1
Нас обслуживали так, как в международных отелях обычно обслуживают греческих магнатов-судовладельцев. Все предоставлялось мистеру Слэйду и мистеру Риардену немедленно, все — за исключением свободы. Мы просили газеты и получали газеты: я попросил южноафриканский бренди — получил его — «Удэ Местер», которого я так и не смог обнаружить в Лондоне за несколько дней моего пребывания. Слэйд посмотрел на него с подозрением. Сам он предпочел пятнадцатилетний «Гленливе», который ему был гостеприимно предоставлен.
Но когда мы заводили разговор о радио или телевидении, наши хозяева становились глухими. Я спросил как-то Слэйда:
— В чем дело?
Он повернул свое тяжелое лицо ко мне и губы его скривились в слегка презрительной усмешке по поводу моего мизерного интеллекта.
— В том, что тогда мы узнаем, где находимся.
Я продолжал разыгрывать дурачка.
— Но ведь они же регулярно снабжают нас газетами.
— О, Господи! — сказал он и наклонился, чтобы поднять «Таймс». — Это — за пятое число. Вчера мы имели за четвертое, а завтра нам принесут за шестое. Но из этого вовсе не следует, что сегодня пятое. Мы можем быть, к примеру, во Франции, и эти газеты доставляют самолетом.
— Вы думаете, мы во Франции?
Он посмотрел в окно.
— На Францию не похоже, и Францией… — он потянул носом, — кажется, не пахнет. — Он пожал плечами. — Я не знаю, где мы находимся.
— Думаю, что вас это и не очень заботит, — сказал я.
Он улыбнулся.
— По правде говоря, не очень. Я знаю, что направляюсь домой, и все тут.
— Вас, наверное, считают крупной фигурой.
— Может и так, — сказал он скромно. — Я рад буду попасть домой. Я ведь не был в России двадцать восемь лет.
— Нет, все-таки вас чертовски ценят, если моя помощь стоила десять тысяч. — Я повернулся к нему и серьезно спросил: — Как своего рода профессионал, как вы расцениваете эту компанию?
Он был явно задет.
— «Своего рода профессионал»! Я работаю квалифицированно.
— Но вас поймали, — холодно заметил я.
— Через двадцать восемь лет, — возразил он. — И по чистой случайности. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь сработал лучше.
— Ладно, вы прекрасный специалист, — согласился я. — Ну вот и ответьте мне, что вы думаете об этих ребятах.
— Они хороши, — сказал он. — Очень хороши. Первоклассная безопасность, безупречная организация. — Он нахмурился. — Я не думаю, что такой уровень может быть достигнут обычными преступниками.
Эта мысль тоже пришла ко мне, и она мне не понравилась.
— Вы полагаете, что-нибудь по вашей части?
— Вряд ли, но возможно. Чтобы обеспечивать такую структуру, нужно много денег. Западные немцы после войны имели нечто подобное, — более или менее частную организацию, но ее поддерживали американские деньги.
— А кто мог бы поддерживать эту?
Он ухмыльнулся.
— Мои люди могли бы.
Довольно верно. Слэйд, казалось, уже чувствовал себя дома и в безопасности. Вместо того, чтобы отращивать в тюрьме бороду, он скоро будет пить водку с каким-нибудь боссом из КГБ и диктовать мемуары высокопоставленного офицера британской разведки. Именно это выяснилось во время суда — ему удалось проникнуть в Интеллиджент-сервис и занять там весьма высокий пост.
Он спросил:
— Что вы думаете обо мне?
— А что я могу думать о вас?
— Ну, я же шпионил против вашей страны…
— Не против моей. Я — из Южно-африканской республики. — Я улыбнулся ему. — И по происхождению ирландец…
— Ах да, я забыл.
Таафе обслуживал нас превосходно. Еда подавалась вовремя, приготовлена была прекрасно, комната содержалась в идеальном порядке, но от Таафе мы не слышали ни одного слова. Он исполнял все приказания, но когда я пытался вовлечь его в разговор, только смотрел на меня своими голубыми глазами и молчал. За то время, что я сидел взаперти в этой комнате, он не вымолвил ни звука, и я пришел к заключению, что он нем.
За дверью постоянно мелькал еще один человек. Иногда, когда Таафе входил в комнату, я замечал в коридоре смутную и темную фигуру. Лица его я не видел. Разумеется, один человек не мог выполнять все обязанности по дому в течение двадцати четырех часов в сутки. Для этого нужны по крайней мере трое. Итого, всего их было минимум пять, а, может быть, и больше.
Ни одной женщины здесь не было; дом, видимо, обслуживался только мужчинами.
Я внимательно осмотрел решетки на окнах, в комнате и в ванной, а Слэйд смотрел на меня с саркастическим удивлением. Ясно было, что убежать этим путем абсолютно невозможно. К тому же Таафе регулярно делал то же самое. Однажды я вышел из ванной и увидел, как он методично проверяет, не было ли попыток что-нибудь сделать с решетками.
Пончик заходил к нам время от времени. Он был само благодушие и с удовольствием болтал о международных делах — о ситуации в коммунистическом Китае, о шансах Южной Африки в крикетном чемпионате. Он даже выпивал с нами, хотя и немного.
Это навело меня на одну мысль — создать у них впечатление, что я большой любитель этого дела. Пончик видел, как я поглощаю бренди и становлюсь пьяно сентиментальным, но никак на это не реагировал. К счастью, у меня крепкая голова, крепче, чем казалось со стороны, и, кроме того, в его отсутствие я почти не пил, хотя мне удалось внушить Слэйду обратное. Я не слишком доверял ему и не знал, как он поведет себя в критической ситуации. И каждый вечер, перед тем, как лечь спать, с глубоким сожалением спускал в унитаз по полбутылки прекрасного напитка.
Я всегда предпочитал выглядеть не тем, что есть на самом деле, и то, что Пончик и его команда сочли меня пьяницей, в нужный момент могло мне дать хотя бы небольшое преимущество. Никто не пытался отвратить меня от выпивки. Таафе каждый день уносил пустые бутылки, заменяя их новыми, и даже подобие улыбки не появлялось на его лице. Слэйд, однако, стал относиться ко мне с нескрываемым презрением.
Слэйд не играл в шахматы, но все же я попросил Пончика принести мне шахматную доску и фигуры. «Так вы любитель шахмат? — с интересом спросил он. — Могу сыграть с вами партию-другую, если хотите. Я неплохой игрок».
Он действительно играл неплохо, хотя и не так хорошо, как Косей, но у того все же было больше времени для тренировки. Меня он обыграл довольно легко и после двух партий давал мне две пешки форы. Тем не менее, мне приходилось бороться за выигрыш изо всех сил.
Однажды после партии он сказал:
— Алкоголь и сосредоточенность, необходимая для шахмат, не вяжутся друг с другом, Риарден.
Я налил себе еще одну стопку бренди.
— А я не собираюсь становиться профессионалом, — сказал я небрежно. — За ваше здоровье. — Э…Э…Э… кстати, как вас зовут, черт возьми?
