Лишь наутро Розалинде представилась возможность потолковать с Кливом. Он готовился к выезду на охоту и занимался этим с таким рвением, что было очевидно: юноша считал для себя великой честью, что ему позволили принять участие в славной мужской забаве. Он только что вывел двух лошадей из конюшни и, завидев госпожу, приветствовал ее широкой улыбкой. Но Розалинда не смогла улыбнуться в ответ — она плохо спала ночь и ее терзали всякие страхи.

— Что случилось? — начала она без всяких околичностей. Поскольку он только метнул в ее сторону обиженный взгляд и повел лошадей дальше, она пошла рядом с ним.

— Я же вижу, что ты что-то натворил. Объясни мне сейчас же, что именно.

— Я сделал то, что требовалось, — выпалил он. — Вы не смогли… или не пожелали — вот мне и пришлось взять это на себя. Больше он вас не побеспокоит.

Сердце у Розалинды заколотилось, и, не долго думая, она схватила ближайшую к ней лошадь под уздцы, заставив Клива остановиться.

— И как же ты этого добился? Сказал моему отцу? Или сэру Гилберту?

Юноша сердито выпрямился, и она невольно отметила, что наконец-то он ростом стал выше ее. Он заговорил, и в голосе его тоже слышались новые, уже мужские нотки.

— Не было никакой надобности стращать его гневом вашего отца. Что же до сэра Гилберта, так я вообще не хочу иметь с ним дела. Единственная моя забота — ваша безопасность и доброе имя. Даже если вам самой, как видно, это безразлично.

— Но… но что ты сделал? Почему он не…

— Мы с ним договорились, — сообщил юноша. Он вырвал поводья из ее рук и упрямо пошел вперед. — Я согласился, чтобы он остался здесь до конца турнира. Но потом он уедет отсюда и никогда не вернется.

Розалинда слышала, что он сказал, но его слова казались совершенно бессмысленными. Каким образом этот мальчишка сумел добиться, чтобы Эрик согласился уйти? А уж если он этого добился, то почему позволил тому на две недели задержаться в Стенвуде? Да, одно с другим не вязалось. Наблюдая, с каким непреклонным видом Клив пересекает грязный двор, она поняла, что более вразумительного ответа от него не получит.

Сбитая с толку, Розалинда медленно вернулась в кухню. Отец собирался сегодня развлекать сэра Гилберта в лесу, и следовало позаботиться, чтобы угощения для охотников были отправлены туда в специальной повозке.

Слуги укладывали в повозку бочонки с вином, завернутые в полотно караваи хлеба, сыры и корзины с сушеными фруктами; всем этим распоряжалась Розалинда, но ее мысли были далеко отсюда.

Эрик не такой человек, чтобы испугаться угроз. И все же Клив, зеленый юнец, как-то умудрился навязать ему свои условия! Бессмыслица!

Нахмурясь, она приказала уложить в повозку оловянные кружки и деревянные миски, а также тканые коврики. Затем, когда послышался звук сигнального рога, созывающего охотников, Розалинда вытерла руки о полотняный фартук, подоткнутый под пояс, и сняла его с себя. Она пригладила волосы, собрав их сзади и заложив непослушные пряди за уши, и вместе с обитателями замка направилась к группе охотников, столпившихся у ворот.

Розалинда оделась сегодня с особой тщательностью. Вчера отец остался ею недоволен, хотя прямо об этом не сказал. Но ее прохладное обращение с сэром Гилбертом было слишком очевидным, и сейчас она хотела по возможности угодить отцу. Ведь он обещал, что позволит дочери выбрать себе мужа, так зачем же его сердить? За долгие, тревожные часы минувшей бессонной ночи она поняла, как неразумно вела себя раньше. И поклялась впредь быть приветливой и любезной. Она будет учтива и обходительна со всеми, кого ей представит отец. Будет делать все, чтобы сохранить его расположение, лишь бы оставить выбор мужа за собой. Должен пройти почти целый год — лето, осень, зима и большая часть следующей весны, — прежде чем данный ею обет потеряет силу. Только тогда можно будет сделать выбор.

Но и тогда она не сможет выйти за того единственного, кого хотела бы видеть своим мужем.

Вздохнув и пообещав себе выбросить из головы неподобающие мысли, она заботливо подобрала юбки, чтобы не запачкать их в грязи. Ее новое платье выглядело прекрасно; она немало потрудилась над ним и ни за что не хотела испортить. Чтобы сотворить этот наряд, Розалинда переделала одно из старых материнских платьев, подогнав его точно по своей фигуре, а юбки сильно расширив книзу. Великолепный заморский атлас был выкроен по косой линии и потому спадал свободными волнами, которые красиво разлетались при ходьбе. Она не знала, как называется этот цвет: что-то среднее между богатым пурпурно-фиолетовым, как на королевской мантии, и синевой неба, только мягче, — похоже на цвет спелых слив, мокрых от дождя. Розалинда сама чувствовала, как хороша она в этом платье, хотя его отделка осталась самой простой. Вырез немного открывал ключицы, и из-под него виднелся лишь самый краешек светлой сорочки. Серебряная тесьма гладкого плетения окаймляла вырез и концы рукавов, плотно прилегающие к запястьям. Если не считать тесьмы, украшением платья был только длинный пояс, также сплетенный из серебряных нитей.

