Эрик сидел на грубо сколоченной скамье, когда прочие ратники потянулись ужинать. Они несколько раз звали его с собой, но он только молча качал головой. Не еда была у него на уме.

— Может, его Молли дожидается, — загоготал один верзила. — Я видел, как она новичка обхаживала. Сейчас в сыроварне пусто — время самое подходящее. Какой мужик не предпочтет Молли со всеми ее штучками баранине с подливкой?

— У кого брюхо подвело, вот какой. Тогда уж лучше баранина, — добродушно вмешался другой.

Эрик поднял глаза, изобразив на лице что-то вроде усмешки. Хотя их грубое зубоскальство относилось к бойкой молочнице, Эрика от этих шуточек коробило: слишком свежо было в памяти последнее свидание с Розалиндой.

— Вот еще! Она сейчас, не иначе, слишком устала, чтобы пошевеливаться, как мне надо, — ответил он с запинкой. — Видали, какая там дорожка уже протоптана к ее дверям?

— Молли устали не знает.

— Она ж ничего не делает, только лежит раздвинув ноги. С чего тут уставать?

К тому времени, когда сотоварищи удалились в парадную залу, Эрик чуть ли не зубами скрежетал от злости. Но сердился он скорее на себя самого, чем на толпу насмешников. О Молли он и не думал: она не вызывала в нем ни малейшего интереса, тем более что репутация потаскушки была ею вполне заслужена. Всего несколько часов назад он лежал с Розалиндой, и его не отпускало воспоминание об аромате и сладости ее прекрасного тела. И когда о слиянии мужчины с женщиной окружающие судачили так, словно речь шла о случке животных, Эрику становилось тошно. Еще хуже было то, что в прошлом он мог бы припомнить целую вереницу подобных Молли — спутниц боевой лагерной жизни, — покладистых девиц, всегда слетающихся на турниры. Давно был потерян счет тем безотказным любвеобильным прелестницам, которые уединялись с ним в каких-нибудь укромных уголках. Чтобы снять напряжений и усталость дневных трудов, ему достаточно было именно этого — мягкого живота и пары раздвинутых ног.

Но Розалинда — это другое.

Не зная, чем заняться, Эрик вынул нож и поднял с пола крепкий дубовый кол. Рассеянно начав строгать место, где торчал сучок, обтесал слишком толстый конец, заровнял все занозы, и получился увесистый посох-дубинка. В ловких руках работа спорилась, но мысли были не здесь, он вспоминал часы, проведенные с Розалиндой.

Как она нежна, как неправдоподобно сплавились в ней невинная сдержанность и страстная самозабвенность. Одна лишь мысль об ее податливом юном теле зажигала огонь в крови. Куда девался гнев, который она в нем вызывала? Да, его задевало, что для нее титул значит больше, чем сущность человека. Но ведь глупо и даже нелепо было ожидать чего-то другого. Просто в каких-то тайниках души безвестного бастарда, каковым он и был, жила надежда на чудо. И когда Розалинда с презрением отвергла Эрика из-за его мнимой принадлежности к простонародью, его бешенство не знало границ. Заключив сделку с Кливом, он обещал не искать встреч с их общей госпожой. Это условие тогда не казалось трудновыполнимым: план отмщения сэру Гилберту целиком захватил Эрика. Что бы ни произошло между ним и наследницей Стенвуда за те две недели, что оставались до турнира, это не повлияет на грядущие события. После того как он встретится с Гилбертом в поединке и победит негодяя, он откроет все сэру Эдварду и заявит о своих правах на руку Розалинды. Она, конечно, согласится, когда узнает о его рыцарском звании. Нет, такой приз упускать нельзя. Он получит и ее, и Стенвуд или падет от руки сэра Гилберта. Так он думал тогда.

