Время летело слишком быстро. Но иногда казалось, что оно ползет, как улитка.

Работы в погребах и кладовых заметно продвинулись вперед. Полки были освобождены от всего, что там скопилось, тщательно вычищены и вымыты; затем на них разместили действительно нужные припасы — в разумном порядке, чтобы всегда было легко найти необходимый предмет. Из каждой бочки вина взяли пробу, после чего — в соответствии с тонким вкусом Розалинды — бочку либо запечатывали заново, либо выливали содержимое. В пивном погребе, равно как и в кухне, потребовалось приложить несколько больше усилий. За долгие годы жир и копоть осели на стенах и потолках толстыми наростами, и счистить их оказывалось не так-то просто. К концу каждого дня на передники и головные платки Мод и Эдит налипало столько грязи, что несчастные прислужницы выглядели уже как настоящие пугала. Но, шаг за шагом, дело спорилось и там.

Больше всего Розалинду радовали усовершенствования в парадной зале. Чистые стены и пол, присыпанный свежесрезанными стеблями тростника с примесью лаванды и мяты, заметно изменили к лучшему и вид этого помещения, и свойственный ему запах. В первый вечер отец даже отозвался с похвалой о результатах ее трудов. В последующие дни она заставила буйную ватагу мальчишек вытащить столы во двор, отмыть их дочиста и поставить столешницы на просушку под лучи набирающего силу послеполуденного солнца. Такой же обработке подверглись и скамьи. Розалинда намеревалась впоследствии купить хорошего полотна для скатертей, чтобы столы в парадной зале приобрели достойный вид.

Затем малолетним строптивцам было велено приниматься за дело куда более неприятное — чистку факельных подставок и канделябров. Сдирая бесконечные слои воска и сала, мальчишки бормотали себе под нос самые разнообразные ругательства, но Розалинда не обращала на это внимания. Она предоставляла им возможность отводить таким образом душу сколько заблагорассудится, пока проклятия звучали не слишком громко, а работа шла своим чередом. День проходил за днем, и постепенно даже эти сорванцы начали проникаться чуть ли не гордостью, видя воочию плоды рук своих.

А вот с садом все было куда сложнее.

Клив полностью отдалился от нее, отдавая все силы, время и помыслы своим новым обязанностям оруженосца. На просьбу Розалинды, чтобы ей прислали еще одного помощника из числа тех, что трудятся на полях, отец ответил решительным отказом. Невозможно снять с полевых работ ни одного человека, твердо заявил он: каждый крестьянин должен не только возделывать свою собственную полоску земли, но и отработать положенное количество дней на угодьях сэра Эдварда. Пока стоит хорошая погода, ни о каком дополнительном помощнике и речи быть не может.

А это означало, что ей остается только Эрик.

Розалинду крайне раздражало, что ни отца, ни Клива, по-видимому, ничуть не беспокоило нынешнее состояние дел: такой опасный преступник проводит время у нее в саду без всякого присмотра, а им хоть бы что. Но когда она в очередной раз попыталась вовлечь в садовые заботы Клива, тот выразился достаточно ясно.

— А мне даже приятно это наблюдать: такой гордец — и в таком унизительном положении! Приставлен к работе, которой, по сути, пристало заниматься разве что женщинам… — сказал он с самым важным видом. — И пусть только попробует возражать! Да среди всех стражников не найдется ни одного, кто тут же не изрубил бы его в куски! А потом, вы же сами хотели, чтобы его пощадили, разве не так?

На это ей нечего было возразить. А идти к отцу, докучать ему новыми разговорами о Черном Мече она не смела: чего доброго, начнутся новые расспросы… и ее приключения выплывут на свет Божий. Временами ей казалось, что отец действительно только того и ждет, чтобы Эрик взбунтовался. Розалинда не раз и не два уже заставала такую сцену: Эрик работает в саду, а отец внимательно наблюдает за ним. Но Эрик трудился усердно, сад преображался не по дням, а по часам, так что ни у Розалинды, ни у ее отца не было ни малейшего повода к неудовольствию. И только самой себе она признавалась, что вовсе не угроза нападения заставляет ее страшиться Черного Меча. Дозорные на крепостных стенах и многочисленные обитатели замка служили надежной защитой от подобной опасности.

