напевала-то? Спой.

– Лучше другое.

Всадники ехали к усадьбе Калачевых, а Мотя весело пела:

Ах ты, радуга-дуга, Поведи меня в луга. Там лук-чеснок, Киселя горшок. Ложка гнется, Сердце бьется, Душа радуется.

– И я люблю Дикое поле, – сказал Вожа.

Табунщики привечали зверолова и его спутников, как самых дорогих гостей. Они и слышать не хотели о том, чтобы отпустить Вожу сразу.

Однако после обеда Вожа настоял на том, что завтра утром уедет на промысел, и просил помочь капитану.

– Обыкновенно коней весной укрощаем, – сказал Максим. – Но коли надо, приведем лучших. Укротим, а подождете – и выездку сделаем.

– Возьмите моего тарпана, – предложил Дружина, сын табунщика, показывая на тарпана голубой масти. – Резвый.

– Не бери, – отсоветовал Вожа капитану. – Это не одичалая коняга, а первородно дикий конь. Злюка. Даже после укрощения его месяц-два водят, как заводного, за обычным коником. Долго выезжают. И все одно не уследишь, как потеряешь. Нам степных коней.

Тут же решили и поехали в степь смотреть табун.

В здешних долах кони два-три года растут почти совсем дикими. Что летом, что зимой корм добывают сами. Изредка приедет табунщик, посчитает косяк, поманит жеребца кусочком хлеба да и уедет. Зимой степные скакуны совсем дичают. Худые, но с длинной шерстью. Сами от голодных волков отбиваются и от кусачих тарпанов.

Максим, его сыновья Дружина и Семен и садчик Евлампий сбили три косяка лошадей в один табун. Затем, наметив подходящего скакуна, набрасывали на него петлю-аркан, свитый из конского волоса. Аркан длиной семь-восемь саженей. И на эту длину табунщики ловко бросали аркан на шею или под ноги мечущегося дикаря.

Второй конец волосяной веревки крепко-накрепко привязывался к торокам седла. Даже если табунщик выпустит из рук аркан при резком рывке, то и тогда охваченному петлей дикарю не уйти.

Схватив петлей дикого коня, табунщик постепенно подъезжает к нему или подтаскивает его к себе. При этом аркан наматывается на локоть. Необъезженный конь смиряется.

В усадьбе дикарей ведут к столбу, врытому в землю. Привязывают. Потом одевают узду. Но сейчас табунщики, получив большой заказ, прямо в поле треножат пойманных коней, одевают узду и ловят других.

К усадьбе привели восьмерых. Этих табунщики обязались привести на ярмарку выезженными.

Одного коня Дружина взялся укротить в тот же день, в усадьбе. Семен держал скакуна за уши, а Дружина накинул седло, затянул подпругу. Подвязал ремень-подстременник, чтобы стремена не болтались. Он повязал себе голову косынкой и уверенно сел в седло.

Коня отвязали. Получив свободу, конь ошарашенно повел головой, еще раз, захрапел и скакнул в сторону. Он прыгал, вставал на дыбы, брыкался, стараясь сбросить седока, а потом понесся по полю. То вдруг резко встал и опять давай бить задом. Снова принимался носиться как бешеный. Дружина лупил его плетью по заду и кулаком по голове. В конце концов конь утихомирился.

Работенка не из легких и не без риска сломать что-нибудь. Объезжали коней и в тарантасе, приучали к повозке. Табунщики всем скопом втолкнули дикаря в оглобли и запрягли. Семен уселся на козлах, а Дружина ехал рядом верхами, держа дикого на длинном поводе-чумбуре.

Так и скакали недалеко друг от друга всадник и повозка. Семен сидел с краю, готовый при необходимости вылететь из тарантаса, если тот перевернется, с желательно меньшим числом ушибов и без увечий… Через несколько верст укрощенный конь еле плелся маленькими шажками.

– Мало укротить коня, надобно его выездить, – сказал Максим капитану. – Пару выезженных коней мы вам сейчас дадим. Остальных пригоним на ярмарку.

– И я поеду, – обрадовалась оказавшаяся рядом Мотя.

Максим сделал вид, что не обратил на нее внимания:

– Верховую лошадь объездить можно недели за две-три, а к телеге приучаем три-четыре недели.

– Сколько стоит такой конь? – спросил Долматов уже во второй раз. В первый раз табунщик, будто стесняясь торгового дела, промолчал.

– На ярмарку пригоняют много полудиких коней, – сказал Максим. – Мы больше выезженных. Такие дороже стоят. Четырехлеток двух коров стоит или пяти баранов, или десяти овец.

Долматов достал деньги:

– Этого хватит? Максим часть вернул:

– Загодя покупаете – дешевле отдам. Пригоним к сроку.

– Весной нам потребуется гораздо больше коней. В Самаре будет снаряжаться экспедиция на далекую реку Ори. Слышал ли про такую, Вожа? Как туда лучше добраться?

– Верхами или с обозом?

– С большой кладью, – сказал капитан. – Будем крепости ставить по реке Самаре и далее. Пришла пора… Можно сказать, выходим на исходный рубеж.

– Весной, в начале лета можно пройти по реке Самаре до переволоки. Где на гребнях, где бичевой через отмели пройдете. Далее переволакиваются через Общий Сырт в реку Камыш-Самара. Верст десять, может, немного более. Можно и полем идти на тагарках. Но водой удобнее, если крепости по берегу ставить. Возле русла Самары сплошь леса, притоки, лиманы, овраги. Верхами ничего, а с тагарками морока.

– Верно, – согласился Долматов. – Может быть, армия так и пойдет. Отпишу письмо начальнику экспедиции Ивану Кирилову со своим и твоим мнением. Мы же с тобой отправимся кружным путем. Приезжай весной. Не расстраивай меня.

Утром Вожа и Васек ушли промышлять зверя на Большой Иргиз. По традиции гостей провожала вся семья табунщиков.

 

7

Чем ближе к Большому Иргизу подъезжали звероловы, тем более менялась степь. Это уже не равнина, поросшая высоким разнотравьем, что в окрестностях Самары, а холмистая местность. Лесных колков все меньше, но куртины кустарников еще встречаются. Холмы в большинстве поросли невысокой травой, зато по низинам везде кустарник: таволга, таволожник, чилига, степная вишня, бобовник, акация, низкорослая дикая яблоня. Кое-где рядом с небольшой дубравой растет южный гость карагач.

Травы все ниже и беднее: дикий укроп, клоповник, лебеда, каменный чай, полынка, ковыль.

Чернозем исчезает. Земля становится рыжей. И эта земля плодородна, способна родить хороший хлеб, хотя быстрее истощается. Чаще встречаются солончаки, серо– коричневые пустоши соленого высохшего ила. Трещины на земле в два пальца. Солончаки поросли уже отцветшим ковылем. Местами края солончаков обозначены красной, как кровь, полосой рапы, выказывая границы некогда высохшего озерца.

В иных местах на солончаке можно наступить ногой и не потревожить ни одной былинки ковыля. Зато в низинах, в сухих промоинах от дождевых ручьев ковыль растет густо и высок, человеку в пояс. Тут и крупному зверю можно спрятаться.

Васек увидел одиноко стоящий колодец с журавлем:

– Наберем воды.

– Здесь вода в колодцах солоновата, горчит. А в озерах пресная. Возьмем озерной. Потерпи.

К югу холмов все больше. С вершин пологих холмов открывались во все стороны живописные виды. Видно верст за пять-семь.

Однако укрыться от неприятельского взора здесь легче, чем на равнине. С вершины холма зачастую не видно, что делается у его подножия, а тем более того, что за соседним холмом. Можно пройти в одной версте от селения и не заметить его. Местность располагала к скрытым поселениям.

В низинах нередко озеро или цепочка озер, заросших высокими травами, камышом, осокой и вейником и еще деревьями: вязом, оскорем, ветлой. Зеленое пятно в низине, а при приближении заметишь блеск воды. Оазисы длиной в несколько сот саженей давали жизнь прорве водоплавающей птицы. При приближении звероловов в небо поднимались целые тучи бакланов, баб, цапель, фламинго, гусей, уток разных пород и окрасок.

В зарослях вейника, достигавшего высоты три сажени, укрывались кабаны и лоси. Тут и слона можно было бы спрятать.

На одном из озерных островов увидели зимовье незнакомого зверолова. На островном берегу челн однодеревка.

– Поди подберись к нему, ордынец, – сказал Васек.

Вожа понимающе кивнул. Несколько десятков саженей зарослей камыша и вейника и столько же чистой воды закрывали от поражения стрелой и ружейного выстрела с берега. Вплавь под огнем не подойти. Летом лучшее место для зверолова – одинца.

На таких озерах водились бобры, выхухоль, норка. Хороший промысел. А на холмах много лис, корсаков, волков.

На озере звероловы пополнили запасы воды и поехали дальше.

В степи под одиноким раскидистым могучим вязом со стволом толщиной в полсажени звероловы приметили пастуха и небольшое стадо коров, пришедших в тень, чтобы отстояться на полднях. В этих местах дойных коров еще не пасли. Кто бы это?

Пес Волчок почуял чужую собаку и навострил уши.

Заметив вооруженных всадников, лохматый пастух, вооруженный ружьем, нырнул в заросли кустарника. Две небольшие собачки поднимали коров и направляли их туда же.

Звероловы медленно поехали к вязу. Они еще не доехали, как из кустов вышел улыбающийся пастух с ружьем, поднятым над головой.

– Здравствуй, Вожа! Сколько не виделись!

Пастух стоял в меховых штанах, меховой куртке и такой же шапке. Мех наружу. В Диком поле так ходили самые бедные, часто бродячие пастухи, бесписьменные и беглые. Зимой и летом в одних и тех же одеждах. В основном из шкур животных, которых добывали сами. Летом мех наружу. Зимой одежду выворачивали мехом вовнутрь. Подготовка к зиме не долгая.

Пастухи и табунщики из селений одевались иначе. Порой всю жизнь ходили в самовязаниой одежде. Шерстяные штаны, рубаха, поддевка, шерстяной чапан. Люди, ходившие в рубахах и штанах из льняного, конопляного, крапивного полотна, считались зажиточными или достаточными. Замшевые рубахи более других носили звероловы.

Сбоку у пастуха сумка, плетенная из луба, на ремнях за спиной кожаная пастушья сумка. На поясе нож, в руках ружье и кнут, сейчас заткнутый за пояс. Все имущество при себе. У иных и такого богатства не имелось.

– Капуста Матвеичев, – признал Вожа. – Далеко забрел от своей селитьбы.

– Ушел из селитьбы, – сказал Капуста. – Сыщики одолели.

Подати платить требуют. Ночью свое стадо из калды выгнал и был таков. Летом на холмах буренушек пасу. Зимой на озера в камыши уйду. Шалаш или мазанку поставлю. Сам себе хозяин.

– Ну и ну. И на ярмарку не пойдешь?

– Может, и приду. А может, по дороге молодняк кому продам.

– Хорошие у тебя собачки, – сказал Вожа, погрозив Волчку, который начал было тихо рычать на чужих собак.

– Хорошие, – согласился пастух. – Дело знают. Коровам хвосты не рвут, вымя не кусают. Своей тенью гонят. Продай, Вожа, конягу. Бери двух коров. Хочешь трех.

– На промысел еду, – Вожа отрицательно покачал головой.

– Тогда хоть молочком угостись.

Звероловы в знак уважения выпили по нескольку глотков молока и пожелали пастуху удачи.

Пастух сел верхом на быка и погнал стадо пастись. Звероловы поехали своей дорогой.

Уже виднелся иргизский пойменный лес, как Вожа увидел на вершине холма бурую лису, с брюхом черным, а заевоком седым, сероватым. Мех довольно редкого и ценного цвета. Звероловы изменили направление движения и погнались за лисой. В открытом поле лисице от степного коня не уйти. Оттого и выбрали звероловы для летнего промысла открытую степь.

Спасаясь от преследования, лиса юркнула в нору. На вершине округлого большого холма небольшим бугорком в сажень высотой и диаметром десять саженей поднималась мара, могильный курган, отсыпанный древними людьми исчезнувшего народа. В маре звероловы нашли лисью нору с тремя выходами, один от другого на расстоянии не более сажени.

Нору для верности окружили сетью на колышках. Закрыли два отверстия камнями. А в третий выход напустили дыма от зажженной сухой травы.

Выскочившую лису поймали мешком.

Вожа уже сматывал сеть, когда его позвал Васек. Мальчишка нашел возле норы желтую монету, выброшенную зверьком вместе с землей во время рытья норы. Вожа потер монету, покачал ее на ладони, ощущая тяжесть. Монета не больше копейки, но таких он не видел.

– Золотая. Верно, старинная.

Курган был отсыпан, может быть, лет пятьсот назад, а может быть, две-три тысячи лет назад. Кладоискатели находили в них костяные и медные топоры и зеркала. О медном оружии местные долы давно забыли… Зато вместо железа в некоторых марах встречались золотые предметы.

Зверолов поколебался, словно предчувствуя, что неизвестного достоинства монета с мары может принести беду, но положил ее в карман. Зверолов никогда не раскапывал курганов, но слышал, что некоторые переселенцы целыми семьями занимались таким промыслом. Находили золото и уезжали в город, заводили свои мастерские, свою торговлю. Знал зверолов и то, что в большинстве древних могил, кроме костей и истлевшего оружия ничего нет. Пушной промысел считался более доходным и достойным.

Скоро Вожа забыл о монете. Но прежде он подозвал Васька, сел с ним на маре и напутствовал его:

– Запомни еще один закон Дикого поля. Потерял – молчи, нашел – тоже молчи. Запомнил? Так целее будешь. Ворона попусту каркает, а нам языком болтать неколи.

В устном своде законов Дикого поля этот шел сразу за тем, что гласил: в долг не давай, в долг не бери.

Переселенцы Дикого поля помогли бескорыстно многим, всяким и разным. И вместе с тем часто держались обособленно. Да и сокровенное выставлять напоказ не любили и многие тайны унесли с собой.

 

8

Вдоль всего течения Большого Иргиза по обоим берегам зеленел лес. Нескончаемая, в сотни верст, лента зеленого летом чернолесья. Лес отходил от берега где-то на несколько сот саженей, а местами на несколько верст.

В узкой полосе прибрежного леса в Поле текли многие реки. Но иначе выглядело среднее и нижнее течение Иргиза. Река несла свои воды к Волге причудливыми зигзагами, постоянно петляя. Пройдет верст десять-двадцать и почти вернется к предыдущему повороту. Если в нижнем течении по прямой семьдесят верст взять, то по реке все четыреста. Там, где река петляет, пойменные леса сходятся и расширяется полоса леса до ширины двух десятков верст.

Иргизский лес густой, колючий, непролазный. Редко, где высятся сосны, больше чернолесье: вяз, осокорь, татарский клен, яблоня, торн…

Звероловы углубились в лес по витиеватой медвежьей тропе. Кони с вьюками иногда, застревали в чаще, и приходилось ветки отодвигать, иногда проход прорубали.

Зимовье находилось в глубине речной излучины, на большом полуострове с трех сторон окруженном рекой. Туда и шли звероловы.

В лесу водились куницы, порешни, горностаи, хори, косули, лоси, много медведей. В этих местах медведи обитали даже в крошечных колках среди степных просторов. Но не они сейчас привлекали звероловов. Вожа намеревался оставить часть снаряжения в зимовье и выйти в ближние степные долы зверовать степную лисицу, волка, озерных бобров и выхухоль да норку.

Вот уже воздух тянет речной сыринкой. Васек впервые увидел Иргиз. Река текла в глубоком русле, похожем на овраг. Берега крутые, местами обрывистые. Внизу у самой воды узкая полоска камыша, а по обоим берегам густой лес.

Ширина реки в среднем течении тридцать-пятьдесят саженей. Течение спокойное. Глубина сажень-полторы. И только на поворотах встречаются ямы глубиной до десяти саженей.

Вожа спустился к реке, зачерпнул ладонями воды. Умылся. Вода знакомо пахуча, но годна для питья.

– Худая! – воскликнул Васек, увидев скользящую по воде змею.

– Не, – Вожа остался спокоен. – Это вьюн. Рыба такая. Вкусная.

– Где же зимовье? – спросил Васек.

Вожа был доволен тем, что Васек не заметил заросшей тропинки. И здешнее зимовье он поставил скрытно. Досужий взгляд скользнет по берегу и не заметит его. Даже тропинки к воде не увидит.

Вожа построил зимовье недалеко от берега, но так, что его нельзя увидеть с реки ни летом, ни зимой. Места пустынные, но летом на гребях могли пройти по реке разбойники, другие промышленники, а зимой нельзя исключать прихода по льду конных шаек кочевников. Да и мало ли какой бродяга мог нанести ущерб зимовью, пока отсутствует хозяин.

Люди, знающие, как тихо скрадывать зверя, и сами старались жить скрытно. Вот Вожа и поставил зимовую избу одним углом над родником. Не надо тропу топтать к реке. Не надо зимой во льду полынью рубить, чтобы воды достать для постирушки или готовки. Поднял половицу и черпай ковшом хоть ведро, хоть бадейку. Под зимовой избой родник не замерзнет, снегом не заметет. Опять же меньше дров, меньше дыма…

Пробираясь вдоль берега, звероловы увидели маленький ручеек, потом небольшой острог вокруг зимовья.

Само зимовье походило на другие, что оставил Вожа по вольным рекам. Изба, рубленая из бревен. Небольшие сени без окон. Крыша плоская, односкатная. На потолочные плахи насыпана земля и положен дерн для тепла. В Диком поле встречались зимовья, крытые тесом, но чаще земляные. И теплее, и не горит в случае стычки с неприятелем. Окошки закрыты рыбьей кожей или медвежьей требухой. Зато пол, в отличие от самарского зимовья, выстлан даже не плахами, а настоящими половицами; зверолов немало потрудился. Васек попрыгал на полу.

Вожа заметил:

– И в самарском зимовье половицы или плахи настелим.

Но самое главное отличие Васек увидел в том, что в зимовье нет каменки, а есть большая глиняная печь с трубой. Зимовье топилось по-белому. Печь сбита из глины, смешанной с песком. В печи можно готовить, а на печи сушить одежду. Васек потрогал угловатую трубу. Обычно звероловы трубу для печи плели из веток и обмазывали с двух сторон толстым слоем глины. Но здесь труба состояла из трех плах, обмазанных глиной. Труба шла к потолку. Хотя бывало, что трубы выводили через отверстие в стене.

Вместо стульев чурбаки. Вдоль стен лавки – широкие доски на чурбаках. Небольшой стол на четырех ножках удивил Васька еще больше. Чего бы проще прибить широкую доску к чурбаку – и стол готов. Видно, зверолов провел здесь не один месяц.

В сенях и комнате Васек увидел предметы, что можно найти в любой крестьянской избе, и те, что только у звероловов. Жернов, чтоб молоть муку, колода с золой для выделывания кож, кадушка, квашня для теста, сито, чугунок для щей и студней, скворода для жаркого, глиняный горшок для кваса, туесок с водой. Еще но стенам на спицах развешаны сумки с иглами, нитками, шилом и прочими охотничьими принадлежностями. Тут же стрелы для охоты, лыжи, вяленая рыба, туески с медом и воском. В сенях развешаны на стене невод, морды, вентери из краивной и таловой пряжи. Еще внимание привлекло красивое опахало из хвоста глухаря, целиком оторванного и расправленного веером и таким образом засушенное. Такие опахала жители Дикого поля применяли в первой половине лета, когда не было другого спасения от комаров и мошки. Обычно им пользовались верховые путники.

Почти все в зимовье сделано руками зверолова. Покупное: сковорода, чугунок, иглы. Ну а медный чайник, медный котелок и кружку зверолов возил с собой.

В зимовье звероловы совершили приготовления к летней охоте, зверованию. В приметном месте Вожа извлек из воды челн-однодеревку, притопленный с помощью камней и песка. Челн, выдолбленный из цельного бревна осокоря, притапливался для сохранности от воровского люда и чтоб не трескался. Там, где зверолов появляся чаще, челн мог прятаться в кустах.

Выдолбить челн – работа не замысловатая, но трудоемкая. Еще делали очень легкие челны из бересты, которые несли гребца, казалось, сами. Но долбленка считалась более долговечной.

В старые времена и в не столь давние из гигантских дубов, осокорей и лип выдалбливались такие суда, что в них пометалось по двадцать и даже по сорок воинов с оружием и провиантом. На них сорвиголовы ходили не только но рекам, но и по штормящим морям.

В кустах Вожа нашел одностороннее весло. Он с Васьком и Волчком вполне уместились в челне. Осмотрели реку. Выбрали мед из борти. В двух бортях набрали меда на всю зиму, хоть продавай. Бортники-промышленники обслуживали сотни бортей, даже до тысячи. Выбирали-качали мед два раза в год, весной и осенью. Но зверолову так много без надобности. Мед оставался до будущего года, когда лежал по нескольку лет, про запас.

Отличные меды. Духовитые, лечебные. Волжская пчела считалась наилучшей. Опытные бортники различали шесть пород диких пчел: желтобрюхую, долгоротую, клетчатую, поясистую, перелиостую и фиолетовую. Велика Сибирь, а до прихода русских пчела в ней не водилась. Завезли ее туда переселенцы с Волги.

Осмотрели звероловы водопойные тропы.

Сучили нитки из таловой коры. Вязали запасной обмет. На медвежьей тропе в лесу вырыли яму и прикрыли ее хворостом.

Вожа обучал меньшого брата промышлять зверя и ориентироваться, видеть то, что другой не увидит.

– Волк воет где угодно. У него свои повадки. А медведь медом ведает. Где пчелы жужжат, туда и иди. И в ягоднике ищи. На реке ищи на тоне, где легче рыбу поймать. У медведя нюх собачий. Зверя скрадывай, чтобы тебя не почуял. Привязывай к подошве обувки ветки можжевельника. Видишь, на коре полосы рядками. Медведь когти точил. Помет свежий. Здесь на тропе самострел поставим.

На тропе, сбоку, звероловы насторожили лук-самострел. Через тропу протянули тонкую нить, сплетенную из двух конских волосков. Лук натянули на дощечку, на которой лежала стрела, упираясь одним концом в тетиву, а другим обращенная на тропу. При задевании нити дощечка падала и спускала тетиву.

– Срубленную высоко осину видишь? – задал вопрос Вожа и сам ответил на него: – Зверолов срубил.

– Почему? – спросил Васек.

– Кто станет рубить сырое дерево посреди леса? Засохшей листвы на ветках нет. Значит, зимой рубили. Высоко рубили. Зимой в лесу снега много. Зверолов подстрелил куницу, а та запуталась в ветвях.

– А почему знаешь, что куница запуталась?

– Ради белки не станет зверолов рубить толстое дерево. Мороки много, выгоды мало. Вон, смотри, оленья тропа к реке. Нам сюда.

На оленьей тропе поставили ременные петли. Больше всего оленей водилось на реке Сок в Семейкинском и Царевщинском лесах, но и на Иргизе хватает. Уже на следующий день олень, шедший через заросли на водопой, задел петлю рогами. Чем сильнее он дергался, тем сильнее затягивал петлю. Мясо в пищу, рога и шкура предназначались на продажу. За день могли звероловы добыть несколько оленей, но нужды в том не было, искали пушного зверя.

На рысь насторожили оцеп на звериной тропе. Жердь – оцеп средней частью крепилась на сошке с вилкой. На тонком конце оцепа ременная петля, на толстом, для веса, дополнительно бревнышко подвязывали и чутко настораживали. Заденет зверь петлю – и толстый конец оцепа упадет вниз, и взметнется вверх– тонкий конец с петлей и добычей. На весу рысь даже тонкий ремень не может перегрызть.

Не сразу, но добыли звероловы и медведя, и рысей.

В реке ловили ценную норку, хохулю. Снастью, мордой, ловили еще более ценную порешню. Вожа показывал Ваську, как ловить порешню руками.

– Хватай за хвост и поднимай вверх. Отпустишь – она остервенится и порвет, может до смерти порвать.

Вожа, улучив момент, выскакивал и гнался за неповоротливой на земле порешной, и, схватив за хвост, удерживал зверя на весу. Пока нож не сделал своего дела. Такая охота без выстрела экономна, но сколько народа поплатилось за экономию и короткое замешательство.

Хорошо поработав в лесу, звероловы отправились в степь. Здесь зверя еще больше. Настало время, когда Дикое поле давало пушнины больше, чем Сибирь.

В Заволжье сравнительно теплое лето, за которое хорошо прогревались реки, озера, лиманы. На свет вылупливались несметные тучи комаров и мошки. Ими питались рыба, которой развелось просто прорва. Кто видел, как по Волге идет на нерест волжская сельдь – бешенка, тот не забудет виденное никогда. Рыба шла так густо, что вода в реке поднималась. В гущу идущей рыбы втыкали ветку дерева, и она не сразу падала. Лов ценной рыбы прекращался, ибо бешенка забивала все снасти, не давала работать.

Прожорливые сомы на ватагах выхватывали белье у хозяек, пришедших для постирушки. Белуги в пять-семь центнеров обыденность.

И степные озера кишили рыбой.

А где множество рыбы и птицы, там множество зверя.

В Сибири добывали ценного соболя и много белки. В Диком поле, в Заволжье добывали бобра, лисицу, норку, порешню, хохулю, волка, корсака, коз. Попутно добывали рысь, медведя черного и бурого, горностая и хоря, белку, пять видов диких кошек, включая крупных камышевого и лесного кота… На сурков и зайцев и не смотрели. Их били крестьяне в огородах и шили шубейки, теплые, но не долговечные. Убывало число оленей, а пушного зверя, плодовитого, не сокращалось, пока свободна степь.

Только лисицы привозили звероловы в Самару до пятидесяти тысяч шкурок в год. Среди них лису черную и чернобурую, чей мех ценился выше соболиного.

Вожа и Васек поставили капканы и кулемы. Время от времени их проверяли. Но больше охотились на зверя конным нагоном… Если зверь ушел в нору, то ставили вокруг нее обмет и выкуривали. Выскочившего зверя давила собака или сами звероловы хватали руками.

Много добывали в озерах хохули. Мех ее имеет тяжелый запах; его даже против моли кладут. Зато красивый и прочный. Ловили ее западней из приволочных колечек, связанных между собой, куда хохуля залезала, как в нору, и запутывалась. Ловили и плетеной рыболовной мордой. Шкурка у хохули маленькая, цена две-три копейки… Зато за день и тридцать шкурок добыть можно.

Выбрав нужное число хохули, Вожа остановился.

– Больше потребности на прожитье не бери. Пусть зверь плодится. Еще бобров промыслим, и мы в достатке.

Гуляющих бобров звероловы промышляли на большом озере. Водная поверхность озера в ширину две сотни саженей, зато в длину версты четыре. Вокруг озера стена камыша, зеленое кольцо шириной пятьдесят-сто саженей. Весь берег утоптан животными. Среди камыша тянутся пересекающиеся тропинки.

Бобров били тупой стрелой из лука, гнутого из березы. Старались мех не повредить. Но скоро осторожные бобры ушли под воду и в камыш и на берегу не показывались.

Тогда звероловы нашли выход. Когда к берегу ветром подогнало плавун, они решили использовать его вместо лодки. Плавун из легких плавающих перегнивших остатков листьев, древесины, камыша зарос не только травой, но и кустарником. Плавун оказался крупным. На таких плавающих островах любят гнездиться лебеди и другие водоплавающие птицы. Но в конце лета плавун пуст.

На плавуне быстро соорудили шалаш из ивовых веток и камыша. Под шалашом вырезали оконце для воды. Через оконце маленьким веслом гребли в нужную сторону. Плавун веслу подчинялся плохо, да звероловы особо и не напрягались, больше полагались на ветер и удачу.

Звероловы успели добыть еще несколько бобров, когда на берегу заметили охотников за людьми, ордынцев, вышедших на баранту. Вначале Вожа увидел одного. После наблюдения за берегом насчитали шестерых. Ордынцев не очень много, но намерения у них оказались самые серьезные. Они внимательно следили за плавуном, на котором стоял шалаш.

Пока плавун находился на середине озера, ничто не угрожало звероловам. Но ордынцы могли увести коней, которые паслись в степи. К тому же Вожа не хотел находиться в качестве дичи и выжидать. Он привык идти опасности навстречу. Когда выжидаешь, не знаешь, где оплошаешь.

Когда усилившийся ветер погнал плавун к противоположному берегу, ордынцы стали отходить от камышей. Сделалось понятно, что они решили идти вокруг озера.

Вожа привязал к одному из ружей веревку.

– Вот тебе якорь, – сказал он меньшему брату. – Саженей за пятнадцать до камыша попытайся выгрести от берега еще столько же. Там бросишь в воду якорь. Привяжи к кусту. Если не осилишь грести, все одно бросай якорь. К берегу не подходи, что бы не случилось. Понял? Басурманина увидишь – стреляй. Если не увидишь, тоже постреливай поверх камыша.

– А ты?

– Погуляю по берегу. Дай метательный нож.

Вожа оставил на плавуне все огнестрельное оружие, которое могло подмокнуть в воде. Он не стал рисковать мальчишкой и оставил его на воде. Плавун стал хорошей отвлекающей приманкой…

С одним охотничьим и двумя метательными ножами, сбросив кожаную куртку и повязав голову косынкой, Вожа прямо из шалаша ушел под воду через прорубленное оконце.

Куда старшой делся, дальше Васек не видел. Он сразу же начал грести изо всех сил. Когда он посмотрел в щелочку, то увидел, что плавун остался на том же месте. Ветер оказался сильнее.

Васек бросил в воду тяжелое ружье и закрепил веревку. К его ужасу, ветер продолжал гнать плавун к берегу, у которого уже, едва прикрывшись камышом, изготовились к нападению хищные разбойники. Но саженей за десять медленное движение плавуна прекратилось. Якорь за что-то зацепился.

Один из разбойников, медленно прощупывая дно ногами, двинулся к плавуну, держа в руках ружье. Васек выстрелил в него. Шалаш наполнился пороховым дымом. Неожиданно Васек раскашлялся, так что из глаз потекли слезы.

Когда Васек протер глаза, то увидел на берегу Вожу.

– Поднимай якорь! – крикнул Вожа.

Звероловы решили возвращаться на тот берег, где оставили коней пешком, вокруг озера. Когда они выходили из камыша, Васек увидел в разных местах среди камыша поверженных врагов.

Более промышлять на этом озере Вожа расхотел.

– Хватит нам бобров. И редкий белый бобр у нас есть, и два королька. Еще беркута добудем – и на ярмарку. Без беркута мне на ярмарке не быть.

На походном стане звероловы привычно приготовили толокно, еще называемое болтушкой. В котелок с кипятком подсыпали поджаренную ячменную и чечевичную муку, добавили соли, и толокно готово. И еда, и питье. На огне жарили мясо птицы, в углях пекли рыбу. На сегодня у звероловов царский стол.

В уреме одного из притоков Иргиза Вожа подстрелил несколько белок, чтобы побаловать меньшего брата. Желудок белки нанизывался на сырой прут и поджаривался над огнем. Если белка питалась орехами, то желудок внутри и снаружи белый, а если грибами, то при разрезе черный. Получалась своего рода колбаса. Это кушание вместе с изыком почиталось наилучшим лакомством.

Впрочем, звероловы не упускали случая погрызть и дикорастущие съедобные травы и коренья. Не всегда сладкие, чаще горьковатые, но полезные. Вожа показывал Ваську дикую редьку, дикий лук-черемшу, по виду и вкусу более похожий на чеснок, который и в зиму собирали, хранили и квасили, медвежий корень, щавель, цветочки медуницы, как очищать стебель борщевника, дудник, у которого съедобны молодые листья и стебель. Показывал еще десятки полезных трав и кустраников. Стоит себе куст, несведущий мимо пройдет. А листья попробуешь и оторваться не можешь.

Вожа покажет, даст попробовать, а потом командует:

– Ищи такой же.

И не хочешь, запомнишь.

Скитания по лесам и долам не давали скучать. Промысел забирал все светлое время дня. Только в воскресенье возвращались звероловы в зимовье. В один из воскресных дней Васек удивил и развеселил набольшого. Из липовых дранок, рыбьей кожи иглой и ниткой Васек смастерил воздушного змея. Из старых разрезанных штанов изготовил и привязал хвост. Над девственным лесом взлетело рукотворное чудище, пугая птиц.

Ночами уже ощутимо холодало, когда Вожа сообщил, что пора ехать. На вопрос, когда же поедут ловить беркута, Вожа отмахнулся: «Погоди еще».

 

9

Помня о своем обещании, Вожа направился к селитьбе починков возле реки Самары.

Починки уже ждали проводника. Четыре телеги и рыдван превратили в тагарки. Из согнутых и связанных между собой прутьев образовали раму, которую покрыли лубом. Даже достаточные поселенцы предпочитали луб холсту, так как луб защищал не только от солнца и дождя, но и от стрелы надежнее укрывал. Хотя пуля пробивала тагарку насквозь, но человек за лубом не виден.

Тагарки оказались гружеными. Запрягли коней и тут же отправились в путь. Вожа предложил починкам заехать на Волгу, на рыбачью ватагу, где можно сбыть часть зерна и муки.

На пути к Волге предстояло обойти клинья лесов, преодолеть овраги и топкие низины. С собой везли запасные колеса и пару осей. В заводи за тагарками шли кони на продажу. И в пути могут сгодиться, а на ярмарке за них можно выручить немало железных изделий…

По дороге починки жаловались зверолову на то, что как только наливается зерно в колосе, так совсем одолевают несметные стаи прожорливых уток, куликов и гусей. Пришлось постоянно сторожить посевы с ружьями и боталами.

– Побьем утром птицу, а глядь, к полудню еще больше летит.

Неугомонный Васек передал своего заводного коня Воже, а сам скакал по окрестностям. На какое-то время он исчез из вида. Воже даже пришлось покинуть обоз и отправиться на поиски.

Вожа нашел Васька в буераке, спускающемся к реке Самаре. Васек собирал приглянувшиеся красивые незнакомые камушки. Мальчишка так призывно махал рукой, что Вожа решил спуститься в буерак. Обрыв крут, почти отвесен, и Вожа закрыл глаза упиравшемуся Тополю полой епанча и направил его вниз. Промышленный конь пошел во тьме, на ощупь перебирая ногами, и благополучно спустился на дно.

Среди камней, собранных мальчишкой, Вожа увидел кремни, какие использовали в кресалах для добывания огня и в кремневых ружьях. И еще тут целая горсть агатов.

– Это агаты, – оценил Вожа, покачивая на ладони красные и желтоватые камешки. – На леденцы заработал. Не забывай о законах Дикого поля.

– Потерял – молчи, нашел – тоже молчи, – вспомнил развеселившийся Васек.

Звероловы услышали выстрел и поспешили подняться из буерака.

До того дед Любим придержал коней:

– Тпр-р. Подождем Вожу.

Его тагарка несколько приотстала от обоза. В это время, как гром среди ясного неба, на запряженного в оглобли конька напал дикий жеребец, невесть откуда взявшийся. Это не тарпан, а жеребец одомашненной породы, но выросший в дикой степи.

Жеребец громко ржал, угрожающе набегал на тагарку. Затем он принялся кусать своих запряженных сородичей. Жители Дикого поля знали, что дикий конь и человека может укусить так, что клок мяса вырывает до кости.

Но не этого испугался дед Любим. Кони, напуганные степным жеребцом, понесли тагарку по ухабам, грозя разбить ее в пух и прах. Любим кричал, ругался, щелкал кнутом, но дикий жеребец точно и не замечал его.

Только после второго выстрела в воздух ретивый жеребец ушел в степь, в кусты горохового дерева. Кони успокоились. Дед Любим еще долго ругал вражину, а молодые тихо посмеивались в бороды, прятали улыбки, верно радуясь неожиданному развлечению.

Небольшой обоз в сопровождении нескольких верховых продвигался к Волге. Справа темнел лес. Слева раскинулась привольная степь. Осенняя степь желто-бурая и местами зеленая. Кое-где покрасневший подорожник, встречались зеленые кусты перекати-поля, синяя полынь и темно-желтая бугровая полынь. Кое-где еще слабо серебрится ковыль и стоит репейник. Луговые травы ножухли и только маленькими звездочками поглядывали желтые цветы. Этой осенью, на удивление, морозов не случалось до сего сентябрьского дня.

Одни птицы уже улетели на юг. Другие стаями проходили над обозом в небесной синеве. Иные грустно перекликались, прощались с родной землей, наводили в сердцах людей грусть. Скоро за ними уйдут на юг орлы, стервятники и другие хищные птицы.

Однако в округе еще полно водоплавающих птиц. Уток и гусей стало даже больше. Пролетная птица с севера любила передохнуть и пожировать на местных озерах и реках. Даже в трех-четырех верстах от Самарской крепости озера вдоль Волги сплошь покрыты пернатыми. Маршруты перелета птиц складывались тысячелетиями, и постройка крупной крепости не изменила их движения.

Несмотря на грусть увядающей природы, путники не унывали. Начало и середина сентября на Средней Волге, как правило, отличаются хорошей погодой. Потускневшее солнце вновь начинало пригревать по-летнему. Тепло, сухо, тихо.

Вдруг в обозе услышали за холмом резкие сухие звуки выстрелов.

– Стреляют? – спросил дед Любим.

Вожа развернул коня. С вершины небольшого холма он увидел стадо овец до тысячи голов. Чабаны гнали овец на ярмарку в Самару. Овцы на полуденном отстое мирно паслись, а круторогие бараны разыгрались. Бились не на шутку. Разойдутся и на всей скорости бросаются друг на друга. Сшибаются лбами. Мощные удары рогов и порождали звуки, похожие на выстрелы.

Чабаны приветствовали Вожу поднятием рук.

За день обоз починков обогнал еще две отары овец, двигавшихся неспешно, на ходу пощипывающих травку. Впереди бородатый козел поставленный в качестве вожака, сзади овцы, а за ними пастухи-чабаны с собаками. Козла ставили впереди, как животное, более смышленое по сравнению с овцами и баранами. Известно: куда одна овца, туда и все. Но пришлось увидеть и то, как чабан шел впереди стада и тащил на веревке козла, иногда останавливающегося и упирающегося.

Встретился и караван азиатских торговцев. Починки насторожились, заприметив чуждые одежды. Но Вожа жестом успокоил их. Воровские кочевники приходили налегке. В торговом караване вьючные верблюды и кони шли тяжело груженые. Чем ближе к Самаре, тем больше путников, движущихся на ярмарку.

В одном из приволжских урочищ Вожа позвал за собой Васька и ушел от обоза в сторону степи, версты на три к могучей ветле возле озера. Под ветлой звероловы нашли подросшего беркута-однолетка. Беркут привязан к дереву толстой витой веревкой. На беркута набросили сетку и, стараясь не помять перьев, засунули в мешок.

– Такие по восьми и по десяти рублей идут на ярмарке, – радовался Вожа. – Мы его еще подкормим.

– Как он тут очутился?

– Летом приметил запоздалую кладку в гнезде. Как беркутенок оперился, то я приехал и вынул его из гнезда и привязал под деревом так, чтобы веревку нельзя было переклевать. Больно молодой беркутенок оказался. Оставил молодого, чтобы старые беркуты выкормили.

Всю оставшуюся дорогу до Волги починки поглядывали на большой мешок с беркутом, покачивали головами, вспоминали, как матерый беркут похитил у них малого ребенка, как они с Вожей гнались за беркутом и вынимали ребенка из гнезда.

Починок Андриян Воейков посмотрел с сомнением:

– Сокола на руке держат, а такого подержи-ка. Тяжел.

– К седлу седушку для беркута приделывают, – рассказал Вожа. – В пути там сидит. На зверя или птицу его лучше с руки пускать. Вернее. Соколом птицу бить легче, чем стрелой. А зверя беркутом. Нет доброго ружья, зарядов мало – лови беркута.

 

10

Теплым днем обозники подъезжали к Волге. Почуяли ее издалека, версты за полторы, еще не видя. Прохладой и влагой веяло от великой реки. Но увидеть Волгу при солнце на сей раз не получилось. Небо затянуло серыми облаками. Стал накрапывать мелкий дождь. Осень напомнила о себе.

Проехали через желтеющий осенний лес и вышли к Волге. Река на глазах темнела, хмурилась. Но было еще тепло. Земля прогрета.

Ширина Волги в межень возле Самары саженей шестьсот-семьсот. Течение у Жигулей быстрое, но без волнения.

Ватага бурлаков на противоположном берегу тянула судно против течения. С левого берега оно казалось игрушечным, люди величиной с муравья.

По левому берегу ватага бурлаков также поднимала расшиву против течения бичевой. Но они еще на некотором удалении.

Оставив тагарки у кромки леса, звероловы и починки подались к реке через луг. Васек, несмотря на хмурое небо, сбросил с себя рубаху и сапоги и бултыхнулся в воду. Самые молодые и нетерпеливые из починков не смогли отказать себе в удовольствии искупаться в великой реке и последовали вслед за юным звероловом. Они шумно плескались и ныряли.

Дед Любим и остальные починки не замочив сапог зачерпывали ладонями свежую и приятную на вкус волжскую воду. Пили ее и умывались.

Вожа, сидя на коне, зоркими глазами прощупывал прибрежный лес, реку, речные острова, воду, небо. Напротив появился песчаный остров, которого год назад не было. Это не удивляло людей, знающих своенравную Волгу. Стоило затонуть здесь карче – дереву, смытому в паводок, или затонуть даже небольшой бударе или ладье, и они быстро заносились песком. Глядь, и уже видишь банку, косу или остров, а то и новый рукав у реки получился. Иногда Волга так даже русло меняла.

В нескольких верстах ниже по течению виделся большой остров, поросший лесом. Там находилась рыболовецкая ватага, куда обоз намеревался доставить часть товара.

По указанию Вожи починки повернули тагарки вниз по реке. Навстречу им шла ватага бурлаков. Около сорока загорелых до черноты мужиков бичевой тянули расшиву.

Бурлаки делали широкий шаг правой ногой и подтаскивали до ее уровня левую ногу. И снова вышагивали правой. Шаг широкий, размеренный и медленный. На левом берегу всегда так ходили.

Передний бурлак шел по бичевнику – бурлацкой тропе, остальных сволакивало к воде. Так и брели кособокой ватагой, навалясь грудью на лямки. Добровольная каторга. Тяжелее подземных работ. Солнце палит, дождь и ветер секут, осенью снег глаза слепит, но нельзя сбиться с размеренного шага. Судно подрядились доставить в срок.

Если сбились, раскачались, тяжело тащить. Приостановились – еще тяжелее стронуть вперед тяжеленное груженое судно. Кони не выдерживали такой работы. И верблюды от сырости болели копытами… Самым выносливым оказался человек, а труд его очень дешевый.

После дождя на лапти налипало по полпуда грязи. Не зря бурлаки говорили: «Дождь – мужику рожь, а бурлаку – вошь». Лаптей хватало на две-три недели. Лапти недороги, всего три липки надо ободрать, чтобы сплести одну пару лаптей. А походи-ка всю путину, с весны до середины осени. Вот и экономили многие, шли босиком, сбивая ноги на острых камнях. Шли по зыбучим топям и пескам, с бичевой переплывали ерики и притоки.

Правый нагорный берег для бурлаков безопаснее от нападения кочевой орды. Зато левый луговой, к степи выходящий, удобнее для бичевника. Весной же, когда талая вода поднималась до скал, правый берег и вовсе недоступен для подъема бичевой. Потому суда порой с бурлаками переплывали с берега на берег.

Все-таки гораздо чаще ходили удобным левым берегом. Для защиты на судне одно или несколько ружей, а то и маленькая, но громкоголосая пушчонка с ядрами. В случае малой угрозы бурлаки и сами отбивались от ордынцев, если шайка большая, то спасались вплавь до судна. На палубу забирались по спущенным канатам.

Встречные бурлаки протяжно пели, скрашивая тяжелую работу:

Ты взой-ди, солн-це крас-но-е, Солнце красное, солнце красное, солнце красное, Освети ты Волгу-матушку, Волгу-матушку, Волгу-матушку, Волгу-матушку, Обогрей нас, добрых молодцев, Добрых молодцев, добрых молодцев, добрых молодцев, Мы не сами-то идем, Мы не сами-то идем, нас нужда ведет, нужда горькая.

После песни-плача бурлаки грянули задорную, временами надрывную «Дубинушку»:

Бурлачки-ребятушки собрались, За веревочку взялись, взялись. Ой, дубинушка, ух-нем, ух-нем! Раззеленая сама пойдет, сама пойдет! И-дет, и-дет, бер-ри, пой-дет! И-дет, и-дет, сам пойдет!..

Много вариантов этой песни сложено бурлаками. Изначально пели ее, когда севшее на мель судно сталкивали на глубину. Весна ли, осень, холодна ли вода или ледяная, лезли бурлаки в воду, только голова из бурлящей воды торчит. Самого сносит, того и гляди понесет и в воронку затянет. Быстрое течение на Волге, а весной течение сволакивает человека, зашедшего по пояс. Ну и что ж, что вода крутит и бурлит, на то они и бурлаки. И само их звание пошло от этих бурливых вод. Слово «бурлак» встречается в южнорусских и украинских говорах. Да и сами волжские бурлаки, первейшие в России, считали это название здешним. От кличек пошло немало волжских фамилий: Бурла, Бурливый, Бурлак, Бурлаков.

Эти загрубевшие в работе люди создали и сохранили многие песни на мелодичном древнерусском языке. В прибрежных городах и селениях, в кабаках, где бывали и бурлаки, говорили всяко и разно. За соленой шуткой бурлаки в карман не лезли. Но в работе им помогали только старинные песни. Почему так?