Но их неожиданная сегодняшняя встреча изменила все. Эрик перестал строгать и медленно провел по посоху рукой. Она пришла к нему сама, он не искал ее и, следовательно, не нарушил договора с Кливом, но все-таки чувствовал угрызения совести и ничего не мог с этим поделать. Ведь он и не отослал ее восвояси. Вместо этого насмехался над ней и дразнил, завлекая в ловушку, куда она неминуемо должна была угодить. А потом, когда она поднялась к нему на низкий чердак над конюшней, он забыл обо всем на свете, кроме нее. Вынужденное обещание Кливу, угрожающее присутствие сэра Гилберта — ничто не существовало, когда он ощущал ее опьяняющую близость. Она стояла там, маленькая и испуганная, и все же достаточно отважная, чтобы идти за ним, прекрасно понимая, к чему он клонит. А потом так пылко ему отдалась.

Прислонившись к стене и забыв о посохе, он вновь и вновь перебирал в памяти каждый упоительный миг их свидания. Даже запахи конюшни: лошадей, соломы, дерюжных мешков — вспомнились ему, смешавшись в воображении с легким ароматом, который источала только она. Его Роза. Его женщина. Но мог ли он считать ее действительно своей? Он не захотел пойти сегодня вечером в парадную залу именно потому, что не знал ответа. Это так трудно вынести: видеть, как она сидит столь далеко, видеть, как Гилберт, этот змей, увивается за ней и удостаивается улыбок, которые должны предназначаться только ему одному, Эрику. Еще больше он боялся почувствовать на себе ее взгляд и прочесть в ее глазах, что нужен ей только для телесных услад.

— Ах, черт побери, что я за глупец! — пробормотал он в ярости.

Эрик вскочил и начал расхаживать из конца в конец конюшни, снедаемый гневом и подавленный страхом. Как могла слабая, неискушенная девушка довести его до такого смятения? — удивлялся он, щурясь на темнеющий двор. Он всегда глумился над бедными дурачками, у которых мозги помещались в штанах. Женщина создана, чтобы служить мужчине. Она плоть от плоти его, она сотворена из ребра Адама. А теперь женщина околдовала его настолько, что желание обладать ею почти затмевало жажду отомстить за себя.

Внезапный взрыв смеха прервал его мрачные размышления, и он прислушался. Со двора донеслись звуки глухих ударов, за которыми последовало бормотание, а потом крик боли. Снова раздался смех, затем послышался голос одного из оруженосцев:

— Ты — бастард, вот ты кто. И к тому же коротышка. — Еще звук удара и стон. — Советую помнить свое место, оруженосец Клив.

После нового взрыва злорадного хохота небольшая группа парней выбежала из темноты за амбаром и направилась в парадную залу.

Эрик стоял неподвижно, как столб, у окна конюшни. Значит, щеночку Розалинды солоно приходится, размышлял он. Так ему и надо. Но все же это оскорбление, «бастард», неприятно поразило слух.

«А что тут такого, если мальчишка — бастард?» — говорил он себе. Придется юнцу окрепнуть духом и телом, если он хочет подняться выше своего нынешнего положения. Если же дрогнет, ослабеет под насмешками — превратится в трусливого, ничтожного олуха. Как он понесет свой крест — только его забота.

Все же, увидев, как ковыляет по темному двору бывший попутчик, Эрик нахмурил брови. Он был когда-то в таком же положении — чужака, незаконного сына ничем не примечательного рыцаря. Если бы он не превосходил других оруженосцев силой и ростом, то пострадал бы от них еще сильнее. Но он смог за себя постоять, и в конце концов им пришлось отступить. Однако у Клива не было такого преимущества. Когда бедняга, скорчившись и прихрамывая, проследовал мимо конюшни. Эрик вновь обругал себя за нелепые причуды собственной натуры.

— Поди сюда. — Отрывистая команда неожиданно прозвучала из темного дверного проема. Клив шарахнулся и съежился, испугавшись внезапного окрика и ожидая нового нападения.

— Ты! — Он задохнулся от удивления, потом прижал руку к боку. Затем медленно выпрямился во весь рост. — Так это ты стоишь за всем этим! — Он напоминал щенка, загнанного в угол.

— Если бы я хотел намять тебе бока, малыш, я бы не стал натравливать на тебя этих остолопов.

Последовало короткое молчание.

