Уайтбол

Белояр Ирина

…Чужие.

Не карикатурные страшилища, пожирающие все на своем пути. И не надменные полубоги, жаждущие поработить нашу маленькую, но очень гордую Землю. Если вас прикалывают только такие сюжеты, лучше читайте комиксы. Там все это есть.

Не космические благодетели, добрые и мудрые, готовые решить все наши ясельные проблемы. Кому нужны сопли в сиропе, лучше смотрите мелодраматические сериалы. Там и сопли, и сироп, и мозгами шевелить не нужно (больше того, противопоказано).

Не равнодушные к человечеству и абсолютно непостижимые сущности — на эту тему уже АБС сказали все возможное, добавить нечего.

А также не хрупкие трогательные создания с пушистыми мордочками и не дикие аборигены, поклоняющиеся своим непонятным идолам. Дело вообще не в этом. И Чужие для нас, и мы для них — нечто вроде лакмусовой бумажки. Как они там у себя оценили то, что на бумажке проявилось — черт их знает, по гамбургскому счету. А у нас, ясен пень, ничего хорошего. Поскольку спички детям не игрушка.

Для кого «человек» звучит гордо — срочно покиньте эту страницу.

Социальная фантастика + н/ф + мистика.

 

Вместо вступления

РЕЗУЛЬТАТЫ ПОИСКА:

Уайтбол — природный феномен неизвестного происхождения. Зарегистрирован в 2080 г. в районе пос. Зеленцы (Среднеросская обл.). В зоне уайтбол наблюдается искривление векторов пространства-времени.
Журнал «Образованный читатель», № 8, 2084 г.

Уайтбол — незначительная по площади аномалия земной коры. Характеризуется спонтанными проявлениями тектонической и сейсмической активности.
Большая Российская энциклопедия, 2087 г.

Уайтбол — коллективный психоз с весьма своеобразной симптоматикой.
Докл. д-ра А.Джонсон, Эсален, Калифорния, 2088 г.

Уайт бол — самая известная картина гениального режиссера Д.Миллса, премия «Оскар» 2075 г. (подробнее см. «Миллс, Дэвид»).
Энциклопедия искусств, 2095 г.

Уайтбол — ситуация в спортивном матче.
Большая международная энциклопедия, 2258 г. от Рождества Христова.

 

1. На подступах

 

Июль 2085 г., Земля

 

Вертикальная река

Пламя вытянулось, из кучки рыжего тряпья превратилось в бурную реку, текущую вверх. Неважно, что огонь и вода — вещи непохожие и несовместимые. В конце концов, это мы выстраиваем реальность и даем ей имена.

И самих себя выстраиваем тоже мы. Если ты рвешься на части между безденежьем и неудовлетворенным тщеславием — значит, таков твой выбор. Если зажрался и гниешь при жизни — тоже твой выбор. Каждый сидит в клетке, которую сам себе любовно выстроил. Если решетки не видать — значит, клетка просторна, или ее обитатель близорук… Не говорите мне о свободе. Свободы не существует.

Не знаю, во что выродилась бы моя жизнь, если б вещи время от времени не сходили с ума. Очень просто: смотришь на пламя или на воду, на шевелящуюся крону дерева или на снег — все это течет вверх, и все это — реки. Они бегут — ты стоишь на месте, единственная неподвижная вещь во Вселенной. Чувства обостряются до предела. Потом — за предел. Невидимое становится видимым, неслышное — слышным, неразличимое — различимым. Всплывают откуда-то — невесть откуда — чужие, не твои мысли. А тебя нет. И не надо.

В стране, как водится, махровой нежитью процветает наркоторговля, но мне вся эта химия ни к чему. Нужное растет прямо под ногами — если знаешь, что собирать. Я знаю.

…В реке оранжевой, бегущей вверх, трепыхается что-то. Темное, плывет против течения. Живое, похоже на птицу. Или на рыбу.

Существо горит. Существо — или дух, из тех, которые невидимы обычным глазом?.. Может, настоящая птица свалилась в костер? Надо ведь что-то делать… наверно.

Однако ясно: ничего не сделаю. Это в том, игрушечном мире я сижу у костра. Здесь река далеко, жизни не хватит дойти.

У горящей птицы человеческие глаза…

Ком подкатил к горлу, я отшатнулся. Показалось, что отшатнулся. На самом деле, должно быть, упал на угли: правая половина морды разболелась со страшной силой. Но я это позже заметил, когда уже болтался на берегу. Как туда попал — не помню. Вообще ни фига не помню. Слава богу, глаза не сжег. Про горелую бороду можно сочинить Шурику что-нибудь убедительное, хотя он и не поверит.

Догадывается Шурик про вертикальные реки или нет? Хрен его знает. Я не рассказываю, потому как запилит. Шурик не пьет даже водку, принципиально. А когда остается один, слушает ненавистную мне классическую музыку, которую из сети накачал. Бывший уголовник, сын слесаря и продавщицы, слушает классическую музыку. Все смешалось в нынешнем мире, спасибо сети.

Как я оказался у обычной реки, которая из воды состоит и течет горизонтально, как разделся и залез в воду — фиг меня знает. Помню себя на берегу. Трясет с такой силой, что невозможно ногой в штанину попасть.

Пока бродил, огонь погас. А может, я сам его погасил, перед тем, как уйти. На пепелище — обгорелые остатки куртки, которую вешал над костром сушить. Да хер бы с ней. Все сегодня через задницу. Заболел Шурик. Пропала связь. Нелегкая понесла меня в маршрут — занесла в грозу. В результате сгорели куртка и борода, голова тяжелая, в душе неприятный осадок. Птица эта еще, которая рыба, с глазами, мать ее…

Бывает — все летит к чертям собачьим, а потом что-то происходит, иногда — судьбоносное. Но в моей жизни давно уже ничего не происходит. Судьбоносного, по крайней мере. Кажется, никогда и не было другого, только лес и дом.

…А раньше — это не со мной. Столица, универ, увлечение Чужими, отчаянная попытка попасть на Ганимед. Не до претензий — согласился бы на лаборантскую должность, на что еще рассчитывать сопливому выпускнику. На лаборантскую, откровенно говоря, тоже можно было не рассчитывать: экспедиции Ганимеда ведущие специалисты мира спят и видят. Но сопливого выпускника все-таки зачислили в исследовательскую группу. Догадываюсь, благодаря кому. Ненавистный старый козел, проф с кафедры теоретической физики, словечко замолвил. Только его словечка могло хватить, чтобы меня туда взяли.

Не судьба была тому парню лететь к Чужим. Тот парень попал вместо экспедиции в аварию. Попал, короче. В банальное ДТП. Результат — амнезия. Университетский курс — лишь часть того, что не удалось восстановить.

Вот. Только все это не про меня.

Дом с небольшим энергоблоком, огородом и маленькой баней, притулившейся у забора — полевая база экологической станции, а если человеческим языком — лесничье жилище. Так было всегда. Остальное — морок. Забыли.

— Что у тебя с мордой, шеф? — поинтересовался Шурик вместо приветствия.

— Пожар гасил.

— Какой пожар?

— Лесной.

Хреновая такая отмазка. Но Шурка углубляться в тему не стал:

— Все у тебя не как у людей. В грозу положено мокнуть, а ты горишь.

— Как твое пузо?

— Порядок. Разве не заметно?

— Да ты — что больной, что здоровый, все едино болотного цвета.

— Нормально, Миха. Говорю ж — не инфекция. Откуда у нас тут инфекция? Вот травануться — запросто. С твоими кулинарными экспериментами.

— Я тебе в глотку не заталкивал. Не хочешь экспериментов — жри сублиматы одни.

— Там, к слову, сублиматерный суп горячий еще. Будешь жрать, или как?

— Буду. Ты точно в порядке?

— Век воли… знаешь, Миха, что бог не делает — все к лучшему.

— Это ты о чем?

— Слава богу, связь давеча пропала. Попасть в больницу гораздо проще, чем выбраться из нее. Особливо с подозрением на инфекцию.

— А что со связью?

— Сетка еще утром появилась, после твоего ухода. А телефона до сих пор нету.

— Ты им написал?

— Угу. У них там авария, спутниковая аппаратура отказала. На резервные каналы сейчас всех переводят, — напарник достал сигарету и добавил:

— Директор нашей станции злой, как собака.

— Он всегда злой. Независимо от телефонов.

— Ага. А тебе письмо пришло, — сообщил Шурик без всякого перехода. — Интересное, с аграмадным аттачем.

— От кого?

— Увидишь. Я открыл, оно было на адрес базы. Извини.

Послание действительно интересное, так же как привкус у сублиматерного супа. Последнее меня не удивило — после дури вкусовые и всякие прочие ощущения несколько отличаются от привычных. Продукты, естественно, не меняются, меняешься ты сам.

— Че это за отправитель такой — nig_RAN_aSV?

— Там внутри все написано.

Я открыл письмо.

«Уважаемый Михаил Александрович!
С уважением, исполнительный директор проекта «Уайтбол», ст.н.с. Виктор Малов».

Научно-исследовательская группа РАН под руководством академика С.Н.Венского, занимающаяся изучением феномена, называемого «Уайтбол», приглашает Вас на работу в качестве технического консультанта.

В прилагаемых файлах содержится копия договора, а также видеозапись, касающаяся феномена «Уайтбол», которая, возможно, будет Вам интересна.

В случае согласия Вам следует прибыть в Среднеросск не позднее 20 июля 2085 г., где Вас встретит представитель группы.

Независимо от Вашего решения будем благодарны, если Вы свяжетесь с нами по адресу, с которого пришло это письмо.

Перечитал послание трижды. То ли я еще от оранжевых рек не отошел, то ли…

— Херня какая-то.

— Чего ж — херня? На работу тебя зовут, однако.

— Ага… техническим консультантом. Спецы по откупориванию бутылок напрочь перевелись, оставшихся с руками отрывают.

— И сколько стоит такой спец?

— В договоре должно быть написано. Шур, ты будешь смеяться, но Венского я только сегодня вспоминал. По дороге домой. Нашло что-то, ностальжи, что ли.

— А тут и он сам. Это не просто так, Миха. Перст божий, не иначе. Не хочешь файлы-то открыть?

— Ты их смотрел?

— Нет, конечно. Твои ж файлы.

— А то, может, объяснил бы, что такое этот уайтбол.

— Ааа… я в сетку залез давеча, поискать. Любопытно стало.

— И как?

— В сетке есть только Уайт бол, американская киношка десятилетней давности. А феномена никакого нету.

— Ясно.

…Когда-то очень давно, больше десяти лет назад, в прежней жизни, которая не про меня, был замечательный человек и великий ученый, тогда еще членкор, Сергей Николаевич Венский. Личность непредсказуемая и эксцентричная: говорят, когда люди встретили Чужих, тогдашний научный руководитель проекта «Ганимед» (!) Сергей Венский шокировал администрацию проекта, изъявив желание оставить пост и лететь в экспедицию в составе контактной группы.

Не пустили, конечно, какое там. А наверно жаль. Это была бы революция, масштабы которой представить невозможно. Сейчас мы, по сути, иждивенцы, делающие робкие попытки проникнуть во внешний космос силами и средствами партнеров-доброхотов, про которых толком до сих пор ничего не знаем… А могли бы уже разобраться, как эти самые Чужие путешествуют во внешнем космосе, а может — и научиться, если бы Венский… ладно, господь с ним. Не исключено, что я его переоцениваю.

Во всяком случае, он постарался допинать меня до Ганимеда. На который сам не попал. Спасибо ему за это. За несостоявшийся триумф прежней жизни.

Я просматривал извлеченную из аттача запись прошлогоднего интервью Венского по поводу непонятного мне уайтбола. Смотрел — и откуда-то знал: вопреки здравому смыслу поеду в Среднеросск. Все брошу и поеду. Даже если это окажется недоразумением (собственно, ничем другим оно оказаться не может).

— …Прежде чем поблагодарить вас за беседу, позволю себе еще один вопрос. Вы нам рассказали про удивительные и разнообразные проявления феномена «Уайтбол», сделали интересные и — чего уж греха таить — шокирующие прогнозы, поделились секретами научного поиска. Но, боюсь, нашим читателям так и осталась непонятна суть явления. Что же это все-таки такое — уайтбол?

Пффф… ну, сморозила. Расслабилась к концу интервью. Так осторожно задавала вопросы, и вот — пенка под конец… ну, ща он ей выдаст.

— Боюсь, если вашим образованным читателям непонятно то, что излагает ученый популярным языком, то им придется обратиться за разъяснениями в редакцию какой-нибудь желтой прессы.

Вот тебе. Это называется — легко отделалась.

Я успел забыть, что смотрю не прямую передачу, а запись годичной давности. Он так узнаваем, этот «старый кретин», кажется — десятилетнего интервала и не было вовсе… Бог ты мой, как же мы его ненавидели. Как я его ненавидел — за этот вот сарказм, нонконформизм, тотальную бесцеремонность и абсолютное хамство. Самое невинное, что можно было от него услышать — «козел!» Козлами по определению являлись все, от студента до ректора, и сам проф тоже — когда совершал какую-нибудь оплошность. В применении к себе любимому к характеристике «козел» добавлялся почетный эпитет «старый».

Старый — не то слово. Древний. Никто не помнил, сколько ему стукнуло. Не удивлюсь, если он сам этого не помнил. И вот, пожалуйста — еще десять лет прошло, а он все тот же. Ничуть не изменился, даже внешне.

Я изменился. И не только внешне. Стал туп, сентиментален, заполучил наркотическую зависимость и внушаю себе, что так было всегда. Что так должно быть…

Журналистка попыталась отшутиться:

— Желтая пресса еще нескоро заинтересуется нашей темой. Это ведь не перспектива вторжения Чужих на Землю.

Старик отреагировал серьезно и желчно:

— Чужим насрать на нашу Землю. А уайтбол — реальная опасность. И если человечество до сих пор не научилось использовать способности к абстрактному мышлению — п…ц человечеству.

Глушилка сработала, но поздно. На печати это наверняка вырезали, а вот кто смотрел прямой эфир — имели счастье выслушать легендарную личность, тыкскыть, во всей красе… Прелесть он, все-таки.

Дама мужественно сохраняла профессиональное самообладание, но моральная усталость сквозила из нее во все дыры. Ничего, ничего. Такой разговор стоит выстрадать. Чудо, что старик вообще снизошел до общения с популярным журналом.

— Хотелось бы все-таки узнать: как вы сами классифицируете феномен? Вы во время нашего диалога неоднократно оговорились: «с точки зрения физики». Значит ли это, что физическая природа феномена не первична, а ее проявления — лишь побочные эффекты какого-то другого процесса?

— Я изложил свои взгляды на процесс. И не собираюсь отвечать за коллег из других областей науки. Если вам известна притча о трех слепых, которые ощупывали слона — будьте любезны сами пересказать ее читателям.

Пересказывать притчу дама не стала, по крайней мере — по телевизору. То ли время вышло, то ли не поняла, о чем речь. Она с вымученной улыбкой поблагодарила легендарную личность за интервью, за сим пленка кончилась.

— Понял чего-нибудь? — пробурчал у меня за спиной Шурик.

— Понял: проф сам не втыкается, что это за хрень такая, однако же любому кретину должно быть ясно как дважды два: уайтбол — усраться до чего серьезно.

— Ну… видишь, как у него получается. Вроде эта хрень меняет время, сознание и мало ли чего. К тому же размножается, как грибы. Если все правда, и даже академики не втыкаются что к чему — может, оно и впрямь серьезно и опасно.

— Во-первых, ни фига она пока не размножается, это только предположение. Во-вторых, непонятно чего она там на самом деле меняет. В-третьих, старик нарочно драматизирует, чтоб я сдох. Капает людям на мозги, чтобы выдавить из бюрократов и спонсоров денежки на комплексную экспедицию. Он же ясно сказал: для изучения феномена необходима группа специалистов из разных областей.

— Темное это дело.

— Ага. И темнее прочего — что такое уайтбол, и причем тут страдающий амнезией бывший студент профессора Венского…

Примерно так я и сформулировал свое недоумение в адрес группы «Уайтбол».

Ответ пришел меньше, чем через двадцать минут, на сей раз — неофициальный:

«Миша, здравствуй. Это Вик Малов. Ты, возможно, меня помнишь: мы учились в одной группе и стажировались вместе на кафедре Венского.
Твой Вик.

Никакого недоразумения. Проф в курсе твоих проблем и нынешней профессии. Можешь не сомневаться — он каждую кандидатуру тщательно обдумал и все возможные справки навел.

У нас здесь вообще много странного. В частности, очень разношерстная исследовательская группа. Каких специальностей только нет… К примеру, сейчас мы приглашаем сюда психолога. Вроде бы обоснованно: уайтбол — та еще штучка, ты ведь посмотрел интервью. В зоне уайтбол наблюдаются весьма любопытные трансформации сознания у людей, сам попробовал, как-нибудь потом расскажу. Но:

— мы не просто психолога приглашаем. Мы приглашаем психолога с Леты. Специалиста по Чужим.

— а еще ждем биофизика с Ганимеда. Читай — ксенобиолога.

Похоже, проф серьезно уверовал в желтую гипотезу о причастности космических соседей к нашему земному феномену… кто-то из нас — дурак. Объективности ради — наверно, все-таки, я. Старик по факту всегда оказывается прав, хотя в текущий момент создается впечатление, что у него проблемы с головой.

Слухай дальше. У нас в качестве гостя уже третий месяц живет режиссер из Голливуда. Проф пригласил. И еще некоторое количество совершенно сомнительного назначения людей. Ты с твоей утраченной квалификацией — всего лишь дополнительная загадка непостижимого мышления академика Венского, извиняй. К нему самому впору ксенопсихолога приставить.

Надеюсь, я достаточно тебя заинтриговал. Если не посмотрел размер своей зарплаты — загляни: заинтригуешься еще больше.

P.S. «В качестве технического консультанта» — не бери в голову. Это просто зарезервированная вакансия, а чем нужно заниматься — старик тебе на месте объяснит».

Утративший от любопытства стыдливость Шурик уже перевесил башку через мое плечо:

— Шеф! Чего ты теряешь? У тебя же несколько отпусков накопилось. И ехать-то всего пятьсот верст. Я бы, твою мать, поехал, только меня не зовут…

Я бы уже и сам, твою мать, поехал…

— А ты?

— Со мной — порядок.

— Тогда нужно студента какого-нибудь сюда выписывать.

— Да их сейчас на станции туева хуча пасется. Не зима ведь.

— Ага, и начальник там — злой, как собака, из-за телефонов и по жизни…

Помимо любопытства у Шурика имеется свой шкурный интерес сплавить меня хоть на месяц: и.о. начальника партии — чуть ли не единственная махонькая возможность для мужика с отсидкой продвинуться по служебной лестнице. Так оно иногда бывает: все давно быльем поросло — кроме предубеждения. И я, конечно, сволочь буду, если заныкаю этот его шанс…

Надо же. Всего-то пару-тройку часов назад я сетовал, что в жизни ни черта не происходит. Вымаливал у судьбы хоть ломаный грошик. И вот она от щедрот своих отваливает отнюдь не грошик… а не пойми чего. И как-то уж слишком назойливо отваливает.

Я написал Вику короткое отчаянное письмо:

«Ты можешь хотя бы предположить, чем я там буду заниматься?..»

Ответ пришел не менее отчаянный:

«Мишка, елки-палки. Не делай из меня большего идиота, чем я есть. В ответ на глупые вопросы старпер посылает ты прекрасно знаешь куда. Глупым считается любой вопрос, демонстрирующий неспособность вопрошающего читать мысли старого козла.

Вас тут пять штук приглашенных, которых я должен собрать в Среднеросске, посадить в автобус и отвезти на место. За каждого недоставленного мне оторвут башку. А у меня только одна башка.

Миша! В случае крайней неудачи (читай — холостого пробега) транспортные расходы я тебе сам погашу, платят мне достаточно, можно не экономить на таблетках от головной боли…

Будь человеком, решайся, да?..»

Может, это и впрямь — судьба, что бы оно не значило… Я решился. Отправил начальству заявление о месячном отпуске и запрос на сезонного рабочего.

Была еще надежда, что откажут.

Ответ пришел утром: «Не возражаю».

Через три часа небо заворчало, и на поляну опустился маленький станционный стрекозел. На землю пружинисто соскочили второй пилот Серега и незнакомая голенастая девчонка в камуфляже. Девчонка ловко поймала брошенную сверху коробку, подошла к нам и коротко, по-простецки, представилась:

— Наташа.

Я освободил новобранку от коробки, улыбнулся и сказал вполголоса:

— Поздравляю, Шур. У начальства нынче хорошее настроение.

— Ты, шеф, главное — не забудь, куда собирался, — так же вполголоса ответил Шурик, и, не теряя ни секунды, двинул за Наташей разгружать ящики.

Через двадцать минут, полюбовавшись в окошко на две уменьшающиеся фигурки на поляне, я наклонился к Сереге и, перекрывая стрекозлиный визг, спросил:

— Студентки на станции есть еще?

— Есть, — кивнул он, помолчал и съехидничал:

— Только самая красивая Шурке досталась.

— Некрасивых женщин не бывает.

Парень закатил глаза к потолку:

— Тогда — Нина Александровна.

Представилась кадровичка Нина Александровна: с меня ростом и с голосом, по тембру напоминающим иерихонскую трубу…

— Один-ноль. Это — без меня, пожалуй.

— Тоже хочу в отпуск, — сообщил пилот. — Но у меня — нескоро. Планы есть?

— Есть.

— На море? В столицу?

— В третью столицу.

— Это неинтересно.

— Посмотрим.

…Зеленое море шевелилось внизу. Зеленое море казалось пойманным в силок. Казалось — хочется ему вытянуться в реку и течь вверх. Куда-то к нам, а потом — выше… Я потрогал в кармане шуршащий пакет. Зря я это взял, на самом деле. Придется воздержаться, по крайней мере — первое время. Посмотреть, что день грядущий… Смалодушничал, вообще не нужно было брать. Приспичит — на месте найду, небось, не на северный полюс отправляюсь… ладно, чего теперь.

Когда ж я выбирался отсюда? Дальше станции уж лет семь не вылезал, и на станцию последний раз — три года назад. Тогда не до травы было и не до девчонок…

«— …Ты не виноват.

— Знаю».

Но я еще одно знаю: хоть застрелись — не убедишь себя в том, что ты не господь-бог. И не провидец.

Молния попала в сарай. А в сарае возился Илюшка — сезонник, студент. Антенну какую-то навороченную собирал, Кулибин доморощенный…

В тот день было как вчера: я промок в лесу, развел костер. В пылающей реке барахталась птица с человеческими глазами. А когда вернулся — на поляне орущий стрекозел, носилки и Шурик зеленее травы.

Потом — станционная клиника и идиотская двухчасовая надежда на чудо.

«— …Миша, завтра родители парня приедут. Но тебе необязательно…

— Обязательно».

Три года мы с Шуркой не заводили речь про сезонных рабочих. И вот вчера опять гроза, птица в огненной реке, а сегодня — студентка эта… к черту. Я улетаю и беду с собой уношу…

— Шур, как слышно?

— Плохо. Чего тебе?

— Ты… пригляди там за барышней.

— Что?

— Повнимательней с новой сотрудницей.

— Шеф, кого ты лечишь?..

— До связи.

— Отдыхай спокойно. Все будет в порядке.

Отбой.

Внизу показались игрушечные постройки станции.

 

«Город циклопов»

Что думает второй пилот Серега — его личное дело, а я люблю Среднеросск. Всегда любил.

В самый первый раз приехал сюда с родителями.

Тогда и я, и город были неприлично молоды: мне только-только исполнилось пять лет, а он едва перевалил за пятьсот тысяч жителей. Сейчас это — громада в несколько миллионов, не считая приезжих. Да и я давно уже не так обаятелен, как во времена неприличной молодости.

Конечно, пятьсот тысяч — ужасно круто по сравнению с масштабами районного городка, в котором мне довелось родиться и вырасти. Но тогда я еще не понимал таких чисел, они ровным счетом ничего не значили. Помню только: стоял у окошка в коридоре, состав шел через парк, примыкающий к вокзалу с запада (про запад я, естественно, тоже еще не знал), а деревья вдоль полотна дразнились разноцветными фонариками — был канун какого-то праздника, Дня города, кажется.

Ехали в купе «домашнего» поезда: мама работала проводницей на линии Москва — Среднеросск. Всего два часа пути (если на электричке — три), но родители почему-то боялись, что и это станет для ребенка слишком тяжелым испытанием. В следующих поездках время пролетало мгновенно — я полюбил стук колес и убегающие назад картинки за окнами. В дороге ты действительно свободен и живешь настоящим. Ничего другого не остается: прошлого уже нет, будущего — еще нет. Непринципиально: идешь, едешь или летишь. Дорога — отсечка. Время между временем. Кто-то внутри тебя подводит итоги и строит планы, но ты не участвуешь в этом, поскольку принадлежишь другой вселенной — той, которая проплывает за окнами, иллюминаторами, или просто неспешно шагает тебе навстречу. Неуловимая другая вселенная, которая не существует и не может существовать в статике. Фигня, что это от тебя зависит. Что можно тормознуть в любой точке пути. Тормознуть-то можно, но тогда это окажется всего лишь еще одна точка обычного мира.

Когда я впервые почувствовал прикосновение параллельной вселенной? Может, в пять лет отроду и почувствовал — глядя на убегающие, синеватые в сумерках, деревья за окном и разноцветные огоньки, разбросанные по стволам и кронам.

Потом был вокзал, такси и такой же как парк вдоль полотна — весь в разноцветных лампочках — Среднеросск. Но я тогда уже клевал носом.

Проснулся утром в квартире родственников, перманентно возбужденных тем, что наконец удалось купить жилье в приличном городе. «Задумайся, Ника, это тебе не ваше Прибрежное!» — то и дело восклицала по поводу и без повода зануда-тетка, мамина сестра. Но фиг с ней, с теткой, это неважно. Важно, что чуть ли не в каждой подворотне работали мини-комплексы аттракционов, по улицам ходили артисты в костюмах персонажей наших и американских мультиков, а по небу летали в огромном количестве надувные шары и дирижабли. Наверно, для взрослых тоже что-то было, но я этого не помню.

Когда произносят «Среднеросск», в памяти возникает дирижабль, висящий в небе среди ворон и надувных шариков.

С тех пор я много раз сюда приезжал. Сначала — с родителями, потом — с друзьями. В целях профориентации и просто оторваться. После школы учился здесь, в Центральном естественно-научном колледже — это было ужасно круто и обеспечивало чуть ли не беспрепятственное поступление в несколько серьезных вузов, включая Московский университет. Только потом оценил, каких денег стоило родителям мое пребывание в этом колледже. Слава богу, не зря: в универе я уже оказался на правах честного умника, а не хорошо финансируемого дегенерата.

Москву я тоже помню, но плохо: тот период моей жизни больше всего пострадал от амнезии. Когда смотрю телевизор или фотографии, узнаю многие места: вот здесь был, и здесь тоже был… но в целом воспоминания о студенческой жизни — стихийно сваленные в кучу разрозненные картинки, серо-черные почему-то. И дело тут, наверно, не в самом городе — хотя он вспоминается мне неуютным и агрессивным, чем-то похожим на огромную космическую окраину со свалкой погасших звезд и погибших планет, кишащую попрошайками и отморозками. И не в университетской жизни — нервной и дерганной по сравнению с учебой в колледже, сухой, взрослой — но не лишенной нормальных студенческих загулов и развлечений.

Дело в Казанском вокзале. В этой массивной, жуткой будке, которую каждое поколение москвичей считает необходимым надстроить еще на пару этажей — бог весть для каких целей. А может, ее этажи сами растут, как годовые кольца у деревьев, кто их знает: Казанский вокзал, по сути своей, какая-то нечистая сила. Вообще он невысокий — даже в моем родном городке есть башни гораздо выше. Просто громоздкий, бестолковый. И — жуткий. Когда мы с приятелем, порядком выпимши, вывалились ночью на платформу и увидели на фоне пасмурного неба здание вокзала, с нас даже хмель слетел — таким инфернальным ужасом повеяло от этого удолбища.

— Ворота в Москву для трех четвертей России, блин… — выдохнул мой друг.

Такой и осталась моя главная ассоциация. С тех пор когда звучит слово «Москва» в памяти возникает эта самая штука. И никакими аргументами никто не докажет мне, что страходолбище Казанской будки лучше серебристого дирижабля. О вкусах не спорят.

Среднеросск взрослел вместе со мной. Оттого, натыкаясь на грязь, стервозность, внешнюю и внутреннюю неустроенность растущего города, я не мог злиться и судить: это было как бы мое зеркало. Таков я сам, и нечего пенять.

Первую столицу я, кажется, тоже полюбил, но — по-другому. То было какое-то болезненное садомазохистское чувство — может, присущее всем провинциалам, а может — мое личное, неважно. Сейчас воспоминания о московской жизни грузят вдвойне: университетский период — время неоправдавшихся надежд. Кладбище. А на кладбище вряд ли захочешь, к примеру, провести отпуск.

В принципе, все это — личные ассоциативные дебри. Среднеросск и Москва для меня — краевые вешки. На зримом, вещественном уровне моя жизнь прошла на территории между Москвой и Среднеросском, на уровне внутреннем — между необъяснимым воздушно-трансцедентным счастьем и гнетущей инфернальной жутью…

* * *

Память — вообще довольно забавная штука. До последнего момента был уверен, что Вик Малов — рыжий, длинный, с контактными линзами, не в себе парень, которому пол-универа прочило великое будущее. Оказалось — вовсе нет, тот — Вит Белов, уже несколько лет как осевший во внешнем космосе, на Синильге. А Вик — совсем наоборот: маленький, толстый, чернявый. Такой же Малов, как я — Рабинович. Вечный тамада и душа компании, которого я помнил совсем смутно, поскольку будучи в компании надирался раньше всех. А еще Вик Малов — радио без выключателя: вот это вспомнилось очень быстро.

— Я тебя чуть не кинул, — сообщил он мне сразу после «здрассьте». Совершенно по-свойски, будто только вчера разъехались в разные края. — До последнего момента был уверен, что ты прибываешь на Северный вокзал. Убей — не знаю, почему я так решил. Маразм, должно быть, начинается.

В кафе, куда мы заскочили пообедать, и после — всю дорогу до гостиницы, пока я глазел в окно машины на дико изменившийся за семь лет город, Вик в подробностях рассказывал, кого и как он встречал последние два дня. Прибывших до меня было трое, — слава богу, что не тридцать. Все мои попытки перевести разговор на животрепещущую тему не увенчались успехом: стоило открыть рот, дабы произнести сакраментальное слово «уайтбол», как Вик тут же вспоминал очередную особенность кого-то из приглашенных или какую-нибудь значимую, с его точки зрения, деталь пребывания в городе Среднеросске. Ни слова о конечной цели путешествия, ни слова о феномене, ни слова об экспедиционных буднях. То ли Вика самого напрягает эта тема, то ли боится меня отпугнуть раньше времени.

— Я, наверно, все не по делу болтаю, — спохватился он где-то в середине пути. — Извини, нервное.

И, видимо, тут же решил, что его уже извинили. В том числе — авансом.

— Так вот…

Когда добрались до гостиницы, я уже знал, что Ри (биофизик) — один из соавторов программы коммуникации с Чужими, и сам он — совершеннейший Чужой (с кем поведешься), общаться с этим типом крайне трудно — «фиг знает, что творится у него в голове». Приглашенные геологи — гей-тандем, «имей в виду и постарайся не ляпнуть в их присутствии что-нибудь шовинистское». В отеле «Восточный» — куда мы едем сейчас — имеется бассейн и тренажерный зал, но «туда лучше не ходить — разоришься»; вполне демократичный спорткомплекс — всего в двадцати минутах ходьбы, на окраине парка. А в пределах «Восточного» лучше никакими дополнительными сервисами не пользоваться, потому тамошние хозяева «зажлобились совсем». На эту гостиницу «давно бы забили, но у нас с ними договор на обслуживание еще не закончился»… и так далее.

В конце концов, у меня от обилия информации распухла башка, даже таинственный уайтбол уже не интересовал. В отеле я с радостью отделался от провожатого и отправился в номер приводить себя в порядок.

Вечером перезнакомился с командой. Люди как люди. Геологи — лысый бородатый Серж и курчавый безбородый Юра — не производили впечатления шибко уязвимых, при которых не дай бог чего-нибудь ляпнуть. А насчет биофизика Вик успел накрутить меня настолько, что я уже в тайне ожидал увидеть эдакого мутированного полуслизня, плохо владеющего человеческой речью. В реальности все оказалось не так страшно, хотя в первое время присутствие Ри внушало некоторую неловкость, в особенности его не слишком естественная, будто отрепетированная улыбка. Во всяком случае, ничего экзотичного: обычный старатель научных приисков, каких и на Земле достаточно. С головой ушедший в собственный клондайк, оттого не всегда адекватный. Непонятно, чем его так соблазнил Венский, что Ри соизволил оторваться от своей работы. Несколько раз я пытался спросить, но прихотливое течение общей беседы сворачивало в другое русло: интерес к Чужим явно превалировал над сомнительным уайтболом, о котором, похоже, собравшиеся уже знали все, что им полагалось. Оправдано, в общем-то, сворачивало. Еще не один десяток — а то и сотню — лет Чужие будут вызывать общечеловеческий ажиотаж. Эмоциональная амплитуда колеблется от раболепных воздыханий до чернейшей паранойи. Молимся и боимся. Прекрасно знаем, что от них нужно нам — и очень плохо представляем, что от нас нужно им… Официальная версия — мы снабжаем их расчетными данными о планетарных системах: сами Чужие равнодалеки как от астрономии, так и от математики. Но это, извините, явная фигня. На кой хрен космическим соседям наши расчетные данные? Миллионы лет без них обходились…

…После той моей аварии, десять лет назад, пока я настойчиво собирал утраченную информацию о себе — что-то удавалось выудить из собственной строптивой памяти, а что-то приходилось принимать на веру со слов врачей и родных — так вот, в тот болезненный период Чужие снились мне чуть ли не каждую ночь. Сюжет этих сновидений разнообразием не баловал: либо я нахожусь около поселения космических слизней, либо непосредственно в «муравейнике». Чужие непрерывно общались со мной, но суть общения, по закону сна, полностью ускользала под утро, оставляя ощущение чего-то очень хорошо понятого, но слишком сюрреалистичного, чтобы втиснуть в куцые рациональные рамки дневного сознания. Зато декорации, антураж сновидений помнились удивительно отчетливо. Проснувшись, я не всегда мог понять, где нахожусь на самом деле… Позже, когда я уже переселился на лесную базу, как-то по телевизору передали документальные съемки внутренностей «муравейника». Несмотря на плохое качество изображения многие детали показались мне очень знакомыми.

Тогда, десять лет назад, убитая надежда снова и снова возвращалась ко мне по ночам. И хотя остроты потери я со своей разодранной в клочки памятью не ощущал, сны портили настроение, тяготили и заставляли страдать. Психотерапевт, который мной занимался, устал воевать с этим упертым отчаянием Несбывшегося и посоветовал сменить обстановку. Я сменил — отправился работать в леса: продолжать жить несложившейся судьбой в конце концов стало невыносимо.

Несколько дней мы болтались в Среднеросске, дожидаясь пятую приглашенную — Александру Луневу, психологиню из внешнего космоса. Утром команда расползалась кто куда, вечером собиралась в баре «Городе циклопов», в нескольких остановках от гостиницы. Ничего особенного, на мой взгляд, в этой забегаловке не было — ничего, кроме приватной домашней обстановки. Но ее-то, как раз, создать сложнее, чем умопомрачительный интерьер… Стены «Города» — драпированная голубовато-фиолетовая ткань. Вдоль стен проходит пандус, ведущий наверх, в мансарду. Пол в зале мягкий, стойка по форме напоминает планетарный челнок, а над стойкой висит гигантская кукла — улитка без панциря с одним белесым глазом и огромным фонарем во лбу. Кукла слегка покачивается, постепенно обходя «взглядом» зал справа налево и обратно. Мягкий голубоватый луч от ее фонаря бегает по столикам и стенам… «Похоже на настоящий Город?» — спросили у биофизика. «Более-менее, — ответил ученый на отличном русском. — Только полы все-таки жесткие. В настоящем муравейнике часто приходится на четвереньках ползать, для устойчивости… Ну, и циклоп парящий — конечно, нонсенс. Рожденный ползать летать не может, так, кажется?». — «Может, это сумасшедший циклоп?» Ри юмора не понял, ответил серьезно: «Лично я до сих пор не встречал сумасшедшего циклопа. На редкость нормальны». — «Жуть какая, — поморщился Юра (тот, который без бороды). — Может, они еще и водки не пьют?» — «У меня полевой напарник водки не пьет, — сообщил я. — Но он, правда, о двух глазах и — примат». — «Все равно, — твердо сказал Юра. — Разлагающее влияние Чужих — налицо.»

…Прекрасно помню день и даже минуту, когда в жизни случился резкий перелом. Чертово Судьбоносное, дремавшее целых десять лет, бесцеремонно воткнулось в мою реальность, та треснула и раскололась пополам — на до и после. Нетерпеливое ожидание чуда обернулось гнетущим предчувствием неизбежного кошмара…

В тот вечер все было не так. Не успели расположиться — до нашего столика домотался какой-то панкующий урод. Чего хотел — осталось тайной, но приставал ко всем по очереди, обижался на любое слово, предлагал выйти то одному, то другому.

Урода вывела охрана, но спокойнее не стало: за соседним столиком шумно отмечала что-то небольшая межнациональная компашка. Гуляли с кавказским размахом и по-русски громко.

— Может, перейдем куда-нибудь в другое место? — предложил Вик.

— Все занято, — отозвался Серж (тот, который лысый), пробежавшись взглядом по залу.

— Поищем другое кафе.

— У тебя идеи есть? А то ведь можно полвечера бродить.

— Здесь нынче экстрим какой-то, а не отдых… Эй, друзья, нельзя ли потише?..

Пьяный белобрысый парень из-за соседнего столика повис у Вика на плечах, отчего тот чуть не свалился со стула:

— Бра… братан, спокуха. У нас тут… понимаешь… тут…

— Все понимаю, но потише нельзя?

— Да ладно, — успокаивающе произнес Ри. — Не так уж они и мешают.

— Давно гудят, — я кивнул на соседей. — Нагуделись порядком, может, сами уйдут.

— И я о том же.

Кукла, изображающая циклопа, в тот вечер светила не так, как обычно. Вместо мягкого, ровного луча — серия стробоскопических вспышек. Неплохо для шоу, но пить водку и беседовать при такой иллюминации — сомнительный кайф.

— Ри, что он говорит? — спросил Серж, указывая на «циклопа».

— Он не говорит, он кричит, — Ри улыбнулся. — Все кричат, и он тоже. Свет — дистанционная форма общения, очень бедная в плане лексикона. Говорят они при телесном контакте посредством электрических импульсов.

— Не надо мне лекцию для заочников. Я спрашиваю, что он хочет сообщить.

— Очень похоже на сигнал опасности. Он непрерывно кричит об опасности. На моей памяти земляне видели такую продолжительную панику один-единственный раз. Кончилось это серьезно.

Соседи подались курить — в обнимку, задевая по дороге чужие стулья. Около каждого потревоженного посетителя белобрысый останавливался и что-то такое подробно объяснял. За шумным столиком остался один джигит.

Разговаривать наконец-то стало возможно, не повышая голос.

— Так чем кончились эти циклопические вопли?

— Метеоритом. У нас разворотило планетарный купол, без людей, слава богу. Соседи двоих потеряли.

— Что же, блин, наши эту фигню не прочухали?

— Маленький он был, не заметили, — ответил Ри. — Впрочем, если бы даже заметили. Маленьких много, от каждого бегать не будешь. Рассчитать место падения с точностью до двадцати метров технически невозможно… А вот у циклопов почему-то не было сомнений, куда именно он шарахнет.

— Чего ж подставились — своих положили?

— Проблемы взаимонепонимания. Соседи не знали, что купол пустой. Хотя пустой тоже попытались бы утащить — они наши космические времянки, похоже, до сих пор воспринимают как свои Города, — Ри поболтал соломинкой в стакане и добавил:

— С их точки зрения дешевле потерять несколько одиночек, чем кусок колонии.

— Ни одно доброе дело не остается безнаказанным… Ну, а вы? Неужели было не ясно, что эти друзья не просто так вопят об опасности?

Я фыркнул:

— Прикинь, сейчас какой-нибудь псих встанет посреди зала и начнет блажить: «Пожар! Пожар!» Ну, допустим, пожар. А где горит, что горит?

— Так вон же он, блажит, — драматически прошептал Юра, глядя на куклу. — Мы вот сидим и сопли жуем, а оно сейчас кааак жахнет…

Все замолчали.

— Белый медведь сдох, — сообщил Серж.

— Тьфу, Юрка, типун тебе, — засмеялся Вик. Нервно как-то засмеялся.

Юра сделал удивленные глаза:

— Я пошутил! Он же не настоящий. Он же плюшевый.

— Не плюшевый, — уточнил Серж. — Синтетика какая-то.

Они продолжали говорить, я не слышал. Зал поплыл, а перед глазами — ни с того, ни с сего — взмыло оранжевое русло реки, текущей вверх, и там, в реке, за тысячи километров отсюда барахталось темное что-то…

— Михей, чего стряслось? — меня тряхнули за плечо.

— Уе…м отсюда! — рявкнул я. — Немедленно! — и, схватив за локоть кого-то, кто ближе был, метнулся к выходу. Почти сразу из-за других столиков вскочило еще несколько человек — видать, тоже почуяли недоброе…

В зале, кажется, началась паника. Фигня — то, что я давеча говорил. Неважно, где горит и почему. Горит — этого достаточно. На выходе из бара образовался затор, который тут же пробила, поднапрягшись, вторая волна удирающих посетителей.

Толпа выплеснулась и выдохнула. Кто-то попытался выяснить: «А что случи…» когда конусообразная мансарда на крыше кабака вздрогнула, пошла боком проседать вниз, в питейный зал… и исчезла.

Раздался грохот.

Толпа отхлынула на противоположную сторону проулка. Две отъезжающие машины задергались в людской толчее и столкнулись. Водилы выскочили наружу, начали выяснять отношения. Кто-то полез их растаскивать. Со стороны проспекта завыла сирена.

Дальше все воспринималось как сквозь сон. Кто-то матерился, кто-то требовал скорую. Часть народа рванула прочь из проулка. На углу кого-то крепко толкнули, человек вписался в витрину небольшого магазинчика… В двух шагах от меня, на асфальте, бился в каком-то припадке джигит из-за соседнего столика. Где-то поблизости вопил перепуганный ребенок…

Я оглянулся на своих.

— Юра! Где Юра?..

— Юрче! — заорал Серж, проталкиваясь сквозь толпу.

Черная птица с человеческими глазами последний раз трепыхнулась и ушла на дно огненного потока.

Поздно орать.

 

Длинная рука уайтбола

Вик сидел у меня в номере и противоестественно молчал, рассеянно взбалтывая водку в стакане — мне надоело ему напоминать, что это не коктейль. Печальное зрелище: радио, у которого сели аккумуляторы. Хотя, конечно, не самое печальное за прошедшие сутки.

Спасатели ковырялись в обломках «Города» всю ночь. Легкораненых под завалом не оказалось. Несколько человек погибших и несколько в тяжелом состоянии. Полтора десятка людей, которых я не успел спугнуть… хватит, блин! При чем тут я? Сам совершенно случайно уцелел.

Геолог Юра погиб. Несколько часов мы с биофизиком успокаивали остальных участников проекта. Спать, разумеется, не пришлось — какой тут сон. А утром на нашу голову свалилась следственная комиссия… Твою мать, ну что б этой психологине с Леты не прибыть на двое суток раньше?..

Вик, наконец, перестал смешивать водку с водкой, отставил стакан и подал голос:

— Старику отзвонился только что.

— Ну — и?..

— Ну — и, — криво усмехнулся он.

— Ты-то здесь причем?..

В ответ на мою раздраженную реплику Вик только хмыкнул:

— Я-то как раз причем. Правда, старик этого не знает.

— Ты что, стропила подпилил?

Он сморщился:

— Нет. Просто я с самого начала вечера чувствовал опасность. Не идентифицировал, но чувствовал. Потом Ри сказал, что кукла тоже кричит об опасности.

— Причем тут кукла? Светит, как ее запрограммировали.

— Почему ее именно вчера запрограммировали именно так? Раньше она иначе светила. Ты видел.

— Христос с ней. Не загружайся, так сбрендить недолго.

Есть вещи, которые не стоит пропускать сквозь аналитический аппарат. Я это понял, когда начал курить траву. Стандартная думалка — она для стандартных ситуаций, и не фиг соваться с ней туда, где мистикой пахнет. С таким же успехом можно пилить дрова перочинным ножиком: КПД низкий и для ножика вредно.

— А ты как догадался, что бежать пора? — отозвался Вик. — Тоже сбрендил?

— Вроде того. Озарение приключилось.

— И часто они приключаются?

— Не очень. Но и потолок не каждый день падает, слава богу.

— Может, из-за этих озарений тебя старик и пригласил? — заинтересовался он.

— Ну, нет. Разве что умеет читать мысли, к тому же — на расстоянии.

— Фиг его знает, чего он умеет… А вот от тебя не ожидал.

— Я десять лет как психически травмированный. От меня всего можно ожидать, — я плеснул в свой стакан. — Давай все-таки выпьем. За помин.

— Буянить не будешь?

— Заодно и выясним. Эмпирически.

Вик кивнул и проглотил водку. Сморщился, выдохнул, шумно втянул носом воздух. Хлопнул прослезившимися глазами.

— Откуда оно, по-твоему, берется?

— Что берется?

— Материал для озарений. Информация. Субстрат. Не знаю, как сказать.

— А я не знаю, как ответить. По любому извне откуда-то. Только обычно оно идет через меня. А вчера — через кого-то другого.

— Это почему?

— Потому что внезапно свалилось. Без прелюдии.

Вик уставился на меня тяжелым взглядом:

— Через кого оно, по-твоему, вчера шло?

— Черт… Я бы подумал на Ри. Остальные как бы нормальные… Но раз ты говоришь, что дергался весь вечер — так, может, через тебя?

Он покачал головой:

— Неет… Это, знаешь… через циклопа шло.

Опять — двадцать пять…

— Заклинило тебя. Не было никакого циклопа. Кукла была, на ниточках. Не сходи с ума.

— Знаю, что кукла. Все уайтболисты немного психи. Привыкай, Миша.

— Ты можешь объяснить, причем тут циклоп?

— А ты можешь объяснить свои предчувствия?

— Я же сказал: нет. Но предчувствия вообще-то дело обычное. Не я первый, не я последний.

— У нас на объекте любая мистика — дело обычное, — хмуро сообщил Вик. — Я тебе обещал рассказать, что уайтбол вытворяет с человеческим сознанием…

— Сначала хотя бы расскажи, что это такое — уайтбол.

— Ты же смотрел интервью Венского.

— В интервью одни общие слова. Пример приведи, только попроще и без терминологии.

Вик задумался.

— Вот тебе самый простой пример. Если ты стреляешь из ружья, где должна оказаться пуля?

— Там, куда выстрелил, наверно. Ну, если не отрикошетит.

— Ни фига. Она улетает в зону уайтбол, а через некоторое время оказывается опять в патроне. Будто и не улетала.

Он помолчал.

— Налей мне еще.

Проводил бутылку глазами и снова принялся взбалтывать содержимое стакана.

— Часы там некорректно идут. Но это можно объяснить физическими причинами: куда не плюнь — попадешь в какую-нибудь аномалию. Любая аппаратура регулярно начинает показывать черт-те что. И собственные глаза показывают черт-те что, и неизвестно еще кто больше врет — аппаратура или собственные глаза… Вот, например: откуда тектоническая активность на древней платформе? Хотя — может, там и не платформа уже… и не древняя… Горки образуются маленькие, свеженькие, а через день исчезают…

Мне надоело ждать, пока Вик вдоволь наобщается со своим внутренним голосом:

— Ладно, а что с сознанием?

Он спохватился:

— Да, с сознанием. Так вот, насчет пули. Приглючилось мне, что эта самая пуля прострелила какое-то зеркало. Возвращаюсь к себе в корпус — в коридоре зеркало разбито.

— Совпадение.

— Ага. Сережка — геофизик, который со мной был — видел, что пуля прошила автомобильную камеру. И по факту у одной из наших машин оказалась прострелена камера. Стоянка, смею тебя заверить, находится вне зоны уайтбол. Жилые помещения — тоже… Тогда нас всего двое было, поэтому огнестрельного убытку — только машина и зеркало. А вообще таких совпадений до фига. Когда совпадений до фига, как они называются? Правильно, закономерность.

Он помолчал и добавил:

— Посмотри художественный фильм «Уайт бол». Пока время есть. Все равно Венский заставит, он повернулся на этой ленте. Даже явление нашенское назвал в честь нее.

— И чего в ленте?

— Там все про нас. Бррр… крыша едет от таких аналогий. Не хочу пересказывать, посмотри лучше сам.

— Все равно не понимаю, причем тут вчерашний циклоп. Мы находимся в нескольких часах пути от зоны уайтбола.

— А что такое — зона уайтбола?

— Приехали. Этот чертов феномен занимает, я так понял, некоторую ограниченную область пространства. Весь остальной мир живет, даже не подозревая о нем. И обходится без ваших гребаных закономерностей.

— До поры, до времени. Что если, допустим, я, побывавший в зоне уайтбол, теперь являюсь переносчиком этой заразы? Объяснение, конечно, вульгарное и, скорее всего, ошибочное…

Действительно — приехали…

— Зато очень в духе апокалиптических прогнозов Венского, которыми он в своем интервью читателей «Образованного читателя» грузил. На фиг. Венского мне принять проще, он, по крайней мере, не говорил о переносе мистических явлений воздушно-капельным путем.

— Ну и черт с тобой. На месте сам поймешь.

Вик отошел к окну, демонстративно повернулся ко мне спиной и уставился на улицу.

— Как Серж? — спросил я, главным образом — чтобы сменить тему, пока не разругались окончательно.

— Плохо Серж.

— Он не откажется от участия в проекте?

— Не думаю. Он все-таки мужик, хотя и этот… разноцветный. А по мне — лучше бы отказался.

— Почему? Разве экспедиции одной потери мало?

— Венский геологов не по одиночке приглашал. Он приглашал тандем. Ребята последние годы работу вместе вели, статьи публиковали под общим авторством и все остальное. Ты никогда не задумывался, как функционирует тандем?

— Наверно, по принципу взаимного дополнения.

— Вот именно. Два контрастных менталитета, обычно один — генератор идей, другой — скептик. Первый гонит, второй фильтрует. Оба друг без друга — никуда: в одиночку первый прослывет фантазером и пустобрехом, второй увязнет в рутине. Как по-твоему, какая расстановка ролей была у наших геологов?

— Серж мне показался более сдержанным.

— Мне тоже. И это — худший вариант. Уайтбол не позволит увязнуть в рутине. Он просто раздавит нашего друга, доведет его до безумия.

Верю. Вик, например, уже на грани. Раньше, вроде, нормальным был.

— Тогда, может, лучше убедить Сержа отказаться?

— Венский против. Сказал, что будет искать Юрию замену.

— Бог в помощь.

— Да.

Он вздохнул, вернулся к столу.

— Мишка, просьба есть. Мне завтра всякими похоронными делами заниматься. Будь другом, встреть нашу красавицу на вокзале. Сашу Луневу.

— Встречу. Как ее узнать?

— Я фотографию утром занесу.

Вик пошел на выход. На пороге остановился:

— Мишка, а тебя давеча пуаро спрашивало, почему ты поднял панику в баре?

— Спрашивало.

— И что ты сказал?

— Сказал, что услышал треск. Я — лесник, десять лет в глуши безвылазно, это легко проверить. Для меня треск над головой означает возможные неприятности. Подумать не успел, заорал рефлекторно.

Он хмыкнул:

— Поверили?

— Может, и не поверили. Не нравится — пусть придумают другое объяснение.

— Еще не хватало, чтобы с тебя взяли подписку о невыезде.

— Как возьмут — так и отдадут. Мы ж не завтра уезжаем.

Вик пожал плечами, вышел.

Вот и состоялся разговор на животрепещущую тему. Я б не сказал, что ясности прибавилось, наверно — не все сразу. Отчего-то стало страшно, но о возвращении домой в тот момент даже мысли не возникло. Будто приоткрылась форточка в настоящий мир, теперь прежняя жизнь казалась вроде плоского рисунка… В общем, клюнул.

После ухода Вика я какое-то время пытался расшифровать доклад Венского с прошлогодней конференции, потом бросил: проще читать египетские иероглифы, а уж с такой башкой, как нынче…

Покрутил в руках пакетик с запретным содержимым. Ну нет, только не сейчас, а то перебор получится. Сегодня — никаких потрясений, по крайней мере — добровольных. Если, например, верхнему этажу отеля не терпится осесть мне на голову — пусть лучше это произойдет внезапно.

Закрыл номер, спустился в бар. Обычный человеческий бар, без всяких сияющих улиток. Стойка, несколько квадратных столиков и лампы дневного света. Неинтересно.

— Коньяк есть?

— Да, пожалуйста, — мужик пододвинул прейскурант.

Е-мое… Здесь сплошь космических командировочных принимают, или звезд Голливуда? Оно понятно — старпер своих гостей где попало не поселит, но по интерьеру не скажешь, что тут такая уж круть.

— Я передумал. Дайте лучше сто грамм водки и чашку кофе… вот этого, — я ткнул в самое дешевое непонятное название.

— Не советую. Этот кофе — ароматизированный, фруктовый. На любителя. Возьмите лучше…

— Я и есть любитель.

Девица в блестящей половине платья подошла к стойке, но бармен чуть заметно покачал головой, и красотка удалилась восвояси. Понял. Звиняйте, батьку, в следующий раз пойду отдыхать в город. Сам виноват: о том, что в отеле не стоит пользоваться дополнительными сервисами, Вик предупреждал меня еще в день приезда.

Забрал рюмку и кофе, прошел в самый темный уголок зала. Здесь лампочка, похоже, на последнем издыхании: горит, но слегка подмигивает. Не как вчерашний циклоп, конечно… черт! Я достал из кармана телефон и визитку, набрал номер.

— Дмитрий Олегович? Вихорев Михаил, мы с вами утром беседовали по поводу ЧП в баре. Вы просили сообщить, если я еще что-нибудь вспомню. Была там одна, в общем-то, мелочь. Над стойкой висела кукла, изображающая циклопа. У куклы — фонарь во лбу. Накануне происшествия фонарь светил ровно, а вчера — пульсирующим светом. Такой свет у реальных циклопов означает сигнал тревоги.

— И?..

— И… все. Это все, что я хотел сказать. Извините за беспокойство, чепуха, наверно.

— Не чепуха, но мы уже в курсе. Спасибо.

Интересно, откуда он в курсе? Неужели Вик на нервной почве начал излагать этой публике свои завиральные идеи о мистической функции циклопа?.. Да ну, чушь. Мало ли кто заметил, что кукла кричит об опасности.

Меж тем девица в половине платья заинтересованно подползла к моему столику.

— Привет!

— Привет.

— Клубнику любишь?

— Люблю, но только свежую, — съязвил я.

— Вот хамло, — фыркнула бабочка. — Я, вообще-то про другую клубнику. Угощайся, — она подсунула мне плошку ягоды со сливками.

— Это за счет заведения?

— Фу. Это за мой счет. Присесть можно?

Я пожал плечами:

— Можно, если нужно.

— Я тут случайно услышала…

— Подслушивать — некрасиво.

— Ну, раз уж так получилось. Если я сделаю вид, что не слышала — это будет нечестно.

А еще говорят, любопытство — не порок.

— Чего ты хочешь?

— Ты там был?

— Где?

— В Городе циклопов.

Я мотнул головой:

— Не. Сколько себя помню, всегда жил на Земле.

— Ты что, дурак? Я про кафе спрашиваю.

— Ну, а если был?

— Как оно… происходило?

— Фильм «Гибель «Прометея» видела?

— Видела.

— То же самое, только народу поменьше.

— И что?

— И все.

— Все? Газеты только об этом и кричат, а тебе рассказать нечего?

— А я не газетчик.

— Там действительно была диверсия?

— …и не следователь.

В это время в зал вошло двое мужиков, и визави внезапно потеряла ко мне всякий интерес. Половина платья величаво поднялась со стула и волнообразно поплыла к стойке.

Стало как-то неуютно в этой нищей забегаловке для сказочно богатых людей. Я покинул бар, поднялся на четвертый этаж и позвонил в номер 45.

— Войдите, открыто.

— Не помешал?

— Нет, — ответил Ри. — Я еще не ложился спать. Никогда рано не ложусь.

В отличие от Вика и меня, наш космический партнер был совершенно спокоен. Будто угадывая мои мысли, сказал:

— Да, все понимаю. Головой — понимаю: произошла трагедия. Почувствовать — не могу. Отвык чувствовать такие вещи.

— Я увлекался в свое время Чужими. Немного помню, можете ничего не объяснять.

— Вы присядьте.

— Спасибо. Дело такое: я завтра буду встречать недостающую участницу проекта. Которую мы тут дожидаемся. Не хотите составить компанию? У вас с ней общий менталитет, а я — дикий туземец.

Ри улыбнулся:

— Обязательно поеду. Нельзя же отдавать ее вам на съедение.

— Отлично. А еще у меня есть вопрос. Вернее, два.

— Спрашивайте.

— Во-первых, зачем Венский пригласил в проект ксенобиолога? Во-вторых, ради чего вы согласились оторваться от собственной темы?

Он кивнул:

— Отвечаю в том же порядке. Я все-таки в первую очередь биофизик.

— Биофизиков достаточно дома. Зачем выдергивать специалиста из космоса?

— Венский читал мою монографию. Говорит, отдельные проявления феномена схожи с некоторыми процессами, происходящими в Городах циклопов — так, как у меня эти процессы описаны.

— Существует желтая гипотеза, что уайтбол — рука космоса. Как вы к этому относитесь?

Отрепетированная улыбка снова появилась на лице ученого:

— Миша, паранойя — прерогатива политиков и военных. А я — исследователь.

— Я вас как исследователя и спрашиваю.

— Что значит — рука космоса? Земля для циклопов — слишком чуждая среда. У них другие интересы. Может быть, Луна. На худой конец — Марс, хотя и это уже экстрим… Но уж точно не Земля. Вы бы согласились жить на Юпитере? Или в Марианской впадине? Циклопы слишком прагматичны, чтобы тратить усилия на заведомо неподходящие миры. В их распоряжении целый космос подходящих… Вот где-то так, если буквально.

— А не буквально?

— А не буквально — другой разговор. Радикальные научные круги полагают, что циклопы если не предки, то кузены землян. Существенно меньше удалившиеся от прототипа, главным образом — за счет усиления защитных функций колонии. Исходно вся земная биосфера — рука космоса, так с какой стати уайтбол должен быть исключением, разве там биосфера отсутствует?

— Пфф… ответ из серии «все люди — братья по Адаму».

— А вы что хотели от ученого с Ганимеда? Только на Земле в порядке вещей противопоставлять «нашу планету» и «остальную вселенную». Пережиток тех времен, когда солнце, звезды и прочий небосвод вращались вокруг Земли.

— Гипотеза о едином предке появилась еще десять лет назад. Если не раньше. От нее же давно отказались, нет?

— О ней просто перестали говорить. Она непопулярна. Догадываетесь, почему?

— Почему?

— Сами посудите: есть некая раса, для которой перемещаться между звездами — как нам, землянам, в соседний город съездить. Дело нешуточное: у нас, ни много ни мало, оспаривают право считаться венцом творения… А тут еще некий яйцеголовый сукин сын заявляет: сверхраса, по факту — гораздо более ранний эволюционный этап. Это уж вообще беспредел, господа хорошие. Значит, мы не просто не венец, куда хуже: вырожденцы. В лучшем случае тупиковая ветвь. Ну, и с какой стати подобная крамола должна нравиться общественности? Она, общественность, себя весьма уважает. Одно дело — молиться на сверхрасу, другое — обращаться на «вы» к каким-то там слизням с ранней ступени эволюции… И уж тем более, квалифицировать самих себя как неудачный эксперимент.

— Вы действительно считаете всех землян тупыми снобами?

— Почему — всех? Только неравнодушных. Для которых человек звучит гордо. Вам вот не безразлично, что вы — тупиковая ветвь?

— Мне как-то истина интереснее, чем статус. И потом… может, мы еще не совсем безнадежно деградировали?

— Может. Мне тоже хрупкая надежда симпатичнее, чем прочный пессимизм. Но даже прочный пессимизм лучше статусной глупости. Искренне жаль, что в моем родном мире такой высокий процент идиотов. С циклопами в этом отношении проще: их проблемы расового статуса волнуют не больше, чем наших кошек… Кстати, вы заметили, что я ответил на ваш второй вопрос?

— Ну да. Корни — общие, отдельные проявления схожи. То есть, вы приехали изучать как бы… боковой побег Города.

Ри кивнул:

— Слишком утрировано, но в целом верно.

— А как Венский относится к идее общего предка?

Ученый пожал плечами:

— Вы должны его лучше знать, чем я. Мне показалось — Венский ни во что не верит, но ничего не отрицает.

— О, да. Академик из породы тех юных натуралистов, которые отрывают тараканам лапки, чтобы посмотреть на результат.

— Если бы он был чистым эмпириком, то не стал бы академиком.

— Не эмпирик, я не о том. Я вот о чем: если у него зародилась какая-нибудь идея, пусть даже бредовая, он костьми ляжет, но проверит ее. Понадобится — будет доказывать, что белое — это черное. И — если не аргументами, то глоткой — свое возьмет.

— Мне импонирует эта его черта. Вам — нет?

— Не знаю. Старик всегда прав, мы уже привыкли.

Я поднялся со стула:

— Спасибо за беседу. До завтра?

— Спокойной ночи, — кивнул Ри.

— Да, еще вопрос, не по теме, — обернулся я на выходе. — Где вы научились так хорошо говорить по-русски?

— На моей станции три четверти населения — русские. Между собой мы ведь тоже общаемся иногда, — улыбнулся биофизик.

Пока шел к своему номеру, совершенно ясно представилось: сейчас лягу — с перепоя начнет кружиться голова. Во рту появится пакостный привкус, потом накатит замогильное настроение, захочется уснуть навсегда. Последняя стадия усталости — когда организм уже плюнул на сон, озлобился и ждет случая покрепче досадить своему владельцу… короче, я не стал отпирать номер, развернулся и пошел к лифту.

Июль и ночью июль. Только ночью он добрее к сердечникам и пьяницам. Стараясь двигаться твердо (поскольку народ на улице еще разгуливал во всю), я отправился в сторону Восточного парка. Не знаю, на каких остатках воли получалось держаться целый вечер. Сейчас этих остатков хватало исключительно на то, чтобы не опуститься на ближайшую лавочку или бордюр. Если такое произойдет, дворники поутру отправят меня в контейнер вместе с окурками… Забрел в парк, прислонился к дереву, ощутил, как маленькие электрические иголочки рассыпаются по коже головы, и оттуда, от затылка, растекается по телу теплая слабость. Главное — глаза не закрывать, а то поведет.

Кусты передо мной шевелились от легкого ветра. Зрение потихоньку адаптировалось к темноте: стали различимы контуры отдельных листьев. Потом контуры размылись, и взгляд утонул в полупрозрачной тени, в глубине зарослей — там, где не было ни веток, ни зелени, ничего. Теперь вместо кустов впереди колыхались стоячие волны реки. И, хотя это не было похоже на ставшие для меня традиционными путешествия (что-то мешало реке течь вверх), чувства все же обострились: невидимое стало видимым, неслышное — слышным, невозможное — возможным. Тело утратило тяжесть и превратилось в пульсирующую субстанцию, для которой трудно подобрать аналог из привычной жизни…

Вдруг — как пронзительный гонг в тишине — ощущение: на меня смотрят. Река тут же превратилась обратно в кустарник, а глаза сами собой сфокусировались на светлой парковой дорожке. Сторожевой инстинкт, или стрессы последних двух дней, или еще что заставили меня замереть на месте. Почему-то было очень важно — не спугнуть…

Он шевельнулся первым. Не сзади, как я думал. Спереди-слева. Я резко развернулся в ту сторону — во всяком случае, показалось, что резко — еще не зная, что собираюсь делать и как понимать происходящее. С чего я вообще решил, что происходящее относится ко мне — трудно сказать, но, похоже, не ошибся: неведомый наблюдатель метнулся вперед, перемахнул через низкую парковую оградку и побежал по тротуару прочь.

Я — за ним.

Что-то было в этой погоне иррациональное: куда, зачем, почему — шут меня знает, но догнать беглеца вдруг стало самым важным делом на свете. Будто если не догоню, придется потом окольными путями искать истину всю жизнь. Какую истину? Спросите чего полегче.

Казалось — не бегу, а лечу. Разумеется, только казалось: в таком состоянии бежать быстро не сможет даже лошадь. Поначалу удалось немного сократить дистанцию, но почти сразу после этой маленькой победы я начал отставать. В каком-то по счету переулке (убей — не вспомню, сколько раз мы сворачивали) почудилось, что беглец исчез. Несколько секунд заминки стали окончательным фиаско: темный силуэт показался уже в метрах пятидесяти от меня.

Еще одна подворотня насквозь, еще одна… на трезвую голову не понять, как удалось пробежать столько. Ощущение тяжести, которое вытянула из меня «стоячая река», до сих пор не вернулось в полной мере, невозможное все еще было возможным, а отскакивающие в сторону прохожие воспринимались как декорации фильма, который смотришь одним глазом…

Вдруг до меня совершенно отчетливо дошло, куда мы бежим. Загадал — и не ошибся: через два поворота показались развалины «Города циклопов». Беглец в три прыжка перескочил улицу, чуть ли не перед мордой автомобиля, пробежал в полутора метрах от милицейской машины, перепрыгнул ограждение и нырнул в «Город».

Я остановился, и тут же меня вырвало прямо на асфальт. В полушаге — стена дома, и это оказалось кстати: возвращенное тело вдруг стало таким тяжелым, что грозило проломить дорожное покрытие и провалиться в тартарары.

Машина продолжала мирно дремать рядом с развалинами. Никакого шевеления в ней не наблюдалось, только две мирных полоски света от фар освещали площадку перед бывшим кабаком. Спят они там, что ли?

Тот же инстинкт, который отправил меня в погоню, теперь недвусмысленно рекомендовал убираться прочь и не тревожить мирный сон блюстителей порядка. Ибо если мой таинственный беглец не найдется (а в том, что он не найдется, я почему-то был почти уверен) мне будет очень трудно обосновать свое присутствие на руинах. Ну что же, хоть какая-то польза от пробежки: теперь, бог даст, усну без тошнотворной прелюдии.

Поймал такси, добрался до гостиницы, поднялся к себе. Разделся (кажется), упал на кровать и отключился. Отключился странно: всю ночь снилось, что заснуть не могу. То ли встать и принять снотворное, то ли не вставать и не принимать… Один раз даже поднялся, но в футляре вместо таблеток почему-то оказалась колония крошечных циклопов на ниточках…

А когда утром раздался звонок в дверь, раздраженно подумал: «Кому там приспичило посреди ночи?..»

 

Александр и Александра

Звонили настойчиво. Пришлось согласиться, что уже утро. Кое-как встал с постели, потащился открывать.

— Убегаю по нашим делам, — сообщил Вик. — Вот тебе обещанное фото доктора Луневой. Номер в гостинице забронирован. Твоя задача — встретить, накормить, доставить. Прокатить по городу, если захочет.

— Ри поедет со мной, ты не против?

— Отлично, короче — справитесь.

Я машинально сунул фотографию в карман халата, потом подумал — в халате и останется на фиг, долго соображал — а куда положить, чтобы не забыть? Ничего умного в голову не пришло. За неимением умного бросил карточку на стол рядом с мобильником.

Телефон будто дожидался, когда к нему подойдут — разразился бравурным маршем. Пора сменить музыку, блин, задолбала эта гребаная жизнерадостность.

— Доброе утро, — сообщила трубка смутно знакомым голосом. — Савицкий на связи. Михаил Александрович, не могли бы вы заглянуть ко мне в течение дня? Возникла необходимость в некоторых уточнениях.

Час от часу не легче.

— В любое время?

— В любое, я буду здесь до ночи.

— Пожалуй, лучше утром… мы управимся за пару часов? У меня в три важная встреча.

— Думаю, быстрее управимся.

— Тогда скоро подъеду.

Чертовски приятно, когда день начинается с визита к ментам.

Посмотрел на себя в зеркало. Опухшая зеленая харя, мешки под глазами. Сколько ж я намедни выжрал? Или это — по совокупности, не только за вчера?

Включил чайник и потащился в ванную.

— Первый вопрос у меня к вам такой: вы настаиваете, что непосредственно перед обрушением кровли услышали подозрительный треск?

Начинается. Вик намедни как в воду глядел.

— Что значит — настаиваю? Вы спросили — я ответил.

— Кроме вас ни один посетитель ничего не слышал.

Я пожал плечами:

— Хотите сказать, этот треск — плод моей фантазии?

— Он определенно плод вашей фантазии, вопрос только — показалось или вы нарочно придумали.

— Не понял?

— И в перекрытии, и в мансарде деревянные материалы отсутствуют. Не могло там ничего трещать, простите уж. Лязг металла очень трудно перепутать со скрипом дерева над головой.

— Да, наверно. Не могу настаивать, что треск действительно был. Но я его слышал. Возможно, галлюцинация. Или трещал не потолок, что-то другое.

— Однако вы достаточно активно отреагировали на эту галлюцинацию, а через несколько минут потолок действительно рухнул. Как прикажете понимать — сон в руку?

— Может, просто совпадение?

— Может. Но это не единственное странное совпадение. Вы вот вчера вечером позвонили мне и сообщили про сигнал тревоги, который исходил от чучела. Еще оправдывались — мол, мелочь, извинялись за беспокойство. Но все-таки почему-то решили мне об этом рассказать. Почему? Вам же не пришло в голову сообщить какую-нибудь другую мелочь — например, что у стула была отломана ножка, или, допустим, на столешнице вырезано русское народное слово из трех букв.

— Видите ли, — я усмехнулся. — Весь вечер мы беседовали с другом на разные мистические темы. Выпили много. Должно быть, у меня просто крыша поехала: а с чего бы это перед катастрофой игрушечный циклоп вдруг начал испускать тревожные импульсы? Не стоило звонить, простите — нервы.

— Как говорил древний мудрец Оккам, не умножай сущности сверх необходимости. Мистика мистикой, но приборы включают, выключают, а также переключают люди. Возможно, человек переключил чучело на пульсирующий свет без задней мысли. А если специально? Вы ведь об этом подумали, когда решили мне позвонить?

— Ну, вообще-то у меня мелькнула такая мысль. Озвучивать, естественно, не стал, сами понимаете…

— Понимаю. Но у меня тоже мелькнула такая мысль. Знаете, почему?

— Почему?

— Потому что это уже второе случайное совпадение в нашей необычной коллекции. Некий человек — бармен дневной смены — ушел домой, а перед уходом переключил светлячка на режим тревоги. Третье случайное совпадение: человек этот домой не попал. Исчез. А четвертое — это вообще другой человек.

— То есть?

— Настоящий бармен дневной смены утром вышел из дома на работу. С тех пор о нем ничего неизвестно, поскольку в Город пришел совсем другой субъект, которого завсегдатаи до того дня в глаза не видели. Что он наплел охране, а вечером — сменщику — история умалчивает: бармен вечерней смены погиб во время катастрофы, охранник — в больнице, без сознания, с тяжелыми повреждениями черепа. Как бы то ни было, наш таинственный субъект отработал смену, сдал полномочия, переключил светлячка, вышел за дверь и исчез.

— Это действительно интересно, но причем здесь я?

— По описаниям двух десятков посетителей составили фоторобот. Взгляните.

Я чуть не упал. С распечатки на меня смотрел…

…Шурик. Собственной персоной, даже родинка в пазухе у носа — его.

— По крайней мере, лицо вам знакомо.

— Более чем знакомо, но этот человек находится в пятистах километрах отсюда, можно легко проверить…

— Проверили, разумеется. Чего мы только не проверили, в частности — ваше досье выучили наизусть… о чем это я? Да, ваш напарник действительно находится там, где вы его оставили, и никуда оттуда не выдвигался. Братьев-близнецов у него не существует, и вообще никаких братьев не существует. Тем не менее, человек с лицом вашего напарника позавчера появился в баре «Город циклопов», отработал там смену и исчез. Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?

— Ничего ровным счетом не понимаю.

— Никаких построений, голые факты: человек с лицом вашего знакомого невесть как появляется в баре, вечером уходит. Перед уходом — ведая или не ведая что творит — оставляет кому-то или вообще сообщение об опасности. Единственный, кто отреагировал на сообщение — опять же, ведая или не ведая, что творит — некий Михаил Александрович Вихорев. Вы.

Я покачал головой:

— Не клеится что-то. Мы сидели в тот вечер в Городе не меньше часа. Это другие посетители подтвердить могут. Поставьте себя на мое место: смогли бы вы спокойно трескать водку целый час, зная, что на вас в любой момент может рухнуть потолок?

— Я не сказал, что сообщение было отправлено наверняка. Можно найти другие способы предупредить человека, проще и надежнее. Мигалку в любой момент мог переключить бармен вечерней смены, и тогда все пошло бы прахом. Это скорее похоже на отчаянную попытку докричаться до кого-то за неимением других средств.

— И все равно не понимаю, чем могу вам помочь. Вы меня сразили, дезориентировали, но ни одной, даже слабенькой, догадки не посеяли, Дмитрий Олегович. Извините.

— Поймите меня правильно. Никаких обвинений вам не предъявляют. Вы в городе несколько дней, и на все дни — железное алиби. Но, тем не менее, эта история каким-то боком вас касается. Слишком много случайных совпадений, а когда совпадений слишком много — закономерностью начинает попахивать.

Где-то я это недавно слышал. Даже помню, блин, где. Поневоле заразишься паранойей Вика — ну, насчет того, что у уайтбола длинные руки, совсем как у чекистов прошлого столетия…

— Единственное, могу пообещать: если у меня мелькнет хоть одна какая-нибудь шалая мысль — обязательно с вами свяжусь.

— Ну что ж, — вздохнул Савицкий. — И на том спасибо.

Пару секунд я колебался: не стоит ли рассказать про вчерашнюю погоню в потемках. Пожалуй, не надо: ясности это не прибавит, зато придется оправдываться — какого черта не разбудил ментов, не поднял тревогу…

— Вы уезжаете на днях, насколько мне известно.

Я напрягся:

— Да.

— Северное направление, поселок Зеленцы, экспериментальная база «Уайтбол».

— Да.

— Увидимся еще.

Совершенно растерянный, я вышел и закрыл за собой дверь.

Во дворе глянул на часы. На вокзал — рано, возвращаться в гостиницу — поздно. Свобода, блин. Забиться в какой-нибудь сквер, сесть на лавочку, покурить, собраться с мыслями…

Подходящее местечко с обилием пустых скамеек нашлось через пять минут, но на этом конструктив себя исчерпал. Мозги думать отказывались, предпочитая развлекаться всякой хреновиной. Перед глазами самостийно прокручивался абсурдистский фильм: вот мой напарник, воровато озираясь, карабкается на крышу «Города циклопов» с огромным гаечным ключом в зубах. Следующий кадр: Шурик прячется в кустах неподалеку от дома бармена, затаив дыхание и любовно поглаживая все тот же гаечный ключ, замотанный в портянку. Комиксы какие-то, е-мое…

Вытащил телефон, набрал номер своей базы. Через полминуты мелодичный механический голос любезно поставил меня в известность что «линия временно не работает, извините». Опять у Шурки навернулась связь.

Блин! Ну, причем тут Шурик? Было же ясно сказано: в лесу он сидит. А кто там мигалки переключает в качестве бродячего бармена — не мое собачье дело…

Я поднялся со скамейки, прошел скверик насквозь. На углу, через улицу, располагалось небольшое выполненное с претензией на античный стиль здание почты. Судя по количеству табличек на дверях («ателье», «ремонт обуви», «мгновенное фото» и даже «антикварный магазин») общественные предприятия связи вот-вот уйдут в историю. Хорошо, если данное конкретное еще не ушло.

Третья попытка найти почтовое отделение привела меня в небольшой зал с четырьмя коринфскими колоннами. Около колонн — кадушки с пальмами. По центру зала — огромный аквариум с разноцветными-разномастными рыбами. Из-за аквариума выглядывает краешек дивана, драпированного то ли плюшем, то ли бархатом. На диване, закинув ногу на ногу, потягивает тонюсенькую, неимоверной длины сигарету юная симпатичная леди с бэйджиком «продавец».

— Заблудились? — интересуется леди.

— Есть немного.

— Ничего страшного. Здесь даже сотрудники плутают.

Да уж. Хозяину этого комплекса услуг не мешало бы повесить в фойе карту. Хотя бы для сотрудников.

— А что вы искали?

— Искал… ух ты!

То, что я принял за декоративную груду камней на дне аквариума, вдруг подняло башку и уставилось на меня выпученными глазищами. Краб. Огромный, никогда таких не видел. Панцирь — сантиметров тридцать.

Я легонько постучал ногтем по стеклу, страшилище вяло отмахнулось клешней.

— А он этих… рыб не ест?

— Нет. Он всякую донную мелочь ест, — девушка стряхнула пепел в здоровенную амфору и добавила:

— Вообще, не только мелочь. Морских ежей, говорят, тоже.

— И что, кормите морскими ежами?

— Вот еще. Это он их в природе ест, а здесь кто ж ему искать будет. Дешевле его самого в кастрюльку отправить.

— Не надо в кастрюльку. Красивый. Извините, вы давно здесь работаете?

— Третий год пошел. А что?

— Где тут письма отправляют?

— Живые — на первом этаже, электронные — на втором. Вам какое?

— Электронное.

— Это сюда, — она указала в угол помещения.

— Не понял.

— А вы обойдите колонну — увидите.

За колонной и впрямь оказалась маленькая дверь. Я остановился в нерешительности. Что если на втором этаже — как на первом?

— Поднимитесь наверх, по коридору — третья дверь.

— А коридор один?

— Один. И одна анфилада. Но там, где анфилада, только маклеры сидят и частные сыщики.

— Ясно, спасибо.

Почтовый зал я нашел, ни разу не промахнувшись. Отдал кредитку диспетчеру. Меня провели в дальний угол зала, усадили за машину.

Ну, и что писать? «Милый дедушка…» и далее по тексту? Мысли упорно не шли на контакт. Промучившись минут пятнадцать, отправил Шурке следующее:

«Привет, это я.
Миха».

Как дела?

Опять со связью проблемы?

Будет сеть — кинь пару слов, беспокоюсь.

Еще. Шур, пожалуйста. Напиши мне подробно, что у вас происходило восемнадцатого числа, по возможности — с утра до вечера. Это важно. Зачем — потом объясню.

Удачи,

Чушь, конечно, а что поделаешь?..

Запросил уведомление о доставке, отправил письмо, завершил сеанс.

Спустился на первый этаж. Кинул взгляд на диванчик, но моего добровольного гида там уже не было. За неимением девушки попрощался с крабом и вышел вон.

На вокзале я появился за пятнадцать минут до прибытия поезда.

Достал из кармана фотографию Александры Луневой. Ничего, симпатичная. Только что-то в ней неправильно. Ага: волосы должны быть светлее и стрижка короче. Почему я так решил?..

Глазел на фотографию минут пять, и постепенно до меня доходило: я эту женщину знаю. Откуда — бог весть, но мы знакомы, хоть убейте. К концу пятой минуты понял, что знаю ее близко. И при этом совершенно не могу вспомнить, где и когда встречались.

Объявили нумерацию вагонов, толпа на платформе растеклась в противоположные стороны. Пошел и я, углядев метрах в двадцати перед собой рыжую макушку Ри.

Биофизик фотографию не видел, но это оказалось не критично: вычислить Чужую в толпе землян не такая большая проблема. Когда я подошел, Ри уже беседовал с гостьей. Мне оставалось только представиться и пожать протянутую руку. Она. Волосы еще длинней, чем на фотографии, лицо чуть бледней естественного, но она, блин. Кто? Вот бы узнать…

Теперь дежа вю ярче, и — с каким-то болезненным оттенком. Что это? Несчастная любовь? Несостоявшийся роман, начисто стертый из памяти аварией десятилетней давности? И почему Александра обращается ко мне на «вы»? Не узнает? Не хочет узнавать?

Удача, что получилось задействовать Ри на это дело. Не представляю, как бы я сам сейчас исполнял роль радушного встречающего.

Так. Какая у нас программа? Накормить гостью, выгулять, отвезти в отель.

Ри меня опередил:

— Здесь есть ресторанчик, но, наверно, туда не стоит ходить. В трех остановках отсюда — вполне приличное кафе, мы с Виком там завтракали в день моего приезда. Прогуляемся?

У гостьи возражений не было. Я только мотнул головой и подхватил небольшую дорожную сумку. Не впечатляет багаж доктора. Сколько она в пути? Можно прикинуть: несколько минут с Леты до Луны, часов двенадцать — с Луны на Землю (считая с регистрационной тягомотиной) и еще полтора дня — к нам сюда (опять же — со всевозможными проверками и досмотрами). Забавно, черт возьми: чем меньше фактическое расстояние, тем больше времени съедает дорога. Хотя… при чем тут дорога. Чистой езды от космодрома до Среднеросска — часа три максимум.

В кафе мы позволили себе выпить по чуть-чуть. Это было первое спиртное со вчерашнего сумасшедшего дня. Жить сразу стало легче: отпустило похмелье, мучившее меня все утро, перестал давить давешний бред, и даже неловкость от присутствия доктора Луневой слегка сгладилась. А Ри — тот просто вызывал у меня собачью благодарность за то, что непринужденно и добросовестно выполнял мои обязанности. Впрочем, это для меня — обязанности. Ри, может быть, наоборот — очень хорошо себя чувствует: как-никак сестру по разуму повстречал на неуютной чужой планете.

На улице взяли такси и часа два добирались в отель сложным, петляющим маршрутом, пользуясь возможностью показать гостье город — неизвестно, представится ли еще такой случай. Среднеросск она, оказывается, совсем не знает (странно. Теперь я готов был поклясться, что именно здесь мы и познакомились).

Выяснилось, что Ри за эти несколько дней неплохо изучил окрестности. Наблюдая за ним и за Сашей, я впервые заметил простую и очевидную вещь: жадность. Жадность эмигрантов до родного мира, которую невозможно понять, если всю жизнь обретаешься на крохотном участке Вселенной, между Среднеросском и Москвой…

За час-полтора тревожные мысли окончательно улеглись. Потрясением больше, потрясением меньше. Сначала — фоторобот Шурика, теперь доктор Александра Лунева со своим вызывающе знакомым лицом. Все когда-нибудь разъяснится.

А если не разъяснится, то привыкнется.

…И еще одно. На левой щеке у Саши — ожог. Такой же, как у меня на правой щеке. Я, помнится, рухнул мордой в костер — когда-то давно, в лесной жизни. Давно, потому что мой ожог за эти дни почти сошел…

Часам к шести вечера наша звездная леди устала и попросилась в отель, куда мы и поехали, теперь уже без остановок. В самом конце пути телефон у меня тихонько пискнул. На дисплее высветилось сообщение — давешнее письмо прочитано абонентом… ну, хоть что-то.

Когда Александра регистрировалась, с улицы появился совершенно измученный Вик. Улыбнулся, пожал гостье руку:

— Ну, вот и ты. Сколько лет, сколько зим, Сашенька!

— Сейчас скажу. Семь с половиной, точно.

— Ты потрясающе выглядишь. И это — ни разу не комплимент.

— Я знаю, Вик.

— Ну да — спутниковый фактор… Мы тут изнашиваемся, а вы там — как в термосе. Эхх, в глубине души я все-таки надеялся, что получится комплимент. Не получился. Ну, тогда просто скажу, что чертовски рад тебя видеть.

— Взаимно, Вик.

— Извини, что не приехал встречать. У нас тут такое…

— Да, я знаю. Ужасно.

Ужаса в ее голосе не больше, чем у Ри, что достаточно предсказуемо. У циклопов смерть внутри Города трагедией не считается, а наши оциклопевшие соотечественники — кто осознанно (например, биофизик Ри с его теорией общего предка), кто бессознательно (с кем поведешься) воспринимают Землю как эдакий непомерно разросшийся Город. «Головой понимаю, но…»

— А ты все эти семь лет не расставался со своим патриархом Венским.

— Чур, чур, не поминай к ночи. Расставался, еще как. Венский зазвал меня обратно, когда занялся проектом «Уайтбол». Честно предупредил, что я у него буду затычкой во все дыры, потому — кем же еще затыкать дыры, как не собственными бывшими аспирантами. Но при этом пообещал приличные деньги. Мягко скажем — приличные, по сравнению с моей тогдашней зарплатой. А если еще учесть сумму иска, который мне выставила моя дражайшая бывшая половина…

— Что за иск? Это уже после моего отбытия случилось.

— Ай, долгая история, потом расскажу. Тебе сейчас отдохнуть надо, нам всем завтра предстоит тяжелый день. Так, о чем я? Миша… Ри, спасибо большое за помощь… Миша, пообщаться нужно, — и извиняющимся тоном добавил:

— Что-то у меня голова кругом.

— Я прощаюсь со всеми до вечера, — сказал Ри. — Есть предчувствие, что мы вот-вот снимемся отсюда, а у меня остались кое-какие дела в Среднеросске.

Вик кивнул:

— Ри, я еще зайду — по поводу завтрашнего дня. Или позвоню.

Мы проводили гостью в номер и отправились ко мне.

— Как прошел день?

— Не спрашивай, — поморщился Вик. — Больше всего на свете ненавижу чиновников. Ненавижу их даже сильнее, чем врачей. Но дело сделано, все бумаги оформлены. Завтра хороним.

— Что, прямо здесь?

— Почти. В северном направлении есть городок Икша Среднеросская. Юра оттуда родом, там его родители похоронены. Жена не возражает, так что…

— У него еще и жена есть?

Вик кивнул:

— Я тоже плохо разбираюсь в гей-специфике. Но жена есть, приехала сегодня с сынишкой, остановились здесь, в Среднеросске, у Юркиной родни. Еще прибыли представители института, в котором Юра с Сержем работают… работали. Представителями сейчас Серж занимается. А я вот что хотел сказать: этот городок, куда мы завтра отправляемся, аккурат на полдороге к нашей базе. В Среднеросск нам возвращаться не с руки… Голова у меня нынче дурная, будь друг, напомни: я ничего не упустил?

— А чего ты мог упустить? Едем, и слава богу. Сколько можно тут торчать. Чем дольше торчим, тем больше проблем.

— С Сержем я разговаривал. Ри посетили своевременные предчувствия. С Сашей потом поговорю: надеюсь, она не планировала здесь уик-энд. А если планировала — войдет в наше положение. Знаешь, вчера мне казалось, что мы теперь навеки останемся в этом проклятом городе.

— Мне тоже. Поэтому — бежим, пока не поздно.

— Венский рвет и мечет. Злой, как голодный крокодил.

— Увы. Тебе еще нужна какая-нибудь помощь?

— Нет… наверно, уже нет.

— Тогда мне твоя нужна.

— Что-нибудь случилось?

— Да как тебе сказать…

Я вывалил на него весь груз своих утренних проблем: поведал про визит к следователю, пересказал содержание беседы, особенно про невесть откуда взявшийся клон Шурика.

Вика эти чудеса совершенно не заинтриговали. С минуту он молчал, потом поинтересовался:

— То есть, пуаро тебя отпустило восвояси?

— Насколько я понимаю, у него не было выхода.

— Ну, и слава богу.

— Это — все?

— А ты чего хотел?

Обиделся за вчерашнее, что ли? Или опять батарейки сели?

— Вик… извини, я намедни погорячился и наговорил грубостей. Больше не повторится. Помоги мне подумать.

— Я опять придумаю какую-нибудь чушь.

— Ну и пусть. Ты придумаешь одну чушь, я — другую, а все вместе получится мозговой штурм.

— А все вместе получится чушь в квадрате. Хорошо. Слушай, — он оживился. — Вчерашнюю версию — насчет того, что я являюсь переносчиком вируса уайтбол — забудь. У меня с тех пор другая появилась. Собственно, ты и подсказал.

— Интересно. Выкладывай.

— Допустим, уайтбол (или его источник) — разумное создание. Какой-нибудь циклоп — мутант, переросток… ладно, давай без хохмочек. Допустим, он предвидит будущее. Как ты, только лучше. Уже знает, кто к нему едет, и считает этих людей… ну, скажем, своей собственностью. Тогда естественно, что он пытается защитить их от опасности.

— Зачем мы ему нужны? — улыбнулся я.

— Кто ж его знает. Очевидно одно: любая форма жизни имеет хоть какие-нибудь мотивации. Жрать и размножаться требуется даже амебе.

— Н-да… Фиговый из него защитник. Больно неуклюже действует. Вот если бы, например, этот квази-Шурик явился лично мне, как та самая птица в огненном потоке…

— Какая птица? — переспросил Вик.

— А, блин, неважно. Если бы он явился персонально мне, эдаким ярким глюком, и заявил: «Ребята, валите отсюда, пока не поздно» — все было бы нормально: уайтбол сказал, я услышал, встали-пошли…

— Ну, а так — встали-побежали… черт, пораньше бы.

— Елки-палки. Вик! Объясни мне, ради Христа, какой смысл в этом дурацком представлении, если квази-Шурика я не видел, мигалку, в принципе, мог переключить кто угодно, а по факту история все равно закончилась моим озарением? Это ж какое количество холостых выстрелов.

— Нерационально, да. Точнее — иррационально, по нашим представлениям. Уайтбол ведь не человек. Чужая логика.

— А мотивы у него, по-твоему, получаются вполне рациональные — жрать, размножаться…

— Мотивы, возможно, тоже иррациональные. Про жрачку и размножение я так, для примера ляпнул, — Вик зевнул, наморщил нос:

— Ладно, Мишка. Для нас эта история закончилась. Просто сидим и фуфло гоним.

— Нет, погоди. Мистика мистикой, как говорит пан Савицкий, но ведь откуда-то взялся этот самый Шурик, раз его видела целая куча народу?

— Ну что ж, гулять так гулять. А если куча народу на самом деле видела не его? Коллективная галлюцинация.

— Интересно.

— Знаешь, заключить пари я бы, конечно, не решился, но только чуется мне: не найдут они никакого человека с лицом твоего Шурика. Поскольку такого человека не существует в природе. А будет так: спустя какое-то время найдут настоящего бармена, и тот ровным счетом ничего не вспомнит о том, где провел последние дни. Вроде амнезии или промывания мозгов. И никто никогда не узнает: был ли бармен сам в тот день в Городе, или его замещала еще какая-нибудь зомбированная личность. Например, из числа посетителей.

— Аминь, — сдался я.

— Ну и хорошо. Теперь пусть пан Савицкий мучается, а ты остынь. Таких замечательных мультиков в твоей коллекции скоро будет больше одного, вот тогда и поищешь объяснений, если желание не пропадет.

— Уже больше одного… кажется. Знаешь, Саша Лунева вызывает у меня стойкое дежа вю. Хотя… здесь, наверно, нет никакой мистики: под амнезию в свое время попало некоторое количество личных воспоминаний. Может быть, Саша из их числа.

— А она тебя узнала?

— Если узнала, то виду не подала. А если подала, то я не понял. По их лицам не получается читать… я имею в виду ее и Ри. Вроде не бесстрастные лица, мимика есть, только какая-то… чужая.

— Ты тоже заметил? Меня оно добивает, блин. Максимум информации о людях я обычно получаю из мимики, интонаций, выражения глаз. А у этих чертовых Чужих — ни того, ни другого, ни третьего!

— Да есть они, есть. Там, должно быть, вроде уайтбола: нужно поймать закономерность, внутреннюю логику. И тогда ты сможешь читать по их лицам, как по человеческим.

— Хорошая оговорочка — как по человеческим. Ей-богу, не случайная.

— Не случайная. Это я плоско пошутил.

Вик откинулся в кресле, глаза у него начали слипаться. Тряхнул головой, встал, пошел на выход. По пути бросил:

— Ты просто спроси Сашу напрямик — знакомы вы или нет.

— Неудобно… мало ли что у меня с ней было.

Он остановился:

— Неее, дружок. Не было у тебя с ней ничего, я бы знал. Мы с Сашей довольно тесно общались одно время, она — подруга моей сестры. Блин! Мы бы, может, общались еще теснее, только моя чертова дражайшая половина… эхх. Саша — мечта, а не женщина.

Дамы, вообще-то, не очень любят рассказывать кавалерам о своем прошлом. Тем более, несостоявшимся кавалерам… Да ладно. Ну, хочется ему думать, что у меня с Сашей ничего не было… вот только откуда у меня такая железная уверенность, что — было?!..

Я проводил Вика и полез в почтовый ящик. Там дожидалось письмо от Шурика.

«Привет, шеф!
Шурик».

Ты что ж, гад, пропадаешь? Мы тут посмотрели телек, у вас там в Среднеросске сплошной паноптикум, дома рушатся. От тебя ни письма, ни весточки. Я — звонить, а тут связь опять грохнулась. Больше суток не было. Вот и думай чего хошь. Сволочь ты, Миха.

У нас все нормально. Никто не болеет. Натаха освоилась. В лесу ориентируется хорошо, скоро буду одну отпускать. При рации, конечно.

В наших владениях — тишина и покой. Только через день после твоего отъезда был один странный случай, это я как-нибудь потом расскажу.

Ну, ты — наглая морда. Подробно ему расскажи, что у нас происходило тут… щас. До минут и секунд.;)

Да ничего, в общем, восемнадцатого не происходило. Дрыхли весь день. Хляби разверзлись во облацех, за дверь не выйдешь.

Не пропадай.

Оччень информативно. А чего я ждал? «Миха, скажу тебе по секрету — восемнадцатого на несколько часов телепортировался в Среднеросск: страсть как захотелось барменом поработать…»

Ладно, все уже ясно. Или не все?

Интересно, телефон у них тоже очухался? Сейчас проверим…

— Шур, привет, это я.

— Привет, Миха. Письмо получил?

— Получил.

— Как дела-то?

— Ничего. Завтра едем на базу.

— Бог-помощь. Ты в мясорубку-то не попал, часом?

— Не было никакой мясорубки. Крыша у кабака рухнула.

— Я и говорю.

— Был. Хорошего мало. Потом расскажу.

— Тебя не ранило?

— Нет… Шур, что это за странный случай, который произошел через день после моего отъезда?

— А. В общем, ничего особенного. Я в маршруте был. Смотрю — человек. Корзинки нет, с пустыми руками, одет по-городскому, будто только что с поезда или самолета. С какого-такого самолета? До ближайшей деревеньки — и то верст двадцать… Я — к нему, он — бежать. Кричу, в воздух стреляю — все без толку. Так и не догнал. Быстро бегает, гад. Ну, он-то в кроссовках, это я в керзачах. Короче, удрал.

У меня опять возникло какое-то дежа вю…

— Это утром было или вечером?

— Днем. Как бы я тебе его вечером разглядел.

— Так ты хорошо его разглядел?

— Одежда на нем была городская, я и удивился: ладно бы человек за грибами к нам добрел, а то не поймешь — как и зачем… А так — мужик, похоже — кавказец: черный и лицо птичье. Длинный. Не старый. Вот и все, вроде.

— Ясно. Ну, и хер с ним.

Я тоже своего не догнал. И правильно сделал, что не полез в развалины. А вдруг этот кент просто-напросто растворился бы в воздухе?.. Еще одна иррациональная идея уайтбола: шпиков своих нам на хвосты сажать. Вот дурь. Ладно — я, Шурке-то зачем?..

Может, это один и тот же шпик? Мой тоже был длинный и, кажется, не блондин…

— А восемнадцатого точно ничего эдакого не было?

— Говорю ж тебе — спали весь день. Ливень был страшенный, телевизор барахлил, компутер зависал, вот и дрыхли. А накануне вечером ветер был сильный, ажно целый ураган, стены дрожали. Я даже на чердак лазил — показалось, ходит там кто-то. Никого не нашел, естественно.

Интересно, если покопаться в этом «ничего не происходило», каких загадочных совпадений я еще накопаю?

Только уже надоело. Сбрендить легче, чем найти какую-нибудь ясность. «Есть вещи в этом мире, друг Горацио…»

— Ладно, Шурка. Ты тоже не пропадай, звони иногда. Сотруднице — привет. Как девушка-то, ничего?

— Спрашиваешь. Ну, бывай!

Накатила апатия. Острое отравление мистикой. Ни малейшего желания раскладывать все по полочкам, идти к Вику, строить бестолковые гипотезы… Ну, хорошо: узнал, что уайтбол имеет не только меня. Шурку он тоже имеет, непонятно за какие грехи. От этого легче стало?..

Выключил машину и завалился спать.

 

Добро пожаловать в дурдом

Все похороны одинаковы. Так же как и свадьбы.

В отличие от свадеб на похоронах гости периодически забывают, по какому поводу собрались — время от времени видишь улыбки, обладатели которых тут же спохватываются и восстанавливают мину, соответствующую обстоятельствам. Ходят небольшими стайками, тихонько переговариваясь и распределяясь по углам. Во время отпевания чинно стоят вдоль стен, опасаясь сделать что-нибудь неуместное, вне протокола…

Почему-то нигде так остро не ощущается отсутствие смерти, как на похоронах. «Лицом к лицу лица не увидать…» Человек, лежащий в гробу, совсем не похож на того, с кем ты был знаком. Он слишком мертвый для этого.

Лишь когда ящик уже опущен в могилу и засыпан землей, спохватываешься: кажется, мимо тебя прошло что-то очень важное, а ты так и не понял — что именно…

Когда приходится хоронить близких, все совсем не так. Но близких, слава богу, случается хоронить гораздо реже, чем чужих.

Ри, Саша и я отправились в путь на служебной машине. Разговор по дороге не клеился: подозреваю, гости слегка стеснялись, что не испытывают ничего подходящего к случаю, и боялись задеть чувства землянина. Хотя я тоже ничего подходящего к случаю не испытывал. Просто глазел в окно, привычным образом отдаваясь любимому действу — дороге. К моменту прибытия на кладбище мои мысли стихийно плавали неизвестно в каких мирах, и можно было ничего не изображать: рассеянный вид ничуть не хуже печального. Только когда на крышку посыпались первые комья земли, механически отметил, что сама гибель Юры похожа на похороны: и там, и там нашего приятеля завалило…

Потом были поминки. Я честно пару часов высидел за столом, затем под шумок сбежал на улицу.

За дверями кафешки — небольшой скверик. Я прошел его насквозь и оказался на пустынной набережной, в давние времена отгороженной от реки каменным бордюром. Бордюр местами разрушился, в провалах разрослись молодые березы.

Погода изменилась, заметно похолодало. Ветер гулял по верхушкам кустов скверика, гнал волны по реке, раскачивал тонкие березовые стволы.

У парапета — женщина в светлом плаще.

Я подошел ближе.

Саша. Тоже сбежала из кафе.