Бурлаки тащили расшиву, красивейшее из волжских парусных судов. Дно у расшивы закругленное, корма сужена, отчего быстроходность велика. Нос приподнят вверх, а палуба к носу и корме расширяется свесами за борт. Мачта расшивы до пятнадцати саженей, составлена из пяти деревьев. На носу расшивы изображение сирены, похожее на русалок из народных сказок. Борта украшены резьбой и расписаны красочными узорами. При попутном ветре на расшиве поднимался огромный парус и даже при малом ветре совершались большие переходы.

Длина райны саженей двадцать. Концы ее уходили за борта расшивы. Когда парус поднимают, то нельзя не залюбоваться расшивой.

Неожиданно с расшивы громко ударила пушка. Хлопнуло ружье. В прогале прибрежного леса увидели троих киргиз-кайсаков. Заряды до них не достали, но испугали. Кочевники убрались. Большой угрозы на сей раз они не представили.

Но как часто бывает в Диком поле, вслед за одной угрозой обнаружилась другая. С верховьев Волги под парусами на попутном ветре и по течению быстро приближались три судна волжских разбойников. Впереди струг и ладья, немного сзади еще одна ладья. На струге рогожный парус, на передней ладье из рыбьих шкур, а на последней виделся парус, сшитый из лосиных шкур. На носу высокоподнятая, вырезанная из дерева конская голова.

Идя в атаку, повольники и казаки в старину покрывали конскую голову медвежьей или волчьей шкурой с оскаленной мордой. Как вызов и объявление намерений.

И сейчас две хищно оскаленных медвежьих пасти и одна волчья появились на трех приближающихся судах. Напряжение нарастало. Починки на всякий случай поворачивали тагарки к прогалу в прибрежном лесу. Попробуй достань там. И бурлаки не выглядели испуганными. На расшиве у них кроме котомки с простой одежонкой ничего нет. Впрочем, и доходов им такая встреча не сулила.

Лишь Вожа оставался спокоен и неподвижен. Он увидел в отдалении два судна с орлами на парусах. Сторожевые военные корабли. Во время ярмарки и в ее ожидании они часто бороздили воды вблизи Самары и других торговых городов.

На последней ладье тоже заметили военные суда, раздался сигнальный выстрел из пистолета:

– Орленые суда.

Струг и ладьи замедлили ход и стали разворачиваться к ближайшей протоке дельты реки Самары. Починки и бурлаки теперь могли их хорошо рассмотреть.

Вперед пошли быстрые ладьи или, как на старинный манер говорили, лодьи. Саженей пять длиной и полторы шириной. Повольники выдалбливали их из огромных деревьев теслами. Борта распаривали, разгибали и поднимали топорными досками во всю длину. Ладьи сплошной палубы не имели и отличались от челнов и будар размерами, поднятыми бортами, высоким носом с резной головой коня или быка, и только на редких носовая часть перекрыта палубой. Ближе к носу древо, а за ним на одной ладье шалаш от дождя и комаров, а на другой более изящный навес из луба. Управлялись ладьи двумя потесями в виде длинных шестов с лопатой. Одна на подставке на корме, другая около носа. Переднюю потесь казаки поставили только тогда, когда потребовалось быстро развернуть ладью.

С большим парусом плавали, когда ветер дул с кормы, а при встречном ветре в узком русле реки ходили на гребях. Развернув ладьи, воровские казаки паруса спустили. Райну сложили вдоль древа и вокруг древа смотали парус. Ладьи пошли на гребях-веслах.

Струг по сравнению с ладьями вдвое больше. Струг имел палубу в задней части, над которой небольшая труба от печи. Одно древо и огромный полог-парус. С помощью плетеных кожаных канатов райну с парусом опустили. Полог еще сматывали, а два десятка гребцов уже дружно принялись за работу. Строгали струги из досок; без единого железного гвоздя собирали. Потесь у струга крепилась сзади и приводилась в движение канатами и рулевым колесом.

Даже такое крупное судно повольники всегда быстро переволакивали из реки в реку. Устройство стругов напоминает устройство самых крупных из ушкуев. На протяжении многих лет на таких суднах укрывались от монгольской орды.

Зимой на волоках повольники возле своих обездвиженных ладей и стругов за неделю строили теплые зимовья. Но стоило весной реке распалиться, как вольные люди отправлялись в новое плавание. Если необходимо, то ладью строили в несколько дней. Работать с деревом в России всегда умели.

Казаки успели уйти в протоку дельты Самары. Сторожевые суда на незнакомое мелководье не пошли, встали на Волге напротив устья протоки.

Команда расшивы, бурлаки облегченно вздохнули. Бурлаки были рады неожиданной передышке, возможности беззлобно погутарить, подшутить. Они с любопытством разглядывали починков, с уважением посматривали на знаменитого зверолова, увешанного оружием, и его коня-красавца.

– Куда путь держите? – спросил шишка.

– В Самару, на ярмарку, хлебушко продать-обменять, – сказал дед Любим.

– К самарским водохлебам и горчичникам, – оценил шишка. – Ухо востро держите.

– А вы чьи же будете? – спросил Любим.

– Мы то? – шишка засмеялся. – Мы мерятники, симбирские. В бане и мерина запарим.

Бурлаки захохотали. Бурлаки из разных мест имели шуточные прозвища, в которых подмечены черты их краев. Астраханцы – чилимники, едят водяной орех чилим. Казанцы – казанские сироты, то есть лукавые попрошайки. Костромичи – тамоки, вместо слова «там» говорили «тамой». Пензенцы – толстоногие, де ноги у них слишком толстые. Самарские – горчичники, на огородах сеяли горчицу, торговали ею.

Много прозвищ. А всех бурлаков, особенно в тех пристанях, где их собиралось много, называли водохлебами. В поисках работы ходили бурлаки по берегу с ложкой, заткнутой за ленту на шляпе, – как знак предложения пойти внаем. Зубоскалы шутили: «Воды вокруг много, а почерпнуть нечего». Опять же чаевничать все бурлаки любили: работа каторжная до седьмого пота, а чайку попил – и полегчало.

Артельный староста купил у починков муки, крупы, лука, постного масла. А рыбы бурлаки и сами наловят: прямо с расшивы на уду.

После этого починки тут же отправились к рыболовецкой ватаге.

Вожа по-прежнему внимательно оглядывал окрестности. Васек и починки не столько на бичевник смотрели и конями правили, а глазели на могучую Волгу, на проходившую на ней жизнь.

Поперек Волги шла рыбацкая лодка. По течению вниз сплавлялся однорядный бревенчатый илот. На нем команда в три человека. Следом плыл большой грузовой плот. Бревна связаны в два ряда. На том плоту не только лес сплавляли, но груз и пассажиров везли. Управлялся плот двумя очень большими веслами. Одно впереди, другое сзади.

На одном конце плота очаг: на бревна насыпали песок и разводили костерок: уху сварить, чай согреть. В середине малого плота шалаш. На грузовом плоту целая изба-казенка построена, а вокруг тюки, сундуки, кони с повозками. На таких плотах многие из починков добирались до Самары и других пристаней, откуда отправлялись в глубь лесостепей.

Плоты обогнали две быстроходные барки. Отличные размером и оснасткой. Волжские плотники мастерили десятки видов судов, способных ходить и по морю, и по мелководью небольших притоков: насады, клади, коломенки, каюки, гусяны, бархоты, паузки, унжаки, косоушки, тихвинки, асламки, реюшки… В названих некоторых судов отражалось место их строительства, откуда пошел такой тип судна. Во многих местностях Поволжья строили на особину.

Но бывало, что и от названия судов прозывались новые земли, в которых они появлялись. На Самарской Луке, где Жигулевские и Сокольи горы запирали Волгу в узкий проход, по дну идет каменная гряда, на которой побилось и затонуло много судов. Пройти камень труднее и опаснее, чем ближайшие песчаные перекаты. Приходилось ветер пережидать, соседа пропускать. Чтобы осадку уменьшить, разгружались в небольшие гребные суда жиганы.

Длина жигана шесть-семь саженей, ширина пять аршин. Жиган – юркий и легкий в управлении дощаник. В северных говорах жиган обозначал мужика пройдоху, пролазу, да еще в острогах опытного, тертого острожника. На Волгу суда жиганы попали с Печоры и Камы. Промысел давний, охраняемый от чужаков-новичков. Старики говорили, что от него и пошло название Жегулевские, Жигулевские горы. Легендарные и живописные места. Могли ли починки не залюбоваться окружающим видом.

Вскоре обоз починков подъехал к тоне напротив острова с ватагой. На берегу временный рыбацкий стан: шалаш и вешала для просушки сетей. Сама ватага находилась на волжском острове. Рыболовы побаивались нападения кочевников и ниже Самары предпочитали ставить ватаги на островах.

Рыбаки, сами себя называвшие ловцами, поселились на Средней Волге раньше других русских промышленников. Не только кочевники степные, но даже жители лесов мордва и чуваши тогда еще рыбу не ловили даже для себя, рыбу не ели. Первые ватаги ловцов пришли с верховьев Волги, с Камы, с Оки. Аля них Волга оказалась кладом, полным живым серебром и золотом.

Сей момент ловцы занимались ловом рыбы неводом. Снастей, чтобы улавливать рыбу, придумано много: шашковая снасть, сак… невдалеке начато строительство учуга. Самой добычливой снастью, притом легко перевозимой и потому широко применяемой на промыслах, считали невод, которого делали несколько видов. Вот и теперь ловцы привязали один конец невода к дереву у кромки воды, а сами плыли в лодке-бударе. Один ловец гребет к середине реки, а другой постепенно опускает невод с поплавками и грузилами в воду. Описав полукруг, лодка возвратилась к берегу.

Вся артель ловцов, также называемая ватагой, из дюжины человек дожидалась на берегу.

Здесь же сложен недавний улов. Красная рыба отдельно. Черная рыба, некоторые сорта отдельно. Черную рыбу: судак, сом, щука, сазан, лещь, густера… попадавшуюся в сети оставляли больше ради шкур и некоторых других надобностей. Черная рыба не едовая. Тех, кто ел сомятину, насмешливо называли кутырниками, а чехонь – чехоньщиками.

То ли дело красная рыба. Каждую именовали с уважительной приставкой. Белуга – царь-рыба, осетр – генерал, севрюга – мамушка, стерлядь – егоза, их племянница. Почитали еще одну чисто волжскую рыбу – белорыбицу.

Весенняя икряная рыба в большей цене, однако и летом лов рыбы в меньших размерах продолжался.

Один из ловцов, желая похвастать, пошел к еще живой белуге, глыбой лежащей на берегу. Ловец сел на нее верхом, и его ноги не достали до земли.

– Пудов семьдесят будет рыбешка, – оценил дед Любим.

А Васек ничего другого не замечал, во все глаза смотрел на диковинное существо. Белуга открывала рот, жалостливо ревела голосом, как у маленького ребенка. И глаза ее блестели. И так мальчишке стало жалко плачущую рыбу, что и у него навернулись слезы.

Тем временем лодка со вторым концом огромного невода причалила к берегу. Ловцы начали притонивать невод. Рыбы поймали так много, что четырнадцать ловцов-молодцов с трудом вытягивли его. Починки с простодушием степных жителей поспешили им на помощь.

Наконец с ватаги пришел дощаник. Пойманную рыбу загрузили и повезли на остров. С рыбаками поехал дед Любим для переговоров. За ним увязался Васек, которому все интересно посмотреть.

Возле острова течение сильнее, берег крут, и потому ловцы предпочитали тоню на речном берегу.

Пока ловцы выгружали рыбу, а дед Любим вел переговоры о продаже сельских продуктов, Васек пошел по острову. Речной остров оказался относительно большим. Несколько коров паслись в лесу, домашние куры щипали траву. В земляной яме бегали уже подросшие лисята. Ловцы забирали весной в лисьих норах маленьких лисят, которых не составляло труда поймать, а затем выкармливали возле ватаги бросовой рыбой. Невдалеке садок – озерцо проточное, в которое опускали часть пойманной красной рыбы. Здесь рыбу держали до зимы, а зимой ее выловят из садка без особого труда и свежмороженной отправят по санному пути частью в Петербург, частью за границу.

Сама ватага выглядела как настоящая крепость. Вокруг главных строений острог с воротами и бойницами, с пушкой. Летом ватагу от кочевников вода защищала, зато для жигулевской вольницы раздолье, для хозяина беда. А зимой речные разбойники отдыхают, зато по льду жди кочевника.

В старые времена рыбаки осенью уходили в Россию. На Иргизе они и теперь могли только летом появляться. Но возле волжских крепостей ватаги строили основательно.

Первое дело на ватаге плот на сваях, похожий на причал. На плоту рыбу принимали, сортировали, разделывали специальными ножами. Из спин рыбы изготавливали балык; солили, сушили. Язык – особый деликатес. Из икряной рыбы извлекали первосортную черную икру. Из пузырей варили лучший клей, называемый «патриарший», который отправляли кулинарам всего мира, также и в столярном деле наилучший. Жир топили. Даже визигу – становую жилу вынимали, сушили. Из нее неповторимого вкуса пекли пироги. Из рыбьих шкур мешки шили и в них продукцию отправляли. Но все это после разделки рыбы на плоту.

Для приготовления икры отдельный плот. Эти строения перед острогом. Вне острога еще чан для дубления сетей, амбары с солью, для засолки рыбы, отдельные лари, выходы – ледники для хранения рыбы. Выходы-ледники снаружи похожи на большие погребицы с крышами, засыпанными землей и дерном, а внутри ящики среди гор льда, припасенного зимой. Еще рядом шалаши или лобазы, где вялилась, сушилась рыба; фонари – деревянные решетки для сушки визиги. На берегу и деревянная баня.

В остроге контора для приказчика, изба для ловцов, склад икряной, склад продовольственный и имущественный.

Васек покрутился по ватаге и острову да и вернулся на плот-причал.

Тут с тони подали сигнал. Невод зацепился за что-то на дне при очередном заходе. Срочно отправили ныряльщика-водолаза, молодого высокого парня. Лодочка с гребцом и водолазом покружила над притопленным неводом и встала. Водолаз скинул рубаху и нырнул в темную воду без камня, с одним ножом на поясе.

Водолаз не показывался на поверхности целую вечность. Наконец задыхающийся водолаз вынырнул:

– Глубоко. На уши давит. До дна саженей восемь-девять. И течение сильное. Вода вымыла из песка старую каршу. За нее невод зацепился.

– Отцепил ли невод?

– Освободил. Может снова зацепиться. Давай веревку, вытаскивать каршу будем. И на всякий случай бурав подавай. Там ничего не видно. Если ствол не откопаю, то бурав вкручу. За него веревку зацепим.

Водолаз снова ушел под воду. Наблюдавший за ним Вожа покачал головой. Он с уважением относился ко всему, чего не умел сам.

Один из ловцов на берегу сказал:

– Помоложе был – тоже нырял. Пока со мной случай не приключился. Однажды нырнул. Неглубоко. Буров в каршу вкручиваю… Вдруг чую в спину толчок. Оборачиваюсь. В темной воде стоит черный человек и руки к моей глотке тянет. Так и обмер. Что за нечисть. Потом ныряли, вытащили его. Знать разбойники живьем утопили. Камень к ногам – и в воду. С тех пор все. Хоть и платят щедро, но больше нырять не соглашался.

Водолаз вынырнул. Гребец подхватил его и веревку; набросил на водолаза шубу для согрева. Хоть летом нырять не то что зимой, когда приходилось учуг чинить, засыпать прорытые рыбой подкопы под городьбой… но водолазам всегда уважение. Водолазов всегда старались беречь, по возможности. На Волге много хороших пловцов, да немногие соглашались идти в водолазы. Подводная работа на большой глубине, при сильном течении почти в полной темноте распутать сеть и самому не запутаться в ней, на это не каждый способен. Да и были ли еще где такие водолазы?

Скоро карчу вытащат на берег. Но Васек этого уже не увидит. Дед Любим позвал его к лодке. Починки оставили на берегу несколько мешков провизии и тронулись дальше.

 

11

Обоз починков обогнул топкую дельту реки Самары. Ехали степью и лесом, переплавлялись через ручьи и старицы. Верховые звероловы впереди, тагарки сзади. Вожа на ходу продолжал наставлять Васька звероловскому и следопытскому делу, без коих нет хорошего проводника-вожи.

– Бурелом видишь? Откуда ветер шел? Так. А когда был бурелом?

– Прошлой осенью.

– Так. Где сейчас север?

Васек повернулся спиной к солнцу, не слезая с коня, и показал рукой:

– Там.

– Где Самара? Правильно. Здесь чья лежка была? Васек посмотрел на примятую траву и сразу определил:

– Лоси отдыхали.

На опушке леса Вожа показал на свежую зарубку на стволе дерева. В глухой тайге такие затеей топором звероловы оставляли по ходу движения, чтобы не заплутать на обратном пути. Но на опушке затесь не нужна.

Васек нашелся:

– Дупло в верху. Пчелы вьются. Бортник нашел. Отметил, что у борти есть хозяин. Забрать ничего не успел, уехал.

– Это почему знаешь, что мед не забрал? – заинтересовался один из починков.

– Ствол выше не тронут, – ответил Васек.

Выехали на не топтанную никем луговину. Спустя время, сошлись с едва приметным следом верхового путника.

– Рассмотри след, – сказал Вожа.

Не проехали и версты, как к обозу подскакал отряд из сыщиков, драгун и нескольких человек в крестьянской одежде, похожих на ландмилиционеров.

– Люди добрые, не видали ли отставшего заблудившегося солдата? Как бы в полон его не захватили.

– Высокого, который трубку курил? – спросил Васек. – На чалом вьючном русском коне, который прихрамывал? Нет, не видел. Но знаю, куда он поехал.

– Он смеется над нами, – рассердился усатый драгун.

– Врешь, мальчишка, – сказал другой драгун. – Как же ты его не видел, если все рассказываешь? Зачем врешь?

– Нисколечки не вру, – оправдывался Васек. – След видел. Глубокий. Значит, конь вьючный и седок на нем высокий, тяжелый. Сапогов следы видел на привале. Большие. Высокому человеку принадлежат. Пепел от трубки видел. Солдат курил. Конь русский – кованый. Один след мельче. Прихрамывал конь.

– А как определил, что чалый?

– На привале конь о дерево терся. Пучок чалых волос видел. Вон туда солдат поехал.

Довольный Вожа махнул рукой, и обоз тронулся вперед. Вскоре переправились через реку Самару и оказались на нагорной стороне. К городу-крепости двигались и другие путники.

Перед Самарой степь, вправо от крепости лес, влево река. Башни деревянной крепости видны издалека. Перед крепостью большая слобода из небольших одноэтажных избушек в два окна да еще с волоковыми оконцами. Домишки аккуратно выбелены известью.

Картина – залюбуешься. Под ногами пыльный, выбитый тысячами копыт скотопрогонный тракт. А оторви глаза от земли и увидишь зеленый луг и огороды, белые избы-хаты, за ними почерневшую крепость с башнями и в вышине купола церквей и монастырей с золочеными крестами.

Слева, ближе к реке, ярмарка скота. Справа в степи сотни столбов, вкопанных в землю для коновязи, ярмарка конская. В слободе и рядом ярмарка ремесленных товаров. Часть площадок уже занята, другая еще пустовала, но народ все прибывал и прибывал.

Перед въездом на ярмарку Вожа, подобно другим звероловам, одел себе на шею несколько связок меховых шкурок, иногда называемых сороками. В одной связке желательно иметь сорок одинаковых шкурок: норки, белки, хохули, горностая… Шкуры более крупных зверей везли врозь или небольшими связками. На седло зверолов положил шкуру рыси и черного волка.

Было в том не только щегольство, желание удивить народ, привлечь внимание торговцев, но и ритуал приветствия собратьев по промыслу. Вожу узнавали, и он улыбался и махал другим звероловам. Прибытие на ярмарку – радостный час.

Почти полтора столетия Самара существовала в качестве военной крепости и таможни. Но за последние десятилетия с притоком переселенцев из центральных районов Руси началось быстрое развитие промыслов, ремесел, торговли.

Ежегодно в Самаре проводилось три ярмарки: Соборная с третьей недели Великого поста, еще называемая «зимней», длившаяся пятнадцать дней, также была Казанская ярмарка с 8 июля, еще звавшаяся летней ярмаркой и длившаяся двенадцать дней, и самая шумная осенняя – Воздвиженская ярмарка, с четырнадцатого сентября по двадцать восьмое сентября.

Осень – традиционное время для торговли и отдыха. Летом урожай убирают, в холода из-за глубоких снегов даже за сотню верст не всяк поедет. Зато осенью на ярмарку приезжали все переселенцы, мирные кочевники пригоняли стада скота, приходили караваны из Серединной Азии. Сюда съезжались купцы из Петербурга, Москвы и других далеких городов.

Многие починки и табунщики на ярмарке ночевали в своих тагарках, под тагарками, у костров. Но достаточные звероловы, большую часть жизни проводившие под звездным небом, во время ярмарки предпочитали разгуляться на широкую ногу и останавливались на постоялых дворах.

Вожа отмахнулся от торговых агентов, приказчиков, зазывал, приглашавших остановиться на ночлег в одной из изб в слободе. Он проехал в город.

На месте нынешнего города-крепости задолго до 1586 года существовало поселение русских рыбаков-ловцов. Еще раньше в здешних дубравах, в пещерах, в крутобоких буераках проживали монахи пустынники. И по сей день живут только выше крепости, вверх по течению Волги, за урочищем Вислый Камень. Надо быть большим бессребренником и подвижником, чтобы провести всю жизнь в посту, в молитве в сырой и холодной пещере или даже избе в уединении в глухом лесу.

В четырнадцатом веке по Волге проезжал глава Русской Православной церкви митрополит Алексий, после смерти причисленный к лику святых. Он посетил монаха пустынника, оглядел намоленное место и величественные окрестности. Алексий предрек, что на оном месте будет город, в котором просияет благочестие и который никакому разорению подвержен быть не может.

Монахи и священники сохранили предсказание. Сохранили и слова пустынника, которые он сказал митрополиту Алексию и сопровождающим его о реке, впадающей в Волгу: сам именовал ея Самарою и другого звания не ведаю.

Ловцы весной приходили в долгополой одежде, называемой самара. Может, потому и нарек монах реку Самарой.

От реки и пошло название крепости-города.

Город и впрямь появился на указанном месте. Гарнизон его отбил несколько штурмов многочисленных кочевников. И без желания жителей города никто чужой в него с мечом не въезжал.

В слободе перед крепостью полторы тысячи одноэтажных домов, да еще были и за крепостной стеной. Жителям пустошей Дикого поля город представал многолюдным, ярким и огромным. Да и другого города в ближней округе не имелось. А уж во времена многоцветных и шумных ярмарок Самара превосходила пестротой и весельем и многие столицы.

Проехав слободу, улицы которой превратились в торговые ряды, Вожа и Васек подъехали к крепостной стене.

Оборонительная система города создана многослойной. Начиналась она с далекого пригорода Алексеевска. Ближе, перед крепостью, ряд рогаток. Сама крепость построена в виде ромба с бастионами по углам. От крепости-замка крепостные стены имели продолжение, как два крыла, на юг и на север шел палисад. На севере еще и тарасы с глухими непроезжими башнями. Все, что было за этой стеной, и называлось городом. Город имел форму треугольника. Стрелка рек Волга и Самара и крепостная стена длиной в шестьсот пятьдесят саженей вместе с укреплениями на дальних подступах надежно защищали город от неожиданных набегов воровских кочевников.

Но и в самом городе многие дворы выглядели крепостями, с одними проезжими воротами. Монастыри, мужской и женский, имели заборы, мало отличавшиеся от крепости. А внутри замка стояла самая большая восьмиугольная башня-раскат, еще одна крепость в крепости. Пушки с раскатной башни бьют через крепостную стену и поражают неприятеля на дальних подступах.

Перед крепостью широкий ров, через который всадники переехали по деревянному подъемному мосту. Над въездными воротами проезжая башня с пушками. В бревенчатой башне бойницы в несколько ярусов, ящики с песком для костров, над которыми котлы со смолой и кипятком, запас камней.

Город поразил Васька более, чем слобода из выбеленных перед Пасхой домов, и более, чем грозная крепость. Сравнительно скромный декор зданий и улиц военного городка казался жителям поля сказочно красивым, не дома, а дворцы. Система застройки строгая, но по-своему гармоничная. Над лучшими зданиями работали одухотворенные зодчие. Простой человек чувствовал эту красоту.

Даже деревянные дома в городе в большинстве двухэтажные, с большими окнами. Другие имели первый этаж каменный, а второй деревянный, украшенный затейливой резьбой. Тут же и двухэтажные каменные дома, в одном из которых городское правление, суд, казначейство. Но выше всех церкви с колокольнями.

Вожа, а следом и Васек зашли в Спасо-Преображенскую церковь. Служитель вначале с неудовольствием посмотрел на увешанных оружием людей, вошедших в церковь. Но взгляд служителя потеплел, когда звероловы пожертвовали церкви несколько мехов. Вожа поставил одну свечу за здравие добрых людей, другую за упокой умерших близких. Со спокойным, даже отрешенным лицом стоял он в церкви, что-то вспоминая, а потом пошел к выходу. Так повторялось осенью каждый год.

На постоялом дворе Вожа снял комнату, оставил часть пожитков и поехал по городу к Волге. Со стороны Волги город открыт, крепостных стен, какие имелись в давние времена, уже не имелось. Если первые улицы города шли вдоль берега Волги и стояли на песке, то выше город стоял на черноземе и глине. К Волге шли переулки, называемые взвозами или спусками.

Между замком и Волгой велось строительство казенных административных зданий, начатое несколько лет назад тайным советником Федором Васильевичем Наумовым. Наумов прежде живал в Самаре и отсюда руководил грандиозным строительством Ново-Закамской укрепленной линии, протянувшейся от Волги до Урала, и командовал войсками, охранявшими линию. Иные из каменных домов уже построены, другие еще только закладывались.

– Провиантские склады, – показал Вожа на длинное одноэтажное здание. – Воеводская канцелярия и воеводский дом. Кузница. Казармы для солдат. Вот там тюрьма. Соляной магазин. Таможня.

При слове таможня Вожа приостановил рассказ, внимательно вглядываясь в небольшое каменное одноэтажное здание. На взгляд жителей поля самое серьезное учреждение. Таможня в Самаре появилась вместе с увеличением яицкой рыбной промышленности около 1639 года. Тогда введена пошлина на товар, привозимый в Самару. Но потом пошлину отменили и почти сто лет не взимали. Поощряли промыслы и торговлю в этих беспкойных малолюдных местах. Но в 1730 году в Самаре снова введен сбор на привозимые с Яика рыбные продукты в размере одной десятой доли. Пошлину брали и с мехов, продаваемых в городе. На мех каждого зверя устанавливалась одна цена, с которой взималась пошлина. Впрочем, добротный мех шел в полтора, два и более раз дороже, нежели установленная к налогообложению цена. Таможня «не раздевала» промышленника, но и они еще не научились обманывать ее.

– Питейные выходы, – показал Вожа на ряд двухэтажных зданий. На первом этаже широкие своды и лестницы, ведущие в подвальные и полуподвальные залы, где торговали вином. Дверь не дверь, а целые ворота прикрывали выход. В дни ярмарки ворота открыли настежь. – Нам дальше, – сказал Вожа, не обращая внимания на уличного зазывалу. – Едем на бурлацкий базар.

По пути звероловы зашли в казенные магазины, но покупать ничего не стали. Их путь лежал на самый берег Волги. Помимо очередных ярмарок и постоянной торговли лесом в городе имелось два базара, верхний и нижний – Бурлацкий. Самое старейшее в городе торжище – Бурлацкий базар. Оно отличалось и от степной ярмарки, и от городского базара, и от магазинов и является истинно волжским торжищем. Прямо на пристани лавчонки и навесы с товарами, а у причала суда, на время превращенные в плавучие лавки.

Бурлацкий базар встретил звероловов шумом, гамом, выкриками торговцев, хаотичным движением покупателей, толкотней людей, больше смотревших на товары, чем себе под ноги. Вот торговец божится и расхваливает сапоги. В стороне бранятся подвыпившие бурлаки. Чуть дальше приказчик нанимает мужиков для работы на скотобойне. Здесь происходит наемка прибывшего народа на работы в степь и перемена бурлацких ватаг. Тут же рыбаки с серебристым товаром, а несколько выше по реке на лесной пристани плоты с дровяным лесом.

Рядом судно грузится. Крючники по шатаюшимся сходням поднимались на палубу с мешками и кулями с зерном и мукой, с бочками с рыбой и икрой, огромными тюками. Некоторые крючники поднимались, держа на плечах сразу два-три мешка. Груз удерживался на спине с помощью нехитного приспособления – баланки. Лямки на плечах, на спине полоса кожи с зубцом для упора груза, вот и вся баланка.

Других дорог, кроме водных, речных, в России почти не было. Главная дорога – Волга, и огромное количество грузов перегружается силами крючников. Этих работников прозвали так за крюк на баланке и крюк с веревкой в руках, которым цепляли тяжелые мешки. Крючников много, да и кто на Волге не подбрабатывал таким промыслом. Обычная работа.

Однако когда на причале появлялся кто-то из особо могучих крючников, прозванных в народе амбалами, всякая работа в округе ненадолго замирала. Все с любопытством и восхищением наблюдали за богатырской работой. Если груз громоздок и в одиночку его не поднять, а впятером тащить – кособочиться неудобно, уронить можно, вот тогда и звали амбалов. Как без них затащить сорокаведерную бочку или огромный ящик с рыбой. Тяжести амбалы таскали с помощью приспособления, звавшегося амбалка, – на плечах кожа с подушечкой и лямка на лоб, чтобы подушечка не падала.

Чудо-детинушка, уродившийся на удивление всему честному народу, шел в тишине с огромным тюком или бочкой, ящиком, нависавшим над сходней, над водой. Только он поднялся – и базар загудел, как прежде.

Над всем этим человеческим муравейником витал запах печеного хлеба, рыбы, сосновой смолы, дегтя и пота. В отличие от ярмарки Бурлацкий базар – трудовое торжище.

– Экое сборище, – Вожа надвинул на лоб шляпу и спешился. Дальше ехать без риска задавить кого-нибудь нельзя. Звероловы привязали коней у столба и пошли вдоль рядов.

На базаре торговали посудой, солью, простой обувью и одеждой, железными изделиями, включая рабочие инструменты, дегтем и смолой, рыбой, съестным и разной мелочовкой. Вожа спрашивал что почем, выясняя, каковы изменения в ценах за прошедший год.

Скоро он устал от мельтешения народа и поднялся по сходне на судно-лавку. Здесь он нашел оружейные припасы и долго их рассматривал. Денег у него еще не было, но торговцы выразили желание принять оплату и мехом.

Вожа решил вернуться на постоялый двор и не спешить с покупками. Спускаясь по сходне, он столкнулся с подвыпившим бурлаком. Здоровенный парняга качнулся, задел зверолова плечом и, отчего-то оскорбившись, взмахнул тяжелым кулаком. Однако Вожа чуть отшатнулся одним корпусом и сделал неуловимое движение рукой. Бурлак скрючился и упал в воду.

– Зарезал! Зарезал! – раздался крик на берегу. Кто-то показывал пальцем на зверолова с большим ножом в чехле у пояса. Народ замер. Только крючники, не останавливаясь, азартно таскали мешки.

Бурлак, оказавшись в воде, протрезвел, спотыкаясь, брел к берегу. Напряжение в толпе спало. В отличие от пустошей Дикого поля его некоронованная столица Самара жила по законам военной администрации и обнажать оружие здесь не допускалось.

– Какого бойца срезал, – дедок в верблюжьем армяке восторженно зацокал языком.

– Разве это боец? – удивился Вожа.

Звероловы поспешили прочь. Но у самой коновязи кто-то дотронулся до плеча известного проводника.

– Здравствуй, Вожа.

– Капитан, – узнал зверолов.

– Я поджидал тебя. Подготовка к экспедиции в Дикое поле началась. Весной рассчитываю на твою помощь. Капитан заметил согласный кивок Вожи и увлек его к другому причалу. – Небольшая часть экспедиции во главе со мной пойдет верхами на юг, а большая часть отправится по реке Самаре до Яика и устья реки Ори. Мы проведем исследование и описание края. А главные силы начнут ставить крепости по реке Самаре, сооружать новую укрепленную линию. Для них мы покупаем легкие суда. Они повезут провиант, оружие, включая небольшие пушки, инструмент, строительные материалы, кузнечные принадлежности… Твой совет и мое мнение в Петербурге учли.

– Груженые лодки могут пройти в верховья Самары только весной и в начале лета, в полую воду, – напомнил Вожа.

– Я помню. Потому и готовимся загодя. Не откажись посмотреть суда, которые нам предлагают купить.

На причале Вожа не спеша шел вдоль разноцветных и разномастных посудин, причаленных одна к другой, а также вытащенных на берег. Некоторые из них продавались.

– Килевые лодки по мелководью не ходят, – Вожа проходил мимо некоторых судов не останавливаясь. – Парусники с большими мачтами тоже не нужны. Во многих местах Самара извилиста, узка, течет среди леса, и попутного ветра ждать долго. Придется идти на гребях.

– С мачтой совсем не брать? – спросил капитан.

– Только если с малой, как на рыбацких бударах и плоскодонках. Каждую лодку до покупки обязательно проверить на легкость хода, устойчивость, добротность. Всегда осматривайте днище. Не гнилые ли доски, нет ли дыр, заделанных варом и паклей. И верхнюю часть лучше испытать на течь; для того лодку загружают. Весной еще раз проверить.

– Может быть, лодки весной купить?

– Можно. Только весной они дороже. И нужное число собрать труднее. Весной ловцы за икряной рыбой пойдут. Специально заказывать еще дороже. Сейчас купить надежнее. Только перед отправкой распорядитесь лодки просмолить. Без этого они будут намокать и станут тяжелыми. Лучшая смола березовая. Перед употреблением смола варится на слабеньком огоньке половину суток до такой густоты, когда, остынув, не липнет к рукам и не ломается.

– Что с ней делать?

Вожа с укоризной посморел на капитана, как на малого ребенка, решившегося на слишком рискованное для него предприятие, но пояснение дал: – Горячую смолу наливают на днище лодок и растирают тряпкой, намотанной на конец палки.

– Спасибо, – Долматов горячо пожал руку зверолову. Представитель академической науки, специалист по горному делу, он был далек от ремесла военного и мореходного.

– Ладно, капитан, – сказал Вожа, – сегодня я новые цены на меха выведаю. А завтра утром пойду на скотскую и конную ярмарку. Приглашаю туда. Человеку, собирающемуся в Дикое поле, там будет на что посмотреть. Да и табунщики верно уже ждут нас.

 

12

На окраине Бурлацкого базара Васек увидел клетки с птицами и зверями. Разные птицы и звери содержались раздельно. Дрофы отдельно, куропатки отдельно, фазаны отдельно. В других клетках дикие козы и сайгаки. В самой большой клетке свирепого вида кабан весом пудов под двадцать, с огромными клыками и шошки – молодые летние кабанчики. В отдельной клетке могучий беркут.

– Садок, – пояснил Вожа для Васька. – Ко двору царскому зверей отправляют.

Садок со зверями и птицами в ожидании особого судна представлял своего рода зоопарк для приезжающих водой переселенцев. Происходило первое знакомство с дикими обитателями Дикого поля.

– Вожа! – окликнул зверолова пузатый мужик в черной поддевке. – Рад тебя видеть. Не привез ли беркута?

– Поймал. Поймал. А тебе зачем ловчая птица? Ты ко столу поставляешь живую дичь.

Для охотничьих забав царского двора охотники ловили на Печоре соколов и кречетов. С их помощью коронованные особы и приближенные забавлялись – били уток и гусей. С Печоры соколов в столицу везти ближе и привычнее, чем с Дикого поля. Вместе с живыми соколами везут большое количество домашних кур. В местах, где нет мостов, конная дорога длинна, и кур брали впрок. Потому охотничью птицу из Самары не возили, но, видно, слава о беркуте, лучшем охотнике из птиц, дошла и до царского двора.

– Указано доставить беркута. Для охоты. Одного беркута купили. Да вдруг сдохнет по дороге. Давай своего… В цене не обижу.

Подошел Васек, побывавший у клеток.

– Поди посмотри рыбный садок, – показал Вожа на деревянный сруб, похожий на избу без крыши; сруб опущен в Волгу.

Васек не заставил себя ждать. В деревянном срубе в проточной воде неспешно плавали осетры и стерлядь. По первому же заказу нужное количество рыбы поставлялось на постоялые дворы, частным домовладельцам, любому желающему. По требованию рыба могла быть приготовлена к употреблению прямо по берегу. И здесь вокруг садка с диковинной рыбой крутилось несколько мальчишек, детей первопоселенцев и торговцев из России. Впрочем, и на самого Васька, одетого в кожаную куртку и сапоги, подпоясанного катауром с длинным охотничьим ножом, пороховницей и пистолетом, они поглядывали с изумлением.

Поднявшись в город, звероловы решили зайти в питейный выход, по существу обычный кабак, Уж очень заразительно кричал на улице мальчишка – зазывала:

– Морс! Морс! Зелено винцо! Морс! Закуски разные!

Звероловы спустились в питейный зал. Это было полуподвальное помещение с неожиданно высоким потолком, в две с половиной сажени. Достаточно просторное, два десятка крупных столов умещались. С двух сторон в длину стола широкие лавки на четырех ножках. Свет в питейный выход проникал через открытую дверь и небольшие окошки, едва поднимавшиеся над землей. На темной глухой стене горели два жирника, какие можно встретить в зимовье в самом глухом лесу.

В зале сидели только мужчины: бородатые казаки, бритые усатые солдаты, починки, бурлаки и рыбаки в ветровках, звероловы в замшевых куртках, городские обыватели, иные из которых носили платье, отдаленно напоминающе барское. Посетители приглушенно разговаривали. Пили, что душа пожелает: крепкий чай из самоваров, прохладный морс, кумыс, легкое вино… Кроме казаков и звероловов, все без оружия, включая солдат.

Народ предавался умственным развлечениям. В углу юный проворный паренек разложил пустые стеклянные бутылки, одни порознь, другие составлены одна к одной в ряды. Паренек ударял и проводил по рядам бутылок деревянными палочками и извлекал на свет звонкие веселые наигрыши. Поветрие играть на пустых бутылках появилось недавно, звуки новы для слуха, и жители Поля с любопытством и удовольствием наблюдали за игрой умельца; иногда подбадривали его одобрительными возгласами. Некоторые развлекались музыкой, притом еще и увлеченно играли на тавлеях.

Старинная русская игра на тавлее пришла на Волгу вместе с поморами. Сражениями на игровой доске в шашки развлекались на пустынных берегах и двести, и триста лет до того… Не редкость, когда люди, не знавшие грамоты, оказывались способны просчитывать игру в шашки и шахматы на несколько ходов вперед.

– Морса, пирогов и тавлею, – заказал Вожа, садясь за свободный стол.

– Есть ли у вас рублики, копеечки, – вопросительно улыбнулся служитель заведения.

Вожа было полез в карман за монетой, найденной у лисьей норы, но Васек опередил его и высыпал на стол свою добычу: – Вот. Возьмете?

– Краснопестрые агаты, – кабатчик оглянулся. – Возьмем. Где такие валяются?

– Потерял – молчи, нашел – тоже молчи, – вспомнил Васек закон, которому его наставлял Вожа.

Кабатчик сгреб камушки в ладонь, поклонился и ушел.

– Весишь, как заяц, а ходишь, как медведь, – сказал Вожа. – Чем любопытство разжигать, лучше бы отправил его на самую дальнюю речку.

Через минуту перед звероловами появились пироги сдобные, пироги с морковью и яйцами, две больших кружки морса и тавлея. Подкрепившись, Вожа. и Васек разложили тавлею и начали сражаться в шашки.

Азартные звероловы так увлеклись игрой, что просидели несколько часов, заказав съестного еще дважды. Расплачиваясь, Вожа протянул кабатчику старинную золотую монету.

Кабатчик поблагодарил:

– За такую плату вы можете отобедать у нас еще раз бесплатно. Хоть завтра или в любой день во время ярмарки.

Кабатчик отошел к столу в углу зала и положил монету перед двумя мужиками, неприметно наблюдавшими за происходящим в зале. Один из них – местный разбойник– горчичник по кличке Заплатка, а другой – известный зверолов Острога, промышлявший, помимо звероловства, всем, что подвернется.

– Видать, Вожа клад нашел, – сообщил кабатчик. – Ты посмотри, посмотри, какая монета. Таких и не видывал. И агатами сыпал, как песком… Меха еще не продал, а золотом расплачивается. Пощупать бы его.

– Смотри, Григор, – тихо сказал Заплатка, – будь осторожен. Эти степные орлы простоковатые, но мстительные. Бедным зверюшкам животы вспарывают, как сладкую вишону глотают. Решат, кого выследить, и в остроге не спрячешься.

– Доброму вору все в пору, – махнул рукой кабатчик. – Вы мне его только подпоите хорошенько. Он и не узнает ничего.

– Положись на нас, Григор, – сказал Острога. – Приготовлю такой настой из мухомора, что и бык скопытится. Подмешаешь его. Только не торопись. У звероловов чутье лучше собачьего.

Острога еще хотел что-то сказать, но в это время на его стол, раскинув руки, упал бородач в парусиновой ветровке. Два игрока в тавлею разодрались не на шутку. Один смахнул рукой с доски все фигуры, другой схватил его за грудки…

В питейном выходе все словно дожидались такого момента. Куда-то подевался игрок на пустых бутылках, отставлены в сторону тавлеи и закуски. Началась новая игра, называемая словом драка.

Бурлака со стола приподняли и грубо толкнули. Он ответил ударом. И началось. Побоище побежало по залу, словно огонь по тополиному пуху. И вот уже всюду машут кулаками, подсекают ноги, опрокидывают столы и лавки.

Все драчуны прошли в детстве и юности суровую школу русского кулачного боя, на какой во всех деревнях собираются и мальцы, и заматерелые бородачи. Но в отличие от немногочисленных, но строгих правил кулачного боя, в кабацкой драке правил не придерживались, и в кулаке запросто могла оказаться гирька для тяжести, здесь не считалось позорным ударить в спину и случалось, кусались.

Единственно, за чем следила подвыпившая братия, чтобы не обнажалось оружие. Пьяная драка здесь не считалась преступлением, но применение оружия каралось и самим сообществом, и законной властью. Кабатчики пытались предотвратить побоище в самом начале, чтобы избежать потерь, но если это не удавалось, то скрывались в подсобном помещении. Они знали, что завтра эти же посетители, с остервенением лупившие друг друга, придут сюда же, будут живо обсуждать лихую потасовку за кружкой винца или кислого меда и возьмут выпивки вдвое больше.

С началом массовой драки Вожа схватил Ваську за руку и повел на выход. По дороге ему дважды пришлось отразить нападение. Двигался он необычно. Отклоняясь от нападавшего, делал шаг в сторону с разворотом стопы передней левой ноги, а правая накатывалась на противника вместе со всем корпусом. Бил он в голову основанием ладони, а в корпус кулаком. После его ударов бузотеры долго не вставали.

Уже поднимаясь по лестнице наверх, рядом с Вожей разбилась о стену бутылка зеленого стекла. Вожа оглянулся и быстрым взглядом окинул мечущийся зал. Его взгляд зацепился за прищуренные смеющиеся глаза Остроги. Он дернулся назад, но уже Васек увлек его наверх.

 

13

Утром, на рассвете, Вожа встретился у канцелярии с капитаном и одним из его помощников. Вместе они направились на конскую ярмарку, что за пределами крепости. По дороге они завернули на скотскую ярмарку.

Скотская ярмарка располагалась на берегу реки Самары между крепостной стеной и отдаленным в степь рядом рогаток. Обилие пригнанного скота впечатляло.

Самарские слобожане и купцы занимались рыбной ловлей, извозом, огородничеством, но больше всего скотоводством. В маленьких белых домишках проживало много табунщиков и чабанов. Осенью они пригоняли свой скот на ярмарку. Некоторые из них отваживались покупать-выменивать весной скот у кочевников и у яицких казаков и все лето перегоняли его через степь. По дороге молодняк рос, набирал вес. К осени отары, стада и табуны добирались до Самарской крепости. Весной все повторялось сызнова.

Но вот уже несколько лет первопоселенцы все активнее осваивали долы Дикого поля и уже их скот преобладал на ярмарке. Чаще появлялись и кочевники. Опытный глаз различал племена не только по внешности и характеру, но прежде всего по одежде.

Калмыки носили шапки с четырехугольной тульей, длинный халат, штаны и сапоги с длинным голенищем на высоких каблуках.

Башкир узнавали по рубахам с откидным верхом, по халатам преимущественно зеленого цвета. У них сапоги с коротким голенищем и низкие войлочные шляпы с загнутыми вверх полями, а зимние шапки их вообще не спутать с другими. Каракалпаков примечали по черным шляпам. Киргиз-кайсаки даже летом любили надевать меховые шапки из корсака, а в походе носили широченные штаны.

И порода скота из разных местностей отличались основательно. Российский крупный рогатый скот славился ростом и хорошим удоем молока. Киргиз-кайсацкий скот ростом ниже, туловище продолговатое, шерстью темно-серый, тигристый и редко рыжебурый; молока давал мало, зато вес быков по тридцать пудов, коров – около двадцати.

Овцы у кочевников курдючные. Вместо хвоста курдюки, в которых тридцать-сорок фунтов чистого жира. Зато шерсть у них плохая, редкая, жесткая, хуже, чем у русских овец. Курдючные овцы ценятся за качество жира, из которого получаются отличные свечи.

