Псалтырь толкнул тяжелые двери «Лайонс» (панели с вытравленным по стеклу рисунком задребезжали) и вместе с Калебом оказался в мире тепла и сытных запахов: жареного бекона, сосисок, картошки, бараньих отбивных, пива, черного кофе и влажных шерстяных пальто. На новоприбывших обрушился целый шквал звуков: жир скворчит, тарелки звенят; гости, разнаряженные по случаю Хэллоуина, заказывают громко, разговаривают оживленно; оглушительно хохочут Зеваки и местные обитатели «Парка». Туда-сюда порхают проворные официантки в черных униформах с белыми чепцами и фартучками.

Едва Псалтырь и Калеб прошли вдоль вешалок из гнутого дерева, как путь им преградила официантка.

— Сюда нельзя, уходите!

Она осмотрела обоих мальчишек с ног до головы. Псалтырь тут же возразил:

— Все нормально, я вот с этим юным джентльменом. Он меня угощает, вы же видите, он — почтенный Зритель, это карнавальный костюм. Посмотрите-посмотрите, так и есть!

Официантка взглянула на Псалтыря в обносках, недоверчиво покачала головой и перевела взгляд на бледного и испуганного юношу с копной темных волос и ярко-синими глазами. Женщина оценила нарядное пальто и добротную обувь. Вдобавок Псалтырь показал ей несколько серебряных монет, и официантка неохотно отступила в сторону, но тут же возмутилась, едва гости попытались пройти мимо нее:

— Что за манеры, юноша! Головные уборы в помещении долой!

Она сорвала кепку с головы Псалтыря и с отвращением сунула ему в руки, словно какого-то дохлого зверька. Воришка добродушно улыбнулся, послушно вцепился в кепку обеими руками и пошел к столику у окна. Здесь он галантно отодвинул стул для своего бледного спутника, кивком пригласил того садиться, а сам с ухмылкой пробурчал:

— Корова старая.

Затем Псалтырь и сам уселся, вытянул ноги, покопался в карманах пальто и откуда-то из бездонных глубин вытащил недавно купленную сигару. Раскурил, выдохнул облачко душного, пряного дыма и чуть не поперхнулся. Откашлялся, осклабился и подмигнул Калебу.

— К роскоши не приучен!

Тот лишь молча смотрел на него. Лицо у Калеба было самое обыкновенное; ничего запоминающегося, если бы не глаза — сине-зеленые, как море. Совсем как… Как у кого? Но главное, что теперь, оказавшись в нежданном и суматошном тепле ресторана, этот растерянный мальчик выглядел так, как будто остро нуждался в помощи. А еще — как человек, с которым Псалтырь мог бы сдружиться.

Надо будет поскорее отвести его к мистеру Лейтону.

— Я с самого рассвета на ногах, вынюхивал тут кое-что, — сообщил Псалтырь. — Точнее, пытался вынюхивать для босса. — Он предпринял еще одну торжественную попытку выдохнуть облако дыма. — Практически не ел с утра… Да и ты, судя по всему, тоже.

К столу подошла молоденькая официантка, достала блокнот из кармашка фартука, вынула из-за уха огрызок карандаша и приготовилась записывать заказ.

— Что ж, мисс… — учтиво начал Псалтырь, наслаждаясь моментом и своей сигарой. — Я хотел бы заказать два специальных хэллоуинских предложения, двойную порцию мясной нарезки, одну большущую свиную отбивную, жареный бекон, колбаски, картофельное пюре с тыквой, грибочки покрупнее да получше, добавьте жареной картошки… две порции, и посолите хорошенько, и накладывайте доверху, пожалуйста, ведь я вам тут не Зевака, а местный!

Псалтырь довольно осклабился, а девушка подробно записала весь заказ в блокнот и с улыбкой повернулась к бледному молодому человеку.

— А! — вспомнил Псалтырь. — И еще большую кружку портера, да и ему тащите заодно!

— Благодарю вас. — Официантка кивнула Калебу и ушла, а тот смотрел как будто в пустоту.