— Здорово иногда возвращаться домой, — тихо сказала звездная леди.

— Трудно все время жить в космосе?

— Не знаю. Привыкла. Когда пришло добро на участие в контактно-исследовательской группе Леты, мне еще не было двадцати пяти. В таком возрасте привыкать легко.

— Как вам удалось попасть в состав группы?

— Конкурс был, но не очень большой. У нас человек тридцать на место. У технарей и естественников — человек пятьдесят, что ли… Не так много народу рвется в дальний космос. Три мира — не родной Ганимед. Если нашим партнерам-светлячкам вдруг надоест работать извозчиками, колонии окажутся отрезанными от Земли. Они, разумеется, автономны, но тем не менее. Не погибнуть страшно — знали, на что шли. Страшно потерять родину. Навсегда. К этому невозможно быть готовым. На Эребе и Лете сейчас всего три человека старше сорока пяти. Кстати, одному из них я обязана приглашением академика Венского… ладно, не важно. На молодежь делали упор при комплектации групп. Но люди за тридцать особо и не стремились к нам попасть.

— Скажите, как специалист: велика вероятность, что светлячки бросят проект «Три мира»?

— Ну… общую установку на этот счет вы, наверно, знаете: светлячки заинтересованы в людях постольку, поскольку мы снабжаем их расчетными данными о планетарных системах. Мотаясь по одним и тем же маршрутам, они не получают новой информации.

— Можно я не поверю в эту установку? — улыбнулся я.

— Можно, — ответила Саша. — В нее никто не верит… По сути, конечно, светлячки могут выйти из проекта в любую минуту. Их ничего не останавливает. Эреб, Аркадия и Гиперборей — жизнеспособные отстрелившиеся колонии. Самостоятельные Города. За своих отстрелков светлячки не слишком переживают, с какой стати им беспокоиться о наших. Детки выросли и разлетелись в разные стороны. Естественно и разумно.

…Какой-то морок: на секунду показалось, что разговариваю не с человеком. То ли из-за чужих интонаций Саши, то ли… Должно быть, все мы ксенофобы — где-то на глубоко запрятанном бессознательном уровне. Отсюда и ужастики наши: непостижимый аморфный монстр с нечеловеческой логикой и этикой вселяется в хрупкое тело земной женщины…

Я мотнул головой — наваждение исчезло. О чем это мы говорили? Ах, ну да.

— Тогда совсем непонятно, почему партнерство до сих пор не прекратилось.

— То, что я сейчас скажу — всего лишь версия, — ответила Саша. — Хотя на Лете она, пожалуй, самая популярная… Светлячков интересуют люди. Именно люди. Мы для соседей — нечто более серьезное, чем они для нас.

— Почему?

— Человек в своих прогнозах исходит из видового многообразия, присущего его родному миру. Для нас Чужие — не такое уж потрясение, что-то подобное ожидалось давно… А в представлениях светлячков никакого видового многообразия не существует. До недавнего времени они ощущали себя вообще единственной формой жизни во Вселенной. Даже этот мох, который светлячки сеют, они считают частью своего организма — ну, приблизительно как мы воспринимаем собственные ногти и волосы. В понятийной базе наших друзей категории «другой», «чужой» отсутствуют как класс. Только сейчас у них начинают приживаться эти понятия, и чем больше приживаются — тем больше светлячки осознают, что открыли для себя совершенно новый мир. Революция в представлениях.

…Что-то на эту тему я читал — кажется, уже после амнезии. А может, и до нее читал.

Самых первых встреченных землян циклопы восприняли как… собственных искалеченных сородичей. Чудовищным образом искалеченных: тела деформированы до неузнаваемости, поведение неадекватное, речевые способности утеряны… Обычно соседи добивают своих инвалидов и безнадежно раненых. Единственное, почему земляне избежали этой участи — они явно принадлежали другому Городу. Чужое. Нельзя. Табу.

Позже циклопы заподозрили, что все не так просто. Поспособствовала озарению, видимо, земная техника: вездеходы, планетарные челноки. Это хозяйство никак не вписывалось в концепцию изуродованного «отстрелка». Оно вообще ни в какую концепцию не вписывалось, а таинственные «инвалиды» продолжали хранить молчание…

— Жуть, если задуматься, — я облокотился на парапет, глянул вниз — туда, где река мелкой рябью убегала в какое-то свое неизвестное будущее. — Нет, правда — жуть. Человек бы свихнулся, столкнувшись с таким испытанием для интеллекта.

— Все рано или поздно эволюционирует, сознание в том числе. Один свихнулся, второй, а третий принял. Светлячкам, разумеется, проще: понятие невозможного у них отсутствует, и вряд ли когда-нибудь приживется. Все, что происходит — происходит потому, что возможно. Огромный потенциал приятия. Они и соображают из-за этого лучше, чем мы. Опять же: нет почвы для внутреннего конфликта, а значит — для безумия.

…В речке колыхалось что-то темное, временами казалось — живое. Лишь когда течение прибило эту штуку к берегу прямо под нашей площадкой, стало видно — кусок автомобильной покрышки…

— Саша, можно задать бестактный вопрос?

— Я уже не помню, какие вопросы на Земле считаются бестактными. Спрашивайте.

— Что у вас со щекой?

— Это, — она потрогала ожог. — Приключение.

— Расскажите, если не секрет.

— Да нечего особо рассказывать. Перед отбытием сюда летала на Эреб. Когда выходили с посадочного поля, там приключилась авария. Рванул топливный бак вездехода. Я отделалась легко. А мой товарищ… он рядом с той машиной был.

— Погиб?

— Да. Мы вместе должны были отправляться на Землю. Я — к Венскому, он… ну, теперь уже неважно.

— Мне очень жаль.

— В колонии смерть — обычное дело.

Ни черта не поймешь по лицу. Они что, действительно не умеют переживать из-за таких вещей? Ладно — чужой человек, но — «товарищ»…

— Разведочные экспедиции редко обходятся без жертв, — продолжила Саша. — И на буровых станциях люди часто гибнут. За границей расчищенной зоны хищные рептилии бродят… и это — далеко не единственная прелесть нашей экзотики.

Да нет, все-таки переживает.

— Не вспомните, в какой день это произошло?

— Зачем?

— Не знаю.

— На Эребе календарь считают не по Земле, но я попробую соотнести. По-вашему это было… — Саша остановилась, потом продолжила:

— Тринадцатое июля. Старое доброе тринадцатое число.

…Так и есть. Лес, гроза, дурь, птица в огненном потоке.

А там, на Эребе — полыхнувшая машина…

Вдруг в башке мелькнула бредовая мысль: если б я не упал тогда мордой в костер — не забрала бы оранжевая река две жизни вместо одной? Может, я часть того пожара на себя оттянул?..

Охренеешь с этим уайтболом, блин!

— Да, еще одно… — некоторое время я мучился, пытаясь сформулировать вопрос корректно, поскольку не вышло — бухнул напрямую:

— Саша, где я мог видеть вас раньше? Никак не отделаюсь от ощущения, что мы знакомы.

Женщина посмотрела на меня, будто ожидая продолжения. Я не купился: эту особенность мимики Чужих уже получилось вычислить. Она ждет, но не продолжения, а когда к ней самой придет мысль. Думает, если по-нашему.

— Нет. У меня хорошая зрительная память. Я вас совершенно точно раньше не встречала.

Врет — не врет? Опять ничего не прочтешь по лицу. Ладно, не все сразу.

* * *

Микроавтобус долго одолевал тягучий подъем, и, наконец, выкатил на самую высокую точку дороги. Открылась широкая панорама: мощные дебри по обеим сторонам от шоссе резко оборвались, впереди до самого горизонта — поля с редким, мелким подлеском. А вдали, справа от дороги — белое что-то… уайтбол.

Без вариантов.

— Вик, ты когда-нибудь обращал внимание, на что похожа эта штука издали? — поинтересовался я.

Все дружно посмотрели в окно.

— Надо же, и правда — белый мяч, — без интонаций произнесла Саша.

Мяч или шар, довольно четко обрисован и слегка движется. Будто подпрыгивает, отталкиваясь от горизонта.

— Виден целиком. С чего бы? Обычно краешек торчит, ну — полусфера, — задумчиво проговорил Вик. — Не иначе — горку под собой вырастил и теперь по вершине катается. Серж, это по твоей части.

Геолог неохотно выплыл из своих мыслей:

— Это не горы. Орогенез — процесс крайне медленный, там счет на геологические эпохи идет, никак не на дни. В нашем случае можно говорить только о сейсмической активности. Уайтбол, судя по всему, зона мощнейших землетрясений. Одни блоки проваливаются вниз, другие выталкиваются наверх.

— Ну да, — проворчал Вик. — И за ночь обрастают травой, вековыми деревьями, и ни малейшего следа разломов…

Серж скривился и устало произнес:

— Вик, не ты ли говорил нам, что в зоне уайтбол часто случаются галлюцинации? Подобная сейсмическая активность сама по себе уникальна — причем, не только для древней платформы, но и вообще для древней матушки-Земли. Тебе этого мало. Вековые деревья у него за ночь вырасти не могут, а горы, видите ли, могут… Давайте не множить абсурд, ограничимся тем, который уже имеется.

— Как угодно. Извини, Серж.

Но тот уже снова погрузился в себя.

Меня подмывало спросить — а как Венский описал геологам эти… ну, скажем, неожиданные изменения рельефа? Ладно, сейчас, пожалуй, не стоит.

А еще было интересно, почему во время диалога наши космические гости обменивались многозначительными взглядами… да хрен с ним. Когда-нибудь все встанет на свои места.

Или не встанет.

Я обернулся к окошку и принялся разглядывать таинственную фиговину, беспечно прыгающую на горизонте. Уж ей точно не было никакого дела до наших теоретических баталий…

— Вик, я не успел посмотреть киношку про мячик.

— У старика запись есть. Так что все равно придется.

Мяч или шар был размером с вечернее, заходящее солнце, хотя, конечно, не такой яркий. Впрочем, и не бледный. Эдакий полупрозрачный пузырь с подсветкой… и с каким-то шевелением внутри. Хотя не факт, что внутри, и не факт, что шевеление: то могли просвечивать контуры местности, по которой это чудо прыгало. А может, просто игра светотени, на контрасте освещенных и неосвещенных участков в полости шара. По мере приближения к объекту четкости почему-то не прибавлялось.

Чем дольше я на него смотрел, тем больше вспоминались цветистые легенды про НЛО, напичканные существами по образу нашему и подобию, только зелеными…

Ассоциация появилась не только у меня.

— Черт его разберет, может, он и правда к нам из космоса свалился, — проговорил Вик.

— Как советуют философ Оккам и мент Савицкий, не стоит множить сущности без нужды. Нам тут что, своей доморощенной мистики не хватает?

— Своей — хватает, это точно. Я не говорил тебе, кто у нас в группе — второе по осведомленности лицо? Только не удивляйся. Хотя ты теперь уже вряд ли чему-нибудь удивишься. Доктор Ружевски, этнограф. Эдакий кот ученый. Особа приближенная, с нашим старпером не разлей вода. Ну, и нам перепадает чуть-чуть всякой фольклорной чепухи: в свободную минутку док Ружевски любит сказки рассказывать… Так вот: если сопоставлять с некоторыми сакральными представлениями и поверьями у разных народов, получается что мячик наш — чуть ли не заурядное явление, а никакой не феномен.

— А в несвободную минутку чем этот доктор занимается?

— По базам данных рыщет. Уайтбол выкинул какой-нибудь новый фортель — док тут же в очередную академическую базу, аналогов в фольклоре искать. Когда находит — ужасно радуется и бежит рассказывать кому-нибудь, кто спрятаться не успел.

— Ладно, доктора тоже послушаем. Фильм посмотрим, сказки послушаем… а там и отпуск кончится.

— Сдрейфил, что ли?

— Не то чтобы сдрейфил, просто уже устал.

— Пройдет. Думаешь, кому-то легче?

— Остальные знают, зачем едут. Только я до сих пор не представляю, на кой мне ваш уайтбол. Чувствую себя экскурсантом.

— И это тоже пройдет. Не успеешь чихнуть, как почувствуешь себя тягловой лошадью, Атлантом, Фигаро и Золушкой в одном флаконе.

— Поживем — увидим.

— Не бросайте нас, Миша, — улыбнулся Ри. — Должен же быть в нашей сумасшедшей команде хоть один нормальный человек.

Приятно, черт возьми, когда в тебя верят.

…По мере приближения к месту мячик рос, контуры размывались, теряли контрастность…

Километрах в двадцати от Зеленцов нас тормознули омоновцы, проверили документы.

— Вик, а эти тут зачем?

— Охраняют аномальный сектор — мало ли что.

— Серьезное дело.

— А то ж.

Позже был следующий кордон, а еще через несколько верст показалась окраина поселка.

Мы проехали пустующие Зеленцы насквозь. Грустное зрелище: молчаливые избушки, поваленные заборы. Колодезные срубы поросли травой и березами. Редкие трехэтажные дома обветшали, кое-где разрушились и теперь похожи на заброшенный долгострой… Ни человека, ни котенка, только вороны иногда. Само собой всплыло в голове: «Оставь надежду всяк сюда входящий»…

— Раньше мы в этот поселок зимовать перебирались, — сказал Вик. — Вначале, пока на базе теплые корпуса не построили. А теперь тут совсем никого нет.

— Вик, далеко еще? — встрепенулся Серж.

— Да нет, все. Это уже Зеленцы. А чуть дальше, на отшибе — наша база. Приехали, дамы и господа. Добро пожаловать в дурдом.

Конец первой части

 

2. У истоков

 

Дмитрий Стрельцов, Ричард Уорн «Дневники первого контакта», изд. 2091 г.

От автора

«31 мая 2050 г. первое в истории экспериментальное судно «Ганимед» приземлилось на одноименную планету в системе спутников Юпитера. Свершилось нечто, соизмеримое по значимости разве что с открытием 2025 года…

Стих рев двигателей и пришла тьма.

Не тишина — именно тьма, не увиделась — почуялась.

Она не была злой.

Она была нежной, домашней. Вызывавшей в памяти что-то очень давнее, теплое.

На экипаж, собравшийся в рубке корабля, смотрели сквозь иллюминатор почти земные звезды…»

Так начиналась героическая поэма «Покорение Ганимеда», открывшая цикл из нескольких «покорений» господином Скальдом литературного Олимпа. Этот мыльный восходитель царил на вышеупомянутой горе с конца пятидесятых до начала семидесятых годов. Заключительной его высотой стало «Покорение Эреба». Это действительно был верх — в некотором роде. Но к моменту написания «Эреба» господин Скальд уже несколько образумился — перестал, по крайней мере, претендовать на документальность. Осознал: и без нее прокатит.

Насчет документальности — приведенный мной выше отрывок говорит сам за себя. По прошествии десятка лет мы выяснили, что приземлились, оказывается, на «одноименную» планету. Жаль, господин Скальд не догадался назвать планету в честь корабля — получилось бы гораздо солиднее.

Интересная документальная подробность: в момент приземления «экипаж собрался в рубке». Все сто двадцать человек экипажа (не считая ученых, разумеется — мы числились пассажирами) одновременно плюнули на здравый смысл, дисциплину и ремни безопасности и набились в рубку, как сельди в бочонок, полюбоваться на «почти земные звезды».

«Нечто, соизмеримое по значимости…» — это уже не смешно. Это грустно. Так стали говорить после возвращения «Ганимеда» на Землю. Когда же он только отправлялся к системе Юпитера, ничего «эпохального», а уж тем более «соизмеримого по значимости» с открытием века не подразумевалось. Уже началось промышленное освоение Марса и Венеры. Уже был многократно опробован в длительных рейсах новый тип двигателя… Экспедиция «Ганимеда», несмотря на огромные размеры корабля, риск и дальность перелета, была лишь очередной вехой в освоении солнечной системы. Конечно, попасть в проект было делом престижа, конечно, люди рассчитывали на стремительный карьерный рост… но никто не планировал становиться «народным героем». За помпезной встречей, которую организовала нам Земля, на самом деле стояло несколько десятков покалеченных человеческих судеб.

И не Чужие тому виной.

Что касается господина Скальда — возможно, его бравурный сериал был заказным: «певец космоса» начал свое победное шествие в самом апогее параноидных страхов перед чужой расой.

Нет, не подумайте, что мы затеяли «Дневники» в пику давно ушедшему мимо истории писателю и иже с ним. Скорее, этот труд — плевок в собственное зеркало: фальшивая пафосность и откровенная ложь, которыми пропитано все, что говорилось о первой ганимедской — в чем-то и наша заслуга. Тогда мы были молоды и решали сиюминутные задачи, а может даже раскармливали свой личный амбициоз. Надеялись — время все расставит по своим местам.

В семьдесят лет кивать на время не приходится. Не так уж много его осталось в моем распоряжении. А у соавтора оно вышло совсем.

Пара слов о самих «Дневниках»: это мой совместный с геологом Дмитрием Стрельцовым рассказ о начале первой ганимедской. Опирались, главным образом, на личные воспоминания: свои и других участников экспедиции. Для связности я позволил себе дополнить работу собственными реконструкциями тех событий, о которых осталось мало данных.

Надеюсь, если наврал — то не сильно.

Обращаю внимание: речь пойдет лишь о самом начале пребывания на Ганимеде. Продолжение писать, увы, некому. Митя Стрельцов ушел из жизни в прошлом году, что же касается меня — работу заканчиваю в спешке: в ближайшее время покину Землю, видимо — насовсем. Человек, взявший на себя труд опубликовать «Дневники», уже пару недель стоит у меня над душой, мол, когда будет текст.

Вряд ли наша книга станет популярной. Она не стала бы популярной и тогда, когда мы только решили ее написать, а с тех пор прошло несколько лет, нагруженных известными событиями. За этими событиями уже мало кому интересны «дела давно минувших дней».

Но, в конце концов, не ради славы мы проделали эту работу. Слава в наши годы уже ни к чему, зато очень важно отдать долги.

Июнь 2050 г., Ганимед

 

«Приехали!»

Ричард Уорн:

Центр управления полетом объявился на связи сразу после посадки корабля, когда дежурной смене было ни до чего: одному хотелось на минус, другому — на плюс, абсолютно всем — закрыть глаза и сбросить напряжение. Надежды землян в этот торжественный момент никто не оправдывал, что бы на сей счет ни думали Скальды и прочие акыны.

С далекой родной стороны прозвучало нечто весьма красивое, причем — трижды: по-английски, по-испански и по-русски. Они там, в Центре, ждали и готовились. Нервничали, курили, бегали по клозетам — но ждали и готовились, оттого оказались на высоте.

Достойного ответа с нашей стороны не получилось. Дежурная смена исчерпала весь лексикон в процессе посадки.

Как утверждает господин Скальд, «помехи внезапно исчезли — будто сам космос проникся торжественностью момента…» Чем там проникся космос — предположить не берусь, господину Скальду виднее. Помехи действительно на некоторое время уменьшились, но это произошло после торжественного момента — родина уже сказала первопроходцам все красивое историческое, осталась только рутина. Занудство дальнейших переговоров усугублялось задержкой сигнала: реплики с Земли поступали с интервалом в несколько минут… Ничего, в общем-то, интересного. Разве что когда речь зашла о ремонте корабля, человек «оттуда» развеселил команду, сгоряча задал сакраментальный вопрос:

— Справитесь своими силами?..

Дежурная смена расхохоталась. Капитан серьезным тоном осведомился:

— Какие у нас варианты?

— Справляться своими силами, — твердо ответил Центр.

Все понятно. Значит, дядю Васю на «Буране» нам в помощь не пришлют. Жаль. А мы-то надеялись…

* * *

«2025 год перевернул историю усилиями международной научной группы «Earth and stars» под руководством Адама Керти и патронатом ООН. Космос мгновенно уменьшился в десять раз. Оснащенный новым двигателем быстроходный «Swift» («Стриж»), несущий пятнадцать человек и пятьдесят тонн груза на борту, отныне покрывал кратчайшее расстояние от Земли до Марса за три недели. В последующие десять лет на красной планете и на Венере было основано несколько исследовательских станций. На Луне сформировалось три международных научно-промышленных комплекса, общим числом две с лишним тысячи специалистов.

Там же, на лунных стапелях, в 2040 году обрел свое начало мегапроект века — гигантский космический корабль «Ганимед». Этот монстр был рассчитан на 120 человек экипажа, полсотни пассажиров и несколько сот тонн полезного груза.

Инициатором проекта выступила Россия. Первая космическая держава, наконец, очнулась от многолетней спячки, с удивлением обнаружила, что ее успели обойти и на Венере, и на Марсе, и обратила свои взоры на Юпитер. Будучи не готова провернуть проект единолично, она пригласила инвесторов из других стран. В новообразованном акционерном обществе «Ганимед» после некоторых баталий и интриг Россия получила тридцать процентов акций. Остальные семьдесят распределились между несколькими странами Европы и Ближнего востока.

В качестве научного руководителя проекта согласился выступить Адам Керти, но он не дожил до начала строительства. Его заменил самый молодой участник легендарной «Earth and stars», член-корреспондент из России Сергей Венский. 21 июля 2049 года, ровно через восемьдесят лет со дня высадки американцев на Луне, «Ганимед» ушел в пробный полет. За месяц корабль достиг Венеры, облетел ее и вернулся на земную орбиту, где четыре месяца спустя принял на борт группу ученых, лабораторное оборудование и планетарную технику. В конце декабря «Ганимед» отправился к своей основной цели…»

Эту цитату из учебника я привожу, разумеется, не для среднестатистического образованного человека. Такому человеку наши реалии известны еще из курса средней школы. Выдержка приведена для тех, кто историю изучал по скальдовским «Покорениям» и тому подобной литературе. Учебники, по крайней мере, дают общее представление, куда и на чем мы на самом деле летали.

* * *

Незадолго до окончания перелета к капитану зашел начальник геологической группы.

— …посадка планируется в окрестностях южной гравитационной аномалии?

— Да.

— Можно ли заказать точку посадки?

— Заказать? — удивился капитан. — Ну, попробуйте.

— На северо-западном краю аномалии зарегистрировано светлое пятно диаметром около двадцати километров. Судя по всему, потухший вулкан. Нельзя ли сесть где-нибудь на южном или восточном склоне?

— Вы уверены, что вулкан — потухший?

Геолог пожал плечами:

— По предварительным данным на Ганимеде не должно быть действующих вулканов.

— Не должно быть или нет? — невинно уточнил Христо. — Извините мою настойчивость, я не в теме.

— Капитан. Гораздо вероятнее, что проснется кавказский Эльбрус. А на его склонах живут тысячи людей.

— Я их туда не заселял.

— Понятно. Я могу, по крайней мере, переговорить с Центром управления?

— Можете. Связь ожидается через пару часов.

Геолог пошел на выход.

— Михаэль!

— Да?

— Ради любопытства: зачем такие сложности? Мы можем сесть на безопасном расстоянии, а на вашу гору забросить постоянную станцию — купол и все остальное.

— С этой горой будет на порядок больше работы, чем в любом другом месте, — ответил геолог.

— Понял.

— И?..

— Нет.

Ученый вздохнул и ушел.

Через два часа вышли на связь с Землей. Геолог изложил Центру пожелания группы — несколько пространнее, чем требовала ситуация. Его выслушали и потребовали капитана.

— Христо, — поинтересовались с той стороны. — Почему ты не хочешь сесть там, где они просят?

— На склоне горы нет подходящей площадки.

Эфир усмехнулся:

— Ни одной площадки на всю гору?

— Ни одной. Я снимки посмотрел, — не моргнув глазом, соврал капитан.

— Ладно, поступай, как знаешь. Конец связи.

— Конец связи.

Христо с улыбкой обернулся к геологу:

— Какие проблемы, Михаэль? Вывезем мы ваши камни. Сколько наковыряете — все вывезем. В крайнем случае, «Стрижа» нагрузим…

По лицу ученого безошибочно читалось, что он думает о командире. Да и ладно. Недовольным больше, недовольным меньше.

* * *

Мы привыкали к новому, оседлому статусу летучего дома, приходили в себя после посадки. Приборы ощупывали пространство вокруг корабля — состав атмосферы, уровень радиации, и прочее, и прочее. Начали поступать данные с орбитального фотокомплекса — крупномасштабные карты Ганимеда.

Тридцать часов спустя на поверхность планеты вышла группа разведчиков. Еще через сутки в направлении ближайшего горного кряжа отправился вездеход.

После отъезда полевой бригады Михаэль снова наведался к Христо.

— Нам требуется разведка в северном направлении. В сторону вулкана.

— Покажите мне, где это, — капитан пригласил геолога к компьютеру, нашел карту района посадки.

— Вот… здесь, — Станкевич ткнул курсором выше отметки «корабль». — В ста километрах от нас.

— Не понял. Вы указали на метеоритный кратер. Где тут гора?

Ученый вздохнул:

— Гора именно здесь, капитан. Никто не знает, почему ее не оказалось на карте. Возможно, был какой-то сбой в работе орбитального комплекса. То ли непосредственно при съемке, то ли — ошибка программы-интерпретатора.

— Что говорят операторы орбиталки?

— Если им верить — все работает, как часы. Но ведь чудес не бывает.

— Может, вы просчитались с местонахождением вулкана?

— Последний раз предварительные снимки делались с орбиты. Наша гора расположена не в восточной гряде, — геолог ткнул курсором правее «корабля», — Это — отдельный массив на сотню километров западнее. По карте получается, что западнее гряды вообще ни одного крупного массива. Очевидно, ошиблись не мы… Капитан! Вулкан находится именно здесь.

— Допустим, верю. Вы не боитесь мимо него промахнуться — без карты?

— Исключено. Гора должна быть высотой несколько тысяч метров. Отсюда ее не видно, поскольку «Ганимед» находится на дне кратера. Если подняться выше, вулкан будет как на ладони. Но разведку нужно провести не позже чем завтра, потом в нашем районе наступит ночь.

— Такая поездка займет часов двенадцать, не меньше.

— Мы рассчитывали на «Стриж».

Христо задумчиво посмотрел на карту:

— Из-за чего мог случиться программный сбой на орбиталке? Конечно, если это сбой.

— Не берусь предположить, капитан. Это — компетенция операторов.

— Хорошо, я иначе спрошу. Какие свойства горы — или вашей аномалии — могли бы вызвать ошибку?

— Такую ошибку — никакие.

— Однако. При посадке на планету тоже были аппаратные сбои. И со спутниками связи приключилась проблема… Кстати! Михаэль, вы в курсе, что у нас до сих пор нет спутников связи?

— Да.

— Орбиталка почему-то не осуществила их запуск. Почему — пока не ясно. Может быть, и на следующем витке не запустит. Или — запустит с опозданием, где-нибудь по ту сторону от Ганимеда. И что тогда?

Геолог промолчал.

— В худшем случае нам придется тянуть цепочку наземных ретрансляторов от корабля до места работы. А это значит, что мы уже не сможем позволить себе два полевых объекта. Придется выбирать.

— Если придется выбирать — тем более, нужна разведка на север. Сейчас.

«Маньяк», — подумал Христо. Вслух ответил:

— Тогда — на вездеходе.

— Вы обещали нам «Стриж».

— Обещал, — спокойно ответил капитан. — Но не сегодня же. Расконсервация и профилактика требуют времени. Сейчас не до этого — люди заняты ремонтом «Ганимеда». Подождете пару недель?

Станкевич поджал губы:

— Хорошо. Отправимся на вездеходе.

— Ну и отлично. Завтра съездим.

— Как вы сказали? «Съездим»?

— Да, а что?

— Вы собираетесь ехать с нами?

— Не исключено. Что-то не так?

— В этом нет никакой необходимости!

— Я еще не определился. А чего вы испугались? — удивился Христо. — Если все будет в порядке, Земля одобрит вашу гору… возможно.

Станкевич тяжело вздохнул и вышел за дверь.

* * *

…В конце пятидесятых, когда в моду вошла критика организации первой ганимедской, некоторые обозреватели, в числе всего прочего, недоумевали: неужели нельзя было назначить на должность капитана человека поопытнее.

Объяснение простое: тридцатилетний дальнобойщик — предел опыта, который смогло изыскать руководство проектом на марсианских трассах. Ни там, ни на магистрали Луна-Венера людей старше тридцати пяти нет в принципе: в этом возрасте их переводят на рейсы Земля-Луна или приписывают к планетарным транспортным службам. Где стареющие пилоты и добирают недостающий им летный стаж.

Медицинские консультанты не сочли возможным отступать от общепринятого порядка в отношении экспедиции «Ганимеда».

 

Вулкан-призрак

Дмитрий Стрельцов:

Мы до нее почти доехали. До горы, то есть. Почти — потому что уперлись в разлом метров эдак пятьдесят шириной, а глубиной — хрен его знает. Наша сторона — вполне приличная, без особых наворотов. Зато на противоположном «берегу» — сюрреалистическое нагромождение огромных ледяных глыб, кое-где отвесных. За этим естественным барьером — гребень не меньше километра высотой, а за гребнем — исполинский конус вулкана. Верхушка слегка подсвечена лучами тусклого солнца, остальной массив — в темноте. Гигантский, не охватишь прожектором. Не видишь — чувствуешь, как чудо-гора нависает у тебя над головой… хотя это, конечно, обманчивое впечатление. На самом-то деле по предгорьям до подножия еще несколько километров топать. Скорее даже — карабкаться.

Самое замечательное — мы не должны были упереться в этот разлом. Мы вообще не должны были до него доехать. Поскольку наша цель, если верить предварительным снимкам, находится километров на тридцать южнее…

…А если верить карте, то вулкан мы вообще сами придумали.

Машина остановилась. Шеф нашел подборку фотографий, пустил свой наладонник по рукам, главным образом — для капитана, остальные ничего нового там не увидели. Мне вспомнились рекомендации Козьмы Пруткова, ну, насчет того, что если на клетке слона прочтешь надпись «буйвол»… Чудес-то не бывает. С какой стати гора и трещина поменялись местами?

Больше сотни верст мы одолели, ни разу не промахнувшись, с тремя пологими перевалами и двумя затяжными объездами: там были глубокие сравнительно недавние метеоритные воронки. Ландшафт полностью соответствовал карте… если не считать вулкана. Он появился в поле зрения, как только вездеход покинул наш «домашний» кратер. А потом мы то и дело любовались на коническую освещенную верхушку, поднимаясь на перевалы. На подъездах гора уже совсем перестала исчезать с экрана обзорной камеры. Болталась на экране и сейчас, нахально так болталась, только что язык не высовывала.

— Идеи появились, Михаэль? — поинтересовался кэп.

Станкевич покачал головой:

— Ничего не понимаю. Карту составлял орбитальный комплекс, а наши снимки сделаны непосредственно с «Ганимеда». Однако, и там, и там ошибка. Очень трудно предположить, что сбоит вся аппаратура.

— Значит, дело не в аппаратуре, а в вашей горе.

— То есть?

— Например, вулкан искажает первичные данные.

— Простите, каким образом?

— Откуда мне знать, это не моя компетенция.

Кто бы объяснил, чья это компетенция…

Станкевич напрягся. Ясное дело, почему: со «Стрижом» нашу группу уже прокатили, если еще откажут в транспортной поддержке вообще…

Христо пододвинулся к приборной панели вездехода. На дисплее — карта маршрута. Кэп уменьшил масштаб. Потом еще уменьшил, но проклятущий разлом по-прежнему пересекал весь экран.

— Ну, и что будем делать?..

— Капитан, — Станкевич сел рядом, увеличил изображение. — Смотрите, вот здесь, похоже, естественный мост. А тут еще один. Может быть, даже машина пройдет.

Ни фига не пройдет, слепому видно. В лучшем случае — пешочком…

Кэп это опрометчивое вранье не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Мосты его, похоже, мало волновали, а вот сюрпризы уже начали напрягать. Он-то, в отличие от Станкевича, не шел на запах нобелевки.

— Короче, вариантов у нас два: возвращаться на «Ганимед» или тыкаться здесь несколько часов, как слепые котята, пока этот вулкан еще какой-нибудь финт не выкинет. Все, едем домой. Связывайтесь с Центром, пусть они решают. Я под свою ответственность заниматься вашей горой не буду.

— Капитан, мы почти у цели.

— Как вы собираетесь здесь работать? Технически — как?

— В самом крайнем случае станцию монтируем на этой стороне, а через разлом налаживаем переправу. Если не найдем естественную. Ходить придется дальше, но дело того стоит.

Кэп оглянулся на инженера:

— Сможете наладить переправу без «Стрижа»?

Тот поморщился:

— Геморройное дело. То есть, сможем, конечно…

Шеф предпринял еще одну попытку спасти положение:

— Христо, я предлагаю пройти пешком вдоль разлома. В разные стороны. Недолго, не больше часа. Если переход не найдем — возвращаемся назад.

Он уже чуть ли не умолял:

— Я почти уверен, что Центр даст добро на этот объект. Но ведь столько времени потеряем…

Кэп с сомнением оглядел ледяные баррикады на противоположной стороне трещины.

— Хорошо, пошли. Только — не дольше часа, Михаэль. Вы — направо, я — налево. Пары назначьте сами. Двое остаются в машине.

— Капитан, по моему мнению, в разведку лучше пойти четырем геологам.

В общем-то, правильно. Полевиков специально тренируют для работы на планетах, в отличие от пилотов… Но Станкевич с его нездоровым ажиотажем и вулканами-призраками, похоже, окончательно вышел у Христо из доверия.

— В следующий раз — если он состоится — я избавлю вас от своего присутствия. Сегодня — нет. Назначьте мне в пару самого компетентного специалиста, и закроем эту тему.

«Самым компетентным специалистом» оказался некий Митька Стрельцов. Я давно заметил, что шеф питает ко мне особую симпатию. Некоторые черты моего характера он, похоже, квалифицирует как знаменитую русскую безалаберность, и относится соответственно. Видимо, решил, что рашэн разгвоздяй Митя будет подходящим довеском «этому полубалканскому идиоту». Капитану, то есть.

Я бы, конечно, предпочел идти с кем-то из полевиков. Не то, чтобы кэп мне не нравился — я ему, если честно, симпатизировал больше, чем собственному шефу. Даже, наверно, сочувствовал: две сотни человеческих факторов в подчинении, да еще в экстремальных условиях — в гробу я видел такое удовольствие… Но дело-то не в симпатиях. Собственноручно оставить экипаж без командира — такую перспективу я тоже в гробу видел…

Зачем кэп навязался с нами в ту поездку? Мой соавтор скажет: мол, Христо посетили нехорошие предчувствия, ему эта гора с самого начала не понравилась, решил не выпускать ситуацию из-под контроля… Я, в отличие от соавтора, в душах человеческих читать не умею. Может, и были какие предчувствия, не хочу спорить. Сужу по себе: на тот момент заточение в корабле даже меня достало. Мне кажется, кэп просто воспользовался благовидным предлогом, чтобы сбежать на прогулку. Спихнул текучку на старпома — и вперед. В пампасы.

А уж если ему чего и не понравилось, то не гора, а Станкевич. Взаимное это у них было.

* * *

Итак, мы шли вдоль разлома. Искали, как бы его безболезненно переехать. Или хотя бы перейти.

Дорога пока что не напрягала: равнина, по которой вездеход одолел последний участок пути, все тянулась и тянулась. То есть, не равнина, конечно — по нашим земным представлениям. Просто полоса кратеров разной степени старости, по факту — длинная мелкобугристая долина без серьезных препятствий. Карабкаться, пуская в ход якоря, необходимости не было.

Минут через двадцать мы увидели вполне приличный естественный мост. Здесь разлом сужался, а в нем на глубине нескольких метров расклинилась огромная плита. На том берегу — прогал в ледяном заслоне: видимо, оттуда наш «мост» и свалился. Прогал был неглубок, дальше виделось продолжение баррикады.

Я наладил страховочную точку, пристегнулся к тросу и прыгнул вниз. Пересек разлом по «мосту», цепляясь для верности якорями, на якорях же выполз на тот берег. Шагнул в ледяную нишу, закрепил трос и дождался капитана. Мы подтянули новые перила жестче, оставили и полезли наверх.

За полчаса удалось подняться на гребень завала. Отсюда еще метров на пятьсот тянулось беспорядочное нагромождение глыб с темными пятнами провалов и трещин, дальше вроде как обрыв, а за ним — более-менее ровный путь наверх. От вулкана нас теперь отделял только хребет.

Кэп включил дальнюю связь, обрисовал ситуацию.

— …а у вас что?

— Перехода нет.

— Ну, и не ищите. Возвращайтесь к машине, поезжайте в нашу сторону, ждите у моста.

— Капитан, мы бы здесь еще прошлись. Есть интересные находки.

— В смысле?

— Минералы.

О как. Не зря, значит, съездили.

— Поздравляю. Хорошо, оставайтесь пока там. До связи, Михаэль.

— До связи.

Мы наметили замысловатый, петляющий путь по верхушкам торосов и двинули вперед.

Шли, шли. Вокруг — лишь глыбы разной конфигурации, выхваченные из темноты лучами налобников. И еще можно наблюдать, как случайно задетые куски льда разлетаются из-под ног с легкостью воздушных шаров, а потом вяло возвращаются на поверхность. Иногда летят вниз, в пасть очередной трещины. Вот и все.

Полчаса мы кругами бродили по торосам, потом дорога пошла под уклон. Обрыва серьезного там, похоже, все-таки нет. «Лестница».

— Кэп, давай маячок оставим на всякий случай. Сигнал с машины может пропасть.

— Ставь… Машина, как слышно? Мы можем исчезнуть ненадолго. До связи.

Минут пятнадцать спускались вниз. Дорога становилась все лучше: сетка трещин постепенно редела, и сами трещины уменьшались в размерах. В конце концов, мы вышли на ровную площадку. Отсюда начинался длинный, пологий подъем на гребень.

Здесь мне стали попадаться занятные вещи. Сначала я думал — показалось. Ан — нет: действительно, кусочки льда покрыты чем-то темным и скользким. Интересно, у Станкевича то же самое?

— Грибы, что ли, собираешь? — хмыкнул кэп.

— Вроде того.

Вскоре вышли из немой зоны. Дальний передатчик ожил:

— Капитан, мы видим сопку.

— Какую сопку?

— Конусообразная структура метров тридцать высотой. Ее тоже нет на карте.

Христо буркнул что-то непечатное.

— У вас все?

— Все. Идем дальше.

— Бог в помощь. До связи, — он отключился и раздраженно проворчал:

— Сейчас вылезем на этот гребень, а за ним — щель, аж до центра земли.

— На снимках такого нет, — машинально отозвался я.

— На снимках много чего нет.

— Да и ладно, кэп. Нынешняя разведка себя уже оправдала. Вот, глянь, — я протянул ему осколок.

Христо взглянул на мою находку.

— Плесень какая-то.

— Плесень? — я усмехнулся. — Ну и воображение у тебя, шеф.

— У вас тут все что угодно может быть, — отпарировал капитан.

Мы медленно пошли дальше. Минут пятнадцать я подбирал новые образцы, не переставая удивляться: то, что в первой находке выглядело как грязные разводы на поверхности льда, теперь было похоже на мох. Натуральный мох, высотой не меньше пол-сантиметра. В какой-то момент я даже усомнился, что это не органика… бред. Как оно тут может жить?..

Я не заметил, что размышляю вслух. Наконец, размышления прервал капитанский голос:

— Думай про себя. Нечего лишний кислород тратить на разговоры с умным человеком.

— А я не с умным человеком, я с тобой разговариваю, шеф.

— А дуракам это неинтересно.

Мы поднялись на гребень, кэп включил дальний свет. Я съехидничал:

— Надеешься, впереди — лес?

— Болото с привидениями, — огрызнулся Христо, отправляясь вниз.

— Ну и пусть болото, — я тоже переключил свой налобник. — По крайней мере, мы почти у подножия…

…И осекся. Ччерт…

Там, где елозили два луча, что-то двигалось. И чем больше я присматривался…

С той стороны последовала серия вспышек: три коротких — три длинных. Пауза. Три коротких. Пауза. Три коротких — три длинных…

— Что это за чертовщина?

Вместо ответа Христо врубил дальнюю передачу:

— Михаэль, как слышно?

— Слышу, капитан.

— Дурацкий вопрос: вы уверены, что находитесь… там, где находитесь?

— Не понял?

— Ладно, неважно.

Странные вспышки возобновились: три коротких. Пауза. Три коротких.

— Капитан, вы слышите?

— Да.

— У нас какие-то странные огни впереди.

— И у нас, — кэп хмыкнул. — Может, мы с вами кругами бродим?..

Тут уже я не выдержал:

— Капитан. Тебе не кажется, что по любому слишком много Станкевичей для одной долины?..

Еще один фонарь мелькнул впереди — сильно левее прежнего. Три коротких вспышки. Пауза. Опять три коротких вспышки… И еще один — правее и дальше. А вот еще: слегка мигнул и исчез за ледяной глыбой. Поляна светлячков, е-мое…

Кэп отключил дальнюю связь и проследил за лучом налобника. Наконец-то.

После этого соавтор будет мне впаривать про какую-то феноменальную интуицию Христо Ведова. У меня вот отродясь не было никакой интуиции. Здесь как бы и без нее все ясно, ежели глаза из головы растут.

В нашу сторону двигалось нечто. И это нечто было живым.

Вот оно остановилось и испустило три коротких световых вспышки. Вот погасило фонарь и движется дальше. Расстояние за время разговора сократилось метров до трехсот.

— Что… это такое? — ошарашенно спросил Христо.

— А я думал — ты знаешь… Пошли отсюда, оно быстро ползет. И оно тут не одно.

— Ты хорошо бегаешь при полутора десятых «g»?

Это он поддеть хотел. В отместку. Нашел время…

— Ты никак поговорить с этой штукой хочешь?

«Штука» подползла еще ближе. Эдакая херня метра три длиной, напоминает улитку без раковины с огромным фонарем во лбу…

— Вот мы, кажется, и встретили братьев по разуму, — обалдело сообщил кэп.

— В гробу я видел подобных братьев. Будь у него разум, он бы такую морду в штаны спрятал… Шеф, ты что — примерз?

Христо инициировал фотопрограмму:

— Сейчас уходим. Ты тоже снимай.

— Да хер с ним, автоматика снимет!

— Не достанет туда автоматика.

Теперь страшилище ползло уверенно, без остановок и вспышек. Расстояние — метров сто…

— Все, напарник. Бежим.

Кэп развернулся и полоснул дальним светом вдоль гребня.

С востока в нашу сторону ползло такое же нечто. Три коротких световых сигнала — остановка. А чуть левее мелькнул еще один огонек…

— Кажется, мы попали, капитан.

— Бежим наверх.

На гребне маячила еще одна такая штука. Отсветилась, перевалила на ту сторону и исчезла из вида. Сколько их здесь? Из-под земли, что ли, повырастали?..

Мы развернулись и длинными прыжками понеслись наверх. Выскочили на гребень, ощупали налобниками пространство перед собой.

— Видишь хоть одну? — спросил кэп.

— Нет.

— Вперед.

Черта с два. Как раз в этот момент из-за ближайшей глыбы метрах в десяти от нас показалась чудовищная башка с розеткой щупальцев вокруг пасти. Остановилась, зажгла «фонарь», испустила три короткие световые вспышки.

Я рефлекторно выстрелил. Кэп, кажется, тоже.

Страшилище чуть тронулось с места, продолжая светить. На сей раз вспышек не было: ровный непрерывный луч.

— Бля, похоже, ее пушка не берет…

Проскочили в десятке шагов от слизня. Тот попытался двинуться в нашу сторону — и снова замер. Еще через несколько прыжков обернулись. «Улитка» оставалась на месте…

— По крайней мере… обездвижили.

Несколько чудовищ вывалилось из-за гребня. Двое направились к поверженному сородичу. Остальные подались к нам.

— Бежим вниз, Митя.

Через пару минут, порядком сбросив высоту, мы взглянули на гребень — и снова полюбовались на три короткие вспышки. Расстояние от нас до преследователей почти не увеличилось. Ни хрена себе. Может, эти чертовы «братья» умеют летать?

Я взглянул на дисплей:

— Левее нужно, кэп, мы с курса сошли.

— Не выйдет левее, — отозвался Христо.

Не выйдет. Там, куда я указывал, мелькнул еще один чертов огонек.

…и еще один огонек…

…и еще один — прямо по ходу…

Мы рванули вправо, окончательно уходя с маршрута. Не останавливаясь, Христо включил дальнюю связь:

— Михаэль, как слышно?

— Слышу, капитан…

— Возвращайтесь к машине. Немедленно. Как поняли?

— Христо, нас… атакуют!

— Бл…! Прорывайтесь…

Минут через десять, увеличив дистанцию метров на сто, мы перевели дух.

— До завала — и наверх. Оттуда — на твой маяк.

— Если эти «братья» до маяка раньше не доберутся…

Христо остановился.

— Напарник, давай попробуем одну штуку. Вдруг получится.

— Попробовать — что?

— Переключи налобник на ближний свет. И я тоже.

— И чего теперь?

— Ничего. Стоим и ждем.

— Ну и нервы у тебя, шеф. А почему не выключить совсем?

— И двигаться наощупь? Они-то, похоже, умеют…

…Со стороны тварей последовало три короткие вспышки.

Мы ждали, затаив дыхание.

Еще три вспышки.

— Вроде остановились.

— Не спеши.

Две минуты. Никто никуда не движется. Еще три вспышки со стороны преследователей.

— Кажется, нас потеряли, — с надеждой проговорил капитан.

…Еще три вспышки — ближе.

— Когда кажется, креститься надо.

— Пошли. Дальше видно будет.

Мы двинулись вперед спокойным шагом. Несколько раз обернулись — дистанция оставалась прежней… ну, хоть так.

— Будем надеяться, что здесь новых «братьев» нет, — заметил я.

— Да… скорее бы уже этот твой мох закончился.

— Причем тут мох?

— Не было мха — не было тварей. Вряд ли это — совпадение… Закончится — может, твари сами отстанут. Глядишь, у маяка обойдемся без стрельбы, — он вздохнул:

— Хотя нам уже и так гарантированы проблемы в полгода длиной.

— Думаешь, они все-таки разумны?

— Мить, какая тварь выживет на Ганимеде? Это — скафандры, чтоб я сдох… Тьфу, бля!

— Что такое?

— Связь уже пропала. Надо было сказать нашим про дальний свет.

— Тогда — бегом наверх.

…Мох закончился — оборвался резко. Дальше только чистый лед. Без плесени. Провожатые постепенно отставали: их мигалки виднелись все слабее и слабее…

Но совершенства в мире нет. Путь чем дальше, тем паршивее: на этом участке завала оказалось множество мелких трещин, то и дело переходящих в крупные. Их уже приходилось перепрыгивать, с риском провалиться в следующую — при ближнем свете далеко не разглядишь, а врубать дальний мы пока не решались.

Выше, выше — к вершине баррикады. Связи все еще нет. Сеть разломов превратилась в лабиринт. Теперь уже только прыгать, обходить — дело безнадежное… В один из таких прыжков я чудом не сорвался вниз. Откачнулся назад в последний момент, потерял равновесие, упал. Если бы не малая гравитация, и шлем бы не сильно помог. Как с той обезьяной: были бы мозги — было б сотрясение… А так — ничего, побрел дальше…

…и обнаружил, что капитана рядом нет.

— Кэп!

Молчание.

— Христо, отзовись!

«А эхо по привычке ответило»…

…Я не знаю, в какой момент его потерял. Убейте — не знаю. Все это было похоже на какой-то странный сон. Мы и действовали как во сне — что-то делали, но плохо соображали… Когда я спохватился и обнаружил пропажу, отсутствовало вообще все напрочь: телефон молчит, личный маяк Христо не фиксируется, и налобник нигде не виден. На пройденном пути — трещины, трещины, трещины… В которой из них искать капитана?..

Я вылез наверх, связался с вездеходом. Станкевич и его напарник оказались уже там. Добрались, уложив по дороге то ли трех, то ли четырех «аборигенов»: твари провожали мужиков до самой машины… Около часа я торчал на гребне завала, дожидаясь подкрепления. Изредка внизу мелькали треклятые огоньки «братьев». Господи… А если они найдут Христо раньше, чем мы?..

Вдруг ожил личный маяк капитана. Я сообщил об этом шефу и метнулся, было, на сигнал, но через несколько минут тот опять исчез…

— Христо! Ты меня слышишь?

Молчание. Вместо ответа — несколько вспышек внизу, у подножия хребта.

Подошел разъяренный Станкевич с двумя ребятами и двумя запасными кислородными баллонами. Одного парня мы оставили наверху — работать «ретранслятором». Отправились на поиски. Обогнув очередную глыбу, увидели вдали, внизу непрерывный луч. Одновременно с этим снова прорезался капитанский маяк.

— Христо!..

Молчание.

— Вперед, бегом.

Бегом — это верх оптимизма, на таком-то рельефе…

…Какого черта кэп врубил дальний свет? И зачем прется в сторону вулкана? Или это все-таки не налобник, опять наши новые знакомые?

Почему молчит? Телефон неисправен?..

Невыносимо долгим, петляющим маршрутом мы, наконец, спустились с завала. К этому времени огонек, который я счел за налобник капитана, добрался чуть ли не до вершины хребта. То здесь, то там мелькали фонари «аборигенов», один раз — совсем рядом с той светлой точкой, на которую мы ориентировались. Короткая вспышка — длинная, еще короткая — еще длинная…

Сигнал от маячка почти исчез.

— Какого х…?

Вопрос риторический. Какого х… — и так ясно.

Путеводный огонек скрылся за гребнем. Одновременно замолчал маяк.

* * *

…Он здорово повредил колено. Из трещины все же кое-как выбрался. На поверхности включил дальний свет, огляделся — и тут же вырубился. Надолго. Все это мы уже потом узнали.

 

Шок

Ричард Уорн:

— Капитан, вы меня слышите?

Христо открыл глаза. Увидел лицо Анны, будь оно неладно.

Ослепительно красивая женщина. А также — оглушительно прекрасная… Наверно, и осязательно — тоже… зараза. О чем думали эти умники на Земле, когда комплектовали экипаж? Такая красивая женщина в затяжном космическом полете — западло для всей экспедиции. Сами бы попробовали вести монашеский образ жизни в присутствии красивых баб… Уроды.

«Уроды» рассудили по-своему. Обвинили Христо Ведова в средневековых предрассудках и слили все его возражения как несущественные. В экипаже оказались дамы. Одна из них — Анна.

…Пожалуй, единственный человек на корабле, который не видел, насколько серьезно прищемило капитана нежное чувство — сам капитан. Он вообще редко анализировал свои чувства.

Впоследствии недоброжелатели обвиняли Христо Ведова во всех грехах. Среди грехов фигурировало и то, что капитан принудил к сожительству одну из немногочисленных женщин «Ганимеда». То есть, даже тут злоупотребил служебным положением… Странно. Непонятно, как ему удалось скрыть этот факт от экипажа. Казалось бы — «никуда на деревне не скроешься», любой чих как на ладони…

— Христо, вы слышите меня?..

— Слышу.

Тело проснулось полностью. Без особой радости сообщило, что по нему, как минимум, проехал дорожный каток… Боль подхлестнула мысли. Всплыли в памяти события последних часов… или дней? Бегство от планетарных чудовищ, изрезанный склон, падение в трещину… или это все прибредилось?.. Дальше — потеря сознания и пробуждение в кошмарном сне. «Христо, прием. Как слышишь, кэп?» — «Слышу…» — «Где ты?» — «В заднице».

…Сине-фиолетовая полость (ни залом, ни вообще помещением это не назовешь) и множество гигантских слизней… Слизни обволакивают человека, зондируют какими-то электрическими импульсами, пытаются… черт, да они же пытаются содрать с него скафандр!..

Христо заорал. Твари его не услышали, зато услышали геологи.

Христо дернулся. Это уже заметили слизни. Один из них — тот, который обхватил капитана — отпрянул. Белесая туша, несколько щупалец вокруг пасти, под тусклым фонарем во лбу — огромный блеклый глаз на ножке…

— Кэп, ответь. Где ты?

— В заднице, бл…!

Медленно, стараясь не делать резких движений, капитан попробовал подняться. Опоры нет, пружинящая масса под ногами то выталкивает, то проседает. Балансируя на этом живом киселе, Христо попытался сделать пару шагов. Ничего не вышло. Обежал налобником пространство вокруг себя. Неужели совсем не за что уцепиться? На жуткие одноглазые головы лучше не смотреть — сбрендишь, если сбрендишь — не попасть тебе на корабль… Камень! В пяти метрах — камень. До него бы добраться. Пролезть между двумя чудовищами, не обращая внимания на них. С камня прыгнуть к выходу… а где здесь выход?.. Неважно. Вперед.

Опустился на четвереньки и пополз, утопая в кошмарном полу — матрасе. Придержаться за «складки» невозможно: скользкая ткань уползает из рук и тут же распрямляется…

Электрическое щупальце прикоснулось к спине. «Пошел ты…» — с тупым отчаянием подумал капитан.

Потом его потащили вверх. Следующее, что Христо увидел — такой же, как стены, синевато-фиолетовый потолок. Попробовал вырваться, но два толстых щупальца плотно прижимали его к чему-то твердому, и это твердое двигалось… Стрелять. Стрелять под себя, вниз… вот только руку не выдернешь. Христо напрягся — щупальце прижалось сильнее, сдавило диафрагму. Капитан попытался вдохнуть и снова потерял сознание.

Следующее пробуждение — на твердом каменном полу… нет, на ледяной поверхности планеты. Чертова улитка рядом, опять тычет электрическими щупальцами в шлем, в грудь, куда придется… Похоже на цикличный сон — кажется, проснулся, а на самом деле провалился на следующий уровень преисподней.

Христо поднялся на ноги — и чуть снова не упал: от боли в глазах потемнело.

— Кэп, ответь, мать твою!

— Сориентируйте меня…

— Где ты? Твоего маяка нет!

— Включаю аварийный.

— Все равно нету ни черта. Ты в состоянии двигаться?

— В состоянии.

— Что видишь перед собой?

— Горы. Большие. Далеко.

— А справа, слева?

Христо огляделся.

— Слева — трещина. Огромная. Справа — треугольная горка. Маленькая. И хренова туча гигантских улиток.

— А муравейник где?

— Какой муравейник?

— Вулкан, твою мать! Где он находится?

— За трещиной. Далеко.

— Ты уверен?..

— Уверен.

Замешательство на том конце канала, обрывочные фразы:

— …его же к муравейнику потащили!

— …значит — не его…

— …все равно, как он мог он туда попасть?..

— …машина! Вы капитана видите?..

— …нет. Только слышим.

— …слышите?!?!

В голове — муть. Мысли путаются, реплики геологов плывут мимо сознания. Вокруг ползают улитки. Бред сумасшедшего…

— Долго мне ждать?..

— Встань спиной к горам. Так, чтобы вулкан справа, а сопка — слева. Иди вдоль разлома. Машина выходит навстречу. Торопись, у тебя кислород кончается. С богом, капитан…

Христо развернулся, куда велели, и двинул вперед.

Позже справа и слева периодически мелькал свет — короткий, длинный, непрерывный, всякий. Время от времени в наушниках звучали голоса; кто-то, кажется, требовал ответить, спрашивал, где капитан находится, вот только кто — человек или слизень? Христо больше никому и ничему не верил. А потом голоса исчезли.

Последнее, что он увидел — далекий призывный свет прожекторов вездехода… или это опять улитки?.. Предпоследнее, что почувствовал — удушье. Наконец — последнее, что ощутил, бессильно лежа на земле — гадостное прикосновение электрических щупальцев…

Это — реконструкция, составленная из обрывочных воспоминаний самого Христо Ведова. Пришлось ей придать некоторую литературную стройность. Если б я попытался воспроизвести оригинальный монолог, многоточий в тексте оказалось бы гораздо больше, чем букв.

Некоторые биографы утверждают: человек, которого позже назовут «безумным капитаном», сошел с ума именно тогда. Спорный вопрос, ведь шок — еще не основание для безумия. Вроде бы. Но в свете последующих событий… Похоже, с Христо Ведовым действительно произошло нечто, переломившее его сознание. Возможно, нечто большее, чем шок…

— Где я?..

— В медотсеке «Ганимеда».

— Живой, что ли?

— Очень похоже на то, — улыбнулась Анна.

— Остальные вернулись?

— Вернулись, и все — в порядке, кроме вас.

— А со мной что?

— Серьезного ничего, зато очень много несерьезного. Сломано два ребра, пострадал мениск, гематомы, нарушение сердечного цикла — видимо, как следствие асфиксии…

— Стоп. Наоборот нужно было спрашивать. Что у меня осталось?

Доктор улыбнулась:

— Осталось отлежаться несколько дней и на некоторое время ограничить нагрузки.

— Ясно. Пригласите ко мне Осипенко.

Анна кивнула. Поднялась с кресла:

— Я буду у себя в кабинете. Кнопка вызова — справа от вас.

— Хорошо… послушайте, а откуда асфиксия?

— В вашем скафандре закончился кислород. Неподалеку от машины, к счастью.

— Очень интересно, — буркнул капитан себе под нос. — Как я туда попал?

Доктор услышала. Задержалась на выходе из каюты, напряженно спросила:

— Вы совсем ничего не помните?

— А? — откликнулся Христо. — Кое-что помню.

Анна поспешно вышла за дверь. Как-то слишком поспешно… Капитан помедлил с минуту и нажал кнопку вызова. Доктор вернулась.

— Осипенко сейчас подойдет, — сообщила она. — Вы что-то хотели?

— Хотел. Выкладывайте, что вам известно.

— О чем? — недоуменно спросила Анна.

На секунду Христо усомнился: может, вообще не было никаких чудовищ, все это горячечный бред? Хорошо, если так…

— О нашей поездке.

Доктор пожала плечами:

— Известно, что вас оттуда привезли в сильно потрепанном виде.

— И кто ж меня потрепал?

— Вы в трещину провалились. Вроде бы. Выбрались оттуда и заблудились. Совершенно непонятным образом оказались совсем не там, где вас искали… Кислород у вас кончился. Наверно, это все, — с наигранным спокойствием закончила доктор.

— А искали меня около… живого вулкана, — уточнил капитан.

Анна сдалась. Вздохнула:

— Да.

Значит, все правда. И чудовища не прибредились, и излишняя осведомленность доктора не почудилась.

— Ясно, — резюмировал Христо. — По крайней мере — спасибо, что все-таки нашли.

— Не нашли, — медленно ответила Анна, в упор глядя на командира. — Слизень принес вас к машине.

— Слизень?

— Да. По сути, это создание спасло вам жизнь, капитан. Вы чуть не разминулись с вездеходом.

— Как такое могло случиться?

— Вся ваша электроника приказала долго жить. Коммуникационные устройства, камеры, все. Черный ящик уцелел, благо там несколько уровней защиты. Что стало с остальной аппаратурой — сейчас разбираются техники.

— Я, кажется, догадываюсь, что с ней стало. Эти чертовы улитки постоянно шарашили меня электричеством. Спасибо не насмерть… Доктор, перестаньте сверлить меня взглядом, раздражает.

— Извините, капитан.

— Ладно, можете идти.

Анна задержалась у дверей:

— Михаэль Станкевич просился к вам.

— Чего хотел?

— Переживает.

— Пошел он со своими переживаниями. Гоните в шею.

Доктор вышла из каюты.

* * *

Разумеется, не только капитан пребывал в шоке. Все посвященные пребывали там же… Что до нашей группы — мы чувствовали себя жертвами мистификации. Белковый организм в условиях Ганимеда! Невозможно… Однако нам привезли это самое невозможное и поставили перед фактом: несколько часов назад оно бегало и прыгало.

В день приобретения мы откровенно буксовали. Назавтра не помню у кого возникла идея, как наши новые знакомые существуют здесь: энергетический скафандр. Выражаясь человеческим языком — защитное поле. Ни о характере, ни об источнике этого поля мертвые ткани не подкидывали ни единой догадки. Но оно, безусловно, было и держалось долго: несколько часов контрольные образцы, которые мы поместили в «уличные» условия, не претерпели никаких изменений…

…Много позже земляне подсовывали циклопам самые разные датчики. Датчики фиксировали все, что угодно — кроме пресловутого «скафандра»… Еще позже, а именно — двадцать лет спустя, когда общение стало более-менее беглым, контактеры напрямую спрашивали у Чужих о защитном поле. Чужие не поняли, о чем речь. Долгое время мы не знали, то ли грешить на скрытность соседей, то ли на пресловутый понятийный барьер. Безапелляционные заявления циклопов — мол, на все воля Города — нас, ясное дело, не устраивали…

…Регистрировать это поле мы не умеем до сих пор.

* * *

Старший штурман появился в палате через пятнадцать минут.

— Привет, путешественник. Как ты?

— Так. Немного жив, немного соображаю. Почему на корабле утечка информации?

Осипенко удивленно поднял брови.

— Врач знает больше, чем ей положено, — пояснил Христо. — Кто еще?

Володя покачал головой:

— Не больше. В рамках… — он запнулся и осторожно закончил:

— В рамках необходимых исследований.

— И давно у нас доктор специализируется по инопланетянам?

Штурман на секунду отвел глаза, потом хмуро ответил:

— Доктор специализируется по тебе. Ты — часть проблемы. Извини, Христо. Биологи занимаются слизнем, Анна — тобой. Психолога я пока ни о чем не информировал, поскольку ты валялся без сознания… пойми ситуацию правильно.

Вот так. Капитан теперь — часть проблемы. Еще одна сторона все той же гребаной медали…У Христо появилось иррациональное чувство, будто не переломанные ребра мешают ему дышать. Это гигантский муравейник обрушился на человека всей своей тяжестью. Обрушился и размазал в лепешку. Никогда больше не собрать воедино кости. И прежнюю жизнь тоже никогда не собрать воедино…

Да нет, все верно. Каждый участник экспедиции помимо основных обязанностей еще и объект исследований. Ничего нового… Но почему тогда так неуютно? Взгляды эти напряженные, вот что. Одинаково напряженные взгляды врача и старпома. Не знают, как относиться. Командир — и в то же время неизвестно кто. Возможно, психически больной. Возможно — вообще лазутчик Чужих… хрен его разберет. И сказать лишнее страшно, и не сказать нельзя…

Капитан попытался выбросить из головы дурные мысли.

— Подождем подключать психолога. Не до этого. Насущные проблемы решать надо.

— Давай решать насущные, — Осипенко вздохнул — кажется, с облегчением. — Завтра должна появиться связь с Центром. Сообщить им что-то нужно. Специалисты мне свои монографии передали, отправил сокращать… Михаэль Станкевич принес сводку о разведке на восток. Об экспедиции на север черкнул пару общих слов, насчет «предгорий». Якобы до вулкана помешала добраться зона разломов. Остальное — на твое усмотрение.

— Я подумаю.

— Постарайся до завтра надумать. А то у нас проблема. В лице Андрея Розовского. Ну, этот, лишний член экипажа.

— Ах, да, — поморщился Христо. — Еще один… в рамках необходимых исследований. Он чего-то хочет?

— Хочет, чтобы информация о ваших подвигах ушла на Землю эс из. Затрахал всех. Сначала домотался до Станкевича. На того где сядешь, там и слезешь — «не моя компетенция» и все дела… Теперь наш лишний член трахает Войчека. Ну, этого, лидера биологов. Войчек говорит: не готов представить никаких данных — материала много, группа не справляется…

— Это ты распорядился притащить убитого слизня на корабль?

— Я.

— Зря. Сородичи будут его искать. Может, у него кислород в скафандре кончился. Или еще что.

— Ты очень удивишься, но это не скафандр.

— Я уже ничему не удивлюсь… Ладно, проехали. Так на чем вы остановились?

— Да послал я этого Розовского. Сделал морду кирпичом, мол, мне на Землю передавать нечего, поскольку информацией в должном объеме не владею… Ты очухался? Жди, теперь он к тебе припрется.

Христо вздохнул — грудная клетка тут же отозвалась острой болью.

— Пусть прется. Членом больше, членом меньше.

Володя наморщил нос:

— Постарайся не ругаться с ним. Момент скользкий, вы нескольких чужих астронавтов грохнули. Если этот подарок захочет испортить нам жизнь…

— Разберемся. Что с полевыми работами?

— Какие работы? — удивился штурман. — В сотне километров от вашей горы с начинкой… Есть радикальное предложение — перебраться на полюс. Там тоже существует гравитационная аномалия. Она у нас, вроде бы, в программе максимум.

— Твое предложение, или чье?

— Пока мое.

— Поговори с геологами. А на полюсе нужно провести разведку с воздуха. Чтобы никаких гребаных муравейников.

Володя усмехнулся:

— Считаешь, ими утыкана вся планета?

— Черт их знает.

— М-да. Похоже, этот лишний член перезаразил своей паранойей даже тех, с кем не успел пообщаться.

— Меня не нужно заражать, я по жизни параноик. Не будет нам здесь покоя.

— Здорово тебя приложили давешние чудеса. Ладно, я понял. Распечатываю «Стрижа» и внушаю геологам, что на полюсе гораздо интереснее.

— Хорошо.

— Договорились. Выздоравливай.

Осипенко ушел.

Минут десять Христо переваривал информацию, потом позвал Анну.

— Дайте мне обезболивающее.

— Совсем плохо?

— Нормально. Просто мне нужно выйти из лазарета.

Доктор покачала головой:

— Потерпите хоть пару дней, капитан. Не стоит сейчас вставать.

— Потерплю. Через полчаса вернусь сюда и буду вылеживаться, сколько скажете, до посинения, — пообещал Христо, а про себя добавил: «Пока в конце концов не сломаюсь и не затащу тебя в постель».

— Два дня ничего не изменят.

— Доктор. Дайте мне обезболивающее. Это — приказ.

Женщина вздохнула, отправилась за лекарством.

* * *

Где-то через полчаса капитан огородами, цепляясь за стеночку и отмахиваясь по дороге от любопытных, добрался к нам в лабораторию.

— Добро пожаловать, Христо, — поприветствовал его Войчек. — Рад видеть вас живым, а здоровым, надеюсь, еще увижу. Спасибо, что заглянули. Хотя — лучше бы позвонили, я бы сам зашел…

В отсеке кроме наших сотрудников обреталась посторонняя персона. «Лишний» член экипажа. И без того осунувшееся лицо капитана еще больше вытянулось, когда он это увидел.

Андрей Розовский. Человек с различными необязательными функциями на корабле. Одна из них, теоретически — контакты с чужими расами.

Капитан вздохнул, обернулся к Войчеку:

— Расскажете что-нибудь, Олег Иванович?

— Обязательно. Посмотрите сюда, — шеф подвел Христо к компьютеру, нашел снимок.

— Работать непосредственно с материалом приходится в холодной части лаборатории. Туда я вас, естественно, не потащу, — пояснил он. — Вот, образец ткани одного из внутренних органов, предположительно — аналога печени. Хотя орган — фактически внешний, а не внутренний. Прикрыт только панцирем существа.

— И что печень?

— Она поражена земным вирусом. Распространение произошло очень быстро…

— Может, марсианским? — уточнил капитан.

— Именно земным. До сих пор считалось, что это теплолюбивый штамм. Во всяком случае, он не живет на Марсе. А на Ганимеде почему-то живет. Ищем причину. В атмосфере, или в радиации — причина обязана быть.

— Надеюсь, этот друг не от меня набрался? — Христо кивнул на фотографию.

Войчек покачал головой:

— Скорее всего, от вас. Или от тех, кто его транспортировал… Не верьте журнальной болтовне, никаких планетарных форм жизни до сих пор не обнаружено. В частности, пресловутая марсианская желтуха — суть патогенная мутация одной безобидной земной бактерии… Конечно, всякое случается. Может быть, именно на Ганимеде обнаружится что-то эдакое.

— Но, скорее всего, переносчики — мы.

— Увы… Кстати, мы пробовали заразить образцы тканей другими патогенными микроорганизмами. И земными, и так называемыми марсианскими. В большинстве случаев картина та же — мгновенное распространение. Отвратительный иммунитет, врагу не пожелаешь… Собственно, заражение и явилось причиной смерти. Выстрел — вряд ли, серьезных повреждений нет. У этих созданий, скорее всего, высокая способность к регенерации…

— Ясно, — Христо прервал ученого. — Что-нибудь еще?

— Да. Вот, смотрите.

Войчек нашел следующее фото.

— Ничего не напоминает?

— Мозг. Только форма непривычная.

Шеф кивнул:

— Форма непривычная, но обратите внимание на сложность.

— То есть, он все-таки разумен.

— У этого мозга масса принципиальных отличий от человеческого…

— Но разумен.

— Слишком много отличий, чтобы утверждать наверняка, — замялся Войчек. — Разбираться и разбираться… Вот, например, этот участок: он сильно развит и совмещен с электрическими щупальцами, которые мы исходно расценили как защитный механизм…

— Речь, — равнодушно бросил Христо.

— Что?

— Они говорят электрическими импульсами. Я сейчас догадался, вспомнил: этими щупальцами трогали не только меня, друг друга тоже… Если разумны — значит, должна быть речь.

…Так оно в итоге и оказалось. А соавтор утверждает, что не было у капитана никакой интуиции.

— Интересно. Мы учтем вашу гипотезу, — шеф, похоже, сдался. — Спасибо, Христо.

— И вам спасибо. Порадовали. Была еще надежда, что эти твари неразумны. А теперь получается — мы все-таки столкнулись с братьями по разуму и устроили им кровавую баню.

— Христо, реальных жертв наверняка меньше, чем выстрелов. За счет способности «братьев» к регенерации. Повреждение мозга, допустим, могло вызвать необратимые изменения, все остальное — весьма спорно.

— Меньше, больше — кто их считал, — раздраженно отозвался кэп.

— От эмоций лучше бы воздержаться, капитан, — заметил Войчек. — Контакт — вещь беспрецедентная. Нам и опереться-то не на что, кроме собственных ошибок. При этом нужно умудриться не наделать новых… Перед вашим приходом мы тут беседовали с Андреем Розовским. Конечно, Земля скажет свое слово. Но ведь Земля — там, а мы — здесь. Связь может не успеть за событиями. Уже не успевает.

…Еще бы — почти четверо суток корабль находится на ночной стороне планеты. Четверо суток связи нет в принципе, а в оставшиеся три дня она то и дело пропадает из-за наложения магнитных полей Ганимеда и Юпитера.

Но кто же мог ожидать, что на Ганимеде возникнет такая ситуация? Не существует инопланетян в солнечной системе. Они вообще только в кино существуют…

— Фиговое начало контакта, — хмыкнул капитан. — Не располагает к дружбе и сотрудничеству.

Молчавший до сих пор Розовский подал голос:

— Тем хуже для нас. Соседи, похоже, имеют численное преимущество — судя по размерам плацдарма. Их возможностей мы не знаем. К слову сказать, у слизней несколько рядов высокопрочных зубов, которыми они, по всей видимости, дробят лед или горные породы. Даже некоторые части нашего корабля могут оказаться уязвимыми, не говоря уж о полевом оборудовании. Это — лишь физиология, а уровень их цивилизации нам просто неизвестен. Любыми средствами нужно избежать планетарной войны… Капитан, вы слушаете?

— Да.

— По-моему, вы о чем-то задумались.

— Задумался… Возможно, планетарная война уже началась.

— То есть?..

— Я был внутри муравейника. Меня ощупывало хрен знает сколько слизней. Лишенных иммунитета к земным и марсианским вирусам.

Все замолчали.

— Олег Иванович, орбиталка много успела передать за эти дни?

— Достаточно много. А что?

— Больше нет муравейников?

— Пока не замечено. Но это ничего не значит, ведь наш вулкан орбитальная камера тоже не зафиксировала, — Войчек растерянно покачал головой:

— Ужас…

Розовский промолчал.

— Олег Иванович, — бесцветным тоном позвал капитан. — Я сейчас ухожу. Прошу вас до моего выздоровления никому не пересказывать наш разговор. И вас, Андрей, прошу о том же самом. Нам нечего пока сообщить Земле. Можете это расценивать как приказ.

Христо вернулся в санчасть и весь вечер пролежал на койке с каменным лицом, изучая потолок.

А утром на корабле обнаружились сразу три пропажи.

Из транспортного шлюза исчез вездеход.

Со стола в рабочем кабинете доктора Анны испарилось все оставленное без присмотра обезболивающее.

С больничной койки в медотсеке пропал пациент Ведов.

Обнаружить вездеход не удалось: маяки вымерли. В середине дня Христо вышел на связь сам. Был краток:

— Я в порядке. Вернусь к вечеру. Поисковую группу не отправлять. Без крайней необходимости не беспокоить. Это — приказ. Конец связи.

…Муравейник жил. Зараза — земная или марсианская — его, похоже, не коснулась: ползающие вокруг постройки слизни не производили впечатления больных, и уж тем более — мертвых.

Христо оставил вездеход у «моста», выключил фары и пошел вперед давешним маршрутом. Оказавшись на гребне — на границе кратера, в котором обитал живой вулкан — совершил нечто совершенно иррациональное: врубил дальний свет, убедился, что телефон выключен и обратился к ползущим в его сторону «слизням» с речью:

«Я — командир муравейника, прилетевшего извне. Опустился на планету случайно, бродил здесь всего один день и за этот день нанес непоправимый вред. Застрелил нескольких ваших сородичей. Чуть не уничтожил вас всех. Один из ваших спас мне жизнь — его я тоже убил и расчленил тело.

Вы имеете право поступить со мной, как считаете нужным. Решайте».

Маловероятно, что «слизни» поняли хоть слово из вышесказанного. Они в свою очередь недоумевали, почему пришедший к ним ведет себя как глухонемой.

* * *

Одному богу ведомо, зачем Христо задвинул эту с речь, недоступную для аудитории. Впоследствии некоторые биографы сделают предположение, что капитан уже тогда был безумен. Их оппоненты скажут: нет, ничего подобного, Христо Ведов сошел с ума несколько позже, а в тот раз он говорил для самого себя, пытаясь таким образом успокоить свою гипертрофированную совесть.

(Соавтор попросил добавить: очко он успокаивал, а не совесть. Версия, конечно, вульгарная, но — добавляю. Объективность превыше всего.)

…Совесть Христо Ведова — это отдельный пунктик летописцев. Некоторые сравнивали ее со злокачественной опухолью. Так же, как и опухоль, вышеуказанная особенность души «безумного капитана» являлась болезненным перерождением здорового, по сути, органа; точно так же она была не совместима с жизнью (с нормальной жизнью, по крайней мере); точно также она увеличивалась с годами, пока весь Христо Ведов не превратился в один непомерно разросшийся метастаз…

Но бог с ней, с совестью, вернемся к теме. На счет монолога есть и другое, почти противоположное мнение. Оно исходит от скептиков, окончательно потерявших веру в чистоту человеческих помыслов. Якобы Христо ни на минуту не забывал, что его контакт с Чужими фиксирует записывающее устройство скафандра, и заранее подготовил речь, которая войдет в историю даже в случае гибели самого капитана.

Скептикам возражают пессимисты. Друзья! — говорят пессимисты, — Не забывайте: не судят только победителей.

А наиболее эмоциональные адепты культа капитана Христо добавляют: да, да, да, и не забывайте — ПОБЕДИТЕЛЕЙ НЕ СУДЯТ!!!

Существует и еще одна, позитивная точка зрения на вышеуказанный монолог: ответ нужно искать не в слабостях Христо Ведова, а, наоборот, в его сильных, сверхчеловеческих задатках. Якобы в те минуты капитан выступил как гениальный интуист и провидец, и предвосхитил своим выступлением имевшие место позднее телепатические контакты между отдельными наиболее сенситивно одаренными землянами и отдельными не менее сенситивно одаренными циклопами. О подобных телепатических контактах часто пишут газеты.

Правда, это желтые газеты.

* * *

Как и обещал, Христо вернулся на корабль к вечеру, совершенно разбитый, и созвал расширенный командирский совет.

— В общих чертах: Чужие существуют, Чужие разумны. Муравейник жив-здоров, чего и нам желаю. Циклопы не проявляют агрессии и, похоже, настроены на контакт. В черном ящике моего скафандра — видеозапись последних двенадцати часов. Я сейчас уйду, на ваши вопросы ответит Олег Иванович Войчек, насколько сможет. Отныне информация открыта, но осаждать биолабораторию запрещается, не мешайте людям работать. Олег Иванович, я взял образец ткани с внутренней стенки колонии. Разберитесь, что это такое. Может, оно как-то связано с иммунитетом… И подготовьте сводку о Чужих для передачи на Землю. Конструкторам: нужен портативный декодер, регистрирующий и записывающий электрические импульсы в широком диапазоне. Возможно, позже получится взять образцы речи соседей. Тем, кто будет работать вне корабля: дальний непрерывный свет у циклопов означает призыв, приглашение. Если вы постоянно вопите «иди ко мне», то не хрен обижаться, что вас лапают. И, наконец, ко всем. Самое главное. Оснований для паники нет. Постарайтесь объяснить это своим сотрудникам.

За сим Христо покинул собрание и, цепляясь за стеночку, удалился в лазарет.

Через десять минут в палате ожил селектор внутренней связи:

— Кэп! Когда в следующий раз соберешься затыкать собственной задницей амбразуру, если тебя не затруднит, поставь в известность хотя бы меня.

— Володя, не будет больше никаких амбразур. Отныне ситуация сложная, но штатная. Я все объясню.

— Буду очень обязан.

— С Землей поговорили?

— Нет. Сильные помехи, на твое счастье. Или — на мое.

— Хорошо. Я свяжусь с тобой. Немного позже.

— Как скажешь.

Осипенко дал отбой.

* * *

Христо лежал на койке в лазарете и безобидно уходил в мир иной. Совсем уйти ему помешали: объявился посетитель.

— Вы в состоянии разговаривать, капитан?

— Вполне.

— Доктор, будьте добры, оставьте нас вдвоем. — Дождавшись пока Анна вышла за дверь, посетитель продолжил:

— Христо, я имел неудовольствие просмотреть вашу пленку. Все понимаю: когда экспедицию готовили к полету, инструкции по контактам с чужими расами прошли у большей части экипажа мимо сознания. К сожалению, и мимо вашего сознания тоже. Тогда это казалось… не слишком серьезным. Солнечная система, как нас учили, не приспособлена для возникновения и развития жизни, а таинственные пришельцы со звезд — и вовсе материал для комиксов… Но ведь контакт состоялся, так? Значит, самое время припомнить инструкции и отнестись к ним с полной мерой ответственности.

Розовский замолчал. Молчал и Христо — ждал продолжения, примерно представляя, каким оно будет. Лишнего члена экипажа слишком долго не принимали всерьез, также как земные инструкции по контактам. А теперь, видишь, пришло его время. Пешка вырвалась в ферзи. И способна создать не меньше проблем, чем Чужие.

— Христо, вам напомнить, сколько пунктов инструкции вы нарушили своей вчерашней эксцентричной выходкой?

— Я ездил проверить, осталась ли жизнь в колонии.

— Убедились, что пока есть. Вообще-то это ничего не значит, сопротивляемость у различных особей к одним и тем же возбудителям может быть разной. Пример — наш земной гепатит: его инкубационный период длится от нескольких дней до полугода… но это — отступление. Пусть. Вы убедились, что колония пока жива. Если целью была разведка, то вы свою цель выполнили и должны были тут же вернуться на корабль. Кто позволил вам снова вступать в контакт с Чужими? Кто позволил вам покидать вездеход, вступать в телесный контакт, находиться весь день среди Чужих, хуже того — войти в муравейник, и — совсем уж недопустимо — брать образцы ткани со стенки колонии?

Христо сделал круглые глаза:

— Не понял. Мне нужно дополнительное разрешение на то, чтобы выполнять свои прямые обязанности?

На сей раз удивился Розовский:

— А вы правильно представляете себе свои обязанности? Контакты — не ваша компетенция. Вы точно также не должны вмешиваться в эту сферу, как не вмешиваетесь в рабочий процесс в других областях: не диктуете геологам, где и как им бурить скважины. Не советуете врачам, какими препаратами лечить людей.

— Кто сказал — не вмешиваюсь? Не обольщайтесь, Андрей, я — в каждой бочке затычка. Работа такая, — пояснил капитан.

Розовский вздохнул:

— Христо, пока вы здесь болеете и не слишком заняты, потрудитесь еще раз внимательно прочитать инструкцию о контактах. Еще лучше — заучите наизусть. А сейчас я вам расскажу, какие проколы вы допустили вчера. Первое: вступая в телесный контакт с Чужими, вы тем самым повысили вероятность заражения их нашими микроорганизмами. Второе: если вас не убили на месте, это еще не значит, что циклопы (как вы их называете) неагрессивны в принципе. Допустим, у них обостренное чувство гостеприимства. Или — другой вариант: они оценивают свои и наши силы и предпочитают до поры до времени избегать конфликтов. Разрабатывают стратегию борьбы с нами — а вы своим посещением дали им дополнительную информацию о землянах. Может быть даже наши друзья ждут поддержки откуда-то.

Нашла коса на камень. Похоже, отбрехиваться придется долго и любыми средствами.

— Откуда, если на планете только один муравейник?

— Христо, не будьте наивны. Если муравейник действительно один (что еще не доказано), это, скорее всего, означает его не местное происхождение.

— С неба свалился.

— Именно.

— Вы серьезно считаете, что куча протоплазмы может самопроизвольно перемещаться в космосе?

— Хотите сказать, за несколько часов вашей самовольной вылазки обследовали строение в двадцать километров? Откуда вы знаете, что является ядром этой кучи протоплазмы? Я посмотрел вашу пленку очень внимательно, особенно внутренние съемки. Вы, должно быть, не заметили: периодически циклопы распластываются по стене жилища и какое-то время находятся в таком положении, дотрагиваясь до поверхности разговорными щупальцами. Вы можете быть уверены, что за этой стеной ничего нет?..

— Допустим, у них там штаб, старейшины сидят… но ведь не двигатель космического корабля, елки зеленые!

— Ну, разумеется. Любой космический корабль должен быть похож на наш. Иллюминаторы, терминалы, куча кнопок на панели управления… убогая у вас фантазия, капитан.

— Пусть убогая. Но естественные законы еще никто не отменял. Живая ткань — даже с морозостойкими покровами — не может быть подходящим материалом для корпуса сооружения, преодолевающего пространство. Давайте так: я перечитаю инструкцию, а вы пока ознакомитесь с основами сопромата, Андрей.

— Хорошо, вот вам еще один вариант. Корабля циклопов в настоящий момент нет на планете. Муравейник — колония, и у нее регулярная связь с метрополией. Может быть, именно сейчас они ждут инструкций из родного мира, как им действовать в отношении чужой расы… в отличие от вас, Христо, вам не требуются инструкции. Или даже так: циклопов доставили сюда представители третьей цивилизации. Невообразимо превосходящей их и нас в техническом развитии. Что скажет эта третья раса, когда узнает, что ее воспитанников обижает непойми-кто?

— Обидели мы их не специально, тут уже ничего не поделаешь. Второй раз я пришел с миром. Хуже не стало. Может быть, мне даже удалось исправить некоторые ошибки.

— И наделать новых. Например, повысить вероятность заражения Чужих.

— Существует ли такая вероятность — скоро будет ясно. Для этого я и взял образец, если вы не поняли. И еще одно вы отказываетесь понимать, очевидное: нет никаких гарантий, что мы больше не столкнемся с соседями. Несмотря на инструкцию. Разве только Земля отзовет «Ганимед» в связи с форс-мажорными обстоятельствами.

— Вряд ли Земля отзовет «Ганимед». Максимум, свернет работы на поверхности спутника, но это повлечет за собой огромные финансовые потери. Вероятность контакта с иными расами учитывалась при разработке проекта. Не учитывался только нездоровый энтузиазм некоторых членов экипажа. Даже хуже — из числа руководства экспедицией.

— Я действовал в интересах экипажа.

— Христо, меня предупреждали, что вы упрямы. Само по себе это не страшно. Вы безответственно упрямы — это уже страшно.

— Я ни от чего не отказываюсь и готов нести ответственность.

— Вы опять не поняли. Ответственность за свои действия вы понесете только на Земле, а пока до отлета со спутника у нас несколько месяцев. За это время вы с вашими представлениями о целесообразности и никому не нужным героизмом имеете хорошие шансы развязать планетарную войну. А то и звездную. Думаю, даже вы с вашей убогой фантазией можете представить, что такое звездная война для нашего родного мира. Он просто-напросто к ней не готов.

— Как вы хорошо обо мне думаете, Андрей.

— Что вижу, то и думаю. Вы меня ввергли в шок своей вчерашней выходкой, капитан. Не ожидал. Представляю, как изумятся те, кто рекомендовал вас на эту должность… но у меня нет желания доставлять вам неприятности. Рассчитываю на ваш здравый смысл. По возвращении на Землю мы можем испортить эту пленку, а я со своей стороны постараюсь сгладить острые углы в докладе. Взамен — только одно: сотрудничество. Вы должны пообещать, что больше не будете предпринимать в отношении Чужих никаких действий, не посоветовавшись со мной.

— Хорошо. Вы не возражаете против моих вчерашних распоряжений конструкторам и биологам?

— Разумеется, нет. Это в любом случае полезный материал. Речь только о контактах. С сегодняшнего дня они прекращены, капитан. Вплоть до подробных переговоров с Землей.

— Да.

— Договорились, — кивнул Розовский, поднялся со стула и пошел на выход. У двери обернулся:

— Не нужно на меня обижаться, Христо. Я уважаю вас и ценю. Вплоть до вчерашнего дня полагал выбор Центра идеальным. Будем считать давешние события последствиями шока: ваше первое пребывание в колонии Чужих — серьезный удар даже для крепкой психики. Но — поймите правильно: у нас задачи разного уровня. Ваш приоритет — защитить экспедицию. Всего лишь. А мой — охранять Землю.

…Серьезное это дело — охрана Земли. Особенно, когда неизвестно — от чего и как.

 

Действовать по ситуации

Ричард Уорн:

Игнорируя протесты Анны, капитан покинул лазарет через два дня и первым делом отправился в биолабораторию.

Войчек встретил его обескураженный и смертельно усталый. Было с чего: за эти двое суток работники нашей группы спали максимум десять часов (на всех), а шеф, кажется, не спал вообще.

— Капитан, у меня есть, что вам рассказать, но, к сожалению, много меньше, чем хотелось бы.

— Рассказывайте, что есть.

— Одно — почти наверняка: за здоровье и благополучие циклопов можете не опасаться. Мы не способны устроить им эпидемию, даже если бы очень постарались. Вы угадали: ткань муравейника имеет непосредственное отношение к иммунитету… так вот, иммунная программа колонии практически абсолютна.

— Как понять — абсолютна?

— Посмотрите.

Войчек подвел Христо к микроскопу.

— Видите мелкие, точечные темные тельца в составе клеток? Как соринки? Это — сторожевой механизм. Сейчас он пребывает в латентном состоянии, поскольку угрозы для клеток нет. Когда в клетках начинают хозяйничать наши микробы, «солдаты» просыпаются и становятся способны подавить любую атаку. Действуют, как зеркало: отражают специфику агрессора, мгновенно видоизменяются в необходимые антитела и начинают стремительно размножаться.

Он вздохнул:

— Чудеса в решете. Это не иммунитет, это… магия какая-то, другого слова не подберешь. При любой напасти вашему циклопу достаточно прилепиться к стенке колонии для того, чтобы получить необходимую «вакцину». Муравейник просто сотворит ее на ходу. Экспромтом.

— Ну что ж, Олег Иванович, — задумчиво произнес капитан. — Желаю вам разобраться в этих чудесах и получить нобелевскую премию.

— Спасибо, конечно, — покачал головой шеф. — Боюсь, до нобелевской премии тут как до луны. Возможностей лаборатории «Ганимеда» уже сейчас недостаточно, чтобы провести необходимые исследования… Но это еще не все. Вы ничего необычного не заметили?

— Не понял?

Войчек устало улыбнулся:

— В прошлое ваше посещение я вам показывал образец ткани циклопа. Не видите разницы между той демонстрацией и этой?..

— Черт… — изумился Христо. — Теперь вижу.

Шеф кивнул:

— Он продолжает нормально существовать в комнатных условиях. И в других условиях — тоже. Убить ткань — ни разогревом, ни охлаждением — у нас не вышло. Температуры ниже планетарных ей безразличны. А выше семидесяти по Цельсию начинает выделяться фермент, который образует на образце защитную термостойкую пленку. При последующем снижении температуры пленка рассасывается. Вот таким образом. Если по нашему муравейнику прокатится поток жидкой лавы — при условии, что тяжесть лавы не сложит постройку — колония окажется замурована в вулканический пласт, но сохранит жизнедеятельность.

— Здорово. А сами зверушки?

— Могу предположить, что в теле колонии имеются аварийные карманы. В крайне неблагоприятных условиях зверушки забираются в эти карманы и там пережидают беду… Еще: мы воздействовали на образец различными видами лучей. То же самое, что с плюсовыми температурами: при сильных отклонениях от оптимума (за оптимум мы приняли естественное излучение на Ганимеде) на поверхности ткани образуется защитное покрытие. По окончании воздействия — исчезает.

— Плацдарм на все случаи жизни… Нам бы такой.

— Не говорите. Хоть часть этих возможностей — и на Земле наступит золотой век. Панацея от всех болезней, защита от стихийных и техногенных бедствий. Трудно вообразить, что еще.

Христо усмехнулся:

— А потом люди стройными рядами поедут переселяться на Ганимед. Поскольку на родине станет не развернуться.

— Кстати, да. Вполне возможно, эти создания колонизируют наш мир из-за демографического взрыва в тех краях, где они жили раньше… в таком случае, во всей солнечной системе через какое-то время станет не развернуться.

— По-вашему, циклопы ломятся сюда из большого космоса?

Войчек кивнул:

— Безусловно. Капитан, наши соседи — белковые создания. Их родной мир — не Уран и не Плутон. Это, скорее всего, планета, похожая на Землю. Я имею в виду тот мир, в котором они возникли и эволюционировали до разумного состояния… Правда, тут появляется еще один нюанс.

— Какой нюанс?

— В своем теперешнем виде циклопы не приспособлены для жизни на планете земного типа. Одного только нашего «g» достаточно, чтобы отправить их на свалку эволюции. Плацдарм, возможно, еще и не такое выдержит, но…

— Верю. И что?

— Нынешние циклопы — результат множественных мутаций исходного вида, и произошли эти мутации, вероятнее всего, уже во время вселенских странствий.

— Космические цыгане.

— Мне кажется — да.

…В общем, поговорили. Странный такой получился разговор: простые слова, очевидные факты, а за ними — растущее ощущение абсурда и нежелание верить глазам своим. Несколько суток мы барахтались в этих чудесах как мухи в молоке. Глупец тот, кто считает, что сенсация — абсолютный стимул. Есть границы человеческому приятию. За этими границами предвкушение открытия исчезает куда-то. Вместо него растет и крепнет первобытный суеверный страх.

Все объясняется рано или поздно. В крайнем случае, принимает какие-то упрощенные формы. Пусть бессмысленные, зато органично вписывающие неведомое в систему приемлемых штампов. Сейчас уже фактически общепризнанно: мы встретили сверхрасу.

Капитан меж тем отправился к Осипенко.

— Привет, Володь. Что Земля?

— Молчит. Думает.

— Долго она будет думать? Мы сюда прилетели полгода в корабле сидеть, или как?

— Это ко мне вопрос?..

Христо уселся в кресло — потрепанный организм напомнил о себе, голова начала кружиться.

— Завтра уходим на ночную сторону. Если наши умники нынче ни хера не родят, еще четыре дня вылетят псу под хвост.

— Что ты предлагаешь?

— Ничего не предлагаю. Мне популярно объяснили, что я лезу не в свое дело. В настоящий момент любая программа действий — даже просто сидеть здесь, на грунте, не вылезая из корабля — чревата контактами, а контакты — не моя компетенция. Поэтому я не предлагаю ровным счетом ничего. Что скажут — то и сделаю. Уйти на полюс — уйдем на полюс. Подняться на орбиту — ради бога. Лететь домой — хоть сейчас. Только пусть скажут.

— Кэп, ты меня идиотом считаешь? — устало откликнулся Осипенко. — Им все объяснили. Такие новости не осмысливаются мгновенно.

— Володя, нам все-таки повезло. Не знаю, насколько, но повезло. Если бы мы встретили каких-нибудь кровожадных монстров, которых в кино кажут, здесь давно уже была бы гекатомба.

— Чего ты накручиваешь себя и меня? Подождем до завтра. Не будет ответа — в ближайшие дни проведем разведку на полюсе, как и собирались.

— Да без толку это, — раздраженно ответил капитан.

— Почему?

— Я только что от Войчека. Хочешь — сам к нему сходи. Наши соседи — серьезная публика, бегство на полюс не спасет. В лучшем случае получим отсрочку.

— И то хлеб.

— Геологи еще не вопят?

— Господь с тобой. Все прониклись и сидят тихо, как мыши.

— Ладно. Ждем до завтра.

До завтра руководящие указания так и не поступили, по объективным причинам: не состоялась связь.

Когда наша стоянка откочевала в ночь, Володя отправился к капитану:

— Ну как, засылаем «Стрижа» на полюс?

— Нет. «Стриж» будет нужен тут. Патрулировать район вокруг здешних разработок.

— Что ты задумал?

— Купол ставим.

— Здесь? Ты бредишь.

— Ничуть. Не вижу смысла тратить ресурсы без малейшей пользы.

— Полевики не пойдут на это.

— Они сюда зачем приехали? Детский сад, ей-богу.

— Кэп, у тебя опять тяга к приключениям открылась?

— Володя, подскажи мне способ избежать приключений. Может, домой полетим?..

* * *

Неделя прошла спокойно. У подножия горного хребта смонтировали купол, начали строительство буровой вышки. В двадцати километрах на север от новой станции разместили цепь контрольных маячков. Любое движение с северной стороны теперь автоматически регистрировалось на корабле.

На орбиту подняли зонд для наблюдения за «муравейником».

Через сутки после выхода из немой зоны Центр, наконец, выдал исчерпывающие указания: «Запланированные работы продолжать. Действовать по ситуации. Контактов с чужой расой не допускать».

— А ты что рассчитывал услышать? — развеселился Христо, глядя на удрученного Осипенко. — Всем хочется и рыбку съесть, и в дамки влезть, не только нам с тобой.

— Ты можешь мне объяснить, зачем у нас спец по контактам в команде?

— Как — зачем? Инструкции хранить. Володя, я тебя умоляю. Для того чтобы заточить человека под какую-то функцию, нужно хотя бы предполагать, что за работу ему предстоит выполнить. Невозможно загодя спланировать действия в полной неизвестности. Это — самого себя за волосы из болота.

…Да уж. «Затачивать» людей под функции — болезнь нашего века. Тяжелая болезнь, сродни синдрому иммунодефицита. Вне функции человек не имеет шансов на выживание. Отлепился от стенки колонии — погиб…

 

Дыры в защите

Дмитрий Стрельцов:

Убойная получилась ночь — если можно так назвать несколько часов, когда мы, вместо того, чтобы спать, занимались черт знает чем…

— О! Мотыги — в стойло, сменщики идут.

Наконец-то. Рабочий день закончился — и хрен бы с ним. Никогда себе не прощу, что несколько лет назад подался работать в космос. Карьера карьерой, но — тоска зеленая. Вокруг одна тьма. Сейчас бы куда-нибудь на Каспий, на солнце погреться…

Вся группа делом занята, в маршруты ездит. Только меня шеф постоянно оставляет надзирать за монтажниками. От большой любви, надо думать — и ко мне, и к монтажникам… Так-то его одного хватило бы испортить ребятам жизнь.

Пять человек вошли из кромешного мрака в поле прожекторов.

— Что так долго? — поинтересовался Станкевич. — Обувь лакировали?

— Проблема с куполом, начальник. Крыша грозит потечь.

— Что значит — потечь?

— Повреждено антирадиационное покрытие. На стыках, в двух местах.

— Фон?

— Нет, до фона еще как до Луны. Пока только внешний слой. Но если так дальше пойдет…

— Давно это случилось?

— Полчаса назад. Первая дырка. Вторая — перед нашим выходом.

— Почему сразу не сообщили?

— Думали — в рабочем порядке. Гоги собрался на выход, тут как раз появилась вторая, между другими сегментами. Теперь он сидит у приборов и матерится. Ждет следующую дырку.

— Достойное занятие. Я иду домой. Игорь, передавай смену. Да! Если завтра опять обнаружу контейнеры с инструментом за прожекторами — сообщу на корабль. Пусть мне пришлют профессионалов. А не халтурщиков.

— Да куда они денутся, эти контейнеры? Циклопы, что ли, растащат?..

Иногда мне жаль Станкевича. С таким вот педантизмом, доходящим до абсурда, наверно, очень трудно жить. Одни разгвоздяи кругом, повеситься можно… На самом деле, ребята специально оставляют ящики в сторонке, чтобы под ногами не мешались. Перетаскивать все это хозяйство под прожекторы в конце работы — издевательство. Достаточно того, что приходится убирать лишнее с площадки после визитов Станкевича… Хоть бы заболел.

Михаэль включил налобник и отправился к дому. Ну, и мы, соответственно.

— Что с куполом? — спросил шеф, добравшись до жилого отсека.

— Звездец, — сообщил инженер. — Смотри, там сейчас Рыжий бродит, я его отправил на самый первый шов. Сделал. За это время еще три повреждения. Обрати внимание: вот здесь он сейчас работает. Вторая дырка. Подохло два слоя. То есть, пока первую латал…

— Отчего такое может быть?

Георгий пожал плечами:

— Херово смонтировали.

— А ты куда смотрел?

— Сколько у меня глаз, по-твоему? — огрызнулся инженер.

— Ни одного, если действительно халтура по всему куполу.

— Типун тебе. Пока не по всему… Может, у тебя есть другая версия? Ты хоть знаешь, какой на этом заводе ОТК? И потом, наши шатры уже на Луне обкатывали.

— Другие условия. Температура, уровень радиации…

— Барабашки, гремлины, греблины… Вот бл…! Еще одна дырка.

Не знаю. Я, конечно, не спец, но здесь шеф прав, по-моему. На любой диапазон условий фиг рассчитаешь, это вам не суперпостройки всяких там одноглазых… Да хрен с ними, не мое собачье дело.

— Выдавай инструкции, пойдем ремонтировать, — сказал Станкевич. — Может, нужно смену отозвать? Решай сам.

— Там залатаете — здесь порвется… — пробубнил Гоги.

В этот момент люк входного шлюза открылся: вернулся Игорь и еще один припоздавший. Оба взбудораженные чем-то.

— Вы на внешние экраны смотрите?.. Посмотрите на западный.

Переводим взгляды на экран обзорной камеры — аж внутри похолодело. Там… муравейник. Миниатюрная копия недавнего живого вулкана — метров сто, наверно, а то и меньше. Точь-в-точь давешняя наша «гора», мать-мать-мать, если не считать размеров. Должно быть, Михаэлева сопка, или ее дубликат…

— Георгий! Срочно отзывай человека снаружи, — скомандовал шеф. — Рабочая смена… не успеют.

— Откуда это здесь?!..