Лицо его было бесстрастным.
— Это не имеет значения.
Я пьяно хихикнул.
— Я вас называю Пончиком.
Он надулся и, кажется, обиделся.
— Но должен же я вас как-то называть? — объяснил я ему. — Что я должен делать? Свистеть и кричать: «Эй, вы!»
Шуточка стоила мне партнера по шахматам.
Чек цюрихского Экспортного банка прибыл через неделю после того, как я очнулся здесь, и за это время мы со Слэйдом уже стали действовать друг другу на нервы. Я все время думал о закодированном швейцарском счете, о Макинтоше и о своих слабых шансах на освобождение. О чем думал Слэйд, не знаю, но и он становился все более беспокойным.
Один раз его увели из комнаты, и когда он через час вернулся, я спросил, в чем дело.
— Деловое совещание, — загадочно ответил он и погрузился в молчание.
На следующий день наступила моя очередь. Меня провели по лестнице вниз в приятно обставленную комнату, у которой был только один недостаток — задернутые занавеси на окнах. Скарперы работали тщательно и даже здесь не давали мне ни малейшей возможности узнать, где я находился.
Вошел Пончик и положил на стол чек. Вынув из кармана авторучку, он отвинтил колпачок и положил ее рядом с чеком.
— Номер счета, — сказал он лаконично.
Я сел за стол, взял ручку — и заколебался. Номерные счета — любопытная вещь, и номер — это нечто, хранимое бережно, как комбинация цифр на замке твоего сейфа.
Я должен был действовать убедительно, потому что он этого ожидал от меня. Я положил ручку на стол и сказал:
— Послушайте, Пончик. Если вы будете фокусничать с этим счетом, то пожалеете, что родились на свет божий. Вы возьмете со счета точно ту сумму, которая указана на чеке — 200000 швейцарских франков и ни сантима больше. Если вы обчистите мой счет, я найду вас и сломаю вам хребет.
— Найти меня может оказаться вам не под силу, — сказал он невозмутимо.
— Не скажи, парень, не скажи, — я пристально смотрел на него. — Вы меня хорошо проверили и знаете мой послужной список. Кое-кто пытался обвести меня вокруг пальца. Они горько пожалели об этом. О моей репутации вам должно быть хорошо известно. Ходят слухи, что обманывать Риардена невыгодно. Я найду вас.
Если он и занервничал, то не показал этого. Только сглотнул прежде чем говорить.
— У нас есть репутация, которую мы поддерживаем. Никто не тронет ваш счет.
— Ладно, — сказал я зловеще и снова взял ручку. — Надеюсь, мы поняли друг друга.
Я аккуратно написал шифр — длинный ряд цифр и букв, которые я запомнил по настоянию миссис Смит, и, как это принято у нас в Африке, поставил черточки на семерках.
— Сколько времени это займет?
Он взял чек, посмотрел на него, затем помахал им в воздухе, чтобы просушились чернила.
— Еще неделю.
Глядя на порхающий в его руке чек, я вдруг внутренне похолодел. Теперь я был полностью в их лапах.
2
Три дня спустя они забрали Слэйда, и он больше не вернулся. В последнее время он меня сильно раздражал, но без него стало одиноко и беспокойно. Я полагал, что дальнейший путь к освобождению мы пройдем вместе.
Пончик теперь невзлюбил меня и прекратил свои дружеские визиты. Мне ничего не оставалось, как долгие часы стоять перед окном и смотреть сквозь цветы в горшках во двор в любую — солнечную или дождливую — погоду. Смотреть там было особенно не на что — дорожка, покрытая гравием, ведущая к дому и ухоженный газон, исклеванный скворцами.
Я обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Каждое утро примерно в одно и то же время слышалось цоканье копыт — не грубое лошадиное, а легкое, как у пони, и вместе с ним какое-то мелодичное позвякивание. В какой-то момент эти звуки прекращались, потом позвякивание возобновлялось, и слышалось негромкое посвистывание человека, пребывавшего в хорошем расположении духа, один раз я заметил тень человека, перекрывшую вход во двор, но его самого не видел.
В одно из редких теперь посещений Пончика я попытался закинуть удочку насчет того, чтобы покинуть опостылевшую мне комнату.
— Господи, неужели мне нельзя выйти во двор, немного погулять, поразмяться? — спросил я. Он покачал головой. — Вы можете выпустить со мной пару ваших амбалов, пусть они смотрят за каждым шагом. — Но он был неумолим, и я махнул на это дело рукой и проговорил: — Мне надо было оставаться в тюрьме. Там хоть прогулочный двор был.
Пончик рассмеялся.
— Ну и как вы воспользовались им? Убежали. Нет, Риарден, если хотите поразмяться, делайте физзарядку в комнате.
Я пожал плечами и налил себе еще бренди. Пончик посмотрел на меня с презрением.
— Испортите себе печень, Риарден. Лучше в самом деле помахайте руками, хотя бы для того, чтобы выгнать алкоголь из организма.
— Только это и остается, кроме выпивки, — сказал я мрачно и сделал глоток. Я был доволен тем, что он поддался на мою уловку, хотя мне уже становилось трудно держаться на определенном уровне. Глядя на пустые бутылки, Пончик должен был думать, что я поглощаю полторы бутылки в день, и чтобы поддержать его в этом заблуждении, мне приходилось в его присутствии сильно стараться. В данном случае я выпил четверть бутылки в течение часа, и несмотря на то, что умею пить, голова у меня стала кружиться.
— В чем дело? — спросил он. — Нервничаете? — Он сумрачно улыбнулся. — Может, на этом счету ничего нет? — Он вытянул ноги и задумчиво посмотрел на меня. — Мы знаем, что вас продали, Риарден. Вы отрицаете это, но, если ваш партнер действительно скрылся со всей добычей, оставив вас с пустым мешком, то это ничего хорошего вам не сулит, абсолютно. После разговора с Косгроувом у меня появились сомнения относительно вас.
— Вы получите деньги, — сказал я. — Мой друг не подведет меня.
— Искренне надеюсь на это, — сказал он. — Ради вас.
* * *
Пончик был все-таки прав — я начинал нервничать. Я с раздражением шпынял Таафе, когда тот приносил пищу. Это, правда, не производило на него впечатления. Он смотрел на меня своими голубыми детскими глазами, посаженными на побитое лицо, ничего не говорил и, сделав свое дело, оставлял меня шагать по комнате и не прикасаться к пище.
Так шли часы и дни. Каждый день я слышал цоканье копыт пони и приятное флейтовое посвистывание. И с каждым днем мои шансы становились все призрачнее.
Наконец, это произошло.
Пончик вошел в комнату.
— Ну, — начал он весьма веселым голосом, — вы удивили меня, Риарден.
— Неужели?
— Да. Я, по правде говоря, думал, что вы нас водите за нос. Мы получили деньги по вашему чеку.
— Рад слышать, — сказал я. — Надеюсь, на счету было достаточно.