Для забавы самарских купцов кочевники привозили предков домашних коров и овец. Дикую овцу они звали аркал, а дикую степную корову сарлык. Вот и теперь досужий люд разглядывал приведенных на аркане чудных животных с необычно длинным телом и очень коротким хвостом.

Покупали скот не только на скотобойни, но и первопоселенцы для хозяйства, на племя. Было из чего выбирать. Разномастные коровы и откормленные бугаи. Под ногами у них жались овцы. К уже выставленному скоту гнали новые гурты. В сухую погоду, еще до появления гурта, на горизонте виделось облачко пыли. По нему угадывали о приближении гурта.

Скотоводы нахваливали свою скотину:

– Корова молошная!

– Скотинка нагулянная!

– Овцы дюже веские, с большими жирами! Покупатели скотину щупали на ребре, внизу живота. Пастухи временами стреляли бичами, не давая гуртам смешаться. В стороне трубно и страшно ревел огромный бык.

Скотину продавали недорого: овца двадцать-тридцать копеек, ягненок пять. Строителей крепостей и солдат будет чем прокормить. Но для маленькой ученой экспедиции Вожа посоветовал:

– Для солдат, что будут крепости строить, скот купить не трудно. А нам в поле тащить много провизии ни к чему. Поле нас и так прокормит…

Вожа увидел бродячего пастуха, встреченного у Иргиза, и кивнул ему. Тут же встретил старого приятеля, отставного солдата Мамона, и садчика Евлампия. Обнялись.

Вожа представил солдата капитану:

– Испытанный вояка, Мамон. Такой вашей экспедиции не помешал бы.

– Берем, – кивнул Долматов, – коли согласится. Жалованье положим.

Гурты овец и стада коров все прибывали. Ни проехать, ни пройти.

Один пастух кричал другому:

– Куда правишь тагарку! Мой гурт ломаешь!

На пути другого чабана, гнавшего гурт к водопою, боком встал чужой крупный баран. Чабан пнул его ногой и пошел дальше. Скоро он пожалел о том. Мстительное круторогое существо отошло, затем разбежалось да так долбануло чабана сзади, что он полетел вверх ногами. Полет его так чудесен, что очевидцы хохотали до слез.

Баран разбежался и ринулся в очередную атаку. Но на сей раз чабан был осмотрительнее и огрел барана посохом. Однако на барана оглядывался с опаской. А пастухи все хохотали.

Со скотской ярмарки Вожа, Васек и капитан с помощником-писарем выехали вместе с починками во главе с дедом Любимом. Починки быстро продали нескольких ягнят и уехали на товарную ярмарку. А Вожа со спутниками направился на конскую ярмарку.

Конная ярмарка и товарная ярмарка – торжища праздничные. Здесь попутно с торговлей развлекались и состязались. На жителей крошечных деревень и одиноких усадеб-хуторов производило впечатление даже само многолюдство ярмарок. А их праздничность и соревновательность, состязательность, своеобычные игры поражали и заморских гостей.

Находилась конная ярмарка к северо-востоку от крепости. Возле крепости Вознесенская слобода, за ней на углу и шумела конская ярмарка. В слободе звероловам встречались местные жители. Они узнавали Вожу, раскланивались, как и положено приветствовать на Руси добрых знакомых. Слобожане высоко ценили услуги Вожи по отысканию дикого камня.

В округе возле Самары не имелось хорошего дикого камня не только для изготовления мельничных жерновов, но и для банных каменок.

Надо ли говорить, что такое русская духовитая баня с березовыми и дубовыми вениками и как любят в России париться в бане, а после бани попить ядреного кваску и крепкого чая. Целительную баню всегда любили больше вина и праздного отдыха. Но какая же баня без каменки?

Срублены над рекой бани. В бане из булыжников-голышей сложены печки-своды, называемые каменкой с трубой или без нее. Разожгут огонь, раскалят камень, огонь потушен, а на раскаленный камень по потребности плещут ковшиком воду. Поднимается горячий пар. Лепота. Иные и того больше – не водой на каменку брызгают, а квасом, заваркой разных трав. Дух идет сладкий и терпкий или с горчинкой, по любому вкусу.

Где только не искали дикий камень. Кругом чернозем в аршин глубиной, глина, известняк. Прям беда. Кого только не расспрашивали о камне: проводников, звероловов, пастухов, странников. Вожа нашел кладезь камней. И слобожане вспоминали его не реже одного раза в неделю.

– Спасибо за каменку! Приходи попариться!

Конная ярмарка представляла из себя чистое поле, в котором врыто несколько сотен столбиков для коновязи. Иные между собой соединены жердями. Еще загорожено пять загонов для диких необъезженных коней и вырыто два колодца с подъемниками-журавлями.

Тысячи разномастных конских голов и спин. Едкий запах конского пота. Но прежде всего приезжающие замечали скачущих людей. Табунщики, желая продать скакунов и показать товар лицом, лихо гарцуют на своих конях. Великолепный цирк. Кто-то укрощал дикого коня и тем показывал его силу. Большинство скакунов пригонялись с поля почти дикими или мало выезженными. Другие табунщики наоборот демонстрировали управляемость, маневренность и выезженность имевшихся у них коней.

Иные увлекались скачкой в ущерб торговле. Здесь в середине огромного поля состязались лучшие всадники мира. Их предки тысячелетия назад оседлали дикого коня. С тех пор с ним не расставались, кочевали, зачастую не зная другого ремесла, кроме гоньбы скота.

Русские табунщики клали на траву кнут или расстилали на траве кусок ткани и клали на него небольшое яблочко. На всем скаку они подхватили с земли кнут и яблоко. Еще скача, плетью или кнутом сбивали со столба яблоко или кочан капусты. Если у казака в руке плеть, то у табунщика чаще кнут, плетенный из кожаных ремней, или кистень. При точном ударе кнут рассекал яблоко на части.

Азиатские кочевники пускали коней пo кругу как можно быстрее. Они ловко пролезали под брюхом коня и под хлопание зрителей снова оказывались в седле.

Уральские башкиры устраивали борьбу на конях. Конные борцы хватили друг друга за руки и старались стащить с седла. Кони кружатся, подпрыгивают, сталкиваются. Борец, выдернувший соперника из седла, тащит его из круга по земле под азартные крики толпы.

Воинственные казаки со страшным гиканьем во весь опор скакали, стоя в седле, выпрямившись во весь рост, притом саблей рассекали воздух слева и справа. Этот старинный казачий прием производил впечатление на очевидцев, не говоря уже о тех, на кого они скакали. Они же на всем скаку из ружей и пистолетов простреливали шапки, одетые на колья.

А разве может быть плохой конь у тех, кто так виртуозно сидит и стоит в седле, да и без седла? Отличные кони. Смотри на коня со всех сторон, смотри в деле. Здесь понимают толк в хорошей верховой езде и в конях.

И каких только коней не увидишь на Самарской ярмарке. Масти самые разные: карие, гнедые, белые, саврасые, чалые, буланые, вороные, рыжие, соловые, каурые, пегие, чубарые… Иному глянется вороной конь, другому пегий, а третьему только чубарого подавай.

Тут кони высокие с длинными ногами и азиатские с длинным туловищем. И тяжеловесные породы, способные для работы в поле, но не годные для бега и звавшиеся маштаками. И азиатские верховые породы, слабосильные для повозок, но быстрые в беге, прозванные аргамаками. Для пахоты лучше маштак, для пастьбы скота аргамак. Русские породы коней годны и для верховой езды, и повозку тянут свободно.

На самарскую ярмарку приводили коней и совсем диковинных пород. Особо отчаянные наездники приезжали на совершенно диких тарпанах, чьи предки не знали узды. Месяцами этих зверюг водили в поводу за обычным конем, прежде чем сесть на него.

Еще более дикими и злыми по характеру были куланы. Их считают одним из видов диких ослов. Они обитали в степи за Яиком и в бассейне реки Эмбы. Зимой сбивались в табуны по тысячи и более голов. Чтобы поймать кулана, табунщики нагоняли его на засаду. Небезопасная работа. Кулан, как тарпан, не только бьет копытом, головой, но и кусается. Кулан скорее конь, чем осел. Ростом со среднего коня, длина тела сажень. Поджарый. Ржет, как конь. Только хвост ослиный. Малый пучок волос на коротком хвосте. Уши долгие. Шерсть длинная, густая, мышиного цвета. Куланов скрещивали с домашними лошадьми и получали крепких и плодовитых ублюков.

Из Серединной Азии с караванами приходили лошаки, произошедшие от скрещивания жеребца и ослицы. Но лошаки уступали и тарпанам, и ублюдкам и в росте, и в выносливости, и в азарте скачки.

На конской ярмарке продавали и верблюдов по дорогой цене в сорок-шестьдесят рублей. Вдесятеро дороже коровы. Иногда грузы с Урала привозили на вьючных лосях, но самих лосей почти никогда не продавали. Уж очень необычный скакун.

Отличали коней и по способу движения. Иноходцы могут попеременно выносить и опускать то обе правые, то обе левые ноги. Их ценили азиаты.

В дорогой цене промышленные кони, хорошей стати и особой выучки. Их тоже почти не продавали, под себя выращивали.

Зато обманных коней на самарскую ярмарку, как в кондовой России, еще не приводили. Где подержат худого, полуслепого коня в темном сарае дня три, а потом выпустят в свет. Конь играет на ярком свету, а покупатель и не догадывается о подлоге. Или еще чего сплутуют. Но в Самаре коней больше, чем покупателей, и всучить покупателю больного коня считалось делом недостойным и практически исключенным. Профессиональные торговцы-барышники покупали степных коней и гнали барышевать в центр России целыми табунами.

Чтобы пометить купленных коней, тут же надрезали или дырявили уши всяк на свой лад или вели к кузнецу, который подбирал тавро по желанию заказчика, калил его на огне и ставил метку на круп.

Человек и сам старался усовершенствовать уже взрослых коней. Калмыки своим коням режут ноздри, чтобы они при быстром беге могли больше воздуха втягивать и меньше уставали. Калмыцкого коня сразу видно.

Уже на самой ярмарке продавцы бойко выкрикивали:

– Наши кони борзее и крупнее!

– Покупайте чубарого красавца!

– Наши кони полтораста верст пройдут и мыла не пустят! Вожа показывал капитану простые и вьючные седла местного и азиатского изготовления и объяснял, какие из них лучше.

В это время его окликнули. Вожа по голосу узнал табунщика Максима Калачева. Он повернулся, улыбаясь, и увидел самого Максима, его сыновей Дружину, Семена и дочь Мотю.

Мужчины похлопали друг друга по плечам, будто проверяя, все ли в порядке.

– Мотя, подойди, – позвал Максим дочь, разрумянившуюся от смущения. – Что же ты стоишь в стороне. Или не узнала?

Мотя по обычаю слегка поклонилась и раскраснелась еще больше:

– Здесь так много народа и всего. Мы еще на товарную ярмарку пойдем?

– И я с вами, – отозвался Вожа. – Товар сбудем и погуляем от души.

– Сейчас скачки будут! – возбуждено сказал Дружина. – Вожа, будешь участвовать? Вон народ кучкуется. Я тарпана поймал и выездил. Бежит-летит без устали. На нем поскачу.

Вожа посмотрел на Мотю и резко взмахнул рукой:

– Была не была. Капитан, поглядим на резвейшие скачки!

Табунщики, барышники, самарские жители и разного рода промышленники и ремесленники, их домочадцы собрались на угоре и несколько далее, в степи, на традиционном пути бега.

По мере того, как к месту отправки подходили новые участники скачек, народ оживлялся все более. Большинство участников-наездников мальчишки.

– Смотри, какие легонькие урванцы, – сказал Вожа, снимая лишнюю поклажу со своего Тополя. – Садись, Васек. Лучше тебе скакать. Тополя не гони. Пускай рысью идет. Положись на него. На последней четверти гони в карьер.

Зрителей все прибывало. Казалось, вся ярмарка и все слобожане собрались посмотреть скачки. Все обсуждали достоинства скакунов и бились об заклад, заключали пари. В протянутые шапки наездников со всех сторон бросали монеты, кольца… Самые азартные выставляли на спор коня, а то и целый косяк.

Деньги, положенные в шапку участнику, и обещанные зрителями призы в случае успеха доставались победителю. Он же, в свою очередь, должен угостить своих поклонников либо здесь же на конной ярмарке, либо в одном из кабаков. Праздник продолжается.

Деньги, положенные в шапку проигравших, возвращались заказчикам. Но большинство мелких сумм не востребовалось, и на них тоже гуляли.

Победителей может быть несколько, помимо главного победителя. Часто спорили за победу не над всеми, а наш против вашего.

Вот выстрел из ружья подал сигнал к началу скачки. Всадники устремились вперед. Недолго два десятка участников скакали плотной группой, два-три начали отставать сразу.

Постепенно вперед вышли двое. Дружина на тарпане. И рядом маленький горбоносый ногаец с бритой головой. За ними следом еще одна пара. Мальчишка-казачонок в мохнатой шапке и Васек, повязанный косынкой.

Ногаец на неказистом, но резвом горячем иноходце начал уходить вперед. Излишняя горячность нередко подводила иноходцев и их азартных наездников. Степная скачка двадцать-тридцать верст в одну сторону и столько же назад. Впереди всякое могло произойти, даже падение скакуна, попади он копытом в одну из нор, нарытых сусликами и другими подземными жителями.

Во второй половине пути тарпан Дружины нагнал иноходца и вышел вперед. Казалось, что этот зверь не чувствовал тяжести в добрый центр. Но и Васек на Тополе, и еще один всадник постепенно достали впереди идущих. Четыре всадника шли почти вровень, с небольшими промежутками.

Азарт публики достиг предела. Непрерывные выкрики и жесты. Самые спокойные возбуждались и заключали новые пари.

Оставалось всего несколько верст, когда своенравный тарпан, не видевший цели скачки, начал высоко скакать, пошел в сторону, снова начал скакать и едва не сбросил седока… Дружина лупил его литым кулаком по голове, выправил, но время потерял. Иноходец ногайца утомился и скорость сбавил. Зато Тополь, управляемый Васьком, вышел вперед. Немного отстал казачонок, но скакал близко и вовсю нахлестывал своего скакуна плетью.

Так они и пришли к угору: впереди Васек на Тополе, за ним казачонок и следом еще несколько всадников.

На ярмарке Тополь успокоился не сразу, плясал под всадником, шарахался от восхищенных людей, желавших похлопать его по спине и голове. А уж Васек и того больше был возбужден и счастлив от первой большой победы, хотя и очень устал.

 

14

После скачки некоторые заключали сделки. Но большинство потянулось в слободу на товарную ярмарку и в крепость, где возле стен Николаевского мужского монастыря также торговали товарами.

Товарная ярмарка самая разноцветная, веселая, богатая из всех трех ярмарок, проходивших одновременно. На скотской ярмарке только скот выставлен на торги, на конской – кони. А на товарной все, что есть в округе и произведено за тысячи верст. Даже товары из Индии и Китая, Персии и Англии.

Здесь стоят лавки и ходят лоточники, здесь построены карусели и балаганы, здесь веселят скоморохи. Есть где потратить деньги, вырученные за рыбу, зерно, мех, коней и скот.

Скоморохи и музыканты придают ярмарке особое праздничное настроение. Музыку слышно издалека. Играют на дудках, свирелях, бубнах, колесной лире, деревянных ложках, ритмично постукивают на деревянных дощечках, нанизанных на веревку…

В углу паренек играл на маленькой гармошке, чей звук напоминал перезвон колокольчиков. Дальше стоял молодой мужик со свистками и дудками. Он разложил свои разновеликие поделки на платке, разостланном прямо на земле и, словно пробуя, играл на них по очереди. Давал любопытным мальчишкам попробовать поиграть. Продавал дудки.

А вот и развеселые скоморохи целой ватагой. Лица раскрашены, одежды пестрые, один в волчьей шкуре с головой, другой в диковинной деревянной маске, третий в женском платье, четвертый в азиатской шляпе… Играют на дудках, свистках и бубнах, распевают свои шуточные песенки. Они прошли вдоль торгового ряда и закружились на площади. Вокруг них собрался круг зевак. Мотя тронула Вожу за руку:

– Пойдем посмотрим.

Зверолов и табунщики остановились. В это время самый голосистый скоморох, подбоченясь, пошел по кругу:

Варакушка, Где ты была? За воротами. Где ворота? Водой снесло. Где вода? Быки выпили. Где быки? За горы ушли. Где горы? Черви выточили. Где черви? Гуси выклевали. Где гуси? В тростник ушли. Где тростник? Девки выломали. Где девки? Замуж ушли. Где мужья? Они померли. Где гроба? Они погнили. Где гнилушки? У тебя во дворушке.

Один скоморох напевал, другие кривлялись, изображали то девок, ломающих тростник, то мужей дергающихся в судорогах…

Народ веселился. В круг полетели первые монеты от зрителей.

Воодушевленный заводила скоморохов нараспев загадал загадку:

Что растет без коренья? Что цветет без алого цвета? Что шумит без ветра?

Скоморох начал было загадывать повторно: Что растет без коренья?

Тут Мотя замахала рукой и в тон скомороху проговорила:

Растет камень без коренья, Цветет сосна без алого цвету, Шумит вода без буйного ветру.

Скоморох рот открыл, изобразил гримасу крайнего удивления и подарил Моте свисток. Он пошел к группе малышей лет шести-восьми и принялся показывать фокусы, извлекать неведомо откуда медные колечки, свистки, бусинки. Раздавал их и приговаривал:

Баю-баюшки-баю, Прилетели галочки На попову кашенку, Поклевали кашенку. Шел мужик бедный, Нашел котел медный, Сделал ложку большую, Сварил кашу крутую, Почерпнул со дна — Только крупочка одна.

Все это время скоморохи дудели в дудки, били в бубен, приплясывали, ходили на руках, прыгали. Но вот заводила пошел по кругу с шапкой:

Как со девушки венок, Со молодушки платок, Со старой бабы шлык, С малого ребеночка пеленочка, С мужичка-бурлачка, Полкорабличка.

Зрители смеялись и награждали народных потешников кто монетой, кто товаром. Скоморохи поклонились и так же шумно пошли на другой конец ярмарки, а Вожа с Васьком и многочисленные почитатели конных скачек направились угощаться в чайную.

Запах душистых заваренных трав, свежевыпеченного хлеба, пряников, пирогов и блинов наполнял светлую избу с самоварами на столах. В отличие от кабака и питейного выхода столы в чайной покрывали скатертями.

На другой день Вожа решил, что самое время сбывать меха. С утра звероловы пошли на товарную ярмарку. В длинном меховом ряду каких только мехов не выставлено. Бобры и выдры разных оттенков. Рысь: пепельно-голубая, серая, красноватая и, конечно, более всего желтой. Белки.

Кошек Васек насчитал семь видов:

– Камышовый кот, лесной кот. Смотри, Вожа, какой большой. Больше аршина в длину. Степная кошка. Черная кошка. А это что?

– Манул, – сказал Вожа. – Это каракал. Вот кошечки сеноставки… – Вожа показал на крошечные шкурки величиной с ладонь и хмуро посмотрел на зверолова, добывшего их. – Зря погубил. У сеноставок мех слабый. Не возьмут.

Кроме сеноставок, мех крупных диких кошек брали охотно. Кот лесной ростом с собаку, кот камышовый больше лисицы, но меньше волка. Шкуры крупные, а главное очень легки. Звероловы, казаки, починки и кочевники привозили много козьих шкур и сайгачьих, тарпанов. Были и заячьи дешевые шкурки, и дорогая барбра-тигра, добытого на Аму-Дарье. Русские привезли много норки, выхухоли и медведей. Кочевники заполонили ярмарку мехом корсака. До пятидесяти тысяч шкурок корсака сбывалось в Самаре в иные годы. Все привезли в немалом количестве лисицы и волка. В иные годы продавали волка до сорока тысяч шкур. У кочевников преобладал степной волк, у русских встречался и лесной волк.

Мех променивали на товары охотничьи, бытовые, украшения для жен, на продовольствие. Меняли один мех на другой. Караванщики из Серединной Азии, а также кочевники по их просьбе выменивали мех бобров, куницы, выдры, горностая, выхухоли, норки для перепродажи в Индии и Китае. А русские свой мех и степных корсаков везли в Персию, Турцию, Грецию, Чехию, Англию, Польшу… А оттуда они попадали и в более дальние страны.

В эти годы у кочевников особым спросом пользовался нюхательный табак – прошка, жевательный табак – лемешка и нашатырь. Покупали много сахара. Табак привозили с Украины, сахар из России.

Еще больший спрос на железо и железные изделия. В здешних краях кузнецами работали почти исключительно русские. Ремесло передавалось из поколения в поколение. Листы железа везли издалека, из России, с Северного Урала. Но смышленые первопоселенцы из крестьян теснили с рынка привозной металл своим. Руду добывали в небольших шахтах, порой на самой малой глубине в одну-две сажени. Руду плавили в малых печах, называемых домницами или ручными печами, ибо дутье воздуха производят мехами вручную. Куски металла проковывали молотами в полосы или тонкие прутки. Только выбирай, кузнец, нужные куски железа.

Чтобы жизнь не казалась пресной, пищу приправляли молотым стручковым перцем, известным простому народу под названием горчица. Рассаду горчицы в начале июля, после схода паводковых вод, высаживали на освободившихся берегах Волги и Самары. Осенью горчицу сушили в печах и толкли в деревянных ступах руками. Толкли горчицу и в огромных ступах, из большого бревна, с помощью конной тяги.

Каких только товаров нет на ярмарке.

Все прицениваются к товару. Только сыщики во главе с сержантом читают памятку на разыскиваемых бродяг и смотрят, нет ли их на ярмарке:

– Бродяга: тридцать шесть лет, рост больше среднего, волосы на голове светло-русые, борода рыжая, усы рыжие, глаза голубые. Крепостной, беглый: двадцать восемь лет, роста среднего, волосы на голове черные, борода и усы русые, глаза светло-карие, в правом ухе серьга. Эти не подходят. Пошли дальше.

Вожа продал свои меха скупщику и остался доволен. Часть денег он отдал Ваську.

– Спрячь в сапог. И я схороню. Вдруг кто из нас деньги потеряет, в запасе есть. Пошли найдем Мотю да разгуляемся.

Вожа и Мотя гуляли вдоль торговых рядов и то и дело посматривали друг на друга. Хотя в рядах было чего посмотреть. Васек донимал вопросами:

– Что за камень?

Вожа хотел что-то ответить, но торговец заинтересованно рассказал:

– Это лал. Из жаркой Индии привезен. От десяти болезней защищает того, кто его носит. А как на солнце играет! Красавчик.

У собирателей уральские камни на любой вкус и цвет: коричневый – тигровый глаз, зеленый – малахит, белый – опал. Не только камни, но и колье, серьги, кольца с камнями.

– А это что? – спросил Васек, увидев торгующего рыбой ловца с необычным камнем величиной с куриное яйцо.

– Белужий камень, – пояснил Вожа. – В белуге находят. Говорят, способен женам при рождении детей.

В аптечном ряду продавали рога и порошок из рогов сайгака, как жаропонижающее средство; жир байбака, помогающий при ожогах и обморожении. Здесь можно купить бобровую струю, от ревматизма и грудных болезней; и еще десятки видов трав и кореньев, связанных в пучки.

В другом ряду продавали свежую клюкву, сушеную клубнику, свежие и моченые крепкие хрустящие яблоки. Вожа, Мотя и Васек попробовали и того, и другого, и третьего. Потом купили мороженого. В Самаре мороженое готовили и покупали и летом, и зимой. Эта российская сладость родилась зимой, когда мороженое молоко запасали на время отела коровы. Некоторые хозяева и коровье молозиво запекают – питательный продукт, в готовом виде похожий на яйцо. Но его и теленку едва хватает. А чтобы собственных детей поддержать, заготавливали мороженное молоко впрок. Отелы коров зимой происходят. Со временем к мороженому молоку стали делать добавки. В сливки добавляли сладкого сиропа или изюма и разливали в ведра или горшки с лучиной, чтоб вынимать легче. Зимой ведра на мороз, а летом в ледники. Так и появилось на свет собственное русское мороженое. Появилось и пошло по белу свету… Приглянулось и иностранцам.

Мотя заинтересовалась постным маслом. В Самаре и окружающих селениях масло били из семян льна, конопли, мака, бобовника и лесного ореха. Мотя нюхала масло, пробовала. Продавцы лили ложечкой покупателям в ладонь несколько капель и те пробовали масло на вкус. Мотя прежде не пробовала макового масла и купила бутыль, чтобы удивить домочадцев.

В последнем ряду, где горы деревянной и железной посуды, Вожа купил медный рукомойник, какие подвешивают веревкой к дереву или столбу, и плетеное из липовой коры ведро-черпуху.

Еще Вожа купил, как и многие другие звероловы, мешок чечевицы и загрузил его на вьючного коня. Фасоли взял только маленький мешочек, меньше шапки. Зато пшена взял больше. Крестьяне-починки наоборот, при отсутствии своего покупали прежде горох и фасоль.

– Отчего берешь чечевицу? – поинтересовалась Мотя.

– В лесу – не в избе с печью. Чечевица и пшено варятся вдвое быстрее гороха и впятеро быстрее бобов. Меньше времени, меньше дров, меньше дыма. Надежды больше. Чечевица наше семя. И в степи растет, и под густым деревом. Ни заморозка, ни червя не боится. Одной прополки достаточно. Любой сорняк задушит. Лучше нету.

По товарной ярмарке ходил и капитан, рассматривал местные товары, конскую упряжь. Вожа увидел его и подошел.

– Капитан, для повозок пойдут варовины вожжи. Дешевые и служат надежно. – На немой вопрос капитана Вожа добавил. – Крестьянские, из пеньки плетенные, варом, смолой пропитаны.

В свою очередь капитан обратился к Воже:

– Скажи-ка, не видел, где берут нефть?

– Нефть?

Капитан достал из сумки пузырек с черной жидкостью:

– В том ряду купил. Торговец перепродает. Где нашли, не знает.

– Это земляная смола, – Вожа открыл крышку и понюхал. – У нас ее еще каменной смолой называют. Вместо дегтя тележные оси смазывают. Коров и коней лечат; если муха посадит червей под кожу, то мажут, и черви дохнут. Хорошее средство.

– Где находят?

– Дак во многих местах. На реке Сок, на Общем Сырте, на реке Яик, на Урале. Живы будем, покажу.

Вожа купил еще соли, постного масла, лука, ружейных припасов. Только оружия не покупал. Выбор был. Хочешь, бери фузею, хочешь, французский нарезной карабин, хочешь, пищаль, хочешь, разного вида ружья. Были одноствольные, двухствольные, трехствольные. Были большие и малые. Были с простецкими гладкими березовыми прикладами и с прикладами дорогими, резными, украшенными медными пластинами и бляхами. А такого ружья, как у Вожи, с поворотным барабаном, не встретилось. Вожа еще раз вспомнил добрым словом учеников знаменитого мастера Первуши Исаева.

– Хорошие ружья. А все ж таких, какие мастерят ученики Первуши Исаева, не видно.

Прошли мимо бондарей с бочатами, кадками и ушатами. Дегтяри ходили и предлагали жидкий деготь. Ветошники выменивали на медные перстни и стеклянные бусы перо и щетину, бросовые тряпки. Плотники и шерстобиты сидели на грудах сработанного им товара.

Гостиного двора в Самаре не было. На время ярмарки ровными рядами выстраивали временные балаганы, рядом с ними ставили лотки, называемые народом палатками. Дальше – тагарки первопоселенцев-славян и кибитки кочевников на двухколесных арбах. Товарная ярмарка принимала вид городка с правильными и притом разноцветными, яркими улицами. Тагарки и кибитки иногда не распрягались, но стоят, повернувшись повозками на улицу. На улочках много народа. Ближе к полудню и без того шумная ярмарка наполнилась возгласами торговцев съестным и кухарок с парящими чугунами в корзинах:

– Щи горячие!

– Пироги с грибами! С морковью! С черемухой! Пироги самарские со смородиной!

– Курники!

– Пельмени! Кому пельменей?!

– Сушь и копченка! Совсем дешево!

Отобедать можно и в повозке, и в балагане, и в кабаке… Впрочем, Вожа и его спутники уже напробовались всего. Вожа свернул к башмачному ряду. Помимо лаптей, поршней, сапог и башмаков здесь много зимней обуви, какой в других странах не сыскать: валенки, пимы, унты. Вожа купил себе и Ваську унты. Зверолов и сам мог пошить унты, да уж больно поднаторели в сапожном деле мастеровые люди. Мех для унт выстрижен ровно; строчка крепкая, двойная; подошва нашита толстая; да еще ремешки на голенище. Унты тяжелее валенок, зато не мокнут в слякоть. Хорошая обувка в поле – великое дело.

По обувке людей различали. В поле зверя еще в достатке, но спрос на него возрастает. Мех оказался дороже свалянной овечьей шерсти. В унтах зимой чаще ходили удачливые, достаточные звероловы. Самодельные меховые сапоги преимущественно носили звероловы и ловцы, которые находились не в ладах со светскими властями и редко выходили на базары и ярмарки. Крестьяне в лаптях, плетенных из лыка, поршнях и валенках.

Вожа купил Моте гребень из мамонтова зуба. Дорогой подарок. Переселенцы находили мамонтовы зубы на обрывистых берегах рек после весенних паводков, а также вытягивали неводом из Волги и Большого Иргиза вместе с рыбой. Некоторые промышленники сделали состояния на отыскании мамонтовых зубов. Но спрос на ценную кость превышал предложение, и цены на нее и поделки из мамонтовой кости росли с каждым десятилетием. Пожелтевшую мамонтовую кость промышленники перед продажей выбеливали в известковых растворах.

Васек увидел у ремесленника красивого воздушного змея:

– Купим.

– Баловство, – сурово сказал Вожа.

Но Мотя поняла мальчишку и протянула свою монету. Вожа смутился, но перечить не стал:

– Васек, отвези припасы на постоялый двор и возвращайся. Пойдем кататься на карусели.

Карусельных площадок две. За крепостной стеной и на товарной ярмарке перед стеной. Здесь полно и детей, и взрослых. Шумно, весело. Визг, смех, музыка. Одних качелей несколько. От простецких, когда доска перекинута через толстое бревно и двое или несколько ребятишек поочередно толкаются ногами от земли. И до подвесных на столбах. Тут уж парни и девицы раскачивают опорную доску так, что взлетают ногами к небесам. Девицы от страха визжат, но раскачиваются все сильней. Один парень раскачался до того, что качельная опорная доска вместе с ним ходила кругами.

Карусели тоже разного устройства. На одной две пребольшущие рамы укреплены на одной оси на двух бревнах. Катающиеся поднимались вверх на своеобразном колесе.

На другой карусели два человека толкали бревно, к которому прикреплены деревянные кони и просто скамейки. Тут движение по горизонту. Для увеселения катающихся играли гусляр и балалаечник.

Вожа посчитал для себя ребячеством раскатывать на качелях и послал с Мотей Васька. Потом Васек один катался на карусели.

Вожа принял участие в мужской забаве, в перетягивании палки. По условиям состязания два мужика брались за палку с разных концов и норовили перетянуть ее на свою сторону. Тут не было равных амбалу-крючнику Митьке Григорьеву. На палке пятерых человек перетягивал.

Зашли звероловы и в один из балаганов, возведенных на время ярмарки. Балаган чем-то похож на большой сарай. Потолок относительно высокий – сажени на две поднят, три стены обтянуты пологом, а вместо четвертой широкий вход для честной публики.

В этом балагане народ развлекался метательными играми. Плати копеечку и бросай деревянные шары в колоду-фигуру с отверстием. Кто больше забросил, тот выиграл.

Потом бросали кольца в поставленную с наклоном доску с вбитыми в нее штырями. Тут проявились большие способности у Моти. При каждом попадании она смеялась и хлопала в ладони:

– Вот и я попала.

Зато в метании ножей не было равных Воже. Нож в его могучих руках казался маленьким и послушным, как ручная белка. Разминая руку, он поднимал и опускал предплечье, и нож то медленно сползал по руке, то быстро скользил по всему предплечью от кисти до локтя. А в пальцах нож так и мелькал. Даже прохожие останавливались посмотреть.

– Покажи медленно, – попросил Васек.

– Почувствуй железо. Не сжимай жестко, тогда не порежешься. Весной в распутицу наловчишься.

Вожа набрасывал нож сверху, сбоку, снизу и все время точно, в центр мишени. Левой рукой у него получалось не так ловко, но тоже хорошо.

Тут пришли поводыри медведей. Вокруг них образовался плотный круг зрителей. Не протолкнуться. Зрелище в России традиционное и всеми любимое. Поводырей пришло двое. Оба плечистые, коренастые, сами похожие на медведей. Привели они медвежонка и большого медведя. Медвежонка вели на ошейнике. Перед зрителями ошейник сняли, дали медвежонку тряпичный мяч, и он устроил его потешное катание.

Кувыркался, бил лапой, толкал головой. Игривый, как котенок.

Большой медведь в наморднике из сыромятных ремней. Из осторожности медведя водят на поводу к наморднику или к железному кольцу, продетому через нос. Да разве это остановит зверя, способного лапой перебить оглоблю, если он неученый? Началось представление.

Поводырь поднял вверх руки:

– Нут-ка, Михайла Потапович, покажись честному народу, поклонись. Покажи ученость.

Медведь встал на задние лапы, устрашающе навис над толпой и сделал поклон. Публика вначале замерла и вот облегченно вздохнула.

– Покажи, Мишаня, как мужики в кабаке пляшут.

Медведь сделал несколько потешных движений под балалайку.

– Молодец. Покажи, как мужики на кулачки бьются.

Медведь начал задорно махать лапами, изображая дерущихся. Чем привел публику в состояние восторга.

Поводырь снова обратился к медведю:

– Михаила Потапович, покажи, как дети чужой горох умыкают.

Медведь смешно ползал на брюхе, поворачивая голову, будто оглядываясь.

Довольные звероловы положили в шапку поводырям монетку и пошли дальше.

На некоторое время вниманием многих, особенно детей, завладел скоморох-кукольник. Его балаган весь на нем. Длинная рубаха без рукавов спускалась ниже колен и такой же длины вверх, выше головы. На пояснице скоморох подпоясан. Верхняя часть рубахи – занавеса – поддерживается кольцом, которое опирается на подпорки, идущие к поясу. Стоит человек, а его не видно, и свободные руки внутри одеяния.

Поднял скоморох вверх руки с тряпичными куклами; в одной Петрушка, а в другой поочередно меняющиеся куклы. И ну сказывать сказки, байки, острые прибаутки и озорные частушки. Народ слушает, посмеивается, отпускает реплики.

 

15

Так бы и слушали скомороха, да позвали желающих биться на кулачики. А русский человек только того и ждал. Народ молодой, крепкий. Медом не корми, а дай песни попеть да на кулачики сойтись. Любили позабавиться.

Русаки да малоросссы самый певучий народ. На работу в поле идут – песни поют, что соловьи заливаются. С работы идут – тоже поют. Самую тяжелую работу тянут – и тоже поют. Да как поют. Это не горлодерство хрипатых гуляк в кабаке. Если кто-то в общей песне неверный тон взял, то его одергивали. Лучшие голоса из хора хоть в театр посылай. И на ярмарке вечерами у костров пели.

После песни первейшая забава подраться. Да не по злому умыслу, а забавы ради. И если в каком-либо селении народ забыл обычаи, песен народных не поет, на кулачики не ходит, а только насупленно работает и торгует, то это уже и не русские, а смесь немца с евреем. Народ, наверное, совсем неплохой, но совсем другой. Да и то сказать: тот иноземец, что во время работы поет, а во время отдыха не прочь позабавиться честным кулачным боем, в большей степени русский, чем тот славянин по крови, который беспробудно пьет горькую.

По всей России ходили мужики на кулачики. Самозабвенно бились сам на сам и стенка на стенку. Но на ярмарках бились только сам на сам. Зато сходились и в кулачном бою, и в ярмарочном бою, зародившемся на Волге.

Ударил боец сопернику кулаком в поднятую ладонь, значит, будет кулачный бой, ударил ладонью в ладонь – будет ярмарочный бой. В кулачном бою били кулаком, ладонью и локтем. В ярмарочном и ногами били по ногам, редко по корпусу и почти никогда не били в голову. Ногой цепляли нападая и отходя. Достав ногой, сразу же в ход пускали главное оружие – руки. На первый взгляд, бой быстрый и хаотичный, а на деле – решительный и расчетливый.

Люди, с детства ходившие на кулачики, понимали толк и красоту хорошего боя. Сведения о выдающихся бойцах передавали из уст в уста, из поколения в поколение. Кто же не слышал о Логине Матвееве, Томиле Перфильеве, Семене Задорине и бойцах по прозвищу Ширяй, Истома! Впрочем, в каждой мало-мальски значимой деревеньке дворов в пятьдесят у них нашелся бы достойный соперник-богатырь, а то и не один. Может быть, чуть менее опытный, но такой же могучий и бесстрашный.

Манера ведения боя, отдельные приемы у разных бойцов могли отличаться. Даже в двух соседних деревнях нередко культивировали свои приемы и связки приемов. Нашел опытный боец что-то свое, необычное и удачное, то его копировали односельчане. Некоторые редко применяемые приемы, случалось, забывались, а то вновь они казались неожиданными и интересными.

И все же русский кулачный бой основные характерные черты сохранил. В начале боя у большинства бойцов правая рука отведена назад. Кулак на уровне головы, а вот положение локтя при том заметно разнится. У иных бойцов локоть опущен, предплечье находится в вертикальном положении. У других локоть отведен за голову, так что предплечье находится наклонно и даже горизонтально к поверхности земли. Первый вариант положения локтя использовали чаще. Положение локтя многое определяло… Правая рука малоподвижна, выжидает решительного и удобного момента.

Зато левая все время в движении. Кулак, а чаще ладонь, обращенная к противнику, все время делает ложные замахи, пугает противника и норовит сбить бьющую руку противника накладкой, изнутри, или отмашкой, снаружи, или старается сбить кулак ударом ладони сверху.

Ноги вначале или неподвижные, или переминающиеся. Затем неожиданный рывок и град отработанных ударов, каждый из которых усиливается подшагом ноги. Соперник встречает нападающего встречными ударами при раскачивающемся корпусе.

Схватка жаркая, быстрая. Порой выйдут биться два здоровенных увальня, а раззадорятся, разогреются так, что рукавицы и шапки побросают на землю… Летом бились без рукавиц, да и зимой их одевать не обязательно, если мороз не силен и суставы не стынут.

В селениях, где мужиков сотни, бои в праздничные дни длились часами. Одни уходят, другие приходят, третьи машут кулаками без устали, никак не насладятся азартной и рискованной потехой. Бились стенка на стенку. То одни откатываются под ударами, то соберутся, переведут дух и уже сами теснят соперников.

Правила простые, но соблюдались свято. Лежачего не трогай. Тяжести в руки не бери.

Ногой бить в ярмарочном бою разрешалось. Подсекали голень или бедро противника. Однако ногами пользовались осмотрительно. Всегда считалось, что остаться на одной ноге перед опытным противником хоть на мгновение и чуть замешкаться – значит, обречь себя на поражение. Чем выше нога, тем дольше стоишь на одной ноге. Всему свое место: лопата копает, топор рубит, телега на суше, лодка в воде, руки вверху, ноги внизу.

Ярмарочные бойцы нередко повязывали голову косынкой, чтобы волосы и капли пота не попадали в глаза. Традиция стародавняя, многовековая, от переселенцев, повязывавшихся перед схваткой с кочевниками. Боевой прием превратился в ритуал, обозначавший решимость стоять до конца, до победы.

На торговой ярмарке народ сбежался на площадь посмотреть на лучших ярмарочных бойцов. В центре небольшой свободный круг, а вокруг люди. Иные через головы смотрят, стоя в телегах или сидя на коне.

Появление ярмарочных боев вызвано не только давней традицией и желанием позабавиться, потягаться силой, проворством, удалью, но и достатком переселенцев. Как и на конных скачках, здесь бились об заклад, заключали пари. Формы пари разные. Среди других по нраву такое, когда один из спорщиков, выиграв заклад, к примеру, десять овец, половину отдавал победившему бойцу, а половину забирал себе. Достаточные люди специально оговоренными призами поощряли бойцов. Впрочем, такое случалось только на шумных ярмарках. По всей России на кулачики ходили за ради удовольствия, и если бы кто-то предолжил биться за деньги, то такое предложение сочли бы оскорбительным…

Зато на ярмарочный бой мог выйти любой и каждый. Никто не мог ограничить вес или возраст бойца. В деревнях и селитьбах бывало и по-другому. Если уродился в селении чудо-детинушка, что кулаком с одного удара бревенчатую баню разваливает, то выпускали его биться только в стенке, против такого же. А то соберется сельский сход и решит запретить такому-то Ивану выходить на кулачики. И никуда не денешься. Запретить кулачные бои сход не осилил бы, не был бы поддержан большинством, а одного из своих рядов вывести – это посильно. Вот и сидит чудо-детинушка в сторонке, смотрит, как другие в кулачики тешатся, и тягостно вздыхает. Нету ему удовольствия. Не позволено.

Народ на ярмарке собрался разный и одет пестро. Тут и пастухи в епанчах и чапанах, и звероловы в кожаных куртках, и крестьяне-починки в белых, синих и коричневых рубахах, черных безрукавках-поддевках и темных штанах, и казаки в разных одеждах, и кочевники в длинных халатах, и несколько китайцев в причудливых одеяниях, и иноземцы в «польских» платьях. За мужскими играми на ярмарке наблюдали и крестьянки в белых, красиво вышитых рубахах и синих сарафанах. Замужние в платках. У девиц на голове узкая повязка, расшитая цветными нитками и натянутая на бересту; верх головы и коса открыты.

Не все женщины любили смотреть на бои, но к увлечениям своих мужей относились уважительно. Зимой в деревне можно наблюдать такую картину. Услышит мужик призывный клич «наших бьют» – и выскочит на улицу в одной рубахе. Жена не ругает его, а идет следом с шапкой и шубейкой, чтобы набросить одежонку на супруга, когда он, распаренный после боя, пойдет по морозу домой.

На ярмарочные бои выходили биться и гости из заморских стран. Единственно, кто из них запомнился, – так это китайцы, благодаря диковинным скачкам и прыжкам. Да и те, подвижные, но очень маленькие, встретив могучих, обстуканных и темповых волгарей, терялись.

Вот и сейчас маленькому прыгучему отважному китайцу достался не очень высокий, но могучий, ширококостный и резкий бурлак, вышедший на бой, даже не сняв ветровки.

Этот бой продолжался недолго. Маленький боец с востока делал какие-то замысловатые пасы руками, пытался достать противника ногой. Бурлак с настороженной улыбкой смотрел на него и при атаках китайца всего на полшага отступал, но делал это очень мягко, уверенно. Наконец китаец резко выпрыгнул и достал подъемом стопы своего противника. Бурлак даже не пошатнулся, но глаза задорно заблестели. Второй удар ногой в голову бурлак перехватывал могутным предплечьем, выставленным под углом к ноге, и резко пробил кулаком второй. Маленький боец упал. Сердобольные слобожане унесли его из круга.

Другие бои отличались ожесточением и продолжительностью. Крепкий бурлак победил еще двоих местных бойцов, пока не нахватался тяжелых ударов и не покинул круг. А в круге бились другие.

Кулачные и ярмарочные бойцы дали жителям Дикого поля один из самых часто вспоминаемых законов Дикого поля: раньше удара не падать. Так и говорили: раньше удара не падай. Вначале за ним стояло чисто кулачное понятие, подразумевавшее то, что надо проявить выдержку и уклониться от удара не в начале замаха противника, а в тот момент, когда его кулак близок к цели и нет сомнения, что замах не ложный… В дальнейшем эта поговорка-закон приобрела более глубокий смысл: без боя не сдаваться.

Когда в круг вышел Вожа, Васек замер: уж больно могучим казался его соперник в крестьянских лаптях. На вид он был моложе Вожи, но выше на полголовы, да и в плечах пошире. Из числа передовых бойцов, тех, что в стенке стоят в центре.

В начале бой был равным. Бойцы обменивались крепкими тумаками. Пропустив удар ладонью в голову, Вожа восхищенно покачал головой. Удар ладонью, заскорузлой от работы и твердой, как камень, мог не только оглушить, но и поцарапать. Опытным бойцам известно несколько видов этого удара.

Бой грозил затянуться, но неожиданно закончился. Вожа на незаметном мягком кошачьем подскоке подъемом стопы подсек голень передней ноги противника и тут же произвел несколько быстрых ударов руками с разных направлений. Соперник рухнул на землю. Через часок он придет в себя и будет также решительно биться с другими бойцами.

Второй соперник попался Воже более искушенный. Он намеренно не отходил при быстрых подскоках, но уверенно наносил встречные удары.

Вожа сменил манеру боя. Его левая рука чутко улавливала встречные движения рук соперника, а правая наносила быстрые одиночные и сдвоенные удары. Некоторые из них достигали цели.

У Вожи распухла скула и один глаз смотрел будто через щелочку. У его соперника заметно распухли губы.

Бой оказался упорным, затяжным и зажег спокойных зрителей. Они стали отпускать короткие реплики, подбадривающие бойцов. В один из эпизодов бойцы одновременно свалились на землю. Поднялись они в обнимку, улыбаясь. Пошли умываться, а вместо них в круг вышли другие ярмарочные бойцы.

Полюбившихся бойцов зрители осыпали монетами. Мальчишки собирали монеты и подавали бойцам. Кто-то принес в подарок барана, табунщик подарил скакуна… Тех, кто проиграл, но стойкой бился, также благодарили.