— Хер его знает, — отозвался Игорь. — Мы идем — оно стоит. Как прилетело — не видел…

Если сомнения и были — выветрились мгновенно: в борту муравейника открылась брешь, и оттуда вылезло не меньше десятка «циклопов», как обозвал их капитан. Техник успел нырнуть в шлюз чуть ли не перед носом у одного из гостей…

* * *

Через десять минут корабельный радист принял паническое сообщение:

— Твари ползают по всему куполу, пытаются попасть внутрь!..

— Херовая была идея — устраивать здесь станцию, — прорычал Осипенко, когда разбуженный капитан появился на дежурном посту. — Даже если они не сумеют вскрыть купол, положение у ребят — врагу не пожелаешь. Крыша вот-вот потечет, а эвакуация невозможна. Я отдал приказ вездеходу не подходить близко. Ха! Маячков они, понимаешь, натыкали. С младенцами, что ли, дело имеем?..

— Значит, так. Высылаем вторую машину, Володя. Одна будет отвлекать соседей дальним светом, вторая эвакуирует людей. Эти незапланированные протечки меня смущают больше, чем циклопы.

— Даже так.

— Даже так. Если бы слизни действительно хотели попасть в купол, они бы это сделали. Спроси Розовского, он тебе расскажет про несколько рядов высокопрочных зубов, которыми соседи дробят бог весть что.

— Ты знал?!

— Разумеется.

Осипенко сосчитал про себя до десяти, потом сказал уничтожающе спокойно:

— Я перестаю тебя понимать, капитан. В таком куполе, разумеется, оставаться нельзя — нужно детальное тестирование и серьезный ремонт, а не двое ребят с половиной паяльника. Но какого… ты отдал приказ о монтаже, если знал, что станция настолько уязвима для слизней?

— Володя, давай решать проблему, а не разбираться с моими мотивами.

— Может, из-за твоих друзей крыша и потекла!

— То есть, друзья уже прилетали, ползали по куполу, портили его, как могли — и ни один урод этого не заметил, так, что ли? Давай хоть наше земное расп…йство на потенциального противника не вешать!

— Давай. Но сейчас, кэп, если ты мужик — оденешься и сам поедешь вытаскивать ребят из жопы. Раз ты такой герой, бля.

— Я и собирался — сам.

…«А пока он эдак с ним препирался», наша охреневшая команда глядела во все глаза — то есть, на все экраны — как прекрасные создания обходят дозором чужие владения. Мы торчали в жилом отсеке, облаченные в скафандры, готовые, ежели чего, отстреливаться и бежать — если получится, конечно…

Твари ползали по куполу, методично ощупывая сантиметр за сантиметром.

— Какого… они ищут вход на крыше?

— Внизу-то не нашли.

— Сейчас еще наверху не найдут, начнут взламывать.

— Думаешь, сумеют?

— Думаешь — нет?..

«Гости» оставляли после себя на куполе слизистую полосу, которая, впрочем, мгновенно исчезала. Может, они это дело вбирают друг за другом, как земные улитки в период спаривания? Но, пардон, слизь земных улиток состоит преимущественно из воды, затем и подбирают — восстанавливают потерю жидкости… а тут какая, на хрен, вода. Этиловым спиртом не отойдешь. Это у них, значит, покруче спирта… То-то они надрались и буянят.

Не смешно. Совершенно не смешно.

— Нет, не подбирают. Замерзает, наверно. А пленочка остается, внимательнее посмотри: цвет у купола становится немного другой.

— Будь моя воля — вышел бы и перебил всех на хер.

— Сказано — в контакт не вступать.

— А я бесконтактно. Я ж не резать их собираюсь. Из ружжа…

— Они тебе потом такое ружжо устроят…

Выйти и перестрелять — единственное, о чем думалось. Думать о чем-то другом приходилось себя заставлять усилием воли.

Самая серьезная в мире пытка — пытка беспомощным ожиданием.

…Соседи меж тем начали покидать купол. Один свалился вниз, второй. Понемногу шабаш прекратился, и компания, только что не обнявшись, поползла к своему дому.

— Уходят? Надоело?

— Видимо, решили, что здесь без буровой установки не обойтись.

— За ней и пошли?

Все переглянулись. Ччерт! Насчет установки-то…

— Михаэль! Как ребята на буровой?

— Там нет гостей. Я им сказал: с места не двигаться.

— Что ж машина-то не идет…

— Эээ… люди, а где наш муравейник?

Переводим взгляды на западный экран. На экране — девственно-чистое ледяное поле.

* * *

Прошло полчаса. Соседи не появлялись. Мы сидели совершенно раздавленные, прикидывали, какова вероятность такой вот массовой галлюцинации у восьми человек одновременно. «А был ли мальчик?» Или у нас камеры перестали работать? Ни хрена не перестали, ландшафт-то показывают.

Только соседи исчезли, будто и не было их.

Гоги матюгался на приборы — теперь они сбоили и отказывались тестировать целостность шатра. Ни одной протечки увидеть не удалось — хорошо, что мы запомнили их местонахождение.

Вот так вам. Ни муравейников, ни протечек. Сеанс массового гипноза. Групповое помешательство.

С машины сообщили — ждите, сейчас будем. Рабочая смена с буровой безмятежно поинтересовалась, мол, какого черта все-таки происходит. С корабля поступил приказ: ничего не предпринимать, эвакуироваться на «Ганимед». Можно подумать, у нас тут могут быть другие планы…

Выполнить приказ не удалось: внешний люк заклинило.

А подошедшие с работы ничего не понимающие монтажники обнаружили, что купол покрыт каким-то непонятным твердым веществом. Весь, кроме входа. Неопрятно покрыт: один стык двери со стеной выпачкан той же дрянью, отчего и клинит…

Несколько часов спустя, когда нашу команду, близкую к буйному помешательству, таки вызволили из плена, весь коллектив вернулся на корабль и разбежался по каютам — приходить в себя, а непонятная «грязь» была передана химикам на анализ, — тестировщики сообщили, что приборы радиационного контроля, привезенные со станции, находятся в полном порядке.

Дело оказалось не в приборах. Дыры в защитном слое исчезли с экранов, поскольку никаких дыр просто-напросто не стало.

* * *

Почему-то происшествие с нашествием ударило не столько по нашей настрадавшейся команде, сколько по экипажу корабля. Может быть, дело в разнице менталитетов: любой полевик, будь то ученый или работяга, где-то в глубине души — авантюрист, и вообще — Колумб. Иначе на кой хрен ему эти прогулки по чужой планете… А может быть дело в том, что мы, так же как и биологи, столкнулись с неведомым лицом к лицу, в то время как все остальные пробивались информацией с чужих слов… К тому моменту как монтажники успокоились и начали шутить на тему ЧП, часть экипажа себя порядком накрутила. Некоторые горячие головы уже чуть ли не в открытую митинговали в коридорах. Разбирали по косточкам начальство всех уровней, начиная с капитана, который, совершенно очевидно, зомбирован Чужими и теперь собирается скормить им экспедицию, и заканчивая руководством проекта «Ганимед», которое засунуло нас всех в эту задницу.

Одну такую горячую голову, в жопу пьяную, Володя Осипенко поймал в коридоре за шкирман и отправил под арест. Но то была только первая ласточка. Часа через три нам пришлось разнимать пару техников, подравшихся из-за каких-то идейных соображений… Когда удалось их растащить в стороны, ближайшей перспективой для обоих был уже не арест, а госпиталь.

— Совсем ох…ли, — рычал старший штурман.

— Рыба тухнет с головы, — тихонько буркнул стоящий поодаль инженер, но Володя услышал.

— Так. Сейчас пойдешь к себе и составишь письменный рапорт. Обоснуешь то, что сказал. Жду через полчаса. Если сочту обоснование недостаточно аргументированным — пеняй на себя.

После этой вспышки начальственного волюнтаризма страсти поутихли. Манифестации прекратились. Ослабел интерес к происшествию на полевой станции.

Воцарилось затишье. Перед бурей.

Она бы непременно разразилась, если б не события последующих двух суток.

 

Кое-что о многообразии менталитетов

Ричард Уорн:

…Мне всегда казалось — в нашей цивилизации есть нечто ущербное. Сейчас, на старости лет, будучи приверженцем гипотезы общего предка, я начинаю понимать, откуда взялась эта ущербность.

Когда-то очень давно некий муравейник не смог вырваться с Земли. Волею судеб космические цыгане были вынуждены променять целую Вселенную на одну-единственную планету… Конечно, рыбы, которых из поколения в поколение держат в аквариуме, приспособятся к нему. Но ущербность останется.

Страх. Не как проявление здорового инстинкта самосохранения, а как болезнь разума. Страх перед чем угодно, если оно грозит нарушить тепличный режим жизни.

Даже если самой жизни ничего не угрожает.

Химики получили образец таинственного покрытия купола, окопались в своей лаборатории и начисто вымерли для всей остальной экспедиции. Судя по слухам, которые просачивались из их берлоги, претендентов на нобелевскую премию на «Ганимеде» прибавилось.

— Капитан, — Розовский поймал Христо за пуговицу, когда тот шел к своей каюте. — Вы легенду про троянского коня помните?

Христо поднял брови:

— Что от меня требуется? Материал покрытия передан специалистам для анализа. Полевики сидят в корабле. Какие еще меры, по-вашему, следует принять?

— Исключить вероятность контактов с циклопами. Центр недвусмысленно высказался на этот счет.

— А как ее исключить?

— Вы лучше моего знаете возможности «Ганимеда». По меньшей мере, перенести район полевых работ на территорию, свободную от муравейников.

— И долго эта территория будет свободна от муравейников?

— В самом крайнем случае — поднять корабль на орбиту.

— А что говорит Земля? Или это ваша личная директива?

— Христо, вам прекрасно известно, что Земля ничего не говорит. Не может сказать в настоящий момент.

— То есть, в нынешней ситуации вы решаете, а я беру на себя ответственность за принятое вами решение. Расплачиваться с инвесторами буду я? Или мы с вами в складчину?

— Капитан, мобилизуйте вашу убогую фантазию. Если мы завтра проснемся и обнаружим, что весь «Ганимед» вымазан этой дрянью — хоть бы и из самых лучших побуждений наших соседей-доброхотов?..

— Андрей, соседи не будут мазать корабль. Догадайтесь, почему.

— Я не хочу догадываться. Я хочу исключить риск.

— Тогда я вам скажу. Они не станут мазать корабль, потому что он не течет. А риск в данном случае — не ваша головная боль. Поскольку это — проблема экипажа, а не контакта. Как вы мне сказали полторы недели назад? «Контакты — не ваша компетенция, капитан». Так вот. Риск для корабля — не ваша компетенция, уважаемый менеджер по связям. Не суйтесь не в свое дело, плииз.

Отмазки — отмазками, а ситуация действительно сложилась, мягко скажем, неопределенная.

— Что будем дальше делать, капитан? — поинтересовался Осипенко через день после ЧП.

— В догонялки играть, ясен пень. Полетим на полюс. Поработаем там. Там найдут — полетим куда-нибудь еще… Так и будем прыгать по всей планете. Потом поднимем «Ганимед» на орбиту. А еще через недельку-другую отвалим домой, потому как ресурсы кончатся.

— Хватит ерничать, кэп.

Христо вздохнул:

— Запланированные работы продолжать. Действовать по ситуации. Контактов с чужой расой не допускать. Вариантов у нас немного, и все радикальные. Первый: сворачивать геологию на хер. Тогда мы нарушаем пункт нумер раз. Второй: забить болт на Чужих и продолжать начатое. В этом случае мы нарушаем пункт нумер три.

— Короче, сидим в корабле и ждем новых указаний.

Капитан усмехнулся:

— Тогда мы нарушаем пункт нумер два. Поэтому будем создавать видимость деятельности. Я хочу завтра оттестировать этот купол — можно им еще пользоваться или дешевле выбросить.

— Мне кажется, лучше выбросить к едреням. Дадут отмашку на продолжение работ — установим новый.

— А новый тоже потечет. А соседи опять придут и все вымажут своим сверхустойчивым говном.

— Да хер бы с ними. Изгадят еще один — откажемся от полевых условий проживания. По мне, так слава богу. Риска меньше.

— Какого риска, Володя? Нарушить третий пункт взаимоисключающих предписаний?

Осипенко удрученно посмотрел на командира:

— Что-то в последнее время мы с тобой поменялись ролями. Твоя беззаботная эйфория вызывает у меня параноидные страхи. Иной раз кажется — наши беспокойные соседи действительно запрограммировали тебя определенным образом. С одним им понятной целью.

— Меньше общайся с Розовским, Володя.

— Розовский тоже маньяк, но в одном он прав: не зная броду…

— Не сунешься — не узнаешь.

— Кэп! Ты, часом, не забыл, какие у тебя должностные функции?.. Наше дело, между прочим, осаживать излишнее рвение ученых, а ты сам хуже них.

— Отлично. Подай рапорт в Центр при первой же возможности. Мне терять нечего. По любому окажусь кругом виноват.

— Да не лезь ты в бутылку. Я просто хочу понимать, что и зачем ты делаешь. Раньше понимал. А сейчас не успеваю за перепадами твоих… настроений. Почему ты отказываешься проконсультироваться с психологом?

— Потому что некогда. И незачем.

— Тебя самого не настораживает, что ты ведешь себя не как обычно?

— Володя. Если б я в нынешних условиях вел себя как обычно — вот тогда требовался бы психолог. Даже круче: психиатр.

— Кэп!

— Закрыли тему.

— Нет уж, пожалуйста, выслушай. Во-первых, не ты один по возвращении окажешься кругом виноват. Во-вторых — интуиция штука хорошая, но очень непредсказуемая. В один прекрасный день она тебя обманет. И тогда на твоей совести будет гора трупов. Подумай об этом, кэп.

Позже Володя признавался, что в те самые первые недели на Ганимеде чувствовал себя не в своей тарелке. Иной раз казалось — ситуация уходит из-под контроля, капитан не так нормален, как хочется думать. Предпринимать что-то нужно, подать рапорт, пока не поздно, пока не дошло до трагедии… От радикальных действий удерживала многолетняя дружба с Христо, но не только она. Было страшно ошибиться. Капитан выглядел совершенно вменяемым, рассуждал логично…

Надо сказать, Володя далеко не одинок в своих ошибках. Излюбленное заблуждение нашей эпохи: логичен — значит, нормален.

* * *

Оттестировать купол не сложилось: вездеход с добровольцами повернул назад, поскольку на станции снова оказались гости.

— Опять мажут, — констатировал Осипенко. — Хобби у них, что ли, такое?

— Да хер с ними, — отозвался капитан. — Чем бы не тешились.

— Чего тебе все-таки приспичило закладывать станцию здесь?

— Прикинь, сколько времени нам потребуется для переезда на полюс. А им достаточно секунды. Ну, и кто в проигрыше от таких скачек?

Володя вздохнул:

— Как они все-таки перемещаются?

— Хрен их знает. У меня фантазия убогая, кроме телепортации ничего в голову не приходит.

— Весело.

— И не говори.

Инструкция «не вступать в контакты» вязала ганимедцев по рукам и ногам. Планетарные работы стояли на месте. Геологи нервничали: плохо при любом раскладе. Либо возвращаться на Землю несолоно хлебавши, либо работать под угрозой нападения Чужих.

После неудачного рейда к станции Митя Стрельцов наведался ко мне в лабораторию, вялый и апатичный.

— Завидую, — сказал он. — У вас тут самая настоящая романтика, а у нас один лед, и тот похерили.

— Тебе не хватило романтики?

— Не знаю. Народ психует, а чего психует? Кэп вон к Чужим в логово мотался, и то уцелел. Идиотизм это все. Если мы сами — волки, значит, кроме волков природа ничего не придумала…

…Что показательно: нынче, много лет спустя, огромное количество двуногих входит в муравейник как к себе домой. Колонисты из Трех миров даже переименовали циклопов, называют ласково — светлячки. А на Земле, где люди живут вдалеке от Чужих, процветает паранойя.

Мы и сейчас не знаем эту расу. Мы и друг друга не знаем. Но, наверно, все-таки не из-за этого живем по принципу «человек человеку волк».

Просто нас слишком много на маленькой планете.

Тесно.

В космосе места хватит на всех, но жадность, должно быть, уже пропитала наш мозг до самого дна. Мы отучились ее распознавать…

Пилоты «Стрижа», отправленного в разведку, имели счастье наблюдать исчезновение муравейника своими глазами.

— …на секунду осветился — не вспышка, слабенько так. Как подсветка изнутри. И все, убег.

— Ясно. Что купол?

— Несколько соседей продолжают тут ползать.

— Маньяки, мать их. Не уходите со связи. Крутитесь там. Все фиксировать.

Христо обернулся к Володе:

— Как думаешь, почему они смылись?

Осипенко пожал плечами:

— Я бы на их месте тоже смылся. Ребята прямо над «сопкой» пролетели.

— Атака с воздуха, значит… Слушай! Теперь понятно, почему большого вулкана не оказалось на карте. Карта составлялась сразу после посадки «Ганимеда». Мы же им почти на голову падали, — Христо усмехнулся:

— А Станкевич так вообще предлагал сесть у них на склоне.

— Экстремал, блин, — буркнул Осипенко. — Между прочим, невесело это все. Если они расценивают наше поведение как воздушные налеты — жди ответных мер.

Капитан поморщился:

— Да ну. Зачем ответные меры, когда они запросто сматываются от любого налета? Меня другое волнует. Какого им нужно от нашей станции?

— Сходи, поинтересуйся.

В рубку вошел специалист по контактам.

— Капитан! Последние события обязывают вас поднять «Ганимед» на орбиту. Дальше испытывать судьбу — преступление.

— Я не готов расценивать действия циклопов как агрессию.

— Только потому, что в куполе нет людей?

— Циклопы изучают чужой муравейник. Это автоматически означает погром?

— Это автоматически означает отмену полевых работ. Полностью. Соседи не оставят нас в покое. Если полевые работы отменяются, какой смысл кораблю оставаться на поверхности?

— Хотя бы чтоб не жечь топливо без нужды, — буркнул Осипенко.

— Без нужды?!

— Пойдите к черту, Андрей! — взорвался Христо. — Неужели вам с вашей богатой фантазией до сих пор не ясно: с такими способностями они не то, что на орбиту — на Землю допрыгнут!..

Розовский вздохнул:

— Могу я, по крайней мере, поинтересоваться вашими дальнейшими планами?

— Сидеть в корабле. Наблюдать, как терзают купол. А через несколько часов ожидаются переговоры с Землей. Вы тоже можете в них поучаствовать, если мне не доверяете.

— Хорошо.

Розовский вышел.

Осипенко взглянул на капитана и криво усмехнулся:

— Твоя взяла, кэп. Теперь Центру придется принять решение. Но, бл…, использовать людей в качестве живца… Сам — хрен с тобой, твое дело, в конце концов. А ребята в камикадзе не просились.

Христо поморщился:

— Ни фига ты не понял. Мы тут все в качестве живца, хотим этого или нет. А дальше будет еще хуже.

— Почему?

— Да так. Имеет смысл подружиться с Чужими. Они скорее пощадят, чем свои.

— Может быть, Земля отзовет «Ганимед», — без малейшей уверенности предположил Володя. — Есть мысль, что экспедиция себя уже окупила.

Капитан только улыбнулся.

* * *

Люди сидели в корабле и ждали, чем закончится визит соседей. «Стриж» крутился по периметру станции, прочесывая, квадрат за квадратом, несколько километров прилегающей территории… Маленький «муравейник» больше не появлялся.

А через час в злополучный купол ударил метеорит. Небольшой камешек. На участок, где располагалась буровая, даже крошка не долетела.

Камень разворотил центр шатра. Пилоты, полюбовавшиеся сверху на разрушения, поставили предварительный диагноз: по меньшей мере, жилой модуль приказал долго жить.

— Заколдованная какая-то станция, — сокрушенно произнес дежурный радист. — Неправильно у нас тестируют полевое оборудование. Надо бабку на контроль запускать, с присыпками против сглаза.

— Точно. Сколько уже пришлось на этот злосчастный купол. Всего-то неделю стоит…

Судьба двоих циклопов, восседавших на крыше сооружения, никаких сомнений не вызывала. Еще четыре тела корчились в судорогах на периферии развороченного шатра.

— Почему сородичи не забирают их? — мрачно сказал Христо минут пятнадцать спустя.

— Может, эта группа — камикадзе. Их уже списали, — предположил дежурный.

— Глупо. И непохоже на…

— На что?

— Не знаю. «Стриж», как слышно? Возвращайтесь. Посадка около корабля.

— Какого… ты опять собрался делать? — насторожился Осипенко.

— Если в ближайшие пятнадцать минут за этими не прилетят — мы их отвезем. Выгрузим где-нибудь в километре от муравейника, дадим дальний свет и смоемся. Дальше соседи сами решат — лечить, добивать или бросить.

— Их уже бросили, Христо.

— Циклопы боятся «Стрижа», ты сам сказал. Потому и не идут сюда. Из-за нас не идут, и это плохо.

— А ну как твои жмурики в дороге совсем загнутся?..

— Войчек говорил — они живучие. Может, дотянут.

— Кэп, на Земле тебя посадят.

— Если мы туда попадем.

…Следующая сцена, нечаянным свидетелем которой я стал, не попала ни в один источник, документальный или художественный. Почему не попала — читатель скоро поймет.

Сейчас об этом уже можно рассказать: все участники — Ведов, Розовский, Осипенко — давно ушли в мир иной.

А тогда мы молчали.

Несколько добровольцев — капитан, пилот, штурман и четверо полевиков — собирались на выход, когда в коридоре появился взбешенный спец по контактам.

— Христо, вы окончательно решили поставить крест на себе, экспедиции и землянах? Или я чего-то не понял?

— Андрей, вы хронически чего-то не понимаете. Гибнут разумные существа. Возможно — друзья. Но даже если нет: и на войне, случается, спасают жизнь пленным.

— Вот именно — пленным! А что бы вы подумали, если бы потенциальный противник привез вам нескольких искалеченных землян?.. На кого бы грешили?..

Такое уже было недавно, когда слизень приволок подыхающего капитана к вездеходу. Знаете, что сказала врач, как только я открыл глаза? «Тварь спасла вам жизнь, Христо». Нормальная человеческая реакция, а вы пойдите на хер с вашей паранойей.

— При глубочайшем моем уважении к доктору Анне, она — еще не все человечество. Земная история знала массу примеров, когда царям привозили отрубленные головы их посланников. И это означало объявление войны. Христо, я прекрасно понимаю: мировоззрения Чужих мы не знаем, ничего не остается, как действовать в соответствии с человеческими представлениями. Но это не основание приписывать слизням ваш личный менталитет. Вы, точно так же как и доктор Анна — далеко не все человечество.

Ожил динамик:

— Кэп, «Стриж» вернулся.

— По местам, ребята. Извините, Андрей, многообразие земных менталитетов мы с вами позже обсудим.

Розовский поймал капитана за локоть:

— У меня есть приоритетное право на связь с Землей. Желаете, чтобы я его использовал?..

— Желаю.

…Дальнейшее произошло очень быстро. Единственное, что я, стоявший поодаль, успел заметить — какие-то резкие движения в том конце коридора, а затем Розовский медленно сползает вниз по стене. Из ладони вываливается парализатор, которым спец по контактам не успел воспользоваться… Остается только гадать, какие полномочия реально были у нашего «менеджера по связям»…

— Христо, — сдавленно проговорил Осипенко. — Это уже… совсем зря.

Капитан подхватил обмякшее тело, затащил в свою каюту и заблокировал дверь.

— Володя, присмотри за ним. Вдруг помощь потребуется. Надеюсь, я его не убил.

— Что говорить Земле?

— Расскажи про метеорит. Остальное — позже, — ответил капитан, и, не оборачиваясь, пошел на выход.

 

Камикадзе as is

Дмитрий Стрельцов:

Мы сели в километре от живого вулкана. Мы — то есть экипаж «Стрижа» и четверо полевиков-добровольцев.

Не то чтобы мне нравилась идея этой экспедиции. Циклопы сами не забрали своих раненых — может, так и надо? Но параноидная идея «коварного противника» нравилась еще меньше. С такими возможностями, как у соседей, они бы нас давно в порошок стерли, если бы мыслили нашими категориями. Либо категории очень сильно не наши, либо соседи — все же не агрессоры. Мало ли чем им понравился купол. На корабль не нападают. Ладно, допустим, корабль еще не нашли… На вездеходы, на буровую атак до сих пор не было. Купол понравился чем-то. Хрен их знает — чем.

А бросать раненых подыхать не очень красиво. Меня как-то в поле, в маршруте, скорпион укусил. Где бы я был, если б не пастухи? А они тоже могли рассудить: чужой, мало ли зачем он тут валяется. Может, так и надо…

Короче, собралась нас компания недальновидных идиотов во главе с кэпом, и повезли мы этот живой бифштекс на север. Не без содрогания кое-как затащили пострадавших на специальную платформу для особо хрупкого оборудования, подняли в грузовой отсек «Стрижа»… Скорая помощь та еще, но жмурики не сопротивлялись.

Долетели. Выгрузили. Парочка раненых пыталась сигналить. Правда, слабо.

— Если камикадзе — наверно, не звали бы на помощь? — неуверенно сказал штурман, когда люди забрались обратно в челнок.

— Может, эти двое — морально неустойчивые.

— Темный лес и китайская грамота… Чего мы ждем, кэп?

— Сам не знаю. Пока ждем. Если будут нападать на «Стрижа» — взлетаем.

— А все-таки?

Христо помолчал, потом неохотно ответил:

— Нужно посмотреть на реакцию. Если заберут и потащат в муравейник — значит, по их понятиям мы правильно сделали… а может — не значит… Информация, какая-никакая.

Нападать на «Стрижа» никто не стал. Пострадавших сородичи забрали и унесли. Ясности, на мой взгляд, не прибавилось.

— Пошли и мы домой, — вздохнул капитан.

— Кому-кому, а тебе, кэп, теперь дешевле в муравейнике остаться, — мрачно пошутил кто-то из монтажников.

— С удовольствием, — отпарировал Христо. — В компании с тобой и остальными. Один пилот «Стрижа» не поднимет.

В ста метрах от челнока загорелся дальний свет.

— Кому это? Все ушли, вроде…

— Да хрен бы с ними, ребята, летим.

«Фонарь» продолжал светить. Рядом загорелся еще один.

— Кажется, нас зовут. Ей-богу — нас.

Несколько минут молча смотрели в сторону муравейника. Сигналы не исчезали и не приближались.

— Что будем делать?

— Ничего, — ответил Христо. Может, в гости зовут. А может — на расправу.

…Кто меня за язык тянул — не знаю. Есть такая штука — дурная инициатива. Со мной иногда случается. Правда, обычно, по пьяни…

— Кэп, давай я схожу. Мы ведь, помимо всего, на разведку прилетели? Я даже не член экипажа. Если уж капитан у нас тут иной раз живцом работает, полевикам сам бог велел.

— Нет.

— У тебя сохранится запись разговора. Я пойду добровольцем, под свою ответственность.

— Не понимаю, как тебя могли включить в экспедицию. Отсутствие чувства опасности — серьезный дисквалификационный признак.

— Чья бы корова…

Кэп сдался. Как-то очень легко сдался. Я бы на его месте… не знаю.

— Иди, черт с тобой. Связь не прерывать. Вести запись. Не стрелять, даже если тебя расчленять будут.

— Понял.

Когда выбрался наружу, до меня, наконец, дошло, на что напросился. А ведь уже напросился…

— Только связь по телефону, — сказал Христо. — Никакого дальнего света.

Кажется, это он не мне… Еще трое вылезли и выстроились около «Стрижа». Им напоминает.

Меня как бы… уже списали.

А куда теперь денешься?..

Мать-мать-мать…

Собрался с духом — и пошел.

Добрел до этих. Нет, конкретно — такие рожи надо в штаны прятать. Полудохлые-то они еще ничего, устрицы и устрицы, только что сырые. А живые, блин… Как только кэп с ними по доброй воле целый день просидел.

Стою-молчу. Они потрогали меня электрическими щупальцами — и тоже молчат.

— Митя! — раздалось в наушниках.

Я вышел из ступора, отрапортовал:

— Встреча на Эльбе состоялась. Вроде не бьют.

— Как они себя ведут?

Своевременный вопрос. Визави, не выключая дальний свет, подались куда-то.

— Уходят, — растерялся я. — Что делать? Идти за ними?

— А приглашали?

— Хрен их разберет.

— Попробуй пойти. Если сразу гнобить не стали — может, и ничего.

— А ну они меня сейчас в муравейник заведут — и на жертвенник?

— Правильно, — спокойно ответил Христо. — Возвращайся назад.

— Понял тебя. Иду за ними.

Циклопы направленно двигались в сторону дома. То еще зрелище. Если выберемся отсюда — на Земле перед улитками буду шляпу снимать. У них такие перспективы…

Похоже, Чужие действительно звали меня с собой. Когда я начинал отставать, они ползли медленнее. Как это все-таки понимать — эскорт или конвой?..

— Митя, ты здесь?

Куда я, на хер, денусь…

— Здесь. Все по-прежнему, идем. Черт!

— Что?..

Уперлись. Слона-то я и не приметил. Думал, к «вулкану» направляемся…

— Пришли. Тут маленький муравейник, по пути к большому. Вроде того, что болтался у нашей базы. Сопка. Хозяева подались внутрь.

…и — пропали.

Ччерт. Христо там уже дважды побывал, а я чем хуже? Ага, Христо гостил в большом. Тот как бы город. А этот — маленький. Может, храм и есть? С жертвенниками.

— Не молчи!

— Не молчу. Кэп, они внутри и не выходят. Я один. Какие будут инструкции?

Нервы у Христо, похоже, сдали.

— Все, хватит. Возвращайся.

— Уверен?

— Ты приказы понимаешь?..

— Есть, шеф.

Я сделал несколько шагов в сторону челнока.

Хозяева тут же выползли наружу.

По мою душу выползли.

«Ты хорошо бегаешь при полутора десятых «g»?..»

…Кто-то как-то где-то писал, что когда смерть приходит по настоящему — ее приближения не ощущаешь. Ни ужаса, ни тоски. Просто — вот, ты есть, а через секунду тебя уже нет… Я стоял, как замороженный. Они ко мне приближались, а я стоял. И никогда не сумею объяснить — почему. Куда делся инстинкт, который должен был сработать автоматически? Бежать! А я стоял…

На сей раз они меня тыкать щупальцами не стали. Вместо этого — тройной короткий световой сигнал.

— Митя, бл…, ты где?

— Спокойно, кэп. Я… здесь. Задержать пока что не пытаются, спрашивают… Ччерт! Христо, я понял — они так спрашивают!

— Как — так?

— Тройной короткий.

— Хер с ним. Достаточно, возвращайся.

Я медленно пошел к челноку. Отошел метров на тридцать, обернулся.

Не преследуют.

— Кэп! Я хочу вернуться обратно. В муравейник, то есть. Не может быть, чтобы военнопленного, или жертвенного барана, или все в этом роде так просто отпустили. Мы чего-то не понимаем.

…В то свое приключение (заурядное, в общем-то, приключение: сколько с тех пор народу перебывало в муравейниках) я осознал: мы действительно очень многого не понимаем. Не только в циклопах — это-то неудивительно. Мы в самих себе не понимаем ничего.

Я и сейчас не могу объяснить, что тогда помешало мне бежать, сломя голову, и что заставило вернуться туда, откуда следовало бежать. Гордость? Долг? Любопытство? Чепуха это все по меркам Вселенной…

Христо, похоже, заранее сдался:

— Ступай.

Это было похоже на какой-то цикличный, бегущий по кругу сон — теперь уже не кошмарный, правда. Я вернулся к муравейнику. Еще раз обменялся «рукопожатием». Еще раз увидел непонятный мне вопрос.

Прошел внутрь. Один, провожать меня не стали.

Огромный зал. Стены, пол, потолок — будто драпированные, и, кажется, скользкие. Несколько крупных камней, бессистемно торчащих с разных сторон. Вот и весь интерьер.

Я видел запись, которую кэп из муравейника приволок. Здесь, в общем, фактически то же самое — если не считать моих собственных скрипящих нервов…

Интересно, зачем у них тут камни — в декоративных целях или в утилитарных? Может, у этих камней какое-нибудь религиозное значение? Меня не убьют, если я один булыжник в качестве табуретки использую?..

— Мить!

— Я здесь. В муравейнике.

— Не молчи.

— Не молчу. Кэп, а тут красиво. Есть что-то такое… от Сальвадора Дали.

Кажется, это прозвучало жалобно.

— Мить! Либо соберись, либо возвращайся назад.

Он чего, решил, что у меня уже крыша поехала? Черт, сейчас ведь еще спасать попрутся…

Красиво. Непривычно, но красиво. И совсем нестрашно. Так же нестрашно, как открытый космос… Сюрное такое местечко. Наверно, Иона в брюхе у кита ощущал себя подобным образом. Действительно похоже на какой-то желудок. Только желудок красный должен быть. Нет, у теплокровных — красный. Вру — у рыб тоже… А у слизней? Наверно, это вообще не кровь — то, что мы давеча видели. На таком-то морозе…

— Митя!!!

— Христо, я в порядке. Вот, думаю: может, прогуляться по коридорам?

— Нет.

— Так прямо сидеть и ждать?

— А ты как хотел?

— Понял. И долго ждать?

— До отмашки.

— Твоей или хозяйской?

— Любой! — прорычал кэп.

Минут пять восседал на камне, как мыслитель роденовский. Ничего не менялось. Несколько раз перекинулся репликами с капитаном. От хозяев — ни ответа, ни привета.

— Кэп, я так, похоже, ничего не высижу, только кислород кончится. Давай все-таки пройдусь. Буду идти строго по правилу левой руки, снимать и комментировать.

— Недалеко.

— А далеко и не получится — по такому, извиняюсь, паласу… Поехали! Первый коридор налево. Ничего нового. Все как на твоей пленке.

Сюр, сюр, сюр…

— …Прополз метров пять. Еще поворот налево.

— Там циклопы есть, или ты один бродишь?

— Ни души… Еще несколько метров прошел. Коридор налево, это получается третий поворот… опять ни фига нового. Черт, до чего ж неудобно тут двигаться.

— Дотронься до стены.

— Дотрагиваюсь. Мягкая.

— Что-нибудь почувствовал необычное?

— Ничего, а что я должен был почувствовать?

— Я вот тоже… Хер его знает. Они-то, наверное, чувствуют.

— Так они-то, небось, говорят, а мы с тобой — глухонемые… еще один поворот налево. Все как прежде.

Даже скучно. Не знаю, чего ждал. Потайных пещер с сокровищами. Груды обглоданных человечьих черепов и костей — от жертв, наворованных охотниками-экстремалами на Марсе где-нибудь… или, скажем, гигантского кибермозга… или — того самого двигателя, который позволяет телепортировать муравейник… так бы меня сюда и пустили, если б тут находился двигатель, ага.

— Все, Мить, достаточно. Чтобы найти, нужно, как минимум, знать, что ищешь. Возвращайся.

— Как скажешь. Первый поворот направо. Ничего не случилось… Второй поворот направо. Ничего не… Слушай, кэп, здесь еще один поворот, похоже, я его давеча прозевал.

— Начинается, бл…! Полевик хренов.

— Ладно, не ругайся. Зато тут новенькое. Не коридор. Комната. Большая. Фиксирую… материал — тот же, что в коридорах. Ага! По стенам дырки, мелкие, сантиметра три в диаметре.

— На что похоже?

— На дырки. Ровный ряд, по периметру стены. Расстояние между соседними — метра три. Черт!..

— Что?

— Одну потрогал — расползлась сантиметров до десяти… похоже, карман какой-то.

— Не вздумай руку совать!

— Опоздал, я уже… да, карман. Узкий, в обе стороны достаю. Вниз — не достаю. Ничего там, похоже, нет, пустая полость. Только смазка слизистая. Как влагалище, извиняюсь.

— Может, оно и есть. А ты там руками шаришь. Ща как получишь по морде, мало не покажется. Хватит экспериментов, возвращайся немедленно.

— Уже.

(По словам моего соавтора, не так уж далеко мы были от истины. Зал с дырками, как выяснилось позже, имеет прямое отношение к репродуктивной функции. В брачный сезон самки в эти карманы откладывают яйца).

Выбрался в прихожую. Булыжник мой стоит. Хозяев по-прежнему нет.

— Так что, выходить наружу?

— Да.

— Вышел. Ждут у входа.

Хозяева снова встретили меня вопросом. Я придержал палец на выключателе, отсигналил в ответ так же — коротко — трижды.

— Какого х… ты делаешь? — прорычал кэп.

— Я их тоже спросил.

— А о чем ты их спросил?..

— Спросил: какого черта.

— Тебе лучше не возвращаться на «Стрижа». Циклопы — неизвестно, а я точно убью.

— Кэп, он внутрь пошел. Похоже, зовет с собой. Можно?

Пауза.

— Можно. Руки в карманы и ничего не трогать.

— Есть… Он ведет меня туда, куда я уже ходил.

— Пошел — иди.

— Ага, не совсем туда. Первый был поворот налево, а второй — направо… Теперь — снова налево… Опять направо… черт, тут зал какой-то. Чем-то завален.

— Чем завален?

— Крошка — не крошка, песок — не песок… мелкое что-то. Провожатый остановился, ждет. Кэп, можно я возьму образец этого дела?

— Нет. Вдруг квалифицируют как воровство.

— Он же сам меня сюда привел. И потом — я у него на глазах возьму… на глазу, то есть… уже взял, извини, кэп.

— Реакция?

— Никакой… стоим, смотрим друг на друга, как два идиота… Движемся дальше. Из зала с песком ушли. Справа по ходу — еще один поворот… тут тоже зал… ччерт!

— Что?!

— Здесь полно знаешь чего? Мха! Ты был прав, они его собирают.

(…и сажают. «Песок», который я видел в предыдущем зале — посевной материал. Это тоже выяснилось потом).

— Я знаю, — отозвался кэп. — Биологи мох в желудке у слизня нашли.

Вот оно как. Значит, меня на продуктовый склад привели. Или в столовую.

— Интересно, у них принято отказываться от угощения?

— А ты не отказывайся. Возьми с собой.

— Взял… возвращаемся. Ага, похоже, меня ведут в комнату с дырками в стене.

— Посещение публичного дома за счет устроителей.

Судя по тону, кэп, наконец, расслабился. Или — перешел стрессовую границу. Что, самому было легче бродить в муравейнике? Сомневаюсь. Я-то хоть не первый сюда попал.

— Гыыы… может, он мне покажет, как это нужно делать?.. Нет, облом. Стоит, ждет.

Уставшая от напряжения группа контроля рассмеялась. На меня тоже накатило веселье:

— Не, не буду. Лучше в следующий раз приятелей приведу.

— Отставить базар!..

Это подействовало отрезвляюще. Подумалось: а ведь можно и так. Усыпить страх. Потом — усыпить осторожность. Потом — просто усыпить… где-нибудь на камушке… в зале с едой или «девками»… и — привет. Никаких жертвенников. Никаких скальпов. Это живой дом и впрямь окажется брюхом. Переварит, и все дела.

Эйфория — страшная штука. Даже в земном экстриме. Главное — откуда взялась?..

Хозяин будто почувствовал перемену моего настроения. Как бы… пожал плечами? Пополз на выход. Сорвалось?

Или я опять чего-то не понял?

Может, мы, земляне, неуязвимы для их обработки — по крайней мере, мгновенной?

Или не замышлялось ничего плохого, все это — моя паранойя? Страх и подавленное состояние — частое следствие эйфории.

Надо будет капитана спросить, он с ними целый день просидел. Что чувствовал-то?..

— Митька, ты где, мать твою?

— У входа, кэп.

Снова тройные вспышки. Чего они все-таки хотят?

Страх ушел — обернулся таким же мороком, как давешнее припадочное веселье. Думать надо. Вернуться на корабль, посоветоваться с умными людьми, расколоть капитана. Одна дурная башка хуже, чем несколько, пусть таких же дурных.

Однако перемену я все-таки почувствовал: муравейник стал мне небезразличен. То есть, он и раньше был небезразличен, но раньше это как бы постороннее… а теперь как бы…

— Что дальше делать, Христо?

— Возвращайся.

— Прямо так и уйти? Они же от меня чего-то хотят.

— Ну, поблагодари их за экскурсию, если сумеешь.

— Попробую…

— Что ты собрался делать?!

— Уже сделал. Дотронулся до своего гида. Пусть думает: пытался что-то сказать, но поскольку — глухонемой, то ничего не вышло.

— Все, теперь возвращайся.

— Возвращаюсь.

Я развернулся и побрел в сторону «Стрижа». Состояние было такое, будто на меня свалился целый десяток земных «g». Усталость, апатия и — какая-то странная грусть.

Пока шел — понял, почему кэп две недели назад угнал вездеход и подался к циклопам.

Пусть в первое посещение он испытывал шок, а не эйфорию вперемежку с паранойей, как я только что. Все это — его шок и мои настроенческие закидоны — легко объяснимо: когда человек неожиданно для себя раскрывается, он уязвим втройне… Пусть кэп был десять раз не прав, поддавшись импульсу. Пусть он и сейчас ошибается, и циклопы — все-таки враги… пусть и я ошибаюсь тоже.

Я понял, что он почувствовал тогда. Муравейник никого не считает чужим. И это совсем не зависит от личности посетителя. Это зависит исключительно от хозяев… даже не так. От каких-то законов, которым подчиняются хозяева.

Каждый, сюда входящий, становится причастным.

Так же как, появляясь на свет, человек становится причастным миру. До самой смерти тебе никуда не деться от своего мира. В одну реку дважды не войдешь.

Эмпаты, блин…

В «Стриже» меж тем шло бурное обсуждение моего эксперимента.

— …У меня шальная версия появилась. Чужие предлагают нам поселиться в этом муравейнике.

— Поселиться? Нам?..

— Наш-то муравейник метеоритом накрыло.

— Так может, они знали про метеорит. Купол «перепрыгнуть» в безопасное место хотели.

— А что? Сначала от протечек замазали…

— Они, небось, метеорит и ждали, а мы их еще сбили с толку, летая над головой.

— Будете смеяться, но, похоже, эти аграрно-патриархальные улитки воспринимают нас, как братьев меньших.

— Или — как возможную добычу…

Христо молчал. На обе реплики откликнулся штурман:

— А мы и есть братья меньшие. Или — добыча. Подумаешь — аграрные. Зато телепортируются, куда хотят. У них — заточенный на все случаи жизни плацдарм и абсолютный иммунитет. Назови хоть одно земное достижение такого уровня.

— Да я ничего. Просто не ожидалось, что крутая раса окажется такой… слаботехногенной.

— Ладно, — вздохнул Христо. — Пора возвращаться на корабль. Надо думать, Розовский и теперь найдет аргументы в доказательство коварства потенциального противника.

— Черт с ним, с Розовским. Все что угодно можно квалифицировать как проявление коварства.

— А чего вы хотите? Еще у Льва Толстого было: «Мы ненавидим за то зло, которое мы же и сделали». В расчет идут не реальные поступки слизней, а их предполагаемая реакция на наши безобразия.

— Не по делу развеселились, — произнес штурман. — Циклопы Митьку не убили? Потому — свои в доску ребята, так, по-вашему? Они не свои. Они — чужая раса, и этим все сказано.

— Эмпатия, — буркнул я себе под нос, но все почему-то услышали.

— О чем ты? — спросил Христо.

— Муравейник вызывает эмпатию. Они не друзья и не враги. И вообще не раса. Они — мир. Как Земля. Земля может накормить или убить, но не от любви и не по злобе. От природы. Мир можно любить или ненавидеть, но нельзя оставаться непричастным. Не получится. Отгородиться от него могут разве что серьезно больные, аутичные люди. Они — вне мира. Остальные — внутри.

— Перегулял Митька. Отдыхать пора, — констатировал второй пилот. Ребята засмеялись.

Кэп промолчал, посмотрел на меня с интересом. Смех тут же затих. Все расползлись по местам.

«Стриж» поднялся и взял курс на корабль.

* * *

После того похода в муравейник со мной произошла занятная вещь. Мое альтер эго перестало быть абстракцией. Иногда в минуты релакса я ощущал незримое присутствие двойника. Двойник ничего не делал, но благодаря ему я имел возможность увидеть родной мир как бы глазами стороннего наблюдателя.

Не знаю как остальным, а мне удалось скрыть этот курьез от психологов, промывавших нам мозги после возвращения экспедиции. Слава богу, удалось. Можете считать меня предателем человеческой расы, но приобретение, вэри сорри, мое личное.

Циклопический шпионаж глазами землянина, бляха-муха… Не смейтесь, такая идея тоже бытовала среди прочих. Хорошо, что сами циклопы о ней не узнали, вот бы повеселились… Хотя — нет. Говорят, они лишены юмора.

 

Победителей… не судят?

Ричард Уорн:

Розовский лежал на койке в капитанской каюте. При появлении хозяина поднял голову.

— Почему вы не в госпитале, Андрей? Дверь уже не заперта.

— Вас жду.

— Связались с Землей?

— Да. С вашего передатчика, капитан. Ситуация внештатная.

— Я догадался.

— Как прошли спасработы?

— Доставили живыми.

— И то хлеб. Что сказали Чужие?

— Настроены мирно. Предлагают поселиться у них в муравейнике.

— Очень интересно. С чего это вы взяли?

— Если вы в состоянии двигаться, посмотрите пленку.

— Опять ходили в муравейник?

— Не я, но по моему приказу.

Розовский покачал головой, сморщился от боли.

— Вы неисправимы, Христо.

— Что сказала Земля?

— Ждет ваш рапорт. В ближайшие часы.

Розовский опять улегся на койку.

— Христо, я не стал рассказывать, кто меня вывел из строя. Поддержал версию Осипенко, что очутился в госпитале по собственной неосторожности.

— Спасибо. Не заслужил.

— Знаю, что не заслужили. Только вам и без этой информации проблем хватит. Мне вас жаль, капитан… бывший капитан, скорее всего. Хороший человек, высококлассный пилот, в нормальных условиях были отличным командиром. Просто оказались не на своем месте. Но ведь вы же не сами себя назначили… Против вашей кандидатуры выступил один-единственный человек. Догадайтесь, кто.

— Венский.

— Да.

— Почему его не послушали?

— Люди, которые комплектовали экипаж, к высоколобым относятся с некоторой долей предвзятости. И очень не любят, когда те суются не в свое дело. Зря. Высоколобые тоже разные.

— Все ясно. Ладно. Я пошел составлять рапорт, а вы отправляйтесь в госпиталь. Каталку вызвать?

— Не надо, сам доползу.

— Как знаете.

…Много лет спустя, когда понятийный барьер истончал, стала ясна смысловая начинка тогдашнего «подарка» от соседей. Циклопы выделили отстрелок, чтобы мы, «лишенные крова», могли вернуться туда, откуда пришли. В материнский муравейник… Простые, в общем-то, мотивы: взаимовыручка по мере сил. Очень знакомо людям, которые живут в суровых природных условиях.

У циклопов никогда не водилось горячей воды и социальных пособий по инвалидности. Равно как страховки от несчастного случая и министерства чрезвычайных ситуаций… Но всегда был космос, готовый искалечить и убить.

«Бытие определяет сознание», как сказал один мыслитель пару веков назад. Получив горячую воду и социальные пособия, земляне утратили что-то очень важное для жизни.

* * *

Корабль гудел. Все чего-то ждали — никто не знал, чего именно. Новостей. Неприятностей. И того и другого. Будто таинственная «сопричастность» коснулась всего экипажа, не только дерзких посетителей муравейника…

Люди бродили взбудораженные, рассеянные и растерянные. Работали в фоновом режиме. Легко отвлекались от дела, возвращались к делу с трудом.

На дежурном посту собралась целая куча постороннего народа.

— Что скажешь, кэп? — спросил Осипенко, как только Христо появился в рубке.

— Скажу — не будет межрасовой войны. Но ты ведь мне все равно не поверишь.

— Поверю, Христо.

— Если будут проблемы, то не война. Конец света, не меньше.

— Приятно слышать.

— Но до этого вряд ли дойдет.

— Ну, и слава богу, — старший штурман вздохнул. — Пора возвращаться на землю. В том смысле, что Земля ждет твой рапорт.

— Спасибо, меня уже обрадовали.

— Держись.

— Суетное это.

— Кэп! Победителей не судят, — сказал кто-то у двери.

— Неужели? — удивился Осипенко. — Судят, еще как… Но ты все равно держись.

Через несколько часов поступила резолюция из Центра:

— По решению руководства проекта «Ганимед» Христо Ведов смещен с должности капитана за превышение полномочий. Командование кораблем переходит к старшему штурману Владимиру Осипенко. Осипенко должен в кратчайшие сроки передать на Землю все новые материалы, касающиеся взаимодействия с чужой расой. В контакт с Чужими не вступать вплоть до получения инструкций от руководства проектом, и в дальнейшем строго следовать этим инструкциям. Подтвердите, как поняли.

Вот оно и случилось.

— Понял вас. Сдать командование Владимиру Осипенко. Осипенко — передать на Землю материалы о Чужих. Ничего не предпринимать, ждать инструкций.

— Конец связи, — отчеканили с той стороны. Затем голос утратил официальность и с досадой произнес:

— А ведь тебя предупреждали.

— Конец связи.

Бывший капитан облокотился на стену — голова закружилась. Слишком много стрессов, да и вообще — долечиваться надо было своевременно.

Люди молчали. Христо огляделся и, кажется, только-только заметил: то, что случилось — случилось на виду у двух десятков человек.

— Кэп, — тихо позвал Осипенко. — Все там будем.

— Держись, штурман. Может, обойдется. Главное, исхитрись выполнить их требования. А то и тебя спустят в сортир, — вяло ответил Христо и пошел вон из рубки, задевая столпившихся людей. Кто-то что-то сказал. Кто-то схватил отставного капитана за локоть, чью-то руку Христо стряхнул с плеча…

— Христо, подожди! — позвал Володя. — Погоди, слышишь?

— Это приказ?

— Господь с тобой. Просьба.

— Тогда — извини. Позже.

Отбиваясь от сочувствующих, бывший капитан добрался до своей каюты. Накатила пустота, но вместе с ней пришла необъяснимая, нелогичная, необоснованная легкость. Как он потом сказал Мите — будто сгорел дом, в котором давно опостылело жить.

Заперся, упал на койку и уснул.

С чистой совестью.

Тогда ему казалось — с чистой…

…Спал беспокойно. Сквозь сон — голоса, стук в дверь, снова голоса. Иногда казалось — произошло что-то, требующее немедленного вмешательства. Тогда капитан поднимался с койки — и обнаруживал себя висящим посреди открытого космоса под градом метеоритов…

— Христо! Слышишь, нет?

«Вы опять ходили в муравейник?»

Чушь какая-то. Земля и есть муравейник. Вне его живут только тяжело больные, аутичные люди.

— Кэп, ответь!

«Что случилось?» — спрашивает Христо, но его не слышат.

«Выводим «Стрижа» и летим домой», — говорит Володя.

А дом — это где?..

…Проснулся с отчаянным ощущением: произошло непоправимое. Вспомнился вчерашний день. Вспомнился, как перемешанный в коробке паззл из огромного числа деталей, которые еще только предстоит сложить в картинку…

Встал. Подошел к селектору, пошатываясь на ходу. Наверно, стоит перебраться обратно в госпиталь, если других распоряжений не будет.

— Я слушаю.

— Христо… слава богу.

— Что — слава богу?

— Ты не отвечаешь. Я испугался.

— Испугался, что застрелюсь?

— Извини. Открой дверь, пожалуйста.

— Что-нибудь случилось?

— Все в порядке. Дверь открой, там к тебе парламентер от команды.

— Там ко мне… кто?

— Поговорить нужно.

В отворившийся проем скользнула Анна… Ну, вы даете, ребята. Придумали тоже. Чья идея?

— Белый халат вместо белого флага, — улыбнулся бывший капитан.

— Что, простите? — растерялась доктор.

— Вас обозвали парламентером, — пояснил Христо. — Так чего хочет команда?

— Во-первых, как вы себя чувствуете?

— Неважно. Нынче собирался вас навестить.

Она кивнула:

— Заходите. А команда… половина команды выражает солидарность. Меня просили передать: на Земле можете рассчитывать на нашу поддержку, капитан.

— Я теперь не… ладно, спасибо. Надеюсь, до Земли передумаете. Эта поддержка вам дорого обойдется.

Анна поморщилась:

— Все всё понимают, не дети, слава богу. Вы… неправильно себя позиционируете, Христо.

— То есть?

— Вам следует чувствовать себя если не победителем, то уж, по меньшей мере, человеком, честно выполнившим свой долг.

Почему-то стало неуютно под этим сочувственным взглядом. Почему-то вспомнились замурованная в куполе группа геологов, развороченная полевая станция, искалеченные Чужие, доброволец Митька в качестве живца…

Христо отвернулся и буркнул в иллюминатор:

— Расскажите это господам из Центра.

— Расскажем, — отозвалась Анна.

— Я пошутил.

— А мы — нет.

— В любом случае, спасибо.

— Не за что, капитан.

— Я не…

Ладонь женщины опустилась на плечо Христо… Слушайте, ребята, а не пойти ли вам к черту с вашей солидарностью?..

— Образуется. Не нужно переживать, — мягко сказала Анна.

Христо не выдержал:

— Аня, если это — моральная компенсация, то не надо.

— Извините.

Доктор убрала руку. Убрала, а Христо продолжал ее чувствовать… Чувствовал долго, никак не мог заставить себя обернуться.

А когда обернулся — обнаружил, что находится один в пустой каюте.

«Извините…» Вот и все. Ну и ладно. Ну и провалитесь вы к чертовой матери, доктор, вместе с вашей клятвой Гиппократа.

Собственно, уже провалилась. Больше никогда не подойдет и не положит руку на плечо. Как просил.

Через год вернемся на Землю. Все ограничения и условности исчезнут самым естественным образом… вот только к тому моменту будет нечего реанимировать, понимаете, доктор…

Бывшему капитану хотелось выть на луну.

Но Луна тоже будет через год.

В последствии некоторые биографы Христо Ведова напишут, что капитан сошел с ума от избытка либидо. Ерунда это. Повадились за последние полтора столетия с легкой руки дедушки Зигмунда все к х…м сводить. Если уж на то пошло, причин для сумасшествия у Христо Ведова было достаточно помимо несчастной любви.

Но истина состоит в том, что капитан Христо исходно безумен. В нем всего было с избытком. В том числе и либидо.

Конец второй части

 

3. В эпицентре

 

Август 2085 г., Земля

 

Боевое крещение

Я настраивался, что на базе «Уайтбол» все, наконец, станет ясно: зачем меня сюда вызвали, какая работа и вообще… Но Венский просто отмахнулся:

— Пока поступаешь в распоряжение Малова, он введет тебя в курс дела.

И тут же переключился на других приглашенных.

Первый импульс был — хлопнуть дверью. Без объяснений. Удержало только одно: давешнее неосторожное обещание Вика оплатить мне холостой пробег. Какого черта, Вик-то не виноват.

Чуть позже, когда местные интенданты решали наши жилищные проблемы, мой свежеиспеченный шеф отвел меня в сторонку и сказал:

— Осваивайся, Мишка. Старик в чем-то прав, здесь с ходу в работу не воткнешься, оглядеться нужно. Доступ к рабочим материалам у тебя будет. Появятся вопросы — задавай. И — посмотри ты, бога ради, этот дурацкий фильм. «Уайт бол», в смысле…

Вот так и получилось, что я остался на базе. Осваиваться.

«Дурацкий фильм» мне не покатил. Аллегории, сколько себя помню, всегда воспринимал плохо.

В прологе — детство героя. Родители пытаются устроить мальчишку в престижный христианизированный колледж. Мамаша то и дело таскает сына в гости к директору колледжа и старается, чтобы ребенок произвел на этого типа благоприятное впечатление. А ребенок совершенно не хочет туда, куда его пытаются запихнуть. Мучается, мечется и, наконец, принимает судьбоносное решение: разбивает мячом окно в доме директора.

С тех пор во все поворотные моменты жизни герою снится этот белый мяч — как символ выбора. Сначала просто снится, а потом герой начинает улавливать закономерность: если он во сне что-то делает — его действие находит какое-то отражение наяву…

Вот такой сюжет. А по форме — сплошной сюр, мистика и готика. Эдгар По форева.

Вик тогда, в гостинице, говорил, что в этом «Уайт боле» все про нас. Ну да, наверно. Совпадения, о которых он рассказывал: разбитое зеркало — дважды, в зоне аномалии и на базе; простреленная автомобильная камера — аналогично… В фильме сны отражаются в реальности, у нас тут глюки отражаются в реальности. Прямая аналогия. Это — понятно.

Другое совершенно непонятно: с каких пор прагматичный до абсурда Венский начал мыслить художественными образами. Воистину — все течет, все меняется…

Поселочек наш — несколько жилых корпусов, гаражи, склады, медицинский блок, лабораторный комплекс, столовая с буфетом… В общем, что-то среднее между санаторием и психиатрической лечебницей. Ничего примечательного.

Все примечательное — за оградой жилой зоны. Там, где обретается «белый мяч». Однообразия он не любит, меняет ландшафты как перчатки, иногда по два раза в день. В первую же неделю своего пребывания на базе, гуляя вдоль забора, я «объехал» весь мир, начиная с полярных зон и заканчивая джунглями. Иной раз панорама менялась прямо на глазах. Тогда можно было наблюдать нечто вообще фантастическое — например, вековые пихты, встающие из моря…

В полукилометре от нас, тоже на краю уайтбола, располагалась еще одна база. Там обитали спецслужбы. Реалистический штрих в панораме здешних чудес.

Стиль полевых работ напоминал эдакое шоу: два-три сотрудника, увешанные различной аппаратурой, ежедневно уходили в маршрут. Еще несколько человек с телефонами, фотоаппаратами, видеокамерами и прочим наблюдали за разведчиками со смотровой площадки. Среди наблюдателей постоянно мелькал гость Венского — Дэвид Миллс, режиссер пресловутого «Уайт бола»… Абсурдность происходящего наводила на крамольную мысль: Венский впал в маразм, и, вместо того, чтобы заниматься своим делом, проводит предподготовку для съемок фильма «Белый мяч возвращается».

Я прошел медкомиссию и предварительный инструктаж. Еще один инструктаж провел со мной Вик: три часа посвящал меня в разные недокументированные тонкости пребывания на базе. Наконец, я получил все необходимые допуски и полевое снаряжение.

Однако непосредственно на экспериментальную территорию меня пока не пускали. Предсказание Ри «должен же быть среди нас хоть один нормальный человек» начало с угрожающей скоростью сбываться: разведчики, как правило, возвращались из маршрутов не совсем адекватными и по несколько часов приходили в чувство. Сперва меня это пугало. Потом перестало пугать. А главное — надоело ощущать себя белой вороной.

* * *

За неимением полезного дела я большую часть времени бродил вдоль забора. Вдоль границы чудесной страны. Как сказал Достоевский «ко всему человек-подлец привыкает»… В один прекрасный вечер из-за ограждения на «здоровую» территорию свесились ветки дикой яблони. Я насторожился. Вик предупреждал, что уайтбол иногда «подползает» вплотную к ограде, и в таких случаях лучше тут не слоняться.

Конечно, надо было послушать умного совета и убраться отсюда. А меня потянуло на приключения. Сорвал яблоко, не без содрогания надкусил. Ради эксперимента. Чего ждал — не знаю: вкус оказался обычный, кислятина, как всякий дичок. Зашвырнул остаток через изгородь, в зону уайтбол.

Ничего не произошло. Черт, даже обидно: у всех что-нибудь происходит…

— Дотронься до меня.

— Не понял? — я оглянулся.

Никого нет. Послышалось. Ну вот, зря переживал: по крайней мере, слуховые глюки уже есть.

А яблоня исчезла. Быстро.

…И тут я поймал себя на простой мысли: сохранить рассудок на самом деле очень легко. Убеди себя, что любой бред — в порядке вещей, и проблема решена. Твоему психическому состоянию ничего не грозит. Мир меняется, или ты глючишь — один хрен, так и надо. Так и должно быть. Как воспринимают реальность наши космические соседи: все происходящее возможно, поскольку невозможное не происходит… «принцип циклопа». Только с таким подходом можно пытаться выяснить, где у тебя явь, а где сон…

— Дотронься до меня.

Оборачиваюсь. Никого.

…Яблоня на месте. Яблок на ней нет. Зато под ногами у меня лежит надкушенное, которое я выбросил за ограждение.

Куда выбросил — там и лежит. Потому что теперь я сам нахожусь за ограждением.

Спокойно. О чем мы говорили минуту назад? Все нужно принимать, как должное. Раз забор перепрыгнул — значит, так и полагается.

— Дотронься до меня.

Стою на склоне горы. Впереди внизу — мостик через ручей. Противоположный берег — обрывистый, над обрывом — травянистый луг. За лугом — живая изгородь, скрывающая забор. За забором — база «Уайтбол», а дальше виднеются крыши пустующих Зеленцов…

Без паники. Этого может не быть — а может и быть. Глюк или реальность — и то, и другое правомерно… блин. Похоже на стародавнюю песенку: «а нам все равно, а нам все равно…» Страх. Люди лишаются рассудка не из-за чудес — объективных или субъективных, а из-за того, что теряют контроль над собственной жизнью. Инстинкт самосохранения. Циклопы не сходят с ума, поскольку у них только одна проблема — успеть до смерти попасть в собственный Город. Я нахожусь в собственном Городе, но от этого не легче…

Стоять! Физическое движение здесь ничего не решает. Стоять и смотреть, выход наверняка есть…

Темное первобытное животное у меня внутри взвыло, ноги сами понесли вниз, к мосту, затем — наверх по обрывистому склону. Карабкаться пришлось на четвереньках, хватаясь за вывороченные корни… луг… живая изгородь… забор… дорога…

У края экспедиционного поселка отдышался. Вырвался. Кажется, вырвался…

Времени — девять. Еще никто не спит.

Я плюнул на субординацию и прямым ходом отправился к Венскому.

Старпер выслушал меня внимательно. После чего разразился пространной речью, из которой следовало, что я как минимум трижды мудак. Во-первых — выбросил яблоко. Его следовало отнести на экспертизу на предмет содержания галлюциногенов. Во-вторых — ни хера не делаю, в то время как вся группа пашет, не покладая рук. В-третьих: вместо того, чтобы вести личный журнал наблюдений (как все нормальные сотрудники), вламываюсь к руководителю посреди ночи со всякой херней и мешаю спать.

— Какая же середина ночи, я…

— Посмотри на часы.

Оглядываюсь на его будильник. Половина второго.

— Убедился? А теперь п…дуй отсюда, — сказал босс, уже миролюбиво.

Я вышел во двор, потащился к себе. В одном точно мудак: насчет того, что в зоне уайтбол время скачет, как угодно (или часы сбоят, в данном случае — не суть), меня предупреждали не один раз.

А вот насчет всего остального… Да ну. Просто отвык за десять лет. Люди, с которыми работает Венский, по меньшей мере, до простых вещей обязаны доходить сами. Не ждать, пока им подробно объяснят, какой стороной рясу в штаны заправлять… в общем — да. Мудак, наверное. Хотя можно было и помягче — все-таки со мной эта ахинея впервые случилась.

Внутренний голос заботливо подсказал: если б не впервые — получил бы благодарность в приказе…

Я доплелся до своих апартаментов, разбудил Вика и сорвал на нем зло:

— Какого хрена ты мне не сказал, что тут все сотрудники ведут личные журналы наблюдений?

— Чего ведут? — спросил бывший однокурсник, хлопая глазами.

— Журналы. Наблюдений. Все ведут, кроме меня.

— А они об этом знают? Я, например, впервые слышу.

Ясно. Опять в молоко…

— Чего случилось, Мишка? На тебе лица нет.

Я рассказал.

— Понятно, — спокойно ответил Вик. — С боевым крещением тебя. А к профу зря потащился. На будущее: не ходи, пока сам не позовет. Меня можешь будить в любое время — по крайней мере, на первых порах.

— Знаешь, конечно — чужой монастырь и все такое, но, по-моему, вы неправильно поступаете. Вы фактически пустили подготовку на самотек. А если бы я нынче не выбрался оттуда?

— Но ты выбрался. Прими мои поздравления, теперь тебя можно пускать в зону уайтбол.

— Не понимаю. Какая связь?

— Видишь ли, Миш, работать здесь может не всякий. В первые два года семеро наших сотрудников попали в психлечебницу. Свихнулись. Я, честно говоря, был удивлен, когда старик решился тебя пригласить. Человек с застарелой психической травмой — это как-то напрягает… В общем, то, что нынче произошло, можешь расценивать, как спонтанное тестирование на профпригодность.

— Ни хера себе тестирование. Сунуть человека на глубину: выплывет — годится. Потонет — значит, не судьба.

— На глубину ты сам полез, — заметил Вик. — Инструкции существуют не для того, чтобы пропускать их мимо ушей.

Я опомнился:

— Извини.

— Проехали. Что бог ни делает — все к лучшему… А яблоко ты действительно зря выкинул. Сувениры уайтбола — занятная штука.

— Объясни.

Вик окончательно проснулся. Встал, натянул штаны, включил чайник.

— Ну… твое яблоко по мере удаления от ограды могло стать чем-то другим.

— Например?

— Да фиг его знает. Чем угодно. Грушей. Бутылкой виски. Паровозом, блин.

— То есть, даже на границе аномалии возможны такие сильные глюки?

— Какие глюки, Миша, о чем ты?

— Привет. Субъективные искажения реальности.

— А чем отличаются субъективные искажения от объективных?

— Издеваешься? Субъективные — то, что кажется, но отсутствует на самом деле. Объективные — то, что есть, чем бы оно ни казалось.

— И где критерий?

Я растерялся. Действительно, где? Допустим, объективное видят все, а субъективное — кто-то один… А если массовая галлюцинация?

— Как отличить на вскидку одно от другого — не знаю. Но физическая суть предмета постоянна. Паровоз нельзя надкусить (разве что по большой пьяни), а в яблоке не поедешь.

Вик присел на край стола, зевнул, вяло поинтересовался:

— А если так: там ты увидел яблоко и надкусил его, а здесь увидел паровоз и поехал на нем?

— Значит, мне пора в психушку.

— Как ты любишь все упрощать, Миша.

— Про здешние глюки ты сам рассказывал.

— Ну, рассказывал. Ты меня считаешь экспертом в этом вопросе? Так я тебе еще и не такое навру…

Он слез со стола, отправился к мойке за чашками.

— К слову, Саша мне объяснила, чем Венский мотивировал приглашение ксенопсихолога в проект. Все очень просто: разочаровался в земных специалистах. Слишком легко они ставят диагнозы: «галлюцинация», «психоз»… Любят готовые модели, не любят изобретать велосипеды. А нам такой подход не в кассу. Ведь на самом-то деле очень трудно провести грань — где заканчивается «субъективное искажение» и начинается другая форма бытия. Привычный мир — частный случай объективной реальности более высокого порядка. У этой «высшей» таких миров, как наш, немерено. В каждом — свои системы координат. То, что в одном — яблоко, в другом вполне может оказаться паровозом.

— Значит, уайтбол — параллельный мир?

— Черт его знает — параллельный, перпендикулярный. Слишком уж быстро там все меняется. Возможно, это не один мир, а целый калейдоскоп миров. Дырка, окно в реальность высшего порядка… Кофе будешь?

Я почувствовал себя жутко перегруженным. Еще немного сентенций — свихнусь к чертовой матери.

— Не надо кофе. И так не усну.

— Счастливый. А я чего-то последнее время прямо на ходу засыпаю… Далеко собрался?

— Прогуляться.

— Туда?

— Не знаю. Может, и туда. Паровозов набрать, пока не уехали.

— Только поаккуратнее. Хватит на сегодня одной дозы… Да, Миш, а насчет журнала наблюдений идея хорошая. Заведи такой журнал. У нас тут, вишь, одни специалисты собрались, каждый отвечает за свои пуговицы. Панорамный взгляд не помешает.

Я хмыкнул:

— А Дэвид Миллс на что?

— Ну… он же гость. Его не обяжешь вести какой-то журнал.

То, что раньше было яблоней, находилось на прежнем месте, только превратилось в акацию. Я сорвал стручок, постоял какое-то время, глядя на синевато-черную вершину горы. Над вершиной щедро рассыпаны августовские звезды. Ниже, в пологой части, пасутся лошади. Несколько лошадей бродят по склону в светлом тумане белого мяча.

Не знаю, куда ушел мой страх. Появилось что-то вроде эйфории: перемахнуть бы сейчас через забор, спуститься с обрыва, пойти по тропе к табуну. Поймать лошадку, кататься по склонам всю ночь… Конечно, вломят мне потом за самодеятельность. Но ведь это — потом.

И тут почувствовал… улыбку. Никогда не понимал, как должна выглядеть «улыбка без кота», но сейчас ощущал именно это. Гора улыбалась.

Я не полез через забор, не стал проверять на вшивость судьбу и начальство. Не то, чтобы желание исчезло, не то, чтобы вернулся здравый смысл… Другое. Страх спугнуть резким движением очарование тайны. Будто несешь в руках что-то очень хрупкое — не дай бог оступиться и уронить… Постоял какое-то время (только не спрашивайте — какое, их там много всяких) и пошел в сторону дома, продолжая чувствовать улыбку горы.

У дверей корпуса вспомнил про «сувенир», разжал руку. Вместо стручка акации на ладони оказался полупрозрачный осколок камня, зеленовато-синий, с золотистыми вкраплениями…

 

Кони и ящеры

Разбудил меня звонок Венского. Без всякого «доброго утра» (что, впрочем, логично: на часах — полдень) шеф скомандовал:

— С сегодняшнего дня переходишь в распоряжение Сергея Веселухина. Ему нужен полевой рабочий, специалисты не обязаны отвлекаться на сбор геологических образцов.

Вот и пропуск в зону аномалии. Задание, конечно, то еще — Сержа в маршрут не пускают, а я в геологических образцах такой же спец, как в дальневосточных крабах… но попробуйте сами сказать об этом старому козлу. Умылся, выпил кофе и отправился искать нового шефа.

Когда я методом проб и ошибок нашел нужную мне комнату и остановился на пороге, стало ясно как дважды два: моя помощь тут уже не требуется.

Серж собирал чемоданы.

— Привет, — окликнул я.

— Привет, Миш, — отозвался геолог. — Ситуация переменилась. Я сообщил Венскому, что уезжаю. Можешь заниматься своими прежними задачами.

— Чего случилось, Серж?

Он в ответ только хмыкнул:

— Господь с тобой. Чего может случиться на этой базе? Тоска и однообразие каждый день, как в глухом провинциальном городишке.

— Подожди немного, тебя тоже пустят в маршрут.

Серж выпрямился, швырнул свитер в чемодан:

— Миша, ты сарказм понимаешь?

— Извини. Здесь все взбесились, и ты туда же… можешь по-русски объяснить, какого черта?

Он устало опустился на койку.

— Выпить хочешь?

— С утра пораньше? — обалдело спросил я.

— Какое тут, на хер, утро…

По лицу Сержа и правда можно предположить, что утро у него последний раз началось дня три назад.

— Когда нас с Юркой приглашали сюда, речь шла об уникальном явлении. Мы готовились к неожиданностям. Видишь ли, теоретически я могу принять все: жизнь на Марсе, летучие тарелки, привидения, вампиров и оборотней. Но ведь принять — мало. Мне же работать нужно с этим. А как с этим работать? Вот, полюбопытствуй, — он протянул мне свернутый лист бумаги.

Я развернул: топографическая карта.

— Ты бродишь вдоль забора каждый день. Хоть раз за все время видел то, что здесь нарисовано?

— Этого следовало ожидать, Серж. Вас ведь предупреждали, что рельеф быстро меняется.

— Предупреждали. А теперь прикинь: мне постоянно таскают образцы оттуда. Вон, весь стол завален. Как их привязывать к местности? Про сами образцы я уж не говорю. Дичайшая эклектика. Есть вещи, которых не бывает в природе. Поскольку возникнуть они могут только в обход естественных законов… Мне не на чем строить рабочую гипотезу, понимаешь?

— А ты подожди строить. Копи материал. Эти твои находки, может быть, сами по себе на нобелевку потянут.

— Они потянут на серьезное и вполне обоснованное обвинение в шарлатанстве. И ничего я не докажу. Мишка, Мишка… Геологическая разведка ведется не один день. На одном и том же участке люди работают сезонами, а то и годами. Этот чертов распадок с вулканическими известняками и алмазоносными моллюсками исчез на следующее утро. Я даже не успел попросить, чтобы мне взяли образцы повторно. Одна ошибка — рухнет любая модель, даже если я сумею ее построить.

Он вытащил сигарету, закурил.

— А ваше дражайшее светило еще отказывается пускать меня в маршрут. Мало того, что я коплю весь этот бред, — он пихнул ботинком ножку стола, — я должен на слово верить полевикам, которые мне тащут образцы. А ребята возвращаются явно не в своем уме. Чего только не волокут в контейнерах: лягушек, грецкие орехи, использованные презервативы… хоть бы раз потрудились проверить, что принесли. Я должен этим заниматься, ясно? — Серж расхохотался:

— Задачка для начинающего шизофреника: вписать гандон в стратиграфическую картину меловых отложений. Классно, правда?

— У остальных, наверно, то же самое. Работают ведь… Просто расслабься и прими это все как данность.

Серж хохотал еще минуты две. После чего хлебнул водки прямо из горла, выдохнул, потер лоб и тоскливо произнес:

— Я не знаю, что делать с этой данностью, Миша. Меня не учили, что с ней делать. Позвонил Венскому, говорю: либо ищите мне замену, либо пустите в зону уайтбол. А там видно будет. Он даже не попытался разобраться в проблеме. Сказал: хорошо, сегодня же выдадут расчет. И оплатят дорогу в оба конца. Вот так.

Минут пять геолог молча курил, глядя в пространство. Спорить было, в общем-то, не о чем, слишком все ясно. Я очередной раз подумал о том, насколько Венский неразборчив в средствах: ведь мог отправить Сержа домой еще из Среднеросска, не гонять в Зеленцы. Либо — поспешить с подбором кандидатуры второго геолога. Что-то же надо в таких случаях делать, и делать своевременно. Глыбищная цель, конечно, вещь хорошая, но зачем с людьми-то так…

— Серж, — позвал я, прерывая тяжелое молчание. — Глянь.

Геолог взял у меня кусочек минерала, который раньше был стручком акации. Осмотрел, улыбнулся:

— Откуда он у тебя?

— Подобрал вечером на границе аномалии.

— Знаешь, что это такое?

— Нет.

— Каллистин. Юпитерианский минерал. Спутниковый, точнее. Впервые обнаружен на Каллисто, позднее — на Ганимеде. Поспрашивай наших Чужих, кто потерял.

— Почему ты думаешь, что его кто-то потерял?

— Откуда же он взялся, — усмехнулся геолог.

Не стал я объяснять, откуда он взялся. Есть вещи, которые очевидны в рамках театра абсурда: инопланетный минерал ничем не хуже алмазоносного моллюска… Если б Сержа устраивала такая логика — справился бы и без меня.

— Не хочешь забрать для коллекции?

Он покачал головой:

— Нет. Во-первых — это чужое. Во-вторых, у меня такой есть. Друг из экспедиции привез.

— Ну, а мне что с ним делать, если никто не признается?

— Если никто не признается — оставь себе на память. А хочешь — Венскому подари, — язвительно добавил Серж.

— Перебьется, — усмехнулся я, убирая «сувенир» в карман.

…По возвращении к себе я спрятал камешек в ящик рабочего стола и забыл про него. Нашел уже перед своим бегством в Среднеросск, зачем-то сунул в рюкзак.

С тех пор этот сувенир так и кочует по моим столам и рюкзакам.

* * *

Я вышел во двор, позвонил шефу:

— Сергей Никола…

— Программа маршрута — на усмотрение лидера группы, — перебил меня Венский и отключился.

Так. Поехали дальше. Сегодня по графику вроде геофизики должны идти. К ним я и отправился.

— Тетенька, примите нищасного обездоленного. За одно утро дважды начальство сменил.

— Привет, Мишка. Ты, наверно, не по адресу, — ответила «тетенька» Настя. — Тебе в маршрут нынче? Тогда — не с нами, нас подвинули на завтра. Сегодня биофизик идет.

— Но это уже окончательное расписание?

— Что тут может быть окончательного, бог с тобой.

Опять меня прокатили. Ладно, легкой жизни никто не обещал.

Ри обитает в самом крайнем корпусе, через дорогу от ворот в «шалую» зону. Я отправился туда окольным путем: решил заскочить к себе за сигаретами, чтобы потом не возвращаться.

Рядом с нашим жилищем, у гаражей — столпотворение: обслуга, аппаратчики — все в сборе. Митинг у них тут, что ли?

Причина митинга выяснилась, когда я подошел еще на несколько шагов: бампер у служебной «вольвы» — всмятку.

— Ну и ну. Как такое случилось?

— Это ты водилу спроси — как, — раздраженно откликнулась начальница финансового отдела. — Только вряд ли чего ответит, потому опять лыка не вяжет. Вот, дождались, наконец. Я ведь три раза подходила: Сергей Николаевич, обратите внимание… Сегодня буду стучать кулаком по столу. Хватит. Либо я, либо эти алкаши.

— На Венского лучше кулаком не стучать, — заметил я.

— Это вам лучше не стучать, — взъелась тетка. — А мне — пусть только вякнет. Я ему припомню и балансовые проблемы за прошлый год, и перерасход на снаряжение, и еще много чего. Материться я тоже умею, пусть только пасть разинет…

Пожалуй, нужно убираться подальше от этих страстей, пока шеф не появился. Когда начинается война титанов, лучше не путаться под ногами.

* * *

Облачение для маршрута — водонепроницаемый комбинезон, тяжелый от обилия датчиков, в капюшоне — встроенные наушники и микрофон. Маска от пыли, альпинистская обвязка, десантные ботинки, защитные очки… Стандартный арсенал жизненно необходимого: фонарь (ночь может приключиться в любую секунду); ракетница (рации то и дело начинают дурить); собственно рация (иногда все-таки работает); тонкий сверхпрочный капроновый шнур сорок метров длиной, нож, фотоаппарат, парализатор, компас (тоже дуркует, как хочет), полевой бинокль, две пары часов — электронные и механические (иногда идут синхронно, но чаще каждые сами по себе)… Это — не считая специального оборудования.

Может показаться — укомплектованный подобным образом человек вооружен на все случаи жизни. Ни фига подобного. Всего лишь попытка угадать, что день грядущий… Оцениваешь обстановку из-за ограждения и облачаешься соответственно. При этом вполне реально проколоться: ситуация внутри может оказаться ни капли не похожа на то, что видно из-за забора. Уже при мне был случай, когда ребята ушли в маршрут одетые, как я сейчас, и тут же вернулись: в трех метрах от ворот их встретил сорокоградусный мороз и сугробы по самую макушку… Со временем — та же фигня. Самый серьезный перепад был за несколько месяцев до моего приезда, в начале сезона. Рабочая пара заблудилась. По словам наблюдателей, полевики пробыли в зоне аномалии всего полчаса и ни на минуту не исчезали из виду. По рассказам самих разведчиков они бродили трое суток, несколько раз видели ворота, но каждый раз ворота исчезали по мере приближения. Ребята поймали две холодные ночевки, одна из них — в пещере. В той же пещере, как утром выяснилось, жил тигр…

Где-то в недрах вечно меняющейся земли уайтбола затерялось две машины, брошенные еще в самом начале работы над проектом. В первом случае обратный путь пересекло многокилометровое болото (при том, что сама зона уайтбол по границе от силы километров десять), во втором землетрясение уволокло вездеход в пропасть. По счастью, людей в салоне не было… Дважды группа нанимала вертолет — с негативным результатом: приборы показывали какую-то хрень, мотор начинал петь недоброе. Оба раза удалось вырваться на «здоровую» территорию, но эксперименты с летательными устройствами с тех пор прекратились.

* * *

В два часа дня мы с биофизиком, наконец, вошли в экспериментальную зону.

Три метра от КПП — полоса отчуждения. Вернее, то, что от нее осталось, исходно было метров пятьдесят. Целых три метра от ворот можно не беспокоиться о грядущем… Как только мы это расстояние прошли, нас сбило с ног высокой океанской волной.

Поднялись, откашлялись. Я почувствовал, как холодная струйка просочилась внутрь костюма, потекла по груди. Из-за бороды обрез капюшона прилегает неплотно. Вик советовал побриться перед маршрутом, а я не захотел. Ладно, переживем.

Огляделись — никакого намека на водоемы. Вдаль, до самого горизонта — степь без единого кустика, и в этой степи гуляет шквальный ветер. Который почему-то грохочет, как штормовое море о скалы.

— Ну, и ты тоже — здравствуй, — сказал Ри, глядя вперед.

На самом деле, если смотреть из поселка, никакой степи нынче не существует. Равно как и океанских вод. Существует широкое поле, за которым виднеются островки леса и край маленькой деревни.

— Прямо идем? — крикнул я, пытаясь переорать рев стихии. Усиленный микрофоном, голос громыхнул так, что у меня самого уши заложило.

— Тьфу ты… извини, Ри.

— Ничего страшного. Да, идем прямо, пока декорации не сменятся. Кстати, наблюдатели нас, скорее всего, уже не видят.

— Если четкой программы нет, может, пойдем по ветру? Проще двигаться будет.

— Не годится. Поначалу — только вперед. В бок мы вернемся к воротам. У «хозяина» свои представления о топологии. И еще…

Он достал страховочный шнур, завязал на нем два узла с интервалом в несколько метров. Один узел протянул мне. Пояснил:

— Сильно разбегаться в стороны пока не стоит.

Не очень удобно здесь ходить в связке — веревка в ковыле будет путаться. Но спорить я не стал, впечатленный предварительными инструктажами и собственными вчерашними приключениями. Потерять друг друга в зоне уайтбол — как не фиг делать.

Решили проверить рации. Наблюдателей не поймали, вместо них сквозь сильные помехи прозвучал… фрагмент какого-то органного концерта.

— Ненавижу классику, — сообщил я.

— Поищи что-нибудь другое, — улыбнулся биофизик.

Высоко над нашими головами куда-то в восточные края пролетел журавлиный клин.

Я взглянул на компас.

— Ри, чему сейчас лучше верить — тому, что есть или глазам своим?

— Расположение сторон света — в компетенции «хозяина», — ответил напарник.

— Понял. Летят на север. Стало быть, весна начинается. Может, ветер утихнет?

Стихия будто услышала — притаилась. Через минуту активизировалась снова, но уже без грохота волн.

— Может, — отозвался Ри. — Если мы в северном полушарии. Между прочим, сделай пару снимков ландшафта.

Я расчехлил фотоаппарат:

— Сейчас… И журавлей, наверно… а, ни фига, уже далеко.

— Бог с ними. Кстати, насчет животных: если увидишь кенгуру — не торопись делать вывод, что мы в Австралии.

— Понятно. Бедные географы, они-то как тут работают…

Я несколько раз щелкнул панораму и заодно — ковыль под ногами.

— Готово?

— Ага, пошли.

Мы потихоньку двинулись вперед, глазея по сторонам.

— Географы, Миша, здесь работают точно так же, как и остальные. Собирают данные.

— И все? Пять лет — только сбор данных?

— А тридцать пять лет не хочешь? Именно столько мы пасемся на Ганимеде, — он вздохнул:

— Собираем данные.

— Не совсем одно и то же. От вашего собирательства немало практической пользы.

Резкий порыв ветра чуть не сбил нас с ног. Второй порыв. Третий. Ри опустился на землю, сел по-турецки, жестом пригласил меня — мол, давай переждем. Вслух сказал:

— Практическая польза есть, но до фундаментальных открытий еще очень далеко. В частности, таинственное поле Города остается таинственным. Ничего не изменилось за тридцать лет. Природа неизвестна, характеристики неизвестны, источник неизвестен… Уайтбол, надо думать — аналогичное поле. Вряд ли стоит рассчитывать на быстрые результаты.

Наверно, не стоит. Это все — моя глупая детская вера в могущество человеческого разума. Чувства говорят другое. Глянь на эту штуку хоть снаружи, хоть изнутри… Как ее вообще можно изучать? Все одно, что анализировать картины Сальвадора Дали с точки зрения физики и биологии…

— А чем таинственное поле уайтбола похоже на таинственное поле Города?

— Поведением. Вот, например: приходилось наблюдать, как в «муравейнике» сами собой появляются новые залы и коридоры. Теперь смотрю на все эти архитектурные изыски белого мяча и испытываю стойкое дежа вю.

— Ага. А еще?

— Я покажу, если получится.

Он поднялся на ноги.

— Пойдем, Миша. Похоже, стихия взяла тайм-аут.

Не то, чтобы тайм-аут, но уже можно идти. Мы отправились дальше. Панорама не менялась, ветер продолжал носиться, как оголтелый, по степи… В такт его порывам мои мысли стихийно мотались от Города к уайтболу и обратно…

Ни с того, ни с сего вспомнилась сцена в среднеросской гостинице: Вик взбалтывает водку в стакане, смотрит на меня тяжелым взглядом и бормочет: «Это, знаешь… через циклопа шло…»

— Слушай, Ри… а ведь наше поле может себя проявлять и в Среднеросске, скажем?

— Хоть на Амазонке, Миш. Все, что у нас есть на сегодняшний момент — эмпирика.

…Тут мне показалось — что-то не так вокруг. Понял почти сразу: солнце малость съехало. В начале было чуть на западе, теперь — чуть на востоке… Незаметно так съехало за полдень, от вечера к утру. Ладно, пусть. Здесь это, наверно, в порядке вещей.

Позже-то я догадался: любое чудо, происходящее с солнцем — сигнал. Причем, не кому-нибудь, а мне лично. У других свои сигналы. О чем? Спросите, чего полегче. Квест своего рода…

Я вернулся к разговору:

— Одна из завиральных гипотез Вика: он является «переносчиком вируса уайтбол».

— Нет дыма без огня, — пожал плечами биофизик. — Об «энергетических скафандрах» циклопов слышал? Чем дольше мы общаемся с партнерами, тем меньше уверенности, что они напяливают эти самые «скафандры» осознанно. Может, и на Вика… напялилось.

— У нас речь шла, гм… о некоторых мистических вещах. У циклопов-то «скафандры» все-таки для утилитарных целей.

— Миш, «скафандр», вероятнее всего — то же самое неведомое поле. Было бы странно ограничивать возможности неизвестного одной-единственной очевидной функцией.

— Тоже верно.

— Что касается «мистики»… Уж ей-то мы сыты по горло. Одна только «комариная речь» чего стоит.

— «Комариная речь»? Впервые слышу.

— Неудивительно. Это — наш рабочий жаргон. Ни одной вразумительной теории пока предложено не было.

Ри остановился: справа, в траве, промелькнул какой-то зверек. Тушканчик, что ли? Хотя, может, и мартышка, кто их тут знает… С минуту мы стояли на месте, но больше ничего не увидели. Биофизик махнул рукой: мол, идем дальше.

…Тут словно какой-то рубильник щелкнул у меня в мозгах. Сознание раздвоилось. Мы продолжали идти по колено в ковыле, вокруг — только степь и ветер, напарник говорил что-то, я отвечал… Одновременно я находился в муравейнике, беседовал с циклопом. Ри то сливался с циклопом в одно целое, то ускользал обратно в степь — тогда у меня было сразу два собеседника.

В «космической» версии реальности мы никуда не шли. Я сидел по-турецки на мягком полу Города. Циклоп… сидел? лежал?.. напротив, вооруженный древним коммуникатором. Коммуникатор — здоровый и неудобный. На ходу не поговоришь, только… сидя? лежа?.. одним словом — в статике. Интересно, откуда эта архаика? Сейчас уже такими не пользуются…

…Когда два моих собеседника, степной и космический, сливаются в одно целое — в наушниках стереофония. Когда разъединяются — каждый говорит свое. Циклоп оккупировал мое правое ухо, человек — левое…

— Миш, ты в курсе, сколько у циклопов разговорных щупальцев? — звучит в обоих ушах.

— В одних статьях писали — три, в других — два.

Два щупальца циклопа по очереди трогают приемную панель. Одновременно слышу:

— Три. Но для диалога используются два. Третье служит главным образом, для обращения к Городу. Для общения между собой — гораздо реже. Сигналы от третьего щупальца — на другой частоте, намного выше, потому и «комариная речь»… Попросили у соседей образцы этого второго языка, с переводом на обычный, разговорный. Образцы они нам предоставили, а вот перевести не смогли. Вроде бы как нет эквивалентов. И лингвисты наши буксуют.

Циклоп прикасается щупальцем к стене муравейника и умолкает. Жду какое-то время, потом спрашиваю: «Что скажешь?»

Правый наушник отвечает: «Город согласен, чтобы ты дотронулся до него. Вспомни свое имя».

Левый:

— У людей тоже есть целая куча слов, не переводимых на бытовой язык. Термины, спецжаргон, философские категории. Переведи, например, на человеческий: «электромагнитная индукция». Не получится. Понять — можно, освоив соответствующий раздел физики. Или, допустим, «дао». Снова осечка. Отправляйтесь изучать восточную философию…

Стены муравейника отодвигаются вдаль. В какой-то момент кажется: это уже не стены, просто интенсивно-фиолетовое небо соприкасается со степным горизонтом… Биофизик обретает человеческие формы. О чем мы говорили? Ах, да:

— Об этом, кажется, ничего не писали. По крайней мере, десять лет назад.

— Так и сейчас не пишут, поскольку писать нечего. Кстати, интересно: имена циклопов присутствуют только в «комарином языке». Соответственно, мы их не знаем. Присвоили своим постоянным собеседникам смысловые «человеческие» прозвища. Чтобы как-то упростить личные коммуникации… Соседи не возражали. По началу всех все устраивало. А через некоторое время мы заметили казус: одно и то же данное нами прозвище считают своим сразу несколько циклопов.

— Как так получилось?

Муравейник наползает снова. Теперь голос биофизика звучит приглушенно, будто сквозь стену:

— Понятийная накладка. Оказывается, у соседей персональных имен нет вообще. Имя циклопа — это название его клана. «Фамилия», если угодно. И прозвища, от нас полученные, они автоматически восприняли, как фамилии. Получил один и окрестил всю «семью».

— Как же они общаются внутри клана?

— Так и вне клана — загадка. Очень редко приходится наблюдать, чтобы циклопы прикасались друг к другу третьим щупальцем. А иначе не представишься.

— Тогда зачем им вообще нужны имена?..

— Возможно, мы опять не там ищем, и «фамилия» — тоже понятийная накладка…

Голос Ри куда-то уплывает, превращаясь в неразборчивое бормотание… Третье щупальце циклопа отрывается от стены, плавно скользит ко мне. Прикасается к шлему, потом — к плечу, к груди. Чувствую слабую вибрацию. Будто мурашки, только — локально, в точке прикосновения… «Ты не слышишь, — звучит в правом ухе. — Панцирь мешает»…

— …вот, например, — плывет откуда-то из стены Города голос биофизика. — Семьи в нашем представлении у циклопов не существует. Как правило, нет длительных отношений между самцом и самкой; дети не знают, кто их биологические родители, родители не идентифицируют собственных детей… А то, что люди поначалу определили как семью — на самом деле прочная, устойчивая связь между взрослым циклопом и молодежью, которую он инициировал. Между «однофамильцами», короче.

— У людей кланы тоже не всегда формируются по родственному признаку.

— Верно. Но вот еще одна деталь: у соседей как бы три возрастных группы. «Как бы» — потому что с реальным возрастом, с биологической, половой зрелостью это не связано. До инициации — ребенок, после — подросток. Взрослым циклоп становится, когда умирает глава его клана, старший хозяин фамилии. С его смертью клан распадается, отныне младшие члены «семьи» имеют право создавать собственные кланы… Парадокс: однофамильцы вроде бы должны остаться однофамильцами, их ведь никто не переименовывал. Но они себя таковыми почему-то больше не считают.

… Дежа вю. Это все уже когда-то было: муравейник, циклоп, третье щупальце. И про имена говорили… Или про имена раньше? Да, намного раньше…

— …Кстати, что интересно: смена возрастного статуса — резкая смена поведения. «Дети», к примеру, абсолютно стихийны и невменяемы… Бывает и такое: если инициирует молодых смертельно раненый циклоп, его подопечные чуть ли не мгновенно перескакивают из детской фазы во взрослую, минуя подростковую. Странно наблюдать, когда совсем юное создание, размером с человека, ведет себя серьезнее и солиднее трехметрового «тинейджера», у которого глава клана еще жив… «Тины» в силу биологического возраста могут размножаться и выполнять самые разные работы внутри муравейника, но из Города, как правило, не выходят. А малолетнего «взрослого» можно встретить снаружи.

… Вдруг — резкий, обжигающий холод, и все исчезло. Совсем все. Пустота.

— Что такое?

…Стою посреди степи, рядом — биофизик.

— А… ничего. Кажется, я отключился.

— Ты в порядке?

— Теперь, вроде, да. О чем мы говорили?..

— Об инициации у циклопов, — ответил Ри.

…Между прочим, здорово потеплело. И ветер почти стих. А я, оказывается, успел стянуть капюшон и ослабить воротник.

Огляделся. Пока мы шли, панорама ни капли не изменилась. Было во всем этом что-то ирреальное: перемещаемся мы себе по территории чуда, которое чудом не выглядит, и ведем светскую беседу. Мирно так ведем, по-домашнему, будто обсуждаем за рюмкой чая вчерашний футбольный матч. Разговариваем, попутно смотрим сны… А тем временем вокруг нас нагнетается что-то, чему имени нет, растет, набирает силу…

Я стряхнул наваждение. Да, об именах мы говорили. Вот только — с кем?.. Кажется, все-таки с биофизиком.

— Значит, при инициации передается не имя. Какие-то знания, к примеру. Хотя — психологическую зрелость этим вряд ли объяснишь… Слушай! А может быть, часть клеточного материала переходит младшему? Гормоны или еще что-нибудь там. Эндокринное.

Сновидение исчезло. Только теперь мне почему-то происходящее в степи казалось сновидением, а та, «космическая» реальность — подлинной. И про инициацию я там, в Городе, все знал… А тут гоню какую-то лабуду, разговор поддерживаю…

…С этой мыслью я окончательно вернулся в степь и тут же забыл весь этот морок. Вспомнил позже. Гораздо позже, через несколько лет. Так что в тогдашнем моем журнале наблюдений (если таковой до сих пор сохранился) эпизод с муравейником можно не искать.

— …Это обсуждалось, — отозвался Ри в ответ на мою догадку. — Но мы пока не придумали, как получить такой образец. На приемной панели, ясное дело, никакого биоматериала не оказалось… К слову: если посмотреть записи самых первых контактов с соседями, можно увидеть, как циклопы прикасаются к земным астронавтам «третьим» щупальцем.

— Инициируют, надо думать, — усмехнулся я. — Люди-то — мелкие по размерам. И явно невменяемые. Детский сад, одним словом.

— Да-да. Причем, детский сад вне Города. ЧП. Если молодняк беспрепятственно бродит по планете — значит, случилась какая-то беда. Взрослые недееспособны, а может, и сам муравейник погиб.

Ри замолчал.

Мне вдруг расхотелось беседовать об инициации. Тема стала неприятной. Словно мне кто-то на больной мозоль наступил, отшвырнул на десять лет в прошлое. В послебольничные времена: сны о Городах циклопов, затяжные диалоги с психотерапевтом, неприятные ощущения после гипноза — будто вот этот посторонний человек знает обо мне больше, чем я сам…

Ветер будто услышал мои мысли: налетел опять. Поставил точку в разговоре.

— А вот еще одна местная версия, — сообщил я, снова натягивая капюшон. — Якобы уайтбол — разумная тварь. Либо сама аномалия разумна, либо ее источник.

Биофизик улыбнулся:

— Людям свойственно персонифицировать природные явления. Испокон веков этим занимаемся, сколько пантеонов навыдумывали. Согласись, в этом тоже что-то есть, хотя — больше от поэзии, не от науки.

Он остановился, внимательно посмотрел в сторону.

— Чего ты там все выглядываешь?

— Животных, — ответил Ри и вернулся к теме:

— Кстати, у нас тоже одно время бытовали фантазии про сверхмудрую могущественную буку, которая сидит в центре муравейника… А полемика на тему «считать ли Города разумными» ведется уже много лет вполне серьезно. Хотя, по-моему, это бесперспективный спор. Если у колонии и существует центральный мозг, циклопы нас вряд ли к нему подпустят. Но даже существование такого мозга не будет означать, что Город — личность. У компьютера тоже есть процессор и все остальное.

Шквальные порывы стали реже и слабее. Наконец, прекратились совсем. Недалеко от нас появилась небольшая заболоченная полянка: кочки, покрытые клюквой, на мокрой траве — яркие солнечные блики, вокруг болотца — несколько облетевших берез… На этом участке царила осень.

— А вот еще… — я вознамерился рассказать о вчерашних откровениях Вика, про калейдоскоп миров. Задумался в поисках формулировки, машинально сделал пару шагов к полянке…

— Стой на месте! — крикнул биофизик и резко дернул страховочный шнур.

— Стою. В чем дело?

— Пока не знаю. Что ты видишь?

Своевременный вопрос. Мое болотце вдруг изменилось: солнце ушло (совсем ушло), а сама полянка покрылась льдом… Теперь это местечко пребывало в каком-то своем измерении — здесь царила ночь. Высокий столб темноты над ледником упирался в небо, уходил куда-то за пределы атмосферы, в космос…

На самом краю поляны лед покрыт синим мерцающим мхом.

— Черт… сначала видел осеннее болото с клюквой. А теперь… даже не знаю.

— Лед, темнота, синий мох?

— Да.

— Ганимед.

Я чуть не упал.

— Вот это номер… Странно, что с такими сюрпризами у нас на счету до сих пор ни одного трупа.

— Ганимед — подарок лично мне. Непосвященным его обычно не показывают. Твоя клюква осталась бы клюквой, не будь меня рядом. Вероятнее всего.

— Значит, это ты все испортил.

— Значит, я, — усмехнулся биофизик. — Причем, не тебе первому. В прошлый раз ходил в маршрут с Сашей. Набрели: у меня — синий мох, у нее — кусочек Эреба. Поначалу. А через минуту мы оба видели синий мох.

— Интересно… а что представляет собой эта полянка на самом деле?

— Миша, а что представляет собой мир на самом деле? Если отрешиться от наших зрительных, слуховых и прочих стереотипов?..

— Ой, не надо абстракций.

— Не надо — так не надо. Ты хочешь знать, чем эта полянка отличается от остального ландшафта. Я думаю — принципиально ничем. Просто спонтанные «завихрения» поля.

— Ну и ладно.

Мы обогнули «Ганимед», двинулись дальше. Через пару минут я обернулся. За спиной — только степь: никаких тебе берез, никакой космической тьмы. Мираж…

— Ветер утих, — констатировал Ри. — Теперь местное население начнет вылезать на солнышко. Миша, парализатор — на полную мощность.

— Зачем на полную?

— На случай серьезных встреч. Палить только в крайне опасной ситуации. Слон тэт-а-тэт, или еще что-нибудь в этом роде. Никаких охотничьих трофеев.

— Да, я в курсе.