Немало внимания уделила Розалинда и прическе. Блестящие темные волны свободно ниспадали на плечи и спину. Серебряная цепочка, проходившая над бровями, охватывала волосы на макушке и вилась среди длинных прядей вдоль всей спины, — девушки из знатных семей часто появлялись перед гостями именно с такой прической.

Она чувствовала некоторую неловкость оттого, что убрала волосы на девичий манер, хотя знала, что никто не усмотрит здесь никакого несоответствия, кроме Эрика. И Клива. Но стоило ей вспомнить, как скользила рука Эрика вдоль свободных прядей ее волос, и от невольного сожаления не осталось и следа.

«У тебя красивые волосы, — шептал он тогда. — Очень красивые волосы».

А сейчас, сколь ни было это неуместно, она размышляла, будет ли он и сегодня того же мнения.

«Святые угодники!» — пробормотала она про себя. Ну почему именно он все время вторгается в ее мысли? Ее не волнует, нравятся ему ее волосы или нет.

По крайней мере, не должно волновать.

Но печальная правда заключалась в том, что Розалинду сверх всякой меры волновало, где он, что он думает и что делает.

Это позорно, это ужасно глупо, но это действительно так.

Со вздохом она взошла на плоскую каменную глыбу, которая в детстве служила ей площадкой, откуда можно было легко сесть в седло. С этого камня оказалось удобно наблюдать за отъездом охотников. Розалинда сразу же нашла взглядом отца в зеленой с золотом тунике. Капюшон у него был откинут, и сэр Эдвард резко выделялся среди молодых спутников своей седеющей головой. Он сидел на высоком кауром жеребце, и Розалинда с невольной гордостью отметила, как прямо и уверенно он держится в седле. Затем ее глаза остановились на сэре Гилберте, и улыбка погасла. И лошадь, и все его охотничье снаряжение были превосходны, как и подобало лорду такого ранга. При других обстоятельствах ей, без сомнения, польстило бы сватовство такого рыцаря. И возможно, после недолгих колебаний она приняла бы его предложение и считала бы себя счастливейшей из девушек. Он был молод, красив и галантен. Чего же еще она могла бы желать?

Однако, если сравнить его с тем, другим, словно выкованным из стали, — сэр Гилберт сразу оказывался далеко позади. Заслонив глаза ладонью от солнца, она строго напомнила себе, что, по крайней мере, сэр Гилберт — во всех отношениях приемлемый искатель ее руки. Он благородного происхождения, он не уклоняется от своих обязанностей, — во всяком случае, он действовал достаточно решительно, чтобы очистить округу от разбойников. Может быть, когда минует год, она отнесется к нему более благосклонно.

Но в самой глубине души Розалинды жила и крепла уверенность, что никогда этого не случится. В сэре Гилберте было что-то такое, отчего у нее по коже пробегали мурашки. Кроме того, он, не задумываясь, отправил бы Эрика на смерть, если бы тот попался ему в руки. А это значило, что сэр Гилберт — и ее враг.

Понаблюдав за ней издали, сэр Гилберт тронул своего коня, прогарцевал через двор к тому месту, где она стояла, и, наклонившись к Розалинде, проговорил:

— Как было бы приятно, леди Розалинда, если бы вы поехали с нами на охоту.

— Благодарю, сэр Гилберт. Но у меня сегодня много хлопот. Несомненно, вы привезете с охоты много дичи, и надо будет быстро ее зажарить. Я хочу присмотреть, чтобы приготовили ямы и костры.

Его внимательные глаза охватили ее фигуру, опустились на грудь и снова поднялись к лицу. Он одарил ее вкрадчивой улыбкой:

— Может быть, все к лучшему, потому что ваша красота ослепляет меня. Я оказался бы никудышным охотником, если бы вы нас сопровождали, — ведь тогда я ничего не видел бы, кроме вас.

Это были красивые слова, от такого комплимента она должна была бы вспыхнуть и потерять дар речи, но ничего такого не произошло. Если она и почувствовала что-то, то разве что легкую дрожь отвращения. Тем не менее она скрыла это необъяснимое чувство за очаровательной улыбкой. К счастью, приближение отца избавило ее от необходимости отвечать.

— Ваш капитан просит вас на два слова, Гилберт, — сказал он.

Когда Гилберт отъехал, сэр Эдвард с улыбкой повернулся к дочери. Его глаза весело сверкали, а лицо оживилось.

— Что ж, Розалинда, ты так и не надумала присоединиться к нам? А я надеялся, что на охоте ты лучше познакомишься с сэром Гилбертом. Под моим бдительным оком, разумеется.

Поскольку такое «знакомство» ей уже не грозило, Розалинда не могла удержаться от улыбки при мысли об отце в роли дуэньи. У нее не было ни матери, ни даже доверенной служанки. Поэтому сэр Эдвард и пришел к решению взять эту роль на себя, невзирая на то, как мало ей соответствовал.