— Достаточно, — заверил он. — Нет, мне кажется, вы все-таки пытались увильнуть, Риарден, а?
— Боже мой! Я же обещал, что деньги будут, — я засмеялся, хотя и с некоторой натугой. — Вы прямо, как тот человек в Москве, который сказал: «Шмуль, вы сообщили мне, что едете в Минск, чтобы я решил, что вы едете в Пинск. А вы надули меня и, таки поехали в Минск. Я теперь не верю ни одному вашему слову».
— Очень интересная иллюстрация, — заметил Пончик сухо. — Как бы то ни было, деньги получены. Это все, что нам нужно.
— Прекрасно! — воскликнул я. — Когда же вы меня выпускаете?
Он сделал жест рукой.
— Садитесь. Нам нужно кое-что обсудить.
Я подошел к шкафчику с бутылками и налил себе бренди, добавив в стакан воды. Сейчас я действительно нуждался в нем. У меня никогда не было абсолютной уверенности в Макинтоше.
— Я буду чертовски рад покинуть эту комнату.
— Еще бы, — согласился Пончик. Он долго молча смотрел на меня и, наконец, сказал: — Есть одна загвоздка. Маленькая деталь, но она может оказаться непреодолимым препятствием. Впрочем, если вы объясните ее удовлетворительно — не придумаете объяснение, а именно объясните, — то я не вижу причин, чтобы нам не продолжать наше дело, как оно было запланировано.
— О чем вы говорите, черт возьми, не понимаю.
Он поднял брови.
— Да что вы? Я уверен, что понимаете. Подумайте.
— Прекратите свои игры, Пончик. Если у вас есть что сказать, выкладывайте.
— Хорошо, — сказал он. — Только учтите, что я вовсе не играю. Он наклонился вперед. — Так вот. Я знаю, что вы не Риарден, и мне хочется знать, — так, для формы, — кто же вы.
Словно чья-то гигантская рука схватила и сжала меня. В животе похолодело, но, кажется, мне удалось сохранить невозмутимость.
— Вы с ума сошли!
— Вы прекрасно знаете, что нет.
Я глубоко вздохнул.
— А я думаю, что да. В чем вообще дело? Вы что, получили деньги и теперь хотите уклониться от своих обязательств? — Я ткнул свой палец ему под нос. — Не советую пытаться, мой друг.
— Вы в крайне невыгодном положении, — спокойно заметил Пончик. — И не можете никому и ничем угрожать. На вашем месте я прекратил бы разыгрывать невинность. Вы не Риарден, и мы это знаем.
— А как вы это докажете?
— Не будьте дураком. Мы доказали это. — Он откинулся на спинку стула. — Уж не думаете ли вы, что, освобождая человека из тюрьмы, мы не проверяем его досконально? Мы проверили вас в Южной Африке, и вы не выдержали нашей проверки. В полиции всегда находятся корыстолюбивые люди — что в английской, что в южноафриканской. Если вы Риарден, вы должны хорошо знать, что такое «Джон Форстер». Вас частенько затаскивали туда.
— Ну и что? Они так и не смогли ко мне прицепиться.
— Да-да, это штаб-квартира полиции в Иоганнесбурге, это вы знаете. — Он махнул рукой. — Но это еще не доказывает, что вы — Риарден.
— Но вы не доказали обратного.
— У нас там есть один друг, смелый полисмен, который время от времени делает для нас кое-какую работенку. Он добрался до досье Риардена и прислал нам копию его отпечатков пальцев. В том-то и дело, приятель, что они не совпадают с вашими. Нет-нет, мы проверяли много раз, чтобы удостовериться в этом. Он показал на стакан, который я держал в руке. — Ваших отпечатков у нас полно.
Я долго смотрел на него, затем сказал:
— Я знаю, как выглядят дактилоскопические таблицы из «Джона Форстера». Видел их достаточно. Принесите сюда ваши и я дам вам свои отпечатки пальцев для сравнения.
Глаза его несколько затуманились.
— Мы это сделаем. Но я вам вот что скажу. Вы не покинете этот дом, пока мы не выясним, кто вы такой и какого черта здесь делаете.
— Вы же знаете, что я здесь делаю, — сказал я утомленно. — Вы сами притащили меня сюда. Вы получили свои бабки, теперь выполняйте договор.
Он встал.
— Мы встретимся завтра утром. У вас достаточно времени, чтобы придумать какую-нибудь историю. — Он нажал на кнопку. — И пусть лучше это будет правдивая история.
Дверь щелкнула, и он вышел.
Я сидел и смотрел на янтарную жидкость в стакане передо мной. Да, надо было что-то придумать. Лучше всего иметь две истории — правдивую и достаточно правдоподобную. Это трудно. Я могу прилично лгать, когда в этом есть необходимость, но сочинять истории — не мой конек.
3
Когда обычно начинаются такие дела? Рассуждая логически, можно сказать, что это началось с рождения. Но простая логика часто приводит к несуразностям. Тогда начало надо искать в Иоганнесбурге, но и тут нельзя не учесть, кем и чем я был и почему выбрали меня, а, значит, корни всего уходят глубже. Как бы то ни было, Иоганнесбург был, пожалуй, наиболее подходящей точкой отсчета, и я стал думать об Иоганнесбурге, этом переросшем самого себя шахтерском поселке, где тротуары вымощены золотом.
Было яркое и солнечное утро, без единого облачка на небе, — что может вызвать восторг англичанина, но не произведет никакого впечатления на жителя Южной Африки, потому что там по утрам всегда ярко и солнечно, а облака зимой столь же редки, как куриные зубы. Я жил в Хиллброу, в одной из бетонных башен с видом на город, почти всегда накрытый пеленой жирного смога. В течение двадцати лет отцы города стремились создать в нем бездымную зону, но руки у них так до этого и не дошли.
Человек одинокий либо живет как свинья, либо организует свою жизнь разумно и экономно по времени — скажем, варит яйцо в джезве. Так что после того, как я встал ото сна, мне понадобилось всего двадцать минут, чтобы быть готовым выйти на улицу. В вестибюле я открыл свой почтовый ящик и вытащил из него несколько писем — три неинтересных с окошечками на конвертах, — я их сразу же сунул в карман, — а одно от Люси.
Я посмотрел на него со странным чувством. Я уже шесть лет ничего не получал от Люси — шесть неторопливых, бедных событиями лет, и сначала я не поверил своим глазам. Я прочел письмо. Собственно, это была скорее записка — зеленые чернила на дорогой с резной кромкой бумаге.
«Дорогой,
Я в Иоганнесбурге с коротким визитом. Могу ли я встретиться с тобой? Я буду в полдень в ресторане около озера Зу. Я сильно изменилась, мой дорогой, да-да, поэтому буду с веточкой белого жасмина. Не хочу, чтобы ты случайно спутал меня с кем-то другим.
Пожалуйста, приходи, дорогой. Я так хочу тебя видеть.
Всегда твоя,
Люси».