— Тогда чего же тебе надо? — вызывающе спросил юноша.

Эрик фыркнул. Он сам не знал, что ответить.

— Если хочешь остаться оруженосцем, надо уметь постоять за себя в драке.

— Я же был один! — запальчиво защищался Клив. — А их четверо, а то и больше.

— Тем более, — пожал плечами Эрик. — Учись драться, или тебя заставят ползать.

— Никто не увидит меня на коленях.

— Это ты сейчас такой смелый.

— Я сам о себе позабочусь, — выпалил Клив, бросив недобрый взгляд на внушительную фигуру собеседника. — Это не твое дело.

— Я могу тебя научить некоторым приемам.

В молчании, которое за этим последовало, Эрик почти слышал мысли, которые мелькали в голове удивленного Клива.

— Мне не нужны приемы, — огрызнулся он. Эрик молча ждал, и тон юноши изменился. — Почему ты мне это предлагаешь?

Эрик улыбнулся в темноте:

— Скажем, я сторонник честной борьбы и могу помочь тебе уравнять шансы.

— Но почему?

В этот редкий для него момент слабости Эрик ответил честнее, чем намеревался:

— Мы не такие уж разные, Клив, как кажется на вид. И я не люблю трусов, которые нападают на слабых.

— Как будто ты не делал того же самого! Разбойники всегда нападают на тех, кто слабее их. — Но даже эти колкие слова не могли скрыть любопытство Клива.

— Есть способы одолеть более сильного противника, — сказал Эрик, словно не слыша обвинений. — Можно использовать против него его собственную силу. Неважно, бьешься ты на мечах, кинжалах или врукопашную, это все равно. Впрочем, если тебе неинтересно… — Он пожал плечами и отвернулся.

— Подожди…

Эрик повернул голову и наблюдал, как Клив подходит ближе.

— Ну и какую же плату ты потребуешь? — спросил юноша, все еще ожидая подвоха.

— Никакой, — спокойно ответил Эрик. — Я не делаю таких вещей за плату.

— Ха! Такие, как ты, не делают ничего без выгоды для себя.

Эрик еще раз улыбнулся, услышав в вызывающих словах юноши отражение собственной подозрительной натуры.

— Я не думал об этом, как о плате, но ты, может, и прав. В обмен на обучение, как побеждать в любой драке, я хочу вот чего: попробуй сдержать свою слепую ненависть ко мне и перейди, скажем так, к более осмысленному поведению.

— Осмысленному поведению! — возмутился Клив. Но потом остановился и сделал глубокий и, очевидно, болезненный вдох. — Ну что ж, я согласен. Но это не отменяет наше прежнее соглашение. Ты не будешь домогаться встреч с миледи Розалиндой. А после турнира ты уйдешь.

— Прежний уговор остается в силе.

— Тогда начнем, — ответил юноша, устремляясь в конюшню.

— А ты в состоянии? — Эрик посмотрел на избитого мальчика, когда они встали на свету.

Ответ был не нужен. Кливу сильно досталось, и с ним сейчас любому было бы еще легче справиться, чем обычно. Но ведь те, кто издевается над беспомощным, никогда не дают ему времени собраться с силами. Приняв боевую стойку напротив Клива, Эрик намеренно делал вид, что не замечает его расквашенного носа и опухшего глаза.

— Хорошо. Когда я нападу на тебя, защищайся.

Без какого-либо предупреждения Эрик бросился на юношу и столкнул его назад, не дав возможности ни нанести ответный удар, ни уклониться. Отпустив Клива, Эрик тут же приступил к объяснениям.

— Во-первых, всегда — всегда! — оцени своего противника. Где он находится и в чем его сила. В случае со мной: я превосхожу тебя силой и ростом, а также опытом. Отбросить меня тебе не удастся. То, что я тебе скажу сейчас, очень важно, так что постарайся усвоить это сразу. Никогда не толкай, когда можно дернуть. Но не дергай точно назад. Вместо этого отклонись вбок. Смотри.

Он повторил свою предыдущую атаку на Клива, но каждое движение производил гораздо медленнее, в то же время давая юноше указания, как тому следует защищаться.