— У меня здесь дел по горло. Кроме того, я никогда не любила охоту. Мне больше нравятся мои повседневные дела.

— Ты не забыла еще одно дело? Дело, которым я просил тебя заняться?

— Другое дело? О да… — улыбка сползла с ее лица, когда она поняла, что имеет в виду отец. Он просил ее разузнать что-нибудь о прошлом Эрика: что-нибудь, что помогло бы ему меньше тревожиться при мысли о человеке, который в бою должен прикрывать его тыл.

— Он раньше… то есть… он не… — Она нервно вздохнула и начала снова:

— Я узнала очень мало, только то, что ты уже знаешь. Он из места, которое называется Уиклифф. Да, и вот еще что: он младший сын, хотя о своих родителях говорил мало, — добавила она, вспомнив давнишние слова Эрика.

— Младший сын, вот как? — недоумевал сэр Эдвард, переменив положение в седле. — Право, это любопытно. Каким образом парень столь скромного происхождения сумел достичь такого мастерства? Любой хозяин должен бы постараться удержать при себе столь сильного работника.

— Возможно, у них было слишком много ртов, — предположила Розалинда. Она и сама хотела бы узнать побольше о таинственном человеке, с которым себя связала. Как и отец, она чувствовала, что в Эрике сокрыто больше, чем можно судить по первому взгляду. Как и отец, она тоже хотела бы узнать правду, но сейчас важнее всего было скрыть правду от сэра Гилберта.

— Он, вероятно, не был примерным сыном, — размышлял вслух сэр Эдвард. Он выпрямился на коне. — Но я могу простить человеку ошибки прошлого, если имею основания доверять ему в настоящем.

— А ты ему доверяешь? — не могла удержаться от вопроса Розалинда.

Отец помедлил с ответом.

— Да. По крайней мере я верю, что в бою можно на него положиться. Но ты все равно не оставляй попыток, Розалинда. Сегодня в замке спокойно — удачный день, чтобы с ним поговорить. В течение следующих недель спокойных дней будет немного. Может быть, ты могла бы послать за ним, скажем… ну мне все равно, под каким предлогом. Например, потому, что ты должна подобрать ему новую тунику, чтобы подходила по росту, — предложил он, неопределенно махнув рукой. — Используй любой предлог, какой захочешь. Только попытайся еще раз. — Затем, бросив ей ободряющий взгляд, он повернул жеребца и возвратился к группе ожидающих охотников.

Через минуту всадники уже миновали ворота и растянулись по дороге к густым лесам Стенвуда. Розалинда осталась стоять на камне, обдумывая последние слова отца и прикидывая, стоит ли снова обращаться к Эрику. Решиться на это ее побуждали не столько просьбы отца, сколько неясные намеки Клива. Его соглашение с Эриком не поддавалось никакому разумному объяснению, а ведь все ее будущее — и будущее Эрика тоже, — казалось, зависело от этого. Она не успокоится, пока не узнает, как Кливу удалось повлиять на такого непокладистого человека и убедить его уйти.

Эрика она отыскала у загона за конюшнями: он задумчиво разглядывал находившихся там лошадей. Она незаметно подошла сзади. Он опирался ногой на перекладину ограды, и широкие плечи слегка ссутулились. Ее снова, как и раньше, поразило необыкновенное благородство его осанки. Эрика окружал ореол силы и властности, как будто он от природы был наделен правом ожидать повиновения от других. Невольно замедлив шаги, Розалинда остановилась, и острая жалость к себе пронзила ее душу. Все у нее не так, как должно быть, горько подумала она. Никого не осталось из тех, кого она любила, ни матери, ни брата. А теперь и Черного Меча.

Он резко повернул голову. А когда узнал ту, что молча наблюдала за ним, изменил позу.

— Тебе от меня что-нибудь нужно? — спросил Эрик отрывисто. Он окинул ее тяжелым, пристальным взглядом, но гнев в его глазах на этот раз нельзя было назвать ни холодным, ни ледяным. Нет, этот взгляд горел жестокой яростью и прожигал Розалинду насквозь.

— Меня прислал отец, — честно ответила она. — Он хочет, чтобы я побольше узнала о твоем прошлом. Ты ему нравишься, — добавила она с горькой улыбкой. — Он бы взял тебя в отряд своих ратников, отобранных для рукопашной.

Выражение его лица резко изменилось при таком откровенном признании. Он облокотился на ограду и долго изучал Розалинду, прежде чем ответить.

— Что ты хочешь знать?

От неожиданности она смутилась еще больше. Клив открыл ей, что Эрик собирается покинуть Стенвуд после турнира. Тогда с чего бы этому человеку стать сейчас таким сговорчивым? Однако любопытство, которое он в ней вызывал, было слишком сильным, чтобы упустить возможность заглянуть в его смутное прошлое.

— С тех пор как ты ушел из родительского дома…

— Я воровал и грабил, и брал что хотел и у кого хотел. — Он выпрямился и двинулся к ней. — Я оттачивал свое искусство как на холопах, так и на важных господах. А еще я губил молодых девушек вроде тебя. Ты это хотела услышать? — закончил он саркастически, останавливаясь в нескольких дюймах от нее.