Я понюхал листок и почувствовал тонкий запах. Люси опять взялась за старое. Я положил письмо в нагрудный карман пиджака и поднялся к себе, чтобы позвонить в контору. Я забыл, какой предлог тогда придумал для шефа, но, разумеется, не сказал ему, что хочу встретиться со старой подругой. Затем я отвез свою машину в мастерскую. Не исключалось, что она мне могла срочно понадобиться, и я не хотел, чтобы в нужный момент возникли какие-нибудь неполадки.
Без четверти двенадцать я ехал по улице к озеру. На газонах, покрытых зеленоватой зимней травой, сидели черные няньки со своими воспитанниками, озеро ярко сверкало под жарким солнцем. Я оставил машину на стоянке около ресторана и медленно побрел к кромке озера, где публика кормила лебедей и уток.
Вокруг не было никого похожего на Люси. По крайней мере никто не держал жасмин. Я посмотрел на озеро, где гуляющие катались на лодках, неумело работая веслами, затем повернулся и направился к ресторану. Рядом с ним, немного поодаль, сидел на скамье человек с волосами светло-песочного цвета и обмахивался шляпой. В петлице у него была веточка жасмина.
Я подошел и сел рядом с ним.
— Люси?
Он повернул голову и посмотрел на меня своими смешно обнаженными глазами.
— Люси! — сказал он язвительно. — После той русской операции в Швейцарии во время войны, органы безопасности просто сошли с ума по этому имени. — Он положил шляпу. — Я знаю, кто вы. Я — Макинтош.
— Очень приятно, — сказал я официальным тоном.
Он бросил задумчивый взгляд на озеро.
— Если в я был оперативным работником секретной службы, то предложил бы взять лодку и поплавать в этой луже, чтобы нас никто не мог подслушать. Но это ерунда, разумеется. Давайте посидим здесь и закусим. Я думаю, мы не привлечем особого внимания, если не будем кричать, конечно. Кроме того, это намного удобнее, и мне не придется выглядеть идиотом, катающимся на лодке.
— Устраивает, — сказал я. — Я почти не завтракал сегодня.
Он встал, вынул из петлицы жасминную веточку и бросил ее в ближайшую урну.
— Почему люди так обожают эти сексуальные органы растений, мне абсолютно непонятно, — заметил он. — Пошли.
Мы нашли укромное местечко в тенистом углу веранды у решетки, увитой виноградом. Макинтош удовлетворенно покачал головой.
— Прелестно. Вы, южноафриканцы, умеете жить хорошо.
— Если вы знаете, кто я, то не должны считать меня южноафриканцем, — сказал я.
— Разумеется, — сказал он и вынул из кармана блокнот.
— Оуэн Эдвард Станнард, родился в Гонконге в 1934 году, учился в Австралии. — Он перечислил ряд учебных заведений. — В университете специализировался в изучении восточных языков, там же был завербован учреждением, которого лучше не называть. Работал в Камбодже, Вьетнаме, Малайзии и Индонезии под различными прикрытиями. Схвачен в Индонезии во время переворота, сместившего Сукарно. — Он посмотрел на меня. — Видимо, трудненько вам пришлось.
Я улыбнулся.
— Шрамов не осталось. — Действительно, видимых шрамов не осталось.
— Ух! — произнес он и вернулся к чтению. — Было решено, что использовать вас на востоке больше нельзя. Вас вывезли оттуда и отправили в Южную Африку на «спячку». Это было семь лет тому назад. — Он захлопнул блокнот и положил его обратно в карман.
— Тогда Южная Африка была еще в Содружестве.
— Точно, — сказал я.
— Простите, что напоминаю вам об этом, но я из другого отдела. Вся эта секретная служба немного напоминает мне комическую оперу, и я вынужден был проверить, правильна моя информация о вас.
— Правильна, — подтвердил я.
Разговор на время прекратился, потому что подошел официант чтобы принять заказ. Я заказал лангуста — не каждый же день тебя приглашают в ресторан, — а Макинтош что-то с салатом. И еще мы попросили бутылку вина.
Когда все это принесли, и можно было продолжать беседу, Макинтош приступил к делу.
— Я хочу вас прямо спросить, вы знакомы местной полиции или силам безопасности?
— Точно я не знаю, но думаю, что моя крыша надежна.
— В тюрьме не сидели?
— Нет.
— По гражданским делам не судились?
Я подумал.
— Какие-то пустяки. Штрафы за неправильную парковку. Да, пару лет назад один тип задолжал мне деньги. Я подал на него в суд.
— Ну и кто выиграл?
— Он, черт бы его побрал!
Макинтош улыбнулся.
— Я читал ваше досье, так что почти все знаю. Мне просто хотелось видеть вашу реакцию. Итак, насколько я могу судить, в отношениях с полицией вы чисты.
Я кивнул головой.
— Хорошо, — сказал он. — Дело в том, что вам предстоит поработать с южноафриканской полицией, а она не должна знать, что вы связаны с Англией — иначе они не станут сотрудничать. — Он отправил в рот веточку салата. — Вы когда-нибудь бывали в Англии?
— Никогда, — сказал я и заколебался. — Знаете, я подаю тут себя в несколько антибританском духе. Это обычное дело — все англоязычные люди тут настроены антибритански, особенно после того, как вспыхнула Родезия. В этих обстоятельствах я счел неразумным отправляться в отпуск в Англию.
— Оставим пока ваше прикрытие в стороне, — сказал Макинтош. — У меня есть право вынуть вас отсюда в случае необходимости. Работа, на которую я вас прочу, — в Англии.
Странно, конечно, всю свою сознательную жизнь я служил Англии, но никогда там не был.
— Эта идея мне нравится, — сказал я.
— Когда вы узнаете, о чем идет речь, она вам понравится гораздо меньше, — произнес Макинтош мрачно и отхлебнул вина. — Очень мило. Хотя немного кислит. — Он поставил бокал на стол. — Что вы знаете о системе английских тюрем?
— Ничего.
— Я дам вам текст доклада Маунтбэттена. Вы будете просто поражены. Но сейчас я вкратце поясню, в чем дело. Лорд Маунтбэттен обнаружил, что английские тюрьмы испещрены дырами, как швейцарский сыр. Вы знаете, сколько побегов совершается ежегодно?
— Нет. В газетах что-то писали пару лет назад, но я особенно не интересовался…
— Более пятисот. Если меньше — такой год считают удачным. Конечно, большинство беглецов тут же попадается снова, но некоторые уходят чисто. И число этих некоторых неуклонно растет. Ситуация тревожная.
— Да уж, — деревянно сказал я, не понимая, куда он клонит. То, о чем он говорил, меня совершенно не касалось.
Макинтош мгновенно уловил мою интонацию и, глядя мне прямо в глаза, продолжал:
— Мне плевать, сколько убийц, насильников, маньяков или мелкой воровской шушеры убежит из тюрьмы. Это забота тюремной администрации и полиции. Мое дело — государственная безопасность, и в этом отношении, по-моему, ситуация выходит из-под контроля. Премьер-министр думает так же и попросил меня предпринять что-нибудь.