— Знаешь, что? Я мог бы приударить за такой подавальщицей, только сейчас не стал. Кажется, ты ей нравишься. Может, тебе чего-нибудь и обломится, парень.

Карманник подождал реакции, но безуспешно.

Тогда Псалтырь снял свою кепку со спинки стула и принялся лениво крутить на пальце. В конце концов ему удалось выпустить изо рта дрожащее колечко дыма, которое повисло в воздухе над столом и постепенно растягивалось, пока совсем не развеялось в воздухе. Калеб молча наблюдал. Псалтырь улыбнулся и повесил кепку обратно на стул.

— Ладно, — объявил он. — Быка за рога, начнем сначала. Скажи хоть, как тебя зовут, приятель?

— Калеб… Калеб Браун.

— Все понятно, — отозвался Псалтырь. — Родился после финансового краха, родители до смерти перепуганы, назад к истокам, все в религию, новые пуритане… видишь, я все про это знаю, не зря же меня самого так зовут.

Калеб кивнул, не вслушиваясь в слова Псалтыря. Официантка принесла две пенящиеся кружки пива. Карманник пододвинул одну кружку по белой скатерти на противоположный конец стола.

— Пить хочешь? — спросил он.

Калеб взял кружку обеими руками. Ледяное стекло обожгло вдруг пальцы колючим холодом.

— Раз уж мы об именах, — продолжил его новый знакомец, — меня зовут Псалтырь, а также Иафет-щипач. — Он опустил кружку на стол и жестом изобразил, как вытягивает что-то из кармана, а сам машинально озирался по сторонам, как бы кто не заметил его пантомимы. — Ага, Псалтырь — это я, и я в своем деле лучший, — тихо заявил он. — Меня тут многие знают. Тебе уже свезло, что попросил меня о помощи, да и мясом накормишь, приятель. Я ж в этом городе — как дома и весь к твоим услугам. Я хорошего не забываю!

Он с открытой улыбкой потянулся через стол и пожал Калебу руку. Калеб нерешительно кивнул в ответ. Псалтырь довольно закивал, и юноши обменялись крепким рукопожатием.

Официантка принесла еду и заставила тарелками весь стол.

— Налетай! Голодный, небось? — спросил Псалтырь.

Калеб впервые робко улыбнулся своему новому знакомцу.

Тот осмотрелся в многолюдном ресторане и, убедившись, что шум все заглушит, тихонько произнес:

— Ну что, с тобой какая-то ужасная беда стряслась?

Калеб хотел уже было начать рассказывать, но Псалтырь, приметив полисмена, распахнувшего массивные двери и впустившего в помещение клочья тумана, приложил палец к губам своего собеседника и прошептал:

— Ш-ш-ш… У нас проблемы… Опусти голову и ешь, расскажешь все через минуту.

Псалтырь отпил еще пива. Калеб покосился на полицейского в синем мундире и высоком шлеме с гербом. Коп утирал красные щеки носовым платком и весело болтал с официанткой.

— Вот, попробуй. — Псалтырь подвинул Калебу тарелку с жареным картофелем и щедро плюхнул порцию коричневой подливки.

Калеб машинально наколол картофельную дольку на вилку и стал жевать.

— Вот, так-то лучше, правильно! — подбодрил его Псалтырь. — Я понял, что ты в бегах, так что можешь ничего не говорить, просто кивай. Тебе некуда идти? Нужно безопасное место?

Юноша кивнул.

— Понятно, — тихо произнес карманник. — Тогда, быть может, ты захочешь оказать мне честь сопроводить меня в мое особое убежище?

Калеб снова кивнул и внезапно поднялся со стула, как будто уходить следовало немедленно. Он отодвинул стул назад: ножки громко скрипнули по плиточному полу, как будто кто-то ногтем вел по грифельной доске. В ресторане повисла тишина. Полисмен взглянул на Калеба и нахмурился. Затем кто-то из посетителей засмеялся, и звон тарелок и гул разговоров тут же возобновились. Калеб снова сел.

Псалтырь ухмыльнулся.

— Я бы на твоем месте на них не рассчитывал. Им нельзя доверять… Господи, какой же ты бледный, приятель! Да что с тобой стряслось, ты точно привидение! Лучше рассказывай, и поживее.