Нет, дело было совсем в другом. Что-то в нем привлекало ее. Она могла сколько угодно проклинать свое безумие и молиться об избавлении от него, но тем не менее оно ее не отпускало. Разговаривали они или нет, работала ли она поблизости от него или старалась держаться как можно дальше — это влечение не только напоминало о себе, но с каждым днем становилось сильнее.

Даже во сне она не могла избавиться от этого наваждения, потому что в ее сновидениях теперь царил Эрик. Сами сны не всегда бывали отчетливыми, но все равно — в ранние утренние часы она неизменно пребывала в таком состоянии, словно ее переполняет великая усталость и беспокойное ощущение собственного тела, что с ней никогда не случалось раньше.

Это просто потому, что она уже не девушка, — так ей хотелось бы считать. Но ее тело свидетельствовало об ином. Волны непонятного тепла, идущего откуда-то изнутри, порождали странную тревогу. И тогда, лежа в своей простой постели в ожидании рассвета, она признавала всю глубину своей греховности.

Она желала его точно так же, как он — совершенно очевидно — ее. Похоть — чудовище со своим разумом и сердцем — терзала ее немилосердно.

В одно прекрасное утро Розалинда проснулась с ощущением, ставшим уже привычным, что где-то глубоко внутри нее разгорается жаром тугое кольцо. Несколько мгновений она просто лежала неподвижно, даже не пытаясь бороться с угнетающими ее чувствами и досадуя на то, что даже в собственной комнате не может спастись от постоянной иллюзии его присутствия. Но больше всего негодовала она из-за того, что в ней нарастало неотступное любопытство и копились вопросы, не находящие ответа. Словно она ожидала чего-то… Словно речь шла вовсе не о том, как поведет себя Черный Меч, узнав, что она все еще не добилась от отца обещанного ею вознаграждения. Нет, предметом ее ожидания было нечто иное.

Нечто такое, к чему стремилось ее тело… только она не знала, что именно.

Или, говоря точнее, она не знала почему. Почему она жаждет его прикосновения? Его ласки? Почему она так упорно воскрешает в памяти неповторимый восторг поцелуя, когда его губы прижимаются к ее губам, порождая в ней упоительную панику?

Она беспокойно металась в постели, не находя себе места, и наконец сердито отбросила покрывало. Почему она должна терпеть эту пытку, без конца вспоминая момент, когда он овладел ею? Снова и снова переживала она тот миг и с каждым разом только сильнее терзалась. Пробормотав вслух проклятие, не вполне подобающее леди, она встала с кровати и босиком проследовала до таза с водой, который ей принесли в комнату накануне вечером. Дрожащими руками она ополоснула лицо, потом намочила в тазу кусок полотна и прижала его к полыхающим щекам. Но ни эта мокрая тряпица, ни холодный пол под ногами не остудили разгоряченное тело. Она подозревала, что даже купание в ледяной воде родника не сумело бы притушить огонь, сжигающий ее изнутри.

Она отбросила ткань. Ах, пропади он пропадом, этот мучитель, кипятилась она, отыскивая чистую сорочку и накидывая ее на себя. Это не человек, а сатана, убеждала она неведомо кого, просовывая руки в рукава. Люцифер, вот он кто, клеймила она обидчика, одергивая книзу полы сорочки. Единственный способ отделаться от таких порочных чувств — отделаться от него самого. И чем скорее, тем лучше. Но как? Как?

Именно над этим она ломала голову во время раннего завтрака. Теперь Эрик, наряду с прочими слугами, получал свою пищу в парадной зале, сидя за тем столом, который был дальше всех от господского возвышения и ближе всех к дверям. Сейчас он тоже находился там, и, несмотря на все благие намерения Розалинды, ее глаза то и дело обращались к нему.

В отличие от большинства слуг, он ел весьма аккуратно. Ножа у него не было, он мог пользоваться только ложкой и собственными пальцами, но, несмотря на это, выглядел более чистым и более благовоспитанным, чем все другие работники, сидевшие с ним за одним столом. Его завтрак состоял из хлеба, сыра, небольшой миски с овсянкой и кружки эля. Розалинда украдкой наблюдала за ним — до тех пор, пока он не кончил есть и не встал из-за стола. Только после этого она поспешно завершила собственную трапезу.

Ей не потребовалось много времени, чтобы раздать слугам указания насчет предстоящих им сегодня работ. В конце концов они были вынуждены смириться с тем, что жизнь в Стенвуде уже никогда не вернется в прежнюю колею. Чистота, благопристойность — вот чего требовала новая хозяйка замка, и всем было ясно, что ради достижения этой цели она сама будет неустанно трудиться и им житья не даст.