— О! — произнес я неопределенно.
— О! — повторил он с раздражением. — Посмотрите-ка. Мы посадили Блейка на сорок два года — не столько ради наказания, сколько для того, чтобы держать его подальше от русских. И что же? Не проходит и пяти лет, как он объявляется в Москве, где начинает напропалую болтать языком.
Он задумчиво посмотрел в свой стакан.
— Предположим, Блейку не удается уйти совсем. Предположим, через месяц его ловят. Полиция и тюремная охрана просто счастливы, — но не я, черт побери! Мне хотелось бы знать, что он делал в течение этого месяца, с кем говорил. Понимаете, что я имею в виду?
Я кивнул.
— Ну да, если это произойдет, то отпадает надобность держать его в тюрьме. Бросить его в кутузку еще на сорок лет — все равно, что запереть дверь конюшни после того, как лошадь ушла из нее.
— Лошадь — это информация, которой располагает Блейк, а не сам Блейк. — Макинтош беспокойно заерзал на стуле. — Сейчас строят специальную, очень надежную тюрьму на острове Уайт. Маунтбэттен следит за строительством. Толковый человек, между прочим. Стоило ему взглянуть на план этой высококлассной тюрьмы, как он тут же продемонстрировал, как легко будет вызволить из нее преступника.
Он посмотрел на меня выжидательно, и я решил отреагировать.
— Вызволить?
Он осклабился.
— Приятно видеть, что вы отвечаете тому стандарту, который отражает ваше досье. — Он взял стакан. — А мне нравится это вино.
Я долил в его стакан вина.
— Приятно сознавать, что тебя ценят.
— Если вы почитаете доклад Маунтбэттена — особенно его заключительную часть, где он рассуждает об этой новой тюрьме, — вы поймаете себя на том, что вам кажется, будто вы читаете научно-фантастический роман. Кабельное телевидение с электронной системой, которая включает тревогу, если в поле зрения камеры попадает любой движущийся предмет — прекрасная идея. Это защита. А атака? Для атаки используются вертолеты и автономные ракетные двигатели, позволяющие человеку высоко прыгать. Господи! Как в романах о Джеймсе Бонде! Вы улавливаете, что за этим стоит?
— Да, — протянул я. — Организация.
— Точно! — воскликнул Макинтош. — У нас появился абсолютно новый тип преступления: своего рода бизнес. Некто додумался до того, чтобы получать прибыль, помогая людям бежать из тюрьмы. Я думаю, это началось с Великого ограбления поезда. Там ребятам дали особенно тяжелые сроки — Биггс и Вильсон получили по тридцать лет каждый. Но у них были деньги, и они потратили их на создание организации.
Он вздохнул.
— Иногда я просто удивляюсь, знают ли судьи, что они делают. Убийца может оказаться на свободе уже через десять лет, но берегитесь, если вы совершили преступление против собственности! Итак, организация была создана, и ее задачей стало извлечение из тюрем тех заключенных, которые могут хорошо заплатить. И вы не поверите, сколько таких находится! И когда организация стала действовать, она приобрела, как любое другое дело, тенденцию к расширению, а тот, кто руководил ею, стал искать финансовой поддержки, и ему, разумеется, было наплевать, откуда она приходит — лишь бы шла.
— Русские?
— А кто же еще? — горько усмехнулся Макинтош. — Как я уже сказал, мне безразлично, если грабители поезда перелетают через тюремную стену и приземляются где-нибудь на Ривьере, но когда дело касается государственной безопасности, что-то надо делать. — Он нахмурился. — Если бы это дело предоставили мне, я бы собрал всех шпионов, поместил их в одну кутузку, окружил бы ее частями военной полиции и армии и дат бы им право в случае необходимости стрелять. Но наши шефы предпочитают другие методы.
— А я как вписываюсь во все это? — полюбопытствовал я.
— Я еще не закончил вводить вас в курс дела, — раздраженно заметил он. — Премьер-министр велел заняться этим вопросом, и им занялись. Попыталась что-то сделать полиция, в том числе спецназ: подключились и более скрытые и экзотические структуры, связанные с контрразведкой. Ничего не вышло. Однажды, впрочем, они были близки к успеху. Один заключенный пожелал говорить. Догадайтесь, что с ним произошло.
Я, будучи реалистом, тут же ответил:
— Он скоропостижно скончался.
— Да-да, его убили, — сказал Макинтош. — Но эта банда вытащила его из тюрьмы для этого. Вы представляете, какая вопиющая наглость? Его нашли три дня спустя с пулей в затылке.
— Я что-то не читал ничего об этом случае, — сказал я.
— Его тут же засекретили, — голос Макинтоша звучал немного устало, — такие вещи предавать огласке никому не хочется. Туманная ссылка на него есть в докладе Маунтбэттена, посмотрите параграф 260.
— Ну а моя-то роль здесь какова? — опять спросил я.
— Вы узнаете несколько позже. Итак, моя задача — государственная безопасность, и вы можете выбросить из головы всю эту чепуху типа плаща и кинжала. Я работаю в другой плоскости, на уровне Кабинета министров. По сути дела, я подотчетен только премьер-министру. Поскольку все провалились на этом деле, он вручил одному мне ответственность за него и предоставил право заниматься им так, как я сочту нужным, — но отнюдь не когда я сочту нужным. — Он почесал в затылке. — Время — вещь, конечно, относительная, как я объяснил премьер-министру, и он с этим согласился. Но будем надеяться, что пока я руковожу этим делом, проколов в безопасности не будет, ибо на плахе — моя голова. — Он посмотрел по сторонам и подозвал официанта. — Давайте выпьем кофе. С ликером. Я хочу попробовать местный ван дер Хам. Присоединитесь?
— Я возьму Драмбюи, — сказал я сухо.
Он заказал кофе и ликеры, затем неожиданно спросил:
— Слышали когда-нибудь о человеке по имени Риарден — Джозеф Риарден?
Я немного подумал.
— Нет.
— Да вы и не могли о нем слышать. Риарден — преступник. Вернее, был им. Причем, очень хорошим. Умным, сообразительным, изворотливым. Как вы, я бы сказал.
— Благодарю за комплимент. Он что, мертв?
— Три недели тому назад он был убит в Юго-западной Африке. Ничего мокрого не подозревается. Обыкновенная катастрофа. Автомобильный бог принимает в качестве жертвы любого — плохого и хорошего. Вся штука в том, что никто не знает, что он мертв, за исключением вас, меня и нескольких высокопоставленных южноафриканских полицейских чинов. Когда премьер-министр поручил мне эту треклятую работу, я сразу же стал искать кого-нибудь похожего на Риардена. Такого можно было бы обнаружить в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, в Штатах или в Южной Африке. Факт состоит в том, что он нашелся в Южной Африке. Вот фотография.