Калеб сгорбился, загораживаясь от глаз полисмена локтями, и быстро заговорил:

— Ладно, сначала я увидел, как убили человека, пырнули ножом прямо у меня на глазах, посреди улицы, когда нас грабили. Они прикончили слепого старика, а свалили на меня, обвинили меня во всем, указали на меня толпе! Моего отца избили, ударили, а он упал… а я… Я убежал, — добавил он и съежился на стуле, не обращая внимания на уставленный тарелками стол, и горько расплакался, шмыгая носом и обливаясь горячими слезами.

— Дело серьезное, такое обвинение… — проговорил Псалтырь. — Их кто-нибудь еще слышал?

— Все слышали, — всхлипнул Калеб. — Вся улица.

Воришка тихо присвистнул.

— Да уж, ты влип. Если тебя заподозрят в убийстве, то знаешь, чем может кончиться? — Псалтырь схватил себя за горло и изобразил смерть через повешение.

— Я знаю, — тихо отозвался Калеб. — Знаю.

К столу подошла миловидная официантка, положила листок бумаги на стол и озабоченно воскликнула:

— Что это? С вашим другом плохо?

— Все в порядке, мисс. Напился вечером на Хэллоуине, вот и все, не страшно, — отмахнулся Псалтырь. — Говорил я ему, сначала поешь, но он же ни за что не станет слушать!

— Какая жалость, — огорчилась официантка. — Вы ему скажите, пусть еще приходит, если хочет, в другой раз, когда будет лучше себя чувствовать.

Калеб спрятал лицо в ладонях.

Полисмен допил свой напиток, жизнерадостно пожелал всем доброй ночи и вышел.

— Пора и нам. Ну, пошли, что ли, — объявил Псалтырь и рассчитался с официанткой. Ужин обошелся им в целый шиллинг и шесть пенсов настоящей звонкой монетой.

Они поднялись из-за стола, толкнули тяжелую дверь ресторанчика и вышли в холодную ночь.

По улицам ночного города бродили припозднившиеся Зеваки, возвращались на квартиры и в гостиницы. Почти все они были пьяны, карнавальные маски сползли набекрень или вовсе болтались на шее, наряды пришли в беспорядок.

Псалтырь знал тут каждый поворот и закоулок, каждую улочку. А Калеб едва замечал направление и попросту шел, куда вели, свесив голову вниз. Снег почти растаял, но остался туман, а с ним — густая влажность в воздухе. Псалтырь оценивал случайных встречных с первого же взгляда; у одних просил пару пенни, других забалтывал и с ловкостью фокусника обчищал карманы их пальто. Калеб следил за ним, как во сне. Украшения, шарфы, бумажники, даже рулончик настоящих банкнот, имеющих хождение в «Парке Прошлого», — все появлялось, точно по мановению руки, а потом исчезало в карманах то у Калеба, то у Псалтыря.

— Отец велел мне бежать, — вдруг громко заявил Калеб.

— Что? — переспросил воришка.

— Я говорю, отец велел бежать. — Калеб запнулся, повернулся и внезапно бросился куда-то в сторону.

Псалтырь закричал, чтобы тот остановился, но Калеб мчался прямо в туман и темноту. Карманник помедлил. Пусть убегает? Но нельзя же бросить парня вот так? И Псалтырь побежал догонять — сначала по булыжной мостовой, потом по каким-то ступенькам. Калеб шлепал ботинками где-то впереди. Ступеньки вывели к церковной стене, дорожка потянулась вдоль ограды. Повсюду свисали влажные от тумана бумажные фонарики в виде черепов, свечи в них уже погасли. Псалтырь догнал Калеба, дотянулся и схватил того за куртку с такой силой, что заставил беглеца остановиться. Юноша вывернулся, и оба едва не упали на мостовую.

— Куда ты? — запыхавшись, выдохнул Псалтырь.

— Отец велел бежать, и я бегу. Я бросил его там, в грязи, его били в лицо!