— Это… это не правда, — хрипло прошептала она, напуганная не только жестокими словами и язвительным тоном Эрика, но и его неожиданной близостью. Жар его сильного тела настиг ее, и Розалинда ощутила в себе ответную теплоту, которая заставляла заново и более остро осознать его присутствие.

— Я же погубил тебя, не так ли? Ты принесла в жертву моему ненасытному вожделению сокровище своей девственности, или я ошибаюсь? — немилосердно насмехался он. — Именно так ты бы это описала? — Он смотрел ей в глаза с яростью, которая, как она догадывалась, была порождена ее вчерашним высокомерным отказом и туманными угрозами Клива. Устрашенная собственным смятением, она отступила на шаг.

— Нет… Нет, это было не так…

— Нет? Тогда прошу — окажи мне милость, расскажи, как же это произошло на самом деле?

Розалинда растерянно покачала головой и уставилась на него широко открытыми, зачарованными глазами.

— Почему ты это делаешь? Почему? — прошептала она.

Но он не ответил. Как бы борясь со своими чувствами, он только смотрел на нее, его глаза были темны и угрюмы. Затем Эрик поднял руку и дотронулся до ее подбородка. Насмешливая улыбка осветила его лицо, но он, казалось, смеется скорее над собой, чем над ней.

— Почему бы тебе не купить мои ответы. Роза? Как раньше. За поцелуй ты могла бы узнать что-нибудь такое, что удовлетворит твоего отца. За крепкое объятие — подробность, которая окажется для него полезной. Возможно, ты заплатишь предельную цену. — Его глаза пронзали ее, как мечи. — Возложи себя на алтарь чисто плотского удовольствия и узнай наконец правду о человеке, который стал твоим мужем. — Внезапно он схватил ее за обе руки, притянул к себе и крепко прижал. — Узнай правду, моя нежная колючая Роза, если не боишься ее.

И прежде чем кто-либо из дозорных смог повернуться в их сторону и увидеть, сколь вольно он обращается с госпожой замка, он оттолкнул ее от себя.

Однако Розалинда уже была ранена в самое сердце. Теперь она не нашла бы в себе сил, чтобы держаться вдали от него, чтобы обращаться с ним просто как с одним из солдат ее отца. Слишком болезненной была пытка сладостного томления, которое заполняло ее до краев. Ее влекло к нему, но она хотела, чтобы он ушел. В том, что касалось жизни ее отца, она вполне доверяла Эрику, но в том, что касалось ее собственной жизни… Она понимала, что Эрик изменил ее судьбу — и изменил необратимо. Была ли когда нибудь на свете девушка несчастнее ее?

— Да, боюсь, — призналась она дрогнувшим голосом. — Я боюсь тебя.

— И правильно, что боишься, прекрасная дама.

Он отвернулся от нее и снова уставился на лошадей, словно избавив ее от своего присутствия. И все-таки она не могла уйти. В беспомощном оцепенении она наблюдала, как могучий боевой конь отбежал от остальных, свободной иноходью направился к молчаливому мужчине и легко толкнул его мордой в плечо, требуя ласки и внимания. Когда Эрик вознаградил вороного жеребца сушеным яблоком, а потом почесал его между ушами, Розалинда сделала попытку собраться с мыслями. Да, отвергнув Эрика, она причинила ему боль, и само это знание тяготило ее. Но от того, что произошло между ним и Кливом, все стало еще хуже.

Сама не сознавая, какая мольба звучит в ее голосе, она заговорила снова:

— Почему ты не пытаешься сбежать отсюда как можно скорее?

Она почти не надеялась, что он ответит: его внимание было сосредоточено на огромном, дружески расположенном к нему животном. Однако он слегка пошевелился.

— Ты уж очень спешишь избавиться от меня. И показала это достаточно ясно. Но я намерен остаться в Стенвуде.

— Остаться! — Счастье, глупое счастье вспыхнуло у нее в душе, но тут же сменилось вновь ожившим страхом за него. — Но, Клив сказал…

Он повернул голову, и презрительный взгляд снова пригвоздил Розалинду к месту.

— Твой бешеный щенок заключил со мной сделку. Он, конечно, возомнил, что выиграет и я уйду. Но я не собираюсь проигрывать, Роза. Запомни мои слова. Я не проиграю и не уйду.

— А как же сэр Гилберт? — прошептала она. — Он же рано или поздно узнает тебя.

— Он не узнает меня, потому что не ожидает встречи со мной. — Потом его губы изогнулись в безжалостной улыбке. — Но конечно, ты можешь положить конец этой неизвестности, стоит лишь пожелать. Просто сообщи ему обо мне.

Розалинду глубоко оскорбила та небрежная легкость, с какой он отмел ее искреннее беспокойство о нем. Она была уязвлена и рассержена, но скорее согласилась бы умереть, чем позволить ему увидеть, как жестоко он ее ранил. Горло у нее пересохло, а глаза блестели от непролитых слез, когда она ответила:

— Тебе все это по вкусу — тайна, интрига и опасность. Что ж, будем считать, что и мне тоже. Если ты хочешь накликать беду — пусть будет так. Я больше не стану вмешиваться и выручать тебя.