…В первые годы работы полевики регулярно таскали из маршрутов на базу животных, насекомых, птиц. Чаще всего «трофеи» сохраняли тот же облик, что и в зоне уайтбол. Но случались и сюрпризы. Однажды рабочая пара влетела на КПП со скоростью пули. Ворота успели закрыть прямо перед носом у разъяренного носорога. Начались выяснения — как и почему. Оказалось, разведчики в маршруте хамелеончика подобрали… Хамелеончик тот долго был темой для шуток.

Что до меня — поначалу я всю эту историю воспринял, как прикол. Как байку для новичков. Хотя на самом-то деле веселого здесь мало. Ребятам основательно повезло: метаморфоза приключилась еще в зоне уайтбол… Если бы хамеончик «мимикрировал», допустим, в жилом корпусе — какие уж там анекдоты. А подобные запоздалые превращения тоже случались, и ныне случаются…

Случай с носорогом образумил многих, но не всех. Самым безбашенным мозги вправил Венский: отныне вынос с территории уайтбол чего угодно, необязательного по работе, карался вплоть до увольнения. В частности, живые «трофеи» (в ограниченном количестве) теперь были дозволены только биологам. На выходе с КПП дежурный охранник чинил допрос с пристрастием:

— Чего несем?

— Тушканчика.

— Вы кто?

— Биолог.

— Проходите. А у вас чего?

— Тушканчик.

— Вы кто?

— Геофизик.

— Положьте тушканчика в обратный зад.

…Ну, а парализаторы в стандартном рабочем комплекте остались, главным образом, для самозащиты.

Через несколько минут Ри указал вперед:

— Пришли, Миша.

Вдалеке — табун лошадей. Может, те, которые гуляли ночью на горе?

— Значит, самое интересное начинается… Ри, а курить здесь можно?

— Не знаю, — улыбнулся биофизик. — Заодно и проверим.

Я полез в карман за сигаретами. Попутно рука наткнулась на что-то мягкое и шуршащее… от блин. Это — с какой стати? По рассеянности сунул? Ни фига не помню.

Пакет с «травой», который приехал со мной из леса. Я ж его спрятал в ящик стола и ни разу не доставал оттуда. Каким образом он мог оказаться в кармане комбеза?

— Дотронься до меня…

…Быстро идем. Лошади вроде на месте пасутся, и вот уже до них метров двадцать. Сигарета догорела мгновенно, не успел почувствовать, что курю.

— Стоп, Миша. Ближе не надо, это может быть опасно. Стой, смотри, фотографируй. Думаю, плохо выйдет, но хоть что-то.

Лошади не обратили на нас ни малейшего внимания. Дикие животные так себя не ведут, хотя здесь — кто их знает. А может эти и не дикие.

…В сторону табуна крадется волк. Огромных размеров волк, сам в пол-лошади величиной. Лег. Опустил морду на лапы, одни глаза горят в сгущающемся сумраке.

Я нащупал фонарик, включать не стал — пока еще видно.

Лошади как по команде развернулись головами в сторону хищника. Совершенно равнодушно — ни тени паники или агрессии. Просто развернулись и смотрят…

Зато с волком начало твориться нечто. Он попятился, шерсть на загривке встала дыбом. Глаза сверкнули еще ярче.

Откуда-то ко мне пришло внезапное ощущение — понял, каково сейчас зверю. Он хочет убежать. Он боится повернуться спиной. Он не может сделать больше ни шагу назад.

Кто-то из нас — не ручаюсь, что волк — почувствовал, как зарождается паника, вроде вчерашней, когда я обнаружил себя стоящим на склоне горы.

Я попробовал шагнуть назад — не получилось. Ноги словно вросли в землю…

Волк упал в траву и истошно завыл. Тут же на весь белый свет обрушилась непроглядная тьма.

— Ри! — заорал я, шаря фонариком вокруг себя.

Напарника не оказалось.

— Ри!!!

День пришел так же внезапно, как ночь. Волк исчез. Кони мирно паслись на прежнем месте. Я стоял в двадцати метрах от них, один, бесцельно шаря по округе ненужным уже фонариком. Биофизика не было.

— Дотронься до меня.

Спокойно. Это — уайтбол. Здесь все в порядке вещей. Закон циклопа, блин.

Прямо из воздуха высунулась огромная чешуйчатая лапа, вооруженная клешней. Ни к чему не прикрепленная. Схватила меня за обвязку, потащила куда-то. Я по инерции сделал пару шагов и увидел, как лапа постепенно уходит в пустоту. Исчезает по сантиметрам, вот уже осталась только клешня, дальше — я сам иду… Судорожно нащупал нож. Хрен ведь перережу…

Полоснул собственную обвязку. Клешня какое-то время держалась за обрезанный край стропы и исчезла — так же внезапно, как появилась.

Меня трясло, как при малярии. Нож выпал под ноги и тут же исчез. Впереди паслись абсолютно равнодушные лошади. Над ними в небе показалась птица. Опускалась вниз, прямо к табуну, росла в размерах, пока не стали четко видны перепончатые крылья… птеродактиль, чтоб я сдох.

— Дотронься до меня.

Кони остановились на месте, подняли головы вверх. Еще несколько мгновений ящер летел, потом сложил крылья и камнем полетел вниз. Свалился по центру расступившегося табуна.

Я почувствовал, как шерсть у меня на загривке становится дыбом. Рухнул на четвереньки, попробовал ползти назад — не вышло. Припал к земле и завыл…

Кто-то резко дернул меня за шиворот, ткнул лицом в невесть откуда появившийся сугроб. Я поднял голову. Сверкающая снежная река потекла, ускоряясь, вверх… Над самым ухом раздался громовой голос:

— Закрой глаза!..

Закрыл. Река продолжала течь перед внутренним взглядом. Меня куда-то потащили. Поднялся. Сил сопротивляться не было. Шел вслепую, шел медленно, постоянно оступаясь. Шел целую вечность. В конце вечности услышал шепот:

— Открой глаза.

Ну, нет, блин. Я еще куда-нибудь пойду, только ничего не видеть…

Крик над ухом:

— Стой! Дальше — обрыв!

Я вздрогнул, веки сами собой разошлись…

Вокруг — степь без единого кустика. Оборачиваюсь — никакого табуна, ничего. Пустошь.

Рядом — биофизик.

— Все в порядке?

Пытаюсь ответить — горло плохо слушается:

— Где… обрыв?

— Проехали, — улыбается Ри.

— Что… это было?

— Небольшой перебор. Бывает. Можешь закурить, кстати.

Сигарету в рот воткнуть получилось, а вот зажигалкой щелкать пришлось напарнику — у меня тряслись руки. Затянулся, опустился на землю.

Минут пять Ри меня не беспокоил. Наконец, я воткнулся в смысл сказанного:

— Какой перебор?

— Поле уайтбола (что бы это ни значило) неоднородно. Вокруг живых существ оно интенсивнее, вокруг групп — тем более. А у тебя, похоже, очень высокая восприимчивость. Ты, случайно, наркотиками не балуешься?

— Изредка.

— Миш, предупреждать нужно.

— Извини.

— В принципе — не страшно. Я начал беспокоиться только когда ты обрезал страховочный шнур.

Гляжу себе на грудь. Обвязка цела, а шнур действительно перерезан… вот оно как, значит. Глючил не по-детски.

— Табун, он… разумен?

— Затрудняюсь ответить. Одно ясно: эти лошади думают в унисон. Не как группа, а как единый организм. Получается общая концентрированная мысль. У циклопов то же самое бывает. А разум… разум подразумевает наличие абстрактного мышления. Недостаточно информации, чтобы предположить у этих животных переход на новый интеллектуальный уровень.

— Птеродактиль был на самом деле?

— Какой птеродактиль?

Я рассказал.

Ри покачал головой:

— Мне виделась огромная стрекоза. Размером с орла. А все остальное — как ты говоришь: сложила крылья и — кувырком вниз.

Я вздохнул:

— Да… Спасибо за помощь. Похоже, я все-таки не смогу здесь работать.

— Почему не сможешь? Ты уже в порядке. Дело привычки, в общем-то. Главная твоя ошибка — поддался панике. Две вещи, которые нужно категорически исключить, когда идешь сюда: паника и эйфория. Наблюдать, но оставаться недоступным. Вот и все. Это не так трудно, как тебе сейчас кажется. Просто необходимо придавить эмоции в самом зачатке. Если понесло — уже сложнее. Пойдем домой, хватит на сегодня.

— Ри… а что из нынешних происшествий — реальность?

Биофизик пожал плечами:

— Все.

Чужой, блин, чего с него взять…

 

«Белый мяч возвращается»

На выходе с КПП меня заарканил дежурный врач и погнал в медпункт. Там надо мной издевались больше часа: измеряли пульс, давление и вообще все, что можно было измерить, поверяли реакции и уж не знаю, чего только не проверяли. Отпустили, в конце концов. Когда я уже надеяться перестал.

По пути домой полез в карман за сигаретами и снова наткнулся на пакет с травой. Чертов пакет таинственным образом перекочевал из комбинезона в куртку. Фигня какая-то. Может, это очередной сувенир уайтбола? Дома проверил, лежит ли «исходник» в ящике стола. Исходника не было.

— Сувениры уайтбола ведут себя иначе, — заметил Вик, когда я рассказал ему о странных миграциях пакета. — Греши на свой автопилот, дорогой. И… слушай, выкинь наркоту. Здесь и без этого добра проблем хватает.

— Ни хера себе автопилот. Я даже краем глаза не зафиксировал: как брал, как в робу перекладывал, как обратно переложил… Все помню, а это — нет. Не бывает таких автопилотов. Во всяком случае, на трезвую голову.

— Бывают. Послушай: год назад меня в маршруте скрутила язва. В кармане обнаружил таблетки. Абсолютно точно не брал: я после развода с дражайшей своей про эти приступы почти забыл, и вот — на тебе.

— А еще у кого-нибудь случалось такое?

Он кивнул:

— Володя солнцезащитные очки разбил, когда мы с ним по леднику ползали. В комбинезоне оказались запасные.

— Нет, не подходит. Вы оба взяли с собой вещи, которые в последствии пригодились. Предчувствие. Верю. А я?

— Это меня и беспокоит. Не как взял, а зачем.

— Вот именно. Зачем мне было брать то, что по любому не пригодится?

Вик пожал плечами:

— А нам? Я, например, не думал, что приступы вернутся. Если честно — не хотел об этом думать… А Володька вряд ли настраивался получить серьезную травму. Очки-то он попутно разбил… Ну и зачем нам было «брать то, что не пригодится»?

Я обозлился:

— Ты не понимаешь, чего я говорю, или не хочешь понимать?

— Я понимаю все гораздо лучше, чем тебе кажется. Проецировать наружу собственное альтер эго — излюбленная человеческая привычка. Все, чего ты не желаешь принимать — это как бы не твое. Это — обстоятельства, враги-недоброжелатели, проклятие, судьба, нечистая сила… Не пытайся открыть Америку, Миш.

— Тебя послушать — так и уайтбол ни при чем, — буркнул я.

— Еще как при чем. Представляешь, насколько возрастает неприятие в нашей обстановке?.. Одно сплошное неприятие: «Абсурд! Не хочу! Не понимаю! Не верю! Этого не может быть, потому что не может быть никогда!..» Смотри: сегодня твое альтер эго запаслось наркотой в маршрут, а в следующий раз оно надумает ей воспользоваться. И застрелишься потом объяснять — мол, ни сном, ни духом, мол, не должно было пригодиться, диверсанты в карман подложили, и курил вообще не ты, а папа римский… Не тупи, Мишка. Тебе нужно раздвоение личности? Или еще какой психоз? Нет? Тогда выкинь эту дурь. От греха. Хватит нам тут уже… жертв научного поиска.

Вик закончил свою тираду, выдохнул. Уселся на табуретку, помотал головой, наморщил лоб:

— Башка, собака, болит и не проходит… Про автопилот Саше расскажи, ей это все по работе нужно. И про остальное тоже… Как тебе понравилось «в гостях»?

— Чувствую себя полным идиотом, — честно признался я.

— Хорошо. Проникся, значит, — улыбнулся Вик. — Ну что, поддержим традиции американского кино: «Хочешь поговорить об этом?»

— Да нет… пока — нет. Лучше расскажи чего-нибудь.

— Например?

— Например — что произошло в нормальном мире, пока мы приключениями занимались.

— В мире-то… А, вот: произошло. Девушка к нам на территорию упала.

— Откуда упала?

— С неба, — улыбнулся Вик и пояснил:

— Парашютистка. Лагерь есть в полусотне километров отсюда. Вот их девчонка свалилась к нам на базу. Сама офигела, глазами хлопает, не понимает ни черта: прыгала-то у себя, над аэродромом. А оказалась у нас.

— Круто. И чего?

— Да ничего, — он нахмурился:

— Соседи наши до нее домотались, увели к себе в поселок — поговорить. Дальше не знаю. Будем надеяться, что отпустили.

Помолчал и продолжил:

— Есть еще одна новость. Пополнение штата у нас ожидается.

— В чьем лице?

— Геолог. Я-то думал: с чего это шеф зачастил с японцами переписываться? Вот, нынче порадовал: мол, послезавтра с утра собирайся в Среднеросск, и к вечеру изволь привезть.

— Японец?

— Русский. С китайским подданством, — Вик усмехнулся:

— Суровая такая этническая принадлежность. А с японцами он работал по контракту. Вокруг Курил плавали, чего-то там изучали… Короче, вчера наш новый сотрудник в Москву прилетел, завтра в Среднеросск отбывает.

— А Серж-то нынче смотал удочки.

— Я знаю. Новый — самодостаточен, ему психологический довесок без надобности.

Меня взяло зло:

— Значит, Серж давно стал не нужен. Но ему даже не потрудились это объяснить. Пустили все на самотек, дождались, пока сам откажется.

— Ты что, Венского не знаешь? «Отстал — погиб, а здесь не богадельня».

— Хер с Венским. С ним давно уже все ясно. Ты должен был поговорить с Сержем.

Вик резко встал. Хлипкая табуретка отлетела в сторону.

— Если еще раз скажешь, что я кому-то здесь должен — можешь ко мне больше не обращаться. Ни с какими вопросами. Ясно?..

Я смешался:

— Да нет… то есть, извини, не хотел тебя обидеть. Но, согласись — так ведь тоже нельзя.

Поздно пить боржом: бывшего однокурсника уже прорвало.

— Так тоже нельзя!.. И эдак тоже нельзя!.. Никак нельзя, а я должен отвечать за все человечество. Старпер будет укатывать людей в асфальт — я должен вытаскивать их оттуда. Он будет ломать — я должен строить. Заимело меня это, Миша. Знаешь, насколько заимело? Хочется взять топор, пойти в начальственный корпус и поиграть в Раскольникова. А потом собрать монатки и валить отсюда на хрен.

Он вернул табуретку на место, сел, потер лоб.

— Тьфу, черт… Извини, Мишка. Ты — после маршрута, тебе нервничать вредно, а я… сил нет.

— Ты извини. Чего-то меня не в ту степь понесло.

— Ладно, проехали. Расслабиться хочешь?

— В смысле?

Вик достал из тумбочки початую бутылку коньяка:

— Специально для таких целей держу.

— А можно?

— Почему нет? Это же не наркота, — он взял с сушки два стакана, плеснул в оба по чуть-чуть, протянул один мне. Закрыл бутылку. Не глядя, поставил ее на стол…

— Лови! — крикнул я.

Он обернулся — но поздно: бутылка не удержалась на краю, кувырнулась, грохнулась на пол.

— Вот зараза, — сокрушенно произнес Вик, — изучая растекающуюся лужицу. — Все сегодня не слава богу… ладно, что ж делать. Послезавтра в Среднеросске куплю. Будем здоровы, — вздохнул он, поднимая свой стакан.

— Будем…

Что-то не давало мне покоя — не разлитый коньяк, нет — сама бутылка. Она разбилась очень специфично, на две части. Горлышко откололось. Аккуратно, будто его надрезали.

— Вик?

— Да?

— Где я это мог видеть?

— Что именно?

— Именно так разбитую бутылку.

— Любопытно разбилась. А где мог видеть — откуда ж я знаю.

— Причем совсем недавно.

— Это — важно?

— Это беспокоит. Очень яркое дежа вю, и опять не могу идентифицировать.

— Дежа вю — твоя слабость. Спиши все на уайтбол и остынь.

Я покачал головой:

— Нужно вспомнить, обязательно. Не понимаю, почему.

— Потому что ты после маршрута. Акценты смещены, значимость событий преувеличена. Это в порядке вещей.

— Думаешь? Ну, ладно. Хрен с ним со всем, — я, наконец, проглотил свой коньяк и вернулся к прежней теме:

— Что он хоть из себя представляет? Геолог этот новый.

— А, ну да. Легендарная личность, между прочим. У мужика очень мало печатных работ, зато экспедиционный опыт — на десять жизней хватит. Старый бродяга, авантюрист, пробу ставить негде. Протеже Ри. Участвовал в первой экспедиции «Ганимеда». После завербовался в Антарктику. К тому моменту он уже китайцем стал… Позже работал в Гималаях, потом немного в Андах. Недавно вот с японцами вокруг Курил плавал.

— Сколько ж лет этому дедушке?

— За шестьдесят. А сколько, по-твоему, Ри? Он тоже участник первой ганимедской.

— Офигеть. Забыл про этот чертов спутниковый фактор. А я к нему — на «ты»…

— Не страшно. У них на станциях — полная демократия, все ко всем на «ты»… Что-то голова не проходит. И выпить нечего… Пойдем в буфет, хоть пива возьмем…

* * *

Разбудил меня телефонный звонок. Резко так, будто кувалдой по уху. Я подскочил, протер глаза. Попробовал сообразить, где нахожусь.

Звякнуло снова. Потянулся за мобильником.

— Привет, — сказала трубка. — Уже не спишь.

За эти дни я успел привыкнуть, что добрая половина Сашкиных вопросов звучит как утверждение. Чего с этими контактерами в Городах происходит, почему люди теряют дар нормальной речи? Ри вот старается, чтобы интонации соответствовали содержанию реплик, и все равно выходит искусственно… А Сашка вообще шпарит, как попало.

— Уже не сплю, — подтвердил я.

— Поговорить нужно.

— Подходи через полчасика… или как тебе удобнее?

— Я подойду.

Точность — вежливость королей: ровно через полчаса в дверь постучали. Я успел только принять душ и вскипятить чайник.

— Хозяева дома?

— Заходи, гостем будешь… А чего это за прикид у тебя?

Мокрый купальник, мокрые волосы, вокруг бедер — необъятное махровое полотенце.

Пахнуло океанским ветром…

— Сегодня так модно, — отозвалась Саша и пояснила:

— На восточном краю базы из-под ограждения кусок моря торчит. Я залезла, не удержалась.

Охренеть. Я позавчера одно яблочко сорвал, и то чуть не свихнулся. Да еще и нагоняй получил… Чужие — они и есть Чужие, блин. Они как-то иначе устроены. Им все можно. «Хозяин» явно потакает, и Венский, судя по всему, тоже.

— Там акул нет?

— Маленькая бухта, откуда там акулы. Только мидии. Прямо на столбах забора растут.

— Понятно… Кофе хочешь, чудо морское?

— Хочу.

Гостья заняла единственную табуретку (вторую мы с Виком намедни все-таки доломали и выбросили). Вела себя деликатно: комнату не осматривала, меня в упор не изучала. Изучала чайник и чашки. Получила свой кофе и потребовала:

— Рассказывай.

— Не умею рассказывать, — я включил копьютер. — Сейчас открою тебе свой журнал наблюдений, прочитай сама. Только там сбивчиво, ночью писал. А потом спрашивай, чего хочешь.

— Как тебе удобнее.

Пока Саша читала мои файлы, я разглядывал ее — совершенно неделикатно.

Спутниковые жители зря времени не теряют: за последние дни звездная леди из бледной чахотки превратилась в бронзовокожую туземку. Королева Полинезии, только волосы светлее, чем надо… хотя так даже эффектнее.

Махровое полотенце, как русалочий хвост, болталось до пола. Прятало все, что ниже пояса. Зато тонюсенькие полупрозрачные лоскутки на груди почти ничего не скрывали. Вот эти ничего не скрывающие лоскутки я совершенно точно когда-то видел. Правда, раньше они, кажется, были сиреневые, а теперь почему-то зеленые… Да и без лоскутков я все это видел, и не только видел…

…А она говорит, что даже незнакомы.

Сашка читала мой журнал, а меня беспокоило все на свете. В какой-то момент стало неловко за эту ночную писанину — ведь даже не удосужился утром проверить, чего там с дурной головой накарябал.

Кофе закончился, я налил еще. Саша взяла чашку машинально, не обернувшись в мою сторону. Меня это задело: могла бы и оглянуться. И вообще — долго читает. По складам, что ли?..

Наконец, плоды моего творчества подошли к концу.

— У вас тут можно курить, — констатировала гостья.

— Тебе все можно.

Она поняла разрешение буквально: больше не обременяя себя вежливостью, вытащила из моей пачки сигарету. Чиркнула зажигалкой и сообщила:

— Я редко курю. На станции этот процесс — роскошь.

Из-за «чужих» интонаций жалоба превратилась в откровение.

— С ума сойти, — улыбнулся я. — Как же вы живете?

— Так и живем. Можно, я эти файлы себе скопирую?

— Валяй.

Саша вышла в сеть, закинула мой журнал на свой компьютер. Обернулась:

— У тебя получился очень толковый отчет. Другие, когда рассказывают, упирают на события, а ты — на состояния. Прямо как для меня писал.

— Для тебя и писал.

— Тогда еще картинку для меня нарисуй.

— Я не умею.

— Там нечего уметь. Полотно Эль Греко не требуется, — она быстро установила какую-то программку, слезла с табуретки.

— Иди сюда, садись. Внизу — панель инструментов. Здесь — заливка цветом. Нужно набрать такую композицию, которая отражала бы твое отношение к происходящему в зоне уайтбол. Задача ясна. Выбирай подходящие фигуры и цвета, таскай их мышкой в рисунок.

Пока она стояла рядом, мне совсем не мешало дежа вю. И «чужая» мимика тоже совершенно не мешала. Единственное, что раздражало — дурацкое полотенце, в которое было замотано пол-Сашки… Но тут доктор сбежала в сторону. Пришлось отрешиться от личного и вникнуть в инструментарий картинки.

На нижней панели — огромный набор геометрических фигур: квадраты, треугольники, круги, овалы, линии, черт-те чего бесформенное. Минуты две я таскал все это мышью туда-сюда, потом сообщил:

— Инструментов не хватает.

— Чего именно не хватает.

— Нужен большой круг. Здоровый. По центру.

— А, извини. Размер увеличивается вот так. Такой круг. Еще больше?

— Чуть-чуть побольше… нет, поменьше… — я обнял доктора за талию, — А теперь — подвинуть…

— Сам.

Опять сбежала.

Я добросовестно помудрил с картинкой еще пару минут.

— Вот, кажется — так.

Оценил свое творение — офигел: на рисунке, в прямом соответствии с общеизвестной фрейдистской символикой, сплошь длинные овалы. Ей-богу, не нарочно. Ну и фиг с ними. Сама виновата, что я в ее присутствии одни эти рисую. Вот пусть теперь думает, как их привязать к впечатлениям от уайтбола.

Сашу мои многочисленные фаллосы не заинтересовали. Она ткнула мышью в центральный зеленый круг.

— Что это?

— Лошади. Наверно…

— Почему зеленые.

— Паслись в зеленой траве.

— Почему круг такой большой и по центру.

— Они и были центром. Не знаю, как объяснить. Они были единственные нормальные посреди всего этого безумия, которое включало в себя и нас двоих тоже.

— Самодовлеющая такая нормальность.

— Да. Они как бы царили над всем.

— Хорошо. Это я тоже забираю себе на комп… Отчет, говоришь, ночью писал.

— Ночью. Уснул, потом проснулся, начал нервничать, сел писать отчет.

— Нервничал из-за чего-то, или необоснованная тревога?

— Боялся до утра растерять впечатления полностью. Когда все зафиксировал — успокоился и заснул снова. Что-то не так?

— Абсолютно все так. Заметь, твой отчет предельно последователен и логичен. А картинка — немножко сумасшедшая.

— Естественно — рисовал в присутствии красивой женщины.

Ни тени ответной улыбки, блин.

— Возможно. Но вероятнее другое. Ночью ты был растерян, дезориентирован, изо всех сил пытался сохранить контроль. Сейчас пришел в норму, расслабился, и рисуешь то, что действительно чувствуешь.

Это точно. Особенно немереное количество фаллических символов.

— А после возвращения, вечером, были какие-нибудь непривычные ощущения?

— Они все непривычные. Не получалось собраться в кучку. Чувствовал себя разбитым, как та бутылка.

— Как что?

— Кстати, о необычном… Было странное дежа вю. Вик намедни уронил коньяк. Откололось горлышко. Так вот, где-то совсем недавно видел такой же формы бутылку, именно так расколотую, и тоже на полу валялась… очень четко видел, а вспомнить не могу.

— У тебя часто случаются дежа вю.

— Случаются. Но обычно они связаны с давними событиями. Мы с тобой точно раньше не виделись?

— Я же сказала: не виделись.

Врет — не врет? Не может человек быть настолько уверен в непогрешимости собственной памяти. Или думает, что опять заигрываю?

— Ладно, Миш. Спасибо за помощь. Если что-нибудь понадобится — обращайся.

— Уже уходишь?

— Да. Пора.

— Не спеши, — я схватил ее за руку. — Посидим, кофе попьем… еще чего-нибудь навру. Или нарисую.

— Я в группе наблюдения. Ребята вот-вот отправятся до мячика. А мне домой заскочить надо, переодеться. До встречи.

Убежала и оставила меня в растрепанных чувствах.

Почти без всякой надежды я залез в интернет и набрал поиск: «Александра Лунева». Вряд ли, конечно, найду что-нибудь кроме научных программ Леты, и все-таки…

Научными программами дальнего космоса наша земная сеть тоже не слишком богата. Мне отыскали штук десять самых разных Луневых, целую кучу Александр, и немереное количество Александров. Через двадцать или тридцать ссылок мне надоело это бездарное занятие. Еще через десять проснулся спортивный интерес — неужели не найду совсем ничего?

Бегал по виртуальному пространству часа полтора. Наконец, повезло.

«…Александра Лунева… психологический факультет МГУ… выпуск 2075 года». Вот оно. Это — точно Саша, чтоб я сдох.

Открылась фотография: человек пятнадцать, в основном — девчонки. Мелкий снимок, лиц не разглядеть. Ниже — подпись: перечисление всех присутствующих, слева направо. Александра Лунева — предпоследняя в списке. За ней — еще одно имя: Алевтина Лунева.

Я выделил правый край, увеличил кадр. Качество изображения — так себе, но это, безусловно, она. Саша.

В двух экземплярах.

Две Саши стоят в обнимку, в одинаковых джинсах, с одинаковыми стрижками. Чтоб мне провалиться…

Алевтина, значит. Аля.

Откуда-то из памяти всплыло другое имя — Элли Джонсон.

…И вдруг — перед глазами картинка: гостиничный номер в Среднеросске, вид из окна. Через улицу — одноэтажный табачный павильон, обшитый каким-то пластиком. Нижний край пластика отошел от стены и каждый раз хлопает, когда поднимается ветер… Смотрю на дверь павильона. Жду кого-то…

Звонок телефона спугнул видение. Я машинально закрыл страницу — словно меня поймали на чем-то недозволенном.

Взял трубку.

— Добрый день. Михаил Александрович? Это следователь Савицкий. Нам необходимо повидаться.

— Извините, по телефону поговорить — никак?

— К сожалению, никак.

— Черт. У меня сейчас плотный график.

— Постарайтесь выкроить день. Жду вашего звонка.

Отбой.

Если б доктор Лунева находилась рядом — к ее услугам был бы полный спектр моих необычных ощущений. Сначала я даже не понял, из-за чего психую. Закурил, присел на кровать, попытался разобраться…

Вызывают зачем-то. Ехать, разумеется, в лом. Но это всего лишь один день, потраченный на ерунду. Всего лишь. А меня колотит, будто я рецидивист в розыске… Нет, тут что-то другое.

Вот еще: нашел фотографию в интернете. Нашел некую Алевтину, которая двойняшка Саши. Это? Нет, непохоже…

…Дежа вю. Как вчера с разбитой бутылкой. Совсем недавно я беседовал по телефону со следователем и жаловался на плотный график. Совсем недавно… или — не я?

А кто?..

Следствие ведется по делу о террористическом акте. Кто-то там бросил гранату в салон супермаркета… какая, к чертовой матери, граната? Какой супермаркет? Крыша кабака нам на голову чуть не рухнула.

И тут до меня дошло. Твою мать…

Бросился к столу, начал лихорадочно рыться в ящиках. Руки дрожали, ящики норовили заклинить, все сыпалось к едреням на пол. Где этот чертов диск, я ж не отдавал никому. Собирался вернуть, но так и забыл…

…Вик, наверно, подумал, что у его бывшего подчиненного после вчерашнего маршрута съехала крыша. Я бы именно это подумал, если бы меня без всяких объяснений выдернули со смотровой площадки, заставили вернуться домой и смотреть набивший оскомину художественный фильм «Уайт бол»…

С самого начала я запускать не стал. Прокрутил титры и пролог, потом — дальше: вот, где-то здесь герой начинает видеть сны в руку… Остановился на эпизоде с терактом: какой-то отморозок кинул гранату в салон супермаркета… Пояснил:

— А у нас пару недель назад рухнул кабак.

— Ну и что?

— Смотри дальше.

Через несколько кадров, крупным планом — машина с разбитым бампером. То есть, так: сначала герою снится поцеловавшийся автомобиль, а потом точно такой же встречается наяву.

— Эту сцену я видел вчера перед выходом в зону аномалии. Ты, наверно, тоже видел.

— Ну, и…?

— Поехали дальше. Вечером ты уронил бутылку. Откололось горлышко. Теперь смотри.

— Все, я понял.

Меж тем — следующий кадр: приятели устраивают драку в комнате… крупным планом — бутылка на полу, горлышко отлетело в сторону.

Дальше: разговор героя с полицейским инспектором, по поводу теракта. Герой жалуется на цейтнот.

— Только что мне звонил Савицкий. Требовал к себе. А я, так же как Дин, ссылался на плотный график работы.

— Савицкий вызывает тебя в Среднеросск?

— Да черт с ним, с Савицким. Ты понимаешь, что я тебе пытаюсь показать?

— Понимаю. Закономерность — налицо. Нужно думать, Миша. Возможно, даже обсудить расширенным составом.

— Расширенным — это как?

— Позовем вечером в гости наших Чужих. Попьем чайку, заодно устроим мозговой штурм. Чего-то устал я уже в одиночку пургу гнать… — Вик выключил фильм, уселся на койку. — Извини, хватит пока. Идея ясна, детали — потом. Сейчас пойду обратно, работать… Как же голова болит, мать ее. А завтра в пять утра выезжать. В двенадцать подобрать этого Стрельцова на вокзале, и тут же — назад… весь день в автобусе.

— Хочешь, я за тебя нынче додежурю. Ложись спать.

— Да ну.

— Нет, правда. Я в порядке. И меня уже сегодня ничем не проймешь.

— Опять Сашу клеить будешь? — саркастически поинтересовался Вик.

— Это она тебе сказала?

— А то я сам слепой.

Никуда на деревне не скроешься…

— И что будем делать? В этой связи, — спросил я после паузы.

— Что тут поделаешь. Мой поезд, судя по всему, ушел семь лет назад… но все равно ты — скотина. Ладно. Я иду на работу, а ты, — Вик обернулся с порога, — подумай. Есть о чем.

— В смысле?

— Чем закончился в фильме визит Дина в полицию, помнишь?

— Ну, знаешь… У них против меня ничего нет и быть не может.

— И что, будем проверять уайтбол на вшивость? Дин тоже не преступник. Ему просто повезло оказаться в неподходящем месте в неподходящее время. А у нас не Америка, под залог не отпустят. Так что — думай. Папе Венскому позвони, пусть тоже подумает о собственных сотрудниках, в кои-то веки.

— Что я скажу Венскому? Нужно объяснять про фильм, про закономерности, про…

— Мишка, не тупи. Если ты о чем-то догадался сейчас — значит, Венский уже год как в курсе. Все, я ушел. Удачи.

Дверь закрылась.

* * *

Вик появился дома через три часа, усталый, но собранный.

— Как дела? — спросил я.

— Так себе. Геофизики вернулись, ничего экстраординарного нынче не было. Только Сережка, похоже, кисть сломал… Про вечеринку — ну, мы давеча с тобой говорили — народ в курсе, в течение часа подтянется. Ты обедал?

— Перекусил слегка.

— Ладно, я тогда тоже кофием отойду. У тебя что нового?

— Ну, что нового… Позвонил Венскому. Венский велел ехать в Среднеросск завтра утром, с тобой. Не тянуть время.

— Хм. Значит, у него уже есть в запасе ход конем.

— Может быть. Я еще раз посмотрел этот кусок фильма. До похода к следователю — как минимум два сюжетообразующих события. Если они сегодня не произойдут, а завтра меня арестуют — сценарий будет не соблюден.

— То есть, ты едешь завтра к следователю вне сценария.

— Ну да. Либо поездка провалится, либо меня отпустят обратно, — я поставил чайник, достал бутерброды. — А потом, когда необходимое по сюжету состоится, за мной пришлют, должно быть, человечка с ордером на арест.

— Давай решать проблемы по мере поступления. Едем — значит, едем. С этим пока все. На сейчас я вызвал Сашу, Ри и Володю. Больше решил никого не беспокоить. Геофизики — после маршрута, их лучше не трогать, пусть отдыхают. Остальных сотрудников я знаю хуже.

— Может, этнографа пригласим? Свежий, нетрадиционный взгляд и все такое.

— Нет, — отрезал Вик.

— Почему?

— Потому. Ты поселочек неподалеку от нас видел? Они не только там обитают. Кое-кто здесь обитает. В частности, на счет доктора Ружевски у меня есть серьезные подозрения. Свежий взгляд — дело хорошее, а недремлющее око-то зачем? В наших сугубо теоретических беседах. Не будем мутить симпозиум, ограничимся дружескими посиделками… Слушай, а где у нас вторая табуретка?

— Привет! Мы ж ее выбросили вчера.

— Куда выбросили?

— На помойку. Она сломалась.

— Сегодня днем было две табуретки.

— Вик, ты перетрудился, у тебя глюки.

— Да? Ладно, пусть так.

Я поднялся, взял бумажник:

— Пойду в буфет, к чаю куплю чего-нибудь. Ну, раз посиделки.

— Нет там ни хрена, скорее всего, но — сходи. Прогуляйся. Подыши отравленным аномальным воздухом.

— Ты не в духе сегодня.

— А с чего мне быть в духе?..

…Во дворе я все-таки заглянул в мусорный контейнер. Сломанной табуретки там не оказалось. И рядом с контейнером ее не оказалось тоже… Ничего не значит, конечно. Мало ли, кто подобрал и зачем.

* * *

Коллективный просмотр надоевшего всем фильма выявил еще несколько совпадений.

На любимой сцене с разбитой бутылкой Ри тормознул показ:

— Стоп. Проскочили целый эпизод. Я забыл, из-за чего они подрались?

— Их общий знакомый сильно покалечился. Стив обвиняет Дина. Он давно заметил, что вокруг Дина творится неладное.

— Хватит пересказывать, — дернула меня Саша. — Лучше отмотай. И вообще. Давайте смотреть подряд, вдруг еще чего накопаем.

Я вернул предыдущую сцену: спортивный самолет входит в штопор, крыло отламывается…

— Миша, птеродактиль вчера похоже падал?

— Что-то есть.

— А на базу в это время свалилась парашютистка. Тройная получается параллель…

Проскочили телефонный разговор с инспектором. Следующая сцена: Стив отправляется в больницу к тому покалеченному парню. На ограде больницы сидит ворон. Стив запускает в него камнем: ему представляется вместо ворона Дин. Птица взлетает, исчезает в небе…

— Такое тоже было, — сообщил Володя. — Полчаса назад. Я Сережку с Настей в медпункт провожал. На дороге сидела ворона. Сережке приглючилось что-то — он вообще от маршрута долго отходит, как от наркоза. Отстегнул от ремня компас и этим компасом — в ворону.

Твою мать. Все, на фиг, сбывается — не мытьем, так катаньем. Что теперь — ждать ареста?

В фильме героя арестовали, но отпустили под залог. Дальнейшие события — с его участием… К тому же, если вместо вдрызг уделанного позвоночника и больницы — сломанная кисть и медпункт, может не так страшен уайтбол, как иногда кажется…

Досмотрели до конца, благо там уже меньше половины осталось. Потом кому-то пришла идея прокрутить сцены, не вошедшие в фильм. Таких оказалось до хрена, приложение работало больше часа. Пытались коллективным усилием найти параллели — оных не находилось.

— То есть, все явные совпадения приходятся на окончательную версию фильма, — констатировала Саша.

— Похоже, что так.

…После просмотра тихо, по-домашнему, уселись пить чай. Мне снова, уже в который раз, припомнился Кэрролл.

Через несколько минут Володя нарушил молчание:

— Гм… а поговорить?

— Начинай, — усмехнулся Вик. — Инициатива наказуема.

— Я? Ладно. Докладываю: объелись мы тут уже этими закономерностями, из ушей скоро польются.

— И все? Какая свежая мысль.

Чужие переглянулись.

Биофизик отхлебнул из своей чашки, поставил ее на стол и неторопливо заговорил:

— Свежих мыслей заранее обещать не могу, но — попробуем. Вот такой эпизод из повседневной жизни: ты вспомнил о человеке — тут же телефонный звонок от него. Или так: увидел по телевизору рекламу автомобиля, вышел во двор — тот самый автомобиль из рекламы тормозит у подъезда… Жизнь битком набита подобными «совпадениями», большую часть мы просто не замечаем.

— А здесь на нервной почве начали замечать, — хмыкнул Вик. — Непривычность обстановки располагает к паранойе, ты это сказать хотел?

— Паранойя тоже имеет место, но сказать я хотел другое: эти вещи не являются чем-то принципиально новым. Просто в повседневной жизни они происходят реже, оттого не принимаются во внимание. Здесь — чаще. Здесь уже не приходится отмахиваться — мол, случайное совпадение. Поскольку за совпадениями прослеживается система.

— Знать бы еще, откуда у этой системы ноги растут, — заметил я.

— Из поля, Миша. Из того самого, с которым мы у себя на Ганимеде никак не разберемся. Что такое Земля? Огромный Город. Размером с планету. Что такое Город? Вещественный субстрат плюс поле. Наконец, что такое уайтбол? Тот же самый субстрат и — то же самое поле, только более интенсивное. На порядки интенсивнее, чем поле Земли. Город в Городе.

— Опять мы договорились до того, что пути уайтбола неисповедимы, — вздохнул Вик. — Закономерности налицо, источник известен, а толку?

Непохоже, что моего бывшего однокурсника сильно расстраивало это обстоятельство. Напротив: наконец-то и ему повезло занять скептическую позицию… Достал я его уже, надо думать. Своими детскими вопросами и безапелляционными комментариями.

— Ну, не так, чтобы совсем неисповедимы, — спокойно ответил биофизик. — Ты ведь уже слышал про лошадок, которых мы с Мишей вчера встретили в маршруте. Лошадки прогнали волка и уронили «птеродактиля». Непосредственного воздействия с их стороны на волка и «птеродактиля» не было. Был только ментальный посыл. Остальное довершил белый мяч… Сюжет фильма, который надежно осел в мозгу у сотни человек — это тоже ментальный посыл. Хотя и неосознанный.

— Неосознанный, но мощный, — без интонаций произнесла Саша. — Фильм ведь пересмотрела чуть ли не вся база. Этого вполне достаточно, чтобы воссоздать сценарий в реальной жизни.

— Воссоздать сценарий? — тупо переспросил я.

— Ну да. Смоделировать реальность, которая повторяла бы основные события фильма. Впрочем, необязательно основные. Разбитая бутылка — вряд ли принципиальный момент.

…Пока они говорили, что-то неуловимо нарушилось в мирной картинке. Сам-то я пытался воткнуться в новую версию и не сразу осознал — что именно изменилось… Словно тень висельника между нами проскочила.

— О, боже, — саркастически усмехнулся Вик. — Двое наших психов… прошу прощения, сотрудников жаловались, якобы мяч подслушивает их мысли. Все время хотели спрятаться куда-нибудь. Спрятались надежно: в психиатрическую клинику. Не знаю, помогло — не помогло.

— Вряд ли помогло, — резко отозвался Володя. — Излишняя впечатлительность и чересчур богатая фантазия. Из-за этого и свихнулись.

Я перевел взгляд с одного на другого. Только что сидели-беседовали как люди, и вдруг старожилы базы смотрят на Чужих, словно два разъяренных быка на пролетарское знамя… Цинизм откуда-то прорезался, и замечания эти неуместные… Причем здесь, к чертовой матери, фантазия и впечатлительность? Мало ли, кто от чего свихнулся.

Саша забеспокоилась, предостерегающе дернула Ри за рукав. У меня появилось мерзкое чувство, будто я прозевал что-то важное в диалоге. Прозевал, или по дурости своей не понял….

— Разумеется, не подслушивает, ушей у него нет, — невозмутимо сказал биофизик. — Но коллективные манипуляции с Городом, тем не менее, реальность. Похожим образом колония циклопов перемещается в пространстве.

Он снова отхлебнул чай, отставил чашку в сторону.

Старожилы промолчали.

В голове у меня пошли крутиться какие-то малосерьезные мысли. Взгляд упал на блюдце. От щас мы все хором на этом блюдце сосредоточимся, и оно поползет по кругу… Оглянулся на Володю. Тот выглядел подавленным.

Вик смотрел в пол.

Только тут я догнал, что происходит. Это для меня версия с ментальным посылом — откровение. А старожилы базы давно все поняли. Поняли — и сразу закрылись, списали собственные догадки на чужой психоз. Защитная реакция… Сам ведь свихнешься — работать и жить здесь несколько лет с сознанием, что твои мысли кто-то «подслушивает». Хуже того — воплощает… Жить и постоянно думать о черной обезьяне, чтобы, не дай бог, не вспомнить о белой…

Вот почему на этой базе специалисты предпочитают отвечать только за свои пуговицы. Недоговаривать и недопонимать. Искать истину, крепко зажмурив глаза… «Коллективные манипуляции» циклопов — фиг бы с ними. Циклопы далеко, пусть живут, как хотят. Мы не умеем так жить. Нас не заставляйте…

Конечно, не рассчитывали ребята на этот ушат холодной воды. Может быть, ждали какой-нибудь утешительной версии, чтобы окончательно отправить свои страхи в психушку к бывшим сотрудникам, а тут…

Тишина стала болезненной. Я обернулся к Ри:

— Так что циклопы? Собрались в кучку, основательно подумали и перепрыгнули?

— «Подумали» — не совсем корректное определение, — ответил биофизик. — Мысль — всего лишь выстрел «куда бог пошлет». Это хорошо видно по нашему сценарию. Он повторяется, но повторяется как попало. Трагедия в супермаркете — и бутылка с отбитым горлышком. Явно неравноценные события. Бутылка расколота один в один как в кино, а вместо самолета — птеродактиль и парашютистка. Очень разная точность воспроизведения.

Странное дело: он говорил, а тишина все равно продолжала висеть. Как дамоклов меч.

— Подожди. Вы оба сказали: ментальный посыл. Я так понял — «подумали».

— «Ментальный посыл» — тоже некорректное определение. Просто надо же было как-то это назвать. Короче — «комариная речь». Боюсь, в человеческом языке нет подходящего термина.

Володя очнулся от задумчивости, вздохнул:

— А в лошадином, значит, есть… Ребята, дайте выпить, крыша едет.

— Нету, — отозвался Вик и нехорошо усмехнулся:

— У мяча попроси.

И опять воцарилось молчание.

Саша курила, изучала дымные колечки. Вик вздохнул, буркнул себе под нос: «Милиционер родился», — и полез выключать компьютер.

Ри, как ни в чем не бывало, допивал чай.

В окошке показался толстый бок луны. Ни с того, ни с сего вспомнилась какая-то сказка — там, кажется, головку сыра на небо закинули. Вот, она с тех пор в небе висит и светит… головка бесплатного сыра…

— Очень извиняюсь, мне пора домой, — сказала Саша. — Завтра иду до мячика, выспаться хочется.

Я поднялся проводить. Почувствовал на себе пристальный взгляд Вика. Сел на место. Ладно, в другой раз.

Саша вышла, прикрыла за собой дверь.

— Ри, когда вас с доктором Луневой посетила эта идея? Я не про фильм, а… ну, про здешний океан Солярис.

— Почти сразу. Лично я был готов к чему-то подобному: Венский описывал мне «симптоматику» уайтбола… Саша здорово напугана: ей кажется, что из-за этой «циклопической» игрушки на Земле начнется хаос.

— Давай по порядку. У нас эти фокусы происходят спонтанно, а у лошадок и циклопов — по заказу. Я правильно понял?

— Где-то так.

— А заказать они могут что угодно?..

— «Что угодно» — это абстракция, Миша.

— Я вот о чем. С лошадками понятно: сверх того, чего требует инстинкт, они не закажут. Наверно, циклопы тоже ограничены рамками своего воображения. Собственно, как и люди… А какие еще есть ограничения?

— Понял, — кивнул биофизик. — Во-первых, пространственные. Циклопы могут манипулировать реальностью внутри Города. И самим Городом. Объекты за его пределами — вне контроля. Во-вторых, законы колонии. Например, нельзя восстанавливать смертельно раненых и покалеченных.

— А как же их фантастическая способность к регенерации?

— Фантастическая, верно. Скажем, потерянный глаз отрастает за неделю. Но это — собственный ресурс организма. Обращаться к Городу с подобными пожеланиями нельзя. Табу. Что стоит за этим табу — непонятно.

— Видимо, что-то стоит.

— Видимо, да. И таких непонятных запретов у соседей довольно много… Дальше. Физические ограничения. Наверняка Город тоже не всесилен. Но здесь есть проблема: из бесед с циклопами крайне трудно выудить, где заканчивается законодательное «нельзя» и начинается физическое «невозможно», поскольку понятие невозможного у соседей отсутствует в принципе.

Ри снова взялся за чашку, но в чашке уже ничего не было.

— Вот, как-то так, — заключил он, отставляя пустую посудину.

— Однако. Большая часть соседских ограничений не распространяется на людей и уайтболы. Зона действия поля, теоретически, — вся Земля, а законы у нас что дышло… Чего-то неуютно от этих перспектив.

— Я думаю, рановато говорить о перспективах. Не так просто перейти от неосознанных манипуляций к осознанным, как тебе кажется. На лошадок и других животных кивать не надо, они непосредственный контакт с Городом никогда не теряли.

Он пожал плечами:

— Да и вообще… оттого, что кто-то отрастит себе потерянный глаз, цивилизация не рухнет.

— А если он отрастит себе что-нибудь другое? Например, способность к телепортации? Представь себе армию, возникающую из ничего, как циклопы со своими Городами.

Ри пожал плечами:

— Полтора века назад люди изобрели атомную бомбу. Не меньше двух поколений выросло в страхе ядерной войны, а войны не случилось.

Помолчал и добавил:

— Ну, а если не хватит человеческого разума, сработает охранный инстинкт Города-по-имени-Земля. Не стоит недооценивать наш мир, у него очень большой запас прочности.

— Это — теория, Ри, — глухо проговорил Вик. — А практика в настоящий момент состоит в том, что мы сидим на бочке с порохом.

Биофизик вздохнул:

— Жизнь опасна по определению. Любой путь — это путь в неизвестность. Если говорить об эволюции…

— Ри, ты, конечно — чудо, и я тебя очень уважаю, — перебил Вик, вскочил с места. — Но мне, прости уж, начхать на глобалии. У меня в Москве дите растет, во второй класс перешло. А я ему тут собственными руками могилу рою.

Я придержал его за плечи, усадил обратно. С минуту мой бывший однокурсник смотрел в пол, потом буркнул себе под нос:

— Извините.

— Вообще-то мы не по делу разошлись, — хмуро сказал Володя. — Звучит, конечно, эффектно: манипуляции с Городом, то да се… А по факту — что нового? Вот, хотя бы кино. Оскомину ведь набило: сначала мы километрами крутим сцены насилия по теле- и видео-, а потом удивляемся, откуда у нас столько отморозков на улицах. Чем не «коллективные манипуляции»? Скажите, какая неожиданность.

Все верно. Давайте подумаем о черной обезьяне. Нам ведь еще работать здесь…

— Ну… ладно, — вздохнул биофизик. — Наверно, пора домой. Не годится гостям злоупотреблять гостеприимством. Всем желаю успешных размышлений.

Поднялся и Володя:

— Удачной поездки, ребята. Мишка — держись.

— А вот нервничать все-таки не стоит, — обернулся Ри уже с порога. — Никакой «циклопической экспансии» нет, чудеса эти вполне доморощенные. Послушать доктора Ружевски — так только благодаря уайтболам и сформировалась наша цивилизация. Тоже крайность, конечно. Однако отголоски древних манипуляций с Городом сохранились по сей день: коллективные обряды на удачу на охоте — у так называемых примитивных народов, племенные танцы с достойной целью вызвать дождь и много чего еще… Спокойной ночи, ребята.

Я вышел их проводить. В коридоре придержал биофизика за локоть:

— Ри, если вы с Сашей сразу догадались, что тут творится, почему до сих пор молчали?

Он пожал плечами:

— Предубеждение к земному менталитету, Миш. На Земле парадигма весит больше, чем здравый смысл… Может, и сегодня стоило промолчать.

Я вернулся в комнату. Собрал со стола посуду, свалил в мойку, вышел во двор покурить.

Огромная несуразная луна пялилась с небес. Древний идол, участник обрядов коллективного безумия, делающего бред реальностью. Стартовый полигон, открывший дорогу к Чужим, превратившим безумие в рычаг прогресса. Луна пялилась на меня, я — на нее.

Пора возвращаться домой, пока на загривке шерсть не выросла.

Хотя Володя тоже прав: у многих она и без луны растет. Достаточно телевизора.

…Вик уже забрался в койку. Я пару минут тупо глазел на немытые чашки, на грязную пепельницу и прочий художественный бардак, какой всегда бывает после ухода гостей. Поглазел — и решил все оставить, как есть. Мелькнуло суеверное предчувствие: если сейчас наведу порядок — больше сюда не вернусь…

Погасил свет, разделся, лег.

— Почему ты не пошел ее провожать? — безразличным тоном поинтересовался Вик из темноты.

— По фильму у Дина сейчас должно быть свидание.

Он хмыкнул:

— Пытаешься поломать сценарий, значит.

— Ага.

— Ну-ну, — зевнул и сообщил:

— А я бы пошел. Тем более что до ареста, если мне память не изменяет, должно еще одно событие произойти. К герою сестра приезжает.

— У меня нет сестры. И не такой уж это значимый эпизод. Уайтбол вполне может обойтись без него.

— Ну, и хрен с ним. Я бы все равно пошел.

— Спокойной ночи.

— И тебе того же.

 

Поломать сценарий

Всю дорогу до Среднеросска Вик дрых без задних ног. А я ночью толком не спал, и в пути не получилось. Пытался считать столбы — без толку: в голове крутились уайтбольные события, хрен заснешь с такими мыслями. Попробовал разложить эти события по полочкам — начал клевать носом. Обрадовался, закрыл глаза — сон как рукой сняло…

Когда въезжали в город, башка у меня раскалывалась на десять частей, а настроение — пополам: раздражение и обида на весь мир. Ну что я такого, блин, сделал, что теперь кругом виноват?..

В центр города добрались без пробок. Само по себе удивительно — одиннадцать часов утра.

Вик проснулся, зевнул.

— Так… Есть полчасика свободного времени. Завтракать пойдем?

— Ступай один, в меня сейчас ничего не полезет. Я лучше сразу по делам.

— Как хочешь. Будет информация — позвони.

Я выскочил из машины. До управы — пятнадцать минут ходьбы. Пятнадцать минут по загазованному центральному проспекту, то и дело натыкаясь на цыган, проституток обоего пола, стайки отмороженных подростков… я говорил, что люблю Среднеросск? Врал. Я его ненавижу.

Вот в таком состоянии появился в ГУВД.

Здесь выяснилось, что неприятности только начинаются.

— Савицкого на месте нет, — сообщил мне дежурный.

— А когда будет?

— Наверно, ближе к вечеру. Он вам во сколько назначил?

Проклятье…

— О времени не договаривались.

— Ничем не могу помочь. Следователь на задании. Подходите вечером.

Твою мать. Ведь была у меня мысль позвонить Савицкому вчера. Какой же идиот так наобум ездит?

Две попытки связаться ничего не дали: в первый раз телефон не отвечал, во второй выяснилось, что это вообще не тот номер. Когда ж у него номер-то успел смениться, блин! Все на свете против меня.

Отправился в скверик, покурить. В голове крутились злые, паршивые мысли. Например: какие бы угрожающие перспективы ни сулил уайтбол, нам его придется изучать и приручать. Пока мы не приручим эту чертову аномалию, она будет дрессировать нас. И деваться некуда, поскольку мяч уже существует. «Пьяную драку заказывали?.. Не трахает, уплочено»…

Бродил вокруг ментовки около часа, потом снова подался к охране:

— Скажите, а с кем-нибудь кроме Савицкого я могу переговорить? Кто еще занимается аварией «Города циклопов»?

— Вам назначил Савицкий?

— У меня не получилось с ним связаться непосредственно перед выездом, пять утра было. А добираться к вам — полдня.

— Подождите, — парень набрал какой-то номер, объяснил ситуацию, что-то записал.

— Давайте паспорт. Поднимайтесь на второй этаж, комната двести двенадцать. Велехов Николай Семенович.

— Спасибо, — я взял пропуск, отправился к лестнице.

— Узнаете кого-нибудь? — пожилой следователь выложил передо мной пять фотографий.

— Да… узнаю. Вот эти два мужика сидели рядом с нами, за соседним столиком. В день аварии. Они, точно.

— Вы что-нибудь необычное заметили?

— В них? Да нет… Ну, пили много. Вели себя довольно шумно.

— Другие посетители опознали оставшихся троих. А этих двоих — никто кроме вас.

Кажется, началось…

— Ничего удивительного. В зале — полумрак, хорошо видно только соседей. За их столиком вообще-то четверо было, но двое сидели к нам спиной.

— Мужчины, женщины?

— Парень и девушка. А потом трое вышли, незадолго до ЧП. Белобрысый и — парень с девчонкой, которых я не разглядел. Остался только кавказец.

— Раньше вы этих, опознанных, не видели?

— Нет. Не помню.

В кабинете кроме Велехова находился еще один человек. До сих пор он молчал, теперь подал голос:

— Из ваших предыдущих показаний следует, что некий тип пытался затеять свару с вашей компанией. Он не из тех, которые сидели за соседним столиком?

— Нет.

— Присмотритесь еще раз к неопознанным. Нет ли его среди этих троих.

— Нет, совершенно точно. Его бы я узнал.

— Жаль. Тогда — пока все, — заключил Велехов.

— В каком смысле — все?

— Можете идти. Понадобитесь — вызовем.

— Николай Семенович, видите ли, я нахожусь на исследовательской базе, в нескольких часах езды отсюда. Если есть что-то еще — нельзя ли сейчас?

Велехов пристально посмотрел на меня, вздохнул:

— Подождите, свяжусь с начальством.

Набрал номер, доложил про мой визит, односложно переговорил и отключился. Полез в стол, достал очередной снимок.

— Посмотрите.

На фотографии — женщина. Довольно эффектная женщина, только выражение лица какое-то болезненное.

Черт, снова — дежа вю. И опять — неидентифицируемое…

— Не узнаю.

— Совсем? Приглядитесь внимательнее.

— Нет… пожалуй, нет.

— Но она вам кого-то напоминает.

— Смутно.

— Не эта дама сидела за соседним столиком в день аварии?

— Та молоденькая была, кажется… И волосы — длинные и пышные.

— Эта дама имеет связи с криминальными структурами. И она называет себя вашей сестрой.

Вот тебе и кровиночка приехала… не мытьем, так катаньем.

— У меня нет сестры.

Велехов кивнул:

— Мы знаем. Похоже, вас пытаются подставить. Не догадываетесь, кому это может быть нужно?

Кому я нужен, блин, кроме уайтбола.

— Никаких догадок.

Он долго смотрит на меня. Так долго, что я уже готов сам признаться в чем угодно — подпилил крышу кабака, бросил гранату в салон супермаркета, чего у вас там — давайте все сразу…

— У вас больше совсем нечего нам сообщить?

Блин, ну какого… им от меня надо? Я могу сказать, что следствие идет по ложному пути. На самом деле полсотни ни о чем не подозревающих виновников катастрофы благополучно занимаются собственными делами на базе «Уайтбол». Скажу. Хорошо. А дальше? Бригада санитаров вместо группы задержания? Или — того хуже: какой-нибудь изолятор для особо умных…

— Нечего.

— Ладно. Соглашение остается в силе. Если нам понадобится что-то еще — вызовем, не взыщите.

— Понимаю.

— Всего хорошего, — Велехов подписал мой пропуск.

Я вышел на улицу, набрал номер:

— Вик? Тьфу… кажется, освободился.

— Черт, десять минут назад позвонить не мог? Только что из центра уехали, вот, до отеля почти добрались.

— Не мог.

— Ясно. Сейчас вернемся.

— Не надо, примета плохая. Давайте где-нибудь на выезде из города, что ли.

— Приметой больше, приметой меньше. Ты возле управы?

— Да.

— Выходи к супермаркету «Фонтан», мы сейчас будем.

— Только не супермаркет, Вик. Совпадения поехали по какой-то странной схеме, давай в другом месте.

— Если «по странной схеме» — другое место ничего не изменит… ладно, тогда жди там, где находишься.

Я вернулся в скверик. Двадцать минут курил и думал: вот сейчас все переиграется, из дверей ментовки вывалит человек десять в форме, с ордером и наручниками…

Неожиданно сообразил, какие ассоциации у меня вызвала «сестренка», дама с фотографии. Очень похожее лицо я видел перед отъездом из Среднеросска, даже помню — где: на почте, в пятидесяти метрах отсюда. Когда ходил Шурке письмо отправлять. Девушка, с которой мы беседовали о крабах. Не просто похожее — одно лицо.

То есть — почти одно. Дама на фотографии раза в два старше специалистки по морской фауне.

А не эта ли моя знакомая специалистка сидела в тот вечер в «Городе» за столиком джигита? Черт ее знает, соседку в кафе я почти не разглядел…

Как все повязано в сфере влияния уайтбола, блин.

Подкатил наш микроавтобус. Я познакомился с новым сотрудником, забился на сидение. Пока не выехали из Среднеросска, смотрел в зеркало заднего вида. Пару раз за нами показывались милицейские патрули. Мне становилось нехорошо, но машины вскоре сворачивали.

— Дерганный ты какой, — равнодушно заметил Вик. — Вот и снаряжение зачем-то на склад отнес. Зачем, спрашивается? Теперь снова получать.

— Чего отнес?

— Комбез с погремушками кто вчера сдавать поволок? Кладовщик перепугался, мне звонил выяснять, мол, что случилось… А то без тебя не разобрались бы, в крайнем случае.

— Ты бредишь. Ничего я не сдавал. Все в раздевалке.

Он смерил меня тяжелым взглядом, отвернулся.

Микроавтобус вырулил на загородное шоссе. У поста ГАИ нас тормознули. В салон заглянул омоновец.

— Ваши документы.

Кого-то ловят, похоже…

— Можете ехать.

Машина тронулась дальше. Я не выдержал:

— Вик, ты коньяка не догадался прикупить?

— На. Ни в чем себе не отказывай.

— Сам-то будешь?

— Нет.

— Дмитрий Васильевич, а вы?

— А я — попозже. Трудный день?

— Да так себе. Могло быть хуже.

Черт его знает, что может быть хуже неопределенности. Уж лучше бы арестовали, блин…

Я охолостил в одиночку треть бутылки, откинулся на сидение и провалился в сон.

Проснулся, когда услышал:

— С вещами на выход.

Вздрогнул, открыл глаза. Машина стоит, в салоне — пара мужиков в камуфляже…

— Паспорт давай, чудо, — хихикнул Вик.

Я вытащил паспорт, взглянул в окно. Зеленцовская развилка, первый кордон уайтбола. Почти прибыли. Слава богу…

Автобус свернул на боковую трассу, неспешно поехал дальше.

— Убью за такие шутки, — тихонько буркнул я.

— Расслабься, — улыбнулся Вик. — Похоже, на сей раз домкрат все-таки пролетел мимо.

 

По минному полю

Говорят, сегодня мяч выдал гостям длинный пляж а-ля Гавайи. Не иначе, как для Сашки расстарался… Я этого уже не застал: когда выбрался подышать воздухом, любимый ландшафт уайтбола — гора с оврагом — был на своем законном месте. А вдоль забора снова торчала живая изгородь, на сей раз — заросли белой сирени.

Вдоль изгороди, беспечно нарушая инструкции, разгуливал новый геолог в сопровождении наших Чужих. Беседовали о чем-то.

Я направился к ним.

— Добрый вечер.

— Привет. Как там Вик?

— Спит. Опять жаловался на головную боль.

— Психовать нужно меньше, — заметила Саша.

— Нужно, конечно, но не всегда получается… В отпуск ему надо. Совсем расклеился, глючит не по-детски.

— Что такое?

— Домотался по дороге: зачем я вчера отнес свое снаряжение на склад. Я уж грешным делом подумал, может, у меня с головой проблемы. Дома проверил — все барахло на месте, в раздевалке… А он теперь утверждает, что ничего такого не спрашивал. Дмитрий Васильевич, был у нас в машине разговор про снаряжение?

Геолог покачал головой:

— Не помню. Мы много о чем говорили.

— Миш, — неожиданно сказал Ри. — Комбинезон ты вчера на склад носил. Я тебя еще спрашивал: зачем? Ты ответил: «Вечером объясню».

Повисла нехорошая тишина. Я почувствовал, как мозги снова закипают…

Наконец, геолог кашлянул и весело произнес:

— Ну что же. Завтра поглядим на эту штуку изнутри.

— Как — уже завтра?

Стрельцов пожал плечами:

— Я Венского спросил: когда? Он говорит: когда хотите. Я ему: в таком случае — завтра. Он: ладно. Я: никто не обидится? Он: не ваша проблема.

Ни хера себе — никакой адаптации, с корабля на бал. Бумажки подписаны — и вперед… Пути Венского неисповедимы.

Какое-то время мы молча глазели через изгородь на лошадок, гуляющих по склону. Потом Саша обернулась к геологу, спросила:

— Не хотелось еще раз попасть на Ганимед?

Стрельцов вздохнул:

— Хотелось, конечно. Только кто ж меня туда пустит. Я в той экспедиции был первым разгвоздяем.

— Врешь, — улыбнулся Ри.

— Вру, — согласился геолог. — Вторым. Первым был капитан, светлая ему память. А на счет Ганимеда… не самое красивое место во Вселенной. На мой вкус, конечно. Так что я ни о чем не жалею. Нельзя объять необъятное.

Я открыл было рот, но биофизик меня опередил:

— Можно. Достаточно поселиться на этой базе.

В качестве иллюстрации к нашим синхронным мыслям над вершиной горы появилось северное сияние.

— Вот это да! — изумился Стрельцов. — Не зря я к вам добрался, не зря. А вы говорите — Ганимед. Чего там хорошего, на вашем Ганимеде?

Покосился на Ри и политкорректно добавил:

— Ну, кроме циклопов.

— Этого мало? — улыбнулся биофизик.

Геолог энергично помотал головой:

— Я ничего не говорю. Соседи — глыбища.

— Не все с вами согласятся, — ровным голосом сказала Саша. — Я, пока добиралась с Леты на Землю, разного наслушалась. Довольно много народу считает светлячков отсталой, нецивилизованной расой. А их фантастические возможности — результатами биологической эволюции.

— А-а, — скривился Стрельцов. — Не берите в голову. Это все — тупизмы шестидесятых годов. Вы, девушка, тогда еще под стол пешком ходили, не помните. Люди наверху забоялись паники в рядах землян. Поэтому циклопы вдруг оказались отсталыми и нецивилизованными. Чтобы обыватель не нервничал без нужды… А как наладилось партнерство — соседи тут же стали просвещенными и передовыми. Се ля ви. Мы иначе не умеем, к сожалению.

Помолчал и добавил:

— Сохранять холодную голову в толпе психующих недоумков трудно. Для этого нужно быть немного блаженным. Как наш капитан, царствие ему небесное.

Усмехнулся, кивнул в сторону горы:

— Жалко, что капитана с нами нет. Он бы и с этой штукой, поди, договорился.

— Думаешь? — улыбнулся Ри.

— Ну… разобрался же с циклопами.

— С ума сойти, — хмыкнул я. — Пришел, увидел, разобрался. В чужой расе. За пару встреч. Чего на Ганимеде контактеры до сих пор делают — непонятно.

— Миш, разобрался — сиречь установил контакт, — ответил Ри. — Первый контакт, определяющий. Сейчас можно сказать: да, действительно разобрался, начинание выдержало проверку временем. Циклопы нам не враги, больше того — партнеры. Тридцать пять лет прошло, можно уже сделать какие-то выводы.

— О том, что не враги? Для таких выводов соседей нужно досконально знать.

— Сейчас не враги, Миша. Мы с ними не воюем. И раньше не воевали. Тридцать пять лет в мире и сотрудничестве. На Земле уже второе поколение растет… Неужели этого мало для того, чтобы вынести оценку первому контакту?

Он вздохнул:

— Тогда, в пятидесятых, ничего не было известно. Совсем не время для выводов, а их пытались делать. Христо Ведова обвиняли в том, что он чуть не развязал межрасовую войну… А теперь величают провидцем. Тот самый случай, о котором сказал ваш поэт: «Большое видится на расстоянии».

— Ри, я тебя умоляю, не надо этой культовой жвачки. Нас еще в школе задолбали мессианской ролью Христо Ведова в истории. Нужен был герой — слепили героя. Слабовато? Слепили героя-мученика. Хотя всем прекрасно известно, что от тюрьмы и трибунала этого «мученика» отмазали.

Возникла пауза. Саша больно сжала мою ладонь.

Геолог сузил глаза и с расстановкой произнес:

— Юноша. Ни-ког-да не говорите того, в чем не смыслите. В стародавние времена за клевету на дуэль вызывали. А морду я вам и в наше время могу набить. Не смотрите, что песок сыплется, сил пока хватит.

Саша вцепилась еще сильнее, ее ногти вонзились в мою руку. Поздно, меня уже задели…

— Драться я с вами не буду. И вы не будете, по здравом размышлении. Ничего не имею против «безумного капитана». Кстати, против Гагарина, Армстронга и всех остальных колумбов с магелланами я тоже ничего не имею. Просто очень не люблю, когда из меня делают идиота. В начальной школе нам говорили о «первой, плохо организованной экспедиции «Ганимеда» и ее «некомпетентном командире». Очень хорошо помню: «некомпетентном», я тогда у мамы выяснял, что значит это слово… А в седьмом классе поперли глянцевые ярлыки: «затравленный герой», «провидец», «мученик» и прочая желтизна… Может, не желтизна? У него действительно был нимб над макушкой?..

— Не нужно заводиться, — спокойно сказал Ри. — Ни тому, ни другому заводиться не стоит. Митя, парень не виноват, что стал жертвой той самой пропаганды, на которую ругается. Нонконформисты — те же конформисты, только со знаком «минус». Одни все огульно принимают, вторые огульно отрицают все, что принимают первые.

— А голова зачем? — криво усмехнулся Стрельцов. Достал трубку, примял, чиркнул спичкой.

— Молодой человек. Во-первых — тюрьма Христо не грозила, победителей не судят. Во-вторых: то, как его уделали — ничем не лучше тюрьмы. И это не ярлык, а чистая правда. Ни один пилот не захочет повторить его судьбу, дураков там не держат. Все дураки тогда же и кончились. Самых безнадежных — в том числе весь экипаж «Ганимеда» — пинком под зад, остальные резко поумнели.

— Не надо, Митя.

— Да что — не надо. Ты вот еще — «Большое видится на расстоянии»… Вошел в образ тридцать с лишним лет назад, никак не выйдешь. Мог он этим своим интуитивно-бессознательным поведением развязать звездную войну? Конечно, мог. Действовал топорно, по-идиотски — как умел, так и действовал. И ты это знаешь, и все это знают. Ситуация требовала моментальных решений, а руководство молчало. Делало вид, что думает, и тянуло время. Поскольку за собственные задницы переживало больше, чем за межрасовый контакт и человеческую цивилизацию. Пряталось за плохую связь с кораблем и мочилось в подштанники… А капитану Ведову повезло. Вот этого ему и не простили — руководство дураками выставил. Розовскому Андрею, например, не простили прямо противоположного: дисциплины и неумения читать между строчками. Если бы он не оказался таким аккуратным исполнителем спущенных сверху императив, экспедиция привезла бы гораздо больше материала. Дураков-энтузиазистов в ней было достаточно.

— Ну, знаешь. Розовский твой сам виноват. Устроил бурю в стакане.

— Ничего себе стакан! Ты совсем оциклопел и забыл, как люди мыслят. Эх, ты, Чужой, блин.

Вынул трубку и добавил:

— А насчет пропагандистских штучек, Миша… Как вы сказали? глянцевые ярлыки? Да, есть такое. Только при чем здесь капитан Ведов? Вы же не думаете, что он сам эти ярлыки рисовал. Вот я некоторым образом поучаствовал. И Ри, кстати, тоже, хотя об этом мало кто знает… А Христо, если уж на то пошло, вообще не понимал ни сути, ни плюсов идейных разборок. Можете смеяться, но в некоторых отношениях кэп действительно был недалек от нимба.

— Ладно. Извините, что затеял этот разговор. В конце концов, люди сами виноваты, что их кормят враньем и пошлятиной. Спрос определяет предложение.

Геолог будто и не слышал моих извинений:

— Молодые тогда были. Воспринимали это, как азартную игру: руководство — слово, мы в ответ — десять. Мол, время все расставит по своим местам. А им — что времени, что руководству — начхать на наши игры. Глупо. Чего добились? Приключений на собственную задницу и двусмысленной славы — капитану и экипажу… Желтизны, блин.

— Перестань, Митя.

— Да что — перестань, разве не правда? Вон как вышло — мальчишки плюются.

«Мальчишку» я предпочел пропустить мимо ушей. Ни малейшего желания обмениваться любезностями с этим странным человеком больше не было. Понятно, почему в его случае не требуется адаптация перед первой вылазкой: ему терять нечего. И я тоже хорош. На кой черт поднял эту идиотскую тему? Как вчера на свет родился. Младенцу же известно: говорить с солдатами о войне — один хрен, что по минному полю шляться…

Все сегодня странное. Странный день, странный вечер, и разговор тоже — каждый о своем.

— Н-да, — произнес биофизик после некоторого молчания. — У каждого времени свои актуальные потребности. Нынче впору писать разоблачительную статью «Этот желтый Ганимед».

— Кому она сейчас нужна, — буркнул Стрельцов. — Хороша ложка к обеду.

— В те годы была необходима совсем другая ложка, тебе это прекрасно известно. И жалеешь ты лишь о том, что не получилось прыгнуть выше головы. Как говорится, и рыбку съесть, и… ты меня слушаешь, Мить?

Но геолог уже не слушал — вытаращенными глазами смотрел в сторону зоны уайтбол:

— Ччерт… ну и ни фига себе!..

Все посмотрели туда же. Ччерт… ну и ни фига себе!..

Кони безмятежно бродили по склону сумасшедшей горы, по границе бледного туманного пятна. А прямо посередине этого пятна висел Ганимед. Радиусом в несколько метров, вид с орбиты, точь-в-точь как на самой известной фоторепродукции, только…

… канареечно-желтого цвета.

— Уайтбол начинает меня пугать, — тихо сказала Саша.

— Чем? — спросил Ри.

— Как ты предложил назвать разоблачительную статью. Две минуты назад. Уже забыл? Ты забыл, а он нарисовал.

— Боже мой, — спокойно ответил биофизик. — Что здесь нового? Мы же вчера целый вечер обсуждали подобные… проекции.

— Вчера речь шла о проекторе в сотню душ. А сегодня нас только четверо.

— Полагаю, размеры «проектора» не так уж важны. По аналогии с Городами циклопов. Колония постоянно общается с одиночками. Нет такого яркого эффекта, как в коллективном случае — однако же, есть какой-то эффект. Тебе ли этого не знать.

Да, верно. Пуля прошивает зеркало в галлюцинации Вика — пуля прошивает зеркало по-настоящему… вот и природа таинственных закономерностей.

— Давай обойдемся без паники, — сказал Ри. — Ничто не ново под луной, вспомни об этом.

Саша промолчала. Некоторое время все глядели на иллюзорную планету. Потом ее контуры потихоньку начали размываться. Изображение бледнело, пока, в конце концов, не растаяло совсем. На горе остались только лошадки, спокойные и невозмутимые, как наш биофизик.

— Ладно, — вздохнул Стрельцов. — Пора разбредаться по домам.

Я обернулся к нему:

— Насчет завтрашнего дня. Я так понял, расписание опять переигралось. Кто с вами идет?

— Вы. Готовьтесь завтра таскать камушки за пожилым человеком, — ехидно ответил геолог.

— Да, Миша, и не поминай всуе имя капитана. Чтоб, неровен час, не подраться с пожилым человеком прямо в зоне аномалии, — улыбнулся биофизик.

— Я его там бить не буду. Подожду до возвращения, — с ухмылкой пообещал Стрельцов.

Помолчал и — уже серьезно — добавил:

— Миша, извините мой давешний срыв. Вы вот ненавидите лапшу из учебников истории. А я ненавижу саму историю. За то, что после нас ничего не остается. Кроме пошлости.

— Давай книгу напишем, — вдруг предложил Ри.

— Какую книгу? — не понял Стрельцов.

— О первой ганимедской. Глазами очевидцев. Что терять — в наши-то годы?

— Ты это серьезно?

— Вполне. Понемногу, по несколько страниц в неделю — не справимся разве? Можно списаться еще с кем-нибудь из наших, кто жив. Можно старую переписку поднять. Ты же хочешь восстановить историческую справедливость?

— У нас с тобой разные представления об исторической справедливости, — буркнул геолог.

— Вот поэтому и предлагаю писать вместе.

— Как кошка с собакой… ну-ну.

У ближнего корпуса разбрелись в разные стороны. Стрельцов и Ри отправились по домам, я навязался провожать звездную леди.

Какое-то время мы молча стояли на тропинке, глядя ученым вслед. Когда те скрылись из поля зрения, Саша спросила:

— Как ты думаешь, наше начальство вообще ведает, что творит?

— Вообще — не всегда. О некоторых вещах оно просто не задумывается. А что?

— Он заставил посмотреть «Уайт бол» чуть ли не всех. Даже шоферов и охранников. И пригласил авторов фильма, которые помнят сюжет наизусть. Собственно, «отрежиссировал» повторение сценария в реале… Ты Венского давно знаешь. Чего он добивается.

Я пожал плечами:

— Ищет способ приручить аномалию.

— Ага.

Я ждал продолжения, но Сашка молчала.

— Ну, и каковы наши ставки? Получится, нет?

— Нет, — коротко ответила она.

— Почему так категорично?

— Светлячки миллиарды лет шли к нынешнему симбиозу с Городами. Не исключено, что они исходно развивались в рамках этого симбиоза. А наш премудрый Венский пришел, увидел, победил. Не смеши меня.

— Хорошо, не буду тебя смешить… Мне-то казалось — бояться нужно как раз того, что аномалию можно приручить. Волшебная палочка в руках у кого придется…

— Уайтбол — волшебная палочка? Не дай бог, если и Венский так думает.

— Хрен его знает, что он думает… Извини, я тебя просто не понимаю. Если аномалию невозможно прибрать к рукам — слава богу. Чего ты тогда боишься? Поиграемся и свалим отседова. Мир не рухнет. Все останется, как раньше.

— Не, Миш, не останется. Уж на это точно можно не рассчитывать.

— Объясни.

Саша вздохнула:

— Помнишь: «Не было гвоздя — подкова пропала, не было подковы — лошадь захромала…»

— Ну, помню.

Она обернулась ко мне:

— Ты в беспричинные явления веришь? Только отвечай серьезно.

— Если серьезно — я не понимаю, что такое «беспричинное явление». Это — стопроцентный нонсенс, вроде «улыбки без кота».

…Сказал — и будто какая-то чужеродная тварь шевельнулась внутри. Где-то на уровне желудка… «Улыбка без кота» — конечно, нонсенс, но я-то нечто подобное видел. И видел, между прочим, здесь. На базе. «Беспричинные явления», говоришь?.. Фигня. Не бывает таких. Причина обязана быть. Неизвестная, необъяснимая, да хоть сверхъестественная. Какая угодно, но — обязана быть. «И лист с дерева не упадет без воли Господа»…

Саша кивнула:

— Значит, не веришь. Хорошо. Тогда давай пофантазируем. Допустим, тебе приглючился крокодил, парящий в воздухе. Ну, и так получилось, что этот глюк отрезонировал с «настроениями» нашего всемогущего мячика. Результат: рептилия на самом деле парит в воздухе. Можешь допустить такое?

— Хрен его знает.

— Вот-вот. Трудно допустить. Даже после того, как ты в маршруте птеродактиля видел.

— Он же был ненастоящий. Галлюцинация.

— Ты уверен?

— Вообще… руку на отсечение не дам, пожалуй.

— И правильно сделаешь, поскольку не знаешь. Ладно. Вернемся к нашему летучему крокодилу. В него поверить еще труднее, чем в твоего давешнего птеродактиля. Поскольку крокодилы не летают, а если летают, то очень низко. Итак, шаг-один: крокодил парит в воздухе, ты сам же это и устроил, но поверить не получается. Шаг-два: мячик извлекает откуда-нибудь самолет. Чтобы мотивировать парящего крокодила. Самолет прилетел сюда, рептилия из него вывалилась и «парит». С двух тысяч метров к нам на базу. Такое уже проще допустить?

— Наверно. Непонятно только, какого… каким образом вывалилась. Дырку в борту, что ли, прогрызла?

— Правильно мыслишь. Эту ситуацию тоже надо обосновать, иначе — «не верю», как говаривал Станиславский. Приделать причину задним числом. Создать в прошлом событие, которого в оригинальной версии реальности не было. А к этому событию тоже обоснование потребуется… И так до бесконечности. Крокодил, бедняга, давно разбился, а реальность все меняется и меняется — на уровне предпосылок. Возникают новые и новые суррогатные ее варианты. Теряются подковы, пропадают гвозди. А мир постепенно перестает быть тем, который ты знал.

— Если все — так, здесь находиться-то вредно. Не то, что экспериментировать.

— Я утрирую. Наш биофизик, например, уповает на стабильность земного «муравейника». На нее можно уповать до какой-то степени. Знать бы еще — до какой. Город по имени Земля — не то же, что Город светлячков. И сами люди — не светлячки.

Саша умолкла. Я попытался переварить очередное откровение. Господи, сколько ж их тут еще свалится…

Если верить доктору Ружевски — уайтболы на Земле были и будут. До сих пор все обходилось… вот только — какими жертвами?

…А ведь чудо — необязательно парящий крокодил. Оно может выглядеть вполне прозаично, дело не в экзотике. Происходит какое-то событие, которое не может произойти. Всего лишь. Например, к герою сестра приезжает. Ничего особенного, вроде бы. Если не считать того, что у героя нет сестры…

Ведает ли наше начальство, что творит? Наверняка ведает. Получается, сознательно множит энтропию?.. Нет, не может быть. Крокодилы эти — только гипотеза. Причем, механистичная. Все должно быть как-то иначе…

Саша молчала. Мы оба молчали — стояли на дорожке, курили. Смотрели туда, откуда пришли. Туда, где за ограждением высился конус горы. Теперь над вершиной горы, в светлом мареве, красовалась тройная радуга. Это не пугало. Это было красивое и настоящее. А летучие крокодилы и прочие подковы с гвоздями казались чем-то надуманным, несерьезным… во всяком случае — по меркам Вселенной.

Я выбросил окурок, вернулся к разговору:

— А как циклопы справляются с этими… побочными эффектами? Ну, то есть, с бесконтрольным размножением предпосылок.

Саша ответила не сразу:

— Светлячки не пытаются объяснить мир. У них все происходящее возможно. Нет чудес. Нет внутреннего конфликта. Если крокодил летает — значит, так и надо.

— Мы об этом уже беседовали не один раз. И что?

— У людей все иначе. Крокодилы не летают, потому что не летают. Летящий крокодил — внутренний конфликт. Который необходимо устранить. Воткнуть «чудо» в существующую концепцию мироздания. Хоть бы и вопреки здравому смыслу. Сознательно ты можешь отмахнуться: дескать, хрен с ней, с причинностью, пути уайтбола неисповедимы. А твое подсознание согласится с таким подходом, как думаешь. Или все-таки начнет исподволь строить «разумные» обоснования. Множить подковы с гвоздями.

— Теперь, кажется, понимаю… Ты хочешь сказать, что необходимую цепочку предпосылок я сам же и создаю. На подсознательном уровне. Поскольку не верю, что можно без нее.

— Да.

— Выходит, получил крокодила — изволь получить нагрузку к нему. В виде — как ты сказала? — суррогатной реальности… А циклопам это не грозит, потому что у них крокодилы могут летать без причин. Так?

— Ну… где-то так. Наверно.

М-да. Примириться с тем, что у кого-то крокодилы летают без причин, действительно трудно, если возможно.

А без этого аномалию не приручишь. Она будет себя вести, как хитрый зверь медведь: такая вся из себя ласковая, руки тебе вылизывает, но — не вздумай повернуться спиной…

…Несколько месяцев спустя, когда я был в бегах, прятался, ежедневно прощался с жизнью, активно сходил с ума, рефлексировал, подыхал от безысходности… В общем, в те трудные времена вспомнился мне, в числе прочих, и этот разговор. Тогда от отчаяния казалось — дело за немногим: всего лишь понять, какого хрена происходит, и — зачем происходит. Понимание само приведет жизнь в порядок, вернет ее в нормальную колею…

Сегодня-то я знаю: ничего вернуть нельзя. Невозможно начать сначала, переписать судьбу на чистовик — будь то моя личная судьба или общечеловеческая… Иногда думаю: кто-то свыше, чьи пути неисповедимы, специально время от времени создает уайтболы на Земле. Это — экзамен для людей на умственную зрелость. Конкретный такой экзамен: единица — всемирный потоп, два балла — гибель Атлантиды… Интересно, хоть в этот раз троечку натянем?..

— …Ладно, посмотрим, — резюмировал я. — Если все окажется безнадежно, ну… не совсем же дураки заправляют этим делом. Свернут наши исследования, и все уляжется.

Положа руку на сердце — я плохо верил в то, что говорил. Вряд ли убогий человеческий разум способен решить эту задачку. Или хотя бы правильно оценить ее важность.

Слишком много потрясений. Перебор…

Хотя ситуация в целом не просто не нова — тривиальна. С тех пор, как люди вылезли из шкур, они только и делают, что готовятся к концу света. В начале двадцатого века ожидается всемирная революция, в начале двадцать первого — Армагеддон, да и сейчас какая-то шалая комета болтается в нескольких световых минутах от нас, того и гляди — долбанет по башке…

— Дай бог, — отозвалась Саша. — Вот только…

Я перебил:

— Слушай, давай пока закроем тему. Хватит. Мне завтра в маршрут идти. Да еще этот престарелый крутой парень на мою голову.

Она обернулась ко мне:

— Чего ты давеча завелся?

— Дурак потому что.

— Хорошее объяснение.

— Другого нет.

— А на меня чего рычишь.

Действительно…

— Извини, Саш. День сегодня тяжелый.

— Тебе лучше завтра отказаться от маршрута.

— Почему?

— Нельзя так часто. Нагрузка большая, не успеваешь адаптироваться.

— Адаптируюсь как-нибудь. Не могу я завтра не пойти. Поломаю рабочую пару.

— Эти пары ломаются по десять раз на дню.

В общем-то, правда. Если отказаться — мир не рухнет. И из проекта меня никто не турнет. Кому, как не мне решать, в форме я или нет… А я не в форме, это и без психолога ясно. Вчера — потрясение, нынче день сумасшедший…

Короче — надо было послушать умного совета. А меня самолюбие загрызло. И дух противоречия.

— Я в порядке.

— Ты на грани срыва.

— Здесь многие на грани срыва. Однако работают.

— Тебе это кажется нормальным?

— Припоминается какая-то народная мудрость — насчет чужого монастыря… Не, только не обижайся. На этой базе существует давно сложившийся оптимальный порядок работы. Не нам с тобой его менять.

— Кто сказал — оптимальный. Венский сказал? Ты совсем как Вик. Тот может сколько угодно поливать шефа недобрыми словами. Но если до дела — «папа» всегда прав. Вы же взрослые люди, ребята. Своей головой думать надо. Когда кто-то из вас свихнется, папа Венский может положить аграмадную пенсию по инвалидности. От этого легче будет?

— Пенсия тут ни при чем. Совершенно верно, Сашка, здесь собрались взрослые люди. Которые знали, на что шли. Кроме тебя, может быть.

— То есть.

— Ты уверена, что правильно представляешь себе свои обязанности? Тебя сюда взяли как исследователя, а не как психотерапевта.

— Ты лучше меня знаешь мою работу.

— Если б тебя сюда брали в качестве лечащего врача, ты бы свои рекомендации отказаться от маршрута не с глазу на глаз выдавала, а приносила Венскому на стол.

— Миш, регулярно приношу. Он их не читает.

— Не верю. Вот в это не верю. Читает наверняка, разве что не считает необходимым тут же реагировать.

— Правильно. Он, как всякий дуболом, реагирует только тогда, когда уже машину скорой помощи вызывать нужно.

— Давай закроем тему. Я тоже дуболом. Пока жареный петух не клюнет…

— Как знаешь.

— Не обижайся.

— Да я не обижаюсь, бог с тобой.

Подошли к Сашиному корпусу. Я притянул попутчицу к себе, поцеловал. Пощечин и других резких движений не последовало. Понятно: бережет мое подвешенное психическое состояние… значит, можно наглеть. Поцеловал снова. Долго.

— Ступай домой, Мишка. У тебя завтра трудный день.

— В гости не зовешь?

— Не сегодня.

— А когда?

— Потом, — Саша высвободилась, поднялась на ступеньку.

— Вот не пойду никуда. Буду всю ночь бродить вокруг этого корпуса и мяучить. Громко. На всю базу.

— Перестань. Ступай домой, завтра поговорим.

— Завтра я буду после маршрута. Еще хуже, чем сегодня. Совсем дурной и непредсказуемый.

— Вот и хорошо. Люблю дурных непредсказуемых мужчин.

От мать твою. Нельзя же шутить с таким каменным лицом. Или это — не шутка? Хрен ее разберешь.

— Почему не сегодня?

— Есть причина. Потом объясню.

Я стащил женщину с порожка, обнял снова. Поймал себя на двойственном ощущении: будто ее целую — и не ее. Какой-то наблюдатель сидит в голове и видит картинку отрешенно. Сопоставляет с чем-то забытым… Черт бы подрал все эти тайны.

— Иди уже, Мишка. Спокойной ночи, — Саша вывернулась, нырнула в дверь и захлопнула ее.

Мерзавка. Ладно, может у нее и правда «причины»… Развернулся и отправился к себе.

Всю дорогу в голове крутилось что-то левое — фотография, найденная вчера в интернете, к примеру…

Думал, не усну: будут преследовать загадки близняшек.

Отбился тут же, но всю ночь мне почему-то снились не близняшки, а знакомые по бесчисленным репродукциям глаза «безумного капитана»…

* * *

Где-то в полдень мы прошли КПП, задраенные, как положено, по самую макушку. Я морально приготовился к сюрпризам вроде нежданного девятого вала, но на сей раз ничего такого не случилось.

Вообще напрягов не было. Прямо за воротами начался лес, вполне комфортная чаща, без глухих зарослей и непролазного бурелома. Погода отличная, приятный летний денек: тепло, но не жарко. Ни комаров, ни слепней. Птицы поют.

Жутковато мне стало от этой идиллии. Нет, не могу сказать, что за последние дни стал параноиком. Но как-то уж совсем все гладко, явно не к добру…

Что я знаю о причудах уайтбола? Дважды столкнулся — оба раза стресс. А напарник — новичок. К тому же не слишком уравновешенный, судя по вчерашнему. О чем думал Венский, когда комплектовал нашу пару? О чем думал я сам, когда отправлялся нынче в раздевалку?..

— Проблема? — обернулся Стрельцов.

О как: я, оказывается, несколько минут топчусь в трех метрах от ворот — ни туда, ни сюда. Это уже просто неприлично.

— Давайте держаться рядом. Совсем рядом. Вообще-то здесь положено связываться, но я не очень представляю, как бродить по лесу в связке.

— Хорошо. Куда идем?

— Общее правило, вроде бы — сначала все время вперед.

— Вперед — так вперед. Погуляем. Что-то он меня не радует пока.

— Почему?

— Если это — Средняя Россия, мы можем бродить весь день и не найти ни одного скального выхода. При таком раскладе я плохо представляю, как здесь работать.

— Ну… как абориген и в некотором роде специалист, могу совершенно точно сказать — это не Средняя Россия.

— А что, по-вашему?

— Какой-то север, наверно. Кольский полуостров, Архангельские края… не знаю.

— На севере я почти не был. Ладно, пошли. Может, русло найдем.

Если мой напарник и волновался, по нему этого видно не было. Хорошее самообладание? Или — тупое бесстрашие, результаты которого придется расхлебывать нам обоим?

— Дмитрий Васильевич! Хочу сразу предупредить: если увидите нечто, напоминающее Ганимед — ни в коем случае не ходите туда. Это действительно может оказаться Ганимед.

— Мне Ри сказал. А Венский не собирается достать где-нибудь пару скафандров?

— Не знаю. У группы перерасход по снаряжению, как я слышал. Да и вообще… может, лучше не светить наши сенсационные находки, чтобы работать никто не мешал. Вы ведь уже в курсе, какие у нас партнеры.

Стрельцов промолчал, потом резко сменил тему:

— Вчера посмотрел коллекцию предшественника. Ничего не понял. И опись соответствующая, вопросительные знаки через слово.

— Серж перед отъездом жаловался, мол, не на чем строить рабочую гипотезу.

— А что он говори… ох ты, господи!

Крупная птица с ярким оперением порхнула из-под ног, скрылась в кроне.

— Ччерт! Успели разглядеть, Миша?

— Успел, — я улыбнулся. — Только не волнуйтесь. Это был попугай.

— Чего? А почему не пеликан?

— В следующий раз будет пеликан. Не берите в голову. С уайтбола станется перепутать попугая с тетеревом. Он не придает значения таким мелочам.

— Биоценоз — это, значит, мелочи… Тогда я начинаю понимать, почему геологи здесь не задерживаются, — он покачал головой, хмыкнул:

— Ну, Венский, ну хитрец…

Мы поменялись ролями: теперь озадачился геолог. А меня неуместный попугай успокоил. Порядок. Это уайтбол.

— У вас уже есть какая-то рабочая идея? — поинтересовался я.

— Не рабочая, и не идея, скорее — так, сказочка. Вчера более-менее оформилась… Вот, смотрите, — геолог уселся на поваленное дерево, достал из рюкзака планшет с картами. — В этом районе, где мы сейчас с вами проживаем, в разные эпохи очень много что было. В частности — горный массив существовал. Дальний отрог Урала.

— А говорили — тут платформа.

— В прошлом веке так считалось. На нашем пятачке детальная разведка не проводилась никогда. Теперь вот бурят. Третий год уже. Там, — он махнул рукой в пространство, — по ту сторону от мяча, на устойчивом рельефе.

— Наши бурят? В смысле, в рамках программы «Уайтбол»?

— Ну, да. А кому это еще может быть нужно? Промышленных залежей тут нет, — Стрельцов поднял взгляд, добавил:

— Долгая история. И — дорогая. В идеале нужно по кругу бурить, по периметру аномалии. Вернее — кругами, дальше-ближе. И на приличную глубину… «Устойчивый рельеф» — это ведь тоже бабушка надвое сказала. Явных, зримых изменений нет, но кто возьмется утверждать, что совсем никаких нет.

Он открыл следующую карту:

— Поехали дальше. Море здесь тоже когда-то было, — он снова перевернул лист, — И мерзлота. Насчет джунглей… это уже совсем чепуха, но все равно скажу: может, они из будущего? Учитывая пресловутое глобальное потепление, что здесь появится, допустим, через полмиллиона лет? А хрен его знает.

— Ага.

— Я исходил из двух местных особенностей. Во-первых, время здесь… не универсально, что ли. В общем, скачет, как ему заблагорассудится. Во-вторых — уайтбол тянет информацию из своих гостей. Может быть — не только из гостей, с электронных носителей тоже? В экспериментальном поселке три десятка компьютеров с доступом в интернет, а через интернет — в академические базы всего мира.

— Здорово, — улыбнулся я. — А материал для строительства? Откуда, например, берутся минералы, которые давным-давно разрушились от времени? Если, конечно, это все — реальные копии объектов, а не имитация.

— Вот я, в частности, и хотел разобраться. Сделать сказку былью… Ваш попугай, который тетерев, ломает мои планы к черту. Теперь, если мы с вами, допустим, обнаружим в каком-нибудь пласте отпечаток трилобита — это совсем не будет означать палеозойскую структуру. Уайтбол, видите ли, не придает значения таким мелочам. По его мнению, трилобит вполне мог «выпорхнуть из-под ног» у саблезубого тигра, скажем.

Он удрученно покачал головой:

— Рано я подался в маршрут. Надо было детально изучить коллекцию предшественника. Наверняка есть какая-то закономерность в этих попугаях… Идем дальше?

— Идем.

Минут двадцать панорама не менялась. Смешанный лес, кое-где замшелые валуны, иной раз — в рост человека. У двух валунов мы останавливались, откалывали кусочки. Ничего захватывающего — вроде алмазоносных моллюсков, на которых жаловался Серж — пока не было.

Я окончательно успокоился. Если верить нашим бывалым полевикам, «мирные» дни здесь не такая уж редкость. Может, и нам повезло?

— Так вы — коренной среднерос, Миша? — между делом поинтересовался Стрельцов.

— Почти. Дед по матери откуда-то с Байкала. У него даже кличка была — «баргузин». Говорят, я на этого деда похож… Остальные предки — местные, бог весть до какого колена.

— Понятно. А я вот полжизни москвичом прожил. Все пращуры, тоже бог весть до какого колена — с семи холмов. А теперь я не поймешь кто. То ли китаец, то ли пингвин.

Еще через пятнадцать минут лес закончился. Прямо из-под корней крайних деревьев метров на двести вперед протянулась крупная каменная осыпь. За ней показался кусок грязного бурого ледника, а еще дальше — подножие горного хребта. Вдали, за хребтом, в дымчатом небе, как мираж, плавали исполинские снежные пики…

— Ччерт… — выдохнул Стрельцов.

Я остановился. Что-то в происходящем было неправильно. Никак не получалось ухватить — что… Горы как горы, резкие перемены рельефа и климата — вполне в духе уайтбола. В лесу дело к полудню, а здесь, похоже, вечереет — ну, и такое случалось…

— Ччерт, — повторил геолог, шагнул из-под дерева на камни…

…и исчез.

Совет биофизика «наблюдать, но оставаться недоступным» в момент выветрился у меня из головы. Я ударился в панику. Забил на предчувствия, бросился за напарником на морену, какое-то бесконечно долгое время прыгал по осыпи, чуть не вывихнул ногу, сорвал глотку — геолога не было. Ничего не происходило, ничего не менялось в окружающем ландшафте, только Стрельцов сгинул как данность.

Потом мне стало ясно, что с таким настроем я благополучно сойду с ума, а успеха в поисках хрен достигну. Опустился на ближайший камень, полез за сигаретами. Снова обнаружил в кармане чертов пакет с травой, который давеча своими руками переложил в ящик стола. Так и не выкинул, струсил: всегда надо иметь под рукой стереотипное решение любых проблем…

В ушах прозвучало «Дотронься до меня…»

— Неоригинально, — раздраженно буркнул я. — Начинает приедаться.

Докопался до сигарет, минут десять бездумно сидел, пуская дым, одним глазом наблюдая далекие, плавающие в небе пики, другим — лес… В какой-то момент почудилось: слева-сзади кто-то — или что-то — шевелится. Резко обернулся. Светлый силуэт шмыгнул из-за моего плеча и исчез.

— Дотронься до меня!..

— Отъе…сь, задолбал! — рявкнул я. — Лучше скажи, где Стрельцов.

Опомнился. Кого я, интересно, спрашивал? Здешний биокомпьютер, который «подслушивает» наши мысли? Двое сотрудничков доспрашивались в свое время… Собственное альтер эго? Это уже можно классифицировать, как раздвоение личности… Вот радость-то. Правильно говорил Вик: все, что не по мне — не мое, на фиг, на «внешний носитель». И — да здравствует «парадигма против здравого смысла». Ура, товарищи.

Когда сигарета догорела, мои сумасшедшие поиски возобновились. Уже без лихорадочного стука в висках — равно как и без особой надежды — я обежал всю пологую часть морены, порядком разбил ботинки о камни, окончательно охрип.

Вот так. Теперь ступай домой и доказывай, что не верблюд. Объясняй сотрудникам, как твое отмороженное альтер эго (на внешнем носителе, разумеется) силой подсознательной неприязни избавилось от напарника. Не посоветовавшись с тобой, хорошим парнем. Помешало схватить Стрельцова за локоть, когда ты почуял неладное.

На горы быстро спускалась ночь. Резко похолодало.

Я вернулся на край леса. Здесь до темноты далеко, солнце едва отползло за полдень. Пару минут в тупом остервенении глазел на проклятущий массив. Пару минут еще надеялся на чудо. Надеялся, что геолог объявится сам, вот сейчас материализуется из потемок, шагнет в лес, спросит — куда я пропал и вообще…

Стрельцов не объявился. Вместо этого исчезли горы. Теперь вокруг торчали одни лишь деревья.

Я закурил и побрел в сторону калитки.

 

Отдай геолога!

Уже на выходе в «нормальный мир» почувствовал себя неважно. К вечеру температура у меня выросла до потолка.

В какой момент начал бредить — не помню. Каждый раз, открывая глаза, видел около собственной постели кого-нибудь из сотрудников — Венского, Ри, Сашу. Посетители вели себя одинаково: ничего не говорили, неподвижно стояли рядом с кроватью и смотрели на меня с немым укором. Один раз я обнаружил в комнате аж пять человек: молчаливо выстроились в ряд, как у гроба…

Откуда не возьмись, материализовалась из воздуха и потянулась ко мне клешня — точь-в-точь такая, как в моем первом маршруте в зону мяча… Я начал отбиваться, но это оказался всего-навсего Вик, который совал мне кружку воды и таблетки.

— Чего они тут собрались? — спросил я, с трудом отрывая голову от подушки.

— Кто собрался?

— Сотрудники наши. Выстроились и стоят, как мертвые.

— С косами, без?..

— Да пошел ты.