Наиболее активные бойцы во время ярмарок набирали немало призов. Но куда важнее желание встретиться с лучшими бойцами округи.

 

16

После боя, когда тело саднило от полученных ударов, а душа возбужденно весела, Воже все же чего-то не хватало на ярмарке, богатой событиями, встречами, впечатлениями. Вожа умывался у колодца, когда к нему подошел знакомый кабатчик из Самары.

– Славному зверолову наше почтение, – кабатчик сделал поклон головой.

– И вам наше.

– Я ваш должник. Камушки и впрямь оказались хороши. Не откажитесь отобедать у нас без оплаты.

– Что-то притомился я ныне.

– Чем же не отдых за добрым столом?

– Ладно, придем.

Мотя ушла к отцу. Женщине, а тем более девице появиться в кабаке считалось неприличным и невозможным. Вожа и Васек пошли в кабак вдвоем.

Перед питейным выходом звероловам встретился уже примелькавшийся мальчишка-зазывала:

– Сюда, сюда, казаки, благородные воины; купцы почтенные, степенные; мужики богатые, тароватые; табунщики молодые, удалые; солдатушки, добрые ребятушки, пожалуйте в заведение выпить водки за здоровье тетки, выпить винца, чтобы уродил Бог сенца!

Каждый питейный выход старался привлечь посетителей под свои своды. Во время ярмарок торговля шла бойко, а в простые дни одна у кабатчика надежда – на проходящих бурлаков.

Продажа вина в крае регулируется определением Сената. Жителей сел и казаков из яицких станиц понуждали покупать вино только в Самаре или Сызрани на кружечных дворах по указанным ценам. Если вино взято не из кабаков, то его имели право отобрать безденежно, без возмещения потерь. Оттого вино в Яицком городке вдвое дороже, чем в Самаре. Самостоятельно вино курить не разрешено.

В кабаке народ все больше приезжий, пользующийся моментом вкусить дешевого вина. Много звероловов и казаков. И как уже не раз бывало, хорошо вооруженная публика затеяла свои состязания.

– С нами сам Вожа, – один из казаков узнал зверолова. – Твоя рука все так же тверда?

– Стрелять еще не разучился.

– Окажи нам честь. Сойдемся в балагане. Проверь-ка наше умение и покажи свое. И мы стрелки не промах.

– Что радости палить трезвому по стоячей мишени? – из глубины зала вышел зверолов Острога. – Вызываю Вожу на состязание в хмельной стрельбе. Если проиграю – выкладываю победителю три рубля. А выиграю – всем бесплатное угощение ставлю.

– Вожа, принимай вызов! – закричали обрадованные гуляки. – Острога, не подкачай.

Вожа, не любивший больших возлияний вина, поморщился. Он запомнил человека, бросившего ему в спину бутылку во время драки в питейном выходе:

– Из песка веревки вьешь.

Публике, ждавшей развлечений, сумрачность Вожи не понравилась:

– Ну же! Смелее! Не жалей патронов!

Вожа понял, что сейчас лучше не обманывать ожиданий возбужденных людей, к тому же ему захотелось проучить дерзкого выскочку.

– Ладно, – Вожа поднялся из-за стола. – Если выиграю – угощаю. Ставлю ведро вина.

Гуляки и кабатчик были в восторге. Кабатчик и Острога многозначительно переглянулись.

– Вина подать! – потребовал Острога. Стрелки взяли с собой несколько бутылок.

– Айда в балаган, – предложил седобородый казак.

– Стой! – остановил всех отставной солдат Мамон. – В балагане за стрельбу платят. В поле идем.

За крепостной стеной, на лугу вбили в землю кол. Верхнюю часть кола топором расщепили и в трещину сунули краешек медной монеты. Отсчитали от кола двадцать шагов.

– Наливай, – Острога протянул Воже большую кружку. Стрелки-соперники выпили по кружке.

– Я первый стреляю, – предложил Острога.

Его выстрел оказался меток. Пуля выбила монету. Пока ее искали, хмель разбирал Вожу. Но и его выстрел оказался точен.

Выпили еще по большой кружке. Пошли к месту стрельбы. Шаг Вожи стал неровен. Его охватил жар. В глазах редко пьющего зверолова земля закачалась.

– Я первый, – заявил Острога.

Выстрел Острога готовил долго, но пуля его прошла мимо цели. После выстрела он сел на землю. Народ заволновался:

– Вожа, покажи ему, как стрелять надо!

– Сейчас оба скопытятся. Нет победителя – и нет нам угощения.

– Стреляй, Вожа!

Земля шаталась, прыгала, как при скачке на коне, но зверолов ясно видел цель – монету. А когда он видел цель, все остальное значения не имело. Он выстрелил навскидку. Монеты как не бывало.

Гуляки возликовали:

– Попал! Попал! Вожа угощает! Самонаилучший стрелок в Диком поле! Ай да молодец! Острога следопыт знатный, но в стрельбе ему с Вожей состязаться не по рылу!

Веселой гурьбой стрелки и зрители вернулись в питейный выход.

Меж тем ярмарка продолжалась. Пришел караван из Хивы. К ярмарке тянулись вереницы верблюдов, навьюченных тюками. Караван состоял из нескольких партий по шесть-девять верблюдов в каждой. Верблюды в одной партии связаны между собой поводами. Один конец повода привязан к седлу впереди идущего верблюда, а другой привязан к палочке, продетой в ноздри ведомого животного. Впереди каждой партии вожак-караванщик и два – три сопровождающих всадника.

Пустыня и ее далекие оазисы пришли в гости к степи и лесу. Обвыкшиеся самарцы сразу различили в караванщиках хивинцев на дорогих хивинских верблюдах с нежно-розовой шерстью и кочевников киргиз-кайсаков на более дешевых двугорбых верблюдах с серо-желтой шерстью. Хивинцы и бухарцы нанимали киргиз-кайсаков для охраны караванов. Киргиз-кайсаки охраняли караваны от своих же соплеменников. Хотя это им не всегда удавалось; немало караванов разграблено, а караванщиков продано в рабство. Этот караван дошел и будет с прибылью.

Если самарцы глазели на величавых верблюдов, то стрелки и их зрители шумно спускались в питейный зал. Бесплатное угощение победителя – только повод и начало продолжительной и крепкой выпивки.

Вожа не любил подолгу засиживаться в кабаках. Но его уже разгоряченная хмелем голова не сдерживала биения еще более горячего сердца. Лилась за кружкой кружка, за песней песня.

Уже многие посетители ушли из кабака. Других спьянившихся увели приятели. А Вожа, Мамон и еще несколько человек, поощряемые Острогой и кабатчиком, все еще сидели за столом.

Притихший Васек несколько раз пытался увести Вожу на постоялый двор:

– Пойдем, Вожа. Уж хватит, пойдем.

– Погоди. Иди еще погуляй во дворе. Скоро приду. Или спать ложись.

Кабатчик тут как тут:

– Налить винца удачливому промышленнику?

– Не хочу.

– Ну иди же, иди погуляй, – подталкивал Острога мальчишку. – Тебе же сказали.

Васек ушел.

Вскоре в кабаке остались только сильно подвыпившие Вожа, Мамон, Острога и Заплатка. Кабатчик, Заплатка и Острога переглянулись. Острога кивнул, и кабатчик принес бесплатное угощение от себя, четыре кружки вина. Выпив их, Вожа и Мамон окончательно ослабели и повалились головами на стол.

Кабатчик, Заплатка и Острога обшарили и очистили карманы у промышленника и отставного солдата. После этого их погрузили в телегу, запряженную маштаком, и отвезли за сотню саженей и столкнули в канаву.

Сидя в телеге, Острога сказал:

– А все же золота при нем не было. И в кабаке ничего не разболтал. Как бы выведать, где оно. Ты брось его оружие в канаву, – указал он кабатчику, позарившемуся на ружье и пистолет зверолова. – Такого оружия в округе ни у кого нет. Если где появится, то слух быстро разойдется…

– Так, – согласился кабатчик и выбросил оружие из телеги. На рассвете Васек взнуздал двух коней и поехал искать старшего брата. В питейном выходе кабатчик развел руками:

– Они вдвоем с солдатом давно ушли.

Васек нашел Вожу сидящим в канаве с очумелыми глазами. Невдалеке лежал Мамон, еще не пришедший в себя. Васек спрыгнул с коня и отвязал от седла бурдюк с кумысом.

– До чего же плохо мне, – слабо выговорил Вожа и припал к бурдюку.

Кумыс творил чудеса. Вожа оживел. Ощупал пустые карманы и повел головой, ища свое оружие, и похолодел. Только охотничий нож остался на поясе.

– Где ружье?

Вожа поднялся, отряхивая пыль, и подошел к Мамону. Вместе с Васьком он влил в рот отставному солдату несколько глотков кумыса. Мамон открыл глаза, но пояснить, что с ними произошло, не смог.

Звероловы положили солдата поперек седла и повезли на постоялый двор. С первыми лучами утренней зари городок просыпался, но Вожа оставался сумрачен.

– Смотри! – Васек показал на ружье и пистолет, валявшиеся в лопухах. – Твое.

Вожа подобрал оружие, осмотрел и повеселел. Но чем дальше он ехал, тем мрачнее становился: – Это не вино голову и живот тянет. Ты поезжай на постоялый двор. Я скоро.

– Вожа, погоди! Я с тобой!

– Делай как говорю.

Прискакав к питейному выходу, Вожа приступил к кабатчику:

– Сказывай, где мои деньги. Кто меня обобрал и в канаву бросил?

– Помилуй, мил человек. Вчера вы засиделись, а после тепленькие ушли вдвоем с солдатом.

– Лжа! – Вожа ухватил пятерней кабатчика за рубаху. – Какая травка как влияет, с малолетства знаю. От зелена винца я бы не упал. Настой мухомора мне подмешал. Пес! Сам придумал? Говори!

Кабатчик дернулся, чтобы вырваться. Вожа оглушил его ударом кулака и выхватил большой охотничий нож. Кабатчик закрыл глаза. Двумя короткими движениями зверолов отсек уши у обидчика и позвал поваренка:

– Пожарь-ка нам свиные уши. Покамест мы вспоминаем вчерашнее.

Поваренок убежал на кухню. Через несколько минут в питейный выход ворвались солдаты караула с ружьями на изготовку. Вожа не стал стрелять и отдался в руки правосудия. Он считал себя правым.

 

17

У Вожи отобрали оружие и посадили в пересыльную тюрьму. Тюрьма – небольшой двухэтажный дом. Это снаружи. А внутри камень, железо и – тоска. В первый же день заточения Вожа затосковал по воле. Он терзался и уже каялся, что пожалел солдат в кабаке. И где-то его ружье, прокорм дающее? И как там Васек? И что с ним самим будет?

О беде, случившейся с Вожей, прослышали на ярмарке и в городе. Несколько десятков звероловов, табунщиков и починков пришли к тюрьме и стали требовать главного начальника. Они кричали:

– Подавай начальника!

– За что Вожу посадили под замок?!

– Отпустите Вожу!

– Кабатчик сам виноват!

Это походило на бунт или его начало. Если учесть, что в Диком поле даже крестьяне без оружия не ходили, то легко было предположить, что массовое недовольство могло перерасти в большое побоище и беспорядки в городе и на дорогах.

Побледневший сержант вышел к народу и постарался успокоить возбужденных людей:

– Офицера нет. Приходите завтра утром. Раз Вожа не виновен, то разберутся и отпустят. Завтра все решится. Расходитесь подобру-поздорову. Если виновен, суд накажет, если не виновен – опустят.

– Не морочь нам голову, – не унимались в толпе. – Мы все видели.

– Какой суд? – громко выкрикнул табунщик Максим Калачев. – Мы всегда меж собой сами разбирались. Как народом издавно заведено. Нам прадеды оставили законы. Он украл – побей его. Он убил – и его убей. А невиновного сажать под замок не можно. Грех.

– Правильно! – выкрикнул из толпы рослый зверолов в кожаной рубашке. – Украл – побей. Убил – убей. А сажать человека в каменную яму или в клетку, как белку, нет такого права!

До сего дня на Руси, в России, а тем более в Диком поле, один полицейский на пятьсот верст. Народ жил по своим народным юридическим обычаям. Народный суд короткий, правый и суровый. Расширяющуюся тюремную систему на столичный и зарубежный лад пока не понимали и не принимали. Ссылку на поселение, как наказание, понимали, а тюрьму нет.

– Расходитесь до завтра. Слово даю, завтра вам все скажут. Командир у нас правильный.

Народ расходился неохотно. Ворчали. Обещали завтра снова прийти.

В этот же день Васек с Мотей запустили воздушного змея. Хвостатое чудище кружило над тюремным двором, отвлекало стражу. Усачи задирали голову, но во двор тюрьмы никого не пускали. Упавшего во двор змея стражники подняли и вернули мальчишке.

Вожа видел воздушного змея через зарешеченное окно. Он долго, не отрываясь, смотрел в небеса и, казалось, не заметил, как в камеру запустили несколько человек колодников.

– Что маешься, шняга? – спросил закованный в цепи высокий рыжий парень, чей говор выдавал в нем выходца из Центральной России. – И тебе на волю хочется?

Вожа промолчал. За него в разговор вступил пожилой колодник:

– Кому же охота взаперти сидеть, под замком?

– Замок что, – рыжий тряхнул цепями. – Нет замка, который нельзя открыть. Любые цепи собьем. А куда бесписьменному идти? Аж с Яика нас пригнали в Самару и дальше погонят. Не велят казакам принимать беглых крепостных крестьян. Куда денешься?

– Мест много, – сказал Вожа. – Хоть бы на Узени. Места благодатные. Есть за Иргизом две заповедные речки. Впадают в Камыш-Самарские озера. Воды текучие, пресные. Лес есть. Рыбы и зверя много. Земля в степи хлебородная. Да много мест заповедных.

– Земля-то здесь лучше, чем в родительской деревне, – вспомнил пожилой колодник. – Прошлой осенью дикую вишню и яблоню обрезал. Ветки в кучу бросил. Весной стали межу в поле метить. Воткнули сухие ветки. А они, глядь, листья выпустили. Корешков еще нет, а лист бьется. Сад да и только.

– Погодь, – перебил его рыжий колодник и повернулся к Воже. – Скажи-ка, шняга, не сведешь ли нас на речку Узень? Если выберемся.

– Мне зверя бить надо. Время подходит. В зиму сведу вас в селитьбу за Самарой. Будете починкам помогать. Или к надежному владетелю переправлю. А по весне можно и на заповедные реки податься. Только как же мы выберемся? Чую, оболжет меня кабатчик.

– Вы все песни пойте, – сказал рыжий колодник. – А я цепями займусь. Замок для меня и вовсе пустяк.

К вечеру Мотя и Васек придумали, как проникнуть на тюремный двор. Они купили трех кур и петуха и пошли к тюрьме. Вот и тюремная стена; сложена из кирпича много выше человеческого роста. Что за стеной, не видно.

Васек перебросил курицу через забор и давай стучаться в ворота.

– Откройте! Мы с ярмарки шли. Курица к вам упорхнула.

– Ворона, – проворчал стражник, глядя на Васька и на Мотю. – Идите сами ловите.

Курица оказалась прыткой, бегала, летала, громко хлопала крыльями. Стражники во дворе и заключенные, выглядывавшие в зарешеченные окна, улыбались и давали советы, как ловчее изловить курицу.

Только вместо поимки одной курицы в пылу погони упустили и вторую курицу. Тут уж и стражники, едва не лопавшиеся от смеха, стали помогать ловить перепуганных кур.

В одном из окон Васек увидел Вожу и незаметно бросил ему нож и пилку, завернутые в платок. Кур в конце концов изловили и отправили вместе с хозяевами за ворота.

– Отдай деньги, что у нас остались, – шепнул Вожа. – Выкупи мое оружие. Сегодня.

Утром звероловы и табунщики стали вновь собираться у ворот тюрьмы. Прибыл сюда самарский воевода с полувзводом дворянской роты для увещевания собравшихся, а если потребуется – и для усмирения недовольных.

Сюда же прибыл служащий Оренбургской экспедиции, направленной для изучения и освоения заволжской части Дикого поля, Алексей Долматов. О происшествии его известил солдат Мамон, пришедший с ним.

Командир экспедиции Иван Кирилов с большим отрядом должен направиться на реку Ори через Уфу. Другая часть экспедиции должна идти на восток по реке Самаре. Их маршруты соединялись в кольцо. Третья часть экспедиции отправлялась на юг для научного изучения междуречья Волги и Яика…

Руководители экспедиции наделены Петербургом большими и чрезвычайными полномочиями. Равно как и прежний руководитель строительства Новозакамской линии тайный советник Федор Васильевич Наумов. И титулы в чиновничьей табели о рангах у них много выше, чем у местных начальников. Имели они и свое глубокое видение развития России и мира в целом. Оттого у них происходили трения с самарскими воеводами, которым представлялось, что их права и решения умаляются временно командированными. Самарский воевода майор Степан Обухов написал своему начальству жалобу на тайного советника Наумова.

И у новой экспедиции с местным начальством складывались непростые отношения.

Долматов подошел к решительно настроенному воеводе и учтиво поинтересовался:

– Нельзя ли отпустить из-под стражи проводника по прозвищу Вожа? Он человек простой и горячий, но не лживый. Его вина не столь велика, чтобы придавать ей большое значение.

– Вы кто, сударь? – воевода сделал вид, что не узнал Долматова, и надул губы.

Поведение воеводы становилось оскорбительным, но Долматов сдержался.

– Служащий Оренбургской экспедиции. Разве вы не узнаете меня?

– Да, да. В крепости должен быть один хозяин. А этот проводник – смутьян. Слышно, разных голодранцев в пустыни водит. Теперь в крепости торгового человека поранил. И беглых водит.

– Так по доброте душевной, – мягко сказал Долматов. – Чай, не каторжников водит. В здешних краях сирому человеку в помощи отказать нельзя. Так заведено. Я это понимаю.

– Слово и дело, – воевода произнес слова, означавшие, что перед ним, очевидно, совершается государственное преступление и он его без внимания не оставит.

– Не стращайте тайной канцелярией, – голос Долматова зазвучал жестче. – Споры самарского воеводы с тайным советником Наумовым нам известны. От них один вред. Мы с вами люди государственные и должны блюсти интерес не плохого кабатчика, а интерес государственный. У вас есть указания правительства всячески помогать экспедиции. А у нас есть договор с лучшим местным проводником. Неуспех экспедиции может обернуться неприятностями не только для нас, но и для всех, кто ей препятствовал.

Долматов поклонился и отошел.

К воеводе подбежал один из тюремных стражников:

– Одна из камер заперта, но пуста…

– Как так? Те, из-за кого весь шум?

– Да. Сбежали ночью.

Звероловы и табунщики, требующие освобождения Вожи, еще стояли у ворот тюрьмы, но его там уже не было.

– Вот, – озадаченный воевода даже несколько повеселел: – Вот, вот. Сбежал Вожа. Значит, чувствовал вину.

 

18

Ночью Вожа, Васек, Мамон и семья табунщика Максима Калачева ушли с ярмарки. С ними ушли и беглые крестьяне.

Проводив табунщиков до полпути, Вожа увел беглых не в пустоши, а на север к генералу Наумову. Сей генерал как государственный деятель основал крепости Кинель, Красный Яр, Кондурчинскую и много других. Как частное лицо Наумов перевел из России своих крепостных и основал еще несколько сел, находившихся под прикрытием новой оборонительной линии. Не только вольные, беглые, военные, ссыльные, но и помещики с крепостными осваивали Дикое поле. По закону помещик не имел права переселять крепостных на нежилое место без их согласия. Так или иначе, но и крепостные крестьяне тоже прошли трудной дорогой вольных первопоселенцев и внесли свою лепту в освоение Дикого поля. Крепостных пришло не много, но и их труды нельзя не заметить.

Вожа привел беглых вначале на реку Буян, но не застал там генерала и отвел их в сельцо Федоровка, названное именем Наумова.

После приветствий с Вожей владетель оглядел беглых:

– Сироты, говорите?

– Сироты. Злого умысла не имеем. Ты, барин, нас не обижай. Мы тебе службу сослужим. А не то мы найдем другую воду.

– Что ж. Зиму живите. За харч и кров работайте. Мельницу строить будете. Веселей работайте. Никого не обижу. Весной бумагу выправлю и по мешку семян на душу дам. Пойдете на волю. А то оставайтесь. За крепким хозяином жить лучше. Все кому-то служат. Я сенату. Сенат царю. А вы мне.

– По весне на волю уйдем, – отрицательно закивали беглые.

– На волю так на волю, в чисто поле. Вожа сел на коня:

– От бумаги вам вреда не будет. Зверолову и пастуху что. А пахарю с бумагой надежнее. Пашню с собой не унесешь.

Из Федоровки Вожа вернулся в селитьбу к Калачевым. На второй день он пошел к Максиму сватать его дочь Мотю. Спросили желание Моти, единственной оставшейся дома дочери. Получив согласие, посчитали дело решенным и стали готовиться к свадьбе.

В селениях Поля относительно женитьбы нравы царили простые. Еще проще, чем в кондовой России. В жены выбирали по характеру или пригожести. И в России часто тем, кто хотел жениться на деньгах, давали отказ. А в поле денежный вопрос и вовсе не стоял. Очень больших денег не водилось. Купить на деньги что-то можно только на ярмарке. Большое стадо скота завтра могло уменьшиться от болезни и падежа или могло быть отогнано воровскими кочевниками. Спрашивать приданого за невестой не принято, платить калым – тем более.

На свадьбе всякий гость давал молодым на обзаведение по своему состоянию. Собирать дальних гостей Вожа не захотел:

– Много шуму, мало проку…

Со стороны зверолова на свадьбу приехал солдат Мамон, садчик Евлампий да еще человек пять звероловов. Свадьба была веселой, но не разгульной.

Не прошло и недели после свадьбы, как в воздухе полетела первая крупа. Вожа беспокойно взглянул на сумрачное потемневшее небо и засобирался на промысел: «Или зверя добыть, или дома не быть».

Мотя просила Вожу остаться дома хотя бы еще на пару недель, но, видя настрой мужа, отступила. Осенний промысел для зверолова самый добычливый. Потеряешь время – засыпет окрестные долы глубоким снегом – и станет втрое труднее добывать зверя.

 

19

Вожа и Васек пришли в зимовье в середине октября. Ночью уже случались чувствительные морозы. Реки еще не тронуты сплошным льдом, а озера сковал тонкий лед, способный держать осторожно идущего человека. Днем из-за свинцовых тяжелых туч проглядывало солнце, и лед становился мягким.

Большинство перелетных птиц улетели на юг на зимовку. Без них поле опустело. Только по рекам пока держались самые зимостойкие виды уток: нырок и гоголь. И верные лебеди никак не могли распрощаться с милой родиной. Но и они скоро потянутся на юг.

Прощальные крики птиц в сентябре-октябре тревожили душу. Но Вожа знал, что птицы всегда возвращаются. Первыми, когда еще трещат мартовские морозы и метет поземка, вернутся орлы. Следом прилетят крохотные звонкоголосые предвестники весны жаворонки. За ними потянутся другие птицы.

Зато в предзимнем лесу стало светло и почти празднично. Особенно в чернолесье. С кленов, дубов, вязов опал золотистый лист. Деревья голые. Но не было в том уныния. Золотистый лист устлал почву новым праздничным ковром. От него даже в вечерних сумерках шло свечение.

Звероловы любили осенний лес. Ходили и примечали лежки зверя, гнезда белок и куниц – для будущей охоты.

В конце октября после мелкого дождя ударил сильный мороз. Земля, деревья, кусты покрылись толстой ледяной коркой. При раскачивании деревьев ветром с них осыпались льдинки. Высоко растущие ветви гнулись почти до земли.

На земле образовалась толстая корка льда, сковавшего траву.

– Наледь, – сказал Васек, скользя на взгорке.

– Череп, – уточнил Вожа местное название такой наледи. Он тревожно смотрел вокруг. – Если снег ляжет на череп, то в поле случится великий голод и мор. Лед под снегом не тает. В такие годы сайгаки, тарпаны, другие звери и тебенеющий домашний скот мрут сотнями тысяч. Весной в поле пусто. Только волков многое множество. Но потом и их станет меньше.

Приближался сезон большой охоты. Вожа заставил Васька снять рубаху. Он бросил рубахи в котел и кипятил их с золой. По закону Дикого поля перед зимним промыслом рубаха не обязательно должна быть белой, но обязательно чистой. Был в законе не только символический смысл, но и практическое соображение. От чистой рубахи меньше запах крови и пота. После стирки рубахи сушили и били палкой, чтоб зола вышла и ткань стала мягче.

В конце октября зайцы побелели. Закончилась линька у белок и других зверей. Можно начинать промысел. Но началась оттепель. Пошел мелкий дождь с туманом, растопивший череп.

– Бус идет, – сказал Вожа. – На несколько дней. Доставай, Васек, ветровки из рыбьей кожи. Первый промысел сделаем по черной тропе.

Скоро снова захолодало. Прошел первый легкий снежок. Землю и деревья запорошило тонким белым покрывалом. Первая пороша – золотое время для звероловов. На земле виден каждый следок. Тут зверь пробежал. Тут птица ходила или скакала, тут вспорхнула.

Лес стал менее прозрачным, погустел. Снег, осевший на ветках, сделал деревья пушистыми. Зато скачет по веткам белка или куница – и снег облетает, показывает, где зверек. Идти по лесу, по мелкому снегу легко и приятно.

В бору и смешанном лесу звероловы добывали белку, горностая, куницу, хоря. Попадалась и рысь. На реках и ручьях брали порешню, норку, бобра и хохулю. Особенно радовались кунице, норке, рыси и порешне.

Попадалась в лесу и лисица. Но лисий промысел еще впереди, в степи.

На зверя ставили ловушки с приманкой и капканы. Ловили сетями-обметами. Стреляли из ружья и лука.

Много помогал охотникам и Волчок. Обнаружив куницу, Волчок бросался за ней. Куница сама опытный охотник на глухаря, тетерева, куропатку, белку. От преследований она уходит по верхушкам деревьев. Если удастся оторваться, то затаится и выжидает. Любит куница залечь в дупле или беличьем гнезде, из которого ее не видно. Собака, потеряв куницу, начинает облаивать каждое дерево, и часто куница не выдерживает и обнаруживает себя, срывается с места.

Но вот подошли звероловы. Увидели гнездо, где скрылась куница, приметили ветку с осыпанным снегом. Они постучали обухом топора по высоченной сосне. Если гнездо на ветке, то стреляют в гнездо, потом рубят дерево и достают ценного зверька. Но если куница скрылась в дупле, то вначале ставят сеть-обмет вокруг того места, куда должна упасть вершина подсеченного дерева. Куница, выскочившая из подсеченного дерева, запутается в сетях. Ради белки дерево не рубили, а вот мех куницы стоил труда. Мех легкий, мягкий, блестящий, так и переливается, искрится в руках.

Но если зверек скрылся в гнезде на одном из многовековых лесных патриархов со стволом в диаметре в сажень, а то и полторы, то звероловы отступают. Рубить такую махину – труд неоправданный. Крестьяне-починки, вырубая лес под пашню, боролись с великанами огнем. Вначале у дерева складывали сухой хворост и зажигали. Если дерево погибло, то ждали несколько месяцев, пока оно высохнет. Потом снова зажигали. Но и обгорелый ствол так огромен, что срубить его трудно. Часто стояли обгорелые великаны годами, пока время и буря их не свалят.

В подобных величавых осокорях, дубах, липах и соснах встречались дупла-пещеры, в которых звероловы пережидали непогоду, а медведи устраивали берлогу на зиму. Возле пологого оврага Вожа показал Ваську такое дупло, из которого шел еле приметный парок. Не буди топтыгина. Может, еще придем сюда.

Постепенно снега в лесу становилось больше. Звероловы встали на лыжи, подбитые лисьим мехом. Лыжи очень широкие, хорошо держали на рыхлом снегу. А подбитый мех не давал им скользить при подъеме в гору или по склону оврага. На лыжах бегали без лыжных палок. В руках одна палка-лыпа для торможения при спуске по склону горы или оврага.

Звероловы уходили из зимовья на два-три дня. Им предстояло обойти капканы и ловушки. Вокруг капканов разгребали снег, подкладывали приманку, вынимали зверьков. В ухожье Вожи около сотни настороженных капканов и разнообразных ловушек. Зверя надо вынуть из капкана, пока он не замерз. Мерзлую тушку беловать тяжело. Таскать в зимовье, чтобы оттаять, еще тяжелее. Так и ходили на промысле от капкана к капкану, а попутно били выстрелом зверя на деревьях.

Влекомые бегущим зверем звероловы отходили от зимовья еще дальше. В дорогу с собой брали легкие санки, на севере звавшиеся нарты, а на Волге чунки. Ездовых собак, как в Сибири, в Диком поле не держали, но дворовых и охотничьих собачек при случае запрягали. Для этого мастерили упряжь двух видов. Одна упряжь походила на маленький хомут, как для коней, одеваемый на шею. От хомута вожжи. Только что узды нет. Некоторые тройки собак запрягали. На коренную собаку даже маленькую дугу надевали. Вторая упряжь состояла из веревки с петлей, которую затягивали на нижнюю часть туловища собаки. При такой упряжи собаки управлялись только голосом и тормозились при помощи заостренной палки.

В лесах и ловецких ватагах Дикого поля собак использовали для перевозки больших грузов. В лесу Вожа придерживал собаку, везущую чунки, на поводке. Как ни выучен был Волчок, но, завидев зверя, не мог удержаться, не броситься в погоню. Коли так, то ни чунок, ни поклажи без поводка не сохранить.

Чаще Вожа цеплял лямку от чунок себе на плечо и тащил сам, отпуская собаку преследовать зверя. В глубоком снегу в лесу кони вязли, шли с трудом, не везде они могли пройти из-за густых колючих зарослей. Но если предоставлялась возможность проехать на коне или хотя бы провести, то брали с собой вьючных коней. Но уже в декабре, как правило, в лесу снега столько, что на охоту уходили одни лыжники и собаки.

С собой звероловы везли немного припасов, котел, запасную одежду. Основные припасы в недалеком зимовье. На ногах лыжи, на плече лямка от чунки, в руках палка-лыпа. На одном конце лыпы коровий рог, а на другом маленькая лопаточка. Помимо того что рогом на лыпе тормозят при спуске на лыжах, еще рогом постукивают по льду, когда перебираются через реки и озера. Лопаточкой на лыпе расчищают снег возле капканов и на стоянках – для костра.

Часто приближающиеся сумерки заставали звероловов в лесу. В таком случае они мастерили шалаш. Выбирали два соседних деревца с рогатиной вверху. Если рогатины не было, то вершинную нагибают и расщепляют топором. На рогатины кладут поперечную жердь. К ней с обеих сторон прислоняют поперечные жерди.

Иногда шалаш строится еще быстрее. К дереву прислоняют вырубленные топором жерди – и шатер готов.

Летом и осенью шалаш покрывают ветками или камышом. Ветки кладут снизу так, чтобы верхние ряды покрывали нижние. Дождевая вода должна стекать. Зимой шалаш обкладывается снегом. Слежавшийся снег рубят на кирпичи и закрывают ими шалаш снизу до верха.

Зимой снег на месте шалаша разгребается. На лежанку рубят ветки. Час работы – и жилье готово. Ночевать можно. В открытой степи и такое пристанище не всегда найдешь.

Если не очень холодно и в то же время не оттепель с мокрым снегом и дождем, то звероловы могли обойтись и без шалаша. Ночевка под открытым небом на лежанке из веток – обыкновенное дело.

Днем обедать некогда, но вечером ужин обязательно. Над костром ставится тренога из трех палок, связанных вверху одним ремнем – и очаг готов. К образовавшейся рогульке подвязывается котел с кашей, похлебкой или чаем.

Летом котел можно повесить на перекладине, лежащей на двух палках с рогатками, вбитыми в землю. Зимой земля промерзает так, что в нее и лом не вобьешь. Зимой связывают треногу из посохов. В степи, где и кнутовища вырезать негде, посох незаменим. Им и от волков можно отбиться, и по тонкому льду идти надежнее, и очаг соорудить можно. Так было и так есть.

Шалаш для ночевки Вожа строил для Васька, если видел, что паренек посинел от холода. Сам Вожа от холода не страдал. Похоже, и не знал, что такое холод. И слов холод, мороз, стужа, видимо, не понимал и относительно себя не применял.

Если утром мороз силен так, что бревна зимовья трещат, а жизнь в лесу и в степи замерла, сдавленная обжигающей стужей, то Вожа на воле делал оценивающий глубокий вдох-выдох. Пар дыхания поднимался клубами и часто мгновенно оседал инеем на бороде, усах и шапке. При том зверолов вслушивался в звенящую тишину и спокойно утверждал: «Свежо».

Даже в зимовье зверолов в избе спал редко. Если только в особую стужу или в слякоть. Возле зимовья он припас копенку сена для коней на весну. Он сметал с копны свежевыпавший снег, ложился на сено, укрывался епанчем и чутко засыпал. Дед Мороз не тревожил его. Во сне он едва заметно улыбался. Казалось, что во сне он слушает лес и знает, где что происходит. Зимой звук в лесу слышен за версту. За ночь борода, усы и шапка у зверолова покрывались толстым слоем инея.

Иногда утром, на рассвете, зверолов снимал меховую куртку и рубаху и обтирался снегом. Баню на зимнем промысле топили не чаще одного раза в неделю, иногда и не до того было.

Для городского жителя и даже для крестьянина в России суровая зима – что-то среднее между природной тюрьмой и праздником. Дороги замело. Только тропки от избы к колодцу, по двору и к соседу. Работы меньше, чем летом, отдыха больше, зато и в движении человек ограничен. Но для звероловов и пастухов зима – пора самой жаркой работы. Звероловам надо зверя добывать, а пастухам скот от голодных зверей защищать и перегонять стада в места, где меньше снега и легче копытами добыть траву на тебеневке.

Звероловы и пастухи с малолетства зиму проводили на воле и оттого закалку имели особую. Если Васек жаловался на холод или жару, то Вожа успокаивал:

– Мороз бодрит и крепит, жар костей не ломит.

Чтобы избежать монотонности и однообразия, звероловы занимались и рыболовством для себя. Особенно в ноябре-декабре. На реке во льду пешней пробивали прорубь и опускали туда на ночь плетенную из ветвей морду. Утром вынимали по двести-триста икряных налимов. Иные из которых весом в полтора фунта и больше. Нередко в морды попадала и другая особо ценная добыча: порешни и хохули. Звероловство и рыболовство одновременно. На то и расчет.

К столу ловили раков. Если в озерах раки мелкие, то в Волге и ее притоках очень крупные, в ладонь длиной – норма обыкновенная. Не зря волжские раки поставлялись ко двору царскому. Ловцы опускали в прорубь сак. На дно сака клали камень и привязывали кусок рыбы. Через несколько часов сак можно поднимать. Если в саке находили три-четыре сотни раков, то и не удивлялись. Сак можно опускать в воду несколько раз за день с тем же результатом. К умелым первопоселенцам Дикое поле щедро. Обычно ловцы накидают раков ведро-два, а остальных стряхивают обратно в прорубь. Бери по потребности.

Если одежонка зимой в работе порвалась, то звероловы из налимьих шкур шили накидки-ветровки. Промышляли диких коз. Зимой у козы мех гуще. Замыслил Вожа сделать Моте подарок – длинную козью доху. И чтоб доха получилась легкая и красивая, мехом наружу. Луки-самострелы насторожили на козьей тропе. И сам Вожа ходил в засаду. Днем Вожа промышлял, а вечерами при свете огня от лучины и жирника выделывал кожи.

 

20

Не забывала о Воже и Мотя. Она частенько вглядывалась в горизонт, в ту сторону, куда ушел Вожа. Вздыхала. Ее волнение и тревога усилились, когда странники принесли весть о том, что в выселках починков побывала команда из пяти служивых казаков и сыщика. Они искали беглых, справлялись и о Воже.

Мотя стала собираться в дорогу. Запрягла в саночки рыжего рысака.

– Куда собралась? – спросил отец.

– К Воже.

– Дома дожидайся. Нечего по степи шастать. Хочешь, чтобы басурмане опять тебе аркан на шею накинули?

– Хочу Вожу предупредить о сыщиках.

– Как же ты его найдешь?

– Вожа сказывал мне приметы дороги.

– Подожди хоть братьев, – сказала мать. – Вернутся из степи, проводят тебя.

– А вдруг что сегодня случится? – нахмурилась Мотя. Она бросила в сани охапку соломы и вилы. – Засветло доберусь. Поеду.

– Возьми, неугомонная, – Прасковья положила в сани кафтан из конской шкуры.

Санный путь уже давно установился. Только некому накатывать дорогу.

Рысак бежал без усилий. В поле снег неглубокий, и санки катили легко. Но Мотя не учла, что в степных оврагах и в это время снега наметено – не проехать. Самые вязкие места приходилось объезжать, делать большие крюки.

Но это Мотю не смущало. Сердце молодки пело от предчувствия скорой встречи с любимым. И природа тому подыгрывала. Небо закрыто темным серым покрывалом. Ни солнца, ни облаков, ни туч. Один серый тон. Зато земля, укутанная белым снегом, виделась светлее смурого неба. От белого снега исходило сияние. Это всегда волнует.

После полудня на небе неожиданно обнаружилось крошечное бледное солнце. Точнее, это было не само солнце, а бледное пятно там, где оно должно быть. Лучи солнца так и не прорезали серой пелены, но все же вокруг стало еще светлее. На горизонте все чисто и спокойно.

Когда завечерело, из оврага выскочила стая волков. Они, не таясь, пошли за санями.

Мотя взяла в руки вожжи и принялась нахлестывать рысака. Конь летел стрелой. Волки не отставали и даже приближались. Гонка продолжалась долго. Мотя уже чувствовала рядом прерывистое дыхание запыхавшихся волков. Вот-вот настигнут.

Мотя сбросила с себя кафтан из конской кожи и бросила его за санями. Волки тут же уцепились за кафтан и стали тянуть его в разные стороны. Сбитые с толку волки отстали. От них удалось оторваться. Сил на дальнейшее преследование волкам не хватило. Степной конек пролетел еще несколько верст и встал у леса.

Мотя нашла запомнившиеся приметы. Тут Вожа входил в лес. Но куда идти дальше по ночному лесу, Мотя не знала.

В чаще снег рыхлый, не утрамбованный степными ветрами, не скованный настом после оттепелей. Всюду белоснежные сугробы, подобные пуху. Даже на широких охотничьих лыжах по такому снегу идти трудно. На опушке конь с санями вначале шел широким шагом, преодолевая сугробы, в которых вяз по брюхо. Но скоро утомился и встал.

Отчаявшись понукать обессилевшего коня, Мотя приуныла. Ей стало страшно. Чтобы отогнать страх, она принялась звать Вожу, стучать вилами по стволу дерева. Ей повезло: она вошла в лес в нужном месте.

Вожа, спавший на копне сена, услышал очень далекий стук и тихо ушел в ночной лес.

– Откуда ты здесь? – спросил Вожа, оказавшись за спиной Моти в десяти шагах. – Что стряслось?

Мотя вначале испугалась, но, узнав голос Вожи, бросилась ему не шею: – Тебя захотелось увидеть – сил нет.

Рысак, даже распряженный из саней, не мог идти, выдохся, уходя от волков. Тогда Вожа решил ночевать в санях.

Когда из-за туч вышла луна, взволнованная Мотя вспомнила:

– Вожа, Никишенька, тебя сыщик из Самары и служивые казаки ищут. Помнишь, перед свадьбой ты мне рассказывал о предсказании вещуньи. Я боюсь.

– Не бось, – Вожа остался спокоен. – Она сказывала, что лихо придет в конце будущего лета. Эти охотники еще не охотники. Да и кто может взять Вожу в чистом поле? Пустое.

В это время сразу в нескольких местах в лесу волки завыли на луну. Мотя еще плотнее прижалась к Воже и рассказала о том, как за ней гнались волки.

– Мы их прищучим, – пообещал Вожа и отстранился от жены. Подобно волку, он обратил лицо к луне и завыл. Он выл так, что у Моти мурашки пошли по коже. Таким она еще своего возлюбленного не видела. Затем Вожа прервался и прислушался.

– Как настоящий, – испуганно прошептала Мотя.

Желая успокоить ее, Вожа пояснил ей:

– Вот слышишь? Матерый самец воет грубо, низким голосом. Даже на третьем колене басит. А во, во, слышишь? Волчица воет. Голос тоньше. Слышишь?

– Опять она, – сказала Мотя.

– Не. Это переярок. Голос еще тоньше, кажется, что он что-то жует непрерывно.

Прибежал Васек. Он услышал волчий вой и проснулся. Не найдя Вожи, пошел по его следам.

– Чего не спишь? – спросил Вожа.

– Волков услыхал. Тявкают волчата. Можно, я их поманю?

Вожа отрицательно покачал головой:

– Мало различать голос. Вызнай, какой голос когда подавать.

– Какой?

– На вой старика идут матерые волки, чтоб прогнать чужака. На вой переярка спешат молодые волчицы. А на призывный вой самки все идут. Но голосом самки мани только тогда, если самка убита. Иначе она заподозрит подвох и уведет всех. В стае она самая хитрая. На охоту первым идет волк, за ним волчица, а к логову первой идет волчица… И слух у нее лучше.

Вожа снова поднял лицо к луне и завыл, в точности как матерый волк. От этого протяжного, тоскливого и вместе с тем вызывающего воя при лунном свете и впрямь становилось жутко. Васек и Мотя прижались друг к другу и затаили дыхание. Однажды Васек позвал Вожу, но, казалось, тот его и не услышал.

В ответ вой матерого самца приближался. Временами Воже казалось, что он слышит его легкий шаг. Но вот вой самца совсем близко. Звероловы приподняли ружья.

– Вон он, – шепотом сказал Васек.

Вожа увидел волка. Зверь застыл. Застыл и зверолов, ожидая, пойдет ли самец ближе или бросится в чащу, заметив сани и людей. Волк дернулся назад, показав бок, и в тот же миг точный выстрел сразил его.

Утром Мотя еще раз взглянула на оскаленную волчью морду. Сейчас он казался не таким страшным, как ночью, но все ж… Матерый крупный зверь попался. Такой и быка зарезать может.

Звероловы в честь гостьи решили до обеда отдыхать. Праздник. Мотя прибирала зимовье. Хозяйке только пистолеты запретили заносить из холодных сеней в комнату, чтоб не отпотели. Вожа готовил припасы для стола. Он с Васьком наловил свежей рыбы, раков. Особое угощенье звероловы готовили из толченой черемухи и высушенной и размолотой рыбьей икры. Размолотую икру смешивали с мукой и черемухой и пекли пироги и оладьи.

Мотя же для мужиков затеяла тесто на хлеб. Хоть и не было в зимовье русской печи, в которой выпекается лучший хлеб на земле, а все же какой ни выйдет каравай, все обитателям пустошей в радость.

В лесу и в степи звероловы печеный хлеб видели редко. Даже сухарей с собой не брали. Хлеб на морозе замерзал. Если еще в оттепель отпотеет, то потом замерзнет, как колотушка. Зубы обломаешь, не угрызешь, ножом не разрежешь. А ну как провалишься в прорубь? Или лодка перевернется? Размокнет и размажется по мешку.

Иное дело пельмени. Прокрученное или мелко порезанное мясо закатывают в лепешки теста и возят с собой. Чем сильнее мороз, тем лучше хранится. Стужи и воды пельмени не боятся. Варятся быстро. Бросил в кипяток – и через несколько минут готово. И мясо, и хлеб, и хлебово, пожалте, разом. Поел человек – и сыт до вечера. На промысле больше двух раз в день и не ели.

Вот и стали пельмени национальным блюдом в России. Желанны и в хижине, и во дворце. Гениальное изобретение, достойное и шутливой оды, и торжественного гимна.

После пельменей вторым основным блюдом в Диком поле стала каша. Особенно летом, когда «пельменям жарко». Почитали прежде всего пшенку и чечевицу. Потом гречу, горох и бобы. Но горох и бобы варить дольше, чем пшенку. В метель, при ветре, задувающем костер, бобы полдня варить будешь. В чистом поле нет лучше пшенки и чечевицы. По сему случаю в народе и поговорка родилась: «Каша – мать наша».

Варится пшенка как суп и круто, до выкипания воды. В поле – чаще чтоб вода осталась. По возможности варили и с мясом, и с рыбой в зимовье.

В метель пшенка могла пострадать: снег набивается в любую щелочку. В оттепель пшено отсыреет и может заплесневеть. Поправимое дело – пшено просушивали, оказавшись в тепле, в зимовье или на солнце.

То пища простая. Однако в походе, в дороге, на промысле частенько питались еще проще. Звероловы жарили на костре мясо. Вместо хлебова ели кулагу – пшеничную муку или ржаную муку, заваренную кипятком, редко с добавлением сухарей. Или пили чай с толокном; бросят в кипяток горсть-другую заранее пожаренной овсяной муки – и толокно готово.

Чай заваривали из трав – зверобой, пастушья сумка и другие, но это тоже преимущественно в зимовье, вернувшись с обхода ухожья.

Народ простой, неприхотливый. Не зря сказано: без соли не сладко, а с солью и солому съешь.

От цинги еще и зимой, и летом квас готовили, пшено с патокой, пиво, сваренное из еловых шишек. Все облегчение.

Но это в будни. А ныне праздник. И решил Вожа для любимой еще одно угощенье добыть. На хорошее древко насадил пику. Позвал Васька и кликнул собаку. Пошли звероловы к ближайшей примеченной берлоге. И Мотя за ними, посмотреть на косолапого хозяина зверей.