— Отступи правой ногой, поворачиваясь на левой. Как только ты это сделал, хватайся за мою тунику или рукав и тащи мимо себя. Я уже атакую, но ожидаю, что ты постараешься твердо стоять на месте. И тут — хорошо рассчитанный рывок. Вот так. — Он показал, как именно, положив правую руку Клива на свою тунику. — Такой рывок обратит мой собственный вес против меня и лишит меня равновесия. Теперь попробуй еще раз.

Они медленно повторили упражнение. Потом, когда Клив начал понимать свою задачу, повторили быстрее. Эрик нападал на него то с одной стороны, то с другой, а потом и сзади. Каждый раз он показывал загоревшемуся юноше, как оценивать намерения противника и как использовать свою собственную позицию наивыгоднейшим образом. Пока они отрабатывали приемы вновь и вновь, Клив позабыл про свои ушибы и ссадины. И только когда со двора послышались голоса, они прекратили занятие, причем оба изрядно запыхались.

— Достаточно на один вечер, ей-богу. Приходи завтра, и мы продолжим.

Несколько раз глубоко вздохнув, Клив кивнул головой.

— Да, я приду. — Он отступил, но ушел не сразу. — Очень тебе признателен, — наконец выдавил он нехотя. И поспешил добавить:

— Это, конечно, ничего не меняет.

— Конечно не меняет, — согласился Эрик. Он улыбался, когда юноша вышел из конюшни.

Розалинда чувствовала себя как кошка, окруженная лающими гончими. По обычаю, вечерняя трапеза представляла собой очень торжественное событие, сопровождаемое музыкальными представлениями. Украшением стола должны были послужить пироги с изюмом и миндалем, которые так замечательно пекла Эдит. Но Розалинда не могла наслаждаться плодами своих стараний, раз Эрик и Клив неизвестно почему отсутствовали. В то же время она понимала, что присутствие Эрика в зале тревожило бы ее еще больше, чем отсутствие. Весь день она была как на иголках, вздрагивала от каждой промелькнувшей тени и пугливо озиралась. В кухне она показала себя совершеннейшей тупицей, отдавая Мод и Эдит столь чудовищные указания, что Мод под конец уже не смогла удержаться и захихикала.

— …и тарелку… — Розалинда осеклась, бросив на поварих непонимающий взгляд. — Что такое, Мод? Ты сегодня все время отвлекаешься.

— Так как же, миледи, мы действительно должны хорошенько потушить хлеб, а мясо пропечь до золотистой корочки? Или все-таки наоборот? — Ее глаза лучились доброй улыбкой. — И потом, вы велели оловянную тарелку вымочить, чтоб не была пересоленной, а селедку натереть до блеска! — При этом обе женщины принялись громко хохотать, и Розалинда порозовела от смущения.

— Я… что ж… я немного задумалась.

— Да, похоже на то. Это, случаем, не из-за одного ли рослого молодца?

Кровь бросилась Розалинде в лицо. Она с ужасом глядела на двух женщин. Неужели все уже знают? Их видели с Эриком?

— Я… я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Ах, так это не из-за красавца сэра Гилберта у вас голова кругом идет? — добродушно поддразнивала ее Эдит. Она толкнула локтем Мод.

— А мы-то думали, перепелка заметалась — ястребка испугалась. Видно, зря кругом болтают, что он хочет на вас жениться.

У Розалинды сразу отлегло от сердца. Так, значит, они считают, что это из-за Гилберта она сама не своя, а вовсе не из-за Эрика! У нее вырвался глубокий вздох облегчения.

— Да, пожалуй, я действительно вела себя странно. — Она печально улыбнулась.

— Нет, не странно, коли все так сошлось, — засмеялась Эдит. — Какая девушка не растает, когда такой красавец ей проходу не дает?