Когда Розалинда добралась до своего сада, Эрик уже начал выкорчевывать последнюю из злополучных ив. Тяжелыми садовыми вилами он разрыхлил почву. Затем с помощью изогнутой пластины кованого металла, прикрепленной к концу толстой дубовой палки, начал копать.

Вот он наклонился, вонзил лопату на глубину, вытащил ком земли, выпрямился. Снова и снова повторяя эти движения, он медленно перемещался вокруг разросшегося деревца, а Розалинда как зачарованная стояла и наблюдала за ним. Один из назойливых щенков устремился к ней, он радостно подпрыгивал, повизгивал и терся о ее ноги, требуя внимания. Но хотя Розалинда и снизошла до того, чтобы дружелюбно почесать его между ушами, ее взгляд не отрывался от Эрика.

Окопав дерево со всех сторон, он отложил лопату и оперся спиной о ствол. Однако, увидев Розалинду, тут же выпрямился.

— С добрым утром, Роза, — поздоровался он. Тон приветствия был слишком фамильярным для слуги при разговоре с госпожой. Но Розалинда понимала, что протестовать бесполезно. Он и не подумает менять свои повадки. Очевидно, ему правилось дразнить ее таким способом. Поэтому она ограничилась небрежной улыбкой и прошествовала к грядке многолетних трав, которые она отбирала и пересаживала.

— Хорошо спала? — не унимался он. — Да, кстати, ты случайно меня во сне не видела?

— Совсем это было бы некстати, — огрызнулась она, но кровь прилила к щекам Розалинды, когда она подумала, как он близок к истине.

— А мне снилась ты, — сообщил он, когда она бочком проходила мимо него по расчищенной дорожке. — Мне снилось, что ты рядом со мной… подо мной…

— О-о! До чего же ты гнусен, — зашипела она в ужасе, почувствовав, каким жарким пламенем вспыхивает у нее внутри притаившаяся там искорка. — Ты накличешь беду такими недостойными речами!

— А что тут недостойного, если муж желает, чтобы его жена находилась с ним в постели? — возразил он. — И, Роза, можешь не сомневаться, я действительно хочу, чтобы ты находилась в моей постели.

— В твоей постели! В твоей постели? Да у тебя даже тюфяка нет! Куча сена! Много себе позволяешь…

— Да, верно, — перебил он ее, и глаза у него потемнели. — Моя постель действительно очень убога. Это вообще не постель, по правде говоря. И… да, я позволяю себе много — я хочу владеть тем, что мое по праву. По-твоему, я навлекаю на нас беду, говоря правду. Вот в этом как раз и состоит наше отличие, милая женушка. Я много себе позволяю — я готов рискнуть многим ради правды, а ты от этой правды убегаешь. Тебя просто коробит от правды!

С этими словами он схватил ее за руку и подтащил под купол свисающих ветвей ивы — здесь они были скрыты от посторонних взглядов. А потом привлек ее к себе почти вплотную.

Розалинда была уверена, что он собирается ее поцеловать. Он держал ее крепко, серые глаза сверкали опасным огнем, а губы оказались угрожающе близко. Она ждала его поцелуя, и каждый удар сердца гулом отзывался в ушах.

Но приняла она совсем не такой поцелуй, какого ожидала. Его губы сначала коснулись ее лба, затем эта ласка повторилась, а потом он прижался виском к ее виску.

— Милая Роза, — шепнул он ей на ухо. — Мое колючая упрямая Роза.

Поддавшись непонятной тревоге, Розалинда безотчетно потянулась к нему, прильнула всем телом… Что-то мучило ее, когда он был рядом. Что-то… как голод. Как необходимость дышать. Рассудок твердил: эта пища отравлена. Вдохнуть этот воздух — значит погибнуть. И, невзирая на все, она хотела его — и не имело значения, чем потом придется расплачиваться. В прежней размеренной жизни ничто не подготовило ее к подобному урагану новых и запретных чувств. Да и не могло подготовить.

Она вдохнула запах пота и земли, которым, казалось, пропитана его одежда, и, сама того не сознавая, прижалась к нему еще теснее, стремясь ощутить на своих губах вкус его поцелуя. Однако он снова удивил ее. Он наклонился, но губы их не встретились. Он тихо проговорил:

— Ты моя, и скоро весь свет узнает об этом.