Она резко повернулась и собралась уйти: ей невмоготу было и дальше разыгрывать безразличие. Но Эрик сердитым рывком остановил ее и грубо развернул лицом к себе. Позади послышалось тихое фырканье вороного, и яростный взгляд Эрика, ненадолго оторвавшись от Розалинды, обежал пустой двор.

— Я хотел бы поговорить с тобой в более укромном месте, — сказал он ровным голосом, хотя глаза его метали молнии.

— Н-нет… — неуверенно возразила она, и снова страх и предвкушение заставили ее сердце забиться сильнее.

— С чего вдруг такое внезапное колебание? — издевательски поинтересовался он. — Ты сказала, что тебе требуются какие-то сведения для сэра Эдварда. Сейчас я готов сообщить их тебе, но только зайди в конюшню. Если, конечно, именно по этой причине я тебе понадобился.

Он выпустил ее, отступил на шаг и отвесил короткий шутовской поклон:

— Ваш слуга, миледи.

Предотвратив таким образом любые препирательства, он зашагал к конюшне, высокомерный и несговорчивый, как всегда.

Розалинда так и осталась стоять у изгороди, пытаясь успокоиться. С какой легкостью он обращал ее чувства против нее самой! Как искусно он обнаруживал ее уязвимые стороны и использовал их для своих целей! И, понимая все это, она тем не менее не могла не принять вызов, который он ей бросил. Ей действительно были нужны любые подробности, которые он может ей поведать, сказала она себе, пусть даже не для отца, а для нее самой, — любые знания, которые помогли бы ей защитить Эрика от угрозы встречи с сэром Гилбертом. И все-таки, когда она наконец вынудила себя двинуться в сторону конюшни, ей не удалось отвязаться от покаянного признания истины: все эти практические резоны не имели никакого отношения к подлинным побуждениям, которые заставили ее последовать за ним.

В тусклом свете конюшни она увидела Эрика, который стоял у подножия грубой деревянной лестницы. Он двинулся вверх, как бы не замечая присутствия Розалинды, и перед тем, как исчезнуть на чердаке, он бросил в ее сторону откровенно наглый взгляд. Розалинда не пожелала прислушаться к предостерегающим голосам, зашумевшим у нее в голове. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда она достигла лестницы и боязливо взглянула вверх, в темный проем чердака. Но затем, придерживая одной рукой юбку, она начала — ступенька за ступенькой — подниматься и одолела уже чуть больше половины пути. Ее глаза еще не успели даже привыкнуть к темноте, но внезапно две уверенные руки подхватили ее с лестницы и поставили на пол чердака. Дыхание у Розалинды остановилось, когда она взглянула в чеканное лицо, освещенное лишь тем скудным светом, что проникал в трещины покатой крыши у них над головой. Но вместо поцелуя, которого она ждала — поцелуя, которого жаждала больше всего на свете, — она дождалась лишь того, что Эрик основательно встряхнул ее, а в его голосе послышалась явная угроза.

— Задавай свой вопрос, — приказал он.

— Что?…

— Задавай свой вопрос. Ты же за этим пришла, или я ошибаюсь?

— О… я… — Розалинда растерялась. — Мой… мой отец хотел бы знать наверняка, может ли… может ли он рассчитывать на твою верность в сражении… — выговорила она наконец.

— Помнится, однажды я уже отвечал на этот вопрос. — Он привлек ее к себе:

— Поцелуй меня, Роза.

Не размышляя, без промедления она устремилась к нему в объятия. Охваченная пламенем беспокойства, дотоле ей совершенно неведомого, она послушно поднялась на цыпочки и потянулась к его губам. Она чувствовала и его колебания, и его гнев. Даже губы Эрика — твердые и чужие, — встретившись с ее губами, тут же оттолкнули ее, словно он во что бы то ни стало желал показать ей, что он — только он — властен принимать решения за обоих. Но и он изменился, когда ее губы открылись навстречу его губам, и покорная готовность обернулась триумфом. Напряженная скованность отпустила Эрика, он наклонился и снова обнял Розалинду, но в этом было уже куда больше ласки и нежности.

Когда он поднял голову, оба не сразу смогли совладать с дыханием. В темном пространстве низкого чердака трудно было разглядеть даже черты его лица. Но ее руки, ее тело, прильнувшее к нему, уже научились читать движения его души, — и она заметно приободрилась.

— Он может на меня положиться, — шепнул Эрик, а потом провел губами по мочке ее уха, что незамедлительно породило в Розалинде упоительный трепет. — Что еще ты хотела бы узнать?

Она крепко зажмурилась, пытаясь сосредоточиться на смысле его слов, тогда как он свивал цепочку поцелуев вдоль ее шеи и вокруг впадинки под подбородком.

— Я… он… — Она глубоко вздохнула и постаралась собраться с мыслями. — Почему ты покинул родительский дом?

Эрик прервал свое увлекательное занятие, и она почувствовала на себе его пристальный взгляд. Она неохотно подняла ресницы, опасаясь грубого вторжения действительности в волнующую сказку.