— Позову-ка я все-таки врача, — сказал Вик.

— Лучше аспирин какой-нибудь дай.

— Ты только что две таблетки выпил.

— Да… наверно. Тогда — не надо. Врача не надо.

— Ладно.

Я снова отключился.

В следующий раз проснулся в испарине. Посторонних в комнате не было. В окно шальным белым мячом нагло лезла толстая луна.

Я вытер пот со лба.

Шевельнулся и Вик:

— Как ты?

— Вроде лучше. Болит все… А ты что, так и не спал?

Он вздохнул:

— Подозреваю, сегодня добрая половина поселка уснуть не может, не я один.

— Мда. Бред… Куда он, на хер, мог деться? И где мои мозги были…

— Да ладно тебе, Мишка. Во всем правым быть нельзя, но и во всем виноватым — тоже не стоит, с ума сойдешь. Лучше спи, пока отлегло.

После этого я открыл глаза уже утром.

Температуры, кажется, не было. Попытался встать — комната запрыгала как мячик на резиночке. Какое-то время сидел на краю койки, утихомиривая веселые пляски помещения, потом начал потихоньку одеваться.

— Далеко собрался? — спросил Вик.

— На выход. Я же в поисковой группе.

— Лежи, без тебя найдут. Если его в принципе можно найти. Укладывайся, я сейчас Венскому позвоню.

— Еще чего. Кто потерял — тому и искать.

— Не глупи. Там Ри идет, Володька и Настя. Крутая публика.

— А я что — не крутая публика?

— В зеркало посмотри. Такую рухлядь даже на кладбище не примут.

— Не на кладбище собираемся.

— Чего с тебя толку? Ладно бы место мог показать. Но место, небось, заросло уже чем-то другим. Будут прочесывать квадрат за квадратом, бубнить в рацию. И все. На кой там ты?

Башка продолжала кружиться при всяком намеке на движение. Думать она не хотела, аргументы изобретать — тоже.

— Сам потерял — сам пойду искать, — тупо уперся я.

У Вика лопнуло терпение.

— Иди куда хочешь! — рявкнул он. — Что я тебе — нянька, что ли…

…До раздевалки получилось дойти почти твердым шагом. Репрессий со стороны поисковой группы не последовало.

— Миш, ты уверен, что выдержишь маршрут? — уточнил Ри.

— Я в полном порядке.

— Ну, ладно.

Люблю спокойных людей…

Мы связались по двое страховочным шнуром, проверили рации и двинули на вражескую территорию.

Сегодня у мяча скромный прикид — обычное среднеросское поле, каких тут пруд пруди, с редким подлеском. Группа медленно отправилась по прямой, путаясь в жестких стеблях высокой ромашки.

— Долго вчера шли по лесу, Миша? — спросил Ри.

— Около часа.

— Значит, так: минут через сорок разделимся по двое и будем нарезать параллельные отрезки. Сколько успеем. Возражений нет?

У нас возражений не было, разве что у мяча найдутся. Выдаст он нам от щедрот своих Тихий океан — нарезайте, ребята, как хотите…

…Но смены декораций в тот день не случилось.

Через пять минут ходьбы мы замучились выпутывать страховочные шнуры из цветочков и решили все-таки развязаться. Через сорок минут поделились на пары, разбежались в стороны. Две темные точки оставались в моем поле зрения, время от времени исчезая за редкими островками березняка.

Мы с Настей по очереди проверили связь. Рации исправно выдали сначала альтернативную пару спасателей, потом и группу поддержки. Последняя нас перестала видеть почти сразу, мы ее — тоже. Отсюда обратный путь выглядел весьма своеобразно: Зеленцы — как на ладони, а вот экспериментальная база, которая по теории находится между поселком и нами, отсутствует напрочь. Провалилась в другое измерение, надо полагать.

— Зря пошли с таким большим интервалом, — сказал я. — Трава высокая, если он где-то в ней лежит без сознания…

— Пожалуй, — отозвалась Настя. — Ладно, пока — вперед.

Я покачал головой:

— Блин.

— Что такое?

— Да так. Чувствую себя последним засранцем.

— Не дури, Мишка. Люди тут собственные мозги теряют, и то ничего, — она хмыкнула:

— И какие люди… Прикинь, круче всех поехала крыша знаешь у кого? Ни за что не поверишь. У профессионального психиатра.

— Тут и такой был?

— Такая. Она к нам полевым врачом, вообще-то, устроилась. Серьезная тетка, две ординатуры за плечами. Венский на эти две ординатуры и купился.

— Говорят — и на старуху бывает проруха.

— Знаешь, что с ней было?

— Не хочу знать.

— Ее потом полгода покойник насиловал. Каждую ночь. Это — из самых ярких впечатлений.

— Тьфу… перестань, я тебя умоляю. Не сейчас. У меня повышенная восприимчивость. Так Ри говорит.

Дальше мы шли молча. Я начал уплывать: сначала показалось, что иду не в траве, а по пояс в море. Море тихонько шевелится, хочет течь вверх… Потом раздвоилось солнце. Два солнца повисли в небе на небольшом расстоянии друг от друга. Одно осталось белым, второе почему-то окрасилось в багровый цвет.

Настя куда-то пропала, а впереди по ходу появился белый мяч — миниатюрная, всего метров десять, полупрозрачная сфера с внутренней подсветкой. Это безобразие каталось по ровной каменистой площадке: ромашковое поле исчезло, теперь вокруг простиралась солончаковая пустыня.

— Отдай геолога, — потребовал я у сферы.

Она игриво подпрыгнула, утратила прозрачность и изобразила на собственной поверхности картинку: горный пик вдали, кусочек джунглей на переднем плане.

— Отдай, — повторил я, подошел вплотную и ткнул в пейзаж кулаком. Рука пружинисто вошла во что-то упругое…

…С некоторых пор имя Льюиса Кэрролла стабильно вызывает у меня нервную дрожь.

В следующую секунду исчезло вообще все, и я оказался в кафе «Город циклопов», за нашим любимым уайтбольным столиком. «Безумное чаепитие» было в самом разгаре. Только вместо Оболваненного Шляпника и Мартовского Зайца тут собралась не менее странная компания: справа сидел джигит, которого я видел в настоящем «Городе» в день катастрофы, а потом опознал на фотографии в ментовке. Рядом с джигитом размахивал руками Шурик — он и разливал чай из какого-то древнего сосуда, почерневшего от копоти. На соседнем стуле — эффектная дама, тоже знакомая: опять же — мне ее фотографию следователь показывал. Та самая, которая якобы называлась моей сестрой…

Наконец, по левую руку от меня сидел Юра. Погибший геолог. То есть — в реальности погибший.

Прямо над столиком висел циклоп с мигалкой. Живой циклоп, не кукла. Его участие в разговоре сводилось к истошным стробоскопическим «воплям».

— Нужно уходить, — сообщил я соседям по столику. — Сейчас потолок рухнет.

— С чего ты взял? — поинтересовался Юра.

— Он говорит, — я указал на светлячка.

— А ты понимаешь, что он говорит?

— Да, мне рассказывал… как же его… забыл имя.

— Где ж ты раньше-то был, братец? — усмехнулась дама.

— Не по адресу, — отрезал джигит. — Лучше спроси, где был этот придурок, — он ткнул пальцем в Шурика.

— Бочку не кати, — обиделся Шурик. Теперь он превратился в панкующего урода, который домотался до нашего столика в тот недоброй памяти вечер — про него, кажется, тоже спрашивал следователь. — Здесь и был все время, где ж еще.

— А толку?

— Причем тут я? Говорил же — пойдем, выйдем. Кто виноват, что они глухие…

— Думать головой иногда нужно. А теперь…

Почему-то Юра не удержался на стуле и упал. Секунду отчаянными глазами смотрел в потолок, а еще через секунду превратился в кровавое месиво.

Циклоп оборвал щупальцем трос, на котором был подвешен, прыгнул сперва на стол, затем на пол. Быстро сожрал то, что осталось от геолога и пополз в сторону выхода. Панк превратился в шелудивую собаку, и та с лаем бросилась догонять прожорливый фонарь.

Шикарная леди исчезла — растворилась в воздухе, а на месте джигита оказалась огромная черная птица с человеческими глазами. Тут же из ниоткуда возникла огненная река. Поглотила птицу, столик и прочие декорации. Устремилась вверх. Размыла купол. Над куполом оказалось голубое августовское небо, окантованное тонкими стеблями ромашки.

Рядом со мной сидела Настя.

— Вот черт… опять заглючил не по-детски.

— Да? А мне показалось — ты безмятежно спал.

— Серьезно? И долго спал?

— Не меньше часа.

— Дурдом. Чего не разбудила?

Она пожала плечами:

— Вик предупредил, что ты в плохой форме.

Я поднялся на ноги.

— Где мужики?

— Гуляют, — потянулась Настя. — К нам подбираются. Связь работает. Находок нет. Сюрпризов от мяча тоже нет, тихий он сегодня. Стрельцова переваривает, наверное… — она нараспев произнесла:

— На второй день уайтбол отдыхал и любовался на плоды трудов своих.

Вздохнула и добавила:

— Без толку это все.

— Что — без толку?

— Поиски. Так, средство против паники. Тут редко что-нибудь пропадает. Зато уж если пропало — с концами.

— Но ведь люди до сих пор не исчезали.

— Что от этого меняется?..

Значит, имитация поисковой деятельности. Ну да. Были бы шансы найти Стрельцова, здесь бы сейчас команда эмчеэсов трудилась…

— Пойдем и мы погуляем?

— Как ты?

— Нормально… выспался.

— Пойдем.

Мы разошлись на несколько метров в стороны и отправились вперед, туда, где за чахлым подлеском виднелись крыши соседней деревеньки. Двигались не меньше часа, но деревенька не приближалась: как исходно была в двадцати минутах ходьбы, так и сидела тихонько на том же расстоянии.

Наконец мы повернули обратно. Полтора часа шли по прямой, потом переговорили с альтернативной парой и отправились к ним.

Солнце уползло далеко за полдень.

— Какой он нынче дисциплинированный, мать его, — сказал Володя, когда мы встретились. — Даже сумерки устроил в соответствии с человеческими представлениями о времени.

— Не торопись, — усмехнулась Настя. — Может, на базе за это время трое суток прошло.

— Давайте возвращаться, — предложил Ри. — Скоро темнеть будет.

Возражений не нашлось. Сообщили о своем решении наблюдателям и двинули в сторону базы.

Один сюрприз мяч нам все-таки преподнес напоследок: калитка появилась через пять минут ходьбы.

* * *

Ри пошел к Венскому отчитываться, остальные разбрелись по домам. Я тоже пополз в сторону своего корпуса. Башка кружилась со страшной силой, и знобило, не смотря на жарищу.

Дома бесконечно долго сидел на краю койки, пытался заставить себя снять хотя бы ветровку. Выпросил у Вика пару глотков коньяка. Коньяк только ухудшил состояние.

— Чего нового произошло в нормальном мире?

— Да в общем, ничего, — откликнулся Вик. — Шел бы ты в медпункт, Мишка. Опять ночью подыхать будешь.

— Сейчас пойду, — пообещал я. — Очухаюсь — и пойду.

— Ни фига ты не очухаешься. Чем дольше сидишь — тем сложнее будет встать.

— Где же он может быть, зараза.

— Кто?

— Конь в пальто, блин. И что теперь? Будем месяц бродить по полям уайтбола, выискивая то, чего нет?

Вик помолчал и тихо ответил:

— Не будем.

— А как?

— Так.

Он долго, изучающе смотрел на меня.

— Приватная информация, Мишка. Пока никому не говорить. Стрельцов письмо прислал.

— Что?.. Где он?

— В Непале. Просит вызволить его оттуда, потому как ни документов, ни денег и — незаконное пребывание на территории страны.

Я офигел. Опять, что ли, бредить начинаю?

— Так прямо — вошел на тот пятачок и оказался в Непале?

— Уайтбол, господа. На самом деле все еще непонятнее: сначала он оказался в предгорьях, куда в былые времена в маршруты ходил. Вокруг на десятки верст ни одного поселения. Как вырвался оттуда — сам не понимает. Говорит, только подумал — мол, что теперь делать — тут же оказался в маленьком городке, в лесной зоне. Там его знакомые непальцы живут. Сейчас сидит у них, настоятельно просит Венского что-нибудь предпринять.

— Круто. Что Венский?

Вик хмыкнул:

— Сегодня впервые в жизни видел шефа растерянным. Если он и ожидал чего-то подобного, то не так быстро и не столь… экстравагантно.

— А ты что думаешь?

— Честно? Звездец настал, вот что. Как только информация добежит до службистов — а она добежит, никуда не денешься — не у одного Стрельцова, у всей группы «Уайтбол» наступят роковые времена, — Вик криво усмехнулся:

— Глупо устроен мир, правда? Творятся самые настоящие чудеса, а думать приходится о том, как избежать пошлых неприятностей.

— Се ля ви.

Я с трудом оторвал задницу от койки и поплелся в медпункт.

На обратном пути повстречал Сашу.

— Как ты?

— Жив, почти здоров.

— Два дня подряд в зоне мяча…

— Сам виноват. Почуял неладное, а за товарищем не уследил.

— Виноват руководитель, — отрезала Саша. — Он должен был дать Стрельцову опытного напарника.

— Ладно, чего уж теперь — после драки-то.

Она помолчала, потом неуверенно произнесла:

— Возможно, драка только начинается.

— В смысле?

— Если Стрельцов находится там, где я думаю, то для кого-то, Маугли, эта охота станет последней.

— Где, по-твоему, он находится?

— В Гималаях.

— С какой стати? — удивился я.

— Светлячки телепортируются, а мы чем хуже. Тут не у одного Стрельцова есть персональный телепорт. У меня — ворота на Эреб, у Ри — на Ганимед.

Секрет Полишинеля. Интересно, Ри тоже так думает?..

— Откуда такая уверенность? Вы что, ходили через эти «ворота»?..

— Нет, Миш, я свои просто почувствовала. Не знаю, как объяснить.

— Интуиция, бывает, подводит.

— Дай бог, чтобы я ошибалась.

— Ну, а я почему туда же не переместился? Несколько часов по камням прыгал.

— Для тебя Гималаи — пустой звук. А для Стрельцова — серьезный пласт личных воспоминаний. Ты, между прочим, вообще мог ничего не увидеть. Просто шел-шел человек рядом по лесу и пропал. Мои напарники, например, Эреб не видят.

— Я восприимчивый.

Саша не ответила, уставилась куда-то в пространство.

— Будешь меня сегодня пытать? — спросил я.

— Отдохни, какие тебе пытки. Завтра. Все завтра.

— Ты чем-то расстроена?

— Да так. Имела глупость высказать начальству соображения о местонахождении геолога.

— Ну — и?..

— Начальство изволило пожелать, чтобы я со своими бабскими фантазиями отправлялась на…, - Саша сделала неопределенный жест в воздухе, — Ну, ты понял.

— Так и сказал — «иди на»?

— Так и сказал. Не взирая на половые различия между нами.

Вот козел…

— Не обращай на него внимания. Старый человек, маразм начинается.

— Его хамство меня мало волнует. Меня другие вещи волнуют. Первое желание было послать нашего дражайшего туда же и свалить к чертовой матери домой, на Лету. Пока отсюда еще можно свалить. Если мои опасения подтвердятся, с этой огороженной территории муравей не выползет.

Я через силу улыбнулся:

— Если твои опасения подтвердятся, у тебя, по крайней мере, будет аварийный выход отсюда. Догадайся, какой.

…Черта с два. Как только пронюхают — зону аномалии закроют в первую очередь…

— Будешь смеяться, но об этом я тоже думала. О чем я только не думала в последние дни. Может, отвалила бы уже, только перед Николаем неудобно.

— Перед кем?

— Николай Венский. Он мне составил протекцию сюда. Знал бы, на что подписывает.

Оччень интересно…

— А этот Николай Венский — он такой же, как его папаша?

— Бог с тобой. Интеллигентнейший человек, — на Сашином лице появилось отдаленное подобие улыбки. — Послать женщину на три буквы — да он, поди, слов таких не знает. В решениях бывает жестким, но это — никуда не денешься… Эреб молится на него.

— На папашу тоже молятся — те кто, лично не знаком, — усмехнулся я.

— Колония — даже старшая — большая деревня. Меньше сорока тысяч человек. Там все со всеми знакомы, старожилы, по крайней мере… Ладно, чего это я. Иди, отдыхай, Мишка.

Я подумал, что кое-кто обещался пригласить меня в гости. Может, напомнить? Нет, пожалуй, лучше отложить до завтра. Оказаться не на высоте было бы… неинтеллигентно.

 

Элли Джонсон

Вам никогда не случалось видеть трехэтажные сны?..

… Иду в офис. Иду почему-то пешком, да и ладно. Моя контора недалеко, пятнадцать минут ходьбы. Сворачиваю за угол, поднимаю глаза вверх. Сверху, из поднебесья, падает человек. Падает долго. Стою, как приклеенный, стою и смотрю.

Потом оказываюсь дома, в собственной прихожей. Чувствую — нужно запереть дверь, но отчего-то руки-ноги не двигаются. Вижу, как поворачивается ручка. Я уже откуда-то знаю, что сейчас будет. Надо бежать. Можно просто вылететь в окно — это ведь сон, не разобьюсь — но не получается сдвинуться с места.

Дверь открывается. Входит Стив. Лучший друг Стив. Останавливается, медленно поднимает пистолет и стреляет…

Просыпаюсь в испарине. Двигаясь, как во сне, ползу в душ. Потом глотаю кофе, одеваюсь, выхожу из дома. По привычке сворачиваю направо, к автостоянке. Нет же, забыл совсем: машина в ремонте, я безлошадный. Но идти недалеко, минут пятнадцать.

Сон и явь слились в одно целое.

Сворачиваю за угол. За углом — толпа: полиция, спасатели. Что-то подсказывает мне: не смотреть наверх, на карниз небоскреба. Если не смотреть — все обойдется… Невольно поднимаю глаза. В этот момент там, этаже на двадцатом, отделяется от стены темное пятно…

Рабочий день похож на серое аморфное месиво без времени и пространства. Я иду домой. Я знаю, чего ждать. Дверь оставляю незапертой, сам прячусь за ней в углу. Входит Стив. Старый друг Стив хочет спасти меня от меня самого… Мне удается схватить его за горло и выдернуть пистолет. Обезоруженный, он выскакивает из квартиры, бежит вниз по лестнице. Бросаюсь догонять. На улице швыряю пистолет в урну, кричу: «Стой!»

Не разбирая дороги, Стив выскакивает на трассу, прямо под колеса автомобиля…

Снова просыпаюсь. Иду по улице пешком. Сворачиваю за угол. Толпы нет, полиции нет. Главное — не смотреть наверх. До самого офиса бреду, изучая асфальт и собственные ботинки. Ничего не происходит.

Задним числом понимаю: получилось.

Вот только зачем меня опять принесло к собственному подъезду? Домой не пойду. Дин переиграл сценарий — я тоже переиграю. Просто не пойду домой.

Тогда нужно убираться отсюда, Стив скоро появится. Вон, уже идет…

Опрометью бросаюсь на другую сторону улицы. Стив стреляет. Передо мной резко тормозит машина.

…Дальше — тьма. Из кромешного мрака всплывают обрывки мыслей и воспоминаний, фрагменты разрозненных картинок. Заснеженный пик горы и бездыханный, искалеченный человек у ее подножия… Стерто. Город циклопов. Не бар, настоящий Город, с настоящими циклопами… Стерто. Гостиничный номер в Среднеросске, вид из окна. Через улицу — одноэтажный табачный павильон, обшитый каким-то пластиком. Нижний край пластика отошел от стены и каждый раз хлопает, когда поднимается ветер… Смотрю на дверь павильона. Жду кого-то…

…Стерто. Открываю глаза. Если верить часам — дело к вечеру.

Жара, духота. Или это у меня опять температура подскочила?

На фоне окошка маячит спина Вика.

— Привет. Почему ты дома?

— Сегодня маршрутов не было, — ответил Вик, не оборачиваясь.

— А еще чего нового?

— Шеф, похоже, напуган. Перевел Стрельцову денег, просил затихариться пока. На что рассчитывает — непонятно.

— Хочет выиграть время, — предположил я. — Довести работу до конца. Распустить группу.

— Гос-споди. Куда ж нужно распустить группу, чтобы ее участников не достали?.. Про работу я уж не говорю. Безумие — продолжать эти эксперименты. Кстати, что у нас дальше по сценарию фильма? Парочка смертей?

— Смертей не будет.

— Откуда знаешь? Очередное озарение?

— Не будет смертей. Я их отменил.

Вик смерил меня тяжелым взглядом, не сказал ничего.

— Так что, говоришь, с маршрутами? — переспросил я.

— Сегодня выходной.

— А дальше?

Он отвернулся, уставился на улицу.

— Завтра пойдете вы с Сашей. Что-то зачастил он тебя в аномальную зону пихать. К чему бы, как ты думаешь?

— Не грузи меня, Вик. И так хреново.

— Может, стоит загрузиться. Может, существует такая ошибка, которой нужно избежать.

— Я не в форме. Конкретно не в форме. Прости. Хочется, чтобы все оказалось сном. Исчезнуть куда-нибудь к едрене фене в Непал, а лучше — в соседнюю галактику. В крайнем случае — сдохнуть… и вообще. Никуда я завтра не пойду, потому как болен.

— Неужели этот старый урод совсем не ведает, что творит?.. Ладно, Мишка. Приходи в себя. Может, чего-нибудь все же придумаем, — проговорил Вик без всякой надежды в голосе и вышел из комнаты.

…Собственно, моя личная головоломка почти решена. Концовку фильма я помнил хорошо, благо смотрел раз десять. Сформировалась отчетливая догадка, зачем «главный герой» нужен шефу в зоне уайтбол, осталось только проверить кое-что.

А потом, бог даст, попытаться «отменить». Переиграть сценарий. Внести поправки…

Блин. Похоже, я тронулся мозгами. То-то Вик со мной даже не спорит. Смотрит, как на умалишенного.

На секунду мне стало страшно. Но — лишь на секунду.

…Это была последняя секунда перед окончательным и бесповоротным сумасшествием. Дальше только бред. Нескончаемый морок.

Сейчас, несколько лет спустя, я смирился. Не пытаюсь понять, где заканчиваются мои собственные глюки и начинается объективная реальность. Только ли я — псих, или весь мир бредит вместе со мной? Неважно. Мне уже не вернуться в те легкие времена, когда граница между безумием и нормой была четкой. А иной раз кажется — и не существует никаких границ. В принципе не существует. Самообман.

Я встал с кровати. Комната тут же куда-то поплыла… Хер с ней, пора привыкнуть.

Включил компьютер. Залез в сеть и набрал поиск «Элли Джонсон». Сначала по-русски — безрезультатно, потом — по-английски.

Через полчаса охота увенчалась успехом.

Личная страница доктора Кена Джонсона, психолога, профессора Эсаленского института. Не обновлялась одиннадцать лет. В рубрике «about» — фотография всем до слащавости довольного молодого американца. Ниже — еще один снимок, с подписью: «My wife Elly».

Аля на фоне психфака МГУ. С короткой стрижкой, в блестящем топике и светлых шортах, больше похожих на плавки. Это тщеславное создание никогда не упускало случая продемонстрировать всему человечеству свои офигительные ноги. Не знаю, как мистер Джонсон, а я ревновал…

В мозгах щелкнул рубильник. Воспоминания покатились лавиной.

…Парк отдыха. Пруд. Я — на веслах. Элли возлежит на корме поперек лодки, болтая в воде ступнями в сандалетах.

«— Ну, не хочу, не хочу. Неудобно мне ехать к твоим родителям. Поставь себя на мое место.

— Ты хочешь, чтобы я вообще к ним не попал? У меня через два месяца начинается программа предподготовки, рискую предков не увидеть до самого отлета.

— Дался тебе этот Ганимед. Чего ты там забыл?

— А чего ты забыла в Штатах?

— Я уже не полетела.

— Все равно ведь полетишь. Не сейчас — так позже.

— Ну… мне ведь нужно делать карьеру.

— А мне, значит, не нужно.

— Ну и черт с тобой. Поезжай к своим предкам один.

— Зараза…»

…Я ее все-таки уговорил.

Лучше бы не уговаривал.

…Все произошло очень быстро.

На Московском шоссе, неподалеку от моста, какой-то лихач подрезает меня справа. Вылетаю на встречную полосу прямо перед мордой самосвала. Удар. Последнее, что вижу — огромный разбитый глаз чужой машины у себя в салоне и свернутую на бок, окровавленную голову Элли.

…Темнота. Целая вечность темноты.

Потом — белизна. Потолок отодвигается. Пустой белый потолок.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Кто вы?

— Не… знаю.

— Имя «Михаил Вихорев» вам что-нибудь говорит?

— Не помню.

— Это — ваше имя.

Наверно, мое. Никаких ассоциаций.

— Вы помните, что с вами произошло?

— Нет.

— Вы попали в аварию.

— Может быть. Где я?

— В больнице. Вы хоть что-нибудь помните?

Пытаюсь напрячь извилины. В голове — муть. Из мутного болота временами выскакивают какие-то лица и вещи, но быстро исчезают, не успеваю рассмотреть.

Больница — понимаю. Авария — тоже понимаю: где-то что-то взорвалось или разбилось.

Про себя не помню ничего…

— Нет.

Врач поднимается со стула:

— К вам посетители. Позвать?

— Позовите.

Входят смутно знакомые мужчина и женщина. Оба — усталые, круги под глазами. Мелькает догадка: у меня ведь, наверно, есть родители… Никаких ассоциаций.

Маму я все-таки вспомнил. В тот же день. Про отца пришлось поверить на слово.

…Путь к себе, длиной в десять лет.

Я выключил компьютер. Долго сидел возле погасшего экрана, курил сигарету за сигаретой. Хотелось пойти и кого-нибудь убить. Лучше — того ублюдка, который посмел вторгнуться в мое прошлое и бесцеремонно вытащить его на свет божий. Сделал так, чтобы забытое лицо постоянно маячило перед глазами и шевелило инертную память.

Ради эксперимента. Ради того, чтобы наложить лапу на невозможное.

Он никогда никого не щадил. Ни чужих, ни своих. Кто сломался, отстал, погиб — сам виноват.

Сволочь…

…Сквозь черноту глухой злобы, сквозь тоску и отчаяние тихонько пискнул телефонный звонок.

— Мишка.

— Я.

— Ты готов со мной поговорить.

— Более чем. Мне необходимо с тобой поговорить.

— Что-нибудь случилось.

— Все — при встрече.

— Хорошо. Я возвращаюсь к себе, ты тоже подходи.

* * *

Я подался было к Саше наверх, но ее комната оказалась заперта. Спустился, присел на ступеньку у входа в корпус.

Во дворе никого нет. Часть окон светится, остальные погашены. Половина народу спит уже, поди. Это у меня день с ночью местами поменялись. Да и вообще — все, что можно, поменялось местами и перевернулось с ног на голову…

Саша пришла через десять минут.

— Извини, задержалась. У одного из химиков нервный срыв. Отпускать нужно человека отсюда, а этот старый идиот… ладно. Давно ждешь.

— Не очень.

— Что у тебя случилось.

— Проблема. По твоей части.

— Давай свою проблему.

— Вспомнил тут, между делом, некую Элли Джонсон. Она же — Алевтина Лунева.

Чужая, Чужая. Если и смутилась — я этого не понял.

— Ты знал Алю?

Да, вот теперь ясно: она начинает следить за интонациями, когда ей обязательно нужно быть правильно понятой. Например, с незнакомыми людьми. Или — как сейчас: во что бы то ни стало продемонстрировать собственную неосведомленность. Зараза…

— Удивлена? Скажите, пожалуйста. Тебя даже ни на минуту не посетила догадка, откуда у меня может быть дежа вю. Ты была не в курсе из-за чего — точнее, из-за кого — твоя сестра в свое время зависла в Среднеросске, вместо того, чтобы лететь к мужу в Штаты. Ты совершенно не владеешь информацией, при каких обстоятельствах Элли Джонсон попала в аварию. Ты не приезжала тогда в Среднеросск, тебе ничего не говорили, ты не забирала прах сестры, ты ее не хоронила. Хотя ты — единственное родное существо, которое находилось поблизости. Меньше, чем в сутках пути от места трагедии… Скажите, какая черствость. А еще говорят — отношения между близнецами теснее, чем между матерью и ребенком.

— Мало ли, что говорят.

Я сорвался. Вскочил со ступеньки, тряхнул Сашу за плечо:

— Почему ты не впустила меня позавчера? Сказала — есть причина. Говори свою причину! Только честно, без гнилых отмазок. Говори!..

— Ты уже понял.

— Дудки. Сама скажи!

— Не хотела тебя провоцировать на… несвоевременные воспоминания.

— Несвоевременные — то бишь, накануне маршрута.

— Да.

Я отпустил Сашу, опять сел на ступеньку.

— А еще — пыталась отвадить от работы в зоне, ага. Что у нас там по сценарию в конце фильма «Уайтбол»? Кажется, к герою возвращается давно утраченная возлюбленная.

— Да.

— Думаешь, эта белая штука может изменить прошлое.

— Ты тоже так думаешь.

Накатила апатия, вдруг стало на все наплевать.

— А в чем, собственно, проблема? Ты не хочешь вернуть сестру? Или — ревнуешь?

— Дурак. Дело не в Але и не во мне. То, чем занимается Венский — безумие.

— Зато — хэппи энд, — я усмехнулся. — Торчу с американских хэппиэндов. Позади — катастрофы, аварии, море трупов, но это все — фигня. Главное — к герою возвращается давно утраченная возлюбленная.

— Айрин вернулась потому, что Дин победил разрушителя в себе самом. Это — этическая позиция автора, а не слащавый голливудский ход.

— А я кого должен победить, интересно?

— Не знаю. Я вот думаю: если уж Венскому приспичило ставить эксперименты — неужели нельзя было выбрать какой-нибудь безобидный фильм.

— Ты давно смотрела земное кино? Вспомнишь безобидный современный фильм — с меня бутылка. Ладно, не в этом дело… Мы все-таки оба — психи. Да-да, и ты тоже. До сих пор уайтбол проигрывал сценарий доступными средствами. Невозможного не происходило.

— Невозможного вообще не происходит. Вопрос — где границы возможного. Эксцентричная телепортация Дмитрий Васильича в Гималаи — как, в рамках нормы?

Пытаюсь понять — не понимаю. О чем она говорит? Какие Гималаи? Совершенно точно помню: за этим что-то стоит. Уверен: знаю, что именно… а дальше — провал. Целый кусок информации куда-то делся. Кстати, кто такой Дмитрий Васильич?

Хренотень какая-то. Ладно, потом разберемся. Осторожно отвечаю:

— Телепортаций, между прочим, в сценарии не было.

— Да фиг с ним, со сценарием. У Миллса — свои кадры, не вошедшие в фильм, у мяча — свои.

— У циклопов такое случалось? Путешествия во времени, в смысле.

Саша пожала плечами:

— Возможно, нечто похожее происходило в древности с отдельными колониями. Возможно, современные Города хранят и табуируют этот опыт. Возможно, ныне живущие светлячки даже не знают о нем. Они вообще далеко не все знают о собственных Городах, поскольку им это на фиг не надо.

Страшно. Похоже на правду, но верить не хочется.

— Ну, подумай сама: зачем Венскому эксперименты со временем? Он что — псих, маньяк?

Саша помолчала и неуверенно ответила:

— Может быть, он не планировал экспериментов со временем. Само так сложилось, а теперь деваться некуда.

…А с другой стороны, если не планировал — то ради чего он меня сюда выписал? Специалист я никакой. Только в качестве подопытного кролика и гожусь…

— Уезжай отсюда, — сказала Саша. — Завтра утром. Пиши заявление, собирайся и уезжай.

— Так меня и отпустили.

— Никто не имеет права тебя задерживать, ты не арестант.

— Спорный вопрос… Хорошо, уеду. Только не сразу. Не люблю неоконченных дел. Сначала трахну тебя, затем пойду и убью Венского. Я — отморозок, мне все равно. А потом с чистой совестью уеду.

— Ты не отморозок, Мишка, ты дурак.

— Да хоть двадцать раз дурак. Бежать-то какой смысл? Кроликом больше, кроликом меньше. Подумаешь — «главный герой» ударился в бега. Можно найти другого главного героя. Можно вообще новый шедевр снять… Вот так. Хошь — беги, хошь — мочи академиков топором. Один хрен, это все — попытки спрятать голову в песок.

Саша молчала. Огромная луна, похожая на белый мяч, глазела на нас сверху. Все происходящее здесь, на земле, казалось бестолковым голливудским фильмом…

— Я, кажется, поняла, что тебе нужно победить. Эту вот беспомощность, прикрытую веской аргументацией.

— У тебя что-то есть против моей аргументации?

— Только одно: желание оттянуть развязку. Миш, пойми простую вещь. Если конец света неизбежен, это еще не значит, что его должен устроить именно ты и именно завтра.

— Не будет никакого конца света. Во всяком случае — завтра. Венский знает, чего делает.

— «Папа всегда прав».

— Поспорим?..

…Не знаю, почему уперся. Всего лишь полчаса назад я был уверен, что уайтбол способен изменить прошлое. Был уверен, пока Сашка не начала меня в этом убеждать… А теперь идея парадоксов времени казалась психотическим бредом. Вроде той клешни, возникающей из ничего.

— Погорячился мячик, когда выбирал тебя героем фильма, — произнесла Саша после паузы, без всяких интонаций. — Ты не Дин. Не способен в решающий момент разбить окно. Всегда найдется сотни две веских причин не делать этого. Я пойду завтра с тобой в маршрут. Не ради вас с Венским. И не ради Али, светлая ей память. Исключительно для того, чтобы вы тут, на Земле, сожрали этот кусок, который пытаетесь откусить. И проблевались с него.

— Очень последовательно. В прямом соответствии с женской логикой.

— Лучше женская логика, чем мужицкая несостоятельность.

Саша нырнула в дом и захлопнула дверь.

Я сидел и глазел на луну, а она — на меня. Ничего не было в этом мире — людей и Чужих, человеческого безумия и бредовой аномалии, не было ничего — только древняя луна в небе, больная голова на плечах, высокая температура и — любимая женщина, отгородившаяся от меня больше чем дверью.

Последнее закономерно, женщины любят победителей. Иногда — героев-неудачников, роковых борцов… Возможно, Саша из числа этих декабристок.

А я — ни то, ни другое. Первого не умею, второго не хочу. Поэтому должен быть пушечным мясом для Венского, или еще кого-нибудь — вроде Венского…

Что-то взбунтовалось во мне против этой обреченности. Что-то требовало действий. Любых, самых бестолковых: бросить все, схватить Сашу — и бежать. К чертовой матери, через ограду базы, к едреням на волю. До развилки верст двадцать, три-четыре часа ходу. У развилки дождаться утра и автобуса…

Ну, да. Главное забыл: нарваться на кордон километрах в двух от Зеленцов.

Хорошо. Уехать завтра легально. В Среднеросск, и еще дальше — в родной городок, к моим старикам, от всего этого бреда, от всех этих трехэтажных кошмаров, превратившихся в реальность, от смертоносных игр Венского и службистов…

Ничего не выйдет. Некуда спрятаться на «Титанике».

Я сидел на ступеньке и смотрел в небо.

В небе занимался рассвет.

 

Те же и Ричи Стивенс

Мне приснился Город циклопов. Не то настоящий Город, не то злополучный бар. Стены, полы — как положено, мягкие, живые. И хозяева отнюдь не кукольные. Ползают по своим делам, на меня внимания не обращают. Все правильно: сегодня я пришел сюда не разговоры разговаривать.

А вдоль стены — широкий пандус уходит наверх, в мансарду. Туда, где должны стоять игровые автоматы.

…Только нынче здесь не автоматы, а компьютеры. Много, десятка два. Смотрю на них — и понимаю, где чей: вот этот — из нашей комнаты, вон тот принадлежит геофизикам, а рядом ноутбук доктора Ружевски…

Сашкин компьютер вдруг запускается сам собой. Открывается поддиректория «Миша Вихорев» и текстовый файл из нее: мой журнал наблюдений. Огромный, сотня печатных страниц. О чем попало.

На третьей странице описан эпизод из раннего детства. Отец впервые взял меня на рыбалку. На мою маленькую удочку, ни с того, ни с сего, клюнула здоровенная щука. Во всяком случае, тогда казалось — здоровенная… Вытащил ее отец. Удочка каким-то образом уцелела, хотя изогнулась в дугу.

Папа обрадовался добыче. А я перепугался вусмерть, когда огромное, гибкое и сильное чужое создание вдруг возникло невесть откуда и оказалось в полуметре от моего лица… Папа говорил — в то лето я больше ни за что не соглашался идти на рыбалку, сразу начинал реветь. Но это мне уже не запомнилось.

…Страница за страницей такой вот галиматьи. Мемуары какие-то, а не отчет.

Потом и до отчета добрался: описание нижнего зала Города, из которого я пришел только что. Очень подробно — фактура стен, внешность циклопов, разговоры с ними… когда это я успел поговорить? Вроде сразу сюда поднялся.

Циклопическая часть текста расцвечена всеми цветами радуги. Фрагменты выделены разной заливкой: желтые, бирюзовые, сиреневые, серые, розовые. Зачем такая палитра и по какой системе все это отмечалось — непонятно. Откуда-то я знаю: разгадку нужно искать на другой машине. На компьютере Венского… Окидываю взглядом комнату. Краем глаза успеваю заметить шефский ноутбук, но он тут же прячется. Чую его теперь у себя за спиной. Оборачиваюсь. Неуловимая игрушка исчезает снова.

Ничего, поймаю. Обязательно поймаю, блин…

…Но тут меня кто-то трясет за плечо.

— Проснись, Мишка, первый час уже.

Открываю глаза. Вик сидит на краю моей постели.

— Определяйся, идешь ты в маршрут или не идешь. Мне кажется, не нужно сегодня никуда ходить. Но ответить надо, иначе бы я тебя и будить не стал.

— Я пойду в маршрут.

Он ничего не возразил. Видимо, уже проникся, что без смирительной рубашки под рукой со мной дискутировать бесполезно. Вздохнул, вышел из комнаты.

К часу дня я раскачался и отправился в сторону КПП. Саша ждала меня около раздевалки, уже при полном параде. Поздоровалась, как обычно, ровным голосом. Ночной ссоры будто и не было…

* * *

Мы отошли традиционные три метра от калитки и оказались на берегу мутного лесного озерца. Тишина, только воздух звенит — то ли стрекозы, то ли где-то неподалеку высоковольтная линия.

Саша оглянулась на меня:

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем вчера.

Это было почти правдой: температура вошла в норму, а нервы не в счет. Домой явился под утро, долго не мог уснуть, теперь казалось — будто и не спал вообще… В голове крутилась всякая ерунда. Безобидная, но даже такая оставляла неприятный осадок.

— Почему ты не отказался идти в маршрут?

— По-моему, каждый день отсрочки затягивает у нас у всех петлю на шее. Лучше бы не копить без нужды нездоровое напряжение. В наших условиях оно чревато взрывом.

Саша прошла еще несколько шагов, обернулась:

— Миш. Сегодня уже отработаем, раз вышли. А с завтрашнего дня ты берешь несколько отгулов. И не спорь, пожалуйста. Ты в очень плохой форме и знаешь об этом.

Скажите, какая трогательная забота, сейчас разрыдаюсь.

— Вчера нужно было думать о моем самочувствии, — буркнул я.

— Что?..

— Заводить меня не следовало. Давить на совесть, на нервы, грузить апокалиптическими прогнозами… психолог, твою мать.

Саша долго, бесстрастно смотрит на меня.

— Так. Давай по порядку. Что было вчера.

Останавливаюсь. Гляжу на попутчицу, и постепенно до меня доходит: она действительно не знает, что было вчера. Так же, как я четыре дня тому назад. Когда, сам того не подозревая, якобы отнес снаряжение кладовщику, перед тем, как ехать сдаваться ментам…

Что это все значит? Индивидуальные галлюцинации, у каждого свои? Или сны? Впрочем, какая разница: произошло, приснилось, прибредилось… Здесь это однофигственно.

— Долгий разговор, Сашка. После. Какие у нас планы?

— В смысле.

— На сейчас у нас какие планы?

— Моя программа — наблюдать за тобой. Твоя — не знаю. Наверно, идем вперед и ждем сюрпризов.

Лучше бы она не говорила слова «сюрприз». Пока не сказала — все было туда-сюда. Обычное тошнотворное натянутое спокойствие. Кодовое слово проткнуло в спокойствии дырку. Сквозь дырку грозила рвануть наружу отвратительная истерика.

Я присел на поваленный ствол:

— Если планов нет — может, не пойдем никуда? Побудем на берегу какое-то время. Глядишь, ничего не произойдет. Потом — обратно. Всем хорошо.

— Тогда зачем вообще было идти.

Зачем? Хрен его знает. Просто неопределенность стала невыносимой, а пытаться бежать с базы — еще страшнее, чем ломиться в маршрут. Вот и все мотивы.

Может быть, Ри прав: запас прочности у нашего Города огромен. Только мне от этого не легче. Я — та самая щепка, которая летит, когда лес рубят.

И остальным тоже не легче. Все мы здесь щепки…

Тут будто что-то щелкнуло внутри. Ни с того, ни с сего вспомнился сегодняшний сон. Появилась сумасшедшая мысль. Появившись, тут же полностью завладела сознанием…

— Саш, ответь мне на один вопрос. Предельно честно.

— Спрашивай, а там посмотрим, — безразличным тоном ответила напарница.

— Венский показывал тебе мою историю болезни?

— Какую историю.

— Мою историю болезни десятилетней давности. После аварии. Диалоги с психотерапевтом. Сеансы гипноза.

— Не помню ничего подобного.

— Зачем ты врешь?

Зачем тут, на базе, все до единого врут и темнят? Заговор какой-то — ни от кого моральной поддержки не дождешься…

— Скажи правду, Саш. Пожалуйста. Это уже ничего не изменит.

— Никаких твоих историй болезни мне не передавали.

Я не отступал:

— Там в ней часть текста отмечена цветной заливкой. Кто отметил — Венский или ты?

Саша сдалась:

— Не я. Откуда ты знаешь? Хакнул мою машину.

— Пусть хакнул. Считаешь, нечестно? Тогда давай еще вспомним об этике, о врачебной тайне, о тайне исповеди.

…Фигня это все. Разговорчики в пользу бедных. В конце концов, не Сашка виновата, что моя история болезни пошла по рукам. Здесь подобные фокусы криминалом не считаются. На этой чертовой базе вообще людей нет, одни объекты исследования.

Саша промолчала, и слава богу. Возражения прозвучали бы слишком фальшиво. Мы здесь все и так уже объелись взаимной ложью, скоро из ушей польется.

— У меня к тебе просьба, Саш. Когда вернемся, дай мне, пожалуйста, посмотреть тот файл. Никто не узнает, обещаю.

Молчание.

— В конце концов, это ведь моя история болезни.

— Вот именно — твоя. Что ты там нового увидишь.

— Может, и увижу… Вообще-то я хочу проанализировать цветные куски. Разобраться, по какому принципу их выделили из остального текста.

— Зачем.

— Может быть, удастся понять, для чего меня держат на этой базе.

— Ничего ты не поймешь, Мишка. Просто приобретешь очередную фикс-идею. У тебя их мало?

Вот, значит, как она обо мне думает: параноик. По меньшей мере — эдакий мнительный тип. Здорово. Посмотрела бы на себя вчерашнюю. Из кого, спрашивается, фикс-идеи фонтаном бьют?

Ах, ну да. Как она посмотрит на себя вчерашнюю, если наша ночная стычка присутствует только у меня в голове. Интересно, что сегодняшняя Сашка думает о перспективе парадокса времени?

— Саш, я вспомнил Алю Луневу. Нашу аварию и все остальное.

— Ты мне уже вчера сказал.

О-па… значит, что-то все-таки было.

— Парадокс времени возможен? — в лоб спросил я.

— Опять двадцать пять. Миш, переклинило тебя. Я же объяснила: теоретически можно допустить что угодно, но это не повод носиться с каждым допущением как с писаной торбой. Ты так окончательно свихнешься, ей-богу.

— Не понял. Идея парадокса времени — моя?

— Ну, не моя же.

Все. Привет. Кто-то из нас уже окончательно свихнулся. Может быть и я. Немудрено, после стольких потрясений…

— Не надо было тебе прилетать на Землю, Сашка. Поднимать Элли Джонсон из мертвых.

Доктор отвернулась и тихо ответила:

— Миш. Для меня это все оказалось… не меньшим ударом. Не ожидала. Не понимаю, как можно так обращаться с людьми.

Стало холодно и безнадежно тоскливо. Жалко Сашку, себя, других. «Отстал — погиб, а здесь не богадельня…» Много маленьких человечков, каждый со своими тараканами в голове. Каждый умирает в одиночку, когда надо бы держаться друг за друга… А над всем этим — кукловод, который дергает за ниточки. Ему наплевать, что чувствуют куклы. Ему важно, что они делают.

Я потянул напарницу за руку, усадил к себе на колени, зарылся лицом в ее волосы.

— Не раскисай, Мишка, — ровным голосом сказала Саша. — По крайней мере, тут. Хочешь — пойдем обратно, на базу. Скажем, что мы не в форме.

— Не хочу.

— А чего хочешь.

— Тебя.

— Прямо здесь.

— Здесь и сейчас.

— С ума сошел.

— Ладно тебе строить из себя робкую овечку. Кто в аномальном море купался несколько дней назад? Или этого тоже не было?

— Всему есть предел. Я не готова трахаться по эту сторону от КПП.

— А я не готов идти на ту сторону. Не только трахаться. Вообще не готов туда идти. Хорош уайтбол или плох, но здесь мы свободны. Там нас дергают за ниточки. Мы с тобой будем заниматься любовью, а кто-то будет все это записывать на пленку, как полезный опытный материал. Я больше не хочу там жить.

— О'кей, останемся жить здесь… Миш, давай ты успокоишься и пошевелишь мозгами немножко.

— Не хочу успокаиваться и шевелить мозгами… Кстати! Случайно пошевелил: если мы сейчас трахнемся — к герою вернется утраченная возлюбленная, и сценарий будет соблюден.

— Вот оно в чем дело. Ты, дорогой, не меня хочешь. Ты опять обсасываешь свою фикс-идею парадоксов времени.

— Я тебя очень хочу. Давно. А заодно ты поможешь мне избавиться от фикс-идеи парадоксов.

Попробовал докопаться до молнии на Сашином комбинезоне, но молнию пережимала обвязка. Хрен тут до женщины доберешься через все эти рождественские украшения.

— Идем на базу, Миш, — Саша попыталась вырваться. Я удержал.

Справился с карабинчиком, фиксирующим обвязку.

— Никуда мы не пойдем. Все куда-то идем, а толку никакого.

— Подумай: если на этом месте через минуту пропасть разверзнется.

— Ни фига. Такого в сценарии нет, — я сгреб Сашу в охапку, уложил на траву. Что-то больно врезалось под ребро — компас, что ли.

— Да забудь ты про этот сценарий! — неожиданно эмоционально выпалила Саша. Я чуть было не растерялся.

— Уже. Уже забыл. Все в порядке.

Она сделала еще одну отчаянную попытку отбиться.

— Миш, нас наблюдатели видят.

— Кому неудобно — пусть не смотрят.

— Мне неудобно.

— Ну, и ты не смотри…

Уговаривал еще минут пять, попутно отстегивая элементы рождественской гирлянды. Уговорил. Белый мяч посодействовал, чтоб я сдох. И не спрашивайте, откуда я это знаю.

…Конечно, если события того дня произошли на самом деле. Теперь я уже не уверен. Может, ничего и не происходило. Или происходило, но не со мной.

* * *

— Кажется, наступает вечер, — вяло заметила Саша.

— Это — намек, что я тебе надоел?

— Это намек, что уайтболу надоели наши упражнения. Может, хотя бы спать домой пойдем.

— Твое приглашение в силе?

— В силе. Давай выбираться отсюда. Интересно, что наблюдатели скажут.

— Ничего не скажут, если они воспитанные люди. И вообще — ты не виновата, тебя грязно изнасиловали.

— Иди на фиг, — Саша натянула комбез. — На базе — паноптикум, энтропия бьет ключом, без пяти минут осадное положение — а у нас тут пир во время чумы. Трах в процессе мирового катаклизма. Кому расскажи — не поверят… Слушай, ты не знаешь, где мы находимся?

Озера не было.

Леса — тоже.

Небольшой пятачок зелени под нами растворился, как только мы оба поднялись на ноги. Те причиндалы первой необходимости, которые мы не успели пристегнуть, канули в небытие.

Вокруг — высокие скалы неестественного синего цвета. На скалах — растения, похожие на лианы, но ярко-красные.

В небе — две голубоватые луны. Сумерки… нет, наверно это ночь здесь такая, светлая. Огромное, невозможно огромное количество ярких звезд…

— Это не Земля.

— А что? — растерянно спросила Саша.

— Может, Эреб?

— На Эребе нет ничего подобного.

— Тогда — Аркадия. Или Гиперборей.

— На Гиперборее холодно, насколько мне известно. Аркадия — черт ее знает, но там, вроде, нет наземной растительности, лиан никаких нет… Слушай, Мишка, наши миры — галактическая окраина, как и Земля, а этот… И вообще. С кого уайтбол может считывать такие ландшафты, если у нас из космоса только я и Ри.

— Значит, глюки.

— С какой стороны мы пришли?

Единственный уцелевший компас возомнил себя часами: стрелка двигалась по кругу, методично перемещаясь на малые — «секундные» — отрезки… Собственно часы и фонарики сгинули как класс. Сохранилась одна рация, но она молчала, как пленный партизан.

— Пойдем. Не может этот морок длиться вечно.

Мы нашли пологий участок и выбрались из каньона.

Вокруг, насколько достает глаз — одни скалы с редкими полосками лиан.

— И… куда?

— Куда-нибудь.

…Несколько часов мы прыгали по камням. Ландшафт не менялся. Луны ушли, на небо выползло такое же голубоватое солнце. Через какое-то время стало жарко.

Саша молчала.

Я проклинал свое сумасшествие.

Откуда, черт возьми, могла взяться эта долбанная планета? Кому подарочек, когда ни Саша, ни я ничего подобного в глаза не видели?

А если мы провалились сюда насовсем, как давеча Стрельцов — в Гималаи? Он хоть письмо отправить мог.

Черт. Кто такой Стрельцов?..

У меня возникло паршивое чувство, что моими собственными мозгами периодически думает кто-то другой. Как только я сосредоточился на Гималаях, письме и Стрельцове — все эти реалии тут же превратились в бессмысленный набор звуков…

…Неожиданно вдали что-то блеснуло. Или — показалось?

— Ты видел?

— Ага. Вспышка — не вспышка…

— Идем.

Где-то через час пути впереди по ходу стала различима блестящая, правильной формы конструкция: вытянутый кверху симметричный кристалл.

— Здание?

— Или — корабль.

Открылось второе дыхание. Остаток пути мы проделали чуть ли не бегом.

…Вряд ли это был дом или транспортное средство. Мы обошли конструкцию по кругу. Ни намека на окна, двери, люки. Идеально ровный шестигранник метров десять высотой. Зеркальная поверхность. Вот и все.

Зеркала притягивали взгляд. Если отойти на несколько шагов — отвести глаза в сторону легко, но стоит приблизиться вплотную — смотришь и смотришь, как загипнотизированный. Прикасаешься — ничего особенного: металл, что ли, какой-то. Или — отполированный камень. Теплый от солнца.

Мы стояли рядышком, как прикованные, и смотрели в это странное зеркало, когда внезапно обнаружили, что оно отражает не только нас.

Оно отразило еще одного человека, стоящего чуть поодаль за нашими спинами.

У человека — светлые волосы, рыжая борода, загорелое лицо.

Одет в штаны камуфляжной раскраски и драную футболку. На футболке — силуэт музыканта с гитарой и надпись: «Ричи Стивенс»…

— Кто такой Ричи Стивенс, — заторможено спросила Саша.

Звук ее голоса вывел меня из столбняка. Я резко обернулся к незнакомцу…

…и оказался на берегу лесного озера. Тишина, только воздух звенит — то ли стрекозы, то ли где-то неподалеку высоковольтная линия…

— Саша!

— Я здесь. Блин, — Моя подруга опустилась на поваленный ствол, на котором мы сидели тысячу лет назад, и спрятала лицо в ладонях.

— Что с тобой, малыш?

— Все… в порядке. Мы вырвались.

— Вырвались… кажется.

Я сел рядом, обнял ее за плечи.

— Как думаешь, сколько лет прошло на Земле, — спросила Саша.

— Господь с тобой. Здесь еще никто годами не бродил. Может — три дня. Ну — неделя. А может — вообще пять минут. Идем. Теперь хоть ясно, с какой стороны выход.

— Кто это был.

— Где?

— Там. У зеркала.

— Откуда я знаю? Какой-нибудь абориген того мира, в котором нас с тобой бродило.

— А кто такой Ричи Стивенс.

— Тоже какой-нибудь абориген.

— Мишка, я не пойду туда.

— Куда ты не пойдешь?

— На базу.

— Не дури, малыш.

— Туда нельзя возвращаться. Теперь там будет ад кромешный.

— Мы просто никому не скажем, где побывали.

— Не скажем. А завтра в этой чертовой долине окажется кто-нибудь еще. И не выберется оттуда. Или ты до сих пор считаешь все, что случилось, галлюцинацией.

Похоже, мы поменялись ролями. Теперь трясло Сашу. Не по-детски трясло.

— Если попадет — вылезет, — ответил я. — Мы-то вылезли…

Попытался сказать это уверенно — не вышло.

— А в какую версию реальности мы вылезли. Что нас там ждет за калиткой, — Саша вскочила с бревна и дернула в сторону, противоположную от выхода в «здоровый» мир. Я попробовал ее задержать — вырвалась, понеслась бегом.

Никогда бы не подумал, что спутниковые жители с их привычкой к малой гравитации могут бегать с такой скоростью. Да еще после активного ходового дня… Догнал я ее уже на дальнем краю озера. Схватил, прижал к себе.

— Да стой ты, елки зеленые! Успокойся. Хорошо, будь по-твоему. Мы скажем — персонально Венскому. Или — Вику… А потом соберем шмотки и сегодня же свалим с базы к чертовой матери.

— Куда, — равнодушно спросила Саша.

— Куда хочешь. В Среднеросск. В Москву. В Непал, блин.

— Нас достанут везде, — она расплакалась. Странное зрелище: слезы, текущие по неподвижному, бесстрастному лицу.

— Домой хочу, на Лету.

— Там не достанут?

— Там — не достанут.

— А я?

— Пойдем вместе.

— Ты… серьезно?

— Побродим тут еще немного, найдем Эреб. Ныряем туда. Попробуем вызвать поселок по рации. Подберут. Небось, не Гималаи.

При чем здесь все-таки Гималаи? Да хрен с ними…

— И чего я буду делать на Лете?

— Не полетим на спутник, останемся в колонии. Там всегда люди нужны. Только подальше отсюда.

— Но если мы не вернемся — кто расскажет о наших сегодняшних похождениях?

— Если мы тоже не вернемся — сюда больше никто не пойдет. Они же не самоубийцы.

— Спорный это вопрос… Хорошо. Пошли искать твой Эреб.

…Бродили где-то полчаса. Наконец, мяч преподнес нам пятачок выжженной земли.

— Ну, вот мы и дома, — сказала Саша. — Почти дома.

— Может, не стоит? Там динозавры и все такое…

— Нет. Это чистая зона, вокруг колонии. Периметр — под напряжением. Маркер видишь? В полукилометре отсюда плантации начинаются. Здесь даже машину запрашивать не нужно, пешком добежим.

— Ну что ж… Вперед.

…Меньше всего мне хотелось туда идти. Не из-за динозавров, конечно. На Земле остаются родители, немногочисленные старые друзья. Новые друзья, обретенные уже здесь, на базе — этим хуже всего, отныне их будут держать на мушке… Да, собственно, почему — отныне. Держали с самого начала.

Только ничего я не могу с этим поделать. Совершенно бессилен хоть кому-нибудь помочь. Сашка правильно говорила… если говорила: не стоило мне идти в маршрут. Бежать нужно было, к чертовой матери. Что бы ни стряслось здесь сегодня — парадокс времени или еще какая хренотень — абсолютно все затягивало у нас петлю на шее…

Конечно, я понимал, что на Земле скоро начнется ад кромешный. Оттого покорно, как баран на веревочке, шагнул за подругой в «подарочную» зону.

Саша тут же исчезла. А через полминуты исчез клочок выжженной земли.

Я остался один на поляне среди леса и совершенно не удивился этому. Все верно. Просто шагнуть — мало. Нужно хотеть шагнуть.

Счастья тебе, малыш. Если буду жив, я… блин. Просто — счастья тебе…

Накатила пустота. Развернулся и побрел в сторону озера.

Ты права, Сашка. Я никогда не сумею разбить стекло мячом. Всегда найдется море причин не делать этого.

 

«Дотронься до меня!..»

Вернулся к поваленному дереву, уселся, достал из кармана проклятущий пакет с травой. Каждый раз, возвращаясь из маршрута, запихиваю его в ящик стола. Каждый раз, оказываясь в маршруте, натыкаюсь на чертов сувенир в поисках сигарет.

А хрен с ним. Может, оно так и надо?..

Свернул косяк, прикурил, затянулся. Озеро превратилось в реку и потекло вверх…

…Туман, пустынный проулок рядом с гостиницей. Сижу за рулем. Что-то нужно не забыть сделать… только что?..

Аля выходит из подъезда. Сейчас она сядет в машину — и все произойдет так, как должно произойти.

А как должно произойти?..

Всего-то лишь: дождаться, пока она заберется на сидение, и ехать туда, куда собирались ехать. И тогда…

…свернутая на бок, разбитая голова Али…

… и — забытье, длиной в десять лет.

— Дотронься до меня!..

Я нажал газ. Машина сорвалась с места и понеслась вперед, в сторону проспекта. В зеркале заднего вида — удаляющийся силуэт Элли Джонсон.

Все вспомнилось сразу, а через секунду стало ясно: я сделал именно то, чего нельзя было делать.

Изменил прошлое.

Теперь хотелось только одного: разбиться к е…й матери. О ближайший столб. О ближайшую стену… Ну, нет. В одиночку неинтересно. И я даже знаю, кто составит мне компанию.

Чуть-чуть помедленнее — совсем немного, угадать бы, сколько — чтоб не разминуться с тем нетерпеливым козлом на джипе…

Московское шоссе. Подъезжаю к мосту. Сзади — джип.

Нужно только одно — удержаться, не тормознуть и не крутануть баранку. На полной скорости мордой ему в бок… и — как получится. Если Михаила Вихорева не будет в живых — состоится ли фильм «Белый мяч возвращается»?..

Кто-то внутри меня заботливо подсказал: фильм — неизвестно, а вот аномалия уайтбол состоится не смотря на…

Руки автоматически вывернули руль. Последнее, что мелькнуло перед глазами — невесть откуда взявшийся заснеженный пик горы и бездыханный, искалеченный человек у ее подножия…

…Темнота. Потом — белизна. Потолок отодвигается. Пустой белый потолок.

— Как вы себя чувствуете?

— Нормально.

— Кто вы?

— Не… знаю.

— Имя «Михаил Вихорев» вам что-нибудь говорит?

— Не помню.

— Это — ваше имя.

…Очнулся. Лежу на земле. Надо мной — дымчатое августовское небо.

Поднимаюсь. Вроде, все цело, ничего не болит, только голова кружится.

Нахожусь на склоне горы. Внизу — овраг, за оврагом — обрыв, за обрывом — ограда базы… любимый ландшафт уайтбола.

В десяти метрах от меня, на тропинке — женская фигура. Саша! А то, что случилось — морок? Боже, сделай так, чтобы все это оказался морок!

Иду к попутчице…

— Здравствуйте, миссис Джонсон.

— Привет… ты чего, Миш?

— Как жизнь, Аля?

— Миша, с тобой все в порядке?

— Вполне. Шучу, не обращай внимания.

Сразу видно — наша земная женщина. Эмоции предсказуемы, по лицу читай, сколько хочешь — недоверие, испуг, облегчение, опять тревога…

— Идем?

— Идем.

Кто она теперь? Какой-нибудь доктор наук в Эсалене, там же, где ее муж? Ну что, в новой версии реальности прибавилось целых два счастливых человека. Это радует. А остальное?..

Я остановился у ворот в «здоровый мир», вытащил сигарету, закурил…

— Миша, ты точно в порядке?

— Точно в порядке. Даже хуже.

В ответ на несмешную шутку юмора Аля удивленно приподнимает брови. Уточняет:

— Тебя можно оставить одного?

— Вполне.

Аля проходит КПП, идет к площадке наблюдения. На нее почему-то никто не смотрит. Смотрят на меня. Вдруг понимаю: все, кто здесь находится, помнят обе версии реальности, не только я… Да какое, к черту, «обе». Немереное количество версий, которые мы наплодили со своими экспериментами. Этих суррогатов тут уже хренова туча, не успевают выстраиваться в связную цепочку. Каша. Один помнит одно, другой — другое…

Но главное сейчас не это. Главное — в том поселочке, в полукилометре от нашего, уже поняли, что произошло.

Никто из моих друзей не выйдет за ограду рабочего комплекса живым.

Вот почему они на меня смотрят. Только что моими усилиями мяч подписал им всем смертный приговор… неет. Наоборот: я его усилиями… да какая, блин, разница! Самое время крайнего искать. Умники решают «что делать», а дураки и отстойщики, как положено, «кто виноват»…

Я развернулся и рванул обратно, откуда пришел.

Леса больше не было, не было и озера, на берегу которого мы с Сашей занимались любовью когда-то — в прошлой жизни, в иной реальности. Только длинный, пологий, нескончаемый склон, по которому я бежал неизвестно куда.

Окончательно выдохшись, рухнул на землю. Надо мной, в нескольких десятках метров — темная верхушка горы. Подо мной, вдалеке, примерно на одинаковом расстоянии — свои и чужие. Жертвы и хищники. Люди и — система…

Поднялся на ноги. Переводя взгляд с одного поселка на другой, прошептал, ни на что не надеясь:

— Я дотронулся до тебя. Помоги теперь ты.

И ощутил, как гора…

…кивнула.

Может, это было продолжением бреда. Я физически почувствовал, как она кивнула — не удержался на ногах, кувырком покатился вниз. Тормознул через несколько метров у какого-то валуна. Ударился локтем обо что-то.

Посмотрел вокруг. Справа и слева от меня — оползень: булыжники, вывороченные сухие кусты, пыльные облака… На склоне впереди — грязный, потрепанный «Урал». Он-то как здесь оказался? Поднялся из недр во время очередной перестановки мебели?

А потом я увидел, обо что ударился.

Автомат «Шмайсер». Времен третьего Рейха. Как в кино…

Мозаика сложилась: теперь кристально ясно, «что делать».

…Минут через пять оползень прекратился. Только пыльные облачка кое-где на склоне. Я встал на ноги, с автоматом в руках пошел вниз, к «Уралу». Остановился в метрах в двадцати, долго смотрел в долину, пытаясь зафиксировать в памяти образ поселка службистов. Потом представил себе на месте машины поселок — и выстрелил.

Задним числом промелькнула мысль: а с чего я решил, что в бензобаке есть горючее? И с чего взял, что автомат заряжен?

Бак рванул.

Немыслимую вечность я смотрел на горящие останки машины. Потом перевел взгляд вниз, в долину, за ограду зоны аномалии. Уже зная, что там увижу.

На месте чужого поселка — стена пламени.

Опустошенно двинулся вниз по склону. Спустился в овраг, пересек речушку вброд, поднялся на обрыв. Раздирая руки, перелез ограду и потащился домой.

Шел по территории базы к своему корпусу — без мыслей, без планов, без сил. Проходя мимо апартаментов Венского, вспомнил про болтающийся за плечом «Шмайсер». Может, так будет гуманнее, чем топором?

Вот только за плечом, по закону уайтбола, уже болталось не оружие. Другое что-то… спортивная сумка. В сумке — одна-единственная вещь: белый мяч.

Мне стало весело. Кто-кто, а Венский сумеет оценить иронию ситуации.

Отшвырнул сумку в сторону, подбросил мяч — и со всей дури засадил его к шефу в окно.

Конец третьей части

 

4. На обочине

 

Октябрь 2057 г. и не только, Земля и космос

 

Приплыли…

…Исполинский конус высился на горизонте. Машина шла туда на полном ходу, но гора почему-то не становилась ближе. Наоборот, удалялась. Или — нет… уменьшалась, ужималась, усыхала. «Вулкан» превращался в «сопку».

Человек испугался, что муравейник окончательно исчезнет, и остановил вездеход. Выбрался наружу, перешел мост, преодолел ледяной завал и двинулся вперед по плантациям синего мха. Потом мох исчез. Исчез прямо из-под ног: вот был, а вот не стало. Появилось другое: теперь к «сопке» тянулась цепочка путевых вешек. Такими вешками полевые специалисты на Луне иногда маркируют свои маршруты… Христо удивился — откуда здесь это? — но продолжал идти дальше, по маркерам.

Остановившись неподалеку от подножия муравейника, включил дальний свет. «Я ухожу. Спасибо за все, и — прощайте. Буду помнить…»

— Не спи, замерзнешь!

Христо вздрогнул, обернулся.

Светает. Слышен первый трамвай. По дороге желтой лисой ползет зрелая осень.

Рядом тормозит уборочная машина.

— Привет, Вить. Как жизнь?

— Разве ж это жизнь. Поднять — подняли, а разбудить забыли. А тебя чего носит по улицам спозаранку?

— Вечером людей много.

— Чего это ты людей не любишь?

— Не люблю, когда их много.

— Врешь ты все. Скажи — ночевал не дома.

— Кому я нужен.

Витька недоверчиво взглянул на собеседника:

— Да ну? Ты ж знаменитость, только свистни — ща сами на шею вешаться прибегут. Хотя… — Покачал головой и для справедливости добавил:

— Когда баб слишком много — тоже нехорошо. На личную жизнь времени не остается.

…Личная жизнь. Что-то такое из другой реальности.

В этом году Христо Ведову впервые с момента возвращения экспедиции позволили перемещаться по территории закрытого летного городка без охраны. Почти свобода. Несколько лет назад это было недостижимым идеалом счастья.

…А тогда, на Ганимеде, капитан не ездил прощаться к муравейнику. Хотя — мог: люди и машины в окрестностях корабля сновали туда-сюда, демонтировались купола и часть стационарного оборудования, отлучку заметили бы не сразу, терять, в общем-то, было уже нечего… Христо не пошел прощаться к муравейнику: перед смертью не надышишься.

Так что все это — сны и фантазии. «Не спи — замерзнешь…»

Холодно просыпаться.

— Подвезти тебя?

— Подвези.

Христо забрался на сидение. Машина заурчала и поехала дальше своей дорогой, вдоль пустынной, светлеющей улицы.

— Да и вообще — женился бы давно, — заметил Витька. — Сколько тебе лет-то?

— Под сорок.

— Я думал — меньше. Тем более, женись. Развестись никогда не поздно, а, говорят, в сорок лет семьи нет — и не будет.

«Женюсь, наверно. На ком они скажут».

…Телефоны случайных подружек Христо с завидным постоянством терял. А если находил позже — не получалось связать имя со зрительным образом. Вернее, во всех этих образах прослеживалось что-то неумолимо одинаковое. Нечто, делающее женщин похожими на стукачей-мордоворотов из личной охраны, к которым Христо за несколько лет так и не сумел привыкнуть.

В голове меж тем все прокручивался и прокручивался сюжет ночного сна, который Христо досматривал уже на ходу, на улице, и с каждым витком вспоминались новые и новые подробности того, чего не было. Представлялось — он внутри колонии, и теперь циклопы пытаются объяснить что-то важное. Если поймешь — твои хождения по мукам прекратятся, все будет иначе. Дело за немногим — понять.

— Слушай, Христо, а кто ты по национальности?

— А? Привык считать себя русским.

— А имя откуда?

— Наверно, в честь отца.

— А говорили — у тебя нет отца.

— Да, но у матери на этот счет могло быть другое мнение.

— Он вас бросил?

— Его убили.

— Все матери врут одно и то же.

— Моя никогда не врала.

Витька покачал головой, но возражать не стал.

— Вообще, по справедливости, моим отцом был дядя Сережа, — сказал Христо.

— Отчим?

— Почти. Любовник мамы. Они так и не поженились. Сына еще одного сделали, но до свадьбы не дошло.

— Чего так?

— Не сошлись во взглядах на воспитательный процесс.

— Это из-за тебя, что ли?

— В основном, из-за меня. Коле тоже доставалось, но меньше.

— Еще бы — тот родной сын, поди.

— Младший. На десять лет моложе меня, чего с него взять. А потом мама ушла от дяди Сережи. Нас забрала и уехала. Даже записки не оставила. Дядя Сережа, правда, и после этого нас поддерживал. Собственно, благодаря ему я поступил в высшую летную.

«Господи, где то время. Если бы не поступил… Разъезжал бы сейчас, как Витька, на «дворнике». Такая простая формула счастья.»

Проехали пару кварталов. Домой совершенно не хотелось, на работу — тем более. Уютный человек Витька Шмелев сидел рядом, вел машину, раскованно делился бытовыми мелочами и представлениями о жизни. Его летнее жужжание потихоньку выгоняло из мыслей хищную лисицу-осень. Для Витьки Христо Ведов не был ни штрафником, ни народным героем, ни «безумным капитаном», ни погасшей звездой. Просто хорошим человеком, у которого еще все впереди.

Для остальных — сослуживцев, друзей по прежней жизни — у бывшего капитана Ведова в его тридцать семь все в прошлом. Конечно, вслух об этом не говорят. Друзья ведь.

Внезапно Христо понял: для шофера Витьки космос находится в огромном здании управления на центральной площади городка. Настоящий космос, то есть. А Ганимед, к примеру? Что-то вроде тридесятого царства, где-то там, в дебрях фантазии человеческой… Вот и все. Дальше уже хрестоматийный подход: если прилетит вдруг летучая тарелка и сядет посреди улицы — ну и ладно, ее дело. Главное — пусть нам не мешает. Будет мешать — так мы ее иначе встретим. На танке.

А еще Христо с удивлением заметил, что ему это отношение к жизни импонирует. Нет правды в сложностях…

— На углу останови.

— Ну, бывай.

Народный герой Христо Ведов с глухим необъяснимым сожалением выскочил из машины и пошел в сторону своего опостылевшего дома.

* * *

…Оставшиеся пять месяцев на Ганимеде прошли без потрясений.

Команда продолжала обращаться к Христо «капитан». Это как бы само собой выскакивало, по привычке. Люди делали вид, что ничего не произошло. Люди сопереживали и старались не травмировать.

Из-за этого между командой и ее бывшим капитаном росла стена фальши. Христо никогда не понимал принципа «ложь во спасение»… В общем-то, это далеко не единственное, чего он не понимал. В юности иногда слышал в свой адрес: «Простота хуже воровства». Юность давно закончилась, вместе с ней и простота. Все заканчивается в этом мире, кроме комплексов.

Контакты с соседями наконец-то взял на себя Розовский. В течение двух месяцев над колонией циклопов висела станция наблюдения — этим исчерпывалась программа действий. Странно: после отставки Христо Ведова соседи начали вести себя сдержаннее, как будто что-то почуяли и подстроились под новую форму общения. Несколько раз за все время неподалеку от «Ганимеда» мелькал муравейник-отстрелок, но посягательств на корабль и вездеходы не было.

Через пару месяцев Земля неохотно дала добро на опробование детекторов записи речи Чужих.

В тот день у Осипенко вышел серьезный конфликт с Розовским. Володя собирался отправить в муравейник добровольцев. Ни один специалист «Ганимеда» не обязывался контрактом на общение с чужой расой.

— Среди добровольцев нет ни одного биолога, — протестовал «менеджер по связям». — Земля же ясно сказала: выжать максимум информации из этого визита. А сколько выжмут ваши ребята, если они даже не представляют, как подойти к проблеме?..

— Сколько смогут. Биологи не вызвались — значит, не пойдут. Я не могу приказывать штатским выполнять работу, на которую они не подписывались.

— Владимир, у нас чрезвычайное положение, какие могут быть штатские? Поймите вы ради всего святого: если б все зависело от меня — «Ганимед» отправился бы домой и привез сюда экспедицию, состоящую из совершенно других людей. Подписанных именно на эти мероприятия. Думайте, что хотите, но я — не враг нашим сотрудникам. Просто когда речь идет об интересах цивилизации, никому нет дела до прав и свобод отдельных исполнителей…

Страсти накалились до предела, Осипенко еле удерживался от мордобоя. В конце концов потребовал, чтобы во время следующего сеанса связи Земля сама назвала имена смертников.

— Как же вы любите создавать себе проблемы, господа-начальники, — вздохнул Розовский и удалился.

…- Теперь — понял? — спросил бывший капитан, когда Володя зашел к нему поговорить.

— Что мы тут все в качестве живца? Давно понял. Твои друзья, какими бы прекрасными ребятами они ни были, оказали нам очень плохую услугу.

— Они просто существуют, Володя. А нам просто не повезло.

Осипенко подошел к иллюминаторам, какое-то время бездумно смотрел наружу, потом буркнул себе под нос:

— Задолбал этот «чрезвычайный» беспредел. Хочу в отставку.

— Не дури. Куда дальше обострять ситуацию? И не примет никто твою отставку, если не нагородишь чего-нибудь эдакого.

— Вот я и думаю, чего бы такого нагородить.

— Лучше не думай. Прорвемся как-нибудь… Одно могу сказать почти наверняка: циклопы не обидят гостей.

Штурман криво усмехнулся:

— Не сомневаюсь. Будешь смеяться: пока сомневался — жить было легче.

— Самообман, Володь. Легче оттого, что циклопы тоже враги?

— Легче оттого, что люди — не единственная мразь во Вселенной.

* * *

В последствии к расшифровке языка подключились ведущие лингвисты мира. Успехов на этом поприще не было очень долго: мешало видимое однообразие сигналов. Будто циклопы все время сообщали людям одно и то же, или задавали одни и те же вопросы. Что вполне укладывалось в рамки человеческой логики: о чем разговаривать с глухонемыми?

Но это было позже.

* * *

Теперь уже Христо чувствовал себя лишним членом экипажа. Чуть ли не половина рейсов «Стрижа» доставалась пилоту Ведову, но этого не хватало для борьбы с депрессией. И дело даже не в самой отставке. Может быть — в контрасте между сумасшедшим началом экспедиции и ее рутинным продолжением.

А еще — совершенно не хотелось возвращаться домой.

…Митя Стрельцов назвал это «причастность». Пока ты причастен только к одному миру — живешь и не задумываешься. Принадлежать двум мирам — пытаться ускакать на двух жеребцах одновременно. А еще приходит нечто такое, с чем очень трудно жить: возможность увидеть несовершенства родного мира как бы со стороны.

Они все это выявят — своими навороченными ассоциативными тестами. Выявят и интерпретируют однозначно: Христо Ведов подвергся психической обработке со стороны Чужих…

— Постучи по дереву, капитан, — сказал Розовский перед отлетом на Землю. — Если «друзья» не учудят что-нибудь эдакое, пока мы добираемся домой…

— Что они могут учудить?

— Кто ж их знает. Отправятся нас провожать, к примеру. Короче, если все будет спокойно — ты, по крайней мере, вернешься героем. Хоть шерсти клок.

— В смысле — героев судить неприлично?

— Нет, в смысле компенсации за моральный ущерб. А насчет «судить»… Христо, если ты разумный человек — правильно поймешь: людей с психическими отклонениями вообще не судят. Они проходят по другому ведомству.

— Поэтому требовалось настрогать еще таких вот, «с психическими отклонениями»? Чтобы выборка была побольше?

— Вы бы определились с собственными приоритетами, капитан, — глухо ответил «менеджер по связям», снова переходя на «вы». — Стремительное развитие контакта — ваша заслуга. Ваша героическая заслуга. Если б кое-кто не бегал к циклопам без всякой необходимости — может, и циклопы не приставали бы к землянам. Глядишь, нынешнюю экспедицию миновала бы чаша сия.

Удар под дых, что называется. Появится теперь где-нибудь в зарешеченном стационаре палата с торжественным названием «Герои Ганимеда». Кто в этом виноват? Уж точно не Розовский. Воистину, «простота хуже воровства»…

Все на свете — до поры, до времени. Живешь, четко зная границы: до сих тебе можно, от сих — нельзя. Досюда обязан, отсюда — имеешь право. И вдруг наступает момент, когда ситуация резко меняется. Отныне решают другие: до сих тебя — можно, от сих тебя — нельзя… А ты — не более чем объект для чужих решений.

Если задуматься — целая куча народа на Земле всю жизнь ходит по этому лезвию. Вполне осознанно. Заранее готова превратиться в объект, если положение обяжет. Многие сами подписываются на это, включая того же Розовского, кстати.

Да ведь и мы на то же самое подписывались, вербуясь на Ганимед. Только не думали, во что оно выльется. Откуда было знать?..

А если есть возможность посмотреть на свой мир со стороны, рано или поздно понимаешь: тебя подписали, когда рожали на свет. И никуда теперь не деться.

Еще один лик «причастности». Из-за него начинаешь ненавидеть собственный мир. И эту ненависть они тоже выявят своими ассоциативными тестами.

Земля — большая. Там простительно все: можно быть философом, нонконформистом, маргиналом. Пожалуйста. Стой себе у забора, разрисованного граффити, с пузырем водки и двумя друзьями бомжового вида и — философствуй, протестуй, реализуй свободу слова, сколько влезет… Или — создай оппозиционную партию. Или — займись журналистикой, вылепи себе скандальный имидж.

Совсем другое дело, если ты — космонавт, и вернулся от Чужих с измененной жизненной позицией. Это гораздо круче, чем президент, подмочивший свою репутацию любовной интрижкой. И гораздо серьезней, чем проворовавшийся министр финансов…

Полгода таких вот размышлений. Все равно, что отложенный приговор. Все равно, что смертельный диагноз.

Иной раз хотелось застрелиться. Тогда Христо шел к командиру и просился в полет. Володя ничего не спрашивал, ребята не протестовали. Добрая половина стрижиных рейсов доставалась Христо Ведову.

* * *

Во время первой экспедиции «Ганимеда» орбитальная камера Каллисто передала: на втором спутнике Юпитера тоже есть муравейник (тогда их уже называли Городами). А после возвращения корабля на Землю зонды, запущенные «Ганимедом» в систему спутников Урана, прислали аналогичные данные оттуда: несколько Городов, это — только начало рекогносцировки.

Гипотеза о пришлом происхождении колоний активно набирала вес. Было очень похоже, что соседи заселяют солнечную систему с периферии к Солнцу, только пока неясно — с какой скоростью. Эта информация долгое время тщательно скрывалась от СМИ, дабы избежать неуправляемой паники.

«…В пятидесятых годах появились публикации о невероятных биотехнологиях циклопов и первых достижениях ученого мира в освоении этих технологий.

Настроения землян начали метаться между страхом перед таинственными соседями, любопытством и — надеждами на свой кусочек прогресса. Оборонная и космическая промышленность активно стригла средства на дальнейшее изучение достижений чужой расы, развитие контактной сферы, и — создание оружия отражения теоретически возможной атаки из космоса…» [14]

Позднее, во время второй экспедиции к спутникам Юпитера, земляне попробуют наладить контакт с Городом на Каллисто. В отличие от ганимедских, каллистианские циклопы окажутся крайне некоммуникабельными. Несколько попыток приблизиться к муравейнику не увенчаются успехом: Город исчезнет, дабы переждать «нашествие» двуногих на другой стороне планеты. Появится версия, что ганимедские «слизни» — разведчики в стане врага: чужая раса готовится к боевым действиям против землян…

Много позже возникла пресловутая гипотеза общего предка — о родственных отношениях между циклопами и биосферой Земли. Якобы жизнь на нашей планете — последствие древних миграций Городов. Оказавшись в неблагоприятных условиях, муравейник, прилетевший на Землю, почти полностью погиб. А то, что уцелело — видоизменилось и положило начало всему разнообразию живых форм на Земле.

Оппоненты заявляли: Город, случись ему упасть на планету с неподходящими условиями, сбежал бы с нее гораздо быстрее, чем ощутил на собственной шкуре, до какой степени эти условия — неподходящие. Оппонентам возражали: во-первых, механизмы перемещений циклопов неизвестны, а, стало быть, непонятно, сумеет ли Город вырваться с планеты с высокой гравитацией. Во-вторых, за миллиарды лет защитные функции колоний могли претерпеть серьезные изменения. За те же самые миллиарды, согласно магистральной теории, земная биосфера прошла путь от первых коацерватных капель до первых космических полетов…

Спор получился основательный и длится по сей день. Фундаментальные теории в науках о Земле хороши тем, что их опытным путем не проверишь, зато спекулировать можно до бесконечности.

Что касается мифической пра-пра-родины циклопов — планеты земного типа — ее достаточно быстро слили за неимением мало-мальски вразумительных гипотез. Сколько миллионов (миллиардов) лет соседи мотаются в космосе? Они и сами вряд ли знают. В какой мере за это время изменилась их физиология? А их родной мир, если допустить, что он еще жив? Случись нам когда-нибудь попасть туда — мы будем бродить по планете, попирая ногами священные камни, но не получим ни малейшего намека на то, что это и есть прародина соседей, а значит (по версии радикалов) — наша собственная.

Не о чем спорить.

…Но все эти идейные войны — гораздо позже. А пока что — первый контакт. Первые шаги на ощупь.

Маленькая колония-отстрелок не обделяла землян вниманием, хвостом таскалась за ними по планете: когда люди установили вторую геологическую станцию в районе полюса, буквально через неделю там же появились и соседи. Вели себя вежливо. В частности, никаких попыток извозить новые времянки антирадиационным клеем не предпринимали.

Впрочем, два купола на полюсе людям тоже не доставляли опасений относительно возможных протечек. Это самому первому не повезло.

* * *

Несколько месяцев после возвращения экспедиция обреталась в отдельном секторе северного лунного города, отведенном под карантин. Пока участников разбирали по косточкам врачи и психологи, большие люди на Земле раскладывали и перекладывали по буквам всю переданную информацию: научные отчеты, доклады техперсонала и должностных лиц, рапорты, обращения, кляузы, сплетни… Уровень нервного напряжения заточенных в карантине ганимедцев то зашкаливал, то падал до абсолютного нуля.

В СМИ появились первые итоги экспедиции. Слухи о Чужих наконец-то получили официальное подтверждение. У потрясенной общественности поехала крыша — отныне и навсегда: появилась тема с непреходящей популярностью.

Превышение полномочий отставного капитана было спущено на тормозах. Сам отставной капитан тоже был спущен на тормозах: его перевели в аналитический отдел на почетную должность технического консультанта. В течение двух лет после возвращения из подмосковного изолятора в летный городок он просил обратного перевода, но все время слышал: «Вакансий нет». «Чего ты к ним ходишь? Неужели не ясно? — сказал как-то старый приятель по службе. — Неужели еще что-то может быть не ясно? Или — совсем гордости не осталось?»

Гордости не осталось совсем, только глухое звериное желание любой ценой вырваться на волю, и еще ощущение стремительно уходящего времени. В один из визитов Христо вежливо объяснили: по возрасту он теперь может рассчитывать разве что на рейсы Луна — Земля. Предложили оставить заявление, мол, там рассмотрят. Христо заявление написал, выждал некоторое время и пришел снова. На этот раз ему не менее вежливо намекнули: дела так быстро не делаются. Но вообще-то маловероятно, что лунное подразделение рискнет взять к себе тридцатипятилетнего пилота, растерявшего квалификацию. Опять же, посудите сами: звезда всемирной космонавтики будет работать извозчиком?.. Нас просто не поймут.

Только тогда Христо сдался. Подал в отставку. Отставку не приняли.

«Было ясно, — сказал все тот же приятель. — А хоть бы и приняли. Думаешь, на гражданке тебя оставят в покое? И вообще: куда ты пойдешь? Домой, мемуары писать?» И невесело пошутил: «С такой биографией, как у тебя, звезда космонавтики, даже в дворники не возьмут…»

Христо подавал в отставку еще раз, год спустя — с тем же результатом. Отныне у него появилась новая навязчивая идея — любой ценой попасть на гражданку.

Но и это было позже.

* * *

« …На Луне «Ганимед» в течение года в интенсивном режиме проходил профилактику и переоборудование, после чего ушел в следующий рейс, в этот раз — на семь лет.

При том, что модернизированный корабль мог теперь взять на борт больше сотни пассажиров, естественнонаучные проекты были сведены к минимуму как нерентабельные. Основной контингент второй экспедиции составляли биологи, лингвисты, биохимики — одним словом, «целевая аудитория» Города циклопов…»

Штат здорово перетасовали. Во второй экспедиции от прежнего научного состава остался лишь биолог Войчек с двумя своими сотрудниками и теперь уже официально вошедшая в его группу бывший корабельный врач Анна.

Меньше десятка людей — главным образом, техники и планетарные инженеры — сохранилось от прежнего экипажа. Прочих ганимедцев руководство сочло недостаточно компетентными.

* * *

По возвращении «Ганимеда» из первой экспедиции, сразу после посадки на Луне, какой-то незнакомый чиновник из Центра домотался к Осипенко: на каком основании корабль доверили сажать проштрафившемуся капитану? «Мне надо было доставить Ведова в кандалах?» — хмуро уточнил штурман. Эта фраза — по сути, выхлоп посадочного нервного напряжения — окончательно поставила точку в летной карьере Володи. Отныне ему не суждено было выйти в космос: в бюрократических пампасах космофлота стало еще одним техническим консультантом больше.

…Через три года Осипенко попал в ДТП и погиб. Разрастание злокачественной совести Христо Ведова приняло необратимый характер.

Несколько ребят из тех, которые высказались в защиту «проштрафившегося капитана», были отправлены в отставку по состоянию здоровья; в дебрях лунного города осел почти весь остальной экипаж.

Большинство ученых занялись лабораторным анализом привезенных материалов: последних было достаточно, чтобы обеспечить себя работой на всю оставшуюся жизнь. Тоже неплохо, поскольку выбор деятельности для счастливчиков с «Ганимеда» был, мягко скажем, невелик.

* * *

Еще в карантине участники экспедиции, вступавшие в контакты с циклопами, оказались под особо пристальным вниманием множества серьезных людей, начиная с медиков и заканчивая представителями спецслужб. Это внимание в последствии активно отравляло людям жизнь много лет. Всем, кроме Стрельцова — проходимец Митька сумел вывернуться.

Во время карантина Стрельцов вел себя тише воды, ниже травы: всячески «шел на сотрудничество», безропотно проходил через все промывки мозгов, рентгеноскопии, осмотры и прочее. Этих радостей «счастливчикам» досталось раз в десять больше, чем остальным членам экспедиции… По возвращении на Землю, пока немецкая фирма-работодатель пыталась выцарапать геолога у российской охранки, Митя поучаствовал в закрытой пресс-конференции, во время которой был похищен у телохранителей неизвестно кем. Затем подписал долгосрочный договор с китайской геологической компанией, сменил подданство и исчез. Некоторое время из-за Великой Стены долетали отголоски его скандальных интервью, потом перестали долетать, а сам Митька пропал и оттуда… Несколько лет друзья и знакомые считали его убитым. Но позже он снова объявился в поле зрения — покорителем антарктических льдов.

Этот феноменальный колобок оказался единственным, кому поход в муравейник не вышел боком.

Хотя — кто возьмется утверждать подобное наверняка. «Спасибо, что живой», как говорил один поэт в двадцатом столетии.

 

Лучи заслуженной славы

Вскоре по окончании карантина Володю Осипенко и еще несколько человек повезли в турне по странам-участникам проекта «Ганимед». Христо Ведова и его товарищей по несчастью, посетителей муравейника, после бегства Мити Стрельцова не сочли возможным выпускать вообще куда бы то ни было и распихали по изоляторам. В прессу просочились тревожные слухи: здоровье героев вызывает у врачей серьезные опасения. Лишь через несколько месяцев российское недремлющее око сочло возможным отвезти бывшего капитана на закрытые пресс-конференции в Москву и Питер, с усиленной охраной и подробными инструкциями, как отвечать на скользкие вопросы. Категория нескользких оказалась сравнительно убогой:

— Как вы докатились до жизни такой? — (Читайте: «ваша биография»).

— Не собираетесь ли написать книгу?

— Какое у вас хобби?

И еще пара-тройка таких же. Все остальное, включая:

— Есть ли, по-вашему, шансы у межрасового контакта?

— Не жалеете ли, что взяли на себя такой груз?

— Как вы себя чувствуете?..

…и так далее — требовало заранее подготовленного ответа.

К концу этой недолгой поездки бывшему капитану казалось, что у него действительно проблемы со здоровьем. А куда денешься? Отныне только так и будет: либо изолятор, либо «по улицам слона водили»…

В то время Христо Ведов, наверно, уже действительно был сумасшедшим: какой же нормальный человек откажется почти без усилий купаться в лучах заслуженной славы? А бывшему капитану вместо этого хотелось уснуть и проснуться мальчишкой, у которого еще ничего не начиналось в жизни.

Ничего, включая летную школу.

…Есть люди, чья судьба кажется предрешенной. Предрешенность может зависеть от характера или от внешних обстоятельств. Обычно и от того, и от другого. Некто с высшего уровня бытия, тот, который дергает за ниточки, прекрасно знает, куда собирается привести свою куклу. Пока человек идет в этом предначертанном направлении, жизнь может бить его головой об стену до потери сознания — или, наоборот: что ни день — попутный ветер. Чаще попутные ветра и монолитные стены, взлеты и падения чередуются. Всякое бывает — пока идешь сам.

Но если вдруг мир остановился для тебя, если ты увидел звенящий воздух, отражение звезд в неподвижной воде, вершину горы, которая предназначена кому-то другому — короче, нечто такое, что спровоцировало жизнь между жизнью, открыло лазейку в бесконечность; если ты замер и понял: путей-то на самом деле несметное множество, и решительно сделал шаг на обочину дороги… тактика кукольника с другого уровня становится совершенно иной. Судьба, ревнивая как собака на сене, всполошится: «Ку-уда?!..» Теперь тебе, путник, гарантирован попутный ветер. Этот ветер будет дуть с такой силой, что ты не удержишься на обочине, тебя сметет оттуда на самую середину трассы и потащит вперед, хотя бы и волоком. А с обеих сторон от трассы вырастут монолитные стены.

Любители эзотерики называют это кармой, психологи — сценарной зависимостью.

…Но бывают дни, когда кукольник отвлекается покурить. Таких дней очень мало, ибо хозяин с другого уровня живет гораздо дольше, несоизмеримо дольше, чем любое земное воплощение. Его физиологические процессы медленней, чем можно себе представить, перекур ему требуется от силы несколько раз за одну человеческую жизнь — но иногда он все-таки отвлекается. И вот тогда самое время прыгать на обочину.

Хотя… всегда есть риск, что она действительно окажется обочиной.

Но даже если нет. Сам по себе прыжок ничего не означает. Возможно, твоя река лишь разделилась на два рукава. Основное русло — то, которым следует двигаться — все равно существует. Просто оно проходит с другой стороны острова, и ты не видишь. За островом рукава воссоединятся, а ты всю жизнь будешь вспоминать эту самоволку как утраченный шанс.

Или — как кошмарный сон. Чаще именно так и бывает.

О фатальной предопределенности судьбы Христо Ведова в последствии говорилось очень много. Его хоронили неоднократно. Пытались закопать — и закапывали. Иногда он закапывал себя сам.

Но ему достался слишком упертый кукольник.

* * *

После Санкт-Петербурга Христо в спешном порядке отправили в летный городок, аккурат к следующему эпохальному событию — отлету второй ганимедской.

На неофициальные проводы экспедиции Христо пришел в сопровождении четырех телохранителей. Из тех, что приставлены охранять в первую очередь тело от разума. Шаг вправо, шаг влево — психушка или несчастный случай.

…Софиты, вспышки. Куча возбужденного народа. Очень легкий фуршет: отбывающие живут в строгом режиме.

Далеко не все участники прошлой экспедиции смогли появиться, но некоторые, похоже, приехали…

Кто-то осторожно взял Христо под локоть.

— Привет. Отойдем куда-нибудь, пока журналюги не расчухали, что ты тоже здесь.

Охрана напряглась.

— Привет! — отозвался Христо, демонстративно повернувшись к своему эскорту спиной.

— Шшш, тише, — Розовский улыбнулся. — С возвращением, кэп. Как съездили?

Христо отмахнулся:

— Да… как передвижной зверинец ездит.

— Слава, брат, слава.

— В гробу я ее видел.

— Святая простота. А о чем ты думал, когда вербовался на Ганимед?

Бывший капитан вздохнул:

— Ладно, проехали. У меня все не было случая извиниться за наши с тобой разборки в полете. Так вот, извиняюсь теперь.

— Брось. Ты ж не виноват, что тебе достался херовый спец по контактам, — Розовский растерянно усмехнулся:

— А если уж совсем честно — даже сейчас не представляю, как бы на моем месте поступил хороший спец. И руководство не представляет. Со всеми своими инструкциями о том, как-может-быть-нужно-не-действовать-чтобы-если-повезет-чего-нибудь-избежать… Ерунда это все, кэп.

— У тебя неприятности? Плохо выглядишь.

Розовский поморщился:

— Неприятности всегда есть, бог с ними. Лучше глянь, какая у нас примадонна нынче красивая.

— Она всегда красивая.

— Сегодня — особенно… До сих пор не понимаю, как ей удалось прорваться в новый рейс. Она ведь тоже подписывала обращение к руководству — ну, про тебя.

— Одно утешает: хоть несколько человек из-за меня не пострадали.

— Капитан, люди страдают не из-за кого-то. Они страдают за свои убеждения. И наградой им — безмятежный сон. А это немало.

…«Люди страдают не из-за кого-то…» В течение многих лет «безумный капитан» то и дело повторял эту простенькую формулу, как мантру. Бесполезную мантру: разросшийся метастаз совести напрочь отказывался воспринимать разумные доводы.

…Андрея Розовского вскоре после проводов второй экспедиции перевели из космофлота куда-то еще. В какой форме ему перепало эхо ганимедских событий — осталось тайной, и в последствии, как положено, обросло домыслами. До его персоны не удалось добраться даже самым упертым журналистам.

* * *

На улице кто-то окликнул бывшего капитана.

Доктор стояла у открытой дверцы автомобиля. В чем-то светлом, и сама вся — светлая, этакое порождение ледяных чертогов космоса.

— Привет, кэп.

— Здравствуй.

— Ты ведь был на проводах?

— Был.

— Даже не подошел.

— Боялся спугнуть твою удачу.

Дальше — неловкое молчание. О чем говорить? «Как дела» — прозвучит, наверно, по-дурацки. Как дела — и так ясно. Да и вообще: противно беседовать в присутствии стукачей, которые по совместительству охранники…

Наконец, доктор улыбнулась:

— Капитан… есть чувство, что все будет хорошо.

— Да и так прекрасно. Добрых звезд тебе, Аня.

Развернулся и отправился к своей машине.

Се ля ви. Кто-то — на трассе, кто-то на обочине. Обычное дело.

Анна ушла из жизни Христо Ведова. Остались только шаги командора.

Кто бы мог подумать два года назад, что когда-нибудь это окажется так просто.

Так по-идиотски просто.

* * *

В ту ночь ему приснился Ганимед. День отлета домой, затем — предыдущий и так далее, будто кто-то прокручивал пленку от конца к началу. Шесть месяцев просвистели в обратном направлении, но, когда фильм откатился к первым неделям на планете, Христо заметил неладное. А именно: не было встреч с Чужими. Никто не ездил в Город брать образцы речи циклопов; никто не возил в муравейник слизней, искалеченных при падении метеорита, потому что

… циклопы не приходили в гости к людям, не ползали по крыше планетарного купола, потому что

… капитан Христо Ведов не угонял вездеход, не ездил к Чужим извиняться за случайную стычку, потому что

… стычки тоже не было, земляне не отправлялись в разведку на север — посмотреть на таинственный вулкан, потому что

… вулкана никакого не оказалось на предварительных снимках, потому что

— щелчок —

— следующий кадр выскочил куда-то за пределы фильма —

… экспедиции на Ганимед не было, а среди марсианских дальнобойщиков никогда не существовало капитана по имени Христо Ведов, потому что

… человек с таким именем не рождался на свет.

Христо проснулся с четким ощущением: все произошедшее — правильно, только оно должно было произойти с кем-то другим. Какая-то немыслимая накладка — и Христо Ведов оказался причастен миру, в который он не приходил, и судьбе, которая ему не предназначалась. Тогда бывший капитан понял: случилось необратимое. Он больше никогда не сумеет вернуть себе Землю. Сделать ее своей.

Может, это и было началом безумия. Смотря что считать безумием.

* * *

После проводов «Ганимеда» Христо вернули в изолятор.

Когда он вышел из машины и увидел знакомые ворота жилого корпуса, внутри все скрутило. Первый импульс был — броситься вперед и, пока не схватили, разбить голову об стену… «А если не успеешь? Или — не насмерть?» — «Тогда… пусть делают, что хотят». Несколько секунд заминки — исступление сменилось апатией: поздно, момент упущен, уже насторожились.

Бывший капитан внутренне подобрался и вошел в двери корпуса.

Все понеслось сначала: тесты — гипноз — наркотики — транквилизаторы — снова тесты — снова гипноз… Иной раз Христо казалось, что он сходит с ума. Следующий сеанс будет последним: подопытный сорвется, задушит консультанта, разобьет окно, выломает решетку и… все. Дело закончится лоботомией.

Но когда становилось совсем тяжело, появлялся кто-то другой — нерожденный, непричастный этому миру, спокойный и мудрый. Появлялся — и давал пленке задний ход, останавливал машину, летящую к обрыву.

Принадлежность двум мирам. Две реальности. Две души.

Так прошел год. Нерожденный появлялся все чаще и чаще. Начал задерживаться неделями. Перестал уходить совсем.

Его, разумеется, не выявили ни тесты, ни гипноз — невозможно выявить то, чего нет.

… А позже он куда-то исчез. Оказавшись в летном городке, Христо иногда вспоминал о своем альтер эго, но ни разу больше не ощутил его присутствия.

* * *

В общей сложности «предположительно инфицированного Чужими» капитана выворачивали наизнанку в течение двух лет. По окончании этого времени, так и не обнаружив ничего интересного, отправили в летный городок, с предписанием ежемесячно являться на обследование по месту работы.

На сей раз до Среднеросска Христо добирался поездом. В запертом купе, в компании троих сопровождающих. Выныривая только в туалет, когда в коридоре было пусто. Разумеется, тоже со свитой.