Я положил ее лицом на стол, пока официант готовил нам кофе, и перевернул только тогда, когда мы вновь остались одни. Макинтош одобрительно разглядывал меня, пока я изучал фотографию.
— Как только я заполучил Риардена, — сказал он, — я начал поиски того, кто выглядел бы, как Риарден и кто мог бы сойти за южноафриканца. Компьютеры — замечательные машины. Один из них выдал мне вас уже через двадцать минут.
— Значит, подмена, — сказал я. — Мне приходилось этим заниматься, дело весьма рискованное. Меня очень легко могут разоблачить.
— Не думаю, — с уверенностью сказал Макинтош. — Начать с того, что действовать вы будете в Англии, где Риарден никогда не был. К тому же вам не придется там особенно передвигаться, так что встреча со старыми приятелями маловероятна.
— Как распорядились с телом Риардена? — спросил я.
— Его похоронили под другим именем.
— Не повезло семейству. У него осталась вдова?
— Он не был женат. А родители прекрасно без него обходятся.
Я посмотрел на этого худого белобрысого человека с бесцветными ресницами и решил, что он довольно безжалостный негодяй. Интересно, как мы поладим с ним во время реализации его своеобразных планов.
— Итак, я — Риарден. И я в Англии. Что дальше?
— Не торопитесь, — сказал Макинтош. — Хотя Риарден был умен, он все же провалился. Всего один раз. Сидел в тюрьме в Претории. Знаете что-нибудь об африканских тюрьмах?
— Упаси Боже, нет.
— Придется узнать. Я дам вам человека, который познакомит вас с условиями содержания в тюрьмах, с тюремным сленгом. — Он криво усмехнулся. — Неплохо было бы самому посидеть месячишко-другой, чтобы лично все посмотреть. Я могу это устроить. — Он задумался, проворачивая возникшую идею в своем мозгу. — Нет, не пойдет, слишком рискованно.
Я почувствовал облегчение. Особой любви к тюрьмам я не испытывал. Он допил кофе.
— Давайте покинем это заведение. Народу становится больше, а мне хотелось бы обсудить дальнейшее в более уединенном месте. — Он расплатился с официантом, и мы, выйдя из ресторана, пошли по дорожке к большому эвкалипту, стоявшему на отшибе.
Макинтош, сел на скамейку, достал трубку и стал набивать ее табаком.
— Все, кто пытались добраться до этой организации, потерпели неудачу, Пробовали проникнуть в нее со стороны, использовать тюремных подсадных уток. Ничего не вышло. Организация построила фантастическую систему безопасности, поэтому мы знаем о ней сейчас столько же, сколько и в начале, а именно — только ее название. Она известна в преступном мире под именем «Скарперы», но от этого нам ни жарко, ни холодно. — Он чиркнул спичкой. — Станнард, это работа добровольная, и я должен просить вас решить сейчас. Не могу вам пока сказать больше ничего, — я и так сказал предостаточно. Хочу вас предупредить, что если что-то пойдет не так, дело обернется против вас, то ваша смерть — не самое худшее, что может произойти. С моей точки зрения, по крайней мере. Это сложная и опасная задача, и признаюсь вам, что сам я на это добровольно не пошел бы. Видите, я с вами предельно откровенен.
Я лег на траву и посмотрел на небо сквозь листву эвкалипта. Моя жизнь в Южной Африке была спокойной и ровной. Семь лет тому назад я был в ужасной форме и поклялся, что больше никогда этими делами заниматься не буду. Думаю, что начальство почувствовало мое настроение и в память о прежних заслугах послало «на спячку» в Южную Африку, где нашли для меня непыльную работу. Ей-богу, кажется, я ничего такого и не сделал, чтобы получать вознаграждение, которое премило накапливалось в одном из английских банков и к которому я ни разу не прикасался.
Но время лечит все, и постепенно беспокойство стало овладевать мной. Мне хотелось, чтобы что-нибудь произошло, — пусть землетрясение или ураган. И вот мое землетрясение явилось в виде невзрачного человека, Макинтоша, который был запросто с кабинетом министров и мог болтать о проблемах безопасности с премьером. У меня сложилось смутное представление о том, чего он хочет, но мне показалось, что это не трудно будет выяснить. Рискованно — может быть, но не слишком трудно. Я не боялся банды английских мошенников — вряд ли они могли оказаться хуже, чем те, с которыми я сталкивался в Индонезии. Я ведь видел целые города, забитые трупами людей.
Я сел.
— Хорошо. Я соглашаюсь.
Макинтош как-то печально взглянул на меня и мягко потрепал меня по руке.
— Вы — лунатик, — сказал он. — Но я — рад, что вы со мной. Наверное, такая работа требует некоторого лунатизма. Привычные методы ничего нам не дадут. — Он ткнул в меня концом своей трубки. — Это сверхсекретно. Начиная с этого момента, только три человека будут знать об операции — вы, я и еще один. Даже премьер-министр не знает. — Он саркастически усмехнулся. — Я попытался ему доложить, но он не захотел слушать. Ему известно направление моих мыслей, и он сказал, что предпочитает остаться с чистыми руками, тем более, что, возможно, ему придется отвечать на вопросы в парламенте, и он не хочет оказаться в положении лжеца.
— А что южноафриканская полиция? — спросил я.
— Они ни о чем не знают. Тут — услуга за услугу. Они, конечно, могут немного покопаться в вашей биографии. Как она, выдержит?
— Должна, — сказал я. — Она ведь создавалась специалистами.
Макинтош затянулся и выпустил струю дыма.
— Итак, все попытки проникнуть в эту организацию провалились. Спросим себя — почему? Один из самых многообещающих ходов здесь — посадить своего человека под видом заключенного и ждать, когда ему предложат услуги. Это уже делалось. Было уже не меньше, чем восемь таких попыток в разных тюрьмах, но контакты ни разу не возникли. О чем это свидетельствует? — О том, что «Скарперы» построили надежную систему безопасности, — сказал я. — Держу пари, они тщательно проверяют того, кого собираются освободить, прежде, чем войти с ним в контакт.
— Верно, и это значит, что наша наживка, то есть Риарден, должна выдержать серьезную проверку. Чтоб комар носа не подточил! Что еще?
— Больше ничего не могу сейчас сказать.
— Пораскиньте мозгами, — сказал Макинтош с выражением недовольства на лице. — Преступление! Преступление — вот, в чем дело. Риарден, то есть вы, — должны совершить преступление в Англии. Вас поймают — я об этом позабочусь, отдадут под суд и упекут в тюрьму. И преступление требуется особое, связанное с громадной суммой денег, и деньги не смогут найти. «Скарперы» должны быть уверены, что вы сможете им заплатить кругленькую сумму за освобождение. Так о чем это говорит вам, в свете того, что я только что сказал?
— Да ни о чем таком, — ответил я. — Все это не так трудно устроить.