— Этот ответ тебе дорого обойдется, — тихо предупредил он. Его рука скользнула вниз по спине Розалинды и прошлась по мягким округлостям, расположенным еще ниже. А потом широкой ладонью он прижал ее к себе, и ее затопила волна постыдного тепла. Эрик гладил бедра Розалинды, и, хотя его руки от ее кожи отделяли и юбки нарядного платья, и тонкая сорочка, медленный, завораживающий ритм его движений возносил ее на новую, невообразимую высоту. Повторяя этот ритм, язык Эрика то устремлялся в теплую глубину ее рта, то словно отступал, и Розалинда уже не сознавала, жар или холод владеют ею. Затем он вдвинул колено между ее ногами, открывая себе путь для дальнейшего чувственного натиска. Розалинда задыхалась, увлекаемая ураганом набирающей силу страсти. Когда он в конце концов оторвался от ее губ, это исторгло у нее беспомощный стон разочарования, и, обессиленная, она уткнулась лбом ему в грудь.

— Я оставил дом, чтобы вступить в войско императрицы Матильды, а потом — принца Генриха. Первый поход был в Нормандии, а второй — в Англии.

Розалинда почти не расслышала его слов и едва ли поняла их смысл. Но тем не менее она чувствовала стук его сердца, и ей было ясно, что он ждет следующего вопроса. Она не стала раздумывать, о чем бы его спросить. Слова сорвались с губ помимо ее воли и исходили скорей из сердца, нежели из головы. И ее не страшила цена, которую придется платить.

— Почему ты остался? Почему ты до сих пор здесь?

Ответ последовал незамедлительно.

— Ради этого, — прошептал он, ласково укусив ее полную нижнюю губу. — Ради этого, — повторил он, и его рука легла на ее грудь. — Ради этого, — вырвалось у него чуть ли не со стоном, когда другой рукой он прижал ее к своей взбунтовавшейся плоти.

Все, что было женского в Розалинде, исполнилось восторгом от этого ответа. Он остался ради нее. Ради нее он рисковал навлечь на себя гнев ее отца и скорую расправу сэра Гилберта. Все это — ради нее. Могла ли она не ответить ему тем же? В этот момент перестали существовать любые доводы рассудка, из-за которых союз между ними казался невозможным. Она не желала вспоминать некогда брошенное им признание, что нужна ему только как наследница Стенвуда. Мужчина, стоявший сейчас перед ней, хотел ее так сильно, что готов был пойти на смертельный риск. А она хотела его так, что и выразить невозможно. Больше ей ничего не нужно было знать.

Розалинда не стала гадать, что ее ждет потом… просто выбросила эту мысль из головы. Он хотел ее, и пусть даже подобное влечение совсем не то же, что любовь, — сейчас казалось, что эти чувства во многом сродни друг другу. Видит Бог, силы ее любви к Эрику хватило бы на обоих.

Он уложил ее на кипу пустых мешков. Ее пояс был отброшен в сторону, шнуровку платья распустили, платье быстро стянули через голову — и она не запросила пощады, когда он обжег ее жадным и требовательным поцелуем. С него были сорваны туника и рубашка, и ее проворные руки постарались для этого не меньше, чем его собственные. И тогда он лег сверху, вдавив ее гибкое тело в ложе из грубой дерюги.

— Будь моей, — шепнул он, вынуждая ее разомкнуть губы. Он схватил обе ее руки и отвел их так, что они оказались у нее за головой. Он дал ей почувствовать всю тяжесть его большого тела, словно стремясь оставить на ней свое клеймо на веки вечные. Его бедро вклинилось между ее бедрами, и, как ни трудно ей было сейчас дышать, каждый вздох дарил ни с чем не сравнимую радость. Даже сквозь ткань сорочки груди Розалинды, к которым прижимался его обнаженный торс, ощущали ласку завитков волос, покалывающих ее кожу.

Она извивалась под ним, снедаемая нарастающим внутренним жаром. Она хотела касаться его. Она изнемогала от желания провести пальцами вдоль его длинных золотистых волос и погладить ладонями его влажную горячую кожу. Но он не выпускал ее рук и, только перехватив их одной рукой за оба запястья, оперся на локоть другой руки.

— Истомилась по мне? — хриплым шепотом проговорил он, прокладывая дорожку поцелуев вдоль ее ключицы и плеча. Он передвинулся немного вдоль тела Розалинды, от ее головы к ногам, так что ее мягкий живот, прикрытый полотном сорочки, подался внутрь под напором несокрушимого орудия его мужской силы. И губы Эрика переместились от шеи Розалинды к нежным холмикам ее грудей. Голова у нее закружилась; его губы все более самовластно распоряжались вожделенной добычей, и Розалинда уже не могла противиться этому сокрушительному напору. Она хотела высвободиться… хотела, чтобы это никогда не кончалось… она хотела всего. Он ласкал ее груди поочередно и с равным пылом. Но теперь другая рука Эрика заставила ее согнуть ногу в колене, чтобы он мог без помех прижаться чреслами к средоточию ее желаний. В горячей жажде завершения, которую он искусно разжигал, но не спешил утолить, Розалинда заметалась, тщетно пытаясь освободить руки.