…Будь такая возможность — он бы, наверно, путешествовал гораздо дольше. Только и делал бы, что путешествовал… Дорога удивительная штука, она избавляет человека от самого себя. Дорога — время между временем, разность потенциалов между прошлым и будущим. Промежуточная, немая зона, в которой, если повезет, можно потеряться на всю жизнь. Параллельный мир, подвижный, существующий сам по себе. Лучше всего это ощущаешь, когда путешествуешь долго: спрыгивая очередной раз с бегущей ленты — будь то поезд, самолет или еще что — обнаруживаешь: относительно того, другого, статичного мира не переместился никуда. Альпийские вершины вызывают в памяти Кавказ, пирамиды фараонов похожи на пирамиды ацтеков, побережье Баренцева моря — на побережье Чукотки. То есть — нет, разные, и разница не только в названиях. Но, кажется, отличия эти — функция не пространства. Времени. Будто в том местечке, где уже побывал, многое изменилось за те дни, недели, месяцы, которые ты простоял на своей бегущей ленте…

Но это — так, мечты. Вся земная жизнь Христо Ведова прошла на маленьком кусочке Вселенной, между Москвой и Среднеросском. Сейчас он опять проезжал этот кусочек, глядел в окно и жалел, что больше уже никогда не получится сделать Землю своей. Тот, второй — нерожденный — мог бы. Но его больше нет. Выполнил свою задачу и исчез. Бог его знает, куда. Может быть, отправился искать свое земное воплощение.

…А на остановках окно занавешивали.

В начале пути молоденькая проводница попросила автограф. Христо оглянулся на сопровождающего — тот пожал плечами.

Утром девушка притащила свежий номер журнала «Космос»:

— Вот… тут нет о Ганимеде, но больше в киоске ничего не нашлось.

— Да и ладно. Как вас зовут?

— Вероника.

— Красивое имя. Так звали мою первую любовь.

— Врете, небось? — смутилась проводница.

— Вру, — улыбнулся Христо. — Но имя все равно красивое. Что писать?

Она растерялась:

— Даже не знаю… Вообще — нет, знаю.

Решилась и выпалила:

— Я ребенка жду. Врачи обещают сына. Пожелайте, чтобы он вырос героем.

Христо вздохнул. Сама ты дите, с такими пожеланиями.

Вслух серьезно ответил:

— Быть героем — не значит быть счастливым.

— Счастье — слишком размыто. Оно ведь у всех разное.

— Вот именно.

Вот именно. Если б все переиграть — работал бы я сейчас научным сотрудником в каком-нибудь институте. Была бы у меня вот такая же стрекоза, носила моего ребенка… Кто у нее муж? Менеджер? Ученый? Таксист? Все одно неплохо. Главное — никакого космоса, ни боже мой.

— Тогда… — проводница еще немного подумала и твердо сказала:

— Пусть он сумеет сделать правильный выбор в жизни.

Кто — он? Ах, ну да — ребенок. Сын.

Между прочим, интересно: как выглядит правильный выбор, когда приходится выбирать между двумя заведомо неправильными решениями?.. Ладно, к черту софистику. Лети, стрекоза, и будь счастлива. Пусть твое дите сделает именно правильный выбор, что бы это ни значило.

Христо отдал девушке подписанный журнал. С сожалением посмотрел, как она выходит, закрывает за собой дверь…

Сожаление не укрылось от охранника:

— Средненькая, на мой вкус, женщинка, — усмехнулся он. — Чего ты в ней нашел?

— Отсутствие погон, — огрызнулся Христо.

— Извини за нескромный вопрос: ты баб одетыми трахаешь?..

— Пошел на х…! — взорвался бывший капитан. — Я могу хоть пять минут прожить без вашего трогательного участия?

— Живешь уже пятнадцать. Автографы раздаешь направо-налево. Пора честь знать.

— Ты засекал?

— А как же.

Христо промолчал и уставился в окно.

Один из сопровождающих поднялся с места и вышел. Через несколько минут вернулся обратно и, как ни в чем не бывало, сел у двери.

— Куда ты ходил? — спросил Христо не оборачиваясь.

— С девушкой поговорить.

— О чем?

— Напомнил, чтобы язык за зубами держала. Или нам тут нужно паломничество за автографами?

— Ее теперь на карандаш возьмут за этот автограф? — процедил Христо.

— Круче, — невозмутимо отпарировал охранник. — Отправят в пожизненное заключение, а родню вырежут до пятого колена.

— С вас станется.

— Окошко, между прочим, пора бы зашторить — станция близко.

— При чем здесь станция?

— А вдруг тебя на платформе возможные киллеры поджидают.

— Возможные киллеры меня и в собственном купе поджидают. Вообще с ними не расстаюсь.

— Ну, хватит. Господин Ведов, что происходит — гормоны разыгрались? Не вынуждайте нас прибегать к транквилизаторам. А если на вас среднеросская атмосфера так плохо действует — можно взять обратные билеты…

Господин Ведов зашторил окно. Долго сидел в прострации, глядя в щелочку между рамой и занавеской на пролетающие мимо поезда столбы и деревья.

Ни черта не изменилось. Перевели из зимней клетки в летний вольер, всего лишь.

В Среднеросске ему дали возможность двадцать минут пообщаться с матерью. На вокзале Елена Александровна села к ним в машину и ехала до окраины, туда, где начиналось шоссе, ведущее к летному городку. Там ей пришлось выйти и пересесть в другой автомобиль — в обратную сторону: уже в трех километрах от Среднеросска располагался первый пропускной пункт на закрытую территорию.

— …ко мне несколько раз твои журналисты приезжали. Спрашивали про детство, про все такое… — она улыбнулась. — Вряд ли остались довольны, рассказчик из меня — сам знаешь, тот еще.

— Напечатали, нет?

— Что-то напечатали… Да бог с ними. Улицу узнаешь? Мы тут два года жили. Воон там стоял наш дом, где сейчас стекляшка. А из-за стекляшки твоя школа выглядывает.

— Черт, и правда. До чего все изменилось. Тогда ж здесь совсем окраина была?

— Ну да. Среднеросск здорово вырос за эти годы. Уже двести тысяч жителей.

— Будущий мегаполис. Вообще-то понятно: Стрижиное поле неподалеку.

— Да… наворотили вы дел, — улыбнулась Елена Александровна. — Теперь, наверно, половина Земли будет работать на космос.

— Как дела у Коли?

— Хорошо. В аспирантуру поступил.

— Молодец. Будешь звонить — поздравь его от меня, — Христо усмехнулся:

— Все у тебя не как у людей, мам. Вообще-то, младшему сыну положено быть дураком, а у тебя старший — дурак.

— Перестань, что ты ерунду говоришь. Я горжусь тобой.

…Здорово поседевшие волосы, в седине кое-где — темные пряди. Вдруг пришло сравнение: береста…

Старо, как мир: девочка с глубинки.

…Поселок полудеревенского типа, полторы тысячи жителей. В поселке целых два персональных компьютера, подключенных к интернет через провайдера мэрии (гордым именем «мэрия» называли поселковое начальство). Немыслимая роскошь по тем временам.

На том же провайдере висели разные административно-хозяйственные службы, включая почтовое отделение. В одном доме с почтой располагалась библиотека: полтора десятка электронных архивов и около двухсот бумажных книг, сохранившихся еще ажно с советских времен. Лена числилась среди четырех постоянных посетителей этой библиотеки, благодаря которым заведение продолжало работать — обслуживаемое операторами почты в дискретном режиме и по предварительной договоренности.

Дед с бабкой жили в деревенском доме. У них был огород и курятник, а персоналки, страсти к чтению и прочих нездоровых амбиций не имелось. Решение дочери поступать в столичный вуз явилось родителям как ядреный взрыв. «В Москву?! Блядью на вокзале работать? Коли приспичило — езжай в Среднеросск, там тоже есть институт. Ну, один. Куда тебе больше?! И пожить есть у кого…»

Блядью на вокзале работать не пришлось. Только уборщицей в маклерской конторе, и то поначалу. Институт окончила с красным дипломом, нашла неплохое место в совместном предприятии: приличная заплата, загранкомандировки.

В конце концов, вышла замуж за делового партнера, и на этом везуха кончилась.

Дальше — чемоданная сага в обратном направлении. С грудным ребенком Елена перебралась из Софии в Москву. Некуда деваться было: мужа взяли на прицел киллеры. Разрыв со вторым мужем — пришлось уехать из Москвы в Среднеросск. Снимали комнату у дальних родственников. Были трудные времена, пока отец младшего сына не разыскал беглянку. Пытался вернуть — не согласилась.

Всегда была железной. И сейчас держится, даже не плачет.

Старо, как мир: есть в природе сорное дерево — береза. Растет на мерзлоте, на болоте, на крышах, на ржавых водостоках, пробивает кирпич, прорастает сквозь асфальт. Даже земли не нужно — достаточно воздуха…

— … Я ведь смогу к тебе ездить?

— Не знаю, мам.

— Теперь-то, наверно, разрешат.

…Разрешили — еще через два года.

* * *

« …Политические и экономические игры, предшествовавшие первой ганимедской, ни в какое сравнение не шли с тем столпотворением, которое приключилось после возвращения экспедиции. Престиж проекта возрос в десятки, а то и в сотни раз. Мировое сообщество озверело.

В итоге затяжной политической лихорадки изменился состав пайщиков АО «Ганимед». Две страны были вынуждены продать свои пакеты. Их место в проекте заняли Соединенные Штаты и Китай.

Внутренние соотношения сил изменились тоже. Кто-то упрочил свои позиции, а кто-то, напротив, начал их сдавать. В частности, если в первой экспедиции монополия на экипаж принадлежала России, то во втором рейсе русских осталось меньше четверти. Зато китайцев оказалось больше трети.

Надо ли объяснять, что такое положение дел не устраивало Россию?..

Сразу после отбытия корабля она организовала ряд акций престижа. Одной из них стал международный курс астронавтики, который вели выдающиеся русские спецы.

Теоретическая часть обучения проходила в Москве, практическая — на полигонах Байконура и Среднеросска. Оттуда же стартовали на Луну стажеры. Лекции по астрофизике читал легендарный Сергей Венский, курс навигации вел тигр Ганимеда Владимир Осипенко…»

Это назначение оказалось фатальным для Володи.

Среди курсантов было несколько начинающих пилотесс из разных стран мира. Ближе к концу второго семестра Осипенко запросил разрешения на брак с одной из своих студенток, представительницей все того же «наглого» Китая.

Володю разубеждали и предупреждали, но и так уже озверевший от постоянного давления «тигр Ганимеда» окончательно потерял осторожность. Запахло скандалом…

В один прекрасный день, по пути в местную командировку, Осипенко попал в дорожную аварию и скончался от ран в подмосковном госпитале. Его несостоявшаяся жена в следующем семестре была отчислена за неуспеваемость.

Ближайшим родственникам «тигра» популярно объяснили, что его родина — скромный Новгород — отнюдь не место для останков космонавта с мировым именем. В Москве, в Колонном зале, состоялась помпезная панихида, после чего тело в цинковом гробу было доставлено в Среднеросские края и не менее помпезно похоронено на кладбище космонавтов.

* * *

По возвращении на Землю бывший капитан ни разу не видел своего штурмана. Вот, довелось увидеть — в гробу.

Глядя, как засыпают могилу, Христо мог думать только об одном: этого не должно было случиться, потому что никакой аварии не было, потому что никто никогда не держал Володю на мушке, потому что первой ганимедской не существовало, потому что…

…Как разговаривать с журналистами на похоронах, Христо Ведова, разумеется, проинструктировали. Чуть ли не наизусть заученные фразы выскакивали сами собой, а взгляд «безумного капитана» бесцельно гулял вокруг — по кладбищенской ограде, деревьям, автобусам. Ни с того ни с сего остановился на спецкоре издания «Космос». На парне была черная майка с символикой журнала: три светлые фигурки на ледяной поверхности какой-то планеты, а за их спинами — огромный восходящий диск… Уцепившись за эту картинку, взгляд почему-то никак не хотел скользить дальше. Почудилось — будто не диск на заднем плане, а огромный освещенный конус. Трое стоят у подножия конуса, без шлемов, с посеребренными инеем волосами. Один из них — Володя. Двух других Христо не узнал.

— Нам пора, господин Ведов.

«Безумный капитан» вздрогнул, не сразу понял, чего от него хотят. Пора… возвращаться на Землю? А эти трое как же? И почему — Володя? Должно быть все наоборот. Христо Ведов остался у подножия муравейника, а Володя-то как раз вернулся. Вернулся, чтобы сделать Землю своей… навсегда.

…О двух других Христо узнал позже, на Луне: один из пилотов первой ганимедской погиб во время какой-то мелкой аварии в лунном космопорту, а бывшему инженеру техгруппы неудачно вырезали аппендицит.

* * *

«…В конце пятидесятых, на волне очередных политических баталий, приличная часть руководства проектом «Ганимед» попала под ротацию кадров…»

Спецслужбы России неожиданно потеряли интерес к «возможно инфицированному чужой расой» Христо Ведову. Зависело это от каких-то новых данных, поступивших с Ганимеда, или еще от чего — история умалчивает. Чуть раньше в прессе прошла целая серия разоблачительных статей об организации первой ганимедской. А вдобавок писали, каким ужасным образом прежнее руководство обошлось с героями той экспедиции…

Сначала Христо разрешили перемещаться по территории летного городка без охраны. (О том, чтобы покинуть территорию, естественно, речи не шло). Поскольку никаких прыжков на обочину насторожившийся герой не предпринял, вскоре пришел вызов из управления.

— Переводишься работать на Луну. Начальником аналитического отдела аварийной службы космопорта.

— Надоело меня сторожить?

— Ты чем-то недоволен?

— Доволен всем.

— Чтоб ты знал. Комитет был категорически против твоей кандидатуры. За то, что ее рассмотрели — и даже приняли — скажи спасибо догадаешься-кому.

— Понял.

— Имей в виду: один прыжок в сторону — вернешься в изолятор на всю оставшуюся жизнь. Тогда даже заступничество высокопоставленных родственников не поможет.

— Когда приступать?

— Завтра явишься в медотсек. С вещами.

— Есть.

— Свободен.

Христо вышел за дверь. «Спасибо, дядя Сережа. Извини, что за все шесть лет не написал ни одного письма. Так уж получилось: мордобоя в эти годы мне и без тебя хватало».

Хоть так. Пожизненные выселки — зато без жандармов.

Хоть так.

 

На самую середину трассы

Христо зря надеялся, что на Луне окажется намного легче. Казалось бы — куда, на хрен, денешься с подводной лодки. Однако же область перемещений народного героя была ограничена двумя кварталами русского сектора: зоной около космопорта, где Христо работал, и жилой зоной — где ночевал. Любой другой маршрут автоматически означал прыжок в сторону.

Прошло полгода. Христо начал привыкать к рутинному течению жизни, когда случилось то, что случилось…

Упертый кукольник «безумного капитана» выкинул неожиданный фортель: на Луне, ни с того ни с сего, появилась маленькая разведочная колония циклопов. Отстрелок — вроде того, который пас землян на Ганимеде. «Сопка».

Причем, появился в людном месте: между двумя лунными городами, восточным и западным. Это не оставляло никаких сомнений: соседи явились посмотреть отнюдь не на сам спутник, а на его жителей.

На Земле новость вызвала очередной всплеск паранойи, а среди лунян началось нечто, близкое к панике. Люди часами не отходили от экранов: над маленьким Городом циклопов тут же повисло три камеры наблюдения, по одной от каждого города землян… «Надо бояться реакции Земли, а они боятся Чужих, — невесело отмечал Христо. — Наверно, это естественно — для тех, кто еще на своих не обжегся. Да и вообще: все-таки легче верить, что «люди — не единственная мразь во Вселенной». Спокойнее так. Если разуверился — не дай бог тебе оказаться на середине трассы: дорожная авария гарантирована…»

Работы вне городов были единодушно приостановлены вплоть до особых распоряжений, сами города объявлены карантинной зоной. За весь месяц пребывания муравейника на Луне сюда приземлился один-единственный «Стриж»: прибыли пятеро господ — представителей проекта «Ганимед», которым следовало разобраться в ситуации на месте и, по мере необходимости, оперативно сформировать из лунных специалистов контактную группу.

Но Чужим, должно быть, надоело ждать. Или же их собственная исследовательская (а может — туристская, а может — милитаристская, хрен их разберет) программа себя исчерпала. Короче, аккурат во время торжественного визита землян маленький Город циклопов показал гостям нос: удрал с Луны в неизвестном направлении. Нет, в известном: в родные пенаты, на Ганимед. Но это выяснилось позже.

В тот же день провалился неведомо куда начальник аналитического отдела аварийной службы космопорта, специальный уполномоченный контактной группы Христо Ведов…

…Христо шел на работу с необъяснимым ощущением: что-то должно случиться. Неизвестно какое, хорошее или разное, но произойдет обязательно. Оттого когда застал в своем кабинете постороннее лицо, не удивился.

Тем более, и лицо не совсем незнакомое: референт контактной группы. Один из прилетевших на Луну две недели назад.

После короткого обмена любезностями посетитель изложил цель своего визита. Христо было предложено возглавить дипломатическую миссию, которая отправлялась в муравейник.

Посетитель предельно искренне объяснил то, что было ясно и полному идиоту: миссия не столько дипломатическая, сколько разведочная. Насчет «возглавить» — не беспокойтесь (не обольщайтесь, если по-русски), решать ничего не придется, программа действий продумана до мелочей. Вы работайте, все необходимое вам подскажут.

— Почему выбрали меня?

— А кого же? — удивился господин референт. — Нам очень повезло, что вы на Луне. Кому же доверить эту операцию, как не ветерану контактного движения? У вас, господин Ведов, такой большой опыт общения с чужой расой… В случае успеха нашей… вашей миссии отношения с космическими соседями могут перейти на совершенно новый уровень взаимопонимания.

«А в случае неуспеха ветеран контактного движения погибнет в муравейнике. Тоже неплохо — слишком много головной боли с этими народными героями».

— И что со мной будет потом? Опять изолятор, обследование, охрана, психушка?

— Зачем так, господин Ведов. Вам не повезло, вы были первым. Первым достается трудностей по полной программе, ничего не поделаешь, положение обязывает… Нынче не те времена. Контроль, разумеется, будет, куда без него. Но сейчас главное — результаты миссии, а не забота о вашей персоне.

— Я могу отказаться?

— Можете, — спокойно ответил гость. — Только не обижайтесь, если это отрицательно скажется на вашей карьере. Речь идет об интересах цивилизации. Мы очень надеялись на вас.

— А если я недостаточно хорошо себя чувствую? — Христо прикусил язык, но поздно.

— Тогда рекомендую немедленно навестить врача. Заболевание может оказаться серьезным, в этом случае придется покинуть Луну.

— Я… к примеру спросил.

— Я так и подумал.

— Когда нужно дать ответ?

— Не позже завтрашнего утра.

— Хорошо.

В ту ночь ему опять приснился муравейник. Снова циклопы пытались объяснить что-то. До понимания — один шаг, и тогда все станет иначе… Он не успел ничего понять, корабль стартовал к Земле. Стартовал сам, без отмашки, против воли капитана. У подножия муравейника осталось пять человек из команды: два пилота, инженер, штурман Осипенко и специалист по контактам Розовский. Все — без шлемов…

Христо проснулся с больной головой и жутким страхом в душе.

Боялся не смерти. Конечно, возможно, что циклопы прилетели на Луну отнюдь не с миролюбивым настроем. Но все же Христо был уверен: не убьют. Наверно, страх перед Чужими раз и навсегда исчерпал себя когда-то давно, несколько лет назад, во время первых походов в муравейник.

Да и психлечебницы, в общем-то, тоже уже не боялся. Вернее, не думал о ней. От соплеменников никаких честных игр ждать не приходится. Согласишься — огребешь и откажешься — огребешь. Поэтому лучше просто забыть и не трепать себе нервы.

…Что-то было в этом внезапном появлении циклопов на Луне. Личное: перст божий, улыбка фортуны — или искушение, провокация судьбы. И выбор контактных лидеров пал на Христо тоже не случайно…

То казалось — нужно попасть в Город, обязательно попасть, иначе потеряешь свой шанс. Из-за элементарной сиюминутной нерешительности потеряешь, а каяться потом будешь всю жизнь… А может — совсем наоборот: заманчивая иллюзия окажется пустышкой, химерой, нафантазированной от полной безысходности; путешествие к муравейнику — всего лишь путешествием к муравейнику, а сам Христо Ведов проснется на следующее утро тем же, кем был: подопытной крысой и вешалкой для транспарантов. Хуже того: исчезнет последняя надежда… На что? Вот это было совершенно непонятно.

Так и не разобравшись в своих мотивах, он дал согласие отправиться в муравейник.

В отличие от самого Ведова, люди, которые выбрали его для этой операции, нисколько не сомневались: отказаться не сможет. Даже без дополнительного давления. Психолог отметил бы: сказалась сценарная зависимость «безумного капитана». В народе тот же тезис испокон веков формулируют короче и точнее: «Горбатого могила исправит».

* * *

Когда фары вездехода выхватили из темноты очертания «сопки», в памяти шевельнулось что-то. Не настоящие воспоминания, нет. Какое-то странное дежавю: будто именно эта поездка уже случилась однажды. Можно даже вспомнить, что произойдет дальше. Чуть-чуть напрячься — и вспомнить…

Первое время было совсем как во сне: люди выбрались из вездехода и пошли вперед по маркерам, оставленным когда-то сотрудниками здешней полевой станции. Рядом с постройками станции маячила «сопка». Остановившись неподалеку от ее подножия, контактеры включили дальний свет.

В их сторону направилось несколько циклопов. Делегация замерла на месте и переключила свет на ближний. Христо оставил дальний и пошел вперед: в случае мирной встречи программа максимум — группа заходит в муравейник. Первым, разумеется, ветеран контактного движения, а дальше — по ситуации.

Постоял какое-то время у подножия Города, обмениваясь с хозяевами бессмысленным глухим «рукопожатием». Потом, за отсутствием явных возражений, прошел внутрь.

Во входном холле им вдруг овладела паника. Сейчас вдруг стало яснее ясного: он не знает, зачем явился сюда. То есть, объективно понятно — зачем, но сам-то герой что рассчитывал здесь… получить? узнать? сделать?.. Паника грозила перейти в отчаяние. Тогда «безумный капитан» решительно подавил эмоции и, с переменным успехом балансируя на мягком полу, пошел по коридорам вглубь.

Это не планировалось в контактной программе. Христо должен был войти в холл, тут же отчитаться перед группой и какое-то время ждать, не исчезая со связи. По ситуации ему подскажут, что делать дальше.

И тогда… ничего не произойдет. Визит в Город окажется просто визитом в Город.

Через несколько минут телефон начал надрываться. Христо не отвечал.

Прошло четверть часа. Еще не поздно дать задний ход: свалить отсутствие связи на неполадки телефона, временную потерю сознания, отозваться, вернуться в «прихожую»…

Но тогда какой был смысл соглашаться на это задание? Оно ничего не изменит в жизни. И — тогда какой был смысл идти в муравейник много лет назад? Убедиться в том, что мирная раса и есть мирная раса? И ради этого обвалить гору бед на весь экипаж, искалечить кучу судеб?..

И разве стоило когда-то вербоваться на Ганимед? И — разве стоило рождаться, в конце концов, — для такого существования?..

Позади — сплошной морок. Цепочка бессмысленных событий, которые должны были произойти с кем-то другим. Жизнь по какой-то искусственной схеме — непонятно почему, непонятно ради чего, то ли сон, то ли бред.

Если и здесь, в муравейнике, не найдется разгадка — останется только один выход: проснуться…

«Безумный капитан» выключил телефон совсем. То на двух ногах, то на четвереньках продвигался вглубь муравейника. Казалось — забрался уже очень глубоко. Наверно, все-таки казалось… Хозяева сопровождали его, потом отставали, сворачивали в другом направлении. Через некоторое время появлялись снова. Хотя, конечно, не факт, что те же самые… Христо шел и шел. Миновал хранилища со мхом и пустые залы с дырками в стенах. Не стал сворачивать ни на склады, ни в «родильные дома», просто двигался и двигался по коридорам, то один, то не один.

В какой-то момент вдруг все сопровождавшие его циклопы одновременно прильнули к стене. Прильнул и Христо: зачем — неизвестно, но хозяевам виднее.

И тут… произошло.

…Ни в тот — самый первый — раз, ни потом — в пятый, десятый, двадцатый — Христо не взялся бы определить, что именно произошло. Это было похоже на слабую электрическую волну — и одновременно на что-то еще, чему имени нет.

Вдруг появилось иррациональное чувство, будто бы человек внезапно и резко понял все — начиная от самой сути хозяев муравейника и заканчивая глубинной целью, с которой он, человек, сюда пришел. Иллюзия понимания рассеялась так же быстро, как и возникла, а сумасшедший посетитель ни с того, ни с сего потерял сознание.

Очнулся от прикосновений хозяйских щупалец. В голове — полная мешанина, кости ломит, в желудке — тошнота, на языке — металлический привкус.

С грехом пополам выбрался наружу — и ноги подкосились. Перед ним, вместо лунного ландшафта с кучкой слабоосвещенных человеческих фигур, красовался горный хребет и до боли знакомый полевой купол «Ганимеда».

* * *

Если у кого-то еще оставались сомнения, что Христо Ведов — сумасшедший, то после того незапланированного марш-броска с ним было уже все ясно — «безумный капитан» сбрендил окончательно. Кто угодно сбрендил бы на его месте.

По счастью, лунный отстрелок прыгнул не абы куда, а уселся рядом с полевой станцией людей. Иначе Земля еще очень не скоро получила бы королевский подарок в виде межзвездных перелетов. Уж точно не при жизни того поколения.

По счастью, безумный прыжок случился не на месяц позже: «Ганимед» уже готовился к отбытию. А то следующая экспедиция в лучшем случае нашла бы замороженный остов прыгуна.

Наверно, можно не объяснять, что сотрудники станции, среди которых находился знакомый Христо из первой ганимедской, посмотрели на гостя как на привидение.

Наверно, можно не объяснять, что сначала экипаж «Ганимеда», а потом и руководство проектом на некоторое время впали в ступор. Наверно, можно не рассказывать, с какой тщательностью новая информация оберегалась от представителей прессы и всякой прочей общественности… Христо Ведову оптом отпустили все грехи, даже пресловутый «прыжок в сторону», который, разумеется, не остался незамеченным: контактная группа безрезультатно вызывала своего «руководителя» на связь не меньше часа… Если б мера наказания определялась пропорционально физической длине прыжка, то Христо осудили бы на беспрерывный расстрел продолжительностью лет эдак в двести.

«Безумный капитан» был полностью реабилитирован — на определенных условиях: в строжайшей тайне от всех, включая большую часть экспедиции и почти весь экипаж «Ганимеда», попробовать совершить повторный эксперимент с перемещением. Дело стало за немногим: путем скудных (на тот момент еще) средств коммуникации убедить соседей прыгнуть куда-нибудь с пассажиром — если не на Луну, так хоть на двадцать километров в сторону от муравейника. Ждать, пока циклопы сами созреют на очередной вояж, у ганимедцев времени не было, а старт «Викинга» намечался только через два года после возвращения юпитерианского патриарха… Что касается «безумного капитана» — ему уже было на все наплевать: и на очевидный риск предложенного эксперимента, и на реабилитацию. Психологи экспедиции замучились приводить его хоть в какое-то подобие разумного создания: Христо не узнавал даже старых знакомых.

Некоторые биографы в последствии скажут: в тот момент герой-по-неволе всего-навсего очень не хотел перемещаться повторно (ну, не совсем же он ненормальный), поэтому тянул время и прикидывался помешанным… о, боже. Обуздайте в кои-то веки собственную фантазию, господа-летописцы. Уж чего точно ни при каких обстоятельствах не стал бы делать Христо Ведов — симулировать психоз.

Экспериментальный прыжок, тем не менее, состоялся. Группа встречающих подобрала Христо на Луне, в строжайшей тайне переправила на Землю и определила в личные апартаменты под усиленную охрану военных и врачей, в подавляющем большинстве — психиатров.

Руководство проектом обоснованно полагало, что первый капитан «Ганимеда», так же как и сам корабль, выработал свой ресурс.

И опять ошиблось.

Стартовавший два года спустя «Викинг» кроме контактеров и других традиционных исследователей нес на борту группу смертников-добровольцев. Помимо прочих в состав группы входил смертник-рецидивист Христо Ведов.

* * *

Через десять лет уйдет первая колонна поселенцев на Эреб — планету земного типа, открытую совместными усилиями людей и циклопов. Вскоре после этого эпохального события руководство проектом «Ганимед» объявит «безумного капитана» пропавшим без вести.

Конец четвертой части

 

5. На грани

 

Ноябрь 2090 г., Земля

 

Кое-что о самолетах и акулах

Вокруг, насколько достает глаз — трава, убитая ливнем, а посреди травы — дорога неизвестно куда. Глаз достает метров на десять. Дальше только дождь, и в дожде — одинокая человеческая фигура. Человек дрожит так, что асфальт на дороге трескается от вибрации. А может, эти трещины были всегда. Сие неведомо.

…Дождь льет полдня. Или полгода, точно не помню. Все промокло насквозь — штаны, рубашка, кожа и внутренности. Все, кроме куртки. Куртку пришлось утром бросить, не хватило сил тащить. Утром была пустыня. Или пустыня была в прошлом году? Не уверен.

Тяжесть в груди уже неделю. Или несколько месяцев. Надсадный кашель. Легкие из грудной клетки через горло лезут наружу. А может, через ребра тоже лезут. Сквозь рубашку не видно.

…Человек споткнулся. Попытался удержать равновесие — не удержал, упал. Хочет подняться. Наконец, сел, опираясь на руку. Воюя с отдышкой, хрипло попросил:

— Дай мне хоть что-нибудь. А то сдохну.

Впереди появилась какая-то постройка. Сарай — не сарай, бункер — не бункер.

— Спасибо, — бессильно поблагодарил человек, с трудом поднялся на ноги и поплелся к дверям.

Внутри — деревянный настил, на нем пара шерстяных одеял. Телогрейка, бутылка водки, три банки консервов. Все свалено в кучу, разбирайся сам. Арсен стянул мокрую одежду, закутался в одеяло. Буркнул:

— Хоть бы аспирин подкинул. Жалко, что ли?

Откупорил бутылку, отхлебнул. Паленка. Ладно, дареному коню… Мог и этого не дать.

Есть не хочется, а нужно. Не пожрешь — не попрешь.

Консервного ножа в куче барахла не обнаружилось. Обнаружился топорик, но не в куче. В другом углу комнаты, вставать надо… надо встать, пересечь комнату, взять топорик, открыть и съесть эти чертовы консервы.

Тяжесть придавила к нарам. От водки все же стало чуть теплее. Вода, пропитавшая кожу, пошла испаряться сквозь одеяло, зависая в воздухе белесым туманом. А в тумане начал вырисовываться осточертевший ежедневный бред.

Сначала появились маски. Они выныривали из центра мутного облака. Выскакивали по одной и отодвигались в сторону, уступая дорогу следующим. Отодвигаясь, становились четкими, рельефными.

Резонер — бульдожья морда с брезгливо-брюзгливым выражением. Прагматик — квадратное лицо, не испорченное печатью одухотворенности. Фигляр — ехидная рожа, непрерывная смена гримас. Провидец, он же Белый Охранник — у него никогда не просматриваются черты, тонут в светлом мареве… Художник, Комендант, Релятивистский Дьявол, Потрошитель. Пришибленное Эго — сущность, лишенная индивидуальности, озлобленная, скулящая, вечно раздраженная…

— Подыхаешь? — деловито осведомился Прагматик.

— Подыхаю, — ответил Арсен.

— Плохо.

— Да уж чего хорошего.

— Вещи лучше на себя надеть, — нравоучительно изрек Резонер. — Уснешь — исчезнут. Останешься голый. В одеяле.

Арсен откинулся на лежанку. Почувствовал, что уплывает окончательно. Туманное облако превратилось в экран, на экране замельтешили картинки. Поначалу смутные, потом обрели четкость. Маски тут же забыли о человеке, переключились на бредовое кино…

…На перекрестке двух улиц на юге Москвы сломался светофор. Забыл, что в его распоряжении целых три цвета. Поэтому люди стояли и стояли у перехода, а машины шли и шли.

Был здесь и Улисс — человек без тени. Он не стал дожидаться, пока починят светофор. Пересек улицу, пробираясь сквозь несметные фары, дворники, гудки и матерщину. Оказавшись на противоположной стороне, оглянулся назад, на товарищей по ступору. Товарищи потянулись следом.

— Стадные тенденции, — откомментировал происходящее Резонер. — Стоим, пока не сдохнем. Идем, пока не собьют.

Человек без тени шагнул на тротуар и упал. В голове взорвался белый мяч. Истекающие зеленой кровью куски паука, прочно угнездившегося в сознании, полетели в разные стороны, кувыркаясь в алом воздухе. Может, хоть теперь — насовсем?.. После пришла тьма, а за тьмой — пустота, лишенная цвета, образа и мысли.

Абсолютный вакуум, без времени и пространства.

— Живой?..

Улисс открыл глаза.

Голова на месте, только болит затылок — приложился об асфальт. И локоть, кажется, разбил. Остальное вроде цело.

Небо застит квадратный накачанный торс в куртке с символикой «Найк». Плечи трансформера, прямо из плеч торчит кудрявая голова.

— Живой, — отозвался человек без тени.

— Скорую вызвать?

— Не нужно, все в порядке.

— Мда, — заметил Резонер, — Несмотря на уайтбол-террор, несколько процентов людей все же остается людьми.

— Можно прикинуть, — хихикнул Фигляр. — Двадцать процентов. Этот мужик — пятый, четверо мимо прошли.

Улисс поднялся на ноги, отряхнул куртку и отправился прочь. Зашел во двор, сел на скамейку. Пять минут наблюдал, как растворяется в сером воздухе ноябрьского дня абсолютная пустота — зарастает прелыми листьями, смогом, дождем.

Смерть пролетела мимо — опять досталась другому адресату. В огромном кирпичном доме неподалеку от метро Алексеевская (кажется, там) человек не проснулся сегодня утром. Домашние только что обнаружили безголовое тело в кровати и подушку, забрызганную мозгами и кровью…

Спецслужбы встанут на уши. Труп убиенного «шахматиста» увезут в неизвестном направлении, территорию Алексеевской оцепят, закроют метро, остановят автобусы. Начальство ФСБ очередной раз перешерстит собственный персонал, пытаясь разобраться — кто все-таки нынче разыграл шоу, уж не свои ли… Заказчики, скорее всего — «подпольные уайтболисты», подумает начальство. «Подпольных» развелось как грязи, и всем приспичило переделывать реальность под свои нужды. Некоторые еще и деньги берут — водят лохов в зоны уайтбол… Для этой публики убиенный «шахматист» был очень неудобной фигурой. Его программа по борьбе с уайтбол-террором многих ставила раком…

…Да, ставила. И не только «подпольщиков», увы. Всех, причастных к уайтболам. Кроме, разве что, действующей власти — с ней у «шахматиста» были мир и любовь. До гроба.

Так что мотивы для убийства есть у многих. Настоящего заказчика вряд ли вычислят.

Исполнителя, теоретически, могут вычислить…

Выстрелить по фотографии жертвы, находясь непосредственно в зоне белого мяча — способных найдется немало. Уайт-хантер отличается от прочих тем, что ему для работы не нужно находиться в зоне. Достаточно иметь фотографию. Уайт-хантер — сам себе белый мяч. Таких спецов было три. Выжил один.

Но пуля могла с таким же успехом прилететь с территории «подпольного» уайтбола. И это — скорее всего. Все-таки маловероятно, что наемник «Равновесия» будет стрелять в лучшего друга «Равновесия».

Итак, с исполнителем тоже вопрос открытый. Никто ничего не может знать наверняка, ясновидящих у ФСБ не осталось. Всех ясновидящих, вляпавшихся в политические дрязги, в конце концов, перебили. Фээсбешных в том числе.

…Мозги, разбрызганные по подушке — это уже домыслы и фантазии. На самом деле смерть могла приключиться в ванной, или в лифте, или еще где-нибудь. Неважно. А вот приступ на улице — плохо. Ждал вчера — вчера почему-то ничего не произошло. Ломал голову — то ли клиент каким-то непонятным образом защищен, то ли с хантером что-то случилось.

— Ерунда, — заметил Провидец. — Если б что-то случилось — я бы знал.

— Не обольщайтесь, — ядовито ответило Пришибленное Эго. — Только уайтбол знает все. А вы, батенька, иной раз мышей не ловите.

— Заткнись, — резко сказал Комендант.

— Интересное дело, — тут же встрял Резонер. — Чем бесполезнее тварь — тем больше она занимается критиканством.

— На себя посмотрите, — буркнуло Эго и заткнулось.

…Пять минут назад ушел из жизни перерожденный.

— С какого перепоя мочить своих? — недоуменно спросил Резонер.

— Этот свой заплыл за буйки, — ответил Бесстрастный Прагматик.

…Пустота ушла совсем. Тут же перед глазами нарисовалась картинка: купальщик широкими стежками пересекает ограничительную линию. Откуда не возьмись — акула: откусила голову и равнодушно поплыла дальше. Безголовое тело развернулось и, не теряя темпа, отправилось к берегу, оставляя за собой кровавый след.

— Неблагодарное это дело — вмешиваться в политические игры, — заметил Резонер.

— И вы тоже правы. Но я уже вмешался, — ответил Прагматик, разевая зубастую пасть.

— Нет, пожалуй, все же начну с Художника, — сообщил самому себе сидящий на песке Потрошитель, задумчиво разглядывая лезвие ножа. Художник, как обычно, промолчал.

Улисс поднялся со скамейки. Подумал вслух:

— Нужно снять деньги.

— Сутки протянули — пару часов подождут, — заметил Прагматик.

— У них наличных нет, — ответил человек без тени. — Совсем нет. Просили не задерживать.

* * *

Улисс шагнул к метро. Здесь, через улицу — отделение коммерческого банка… то есть, было раньше. Человек без тени злобно сплюнул: хорошо начинается день, уайтбол его задери. Сначала — приступ, теперь — свежая лакуна.

Денег нам тут не дадут. До сих пор это был стабильный банк, а теперь как всегда.

…В наше время словосочетание «стабильный банк» приобрело совершенно другой смысл. Нынче это банк, расположенный в стабильной зоне. В который можно просто пойти и снять вклад со счета. Единожды. А если не получится снять — то по вполне прозаическим причинам: отсутствие наличности, банкротство хозяев, или еще что… В «нестабильном» банке можно опустошить один и тот же счет несколько раз. А можно пролететь, не получить денег ни разу, как повезет.

Вот, например, ты заходишь внутрь — а там «прошлое». Допустим, тринадцатое июля нынешнего года. Ты уже снял свой вклад со счета, но сделал это вчера, а вчера здесь было тринадцатое июля следующего года. И ты благополучно снимаешь деньги еще раз, поскольку они есть на твоем счету.

А можно впилиться в «будущее». И выяснить, что весь свой вклад ты послезавтра уже снял. Такой вот облом.

Но это все — если успеешь посетить банк до прибытия полицейских КАС. Контроля аномальных ситуаций. Три года назад еще и такая структура села на шею налогоплательщикам.

…С деньгами нынче конкретный прокол. Потому что тутошнее заведение поступило еще круче, чем некоторые другие: оно просто исчезло, как данность.

…Лакуна. Дырка в реальности. Нестабильная зона, порождение уайтбола. Здесь произвольно меняется время. Здесь безнадежно запутаны причинно-следственные связи. Здесь на месте одних объектов могут возникать другие…

…Реальность — паутина. Всякое живущее существо добавляет к ней свою ниточку. Ниточки эти множатся и множатся. Чем дольше существует мир, тем больше паутина. Тем меньше значимость отдельных судеб и отдельных поступков.

Во все времена находились люди, которых не устраивала собственная жизнь. И вот однажды появился рычаг, позволяющий недовольному стянуть паутину на себя…

Никто не знает, насколько изменился мир с того дня, когда первый посетитель шагнул во владения первого уайтбола. Этот человек наверняка и в мыслях не держал нарушить стабильность системы, изменить ход вещей. Даже не догадывался, что повернул рычаг, потянул за ниточку. А паутина пришла в движение. И с тех пор ни разу не вернулась в состояние покоя.

В восемьдесят шестом году начали появляться новые уайтболы. А вскоре после этого — первые лакуны. Дырки в ткани реальности…

На месте нашего нестабильного отныне банка — продуктовый магазин.

Люди, как ни в чем не бывало, входят и выходят. Или просто идут мимо, по своим делам. Вот один замешкался — остановился в растерянности, тряхнул головой… а через секунду развернулся и пошел прочь.

Оператор бывшего банка. Явился на службу, а рабочее место сбежало. Ничего страшного. Он уже забыл про эту контору. Он уже «вспомнил», что целый месяц болтается без работы. А сюда шел просто погулять. Или в магазин за пивом, только пива почему-то расхотелось…

Нормальные люди — они и есть нормальные люди. Их ничем не прошибешь. Они видят только то, что хотят видеть и понимают только то, что привыкли понимать. Подсознание мгновенно найдет разумное объяснение любому чуду, поскольку чудес не бывает… И не важно, что у одного человека объяснение одно, у другого — другое. Им достаточно зацепиться языками — и через минуту они будут воспринимать ситуацию в унисон… Все это — не более чем защитная реакция психики, но — какой силы реакция! Нормальный человек практически неуязвим.

Таких довольно много. Других, которые воспринимают лакуну as is, как явное нарушение порядка вещей — сравнительно мало. Если не считать детей. До некоторого возраста человечку свойственно видеть за оградой слона, даже если на клетке написано «буйвол».

Но большинство взрослых людей, как положено, где-то посередке. Что-то видят — что-то нет. Что-то «вспомнили» — а в остальном надеются на разъяснения. На разумные разъяснения, естественно. А то брюзжат по телевизору яйцеголовые про какие-то «нарушения причинно-следственных связей»…

…Как-то раз малыши одной рязанской школы выскочили на переменке во двор и обнаружили себя в Дисней-лэнде. Было море счастья.

Учителя тоже получили свой кусочек удовольствия, вылавливая ребятишек по всему городку. Взрослые «знали», что привезли сюда свои классы в турпоездку, но никак не могли вспомнить, при каких обстоятельствах это случилось. А вид родного рязанского школьного здания посреди Дисней-лэнда чуть не устроил одной пожилой учительнице инфаркт.

…Зверье обходит стороной «гиблые» места. В лакунах не встретишь ни бродячей собаки, ни воробья… В одной забегаловке жил котенок. Появилась лакуна — зверек перекочевал в подвал соседнего дома. Барменши переживали: нету котенка. Сбежал куда-то. А может, машиной сбило… жалко…

Некоторые дырки наделали немало шума. Например, однажды на месте московского стриптиз-бара вдруг появились личные хоромы некоего мусульманского лидера. Пол-Москвы, помнится, на ушах ходило…

В каких-то странах до сих пор ставят оцепление вокруг каждой найденной лакуны. В России от этой практики отказались еще три года назад. Теперь только особо важные дырки оцепляют, вроде апартаментов шейха… А в заурядные просто отправляется наряд полиции КАС. Профилактическая мера, дабы не расползались по городам и весям естественные последствия парадоксов. Например, чтобы некоторые предприимчивые перерожденные не снимали по десять раз деньги с одного и того же банковского счета…

— Провидец! Может, покажете нам, откуда нынешняя дырочка взялась? — поинтересовался Резонер.

— Вам-то какое дело?

— Так, ради любопытства…

Возникла картинка наплывом: двое в зоне уайтбол. Представительный мужчина и молодая шикарная женщина. Рожи спокойные. Новички, должно быть. Непуганные. Но уже знают главный миф: уайтбол — волшебная палочка, сделает все, что пожелаешь…

— Традиционно возникла дырочка. Непосредственно от мяча отпочковалась.

— А что, бывает как-то иначе?

— Теперь уже бывает, — буркнул Провидец и умолк.

Теперь уже бывает. Паутинка реальности напряжена до предела, где тонко — там и рвется. Серийные лакуны не желаете? Раньше не было. А в прошлом году появились…

…Мяч тихий, не чета зеленцовскому: полянка и полянка, ничего не происходит. Разведи костерок, собирай грибы, загорай… Посетители остановились. Улыбнулись друг другу. Стоя по колено в траве, скинули плащи. Ясное дело, в реальном мире — осень, а здесь июль-месяц, теплынь… Поцеловались.

— Все понятно, — зевнул Прагматик. — Дальше можно не смотреть. Скучно.

…Не особенно важно, чего эти двое пожелали от мяча. Они могут получить желаемое целиком, или частично, или не так как хотели, или не получить вообще. Главный результат — лакуна. Почти в тысяче верст от их приветливого уайтбола.

А ведь сколько веков надрывается глас вопиющего: не заключайте сделок с дьяволом…

— Рисковые ребята, — откомментировал Резонер. — Мячик-то у них заметный, явное климатическое несоответствие. Вылезут оттуда, а их — за жабры и в «Матросскую тишину».

— Если получится, — хмыкнул Прагматик. — А то будет как с нашим нынешним президентом. Там оказалось дешевле договориться, чем домотаться.

— Господь с вами. Эти двое — лохи, у них все на рожах написано… — Резонер договорить не успел, посетители уайтбола растворились в воздухе.

— Вот вам и «Матросская тишина», — усмехнулся Комендант. — Теперь пусть ищут по всему земному шару. Неизвестно кого, неизвестно где.

— Аминь, — сказал Провидец. — Помолчите, сделайте одолжение. Голова болит.

Лакуны недолговечны, существуют не дольше месяца, потом исчезают. Месяца хватило бы миру, чтобы стабилизироваться, если бы ему дали такую возможность. Не дают. Уайтболы плодятся как грибы. Безмозглые экспериментаторы — тоже…

Нынешний мячик — заметный. А сколько незаметных? Мячи-невидимки. Ничего не происходит, никаких катаклизмов, никаких аномальных явлений. Ничего, если не считать очередного содрогания паутины…

А вокруг мячей-невидимок живут люди. Которые вообще ни сном ни духом, что одним только своим существованием поворачивают дьявольский рычаг: пожелание — лакуна, невольный импульс — лакуна, нечаянная галлюцинация — лакуна… Люди, которые даже не догадываются, что живут «под полем». И спецслужбы догадываются далеко не сразу.

…И рвется, рвется, рвется паутинка реальности. Дырки возникают быстрее, чем Земля успевает их сращивать. Мир катится под откос, чем дальше — тем быстрее… Уже никого не удивляет, если в многотысячном районе вдруг без объявления войны на двое суток отключили водоснабжение. Или перестали ходить автобусы… Если в крупном городе уличные отморозки неожиданно распоясались настолько, что войска пришлось посылать… Самолеты то и дело падают — месяца не проходит без серьезной катастрофы…

…Еще один кент замешкался на секунду у дверей магазина. Тут же «вспомнил», куда шел, уверенно отправился внутрь… А вот еще одна. Что-то долго стоит, глазами хлопает. Никак не очухается.

Минуту стоит. Две.

Если это местечко для нее не слишком значимо — она посмотрит на других людей и успокоится. Спишет свои «глюки» на переутомление и невнимательность.

— Местечко значимое, — грустно сказал Провидец. — Девчонка работала здесь. В химчистке, в одном корпусе с банком.

…Уже ничего никуда не спишет. Защитный механизм не сработал, девушка видит лакуну. Вряд ли она слушает по телеку про «расползание вероятностной ткани», вряд ли понимает, что такое лакуна, вряд ли подозревает, что мир провалился в задницу. Просто помнит, что вчера здесь не было никакого магазина.

— Сверхвосприимчивая. Потенциальная перерожденная, — вздохнул Провидец. — Это первая дырка, которая ей попалась.

— «Дотронется» когда-нибудь?

— Нет, не «дотронется». Не судьба. Хотя могла бы. Жаль. Сойдет с ума ни за грош. Точно сойдет, крайне уязвимая психика.

…Присела на низкую оградку возле магазина. Оградка свежеокрашена, но девушка этого не замечает. Вообще ничего не замечает. Вытащила сигарету, машинально сунула в рот. Прикурить забыла. Сидит с незажженной сигаретой в зубах.

— Приезжая, — бурчит Провидец. — С юга откуда-то. Из Краснодара, что ли? Уайтбол разберет эти провинциальные русские города. У них там, в Таганроге, пока тихо, ни уайтболов, ни лакун… В Москву приехала недавно. Снимает комнату. Добро пожаловать в ад, красавица…

…Понеслись бессмысленные картинки, окрашенные эмоциями. Вот клиент у столика в химчистке. Толстенный, как два слона. Неужели на таких тоже одежду шьют? Вот звонок от квартирной хозяйки. Плата за следующий месяц. Что значит — денег нет? Хорошо, но не позже, чем завтра. Не волнует. Мне тоже деньги нужны… Эмоции, эмоции, эмоции.

— Не продерешься, захлестывает, — сообщил Провидец. — До фактов не добраться, эта курица все забивает своими чувствами… Если бы она «дотронулась» до мяча — получила бы мощный дар внушения. Задатки очевидны… Жаль, ничего не выйдет. Не за что зацепиться. Так и будет сидеть между двух стульев, пока совсем не свихнется… Жаль.

Девушка встала, поплелась прочь. Голова опущена, плечи вздрагивают. На джинсах — зеленая полоса краски… Маски смотрели ей в след.

Комендант вздохнул:

— Найти бы тех двоих, которые вчера гуляли на полянке в зоне уайтбол. Там, неподалеку от Гатчины. Найти и выпустить кишки.

— Вам не все равно? — скептически отозвался Прагматик. — Сумасшедшей больше, сумасшедшей меньше.

— Кишки — это хорошо, — неожиданно встрепенулся Потрошитель. — Кишки — это мы завсегда.

* * *

…В магазине — хай:

— Третий день хожу, и все хлеба нет!

— А мы причем? Я его не сама выпекаю. Езжайте на круг, там есть.

— Эт чего ж такое — на круг ехать! А булка в ихнем магазине по такой цене, что подавишься ей.

— Мамаша, охолонись. Глянь, зато водка по полтиннику нынче.

— Да насрать мне на твою водку. Свое семейство ей корми. А у меня — внуки…

— На самом деле, внуков у нее нет, — тоскливо сообщил Провидец. — Она забыла, что — нет. Мы ведь в лакуне-прошлое… По реальному времени самолет разбился вчера.

…Года три назад, глядя на табло аэропорта, Провидец обнаружил приближение катастрофы. Улисс разыскал арканщика, и тот «отложил» рейс на несколько часов. Сначала — вроде как из-за погодных условий, потом кто-то позвонил главному диспетчеру и сообщил, что в багажном отсеке — бомба… За это время силами двоих перерожденных удалось сподвигнуть аэропортовские власти на дополнительный техосмотр. Неполадок не нашли. Бомбу, кстати, тоже… Может, причина аварии появилась уже в воздухе — это так и осталось тайной. В любом случае дольше невозможно было удерживать самолет на земле — у арканщика от напряжения пошла кровь горлом.

Вылет состоялся. Катастрофа — тоже.

За время ожидания несколько человек сдали билеты — что-то почуяли. Несколько человек из двухсот. Когда-то давно люди видели и слышали знаки. Земля — тот же уайтбол, только большой. Она предупреждает. Если в течение часа сломался нож, споткнулся конь, а прямо у тебя перед носом обвалился мост — дураку ясно: поворачивай, пути не будет.

— Сейчас люди слепы и глухи, слышат только язык собственных сиюминутных потребностей, — сообщил Резонер. — А сама цивилизация громоздка и непрактична: сдать авиабилет сложнее, чем повернуть домой коня.

— А еще — утратили острый нюх и отказались от каннибализма. Из этого что-нибудь следует? — отпарировал Прагматик.

— Насчет «отказались от каннибализма» — это вы погорячииились, — усмехнулся Комендант…

Арканщик вышел на связь через неделю после катастрофы. Денег не взял. Попросил вывести его в Три мира. Откуда узнал про тоннели — история умалчивает.

Ян — единственный в своем роде. За все время существования белых мячей. Человек, способный дистанционно удерживать объект на месте. Со стороны результат деятельности может выглядеть как угодно: в машине забарахлил мотор или ее тормознуло ГАИ, клиент застрял в лифте, письмо ушло по неверному адресу…

Яна, как и всех бывших уайтболистов, держали на карандаше спецслужбы. Но о его белой квалификации не догадывались. Любит человек кидать лассо, хобби у него такое. Он с детства любил кидать лассо, а также — метательные ножи, дротики и все, что летает. Доля осторожности — а осторожности Яну не занимать — и перерожденный неуязвим. Для внешних факторов.

— Зачем было отпускать такое сокровище в космос? — недоуменно спросил Прагматик.

— Если человек добровольно, без нажима со стороны, хочет отказаться от даров белого мяча — значит, его конкретно достали эти дары, — ответил Улисс.

— Тебя тоже достали?

— Давно.

— Так почему не уходишь?

— Не могу…

Ян — не первый и не последний, кто плюнул в лицо уайтболу. С тех пор, как появились тоннели, много перерожденных ударилось в бега. Оставляли на Земле не только белый дар — кому-то, может, и хрен бы с ним. Поначалу — эйфория и ощущение собственного могущества, море по колено. А позже приходит ясность: на Земле даже богов, случается, распинают… Люди разные, причины бегства тоже разные. Спасались от спецслужб, от мафии, от себя, бог весть от чего еще. Бросали семьи, друзей, привычную жизнь. Уходили по-разному, но над всей этой пятой колонной уайтбола по небу, через Вселенную, красными буквами — лозунг: «Верни мне свободу».

— Почему — красными?

— Кровью, — ответил Художник.

— Ага, — одобрительно кивнул Потрошитель.

Нигде, кроме Земли, нет белых мячей. В любой колонии, на любом спутнике перерожденный становится обычным человеком.

Как синяя птица у Метерлинка превращается в черную.

Как золотой песок оборачивается простым в известной сказке.

Как…

— Коллега, пойдите прочь от мольберта, в глазах рябит. Задолбали вы своей образностью.

— Между прочим! Как бы чувствовал себя в Трех мирах Улисс? Провидца ведь там не будет. Привычных «глаз на затылке» не будет. И станет наш скиталец шарахаться от каждого звука. Паранойя — неплохая замена шизофрении.

— Это не шизофрения. Сказано же вам — кризис личности.

Шизофрения — не шизофрения… Один «белый» врач — его отправили в Три мира пару лет назад — перед тем, как уйти, пытался решить внутренние проблемы человека без тени. Ничего путного не вышло. Сообщил Улиссу нечто, с его точки зрения, утешительное: якобы никакого психоза нет. То, что есть — вообще не болезнь, а кризис личности. «Так ведь нет у меня личности, — попытался объяснить скиталец. — У меня и тени-то нет. А когда подхожу к зеркалу — вижу вместо себя чужие лица, все время разные. Лица перерожденных. Забыл, как выглядит мое собственное. Что мне делать-то с этим?»

Целитель сочувственно вздохнул: «Не смотреть в зеркало».

— Мда… — констатировал Резонер. — А в древние времена церковники и прочие шаманы не разбирались: болезнь — не болезнь, изгоняли бесов — и все дела.

— Чем виноват врач? У любого перерожденного «дар уайтбола» далек от совершенства, — заметил Комендант.

— Что такое совершенство? — поинтересовался Релятивистский Дьявол — совершенно немыслимая образина, доселе молча наблюдавшая за диалогом.

— Хотите поговорить об этом? — осведомился Фигляр…

…Водка здесь по полтиннику. Мясо — только импортное, по три сотни за кило. Сигарет и хлеба нет. Это — нормально, это от лакуны не зависит. В нашей забегаловке сигарет и хлеба тоже нет. На кругу хлеб есть — мясо отсутствует… Мелочи это все. Так, эпизодическое неудобство.

— Если б они знали, что у них было в альтернативе, — заметил Прагматик.

— Уже не узнают. Альтернативу вы, коллега, нынче волюнтаристским образом отменили.

— Да… это не самолеты на лету ловить, — вздохнул Комендант.

— Ломать — не строить, — подтвердил Фигляр.

Прагматик отмахнулся:

— Оставьте меня в покое. Все претензии — к заказчику.

— Удивляюсь я на наши уайтболы, — покачал головой Резонер. — Наплодят парадоксов, а потом пытаются выборочно их исправить. А в процессе возникают новые парадоксы… Это ж как тришкин кафтан: здесь залатаешь — там порвется.

— О чем вы?

— Все о том же. Об альтернативе, которую волюнтаристским образом отменили. Да и не только о ней.

— Причем здесь уайтболы? Это у некоторых уайтболистов излишнее рвение открылось.

— Господь с вами. Хантер — наемник, ему все равно в кого стрелять, а этот… посмотрите, ну откуда у него излишнее рвение?

— Кто ж его знает. У всех человеков свои тараканы в голове.

— А также — пауки, белые мячи и прочие нездоровые образования. В космос надо бежать, а они играются в политику… Скиталец! Чего тебе приспичило в политику играться?..

На лице Улисса отразилась мучительная работа мысли. Потом исчезли и работа, и мысль. На какое-то время скиталец впал в ступор. Наконец, тряхнул головой и заторможено произнес:

— Не… знаю.

— Господа, оставьте убогого в покое, — откомментировал ситуацию Резонер.

Очередь двигалась долго, целую вечность. И — не туда двигалась: вместо того чтобы уменьшаться, росла.

— Коллеги, что происходит? — поинтересовался Комендант.

— Да? — встрепенулся Улисс.

— Вот незадача, — сокрушенно сказал Провидец. — Извините, проспал. Она вектор сменила.

— Кто? — недоуменно спросил скиталец.

— Конь в пальто, — сварливо отозвалось Эго. — Лакуна, кто ж еще. На продавщицу посмотри.

Продавщица забирала у покупателей товар и отдавала деньги. «Обслуженный» клиент отступал на шаг, перед ним у прилавка возникал следующий.

— Пошли отсюда, — сказал Прагматик. — Мы тут разве что до полицейских достоимся.

— Вряд ли. В эту задрипанную лавку доедут в последнюю очередь. У них, небось, поважнее объекты есть.

— Все равно пошли. Зайдем в нормальный магазин. Как же вы, маэстро, не разглядели, что дырочка — маятниковая?

— А как ее снаружи разглядишь? — обиделся Провидец. — Снаружи-то — прошлое и прошлое… Кстати, она не совсем маятниковая, сейчас прыгнет…

Прыгнула. Полтора десятка покупателей из головы очереди куда-то исчезли. Скиталец оказался у прилавка.

Протянул полутысячную бумажку:

— Две пачки овсянки.

— Сдачи нет, — отфутболила тетка.

Начал рыться по карманам, нарыл десятку:

— Тогда — одну пачку.

Продавщица молча швырнула геркулес на прилавок.

— Спасибо — не в морду, — заметил Комендант.

— Уайтбол с ними со всеми, — отозвался Резонер. — Живут, как трава растет. Жрут, спят, плодятся, реагируют на раздражители. В нынешней каше уже и не разберешь, где энтропия множится сама собой, а где уайтболисты руку приложили.

— А как вы думали? Жизнь вообще — говно, — доверительно сообщило Эго.

— Пойдемте отсюда, — сказал Прагматик. — От этих «прыжков» и «векторов». А то маэстро опять проспит все на свете.

Провидец игнорировал наезд.

Человек без тени отправился, было, к выходу, но нашел в кармане пятьдесят рублей и вернулся. Протянул бумажку мужику из очереди:

— Брат, купи мне бутылку. Забыл.

Ханыга, не глядя, взял полтинник.

— Слава богу, что — не глядя. Если бы сказал какое-нибудь «тамбовский волк тебе…» — это были бы последние его слова, — заметил Комендант.

— Вау! Гуманизм сегодня рулит, — обрадовался Фигляр.

— Сил нет, — пожаловалось Эго. — Нет сил молча аккумулировать негатив. И ни малейшего желания любить ближнего. Вообще никакого желания жить.

…Покупки возвращать не пришлось. Вектор сменился чуть позже: уже на выходе из магазина Улисс покачнулся, сделал пару шагов назад…

— Не тормози! — рявкнул Комендант. — Уайтбол вас раздери, и эти ваши дырки, и этих ваших мудаков, которые плодят дырки, и…

— Хотите поговорить об этом? — перебил его Фигляр.

* * *

…На заплеванном столике во дворе мужики пьют горькую и решают мировую проблему. Что случится раньше: рухнет швейцарский банк, или иссякнет подмосковный уайтбол.

Улисс прислонился к двери парадной, расхохотался:

— Дорогая передача…

— Вот так, — тут же выступил Резонер. — Перерожденные уйдут в отстой и передохнут — а этим ничего не будет. Приспособятся, выработают иммунитет, наплодят детей — социальных мутантов. Человечество воспрянет. Человечество возродится из дерьма и быдла. И будет жить. На одних инстинктах. Разум себя давно исчерпал.

— Разум, как считает Релятивистский Дьявол, — тоже категория весьма относительная, — заметил Комендант.

Релятивистский Дьявол тут же выскочил на передний план, как чертик из табакерки:

— Меня тут поминали?

— Не вас поминали. Разум.

— А где это?..

— Господа, господа! — вдруг всполошилось Эго. — Куда мы пришли? Мы же собирались за деньгами. А притащились к собственному подъезду.

— Между прочим, куда откочевал нынешний банк? Или он совсем сгинул?

— Среднеросск, — отозвался Провидец через полминуты. — Проспект Астронавтов. Там тоже новая лакуна, в тандеме с давешней.

— Прошлое или будущее?

— Прошлое. Восемнадцатое октября сего года.

— Без маятников?

— Пойдите к черту.

…Мужики у заплеванного столика поглощены выпивкой и дискуссией. Больше во дворе никого нет.

— Уайтбол с ними. И с банком, и с деньгами, — сообщил Улисс. Закрыл глаза, представил себе аллею Битцевского парка и шагнул туда.

 

«Шагреневые» птицы

Арсен выплыл из забытья. Лоб в испарине, и опять знобит. Грудь заложена — ни вдохнуть, ни выдохнуть… Закашлялся, на одеяле появилось мокрое пятно. В полумраке пригляделся. Похоже, кровь.

Бункера-сарая больше нет. Вокруг — каменные стены… Пещера. Из-за угла пробивается тусклый свет. А с противоположной стороны тянет сквозняком.

Арсен лежал на земле, закутанный в тонкое шерстяное одеяло. Одежда пропала, обувь тоже. Исчезли консервы и водка.

Надо куда-то идти… а куда идти? Снаружи дождь. Или уже нет дождя? Вчера было солнце. Или солнце было в прошлом году? Не помню.

Когда-то нечто подобное уже происходило. Воспаление легких? Или в тот раз — малярия? Что-то одно или все сразу, или по очереди? Неважно, главное — выжил. Или это все — в прошлой жизни?

Пить хочется. Где-то в глубине пещеры журчит вода. Человек поднялся на четвереньки и тут же наткнулся коленом на острый камень. Все равно надо встать…

— Говорили тебе — не раздевайся. И не разувайся, — раздался голос откуда-то сверху.

Арсен поднял глаза. Над головой висела брезгливая маска Резонера.

…В Битцевском парке — развезень: трое суток подряд лило. Это к лучшему — гуляющих мало. Придурок Каспер, помнится, ехидно заявил, что после смерти Улисс выглядит, как самый настоящий покойник.

В общем-то, он и есть покойник. Зомби. Одно слово — человек без тени.

Скиталец добрался на Воробьиную плешь, рассыпал на землю овсянку. Прислонился к дереву, наблюдая, как слетаются на корм — нет, не воробьи и вообще не городская живность. Нечто совсем другое. Подарок уайтбола.

«Шагреневые» птицы. Когда исчезнут все — пустота вернется окончательно.

Полтора часа назад птиц стало на одну меньше: в огромном кирпичном доме неподалеку от метро Алексеевская…

…А больше их почему-то в последнее время не становится.

Женщин угадывать легче, чем мужчин. Малознакомых — легче, чем хорошо знакомых… Труднее всего угадать себя. Иногда кажется: если попасть в точку — проклятие уайтбола рухнет. Но это, скорее всего, не так.

Трех пернатых скиталец убрал собственными руками. Точнее — руками уайт-хантера. С первыми двумя все было исходно ясно: стервятники. Если оставить им жизнь — ополовинят стаю.

С третьим — еще хуже. Этот герой боролся с уайтбол-террором. По ходу дела семимильными шагами двигался к президентскому креслу… Если бы, не дай бог, дошел — террор показался бы безобидной сказкой на ночь, по меньшей мере — уайтболистам…

Улисс поднял глаза к небу, спросил неизвестно кого:

— Почему так получается? В чем мы провинились?..

Небо промолчало. Маски — тоже. Скиталец попробовал задуматься — мысли исчезли совсем. На секунду вокруг сгустился туман. Когда рассеялся — лес и птичья стая оставались на месте, вообще все было по-прежнему. Только про убиенного на Алексеевской «шахматиста» Улисс напрочь забыл.

…Шахматист. Его долгая партия сводилась, как положено, к перемещению фигур на доске. В реальности они при этом тоже перемещались. Очень хорошо играл — еще в школе стал мастером спорта.

…Та птица, которая бродит особняком, подбирая овсянку по самому краю — это Мила. Раньше клевать отказывалась, сидела, нахохлившись. Теперь депрессия прошла, но все равно пташка держится в стороне.

Она «дотронулась» два года назад. Белым мячом обзавелось некое агентство недвижимости. Чья это была ширма и какого черта они собирались там делать — уайтбол их знает. В порядке эксперимента руководитель пихнул в зону аномалии собственную секретаршу. У девушки хватило ума не рассказывать по возвращении, чем ее благословил мяч.

А он ее благословил телепатическим даром. Теперь стоило Миле посмотреть на человека — вся изнанка человека была, как на ладони. Удобно, конечно, но… не в коня корм. Пару дней бешеными от ужаса глазами девушка наблюдала содержимое чужих мозгов. На третий день бросила заявление на стол, заперлась дома, боялась выйти даже за хлебом.

С Милой исходно было ясно: с «подарком» — не жилец.

Десяти минут общения с ней скитальцу хватило под завязку. Все десять минут он успокаивал себя тем, что пока она рассказывает о своих проблемах, ей некогда шарить в мозгах собеседника. Потом сломался и без всякой моральной подготовки выдал то, с чем пришел: предложение перебраться в Три мира.

Она замерла с чашкой, не донесенной до рта. Потом со всей силы шарахнула кулаком по столу, схватила кофейник, швырнула на пол, разрыдалась, убежала в соседнюю комнату и заперлась там.

Несколько минут Улисс ждал, изучая аквариум с какими-то ящерицами. Мила не появлялась.

На следующий день ему пришло раздраженное письмо килобайт эдак на десять. Кроме эмоций в нем содержалось согласие покинуть Землю. Суть сводилась к тому, что раз она (Мила) такая серьезная обуза даже для товарищей по несчастью, хотя они (эти товарищи) ничем не симпатичнее всех остальных уродов, то она уберется куда угодно — хоть в космос, а лучше — еще дальше. Письмо заканчивалось лозунгом: «Ненавижу двуногих!»

Страшная штука — идеализм. Как змея, греющаяся на солнце. Безобидна, пока не наступишь ей на хвост.

…Наверняка девушке понравилось на Эребе. В этом мире разного калибра ящеры преобладают над прочей фауной, включая двуногих. Учитывая страсть телепатки ко всяким ползучим — змеям, черепахам, саламандрам…

— И сама на рептилию похожа, — ядовито высказалось Эго.

— Все мы не ангелы, — ответствовал Резонер.

— Уж вы-то — точно, — вздохнул Комендант…

* * *

Неожиданно для себя скиталец обнаружил, что уже пару минут смотрит на какие-то дамские сапоги. Поднял взгляд:

— А… привет.

Женщина кивнула:

— Привет. Реакция у тебя стала ни к черту, братец.

— Осторожнее. Ты чуть не наступила на свою собственную птицу.

Ева улыбнулась:

— Дуркуешь, значит. Расслабляешься. А почему нет? Если бы моя «стая» была такой же симпатичной, как твоя — мне бы, наверно, тоже нравилось дурковать.

— Зачем пришла?

— Пообщаться. Тошно, Улисс.

Располнела. Кожаное пальто — в натяг. Макияж не скрывает мешков под глазами: похоже, «сестренка» только что из запоя.

Несколько лет назад она была красивой.

— Брось пить. Займись спортом.

— Поздно, братец.

— Что значит — поздно?

Ева пожала плечами:

— Пока вокруг женщины вьются мужчины — все в порядке. Если начинают крутиться мальчишки — значит, вышла в тираж. Да! Тут один… самый ушлый, похоже — не просто жигало.

…Наплывом возникла картинка: вокруг «сестренки» порхает амур. Одет в стильный костюм, но на плечах сквозь дорогую ткань просвечивают погоны…

— Не просто жигало, — сказал человек без тени. — Ты это хотела узнать?

— Мне все равно. Предупреждение тебе и другим: не подходите близко.

Скиталец хмыкнул:

— Первый он, что ли.

Женщина вздохнула:

— Теперь это стало опасно. Подарок теряю. Не владею ситуацией.

…Ее подарок — феноменальная способность к внушению. Не дай бог попасть под горячую руку — воля тут же подавлена: шагнешь под колеса машины и сам не заметишь.

И наклонности достойные: за несколько лет «сестренка» стала подпольной королевой среднеросской мафии. На кой хрен оно ей, спрашивается, было. Комплекс власти — тоже страшная штука…

— В космос пойдешь? Если все равно подарок теряешь.

— Не пойду, Улисс. У меня там никого нет.

— Можно подумать, у тебя здесь кто-то есть.

— Нора.

— Бери ее с собой.

— Что делать молодой красивой девице в этих фермерских мирах?

— Правильно. Молодой красивой девице самое место в криминальных структурах, — язвительно ответил скиталец.

— Почему ты такой раздраженный? Я тебе дурковать мешаю?

— Нет.

— Тогда в чем дело?

— Ненавижу вас всех. Пернатых.

— За что?

— За то, что дохнете. Нескольких пернатых я ненавижу больше, чем остальных. В том числе тебя. Догадайся, почему.

— Догадываюсь. Это называется «абстинентный синдром», — усмехнулась Ева.

— Стас вот так загнулся, и ты там будешь.

— Все там будем.

…Уходя вечером с работы, Стас наверняка мог сказать — кому из сотрудников нынче отдавят ногу в метро, а кому нахамят в автобусе. Гуляя на дружеской вечеринке, разглядывал друзей — видел одни проблемы: у этого скоро прогорит фирма, а у этой дите село на иглу…

Стас развелся с женой — увидел, что та в ближайшем отпуске заведет любовника. Прекратил отношения с несколькими друзьями — не хотелось смотреть, как у них разваливается жизнь.

Если б тогда уже были тоннели во внешний космос, Стас оказался бы первой ласточкой. Но тоннели появились позже. Когда появились, Улисс думал: будет запасной вариант, на самый крайний случай. Крайний случай превратился в массовый исход перерожденных на волю…

Негатив, обрушившийся на Стаса, вызвал нечто гораздо худшее, чем отчаяние — абсолютное смирение. Из-за этого смирения прогнозы «братца» приобрели силу фатума. Когда он увидел, что через три минуты упадет с семнадцатого этажа — только пожал плечами.

Дисциплинированно выждал эти долбанные три минуты, вышел на балкон и прыгнул вниз…

— …Я одного не понимаю, — в полголоса проговорил Резонер. — Почему он видел только негатив? Почему перерожденных вообще клинит на негативе?

Пришибленное Эго ответило своей коронной сентенцией:

— А вы как думали? Жизнь вообще — говно.

— Хотите поговорить об этом? — невинно осведомился Фигляр.

— Пифию — чморить, — мрачно сказал Потрошитель.

Провидец надменно промолчал.

— Пифия виновата не бывает, — заявил Резонер. — Виноват всегда тот недоумок, который ее неправильно понял.

— …а потом чморить интерпретаторов.

— Так вы хотите поговорить об этом?..

— У тебя у самого пузырь из кармана торчит, — усмехнулась Ева. — Третьим будешь?

— Это не себе.

— Неужели?

Скиталец молча вытащил бутылку, размахнулся и запустил в стоящее поодаль дерево. Невидимые птицы взлетели, с клекотом помчались в разные стороны.

— Все равно не верю, — вздохнула «сестренка».

— Как хочешь.

— Знаешь, Улисс. Твоя стая редеет — а моя прирастает. Представляешь, какой это кайф: что ни ночь — к тебе покойнички косяками?

— Покойнички не сами собой берутся. Остановись. А то — ступай в монастырь. Грехи замаливать.

— Глупая идея, братец.

— Как знаешь.

— Не нужен мне ни монастырь, ни космос. На свою птицу я давно наступила, Улисс. Единственное, что осталось — Нора. И еще — вы. «Родня». Ни черта меня с вами уже не связывает, кроме белой крови. Но ведь это — все, что есть… Счастливо, братец. Понадоблюсь — обращайся: пока силы не кончились — помогу.

— Лучше себе помоги.

Но Ева уже исчезла.

…Она, Мила, Стас — нечаянные жертвы уайтбола. Люди, чудом избежавшие пожизненного заточения в дурдоме и получившие от мяча «утешительный приз». Куда бы его затолкать, это приз…

Остальные птицы — фавориты. Мяч их сам выбрал. Им легче.

 

Одиссея беглого агента

Арсену удалось протиснуться к воде. Узкая ниша между камней, оттуда течет жалкий ручеек с каким-то тухлым запахом… хоть так.

Холодно. Все-таки надо собраться с силами и вылезти наружу. Вдруг там солнце. Раньше в этом мире случалось солнце. Или — не в этом мире?..

Перерожденные, говорите. Фавориты-жертвы… да. Так и есть. Рожденные заново. Все, что хранится в памяти, можно смело оттуда выкинуть, оно только сбивает с толку. Забудь о своем прежнем воплощении, учись жить — и выживать — с нуля. Учись фокусировать взгляд, говорить, ходить, думать. Определяйся, где проходят границы твоего собственного тела и сознания. Откуда начинаются другие предметы и так называемая объективная реальность. Пытайся ответить себе на базовый вопрос «кто я такой»…

…Гигантский серый паук восседал на скале. Сплетенная им паутина опутывала все обозримое пространство, тонкие нити убегали вдаль, к едва заметным в туманной дымке хребтам, или исчезали за горизонтом. В паутине болтались мертвые люди, звери и даже целые планеты — на зелено-голубом шаре одной из них Арсен разглядел очертания земных материков. А если присмотреться к чудовищу ближе, видно, что каждая из его ног, коих — сотни или тысячи, заканчивается зеркальным когтем. В зеркалах мелькали лица известных политиков и финансовых воротил, вахтеров, школьных учителей, автобусных контролеров, банковских служащих, ментов, военных, телекомментаторов, журналистов… Арсен остановил взгляд на одном знакомом лице — тут же лицо начало меняться, превращаясь в обычное отражение…

Арсен почувствовал, как чудовищное зеркало затягивает его внутрь, в себя. Уцепился за ближайший камень и закрыл глаза, пытаясь прогнать кошмар. В мозгах колотилось что-то — то ли взбудораженный пульс, то ли наполовину съеденные пленники монстра…

Когда очнулся — вокруг громоздились пустые скалы, прямо по ходу возвышалась гора-исполин, снежник которой наполовину скрылся в облаках. А паук… теперь он был внутри, в голове Арсена.

Хуже того: эта тварь жила у него в голове всегда.

…Потом появились маски. Или маски раньше? Не помню. Поначалу это были какие-то смутные, навязанные извне чувства — тревога, отчаяние, стыд, сарказм. Будто кто-то невидимый пытается тебе внушить нечто чуждое, не твое, неприятное… Со временем маски обрели лица и голоса. С тех пор они регулярно болтались вокруг, докучали своим назойливым присутствием и бессмысленными оценками всего и вся. А самое поганое — человек в конце концов осознал, что эти образины суть его собственный бред, который он, человек, обречен таскать с собой. Везде.

Иногда кажется: голова растет откуда-то из середины туловища. Из желудка. Все, что в ней происходит, вызывает тошноту. Десятки, а то и сотни раз Арсен сходил с ума. Вернее, даже так: он потерял разум единожды. Если с тех пор временами казалось, что все встало на свои места — это был лишь очередной болезненный выверт измученного сознания…

…Улисс зашел в подъезд и тут же получил сигнал от Белого Охранника: дома — засада.

— Чушь, — откомментировал информацию Резонер. — Вы — параноик, маэстро. Как можно охотиться на человека, не отбрасывающего тени?

— Засада, — упрямо повторил Провидец. — И лакуна. На три этажа.

— Вон что. Так бы сразу и сказали. Прошлое или будущее?

— Аут, — ответил «маэстро».

…Аут. Местечко, которое даже с натяжкой не получится соотнести с прошлым или будущим. Местечко, в котором может быть вообще все, что угодно: сухая вода, стаи перелетных бегемотов, планеты в форме восьмерки… Засада на человека без тени — это, в принципе, мелочь.

— Тип, который регулярно выигрывает большие суммы — будь то на бирже, в тотализаторе или казино — не может оставаться незамеченным, — пожал плечами Комендант. — Хоть бы он десять раз не отбрасывал тени.

— Уайтбол с этими суммами, — отозвался Резонер. — В политику соваться не надо было.

— Отстаньте, — огрызнулся Прагматик. — По-хорошему, всех птичек, пробившихся к власти, нужно перестрелять. Очень быстро родство забывают.

— Перерезать, — уточнил Потрошитель.

— Между прочим, если заказчика посчитали, то и хантеру не поздоровится.

— Уже, — заметил Провидец.

— Что — уже?

— Не поздоровилось. Я бы на его месте ноги сделал, пока не поздно.

…Уайт-хантеров было три. Двоих ушли на тот свет довольно быстро. Третий выжил. Долго тихарился, а потом обзавелся серьезной поддержкой — стал работать на группу «Равновесие».

Группа «Равновесие». Экспериментальный придаток одноименного общественного движения. Программа движения, как положено — борьба с уайтбол-террором. В наше время декларировать что-то другое просто неприлично… Методы, как положено — в лучших традициях уайтбол-террора. К примеру, «белый» киллер в подрядчиках.

— Ну, охрана-то им нужна, — рассудительно сказал Резонер.

— В лице киллера? — усмехнулся Прагматик. — Коллега, у них такая охрана — не то, что рядовой уайтболист, даже уайт-хантер не дострелит. Проверено: пытался раньше. Пока не перекупили.

— Кстати, чем они занимаются, кроме агитации за светлое будущее? Фильм вот какой-то делают. В зоне уайтбол торчат чуть ли не безвылазно.

— Фильм — это манипуляции с уайтболом по классической схеме: снимают эпизод, прокручивают кучке уайтболистов и ждут эффекта. Нет эффекта — переснимают.

— Механизм ясен, а идея? Сюжет, так сказать?

— Спросите, чего полегче. К ним на территорию муравей без разрешения не заползет.

— А маэстро иногда бывает нем, как рыба, — заметил Комендант. — То ли не видит, то ли говорить не хочет.

— Не вижу, — откликнулся Провидец. — Там колпак непроницаемый. Если только внутрь пробраться, изнутри посмотреть…

…Ну да, может быть и «колпак». На базе «Равновесие» пасется некий скромный научный сотрудник. Который на самом деле — фаворит-перерожденный. Сильный, один десятка стоит… Пуля, предназначенная уайт-хантером режиссеру фильма, совершенно безобидным образом вошла в дверной косяк. Единственный промах за все время — хантер до сих пор его помнит… Остальные пули, выпущенные «обычными» стрелками, вообще не попали на территорию базы. Куда ушли — уайтбол их знает.

Неоднократно Улисс пытался попасть на базу «Равновесие». Неизменно оказывался снаружи. Либо со стороны Зеленцов — рядом с внешним КПП, либо непосредственно в зоне уайтбол — рядом с КПП внутренним.

Там же, в зоне уайтбол, он и познакомился с «защитником». Разговаривали долго, но ни грамма информации о делишках группы скитальцу выудить не удалось. Собеседник оказался такой же непроницаемый, как пресловутый колпак над базой.

…А еще «защитник» — талантливый притворщик. Даже участники группы не подозревают, кто отводит пули и непрошеных гостей. Думают, что сам белый мяч. Делать ему больше нечего…

Прагматик вздохнул и высказался:

— Пойдемте отсюда, коллеги. С какого перепоя нам соваться в лакуну-аут? Туда, небось, даже КАС не рискнет зайти. К тому же мы собирались деньги со счета снять…

Скиталец представил себе участок карты между Москвой и Среднеросском и шагнул в третью столицу.

В квартире ничего не найдут. Рабочие файлы, письма своевременно уничтожались. Да и искать не будут — им и так все давно известно.

А может, там вообще нет никакого компьютера.

А может, и Улисс там не обитает. Ждут кого-то другого. Уайт-хантера, например.

Лакуна-аут…

Человек без тени зашел в сквер, опустился на скамейку. Вокруг скамейки бродило десятка два голубей. Нормальных, человеческих птиц, без всякой там мистической нагрузки.

Сколько времени есть в запасе? Как скоро им надоест ловить собственного беглого агента? Шмальнуть его могли еще пять лет назад, когда засветился в первый раз. Не шмальнули. В принципе — кому он был нужен, пока во взрослые игры не полез? Но ведь даже не ловили. Странно это все.

— Да ничего странного, — невозмутимо заявил Релятивистский Дьявол. — Странно с упорством маньяка мыслить категориями линейной вероятности. Хотя, наверно, иного не дано человеку. Будь он сто раз перерожденный и двести раз без тени — все равно стремится выстроить свою внутреннюю реальность по упрощенной схеме… А реальности внешней на это наплевать. Кто сказал, что в нынешней жизни были проколы и засветки, московская биржа и калифорнийское казино? Деньги на счетах лежат? Мало ли откуда они там взялись в этой версии мироздания. Может быть, каждый раз, когда умираешь и рождаешься заново, ты тем самым стираешь свою прежнюю личность и все, что с ней связано? Фантом. Человек-невидимка.

— Бесперспективные размышления, — зевнул Прагматик. — Драпать отсюда надо, вот что. Во внешний космос. В Три мира. А наш герой, видите ли, не может.

— Потому что он — зомби, — сказал Резонер. — Кончится эпопея перерожденных — исчезнет человек без тени. Он давно уже исчез. Единственное, на что способен — симулировать чужие жизни. И чужие смерти.

— С чего вы взяли, что эпопея перерожденных должна закончиться?

— Маэстро сказал.

— Маэстро, это правда?

— Да, — неохотно отозвался Провидец. — Новых перерожденных нет. Ни в настоящем, ни в будущем.

— Отчего так?

— Спросите у белого мяча.

— Гм… должно быть, мячам не нравится, что перерожденные удирают в космос. Какой смысл их делать, если удирают?

— Вы говорите ерунду, уважаемый. Просто мячи осознали, что перерожденные — штука бесперспективная, и милостиво позволили своим детям перебраться в безопасное место.

— Это место с некоторых пор тоже перестало быть безопасным, — мрачно сообщил Провидец. — За последний месяц стая потеряла трех тамошних птиц — по одной в каждой колонии. Нда… Поселенцы наверняка ничего не заподозрили: в обживаемых мирах проще простого замаскировать убийство под несчастный случай.

— Ну вот. А вы говорите — пост-уайтбольный психоз… Тут, на Земле, целая система психов.

— Много систем. По одной в каждой стране.

— Но уайтбол-террор они со временем задушат, я думаю. Ценой военной диктатуры. Как исстари ведется под этим небом.

— Заткнитесь вы все, — взвыл Улисс. — Не могу больше. Человеческий ресурс выработан. Сил нет. Десять лет — горячая сетка. Хватит. Пусть сумасшедшие мячи сами разбираются в своих заблуждениях. Если они способны в чем-то разобраться.

— Пойдешь в космос? — оживилось Пришибленное Эго.

Скиталец не ответил, поскольку впал в ступор. Рот раскрылся, потекла слюна. Взгляд стал стеклянным.

— Не пойдет, — резюмировал Прагматик. — Разве что «хозяин» отпустит.

 

Зеленые

…Одежда пропала, да. Теперь нужно двигать отсюда нагишом. Или торчать здесь, в холодной пещере, дожидаясь очередной хозяйской подачки. Подачка может включать в себя что угодно. Начиная с галстука, заканчивая космическим скафандром. Или — не включать, как повезет.

А если повезло, если тебе подсунули варианты облачения на все случаи жизни — поди угадай, какие вещи взять с собой. Угадаешь — хорошо. Не угадаешь — окажешься в тундре без кухлянки или в джунглях без москитной сетки. Такой вот нескончаемый квест.

Арсен выбрался из пещеры. То, что оказалось снаружи, в первый момент обрадовало: солнце. Теплое, даже горячее.

А во второй момент радость сменилась отчаянием. Площадка и выход из пещеры — на утесе. С трех сторон отвесные скалы вниз, четвертая сторона — отвесная скала вверх. Что вверх, что вниз — метров двести, не меньше.

— Отдыхай, — вяло посоветовал Прагматик. — Грейся.

Улисс отправился на проспект Астронавтов. Как и следовало ожидать, опоздал: в лакуне — патруль КАС. Пришлось опустошить счет в другом, «стабильном» банке.

— Предпоследний счет, между прочим, — заметил Прагматик. — Остался только резерв. Если он грохнется в какую-нибудь лакуну-аут…

— Предлагаете заглянуть в казино? — ехидно осведомился Фигляр.

Ни с того, ни с сего стало страшно. Все направленные действия и поступки слишком похожи на беготню белки в колесе. Или на трепыхания мухи в паутине… Тебе кажется, ты ушел из своего подъезда? Ни фига. Через секунду пойдет новый вероятностный поток, и он вынесет тебя прямиком в твою собственную квартиру. Сбежишь — угодишь еще в какую-нибудь задницу. Сколько раз так бывало — оказывался не там, куда собирался. Грешил на автопилот, а на самом-то деле… Стараешься об этом не думать, не замечать — а оно есть. И получается — ты жив и свободен лишь до тех пор, пока тебя уайтбол прикрывает. Хотя какая же это, на хрен свобода, и что это за жизнь…

— Сбрендишь, — заметил Прагматик. — Остынь — и иди, куда собирался.

Скиталец зашел в интернет-кафе, послал хантеру короткое сообщение: «Дин, вали прочь от своей берлоги. Чем дальше, тем лучше. Улисс».

Затем отправился в Северный парк. Свернул с центральной аллеи на одну из боковых и столкнулся носом к носу… с самим собой.

Почувствовал, что задыхается.

Кажется, приехали…

…Несколько лет спустя скиталец будет подводить итоги прожитой жизни. Попробует вспомнить самый жуткий эпизод из собственной биографии — вспомнит: на парковой дорожке, тэт-а-тэт с самим собой. И совершенно не важно, что тогда за этой встречей стоял всего лишь нелепый казус. В тот момент стало кристально ясно: реальность может быть любой. Совсем любой. Даже такой, какую в кошмарном сне не увидишь. И она еще далеко не исчерпала свою буйную фантазию…

— Привет, Одиссей, — дурашливо осклабился визави.

Невидимая метафизическая рука, взявшая, было, за горло, ослабила хватку.

— Неостроумно, — выдохнул Улисс.

— Уж и пошутить нельзя… а хер ли я за тобой гоняюсь по всей России? Деньги давай.

Человек без тени протянул двойнику сверток.

— Ого. Сколько там?

— Сколько нужно.

— Нынче, между прочим, половина — моя.

— Ваши дела.

— А чего это мы в дурном расположении духа?

— Где найти хантера?

— Так я тебе и сказал.

— Хорошо, сам найду, — скиталец развернулся и пошел прочь.

— Ты куда, Одиссей? — провыл ему в след двойник.

Улисс остановился.

— Слушай внимательно. Меня ловят. Не болтайся рядом и не разгуливай с моим лицом.

— Погони! Романтика! Обожаю!..

Кретин. Ненавижу пернатых…

Человек без тени вспомнил карту Подмосковья и шагнул в Солнечногорск.

Оставалось еще одно дело. Последнее.

— Последнее на фиг никому не нужное дело, — уточнил Фигляр. — И что потом?

— А вы как думаете? — равнодушно спросил Резонер. — Когда машина выполнила поставленные задачи, что с ней делают? Правильно: выключают.

* * *

Солнечный — берлога перерожденного, о котором ничего неизвестно. Из-за него скитальцу то и дело снились кошмары — настолько иррациональные, что содержание снов под утро невозможно было вспомнить. Четко ощущалось лишь одно: присутствие солнечногорского монстра. А Провидец, как всегда, талдычил про «колпак», и что, мол, «снаружи не видно»…

— Ну и на хрен тебе это чудовище? — сварливо поинтересовалось Эго.

— От ночных кошмаров избавиться, — буркнул скиталец.

— Ага. Сделать их дневными. Мало у тебя кошмаров в шагреневой стае.

— Пути уайтбола неисповедимы, — изрек Резонер. — И мотивы — тоже. Оставьте человека в покое.

…Пару лет назад белый мяч возник в пригороде Солнечногорска, поблизости от конноспортивной базы. Человек двадцать находившихся там конюхов и спортсменов невольно оказались в зоне действия уайтбол. Что с ними стало, и кому из них перепал презент сумасшедшего мяча — только уайтбол и знает. Из Солнечного поползли слухи о различных проявлениях массового психоза у местных жителей.

Тамошний мяч давно издох — все они, кроме самого первого, зеленцовского, дольше года не живут. Издох, а слухи продолжают ползти…

…В один прекрасный день, на Питерском шоссе, обычная для утренних часов пробка вдруг неожиданно рассосалась сама собой. Никто из водителей не понял, как это произошло. Просто в течение минуты ситуация резко изменилась, стало возможно ехать.

А на следующее утро — лавина звонков в милицию, о пропавших людях…

Шоссе перегородили, отправили автомобильный поток объездными путями. Электрички отменили. Но за это время в районе Солнечного успела пропасть еще куча народу.

Опергруппа, отправившаяся разбираться с ситуацией, исчезла тоже.

…Немыслимый перерожденный перемещается на сравнительно небольшой территории, не выдвигаясь за пределы района. И другие жители района перестали выдвигаться за его пределы. Контакты с Москвой полностью прекратились. Нынче весь городок — закрытая зона. Остается только гадать, каким образом из Солнечногорска просачиваются слухи.

* * *

Скиталец, озираясь, бродил по улицам Солнечного. Вокруг ничего эдакого не происходило — и потому происходящее казалось абсурдным. Люди спокойно шли кто куда: в магазин, в офис, в кино. Все эти заведения каким-то непостижимым образом работали — без снабжения, без контактов с внешним миром. Вещь в себе.

Люди не производили впечатления сумасшедших, разве что слегка заторможенных. Улисс остановил парня, бредущего по улице с банкой пива:

— Который час?

— Пять, — не задумываясь, ответил парень и только потом полез в карман за часами. — Нет, шесть. Десять минут седьмого, — поправился он.

Человек без тени отошел на несколько шагов, посмотрел на свои часы.

Все-таки — пять.

Остановил худенькую женщину с огромной сумкой в руке:

— Как пройти к Нотр-Дам?

— Так это ж не у нас, — сходу отреагировала женщина.

— А где?

Она задумалась, глаза стали растерянными:

— Нет, вру… у нас. А мне почему-то казалось — в Париже…

Следующий прохожий без запинки ответил, что на дворе две тысячи девяностый год. Потом согласился на две тысячи девятый.

Еще одному скиталец без труда внушил, что метро изобрели два месяца назад, другому — что вождя мирового пролетариата звали Христофор Колумб, третьему — что Земля имеет форму диска.

— Маэстро! Может, весь город — одна сплошная лакуна?

— В Солнечногорске нет лакун. Ни больших, ни маленьких, — уверенно ответил Провидец. Помолчал с минуту и добавил:

— И не было. Ни до мяча, ни после.

Однако. Похоже, психика жителей Солнечного чиста от каких бы то ни было осознанных установок. Люди помнят истину, но совершенно не могут противостоять дезинформации, если она выдана уверенным тоном. Спокойно реагируют на любой бред, не удивляются, безропотно вступают в беседу на самые неожиданные темы… Будто их тут кто-то зомбирует по десять раз на дню, давно смирились.

Или — привыкли к постоянной смене реальностей. Им уже все равно. Мы еще трепыхаемся, пытаемся внушить себе, что мир относительно стабилен… А они расслабились и просто живут. «Хлеб наш насущный дай нам на сей день. На завтрашний — завтра и попросим. Если доживем…» Что-то в этом есть. Почему у других так не получается? Все равно ведь ничего изменить нельзя, хоть нервы сэкономить…

Улисс придержал за локоть очередную встречную даму:

— Не подскажете, как добраться на конноспортивную базу?

Дама пришла в ужас:

— Вы с ума сошли! Там же…

— Что там?

Она резко выдернула руку и бросилась вперед чуть ли не бегом, пару раз испуганно оглянувшись на скитальца.

Вот она, болевая точка. А то уже казалось — их ничем не проймешь.

…Еще один прохожий перепугался и ничего не ответил. И еще один… Ищите, да обрящете.

В конце концов, повезло. Изрядно подвыпивший, оттого бесстрашный и не слишком закомплексованный дядька изучающе глядел на скитальца минуты три, потом выдал:

— Две улицы налево — тебе не туда. Тебе — улица направо, по ней до шоссе. Дальше по шоссе. Там указатель будет, поворот к базе, вот туда и поворачивай… А что тебе понадобилось у Зеленых?

— У кого?..

— У Зеленых, — с нажимом повторил дядька.

— Это Гринпис, что ли? — растерялся человек без тени.

— Гринпис. И Юнеско. И — общество защиты сексуальных меньшинств. Ты с Луны свалился?

— Поближе. Из Москвы.

— А в Москве про Зеленых не знают?

— Смотря про каких.

Мужик недоуменно покачал головой:

— Какая же глушь эта ваша Москва. Во всем мире знают, а у вас — нет.

— Да кто они такие?

— Я же сказал: Зеленые, — доходчиво, как малому ребенку, объяснил дядька и побрел своей дорогой, не оглядываясь на собеседника.

Улисс постоял минуты три, собрался с духом и шагнул на указанное шоссе. «Посмотрим, чего они тут боятся. Как-нибудь прорвемся. Главное — не забыть, где дверь на улицу…»

Шоссе выглядело хуже, чем заброшенная проселочная дорога. Грязное, заваленное конским навозом и прелыми листьями. Асфальт сильно потрескался, сквозь трещины во всю лезла жесткая трава.

Кроме жуткого запустения, ничего пока что тревоги не вызывало. Полчаса скиталец продвигался вперед, лавируя между лужами и навозными кучами. Вокруг шуршал голыми ветвями ноябрьский ветер, кружились вороны и какие-то мелкие птицы. Один раз вдалеке дорогу величаво пересек явно непуганый лось…

Потом асфальт кончился. Короткий участок непролазной грязи, дальше пошла грунтовка. Исчезли километровые вешки и столбы линии электропередач. Дикое зверье повадилось выглядывать из леса чаще — присутствие человека тут, похоже, беспокойства не внушало…

У скитальца появилось иррациональное чувство, будто он провалился в прошлое эдак на три-четыре века.

— Маэстро, — позвал человек без тени. — Вы не засните, о'кей?

Белый Охранник промолчал.

Вдали на дорогу вышло стадо лосей…

…Нет.

Отряд всадников.

— В какую же реальность тебя занесло? — запричитало Пришибленное Эго. — Шагнуть обратно сумеешь? В настоящее время?..

Релятивистский Дьявол саркастически поинтересовался:

— А которое время — настоящее?..

Человек без тени сошел на обочину. Неподалеку в кустах слышался какой-то треск, но Белый Охранник по-прежнему молчал. Из малинника вылез медведь, повернулся к путнику толстой бурой задницей и с достоинством удалился в чащу.

Улисс нырнул за дерево, замер и затаил дыхание.

Отряд неспешно приближался. Ожидалось что-то вроде закованных в доспехи средневековых рыцарей или затянутых в камзолы вельмож — но нет, одежда вполне современная: свитера, ветровки, камуфляжные штаны. Все — в зеленых тонах. Униформа… Экзотичнее были «одеты» лошади: на груди у каждой болталась малахитовая бляха. Кастовый знак, что ли?..

Люди как люди. Мужчины и женщины, молодые и не очень. Перерожденные, естественно — откуда здесь кому-то другому взяться. То самое население базы, угодившее под белый мяч… Ладно. Подъедут — поговорим.

Провидец вдруг очнулся, истерично заорал:

— Черта с два это обычные перерожденные! Отчего такая паника из-за них в Солнечном? Тебя кто-нибудь так боялся? Каспера? Даже Еву не боятся те, кто не знает. Куда пропадают люди? Почему оцеплен весь Солнечный, не только конная база?..

— И вы тоже правы, — спокойно заметил Прагматик. — Но ведь мы уже пришли сюда. Значит, надо поговорить.

Кавалькада неотвратимо двигалась вперед по шоссе… которое никакое не шоссе… да и уайтбол с ним… В город направляются. В Солнечный.

Всадники резко остановились и одновременно, как по команде, повернули головы в сторону человека, спрятавшегося за деревом. Не только всадники — лошади тоже. Вся процессия уставилась на скитальца немигающими глазами.

И вдруг… картинка исчезла. Будто кто-то переключил программу телевизора.

На том месте, где только что были всадники — пустота. Зато вдали, где десять минут назад показалось стадо лосей… тьфу, этот чертов отряд… теперь действительно показалось стадо лосей. На груди у каждого болтается что-то зеленое — давешняя малахитовая бляха, надо думать. А на спине кто-то сидит… у каждого лося на спине сидит кто-то… обезьяна, кажется…

Стадо подошло ближе. Да, лоси, а верхом на них — обезьяны. Шимпанзе. На каждом шимпанзе — зеленый камзол с бубенчиками… Ну и что? Пусть развлекаются, имеют право… Сейчас подъедут — поговорим…

— Сваливай… — сдавленно простонал Белый Охранник. На сей раз ему никто не возразил. Только Релятивистский Дьявол чуть заметно улыбнулся.

Щелкнул переключатель — картинка снова исчезла. И опять появилась другая. Отряд больше не двигался по направлению к Солнечному. Теперь два десятка бритых мужиков в пестрых халатах пытались тащить два десятка ишаков туда, откуда пришли лоси. На груди у каждого мужика болталась малахитовая бляха, на ишаках — зеленые попоны…

А там, впереди, откуда давеча появилось стадо лосей… опять появилось стадо лосей. Нет, все-таки лошади. Нет, не лошади. Рептилии. Бронтозавры в миниатюре. Которые увеличиваются вдвое с каждым шагом… На груди у каждого малахитовая… прошу прощения, кусок малахита величиной с телевизор… нет, это и есть телевизор, на экране — двадцать бедуинов в чалмах пытаются своротить с места двадцать верблюдов, на груди у каждого верблюда — малахитовая бляха, на каждой бляхе — бронтозавр, на груди у бронтозавра — телевизор, на экране телевизора — малахитовая лошадь, на лошади — зеленая обезьяна, у обезьяны почему-то мое лицо, это я пытаюсь добраться до Солнечного, но ничего не выходит, надо спешить, сейчас все уйдут — я один останусь, в голове — малахитовая пыль, на глазах — зеленоватая пленка, останусь один, опять болен, я же был частью этого Перерожденного всегда, просто раньше болел, сам набредил свою обособленность, от этой обособленности — все беды: тоска, параноидные страхи, отчаянные попытки объять необъятное, «… дай на сей день, а на завтра — завтра и попросим»… теперь-то я, кажется, выздоравливаю…

В голове раздался страшный грохот, и Улисс очнулся. Всадники исчезли. Исчезли верблюды, бедуины, ишаки, бронтозавры и телевизоры. Вместо всего этого гигантский зеленый паук восседал на грязном, разбитом асфальте и плел свою немыслимую паутину. Нити ее тянулись вдоль шоссе — в город, и в другие стороны они тоже тянулись, исчезая в лесу, опутывая небо, проникая под землю… Одна из нитей обвилась вокруг скитальца, прижавшегося к дереву, окрутив человека вместе со стволом.