Одна девушка во всяком случае не растает, подумала Розалинда позднее, усаживаясь за высокий стол между отцом и тем самым человеком, которого Эдит и Мод прочили ей в мужья. Сэр Гилберт Пул не интересовал ее ни капельки, но уже то хорошо, что никто ничего не заподозрил. Пока они воображают, что у нее ум за разум зашел из-за знатного гостя, никого не будет удивлять ее странное поведение и никому не взбредет в голову как-то связывать это с ратником Эриком.

Эрик… При одной мысли о нем все остальное улетучивалось из головы. Ни еда, ни неизбежное присутствие сэра Гилберта, ни разговор между ним и ее отцом не могли прогнать воспоминания об Эрике.

Как могло случиться, что между ними все зашло так далеко? Она едва верила, что это было на самом деле, хотя от его бурных ласк кожу до сих пор словно покалывали многочисленные иголочки и тело болело от их неистового соединения. Она отыскала Эрика по собственной воле. Не стоит притворяться, что она лишь выполняла отцовскую просьбу. Ей самой хотелось этой встречи. И хотя в ее распоряжении имелось достаточно возможностей держаться от него подальше, она, как последняя распутница, полезла за ним по той лестнице в сумрачное уединение чердака. Она последовала за ним на чердак и в тот момент пошла бы за ним хоть на край света. И что теперь?

Ее отец и сэр Гилберт громко расхохотались. Розалинда улыбнулась, хотя не слышала ни слова из их разговора. Затем сделала вид, что сосредоточилась на еде, и снова ее мысли улетели далеко от парадной залы.

Она не знала, как ей теперь быть с Эриком и как себя вести при встрече. После того как любовное неистовство исчерпало себя, они оба почти не разговаривали. Долго лежали на мешках; обоим было трудно дышать. Они не целовались и не обменивались ласками, но тем не менее с каждой минутой все больше узнавали друг о друге. То было молчаливое соединение душ, подумала она с печальным вздохом. В темной тишине чердака она чувствовала себя более защищенной и лелеемой, чем любая королева среди тончайших шелков в самом великолепном из дворцовых покоев. Вопреки всем доводам укоряющего рассудка, в объятиях Эрика она обретала странную убежденность в своей правоте. Она могла бы лежать так вечность, не признавая никакой иной реальности, если бы он не поднялся первым.

— Тебе пора возвращаться к своим обязанностям, — пробормотал он, садясь. Розалинда не ответила, только смотрела, как он надевает нательные штаны, потом шоссы, а затем рубашку и тунику. В одежде солдата Эрик производил внушительное впечатление. Впрочем, пришла ей в голову неуместная мысль, в куда более легком одеянии любовника он тоже производил внушительное впечатление. Но в отличие от нее он не отмахивался от реальности: их могли обнаружить. Его пристальный взгляд заставил подняться и ее.

— Позволь мне, — проговорил он, когда она пыталась завязать шнурки своего платья. Розалинда с трудом глотнула воздух, когда его большие руки проворно затянули боковые разрезы ее платья, и не смогла произнести ни слова. Да и что говорить после такого потрясения? Что надо делать, когда человек, который только что дал ей ошеломляющее наслаждение, теперь возвращается к своей повседневной роли слуги и ратника? Как должна женщина обращаться к любовнику?

Эрик решил это за нее.

— Будет лучше всего, если ты уйдешь сейчас же, — сказал он, отступая от нее. Ей вспомнилось, что голова Эрика почти касалась низких стропил.

— Д-да, — согласилась она, еле шевеля губами.

Куда уж лучше, говорила она себе, осторожно спускаясь по лесенке и поспешно направляясь к выходу из конюшни. Хорошо бы унести отсюда ноги, пока никто не заметил ее отсутствия. Однако весь остаток дня Розалинда ощущала внутри ноющую пустоту от такого холодного расставания. И сейчас, когда вокруг нее рекой текли вино и эль, а вечерняя трапеза становилась все более шумной, она все размышляла, было ли ему так же тяжело видеть ее уход, как ей — уходить.

В этот момент поток ее сумбурных мыслей прервали.

— Я же сказал тебе, что сэр Гилберт спрашивал насчет эля, — слегка повысив тон, сказал ее отец, потому что в первый раз Розалинда не ответила. — Он хочет похвалить пивовара.