— Нет! — Розалинда невольно подалась назад.

— Да, — возразил он, не давая ей возможности отстраниться. — Слишком долго я позволял тебе тянуть время. Пора поговорить с твоим отцом.

При этом возвращении к разговору, которого Розалинда надеялась избежать, она мигом очнулась от головокружительного дурмана и попыталась высвободиться из стальных объятий, но это ей не удалось. В его упорном взгляде она прочла такую решимость и бестрепетную готовность, что у нее дух занялся.

— Он убьет тебя! Это слишком рано!

— Тебя послушать, так всегда будет слишком рано, — хмуро бросил он. — Ты будешь откладывать и откладывать, пока не пройдет наш срок — год и один день.

— Нет. Нет, это не так. А просто… просто…

Розалинда безуспешно пыталась подобрать слова для ответа… пусть даже и не совсем честного ответа. Конечно, она всей душой мечтала сбросить с себя путы этого срока — «год и день», которыми связал ее ритуал весеннего обручения. Но все-таки больше всего ее пугала мысль о том, в какую ярость придет отец. Стоило только вспомнить ужас недавней порки, чтобы понять: лорд Стенвуд не помилует того, кто обесчестил его дочь. Может быть, Черный Меч и готов рискнуть, но она не готова.

— Он тебя убьет, — прошептала она, глядя ему прямо в глаза. — Я знаю, ты мне не веришь, но это правда.

Руки у него напряглись еще сильнее, но в глазах что-то мелькнуло.

— Твоя забота согревает душу, ласточка. Но я хочу попытать счастья. Ярмо рабства слишком тяжело давит мне на плечи.

— Но не все же так плохо, — настаивала она, не оставляя надежды убедить его. — Разве это не так? Работа тяжелая, но еды у тебя вдоволь, и есть спокойное место для ночлега. Здесь с тобой хорошо обращаются…

— Ты так и не поняла. Мужчине требуется не только полный живот и теплый угол для сна. Мне нужна свобода — свобода уйти или остаться. И еще — моя женщина.

На этот раз он прижал ее к себе так крепко, чтобы она в полной мере ощутила жар и твердость его тела, и хотя все существо Розалинды рвалось к нему, рассудок вынуждал ее отстраниться.

— Ты безумец! Ты хочешь слишком многого!

— Я хочу лишь того, чего хочет каждый мужчина. И не успокоюсь, пока не получу это. Не надо медлить, женушка. Пора мне побеседовать с твоим отцом.

— Нет! — тоненько воскликнула Розалинда, когда он двинулся, чтобы выйти из-под защитного купола ветвей. — Подожди!

— Бессмысленно ждать еще чего-то.

— Неделю! Всего лишь одну неделю! — в отчаянии взмолилась она. Он остановился и пронзительно взглянул ей в глаза:

— Ждать? Зачем ждать?

— Затем… — она запнулась. — Просто затем.

Он стоял перед ней, и в свете, просачивающемся сквозь листву, его волосы отливали золотом, и особенно бросалось в глаза, как загорело его лицо за дни работы в саду. Он был живым и неправдоподобно совершенным воплощением мужественности. Голос самой природы звал ее к нему, и казалось чудом, что это влечение, по-видимому, обоюдно. И тут же Розалинде пришла в голову заманчивая мысль, которая и подсказала ей опрометчивые слова:

— Если ты просто подождешь… просто не сделаешь и не скажешь ничего такого…

Его глаза блеснули серебряным светом.

— Если я подожду, что тогда?

— Я тебя поцелую, — пообещала она со всей серьезностью. На мгновение их взгляды встретились.

— Тебе, так или иначе, придется поцеловать меня, — заметил он насмешливо. — Поцеловать, и не только…

Она искренне вознегодовала.

— Ты чересчур возомнил о себе, — отрезала она, прекрасно сознавая, что он прав. Но стремление купить его молчание оказалось слишком сильным, и вспышку горделивого возмущения пришлось обуздать.

— Это ты чересчур возомнила о себе, если ставишь себя выше своего законного супруга. Да, ты важная леди. Ты замужем за простым рабом. Но это ничего не меняет. — Его резкий тон вдруг сменился более вкрадчивым. — Правда, существуют такие виды рабства, которые не вызывают столь сильных протестов. — Руки Эрика скользнули к плечам Розалинды. — Сделай меня рабом своих поцелуев, Роза. Сделай меня своим рабом, а я сделаю тебя своей рабыней.