В овражке, возле поваленной ветром огромной сосны, звероловы нашли в снегу продушину. Спящий медведь слабо дышал.

– Береги заряды, – сказал Вожа. – Кидай ветви в продушину. А как махну – беги к ружью и жди.

Васек сунул толстую ветвь в продушину. Потолкал ее. Медведь заворочался, потянул лапой ветвь. Васек бросил сверху еще ветвь, еще… Медведь полез вверх, утягивая и отталкивая ветви.

В тот момент, когда косолапый занимался ветвями, Вожа быстро наскочил, воткнул пику-рогатину и навалился на нее нсем телом. Медведь обмяк. Скоро дело сделано. Да не всегда так удачно бывает. У иного косолапый отобьет лапой пику или даже сломает уже воткнутую – и охнуть не успеешь, как оседлает охотника и задерет…

Хороши медвежьи окорока, и шуба свою цену имеет. Но Вожа уже строгал из веток вертела, чтобы зажарить на костре медвежью печень.

На другой день Вожа начал провожать отнекивающуюся Мотю:

– Сродственники беспокоиться будут. Да и мы со дня на день в степь уйдем. В лесу снега больно много.

Он посадил жену в сани, накрыл козьей дохой, дал в руки запасное ружье и отправил домой.

Промысел дело мужское, простоя не терпит. Пойдут январские да февральские метели, и уж совсем трудно добывать зверя. Самому бы не пропасть.

 

21

Зимний лес по-своему красив. Прошел снегопад, и стоят деревья с большими шапками снега на ветвях. Прошел ветродуй, стряхнул снег, и опять многие деревья стоят голые. Но вот ударил ночной мороз, на ветках выпал иней, и лес, как в сказке, преобразился. На земле огромные белоснежные сугробы, а на деревьях серебристые игольчатые украшения.

Зимовье звероловов замело под самую крышу. В зимовье тепло, в лесу тихо, но промысел из-за глубокого снега прекращен.

Взяв немного продовольствия, звероловы ушли в степь. Чистое поле встретило их обжигающим ветром. Зато снега в степи немного, а на буграх вообще чуть выбелено. Можно охотиться верхом. Кони сами добывают корм из-под снега. Бобровые гоны на степных озерах получше, чем на самых заповедных реках.

Бобер, норка, лисица, корсак, волк, камышовый кот, коза – вот добыча для умелого зверолова в степи. Встречается и порешня, промышляющая форель пеструшку у незамерзающих родников.

На берегу большого озера звероловы построили шалаш, обложили его снегом. Несколько дней удачно охотились. Но однажды Вожа почувствовал опасность. Он выехал на взгорок и не далее как в версте увидел шестерых всадников. Вожа вернулся к шалашу.

– Васек, за гривой пятеро казаков и сыщик. Седлай заводных коней. Уйдем от греха подальше.

На заводных коней быстро накинули потники, вьючные седла, поклажу и, взяв в повод, увели так, что из-за бугра их не увидели. Проехав несколько верст, звероловы сделали крюк и вернулись на свой старый след. Выяснили, что сыскари обнаружили их стан и шли по следу.

Вожа спешился и молча прочертил ногой по снегу полосу, поперечную старому следу. Так же молча он сел на коня и сложил крюк в другую сторону.

В это время преследователи ходко шли по следу. Они дошли до того места, где звероловы пересекли старый след, и остановились.

– Мы за ним, а он за нами как хвост ходит, – сказал рябой казак.

– Может, даже сейчас наблюдает нас, – согласился чернобородый детина. – Держит на прицеле.

– А если это не он? – спросил казак в серой папахе. – Напугался кто и бегает.

– Он-он, – оживился сыщик. – Зимой в войлочной шляпе мало кто ходит. И другие приметы сходятся. Что иголку в сене нашли. Вперед. За него награду получим больше, чем за какого бродягу.

Но служивые казаки не спешили садиться на коней.

– Если он захочет, то положит нас тут. С ним даже зверолову Остроге состязаться не по рылу.

– Это бунт? – спросил сыщик.

– Тебе что, – сказал чернобородый детина, неохотно садясь на коня. – Малой. А меня, большого, первого срежет.

Вожа, лежа на вершине холма, видел заминку среди преследователей. После недолгого раздумья он поморщился и опустил ствол ружья.

Он еще недолго поплутал среди холмов и ушел в открытую степь. У звероловов было по одному заводному коню и у казаков по одному заводному коню. Чтобы уверенно уйти от преследования, хорошо бы иметь в поводу не одного, а двоих заводных коней. Идущий первым даже по неглубокому снегу теряет сил больше. Чем чаще всадник меняет скакунов, тем выше скорость. Но здесь преимущества нет, наоборот звероловы торят тропу, а преследователи идут следом. Они близко.

Вожа решил уйти к реке. Нынешней зимой еще не случалось длительных крепких морозов, и там, где течение немного быстрее, а подземных ключей больше, река еще не встала. Способствовали тому продолжительные осенние дожди, поднявшие уровень воды, и скорость течения. Черная полоса реки среди белых берегов простиралась на несколько верст. В сущности это длиннющая полынья. Местами вода, местами тонкий лед, который не выдержит не только конного, но и пешего. Тонкий лед опаснее, чем открытая полынья.

Вожа подошел к полынье так, чтобы оказаться в самой середине ее. Там, где берега твердые, пологие, удобные для прыжка, ширина полыньи несколько саженей. Река глубока, вброд не перейти. Вожа снял с себя епанч, куртку, шляпу, нож, пистолет; от седла отвязал походные мешки. С заводного коня снял все, включая седло. То же велено сделать и Ваську.

Вещи звероловы быстро перекидали на противоположный берег. Вожа посадил Васька на Тополя, дал команду и резко хлопнул коня по крупу. Тополь сделал несколько скачков по снегу и взвился в воздух. Через мгновение он очутился на противоположном берегу.

И второй конь без всадника в прыжке преодолел полынью. Но третий прыжок на скользком льду оказался неудачен. Скакун оказался в воде. Однако он сумел выбросить передние копыта на лед и при помощи Васька, тянущего за уздечку, выбрался на берег.

– Накинь на него аркан и гоняй по кругу, пока не высохнет! – крикнул Вожа. – Гоняй, не то пропадет!

Сам Вожа на четвертом скакуне несколько раз начинал приближаться к полынье, но животное замедляло бег и испуганно упиралось и вставало перед полыньей. Наконец прыжок. И человек, и конь оказались в ледяной воде. Вожа вынырнул и быстро выбрался на берег.

Следом в воду прыгнула и собака. Вожа помог ей выбраться. Труднее пришлось с конем. Бедное животное никак не могло забросить передние копыта на лед и, казалось, обречено утонуть. И преследователи уже видны. Они все видели.

Все последующее Вожа проделал стремительно, на протяжении одной-двух минут, на глазах изумленных преследователей.

Вожа взял топор и стал скалывать лед на кромке льда. Несколько взмахов, и в руках у него вместо топора аркан. Веревочная петля охватила шею коня. Как только животное сделало вдох, Вожа затянул петлю. Конь всплыл боком. Вожа подвел его к берегу:

– Васек! Клади ему голову на лед. Помогай тащить. Взяли! Еще! Еще!!!

Звероловы вытащили коня наполовину. И, может быть, вытащили бы совсем. Но едва почуяв под передними копытами твердь, животное и само из последних сил рванулось к жизни.

Преследователи подъехали к полынье, покачали головами. Задумались. Чтобы развеять их сомнения, Вожа из ближних кустов крикнул:

– Стой, коли живота жаль!

На белом снегу преследователи виделись отличной мишенью. С оружием и амуницией полынью не перескочишь. Сыщики развернулись и пошли вскачь, будто за ними гнались.

Вожа, довольный, что удалось уйти без стрельбы, скинул мокрую рубаху и штаны и переоделся в сухое. Всадить пулю в подходящую цель не трудно, а вот запутать неприятеля, нагнать на него страху, чтоб не совался на вольные реки, – то дело чести.

– Степь голимая! – сказал Вожа, обозревая заснеженное пространство с коня. В его голосе ни восхищения, ни разочарования, скорее, ожидание.

И степь не обманула ожиданий, недолго оставалась в покое. Подул ветер, усиливающийся час от часа. Какое многообразие слов– определений зимней непогоды придумано в России для разных состояний: снегопад, буран, поземка, метель, вьюга, пурга, буря. Зато в Диком поле появилось еще одно определение – ветродуй. За этим словом и ураганный ветер, и негустая поземка, если снег в степи уже утрамбован ветрами. Ветродуй – настоящее бедствие для степи.

Ветер порывист, но небольшие затишья все реже. Вожа нацелился идти к предполагаемому озеру, но увидел впереди отряд кочевых башкир, видимо, шедших на баранту. Вожа изменил направление движения так, чтобы в случае стычки ветер бил бы в лицо нападавших. Звероловы шли под углом к движению кочевников.

Но кочевники то ли не заметили звероловов, то ли, предчувствуя бурю, прошли, не меняя своего направления. Движение их имело престранный вид. Башкиры часто шили шубы из цельной конской шкуры так, чтобы грива ложилась вдоль спины. Ветер раздувал гривы на спинах всадников, и оттого они казались неведомыми чудищами.

– Хаки! – тревожно крикнул Вожа, показывая туда, где едва угадывалось болото солоноватой топкой грязи. Хаки не замерзало даже зимой благодаря своей солености. К югу таких мест немало. Попадешь туда – пропадешь. Бери левее.

Едва звероловы обогнули хаки, как ветер стал столь силен, что против него идти невозможно, а по ветру губительно. Тут Васек увидел то, что запомнит на всю жизнь.

– Ветродуй! – сказал Вожа. – Клади коней на бок. Садись к ветру спиной!

Почувствовав некое движение, звероловы обернулись. Мимо них ветродуй, точно мяч, катил овцу. За ней еще несколько десятков овец и баранов. Следом бежало, будучи не в силах остановиться, целое стадо коров и коней. Некоторые падали, но едва встав, не могли устоять и гонимые ветром бежали, пока имели силы.

Часть бедных животных попала в хаки, завязла и на глазах звероловов утонула. Другие минули хаки. Большинство из них упадет от изнеможения или разобьется где-нибудь в овраге или на речном обрывистом берегу. Иным повезет – застрянут в камышах. Весной стервятникам будет пожива. Что звери не съедят, то им достанется.

Через несколько часов ветродуй утих, но пошел густой снегопад и началась метель. В нескольких десятках шагов ничего не видно: куда ни глянь – белым бело.

Начинало смеркаться. Совсем ничего не видно. Васек держался ближе к Воже.

– Ветер кружит, – сказал Вожа и остановился. – Заночуем здесь. Чтоб ненароком не попасть в хаки.

Звероловы стреножили коней, сели спиной к ветру и прижались друг к другу. Сверху накрылись медвежьей шкурой.

Меж тем ночью мороз крепчал, несмотря на несколько ослабевший буран. Вожа слушал завывание ветра и дремал, а Васек все смотрел в темноту, точно мог что-то увидеть.

Вначале пареньку было не холодно. На нем холщовая рубашка, поддевка, меховая куртка мехом внутрь и куртка мехом наружу. Меховые штаны. И Вожа на холод не жаловался. На нем двое холщовых штанов, рубаха, куртка и войлочный епанч.

Но со временем холод пробрал паренька до костей. Кажется, промерз так, что конец скоро. Но тот, кто вырос среди снегов, работая на воле, часов через пять перестанет замечать холод. Здесь и кроется для него опасность. Человек успокаивается и не замечает обморожений, а то и засыпает навсегда.

Чуть засветлело, Вожа растолкал Васька:

– Светает. Пора ехать. Коняги от голода друг другу хвосты обгрызли. Просыпайся.

Снегопад, к счастью, прекратился. Иногда по нескольку дней метет. Зато сильный мороз усилился еще больше. От мороза и дыхания не только шапки заиндевели, но и ресницы при моргании слипались. Вожа старался не моргать. А Васек, сидя на коне, почти спал. Вожа тормошил его, растирал снегом побелевшие щеки и руки, накрыл своим епанчем. Васек болезненно морщился, когда ему растирали обмороженные участки, но терпел; понимал, что вначале обмороженное место нужно растереть снегом или на холоде шерстью. Жизнь подавала множество примеров. Если обморожение не сильное, то можно и в тепло зайти, но если мягкие ткани промерзли глубоко – растирай на холоде, не то лишишься пальцев, рук и головы.

Наконец звероловы увидели камыш большого озера. Это сулило отдых и спасение.

У самого озера Вожа остановился, внимательно слушая морозную тишину. Васек тоже внимательно прислушивался, но ничего не услышал.

Несколько обогнув озеро по степи, звероловы увидели стадо овец, табун лошадей, кибитку кочевника. Зимой кочевники со стадами находили убежище от буранов и морозов в камышах озер. Камышом покрывали войлочные кибитки, камыш служил топливом, молодой камыш – корм для скота и защита от ветра. Вместе с тем, звероловы знали, что зимой и здесь кочевников можно увидеть на баранте или промысле, но редко. Степняки откочевали на тысячу верст и далее от бассейна реки Самары.

Тут Вожа увидел Ерали, давнего приятеля и товарища. Напряженное ожидание сменилось радостью. Вожа и Ерали потискали друг друга в объятиях. На несколько мгновений Вожа снова застыл, прислушиваясь к чему-то, что другие не слышали:

– Не твой ли скот катило ветродуем?

– Одно стадо не успел отогнать в камыши, – кивнули Ерали и потер рукавом глаза, красные от дыма костра, постоянно горевшего в кибитке.

– Загоняй стадо на озеро, на лед.

– Опять ветродуй будет? – Ерали посмотрел с сомнением.

– В ближней степи много всадников появилось. Слышишь, как звенит воздух?

– Отгонять стадо буду? – предложил Ерали.

– Всю округу замело. Следов нет. Зимой лучше не следить. Если вслепую не набредут на нас, то целы будем.

Стадо перегнали на лед озера, так что кольцо берегового камыша скрывало его со всех сторон. Много таких озер в лесостепи и степи. Почти все безлюдны. Кибитку перенесли в самый центр замерзшего озера. Войлок обложили камышом, камыш снегом и льдом. Приготовились к жилью и обороне.

И впрямь через несколько часов в двух верстах от озера прошел большой отряд киргиз-кайсаков. Укрывшихся на озере они не заметили. Вожа и Ерали успокоились, а Васек с любопытством смотрел на степняков и не мог оторваться. Паренек прислушивался к обрывкам чужой речи, возгласам, что доносил ветер, ему представлялось, как из ноздрей скакунов идет пар.

Вечером Вожа и Ерали в кибитке у костра за нехитрой трапезой вспоминали былое, делились новостями.

Днем Вожа промышлял бобров. Ловил рыбу: щук, карасей, линей, окуней… В неглубоких степных озерах рыба для коммерческого вывоза не годная, малоценная, а человеку для пропитания и здоровья полезная. Зимняя рыба густо покрыта слепом, предохраняющим от потери тепла. Однако сваренная в котле зимняя рыба еще вкуснее, чем летом. Ее и на вертеле жарили.

Ерали вначале с недоверием смотрел за тем, как зверолов ловит рыбу, готовит и ест. Азиатские кочевники ловлю рыбы в традициях не имели. Но распробовав новое угощение, он облизывал свои пальцы, покрытые рыбьим жиром, и смеялся, глядя, как Вожа и Васек вытирают руки о снег: «Русский глупый, рук не лижет».

Вожу беспокоил Васек. Паренек не то чтоб горел, но был бледен, мучался кашлем. Мороз сменился оттепелью. Среди весны запахло весной. Но Васек не поправлялся. Чай и другие снадобья ему не помогали. Вожа вышел из камышей, послушал степь.

– Поедем в деревню, – решил Вожа. – Тут полдня пути… есть новая селитьба. Поспишь ночку-другую на русской печи и станешь лучшего прежнего. Утром в путь-дорогу.

К утру ударил морозец. Не очень холодно, но увлажнившийся во время оттепели снег сверху покрылся толстой ледяной коркой, настом.

– Джута, – сказал Ерали, покачивая головой. Джута, или по-русски наст, для степного скотовода серьезное природное испытание. – Берегите коней.

– Ничего, – уверенно сказал Вожа. – Сайгаков и косуль теперь волки много порежут. Да мы их сами промыслим. Потихоньку доедем.

– В добрый путь.

Во время наста преимущество имел тот, кого наст держал, остальные могли поранить ноги о ледяную корку, покрывшую снег. Временами Вожа шел впереди коней и продавливал ногами наст.

 

22

В дороге звероловы встретили следы бредущих по снегу путников. Рассмотрев их, Вожа решил ехать следом. Скоро они догнали незнакомых починков, согнанных с места кочевниками. Мужик с бабой и трое ребятишек. Починки брели по снежной целине из последних сил. Оружия у них не имелось. Это удивило звероловов. Нет оружия – нет и пищи. Человек без оружия и без стада зимой в Диком поле не жилец.

В ответ на приветствие мужик поклонился и устало ответил:

– Идем куда глаза глядят. Налетели басурмане, едва в лесу укрылись. Что не уволокли, то пожгли. Жили как звери на снегу. Вначале старые скотские кости вываривали. Потом бычачьи кожи резали и варили. Дальше решили идти своих искать. Клятый тот день, когда решил сюда ехать. Помогите.

Вожа протянул путникам кусок вяленого мяса.

– Гей, тамбовцы. По нашим следам идите. Тут недалече, версты за полторы, деревенька есть. Да не сворачивайте. Мимо пройдете. Поле не кляните. В поле зверя, и птицы, и рыбы прорва, только взять их сумейте. – Вожа кивнул на большой табун сайгаков. – Приспосабливайтесь.

Уже виднелась небольшая деревенька в низине, когда Вожа заметил шевеление в снегу.

– Смотри, Васек. Куропатки подо льдом бьются. Ночевали в снегу, а теперь не могут выбраться. Сколько птицы пропадет в эту зиму. А сколько раз они меня спасали от голода.

Даже после отлета множества перелетных птиц на юг леса и долы Дикого поля не опустели совсем. Помимо малоценных ворон, сорок и галок в лесах промышляли крупных дятлов. Но особенно обильно водились птицы, ночующие в снегу: глухарь, тетерев, рябчик, серая куропатка. Некоторых из них звероловы, странники пустынь, старались не бить лишний раз; берегли как надежду на спасение.

Среди других зимующих птиц наиважнейшая серая куропатка. Конечно, хорош глухарь. Иные длиной аршина полтора и весом чуть не в полпуда. А куропатка в несколько раз меньше. Но глухарь, тетерев в лесу живут хвоей и почками, ягодами рябины и можжевельника кормятся. Тетерев больше по опушкам леса держится. Рябчик по берегам рек обитает, кормится почками и сережками ольхи, березы, ивы, осины… Рябчик дальше в степь заходит. Но только куропатка изобильно встречается в открытой степи.

Зимой куропатки сбиваются в стаи по триста-четыреста и более птиц. Если в чистом поле появилась деревенька землепашцев, то летит эта птица ближе к человеческому жилью, туда, где гумно и скирды хлеба. Ловили куропатку простыми силками из крепких ниток или кожаных ремешков. В зимнюю стужу человек и куропатка помогали друг другу выжить. Не зря первопоселенцы часто оставляли птицам в стогу необмолоченный овес. Первопоселенцы должны бы памятник поставить дикой козе, сайгаку, тарпану и куропатке.

Вожа спешился. Кулаком пробивал наст, освобождал птицу и шел дальше. Глядя на него и Васек спешился. Несколько сот птиц освободили звероловы из ледяной западни. Они так долго ходили по полю, что пешие починки догнали их.

В деревне звероловов встречали бородатые мужики с ружьями – на всякий случай. Они радушно приняли и звероловов, и странников.

– Поправьте мальчишку на печи, – попросил Вожа.

– Мы кумысом и жиром суслика чахоточного можем поднять, – кивнул седобородый починок. – Простуду поправим запросто. Варя, протопи-ка печь пожарче. И ты, Вожа, нам помоги. Одолели волки. Каждый день скот режут и таскают.

То лубочную дверь в хлеве раздерут, то на крышу залезут и солому разроют. Уж и стреляли в них, и собак напускали. Дак собак и тех перетаскали.

– Промыслим, – согласился Вожа. – Запрягайте сани. Поедем в лощину. Нарубим ивы да тальника поболее. Завтра ловушку смастерим.

Несколько саней гибких веток нарубили починки, а Вожа плел плетень. Плел так, чтоб с наружной стороны торчали концы заостренных веток. Он оградил глухим плетнем круг шириной более сажени. И начал плести плетень для второго круга. Второй плетень поставили вокруг первого круга, да так, что между плетнями-кольцами места мало, только-только волку между ними протиснуться. Во втором заборе-кольце концы прутьев направлены в ту же сторону, но вовнутрь круга.

Вначале починки смотрели на творение зверолова с сомнением, потом с любопытством. Низ плетня они по указанию Вожи для тяжести и устойчивости поливали водой, замораживали. В большом кольце-плетне навесили маленькую калитку, открывающуюся вовнутрь.

Вожа, закончив работу, поставил вовнутрь глухого плетня овцу с двумя ягнятами.

– Теперь можно идти спать. Утром пику готовьте для серого вора.

Поутру чуть свет вышли починки во двор и ахнули. Ходит между плетнями-кольцами целая стая волков. Жалобно блеют целехонькие овца и ягнята. Вокруг ловушки следы, следы. Долго ночью ходили волки возле ловушки. Манит жалобно блеющая добыча. Наконец один толкнул калитку и протиснулся между кольцами. За ним устремились другие… Прошли по кругу между двумя кольцами и уперлись в калитку. Застыли волки. Пятиться нельзя, острые концы прутьев, заправленных в одну сторону, не позволяют. Передний волк толкнул калитку и закрыл ловушку. Нет выхода. Ходи кругами, не ходи – не выбраться.

Без единого выстрела и разбойников наказали, и теплые шкуры добыли, и овцы целы.

Васек всю ночь на печи спал. Прогрелся, как летом на солнце. Даже лучше. Есть какая-то сила в горячем красном глиняном кирпиче. Даже боли в суставах лечили починки горячим кирпичом. Нагреют припасенный отдельный кирпич и прикладывают к коленке. Никакой другой каменной грелки не надо, ни один камень не заменит кирпич.

Погостевали звероловы двое суток, да и стали собираться.

– Далеко ли отправляетесь? – спросил седобородый починок.

– Думаем домой податься. Проведаем сродников. Хотели еще на реку Кинель идти, да уж довольно. Промысел удачливый был. Не бери больше, чем для жизни нужно. Так нам завещали.

В пути звероловы проходили мимо прежде удачливых бобровых гонов. Походные мешки отягощены, да и очень уж хотелось Воже поскорее попасть к табунщикам, увидеть Мотю.

Каково же было изумление, когда вместо избы табунщиков и их соседей на белом снегу показались черные пятна от недавних пожарищ. Вожа и Васек оглянулись, в то ли место попали. Спешились. Там, где стояла добротная изба Максима Калачева, теперь только две почерневшие печи торчали и слегка дымила груда обгорелых бревен. Рядом сожженный сарай…

Еще не заметены тропинки, протоптанные хозяевами к колодцу, погребице, амбару, курятнику… Недавно тропинки в снегу были ниже снежного покрова. Но после большой оттепели снег просел и тропинки оказались выше неутоптанного снега. Они отчего-то напоминали брошенные кости-ребра.

Вокруг множество конских следов, стрел, в досках виднелись следы от пуль. Ясно, что кочевники напали на поселение табунщиков, но застать врасплох не смогли. Был жаркий бой. Избы сожгли. Что стало с их обитателями – не ясно. Вожа еще удрученно рассматривал следы пожара и боя, не зная, что подумать о судьбе родственников, когда его позвал Васек.

– Видишь? – Васек показал рукой на едва приметный парок над стылой землей на склоне небольшого бугра, с которого ветрами почти сдуло снег. – Пар из-под земли идет. Что это?

Вожа повеселел. Подвернувшимся колом он принялся простукивать землю. Вскоре ему ответили. Жители селения укрылись в подземном ходе. Они уже довольно долго сидели под землей, выжидая, когда уйдут разбойники.

Подземные сидельцы выбили опору из-под дощатого щита, и запасный вход в подземелье открылся. Вожа подавал руку и помогал им выбраться наружу. Табунщики и их соседи оказались живы.

– Вожа, мы думали, это Дружина. Как хорошо, что ты приехал! На нас напала орда. Дружина погнал табун и стадо скота в лес. А мы с соседями в одной избе решили укрыться. Отбивались. Заряды у ружей вышли. А ордынцев как саранчи на пшеницу налетело. Скачут, из ружей и луков палят. Соседние избы сожгли. Свою-то мы сами подожгли. Чтоб не видели басурмане, что мы ушли в землю. Подумали, что сгорели.

– Все сгорело-о, – запричитала старая Прасковья. – Все-е.

– Сенька, иди к лесу, – послал Максим сына. – Посмотри, что с Дружиной. Жив ли.

Семен и Васек поехали искать Дружину. К вечеру они вернулись с Дружиной, гоня перед собой нескольких коров и конский табунок.

– Перебирайтесь до весны в зимовье, – предложил Вожа. – Мы завтра пойдем туда.

Однако Максим решил отправить с Вожей Прасковью и Мотю, а сам с сыновьями остаться, чтобы к весне поставить новую избу. Так же решили и их соседи. В тот же день из полуобгорелых бревен и разрушенного амбара соорудили времянку-жилье. И отправились в лес заготавливать бревна.

Вожа с Евлампием и Дружиной на рассвете ушел на реку с пиками добыть кабана, которых в камышах водилось немалое количество. Домашнего скота уцелело мало, и его решили сохранить на племя или на крайнюю нужду.

Нашли логово кабана, похожее на копну из камыша. Кабана выгнали из камышовых зарослей на речной лед. Здесь кабана легче взять. Маленькие кабаньи копытца на скользком льду разъезжались. Кабан скользил и падал. Но зевать нельзя. И на льду кабан весом пудов в пятнадцать-двадцать запросто мог распороть ногу коню и свалить его. Поэтому били кабанов длинными пиками, не слезая с коней. Кованые кони на льду чувствовали себя увереннее кабана.

Рискованная охота. Зато мяса хватит надолго.

В тот же день Вожа оставил табунщикам несколько ружейных зарядов и уехал в зимовье.

 

23

Остаток зимы и начало весны звероловы, Мотя и ее мать жили в зимовье. Прасковья стряпала, стирала, ходила на реку полоскать в проруби белье. Молодые заносили с мороза шкуры и выделывали их. Чинили старые сети, вязали новые…

В марте ударяли холода такие, что воздух становился будто стеклянным, кристально чистым. Вороны и сороки сидели на ветках, утопив лапки в подбрюшном пухе, и взлетали только в том случае, если человек подходил очень близко. У больших зверей пар валил из ноздрей. Зима и есть зима.

Только дни становились все длиннее, а ночи короче. Во второй половине месяца днем все чаще случались оттепели. Снег сильно просел, а в оврагах на солнечной стороне источен солнцем. Весна ожидалась, но пришла все равно неожиданно. Как всегда, о ее приходе известили могучие орлы. Еще стоял санный путь и почти везде лежал снег, когда в самом конце марта в один день вернулись орлы, оживив пустынное небо. Вскоре появились жаворонки и трясогузки.

Первые птицы на хвосте принесли весну. Денька через три после того появились первые проталины. К их появлению прилетели скворцы. Раздались первые песни певчих птиц, жаворонков. Под эту песню каждый день прилетали стаи уток, журавлей, гусей…

На реках лед вздулся, посинел. Водоплавающие птицы важно ходили по льду. Кормились они в поле, плескались там, где на озерах у берегов появилась первая вода.

В середине апреля на проталинах проклюнулась первая молодая травка. Началось бурное таянине снега.

В один из таких погожих дней в зимовье прискакал Дружина с хорошим известием для Вожи:

– Приезжал посыльный от капитана. Он просит тебя приехать в Самару. С тебя обвинения сняли. Кабатчик с Острогой и Заплаткой опоили и ограбили проезжего офицера. Их разоблачили. Кабатчик в тюрьме, а Острога и Заплатка бежали в поле. Мы с отцом избу поставили. Если поедешь в Самару, мать и сестру заберу с собой.

– Хорошие вести, – Вожа, слушавший вначале настороженно, повеселел. – Пожалуй, поеду в Самару. Меха продам и дело сведаю.

На реке Самаре сломался лед. Звероловы вначале ехали по льду, но почувствовали его мягкость и пошли берегом, обходя особо топкие места, ища брод через притоки, вышедшие из берегов. Солнце, журчащая вода и птичий гомон заполнили пространство Дикого поля. Из степи доносилось мяукание и брачные крики каракала-степной рыси, звонкое ржание дикого жеребца.

На этом празднике жизни Вожа и Васек чувствовали себя такими же счастливыми и немного ошалевшими. Они то и дело пускали коней вскачь за крупными гусаками, то останавливались и слушали пение птиц. Воздух чист. К тому же еще нет ни комара, ни мошки. Ничто не отравляет жизнь. Окружающий мир наполнялся праздничными свадебными звуками.

В дороге звероловы пили березовый сок, наблюдали первое появление бабочки лимонницы и ледоход на реке. Толстые тяжелые льдины несло быстрым течением поднявшейся полой воды. Льдины время от времени сталкивались, трескались, срезали небольшие деревья на затопленном берегу.

Люди играют свадьбу осенью, звери – в конце зимы и в первой половине весны, а птицы только-только начинали свадебные игры. На ветках еще голых затопленных деревьев уремы токовали тетерева. Васек не удержался и передразнил тетерева:

– Чу-фышш, чу-фышш!

Подманив самку тетерева, он захлопал в ладоши.

– Река распалилась, – сказал Вожа. – Впереди будет много затопленных низин… Пойдем севернее.

В Самаре Вожа справился о капитане Долматове в воеводской конторе. Служащий сообщил:

– Ищи его в конторе Оренбургской экспедиции. У них свои службы.

И в крепости чувствовалась весна. В отличие от притоков Волга еще подо льдом, но со дня на день могла вскрыться. Тогда оживет пристань. Но в воздухе уже пахло весенней прелостью, влагой от подсыхающей земли. Некоторые избы светились свежей побелкой. Во всех окнах весело зеленела рассада горчицы. Большинство слобожан мужчин ушли в поле, зато в крепости на плацу солдаты проходили военную науку.

Завидев зверолова, Долматов не стал чиниться, улыбнулся, шагнул к нему и взял ладонями за плечи:

– И не сказать, как рад тому, что ты пришел работать с нами. На днях выходим. Нам предстоит совершить странствие поперек Дикого поля. Пойдем до Каспийского моря, потом в Азию за Яик, далее поднимемся до Уральских гор и оттуда вернемся в Самару. Изучим край, соберем материалы.

Вожа пожал плечами:

– Что не пойти? Места известные. Через неделю степные реки войдут в берега, земля подсохнет и можно идти. Готово ли снаряжение?

– Все готово. Сам посмотри. Выскажи свое мнение. Можно прям сейчас посмотреть.

Среди прочего Вожа оглядел походную повозку. Сделал замечание:

– Одно ободное колесо плохое. Заместо дубового поставлено березовое. Да зачем нам тагарка? С ней переправы через реки и овраги трудные. И по пескам с ней долго будем идти. Каждому всаднику двух заводных коней – и довольно. Провизии много брать ни к чему. Поле нас прокормит.

– Будь по-твоему, – согласился Долматов с предложением зверолова-проводника.

Вожа подрядился на работу в Оренбургскую экспедицию отчасти из любопытства. Уж очень занятными ему показались ученые люди из неведомого Петербурга. До выхода в Поле зверолов мог отдыхать. Но в первый же день пребывания в Самаре к нему обратилась партия переселенцев.

Вожа взялся вести переселенцев с согласия капитана, который взял с него слово вернуться за день до отправления эспедиции из Самары. Растроганные переселенцы решили заказать угощение для проводника в закусочной возле бурлацкого базара, где частыми посетителями бывали купцы и другие состоятельные гости. На столах в закусочной белоснежные скатерти и другие признаки столичного убранства.

– Сведи нас, Вожа, на погорелое место, – просил старший из пересленцев. – Тертые люди в Самаре говорили, что лучше поселиться там, где пашня старая есть. Да еще чтоб место было светлое, пригожее. Нам говорили, что у тебя рука легкая.

– На одной коняге целину сохой пахать – только поцарапать, – согласно кивнул Вожа. – На одну соху четыре коняги требуется или пара волов. Самое малое.

– Весной бы посеяться, – мечтательно вздохнул переселенец, – да можно и избы рубить.

– В вашей партии десяток мужиков, да все молодые, здоровенькие, – сказал Вожа. – Отчего не посеяться? Коли законы Дикого поля соблюдать будете, то и заживете счастливо. Что это?

Вожа поднял глаза на служащего закусочной, принесшего первое блюдо.

– Как и заказывали, самое лучшее, – служащий закусочной вежливо поклонился. – Соленые язычки фламинго. С прошлого года запас. Скоро пополнение будет. Для дорогих посетителей. Знаменитый зверолов Острога добывает. Вон его компаньон, в куртке как у вас.

Вожа обернулся и увидел у стойки человека в куртке из козьей замши, с характерными широкими рукавами и тесемками-ремешками возле запястья, коим рукав стягивали, чтобы весенний алчный клещ не попал под куртку. На войлочной шляпе незнакомца торчало красивое перо фламинго.

Незнакомец в куртке зверолова почувствовал взгляд, устремленный на него, и обернулся.

– Ворона в павлиньих перьях, – Вожа хмуро смотрел на чужака. – Сколько беззащитной линялой птицы погубили за ради одних язычков. Душегубные деньги берете. Законы Дикого поля позволяют бить зверя и птицу весной только для пропитания. Кто бьет для наживы и забавы, тот нарушает закон предков, тот чужой в поле. Айда отсюда.

Колеса тагарок мирно поскрипывали уже два дня. Еще полдня пути – и переселенцы, ведомые Вожей, окажутся в намеченном урочище. Но переселение в Диком поле редко обходилось без какого-либо происшествия. На этот раз беда пришла оттуда, откуда ее совсем не ждали.

На ночевку партия переселенцев расположилась в изгибе реки Самары, как бы защищаясь водой от возможного нападения с трех сторон.

– Последняя ночевка, – сказал Вожа. – Завтра в полдень будем на месте.

Как говорится, не загадывай. Загад не бывает богат. Ночь, как и несколько предыдущих, выдалась не по-весеннему теплой. Мошка и комары еще не беспокоили, и уставшим переселенцам спалось сладко и крепко. Вожа первым почувствовал опасность. Он поднялся, подхватил ружье и прислушался, пошел посмотреть на изменившийся плеск воды. Зверолов увидел воду, перекрывшую выход с излучины реки, хотя казалось, паводок на реке Самаре уже прошел.

Вожа вернулся на стан, сел на коня и, сопровождаемый тревожными взглядами некоторых проснувшихся переселенцев, заехал в ледяную воду по брюхо коню. Дальше глубина. Сунулся в другом месте – тоже глубоко. Брода не видно. Вода прибывала на глазах и грозила затопить всю небольшую плоскую излучину.

Местные жители знали, что после того, как пройдет паводок на низовые степные притоки Волги, спустя время придет большая вода с севера. На севере, где больше всего волжских притоков, таяние снега начинается позднее. Во время половодья Волга в отдельные годы поднималась на восемнадцать, а то и на двадцать аршин. Тогда-то на степных реках и начиналось второе продолжительное половодье, настоящий потоп. Волжская вода стремительно поднималась по притокам. Лодки тащило вверх по руслу на десятки верст. Реки текли вспять. Самара разливалась по лугам в ширину на семь верст и более, а от устья вверх верст на семьдесят. Так же и на других реках.

Вожа прискакал на стан:

– Вставайте! Беда.

– Что случилось? – спросил старший из переселенцев.

– На Волге большое половодье! Самара течет вспять. Ломайте сухую траву, бурьян собирайте в пустые мешки! Живее! Вы двое айда со мной. К берегу прибило палого тарпана. Шкуру не режьте. Снимайте через голову. Прорехи завязывайте ремнями и надувайте.

Сухую траву ломали в мешки, наволочки, в полога. Наполнив полога, завязывали узлом.

К рассвету прояснилось положение людей, попавших в ловушку по воле стихии. Дружная весна застала врасплох не только людей. На одном с ними острове оказалось несколько десятков робко скачущих зайцев. Но людям не до них. Прежней реки, шириной саженей в сорок-пятьдесят, они не увидели. Зато вокруг образовавшегося острова вода в самом узком месте саженей двести пятьдесят. Вода поднималась, наступала на берега.

Бабы запричитали:

– Ехали-ехали и прие-е-хали.

– Нашли погибель свою. Утопнем.

Один из мужиков прикрикнул на них:

– Цыц вы!

– Весь груз с тагарок долой! – скомандовал Вожа. – Он уже подвязывал к тагаркам с боков и под днище мешки с сухой травой, кожаные, надутые воздухом, бурдюки из-под воды. Под одну тагарку подвязали куль из шкуры, снятой с тарпана.

Когда закончили приготовления, один из починков спросил:

– Пора переправляться?

– Подождем, пока вода задумается.

Течение воды вспять по руслу замедлилось, когда от острова остался малый пятачок. Зато начал усиливаться ветер. Что не менее опасно на переправе.

– С этой тагарки снимите покрытие, – сказал Вожа. – Пора. Ну, бабы, не робей. Тогда доплывем.

Баб и ребятишек посадили в тагарки с небольшим грузом. Некоторые из мужиков сели туда же править конями. У кого в заводи был коняга, стал переправляться, как и звероловы, вплавь, держась за конские гривы. Только один переселенец не хотел бросать семенного зерна. Норовил прихватить еще один мешок.

– Жалко ведь. Пропадет.

Этого ему сделать не дали. Тагарки столкнули в воду. Кони плыли к берегу. Люди стояли в тагарках чуть не по пояс в ледяной воде. Плыли долго. Ветер и течение сносили тагарки. Ноги обжигало и ломило от студеной воды. Еще труднее и опаснее переправа для тех, кто переправлялся вплавь. Не всякое сердце может выдержать продолжительную ледяную купель.

Те кони, что послабже, выбивались из сил, начинали ложиться на бок, но ударами кнута их погоняли вперед. Наконец мелководье. Одна из тагарок застряла и сломалась на топкой луговине. Но все переселенцы выбрались на сухой берег. Они повеселели, развели костер для просушки одежды и обогрева. Часть такого нужного для жизни добра потеряли, но хоть живы остались. И уж теперь им недалеко до заветного места.

 

24

В Самару Вожа возвратился в назначенный срок. Экспедиция готовилась к выходу в Дикое поле.

Как и предполагалось ранее, экспедиция должна разделиться на две партии. Главная партия с казаками, солдатами и работными людьми должна подниматься вверх по течению Самары на лодках, груженных инвентарем и материалами, необходимыми для постройки крепостей-пристаней. У обоих партий имелись свои вожи-проводники, но командир речной экспедиции, морской офицер, расспрашивал о предстоящем пути и Вожу.

– Сумеет ли экспедиция на тяжелогруженных лодках подняться до верховьев реки Самары? До переволоки? Сколько длится половодье?

– Когда снега мало, водополь до двадцатого мая. В хороший год и весь июнь стоит высокая вода… – Вожа почесал затылок. – Нынешний год дойдете.

– А скажи-ка, братец, что нам делать, если в верховьях перекаты обнажатся?

– Казаки, обычное дело, парусами перегораживают речки. Вода поднимется, и ладьи мель проходят. Когда и груз снимают, ладьи бичевой тащат или волоком.

Экспедиция речная еще готовилась, снаряжалась, а ученая, не мешкая, вышла из Самары. Во главе экспедиции Алексей Иванович Долматов, прозванный с легкой руки Вожи капитаном. В составе экспедиции молодой писарь, студент академии Михаил. Еще специалисты: художник Константин Константинович, геодезист Аким Герасимов и рудоискатель, которого все звали Рудознатец. При специалистах два мастеровых-рабочих: Карп и Захар. Сопровождал экспедицию маленький конвой из четырех казаков, уроженцев одной станицы. Причем братья Надей и Нелюб Боевы и Андриян и Иван Колчины состояли в родстве и имели хороший военный опыт. Вел экспедицию Вожа, с ним Васек и отставной солдат Мамон, привлеченный к работе в экспедицию по совету зверолова.

Несмотря на малочисленность, экспедиция имела серьезную защиту от мелких банд, рассчитывая на семерых опытных стрелков. К тому же и остальные участники экспедиции имели оружие.

Главная надежда на выносливость степных коней. У каждого всадника в поводу, на заводи, еще два коня. Заводных всадники использовали и для смены в пути, и как вьючных, для перевозки припасов и возможных находок.

Казаки издалека выделялись мохнатыми шапками из овчины и опахалами за спиной. К ручке опахала приделывался ремешок, который перекинут за спиной.

Еще до отправления из Самары художник зарисовал казаков в походном снаряжении с опахалами за спиной. Сам художник, по возрасту в экспедиции старший, гладко выбрит. В отличие от капитана и геодезиста даже усов не носил. Перед выходом в экспедицию он, как и некоторые другие участники экспедиции, побрился и бритвенные принадлежности взял с собой. Вожа наблюдал повадки городского люда и понимал, что скоро им придется изменить свой облик.

Понимал это и Долматов, имевший в столице дом из восемнадцати покоев, понимали и другие специалисты. В опасную и изнурительную экспедицию в большинстве отправились не ради забавы или заработка, науки ради. Но насколько трудной предстоит экспедиция, почувствовать наяву еще только предстояло.

Вначале дневные переходы малы. Капитан и специалисты, на взгляд звероловов и конвоя, словно малые дети разглядывали жучков, паучков, принюхивались к травам. Художник делал зарисовки. Рудознатец перебирал камни. Только геодезист что-то чертил, давал указания рабочим: измерять расстояния между наиболее примечательными урочищами мерительной цепью длиной тридцать саженей. Аким Герасимов определял горизонтальные углы с помощью прибора астролябии. Определение широты производилось по меридианным высотам Солнца с помощью квадранта. Полученные данные заносились в журналы и карты-схемы. Геодезист выспрашивал у звероловов названия урочищ, возвышенностей, озер… А те с любопытством и удивлением наблюдали за его работой.

Капитан на привале продиктовал писарю первые записи, первые наблюдения:

– Пиши, Миша. Первый день шли степными долами севернее течения реки Самары. По реке Самаре земля черная и пашне угодна, покосов довольно и лес есть. Растут сосны, липы, дубы, березы, осины, тополь, татарский клен, крушина, ракитник, таволга, сибирское гороховое дерево. Днем видели медведицу с тремя медвежатами. Наш вожатый говорит, что медведи выходят из берлоги в конце марта, а медведица уже имеет медвежат в возрасте двух месяцев.

Продолжается массовый прилет птиц. Дичи возле Самары столько, что от крика их должно заткнуть уши. Разного рода журавли, цапли, утки, гуси, кулики, чайки, бакланы. Много хищных птиц: беркут, подорлик, орел-белохвост, сарыч, коршун, ястреб, сокол, балобан, орел длиннохвост, сип, орел-могильник, скопа. И другие. Страна птиц, страна орлов.

Записал? Пиши дальше, Миша. Дрофы, называемые местными жителями дудаками, – самая оригинальная из крупных птиц. Бегает, кажется, быстрее, чем летает. Дрофичи подобно индюкам токуют, распустив хвост веером и волоча крылья. Самцы дерутся. В бурьяне видели их гнезда. Казаки подстрелили дрофу. Вкусом она схожа с индейкой. Ближе к вечеру видели стельную лосиху. Вожа запретил казакам стрелять в нее ради приплода. Записал?

– Записал, – писарь потер глаза тыльными сторонами кистей.

– Алексей Иванович, совсем уж смеркается.

– Ладно, отдыхай.

Ночи еще прохладные, и потому стан расположили возле одинокого сухого стоячего дерева с обрушенной вершиной. Вокруг дерева развели костер, согревавший до рассвета.

Экспедиция ночью отдыхала, а Вожа, Васек и любознательный начальник экспедиции пошли на ночную охоту на бакланов. Способ охоты показался Долматову неожиданным, весьма экономным и результативным. Впотьмах неспешно шли туда, где, как приметили с вечера, опустились на ночевку бакланы. Придя на опушку леса, охотники зажгли факелы с пучками травы, пропитанной животным жиром. Ослепленные светом, огромные птицы падали с веток. Охотники собирали их в мешки по потребности.

С раннего утра экспедиция обследовала берега рек и оврагов. Полая вода – отличнейший рудокоп, обнажающий то, что прежде оставалось скрыто от глаз. В первые дни экспедиции везло. В размытом обрывистом берегу реки исследователи нашли гигантский бивень. После замеров Долматов прямо на берегу принялся диктовать писарю:

– …На берегу нашли обмытый слоновый клык. Песчаный слой, в котором лежал клык, от поверхности земной отстоял не более одной сажени. Длина клыка пять четвертей, а в отрубе около шести дюймов. Утром видели обширный курган, по-здешнему мара. Наш вожатый сказывал, что в здешних местах мары до нас вышарены. Южнее есть нетронутые.

Васек, которого капитан просил тащить на показ все занятное, с мальчишеским энтузиазмом выполнял поручение:

– Капитан, еще тарантула выкопал.