— Прошу… — умоляла она, не открывая глаз. — Не мучай меня… — Никакого стыда уже не осталось — только жгучее томление.

— Как нежно ты просишь, моя пылкая женушка! Как отрадно звучат твои слова для моего изголодавшегося тела!

Его губы снова сомкнулись вокруг одного из сосков и сжимали его, пока его страсть не обернулась для нее болью, а исцелением от боли стали горячие влажные круги, нарисованные его языком.

— Ах, какое было бы наслаждение вечно удерживать тебя вот так, беспомощную, подо мной, пока я владею твоим соблазнительным телом и преподаю тебе все уроки, все премудрости страсти. — Он снова несколько раз передвинулся вверх и вниз, так чтобы она все время ощущала, как вдавливается в ее живот выпирающий утес его мужества. — Тебе это нравится, моя горячая, нежная Роза? Ты жаждешь принять от меня то, чего не миновать?

Желание обуяло Розалинду с такой силой, что на вопросы Эрика она не могла бы ответить вслух ни единым словом. Вместо ответа она согнула и второе свое колено. Да, без слов говорила она, бесстыдно прижимаясь к твердому вместилищу его мужского начала. Да, да, да…

Но, доведя ее почти до безумия, он — чего она никак не могла ожидать — отстранился от нее и поднялся, встав над ней на колени. Он дышал с трудом, но в глазах горел неукротимый огонь. Она лежала неподвижно, внутренне содрогаясь от силы влечения к нему, ее ноги все так же были раздвинуты, а руки закинуты за голову. Хотя сорочка еще оставалась на ней, Розалинда понимала, что это ничего не значит, ибо никакое нагое тело не могло бы выразить те чувства, которые, без всякого сомнения, сейчас ясно читались в ее широко открытых глазах. И, словно он тоже это понимал, он протянул руку и медленно провел ею по груди и талии Розалинды, разгладив складку на сбившейся сорочке.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — тихо проговорил он. Его рука передвинулась ниже, пока не коснулась костяшками пальцев верхних завитков на темном треугольничке ее лона. — Я сделаю все, что ты пожелаешь, но ты должна об этом попросить.

В голове у Розалинды стоял такой сумбур, что она даже не сразу поняла услышанные слова. А потом ее охватил озноб — то ли от желания, то ли от страха.

— Пожалуйста, — шепнула она, простирая к нему руки, — пожалуйста, приди ко мне.

Она видела, как он с трудом сглотнул слюну, и чутьем угадала, что он сейчас ведет нелегкую борьбу с самим собой.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — глухо повторил он. Ответить было трудно. Слова рвались с языка, и в то же время их невозможно было выговорить. Но и сдержать их она не могла.

— Я хочу тебя, — призналась она так тихо, что это можно было принять просто за шорох ткани, на которой она лежала.

Он закрыл ненадолго глаза, и по суровому лицу пробежало такое выражение, словно Эрика пронзила боль.

— Это я знаю, моя невинная девочка. А теперь скажи мне, что ты хотела бы… чтобы я сделал?

Лицо Розалинды вспыхнуло, когда она поняла, чего он от нее добивается. На этот раз решение будет принимать она. На этот раз не будет и речи о том, чтобы винить кого-то другого за греховные желания, которые он в ней пробудил. На этот раз она не сможет изображать себя безвольной жертвой его похоти. Опасным было их соединение само по себе, но этот новый поворот делал его куда опасней для ее сердца. Однако пути назад уже не было.

— Я хотела бы… Я хотела бы видеть тебя… всего. — У нее перехватило дыхание. — Пожалуйста, сними все… остальное.

Просьба была исполнена мгновенно. Шоссы и нательные штаны упали на пол, и он встал перед ней во всем блеске своей наготы. Она лежала у его ног, чувствуя себя так, словно была жертвой, принесенной язычниками какому-то могущественному богу, — человеческой жертвой, готовой сейчас на любую муку, если только он сочтет это необходимым.

Он не настаивал, чтобы она сняла сорочку. Но, словно повинуясь неведомым чарам, она потянулась к подолу, отогнула его, быстрым движением заставила сорочку соскользнуть на шею, сняла ее через голову и отбросила в сторону. Он по-прежнему возвышался над ней, и она невольно задрожала, взглянув на него. Каждая часть его тела явственно вырисовывалась в лучах солнечного света, проникающего через стыки кровли. Все мускулы и сухожилия — на мощных ногах, на стройных бедрах, на подтянутом животе, на широких плоскостях торса и плеч — казались напряженными и соразмерными. Могучие руки, покрытые испариной, чуть блестели. Но в конце концов ее взгляд остановился на том, что так горделиво вздымалось на его чреслах. Эрик являл собой внушительную фигуру мужчины, солдата, испытанного в сражениях, и закоренелого разбойника. Но он был также и завидным любовником, и она понимала, что он готов сейчас доказать это снова.

— Приди ко мне, — выдохнула она, сама не сознавая, как красноречив ее чистосердечный призыв. — Пожалуйста, прошу тебя.