Человек без тени почувствовал, как из его горла рвется наружу утробный вой — пополам с рвотой. Нет, не рвота — это родной серый паук пытается выбраться наружу, скрежещет жвалами: соперник… враг…

Оттуда, с дороги, истошно завыла сирена. Нет, не сирена. Это — вопль зеленого паука. Разочарованный вопль. Гигантская конечность отцепилась от асфальта, метнулась к дереву, за которым прятался человек без тени…

Скиталец закрыл глаза, собрал остатки воли и шагнул… куда-нибудь.

…Или — не шагнул, показалось. Тоже морок.

…Арсен резко пришел в себя. Его колотил кашель. Серый паук каким-то образом провалился в грудь и теперь рвался наружу, раздирая легкие. Казалось, поганые цепкие конечности проткнули кожу в межреберных пазухах, вылезли на свет божий, скрежещут по камням, пытаясь за них уцепиться, сделать последний рывок, проломить к чертовой матери ребра…

…Улисс очутился на Ленинградском вокзале. Долго стоял на платформе, пытаясь восстановить зрение: сгустившаяся ночь немилосердно отливала зеленью.

Дотащился до ближайшего киоска, взял первую попавшуюся водку, отмахнулся от сдачи и опять поплелся в самый конец вокзала. Хлебал из горла купленную дрянь, не чувствуя вкуса и запаха, блевал с платформы вниз, снова пил, снова блевал, вымывая из тела и души проклятую малахитовую пыль.

…А меж тем сквозь морок проступала безжалостная ясность.

Вот он, неучтенный фактор. Вот почему перерожденных больше не будет. Они надоели мячу. Слишком мелкая игрушка, слишком примитивная. На смену «детям уайтбола» пришло это. Этого станет много, и это круче лакун. Оно завоюет и разрушит мир.

Зеленый паук против серого. Система против системы. Молодой хищник — против огромного, но одряхлевшего старого, давно запутавшегося в собственной паутине. Здорового, оттого малоподвижного. Сложного, оттого непластичного. Слишком нормального, оттого неспособного выиграть битву за выживание…

Два десятка солнечногорских несчастных, угодивших под белый мяч, и два десятка их верных лошадей сошли с ума и слились в единый «зеленый» конгломерат. Получился монстр с нечеловеческой логикой. С логикой уайтбола.

Он кажется безумным, но на самом деле просто еще очень юн. Пока всего лишь играется. Играется с людьми и реальностями, как кошка с мышами. Но уже начинает стервенеть, когда ему обрывают развлекуху.

А что такое обычные перерожденные? Первые неудачные образцы. Проба пера. Так, полулюди — полузеленые. Поэтому мячам и наплевать, что «дети уайтбола» уходят с Земли. Зачем хранить отработанный материал?..

…Маски безмолвствовали, подавленно наблюдая за истерикой человека без тени. Лишь когда на мозги опустился теплый покров милосердного отупения, сам Улисс — или кто-то рядом с ним — отрешенно подумал: неплохо бы куда-нибудь упасть. Если не подохнуть, так уснуть хотя бы.

 

Надежда

…Скалы исчезли, теперь вокруг простиралась каменистая равнина с редкими кустиками травы. Резко похолодало.

Все последние резервы выдавил приступ кашля. Арсен лежал на земле, выжатый досуха. Не знал, жив он или мертв, и ему, по большому счету, было все равно.

…Когда скиталец, с дикой головной болью и гадостным осадком в душе, подошел к эскалатору на станции «Тушинская», Белый Охранник сообщил: подниматься незачем. В здешней квартире тоже ожидают гости.

Человек без тени шагнул в Перово. Шагнул прямо из толпы, сгрудившейся у эскалатора.

…Крикливая вывеска ночного клуба с пошлым названием «Лунная пристань». Толпы у дверей нет, это хорошо…

…Черт!..

— Лакуна.

— Прошлое или будущее?

— Будущее… кажется.

— Уайтбол их всех подери. Засады нет?

— Нет. В будущем скитальца никто не ловит.

— Почему?

— Потому что в будущем скитальца не существует.

Человек без тени купил билет, прошел в зал.

Ни одного знакомого лица — секьюрити, гардеробщики, официанты — все новые. Несколько музыкантов на эстраде лабают что-то латиносское. В уголке зала патрульные КАС мирно трескают мадеру. За хозяйский счет, разумеется.

Улисс подошел к стойке, заказал коктейль. Глядя, как бармен колдует над стаканом, спросил:

— Надя здесь?

Сейчас окажется: тоже уже не работает. Где тогда искать? И нужно ли искать? Может, в нынешней версии реальности Нади просто не существует? От этой мысли захотелось выть. Уйти обратно на улицу и выть на идиотский белый мяч, по-хозяйски расположившийся в полночном небе…

— А что надо? — отозвался мужик.

Человек без тени облегченно вздохнул:

— Поговорить.

— Много вас тут. Разговорчивых, — бармен мрачно подвинул гостю бокал.

— Но она здесь?

— А вам какое дело?

— Можно ей передать, что я пришел?

— «Я» — это кто?

— Скажите — скиталец, она поймет.

Бармен хмыкнул, отошел к телефону, набрал номер.

Улисс отхлебнул из стакана сладкое пойло, ощутил, как отступает головная боль.

Напряг слух.

— … куда? С ума сошла?.. А что я, собственно, думаю?

И, через некоторое время:

— Мне потом претензии не предъявляй, — повесил трубку и вернулся к стойке.

— В ту дверь. И закрыть за собой не забудь… скиталец.

Улисс прошел, куда отправили. Оказавшись в полутемном коридоре, какое-то время озирался, потом заметил тусклую полоску света впереди за углом.

Надя сидела в гримерке перед зеркалом, наводила яркий вечерний макияж.

— Привет.

— Привет, — откликнулась она. — О, боже! На что ты похож.

— На похмельное чучело.

— И как тебя только впустили.

— Как везде — за деньги.

— Не заболел?

— Нет. Трудный день.

— Ясно. А ты мне приснился вчера.

— Сон был хороший, или как придется?

— Мы занимались любовью около моря, на острове Пасхи. На нас глазели здоровенные каменные идолы. И туземцы в барабаны стучали…

Скиталец улыбнулся:

— Ритм задавали, что ли?

— …а потом прилетела летучая тарелка и унесла всех в космос, — закончила Надя.

— И часто ты видишь такие сны?

— Когда совсем плохое настроение — снится остров Пасхи.

— А я?..

— Ну… тоже иногда снишься. Зачем пришел?

— Мне переночевать где-нибудь нужно.

— Ага, — Надя озадаченно огляделась. — Если только здесь. В этой комнате. Дома я сейчас не появляюсь, есть причины. И тебе туда соваться не советую.

— Что-нибудь случилось?

— Прячусь. Проблема у меня возникла, с одним из посетителей ресторана.

…За пределами клуба проблема, скорее всего, еще не возникла. Но разговаривать на эту тему с нормальными людьми очень трудно. Да, Надя знает, что на кабак обрушилась лакуна. КАС обязан предупреждать и персонал, и посетителей. Не просто ж так патрульных вином поят… Не говоря уж о зарплате.

Не вникают обычно пострадавшие в такие вещи. Аномальная зона — ну и пусть аномальная. Думать, что это реально означает — свихнуться проще…

— Как же ты танцуешь? — спросил Улисс.

— Жить-то надо. Выхожу и ухожу. В случае чего — мужики вмешаются. Я им отстегиваю, — она хмыкнула:

— За преданность.

— Я могу помочь?

— Само рассосется, не в первый раз. Эх… свалить бы отсюда куда подальше. Задолбало все.

— Куда, например?

— Фиг его знает. На остров Пасхи, блин. Бананы выращивать.

— А там выращивают бананы? Я думал, там только этих каменных уродов и выращивают.

— Значит, буду первая. Еще лучше — без конкуренции.

Человек без тени улыбнулся:

— По банановой части ты и так вне конкуренции.

— Тебе по привычке кажется, — хмыкнула Надя. — А мне ведь, на самом-то деле, уже под тридцать. Как ты думаешь, почему я торчу в этой дыре, которая прогорит скоро? Все разбежались, а я торчу. Потому что не возьмут меня больше никуда. Вот так, — она встала, тряхнула головой, откидывая назад волосы. — Есть-то хочешь?

— Хочу.

— Я попрошу ребят, тебе принесут что-нибудь. В зал лучше не ходи, если остаешься. Тебе действительно некуда идти?

— Некуда. Слушай, а где поблизости компьютер?

— У меня старенький ноутбук, еле пашет. Устроит тебя?

— Устроит.

— Ну, и хорошо, — Надя провела ладонью по его волосам.

— Сделай так еще раз.

— Как?

— Погладь меня. Когда ты так делаешь, головная боль проходит.

— Мы выходить пора. Позже вернусь.

Надя оправила короткое, обшитое блестящей ниткой платье, сделала шаг к двери.

Улисс схватил ее за руку:

— Погоди.

— Что такое?

— Пойдем со мной.

— Куда?

— В космос. В Три мира.

Она улыбнулась:

— А… Ну, пошли. Прямо сейчас?

— Я не шучу.

Насторожилась:

— Гм… давай я все-таки поработаю, а ты пока отдохнешь, ага? Потом поговорим.

— Не надо смотреть на меня, как на больного. Я не дуркую и зову на полном серьезе.

С минуту Надя молчала, потом вздохнула:

— А что я делать буду в Трех мирах? В них хоть ночные клубы есть?

— Понятия не имею. Я ж тебя не на работу зову.

— Ну, и кому я там буду нужна?

— Мне.

— И долго я тебе буду нужна?

— Всегда.

Надя хмыкнула и отвернулась к двери.

— Правда, — мягко сказал Улисс, обнимая ее за плечи. — Мне хорошо с тобой.

— Заметно, — откликнулась она. — То-то ты зачастил в «Лунную пристань». За последние полгода аж второй раз появляешься.

Второй раз за полгода? Чертова лакуна…

— Обстоятельства у меня такие.

— У тебя — свои обстоятельства, про которые я почти ничего не знаю. У меня — свои, которые ты совсем не понимаешь. Нет, милый. Я привыкла сохранять контроль над собственной жизнью. Так что — даже если серьезно… все равно — бред.

— А остров Пасхи — не бред?

Улыбнулась:

— Тоже бред. Но зато красивый.

Красивый, да. Усталые фантазии задолбанной женщины — погреться, когда совсем хреново. Ненадолго забыть обо всех этих посетителях ресторана, создающих проблемы, о том, что приходится ночевать в заваленной хламом гримерке, о том, что мужикам нужно отстегивать, чтобы вели себя как мужики, о том, что скоро уволят — а другой профессии нет… Немного погреться — и назад, в это паскудство, под сальные взгляды обожравшихся посетителей… Но! Не дай бог потерять «контроль над собственной жизнью».

И она еще смотрит на меня как на психа. Господи, какие же вы ненормальные, «нормальные люди»…

— Черт с тобой, — Улисс отпустил Надю, сел на край кушетки. — Да, чтоб ты знала: заниматься любовью при посторонних — вульгарно. Тем более, под барабанную дробь.

Дверь закрылась. Скиталец остался в одиночестве.

Запустил старенький ноутбук, залез на почтовый сервер. В ящике пусто. Последнее письмо ушло сегодня днем. То есть, по реальному времени — сегодня. Предупреждение хантеру.

А тут, в лакуне — середина февраля следующего года.

За три месяца — ни одного моего обращения к серверу. Ничего не значит, конечно. Может, я почтовую службу надумал сменить…

Без толку обольщаться. В будущем скитальца нет. А будущее — вот оно, три месяца спустя… Эпопея перерожденных закончилась, скиталец уволен. Свободен. В общем, не нужен.

— Маэстро! Можете точно назвать дату моей смерти?

Провидец не ответил.

— Ну, хоть причину-то можете сказать?..

На сей раз Белый Охранник неохотно откликнулся:

— Сейчас не могу. Не дотягиваюсь туда.

…Да уж. Слишком много неучтенных факторов развелось за последнее время. И без того иллюзорный «контроль над собственной жизнью» уплывает неведомо куда… А жить-то как хочется, боже мой. Хоть бы и психом, хоть бы и в сумасшедшем доме по имени Земля. Все равно хочется жить…

…Два чудовища дрались на опутанной разноцветными сетями Земле. Два гигантских паука — серый и зеленый. Было в этой драке что-то от древних легенд: будто грядет конец света, сошлись на окончательную битву Ормузд и Ариман, Один и Фенрир, Бог и Дьявол, Свет и Тьма.

Или не так. Это сумасшедший Локи в шутовском зеленом колпаке украл у богов все людские души. И теперь хочет единовластно править миром.

Или не так. Это серый паук, давно по-хозяйски расположившийся в человеческом мозгу, внушает своему носителю неприязнь и отвращение к чужой твари, вторгшейся без дозволения в такой знакомый, до мелочей изученный мир зла — переделать этот мир по-своему…

Человек пробуждался в испарине — и снова падал в кошмар исполинского побоища. Человек кричал монстрам: убейте друг друга. Человек просил белый мяч: раздави их обоих.

Белый мяч молчал.

…Потом скиталец вернулся, почуяв на своей груди прохладную ладонь. Монстры затихарились. За окном брезжил слабый намек на рассвет, в комнате тускло светил ночник.

Надя засыпала. Улисс разбудил ее, обнял, поцеловал.

Пауки исчезли, отступил малахитовый морок, ушли в небытие маски, люди, перерожденные и уайтболы. Долгое время ничего не было на земле, лишь маленькая, заваленная чем попало подсобка, тусклый свет ночника и усталая, но желанная женщина.

— Я, наверно, веду себя по-свински, — задним числом спохватился Улисс, глядя в затуманенные, влажные глаза. — Ты и так утанцевалась, а тут еще…

— Мы, наверно, больше не увидимся.

— Может быть.

— Ну вот, еще что-то в этой жизни прошло мимо меня.

— Пойдем со мной.

— Куда?

— На Эреб.

— Опять… Если не секрет, скольким женщинам ты это уже предлагал?

— Только тебе.

Надя усмехнулась:

— Скажи еще, что я у тебя одна-единственная.

— Этого врать не буду. Но предлагал только тебе.

— Все равно не пойду.

— Почему?

— Я вас совсем не знаю. Тебя и Эреб.

— Можно подумать, ты знаешь тихоокеанские острова.

— О чем ты?

— Уже забыла? О банановых туземцах. И прочих летучих тарелках.

— А-а… Знаю, не знаю — какая разница. Я ведь все равно туда никогда не попаду. Разве что банк ограбить?

— Тоже вариант.

Улисс прижал Надю к себе и наконец-то заснул по-настоящему.

Сон был теплый: они занимались любовью на пустынном тропическом пляже, на виду у равнодушных каменных изваяний, под отдаленный рокот варварских барабанов…

Проснулся в середине дня. Нади в комнате нет. На включенном дисплее ноутбука — записка:

«Я — в городе. Подруга заболела. Если не дождешься — счастливого пути».

Русские говорят: долгие проводы — лишние слезы.

Около часа скиталец валялся на кушетке, глушил кофе с коньяком. Надя не возвращалась.

Ну, и хрен с тобой. Пожалеешь еще, когда останешься ни с чем. Когда к трем вокзалам пойдешь, или улицы подметать…

— Между прочим, у меня для вас радостное известие, господа, — вдруг сообщил Провидец. — Здешней лакуны больше нет. Иссякла.

— Хорошо, — отозвался Улисс. — А Надя вспомнит, что я был сегодня у нее?

— Это вопрос не ко мне, а к Наде.

Скиталец снова включил ноутбук. Залез в сеть, вошел в банковскую систему, назвал позывные, отправил запрос. Через пять минут пришла сводка о состоянии последнего, резервного счета: тридцать тысяч world-credit.

Больше чем достаточно для человека, способного позаботиться о себе… Ладно. Будут тебе «черевички от самой царицы».

Открыл новый счет — международный, на имя Нади. Перевел туда то, что было на резервном. Потом полез на сайт турагенства, заказал авиабилет до Сантьяго, запросил службу оформления документов…

Когда все закончил, оставил на диске закрытый файл-сообщение о содеянном, а в почтовом ящике — короткое письмо: «Пароль к doc. travel — мое настоящее имя. Только попробуй не уехать. Найду и убью, чтоб не мучилась».

Закрыл послание. Через полчаса снова открыл, добавил: «Барабанщикам привет;-)».

Наконец, с третьего захода подписался: «Навсегда твой, скиталец».

…На опустевшей эстраде в большом зале «Лунной пристани», рядом с молчаливым синтезатором, возлежал проигрыватель. Он и делал музыку в безлюдном клубе — какую-то забойную латиносскую музыку с фоновым отзвуком варварских барабанов.

Лишь когда Улисс шагнул в заросший древесной молодью подлесок вблизи деревни Хлебное, тягучие готические аккорды ольхово-малиновых джунглей растворили в себе барабаны острова Пасхи.

 

Сквозь разбитое стекло

Пять лет назад скиталец нечаянно вывалился из уайтбола в реальность. Шагнул прочь с территории белого мяча, но не осознал этого. Ничего удивительного: «нормальный» мир ненормален в той же мере, что и сумасшедший мир уайтбола. Только первый относительно статичен, а второй подвижен. Вот и вся разница.

Теперь иной раз кажется — в этой статике больше безумия, чем в бесконечных вывертах фантазии белого мяча. Хотя… смотря что считать безумием.

…Когда-то, блуждая во владениях помешанного «хозяина», скиталец впервые принял на себя смерть перерожденного. Перед смертью привиделась стена огня. Наверно, это были врата в преисподнюю. Каким-то непостижимым образом Улисс промахнулся мимо них… А может, то была калитка из преисподней в подлунный мир. В общем-то, без разницы.

Когда блуждаешь по сумасшедшей земле уайтбола, любая тема для размышлений приоритетна, ибо все темы, в конечном счете, бессмысленны.

…В аду время течет не так, как везде, и всегда в разные стороны. Поэтому трудно сказать, через сколько лет Улисс опять увидел вертикальное пламя. На сей раз среди рыжих сполохов маячило чье-то угрюмое лицо.

Человек с той стороны завесы покачнулся и рухнул прямо в огненный портал. Повинуясь импульсу, скиталец проскочил сквозь портал и вытащил своего визави из кострища. А сам сгорел заживо.

Когда абсолютная пустота отступила, и Улисс возвратился на грешную землю, бесчувственный бородач с мутным взглядом валялся неподалеку. Человек без тени не стал откачивать пострадавшего, развернулся и ушел прочь, в мокрый от дождя лес. Долго бродил по чаще кругами, но ничего не менялось: не вырастали горы, не возникали пустыни, не холодало и не теплело вокруг, и заброшенные продуктовые склады почему-то не попадались по дороге — похоже, в этот раз «хозяин» решил устроить своей любимой игрушке пытку голодом… На третий день за скитальцем погнался какой-то псих с двустволкой, еле получилось уйти от преследования. Еще через несколько часов появилась деревня. В деревне работали магазины, и ходил транспорт. Безумие начало активно подминать под себя людей…

Раз есть люди — нужны деньги. Где взять?..

Правила игры изменились. Заброшенных складов, похоже, больше не будет. Может, теперь хозяин кошелек подкинет? Ни фига подобного. Несколько часов Улисс бродил по деревне и вокруг нее, разглядывая дорогу, придорожные канавы, обшаривая кусты… Жители шарахались от странного незнакомца, во дворах лаяли собаки…

Все без толку. Склады исчезли, а взамен, похоже, ничего не предполагалось.

Вдруг возник город. Сам собой. На месте сельских домиков выросли многоэтажки. Возможно, это был глюк отчаявшегося сознания: трудно сказать, что в стране белого мяча — морок, а что реальность. Во всяком случае, единожды появившись, город больше не исчезал.

Растерянный скиталец стоял во дворе какого-то панельного дома. Без денег. Без понятия — кто виноват, и, главное, что делать. Необъяснимая тревога нарастала, грызла нервы…

Позже Улисс все-таки поймет, что вернулся в нормальный мир. Но это неважно, поскольку на самом-то деле наш мир — родной, незыблемый — никогда не был нормальным.

…А тревога нарастала не просто так. На выходе из подворотни человек без тени напоролся на скинхедов.

В тот день он познакомился с Евой. Собственно, сам того не ведая, шагнул к ней во двор. Это его и спасло.

…Ни с того, ни с сего скины потеряли интерес к жертве. Развернулись и отправились прочь по улице.

Улисс попытался найти себя — и не нашел. Тело куда-то делось… С грехом пополам скиталец поднялся на колени, которых не существовало. Глазами, которых, надо думать, не существовало тоже, увидел в трех метрах от себя какую-то даму.

— Вставай, — сказала дама. — Пошли.

Только в подъезде человек без тени снова обрел плоть.

Потом он сидел у Евы на кухне. Молоденькая девушка — копия, в точности отлитая с матери — промывала ему кровоподтеки на лице. В голове все плыло. В теле, казалось, нет ни одного уцелевшего органа.

— До завтра не помрешь? — спросила старшая хозяйка. — Врач у меня знакомый есть, из наших. Починит за пять минут. Но сегодня уже поздно. Вот-вот начнется.

Слова плыли мимо сознания. Однако «начнется» прозвучало как-то нехорошо. Скиталец насторожился.

— Тут есть больницы?

Ева сделала круглые глаза:

— В человеческую больницу? Охренел, братец. Уж лучше я тебя обратно скинам отведу.

— Почему меня не добили? То есть… куда я пропал?

Женщины проигнорировали вопрос. Переглянулись, младшая чуть заметно хмыкнула.

— Ты где живешь? — поинтересовалась Ева.

— Не знаю, — честно ответил скиталец.

— Нора, постели ему в маленькой комнате.

— Он нас под облаву не подведет? — неуверенно спросила девушка.

Старшая поджала губы, лицо у нее стало каменное:

— Постели. Ему. В маленькой. Комнате.

Нора открыла было рот, но ничего не сказала. Взгляд ее ни с того ни с сего стал мутным. Как зомби, поднялась со стула, вышла из кухни…

…Все эти тонкости общения проявились в памяти уже после. А в тот вечер человек без тени слышал и чувствовал главным образом собственное разбитое тело.

Потом он, накачавшись лекарствами, пытался уснуть. Сквозь бетонную стену слышался какой-то гул, грохот, крики… Неожиданно в комнату прошмыгнула Нора и захлопнула дверь.

— Я у тебя тут посижу, ничего? Не бойся, приставать не буду. У меня парень есть.

Пока Улисс мучительно соображал, что ответить, Нора забралась с ногами в кресло, повертелась, устраиваясь поудобнее, и прикрыла глаза. Затем покачала головой, невесело усмехнулась и сообщила неизвестно кому:

— Матушка опять с нежитью воюет. Господи, как же оно меня…

А через пару минут уснула.

…В те дни думалка не работала совсем. Все существование — на инстинктах. Внешнее еще не стало внутренним.

Позже хаос в голове постепенно сменился вполне стройной пыточной системой. Думалка работает хреново, инстинкты тормозят. Человек без тени осознал, что он — человек без тени. Объяснить себе этот факт не смог, но стало очень неуютно.

* * *

До заброшенного домика на бывшей лесосеке Улисс добирался часа три. Может, и идти сюда не следовало: если хантер получил предупреждение — его здесь уже нет. В космосе давно… А если не получил?..

Скиталец услышал шорох чуть раньше, чем сигнал от Белого Охранника. Спрятался за деревом и затаил дыхание.

На опушку почти бесшумно выскользнули двое спецназовцев с парализаторами, прошли несколько шагов и опять свернули в глухой кустарник.

Метрах в двадцати от дерева, за которым прятался человек без тени, раздался оглушительный треск. На полянку выскочил рослый бородатый мужик и, петляя между соснами, бросился бежать. Тут же из кустарника с разных сторон выпорхнуло несколько орлов в камуфляже. Выстрел. Второй. Третий…

Картина начала смахивать на плохое кино, в котором режиссер не потрудился придать событиям мало-мальское правдоподобие. Поведение главгера — на грани идиотизма. Вместо того чтобы шагнуть, удирает бегом через лес… Что с ним случилось, достанут ведь сейчас, за минуту достанут…

Маски орали на все лады. Белый Охранник неистово верещал, одновременно требуя двух взаимоисключающих действий: спасать и спасаться. Бесстрастный Прагматик путался в приоритетах. Эго тихо скулило: и торчать здесь нельзя, и сбежать — себе дороже: если хантера поймают — Улисс вряд ли сумеет вырваться с Земли… Хотя он и так не сумеет вырваться…

Внезапно скиталец услышал слабый шорох. Инстинктивно дернулся в сторону и тут же почувствовал ствол пистолета между лопаток.

Белый Охранник что-то пискнул и притих.

Над ухом раздался голос:

— Ты что здесь делаешь?

— Дин?..

— Ответа не слышу.

— Поговорить нужно.

— О чем?

— Убери пушку. Я тебя вчера предупреждал, чтобы ты сматывал удочки.

— Предупреждал… ладно. Поговорим, только не здесь.

— Как скажешь.

— Хлебное, на мосту через Копанку.

— Хорошо.

Улисс представил себе речушку, шагнул на берег.

Через полчаса он был на мосту. Еще десять минут ждал, обшаривая глазами дороги. Охотника не было.

Что делать, если не придет?

Например — вернуться в родные пенаты, на территорию зеленцовского уайтбола. Потребовать тоннель до Эреба… Пробовал уже. Хантер — единственный тоннельщик, с другими белый мяч не желает играть в эти игры. Мол, вся Земля в вашем распоряжении, по ней и прыгайте…

— Охотник — в фаворе, ему все можно. А любимая игрушка должна быть под рукой. Даже если надобность в ней отпала.

— Заткнись, — раздраженно скомандовал Комендант. Скулящее Эго мгновенно забилось куда-то на антресоли…

У зеленцовского мяча вряд ли хватит сил сделать тоннель. Говорят, белый патриарх на грани издыхания. Немудрено: итак десять лет продержался, уайтболы столько не живут…

Скиталец присел на край дощатой площадки, прислонился спиной к парапету и приготовился ждать бесконечно долго, разглядывая тинистую излучину и заросший ивняком берег.

— Началось. Не отпускают. На кой хрен ты нас тут держишь, белая тварь? У тебя же теперь есть покруче игрушка!..

— Делайте ваши ставки, господа. Отпустят нашего героя в космос или просто выключат?..

— Заткнитесь все, — устало отозвался Комендант.

…Нелепо. Жить осталось максимум три месяца, а ты рвешься на свободу. Хоть перед смертью вспомнить, что же это такое — свобода…

* * *

В конце концов, на берегу мелькнула человеческая фигура. А через секунду рядом со скитальцем появился уайт-хантер.

— Пошли.

…Очередная заброшенная лесопилка, в полукилометре от деревни. Старый покосившийся дом.

— Заходи первый. Справа от двери — выключатель.

Улисс пожал плечами, вошел. Пошарил на стене, щелкнул рубильником. Большая комната озарилась тусклым светом шестидесятиваттной лампочки.

— Я не имею отношения к нынешней облаве.

— Допустим, верю, — отозвался охотник.

— А тот, которого погнали — значит, Каспер.

— Значит.

— Когда-нибудь он заиграется, погибнет сам и тебя подставит.

— Все под богом ходим, — ровным голосом ответил хантер.

— Пять лет назад, в «Городе циклопов», от него требовалось только одно — вывести уайтболистов на улицу до аварии, — скиталец вздохнул. — Неразрешимая оказалась проблема. Нужно было во что бы то ни стало отыграть все домашние заготовки.

— Кто нас, в конце концов, оттуда выгнал?

— Ева.

— Чего ж так поздно вмешалась? — язвительно поинтересовался охотник.

— Это я поздно сообразил ее подключить.

— Скажи — не хотел подключать. Ты ее боишься.

— Психолог хренов, — хмыкнул Улисс. — Если уж кого надо бояться — так это Каспера. Дурак хуже предателя.

— У меня его фотография есть, — улыбнулся хантер. — Настоящая. Неплохая гарантия добросовестности, как думаешь?..

…Ветер гулял на чердаке. Ветхий домик ходил ходуном, казалось — вот-вот рухнет…

— К тому же он поднимает мне настроение, — добавил охотник.

— Чем? Этим своим бесконечным кривлянием?

Вихорев пожал плечами:

— Вся земная цивилизация — одно бесконечное кривляние двуногих друг перед другом. Люди — прямые потомки обезьян, увы. Только одни кривляются ярко и талантливо, другие — стандартно и пошло. Я предпочитаю первых… Кстати, если не секрет: а что являлось гарантией твоей добросовестности, Улисс?

Скиталец промолчал.

— Всегда было интересно: почему агент системы играет против системы.

— Это уже второй вопрос.

— И на него ты тоже отвечать не желаешь. Ну и фиг с тобой, — равнодушно произнес охотник. — А что, наша «сестрица» умеет давить дистанционно?

— Не совсем.

— Я думал — опять промолчишь… Это ведь ее дочка за твоим столиком сидела? Там, в «Городе».

— Отвяжись.

— Отвяжусь, отвяжусь, — вздохнул хантер. — Я уже без тебя догадался. Все-таки «сестрица» — редкостное чудовище. Втянуть собственного ребенка в сомнительные игры, да еще использовать, пардон, как ретранслятор — до такого даже самый отмороженный мужик не додумается.

— Ребенок уже взрослый. А Ева — тяжело больной человек.

— Ладно, господь ей судья.

…И ей. И тебе. И мне. Всем нам. Сколько дров наломали, боже ты мой… Хоть с тем «Городом циклопов». Банальнейшая авария. Нарушение условий эксплуатации. Хозяева погорячились, нельзя было устанавливать игровые автоматы в мансарде… А выглядело, как общепланетный заговор. Из-за того, что стайка перерожденных не сумела толком согласовать свои действия. Из-за того, что организатор «спасательной кампании» только-только вывалился из зоны уайтбол и не соображал ровным счетом ничего, существовал на одних инстинктах… Каспер-то — ладно, он по жизни придурок, что с него взять…

Бывает и хуже. Один новоперерожденный хантер в лучших традициях пост-уайтбольного психоза спалил целый поселок. Вот когда скитальцу досталось смертей по полной программе. В поселке несколько перерожденных находилось, все сгорели заживо.

Чего только не бывает…

Улисс выглянул в закопченное окошко:

— Что-то долго нет твоего приятеля.

— Играется. По лесу бегает, — ответил хантер, прикуривая.

— Доиграется. С толпой здесь не смешаешься, в лесу его в любом облике изловят.

Охотник поднял брови:

— В любом? Ну-ну.

Какое-то время оба молчали. Хантер сосредоточено изучал кончик сигареты. Наконец, вздохнул и поднял глаза:

— Ты забыл объяснить, зачем явился.

— Выведи меня в Три мира.

— Чего бы вдруг? — удивился охотник.

— На волю.

— А ее не существует, Улисс. Если кажется, что свободен — значит, просто не представляешь себе истинных размеров собственной клетки.

— Вот я и хочу не представлять.

Вихорев усмехнулся:

— Ну-ну… Ладно. Сейчас этого засранца дождемся и пойдем потихоньку.

Он достал пистолет, кивнул в дальний угол комнаты:

— Посиди пока там, у меня еще одна задолженность есть.

Вынул из кармана клочок бумаги. Поворошил мусор на подоконнике, извлек оттуда ржавый гвоздь и приколотил обухом топора бумагу к дверному косяку.

Принтерная распечатка, фото. Старое, замусоленное фото. Лицо почти не различимо, но хантеру оно, должно быть, ни к чему: нужные ассоциации вызывает — и достаточно.

…В момент концентрации любой перерожденный — то еще зрелище: предельное напряжение, глаза без взгляда. Хочется отойти подальше, чтобы не зацепило, если эта человекообразная субстанция, неровен час, взорвется.

Скиталец посмотрел на хантера.

Ни лица, ни глаз у охотника не было. Вместо них — абсолютная пустота. Улисс опять ощутил себя в царстве смерти…

Короткий хлопок — и все кончилось. Вихорев шагнул к двери, выдернул гвоздь, скомкал фотографию и обернулся к гостю. Печать смерти исчезла, теперь охотник напоминал благодушного нажравшегося медведя.

— Кто это был? — поинтересовался человек без тени.

— А? Ну, посмотри.

Улисс развернул бумажный комок, пригляделся. Зам начальника полиции КАС. Ну, дела. Теперь уже такие щепки полетели… Похоже, я безнадежно отстал от жизни.

— Интересно, кто его заказал.

— Я заказал, — отозвался охотник.

— Ну и ладно.

— Нет, правда. Никакой политики, это старые счеты.

— Твое дело.

— Чаю хочешь?

— Давай.

Хантер вытащил откуда-то из-под стола закопченный чайник, явно переживший не одно поколение хозяев. Чикнул спичкой, включил древнюю двухконфорочную плиту.

…Наваждение возникло неожиданно и было таким ярким, что мороз по коже продрал: может быть, уайтбол всех водит за нос, на самом деле реальность изменилась на глубинном уровне, современность обрушилась в прошлое. Этот ветхий дом с покосившимися стенами и прогнившими стропилами, почерневшим потолком и крестьянской бытовухой — что-то вроде пересадочной станции, ворота в ад, а вокруг бушует настоящее, неподдельное средневековье: охота на ведьм, клановая вражда, облавы, погромы…

Дверь распахнулась. В дом ворвался ветер с охапкой сухих листьев в качестве подарка, в комнату заглянула ночь, а на пороге нарисовался огромный черный пес.

— На тебе, получай, — усмехнулся хантер. — А ты боялся.

И, обернувшись к собаке, проворчал:

— Хватит выстуживать, не июль-месяц.

— Меня следует приглашать трижды, — зловеще провыл пес.

— Да пошел ты.

— Ну, или — так, — великодушно согласился Каспер, прыгнул в комнату и перекинулся в грязного бомжа с гнилыми зубами и косматой пегой бородищей. Захлопнул дверь, развалился на свободном стуле и сообщил:

— Маршал, у меня горючее кончилось. Дай пайку. Заслуженную пайку, обрати внимание.

— Я тебя учил собирать, — сказал хантер, кидая бомжу целлофановый пакет с каким-то бурым содержимым.

— Сейчас не июль-месяц, как ты мудро заметил.

— А в июле чего клювом щелкал?

— Зачем самому упираться, когда ты есть.

— Уйду — что делать будешь?

— Не надо о грустном, маршал, — всхлипнуло косматое создание.

— Все-таки надумал уходить? — спросил Улисс.

— Лучше поздно, чем никогда, — ответил охотник, разливая чай по жестяным кружкам. — Вообще-то я давно хотел уйти. Все нормальные люди драпают. Только я тут сижу, как дурак, лью воду на мельницу тоталитаризма… Ну, а теперь время подошло. Вчера вечером получаю красноречивое послание: мол, коль скоро я такой мудак и удумал множить террор, то лучше мне убраться с Земли по-хорошему. И обезьяну с собой захватить — вот эту, по всей видимости, — Вихорев указал на Каспера.

— Чего ж ты до сих пор на Земле делаешь?

— А куда спешить? — удивился хантер. — Заказывают мне — значит, могут заказать и меня. Если бы я все пять лет вздрагивал от каждого шороха…

…В окно обглоданными ветвями ноябрьских деревьев стучалось неприкаянное небо. Действительно, куда спешить? Троих пернатых грохнули во внешнем космосе. Хошь — беги, хошь — не беги.

— Некуда бежать… Ты это имел в виду, когда говорил, что свободы не существует? — спросил человек без тени.

Вихорев поставил кружку на скамью рядом с гостем, вернулся к столу.

— Нет. Все гораздо сложнее, Улисс. В давние-давние времена, когда на Земле существовал только один белый мяч, а уайтбол-террора не было еще и в помине, любимая женщина сказала: «Ты не Дин. Ты не способен в нужный момент запустить мячом в стекло, как это сделал герой культового фильма уайтболистов». Любимая женщина ошиблась: я все-таки оказался способен запустить мячом в стекло… Какое-то время чувствовал себя всемогущим. Потом это закончилось. Осознал простую вещь: перед каждым, кто расфигачил окно, рано или поздно встанет следующая задача — убить в себе разрушителя. Для того чтобы его убить, нужно расфигачить еще одно окно… и так до бесконечности. А свобода — ее не существует, Улисс. Чем больше мутных стекол ты грохнул, тем лучше видишь, насколько тесна твоя клетка.

— Старая песня, — откомментировал Резонер. — Все они «били окна». Дважды: сначала — чтобы стать сверхлюдьми, потом — чтобы вернуться в прежнее состояние. Порочный круг.

Уайт-хантер отхлебнул чай из кружки, перевел взгляд на собеседника:

— Раньше уйти не мог, дела кое-какие оставались. Да! Спасибо, твой последний заказ пришелся весьма кстати. Своевременные деньги. Опять же — шахматиста не очень жалко, царствие ему небесное.

…Не жалко. Не только шахматиста, вообще никого. Все обречены — одних сожгут, других — отравят, третьих — заколют. Останутся только черные паломники и толпы уродливых нищих посреди крестов и виселиц… и лакуны… и зеленые чудовища…

— Я, конечно, сам не ангел, но некоторые вещи задолбали, — сообщил Вихорев. — Ханжество, к примеру. Когда одной рукой шулеров ловят, а второй карты крапят.

— О чем ты?

— Обо всей этой публике, подвизающейся на уайтбол-терроре. О собственных работодателях в том числе… «Равновесие» — анекдот в планетарном масштабе. У них, видишь ли, достойная цель — очистить Землю от подонков, — охотник криво усмехнулся. — Простите, как это? Если подонкам самое место на Земле.

— Золотые слова, — важно кивнул Каспер. — Самое место нам — на Земле. Потому я остаюсь, и ты, маршал, зря уходишь. Пусть вот бюро прогнозов уходит, — он указал грязным пальцем на человека без тени. — Пусть отправляется на кое-как заслуженный отдых. А ты оставайся, маршал. Прорвемся.

— Я тебе твою фотографию на память подарю, — хантер насмешливо улыбнулся. — Вот ты — разве не хочешь побыть свободным?

— Я и так свободен. А одному мне будет плохо.

— Травку придется самому собирать.

— Ну да, и вообще… Привязался я к тебе, маршал. Как к родному сыну привязался!!!..

Это прозвучало с такой неподдельной болью, что скиталец поперхнулся чаем. Недоуменно перевел взгляд с охотника на Каспера и его самокрутку.

— Уже готов?

Охотник усмехнулся в бороду:

— Не обращай внимания. Он сейчас в самый творческий раж входит. Так вот, Улисс. О чем мы говорили, когда нас этот паршивый кобель прервал… Зам начальника КАС, — он кивнул на измятый снимок, — не всегда был замом начальника КАС. Когда-то он трудился по своей основной специальности, а основная специальность у него — психотерапия… Пять лет назад мне было очень худо. Иначе я бы не рискнул обратиться к душеприказчикам… Ну, да. Прикинь: засыпаю под гипнозом в кабинете врача, а просыпаюсь на Лубянке.

…Наваждение исчезло. Точнее, притаилось, оставив на коже легкий холодок метафизического ужаса. Казалось — только что на доли минуты пелена упала с глаз, и в кои-то веки замороченный, околдованный человек увидел реальность такой, какая она на самом деле. Средневековье не свалилось внезапно. Оно не исчезало никуда. На несколько сотен лет человечество впало в кому, в стазис. Спало и видело во сне, будто что-то меняется в мире. Белый мяч явился не как проклятие — наоборот, он пришел спасти, разбудить, вылечить людей, хотя бы и ценой болезненного потрясения. Иногда очень болезненного. Совсем как в «охотничьей» истории: просыпаешься не там, где рассчитывал…

— …Если б не тот случай, я бы, может, и не начал стрелять по фотографиям. Знаешь, тогда все комплексы мгновенно испарились. Понял, по каким правилам следует играть в этом мире, — с усмешкой закончил хантер.

— Чем занимается группа «Равновесие» в Зеленцах? — спросил Улисс, опять ныряя в искаженную реальность. Теперь уже ответ был, в общем-то, безразличен — много ли смысла в изменчивых химерах сна.

— Отрабатывает «сценарий» нового мира. Пытается, то есть… В целом так: уайтбол-террора больше не будет. Уайтболов тоже. Ну, и лакун, разумеется. На Земле воцарятся покой и благоденствие.

…Ага. Взяли и отменили уайтболы, волевым решением. Интерактивную киношку сняли — и отменили мячи. Делов-то… Франца Кафки на вас нет.

Впрочем, не все ли равно теперь. Уходя — уходи…

Скиталец промолчал. Хантер истолковал его молчание по-своему:

— Видишь ли, благоденствие можно понимать по-разному. Если все кое-как приспособились и никто не возбухает — чего еще желать? Золотой век, трах-тибидох. Вот, глянь, — он кивнул на Каспера. — Ему, например, при любой системе применение найдется. Политические режимы меняются, гражданское самосознание людей постепенно отходит в утиль, но многоликость и безликость всегда будут иметь максимум шансов на выживание… Да уж. Чего строили — то и построили. Это я про цивилизацию, — пояснил охотник.

— Мерзавец… Опять украл мою мысль и выдал ее за свою, — пробубнил бомж, плавая в дыму самокрутки.

— Хер с ними, — резюмировал Вихорев. — Пошли в космос, на фиг отсюда.

Поставил кружку на стол, вытащил из сундука пропахший нафталином камуфляжный костюм.

— Переоденься, что ли. Прикид у тебя для Эреба неподходящий… Да, слушай, дело такое: мой мяч оцеплен вашим братом, я теперь прямо внутрь прыгаю. Становись между мной и этим уродом, держись за нас, не отпускай. А то вывалишься не там, где надо.

— Покажи мяч на карте, шагну сам.

— Километровка устроит? — усмехнулся Вихорев. — Видишь ли, он всего метров триста, если по прямой. Не Зеленцы, извини уж.

— Попробую не промахнуться.

— Не переживай, — спокойно ответил охотник. — Дотащим. И не такое таскали.

Все-таки не доверяет. Да и уайтбол с ним.

…Вдруг пришло необычное, неприятное ощущение. Будто в мозги постучалась снаружи какая-то пришлая тварь. И еще раз постучалась…

— Эй, — позвал хантер. — Что-то не так?

Белый Охранник забил тревогу.

— Маэстро, у нас проблемы?

— А вы хотели без проблем?..

— Улисс, лучше не молчи, — с нажимом сказал охотник. — Я ведь не ясновидец, дурное подумать могу.

— Мы прямо сейчас уходим? — спросил человек без тени. — Если я на минуту телефон включу?

— Ну… включи.

Скитальца опередили: не успел набрать номер, звонок раздался раньше…

— Да!

Несколько секунд на том конце канала слышалось что-то неразборчивое: вздохи, всхлипы, шуршание. Наконец, трубка заговорила:

— Привет, братец.

— Что у тебя происходит?..

Опять какое-то невнятное бормотание, потом Ева проговорила заплетающимся языком:

— П…ц пришел. Не могу ничего. Вообще ничего не могу.

— Опять пьяная, что ли?

Трубка хмыкнула:

— А я всегда… трезвая… не помню.

— Какого черта?..

— Мне… они… обложили со всех сторон. Ничего не могу… с ними сделать. Я… больше не умею давить. И шагать не умею. И жить… не умею… больше.

— Где ты находишься?

— Я… здесь.

— Где — здесь?

— Не дергайся, — в разнобой зашипели маски, — не дергайся, все равно не успеешь. Только сам налетишь.

— Не советую, Улисс, — тихо сказал охотник. — Может быть ловушка. Что у нее там творится?

Скиталец прикрыл трубку ладонью:

— Говорит — обложили.

— Кто?

— Уайтбол их знает. Фээсбешники. Киллеры. Покойники. Да что ее — обложить, что ли, некому.

— Братец, ты здесь?

— Я здесь. Дожидаешься, пока меня просчитают? Где ты есть?

— Тебя все еще интересует дата твоей смерти? — сквозь зубы процедил Белый Охранник.

А Комендант потребовал:

— Отключи телефон. Или я сам отключу.

— Заткнитесь все! — разозлился человек без тени. — Толку от вас, как…

— Улисс? — позвала трубка, и разрыдалась:

— Вы… девочку мою спрячьте.

— Что ты собралась делать?..

— Уже… сделала. Забейся в укромное место, братец. Тебе сейчас плохо будет.

— Твою мать! Где ты находишься?

— Я… хотела… помягче. Уже в ванную забралась, приготовила лезвие… не вышло, — Ева всхлипнула, потом расхохоталась:

— Страшно. Я — по-другому… хуже… прости.

Человек без тени чуть не выронил трубку.

— Психичка чертова…

— Улисс? Прощай.

Комната позеленела и поплыла. Живот скрутило — показалось, какая-то алчная тварь залезла туда и рвет внутренности.

Серый паук в голове заметался и издох.

Абсолютная пустота.

 

Последний визит

 

…Клочья вакуума — будто дыры в деревянном потолке. Силуэт хантера кажется плоским, картонным…

— Вот оно как, значит, — задумчиво проговорил охотник. — Это и есть гарантия твоей добросовестности, Улисс?

— А то ж. С возвращеньицем, Одиссей. Как там Ахиллес поживает? — пробубнил Каспер.

— Ева отравилась, — проговорил скиталец, поднимаясь с пола.

— Я уже догадался, — кивнул хантер.

Человек без тени, пошатываясь, пересек комнату, добрался до умывальника и изо всех сил шарахнул кулаком по краю раковины.

— Будь он проклят, этот мяч.

— Причем тут мяч, — глухо проговорил Вихорев. — Это ж так — лакмусовая бумажка, проверка на вшивость.

— Я должен был ее убедить перебраться во внешний космос.

— Да ну? Она сама могла убедить кого угодно и в чем угодно. Пока совсем с катушек не съехала.

— Убедительная была сестренка, — подтвердил Каспер, мечтательно воздев глаза к потолку. — Помнится, даже меня как-то раз…

— Дин, заткни этого урода. Или я за себя не отвечаю.

— Одиссею не хватает острых ачучений, маршал. Он хочет попробовать, что такое серийная смерть. Валяй, скиталец, для хорошего человека ничего не жалко.

— Урод, закройся, — хантер достал сигарету, прикурил. — Знаешь, что я тебе скажу, Улисс. Будь сестрица мужиком, мы бы ее сами давно грохнули. Леди Макбет Среднеросского уезда, блин.

— Пошел ты.

— …И это было бы правильно. Великодушный поступок. Акция милосердия.

— Меня тоже милосерднее убить. И не только меня. Мало кто из перерожденных живет в гармонии со своим подарком.

— В гармонии с собой, ты хотел сказать. Мало. Но ведь травятся далеко не все.

Повисла тяжелая пауза.

— Пошли отсюда. Канал наверняка на прослушке.

— Иди, — откликнулся Улисс.

— А ты?

— Девчонку искать надо.

— Какую девчонку?

— Дочку Евы.

— На меня не рассчитывай, — мрачно сказал Белый Охранник.

Уайтбол с тобой, обозлился скиталец. Избавляться от вас пора: толку никакого, только на мозги капаете…

— И что ты с ней делать будешь, когда найдешь? — спросил Вихорев.

— Куда-нибудь спрячемся.

— Куда?

— Понятия не имею. В Полинезию, блин.

— За Ахеронт, на острова Блаженных, — пробормотал Каспер себе под нос.

— Думаешь, туда не дострелят?

Скиталец пропустил вопрос мимо ушей.

— Господи, где ж ее искать… У них с матерью обиталищ больше, чем у меня.

— Я — не господи, но одну точку могу подсказать, — проговорил хантер. — Через сквер от ГУВД Среднеросска. Магазин какой-то, в здании почты. Пять лет назад там работала. Может, и сейчас работает.

— Через сквер от ГУВД, значит. Ретранслятор рядом с органами власти. Просто, как все гениальное… Попробую — если еще не закрылись. Сколько времени-то вообще?

— Найдешь — шагай в Северный парк. Появишься через час — все в порядке. Если кто-нибудь появится вместо тебя… извини.

— Прощай, Дин.

— Удачи.

* * *

— На кой уайтбол тебе оно надо?.. — выло Пришибленное Эго. — Сваливать нужно, а ты…

Где там чертов Комендант? Или еще кто-нибудь, способный заткнуть эту тварь… Какой мне, в самом деле, Эреб, что там — сильно легче будет? И зачем колонистам такое приобретение? Если бы еще провидец, а то — просто псих.

— Зато на Эребе не нужно прятаться. Найдешь приличного врача, — резонно заметил Бесстрастный Прагматик.

Ну да, только шизофрения… тьфу, кризис личности не лечится.

— Лучше отрезать голову, — упрямо сказал Потрошитель.

Улисс вошел в здание почты, постучался туда-сюда — почти все двери заперты, время позднее.

Магазин, по счастью, еще не закрылся. Благо там торговали жизненно важным: водкой, куревом и презервативами.

— Добрый вечер. Нора здесь?..

— Только что ушла. Неприятности у нее. Поспешите — может, догоните.

Человек без тени выскочил на улицу.

— Маэстро, где она?

— Не скажу.

Улисс огляделся по сторонам. Вдали, под фонарем мелькнула стройная фигурка. А через минуту тот же фонарь осветил еще двоих людей.

Провожатые. Деликатно следуют поодаль, о чем-то разговаривают…

— Маэстро! Охрана или шпики?

— Разбирайся сам.

Улисс выругался и тихо пристроился в хвост процессии. Идти пришлось недалеко: через пять минут Нора свернула под вывеску питейного заведения «Вальс метеоров»… Что не пивнушка — то космос. Охренеть можно.

Один провожатый остался на улице, второй прошел за девчонкой в бар. Скиталец выждал поодаль чуть-чуть и отправился следом. Никаких сложных построений, забрать Нору и шагнуть отсюда на фиг. Если сразу не подстрелят — через пару минут будет поздно.

— Браво! Верх идиотизма, — радостно сказал Фигляр.

Затравленное Эго вопило благим матом. Белый Охранник матерился последними словами.

Ну, и уайтбол с ними. Правильно все. Если ты кого-то заказываешь — когда-нибудь закажут и тебя. Не повод вздрагивать при каждом шорохе.

Улисс вошел в бар.

…Нора сидела в уголке, отрешенно уставившись на полированную крышку стола, и мелкими глотками цедила коньяк.

— Привет, малыш.

— А, братец… Сказать пришел? Так я уже знаю.

— Ей сейчас хорошо, — мягко ответил скиталец. — Лучше, чем при жизни.

— И то правда. Отмучилась, болезная.

— Нора, тебе надо исчезнуть отсюда.

— Куда? И зачем?

— Чем дальше, тем лучше. Пойдем со мной.

Нора криво усмехнулась, глядя в стакан:

— Где ж вы раньше-то пропадали, братцы и сестрицы? Когда ей была нужна помощь — куда попряталась вся родня?

— Нора, поговорим не здесь.

— Сколько среди вас врачей? Все смотались на фиг. А она загибалась, болела, ханку жрала. Ее покойники преследовали, не говоря уж о живых. Ни одна сволочь не поинтересовалась — может, чем помочь нужно. Вы появлялись только тогда, когда что-то требовалось от нее. Родственнички. Потребители.

— Неправда.

— Правда!

Нора подняла на скитальца пьяные злые глаза. И когда успела накачаться? Дурная наследственность…

— Братец, тебе когда-нибудь говорили, что ты на ворона похож? Такой же черный и на падаль слетаешься. Вали отсюда, я-то еще жива.

— Нора, тебе необходимо исчезнуть. Это — последняя воля Евы.

— Как по-твоему, братец, у меня своя-то воля есть? Или только последняя материна? Короче — оставь меня в покое. Может, я тоже сдохнуть хочу.

— С этой семейки станется… — вздохнул Резонер.

— Между прочим, — заметил Прагматик. — Обрати внимание: «Сколько среди вас врачей было? Все смотались на фиг».

Смотались?.. Она что — в курсе про тоннели? Мать по пьяни сообщила?

Белый Охранник загрохотал так, что в глазах потемнело:

— Когда она могла накачаться, если только что с работы? Это ни с какой наследственностью невозможно, выше головы не прыгнешь. Неужели еще что-то не ясно?! Разводит тебя. Ждешь, пока разведет?..

— Значит, вороны тебе не нравятся… — задумчиво проговорил Улисс. — А стервятники?

— Какие стервятники?

— Стервятников любишь?

— О чем ты? — Нора удивленно подняла брови.

— Что тебе пообещали?

Она усмехнулась:

— Ах, ты об этом… Честно? Свободу.

— От чего? Или — от кого?

— От матери и от всей вашей «семейки».

— М-да, — констатировал Резонер. — Свободу каждый понимает по-своему…

— Бог тебе судья, Нора.

…Шагнуть не вышло. Не получилось даже встать со стула. Хуже того — глаза начали слипаться.

— Куда ж ты собрался, братец? Мать тебе велела меня спрятать.

Маски заговорили наперебой:

— …Давит. Отлично давит. Яблочко от яблоньки… Когда успела дотронуться?

— …Не дотрагивалась, я бы знал.

— …Значит, это несколько лет работы ретранслятором пробудили задатки…

— Еву тоже ты сделала? — спросил Улисс.

Нора подняла взгляд. Совершенно трезвые глаза, тяжелые, пустые и старые.

— Дурак ты, ворон. Она ж мне, какая — никакая, но, все-таки — мать.

«Все-таки»…

— Чем виновата девушка? Сон разума твоей сестрицы породил то, что породил, — заметил Резонер, и в его голосе почудились интонации белого охотника…

Я тебя спрячу, Нора. Очень хорошо спрячу — никто не найдет…

— Не дури, братец. Я догадываюсь, что у тебя пушка в кармане.

— Н-да. Знал бы, где упадешь… Жаль. Глупо вышло, — сокрушенно проговорил Резонер.

— А то он не знал, что здесь упадет, — желчно сказал Провидец. — Это была демонстрация самостоятельности, вы еще не поняли? По-идиотски — зато по-своему. Волю почуял.

— Да, но ведь бояться собственной тени — тоже не вариант…

Улисс машинально оглянулся на собственную тень. Та неожиданно удлинилась, развернулась в профиль и запрокинула голову вверх, к небу…

…к покрытому рваными тучами ноябрьскому небу.

Шагнул все-таки. Сам — или заставили?..

Арсен, он же Улисс, он же скиталец стоял на склоне горы. Вокруг — ни души. Наверху — укутанные темным облаком камни, внизу — овраг с шатким мостиком, дальше — обрыв. На краю обрыва, с той стороны — живая изгородь. Листья с кустов облетели, одни лишь корявые ветки торчат над оплетенным колючей проволокой забором.

По склону горы бродит неприкаянный табун лошадей.

Белый Охранник светится мягким, ровным светом…

…Вот и встретились. Никак соскучился? Ну, по крайней мере — спасибо, что вытащил меня из задницы.

…Десять лет назад некий молодой агент спецслужб попал в зону уайтбол. Шел на задание — оказался в аду. Хуже, чем в аду — преисподняя, надо полагать, живет по определенным, хотя и жестким законам. Мяч изобретает правила игры на ходу и переделывает постоянно. Ни капли не беспокоясь, как будут подстраиваться игроки.

Арсен провалился в безумный мир в восьмидесятом и блуждал там целую вечность. Засыпал в пещерах — просыпался в канавах. Плавился в песках Сахары — замерзал во льдах Антарктики. Пару раз заработал воспаление легких, один раз — малярию, один раз — гепатит…

…Однажды Улисс по чистой случайности вырвался из зоны уайтбол в обычный мир. В обычном мире оказался восемьдесят пятый год. Но это не важно. Скиталец так и не понял, куда попал. И по сей день до конца не понял.

Для него ничего не изменилось.

…Вся картинка — нечеткая: то и дело морок ослабевает, и кажется: вместо склона — заросшая пожухлой травой пустошь с редкими островками голых берез.

Плохо тебе? Тяжело? Силы кончаются? Представь, у меня тоже.

Склон исчез совсем, осталось только неуютное ноябрьское поле, и над этим полем бледными обрывками миражей начали проплывать знакомые места: кусок джунглей, участок тундры, скалистый гребень, заброшенный военный склад…

Черт… да это же — прощание. Он — умирает, я — ухожу… затем и позвал?..

Какое-то бесконечно долгое время человек и его тень стояли, задрав головы каждый в своей плоскости, и смотрели безумное кино белого мяча.

А мяч все крутил и крутил в небесах любимые кадры. Фильм длиной в десять лет. Только — прокрученный в обратном направлении: от конца к началу.

С каждой картинкой что-то стиралось из сознания. Исчез Релятивистский Дьявол — рассыпался разноцветной смальтой: из этой смальты сложилась в небесах миниатюрная модель галактики. Ушел Бесстрастный Прагматик — вместо него появилось изображение мегаполиса, перевернутое — будто смотришь сверху вниз, с высоты птичьего полета. Следующая картинка — лесистый склон горы: по нему разбежалось диким зверьем бестолковое Эго…

— Птиц не забирай, пожалуйста. Будь, что будет, только оставь мне этих моих чертовых птиц. Больше ведь нет ничего. И — никого…

Серый паук задрожал и рассыпался «шагреневой» стаей по разноцветному витражу новой мозаики.

По звездному небу.

По Вселенной.

В центре картинки сумасшедшей луной примостился Белый Охранник.

Внутреннее стало внешним.

Все.

Поле исчезло, и Арсен очутился в городском парке. Из ладони выпало что-то. Поднял. Тусклый фонарь осветил полупрозрачный осколок камня, зеленовато-синий, с золотистыми вкраплениями.

В голове — тишина. Такая непривычная тишина. Дух захватывает, будто падаешь с огромной высоты, лететь тебе и лететь… Вот как. А говорили — не лечится…

Все очень просто, Дин. Не хочешь видеть свою клетку — не смотри внутрь. Смотри наружу.

Так легко. Почему же никто не дошел до этого сам? Каждый сидит в своей скорлупе, ограничен персональной решеткой, ничего вокруг себя не видит, потому как созерцает собственные кишки.

…Огляделся по сторонам. Северный парк Среднеросска. Все правильно: время отправляться в путь.

Соседнее дерево шевельнулось и превратилось в бомжа.

В нескольких метрах впереди на тропинке появился уайт-хантер.

 

За флажки

— Нашел?

— Что? А, да. Нашел.

— Ну, и где девушка?..

Скиталец отмахнулся:

— Пойдем отсюда, хантер. Это не наша война.

— Дык… она и не была нашей. Не знаю, как ты — я-то давно чувствую себя разве что мародером.

— А я — могильщиком, — встрял Каспер.

— А ты — молчи, пока не спросили, — резко отозвался охотник.

Да, конечно. Я-то, наивный чукотский мальчик, и не догадывался, что некоторые жертвы приходится хоронить самим.

Арсен зашелся в надсадном кашле. Опять кровь горлом… Охотник хмуро взглянул на небольшое темное пятно, расползающееся по асфальту в тусклом свете фонаря.

— Ты к врачу-то не обращался?

— Господь с тобой, — отмахнулся скиталец. — Откуда в зоне уайтбол врачи.

Вихорев недоуменно хмыкнул, но уточнять ничего не стал.

— Ну что ж, тогда пошли лечиться на Эреб… В кои-то веки двигаем к тоннелю без балласта.

— Какого балласта?

— Ты бы видел, как другие уходили. Кто с дитем, кто с кошкой…

— …кто — с любимой тещей… — добавил Каспер.

— Короче — Ноев ковчег, мыльная опера. Самая большая экзотика — аквариум с саламандрами посреди зоны уайтбол. Я даже сфотографировать хотел на память, но дама испугалась почему-то.

— Передохнут у нее там эти саламандры, — буркнул скиталец.

— Да и хрен с ними. Пошли отсюда к чертовой матери, Улисс. Кстати, у тебя человеческое-то имя есть вообще?

— Арсен.

— Пойдем, Арсен. Становись между мной и Владом.

— Всю жизнь мечтаю подержаться за живой мифологический персонаж, — взвизгнул Каспер. — Ты знал, маршал, ты знал!

Скиталец оглянулся на него — и замер: и без того костлявая физиономия бомжа вдруг осунулась еще больше. Вместо лица — череп с пустыми глазницами…

— Касперу нельзя ходить с нами. Если пойдет — погибнет.

Хантер обернулся:

— Точно знаешь?

— Точно.

— Это усложняет дело. Кто будет тоннель закрывать? Мои дырки почему-то сами не затягиваются.

Вот как. Значит, Каспер — тоже тоннельщик. Фавориты…

— Перед уходом потребуешь, чтобы мяч закрыл тоннель через пару минут.

— А ну как он только в моем присутствии слушается? Раньше не проверяли, ни к чему было.

— Если Каспер погибнет, дырку все равно будет некому латать.

— Мда, — озадаченно проговорил Вихорев. — Давай, что ли, я тебя одного отправлю, сам — позже… Не оставлять же твоим друзьям королевский путь в суверенную державу.

— Ты ему веришь, маршал? — тихо проговорил Каспер. — Ситуевина течет, политика меняется, спецы уходят в отстой, свои становятся чужими…

Охотник нахмурился:

— Вот что, Улисс. Идем вместе. Будет совсем плохо — заберем этого урода с собой на Эреб.

— Нужен мне ваш Эреб, как корове…

— Молчи, одноклеточное. Отстреливать непрошеных гостей лучше втроем. Все, господа-подонки, обнялись — и вперед.

…Уайтбол казался тихим и безмятежным. Мяч- невидимка. Почудилось, будто и не вошли никуда — лес как лес, такого в среднеросских краях — сотни километров…

— Далеко до тоннеля? — спросил Арсен.

— Ты отстал от жизни. Делается просто: где скажу — там и будет тоннель.

— Говори быстрее. Засада прямо в зоне мяча.

— Где именно?

— Впереди по ходу.

— Сколько их?

— Двое или трое.

— Наверняка смертники. Точно попрутся на Эреб…

— Делай тоннель, маршал, не тяни козла за яйца, — встрял бомж.

Охотник нахмурился:

— Знаешь что. Вали отсюда, с тремя мы сами разберемся… Влад, я когда-нибудь говорил, что ты — гениальный актер?

— Льстишь, пративный.

— Ты — великий актер. Дай бог тебе счастья. Прощай — и беги.

— Ну, и ты тоже — пошел к черту… делай тоннель, бля, их уже даже я чувствую!

— Ложись! — крикнул Арсен, падая и толкая Каспера.

Вихорев отскочил за дерево. Из темноты раздалась очередь.

Слева, в тридцати сантиметрах от глаз, зашипела гадюка. Скиталец отпрянул, нашарил около себя обломанную палку, но тварь нападать не стала — извиваясь, поползла вперед.

Каспера уже нет рядом. То ли шагнул, то ли…

Змея скрылась в траве. Там, куда она направилась, явственно слышно человеческое дыхание… или — кажется? Ветер гуляет по кустам…

Краем глаза Арсен уловил движение недалеко от себя. Хантер почти бесшумно отделился от ствола и пошел вперед, забирая вправо.

Снова напряженное затишье, только ветер шуршит полуголыми ветками деревьев.

Метрах в четырех слева-впереди из травы поднялся человек. Громко кашлянул и бросился бежать, шумно продираясь сквозь заросли. Почти тут же из кустов выскочил спецназовец, помчался следом.

Арсен приподнялся, выстрелил вдогонку и снова рухнул на землю. Над головой прошла очередь.

Мишень все-таки достал. Перед глазами — картинка наплывом: агент опрокидывается навзничь. Падая, продолжает стрелять…

Дальнейшего Улисс не видел — в грудной клетке разорвался белый мяч. Накатило затмение, и…

Через несколько минут (или секунд?), длившихся вечно, глядя, как абсолютная пустота зарастает клочьями темного леса, скиталец — в который уже раз — понял, что смерть его снова кинула.

Больше ничего понять не успел — громыхнул взрыв. Почти рядом, в нескольких метрах, взметнулся столб пламени…

Послышались шаги. На фоне исполосованного ветвями неба обозначился темный силуэт охотника.

— Ранен?

Арсен поднялся с земли:

— Я… нет. Каспер.

Вихорев рванул вперед, продираясь сквозь бурелом.

Улисс догнал его через полминуты — хантер склонился над телом убитого спецназовца.

— Дальше.

…Еще через минуту — нашли.

Охотник перевернул «бомжа» на спину, осветил фонариком лицо. Красивый русоволосый парень, лет тридцать от силы. Грудная клетка разворочена, глаза широко раскрыты — смотрят вверх, в далекий космос…

Хантер выпрямился и громко сказал в пространство:

— Я дотрагивался до тебя много раз. Сейчас хочу, чтобы он остался жив.

Минута прошла в бесполезном ожидании. Парень не дышал и не двигался. Только ветер продолжал беззаботно разгуливать по зарослям.

…Вдалеке уже слышался треск. Цепью идут, не скрываясь. Вся надежда — на капризы уайтбола: может, запутает преследователей на какое-то время…

— Верни ему жизнь! — закричал Вихорев.

— Миша, — тихо сказал Арсен. — На Эребе… скорее помогут.

— Наивный ты, Улисс, — горько усмехнулся охотник. — То ж не Земля. Там невозможно за долю секунды шагнуть куда хочешь. Пока еще до ближайшей клиники доберемся.

— Это — единственный шанс, — ответил Арсен, а про себя добавил:

«…для нас. Каспер ушел совсем. Чертова паранойя…»

Хантер взвалил тело парня на плечо и громко потребовал:

— Дай мне Эреб.

В трех метрах от людей появился кусок ярко освещенной выжженной земли.

— И — закрой, как только уйдем, — добавил Вихорев, шагая на другую планету.

…Здравствуй, негостеприимная свобода.

Конец пятой части

 

6. За грань

 

Апрель 2080 г., Земля

 

Миражи и загадки

…Заснеженный пирс на берегу залива. Направо от пирса, метрах в двухстах — нависающая скала. Торчит над ледяным полем как нос древней каравеллы. У скалы этой и название соответствующее, какой-то там нос… каждый раз спрашиваю, и снова забываю.

Оттуда, с самого кончика носа, сорвался вниз здоровый сугроб. Рухнул, рассеялся белой тучей. Туча медленно осела на ледяное поле, играя на солнце мелкими блестками… В ту сторону рванула стая поселковых собак — лопать снег, кататься в нем, хватать зубами белых мух. Крохотный кусочек огромной Вселенной наполнился визгом и лаем…

— Жди-не жди — быстрее не будет, — раздался веселый голос.

Михаил вздрогнул от неожиданности: рыжий Алекс, как всегда, появился из ниоткуда. Тихо ходит, как кошка. Вот и сейчас: снег вроде не скрипел, старые доски пирса — тоже.

— Что — быстрее не будет?

— Залив быстрее не вскроется. Думаешь, ты один на берег то и дело шастаешь? Все взбесились, весну почуяли. До весны еще как до луны, а народ чуть что — на берег… Вы хоть Джерома-то читали? Чем чаще зависаешь над чайником, тем медленнее он закипает.

— А сам зачем пришел?

— На тебя посмотреть.

— Девушки в поселке перевелись?

— Девушки здешние — дуры. Извини за прямоту. На них можно глядеть до тех пор, пока рот не раскроют.

Рыжий достал пачку «Винстона», вытащил сигарету, прикурил.

— Хочешь? Ах, ну да. Ты же не куришь.

Михаил покосился на пачку.

— Сколько ты переплачиваешь, чтобы тебе их привозили?

— Почти не переплачиваю. Они ж не всегда привозят. Только когда у самих оказия случилась. А мне хватает — от оказии до оказии… Если специально просить, то — да. Обдерут, как липку.

— А в спортивный магазин они заехать могут?

— Спроси. За спрос денег не берут, — Алекс взглянул на собеседника с интересом:

— А чего тебе спортивный магазин?

— Да… так, — отмахнулся Михаил. — Пока не знаю.

Рыжий упорствовать не стал. Обвел тоскливым взглядом берег:

— Скучно чего-то последнее время. Думаю: не сбежать ли отсюда?

— Что мешает?

— В городе надоест еще быстрее. Здесь достаточно работать, а там придется бороться за жизнь. Я ж, вообще-то, деревенский парень. По корням. Мне в деревне легче.

Он вздохнул:

— Но — скучно. Нет в мире совершенства.

Над ледяным полем залива поднялась дымка, какое-то время шевелилась в воздухе и резко застыла, превратившись в подобие стеклянной линзы. «Линза» исказила лед: теперь вместо ровной поверхности виделось нагромождение мелких, игрушечных торосов.

— Опять миражи, — констатировал Алекс. — Красиво. Но все равно надоело. Не люблю загадок без ответов. Вчера, прикинь, светящихся бабочек видел.

— Бабочек? Вчера?

— Подозреваю, то все-таки не бабочки были. Очередной оптический эффект. Тоже красиво.

— Какой ответ тебе нужен? Энергетика здесь такая, вот и все.

— Откуда она взялась, эта энергетика?

— От природы. Полярное сияние откуда берется? Или — радуга?

— Там энергетика ни при чем. Чистая оптика. А тут не поймешь, от чего больше — от природы или от лукавого.

Он выпустил дымное колечко, проводил его глазами. Колечко держалось долго — несколько секунд, почему-то свернулось в знак бесконечности и только после этого начало рассеиваться. Алекс удовлетворенно кивнул, будто получил подтверждение собственным словам, потом закончил мысль:

— И люди сумасшедшие.

— Почему сумасшедшие?

— Живут… даже не знаю, как кто. Праздники языческие отмечают. Правила у них неписаные, с точки зрения здравого смысла необъяснимые. Полгода пашут, как проклятые — полгода дурака валяют. Баба на сносях — мужика не пускают на работу — ясное дело: рожать ему, а не ей, — Рыжий засмеялся:

— Хотя у них тут что угодно может быть… Про похороны уж не говорю: никто ни хрена не делает, двести человек как один. Будто покойник им всем родной.

— Традиции.

— На кой хер современным людям такие традиции? Ладно, основатели были психи. Но ведь от той коммуны ничего не осталось. Живут, как все — не общиной, а семьями. Религию первоначальную никто ни фига не помнит. От цивилизации не шарахаются: электричество, телефония, интернет… А ритуалы свои дикарские продолжают соблюдать. И общаться с ними невозможно — так и сыплют загадками.

— Я нормально общаюсь.

— Ты — давно уже свой, тебе доверия больше. Или привык, говоришь на их языке и сам не замечаешь.

— Доверие здесь ни при чем. Что им скрывать?

— Может, и нечего, однако ни на один вопрос прямого ответа не добьешься. Они меня, кажется, за папарацци держат. И не любят поэтому. Предпочитают жить тихо. Исследовательскую группу вытурили в позапрошлом году… Или я опять чего-то не понял?

— Вытурили, — согласился Михаил. — Правда.

— Вот-вот. Только я не папарацци. Свободный художник и бессемейный мужик. Приключения люблю. Мне здесь интересно было.

— Интересно критиковать чужие нравы?

— Я не критикую, а удивляюсь. А хоть бы и критиковал, все равно интересно. Было. Теперь — нет. Не люблю загадок без ответов… Ты вот пять лет уже тут живешь. Много о них узнал?

— Я о себе-то ничего не знаю.

— Экий ты нелюбопытный. Могилу основателя коммуны в центре поселка видел? Так вот, есть предположение, что не своей смертью помер мужик.

— А чьей?

— Замочили его. Свои же воспитанники. А потом сожрали. Всем больным на голову коллективом.

— Бред. С чего ты это взял?

— Так, по недомолвкам сложилось. Может, и бред. Ты бы поспрашивал, тебе — ответят…

* * *

Прошло две недели. Море вскрываться не желало, разумеется: до настоящей весны действительно еще как до луны. Зато в лесу уже началась развезень. Податься стало ровным счетом некуда.

Алекс завел себе очередную глупую подружку и передумал уезжать.

А Михаилу не давал покоя тот разговор на пирсе. Старался не думать, гнал от себя бредовые идеи Рыжего, но они, суки, возвращались снова…

…О поселке Пробуждение все знали одно и то же, ничего тайного в этой информации не было. В двадцать пятом году нынешнего столетия кусок земли откупила кучка религиозных фанатиков общим числом несколько десятков человек. Недешевое, надо сказать, приобретение: в те времена в здешних местах был второй Крым.

Религия новопоселенцев — какая-то гремучая смесь буддийской, старославянской, авестийской, кастанедской, сибирской и еще хрен знает какой мистики. Жили коммуной, полностью отказавшись от благ цивилизации.

Такие начинания, как правило, недолговечны. Запала хватает от силы на одно поколение. Потом подрастают дети, которым глубоко до фонаря завиральные чаяния родителей… Коммуна, как таковая, прекратила свое существование, а поселок почему-то остался. Больше того: разросся до двух с лишним сотен жителей. Дети улетали из гнезда — на мир посмотреть, но, в большинстве своем, возвращались. Люди, случайным ветром занесенные в Пробуждение, чаще всего оставались здесь навсегда.

А причина — необычная энергетика этого места. Оно творило чудеса: поднимало больных на ноги, вызывало у живых мертвецов волю к жизни… Одну необычную особенность сельчан Михаил заметил давно: хватающие глаза. Именно хватающие, иначе не скажешь. Не «горящие», не «тяжелые», не такие-сякие и еще десять тысяч определений. Глаза поселковых аборигенов не просто видели мир. Они брали его. Делали своей собственностью.

Вот так. Идейные бури давно отбушевали, осталась одна чистая энергия.

Каким образом основателю коммуны удалось найти такое место — знал только он сам. Говорят, долго искал. Хотя, действительно — черт его разберет, «что здесь от природы, а что — от лукавого»…

* * *

Случай поговорить о странной могиле Анатолия Верхового — основателя коммуны — подвернулся ближе к концу месяца, когда лед залива вроде бы уже начал подтаивать.

— Опять ты всю зиму псу под хвост выбросил, — ворчливо сказала Маша.

— В каком смысле?

— В таком, что и не попытался до Верки дойти.

— Зачем мне к ней идти?

— Мозги ты мне пудришь. Если бы действительно хотел разобраться, кто ты есть и откуда, давно уже сходил к Верке. Хотя бы попробовал. Не пробуешь. Значит, все знаешь про себя. А мне заливаешь, мол, память отшибло.

Каждый раз по весне такой разговор. Каждый раз — когда и без разговоров неспокойно. Как объяснить дубовой деревенской бабе совсем простую вещь: знать правду и хочется, и колется? А вдруг эта правда окажется такой, что лучше бы ее не знать?..

…Иногда находило: бросить дела, сорваться туда, откуда все началось. К тому леднику, где пять лет назад подобрали обмороженного беспамятного человека дикие туристы. Может быть, там само вспомнится… Может быть. Если дойдешь. Если на ходу разберешься, как пользоваться альпинистскими веревками и железками. И еще — если получится раздобыть веревки и железки. Все это барахло — не «Винстон», чтобы при оказии в киоске прикупить…

Короче — находило и уходило. Когда уходило, разговоры о потерянной памяти болезненно отзывались где-то внутри души. Ничего не хотелось знать. Никаких тайн не хотелось — ни своих, ни чужих. Казалось — садисты одни кругом, насильно тянут куда-то, куда совсем не нужно…

— Наплевать тебе на меня, — Маша продолжала ныть. — Не любишь, потому и не доверяешь.

— Ну, зачем ты опять.

— Оно, в общем, понятно: стара я для тебя.

— Да я тебе в отцы гожусь.

— В зеркало на себя посмотри, папаша… А если не стара — так в чем дело? В том, что у нас детей нет?

— Детей-то, может, из-за меня нет. Сама виновата — с инвалидом живешь… только к моей памяти это никак не относится.

— Ты мне не заливай про инвалидность-то. На тебе все как на собаке зарастает. Я что, слепая? Только вот шрам твой через всю рожу долго не сходил, я грешным делом, думала: может, специально подновляешь? Маскировка. Чтобы узнать было трудно.

— Ну, понеслось…

— А то. С бородой вот еще не расстаешься.

— В ней зимой теплее.

— Скажи — прячешься. Здесь беглых уголовников полно. Может, тебя свои же обобрали, со скалы спихнули и подыхать бросили? Нет?

— Я же говорил — не знаю. Действительно не знаю, а врать не хочу. Все, что знал — рассказал тогда.

— Херню ты рассказал.

…Херню, да. Попал в автомобильную аварию где-то в столичном городе. Там попал в аварию, а здесь оказался на леднике, весь обмороженный… Наверно, в промежутке что-то было. Только откуда это «было» взять? Если вспоминается лишь катастрофа, а до нее и после — один мрак сплошной…

— Сходи к Верке, пока время есть, — нудела Маша.

— С чего ты взяла, что она поможет?

— Она и не такое лечила. Ты даже не пробовал. Верка — не просто врачиха.

— Ведьма, ну да.

— Только в печь не ставь… а хоть бы и ведьма. Вера таких поднимала, для каких уже костер готовят. Потому дочь крови.

— Какой крови?

— Анатолия Верхового, какой еще.

— У него же не было детей.

— Я не сказала — родная дочь. Я сказала — дочь крови.

— Объясни.

— Чего тут объяснять-то. Из его крови вышла.

Началось. То, на что Рыжий сетовал: как вопросы — так напрямую, а до объяснений дошло — говорильня загадками…

— Как умер Верховой?

— Он не умер. Перешел в своих детей. В кого-то больше, в кого-то меньше. В меня — меньше, потому десять лет прошло. А братец мой старший, Верка и Лось — те все получили, потому дети крови. Таких пятеро было. Двое ушли в город и сгинули там.

— Ни фига не понял. Они ведь после смерти Верхового родились?

— Да не умер он!

Михаил обескуражено покачал головой:

— Когда непонятно, чему верить, начинаешь верить худшему. Ходят слухи, что Верхового коммунары попросту сожрали. Убили и сожрали. А потомки это до сих пор скрывают — жалеют тех стариков, которые участвовали в убийстве.

— Да не было никакого убийства, ты чего — охренел?!

— А как было?

— Никак. Верховой тут, никуда не уходил. В каждом из нас проснуться может, а в первую очередь — в кровниках.

— Да почему они — кровники, если не он их зачал?

— Потому из его крови вышли.

Сказка про белого бычка…

* * *

Через день хоронили одну из старейшин. Дичайшая эклектика, как все местное.

Документы о смерти оформлены, нотариально заверены. Наследственно-имущественные формальности улажены.

Но кладбища здесь нет. Разводят погребальный костер в ритуальном месте, рядом с могилой основателя. А завтра на его плите, в общем списке, появится еще одно имя…

У костра собрался весь поселок. Обычно для таких событий людей отовсюду отзывают — из кедрача, с рыбачих баркасов, с лесосеки. Сейчас-то отзывать некого: зимой все и так торчат недалеко, хозяйственными делами занимаются. Изредка ходят на охоту, но не надолго…

Самые близкие родственники покойной — рядом с костром. Плачут — то ли от горя, то ли от дыма. А остальные сельчане стараются хоть не надолго подойти поближе — вдохнуть этого дыма. Одна из варварских традиций поселка Пробуждение.

Костер разгорелся. Пламя взмыло вверх и стало похоже на бурную, полноводную оранжевую реку, рвущуюся к небесам… Второй раз Михаилу довелось наблюдать здесь похороны. И впервые, и сейчас им овладело странное состояние. Все вдруг стало понятно в этом мире: что такое жизнь — и в чем ее смысл, что такое смерть — и чего ждать после смерти. Невидимое стало видимым, неслышное — слышным, невозможное — возможным.

И ясно, как дважды два: понимание это не удержать, не поймать за хвост, не поместить раз и навсегда в осознанной памяти. Оно исчезнет, как только схлынет оранжевая река…

— Пойдем, что ли, и мы пробьемся дымком подышать? — Рыжий опять возник из ниоткуда. Доставать начинает эта кошачья привычка.

— Тебе же не нравятся местные обряды.

— Но… ведь принято. Кто сказал — не нравятся? Просто не понимаю.

— Не любишь загадок без ответов.

— Тут ответ как раз ясен. Полностью в концепте этой, прошу прощения, субкультуры. Вдыхая дым, ты впитываешь душу предка. С тех пор он частично живет в тебе, а частично — над тобой. Плодит миражи и всю местную, извиняюсь, энергетику. Да! Кстати. Я разобрался, — добавил он, понизив голос до шепота.

— В чем?

— В проблеме Верхового. Его не убили. Он сам себя в жертву принес. Коммунары кровь выпили, обескровленное тело похоронили. А тех, кого зачали в процессе этой оргии, называют кровниками.

— Дичь какая-то.

— А здесь все — одна сплошная дичь… но кровнички ничего себе получились.

…Вера — врач-экстрасенс. «Таких поднимала, для каких уже костер готовят». Лось — он же Виктор Лосев — оправдывает свою кличку: пятьдесят с лишним мужику — тридцатилетнему фору даст. Не то слово: КАМАЗ перевернет и не поморщится… Вадим — старший брат Маши — бессменный поселковый лидер. Вроде ничего мистического, но на жизнь пробужденцы не жалуются.

Неужели — правда? Все трое зачаты пьяными от человеческой крови родителями?..

— Мишка, нескромный вопрос. Тебя действительно Мишкой зовут? Не хочешь — не отвечай, я пойму.

— Если бы я сам знал.

— Как — не знаешь?

— Да так… Когда меня нашли полудохлого, я был уверен, что это мое настоящее имя. Сейчас уже не уверен. Слишком много ложной памяти. Вот: женщину какую-то вижу. С окровавленным лицом. Очень четко, нарисовать мог бы… А мне говорят — не было никакой аварии. Не могло быть.

— Мистика.

— Да нет. Просто какие-то курьезы сознания. Господь с ними.

— Здесь считают, что ты путешественник, экстремал-одиночка, упавший со скалы. Мол, тебя обобрали какие-то местные ворюги (непонятно, откуда взявшиеся) или беглые уголовники.

— Некоторые подозревают, что я и сам с зоны бежал.

— А ты как думаешь?

— Не знаю.

— За пять лет по любому изловили бы, если бы с зоны. Здесь не так много населенок.

— Не знаю я ничего. Отвяжитесь вы все!..

— Извини.

Подошла собака Шишка — поселковая бомжа. Из тех дворняжек, которые в силу вольного статуса столуются в нескольких домах сразу, где своих собак нет. Оттого — толстая, пушистая и наглая.

Михаил нагнулся, потрепал псину по лохматой холке. Та, ни с того, ни с сего, вызверилась — то ли искра в нее отлетела, то ли еще чего — и вцепилась в протянутую ладонь. Прокусила до кости.

— Ах ты, сволочь! — Михаил резко стряхнул с руки вероломную тварь. Та, моментально опомнившись, заскулила, завиляла хвостом. Окровавленную морду облизнула, попятилась прочь.

— К Вере иди, — сказал Рыжий. — Прямо сейчас… как тут все, мать их, кровь любят, вот и скоты туда же… Иди к врачихе немедленно, не тяни время — вдруг столбняк какой-нибудь.

— Так Вера-то здесь, — откликнулся мужик со слободы, стоящий неподалеку. — Вон она. Вера! Тут человека погрызли.

Статная женщина в расстегнутом полушубке, по-цыгански замотанная в цветастую шаль, протолкалась сквозь толпу сельчан к пострадавшему. Глянула на прокушенную кисть, потом — укоризненно — на сконфуженную собаку.

— Даа… что ж ты, сукина дочь, сделала? Дымом человечьим надышалась — так теперь все можно? Нынче не приходи, кормить тебя не буду.

Затем кивнула Мише:

— Идем. Оно, конечно, само пройдет, но лучше почистить — от греха.

Дом Веры — близко, на соседней улице. Вот и выпал случай здесь побывать. Входя в сени, Михаил ожидал бог весть чего — черепов, развешенных по стенам, многочисленных кровоточащих распятий, мало ли… Но большая, светлая комната, в которую провела его хозяйка, оказалась непохожа даже на врачебный кабинет, не то что на прибежище ведьмы. Пучки сухих трав по стенам висели, но этим, собственно, начинался и заканчивался профессиональный антураж.

Лечение ограничилось обычным промыванием раны и противостолбнячной сывороткой.

— И все?..

— А чего ты хотел? — усмехнулась ведьма. — Тебе и этого много. Без обработки прошло бы через пару дней, а так — завтра затянется… Одно слово — заговоренный.

— Почему заговоренный?

Женщина пожала плечами:

— Откуда ж я знаю, почему. Просто чувствую. И люди говорят. Ты ж не посторонний, хотя и в гости не заходишь.

Михаил решился:

— Помоги мне вспомнить, кто я такой.

Вера пристально посмотрела ему в глаза пробужденским хватающим взглядом.

— Может — рано?

— Что значит — рано?

— Всякое знание приходит в свое время. Лучше не торопить. Если не готов — мало ли чего наворотишь.

— А когда будет пора?

— Если сам не проснешься — по осени приходи. Скоро пойдешь с рыбаками? Как шарахнет тебя нынче несвоевременное знание — одуреешь и за борт сиганешь. Не спеши. Пять лет ждал — подожди еще.

— Что ж такого страшного в моей биографии?

— Почему страшного. Вот если б ты узнал, что у тебя целых два прошлых?

— То есть?..

— Я к примеру спросила, — улыбнулась ведьма. — Или — два, или — ни одного, это как посмотреть… А вообще, мои родители сказали бы — харизма у тебя.

В ее исполнении слово «харизма» прозвучало, как название какой-то неприличной болезни.

— В чем она заключается?

— Сам решай… Кстати, чтоб ты знал: детей у тебя не будет. Не может быть. Я уж Марию не расстраиваю…

Михаил вышел за дверь совершенно обескураженный. Проштрафившаяся собака Шишка дожидалась его у калитки. Виляя хвостом, потащилась следом…

— Чего надо? Сапогом по морде?

Шишка уселась на дороге и уставилась на него хватающим человеческим взглядом. Вот-вот заговорит…

Михаил попытался стряхнуть наваждение, закрыл глаза…

И тут его повело. Почуялось — будто лежит он в темноте, зажатый со всех сторон, а на нем, как на фундаменте, стоит огромное здание. И — холодно. Рук-ног нет, тела нет, ничего нет. Один только леденящий холод.

А еще — мысль. Неизвестно чья, пришлая какая-то, бесформенная, малопонятная мысль: «Отпусти-не-могу-больше-так-ни-жить-ни-умереть…»

Потом глаза сами собой открылись, морок исчез. Михаил шевельнул рукой, сделал пару шагов. Все в порядке.

Что ж это за чертовщина? Не первый раз уже. Сердце шалит, или с головой неважно?..

Михаил подался обратно к Вере. Но пока шел, забыл — зачем… Стоя на крыльце, подумал: глупо. Если ведьма отказалась говорить про капризы моей памяти — настаивать бесполезно. Все едино ничего не добьюсь.

Надо же. Столько времени тянул, боялся узнать о себе правду. Только решился — от ворот поворот. Теперь из самого нутра, пульсируя в каждой клетке, продиралось наружу нетерпение. Это нетерпение, дремавшее пять лет, нынче требовало — вынь да положь.

Повинуясь импульсу, Михаил отправился в соседний двор. К Вадиму, поселковому начальнику. Если Вадим еще не вернулся с похорон — так тому и быть. А если вернулся — значит, судьба.

На пороге сидела вездесущая Шишка. Посторонилась, пропуская человека в сени.

Из комнаты доносились голоса. Михаил остановился было — помешаю, нет? — но тут же понял: телевизор говорит.

— Можно?

— Заходи, — отозвался хозяин. — Чаю хочешь?

— Да нет, я не надолго…

Вадим убавил громкость телевизора, вернулся к столу. Долил себе чая — неспешно, будто выполняя ритуал. Сел на табуретку, отхлебнул из кружки, только потом сказал:

— Как хочешь.

— Давно собираюсь спросить: почему здесь никогда поминки не справляют? Положено водку пить, а ты водой пробавляешься.

— Ты в лес идешь — зачем костер разводишь? Представь: развел костер — тут же его залил. Снегом засыпал. Зачем было разводить?

— Вся глубинка пьет, не просыхая. Только вы не пьете.

— Пьют некоторые, — ответил хозяин. — Которым силы не жалко.

— Ладно, дело ваше. Я не за этим пришел. У тебя, говорят, километровка есть. По нашему району.

— Зачем тебе?

Михаил замялся. Сказать — не сказать? Не поймет ведь. Три дня ломиться куда-то к черту на рога, в горы, для того чтобы вспомнить собственную жизнь — по сельским меркам однозначно глупая затея. Опять же — когда ломиться? Сейчас? Сейчас, может быть, получится обойтись без веревок: вместо скал — снег глубокий. Но по такому снегу пилить туда никак не три дня, даже на лыжах… Идти по весне, когда все растает — вообще не разговор. По весне работать надо…

— Так чего, дашь карту?

— Она в караван-сарае, — ответил Вадим, изучая гостя хватающим взглядом. — Там и ксерокс есть, хочешь — себе напечатай… Ключи тебе дать? А то сейчас нет никого, девки все на похоронах.

Караван-сарай — общественное здание на том краю поселка. Огромная изба на все случаи жизни. Почта, она же магазин, она же склад, она же канцелярия, и общежитие для заезжих шабашников, и актовый зал…

— Так дать тебе ключи?

— Дай… только Машке не говори.

— Чего ты задумал?

— Погулять хочу.

Вадим усмехнулся:

— А ночевать где будешь? В снегу, как глухарь, или — стоя, как лошадь?

Правда. Когда спускались оттуда, одну-единственную избушку встретили, и то — уже здесь, ближе к поселку…

Михаил сдался. Очередной раз сдался.

— Ладно, потом. Ну… тогда давай чаю.

— Так бы сразу, — сказал хозяин, наливая гостю чай из круглого белого чайника, огромного, как волейбольный мяч. — Весна — время суетное, всех на волю тянет. Хочешь погулять — иди, вон, на седло сходи. Заодно проверишь, как там заимка.

Да, просто нужно куда-нибудь пройтись. Хоть бы и на заимку. Дался мне этот ледник… Правда всегда оказывается не там, где ищешь. А если уж совсем честно — именно там, где ищешь, ее никогда и не бывает…

Тут будто какой-то незримый выключатель щелкнул в голове, вспомнилось: «Ты так видишь. Неправильно».

Где я это мог слышать?..

— Вадим?

— Чего?

— Как по-твоему, что с моей головой? Ни черта о себе не помню, ерунда какая-то обрывочная.

— Почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Ты — кровник Верхового. Вы понимаете что-то такое, чего другие не понимают.

— Я — хуже остальных кровников. Слишком долго в городе болтался, — Вадим отхлебнул из своей чашки. — Разум на заумь поменял.

Гость вздохнул:

— Сестра твоя покою не дает. Хочет знать, что я не беглый уголовник.

Хозяин поморщился:

— Внимания не обращай. У нее самолюбие ранимое. Раздутое, как нажравшийся удав. С двумя мужиками из-за этого разошлась — не поумнела. Раз она с тобой живет — изволь доказать, что ты не хуже этого, — Вадим кивнул в сторону телевизора, — Как его… ну, герцога уэльского.

— Так ведь по делу ноет-то. Свалился мужик бог весть откуда, то ли врет с три короба, то ли и впрямь пришибленный.

— А хоть бы и пришибленный. Руки-ноги есть, котелок варит, хрен стоит — какого рожна ей еще надо? — он долил себе чаю и завершил мысль:

— В общем, не бери в голову.

— Не получается, — Михаил хмыкнул. — Совсем пустая голова. Вот и лезет в нее все подряд.

— Пустая, говоришь? По-моему, наоборот. Слишком много в твоей голове лишнего. Вот, лишнее и мешает… Я тебе так скажу: неважно, кем ты был. Важно, кто ты есть.

— Я ж этого и не знаю.

— Как — не знаешь? — удивился хозяин. — Ты — житель поселка Пробуждение. Рыбак, лесоруб, шишкарь. Разве мало для одной жизни?

— Если достаточно — чего ж ты тридцать лет назад в город подался?

— Молодой был. Думал — где-то интереснее… Проспал пятнадцать лет, потом вернулся сюда.

Может, конечно, и так. Но ведь потребовалось проспать эти пятнадцать лет, прежде чем надумал возвращаться.

— Ерунда это все, — заявил Вадим. — Дело не в том, сумеешь ли ты достучаться к себе. Я думаю, сумеешь. Вот только на кой хрен оно тебе нужно?

— Хочется знать правду, — упрямо сказал Миша.

— Правда — то, что ты видишь здесь и сейчас. Другой правды нет и быть не может.

И тут опять вспомнилось:

«Существует лишь то, что ты видишь. Если не нравится — сумей увидеть другое…»

Чьи это слова, черт бы их подрал?..

От Вадима Михаил вышел еще более растерянный, чем от Веры. Огляделся. Деревья, дальние и близкие, окружены ослепительным радужным ореолом. Вокруг тех, что рядом, через дорогу — ореол виднеется отчетливо, подальше — размыт, а в горах вообще все слилось в одно пульсирующее сияние.

Так ли плохо окружающее, чтобы захотелось вместо него увидеть другое?.. Возможно ли — знать другое, но продолжать видеть это? На двух жеребцах не ускачешь.

Апрель — беспокойный месяц. Его бы пережить — дальше все опять станет без разницы. Своевременное проснется, несвоевременное останется на потом. До следующей весны.

Апрель и есть пробуждение.

 

Достучаться к себе

Михаил добрел до своего двора, остановился у калитки. Не хотелось домой. Снова погружаться в серый морок, в котором все безразлично: кто ты, откуда взялся, зачем живешь… Какой-то взбалмошный черт внутри потребовал действий. Любых. Лучше — бестолковых…

Заглянул в дом. Маши нет, оно и к лучшему. Постоял среди комнаты, окинул взглядом стены и мебель. Ни с того, ни с сего в голове мелькнула какая-то чужая мысль: «Ты сюда больше не вернешься. А если вернешься — то уже не ты»… Помотал головой, прогоняя морок, взял ружье, фонарь и отправился в лес.

За ним поплелась неотвязная Шишка.

* * *

Шесть часов человек и собака шли вверх по склону — к избушке, где обычно останавливались ночевать шишкари и охотники.

Летом к заимке ведет хорошо набитая тропа, часа за четыре дойти можно. Сейчас никакой тропы нет. То и дело человек проваливался сквозь непрочный наст, по колено и глубже. Собака страдала меньше, но все равно страдала.

— Шла бы ты домой, — увещевал ее человек. — Вот ведь, охота пуще неволи.

Шишка поскуливала, но упрямо тащилась наверх.

Наконец, забрались на гребень. Михаил огляделся.

На горы уже сели густые сумерки. Избушка, немного скошенная на бок зимними ветрами, черным пятном виднелась в маленькой котловине у подножия лысой скалы. Чуть дальше — широкая длинная полоса грязного снега посреди проталины. Издали казалось — не снег. Живое создание. Затаилось, ждет чего-то. Оно напоминало… напоминало… черт его разберет.

«Существует лишь то, что ты видишь».

Понять бы еще, что я вижу…

Шишка ни с того, ни с сего зарычала, глядя куда-то назад, на пройденный путь.

— Ты чего? — Михаил посмотрел вниз.

Далекие, игрушечные крыши поселка и крохотные фигурки с фонарями, ползающие по главной улице туда — обратно. Машина, должно быть, пришла. Ждали днем, дождались к вечеру. Случается.

Собака зарычала снова.

— Не вижу, — человек внимательно пригляделся к последнему куску пути. Ничего примечательного, только деревья колышутся от ветра. Если б медведь — сейчас бы треску было… Может быть, конечно, хуже — волки… Нет, не видать.

— Не бойся. Все, кто есть — далеко. А мы почти на месте, — Михаил пошел в сторону избушки.

Шишка, продолжая ворчать, двинулась следом. У дверей остановилась, обернулась назад. Глядела в сторону подъема, и рычала, рычала…

— В дом идешь, нет? А то закрою.

Человек прошелся фонариком по комнате и сеням. Вроде все в порядке, только дров маловато. На сегодня-то хватит, а завтра придется идти на заготовки…

— Собственно, чего — завтра? Пойдем, какую-нибудь сушину притащим, куда нам с тобой больше. А эти не будем трогать.

Отправились за дровами. Собака очередной раз выразила неудовольствие по поводу таинственной напасти и потрусила за человеком в лес.

Рядом с избушкой тонкого сухостоя не оказалось. Все подчистили давно. Только парочка толстенных стволов, бензопилой разве что завалишь… Пришлось спускаться с седловины. Туда, где лес погуще.

— Оба-на… слушай, дальше вниз не пойдем, — сообщил человек. — А то навернемся и шеи переломаем. Видишь зарубку? Ни фига ты не видишь… Ладно, пошли, подруга, направо.

В эту сторону оказалось не лучше. Через несколько минут слабенький луч фонарика выхватил из темноты два сухих ствола, вполне подходящих, но… оба торчали на самом краю обрыва, опоясывающего гребень со стороны моря.

— Не сложилось, — сказал Михаил. — Потопали обратно.

Собака потерлась о сапог.

— Полночи будем дрова искать, — обнадежил ее человек. — А ты как хотела? Тебя никто со мной на седло не гнал… Хреново, понимаю. Вот и фонарик еле пашет…

Вдруг снег под ногами поехал. Михаил не удержался, упал, покатился вниз. Сорвался с обрыва, как раз между двумя сухостоями. Успел схватиться за вывороченный корень одного из них…

…Бесконечно долгие короткие секунды в ушах стоял собачий лай. Вокруг неожиданно стало светло, как днем. Скала, на которой висел человек, уходила вниз черт знает насколько, а под ней, под этой скалой, вдоль всего берега зияла полынья….

«Существует лишь то, что ты видишь», — сказал кто-то знакомый, в необозримом далеке утраченной памяти. — «Если не нравится — сумей увидеть другое, и — дотронься до Города».

За доли секунды перед глазами пронеслась вся жизнь… нет. Две жизни. Сперва — хаотично, перемешано, затем поток разделился на два и стало ясно: нужно выбрать. Что выберешь, с тем и останешься. Направо — спасешься, налево — сорвешься…

…Еще через долю секунды Михаил оказался на гребне, неподалеку от избушки. Или это — милосердная предсмертная иллюзия? Говорят, случаются такие…

Человек стоял один, без собаки. Свалившееся с плеча ружье валялось рядышком в снегу. Фонарика не было — остался на склоне или улетел в пропасть.

Но и нужды в фонарике не было тоже.

Сперва — полуденный свет. Потом он исчез. Не резко, а постепенно затухая, как лампы в зрительных залах театров перед началом представления… Наконец, погас совсем. Вокруг — ночная седловина. Луны нет. Там, где снег — чуть светлее, остальное — непроглядная тьма… Но почему-то эта тьма не казалась непроглядной. Почему-то было видно все до мелочей.

Человек потряс головой. Плюхнулся на колени, ткнулся лицом в сугроб. Кожу обожгло снегом. Живой… вроде.