Долматов принял баночку с тарантулом и вытряхнул его в другую, где уже сидело несколько, и продолжил диктовать дневник экспедиции:

– Возле Самары много больших пауков, называемых местными жителями тарантулами. В хрустальной банке тарантулы поедают друг друга. Мы, выкапывая их гнезда, примечали, какое оружие тварь сия противу гонящих себя употребляет. Как она видит, что ей все средства к побегу пресечены, становится неподвижной и, надувшись, прыскает из спины белый сок аршина на два. Я заподлинно уверить не могу, ядовит ли сей сок или нет, ибо никто из нас не хотел сделать такого опасного опыта. Казаки говорят, что сок ядовит, и если попадет на руку, то она разгорается и опухает. От укуса тарантула человек и скотина распухают и умирают. Однако Вожа заявил, что укус тарантула болезненный, но не смертельный. Когда с ним стали спорить, он нахмурился и отошел. Позже он принес другого паука, мохнатого, вдвое меньше тарантула. Сказал, что это самый ядовитый паук каракурт, прозванный переселенцами черной вдовой. Пояснил, что за Яиком и Камыш-Самарскими озерами их много. За лучшее средство против тарантулов почитаются сами тарантулы. Их живых кладут в деревянное масло, настаивают до тех пор, пока нужда потребует, тогда мажут рану или место, опрыснутое ядовитым соком. Исцеляются. В местах, где много пауков, казаки становят и привязывают коней и скот в воде. Только овечки, самые смиренные и беззащитные животные, не боятся сей грозной твари и с аппетитом поедают пауков. Еще в Самаpe вожатый посоветовал припасти овчины и спать на них в поле. Тарантул даже запаха овцы боится и на овчину не заползет.

Капитан позвал художника:

Константин Константинович, зарисуйте тарантула и каракурта. И зверька хохулю, что Васек принес. Миша, записывай дальше. Казаки убили змею. В змее нашли дюжину мышей.

Начальник экспедиции собирался еще что-то продиктовать писарю, как раздался крик, треск ломаемых веток. Васек кубарем скатился с высокого дерева. Он полез туда за гнездом скопы для исследователей. Стремительно налетевший хищник сорвал с него шапку. Паренек от неожиданности сорвался вниз. Его ощупали, но кроме синяков и ссадин других повреждений не обнаружили.

Быстро придя в себя, Васек подобрал шапку и скакал по бурой весенней степи, отыскивая, чем бы порадовать капитана.

Начало следующего дня принесло тревожный запах гари. Постепенно дым становился гуще. Вот уже видна полоса приближающегося огня. Огонь не только приближался, но и ширился по степи, так что его вряд ли можно объехать стороной.

– Что это? – спросил Долматов у проводника.

– Пал, – ответил Вожа. – Починки сжигают прошлогоднюю сухую траву.

– Уходим к реке? – предложил капитан.

– Большой крюк. Да и не поспеем. Ветер сильный. Пал не страшен, если идти ему встреч. Побежишь от него – задохнешься и сгоришь. Так бывало.

– Зачем же починки так делают?

– Уничтожают сорные травы, семена и вредных насекомых. И против кочевников пускают, если те на баранту пришли.

Тем временем широкая полоса огня высотой аршин-два совсем близко. Над ней дым.

– Держите коней за мной! – сказал Вожа и направил Тополя вскачь прямо на огонь. Промышленный конь пошел в огонь смело. Следом за ним, округлив глаза и испуганно хрипя, поскакали и другие кони. Всадники не давали им уклониться от встречи с огнем.

Полоса огня была узкая. За ней дымилась черная земля. Но дышать можно. Вожа оглянулся. Огонь проскочили все.

– Степные палы уничтожают растительный войлок, иссушают землю, – сказал геодезист с возмущением. – Разрушают ее.

– Без рассмотрения утверждать не надобно, – не согласился с ним рудознатец. – Порой только одна речь от простого человека, не нарочно выговоренная, служила ученым людям поводом к откровениям и открытиям. С детства помню, как мои родители на огороде весной сжигали в кучах старую прошлогоднюю ботву. Там, где было кострище, капуста росла вдвое больше, чем в полусажени от него. Посыпь золой землю, удобри, а все ж не то будет. В чем тут соль – еще открыть надо.

– Степные палы, уничтожая мертвый растительный войлок, способствуют раннему прорастанию степных трав, увеличивают густоту травостоя, богатство пастбища, – высказал предположение Долматов.

– Так-то так, но что-то в самой земле меняется, – сказал Рудознатец. – После пала землю пашут, а на ней урожай лучше, чем там, где его не было. Притом, что целинный войлок отличное удобрение.

– Зато сгорают гнезда куропаток и тетеревов, – не сдавался геодезист Аким Герасимов и вопросительно посмотрел на Вожу.

– Перед палами гнездовий еще почти нет, – сказал Вожа. – Но выводков на гари бывает мало. Птица другое место ищет? Нельзя устраивать пал в ветреную погоду, если впереди по ветру нет реки. Пал и полста верст пройти может.

 

25

Зверолов Острога с разбойником по кличке Заплатка и еще тремя головорезами от самой Самары шли по следам экспедиции.

– Прибавь ходу, – торопил Заплатка. – Упустим.

– Куда спешить? – сдерживал его Острога. – Верно, они золото и дорогие камушки ищут. Не спугнуть бы. Как без них найдем? Вожжа – он как самый чуткий зверь степной, глазом не увидит, ухом не услышит, так чутьем за сто верст опасность почует. Пусть ищут. Мы сутки спустя после них идти будем. А как найдут, все нашим станет.

По утрам Острога находил вчерашний след экспедиции, независимо от того, шли исследователи степью, лесом или переправлялись через реки и лиманы; тем более что экспедиция продвигалась вперед неспешно.

Так и шли бы две группы людей с разрывом в одни сутки.

Но пал все спутал. Острога потерял след и не мог его найти. Тогда он решил прибавить хода в том направлении, куда ушла экспедиция, в надежде увидеть ее и взять след. «С этим ловким Вожей, – подумал он, – всегда получается не так, как загадывал».

Острога и его сообщники настигли экспедицию среди холмистой лесостепи. Заметив цель, Острога ушел за холм, а затем к реке под сень прибрежной уремы. Преследователи сблизились с экспедицией ближе, чем хотели, и надеялись выждать время.

Вожа даже тени преследователей не видел, но почувствовал чье-то недоброе внимание. С этого дня он нет-нет да беспокойно оглядывался в ту сторону, откуда они шли. И пес Волчок ночью глухо рычал, почуя разбойников.

Экспедиция жила своей жизнью. Еще недавно всадники ехали по бурой степи, где зеленая трава только местами пробивалась из земли. Теперь ехали по черным дымящимся следам пала. Настроение сумрачное, но оно развеялось, когда увидели в доле, очерченном с одной стороны лесом, с другой гривой, поле с зеленой озимой рожью и несколько избушек.

Переселенцы врастали в Дикое поле основательно. Их зеленое озимое поле было единственным большим зеленым пространством в еще бурой, только пробуждающейся степи.

Селяне издали увидели экспедицию и по одежде ее специалистов приняли за приезд высокого начальства. Все селение вышло встречать гостей с хлебом-солью. Впереди девица с полотенцем, караваем и деревянной солонкой на нем.

Долматов отломил от каравая кусочек. Поблагодарил починков за хлеб-соль. Он и его спутники еще обменивались с починками приветствиями, первыми вопросами о житье-бытье, а Константин Константинович уже спешился и работал. Зарисовывал баб и девчонок в сарафанах, повязанных платками под подбородком, босоногих и в кожаных поршнях, могучих мужиков в широких рубахах навыпуск, ребятишек.

Несколько дней прожили участники экспедиции у гостеприимных починков. Совершали выезды по окрестным урочищам. Угощались галаганом и другими природными дарами и блюдами, приготовленными починками Ситниковых хуторов.

Некоторые поселения южнее пограничной реки Черемшан, а позднее южнее реки Сок, посторонними людьми назывались Ситниковы хутора. Ибо их поселенцы пришли не с запада по сиротским дорогам, а шли с севера и просочились, «просеялись» через солдатские слободы, казачьи станицы и бекеты и поселения ландмилиции. Ситные – значит, просеянные через сито…

Граница здесь полупрозрачная во многих местах. Но пойди просейся через нее, если ты не разведчик ползучий, а идешь с гружеными татарками и малыми детьми. Да еще пройди на реке броды, по-местному перелазы. И впереди сплошная неизвестность.

В каждом беглом правительство теряло плательщика податей. Но несмотря на запреты и кордоны, поток вольнолюбивых переселенцев не иссякал и подавал пример другим.

По ходу жизни искатели счастья учились следопытскому и военному ремеслу. Копыта коней обвязывали шкурами. А то подковы перекуют задом наперед… Завязывали отношения с опытными вожами и звероловами, коих немало бродило. Казак нес государственную службу, дорожил привилегиями. А зверолов в любой чащобе как дома и никому не обязан, лучший друг первопоселенцев.

Долматов отметил в дневнике некоторые обычаи и говор починков Ситниковых хуторов. Тут было чему удивиться.

Переселенцы приходили из России, Малороссии и даже из Белоруссии. И в самой России много наречий и говоров, велика страна. Внимательный Долматов заносил, что на одном хуторе в двух соседних избах говор разный. Одни «окают», другие «акают». Одни чвокают, говорят «чево», другие прицвокивают – говорят «цево». По говору можно определить, из каких краев переселенец.

Во время нахождения экспедиции на хуторе устоялись погожие дни и бурая степь зазеленела. Долматов вносил в журнал новые записи:

«От пригорода Алексеевска по Самаре тянется сосновый бор. Вожа свидетельствует, что на самарском притоке – реке Бузулук – он особенно велик».

«В конце апреля теплыми вечерами толкутся в воздухе комары-толкуны. Проснулись в дуплах летучие мыши, полетели на первые весенние охоты. Появились первые бабочки».

«Первого мая первый вылет шмелей. Дубовый лес распустился и воспитал великое множество бабочек».

«В лесостепи видели много лосей и сайгаков. Сайгаки малыми табунами держатся, перекочевывают в холмистую степь. На открытом пространстве то и дело встречаются табунки тарпанов. Тарпаны ростом против среднего коня, только круглее, шерстью саврасые и голубые, и другими шерстями бывают, но редко. От киргиз-кайсацких коней головами больше и на лбу имеют западины».

«Девятого мая на землю пал мороз. В низких местах листья дуба убиты».

«Десятого мая опять потеплело. Видели крестьянина, пашущего землю. По его словам, торопится закончить пахоту и сев до цветения бобовника».

«Маленький зверолов Васек приносит яйца крупных степных птиц. У стрепета яйцо чуть зеленое, меньше куриного. У дрохвы серо-матовое, величиной с гусиное и больше. У беркута величиной, как у дрохвы, но белое. Самое большое яйцо у пеликана, вдвое больше гусиного, розовое. А у огромной птицы баклана яйцо меньше куриного, меньше, чем у маленького аиста колпицы. Яйцо бело».

«Собака звероловов принесла задавленного ею дикого гуся. Гуся запекли в горячей золе».

– Капитан! – Вожа позвал Долматова. – На ветке висит ремезово гнездо. Такие только эта птица вьет. Старики почитают его лучшим средством от зубной боли и опухоли. Гнездо нагревают в печи и прикладывают к больному месту.

По просьбе капитана гнездо сняли. Он долго рассматривал его и принялся диктовать писарю:

– Ремез малая птичка. Искусный строитель. Для гнезда собирает пух с тальника и осокоря и вьет из него гнездо наподобие чулка или кубышки. Из этого же пуха вьет долгую нить и на ней подвешивает гнездо к сучкам разных деревьев. С помощью гнезда лечат ревматизм и зубную боль.

Долматов велел упаковать гнездо ремеза для музея и продолжил диктовать дневник:

– У многих промысловых птиц идет линька. Выпадают маховые перья и летать они не могут, становятся легкой добычей волков, лисиц корсаков… Но птиц так много, что убыль их не заметна.

– А-а! – вскрикнул мастеровой Захар. – Обо что-то обжегся. Рука распухает. Болит.

Вожа посмотрел, походил и принес ядовитую гусеницу:

– Встретите такую гусеницу – не прикасайтесь. Обожгет. Должно быть, ее работа…

Казаки добывали на пропитание линную птицу ногайкой. Они нашли в степи и показали капитану интересную породу гусей, которую называли гусь-собака. Этот гусь-собака устраивал гнездовье в пустующей норе сурка и там выводил потомство. Участники экспедиции уже видели красных уток-казарок, гнездующихся в норах, и потому меньше удивились гусю-собаке, хотя и странно, как такая большая птица помещается в норе.

Зато капитан пришел в восторг при виде высоко и изящно скачущих сайгаков: «Самое приятное зрелище представляют глазам сайгаки. От ружейного выстрела рассыпаются по степи и представляют изрядный балет».

И то скажите, кого цветущая степь не приведет в восторг. Да и степь ли это? Кругом куртины кустарниковой вишни, низкорослой яблони, бобовника… Нередко встречаются небольшие дубравы и сосновые боры.

В пути капитан занес очередную запись:

«…Земли тучные и хлебородные. Множество вод и переизрядных трав. Воздух здоровый и благодарственный. Двадцатого мая зацвел бобовник».

«Двадцать первого мая зацвел ковыль».

«Двадцать третьего мая появились комары-кусаки».

«Двадцать четвертого мая зацвели сирень и калина».

«Двадцать шестого мая первое цветение земляники».

«Вся равнина покрыта розовым и белым цветом бобовника и вишенника, среди коих яркая зелень и белые кисти таволожника. Прекраснейший вид. Распустились тюльпаны всех видов и цветов. Их луковицы едят мыши, выклевывают грачи и галки. Многие птицы по красоте цветам не уступают. Сизоворонки и зимородки – одни из чудеснейших птиц».

«На речке Ташле, впадающей в Самару, нашли хороший мягкий точильный камень, к точению ножей способный. Образцы взяли».

Когда экспедиция вышла к Бузулукскому бору, капитан дал знак остановиться. За стеной у него степь, а впереди высокая стена леса. По опушке леса много низкорослого цветущего кустарника, встречались вековые березы, осины, но выше всех медноствольные сосны. На сколько хватало глаз и влево и вправо простирался сосновый бор.

– Покойный ныне Петр Великий был бы рад видеть такой лес, годный для корабельного дела, – сказал Константин Константинович.

– Велик сей бор в степи? – спросил геодезист. – Есть ли здесь река?

– В длину не знаю докуда мерить, а в ширину по прямой верст пятьдесят-шестьдесят, – ответил Вожа. – За бором степь. Течет здесь река Бузулук. Впадает в Самару.

– Ишь, как бор шумит, разговаривает о чем-то, – прислушался Долматов.

– Известно, о чем говорит, – сказал Вожа. – Дождь будет. Самое время шалаш ставить.

Из стана на опушке бора экспедиция совершила пешую вылазку в глубь бора. Подивились обилию оленей, лосей, медведей и других зверей и птиц. Но дольше остаться не могли. Впереди долгий путь, много работы. К верховьям реки от Бузулукского бора экспедиция продвигалась быстро.

– Благодатные места, – восхищался капитан. – Долина реки Самары и сама река – славные.

Казак Надей Боев согласно кивнул головой:

У нас так говорят: Волга-матушка, Тихий Дон Иванович-батюшка, Яик Горынович – золотое донышко с серебряной покрышечкой, Самарушка-сударушка. Самара в числе знатнейших вольных рек. Невестка.

– Смотрите! – Вожа показал на двух путников в черных одеяниях, бредущих среди степи, поросшей кустарником. Странники. Не иначе монахи.

Капитан счел важным встретиться и расспросить монахов. Чего ради два человека с одними посохами в руках отправились в столь опасное странствие, в котором их могли и убить, и полонить.

Оказалось, что монахи представляли один из ручейков великого переселения в Дикое поле. Они и сами поселенцы одного из волжских монастырей и способствовали переселению других. В Поле пошли с целью распространения Божьего слова и привлечения беглых россиян селиться на монастырских землях. Принимали и бесписьменных беглых.

Православным монастырям на Волге правительство выделяло землю для заселения еще в прошлом веке… Но во время правления придворной партии Бирона давление испытывало не только крестьянство, но и православные священники. Вопреки прежним устоям у священников отбирали детей в солдаты, а нередко и самих грамотных священников насильно в приказном порядке отправляли служить в армию или в контору завода… ввиду нехватки грамотных людей. Оттого священники, случалось, тоже пополняли ряды беглых. Но куда важнее то, что в эти годы произошло сближение угнетаемого крестьянства и утесняемого священничества.

Монастыри охотно обосновывались на новых землях в вольной Сибири и в Диком поле. Еще в 1606 году Чудов монастырь получил от царя право рыбной ловли на Волге на сорок пять верст от Черного затона до устья Елань-Иргиз. В 1699 году Воскресенскому монастырю в Змеевых горах отмежовано Дико поле. Вследствие правительственных указов 1716, 1718, 1727 годов на Иргизе появились первые официальные селения раскольников-староверов и монастыри. Постоянно тревожимые кочевниками, монастыри могли менять место расположения, но начало положено.

Правительство в просветительских целях предоставляло монастырям земли с правом поселения на них крестьян, при том награждали их несудными грамотами. По несудным грамотам суд над монастырскими крестьянами предоставлялся игумену с братией. А так как монастырские суды отличались мягкостью относительно воеводских, то переселенцы охотно селились на монастырских землях. Монастыри и монахи играли не последнюю роль в освоении новых земель.

Побеседовав с монахами, Долматов пожелал им доброго пути.

Не много встреч с людьми на протяженном пути произошло у участников экспедиции. Но в верховьях реки Самары в предгорьях Урала Вожа вывел экспедицию на крошечное поселение промышленников-металлургов.

Поселение состояло из двух изб, в коих проживало с десяток человек. Зато рудников в округе несколько. Специалисты экспедиции во главе с Рудознатцем лазили во все ближайшие. Имелась и печь из красного кирпича.

Руду добывали подкопом или через штольню. Хотя Рудознатец определил, что руду можно добывать в отдельных местах развалом, при достатке рабочих рук и знаний. В некоторых местах слой руды в несколько саженей, в других только на четверть толщиной.

– Находим матку меди, – пояснил чумазый промышленник, – рубим руду и поднимаем на поверхность. Сами плавим в печи. Из ста пудов руды семь-восемь пудов чистой меди получаем.

Другой смышленый промышленник сказал:

– Здесь люди добывали медь задолго до нашего появления. Тут вот старинный брошенный рудник. Мы находили в нем медные топоры, костяные изделия древних племен. Еще печи старые и слитки по два-три фунта.

Рудознатец с интересом отметил найденные в неглубоком руднике окаменелые деревья:

– На озере мы видели такие же окаменелые деревья неизвестной породы. Стволы рудным соком покрыты, а длиной до пяти саженей будут.

– Жаль, что это не увезешь в музей вместе с рудником, – сказал Долматов.

В бассейне Самары экспедиция нашла и другие неразработанные рудные места. В поиске их содействовали весенние ручьи, сделавшие промоины, и сурки, выносящие грунт из нор.

Были и другие менее значительные открытия. К примеру, возле речки Елшанки, текущей к Самаре, Вожа показал ядровый кровавик величиной с голубиное яйцо. Местные жители употребляли его для крашения деревянной утвари.

В то время как специалисты экспедиции изучали рудники и руды, Вожа опять почувствовал чье-то незримое присутствие. Вечером он слышал знакомые, но немного фальшивые крики филина: «Пугу! Пугу!». Зверолов насторожился.

– Ты чего? – заметил тревогу зверолова мастеровой Карп.

– Вроде как филин.

Мастеровой недоуменно пожал плечами, а зверолов продолжал прислушиваться.

 

26

Рассвет следующего дня оказался событийным. Экспедиция оказалась у истоков реки Самары.

– Здесь переволока, – показал Вожа рукой. – Отсюда через Общий Сырт до Яика меньше двадцати верст. Из них половину пути сплавляются в Яик по речке Камыш-Самара. Отсюда до Хивы и Ташкента с караваном можно дойти дней за пятнадцать-двадцать.

По указанию Долматова на берегу реки мастеровые вырубили на стволе могучей сосны крупные буквы «П.К.». Что означало Переволокская крепость. Речная экспедиция должна найти этот знак.

От переволоки экспедиция резко изменила направление, пошла к югу по Общему Сырту. Звероловы и казаки называли Общим Сыртом протяженную возвышенность – водораздел бассейнов рек Волги и Яика, текущих в Каспийское море.

Склоны Общего Сырта предстали перед экспедицией труднопроходимой трущобой, густо изрезанной оврагами-буераками и поросшей лесом. Здесь легко укрыться от сыщиков. Места эти славились обилием дикой яблони и шайками лихого люда. Казаки настороженно оглядывали лесистые холмы и овраги, оружие держали наготове…

На привал встали среди небольшого Сорокина дола. Долматов решил посмотреть луговую степь в доле. Степь уросла травой так же густо, как вся лесостепь севернее реки Самара. Чему способствовали прошедшие дожди. Сочные цветущие и вьющиеся травы поднимались в колено. Зонтичные растения еще не поднялись в рост человека, зато луговые травы устилали землю сплошным ковром.

– Косу бы, – Мамон сладко потянулся, до хруста в могучих руках. – Какой покос!

– Проводите меня, – сказал капитан отставному солдату. – Пройдем через дол. Я буду собирать гербарий растений, а вы станете называть мне их народные названия.

– Верхами?

– Пешком, – капитан развел руками.

Долматов, писарь и Мамон прошли по луговой степи две версты в одну сторону и столько же обратно. Скоро Долматов понял, почему его спросили о способе передвижения. Идти по луговой степи немногим легче, чем по глубокому снегу. Нога мягко ступает на цветущий, благоухающий ковер, но чтобы сделать очередной шаг, стопу приходилось поднимать на уровень середины голени, а то и до колена. Иначе мышиный горошек и другие вьющиеся травы, густо увившие траву, цепляли ноги.

Путники изрядно утомились, но собрали обширную коллекцию растений. Капитан записывал их латинские названия и повторял народные. Под некоторыми стояли только народные названия.

На стане художник растения зарисовывал.

Рудознатец с мастеровыми без устали лазил по чащобе, искал рудные признаки и часто радостно потирал руки. Он сообщил Долматову:

– Алексей Иванович, нашли множество гнезд медных руд: медную лазорь, малахит, медную зелень, красную медную руду, кирпичную руду. Встречали окаменелые пни, проникнутые медными рудами. К сожалению, леса не очень много. Сведут его заводы. Еще нашли белую глину, годную для фарфорового дела. И глину, которая годится только для делания горшков и кирпичей. Нашли пески чистые, белые. Можно стекольный завод поставить.

Вожа с недоумением смотрел и щупал песок: – Из песка делают стекло? – Он помолчал получив утвердительный ответ, и произнес фразу, которую Долматов записал: – И золото в руках незнающего грязь, а в руках знающего и грязь – золото.

Однажды днем Вожа куда-то пропал, но Васек оставался рядом с начальником экспедиции, и он не беспокоился о том, что зверолов бросил экспедицию. По возвращении Вожи капитан спросил:

– Ты чем-то встревожен?

– Впереди стан разбойников.

– Но ты вернулся сзади. Наши следы проверял?

– Сзади тоже разбойники. Тихо за нами идут.

– Устроим засаду?

– Нет, – решил Вожа. – Скрытно подойдем к стану, который впереди. Как можно ближе. И обойдем его стороной.

Вожа велел копыта коней обвязать кожами. Он провел экспедицию так близко, что оставалось удивляться тому, что безмятежные разбойники ее не заметили. В лесу Вожа поставил на своей тропе два лука-самострела.

Вечером участники экспедиции слышали далекую перестрелку. Капитан в очередной раз подумал о том, что не зря стремился заполучить в проводники зверолова Вожу.

Рудознатец опять собирался удалиться в трущобу. Но зверолов и казаки высказали свое сомнение.

– Если каждый буерак мерить, то пять лет отсюда не уйдем. До Каспия далеко.

– Капитан, в степи привольно. Здесь комары и мошка заели.

Зловредные насекомые начали досаждать экспедиции серьезно. Капитан уже внес в журнал записи:

«Четвертое июня – появление слепней».

«Пятое июня – появление мошки».

«Шестое июня – начало пыления сосны».

Если пыление цветущей сосны людей не тревожило, то комары и мошка превратились в бич, столько же гнетущий, как и разбойники, даже хуже. И днем в походе крылатые кровопийцы не давали дышать и говорить. Даже в рот залетали. Если в сосновом бору еще дышать можно, то в чернолесье и кустарнике и это казалось затруднительным. Мошка лезла в нос, и согнать ее трудно. Одни рыбы могли радоваться такому явлению.

Вот тут-то и поняли все, зачем казаки и звероловы, как дорогое ружье, возили за спиной опахала из хвостов крупных птиц или связанные из легких перьев. Казаки постоянно обмахивали бородатые лица опахалами. Никакие веники из сорванных веток не могли их заменить.

Вечерами Вожа и по его примеру другие спутники устраивались на ночлег под пологами. Укладывали лежанку из веток, травы или попросту из постеленного на землю плаща – епанча. Над лежанкой натягивали полог, который состоял из четырех и более кольев, вбитых в землю и покрытых тканью. Ткань закрывала спящего с головой. Полог не палатка, от дождя не укрывает, защищает от кровососущих тварей. В то же время в случае опасности из-под полога выбраться гораздо легче, чем из палатки; выползай в любую сторону, а хочешь, сорви полог одним движением руки. Ткань подбирали достаточно легкую, чтобы не заглушала звуков и не занимала много места в седельной сумке.

Простая и вместе с тем гениальная придумка первопоселенцев. И под полог могли забраться самые пронырливые комары, но с тем, что делалось за пределом полога, не шло ни в какое сравнение. Под пологом рай.

На ночь пес Волчок забирался под полог к Воже и укладывался у его ног. И собаку доставали крылаты паразиты.

Вечерами на ужин ели похлебку или жиденькую кашицу, но пока донесешь до рта несколько ложек, то в котелке или чашке уже плавает целый слой комаров и мошки. Едоки соберут сверху ложкой сварившийся гнус, но через минуту-другую в каждом котелке опять черно… Так и гоняют обнаглевшую тварь. На коней гнус садился так густо, что казалось, они покрыты толстой серой попоной. Бедняги мучались и слабели. Им покрывали спины шкурами, тканью, но всего коня не укроешь.

Долматов согласился с доводами спутников. Экспедиция ушла с лесистого Общего Сырта в степь. Вечерами здесь тоже не сладко, зато днем солнце и ветер загоняли мириады насекомых в траву. Люди и кони могли свободно дышать.

Звероловы, табунщики, казаки и другие первопоселенцы выработали свой способ перемещения по степи, которым пользовалась и экспедиция, ведомая Вожей. Если идти или ехать в степи по ветру, то комары, поднимаемые ногами из травы, заедят. Если идти против ветерка, то комары пропадают.

В летние ночи Воже иногда снилась молодая и красивая мама. Картина, запомнившаяся в раннем детстве. Летучий кровосос – овод прокусил кожу корове Рыжонке и посадил туда свои яйца, из которых вышли черви. Черви растут, грызут бедное животное, так что оно ни есть, ни пить, ни стоять не может. Бежит Рыжонка, сломя голову, не разбирая дороги, того и гляди убьется в овраге. Мама подзовет ее, очистит рану, смажет опухоль каменной смолой. Бессловесная животина все понимает, во время операции терпит, стоит, а потом благодарно выгибает шею, льнет к хозяйке, трется головой о плечо. При этом видении Вожа просыпался, лежал на спине и подолгу смотрел на звездное небо.

Реку Большой Иргиз экспедиция преодолела с ходу, надолго не задерживаясь. Только одну запись сделал здесь Долматов: «Массовое созревание земляники. Ее так много, что у коней копыта красные».

– Живут ли здесь люди? – спросил Долматов Вожу на привале.

– Есть маленько. Мимо пройдем. Староверы живут по своим обрядами. Любопытством их лучше не беспокоить. Рыбаки на островах есть, да и им теперь не до нас. Лов идет.

– Впереди что?

– Малый Иргиз, параллельно Большому течет. Еще есть вольная река Чагра и другие. Безлюдные места. Живут здесь больше наездами.

– В Самаре слышал на улице разговор меж странниками о том, что якобы есть богатая река Узень. Спорили, есть ли вправду. Так есть или сказки?

Вожа долго молчал, о чем-то раздумывал, похлопывал коня по шее:

– Узеней два. Большой и Малый. Найти их многие не могут, потому что они впадают в Камыш-Самарские озера, в коих соединяются. В озера реки впадают, а из озер не выходят. Зверя и птицы там много. До ближайшего Узеня яицкие казаки поспевают с возами на седьмой день. Заповедные реки.

– Есть ли там лес? Вода пресная? Велики ли озера?

– Черного леса достаточно, хоть вокруг пустыня. Вода в верховьях рек пресная, а в нижнем течении соленая. Озер и болот много. Есть озера соленые, есть пресные, называемые цирилами. Кто их считал? Если ехать мимо, верст на пятьдесят проехать можно.

– Мы едем туда! – загорелся Долматов. – А есть ли еще заповедные реки?

– Есть, – сказал Вожа после некоторого раздумья. – Течет себе река и в пустыне или в болоте исчезает. А жить там можно.

– Чем же вольные реки от заповедных отличаются?

– Вольные реки, где воевод нет. А заповедные те, о которых воеводы не слышали, не ведают. Станет плохо на старом месте, сыщем другую воду. Да вам зачем все? Все иметь незачем.

На привале отставной солдат Мамон по-отечески угощал Васька. Он расстелил небольшую скатерь на траву. Разложил запеченые гусиные яйца и вяленую утятину, порезал на куски.

– Подкрепись, – пригласил Мамон. – Ты молодой, тебе расти надо. Налегай.

Васек вынул из ножен охотничий нож и воткнул его в запеченное очищенное яйцо и отправил в рот. Потянулся за вторым.

Вожа заметил движение Васька и твердо сказал:

– Положи нож в ножны.

– Почему? – Васек взъерошился.

– Тебе уже однажды сказано: никогда не кормись с ножа, не плюй и не мочись в костер. Этого требует закон Дикого поля. Уважай оружие и огонь. Даже в зимовой избе нож на столе надолго не оставляй. Зря не обнажай. Иначе болеть будешь или совсем пропадешь.

Присутствующие согласно промолчали. Они знали, что выработанные на протяжении многих веков законы Дикого поля не пустое суеверие. Они и приметы старались не нарушать. Скажем, есть примета: на себе ничего не зашивай, от этого слабеет память. Приметам следовали как правилу, которое лучше учесть. А правило, возведенное в закон, следовало выполнять обязательно. Первопоселенцы придерживались их достаточно строго.

В пути от реки Большой Иргиз к Узеням экспедиции попадалось немалое количество родников, но многие из них имели воду жесткую, невкусную, горьковатую и даже соленую. Коней поили в ложбинах, где стояла пресная дождевая вода.

Леса и даже куртины кустарника здесь редкость. Лишь кое-где ветловник и засухоустойчивый карагач. Степь от жары пожухла. Перепавший дождик ее несколько оживил, и она не казалась мертвой, но суховеи пустыни скоро высушат небесную влагу.

– Правее глинистая степь, – сказал Вожа. – Там уже все сгорело от солнца. Там мало корма что для коней, что для скота. Скоро будет соленое озеро. Но в нем водятся караси. Ночевать будем у колодца.

Исследователи были удивлены тем, что в солоноватом озере приспособилась жить пресноводная рыба…

– И жуки водяные по поверхности скользят, – отметил капитан.

– Это дерево карагач? – уточнил художник у проводника. Он зарисовывал дерево безводной полупустыни.

На ночевку остановились у колодца с горькой водой. Для готовки пищи она не годилась, но кони ее пили, и то можно считать подарком судьбы. Другие, не степные, кони пить ее не стали бы и ослабели от жажды.

Костер для готовки ужина, как и положено опытным странникам пустыни, развели до заката солнца в ямке. На привале казаки спешились, разминая руку, столь лихо фехтовали саблями, что казалось, движение узкой полоски стали сливалось в сверкающем круге. Каждый вел бой с невидимым противником сосредоточенно и спокойно, как нечто обыденное. Словно предчувствовали предстоящий жаркий денек.

По утру едва экспедиция тронулась в путь, Васек увидел на горизонте отряд примерно из пятидесяти всадников.

– Ордынцы, – показал Васек рукой.

– Скроемся в овраге, – предложил Вожа.

Экспедиция спустилась в неглубокий овражек. Серьезной защиты он не представлял. Неглубокий, пологий, безлесый. Единственная надежда на то, что их не заметят.

Вожа и казаки, Мамон и Васек залегли у края овражка и наблюдали за степью. В овражке Долматов и его подчиненные совещались.

– Кочевники – народ дерзкий и предприимчивый к злодейству, – сказал геодезист Герасимов. – Что делать будем?

– Положимся на опыт Вожи и казаков, – решил капитан.

Меж тем события разворачивались достаточно быстро.

Участники экспедиции видели, как по степи бежали, спотыкаясь, два странника, а за ними гнались всадники. Укрыться им негде, и скоро беглецов догнали, заарканили.

Один из кочевников с обвислыми усами сразу узнал бородатого, изможденного голубоглазого беглеца. Громко засмеялся:

– Урус, Иван! Третий раз бежишь из Хивы?

Один из кочевников хлестнул плетью бородатого беглеца.

– Не трожь его, – поднял руку обвислоусый. – Мы за него дважды деньги получали. И в третий раз продадим. Еще приходи, урус.

Показалось, что степь содрогнулась от хохота нескольких десятков глоток. Смеялись до слез. И на глазах бородатого странника заблестели слезы.

– Отпусти, а? – попросил бородатый. – Месяц шел без воды и огня. Ел что придется. Как не издох только. Уж и так на мне хороший прибыток имел. Отпусти. До Волги чуть осталось. Ответом беглецу был еще более оглушительный хохот. Хохотали даже самые хмурые из кочевников.

– Караван в овраг ушел, – сказал обвислоусый. – Затаились. Возьмем и этих.

Когда стало ясно, что кочевники едут в сторону оврага, Вожа сказал казакам:

– По оврагу идите вверх, на возвышенность. Полверсты пройдете, из оврага поднимайтесь и батуйте коней. Будем биться.

Экспедиция ушла. На месте остался один Вожа. Вначале кочевники двигались не спеша, словно боясь вспугнуть. Но за версту до оврага они сорвались и с громким гиканьем понеслись вперед.

Вожа встретил их двумя выстрелами и пошел вскачь по дну оврага.

В это время участники экспедиции связали более трех десятков коней в круг и укрылись за ними. По кочевникам стреляли положив ружье на седло и из-под брюха коней, встав на одно колено.

– Дядька, стреляй! – крикнул Васек растерявшемуся Константину Константиновичу, притом перезаряжая свое ружье.

Вожа выскочил из оврага, зайдя ордынцам сбоку. Он положил Тополя перед собой на краю оврага и стрелял из-за Тополя как из-за бруствера.

Понеся серьезные потери, кочевники решили уклониться от боя, показали «спину». Завидя это, казаки вышли из круга и, обнажив сабли, пошли вдогон. Скакали, бросив поводья – в левой руке пика, в правой сабля. Братья Колчины пренебрегли пикой, скакали стоя в седле и рубили налево и направо. Кочевники попробовали развернуться и встретить. Но казаки уже поймали свой кураж. К изумлению кочевников, казаки саблями рубили их длинные пики. Уцелевшие, рассеявшись, скакали не оглядываясь.

Капитан с облегчением вздохнул:

– Точно мякину по степи развеяли.

Пики кочевников порубили на дрова. Весело горел костерок. Варилась пшенка. Бородатый странник рассказал о своих злоключениях. Он оказался сержантом и был украден каракалпаками под Астраханью несколько лет назад.

Второй беглец – смуглый, но на раскосого кочевника не походил – глаза большие, черные. Он оказался купцом из Индии. Привозил товары в Астрахань и Самару. Его караван разграбили киргиз-кайсаки весной. При первом удобном случае он бежал от своих поработителей. Долматов записал его рассказ.

«Киргиз-кайсаки употребляют персиян, русских и других пленников для паствы скота и летом, и зимой. Кормят скудно. Одежда и летом, и зимой – тулуп и чолбары. Если поймают пленного, ушедшего в побег, то режут нос и уши. Подрезывают у ног пяты и насыпают в те места мелкоизрубленного конского волоса из хвоста, а как заживет, пленник на пятку наступить не может, ходит тихо на пальцах. Могут и убить беглеца. Если повторно попадешься, то лучше к другому хозяину или торговцу. Продают полонников и в Хиву, и в Бухару, и в другие дальние места, где они служат по определению покупателя. В Хиву и Бухару русских полонников натаскано и там обретается в работах несколько тысяч. Других народов-пленников еще больше. Почти все они проданы туда кочевниками».

Вызволенных полонников отряд Долматова отвез к пастухам в селение, которое не имело названия. Возле небольшого озера, поросшего камышом и ветлами, стояли две крошечные избушки, сложенные из воздушного кирпича, еще называемого землебитным, необожженным. Там, где нет леса, первопоселенцы приспособились строить избы из землебитного кирпича, замешанного из глины и соломы. Такой кирпич мало прочен, но хорошо сохраняет тепло.

Зато вокруг двора высокий плетень, в рост человека, с отверстиями-бойницами. И калда для скота. Опасаясь покраж, пастухи загоняли овец и коров за изгородь из жердей. Возле озера огород с овощами и малый клин овса.

Исследователи наблюдали, как пастухи палкой с крючком цепляют овец за шею и, поймав, опутав, валят и быстро стригут. Слушали рассказ одного из пастухов:

– Вода в озере хорошая. Пастбища – хоть несколько ден скачи, не объедешь. В округе есть и соляные источники. На соленой воде месим тесто для пирогов и соления в зиму делаем.

Здесь во время экспедиции случилось еще одно происшествие. Беда пришла средь бела дня. Имя ей саранча. Зеленую тучу принесло с юга. Перед ней степь зеленая, за ней оставались голые деревья и серая земля.

Это крупное крылатое насекомое славится плодовитостью и прожорливостью. Саранча жует непрерывно, пока есть что жевать. Поедает в степи всякую растительность, кроме ветел и молочая. Ни широкие реки, ни дымовые завесы саранчу остановить не могли. Не кусается, а беды от нее больше, чем от каракурта.

Пастухи и их гости пытались сбивать саранчу вениками, топтали ногами. Умаялись. А толку? Саранча как снег идет.

По овсу ходили с бреднями рыболовными. От бредней прока больше. Но и вытоптали овса немало. Да и надолго ли защитились? Вон какая туча. Одно слово – саранча.

След от нашествия саранчи протянулся по степи широкой мрачной серой полосой.

– Как жизнь может измениться в одночасье! – с горестной миной покачал головой художник.

Только птицы могли успешно сражаться с саранчой. Главными врагами саранчи стали грачи и галки. Без устали клевали они саранчу.

 

27

К югу степная растительность все беднее. И вдруг лес. Под его покровом течет речка Узень. Леса не так много, но и то, что он рос среди солонцеватой степи, – чудо. В лесу черноклен, граб, серебристый тополь, могучие вековые осокори, липы, ветлы, дубы. Поражало обилие двух видов груш: дикой груши и дули. Много жердилы. И все это перевито хмелем и лозой.

По медвежьей тропе экспедиция прошла сквозь чащу к реке. Для степной и полупустынной местности река оказалась больше, чем можно было ожидать, шириной двадцать-тридцать саженей. Берега крутые, как на Иргизе, и состоят из глины и ила. Вода на вкус жесткая, но вполне потребная.

Вожа с Васьком и Мамоном принялись ловить рыбу. А исследователи, геодезист и Рудознатец, в сопровождении казаков братьев Боевых решили пройти степью к верховьям реки.

В дальнейшем экспедиция спустилась вниз по течению Узеня. В нижнем русле реки вода сделалась горькой и малопригодной для готовки пищи. Но Вожа сделал для экспедиции очередное удивительное открытие. Он выкопал яму возле текущей соленой воды, и оказалось, что стоячая вода в яме пресная.

Удивительного в этих местах много. Перед взорами следовавших степью вдоль реки исследователей почти каждый день возникали миражи: то лес, то озеро, то горы… Жители Дикого поля, простой люд иногда называли их призраками. Подъедешь к тому месту, где виделась гора, и оказывается, что ее нет.

Еще поразительнее то, что конный видел мираж, а рядом стоящий пеший – нет. Сел на коня – и видишь мираж, слез – и уже исчезает мираж, забрался на коня – опять появляется мираж. Тонкая штука – мираж, не с каждой точки увидишь.

Экспедиция наткнулась на маленькую селитьбу на берегу, но ее жители укрылись в лесу, возможно, ушли на лодках по реке – всадники экспедиции не походили на простых странников и от встречи с ними предпочли уклониться.

– Лучше нам пойти дальше, – предложил Вожа. – Нас много, и потому нас опасаются. Как бы пулю тут не схватить.

Низины возле реки зеленели сочной травой. Такие маленькие лощины с лугами здешние жители, по свидетельству Вожи, называли лопатницами. Долматов пребывал в восторге. По сравнению с окружающей полупустыней берега заповедных рек показались раем. Это ощущение усиливали тучи разнообразнейших птиц: гусей, уток, куликов, пеликанов, баб, фламинго, аистов… Но предмет особого наблюдения – многочисленные пышнохвостые фазаны. Здесь же звероловы добыли крупного кабана весом двадцать один пуд и огромного камышового кота. После измерения длина тела кота оказалась равной аршину и пяти дюймам.

Часть экспедиции переправлялась через Большой Узень и совершила краткий осмотр средней и нижней части Малого Узеня.

Геодезист Аким Герасимов доложил Долматову:

– Длина Большого Узеня по прямой верст двести будет. Учитывая извилистый характер реки, можно предположить, что длина ее русла около семисот верст. Параллельно Большому Узеню на расстоянии двенадцати-шестнадцати верст течет Малый Узень. Его длина немного меньше. В некоторых местах прибрежная урема обеих рек соединяется в один лес.

Зато Рудознатец приуныл:

– Почти никаких минералов, кроме соли, нигде нет. Даже дикого камня не видно. Один известняк.

Экспедиция достигла Камыш-Самарских озер, куда впадают Большой и Малый Узени. Можно сказать, что озера – это гигантский разлив двух рек, соединенных цепью озер. Озера соединены протоками, в некоторых местах болотистыми. Есть и настоящие болота. В длину эта своеобразная дельта Узеней верст семьдесят пять, а в ширину более сорока.

Минералов здесь не сыскалось. Зато природный мир доставил много открытий. После междуречья рек Самары и Сока, а также дельты Волги это третье царство птиц. Топкие, иловатые берега озер и проток густо поросли камышом, достигавшим высоты трех саженей. На гнезда птиц можно наткнуться на каждом шагу. Многие гнезда уже пусты, но их обилие производило впечатление.

Еще одно открытие записала на свой счет экспедиция Долматова. Оказалось, что одни озера пресные, а рядом соседнее может быть соленое.

За Камыш-Самарскими озерами перед экспедицией предстал другой мир, будто за тысячи верст в другую страну попали. Выгоревшая степь перемежевывалась обширными участками полупустыни и пустыни. То тут, то там среди степи и солонцов появляются барханы.

– Болхуны, – назвал Вожа по-местному песчаные горы, встретившиеся в пути.

Растительность в полупустынной степи скудная даже по сравнению с типчаковой степью: пырей, вика, овсюк, чабер, солодковый корень, дикий лен, молочай. На песчаных барханах только кое-где ползучий пырей. В пустыне рос засыхающий песочный овес да верблюжья колючка.

– Рын-пески, – Вожа показал взглядом на песчаное море. Перед взорами путников предстали пески из болхунов высотой от трех до шести саженей. Пески здесь не кварцевые, а известковые, красно-желтого цвета.

– Пустыня, – вздохнул Долматов.

– Это еще не пустыня, – улыбнулся Вожа. – Ключей здесь нет, но от жажды не умрем. Когда к северу глинистая степь засыхает, Рын-пески цветут.

– Отчего так может быть? – удивился Рудознатец.

Вожа молча тронул коня вперед. И впрямь вскоре среди барханов-болхунов путники увидели достаточно широкие долы, покрытые кормовыми травами и частым кустарником, среди которого рос торлок и дикая джида. То и дело на пути путников попадались следы кабанов, помет кабанов и сами многочисленные кабаны.

Когда путники истомились от дороги и жажды, Вожа принялся копать яму. Песок разгребался легко. Только сверху оказался сухой. Почти сразу показался песок влажный, а на глубине аршина стала проступать вода. Она оказалась соленой.

Но искушенный проводник не унывал и показал мастеровым вырыть такую же яму невдалеке. На сей раз вода оказалась пресной и на удивление студеной; особенно для столь жаркого дня. От нее даже зубы ломило.

– Такие ямы у нас называют копани, – сказал Вожа.

– Поразительно! – воскликнул Константин Константинович. – Вода под песком сохраняется, как под подушкой, и не утекает. Есть вода, есть пастбища, есть дрова, есть дичь, есть кабаны. И жить можно в столь скрытых заповедных местах.

– Живут люди, только немногие, – сказал Вожа.

– Велики ли Рын-пески? – спросил Долматов.

– Верст полтораста вдоль будет, – сказал Вожа. – И в ширину верст тридцать-сорок. За Рын-песками ровная песчаная пустыня. Но и там во многих местах под землей есть близкая вода.

Мастеровые и казаки углубили копань до двух с половиной аршин, сделали пологий спуск для коней.

Радовало путников и почти полное отсутствие комаров, правда, среди песчаных бугров на них могли напасть блохи, что и случилось однажды, но в целом дышалось легко. Если бы еще солнце в полдень уменьшило свой жар.

Вожа показал, а художник зарисовал фалангу, кусачую тварь, больше похожую на мохнатого паука. Однако никто из участников экспедиции от них не пострадал.

Капитан надиктовал в дневник:

«В Рын-песках роют копани, в которых вода красноватая, но питьевая. В песке находили морские ракушки».