Он ринулся к ней, едва отзвучали слова. Как тот самый языческий бог, который представлялся ее воображению, он приблизился к жертве, каковой она готова была счесть себя, и опустился на нее, закрыв ее своим тяжелым телом. Теперь ничто не разделяло их, и она таяла и томилась от сильной, горячей плоти, от поднятого меча желания, нацеленного в ее лоно. Закрыв глаза, она обвила руками его плечи и с восторженным изумлением провела пальцами по влажным контурам его спины.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — прошептал он в путаницу темных прядей у нее на шее. — Скажи, зачем ты сегодня искала меня?

Розалинда судорожно вздохнула. Больше всего на свете она хотела бы сказать ему правду. Больше всего на свете она хотела бы сказать, что любит его, что ей необходимо быть с ним рядом, что она не может обойтись без него. Но какие-то остатки рассудка заставили ее заглушить неосторожные признания. Вместо этого она принялась лихорадочно целовать его плечи. И когда смесь страха и восторга стала уже нестерпимой, Розалинда взмолилась:

— Делай то, что ты делал раньше. Что ты делал раньше…

В то же мгновение она почувствовала медленную и уверенную ласку руки, которая погладила ее по плечу, а потом легла на бедро. Потом он немного передвинулся, и его ладонь скользнула по ее животу вниз, к тому самому месту, которое с такой тоской ожидало сближения с ним. И когда его пальцы раздвинули там завитки волос, он прижался губами к губам Розалинды в яростном, огневом поцелуе. Когда же их языки соединились в неудержимом чувственном танце, пальцы Эрика легли во влажные складки ее самого потаенного места.

Розалинда готова была расплавиться под этой ошеломляющей лаской. Его палец оказался глубоко внутри нее, снова покинул эти запретные пределы… она изогнулась дугой от муки и восторга. И когда тем же самым проворным пальцем он погладил напрягшийся бугорок там, где, казалось, сейчас сошлись все токи ее тела, она закричала в безрассудном порыве:

— Любимый мой!.. Любимый…

Ослепленная жаждой его близости, она поднялась навстречу ею руке. Но и его страсть уже вышла из берегов. Застонав от желания, он поднялся над ней — и бросился в нее, как в омут. В их соединении не было судороги мгновенного испуга, не было колебаний или удивления. Словно рожденная именно ради этого мгновения, Розалинда приняла в себя всю его длину и мощь вторжения. Она поднималась в радостной готовности к подчинению и обретала силу в его власти над собой. Он же, утопая в ее жаркой глубине, повиновался требованиям ее женской природы. Как меч к ножнам, подходили они друг к другу, как ключ к замку и как рука к перчатке. Им не надо было ничему учиться, чтобы тела слились в древнем ритуале взаимного обретения. Единые сердцем, единые духом, они вместе устремлялись к этому мгновенному совершенству. Умопомрачительное исступление его поцелуев, нарастающий ритм неотразимой любовной атаки уносили ее в небеса — выше и выше. Она цеплялась за него, словно за последнюю реальность бытия. И когда ее руки и ноги, обвившие его, судорожно напряглись в отчаянном стремлении слиться с ним в одно, раствориться в нем — это единение свершилось.

— Эрик!..

Ее возглас мог бы заполнить Вселенную, хотя прозвучал тише самого тихого шепота и потерялся в обволакивающем тепле поцелуя. Она открылась ему полностью, сдалась на милость победителя — и тогда он на мгновение замер и в завершающем порыве исторг в ее лоно дар своей животворящей силы.

Его тело расслабилось и отяжелело, а она не могла унять дрожь. Оба были в поту и душевно опустошены после минувшего урагана страсти. Он отдал ей все, все до конца — и она отдала все ему. Странное это было чувство, и, улыбнувшись, Розалинда теснее прижала любимого к себе. Да, конечно, он вложил в их соединение все самое лучшее, чем был наделен. Она ощущала это с такой же несомненностью, как ощущала тяжесть его тела, прижимающего ее к грубой мешковине. Но знал ли он, что получил от нее взамен? Понимал ли, что их связывают духовные узы — куда более крепкие чем узы плоти, — несмотря на весь накал телесного наслаждения, которое они подарили друг другу? Нет. Не понять этого он не мог. И она улыбнулась от безграничного счастья.

Он шевельнулся и пальцем легко коснулся ее губ. Открыв глаза, Розалинда увидела, что он всматривается в ее лицо, и прочла в его взгляде радость и нежность.

— Такие улыбки приберегай только для меня. — Наклонив голову, он ласково поцеловал ее, и в этом поцелуе жила не страсть, а какое-то иное чувство, которому не так легко подыскать название. — Только для меня одного.

Она молча кивнула в ответ, и он уронил голову ей на плечо. Потом перекатился на бок, не выпуская ее из объятий. Одной рукой он провел вверх по ее руке, потом вниз и легко коснулся ее груди. И это движение, такое нежное и уместное, показалось сейчас исполненным даже большей интимности, чем все предшествовавшее ему.

Уткнувшись лбом в плечо Эрика, Розалинда улыбнулась, не желая заглядывать в будущее — ни на секунду вперед. Сейчас, когда она лежала в его объятиях после столь упоительных любовных утех, она по крайней мере могла тешить себя иллюзией, что все в мире идет так, как должно идти.