— Он велел бежать, чтобы тебя не обидели. Ты не виноват. Если люди поверят, что ты убил человека, тогда у тебя большущие неприятности, как я и говорил. Вот так бежать — бессмысленно, тебе нужна защита. От полиции ни помощи, ни справедливости не дождешься, так что лучше пока что держись со мной.

— Куда мы пойдем? — спросил Калеб.

— К хозяину моему, в притон, я же рассказывал. Отсюда путь неблизкий, так что пошли скорее.

Они пошли по все еще многолюдным улицам, а небо уже начинало светлеть — занимался зимний рассвет. Навстречу стали попадаться не только запоздалые туристы, но и дворники.

Двое гуляк брели, обхватив друг друга за плечи, и завывали нечто невразумительное про привидения. Псалтырь пригнул голову и пристроился между пьяницами третьим, изображая их нетвердую, покачивающуюся походку. Он моментально сунул руку в ближайший чужой карман и кончиками пальцев нащупал прохладную кожу бумажника, но второй гуляка что-то заметил, пьяно дернулся и схватил Псалтыря за воротник. Зевака заголосил, с трудом выговаривая слова от чрезмерного количества только что выпитого дешевого местного джина.

— Офицер! Эй, полиция, где вы там! Сюда! Я вора изловил, бесстыжего воришку!

Псалтырь дернулся так, что треснул воротник, крутанулся, высвобождаясь из захвата, и крикнул Калебу. Ребята бросились бежать, стараясь оказаться как можно дальше от пьяных Зевак. Им вслед кричали «стой!», но догонять и не пытались. Нарядные, возвращающиеся с празднования Хэллоуина люди были в слишком добродушном настроении и не желали ловить удирающих мальчишек. Вскоре крики раздавались уже по всей улице — загулявшие богатеи пьяно перекрикивались друг с другом.

— Теряю хватку, — на бегу пожаловался Псалтырь.

Они повернули за угол и буквально тотчас же уткнулись в двух огромных краснолицых копов. Полицейские надвинулись на беглецов из тумана и преградили дорогу.

Ребята застыли от неожиданности.

— Так-так, вы двое, ну-ка стойте! — заявил один из полисменов. — К нам поступили сообщения о серии ограблений и даже нападений на Зевак, а еще — рапорт о трупе, убийство! Подозреваемый — мальчишка, примерно твой ровесник. Ну-ка, парни, покажите документы.

Калеб молча уставился на полицейского и попятился назад, пока не уперся в стену. Он привалился к зданию, едва держась на ногах, а в карманах отчетливо зазвенело и зашуршало — ведь Псалтырь их доверху набил крадеными украшениями и всякой всячиной.

— Что с тобой, сынок? — удивился полисмен.

Калеб побледнел. Полицейский отстегнул с пояса фонарь и посветил в лицо юноши.

— Так что же, документы есть? — повторил он.

— Конечно, есть! — встрял Псалтырь. — Мы — законопослушные посетители, дайте нам шанс! Сейчас, вот, у меня в кармане…

— Без обид, но все вы так говорите! Если вы и в самом деле невинные Зеваки, мне нужны доказательства.

— Я и пытаюсь найти доказательства!

— Не похожи вы не посетителей, особенно вот ты… Без обид, но Зеваки всегда чистюли, — пробурчал второй полисмен.

Калеб молча наблюдал за происходящим.

— Погоди-ка, — прищурился ближайший представитель закона и посветил фонарем в лицо Псалтырю. — Кажется, я тебя знаю…

— Да неужели? — Воришка удивленно вытянулся во весь рост, как будто пытаясь придать себе чуть больше респектабельности, а потом вдруг пнул ближайшего к нему полисмена, целясь прямо в пузо.

Констебль выронил железный фонарь и рухнул на землю.

— Скорее! — заорал Псалтырь и выбежал на дорогу, ныряя меж ранними утренними повозками и уворачиваясь от лошадей.

Калеб застыл.

— Беги же, идиот! Они нас упекут! Быстрее!

— Нападение — это серьезно, — заявил второй полисмен и сердито замахнулся жезлом на Калеба.

Юноша бросился бежать.