Далее экспедиция сделала крюк к соленому озеру Эльтон. На пути Вожа увидел большое, кем-то напуганное бегущее стадо сайгаков. Предчувствие подсказало ему, что нужно заметать следы. Он повел экспедицию по низине, которой должны были пройти сотни сайгаков. Расчет зверолова оказался точен. Сайгаки затоптали следы экспедиции.

Отряд Остроги по-прежнему шел за экспедицией на достаточно удаленном расстоянии. Несколько раз Острога терял следы экспедиции, но каждый раз находил их. Его соумышленники терпели тяготы долгого пути, но когда Острога потерял след экспедиции, затоптанный сайгаками в пустыне, нервы у них сдали.

– Острога, потерял след? – недовольно спросил один из соумышленников.

– На погибель завел нас в пустыню, – зло бросил Заплатка.

– Все знали, что путь долгий, – огрызнулся Острога. – С голода умираете? Подстрелите кабана и зажарьте. Чего разнылись!

– Ищи след, Острога, – сказал Заплатка. – Одного из наших в перестрелке на Общем Сырте уже потеряли. Сколько недель мотаемся по степи. И все зря? Ищи и найди след.

– Найду. Не собьет меня Вожа со следа.

– А не взять ли нам их за жабры, – предложил Заплатка.

– Нет, – отрезал Острога. – Они сами приведут нас к золоту. Чего еще они ищут в пустыне?

Экспедиция Долматова шла быстро, но с длительными остановками для исследовательской работы, и потому Острога нашел ее следы и не дал оторваться надолго.

 

28

Ученая экспедиция вышла к соленому озеру Эльтон. И ранее встречались небольшие соленые озера. Они всегда производили странное впечатление необычным видом. Среди серо-зеленой степи блестящие кристаллы соли казались подобными льду… Но это озеро поразило еще и своими размерами. Двадцать верст в длину и шестнадцать в ширину. Западные берега вышиной три-семь саженей, другие более низкие.

Экспедиция разбилась на два отряда. Один отряд пошел вокруг озера и выяснил, что окружность его около сорока семи верст. В Эльтон впадают восемь небольших речек: Солянка, Лансух – с запада, Улан-Заха, Хари-Заха и Черная – с севера, Большая и Малая Смороды и Горькая – с востока. Воды их теплы, солены, а в речке Улан-Заха вода вишневого цвета. Из Эльтона истока нет.

Другой отряд экспедиции разбил стан на берегу и начал разрабатывать копь. Разработки подтвердили рассказы старых ломщиков соли. Весной талая слабо минерализованная вода покрывает озеро, промывает. Летом солевой раствор красноватого цвета, называемый рапой или тузлуком, испаряется. Соляные частицы соединяются и выпадают на дно озера. Соль новосадка легкая, рыхлая, слегка малинового цвета и в пищу не употребляется.

Под новосадкой старые слои темно-синеватой соли, которая тяжелее и тверже. Слои ежегодно выпадающей соли заметно разделяются тонкой полоской ила, который наносил ветер. Чем более ломщики углубляли копь, тем тяжелее шла работа. Наконец на глубине более полутора саженей железные инструменты стали отскакивать от соли, как от гранита. Рубашки на спинах давно взмокли, но копь почти не углублялась.

Рудознатец взвешивал рапу. Долматов наблюдал за озером и диктовал писарю Михаилу:

– Внешний вид озера меняется несколько раз в продолжение дня: то площадь озера блестит и переливается всеми цветами радуги, при восходе и закате солнца, когда лучи его падают косвенно на поверхность озера, то оно в полдень принимает белый, блестящий вид, так что становится тяжело смотреть на него. Небо тут темно-синее с мутно-зеленым отливом. В окрестностях озера видели: одичавших коней, от рождения своего не видевших пастуха, совершенно диких тарпанов, сайгаков, лис и корсаков, волков, зайцев, уток, бекасов и много других птиц. Комаров почти нет, зато водятся тарантулы, скорпионы, фаланги и длинная тысяченожка.

Долматов закончил диктовать и посмотрел, как Вожа и Васек залезли купаться в озеро, где поглубже. За ними потянулись и другие. Тяжелая рапа поднимала человека, как пузырь.

– Константин Константинович! – позвал Васек художника. – Идемте к нам. Не робейте. В рапе нельзя утонуть.

Васек поднимал руки, лежа и стоя на глубине, но его голова оставалась на поверхности.

– Вот еще, я не робею, – проворчал Константин Константинович.

– Вожа говорит, что рапа и грязь эльтонская лечат от сыпей на теле, лишаев, чесотки и ломотных болезней, – продолжал уговаривать Васек. Заметив сидевшего на берегу пса, радостно позвал: – Волчок, ко мне!

– Так бы и сказал, – все еще хмурился художник. – Радикулит замучил. Еще верхами тряска все время.

Вскоре все участники экспедиции были в озере, даже коней искупали. Рапа щипала царапины, у кого они были, зато лечила лучше любого лекаря. Здесь исцелялись от десятков болезней, от подагры до золотухи.

Уже когда экспедиция снялась со стана, Рудознатец спросил Вожу:

– Есть другие озера, столь богатые отменной солью?

– Яицкие казаки для себя ломают соль на Индерском озере, – ответил Вожа. – И в иных местах ломают. Илецкую соль почитают наилучшей. От моря возвращаться будем, покажу.

В прикаспийской низменности встречались редкие оазисы, но все же преобладала полупустыня и пустыня. Растительность покрывает землю редкой сеткой или отдельными клочками. Серо-зеленая полынь, белоус, ковыль, перекати-поле, верблюжья трава. К пустыне приспособились эти да еще травы, само название которых говорит о многом: соленая лебеда, козлиная солянка…

Безрадостный пейзаж вечерами оживляли тушканчики, которых Вожа называл земляными зайцами. Они потешно, но стремительно скакали на крепких задних лапках, подняв передние, слаборазвитые. Одного тушканчика добыли для изготовления чучела для музея. Художник зарисовал с натуры необычных животных.

Вечерами звонко пели цикады. Васек принес капитану небольшую белесо-рыжую муху с прозрачными крыльями.

– Это они поют, – сказал Васек.

– Эта муха? – Долматов отказывался верить, смотрел на Вожу. Но тот утвердительно кивнул.

Оазисы редки, зато часты хаки – соленые болота. Они опасны зимой, когда снежок прикроет незамерзающую соленую жижу. Летом хаки видны и потому менее опасны.

Грязь в хаки вонючая. Иногда хаки высохнут в жару – и образовывается солончак. Весной воды размочат солончак – и снова появляются хаки. В иных местах соленое озеро, хаки и солончак собраны в одном месте. По краям низины ярко-зеленая или красная кайма, за которой следует голая, сухая растрескавшаяся глина с белым налетом соли, далее вонючая грязь серого цвета и наконец в середине маленькое озеро соленой горчащей воды. Летом возле хаки много комаров.

Да и от солоноватых и соленых озер бывает польза. Сайгаки, тарпаны и выросшие в степи кони по нужде пьют соленую воду.

На пути экспедиции жарким летом – растрескавшиеся солончаки и раскаленные пески.

– И здесь живут люди? – с сомнением покачал головой капитан, оглядывая унылую местность. – Разве можно жить в таком аду?

Вожа кивнул утверждающе.

– Покажи, – попросил Долматов.

После некоторого раздумья Вожа сказал:

– Верстах в двадцати отсюда живет один отшельник. Зверя промышляет. С властью не в ладах. И видеть никого не хочет. Многим гостям не рад будет. Одного капитана сводить могу.

– Согласен, – сказал Долматов.

Вожа вел Долматова кружным путем, среди хаки и небольших болхунов. Дорога показалась длиннее, чем предполагалось.

– Вон его жило, – показал Вожа и остановил коней. Остановился и Долматов.

Зверолов-одинец встречал их настороженно, с заряженным ружьем. Вожа помахал ему и тронул коней вперед только после того, как увидел ответный сигнал.

– Григор, принимай гостей, – приветствовал Вожа высокого худющего недоверчиво смотрящего зверолова.

– Кто это с тобой, Вожа? – спросил Григор.

– Мой спутник. Он вреда тебе не принесет. Мы ненадолго. Нет ли у тебя воды для коней?

– Лучше попроси краюху хлеба, чем ведро воды, – еще хмурился, но уже мягче сказал Григор. – Проходите в избу.

Более скромной хижины путники не видели за все время работы экспедиции. Хижина оказалась плетеной из камыша. В нескольких верстах отсюда на озерке с солоноватой водой рос высокий камыш толщиной в поперечнике до дюйма и высотой в три сажени. Чтобы комары не досаждали и никто из путников не догадался искать его среди безводной пустыни, Григор поставил избенку подальше от камышового озера, в низине. Если кто и будет искать жилье в пустыне, то возле воды, а не там, где ее нет. Григор возил камыш к месту постройки на своем единственном скакуне. Плетеную избенку обмазал глиной и покрыл тем же камышом.

Изгородь, так же плетенная из камыша, выполняла роль острога. Камыш служил постелью для ночлега. Из камыша сплетена печь, обмазанная глиной. Камыш служил топливом. Молодыми побегами камыша зимой питался конь зверолова. Из камыша сделана дудка, на которой играл одинец.

Было у камыша и еще одно назначение. За дворовой оградой-острогом гости увидели загородку из камыша, воткнутого в глинистую землю. Загородка располагалась подковой в ту сторону, откуда зимой чаще дули ветры.

Григор заметил заинтересованный взгляд Вожи и его спутника и пояснил:

– Там у меня под песком и камышом лед. Зимой снега наметет, утрамбую, еще наметет. Весной накрываю песком и камышом. Он и тает до самой осени.

При осмотре оказалось, что возле ледяного бугра вырыта небольшая яма, в которой стоит кожаный мешок, привязанный к прутьям, а к нему по деревянному желобу стекает талая чистая вода.

Если воды требовалось больше, то пустынный житель откалывал несколько глыб льда и клал их на желоб, на солнце. В жаркие дни ледник источал воду больше, в прохладные меньше. Но даже в сильную жару камыш и песок надежно защищали запасы льда. Нужно лишь рассчитать, чтобы воды хватило до осени.

Долматову стало понятно столь трепетное отношение к воде. Гости выпили по кружке воды, приняв ее как дорогое угощение, но от предложения напоить коней, о чем просили сами, отказались и вскоре уехали на стан экспедиции.

В пустыне экспедиция встретила цепочку небольших пологих холмов.

– Мара, – сказал Вожа. – Погребения древних людей. Кочевали здесь очень давно.

– Сделаем раскоп, – решил Долматов.

– Плохая примета раскапывать могилы.

– Это нужно для науки, – Долматов остался непреклонен. – Приступим помолясь.

В маре под слоем земли нашли полуистлевший сруб. Останки человека, медные орудия труда, несколько монет и богатую конскую сбрую.

Вожа, взглянув на могилу, сделал простой и вместе с тем глубокий вывод:

– Выходит, тут прежде где-то был лесок.

– Такую красивую и необычную конскую сбрую, удила и бляхи… я видел на ярмарке в Самаре, – вспомнил Долматов.

– Могильные воры торговали, – сказал Вожа.

Останки человека оставили в земле, а орудия труда, оружие и предметы быта экспедиция забрала для исследования и музея.

В дальнейшем экспедиция шла по безводным местам. Солнце палило нещадно. Не меньший жар исходил от раскаленной земли. К тому же что-то случилось с природой. Казалось, что соль висела в воздухе, и от этого жажда усиливалась еще больше. Губы растрескались, руки почернели.

– Немилосердно жарит, – сказал Константин Константинович. – Еще немного, и я вывалюсь из седла. Дайте глоточек воды.

Вот уж когда пожелаешь себе дедаловых крыл.

– Тут пара глотков, – Вожа протянул почти пустой бурдюк. – Больше воды нет. Придется терпеть.

Васек протянул Долматову свинцовую пульку:

– Капитан, сосите, как я. Свинцовая пуля холодит, жажду убавляет.

– Спасибо, Вася.

Ранним утром выпала роса на скудные травы. Участники экспедиции ползали по степи и собирали росу. Но то, что вчера казалось фантазией собственного воспаленного жарой мозга, обрело реальные приметы. Роса оказалась соленой. Капитан на стане продиктовал писарю:

– Утром выпала соленая роса. Причину соленой росы истолковать трудно. Кому не известны доказательства физиков о чистоте водяных паров? Кто бы похотел только сомневаться о химических опытах?

В Яицкой степи природа ни физическому остроумию, ни химическим опытам не следует. Соль на лицах и одежде. Всюду соленая роса. Здесь каждый час годом кажется.

– Скоро доберемся до воды, – успокоил Вожа.

В середине пути экспедиция вышла к Каспийскому морю. Долго стояли и смотрели в морскую даль.

– На северном берегу море долго мелкое, – сказал старший из казаков Боевых. – Бывали здесь на промыслах.

Для опыта по просьбе Долматова конный казак заехал в море. Он далеко отъехал от берега, но вода не доставала коню даже до брюха.

От Каспия экспедиция повернула к Самаре, но пошла не старым маршрутом, а взяла на восток. В пути встретили кочевье мирных калмыков. На разведку выезжал Вожа, по предложению Долматова, желавшего постичь быт здешних кочевников. Вслед за проводником к кочевью приблизилась вся экспедиция.

В кочевье оказалось десяток кибиток и десятка три взрослых мужиков и с ними немало домочадцев.

Художник сразу же зарисовал типы калмыков, их характерную четырехугольную шляпу, одежды. Многие калмыки безбороды, выщипывают жидкую бороденку и оставляют только усы.

Гостей калмыки угощали мясом и молочным вином. Мясо в кочевье варили, пекли, вялили, но почему-то не жарили. Мясо варили, не выпуская крови. Мясо и молоко – основные продукты питания.

Кибитки калмыки поставили дверями на юг. В кибитке сильный запах преющих войлоков, и капитан предпочел остаться под открытым небом. К тому же так безопаснее.

Из смеси русских и калмыцких слов и жестов, а также пояснений Вожи понял Долматов, что калмыки содержат скот на вольном выпасе, покуда есть трава в округе. А как стада съедят траву, то кочуют дальше. Большие перекочевки только весной и осенью. Одна дневная кочевка весной с молодняком семь-десять верст, а осенью со взрослым стадом верст двадцать-двадцать пять. Кизяк для топлива калмыки делают из овечьего помета. Одежда из кож своего скота и покупных тканей.

Долматов подарил кочевникам иглы и другие металлические предметы. Калмыки наполнили бурдюки участников экспедиции кумысом. Расстались довольные друг другом.

Перед Яиком экспедиция видела и еще одну кибитку, но объехала ее стороной. Калмыки предупредили, что в ней больной оспой, и они оставили его на волю богов, ибо боялись оспы.

Через Яик экспедиция переправилась необычным способом. Казаки нашли в камышах замаскированную лодчонку ловцов рыбы. Наиболее ценные и тяжелые вещи сложили в лодку. Далее один казак сел на нос лодки и держался за хвост плывущего коня, а второй казак на корме правил лодкой, используя вместо рулевого весла приклад ружья. Так перевезли вьюки и художника. Остальные участники экспедиции перебирались вплавь, придерживаясь за гривы коней. Если бы лодку не нашли, то переправили бы вьюки, как и прежде, на камышовых плотиках.

 

29

По заяицкой степи экспедиция продвигалась быстро, не делая долгих остановок. Ограничивались беглым осмотром местности и описанием увиденного.

Между устьями рек Яик и Эмба топкие и почти сплошные солончаки и хаки. Самый большой из них Кара-ссур. В сухое время топи подсыхали и появлялось несколько проходов. По нижнему броду пролегал караванный путь с низовьев Волги в Хиву. Это болото производит во множестве дерновой железняк, грудами которого обозначен караванный путь. Путешественникам запомнилось свечение дернового железняка в ночное время.

– Река Эмба! – показал Вожа рукой на речку, текущую в глубоком русле. – Вытекает с Мугоджарских гор. Идет к Каспию. Но доходит до него не каждый год. Часто пересыхает в низовьях. Дальше река Сагиз. В верховьях пресная, внизу соленая. До моря доходит только весной. Дальше пустыня до Арала.

На Эмбе экспедиция описала один из выходов нефти на поверхность. Возле Эмбы наблюдали огромные табуны куланов. Видели и аркара – дикую степную корову. Долматов продиктовал писарю:

– Кулан пьет соленую воду, питается солончаковыми, летом засыхающими жесткими травами. Бегает быстро, как олень, только много выносливее. Возле Эмбы видели дикую корову – аркар. Науке ранее не известна. Шерсть желтовата, рога наподобие бараньих, копыта как у коровы. Когда бежит, то голову держит кверху, а рога на спине. Бегает резво.

От Эмбы экспедиция повернула к Яику.

Во время странствия в степи путники постоянно чувствовали ветер – то слабый, то сильный. Ветер и солнце сушили и обветривали кожу. Но почернелые лица путников осветились улыбками, когда они увидели Яик. Это почти родимая сторонка.

Если Эмба текла с голыми берегами, то вдоль Яика на всем протяжении неширокая полоса леса. В лесу преобладают породы, малопригодные для строительства: ветла, ива, тополь, осина, вяз. Но после пустыни, где от палящего солнца и разгулявшегося иссушающего ветра негде укрыться, и этот лес показался райским. И, конечно, по обоим берегам реки густой камыш, густонаселенный водоплавающей птицей и кабанами. А уж осетровыми сортами рыбы Яик сказочно богат. По уловам ценной рыбы и добыче черной икры на всем белом свете только Волга соперничала с Яиком. Тут не пропадешь.

На дальних подступах к казачьей столице Яицкому городку, на воровских перелазах сторожевые маяки, казачьи пикеты – бекеты. Экспедицию Яицкий городок встретил без суеты и особого оживления. Более двух тысяч одноэтажных беленых изб – мазанок и рубленых изб – походили на обыкновенную деревню, если бы не оборонительные укрепления на околице и обилие оружия на бородатых мужиках.

Здешние казаки-рыбаки, или по-другому ловцы, промышляли рыбной ловлей, меньше охотой и немного огородничеством. Жили сытно и вольготно. Гостей радушно угощали пельменями с осетриной, опять же осетриной, запеченной в золе, и жареной севрюжатиной. Пообщавшись с казаками, капитан продиктовал писарю следующее:

– Здешние казаки вышли кто с Волги, кто с Дона несколько столетий тому назад. В сущности всякий сброд да наволока. За несколько веков они выработали известные традиции, независимый и гордный характер. Чрезвычайно ценят свои права и возлюбленные вольности. Живут общиной, общий сход которой и решает все жизненно важные и спорные вопросы. У них полная вольность. Атаман только тогда почтителен, когда выходит в круг, а в остальное время никто перед ним и шапочки не ломает. В военном походе атаман начальник, а в повседневной жизни равный среди равных. Достоинства чтят больше, чем богатства. Сохраняют память о делах дедов и прадедов. Нам рассказывали о походе на Хиву в 1600 году во главе с атаманом Нечаем. Хорошо вооружены и отлично владеют оружием. Оружие покупное и самодельное. Имеют пушки чугунные и медные. Видели пушку деревянную, старинную, специально на показ сохраненную. Когда казаки находились в осаде и недоставало пушек чугунных, то мастерили деревянные с железными обручами и каменными ядрами. И порох делали сами.

Долматов и живописец ездили с казаками по Яику на лов рыбы. Слушали рассказы о весенней и зимней плавне. О багрении белуг в декабре через проруби на ятовях… Осматривали багры-крючья, насаженные на длинные шесты.

Из Яицкого городка экспедиция намеревалась направиться на Соль Илецкую и далее к Уральским горам. Атаман казаков отговаривал Долматова от похода на Урал:

– У кочевых башкир на Урале слышно замешание. Размир. Попадете в жернова – никто не выручит.

Долматов тревожными вестями был озадачен, но решил не отступать и пройти намеченный маршрут до конца. Ведь экспедиции до сих пор так везло. Спокойствие и задумчивость Вожи была воспринята Долматовым как уверенность в успехе похода, и он еще более укрепился в своем решении.

В это время в отряде Остроги произошел давно зревший бунт. Один из его самых молчаливых соумышленников выпил из походного бурдюка последний глоток воды и положил руку на рукоять пистолета, висевшего на поясном ремне:

– Все! Хватит дурить нам головы. Скажи, Острога, зачем столько месяцев мы болтаемся в дикой степи, не видя ни браги, ни мягкой постели? И если ответ твой мне не понравится, то…

Острога было потянулся к оружию, но голос оказавшегося у него за спиной волжского разбойника Заплатки также не оставил сомнений Остроге в том, что терпение соумышленников на пределе:

– За такую же работу Вожа и конвойные казачки получат доброе вознаграждение, а что получим мы?

Острога почувствовал, что напряженность вокруг него растет с каждым мгновением, и поспешил широко улыбнуться, и, демонстрируя уверенность, снял руки с оружия и развел в стороны:

– Какое нетерпение у вас. Знать, тоже чуете близкую поживу, только не знаете где.

– Хватит кормить нас обещаниями и сказками про клады из древних мар, которые будто бы ищет экспедиция этих полоумных, – жестко сказал Заплатка. – Они раскопали всего одну мару и золота там не нашли. Набрали разной медной дряни, а другие мары копать и не собирались. Бабочек в степи ловят.

– А зачем они такой крюк сделали? – Острога озадачил соумышленников. – Зачем идут к Уральским горам таким крюком? Зачем запутывали следы, если ловят бабочек? Сегодня все узнаем. Захватим одного из них и развяжем ему язык.

– Ну так и быть, – Заплатка отпустил рукоять пистолета.

До Соли Илецкой исследователи Дикого поля добрались быстро. В дороге посетили гипсовую гору, у подножия которой осмотрели вход в примечательную пещеру, из которой непрерывно дул ветер. О пещере в Яицком городке казаки рассказывали: зимой от теплого ветра снег у входа в пещеру тает, а летом от холодного ветра вода мерзнет. Действительно, ветер, дувший из пещеры, оказался холодным.

Урочище Соль Илецкая, или озеро Илецкое, и соляную гору Илецкую у реки Илек знали давно. Казаки яицкие ездили сюда ломать соль с шестнадцатого века. Соль добывали и в горе, и в озере. Лучшей считалась добытая в озере. Добывать ее в озере тяжело, мешал рассол, разъедающий кожу.

На соляном озере экспедиция встретила ломщиков соли. Держались они несколько настороженно. В обветренных оборванцах нетрудно угадать беглых крепостных крестьян, нанятых казаками на ломку соли. Соль в значительных количествах шла на засолку рыбы, икры…

Увидев, что начальственный люд из экспедиции не причинит им вреда и никого не собирается арестовывать, ломщики размякли, согласились показать, как они ломают соль, и даже подарили Долматову несколько своих поделок из особо прочных ядер, своеобразного соляного хрусталя, который они называли сердце. Находили такие ядра весом в два-три фунта и даже более.

Среди простых ломщиков нашлись чудо-умельцы, которые промышляли помимо ломки соли обработкой соляного хрусталя. Из найденных ядер они точили вазы и солонки. Долматов вертел в руках уникальные творения и удивлялся тому, насколько сердце неграмотного ломщика может быть открыто красоте.

– Какое чудо могут сотворить эти загрубелые руки и сердца! – воскликнул Долматов.

– Соляным сердцем глаза лечим, – посоветовал один из ломщиков, подметив у Долматова красные воспаленные глаза, которые надуло пыльным пустынным ветром. – Прикладывайте к глазам, и обязательно полегчает.

Участники экспедиции, как и на Эльтоне, использовали остановку для того, чтобы искупаться в удивительной и лечебной воде Илецкого озера. Купальщики не ныряли, так как рапа щипала глаза, да и трудно это сделать в воде, которая выталкивает на поверхность. Мамон лежал на воде, не делая никаких движений. Васек плеснул в него водой:

– Дядя Мамон, смотри, – Васек поднял руки вверх, притом голова его осталась на поверхности. – На глубине стою, могу пешком через глубину пройти.

Долматов и писарь Миша уехали на лодке вместе с ломщиками на середину озера, где обозначился соляной остров. В лодке Долматов диктовал об очередном наблюдении:

– Соль вырубают топорами с длинными топорищами. Прорубают борозды глубиною пять четвертей, а шириной вершка три, так, чтоб одна борозда от другой находилась на расстоянии аршина. Заготовя несколько борозд и сойдясь в одно место по двадцать-тридцать человек, сбивают соль с самой подошвы бревном, называемым барсом, ударяя по нескольку раз в косяк. А как косяк даст трещину, то отделяют его от соляной подошвы большими рычагами. В косяке случается пудов по триста. Косяк разбивают, грузят на лодку и переправляют на берег. Что до доброты здешней соли, то чистотой и твердостью едва ли сыщется где подобная ей, ибо истолченная бывает так бела, что по виду от чистого толченого сахара распознать ее не можно.

Долматов ненадолго задумался и продиктовал небольшое дополнение:

– Государству на пользу взять ломку соли илецкой под свое попечение.

В это же время художник сидел на берегу и рисовал. Никто не заметил, как он исчез. Кто купался, кто купал коней. И хватились его искать не сразу. Нашли только лист с рисунком…

Острога и его соумышленники по злодейскому промыслу охотились за Рудознатцем, которого приметили еще на Общем Сырте. Но тот все время находился рядом с казаками и мастеровыми. Зато увлеченный и беспечный живописец Константин Константинович оказался легкой добычей. Он рисовал пейзажи и карты вместе с геодезистом и, по мнению злоумышленников, знал о планах экспедиции. Его оглушили и уволокли.

Разбойники связали живописца в утку и положили в соленое озеро. В рот засунули палку так, чтоб его нельзя было закрыть, и давай лить в глотку сильно соленую воду.

– Говори, куда экспедиция идет, – требовал Острога.

– Говорил уж, – слабым голосом сказал Константин Константинович, – на Уральские горы путь держим. Оттуда в Самару. Об этом и в Самаре знают.

– Золото нашли?

– Как же, нашли. Страна эта чудесная и есть золото.

– Залей-ка ему еще, – приказал Острога Заплатке. – Он еще шуткует. Скоро тебе не до шуток будет. Соль свое дело сделает. Ты ж соль искал. Получи.

– Чего вы от меня хотите? – взмолился живописец. – Никакого золота другого не ведаю.

– Заливай, – скомандовал Заплатка подручным. – Теперь полежи, подумай. Если к ночи не подохнешь, то к утру от тебя никто и звука никогда не услышит.

Так плохо Константину Константиновичу еще никогда не было. Все внутренности у него горели… Жизнь уходила из его тела.

Когда обнаружилось, что живописца нигде нет и он не отзывается, Вожа обследовал то место, где оставался Константин Константинович.

– Чужие были, – сказал Вожа и махнул казакам.

Вожа и четверо казаков пошли в погоню за похитителями, оставив Мамона и Васька для охраны остальных специалистов экспедиции. Иногда Вожа останавливался, искал след и снова погонял коня.

Злоумышленников увидели издали. Казаки постарались подъехать к ним скрытно, укрываясь за кустарником. Ехали, свесившись за бока коней. Но их все-таки обнаружили. Завязалась перестрелка.

Из этой стычки удалось уйти только Остроге и Заплатке. Казаки долго преследовали их по степи, но от дальнейшей погони отказались. Надвигались сумерки. К тому же у разбойников имелось по заводному коню, на которых каждый из них мог пересесть. А казаки оставили своих заводных с вьюками на стане.

Когда казаки вернулись, Вожа уже развязал живописца, дал ему несколько глотков воды, но тот был плох.

– Соленой водой мучали, – понял Вожа. – От этого умирают через день. Соль весь живот переедает. От азиатов пытку переняли. Хорошо, что мы его нашли до ночи. Сажайте его верхом и везите на стан. Спасти его можно только топленым овечьим салом. Сало соль в себя вбирает и живот очищает. У ломщиков соли в загоне есть овцы. Скорее туда.

Живописца отпаивали топленым овечьим салом, а потом несколько дней, в том числе в пути, кормили пресной болтушкой. Пшеничную муку клали в котел, поджаривали немного и мешали с водой и овечьим топленым салом, и таким путем получали один из видов знаменитой болтушки. Через несколько дней Константин Константинович почти оправился, смотрел веселее и даже шутил на свой счет.

 

30

После Соли Илецкой экспедиция шла в северном направлении, к Уральским горам. Степью и лесостепью конная экспедиция могла продвигаться быстро, по сто верст в сутки, даже больше.

На ходу Долматов спросил Вожу:

– Есть ли здесь заповедные реки?

– Э, капитан, до этого года и Сакмара, что течет к Яику, считалась заповедной. Параллельно Яику в ста верстах течет долго. Междуречье Яика и Сакмары слыло заповедным краем. Да уж, видно, это в прошлом. Скоро останутся тут только заповедные озера и малые речушки. Места всем хватит. Да сердце саднит. Ну как распугают зверя и птицу?

– Зверя хватит надолго, – Долматов успокоил зверолова. – Землепашец к другому ремеслу приспособлен. Да и как без хлеба?

Южный Урал открывался все возрастающими холмами и широкими долинами между хребтами. Вначале холмы и горки безлесые, но постепенно лесные колки на них стали встречаться чаще и обширнее. Травы покрывали долины гуще.

После нескольких дней пути экспедиция впервые встретила селение вольных починков. Аж с десяток изб стояло в доле, окруженном лесистыми холмами. Все население трудилось в поле. Серпами косили овес.

Мужики все при оружии: ружья, дротики, у одного клевец. Мужик с клевцом заметил взгляд начальника экспедиции, немного поиграл топором старинного образца:

– У нас тут каждый по нужде и швец, и жнец, и на дуде игрец, и в бою не оплошает.

– Что серпами, а не косами жнете хлеб? – спросил Долматов.

– Так от косы зерно больше сыпется. Колос и так перестоял. Асиатцы поблизости шалили, так мы опасались в поле выходить.

Долматов разглядел на стерне рядом с тряпичными узелками со снедью на обед куртки и поддевки из козьей замши.

Тот же смышленый мужик с клевцом перехватил взгляд начальника экспедиции:

– Охотой мало промышляем. Своих коз разводим. Коза не корова, везде корм найдет. Эвон, встала на задние ноги, а передними ветки дерева к себе клонит. Волков она меньше овцы боится. Ее пасти легче. – Тут мужик решил похвалиться. – У нас козы особые, пуховые.

Уже в деревне участники экспедиции убедились в правоте слов починка. По просьбе Долматова мастеровые с одной козы, не особо усердствуя, начесали более фунта пуха.

Польщенные вниманием гостей и добрыми отзывами, починки подарили членам экспедиции кому поддевку из пуха, кому шарф, для жены передали платок. Все это еще пригодится в горах.

Долматов покачал в руке платок, пышный и почти невесомый, и обратился к Рудознатцу:

– Вот оно, золото. Искали самородное, холодное, а нашли золото теплое. У рачительного хозяина прибыток может принести немалый.

И еще одно чудо природы наблюдал Долматов в приуральской деревушке. На озерцо, начинавшееся сразу за околицей деревушки, к домашним гусям спустился дикий гусь. К ночи он пришел в деревню с другими птицами. Его не ловили и не гнали. Дикая природа сама приходит на крестьянский двор. На удивленный вопрос начальника экспедиции буднично отвечал совсем молоденький паренек.

– Гусь-гуменник. Сошелся с домашней гусыней. Прилетает к ней на озеро и провожает ее домой. Изредка ночует в птичнике. Года три назад такой же гуменник остался у соседей зимовать. Бывает. На озеро дикие гуси каждый день прилетают.

Чем выше к истокам Яика поднималась экспедиция, тем холмистее и лесистее местность. Название ей – горная страна Урал. Гряда гор протянулась с юга на север на две тысячи верст, а в ширину раскинулась на расстояние от шестидесяти до ста пятидесяти верст. С запада к Уралу примыкают дремучие Пермские леса, а с востока на тысячи верст простирается почти не хоженная сибирская тайга.

На одном из притоков Яика Вожа на привале зачерпнул пригоршню воды в чистой реке и в тот момент увидел на дне реки необычный камушек. Он вынул его из воды и стал рассматривать на ладони.

– Что это? – спросил Васек.

– Похоже, золото, как на реке Кусе, – ответил Вожа и посмотрел на Васька. – Помнишь, я тебе говорил закон Дикого поля: потерял – молчи, нашел – тоже молчи.

– И капитану не говорить?

– Никому, – Вожа взмахнул рукой и забросил маленький, но тяжелый «камушек» на глубину.

– Зачем? – недоумевал Васек.

– Чтоб злодеев не приманивать. Понаедут, взбаламутят реки, распугают зверя. Они наших законов держаться не станут.

В поисках рудных мест экспедиция исследовала несколько ущелий, взбиралась на довольно высокие горы. Урал и снизу красив, вздыблен, насыщен многими озерами, а сверху открывались и вовсе чарующие виды.

Более всего на путешественников произвела впечатление гора Ямантау. Для жителей равнинных лесов и степей вершина высотой более пяти тысяч футов показалась огромной. Чем выше подъем, тем холоднее. Пригодилась Ваську рубашка из птичьего пуха, подаренная Вожей, а участникам экспедиции пришлось доставать ветровки, рубашки, поддевки из козьего пуха от уральских починков.

Еще большее впечатление произвела гроза в горах. В то время как экспедиция поднималась к вершине горы, набежали облака и скрыли землю от взора людей. От горизонта до горизонта внизу под ногами белое покрывало закрыло землю. Раскаты грома стали сотрясать воздух. Невероятно и странно видеть молнии не над головой, а под ногами. Молнии на короткие мгновения разрезали белое покрывало облаков, и взорам открывалась земля, зеленый лес. Очарованные люди долго не могли оторваться от необычного вида.

В Долматове дух исследователя взял верх над созерцателем; он послал казаков отметить на горе верхний и нижний слой облаков. После грозы произвели замеры и занесли в журнал запись: «Слой облаков во время грозы равнялся тысяче футов».

После Ямантау экспедиция спустилась к восточным склонам Урала. Здесь встретили дремучую тайгу. На непривычного человека уральские леса производят гнетущее впечатление. Высоченные деревья и тишина. Ни одна птаха не запоет, даже не дзенкнет.

– Места глухие, лешие, – сказал Вожа. – Сюда и ворон костей не занашивал.

– И впрямь, только сороку однажды видели, – с тревогой в голосе сказал геодезист Герасимов.

– Живут ли здесь люди? – спросил Долматов.

– Туда, – Вожа показал рукой направление, – очень далеко, на реке Челябке в пещере с подземным родником живут староверы. Туда, – Вожа показал другое направление, – редкие селения только по берегам больших рек. В ту сторону не хаживал. Дикое поле и Общий Сырт мне милее. За Уралом страна, где нет крыс, воробьев, блох, тараканов, а в реках раков нет. Зато в поле привольнее.

– Тишина, – сказал Капитан, прислушиваясь к шагам коней, и повернулся к Рудознатцу. – Будем здесь поиск делать?

– Исследуем ближайшее болото и повернем назад.

– Как же его исследуешь? – не без улыбки спросил геодезист, отирая лицо от комаров и мошки.

– Есть способы, – невозмутимо ответил Рудознатец. – Чтобы определить рудное место на болоте, опустим свежую березовую кору. Вода, которая содержит в себе железистые частицы, съест наружную кору, так что останется только внутренняя гладкая кожица. Так узнаем рудное место на болоте.

Экспедиция расположила временный стан недалеко от большого болота. Начало Сибири. Лес тут не то что на Волге, меньше плодовых деревьев и колючих непроходимых кустарников. За Уралом деревья-колонны, уходящие к небу; ветвятся только вверху. Стена могучих деревьев. Лес сумеречный, закрывающий землю от солнца.

Возле болота таежный лес опять изменил свой облик. Гигантские ели, пихты, березы, осины поросли мхом и лишаями от низа до самых вершин. С веток свешиваются длинные пряди тонковетвистого серого моха, будто рукава широких одежд. И сами деревья похожи на лохматых лесных духов. Если слаб и пуглив, то причудливые видения будут преследовать всюду.

И возле болота тихо. Хотя один тонкий, звенящий звук, кажется, источался отовсюду. Мириады комаров висели в воздухе и искали поживы. Если в степи время комаров отошло, их заметно поубавилось и в горах Урала, ветерок сдувал кровососов в низины, то здесь их число столь велико, что и опахала не помогали в должной мере. Коней покрыли попонами, но этого оказалось мало. Зажгли дымные костры, но и это принесло лишь частичное облегчение. Лето в этих местах короткое, и, похоже, комарье так торопится жить, что его не останавливает и дым огня.

На стане во время ночевок участники экспедиции вновь вспомнили о пологах, которые использовали весной и в начале лета. Ходить по таежному лесу на болоте с непривычки просто невозможно. Если кто устало проводил рукой по лбу, то лоб и рука становились красными от насосавшейся твари.

По примеру казаков специалисты экспедиции надели на шапки мелкоячеистые защитные сетки, смазанные смолой. И под сетки забивался комар и мошка, но без сетки непривычному человеку погибель. Смотреть через сетку не очень удобно, но деваться некуда. Скорее бы морозец…

Вожа впервые извлек из походной сумки дымокурку – небольшой железный сосуд, который наполнил сырыми щепками и гнилушками. Дымокурку он привязал за спиной. Волосяную сетку он опускал только на стане, а во время движения переднюю часть сетки, свисавшую на лицо, поднимал на войлочную шляпу, чтобы лучше видеть.

Рудознатец в сопровождении двух казаков исследовал окрестности, отмечая свой путь в лесу затесями на стволах деревьев, чтоб не заблудиться. Другие члены экспедиции собирали гербарий. Вожа и Васек решили осмотреть северную окраину болота.

Звероловы пробирались среди девственного леса, открывавшего видимость всего на несколько саженей, когда Вожа насторожился и сбавил шаг. Он прислушался и прикрыл горловину дымокурки, чтобы запах дыма не распространялся далеко.

– Слышишь? – спросил Вожа.

Васек напряг слух. Вначале слышалась только однообразная песня комаров, но вот стали отчетливо слышны другие звуки, от шагов человека.

– Кто-то хлюпает по воде? – неуверенно заметил Васек.

– Так. Посмотрим, кто.

Выйдя к окраине болота, звероловы залегли в кустарнике. Что они увидели, походило на то, что северные лесотундровые кочевники отправились исполнять обряд жертвоприношения духам леса. Впереди шел шаман, облаченный в ритуальную одежду из звериных шкур, множества свисающих ремешков с узелками, обозначавших змей, из птичьих перьев и с бубном в руках.

Шамана сопровождали его соплеменники, ведущие к месту жертвоприношения жеребенка. Очевидно, туземцы шли к поросшему мелким кустарником острову среди болота. Лесные кочевники шли след в след, явно опасаясь угодить в трясину.

К северу от реки Черемшан звероловы не однажды наблюдали обряд жертвоприношения у язычников. Разные племена лесных кочевников имели некоторые отличия в обряде жертвоприношения, в словах гимнов, которые распевали шаманы, но во многом обряд одинаков.

Даже обрядовая пляска похожа. Шаман начинает петь гимны сидя, а потом корчится стоя. Мотает головой, руками, телом, не отрываясь от земли. При этом шкуры, ремешки и перья на веревочках приходят в движение и вместе со все учащающимися ударами в бубен делают танец завораживающим.

Чтобы шаман одурел, в костер, возле которого идет действо, подбрасывают можжевеловые ягоды. Постепенно шаман приходит в неистовство. Его лицо искажается, у рта появляется пена… В конце шаман совершает обряд жертвоприношения.

Необычным оказалось место, куда лесотундровые кочевники направлялись для жертвоприношения. Обычно для этого они выбирали самые живописные места, а не болото. Необычно и то, что два крепких язычника несли на носилках что-то весьма тяжелое, похожее на болвана, какие стоят на марах в степи. Но лесные кочевники каменных баб на захоронениях не ставили. Они несли идола, которого прежде не видел никто из посторонних.

В это время не только Вожа и Васек наблюдали за язычниками. Невдалеке залегли Острога и Заплатка.

– Вот она, – едва сдерживая волнение, прошептал Острога, – золотая баба. С детства слышал, что зауральские племена поклоняются идолу из чистого золота. И дед мой о том слышал. Думали, байки странников.

– Значит, правда есть. – Заплатка оглядывал оружие язычников. – Может, и не одна баба.

– Что я тебе говорил? – уже победно заговорил Острога. – Вожа выведет нас к золоту. Они золотую бабу искали. Опередим их. Я отсюда, а ты заходи правее. Ударим разом.

Туземцы начали разбегаться при первых выстрелах разбойников. Судя по всему, они уже знали о приходе чужаков в их урман и спешили укрыть своего идола и произвести обряд жертвоприношения лесным духам.

Шаман погиб, но по его указанию идола бросили в трясину.

Острога и Заплатка срубили шест и пытались нащупать дно болота в том месте, где золотая баба ушла в густую жижу. Шест ушел в трясину до конца, но дна не достал. Разбойники связали два шеста, но так дна и не достали. Они поняли, что добыча ушла от них безвозвратно.

На этом неудачи разбойников не закончились. Когда они возвращались на берег по узкой тропе, их атаковали стрелы лесных кочевников. Опытный Острога стрелял туда, где шевелились кусты, и рассеял нападавших. Когда он оглянулся, то увидел, что Заплатка мертв. Оперенная стрела пробила ему грудь.

Вожа увел Васька на стан экспедиции:

– Надо уходить. Экспедиция в опасности.

После рассказа зверолова Долматов оценил опасность, грозившую экспедиции от разгневанного лесного племени. Экспедиция ушла к Уральским горам.

 

31

Второй раз экспедиция пересекла Уральские горы. Здесь нашли залежи селитры, алебастра, серы, нефть, много видов драгоценных и полудрагоценных камней, а также мрамор, годный в строительном деле, материалы для приготовки красок, рудные места.

По западным склонам гор вышли к верховьям горной реки Белая. Несколько прошли долиной реки. Живописные холмы и быстрые реки Западного Урала вызывали восхищение. Да и долины производили более радостное впечатление по сравнению с болотистой тайгой. На опушках лесов и в самих лесах больше солнца, щебет и крики птиц, непрерывное гудение пчел и шмелей.

Показывая на быстрое течение Белой, Вожа сказал:

– Белая и другие реки, текущие с Урала и Общего Сырта, на быстринах не замерзают даже среди зимы. Здесь зимуют утки и гуси.

От Белой экспедиция возвращалась в крепость Самара. По пути обследовали реки Ик, Шешма и несколько других, текущих с Общего Сырта. В реках изобильно ловили рыбу: кутему, пеструшку, форель. Рыбы сии родственны в том, что способны жить в чистой, холодной, быстро текущей воде.

На берегах встретили залежи селенитов, агатов, горного хрусталя, колчеданы, квасцы, медные руды, каменную соль… Исследовали карстовые воронки и пещеры. В одной из пещер наткнулись на озеро, в котором из-за холода стоял лед, способный выдержать человека.

От реки Шешмы экспедиция спустилась до реки Сок и по ней до Сергиевска. Короткие остановки на реках Ермак, Сургут, Шунгут. В реках обнаружили много серных частиц. В некоторых местах из песчаника на поверхность выходили радужные нефтяные пятна.

В крепости Сергиевск экспедиция оставаться не стала, а спустилась к реке Кинель, притоку реки Самары. Отсюда и до крепости Самара недалеко.

В долине Кинеля много стариц реки, много озер, болотистых низин и довольно больших лесов. Кинель еще мало заселен, и его долина притягивала звероловов обилием выдр, бобров, куниц, выхухоли. Но участники экспедиции порядком вымотались и спешили к завершению экспедиции.

Среди крошечных селений на Кинеле немало основанных беглыми крестьянами и осевшими на земле разбойниками.

Здесь капитан продиктовал писарю:

– В предуралье встречается много рек с названиями не тюркского происхождения: Сакмара, Уфа, Ик, Сок, Уй, Миас, Дема, Аи… Сегодня наш вожатый показал нам оляпку – водяного воробья. Сия птица размером более обычного воробья смело ныряет в воду и спокойно бегает по дну в поисках добычи. Чучело птицы-рыбы добыли для академии.

Уже оставалось рукой подать до Алексеевского пригорода, а оттуда всего двадцать семь верст считали до конца пути, до Самарской крепости. Но злоключения экспедиции, связанные с Острогой, на этом не закончились. Самый трудный день оказался впереди.

Острога по-прежнему, только уже в одиночку, шел по следам экспедиции. Он обнаружил в лесостепи следы некованных коней кочевников и, проследив их, увидел стоянку большого отряда башкир. В отряде насчитывалось до двухсот всадников. Приход башкир походил не на баранту, а на масштабные военные действия, одним из звеньев их являлся этот отряд.

Решение Остроги созрело тут же. Он повернул лицо в ту сторону, где в пяти верстах двигалась экспедиция, и мстительно проговорил:

– Держись, Вожа. Ты навел нас на сыртовских разбойников, а я наведу на тебя башкир. На Урале ты обходил башкирские кочевья. Сейчас не уйдешь. Посмотри смерти в глаза.

Острога как бы невзначай выехал на стан кочевников. После того, как его заметили, он проехал несколько саженей. Острога сделал вид, что увидел башкир внезапно и, изобразив испуг, выстрелил в кочевников и поскакал прочь.

В мгновение весь отряд башкир оказался в седлах и устремился в погоню. Острога вел преследователей прямиком на экспедицию Долматова. На расстоянии версты он начал делать небольшой крюк, чтобы уйти, прикрывшись экспедицией, столкнув ее со своими преследователями.

Вожа увидел Острогу и его преследователей, выскочивших из-за колка, на расстоянии версты. Он сразу все понял:

– Не зря ему дали прозвище Острога. Вцепится – не отпустит. Капитан! Скачите к избе мельника!