— Нет, не трудно, — сказал Макинтош странным голосом. — Послушайте, Станнард. Речь идет о настоящем преступлении, доходит до вас? Ничто другое не пойдет. Я организую, а вы исполните из ряда вон выходящее преступление. Мы похитим громадную сумму у какого-нибудь британского гражданина, который возопит до небес. Не должно быть никакой туфты, потому что я, — тут он заговорил очень отчетливо, — не пойду… на риск… нарушения… секретности.
Он повернулся ко мне и продолжал серьезным тоном:
— Это значит, что вас будут судить и дадут вам срок за настоящее преступление, и если что-нибудь пойдет не так, ни я, ни кто-либо другой ничего сделать не смогут. Если вы получите четырнадцать лет и «Скарперы» не выйдут на контакт с вами, то вам придется гнить в тюрьме весь этот срок. Повторяю, я в данном случае не могу подставить под удар систему безопасности. Готовы ли вы идти на такой риск?
Я глубоко вздохнул.
— Господи! Вы требуете от меня чертовски много!
— Ничего не поделаешь. Это так и не иначе, — сказал он упрямо. — Такой подготовленный человек, как вы, может легко убежать из любой дырявой английской тюрьмы. Но вы этого не сделаете, черт побери! Вы будете сидеть и ждать, когда «Скарперы» приблизятся к вам, сколько бы времени им не понадобилось, чтобы принять такое решение. Вы будете ждать, слышите?
Я посмотрел в его глаза, в которых горел фанатический огонек и тихо сказал:
— Я слышу. Не беспокойтесь. Я не собираюсь теперь отступать. Я уже дал вам слово.
Он с облегчением вздохнул.
— Благодарю, Станнард. — Он улыбнулся. — Я по вашему поводу и не беспокоился.
— Меня интересует одна вещь, — сказал я. — Маунтбэттен занялся тюрьмами, когда удрал Блейк. Это было довольно давно. Почему вдруг сейчас вся эта спешка?
Макинтош вытянул руку и выбил трубку о ствол дерева.
— Хороший вопросик, — согласился он. — Что ж, во-первых, эффект от действий, предпринятых Маунтбэттеном, сейчас уже стирается. Когда вышел его доклад, и в тюрьмах усилилась система безопасности, чуть ли не каждый социолог и реформатор тюрем в Англии испустил возмущенный крик. И они не были так уж неправы, кстати. Существует два взгляда на тюрьму — как на место наказания и как на место исправления. Неожиданно затянувшаяся петля безопасности вышибла проблему исправления к черту, и реформаторы говорят, что за шесть месяцев пенитициарной системе был нанесен колоссальный ущерб. — Он пожал плечами. — Вероятно, они правы, но это не в моей компетенции. Меня не интересуют гражданские преступники, и моя пища — Блейка и Лонсдейлы. Когда ловишь их, то хочется либо поставить их к стенке и расстрелять, либо повесить им на шею удавку, но вместо этого их заключают в тюрьму — не для наказания или исправления, а чтобы вывести их из оборота, так как они много знают.
Все это не было ответом на мой вопрос, поэтому я сказал:
— Ну и что дальше?
— Сейчас на крючке болтается крупная рыба. Самая крупная из тех, что нам удалось поймать. Ей-богу, Блейк был крупным экземпляром, но этот человек — акула по сравнению с пескарем. Он не должен убежать. Я просил премьер-министра создать специальную тюрьму для такого рода заключенных, но он говорит, что это противоречит правилам, так что Слэйда направляют в общую тюрьму, вероятно, под рубрикой особо опасного.
— Слэйд! — воскликнул я. — Никогда о нем не слыхал.
— Он сейчас в больнице, — продолжал Макинтош. — Ему прострелили бедро во время поимки. Когда он поправится, его будут судить. И если бы у нас приговоры были, как в Техасе, он получил бы пять тысяч лет. Ну а так мы подержим его взаперти двадцать лет, после чего он станет никому не интересен.
— Двадцать лет! Он, наверное, чертовски много знает.
Макинтош повернул ко мне негодующее лицо.
— Вы можете вообразить, чтобы русский, — а Слэйд русский — был вторым лицом в важнейшем отделе британской разведки, связанном со Скандинавией? А так оно и было, и сэр Дэвид Таггарт, идиот, который назначил его туда, взлетел наверх — он теперь Лорд Таггарт и пожизненный пэр. — Он хмыкнул и добавил сдавленным голосом: — а человек, который поймал Слэйда, был в свое время уволен Таггартом за непригодность. — Он опять постучал трубкой о дерево с такой силой, что, казалось, она расколется. — Любители! — воскликнул он едко. — Проклятые любители!
— Как я войду в контакт со Слэйдом? — спросил я.
— Я постараюсь поместить вас рядом с ним. Для этого придется нарушить некоторые законы. Но то, что знает Слэйд, — чистый динамит, и я готов нарушить любой закон в Англии, начиная с закона о свальном грехе, чтобы держать этого негодяя там, где ему и место.
— Он захихикал и похлопал меня по плечу. — Мы не просто нарушим законы, Станнард, мы разобьем их вдребезги.
Я сказал несколько нетвердым голосом:
— Теперь я понимаю, почему премьер-министр не захотел слушать вас.
— Да-да, — сказал Макинтош обыденным тоном. — Это сделает его почти соучастником преступления, а он слишком джентльмен, чтобы пачкать свои руки. Кроме того, это ляжет тяжелым грузом на его совесть. — Он поднял глаза к небу и задумчиво произнес:
— Забавные существа эти политики.
Я спросил его:
— Вы знаете, что это за дерево?
Он повернул голову и посмотрел на него.
— Нет, не знаю.
— Это эвкалипт. Дерево, на котором я буду висеть, если эта операция закончится неудачно. Хорошенько запомните его.
4
Макинтоша, наверное, можно назвать своего рода патриотом. В наши дни истинных патриотов не так уж много. Стало модной привычкой подсмеиваться над патриотизмом — на телевидении постоянно скалят зубы по поводу патриотизма и всего, что с ним связано. Так что при малом количестве патриотов выбирать среди них особенно не приходится. Конечно, на поверхностный взгляд Макинтош должен был казаться закоренелым фашистом. Его Богом была Британия — не Британия зеленых полей и приятных загородных лужаек, красивых домов и деловых городских кварталов, но идея Британии, воплощенная в государстве. Его взгляды прямо восходили к идеям Платона, Макиавелли и Кромвеля, которые, если вдуматься, не слишком отличаются от Муссолини, Гитлера и Сталина.
Но в нем было много и другого, что я обнаружил позднее, гораздо позднее.
Работа мне предстояла очень большая, а времени оставалось не так много. Я изучал условия южноафриканских тюрем под руководством тюремного офицера, изображая из себя исследователя-социолога. Он посоветовал мне почитать труды Германа Чарльза Босмана, что было излишне, так как я уже проделал это. Босман, возможно, лучший писатель Британской Южной Африки, знал о тюрьме все — он сам отсидел за убийство сводного брата и блестяще изложил свои впечатления от главной тюрьмы в Претории, причем, на местном диалекте. В ней же, очень кстати, тянул свой срок и Риарден.