Бесконечным показался тот миг, когда он удерживал ее — и силой взгляда, и силой рук. Забыт был ее гнев; забыто намерение подкупить его. Она была напряжена, словно натянутая до предела тетива большого лука… и наконец она была вынуждена признать, что жаждет его поцелуя. Жаждет больше всего на свете.

— Поцелуй меня, — тихо проговорил он. — Купи мое молчание. У тебя есть чем расплатиться. Губами… Языком… — искушал он.

В неудержимом порыве Розалинда прильнула к нему и поднялась на цыпочки, желая дотянуться до его губ. Когда он наклонился, чтобы принять ее поцелуй, когда он придвинулся, чтобы не осталось между ними ни малейшего просвета, она приникла к нему по доброй воле, уже не вспоминая ни о подкупе, ни о цене, ни о молчании, которое собиралась оплатить. Голова кружилась, и рассудок безмолвствовал. Сейчас для нее существовали только тепло его близости, магия прикосновения и неповторимая сладость поцелуя.

Он ничего не требовал от нее на этот раз, поцелуй был бережным и не настойчивым, но сама эта сдержанность подстрекала Розалинду, и, не размышляя ни о чем, она разомкнула губы и провела кончиком языка по его губам.

И сразу все переменилось.

Его объятия стали еще теснее, когда он открылся для ее робкого приближения. Их языки встретились, и Розалинду охватил безмерный восторг. Этот поцелуй начала она, но даже в своем блаженном ослеплении она понимала, что поступила так по его безмолвному приказу. И теперь, когда ее захлестнуло желание, как могла бы она отрицать, что он полностью поработил ее? Она оказалась рабыней собственного влечения к нему, но так захотел он, и теперь она с радостью подчинилась его власти.

Рука Эрика двинулась вниз — туда, где зарождался жар, снедающий Розалинду, его губы уже коснулись ее шеи, беглыми летучими поцелуями прокладывая восхитительные узоры, и она задохнулась от страха и томительного ожидания.

— Черный Меч… — едва выговорила она. — Эрик…

Она чувствовала, какой требовательной силой наливается его мужская плоть, прижатая к ее животу.

Он поднял к себе ее лицо и всмотрелся в самую глубину янтарных глаз.

— Ты можешь быть Розалиндой, если я Эрик, — шепнул он, — или Розой, если я Черный Меч… но все равно — ты будешь моей. Так и знай, ты будешь моей.

И сразу — к ее полнейшему замешательству — он отстранил ее от себя.

Не менее минуты они стояли на расстоянии его вытянутых стальных рук. Стояли и молча смотрели друг на друга. Розалинда пыталась справиться с взбунтовавшимся дыханием и овладеть собой, почти не сознавая, что и ему так же трудно дышать, как и ей. Но она не могла скрыть ни растерянности, ни страстного желания, которые так ясно читались на ее лице.

— За такой поцелуй… — начал он, все еще дыша с трудом, — за такой поцелуй ты можешь рассчитывать на мое молчание, прекрасная Роза.

— Ты… ты не станешь объясняться с отцом? — спросила она, безуспешно пытаясь собраться с мыслями.

— Все равно рано или поздно этого не миновать, — предупредил он. Потом, переведя взгляд на ее покрасневшие губы, тихонько засмеялся:

— Но если я буду слишком нетерпелив, то, мне кажется, ты теперь знаешь, как заставить меня молчать.

С этими словами он выпустил Розалинду из рук и отбросил со лба волосы.

— А теперь, как ни приятно мне тут с тобой развлекаться, боюсь, что наше отсутствие скоро будет замечено.

Он отвесил ей низкий стремительный поклон, выпрямился, нахально подмигнул и вернулся к лопате.

Долго еще стояла Розалинда в зеленом шатре, после того как Эрик вышел из-под ветвей. Она слышала, как он принялся за работу, и понимала, что ей тоже следует приступить к выполнению множества дел, ожидающих ее. Но и душистая рута, и базилик, и шалфей были забыты.