В полуверсте Вожа видел хутор мельника и водяную мельницу. Перед избой калда, за которой паслось несколько буренок. Калда могла послужить первой линией обороны. Изба, амбар и мельницы – вторая линия обороны. За мельницей лес и речушка, на которой стояла мельница. Там оборону держать легче, чем в чистом поле.

Куда делся Острога, никто из участников экспедиции разглядеть не успел. Начался жаркий бой. Вместе с экспедицией бился и могучий мельник со своей отважной женой, стрелявшей из ружья. На осажденных обрушился град пуль и стрел.

Первый натиск отбили. Кочевники отошли. Но оставаться на мельнице было опасно. В бою погиб казак Андриян Колчин.

Трое раненых. Геодезист Аким Герасимов ранен тяжело.

– Капитан, можем здесь не удержаться, – сказал Мамон. – Что-то уж очень много стронулось кочевников. Уходить надо. Вдоль леса.

Долматов посмотрел на раненного геодезиста.

– Для раненого сделаем волокушу, – предложил казак Надей Боев.

– На неделе несколько странников прошли, – мельник принес кувшин с молоком. – Пейте молочко. Так вот, они сказывали, у башкир большое замешание происходит. На севере они порезали много мордовских, чувашских и черемисских сел. По Кинелю, в верховьях, сожгли слободы починков. Сами починки в лесу прячутся, другие к Самаре пробираются. Мы, как вас, всадников, завидели, дочерей спрятали за мельничными колесами. Если они плакать станут, то ордынцы их не услышат. А сами за ружья.

Андрияна Колчина похоронили. Коротко прощались с ним участники экспедиции. Прочитали молитву, бросили в могилу по горсти земли. Крест решили поставить позже.

– Ну, Острога, будет тебе… – сказал Вожа.

Для геодезиста, который не мог сидеть в седле и часто впадал в беспамятство, сделали волокушу на старинный лад. Длинные жерди соединили посередине перекладинами. К перекладине приделали люльку вроде ящика из досок. В передние концы жердей впрягли коня, а задние концы волочились по земле. За неимением телеги в экспедиции и у мельника, отдавшего свою прежним беженцам, и это выход из затруднения.

– Капитан, я в случае чего уведу кочевников в поле. Вы же спешите к Алексеевскому пригороду, – сказал Вожа.

Долматов обнял зверолова:

– Свидимся ли? Удачной дороги тебе.

– Свидимся, – Вожа ободряюще улыбнулся глазами, лицо его при этом осталось неподвижным, только уголки глаз на мгновение сузились в своеобразной улыбке. Кажется, он не тревожился и не жалел о грозящей смертельной опасности. – Вам недалече. А меня в поле только ветер достать может.

– Я с тобой, – решительно сказал Васек. – Мы же братья. Звероловы взяли по одному заводному коню, оставив лишние вьюки экспедиции, и ушли туда, откуда повторно могло совершиться нападение. И оказалось, что не зря. В трех верстах от мельницы на пути к Алексеевску к лесу примыкала топь, и можно было предположить, что экспедиция станет ее обходить и отойдет от опушки леса. Здесь в кустарнике кочевые разбойники устроили засаду.

Вожа и Васек обошли засаду. Вожа выстрелом всполошил сидевших в засаде и набросил аркан на одного из кочевников. Васек в это же время попытался угнать у кочевников коней, стоявших в нескольких сотнях саженей в небольшой низине. Это не удалось, его обстреляли сторожа, но зато удалось распугать коней и вызвать смятение.

Поняв, что засаду обнаружили, кочевники кинулись отбивать соплеменника. Они быстро поймали коней и устремились в погоню. Вожа увлек их в поле, мимо небольшой дубравы, но оказалось, что вторая засада тут. Пришлось бросить добытого пленника вместе с арканом и уходить во весь опор.

Довольно долго звероловы таскали преследователей по степи, через топи и реки. Но однажды два отряда кочевников зажали их с двух сторон. Предстояло либо залечь и отстреливаться, либо прорываться меж двух огней, пока они не сомкнулись. И то и другое мало удобно на равнине, где не оказалось ни удобного пригорка, ни гривы.

В это время под конскими копытами раздался необычно гулкий звук, как будто внизу пустота. Рядом несколько карстовых воронок, глубиной до пятнадцати саженей и шириной до сорока саженей. Возле Алексеевского пригорода нет близких грунтовых вод, зато много карстовых провалов.

Вожа взглянул на дно воронки и увидел чернеющий вход в пещеру. Решение созрело мгновенно. Вожа посмотрел на Тополя – вход в пещеру мал. В считанные секунды Вожа завязал коню колени шкурами.

– Ползи, – попросил Вожа. Ему было жаль бросать промышленного коня.

И случилось чудо. Конь пополз, припав на колени. С помощью тянущих его звероловов он вначале втиснул в пещеру голову и грудь, а потом и круп. Других коней отпустили, потому что кочевники уже приближались к краю воронки.

Вожа выстрелил в потолок у входа в пещеру и обвалил массу известняка, почти прикрывшего вход. Опасения его были напрасны. Узкий вход оборонять не сложно. Кочевники даже не попытались войти в пещеру, расположились у края воронки, решив устроить засаду.

Из глубины пещеры дул ветерок.

– Оставим Тополя у входа, а сами пойдем вперед, – предложил Вожа. – Здешние починки сказывали, что в одной воронке начинается длинная пещера. Тянется она верст на двадцать и выходит в Сокольих горах. Это русло подземной реки, текущей во время таяния снегов. Похоже, мы в нее попали. Проверим.

Из топора вынули топорище, накололи из него много тонких лучинок. Одну из них зажгли и пошли искать выход. Вышли звероловы в овраге возле Волги.

Тем временем экспедиция и семья мельника благополучно добрались до Алексеевского пригорода. Гарнизон крепости накануне слышал стрельбу, но из крепости не вышел, так как половина небольшого гарнизона ушла на выручку в селитьбу по реке Самаре.

Меж тем Вожа и Васек на купленных конях вернулись к истоку подземной реки. Кочевников там уже не оказалось. Они еще будут рассказывать легенды, как знаменитый зверолов Вожа ушел под землю и исчез. Звероловы расширили вход в пещеру и освободили Тополя, который заиграл на солнце, будто весной.

Из Алексеевского пригорода Вожа довел экспедицию и нескольких солдат из крепости до урочища Барбошина поляна, что в двенадцати верстах от Самары. Здесь Вожа стал прощаться с экспедицией.

– Пойду домой, капитан. Жена, чай, заждалась. До Самары час-другой пути вдоль дубровы. Дойдете сами.

Капитан обнял проводника:

– Спасибо за добрую службу. Без тебя весь путь не прошли бы. Наш долг благодарности ничем не выплатить. Трудами нашими и таких, как мы, огромный Заволжский край будет введен в общую систему прочих областей Российской империи. Усилия наши не были бесплодны. Верю, потомки в дальнейшем не раз оценят наши труды. Будь здоров и счастлив, Вожа.

Вожа не умел говорить так возвышенно. Он молча еще раз обнялся с Долматовым, быстро обнял других участников экспедиции, с кем несколько месяцев грелся у одного костра, сел на коня.

От Барбошиной поляны Вожа, Васек и Мамон ушли в свои селения. Долматов и другие участники экспедиции долго махали им вслед.

 

ВСТРЕЧА У ЧЕРНОГО ВСАДНИКА (РУССКАЯ ОХОТА)

 

1

Весну и большую часть лета зверолов Вожа водил по Дикому полю отряд ученых Оренбургской экспедиции. В августе в усадьбе табунщика Максима Калачева его встретили как человека, вернувшегося с того света.

Молодая жена не отходила от Вожи ни на шаг. Подолгу молча смотрела, как он колет дрова или мастерит новую уздечку. Вожа смущался, сердился и уходил в степь.

В степи Вожа ловил ястребов и соколов для продажи кочевникам. Хищников приманивал на дикого голубя, привязанного к колышку, вбитому в землю. Рядом натягивал сеть. Сокол, бьющий добычу сбоку, запутывался в сети. Удача не покидала зверолова. В капканы и сети попадались и лисицы, и волки…

Выросший среди лесов и степей, Вожа смутно помнил родителей, потерянных в раннем детстве. Воспоминания о семье рассеялись за годы странствий. Потому после недавней свадьбы, оказавшись в центре внимания дружной семьи табунщиков, Вожа с некоторой настороженностью открывал для себя новый мир, в котором было уютно.

В августе Максим объявил дома о намерении поехать в Самару, чтобы продать нескольких коней и поправить хозяйство после зимнего пожара, случившегося во время боя с кочевниками. Вожа и Мотя собрались ехать вместе с ним.

Накануне отъезда Вожа привез из степи страшно изможденного человека. Он был чрезвычайно худ, черен от степного солнца и пыли, слаб от истощения, так что даже на лавке сидел с трудом. Назвался самарским пастухом и шорником Николаем Чеботаревым. Он сообщил, что «выбежал из асиатского полона».

Беглеца покормили и дали поспать. Он быстро восстанавливал силы и уже на другой день свободно ходил по двору.

– Как тебя угораздило попасть к асиатцам? – спросил Максим беглеца за самоваром.

– Из-за предательства, – сказал Николай Чеботарев. – Купец Самыга нас продал. Есть в Самаре такой торговый человек. Отправляет в Ташкент и Хиву караваны. Набирает людей из числа пришлых переселенцев и отправляет их вместе со знакомыми ему асиатскими купцами.

– Отчего же ты решил, что вас предали? – спросил Максим.

– Оружия нам купец для охраны товара не дал. Сказал, что асиатцы будут охранять. А народа для сопровождения нанял много. И я напросился. Заработать хотел, чтоб домишко подновить. Так вот, в степи асиатцы нас повязали, надели колодки на ноги. Часть тюков, набитых соломой, для отвода глаз побросали. Вот и оказался в рабстве. За нас уж и деньги уплочены были. Тут я понял, отчего караваны купца с товаром пропадали, а купец все богател и богател.

– Вот Иуда, – Дружина, сын Максимов, даже из-за стола поднялся от негодования.

– С вами в Самару поеду, – сказал Чеботарев. – К воеводе пойду. Даже если купчина откупится, самарцы ему жить в Самаре не дадут.

– Как бежал? – спросил Дружина.

– Ночью подполз к тлеющему костру и сунул туда руки. – Чеботарев поднял обожженные кисти рук. – Веревки перегорели. Потом ноги освободил. Утек. Да чуть с голоду не помер по дороге. Все ж дошел. Дошел! В этом вижу знак судьбы. Только я спасся. Да накануне пленения куда-то проводник Острога пропал.

– Острога? – у Вожи брови поднялись. – Он и тут поспел. За нашей экспедицией охотился, да не сумел съесть. Решил хоть тут урвать. Ну и ну.

 

2

В самарском кабаке загорелые здоровенные подвыпившие мужики плясали «русскую» или, как иногда говорят, «русского» под балалайку и гармонь с колокольцами. Плясали от радостного возбуждения и избытка сил, рожденных горячим летним солнцем и степным ветром, пропитанным духовитыми травами.

Плясуны, когда по одному по очереди, когда по нескольку сразу, выходили на свободную площадку и выделывали такие залихватские коленца, что зрители, стоявшие рядом и сидевшие за столами, хлопали в ладоши и выкрикивали приветствия. Неповторимый удалой танец зажигал. Была в этой пляске и простецкая веселость трудового человека, отдыхавшего и потягивающегося после тяжелой работы и крепкого сна, и двусмысленная скоморошья шутливость, и задиристость кочета.

И как это нередко бывает в кабаках, по мере того как посетители все сильнее упивались вином, движения плясунов становились более тяжелыми. Вместе с легкостью исчезли замысловатые коленца и прыжки, зато в пляске появилась особая исступленность. Плясуны оглушительно топали ногами по дощатому полу и, не жалея ладоней, хлопали себе по груди, поднимающимся коленям и подошвам сапог. При этом они громко выкрикивали. Их односложные возгласы не выражали ничего, кроме ярости. Праздничная пляска из-за излишка выпитого хмеля переросла в необъявленное состязание в выносливости и упрямстве. В кабацком варианте она производила не необвыкшегося человека страшноватое впечатление.

Часть посетителей уже разошлась, но человек пять самых неугомонных, и среди них Острога, упорно топтали пол:

– А! А!

– Оба!

– Вота!

Почти все оставшиеся посетители столпились вокруг плясунов:

– Еще!

– Давай «русского»!

– Петруша, поддай жару!

В разгар пляски в кабак вошли Вожа и пастух Николай Чеботарев. Они прослышали, что Острога гуляет в кабаке, и намеренно пришли сюда.

Вожа сбросил куртку и вступил в пляску. Он неспешно прошел круг и начал убыстрять темп и скорость движений. Острога при появлении Вожи настороженно сузил глаза, но пляску не оставил. Когда Острога увидел, что Вожа вступил в круг пляшущих, то решил, что Вожа хочет его переплясать, и усмехнулся.

Однако Вожа не собирался долго выплясывать. Скоро Острога почувствовал, что ему на ногу наступили. И тут же еще раз. Острога взвыл и было кинулся на отскочившего Вожу, но был сбит ударом Николая Чеботарева.

Посетители кабака загалдели:

– Двое на одного!

– Пусть двое разберутся сам на сам, а третий на мешайся! Николай Чеботарев поднял одну руку вверх, привлекая внимание, другой рукой показал на Острогу:

– У меня к нему свое дело! Мы с ним из одного проданного каравана! Зверолов Острога и купец Самыга продали наших караванщиков асиатцам. И я тому свидетель.

Острога кинулся к Чеботареву, но несколько сильных рук ухватили Острогу за куртку:

– Погоди-ка!

– Рассказывай про караван.

Николай Чеботарев рассказал присутствующим то же, что и табунщикам, подобравшим и приютившим его после побега. Над Острогой повисла гробовая тишина. Если в крепости еще был суд воеводский, то в одной версте от Самары судило мнение общины. А уж за сотню верст от Самары про воеводу мало кто слышал и почти никто за всю свою жизнь не видел.

Острога спохватился, заюлил:

– Когда караван захватили, я в отлучке был.

– Отчего тревогу не поднял? – спросили из толпы.

– Толку-то. Караванщиков за Яиком повязали.

– А на какие шиши в кабаке гуляешь?! – зычно спросил Чеботарев. – На иудины сребренники! Караван вести пустой нанимался.

– Был у меня запас, – оправдывался Острога.

Народ заколебался.

– Чем правду докажешь? – спросили из толпы.

– А чем он докажет? – Острога показал на Чеботарева. – Навет. Точно навет.

– А поступим, как наши отцы делали, – предложил Чеботарев. – Сунем руки в огонь. Ты и я разом. Кто раньше запоет и выскочит из огня, тот и враль. Либо ты переспоришь, либо тебя в Диком поле с каждого двора гнать будут, как паршивую собаку.

Во дворе разожгли костер. Николай и Острога закатали рукава рубах и каждый сунул руку в пламя.

Когда Острога обнажил до локтя левую руку, то Вожа увидел на ней полосы от локтя до кисти, пропаханные медвежьей лапой. По этой примете, предсказанной вещуньей год назад, он узнал того врага, кто будет охотиться на него, пока жив.

– Шрамы от локтя до кисти, – припоминая предсказание, пробормотал Вожа. – По ним узнаешь его.

– Что? – спросил Васек.

– Так. Вспомнил вещунью.

Острога бежал бы да знал, что молва бежит быстрее. Убежать от нее можно только в центральную Россию или в далекую Сибирь. Убегать – значит распрощаться с привольем Дикого поля. Да и дадут ли ему выскочить живым хотя бы сейчас.

Над двором распространялся запах паленого волоса и кожи. Слабонервные опустили глаза.

Из окна соседнего дома выглянула барышня. Она позвала отца, служащего таможни:

– Папа, посмотри, что делают. Прикажи солдатам прекратить безобразие. Что же ты смотришь?

– Дикари. Лишний раз их лучше не трогать. У них свои законы. Они считают, что у правого воля сильнее, а лжец и трус сам себя выкажет.

– Не могу смотреть на это, – барышня закрыла окно. Николай Чеботарев, еще не совсем окрепший после побега, рухнул в костер. Острога тут же выдернул обожженную руку из огня:

– Я выстоял.

Чеботарева подхватили и выдернули из огня.

– Мы того не можем сказать, – Вожа обвел глазами присутствующих. – Руку вынул раньше, чем Николая вынули из огня. Душа твоя заячья, а руки твои грязные и душегубские.

Тучи снова сгустились над головой Остроги.

– Ты предлагаешь сойтись на русской охоте? – осторожно спросил Острога. Получив утвердительный кивок, Острога понял, что отступать некуда, и напустил на себя воинственный вид. – Ты зверолов, и я зверолов. Сойдемся на русской охоте.

– В лесу, – предложил Вожа. – У стрелки рек Самара и Таволжанка.

– Нет, – не согласился Острога. – Выбор за мной. Встретимся у Черного всадника. Ровно через неделю. Что молчишь?

– За могилой речь безмолвна. Через неделю я буду там, – Вожа кивнул и пошел прочь.

Глаза знаменитого зверолова горели жаждой боя. Сбывалось то, что год назад предсказывала старая ворожейка из Липовки. В конце жаркого лета черная душа выказала ту примету, о которой ему говорилось. Значит, верно сказано. Вожа не привык подолгу думать о смертельных опасностях. Чем они ближе, тем быстрее пройдут.

Пожилой табунщик покачал головой:

– В поле съезжаться – родней не считаться.

– Будь осторожен, Вожа, – посоветовал вдогонку один из звероловов. – Острога опытный и очень хитрый следопыт.

Сойтись на русской охоте – обычай от седых времен. Своего рода дуэль, проводившаяся без секундантов. На охоту приходили двое, возвращался чаще всего один. Такая охота не считалась ни убийством, ни разбоем. Как не считалась убийством смерть, случившаяся в честном кулачном бою. Даже расследования властями не проводились. В отдельных местах Дикого поля такую охоту объявляли незаконной, но последствий для участников она не имела. К тому же случаи такие не часты, а участники – в большинстве немногочисленные бесконтрольные звероловы. Еще много в Диком поле пустынных мест, где жизнь ставила такие драмы, что оставались в людской памяти на века.

Весть о предстоящей «верной» охоте быстро разнеслась среди первопоселенцев. Дошла она и до Моти.

– Ты что удумал? – напустилась Матрена на мужа. – Что выдумал? Только вернулся. Еще и не погурковали как положено, а ты опять хочешь бежать на край света. Поедем домой.

– Не могу, – сказал Вожа, продолжая проверять снаряжение.

– От меня бежишь?

– Нет.

– Кто тебя неволит?

– Назад ходу нет. Закон Дикого поля гласит: можно потерять кошелек, но нельзя потерять лицо. Поезжай домой и жди меня там.

– Я с тобой поеду, – вызвался Дружина.

– Нет, – Вожа отрицательно качнул головой. – Только он и я. Так заведено. Васек, я показал тебе мои зимовья на вольных реках. Если что, пользуйся ими как своими. Ну, не вешай носа. Мы с тобой еще погуляем по степным долам.

Вожа уехал. А Мотя накинулась на отца и братьев:

– Что еще за закон такой про лицо и кошелек! Почему вы его не остановили?

– Нельзя переступать через этот закон, – сказал Дружина. – Он связует другие законы Дикого поля, как известь при кладке каменного амбара.

– Может, еще вернется, успокоится и заживете в ладу и согласии, – вздохнул старый Максим.

 

3

Вожа выехал к Черному всаднику на верном Тополе, имея в поводу еще одного скакуна. Отправился в путь налегке, с малым запасом снаряжения и провианта, чтобы не перегружать коней и сохранить высокую подвижность и скорость.

К югу за рекой Самарой Вожа заехал в умет. Купил в умете длинный тонкий шнур.

– Чтоб самострел на зверя насторожить? – спросил уметчик, протягивая шнур, плетенный из крапивного волокна.

Вожа молча кивнул.

– Кошка вверх брюхом дрыхнет – к теплу, – сказал уметчик, показывая на кошку, греющуюся во дворе на солнце. – Жаркие дни будут.

– Эт так, – согласился Вожа.

За уметом почти безлюдные холмистые степи, а еще дальше почти безводная плоская равнина. Погода и впрямь установилась жаркая, что нечасто бывает в конце августа. Испарина выступила на лбу у зверолова.

Чем дальше к юго-востоку, тем беднее и бурее делалась степь. Весенние и летние луговые травы давно отцвели и засохли, побурели. Зато в августе началась весна для жестких горьких трав. В эту пору коровы приносят в вымени молоко, горчащее полынью. Горькие травы зацветают поздно, но и зеленеют до ноября, до «третьих заморозков».

В бурьяне Вожа, сделав круг, на своем следе насторожил лук так, чтоб стрела вылетала по небольшой восходящей траектории. Зная умение Остроги читать следы, Вожа ожидал, что тот пойдет к месту встречи следом за ним и попытается нанести удар в спину.

От Остроги можно ожидать удара из засады и задолго до назначенного места. Выстрел мог последовать и с вершины холма, и из куртины колючего кустарника, и из малой дождевой промоины, которую не заметишь, пока не подъедешь близко. Да и мало ли какую западню мог придумать искушенный враг. Чего бы это он назначил встречу в засушливой степи? Что задумал? В лесу труднее найти врага, но и укрыться легче. А в степи видно далеко. Но расслабляться нельзя, неведомая ловушка может оказаться всего в сотне шагов.

Вожа следил за поведением зверей и шевелением трав на земле, полетом птиц в небе. Любая самая незначительная деталь могла выказать присутствие врага. Нужно быть очень внимательным. Держи ушки на макушке.

В ложбине шевельнулась трава. Вожа встрепенулся и перевел туда ствол ружья. Степной волк необычно темного окраса потрусил прочь. В другое время Вожа не упустил бы ценную добычу, но сейчас он про себя лишь отметил, что Остроги тут быть не может. И птицы в небе кружились как обычно. Но через несколько сот саженей все могло измениться.

В полуденную жару Вожа выехал к колодцу. В этих местах колодцы узкие и очень глубокие; вода на глубине пятнадцать, двадцать и более саженей. Колодцы не только копали, но и рубили сквозь слежавшийся песчаник, глину, известковый камень. Внутри сруб из тонких жердей или плетеных из веток, вроде плетня.

Стоит себе колодец в открытой степи, а вокруг ни избы, ни юрты, ни шалаша. Редко – длинное корыто для пойки скота. Копали колодцы азиатские кочевники, русские табунщики и пастухи, а также люди, нанятые караванщиками, которые ходили с Яика и из Серединной Азии. Иные колодцы, как города, стояли сотни лет, другие появились недавно.

Крышка колодца оказалась открыта. Вожа опустил бадью. Вода в колодце оказалась загаженной, кто-то бросил в колодец разложившуюся падаль. Зверолов поморщился и решил ехать дальше. Ближайший колодец за несколько десятков верст.

В небольшом бурдюке у Вожи еще было немного воды. Но надо и коней напоить. Кони порядком истомились, а кто знает, сколько им еще работать.

У второго колодца Вожу ждало еще большее разочарование. Колодец оказался засыпан песком, землей и навозом. Опоганить колодец считалось тяжким преступлением. Возле колодца свежие следы. Видно, недавнего пакостника вспугнул зверолов.

– Опоганил колодец, Острога, – Вожа с угрозой покачал головой. – Ждал, что за мной пойдешь и в спину ударишь, а ты впереди идешь и пакостишь. Хочешь без воды уморить. Гад.

Вожа выпил последний глоток воды из бурдюка и быстро поехал вперед. Следы у колодца совсем свежие. Надо раньше Остроги приехать к Черному всаднику; притом объезжать опасные места, враг близко. Но кони от жары и безводья совсем истомились.

В небольшом сосновом бору Вожа, чтобы не загнать коней, решил дать им отдохнуть и переждать самый сильный жар. Сам он осмотрел бор, который оказался мал, в окружности менее версты.

– Сосны есть, а воды нет, – сказал Вожа Тополю. – Поедем вперед. Завтра будем у Черного всадника.

По дороге Вожа от жажды сосал свинцовую пулю. Заметив в бурьяне сайгака, Вожа начал скрадывать его. Сухой, горячий степной ветер свистел в ушных раковинах, и сайгак не услышал приближающегося зверолова. Точный выстрел, и сайгак затих на земле.

Вожа нацедил немного крови и выпил ее:

– Прости, сайгач, что взял только кровь твою. По нужде пренебрег остальным.

Вожа очень спешил и следующим днем оказался в урочище Черный всадник. Просторный дол, обозначенный с двух сторон небольшими плоскими холмами, более похожими на мары, а между ними колодец. Наконец-то добрался.

Колодец прикрыт дощатой крышкой и закрыт на массивный замок из черного металла. Верх замка отлит в виде всадника на коне. От этого старинного замка и колодец, и само урочище носили название Черный всадник.

Там, где вода в цене, колодцы закрывали на замок; не от человека, а чтоб птицы или зверь не попали в колодец. В самые жаркие месяцы воды в колодце набиралось за ночь всего несколько ведер. Достаточно, чтобы спасти чью-то жизнь.

Ключа под плоским камнем у колодца не оказалось. Вожа прицелился из ружья в Черного всадника и выстрелил. Замок отвалился. Вожа поднял крышку.

Воды мало. Но вода в колодце есть. Сквозь толщу земли видно, что в углу на дне поблескивает лужица глубиной, может быть, в вершок, может быть, в два. Ведром не зачерпнешь, только взбаламутишь. Надо лезть начерпывать воду котелком.

Вожа оглядывал степь и раздумывал:

– Где же ты, Острога? Не успел опоганить и этот колодец.

Там, где подземная вода залегает не очень глубоко, в степи ставят колодцы с журавлями, с жердью, на одном конце которой веревка с ведром, а на другом груз в виде бревнышка. Чтобы опустить ведро, веревку тянут вниз с небольшим усилием, зато вверх поднимают легко. Но там, где вода глубоко под землей, ставят барабаны, накручивающие на себя веревку или цепь. Если барабана нет, то веревку поднимают на руках, на веревке, один конец которой привязан к верхнему звену сруба, а нижний к ведру.

В колодце у Черного всадника колодезная веревка оказалась обрезанной наполовину. Это не смутило Вожу. Он вытянул веревку и привязал к ней аркан. Он уже решил лезть в колодец, чтобы напоить коней.

Вожа опустил веревку в ствол колодца, еще раз оглядел степь, с виду спокойную до самого горизонта, и полез вниз с кожаным мешком и котелком. Ружье он оставил в седельной сумке на Тополе. Жара гнала его в глубь земли.

– Тополь, сторожи.

Меж тем Острога лежал в небольшой ложбине поблизости и ждал своего часа. Коней он оставил в дальней балке, и потому Вожа его не заметил. До того он прокрался к колодцу пешком, чтобы не наследить. Чтобы у Вожи не возникло подозрений в ловушке, он обрезал часть веревки и украл ключ от замка.

Вожа уже начерпал полный мешок воды, как почуял, что Тополь наверху волнуется. Вожа торопливо привязал мешок к веревке, когда услышал над головой знакомый голос.

– Вожа, твоя жизнь висит на этом ремешке и зависит от моего ножа. Так кто из нас суслятник, а кто зверолов? – Острога хохотал.

Вожа поднял голову и увидел высоко-высоко над собой маленькой пятно света и черную голову Остроги. Поняв, в какую западню попал, Вожа обмер, а затем взвыл от отчаяния. Только тут он сообразил, отчего волновался наверху верный Тополь.

– Я наберу воды, и мы сойдемся в поле! – крикнул Вожа. Острога, хохоча, полоснул ножом веревку, и она, казалось, бесконечной лентой падала на Вожу.

Острога исчез, но через пару минут он снова показался у вершины колодца:

– Это твоя смерть! – гулко неслись слова Остроги, который двумя руками держал над колодцем тяжелый камень. – Посмотри на свою смерть!

В это время прозвучал выстрел. Острога вскрикнул. Пуля, посланная Вожей из пистолета, перебила ему кисть руки. Острога отскочил от колодца, пошатнулся. Кровь заливала землю.

С отчаянием обреченного Вожа начал борьбу за свою жизнь.

Чтобы выжить, надо подняться на двадцать саженей вверх по стволу колодца, стенки которого еле-еле укреплены полуистлевшим плетнем.

У Вожи остался на ремне-катауре пистолет и охотничий нож, а за голенищем сапога метательный нож. Зверолов взял в каждую руку по ножу и, втыкая их в стену, полез вверх, рискуя сорваться вниз и разбиться.

Острога не успокоился. Он приволок еще один камень, положил его на верх сруба и столкнул вниз, не показываясь в просвете над стволом колодца. Камень больно задел Вожу за плечо, но он удержался.

Вожа повис на одной руке и, собравшись, выстрелил вверх, для острастки. Острога отшатнулся, упал, встал и побрел искать другой камень.

Следующий столкнутый вниз камень пролетел, не задев Вожу, который почувствовал приближение врага и повис на противоположной стенке колодца.

Но и Острога не сдавался. Истекая кровью, после передышки он приволок еще один камень и столкнул его вниз.

На этот раз камень ударился о небольшой выступ и рикошетом отскочил к противоположной стенке колодца. Он ударил Вожу в ногу так, что ее заломило и она перестала подчиняться зверолову.

Острога услышал сдавленный вскрик и облегченно опустился на землю. Но потом он с ужасом услышал шорохи из колодца и понял, что Вожа карабкается наверх и он близко.

Когда Острога, шатаясь, приволок очередной камень, то увидел, что Вожа вылезает из колодца. Острога разбежался и попытался ударом головы сбить того вниз.

Вожа, так же обессилевший, успел уклониться и полоснул врага ножом по руке. Когда Острога поднял голову, то увидел стоящего над собой Вожу с пистолетом в руке.

Острога уронил голову, ожидая смерти.

– Нет, не стану тебя убивать, – сказал Вожа, забирая оружие врага. – Только уравняю наше положение. – Вожа выстрелил в ногу Остроге и посмотрел в небеса на парящих хищников. – Пусть стервятники разберутся со своим двуногим собратом. А если выживешь, то мы еще раз сойдемся в чистом поле.

Держась за плечо и ковыляя на одной ноге, Вожа направился к Тополю. Он по следам Остроги нашел в дальней балке коней Остроги с бурдюками, полными воды.

Уезжая, Вожа повернул голову. К урочищу Черный всадник слетались грифы, сипы, орлы-могильники.

Мотя со все усиливающейся тревогой ожидала Вожу. Сердце ее сжималось в недобрых предчувствиях. Она выходила из избы, подолгу всматривалась в линию горизонта, по старинному обычаю зажигала свечи и ставила их на дорожке, по которой ушел тот, кого ждала. Так продолжалось несколько дней. Потом силы ее оставили, и она ушла в избу и провалилась в сон.

Вожа вернулся в тихий солнечный денек. С небольшого холма он увидел селитьбу табунщиков. Максим с сыновьями работал далеко в поле. Возле избы Калачевых никого не видно. Только три свечи догорали у тропы – вольной сиротской дороги, по которой ходили странники и переселенцы. Вожа увидел свечи, остановился и заулыбался. Нигде и никогда его так не ждали.

Тополь почувствовал радость всадника и предстоящий отдых и заиграл, замотал головой, заплясал, норовил встать на дыбы. Вожа похлопывал его по шее, успокаивал, а потом и сам на радостях пальнул в воздух.

Из избы выскочил Васек и радостно подпрыгнул. За ним вышла Мотя с ружьем. Увидев Вожу, своего Никифора Старкова, она отложила ружье и со всех ног помчалась ему навстречу.

Вожа подхватил Мотю на всем скаку одной рукой, будто перышко, и в порыве нежности потерся лбом о ее щеку.

В сентябре по окрестным селениям прошел слух, что Вожа вернулся с русской охоты, законы Дикого поля соблюдены.

Ссылки

[1] Дол – участок степи, ограниченной холмами или лесом.

[2] Яик – старое название реки Урал.

[3] Чилига – низкорослый колючий кустарник, степная акация.

[4] Епанч – войлочный плащ.

[5] Сажень – русская меры длины, равная 213 сантиметрам.

[6] Вершок – русская мера длины, равная 4,45 см.

[7] Табунщик – пастух лошадей.

[8] Подойник – ведро с носочком для слива молока.

[9] Рыдван – большая четырехколесная телега для перевозки сена.

[10] Колок – небольшой отдельно стоящий лес.

[11] Падина – низина.

[12] Мара – в волжском говоре обозначает курган-могильник, отсыпанный древними, давно исчезнувшими народами.

[13] Садчик – так переселенцы Дикого поля звали сельских разведчиков, приходивших проведать новые земли, где удобнее осесть на поселение.

[14] Тамбовец – местное название всех новых переселенцев.

[15] Грива – протяженная узкая возвышенность.

[16] Урочище – так называли звероловы и переселенцы любой природный знак – речку, гору, гриву, овраг, большое дерево, валун, остров, по которому определяли тот или иной район в необжитых землях.

[17] Тарпан – дикая лошадь в XVIII веке, обитающая по всему среднему и южному течению Волги, Яика, Дона и Днепра, приручению практически не поддается.

[18] Рогожа – грубая ткань, плетеная из липового лыка.

[19] Таган – котел.

[20] Свирель – дудка с отверстиями, по которым перебирают пальцами для извлечения звуков различной высоты.

[21] Урема – часть прибрежного леса, затапливаемая во время весеннего половодья.

[22] Борть – дерево с дуплом, которое охотники за медом расширяют, чтобы удобнее вынимать соты; также – обустроенное дупло.

[23] Ухожай – часть леса с оборудованными бортями и определенная за хозяином.

[24] Лещина – лесной орех.

[25] Байбак – в поволжских говорах сурок.

[26] На гребях – волжское выражение идти на веслах.

[27] Береста – кора березы.

[28] Верша – рыболовная снасть, плетенная из ивовых прутьев, в виде воронки.

[29] Порешня – выдра.

[30] Типчаковская степь – засушливые степи юго-восточнее реки Самара, прозванные так от преобладающего растения типчак, которое рано засыхает и делает степь желтой.

[31] Тебеневка – пастьба зимой, с добычей травы из-под снега.

[32] Дудак – так звероловы звали дрофу.

[33] Баба – пеликан.

[34] Каравайка – птица семейства ибисов, гнездится вместе с цаплями и бакланами.

[35] Юлбарс – барс.

[36] Починки – крестьяне – основатели первых землепашеских поселений в пустошах Дикого поля; возле них селились припущенники, которых пускали селиться рядом и брать пустующую землю с равным правом поднять сохой нови столько, сколько осилят.

[37] Пуря – крепкий медовый квас.

[38] Простыги – на промысловом языке девицы; в Диком поле и в Сибири звероловы и починки издавна говорили на двух языках: обычном и промысловом, к последнему прибегали из суеверия, опасаясь сглаза от лешего.

[39] Ласка – хищный пушной зверек; по наблюдениям, способна сосать коров.

[40] Запеченка – на промысловом языке – кошка.

[41] Островерхая – на промысловом языке – церковь.

[42] Новь – целинная земля, распахиваемая впервые.

[43] Кулема – западня на соболя и другого пушного зверя, в которой чутко настороженное бревно придавливает зверя, пришедшего полакомиться приманкой.

[44] Аршин – мера длины, равная семидесяти одному сантиметру.

[45] Десятина – русская мера земельной площади, равная 1,09 гектара.

[46] Чеснок – металлические рогульки с четырьмя-пятью острыми шипами, один шип втыкается в землю, другие торчат вверх. Если лошадь наступит на чеснок, то выходит из строя.

[47] Вичь – корни деревьев, распаренные и закрученные кольцами на человеке, после охлаждения они крепче любой веревки и годятся для связывания деревьев в засеках и бревен в плотах.

[48] Капитан – командир драгунской или пехотной роты, здесь командир крепости.

[49] Алексеевск – селение, основанное в 1700 году, в 1706 году стольник Семен Дмитриев на его месте построил крепость для прикрытия Самары.

[50] Аймак – составная единица одного рода.

[51] Вершок – русская мера длины, равная 4,4 сантиметра.

[52] Кишмиш – сушеный виноград без косточек.

[53] Урюк – абрикос, сушенный вместе с косточкой.

[54] Корабчим – уведем, с оттенком украдем.

[55] Баранта – переселенцы Дикого поля позаимствовали это слово у кочевников, придав ему расширенное толкование, ставшее общим для всех, как вооруженный верховой угон чужого скота и людей.

[56] Шурган – песчаная буря.

[57] Драмодер – одногорбый верблюд.

[58] Подпруга – ремень для крепления седла.

[59] Самара – русская долгополая одежда.

[60] Тавреный конь – волжское определение, то же, что в Сибири «горбач» – беглый бродяга, каторжник.

[61] Поставец – шкаф для посуды.

[62] Вятка – река не севере России, впадает в Каму, приток Волги.

[63] Поршни – обувь в виде тапочек из сыромятной кожи, со шнурком по горловине.

[64] Пимы – валенки, обшитые кожей, а также меховые сапоги.

[65] Клоковая уда (клок) – манок в форме деревянной рюмки на палке.

[66] Лиман – низина, заполняемая вешней водой.

[67] Ерик – глухой рукав реки, часто русло реки, пересыхающей летом.

[68] Ильмень – местное название озера, из которого нет вытека.

[69] Батование – военный оборонительный прием, выработанный первопоселенцами Дикого поля на рубеже пятнадцатого-шестнадцатого веков.

[70] Косынка – головной убор, одеваемый первопоселенцами во время боя, перед выездкой диких коней или в другие минуты опасности, чтобы волосы и капли пота не попадали в глаза, не отвлекали.

[71] Перемет – степная дорога; летом перемет зарос не выбитой травой, а зимой заметен (переметен) снегом и кое-где отмечен вешками, воткнутыми в снег.

[72] Тагарка – так первопоселенцы называли свои повозки, крытые лубом; покрытие превращало телегу в походную тагарку.

[73] Ватарба – переполох.

[74] Гуляй-поле – старинный казачий оборонительный городок из повозок, поставленных в круг. Если повозок мало, то к ним батовали пристяжных и заводных коней или клали бороны вверх зубьями.

[75] Умет – станция на перемете. Зимой уметы заметало (уметало) снегом по самую крышу.

[76] Маяк – сигнальная вышка.

[77] Фузея – ружье с кремневым замком.

[78] Выпороток – здесь шкура утробного козленка или новорожденного, не старше двух месяцев. Ценится мягкостью. Рубахи из выпоротка шили в виде замши, а также и с мехом.

[79] Острог – деревянная крепостная стена.

[80] Луговая сторона – здесь – левый берег Волги.

[81] Качалка – двухколесный экипаж, в котором на двух жердях укреплен ящик для седока.

[82] Нардек – арбузный мед (вываренная арбузная мякоть).

[83] Общий Сырт – возвышенность, разделяющая бассейн Волги и Яика, предгорье.

[84] Рапа – рассол. Здесь – высохшая рапа.

[85] Челн – лодка, выдолбленная из одного дерева.

[86] Одинец – зверолов, промышляющий в одиночку.

[87] Чапан – пастуший длинный зимний халат, вязаный из овечей шерсти. Хорошим считается чапан, вязаный из толстой пряжи, с полой толщиной в палец и толще.

[88] Пастушья сумка – небольшой холщевый или кожаный мешок с лямкой, у которой концы пришиты к нижним углам мешка. Середину лямки скручивают в петлю и схватывают ею горловину мешка. Такой мешок на лямках носили за спиной.

[89] Завоек – загривок.

[90] Вьюн – минога.

[91] Лавка – большая скамья, заменяющая кровать.

[92] Обмет – охотничья сеть.

[93] Тоня – пологая часть берега, без камней и коряг, удобная для рыбной ловли.

[94] Королек – так звероловы называли бобров редкого и ценного черного окраса.

[95] Изык – студень из губы оленя или лося.

[96] Дудник – дягиль.

[97] Ботало – жестяной пастушеский колокольчик.

[98] Буерак – местное название оврага, чем ближе к Волге, тем чаще встречается это слово-название.

[99] Гороховое дерево – так переселенцы называли акацию.

[100] Бичева – толстый канат, который одним концом крепился к вершине мачты судна, а к его другому концу крепили лямки для бурлаков.

[101] Банка – подводная отмель, заметная за счет того, что вода над ней приобретает другой цвет, нежели на глубине.

[102] Коса – узкий полуостров.

[103] Райна – рея.

[104] Тесло – топор с закругленным лезвием, насаженным поперек топорища, подобно кирке.

[105] Древо – волжское название мачты.

[106] Потесь – руль.

[107] Распалиться – вскрыться от льда.

[108] Шишка – самый сильный и опытный бурлак, идущий впереди ватаги, он же дядькой зовется.

[109] Острожник – заключенный в остроге-тюрьме.

[110] Вешала – колья, вбитые в землю для развешивания на них сетей.

[111] Ватага – здесь рыбосольный завод, обслуживающий артель ловцов.

[112] Шашковая снасть – веревка, длиной сорок-шестьдесят саженей, сплетенная из конского волоса. К веревке на расстоянии одного аршина прикреплены веревочки с трех-четырех зубчатыми крючками. Крюки снабжены поплавками из сосновой коры, чтобы держать их на плаву в наклонном положении. Осетр или другая крупная рыба на них натыкается и цепляется шкурой.

[113] Сак – сеть на обруче, вроде кошеля с шестом.

[114] Учуг – забор под прямым углом к берегу из вбитых в ложе реки бревен или кольев. Рыба натыкается на забор и начинает искать выход, попадает в морды плетеные из липового лыка или еловых драниц. Позднее вместо морд стали делать клетки. Рыбу поднимают из морд баграми, а клетку воротом поднимают вместе с рыбой. Учуг тоже что и запор. Применяется преимущественно для лова красной нерестовой рыбы.

[115] Дощаник – один из видов небольших волжских судов.

[116] Ландмилиция – поселения вольных хлебопашцев, имевших льготы по уплате налогов, но обязанных в случае опасности поступить в подчинение военных; раз в неделю по субботам ландмилиционеры занимались военной подготовкой, в остальные дни работали на себя. В Самарском Заволжье основали несколько десятков сел.

[117] Палисад – вид крепостной стены из вертикально вкопанных в землю бревен.

[118] Сходни – мостки из досок для подъема с берега на судно.

[119] Морс – квас, приготовленный или из яблочного сока, или из вишневого, или смородинового.

[120] Жирник – плоский сосуд из камня, реже из глины, служащий светильником, а также для обогрева жилища; в зимовье и для приготовления пищи. Жирник заполняется салом животных в качестве горючего материала.

[121] Тавлея – доска, разлинованная на квадраты для игры в шашки, шахматы или кости, а также сама игра.

[122] Вишона – в самарском говоре вишня.

[123] Вороной конь – черная равномерная окраска всего туловища, головы, ног, гривы, хвоста.

[124] Пегий конь – по вороной или рыжей масти крупные белые пятна неправильной формы.

[125] Чубарый конь – белая окраска туловища, по которому разбросаны небольшие, правильно очерченные пятна черного, рыжего или коричневого цвета.

[126] Угор – здесь небольшая пологая возвышенность.

[127] Урванцы – то же, что сорванцы, сорвиголовы.

[128] Лемешка – целый лист табака, который кладут в рот за щеку и сосут, время от времени жуют.

[129] Лал – рубин.

[130] Сушь – рыба, вяленная на солнце.

[131] Копченка – рыба, копченная на огне, на дыму.

[132] Пимы – валенки, обшитые кожей.

[133] Унты – сапоги из шкур коз и оленей, мехом вовнутрь.

[134] Мамонтовый зуб – бивень мамонта, еще называемый моржовым или слоновым зубом.

[135] Шняга – приятель.

[136] Тайная канцелярия – учреждение, занимавшееся государственными преступлениями.

[137] Пешня – лом для долбления льда; состоит из деревянного черена и острого, длинного и довольно увесистого железного наконечника.

[138] Морда – рыболовецкая снасть в виде особой корзины.

[139] Сак – снасть в виде мешка из сетки.

[140] Доха – просторная шуба, иногда одеваемая поверх кафтана и тулупа.

[141] Кафтан – верхняя одежда вроде халата. Кафтан короче чапана, длиной до колен. В Заволжье починки ткали кафтан из льна, вторая нитка – из шерсти. Пастухи-табунщики шили кафтаны из конских шкур.

[142] Переярок – молодой волк, переживший первую зиму, но еще не имеющий подружки.

[143] Слеп – слизь, выделяемая рыбой.

[144] Чахотка – туберкулез, чахоточный – больной туберкулезом.

[145] Хлев – сарай для скота.

[146] Распалилась – вскрылась.

[147] Душегубные деньги – так звероловы Поля пренебрежительно называли плату, полученную непромысловыми охотниками-суслятниками от крестьян за истребление сусликов, куликов на пшеничных полях и за добычу линялой птицы, которая не может летать.

[148] Галаган – соленая икра судака.

[149] Чолбары – азиатские штаны из овчины.

[150] Ятовь – яма, облюбованная рыбой для зимней спячки.

[151] Клевец – боевой топор из прутка, один конец которого расплющен в виде птичьего клюва, а другой загнут к черену. Таким топором легче пробить кольчугу или цеплять как крючком.

[152] Асиатцы – одно из названий, общее для азиатских кочевых народов.

[153] Гуменник – дикий гусь с двухцветной окраской клюва, имеет черный клюв с желто-красным кольцом.

[154] Фут – мера длины, равная тридцати с половиной сантиметрам.

[155] Урман – глухой лес.

[156] Алексеевский пригород – крепость, основанная в 1700 году на стрелке рек Самара и Кинель для упреждения внезапного удара по крепости Самара.

[157] Шорник – мастер, шьющий ременную упряжь для коней.