Розалинда повернула виноватое лицо к гостю:

— О, сэр Гилберт, благодарю вас за лестные слова. Я передам ему…

— Если бы вы оказали мне такую честь и проводили меня, я охотно скажу ему это сам.

Хотя отец и молчал, Розалинда видела, что отказываться не следует. С натянутой улыбкой она встала из-за стола и приняла предложенную Гилбертом руку. Когда они вдвоем выходили из залы, сзади слышались перешептывания, но Розалинда пыталась уверить себя, что это к лучшему. В конце концов, никто не станет связывать ее имя с Черным Мечом, если будут сплетничать о них с Гилбертом.

— Мы с вашим отцом беседовали о вас, — начал сэр Гилберт, когда они вышли во двор.

— Обо мне? — повторила она. Хотя в смысле его слов нельзя было усомниться, ее удивила такая дерзость.

— Умоляю вас не играть моими чувствами, леди Розалинда. Разумеется, вам известно, что я говорил с ним о вас. И конечно, вы знаете, что я стремлюсь к союзу между вами и мной и между нашими владениями — Стенвудом и Дакстоном.

Он остановился и в подтверждение сказанного крепко сжал ее руки. В лунном свете он казался серьезным и более привлекательным. Жестокая складка у рта исчезла в искренней улыбке, но тень скрывала выражение глаз.

Розалинда изо всех сил старалась сохранить любезную мину на лице. Сердце бешено стучало, но не из-за Гилберта. Если он и вызывал в ней какое-то чувство, то только гнев — за то, что выманил ее из залы под предлогом похвалы пивовару.

— Отец не обсуждал со мной эту тему, — ответила она, стараясь освободить руки.

— Но он говорил вам, что ищет для вас мужа.

— Да, — неохотно признала Розалинда. — Говорил.

— И хотя это всего лишь его странная причуда, он обещал вам свободу в выборе жениха.

Это напоминание вернуло Розалинде присутствие духа.

— Совершенно верно. Но вам следует понять, сэр Гилберт, что я еще не познакомилась с другими рыцарями, которых он мне назвал. Я, конечно, очень польщена вашим вниманием ко мне… лучшего комплимента и быть не может. Но я бы огорчила отца столь поспешным решением, когда он так великодушно доверил мне этот важный выбор.

Даже в темноте Розалинда поняла, что ответ ему не понравился. Но, не желая так просто отступаться, он продолжал настаивать более спокойным тоном:

— Прекрасная Розалинда, я только умоляю вас отнестись благосклонно к моему предложению. — Он поднес ее руки к губам и поцеловал ее пальцы. — Скажите лишь одно: не привлек ли ваше внимание кто-нибудь другой?

Розалинда мгновение колебалась, прежде чем ответить. Кое-кто не просто привлек ее внимание. Кое-кто украл ее сердце, и если она когда-нибудь сможет справиться с такой потерей, то лишь через много лет. Но как раз об этом сэр Гилберт не должен знать ни в коем случае. И никто другой. К тому же вопрос Гилберта относился лишь к тем благородным рыцарям, которые могли рассчитывать завоевать ее — а вместе с ней и Стенвуд.

— Я ни с кем еще не знакома, сэр Гилберт. Только с вами. Однако мой отец пригласил на турнир множество гостей и, без сомнения, пожелает обратить мое внимание на некоторых из них.

— Тогда я первый из их числа, — заявил он с улыбкой и шагнул к ней. В невольном испуге она сделала шаг назад.

— Так мы пойдем к пивовару? — нетерпеливо напомнила она.

— Сейчас.

И прежде чем она успела уклониться, он накрыл ей рот поцелуем.

Розалинда задохнулась от изумления и еще больше оскорбилась, когда его язык вторгся к ней в рот, прорвавшись между раскрытыми губами. Она отшатнулась назад, сердито вырывая из его рук свои.

— Как вы смеете… — выдохнула она, еле сдерживая слезы.