Впервые она по-настоящему осознала, в какую глубокую яму завела сама себя. По необходимости согласившись на языческое обручение, она принесла брачный обет, но вовсе не собиралась его исполнять. Потом уступила напору Эрика — и все изменилось. Ее девственность утрачена, и пути назад нет. Но даже и при таком повороте событий, каким бы скверным он ни оказался, оставалась еще надежда на какой-то выход, оставалась возможность возвращения к достойной жизни, оставались упования на будущее. В один прекрасный день она могла бы выйти замуж за какого-нибудь почтенного человека…

Но этот поцелуй…

За несколько секунд, пока длилось их краткое, но пылкое объятие, на Розалинду, словно откровение, снизошло новое сокрушительное понимание. Кем бы он ни был — Черным Мечом или Эриком, — он затрагивал в самых глубинах ее естества нечто жизненно важное, первозданное и простое — нечто такое, о чем она и понятия не имела. Она думала о нем постоянно. Во сне, наяву… какая разница? Ее душа полна им, а тело…

Она закрыла глаза и прислонилась к стволу молодой ивы. Он заставлял ее тело петь.

Если и есть на земле человек, к которому она могла бы прилепиться, как сказано в Писании, то это Эрик, и только он. Кем бы он ни был — мошенником, простолюдином, бродягой, убийцей, — он притягивал ее так, как никому другому не дано и дано не будет. Да, она леди, а он — раб. И все-таки ни один мужчина не сможет стать ее супругом, кроме него.

Ни один.

Сэр Гилберт Дакстон потер перевязанную руку и поднял лежавший перед ним пергамент.

— Я когда-нибудь встречался с сэром Эдвардом Стенвудом?

— Сэр Питер лорд Келлин был крестным отцом вашего родителя и сэра Эдварда. Он принял обоих к себе в оруженосцы, и с тех поры они стали друзьями.

— В последнее время я не слышал, чтобы кто-нибудь упоминал его имя. Его, безусловно, не было в Лондоне. Он в немилости у короля?

Сенешаль переступил с ноги на ногу, очевидно чувствуя себя неуютно под пронзительным взглядом господина.

— Ходят слухи, что он живет чуть ли не затворником, после того как умерла его жена. Заботится только о своих угодьях и урожаях. И о работниках, — добавил он тише.

Гилберт не уловил скрытого смысла этих слов. Он был слишком погружен в собственные мысли, и легкая улыбка несколько сгладила угрюмое выражение его лица.

— У такого рачительного хозяина Стенвуд должен быть весьма прибыльным поместьем. У него есть наследники, помимо дочери?

— Его единственный сын недавно умер.

— Значит, никто больше не может притязать на наследство. Земли станут приданым этой девицы. Равно как и доходы с них.

Гилберт откинулся на спинку кресла, рассеянно почесывая руку, которая понемногу шла на поправку. Жестом он приказал подать ему еще вина и более внимательно перечел послание, аккуратным почерком написанное на пергаменте.

Старый друг отца приглашал Гилберта на весенние празднества. Развлечения, игры, нехитрая воинская потеха — рукопашная схватка. И повод для знакомства с единственной дочерью лорда — девицей по имени Розалинда.

Что ж, возможно, это знамение. Он собирался прекратить свои тайные неблаговидные проделки. Кругом то и дело слышались жалобы на бесчинства бродяг и разбойников, и, того гляди, попадешь в беду. Вероятно, тучные угодья красотки-жены могли бы послужить более надежным источником дохода. Впрочем, тучные угодья уродки-жены в этом смысле ничем не хуже.

Он громко рассмеялся и бросил пергамент на стол.

— Отошли сэру Эдварду сообщение, что мы с удовольствием примем участие в его празднествах. И вот еще что, Ферон, — добавил он. — Позови ко мне капитана стражи. Если этот сэр Эдвард — человек такого же склада, как мой отец, то его больше интересует, как человек управляется с мечом, а не то, как у него работает голова. Дакстон должен показать себя в рукопашной наилучшим образом, и свою стратегию я обдумаю как следует.

После того как сенешаль удалился, Гилберт поднял свою кружку с вином и залпом осушил ее. Приглашение пришлось весьма кстати. Жена и еще одно поместье. Да, это явно добрый знак.

Он повел плечом поврежденной руки, а потом внезапно принялся развязывать узлы на повязке. Прошло достаточно времени. Кость уже наверняка срослась. Представляться будущему тестю следует только во всем блеске боевого искусства. Надо поупражнять руку и приготовить людей для рукопашной.

Он взглянул на длинный меч в ножнах из кожи и стали, подвешенный к крюку на стене. Возможно, ему подвернется случай использовать это самое новое и самое великолепное из всех его приобретений. Меч еще не испытан в бою. Возможно, что он получит боевое крещение именно во время предстоящих увеселений.