Я также изучил досье на Риардена, извлеченное из архивов «Джона Форстера». В нем содержалось очень мало фактов и черт знает сколько домыслов. Риарден сидел в тюрьме только один раз и за сравнительно незначительное преступление, но подозрения, которые он вызывал, были зловещи. Предполагалось, что он виновен во всех смертных грехах — от грабежа до контрабанды наркотиков, от вооруженного налета до тайной скупки золота. Это был весьма многосторонний персонаж, комок нервов и интеллекта, чьи непредсказуемые и внезапные смены преступной деятельности позволяли избегать провалов. Из него вышел бы хороший разведчик.
Вероятно, Макинтош прав, подумал я с улыбкой, сравнивая меня с Риарденом. Я не питал никаких иллюзий относительно себя и своей работы. Я занимался грязным делом, в котором не существовало запретов и было слишком мало чести, и я делал его хорошо, как делал бы его хорошо Риарден, если бы кто-нибудь сообразил привлечь его. Мы все были одного поля ягоды — Макинтош, Риарден и Станнард.
Макинтош работал на верхних этажах — нажимал на пружины. Судя по тому, как люди прыгали под его пальцами, словно марионетки, премьер-министр действительно предоставил ему, как он выразился, определенные возможности. Это была контрразведка на дипломатическом уровне, и я мог только гадать, какого рода там шел обмен и что такого мы сделали для южноафриканцев, что нас обслуживали по высшему классу и не задавали при этом никаких вопросов.
Постепенно я превращался в Риардена. Новая прическа сильно изменила мою внешность, и я прилежно постигал трансваальский акцент Я изучал фотографии Риардена и старался подражать его манере одеваться и вести себя. К сожалению, фильмами о нем мы не располагали, а то, как человек движется, значит очень много. Но здесь приходилось идти на риск.
* * *
Однажды я сказал Макинтошу:
— Вы утверждаете, что я вряд ли встречу кого-либо из приятелей Риардена в Англии, поскольку погуляю на свободе недолго. Все это прекрасно, но у меня гораздо больше шансов столкнуться с ними в тюрьме, чем на Оксфорд-стрит.
Макинтош призадумался.
— Это верно, — сказал он. — Я вот что могу сделать. Я организую проверку всех, кто находится в тюрьме, и если кто-то из них бывал в Южной Африке, то добьюсь его перевода в другое место. Думаю, таких будет не много, риск сведется к минимуму.
Все это время он безжалостно дрессировал меня.
— Как звали вашего отца?
— Джозеф Риарден.
— Занятие?
— Шахтер на пенсии.
— Имя матери?
— Маргрит.
— Девичье имя?
— Ван дер Остхейзен.
— Где вы родились?
— Бракпен.
— Дата?
— 28 мая 1934 г.
— Где вы были в июле 1968 г.?
— Э… э… в Кейптауне.
— В каком отеле останавливались?
— «Артурз сит».
Макинтош сунул мне под нос свой палец.
— Неправильно. То было в ноябре того же года. Надо лучше учить.
— Я выкручусь с этим, если понадобится.
— Может быть, но надо работать без швов. Никаких трещин, которые надо залеплять.
И я снова по уши погружался в бумаги, хотя и с некоторой досадой. Господи, разве должен человек помнить каждую минуту своей жизни? Но, в сущности, Макинтош был прав. Чем больше я буду знать о Риардене, тем лучше.
Наконец, все было кончено, и Макинтош возвращался в Англию. Он сказал:
— Местные полицейские несколько встревожены по вашему поводу. Они не понимают, почему выбрали для этой работы вас и зачем я подцепил австралийского иммигранта и заставил его изображать Риардена. Боюсь, вам не придется вновь вернуться сюда.
— А они не проболтаются?
— Нет, не будет никаких разговоров, — заверил меня Макинтош. — Во-первых, о вас знают всего лишь несколько человек из высшего командования и они понятия не имеют, в чем вообще дело. Именно это их и беспокоит. Но они прекрасно понимают, что все совершенно секретно, на дипломатическом уровне и связано с государственной безопасностью. Что касается среднего и низшего звена полиции, — что ж, они будут удивлены, когда им сообщат, что Риардена посадили в Англии, но это принесет им только облегчение, и на время они вычеркнут его из своих списков.
— Если вы правы относительно «Скарперов», то они ведь проведут тщательное расследование здесь, в Южной Африке.
— Ничего не найдут, — сказал он с уверенностью. — Что ж, вы здорово поработали, Станнард. — Он улыбнулся. — Когда все будет позади, вы, возможно, получите медаль. Со страховой компанией, которую мы собираемся ограбить, втихую уладят, принесут им извинения, и на вашей репутации не останется никакого пятна.
— Если дело выгорит, — заметил я. — Если нет, я буду висеть на этом треклятом дереве. — Я посмотрел ему прямо в глаза. — Хотел бы я получить некоторую страховку… Я понимаю, что вы помешаны на секретности, и это правильно. Вы организовали все так, что только три человека знают об этой операции — вы, я и еще один. Я хочу знать, кто этот «еще один» — на случай, если что-то случится с вами. Представляете, в каком положении я окажусь, если вы попадете под автобус?
— Это справедливо, — подумав, сказал он. — Это моя секретарша.
— Ваша секретарша, — механически повторил я.
— О, миссис Смит очень хорошая секретарша, — сказал он. — Очень деловая. Она сейчас вовсю занимается этой операцией.
Я кивнул.
— Еще кое-что. Я сейчас перебирал в уме всякие возможности. Что будет, если меня извлекут из тюрьмы, а Слэйда нет?
— Тогда вы, разумеется, выходите на «Скарперов».
— А если Слэйда извлекут, а меня нет?
Макинтош пожал плечами.
— В этом вашей вины не будет. Придется передать дело обыкновенным властям. Не скажу, что мне нравится такая перспектива.
— А теперь скажите-ка вот что. Предположим и я, и Слэйд убегаем из тюрьмы. Что дальше?
— Ага, — сказал он. — Я понимаю, что вы имеете в виду.
— Надеюсь, что да. Что важнее? Нанести удар по «Скарперам» или затолкать Слэйда обратно в тюрьму?
Он помолчал с минуту.
— Слэйд, несомненно, более важен, хотя в идеале мне бы хотелось, чтобы вам удалось решить обе проблемы. Что касается возвращения Слэйда в тюрьму — смотрите сами. Если он вдруг… умрет, я плакать по нему не буду. Самое главное, чтобы он не вышел на свободу.
— Он бросил на меня быстрый взгляд своих голубых глаз. — Мертвые не говорят.
Значит, дело обстояло так. Приказано убить Слэйда — на мое усмотрение. Я начал понимать премьер-министра, у которого было особое мнение насчет Макинтоша. Иметь приближенного палача, действительно, довольно неловко…
На следующий день Макинтош уехал в Англию. Я последовал за ним два месяца спустя, получив еще одно письмо от Люси. Преступление было подготовлено.