— Простите, Розалинда. Заклинаю вас простить мою пылкость. Если бы вы знали, как действует на меня ваша близость…

Она приготовилась ответить, что тогда ей бы лучше держаться от него на расстоянии, но внезапно передумала. Если слишком явно проявлять отчужденность, то отец, без сомнения, заинтересуется, в чем дело, и тогда начнутся расспросы. Он уже выражал недовольство ее постоянными попытками уклониться от всяких разговоров о возможном замужестве и воспримет холодность к сэру Гилберту как новое доказательство сопротивления браку вообще. Чего доброго, он даже возьмет назад свое обещание предоставить ей свободу выбора. Преодолевая отвращение, Розалинда обратилась к Гилберту, ожидавшему ответа:

— По-моему, нам лучше вернуться в залу.

— Но как же с пивным погребом? — настаивал кавалер. — Обещаю вести себя наилучшим образом, — добавил он, изобразив на лице то, что считал лукавой улыбкой.

Розалинда опустила глаза. Казалось бессмысленным отвергать его просьбу. Но когда она кивнула и затем двинулась в нужном направлении, подчеркнуто не замечая предложенной руки, ее чувства снова пришли в полнейшее расстройство. Влажный поцелуй сэра Гилберта вызвал у нее лишь тошноту. Ей было даже подумать противно, что она могла бы открыть рот для его непрошеных лобзаний, а ведь поцелуи Эрика волновали ее до глубины души. Она открыла не только рот, но и всю себя его смелым ласкам и целиком отдалась во власть безграничного наслаждения. Двое мужчин, оба молодые и привлекательные. Как это получается, что один оставляет ее холодной, а из-за другого в ней вспыхивает такое пламя?

Они прошли к погребу, не заметив в тени кожевни неподвижную мужскую фигуру. Эрик, не шевелясь, провожал их взглядом. Глаза его горели неистовой яростью, но в душе словно бушевал ледяной шторм.

Его жена и его враг! Это больше, чем может вынести мужчина, но разум напоминал, что пока надо сдерживаться. Все станет на место; еще не время действовать. Теперь он знал, кто его враг, кто замышлял повесить его как простого вора. Теперь этот человек наконец близко. Но нужно сделать все как подобает. Их вражда началась на поле чести. И там же она закончится. Он будет сражаться с Гилбертом на арене. Он откроет перед всеми свое имя и звание и вызовет врага на честный бой — бой насмерть.

Эрик проследил, как Розалинда и Гилберт вошли в погреб, затем заставил себя отвернуться. Его аппетит вдруг пропал, и поздний ужин в парадной зале потерял свою привлекательность. Он видел, как этот стервятник, Гилберт, целует Розалинду, и его выворачивало наизнанку. И все же хотя можно было выйти из темноты и преградить им путь, он так не поступил. Неужели жажда мщения полностью подавила в нем чувство чести? Не встать на защиту женщины, которую он любит…

Женщина, которую он любит!

При этом неожиданном признании он застыл на месте. Женщина, которую он любит. Неужели она покорила его? Он пытался найти хоть один разумный довод, который позволил бы отмахнуться от подобного вздора, но было уже ясно: это не вздор, а чистая правда. В своих многочисленных интрижках с женщинами он никогда не искал любви, хотя и не видел надобности избегать ее. А теперь его сердцем завладела женщина, с которой ему было так трудно, как ни с одной другой.

Незваные воспоминания о ней — обнаженной, принявшей на себя тяжесть его тела, снова затуманили разум. Каким сладостным был ее отклик на ласки! Как беззаветно она устремлялась навстречу его порыву! То было совершенное слияние двух душ, что-то особенное, что могло быть только у них двоих.

Но то было вчера. А сейчас?… Женщина, которую он любит, прогуливается с его злейшим врагом. Не сошел ли он с ума, дожидаясь, когда сможет сразиться с Гилбертом на поле чести?

Немалого труда стоило ему совладать со слепой яростью, которая требовала, чтобы он сейчас же, немедленно отыскал Гилберта из Дакстона и вышиб из него дух.

Время моего возмездия придет, говорил себе Эрик снова и снова. Мое время придет.