Но как такое может быть?..

Михаил попытался вспомнить, что случилось на обрыве. Не вышло. В мозгах полная сумятица. Почему-то кажется — не Михаил он теперь… Но тогда — кто? Почему-то помнится — уже не первый раз этот кто-то падает с обрыва. Тогда, вроде, действительно упал… и все равно жив…

А где собака? Или не было никакой собаки?

Неподалеку от избушки бродит человек с фонарем. Зачем фонарь, разве так не видно? И откуда человек?.. Вот, заметил Михаила… или не Михаила? В общем, пошел навстречу.

Знакомый. Ну, да: рыжий Алекс из поселка Пробуждение. Человек с кошачьей походкой и привозным «Винстоном» в кармане.

Вспомнился поселок, и последние пять лет, и то, что было раньше — туристская группа, подобравшая Михаила на леднике. Амнезия, автокатастрофа… Вспомнился верхний слой жизни. А под ним, под этим слоем, маячили еще какие события. Казалось — вполне доступные, нужно только успокоиться и подумать.

— Мишка?

— Я… наверно.

— Нам сказали, что ты на заимку подался. Смотрю — тебя нет.

— А ты чего здесь делаешь?

— Гуляю, — ответил Рыжий и пояснил:

— У мужиков машина забарахлила, еле до поселка дотянули. Ну, обещали им завтра перебрать движок. Взялся этот… как его? Со слободы который, механик.

— Толя.

— Ага, Толя. В общем, на сутки ребята точно здесь застряли. Может, и дольше. Вот, отправились пострелять чего-нибудь. А я за компанию увязался.

— Кого сейчас стрелять, по весне?

— Да ладно, пусть развлекутся. В сезон-то у них оказии не будет… Где ты болтаешься? Я уж решил — дальше по гребню подался. Думаю — ни фига себе. До следующей заимки два дня пилить.

— За дровами ходил… чуть богу душу не отдал.

— Что такое?

— С обрыва навернулся. Почти навернулся. Как вылез — сам не понимаю.

— Ну, ты даешь, — хмыкнул Рыжий, — У тебя, я погляжу, как у кошки девять жизней. Пять лет назад уцелел, и нынче снова… Ладно, — он хлопнул собеседника по плечу. — Пошли снимать стресс.

— В смысле?

— У нас с собой есть. А то, знаешь, сухой закон — дело, конечно, полезное, но иногда до чертиков надоедает. Пошли, пошли.

— Подожди. Дров-то я так и не принес.

— Щас дерябнем и все вместе сходим. Один ты, что ли, топором махать умеешь.

— Втроем пришли-то?

— Вчетвером. Я, Серега с Тимуром и стажер еще ихний… не помню, как зовут.

Появилась Шишка. Встала в полутора метрах от Алекса, ощерилась и зарычала.

— И это чудо здесь? — удивился Рыжий. — Чего злишься, родная? Днем кровушки не хватило?

Неожиданно собака прыгнула, повисла у него на рукаве. Рыжий отшатнулся, вскрикнул:

— Да… твою мать! Совсем охренела, зараза!

— Брось, Шишка, брось, — Михаил попытался оттащить собаку. Та держалась крепко и продолжала рычать. Оторвать ее от Рыжего удалось только вместе с куском куртки. — Молчать! Сидеть! Тихо!

— Дай ружье, — потребовал Алекс.

— Сейчас, разбежался, — нахмурился Михаил.

— Дай, бешеная же!

— Сам ты бешеный. Шишка! Пошла вон.

Собака, продолжая ворчать, удалилась куда-то вниз по склону.

— Рука цела?

— Да так. Синяк будет. Насквозь не прокусила, вроде… Пристрелить ее надо. В следующий раз кому-нибудь горло перегрызет.

— Я тебе пристрелю.

— Пацифист хренов, — буркнул Рыжий.

— Ладно, все. Чего ты там говорил про горючее? Пошли в дом, стрессы снимать.

…Зрение по-прежнему вело себя странно. Темная комната, светлый круг керосиновой лампы, луч фонарика — все как положено, но углы и стены просматривались до мельчайших деталей, будто там дополнительная, отдельная подсветка… Даже не так. Видно было только то, что на свету, а про остальное Михаил просто каким-то образом знал. Именно знал — ему необязательно было переводить взгляд, он и так видел все одновременно. Необычное ощущение: ищешь, куда деть совершенно бесполезные глаза…

У стола, рядом с лампой, сидел частый гость поселка Пробуждение — шофер-дальнобойщик Серега, рослый квадратный мужик, бородатый и слегка седой. Резал сало на газетке. Его напарник Тимур, тощий и раскосый — не то татарин, не то узбек — возился на лежанке, подсвечивая себе фонариком, перетряхивал одеяла. В уголке сидел еще один охотник, незнакомый. Совсем молодой парень, смуглый, с птичьим лицом.

— Принимайте пополнение, — объявил Рыжий. — Мишка нашелся.

— Привет, привет, — отозвался Тимур, сползая с лежанки. — А мы думали, тебя волки съели.

— Почти съели, — заявил Рыжий. — Он чуть с обрыва не навернулся. А меня собака тяпнула, между прочим.

— Не отравилась? — поинтересовался Тимур.

— Пошел к черту.

Серега встал, вытер руки о штаны, протянул Михаилу огромную лапищу:

— Здорово, пропажа.

Поднялся с места и четвертый охотник.

…Уже протягивая руку, Михаил вдруг увидел всю картинку будто бы сверху. Увидел, что стоит как бы в центре ромба. Вокруг — люди. Четыре человека — четыре угла ромба…

…А в следующий миг он оказался на лежанке, лицом вниз, в наручниках. Кто-то связывал ему ноги.

— Вот теперь можно и выпить, — ровным голосом произнес Алекс. И тут же снова перешел на свой обычный балагурный тон:

— Мишка! Не обижайся. Тебе мы тоже нальем.

Мозги прочистились мгновенно. Паззл сложился, все детали встали на места. Нелепая весенняя охота, брошенный на деревенского механика грузовик, навязчивая общительность Рыжего, необъяснимая злоба ласковой Шишки… Та жизнь, которую висящий над обрывом человек выбрал из двух возможных, вступила в свои права. И теперь уже поздно давать обратный ход. Осталось только выкручиваться в рамках нынешних правил.

…Именно в рамках нынешних правил что-то случилось там, на обрыве. Что-то выбросившее человека со скалы на седловину. Что-то…

«…сумей увидеть другое, и — дотронься до Города», — прозвучал в голове чужой голос.

Через долю секунды Михаил увидел себя вне домика, свободным от веревок и наручников. Вернее так: совсем недавно — Михаил. Рыбак, шишкарь и лесоруб из поселка Пробуждение. А ныне — пробужденный, с огромным прошлым, непонятным будущим и — без настоящего.

Почти тот час же из дверей избушки вывалило четверо людей в очках ночного видения, с парализаторами наизготовку.

Человек, ранее называвшийся Михаилом, увидел себя в опустевшем домике. Закинул на плечо рюкзак, схватил ружье. Разбил прикладом окно и, целясь в Рыжего, выстрелил. Промахнулся. А в следующий момент оказался на соседнем перевале, в полукилометре от домика. Опустился на снег, попытался утихомирить пульс и бешено несущиеся мысли…

Охота, говорите. Ну да, охота. Сафари длиной в шесть лет. Можно продлить это развлечение: «увидеть себя» где-нибудь в Среднеросске, в Москве, одним словом — не здесь. Увидеть — и дотронуться до Города. Пусть ловят дальше. Это, наверно, самое хорошее решение.

Вот только — ненависть.

Всех, кого ненавидишь, не достать. Но четверо-то уже здесь…

Человек шагнул на склон гребня, туда, где давеча пытался искать сухостой… давеча? Нет. Бесконечно давно, в прошлой жизни, в иной реальности. Нашел дерево с зарубкой, знак — обрыв рядом… Выбрал ствол потолще, спрятался за ним. Выстрелил в воздух, перезарядил ружье и стал ждать.

Ждал минут десять, хотя показалось — целую вечность. Ноги затекли от неподвижного стояния.

Наконец, сверху послышался скрип снега и тихий, отрывистый разговор.

Спускались двое: Тимур и Алекс.

Человек, ранее бывший Михаилом, прижался к стволу и громко спросил:

— Чего за мной-то потащились? Испугались, что опять убегу?

И тут же переметнулся за другое дерево, чуть ниже по склону. Шумно стряхнул снег с ближайшего куста, переместился еще на несколько метров. Вниз, к пропасти…

У дерева с зарубкой охотники предусмотрительно остановились.

— Черт… — выдохнул Алекс. — Мишка, ты где? Давай поговорим.

Подождал ответа, но «человек-невидимка» молчал.

— Есть деловое предложение. Пойдем с нами, мы поможем тебе вспомнить, кто ты такой.

Дичь переметнулась за спины охотников и доверительно сообщила чуть ли не на ухо:

— Я знаю, кто я такой.

Они резко обернулись. Два выстрела из парализаторов. Оба с опозданием: мишень успела исчезнуть.

— Никак память проснулась? — невозмутимо поинтересовался Рыжий.

Теперь они встали спина к спине. Один смотрел в сторону обрыва, другой — назад, откуда пришли…

На сей раз ответ прозвучал с самого края пропасти:

— Да нет. Фотографию в интернете видел.

— Тоже неплохо, — ровным голосом сказал Алекс. — Тогда ты понимаешь, что убивать тебя не в наших интересах. Пылинки сдувать будем. Идем, Мишка. Ничего, что я тебя — Мишкой? Привык уже.

Накатила бесконтрольная ярость. Больше года эта рыжая тварь ходила чуть ли не по пятам…

Сквозь ярость чужой голос в голове настойчиво повторил: «Существует лишь то, что ты видишь. Сумей увидеть другое и дотронься до Города».

«А если нас двое, и оба видят разное?» — мысленно спросил «безумный капитан» и тут же вспомнил ответ: «Значит, разное и получат».

Христо увидел, как пласт снега под ногами рыжего Алекса отрывается от общей массы, ползет к обрыву… Рыжий попытался ухватиться за тонкий ствол молодого деревца — ствол мягко выскользнул из земли, будто коренился не в мерзлой почве, а в чем-то очень нежном…

Вот так. А если не хватит оползня — устроим лавину. Дело хозяйское.

…Через несколько секунд Рыжий сорвался с обрыва и полетел вниз.

— Каждому свое, — откомментировала его падение неуловимая дичь и переметнулась выше по склону.

Пошел следующий оползень. Тимур успел отбежать в сторону, прижался спиной к дереву и застыл, напряженно глядя туда, откуда последний раз слышался голос. Сейчас агент представлял собой отличную мишень…

Помешала Шишка. Явилась невесть откуда, бросилась на охотника, вцепилась в плечо. Тимур попытался стряхнуть собаку, оступился. Рухнул, но удержался на склоне, вогнал в снег ствол парализатора. В левой руке появился нож.

Шишка завизжала.

В следующий момент Христо оказался рядом с Тимуром и выстрелил агенту в голову. Убитый покатился вместе с оползнем вниз, а «безумный капитан» подхватил собаку и увидел себя возле домика.

В избушке кто-то что-то говорил. Остальные двое охотничков раздумали охотиться?..

…Черта с два. Христо чуть не проглядел стажера, еле успел исчезнуть из-под выстрела. С собакой на руках шагнул на соседнюю седловину. Там бережно положил друга на землю. Осмотрелся.

А ведь здесь широченная площадка, как раз чтобы посадить борт. Не об этом ли Серега сейчас договаривается по телефону?.. Ерунда. Никто не полетит сюда в потемках. А к утру в этом богом проклятом месте будет некого ловить.

…Долгое время Христо пытался оживить Шишку. Город молчал. «Город может все», — настойчиво шептали полузабытые голоса откуда-то со дна памяти. Но мертвая собака оставалась мертвой. Значит, не все может Город. Или — не для всех… Значит, некоторым дано только убивать…

«Безумный капитан» перезарядил ружье. Шагнул обратно к избушке. Осторожно выглянул из-за угла. Никого.

Лампа в доме не горела.

Христо выстрелил в воздух. Подождал минуту. Тишина.

Если оставшиеся двое дернули в поселок, то они — полные мудаки, поскольку не дойдут.

Скорее всего, сидят в избушке. И хрен их достанешь. Будут тянуть время, ждать подкрепления. И палить в любой силуэт, буде таковой нарисуется за окном или в дверях.

Сумей увидеть другое…

«Безумный капитан» увидел, как верхний венец сруба занимается огнем. Если вы там — я вас оттуда выкурю. Спрятался за деревом, взял дверь избушки на прицел.

Громилу-дальнобойщика удалось положить раньше, чем он успел выстрелить. Стажер удрал через окно и рванул в лес. Еще минут десять Христо гонялся за агентом от дерева к дереву, не успевая прицелиться: тот ни разу не повернулся спиной дольше, чем на секунду.

На седловине разгоралась избушка. Гасить ее было некогда. К тому моменту, когда дичь, наконец, достала последнего охотника, верхняя часть сруба полыхала во всю.

Христо забрал с соседнего перевала мертвую Шишку, шагнул с ней в домик. Положил собаку на пол и выскочил наружу за секунду перед тем, как потолочная балка рухнула вниз.

С минуту глядел на погребальный костер. Жаль, надпись негде оставить. Хотя бы без имени, просто — «друг»…

«Безумный капитан» оттащил от двери уже задымившееся тело Сереги, пихнул в сугроб. Здесь не твоя могила, охотник. Здесь друга хоронят… Подхватил гиганта под мышки, приподнял чуть-чуть и увидел себя на обрыве. Столкнул труп вниз. Вернулся за стажером.

Этот оказался жив: свистящее дыхание, кровавая пена изо рта. Добить?.. Два раза вешать или расстреливать вроде не принято…

Злость куда-то ушла. Пацан ведь совсем. Может и впрямь стажер. Лет двадцать? Да нет, двадцать пять, вряд ли меньше… Все равно пацан. Самый возраст играть в суперагентов, в свободное от девок время.

…А главное — что теперь будет с пробужденцами? Зачистят их всех, к чертовой матери, за общение с особо опасным субъектом?..

Христо поднял раненого, шагнул вместе с ним во двор колдуньи Веры. Усадил парня на крыльцо, постучал в дверь и вернулся обратно на гребень, к сторожке. Сумеет ведьма вытащить щенка с того света? Наверно сумеет, и не таких поднимала.

Пусть он живет. Пусть расскажет своему начальству, что здесь, в поселке, никакого «безумного капитана» отродясь не водилось. Был только безобидный полудурок, амнезией пришибленный. Превращение блаженного в дьявола никто из пробужденцев не наблюдал…

…Странное двойное зрение исчезло совсем. Тьма, бесприютная тьма на седловине. И ветер, раздувающий огонь.

Оранжевая река текла, извиваясь, то вверх, то в бок, смывая с памяти последние следы пришлого, чужого, ложного. Все уходило вместе с пламенем, оставалась лишь неизбывная боль. Эта боль разматывалась клубком, от только что погибшей собаки Шишки — дальше и дальше в прошлое. Накатывала волнами — с каждым новым воспоминанием о потерянных друзьях. Вслед за очередной волной огонь слабел, с кострища тянуло густым едким дымом. Человек не уходил с подветренной стороны, вдыхал этот дым, кашлял, опять вдыхал. Потом оранжевая река возвращалась с новой силой, на фоне ее струй маячило уже другое лицо…

Десятки имен огненной лавой прокатились по ожившему сознанию. Люди, которые могли бы здравствовать и сейчас. Люди, чья судьба сложилась бы иначе, не столкнись они на перекрестках бытия с чертовой харизмой «безумного капитана»… И ничего с этим не поделаешь. Город никого не возвращает с того света.

«— Существует лишь то, что ты видишь. Сумей увидеть другое и дотронься до Города.

— А если двое видят разное?

— Значит, разное и получат».

Там, на обрыве, когда обледенелый корень норовил выскользнуть из ладони, когда надо было выбрать одну судьбу из двух, когда… может быть, стоило выбрать не эту, а другую.

В этой жизни Город никого не возвращает с того света.

 

«Вспомни свое имя»

 

Эксперимент был прост, как все гениальное.

…Маленький муравейник-отстрелок возвращался с Леты на Луну, выгрузив на спутнике Эреба очередную партию колонистов. Вместе с отстрелком летело двое сопровождающих-людей, на рабочем сленге — «прыгунов». Один из этих сопровождающих, некий Христо Ведов, тайком от напарника взял кусочек ткани со стены отстрелка. На Луне, у себя в каюте, капнул на этот кусочек пару капель собственной крови и вернул его в муравейник на следующий день, во время прыжка на Ганимед. На что был рассчитано сие действо — вряд ли мог объяснить сумасшедший экспериментатор. Опять какой-то спонтанный всплеск интуиции.

Эти манипуляции, разумеется, зафиксировались на пленке. Через пару дней Ведов получил от командира группы выволочку за самодеятельность. Выволочкой бы все и закончилось, но…

…Город прочел генетический код землянина.

Убогие коммуникаторы «человек — циклоп» осатанели. Простейшей словарной базы, заложенной в них, теперь не хватало для общения. То и дело партнеры выдавали людям какую-то абракадабру.

Сперва контактеры недоумевали, потом решились на отчаянный шаг: скормили переводчику новый, расширенный лексикон, включавший в себя множество земных понятий. Циклопы ассимилировали это дело почти мгновенно. А «безумный капитан» со своими фокусами в очередной раз оказался под пристальным вниманием руководства.

В один прекрасный день Христо нашел у себя в каюте анонимное послание: «Откажись от прыжка на Луну. Иначе больше не вырвешься с Земли». От кого было предупреждение — так и осталось тайной.

«Ни в изолятор, ни в психушку я больше не вернусь. Вариантов немного…»

Застрелиться помешал Миша Кравцов. Не то, чтобы поймал за руку, просто вовремя зашел в гости. Минут через десять было бы уже поздно.

— Нехорошие слухи у нас тут ходят… и чего тебе приспичило эксперименты ставить? Тоже мне, Пьер Кюри-Складовский.

Христо промолчал. Без толку объяснять, что жизнь вылетела псу под хвост, и осталось совсем мало времени… даже не исправить. Хотя бы понять, зачем все так вышло.

— Эх. Если бы можно было куда-нибудь спрятаться, — посетовал Миша. — Говорят, наверху опять перестановки начались. Может, еще все переменится… Только куда здесь, на фиг, спрячешься…

Утром из транспортного шлюза исчез вездеход. Совсем как двадцать с лишним лет назад. История повторяется… Только на сей раз грузовой отсек машины оказался набит под завязку: кислородная установка, концентраты, медикаменты, коммуникатор. А на месте разбоя осталось трое обездвиженных сотрудников: два маркитанта и инженер транспортной группы Миша Кравцов.

После эксперимента с кровью Христо Ведов был у космических соседей на особом счету. Циклопы выполнили его просьбу, не слишком вникая, к чему и почему. Проводили вездеход в один из внутренних отсеков Города и отказались пустить туда спасателей.

Время от времени Христо получал через циклопов скупую информацию от друзей: «Жди».

Через три месяца даже эта информация поступать перестала…

…Сразу после побега руководство проектом объявило «безумного капитана» пропавшим без вести и установило тотальную слежку за персоналом. Когда-то эта авантюра должна была закончиться. Закончилась довольно быстро.

Христо, разумеется, не знал, что его уже похоронили. Не догадывался о несчастном случае с Мишей Кравцовым, о репрессиях, которые постигли еще несколько человек из экспедиции… Точнее, не хотел догадываться. Запрещал себе об этом думать.

Считается, что в современном вездеходе человек может провести месяц на полном автономе. Христо провел десять. Вездеход стал его домом, а муравейник — родиной.

* * *

Вряд ли беглецу стоило всерьез на что-то рассчитывать. Руководители приходят и уходят, но некоторые реалии не меняются. Эта мысль впервые мелькнула во время побега. Христо подавил ее, и давил еще много раз, заставлял себя надеяться на лучшее. Экономил концентраты и лекарства. Ждал.

Через пару месяцев безвылазного существования в муравейнике у «безумного капитана» начала развиваться клаустрофобия. Дошло до обмороков. Первый раз он потерял сознание в коридоре Города. Циклопы привели его в чувство и вернули к машине. Христо не сразу понял, что с ним случилось. Проверил воздушную систему скафандра — все оказалось в порядке. Решил, что обморок — от недоедания. Нужно или больше есть, или меньше двигаться… Двое суток провел в машине, практически не вылезая наружу. Однако потерял сознание снова, на сей раз прямо в жилом отсеке вездехода.

За эти двое суток добровольного ареста он успел многое передумать. Наконец-то позволил себе признать безнадежность собственного положения. Начал искать другие варианты. Вариантов не находилось…

…Когда отстрелок пойдет на Луну и дальше, во внешний космос с новой партией переселенцев, можно спрятаться в одном из внутренних залов. Потом выбраться оттуда, смешаться с колонистами и добраться до Леты… а там? Когда начнется регистрация прибывших? С таким же успехом можно остаться на Луне, шансов затеряться среди лунян ровно столько же — ноль.

…Если отстрелок повезет с собой «Стрижа» — можно попытаться захватить «Стрижа». В процессе выгрузки, не дожидаясь, пока челнок доставят в порт и заприходуют. Взять капитана в заложники… Христо поморщился.

Ладно, а что делать. Нужно ведь как-то добраться до планеты. Сесть где-нибудь в джунглях Эреба и отпустить заложников вместе с машиной…

Еще до начала колонизации «прыгун» Ведов сопровождал разведочные группы на Лету. Обычно проводники не покидали спутник, собственно, даже отстрелок не покидали, но однажды «безумному капитану» с напарником все же повезло слетать на Эреб.

Христо не успел увидеть даже тысячной доли тамошней экзотики, но и то, что видел, вызывало уважение. Сто к одному, что неподготовленный человек погибнет в джунглях в первый же день… А если все-таки выживет? Не боги горшки обжигают. Один к ста — немало. В альтернативе — неминуемая голодная смерть в недрах муравейника. Меня потому и не пытаются извлечь отсюда — все равно обречен… стоп. Это запретная тема.

Хорошо. Допустим, я выживу в джунглях. Оборудую безопасную пещеру, научусь охотиться на ящеров. Что дальше? Нужно пополнять боеприпасы и аптечку. Побираться у колонистов? А захотят они что-нибудь сделать для человека вне закона? И — смогут ли?

Значит, придется промышлять бандитизмом. Отбирать у поселенцев оружие — если получится, конечно. Грабить людей, для которых, как и для меня, самая актуальная проблема — выживание… В один из таких налетов меня пристрелят (если не изловят раньше). И правильно сделают.

Вот так и придется закончить жизнь. Изгоем и вором. И ради этого надо было в свое время рваться в космос.

К дьяволу. Лучше выйти из муравейника и сдаться. Или застрелиться. Так и сделаю, если других вариантов не будет… Других вариантов… «Жди». Жду…

В ту ночь ему приснилась муха на стекле. Никакого сюжета в этом сновидении не было. Просто окно, вид на многоэтажный дом (или там лес? плохо запомнилось). А по стеклу окна ползет муха.

Человек проснулся в слезах.

* * *

Бесцельно слоняясь в лабиринтах Города, Христо встретил двухголового циклопа. Не сразу понял, что именно встретил: сперва показалось — двое «слизней» ползут впритирку друг к другу. Вот только тело у этого странного тандема почему-то одно…

Оглядевшись, увидел: в этом зале есть и другие необычные экземпляры. Трое двуглазых, несколько — с розеткой аж из десяти щупальцев… Куда я попал? Резервация, клиника? До сих пор считалось, что инвалидам и раненым циклопы не оставляют жизнь…

Не без опаски заговорил с одним из уродцев. Ничего необычного. На вопросы отвечает. Мутации, вроде бы, не скользкая тема… Христо расхрабрился, пошел знакомиться с остальными обитателями «кунсткамеры».

Как выяснилось, вся эта нестандартная компания появилась на свет не на Ганимеде. На предыдущей планете циклопов. Довольно давно родились: двое старших уже основали свои кланы, и еще трое готовились инициировать молодых…

Позже Христо осторожно заговорил на эту тему с обычными циклопами. Ему объяснили: «уродство» — отнюдь не проклятие. Наоборот, своего рода благословение. Точнее — знак: если в старом, разросшемся муравейнике всплеск мутаций — значит, Городу пора делиться. Дочерней колонии — отправляться в дальний путь. В другой мир. В неизвестность. А там, в неизвестности, могут потребоваться два глаза, или десяток щупальцев, или еще что-нибудь… Городу виднее.

Почему-то циклопы именно муравейнику приписывали массовое появление мутантов. Их даже называли «фавориты Города». Христо пытался спорить, объяснять собеседникам основы генетики. Спорил, пока не почувствовал себя дураком. Представления о наследственности у соседей, безусловно, имелись. По словам циклопов, от физических родителей можно взять что угодно: внешность, характер, склонности, способности. Но мутантов все же создает Город.

Сначала Христо воспринимал эту упертость как своего рода религиозную догму. Но ведь за всякой догмой что-то стоит, нет дыма без огня… Скоро обнаружился непонятный фактор: сейчас в муравейнике детей-мутантов нет. И не должно быть, объяснили циклопы. После эмиграции дочернего Города на другую планету волна мутаций сходит на нет сама собой. Физическое потомство «фаворитов» получается нормальным. Закрепляются только те признаки, которые нужны в новых условиях. Если нужны.

Поневоле задумаешься о Провидении, какая бы биологическая причина за этим Провидением не стояла…

Ганимед не сильно отличался от предыдущей планеты циклопов. Что это за планета была, Христо так и не понял, решил — один из спутников Урана, не суть. Последние мутации оказались невостребованными. Но бережное отношение сородичей к «фаворитам Города» осталось. Сохранились все гражданские права. Больше того: «фаворитов» не подвергали риску, не отправляли на работы вне муравейника. Христо спрашивал — почему? Ведь в сложившихся условиях уродцы уже не представляют особой ценности? Ответ последовал уже совсем догматичный: «Представляют. Город ничего не создает просто так».

…Но, не смотря на фактическое равноправие, в этой стайке уродцев чувствовалась какая-то моральная изолированность. Непохожие на остальных, они тянулись друг к другу. И «безумный капитан», сам того не замечая, зачастил к «фаворитам». К почетным изгнанникам из общества…

* * *

Много лет назад (надо думать — в пятидесятом году нынешнего столетия), циклопы случайно наткнулись на выводок чужих детей-мутантов, разгуливающий по планете. Мелкие «фавориты» родились недавно. Значит, пришлый муравейник только-только отпочковался от материнского. Прыгнул на Ганимед и фактически сразу погиб.

Ситуация, вроде бы, требовала однозначных действий: вернуть жалкие остатки пострадавшего Города туда, откуда он появился. Прирастить к материнской колонии. Так циклопы и собирались поступить: пытались инициировать пришлый молодняк, выделили отстрелок для путешествия… Но собственный Город сказал: «Нет. Они нам нужны».

— Город не сказал — зачем?

— Сказал. Мы не поняли.

…Поняли — не поняли, но Город всегда прав.

* * *

Двухголовый циклоп практически всегда бездельничал. Своего клана он еще не создал, а заниматься бытовыми работами в муравейнике ему здорово мешало строение тела. Туловище было исполинским — метра четыре, но все равно с трудом носило две головы… Остальные мутанты уходили, возвращались, снова уходили. Лишь два изгоя-фаворита на пару бездельничали в одном из отдаленных залов муравейника: слизень и человек. Тэт-а-тэт, вооруженные древним коммуникатором, они беседовали, пока сигнальная лампочка на запястье Христо не сообщала: основной запас кислорода подошел к концу, включаю резерв.

Сперва человек путался, воспринимал собеседника как сиамских близнецов. Две головы. Наверно, два мозга. Должно быть две личности.

— Я один, — сообщил циклоп в самом начале знакомства. — Город сказал — бывает двое в одном теле. Но я один.

А через минуту добавил:

— Это неправильно. Должно быть две личности.

— Две личности или два тела? — не понял Христо.

— Тело одно. Так решил Город, он знает. Личности должно быть две. В детстве было две. Сейчас одна.

— Может, это тоже Город решил?

— Нет. Это решил старший моего клана. Город не инициирует детей. Он их не замечает.

— Я не понял. Тебя было двое, а после инициации остался один?

— Да. Помню. Неправильно.

— А ты об этом Город спрашивал?

— Да. Город велел ждать.

— Чего ждать?

— Иногда Город вспоминает то, чего давно не было. Если вспоминает — нужно ждать.

— И долго?

— Неизвестно. Я чувствую: если умру — вторая личность вернется. Ненадолго. Не сможет жить в одном теле с мертвецом.

— А вторая личность перед смертью тоже образует свой клан?

— Нет. У нее мое имя и моя память. Незачем еще один клан.

Оба-на…

— Значит, при инициации передаются имя и память?

— Часть имени. В нее входит память.

— А что еще в нее входит?

— Часть моего имени.

Вот оно. Если отвлечься от всех этих «имен» и «частей», что останется? Память. При инициации к молодому переходит память старшего, его жизненный опыт. Вот почему малыши так резко взрослеют… И новая личность — ни что иное, как наложение интеллектуальной матрицы старшего на оригинальный генотип молодого. Предел мечтаний педагогов на Земле.

Страшно и странно. Сколько потеряли бы люди, если бы владели подобным механизмом обучения?

А с другой стороны — сколько сохранили бы?

Тогда Христо понял, почему мутанты представляют ценность независимо ни от чего. Опыт. Уникальный внутренний опыт, которого циклопы иначе не приобретут никак.

— Вторая личность может вернуться, когда я буду инициировать ребенка, — заметил двухголовый.

— Каким образом?

— Во время инициации старший забирает у младшего часть памяти.

— Тогда это получится очень глупая личность.

— Недолго. У нее будет мое имя. Имя — то же самое, что разум.

В эти философские дебри человек уже не рискнул соваться.

* * *

Прошло пять месяцев с момента побега. Обмороки участились. Начиналось все с отвратительного ощущения, будто коридор сжимается, и упругие фиолетовые «драпировки», как смирительная рубашка, опутывают человеческое тело — не двинуть ни рукой, ни ногой… Отчаяние от собственной беспомощности, затем — темнота.

Электрические «разговорчики» случившихся поблизости циклопов приводили Христо в сознание. Его обмороки, похоже, начали восприниматься, как что-то заурядное. Теперь «безумного капитана» не тащили каждый раз к машине, когда обнаруживали лежащим без движения.

Хотя в целом неназойливая опека над пришлым «фаворитом Города» продолжалась. Как-то в самом начале своей робинзонады Христо попросил принести ему лед снаружи. Больше просить не пришлось: с тех пор лед таскали регулярно. Циклопы сами следили, чтобы гора ценного сырья неподалеку от вездехода не уменьшалась.

На шестой месяц пребывания в Городе «безумный капитан» испытал приступ настоящей паники: ему почудился какой-то необычный привкус в воде. В следующий раз привкуса не было, но паника, однажды появившись, больше не отпускала. Таилась где-то на дне сознания, ожидая случая снова вылезти наружу.

Пищевой рацион человек продолжал урезать от раза к разу — теперь уже почти равнодушно, не задумываясь. Подташнивало все время, но есть не хотелось.

…Чуть ли не каждую ночь ему снился сон, впервые увиденный давным-давно на Луне: будто корабль стартует с планеты. Стартует сам по себе, без отмашки и против воли капитана. А на планете, у подножия огромного освещенного конуса остаются стоять люди без шлемов… Эта картинка и раньше снилась Христо неоднократно, каждый раз «провожающих» становилось больше. Каждый раз капитан пытался совладать с управлением, вернуться на поверхность, забрать экипаж. Но корабль улетал, а толпа оставалась внизу, у подножия муравейника. Теперь уже толпа, сосчитать трудно…

Однажды, где-то через восемь месяцев заточения в Городе, беглец заболел. Скорее всего, это было какое-нибудь заурядное ОРВИ, но ослабленному организму его хватило за глаза. Самые первые симптомы «безумный капитан» прозевал, болтаясь по коридорам муравейника. Вернувшись домой, проглотил пару таблеток, но это не спасло. Всю ночь Христо метался в бреду.

Следующую неделю он сидел в вездеходе безвылазно, воюя с насморком. А когда справился с болезнью, на него свалилась еще одна неприятность: в машине отказала система регенерации воздуха.

Приступ паники на некоторое время отключил соображалку: человек лихорадочно выпускал в салон кислород из запасных баллонов скафандра, опустошая их один за другим… Через какое-то время паника отступила. Опять спряталась на дно сознания, оставив человека полностью обессиленным.

Дышалось в жилом отсеке нормально, но спать Христо решил в скафандре, побоявшись не проснуться утром. С этого дня он так и спал — в скафандре.

Кислородная установка теперь работала на износ.

А что если завтра-послезавтра она тоже откажет?..

* * *

Замучившись тащить собственные страхи в одиночку, Христо отправился в гости к двухголовому циклопу и вывалил на него всю безнадегу своего положения. Вывалил, не слишком подбирая слова: все едино не поймет ни черта. Просто нужно было выговориться.

Но главное мутант понял:

— Ты скоро умрешь.

— Да.

— Почему ты не хочешь вернуться в свой Город. Умирать нужно в своем Городе.

Христо опешил — не от постановки вопроса, а от самого вопроса. Циклопы крайне редко что-то спрашивали, обычно у них на все был готовый ответ. Конструкторы «переводчика» даже поленились сымитировать вопросительные интонации…

— Я не могу вернуться в свой Город, — ответил Христо. — Меня уже не существует для сородичей, понимаешь?

— Ты так видишь, — заметил двухголовый. — Это неправильно.

— Что же мне делать?

— Увидеть другое.

— Как это?

— Просто. Увидеть другое и дотронуться до Города.

Да, у них это, похоже, действительно просто.

— Мне нечем дотрагиваться. У тебя есть специальное щупальце, а у меня — нет.

— Можно дотронуться рабочим щупальцем. Или глазом. Так труднее, проще… — в наушниках послышался шум: переводчик не нашел эквивалента произнесенному термину.

— … если оно утеряно, — продолжил циклоп, — пока не отрастет — нужно обращаться к Городу другими частями тела. Трудно. Я не пробовал.

У Христо вдруг что-то щелкнуло в мозгу. Какая-то штучка, отключающая здравый смысл. Он приложил ладонь к стене Города, и, собрав все имеющиеся чувства, мысленно попросил: «Спаси меня». Ответа не было.

Двухголовый молча наблюдал. Христо еще раз повторил попытку: «Спаси…»

И еще раз повторил…

Наконец, человек осознал бредовость собственных действий. Чуть не расхохотался: с таким же успехом кастрат может пытаться сделать ребенка. Здесь чистая физиология, а я лезу в какие-то лирико-философские эмпиреи… «Просите — и дано вам будет…»

— Город услышал тебя, — сказал двухголовый.

— Нет. Не услышал.

— Это хорошо.

— Чего ж тут хорошего? — удивленно спросил «безумный капитан».

— Существует лишь то, что ты видишь. Если выхода нет, ты скажешь об этом Городу. Город тебе поверит. Чтобы выход был, ты должен его увидеть.

— Выход, — усмехнулся Христо. — Ну, да.

Есть только один мир во Вселенной, где можно затеряться и просто жить. Конечно, если попасть туда незаметно… Верх сумасшествия даже подумать о таком.

— Я вижу выход, — сказал он. — Только Город не сможет этого сделать.

— Город может все.

— Нет.

— Город может все. Только иногда ему нужно вспомнить.

* * *

После той беседы о возможностях Города «безумный капитан» очередной раз свихнулся. Гуляя по коридорам муравейника, прикасался к стенам и мысленно просил: «Верни меня на Землю». Потом приходил в себя, думал: «Хватит психовать». А через пять минут снова прикасался и просил: «Верни…»

Собственное безумие его не пугало. И вообще ничего не пугало. Христо спал в скафандре — теперь уже просто по привычке, почти не ел, старался ни о чем не думать. Он умирал и смирился, что умирает.

В один прекрасный день ему снова приснился улетающий корабль. На сей раз капитану удалось выбраться наружу до старта. Снял шлем и присоединился к толпе провожающих…

Проснувшись, он сильнее чем когда бы то ни было ощутил потребность в открытом пространстве. Не раздумывая, отправился к выходу из муравейника.

Камеры наблюдения наверняка зафиксировали вылазку, но это не обеспокоило погибающего человека. Он долго стоял у выхода, глядя вдаль, на ледяной гребень и висящее над гребнем крошечное Солнце. Потом вернулся в Город и очередной раз упал в обморок.

Больше он не пытался выйти из муравейника. А с какого-то момента перестал вылезать из вездехода. Сидел в жилом отсеке, в скафандре, и ждал смерти.

В один из таких дней двухголовый сам наведался в гости. Довольно долго елозил щупальцами по лобовому стеклу машины, пока заторможенный человек, наконец, заметил посетителя…

— Город сможет переместить тебя на Землю, — сообщил мутант, когда Христо выбрался наружу. — Он согласен, чтобы ты дотронулся до него.

— На Землю? — переспросил «безумный капитан».

— Да. Или в любой другой муравейник. Город вспомнил, как это делать.

Откуда-то из подсознания вылезла надежда. Неуместная, дикая, неестественная…

— …но Город не слышит тебя, потому что ты не говоришь своего имени. Вспомни свое имя. И положи его в рабочее щупальце, — закончил циклоп.

Христо попытался собраться с мыслями. Что нужно вспомнить? Какую-то глубинную, мудрую часть себя? Мать? Учителей? Пращуров? И — как вспомнить? Одних ностальгических чувств здесь наверняка не хватит… Идиотская надежда угасала, вместо нее росла глухая тоска. Положить родословную в пальцы руки? Бред. Господи, когда же я сдохну…

— Я из другого муравейника. Мы вам даже не родня. Мое имя Городу ничего не скажет.

Двухголовый замешкался:

— Да. Это так.

Он тронул стену Города и замер. Через две минуты в наушниках послышалось:

— Я дам тебе свое имя.

Тонкое щупальце плавно скользнуло к Христо. Прикоснулось к шлему, потом — к плечу, к груди. Человек почувствовал слабую вибрацию — так было когда-то давно, при первом контакте…

— Ты не слышишь, — сказал двухголовый.

— Слышу.

— Не слышишь. Панцирь мешает.

…Полуголый, обмороженный, с бесчисленными кровоподтеками, «дотронувшийся до Города» был найден группой диких туристов на леднике в районе пика Черского на Земле. Сквозь кровавую муть увидел склонившегося над ним человека. Человек был внешне похож на Мишу Кравцова, и он что-то говорил. Смысл слов ускользал от сознания.

— Миша?.. — спросил «дотронувшийся», с трудом раздвигая запекшиеся губы.

А они решили, что это его собственное имя.

Впрочем, он и сам так решил.

…Получается, меня давно нет в живых. Я же помню, как снял шлем. Мелькнула мысль о какой-то чудовищной, извращенной ловушке, а потом я снял шлем — все равно терять нечего…

Что было после? Инициировали, сунули мордой в стену Города? К тому моменту мой прототип наверняка уже умер.

Прототип, да. Настоящий Христо Ведов умер. Остался на новой родине.

Тогда кто — или что — оказалось здесь, на Земле? Муляж, фантом, проекция мысли Города?..

…Человек — или привидение — оторвал взгляд от погребального костра. Посмотрел вниз, в долину, на крохотные огоньки поселка. На минуту воспоминания показались мороком. Не может быть. Я живой. Когда болею — мне плохо, когда иду — ощущаю нормальное земное «g». Ем, когда голоден, сплю, когда устал. Живой…

…Вот только почему-то не старею. И раны мгновенно зарастают. И детей, если верить колдунье, быть не может.

А еще — память, которую не обманешь.

«Существует лишь то, что ты видишь. Если не нравится — сумей увидеть другое и дотронься до Города», — говорил двухголовый.

«Всякое знание приходит в свое время. Лучше не торопить. Если не готов — мало ли чего наворотишь», — предупреждала Вера.

«Дело не в том, сумеешь ли ты достучаться к себе. Я думаю, сумеешь. Только на кой хрен оно тебе нужно?» — недоумевал Вадим.

Вот оно и случилось. Сумел увидеть другое. Достучался к себе. Наворотил бог весть чего.

Деревенька Пробуждение, в которой можно было просто жить — если уметь просто жить — ушла в прошлое. Нет обратных путей. Все оставшиеся дороги — в никуда.

Христо Ведов давно умер. Воля к жизни исчерпала себя еще там, в муравейнике. Нынче совершенно непонятно, как и зачем существовать. «В одном теле с мертвецом»… И не подскажет теперь уже никто. Иссякли подсказки…

…Изба Виктора Лося — на отшибе от поселка, в самом конце слободской дороги. Лось — бобыль, как и другие кровники. К тому же дикарь. У него можно не опасаться чужих глаз. И сам визит останется тайной. Такой же тайной, как хозяин дома.

— Ты, что ли, гостя подстрелил? — поинтересовался Лось, даже не оглянувшись посмотреть, кто вошел.

— Я.

— Зачем?

— За надом.

— Выпить хочешь?

— Нет.

— Чего пришел?

— Поговорить.

— Говори.

— Лось, почему весь поселок не пьет, а ты пьешь?

— Мне не страшно.

— Так это пока не страшно. Силу растеряешь.

— Не успею.

— Что так?

— Это лето — мое последнее. Верховой меня своим преемником выбрал.

— Объясни.

— А чего объяснять. Подошел вчерась, на похоронах тетки Любы. Говорит: теперь твоя очередь, кровник.

— Кто подошел?..

— Верховой.

«Истина — то, что ты видишь…»

— Лось… селяне — нормальные люди, не фанатики прошлого. Даже если ты это сделаешь, они не станут пить твою кровь.

— Станут.

Хозяин помолчал. Взглянул хватающими глазами на гостя и медленно произнес:

— Я раньше думал — ты преемник. Похож на Верхового чем-то. Только… незрелый.

— Не понял, — удивился Христо. — Что значит — незрелый?

— Сам не знаешь, чего хочешь. А преемник должен знать.

— Безумие это, вот что я тебе скажу.

— Это у вас там, в городском мороке, безумие. Мир наизнанку видите. Советов от таких же сумасшедших ждете. А пробужденному только один советчик — земля.

— С чего ты взял, что я похож на Верхового?

Лось пожал плечами:

— Я ж с ним разговаривал. Несколько раз. Вот и вчерась тоже.

— Зачем оно нужно, Лось? Твое это… преемничество.

— Чтобы поселок продолжал жить.

— А весь остальной мир разве не живет?..

— Спит. Сон — только половина жизни. Какое мне дело до остального мира? Его не вылечишь.

— Почему ты так думаешь?

— Жил в нескольких городах. Знаю тамошних людей. Они не хотят просыпаться.

— Может, плохо будил?

— Они не хотят, чтобы их будили. Вот и ты тоже такой. Думаешь, проснулся? Нет. Почти проснулся, но сам все испортил. Вера тебе говорила — не торопись.

— Что же мне теперь делать?

— Смотри дальше свои сны.

Христо развернулся — уходить. Зачем-то сказал, стоя на пороге:

— Собаку Шишку убили давеча.

— Стало быть, пришла ее очередь.

— А моя когда?

— Откуда мне знать? Я твоих снов не вижу.

«Безумный капитан» вернулся на гребень, к оранжевой реке.

«Откуда мне знать? Я твоих снов не вижу»…

Наверно, если основательно спрятаться в чужих снах, можно потерять самого себя. Тогда и смерть тебя не найдет. Только нужно ли такое бессмертие?

…К утру погребальный костер догорел. Среди пепелища осталась стоять маленькая, покрытая сажей каменная печка. На печке чем-то красным написано: «Друг».

Никто так и не увидел эту надпись. Ближе к лету, когда снег растаял, и земля подсохла, на гребень забрались сельчане. Но к тому времени буквы почти стерлись…

…А в то утро в Подмосковье, в личном особняке мучился старческой бессонницей академик Сергей Николаевич Венский. Как обычно, проснулся посреди ночи и до рассвета не сомкнул глаз. Бродил из комнаты в комнату, перемежая чаепитие с изучением отчетов из папки «Гиперборей». В октябре на зимнюю планету уйдет первая колонна поселенцев… Третий по счету мир. Третий. Мы сделали это, хоть бы и не самостоятельно.

Зайдя очередной раз в кабинет, старик вздрогнул: у стола — человеческая фигура.

Незнакомый бородатый тип с застарелым шрамом на лице.

— Кто вы, и что вам нужно?

— Не узнаешь? Будь здоров, дядя Сережа.

* * *

Разговор был долгим.

За окнами окончательно рассвело. Тусклое подмосковное утро, душное, тяжелое и — бессильное, как конец жизни.

— …контактеры выдвигали такую гипотезу. Может быть, она соответствует истине. Но с какого бодуна циклопические модели должны распространяться на людей?

Христо пожал плечами:

— Я — человек, однако Город перебросил меня на Землю.

— Циклопический Город, — Венский поднялся с кресла. — Я пока не сказал, что поверил, но — ладно, допустим, поверил. Возможно, циклопический Город и не на такое способен. Возможно, ему вообще без разницы, чего куда бросать. Заявка очень серьезная, между прочим. Представляешь, что это означает для Земли? Если уж тебе приспичило осчастливить человечество…

— Дядь Сереж, не надо. Сейчас мы договоримся до того, что циклопы закидают Землю метеоритами.

— Не исключено, хотя я не только негативную сторону имел в виду.

— Хватит клинить на циклопах. Все, что есть у них, есть и у нас.

— Эту идею ты до сих пор не обосновал.

— Люди — потомки циклопов.

— Не доказано. А если и потомки, то дальние. В генеалогическом древе земноводные человеку гораздо ближе. Ты умеешь дышать жабрами?

— Не знаю. Надо попробовать.

— Флаг тебе в задницу, — разозлился Венский. — Посмотри на себя со стороны: явился, выдал совершенно бредовую фантазию, и даже не можешь объяснить, как ты до нее додумался.

— Дядь Сереж, некоторые вещи понимаются бездумно. Достаточно дотронуться до Города.

— Как ты был козел, так и остался, — вздохнул академик, опускаясь в кресло.

Психологи утверждают, что взгляд снизу — вверх обрекает человека на зависимое, подчиненное положение. К Венскому это не относилось. Он умел давить при любом направлении взгляда.

— Есть лишь две вещи в жизни, о которых я жалею, Христо. Обе они связаны с тобой. Первое: никогда себе не прощу, что двадцать четыре года назад пошел на поводу у жалости и настоял на твоей отправке на Луну. Я хотел как лучше, а ты окончательно охренел. Второе: мы слишком поздно встретились с твоей матерью. Случись это раньше — я бы успел выбить из тебя всю дурь. А так — только половину. На востоке говорят: врага нужно добивать, ибо остаток его вырастает снова.

— О том, что меня назначили капитаном «Ганимеда» — не жалеешь? — вяло спросил Христо.

— Я сделал все возможное, чтобы не назначили. Эти мудаки из руководства меня не послушали и поступили по-своему. Ну, и насрать мне на них. А на тебя не насрать.

— Я надеялся на это, — улыбнулся гость.

— А я надеюсь, что ты выкинешь из башки свою очередную дурь. Боишься оставаться на Земле? Не хочешь сотрудничать с органами? Не нужно. Я сумею тебя переправить во внешний космос.

— Там нет ушей и глаз? — уточнил «безумный капитан».

— Там есть Коля. Все «глаза и уши» у него вот где, — академик сжал костлявую руку в кулак.

— Ты — идеалист, дядя Сережа. До сих пор считаешь — личность может переть против системы.

— Личность может все. Даже такая бестолковая личность, как твоя, уже наворотила дел. И еще хер знает, сколько наворотит, если не вправить ей мозги.

— Короче, тебе не нравится моя новая идея.

— Это не идея. Это — самый идиотский бред из всех, которые я слышал за свою долгую жизнь… Кстати, ты до сих пор не объяснил, как попал в мой дом. Надеюсь, хоть здесь обошлось без циклопического вмешательства.

— А-а, ну здесь-то — без, — равнодушно ответил «безумный капитан». — У тебя там большое дерево растет, на заднем дворе. Прямо рядом с оградой.

Академик покосился на стоящее в уголке ружье.

— Все твои ребята живы, — поспешно сказал Христо. — Можешь не беспокоиться.

— Ты в хорошей форме, — заметил Венский.

— Меня всю сознательную жизнь учили прятаться и убегать.

— Вот и беги! И прячься. Я тебе именно это предлагаю.

— Устал. Поздно, дядь Сереж. Поздно начинать с нуля. Внутри ни одного живого места нет. Слишком многие погибли, чтобы я сейчас мог сделать то, о чем тебе сказал. Если получится — никто и никогда не повторит их или мою судьбу.

— Так, говоришь, это я — идеалист? — хмыкнул академик.

— По крайней мере, у людей будет шанс.

— Слушай, какого х… ты приперся ко мне? Ты же уже все решил!

— Кроме тебя у меня никого не осталось. И потом, ты — великий ученый. Лучше всех сумеешь распорядиться результатами эксперимента. Пожалуйста, дядя Сережа. Памятью мамы.

— Твоя мать, если она нас видит, будет недовольна, что я позволил тебе…

— Мама нас видит, и она меня поймет, — перебил Христо.

— Ладно. Я понял: по уму ты не хочешь. Значит, будет как всегда.

Академик нажал кнопку селектора и жестко произнес:

— Человека, который выйдет из моего дома, задержать любыми средствами. И — повнимательнее там, ослы.

Поднял глаза на Христо, спросил:

— Ты доволен?

«Безумный капитан» забрал ружье, улыбнулся:

— Вполне. Прощай, дядя Сережа. Помни, о чем мы договорились.

— Я ни о чем с тобой не… Твою мать!..

Глас вопиющего: посетитель исчез.

* * *

…В нежилом, заколоченном доме в поселке Зеленцы Среднеросской губернии некий временно бомжующий молодой человек переметнулся из теплых сновидений в кошмарную явь. Загорал на гавайском пляже в компании двух офигительных восходящих звезд — и вдруг какой-то отморозок целится в него из ружья… мама, роди меня обратно.

— Спокойно. Я все отдам, только не стреляйте.

— Чего ты отдашь? — удивился бандит.

— Деньги. У меня немного, но, сколько есть — ваше. Ну, и вещи.

— Ты какого… тут делаешь, клоун?

— Я здесь живу. То есть — непостоянно живу.

— Очень интересно.

— В чем проблема? Дом пустует, а мне нужно временное пристанище.

Налетчик опустил ружье.

— Вообще-то, дом частный. Хозяева умерли, но есть наследники.

— Так вы — наследник? Сорри, не знал. Был неправ. Принял вас за бандита, извините. А что, в наше время принято восстанавливать имущественные права с оружием в руках?

Христо устало опустился на лавку.

— Спать хочу… откуда ты тут взялся на мою голову?

— Из Среднеросска. А еще раньше — из Москвы. А еще раньше…

— Ладно, сказку про колобок можешь не пересказывать. Давно прописался?

— Прошлой осенью.

— У тебя своего дома нет?

— Есть, но…

— Что — но?

— Мне нельзя там появляться.

— Почему?

Парень тяжело вздохнул:

— Нельзя… в армию заметут.

— И сколько ты намерен прятаться от армии? Всю жизнь?

— Зачем всю жизнь? Летом поступлю в училище, получу бронь.

— В какое училище?

— В театральное. Мне бы еще месяца полтора перекантоваться, потом поеду в Питер…

— А ну как не возьмут?

— С чего бы? В Москве взяли, в Среднеросске взяли, а в Питере не возьмут?

— Если взяли — почему не учишься?

— Выгнали.

— Два раза?

— Ага… В Москве и в Среднеросске… теперь в Питер поеду, там меня еще не знают.

— За что тебя выгнали?

— За пьянку.

— А второй раз?

Парень поморщился:

— За пьянку.

— Что ж ты такой бестолковый?

«Артист» энергично помотал головой:

— Я больше не пью. Мне бы только до июня перекантоваться.

— В моем доме?

— На нем не написано, что он — ваш. Повесили бы табличку: личные апартаменты капитана Христо Ведова. Никто бы сюда не лазил, дом-музей сделали бы давно…

— Узнал меня, значит.

— Кто же вас не знает. Ходят, правда, слухи о вашей смерти, но в творческих кругах этим слухам мало кто верит.

— А чему верят в творческих кругах?

— Говорят, вас держат в пожизненном заключении. Вы сбежали оттуда? Я никому не скажу.

— Не скажешь. Потому что я тебя убью. Как ненужного свидетеля.

— Не советую. Много потеряете, — запальчиво сказал «артист».

— Да ну?

— Я родился для того, чтобы обессмертить ваше имя.

— Чего? — растерялся Христо.

— Когда-нибудь снимут фильм о вашей жизни. Я сыграю главную роль. Лента соберет всех Оскаров и Пальмовые ветви на десяток лет вперед.

Христо расхохотался.

— Тебя не возьмут.

— Почему это?

— Во-первых — внешне не похож.

— Ффф! Это не главное. Главное — внутренняя тождественность и дар перевоплощения. Вот, смотрите.

В осанке парня что-то неуловимо изменилось — она стала жесткой, военной. Актер прошел комнату дважды из угла в угол, обернулся и в упор взглянул на Христо. Черты лица слегка заострились, выражение стало жестче, весь облик — старше…

— Чего это ты продемонстрировал?

— Вас.

— Ну… не знаю. Не мне судить.

— Заметьте, это только экспромт. Я не вживался в образ.

— Ясно, — улыбнулся Христо. — Значит, фильм про мою жизнь в ближайшие сто лет не снимут. А я-то надеялся.

— Почему не снимут?

— Потому что исполнителю главной роли нужно как минимум высшее образование получить. А он еще не все театральные институты обошел.

Парень нахмурился:

— Это был последний раз. Я больше не собираюсь наступать на старые грабли.

— Благими намерениями… Как тебя зовут, кстати?

— Влад.

— Вот что, Влад. Собирайся и уходи отсюда. Спрячься где-нибудь в другом месте.

— Я не буду вам мешать.

— Не в этом дело. Ты все правильно понял, я тоже в бегах. Если тебя найдут здесь, со мной — огребешь кое-что пострашнее срочной службы.

— Все так серьезно?

— Серьезней некуда.

— А я… могу чем-нибудь помочь?

— Можешь. Если исчезнешь отсюда. Сделаешь так, чтобы у меня хотя бы из-за тебя душа не болела.

Парень вздохнул, полез в угол и вытащил оттуда потрепанный рюкзак.

— Да… а у вас деньги есть? Мне родители недавно прислали, могу поделиться…

— Мне не нужны деньги.

— Тогда — продукты. Я тут делал запас…

— И продукты тоже не нужны. Собирайся быстрее.

…Христо выгнал непрошеного квартиранта, свалился на топчан. Перед сном мелькнула тревожная мысль: каким образом щенок мог признать давно забытую богом и людьми знаменитость, к тому же — в нынешнем виде? Собственный отчим — и то не сразу признал… А этого Влада, поди, еще и на свете не было, когда отбушевал культ «безумного капитана». Действительно такой глазастый, или засланный казачок?

Неважно. Теперь неважно. А главное — хватит случайных жертв.

…На следующий день загадка разрешилась. В большой комнате все-таки обнаружилась табличка: «В этом доме многократно бывал…» Под табличкой — несколько детских и юношеских фотографий; ниже — пожелтевшие репродукции из газет пятидесятых годов…

Засранец. Вот и верь после этого людям.

 

Четвертые ворота Гаутамы

[18]

Свет… нельзя зажигать свет.

Кроме мальчишки-артиста вряд ли кто заметил, что в старый дом вернулся хозяин. Хозяин уходил затемно и возвращался затемно. Никогда не появлялся на улицах поселка. Никогда не зажигал свет.

Скоро исчезла привычка тянуться к выключателю. Лишь только исчезла — пришло кошачье зрение. Пришло и больше не пропадало. Теперь ночью было видно как днем.

Следы… нельзя оставлять следов.

Когда хозяин уходил из дома, в доме не оставалось ни одной хозяйской вещи. Неоткуда взяться вещам: теплая одежда сожжена в костре, ружье лежит на дне реки. Единственное, что выдает присутствие человека — потревоженный слой пыли. Ничего. Спустя какое-то время человек научится не тревожить пыль.

Тень. Нельзя отбрасывать тень. Это несложно. Просто нужно изжить то, что ее отбрасывает.

Со дня возвращения в Зеленцы прошло полмесяца. Первые несколько дней — раздирающий внутренности голод. К концу второй недели выяснилось — не только пища, даже вода необязательна. На что еще способна эта искусственная оболочка? Или дело не в ней?

К тому времени человек заметил, что спит с открытыми глазами, причем фиксирует одновременно сон и явь. Выбирай любую реальность по меньшей мере из двух… нет — из многих: сны — пластичны, их можно лепить.

…В самый первый день в Зеленцах ему приснился нерожденный. Тот, который был рядом долгое время в изоляторе, много лет назад, а потом исчез куда-то.

Каждый раз, когда ты на распутье выбрал одну дорогу из двух, по второй уходит твой двойник. Уходит и живет своей жизнью, о которой ты ничего не знаешь… Дотронься до Города и — воссоединись с одним из бесчисленных нерожденных.

* * *

Середина мая.

Закончились холода. Постепенно отпускает все: боль, чувство вины, злость…

Многие захоронения зеленцовского кладбища давно превратились в лес. Над могилами бабки и деда — две старые липы. Сплелись ветвями. В ветвях — брошенное гнездо каких-то птиц. Прочно устроилось в этой живой сетке, за всю зиму не сдуло его оттуда.

…Не хотел сюда идти. Не знал, что сказать матери. Был ли рядом с ней кто-нибудь, когда она умирала? Или одна лишь память о сыновьях, смотавшихся в космос?

На ее могиле — береза. Сорное дерево, живучее. Растет, где угодно. От приполярных зон и чуть ли не до пустынь. На болоте — и на песке, на крышах, на водостоках. Рушит кирпич, пробивает бетон. Береза чем-то похожа на бездомного человека.

Пограничное дерево. Пограничное между сном и явью. Между жизнью и некросом… Когда цивилизация рухнет, когда мир погибнет — сгорит в ядерном пламени, зарастет урановыми, нефтяными, пластиковыми, резиновыми отходами — выживут бомжи и березы.

…Не хотел идти. На пятый день после возвращения в Зеленцы шагнул в лес — оказался у ворот кладбища. Сбежал. Еще через неделю то же самое. Опять сбежал. На следующую ночь попал сюда во сне. Понял: не отпустит.

Аминь. Нечего сказать — просто стой и молчи. Сама поймет. Всегда понимала.

…Где-то в груди, за ребрами, небольшой округлый предмет, доселе втиснутый в жесткую ледяную скорлупу, вдруг ожил, начал двигаться. Оболочка пошла трещинами, потом растаяла.

Человек наклонился, подобрал с тропинки осенний кленовый лист. Выпрямился — поймал теплый весенний ветер. Протянул руку — на ладонь опустилась снежинка.

Кто сказал, что невозможно объять необъятное? Возможно все. Реальность поливариантна.

Пошел дальше. Дорога затейливо вилась между оградками кладбищенских участков, между холмами и сопками, между озерами и ледниками. Дорога — такая интересная штука, она избавляет человека от самого себя. От узких рамок, в которые закованы тело и личность. Пока движешься, ты — везде.

…На перекрестке почти заросших аллей между участками когда-то давно стоял дуб. В стволе, на высоте двух человеческих ростов, зияло огромное дупло. Один из поселковых мальчишек побывал в этом дупле. Потом делал страшные глаза и рассказывал, что провалился на тот свет, к покойникам… Ребята понимали, что врет, но в дупло лазить все-таки боялись.

Потом дуб спилили. На его месте остался огромный пень, гладкий, без единой дырки. Дверь на тот свет закрылась, и было ужасно обидно, что так и не отважился слазить.

…Следующий участок, тоже старый. Здесь похоронен друг детских лет — Артем. Утонул в реке в разгар июльской жары. Первая смерть, с которой пришлось столкнуться лицом к лицу. Когда утопшего вытащили из воды, откуда-то стало ясно — не проснется. Потому что это был уже не Артем. Другой, незнакомый парень, никогда не рождавшийся на свет. Муляж, обманка, подсунутая вместо друга, а друг спрятался. Где-то рядом бродит. Всегда будет бродить.

«Что такое Город?»

«Город — это наша память».

Понятийная накладка. Все проще простого: память предков. «Город — это наши предки». Здание Города сложено из плоти умерших, сознание Города — суть души умерших… Когда умирает глава клана, часть его личности переходит в Город. Другая часть остается преемнику. Обращаясь к Городу, младший тем самым обращается к своей половинке. Половинка эта — посредник. Допуск ко всему, чем владеет Город: к памяти и энергии многих поколений.

«Вдыхая дым, ты впитываешь душу предка. С тех пор он частично живет в тебе, а частично — над тобой…»

На Земле что угодно может быть посредником. Атрибут — не главное, главное — настройка на волну Города. Эту настройку нужно один раз осознать и больше уже не задумываться о ней. «Верую, ибо абсурдно». Земля — очень активный Город. Она сама ищет контакта. Устала быть чужой для нас.

Во сне человек безволен. Перемещается в пространстве, времени, самых различных реальностях, но не способен направлять свой путь. И наяву человек безволен. Существует от сих до сих, а дальше — «не судьба»… На самом деле, судьба ни при чем. Просто не хватает энергии.

У Города море энергии. Дотронься — и возьми.

Но ты спишь.

Весь человечий мир спит. Этот сон похож на луковицу: много слоев. Обдираешь слой — следующий поначалу кажется явью…

За окраиной кладбища — разбитая тракторами грунтовка, еще не просохшая после вчерашней грозы. Где-то в нескольких километрах отсюда, в лесу — бывшие торфоразработки. Бог весть когда брошены: торф на дороге давно утрамбован глиной, а сам карьер густо зарос ольхой. За карьером — недавно проложенная широкая просека. Новая линия электропередач.

Прошлое и настоящее. Торфоразработки и просека существуют одновременно, но этого никто не замечает. На листке бумаги — рисунок: два плоских человечка, затылками друг к другу. Один видит перед собой дом, и ничего кроме дома. Другой — дерево, и ничего кроме дерева.

…Человек шел по какому-то светлому тоннелю, сплетенному из березовых веток. Шел к огромному туманному полю. Нет, не туманному: это яркий свет сгустился настолько, что воздух стал плотным… Каждый раз, когда путник оборачивался назад, он видел все новые и новые картины. Прозрачные кальки с рисунками наслаивались друг на друга: один рисунок — Зеленцы, следующий — Среднеросск, дальше — Москва, Ганимед, Город циклопов…

Впереди мелькнула гибкая фигура в яркой спортивной куртке. Человек взглянул туда мельком, отвлекся и поднял глаза, только столкнувшись с прохожим лицом к лицу.

— Привет. Ты чего здесь делаешь?

— Я теперь тут живу, — ответил Влад, моментально занимая оборонную позицию. — Вы сказали: уйти подальше, я ушел.

— Где ты живешь, на дороге?

— Нет, в этой… в бытовке. На карьере. Там домик пустует.

— Он же, наверно, разваливается? Домик-то.

— Да не, ничего. И крыша не течет. Даже печка топится, только чадит сильно.

— Все ясно с тобой. Я надеялся — исчезнешь совсем подальше… Ладно, беги, ты меня не видел.

— Не видел, заметано. А вы не заболели?

— Беги, твою мать.

Парень прошмыгнул мимо и не оборачиваясь пошел к поселку, то и дело перескакивая с обочины на обочину, в обход луж.

Середина мая.

* * *

Конец мая.

Развезень закончилась, можно ходить полями. Выдвигаться из дому затемно и идти, пока не затеряешься в лесу. Просто идти, на каждом шагу прикасаясь к Городу физически. Ради удовольствия, без всякой цели.

Сон и явь слились в одно целое. Жизнь превратилась в вечность. Чувства обострились до предела: невидимое стало видимым, неслышное — слышным, невозможное — возможным. С непривычки иной раз страшно, когда напряжение микромышц, мимолетное желание, слабый намек на мысль — все способно вызвать цепную реакцию, создать другой вариант реальности. Страшно сделать резкий жест, оступиться или взмахнуть рукой — рискуешь столкнуть событийную лавину, увлечь с собой всю ткань мироздания. Одно неловкое движение — и мир уже никогда не станет тем, чем был раньше…

В одно прекрасное утро в поселке оказались гости.

Сквозь прозрачные стены полутора десятков домов было четко видно двоих людей, остановившихся на постой в том конце деревни.

Двое. Не выяснят ничего: объект поисков не оставляет следов и не отбрасывает тени. Погуляют и убедятся, что ошиблись адресом. Но все же лучше, если непутевый Влад успел свалить в Питер, от греха. Наверняка заброшенную бытовку навестят тоже. Если парень ненароком сболтнет лишнее — не видать ему актерских подмостков, как своих ушей.

Двое. Один — средних лет, незнакомый. Другой — мальчишка с птичьим лицом, который остался месяц назад на пороге дома пробужденской колдуньи. Быстро она его заштопала. Глянь, уже здесь. Как там говорил восточный мудрец дядя Сережа? Врага нужно добивать…

Пусть живет. Хватит случайных жертв.

Человек шагнул на берег речки. Туда, где когда-то давно утонул друг детства Артем. В те далекие годы здесь была быстрина и глубокое место, а теперь даже после паводка маловодье, едва достает до груди. Течение слабое, левый берег покрыт пересохшим илом. Река сместилась правее. Расширилась и постепенно отползла в сторону.

Человек возвратил ее в старое русло, разделся, дошел до середины потока и поплыл против течения, не чувствуя холода. Все это: стынь, встречные коряги и водоросли — проходило мимо, где-то на границе параллельной реальности. Минуту спустя пловец вышел на берег в нескольких километрах от бывшей стремнины, с противоположной стороны от поселка.

…В Зеленцах двое пришлых бродят по улице. Один из них зашел на почту, а второй — старый знакомый — в автобусную диспетчерскую.

Это — там. А здесь — река. Здесь когда-то давно утонул друг. Первая смерть, с которой довелось столкнуться лицом к лицу.

Клубок потерь размотался полностью.

«…Сам не знаешь, чего хочешь. А преемник должен знать…»

Знаю.

Волчья горка — невысокий холм в густом подлеске. Рядом с горкой — лощина. Сплошь крапива и бурелом… Если кто и забредет сюда — не увидит ничего, кроме крапивы и бурелома. Ничего не увидит, потому что спит.

Время кончается. Корабль вот-вот стартует, у подножия Города останутся люди — огромное количество людей без шлемов, с посеребренными инеем волосами. Огромное количество ушедших людей.

«Теперь твоя очередь, кровник…»

Человек остановился в лощине и долго смотрел вверх — сквозь крону дерева, сквозь воздух, сквозь космос. Смотрел, пока не схватился за небо. Схватился — и взметнулся к небесам оранжевой рекой.

Стало видно все сразу — Земля и Вселенная. Настоящее, прошлое, будущее. Горы, снега, джунгли. Кони, гуляющие по склону. Люди, идущие цепью или по одиночке по петляющим муравьиным дорожкам собственных судеб…

…Мальчишка в яркой куртке, на пороге заброшенного домика у бывших торфоразработок. Другой мальчишка, приезжий, шагающий по проселочной дороге к этому домику… Обоих зацепит, ничего уже не поделаешь.

А может, оно и к лучшему.

…Старый ученый в подмосковном особняке, в кабинете. Наливает чай в кружку. Вздрогнул — почувствовал на себе невидимый взгляд.

Никуда он не денется, обязательно придет.

…Люди, старые и молодые, знакомые и незнакомые. Сильные и слабые. Мудрые и не очень. На Земле и во Вселенной. В настоящем и в будущем. Немыслимое количество спящих людей.

Проснутся. Очень нескоро и не здесь, но — проснутся.

…Множество невидимых хватающих глаз. В воде и воздухе, в земле и зелени, всюду. Смотрят сквозь прожилки листьев, сквозь вязкое марево солнца, сквозь отблески от снежных шапок на вершинах гор, сквозь песок пустынь, сквозь каменную крошку и вулканический пепел. Глаза Города.

Мысли распадаются. Я не знаю, сколько времени буду. Знаю, что не смогу быть вечно.

Дотроньтесь до меня.

Конец шестой части

 

7. Между небом и землей

 

Февраль 2092 г. и раньше, Земля

 

Прошлое

Погосты всегда пользовались дурной славой. Испокон веков люди боялись ходить туда по ночам. А в наше время лучше и днем не ходить…

В восемьдесят пятом году на кладбище поселка Озерного в пригороде Середнеросска мертвецы повадились вставать из могил. То есть — никто не видел, чтобы они вставали, но — ясен пень, как же еще… Однажды ночью земля вздыбилась. Сторожа в страхе убежали. Поутру — три десятка развороченных могил с перекореженными гробами и разбросанными останками покойных…

Как потом выяснилось, за сутки до землетрясения на Озерном кладбище был похоронен бывший житель поселка Зеленцы, выселенный в восьмидесятом году из окрестностей аномальной зоны. Один из двух тысяч зеленцовских жителей…

Ну, тут началось. Понабежало народу в самых разных погонах и без них, кладбище огородили, постов понаставили, сельчан оторвали от родных огородов, погрузили в автобусы, повезли в другие районы… Короче — вавилонское столпотворение.

Сейсмически опасные зеленцовские жители за прошедшие годы успели разбрестись по всей Среднеросской губернии, а кто и дальше. А кто и совсем дальше — на тот свет… Появлялись после их смерти уайтболы, или нет — уайтбол знает. Явных признаков — вроде землетрясения в Озерном — похоже, не отмечалось. Но бывшие соседи усопших вдруг повадились вспоминать страшные вещи — начиная от самопроизвольно разгуливающих кладбищенских крестов, заканчивая беспричинным падежом скота. Где в их россказнях правда, а где буйство фантазии — за давностью времени хрен разберешься, какое там… Даже рядышком с действующим уайтболом — и то проблема. Ну, можно еще с некоторой натяжкой отличить субъективное от объективного. А субъективное как расценивать? Как понять, навеяна галлюцинация уайтболом — или одной лишь впечатлительностью рассказчика?

Престарелая жительница поселка Озерного перед отъездом пожаловалась, что бывший сосед, пять лет как покойный, прошедшей ночью стучался в окно, клянчил «на анальгин».

— … уж перо по пьянке получил, царствие ему небесное! Не напилси. Опять пришел, прости господи, еб твою мать…

Свято веруя, что в зоне уайтбол может случиться все, что угодно, двое профи из службы безопасности всю следующую ночь занимались уайтбол знает чем. А именно — торчали в опустевшем старушкином доме, ожидая усопшего вымогателя. Не дождались. Сказался, должно быть, недостаток воображения.

Меж тем покойный алкоголик откочевал следом за бывшей соседкой на другой край Среднеросской губернии. Где он там жил… простите, обитал — неизвестно, но каждую ночь с завидным постоянством являлся под окно к тетке Шуре клянчить на выпивку… Может быть, оттого, настрадавшись при жизни, тетя Шура после смерти не стала учинять уайтбол. Прониклась, насколько это плохо.

…А ведь, наверно, прав был этнограф док Ружевски, утверждая, что уайтболы на Земле случались и раньше. Как-то уж больно много в фольклоре легенд о похождениях усопших…

* * *

Страсти кладбища Озерного — в общем-то, мелочь. На пару месяцев раньше случилось кое-что покруче. В Зеленцах сгорела одна из двух экспериментальных баз «Уайтбол». Десятки жертв. Сколько там получилось уайтболов — установить нереально. Аномалия попросту вышла из берегов, затопила три кордона охраны, докатилась до трассы.

В течение следующего года мяч вернулся к прежним размерам. Но чего стоил этот год!..

После озерных и зеленцовских событий тысячи людей оказалось на карандаше у спецслужб, как потенциальные носители «вируса уайтбол». А скольких спонтанных уайтболистов так и не удалось выявить?..

Откуда ждать следующего сюрприза, знал только господь-бог. А если вокруг точки «икс» своевременно не появятся кордоны — значит, появятся новые носители «вируса», в том числе и неучтенные…

Как-то раз в подмосковном Клину почившего не успели похоронить. Уайтбол родился прямо в храме, во время отпевания… С тех пор усопших отвозили на кладбище сразу после отмашки патологоанатомов. Остальное — нотариальные формальности, обряды, сопутствующие ритуалы — все потом. В отсутствие объекта.

Городские кладбища по всей России отныне были постоянно закрыты для посетителей. У ворот гроб с телом передавали с рук на руки похоронной бригаде, и больше его никто не видел. Та же бригада следила, как будут себя вести новопреставленные.

На сельских милиционеров легла дополнительная нагрузка: отслеживать все похороны на своих участках и присматривать за могилами усопших в первые дни упокоения.

Все эти кладбищенские ноу-хау помогли немного обуздать покойницкий беспредел. Но проблема оставалась. Людям ведь свойственно умирать не только в собственной постели. А некоторым еще и помогали умирать…

В восемьдесят седьмом году ФСБ предприняла основательную чистку своих рядов, но здорово опоздала: утечка информации произошла гораздо раньше. Из-за этой самой информации появилось довольно много «охотников за мячами». Далеко не всякий убиенный уайтболист порождал уайтбол, и далеко не всегда уайтбол (согласно мифу) исполнял желания, но охотники за волшебной палочкой не переводились. Еще в восемьдесят шестом году «подпольный уайтболизм» был объявлен вне закона, но законы, как известно, существуют для того, чтобы их нарушать…

Где-то в конце восьмидесятых появилось словечко «уайтбол-террор». Словечко, которое, по сути, означало все сразу — бесчинства мертвых и мракобесие живых.

* * *

В мае восемьдесят шестого года появились уайтболы в Северной Африке. Через месяц — в Бразилии. Через два — в Канаде. Теперь уже среди «авторов» мячей были не только люди, с мячами соприкоснувшиеся. Теперь еще и гости из космоса тащили на Землю «белую заразу».

Вслед за мячами пришли лакуны — разрывы в ткани реальности. Этому злу географические привязки были уже совсем безразличны, оно плясало по всей Земле. Предсказать его появление там или здесь не брались даже ясновидцы…

Вот, где-то так обстояли дела, когда общественная организация Комитет Равновесия обратилась в ООН со своими предложениями по выходу из кризиса…

В конце девяностого года сорок пять держав подписали конвенцию о борьбе с уайтболами и их последствиями.

Незадолго до этого Соединенные Штаты разработали систему тестов на выявление среди уайтболистов наиболее вероятных носителей «вируса». Разработчики утверждали, что уайтболы порождаются людьми с высоким энергетическим и духовным потенциалом. Иногда такие люди при общении с мячом приобретают паранормальные качества. Но это — меньшая часть группы риска, самые лабильные ее представители. Большинство «одаренных» недостаточно пластичны, чтобы стать паранормами. Однако ничего не мешает им проявить себя после смерти…

Знаменитая фраза «Носитель — это ментальность», которую в последствии приписали Комитету Равновесия, на самом деле впервые прозвучала в Пентагоне.

Как бы то ни было, обнаруженных уайтболистов в девяносто первом году согнали в резервации. Три гигантских «санатория» расположились в Сибири, на севере Африки и в джунглях Бразилии. Подальше от населенных пунктов, чтобы, ежели чего…

Эта акция называлась «проект «Карантин».

Там, в «санаториях», научная группа «Равновесие» пыталась изобрести панацею.

…Какова бы ни была природа поля уайтбол, очевидно одно: оно непрерывно постольку, поскольку непрерывна биосфера. Если изолировать тело носителя «вируса» от внешней среды, поместить в биосферный вакуум — уайтбол станет безопасен, как зверь в клетке… Над устройством такой вот изолирующей камеры и трудилась группа «Равновесие». Пока безуспешно.

В конце девяносто первого года началась последняя, космическая фаза проекта «Карантин». Отныне люди, вступавшие (или предположительно вступавшие) в контакт с циклопами, официально лишались права вернуться на Землю. Почти все специалисты Луны (не говоря уж о ганимедских) оказались персонами нон-грата.

Земные санатории для уайтболистов народ сходу перекрестил в лепрозории. Теперь того же прозвища удостоились лунные города.

На Луну из космопортов Земли пошли челноки с «прокаженными». По тестам Пентагона было отобрано несколько тысяч наиболее вероятных носителей «вируса», и теперь их партиями отправляли в космос. На Луне невозможны уайтболы. Пусть «заразные» живут и умирают там.

…Человече! Ты уверен, что чист от «вируса»? Что где-то как-то случайно не коснулся кладбищенской ограды, не проехал по зараженной трассе, не прошел по берегу речки, в которой утонул уайтболист? Что завтра тебя не погонят в «санаторий», куда-нибудь в тайгу или в джунгли? А то и на Луну?..

По телевизору вещают: все под контролем. Карантинные меры применяются только к потенциальным носителям «вируса». Тщательная проверка, ошибка исключена, никакой изоляции «на всякий случай»…» А сам-то ты уверен, что никогда и нигде, ни сном, ни духом?

Твой сосед был уверен. Но вчера его взяли.

Газеты клянутся: пострадавшие живут и работают в хороших условиях. Принимаются меры, чтобы люди ни в чем не нуждались… А твоя шестнадцатилетняя дочь пишет тебе из «санатория»: «Папа, вышли денег. Все, что сверх пайка, жутко дорого…» — и добавляет: «Тесно жить. Врачи и психологи замордовали. Домой хочу…»

Радио твердит: карантин — ненадолго. В ближайшее время будет запущен в серийное производство аппарат безопасной утилизации останков. Аппаратами оснастят все населенные пункты, отпадет необходимость в санаториях и высылках… А ты прикидываешь в уме, сколько на земном шаре населенных пунктов, и понимаешь, что «ближайшее время» никогда не наступит…

Комитет Равновесия орет по всем каналам: «Мы близки к победе! На сегодняшний день все уайтболы под контролем! За прошедший месяц в городе Москве не зарегистрировано ни одной лакуны!..» А тебе в твоем родном Кукуевске какое дело до лакун в городе Москве? Да и вообще — подумаешь, лакуны. Ну, пропала намедни родная булочная. Она же вернется. А хоть бы и не вернулась, других что ли булочных нет?..

Человече! Ты собрался помочь спасителям Земли? Сообщить о странном тумане, который вчерась клубился на окраине твоего родного Кукуевска?

Не делай этого…

* * *

Люди перестали верить Комитету Равновесия. И то: началось все за здравие, а закончилось карантином. Спасение Земли обернулось тиранией.

Старая истина: народ должен знать своих героев. Так рассудил Комитет Равновесия и пошел в народ. Открытые пресс-конференции, выступления советников перед общественностью прошли во многих крупных городах мира.

— …просто-напросто списали! Как отработанное сырье! Если вам не нужен космос, зачем скармливать ему человеческие жизни? — женщина опустилась на место и вытерла глаза.

— Побойтесь бога, никто никого не списывал. Население Луны остается на полном обеспечении у Земли. Больше того: проектом предусмотрен ряд социальных программ, цель которых — создать нашим вынужденным изолянтам идеальные, насколько это возможно, условия для проживания и работы.

Язвительный голос откуда-то из середины зала:

— Сначала санатории, теперь Луна… И откуда вы только деньги берете?

— Ваш сарказм неуместен. Речь идет о человеческих жизнях, — ответил академик. — Мы изыщем столько средств, сколько будет нужно.

— Ну да, — не унимался оппонент. — Разобраться с уайтболами у нас мозгов не хватает, давайте разберемся с уайтболистами. Нет человека — нет проблемы…

…Господи, как же оно надоело. Одно и то же. Одно и то же на протяжении нескольких месяцев. Пресловутый человеческий фактор отнимает чуть ли не больше сил, чем уайтболы за все время своего существования… Убеждаем, обещаем, нарушаем обещания, обещаем снова. А они все меньше и меньше верят. Они отказываются видеть то, что уже сделано. Они хотят все сразу, и безболезненно…

— В последние дни я замучился повторять: это — война. Даже хуже, чем война. Если не принять серьезных мер, от силы десяток лет потребуется цивилизации для полного самоуничтожения. Ни для кого не секрет: год назад циклопы поступили точно так же, как мы сейчас. Выставили ганимедский муравейник из солнечной системы. «Изолировали» тех сородичей, которые активно контактировали с землянами. Почему? Ответ напрашивается сам собой: побоялись заразиться чем-то вроде нашего белого мяча… Возможно, для циклопов подобные жесткие действия — не трагедия. Но результат тот же: блокада. Карантин.

…Тезис о том, что ганимедский муравейник именно выгнали, был единодушно принят на совещании Комитета. Хотя на самом деле ничего толком не известно. Циклопы-ганимедцы по собственной воле могли податься в Три мира… Хотя вариант, что выгнали, тоже не исключен. Как поведет себя муравейник, зараженный «контактным вирусом»? Такого, наверно, даже самый древний и мудрый Город не знает…

…Голос из конца зала. Говорящий не виден:

— Лунные социальные программы. Нельзя ли о них подробнее?

— Назову ближайшие: реконструкция и расширение медицинского стационара в северном городе, строительство комплекса развлечений в восточном, монтаж дополнительных жилых секторов — во всех трех. Проект предусматривает окончательное объединение лунных городов в один планетарный мегаполис, что должно существенно расширить жизненное пространство лунян.

— Простите, кто все это будет выполнять на месте?

— Специальные бригады с Земли, разумеется. Силами лунных строителей такой объем не поднять при всем желании.

— А этим специальным бригадам по окончании работ будет разрешено вернуться на Землю, или как всегда?

Академик вздохнул. Почему провокаторы всегда прячутся за чужими спинами?..

— Если еще кто-то не понял. Карантин касается тех и только тех наших сограждан, которые вступали в контакт с циклопами либо посещали зоны уайтбол, поскольку эти сограждане являются носителями соответствующего «вируса». Для тех, кто совсем не владеет информацией: «вирус» уайтбол не передается ни воздушно-капельным, ни половым, ни каким-либо еще традиционным путем. Он приобретается только в зонах уайтбол или при контакте с Чужими. Строители, вылетающие на Луну для выполнения означенных программ, будут в дальнейшем иметь такую же свободу передвижений, как мы с вами.

…Ложь, и снова ложь. А истина проста, как три копейки: никто ни хера не знает. По логике вещей, чтобы подхватить «вирус», контактер должен разгуливать в муравейнике голый. Но это — теория. Факты говорят совершенно другое: больше трети зарегистрированных мячей сотворили люди, к мячам и близко не подходившие. Гости из космоса. Самый первый случай — пять лет назад: катастрофа в североафриканском космопорту, погибло трое лунян. Три человека — два уайтбола. Они даже не контактеры. Один — метеоролог, второй — водитель вездехода.

«Носитель — это ментальность…»

В широких кругах еще пару лет назад было принято сваливать все беды на циклопов. Экстремистские газеты чуть ли не в открытую призывали к межрасовой войне… Ныне партнерского Города нет в солнечной системе. Ну и что, легче стало?..

В другом конце зала поднялся с места высокий пожилой человек:

— Советник, с Земли насильно эвакуируются люди, неподготовленные к существованию на спутнике. Они никогда в мыслях не держали лететь на Луну. Они, возможно, по физическим кондициям не подходят для жизни в космосе. Зачем такие жесткие меры? Что могут изменить эти десять тысяч, когда в санаториях остается на порядок больше?

…Сотни тысяч в санаториях. А сколько остается неучтенных уайтболистов?..

И ведь даже не это самое страшное. Самое страшное будет, если в один прекрасный день появится уайтбол, «автор» которого наверняка не вступал в контакт с источником «вируса». Кто знает, какие мысли в голове у матушки-Земли?

«Носитель — это ментальность…» Что если это только ментальность, а контакт с источником — дело десятое?..

Уже сейчас поговаривают: Комитет Равновесия воспользовался планетарным бедствием, чтобы добиться мирового господства. А как запоют, если наши действия окажутся бесполезными, методы — ошибочными?..

— К сожалению, Луна не в состоянии принять всех потенциальных носителей, там своего населения двадцать тысяч… Отправляются только наиболее вероятные. Десять тысяч гарантированных уайтболов. Я приведу вам другую, совсем маленькую цифру: за все время существования феномена зарегистрировано чуть больше сотни белых мячей. А размах террора впечатляет, не правда ли?.. Что касается моральной и физической адаптации к лунным условиям, отвечу следующее: крупнейшие специалисты в этой области находятся не где-нибудь, а на Луне. О самих условиях могу сказать: они далеки от экстремальных. В лунных городах можно жить годами, не надевая скафандр. В плане социальной адаптации: я уверен, что большая часть прибывающих сумеет найти работу на спутнике. Те, кто не сумеет, останутся на обеспечении финансовой группы «Карантин». С голоду никто не помрет, не беспокойтесь… И еще раз повторяю: это временная мера. Как только аппарат безопасной утилизации будет запущен в производство, люди смогут вернуться домой.

…Наверно, не следовало этого говорить. Два года мы обещаем людям злополучный аппарат утилизации, а воз и ныне там. Может, и не выйдет ничего… «Носитель — это ментальность». Для мысли вакуум не преграда. Уайтболы, случается, телепортируют людей через космическое пространство. Там-то уж точно биосферный вакуум. Причем, несоизмеримый с нашими камерами утилизации…

В третьем ряду встала с места молодая женщина:

— Что будет с персоналом и заказчиками самопальных экспериментальных зон? Я имею в виду так называемый подпольный уайтболизм.

Это — наверняка журналистка. Что-то они повадились не представляться. Боятся давления? Все чего-то боятся, и совсем не того, чего нужно. Обезумел мир…

— Согласно конвенции девяностого года подпольный уайтболизм считается преступлением.

— То есть, их будут судить? Извините мою настойчивость, не секрет, что за этими экспериментами стоят весьма влиятельные люди.

— Все это — компетенция Международного суда.

…Ушел от ответа, что называется. Конечно, девушка не станет перечислять тех, о ком спрашивала. Среди «подпольных» есть члены правительств, в том числе и российского. Всеми руками и ногами ратующие за соблюдение конвенции. Где-где, а в России «подпольщики» уже пять лет вне закона… Несколько крупных магнатов, поддерживающих Комитет Равновесия, запачканы уайтбол-террором. Да и среди советников Комитета двое не чисты. О похождениях этих двоих, слава богу, широкой общественности неизвестно…

Сидящий рядом с женщиной молодой человек подал голос:

— Господин Венский, как дальше будет развиваться освоение космоса, и будет ли оно развиваться вообще?

— Конечно, будет. Определенная переориентация космических исследований, разумеется, неизбежна — по крайней мере, в области освоения планет. Это обсуждалось с руководителями проектов. Миры за пределами марсианской орбиты, увы, в обозримом будущем закрыты для людей… Не из-за нынешнего карантина, а во избежание следующего: прежде чем соваться к Юпитеру и дальше, землянам придется каким-то образом решить проблему возможного соседства с циклопами. Соседства, неудобного для обеих сторон. И остается только надеяться, что эта проблема будет решена бесконфликтно.

— А потомки колонистов? Если они разберутся в механизме действия уайтбол и приобретут неограниченные возможности? Такая перспектива небось похлеще, чем наши нынешние беды.

— Маловероятно. Уайтбол — сугубо земное явление, до сих пор больше нигде не отмечался. Почему? То, что, я сейчас скажу — разумеется, гипотеза. Но это самая убедительная гипотеза на сегодняшний момент… «Шары» поддерживает и кормит родной ментальный комплекс планеты Земля. Переродившийся «муравейник» пытается таким образом вернуть себе утраченное когда-то очень давно. В других мирах — чужие биоценозы и чужие ментальные комплексы. Они не препятствуют тому, чтобы высвобождающаяся после смерти энергия утекала в космос, поскольку это чуждая энергия, а все чуждое вызывает отторжение. Не просто ж так, например, наши соседи-циклопы больше всего боятся умереть вне Города. Ведь в этом случае достояние Города попросту растворится во Вселенной… Тот же Эреб — жесткая планета. Там погибло много наших соотечественников. Все без исключения поселенцы вступали в контакт с циклопами хотя бы один раз — во время переброски с Луны в Три мира. И — ни одного уайтбола. Колонистам потребуется долго добиваться расположения своей новой родины. И еще очень большой вопрос — захотят ли они добиваться… Я — старый человек и, кажется, неплохо знаю людей. Скорее всего, наши соотечественники постараются, наоборот, подогнать планеты под человеческие нужды. Подавить волю «Городов» вместо того, чтобы понять и принять ее. В таком случае не видать им уайтбола, как своих ушей. Если же подобное явление, все-таки появится, допустим, на Эребе, то очень и очень нескоро. Бывшие колонисты, скорее всего, успеют к тому времени построить сложную зрелую цивилизацию с развитой инфраструктурой, и точно также не захотят ей рисковать, как мы сейчас.

Из первых рядов поднялось совсем юное создание — то ли мальчик, то ли девушка — стриженное и наряженное под унисекс:

— Академик, ваша позиция ученого и члена Комитета Равновесия всем понятна. Пожалуйста, ответьте, как человек: вам не кажется… унизительной акция «Карантин»? Фактически вы спасаете настоящее ценой будущего. Априори исключаете возможность контакта с братьями по разуму. Выгоняете с планеты лучших людей. Отнимаете у человечества шанс на эволюционный прорыв. И все это — ради того, чтобы спасти наше жалкое настоящее. Стоит ли оно таких жертв?

Девушка. Какая-нибудь внештатная корреспондентка — общечеловеческие проблемы, эмоциональная аргументация… Пока еще несвоевременная аргументация. Если повезет, если мы выиграем эту войну — вот тогда все закричат о том, что людей лишили права на развитие…

Академик выдержал паузу. Отпил воды из стакана. Заговорил, пытаясь смягчить тон:

— Давным-давно, миллиарды лет назад, на пустую, безжизненную, безликую планету упал юный Город. Планета оказалась жестокой, но Город очень хотел жить. Он цеплялся за горячий камень — обжигал подошвы; он сеял пищу — собирал золу. Гравитация сплющивала и уродовала его, Город таял, задыхался, страдал, но очень хотел жить… и выжил. Выжил, изменившись до неузнаваемости. Не имея ничего, Город создал все: начиная от джунглей, саванн, коралловых рифов — заканчивая музыкой, наукой, любовью… Вряд ли правильно взять теперь его достижения и, не задумываясь, выбросить в мусорный ящик. Менять реальность человек и без уайтбола умеет, чем, собственно, и занимается все время. Проблема не в механизмах. Проблема в целях. Механизмы всегда оптимальны, поскольку сложились в процессе эволюции. А вот цели оптимальны настолько, насколько разумно само человечество. Насколько разумен каждый человек в отдельности. Меняйте реальность. Сделайте свою цивилизацию не такой жалкой, как сейчас…

…Так закончилось последнее публичное выступление академика Венского. На выходе из зала он остановился и бросил кому-то из друзей: «Этот мудак, если он меня видит, наверняка думает, что я помешал ему стать новым Спасителем. Кретин. Не понимает, что я уберег его от общечеловеческого проклятия…»

Эта тирада, случайно услышанная кем-то из журналистов, облетела все газеты. Полемика, разгоревшаяся вокруг нее, шла под названием «Скелеты в шкафу, или человеческое лицо Комитета Равновесия».

После реализации проекта «Карантин» Венский сдал полномочия и ушел в отставку. Будучи на пенсии старый ученый удалился к себе на дачу, где занимался, главным образом, медитациями. Скончался он в возрасте девяносто восьми лет.

Его уайтбол продержался всего полчаса. Последний уайтбол на Земле.

…Впрочем, это лишь одна версия реальности. Официальная.

Июнь 2092 г. и раньше, Синильга и не только.

 

Настоящее

Где-то в середине восемьдесят восьмого года исследовательская база «Уайтбол» в Зеленцах превратилась в съемочную площадку фильма «Равновесие». Ученые почувствовали себя не у дел и, в большинстве своем, поувольнялись. Только три человека осталось от всего научного состава. Среди них — Ричард Уорн. Вплоть до смерти зеленцовского белого мяча биофизик работал консультантом на съемках. Когда мяч испустил дух, Венский распустил группу. Лишь после этого Ри попросил разрешения вернуться на Ганимед.

Ему отказали без объяснения причин.

Венский попытался пропихнуть Ри хотя бы в лунную контактную группу. Но и здесь биофизику отказали, сославшись на отсутствие вакансий… В какой-то момент стало ясно: руководители проектов панически боятся пускать к циклопам бывшего уайтболиста.

Ри оставил попытки вернуться к своей основной теме. Оформился на работу в медико-биологический центр северного лунного города, распрощался с Венским и вылетел на Луну.

…А вскоре началось великое переселение народов: циклопы-ганимедцы подались из солнечной системы в Три мира, люди-уайтболисты — из родных мест в «санатории»…

«Мы идем на Синильгу, — сказали циклопы. — Навсегда. Идут ли Чужие с нами?»

Для «Чужих» это сообщение оказалось как пуля в спину. За последние годы контактеры успели привыкнуть, что все неприятности происходят далеко, на Земле… Капитан «Викинга» отправил запрос в Центр: основной объект исследований уходит, что делать нам? Ведь ни много, ни мало восемьдесят процентов экспедиции остается без работы.

…Когда-нибудь руководство проектом «Ганимед» войдет в историю как самое молчаливое руководство всех времен и народов. Целый месяц люди не знали, на каком они свете. Целый месяц циклопы ждали ответа от контактеров — пойдет ли кто-нибудь из «Чужих» в Три мира… Руководство молчало. Как всегда в таких случаях.

«Мы уходим, — сообщили циклопы. — И с Луны мы уходим тоже».

«Викинг» остался на Ганимеде. Станции естественников на спутниках Юпитера продолжили работу. Контактеры перепрыгнули вместе с Городом на Луну. Часть из них подалась в Три мира. Туда же, не спрашивая мнения Земли, отправилось десятка два лунных специалистов — подальше от уайтболов и от Комитета Равновесия с его непонятными играми…

Партнеры ушли из солнечной системы.

Оставшиеся на Луне представители контактных групп запросили руководство, что им делать дальше. Распоряжения наконец-то поступили: заниматься обработкой привезенных материалов. До окончания контракта времени много… Несколько человек попытались расторгнуть контракт. Отказ. Еще одна попытка — на сей раз люди согласились выплатить неустойку. Опять отказ.

На всей Луне происходило нечто похожее: проекты, достигшие естественного завершения, почему-то продлевались и продлевались… К тому моменту, как на Земле официально объявили карантин, людей, сохранивших оптимизм, на Луне почти не осталось.

А еще через полгода на спутник десятками посыпались бывшие уайтболисты.

Комитет Равновесия сделал заявление: сотрудники лунных городов, которые никогда не вступали в контакт с циклопами, получат разрешение вернуться домой. Таких, «неконтактных», оказалось мало: вплоть до девяносто первого года маленькая колония-отстрелок регулярно тусовалась на Луне. После несметного количества проверок и перепроверок немногочисленные счастливчики, как и было обещано, вылетели на Землю. Дальнейшая их судьба неизвестна.

Затем появился проект модернизации и объединения городов. Разумеется, тысячам уайтболистов нужно где-то жить… Да и самим строителям тоже… Теперь стало кристально ясно: карантин — не на время. Он навсегда.

Дни летели. Уайтболисты пачками сыпались на спутник. Монтаж новых жилых секторов продвигался медленнее, чем требовала ситуация. В лунных городах становилось тесно. Людям становилось неуютно.

И — страшно. Может быть, расширение городов — фикция, пыль в глаза, а на самом деле у группы «Карантин» совсем другие планы? На Земле нельзя убивать носителей «вируса», но что мешает избавиться от них на Луне? Вряд ли хозяева проектов заинтересованы оставлять спутник кучке прокаженных…

…Кто первый высказал эту безумную идею — неизвестно, но она очень быстро прижилась в умах измученных лунян: Город из Трех миров придет за нами. Колонистам нужны люди. Колонисты не боятся вирусов, они сами прокаженные. Они попросят Город, и Город заберет нас отсюда. Что? Откуда узнают? Не будьте наивны, они уже знают. В Трех мирах есть уайтболы и есть провидцы. А вы верите Комитету Равновесия? Всему, что он говорит? Всему?!

Изолянты ждали и смотрели в небо. На далекие звезды — с надеждой, на близкую Землю — со страхом. Гадали, что все-таки вероятнее: спасители-партнеры — или группы зачистки.

Где тонко, там и рвется. Тоньше всего оказалось в северном городе — на три четверти русском…

На каком-то этапе акции «Карантин» на Луну посыпались бывшие фээсбешники. Это сработало как детонатор: сказались хроническая неприязнь и недоверие россиян к спецслужбам… В одно прекрасное утро — налет на полицейский арсенал. Вооружившись, больше сотни людей перекрыли входы и выходы из комендатуры, где регистрировалась очередная партия экс-уайтболистов. Часть мятежников ворвалась внутрь. У вновь прибывших потребовали документы. Штатских оставили в заложниках, военных отогнали в сторону и расстреляли.

…Сидя в своей каюте, биофизик Ри думал о том, что понятия «изувер», «изверг» вернулись к своим корням. Изуверившийся. Потерявший веру. Эти люди, сегодня расстрелявшие безоружных — не бандиты, не отморозки. Даже не солдаты.

Он думал, что там, на Земле, принято ассоциировать понятие «система» с отдельными группами субъектов, заточенных следить и убивать. Или — с другими субъектами, занимающими — обоснованно или не очень — правительственные кресла… А система-то — вот она, на самом деле. Система — это страх.

— Идиоты, — сказал Ри его пациент, бывший майор ФСБ, уайболист, прилетевший одним из предыдущих рейсов. — Идиоты. Неужели они думают, что Земля для зачистки прислала бы сюда кучку десантников? При возможностях современного оружия трех бомб с часовым механизмом хватило бы поднять лунные города на воздух, и бомбы эти мог провезти и установить кто угодно — я, например… Идиоты. Не понимают, чего они на самом деле добились своей… акцией. Теперь у Земли есть веские основания прекратить челночные рейсы. Бросить нас подыхать голодной смертью.

— А куда в таком случае «Карантин» денет еще пять тысяч носителей?

Майор пожал плечами:

— Частично оставит в санаториях, частично зашлет Солнечногорск.

— Вот как.

— Нам предлагали на выбор: Луна или Солнечный. В случае успеха экспедиции награда разведчикам — жизнь на Земле. Пятьдесят человек согласились. Ну, а теперь — кто сам не захотел, пойдет поневоле.

Какое-то время молчал, потом заговорил снова:

— В Солнечном уже столько людей пропало. Мы ведь пытались его уничтожить. Безуспешно. Самолеты просто исчезли.

— Куда, по-вашему?

— Спросите чего полегче. В какое-то другое измерение провалились.

…В тот раз майор ошибся. Через сутки Земля сочла возможным возобновить рейсы, поскольку полиция сумела блокировать экстремистов. После вооруженной стычки мятежники закрылись в комендатуре и сидели там, периодически выпуская по одному заложнику в обмен на пищу и медикаменты. Руководство северного города подсчитывало, сколько заложников осталось — и подтягивало к выходам из комендатуры все новые отряды полиции, на случай прорыва… За время этого противостояния город принял еще несколько партий уайтболистов.

Но рвануло все-таки раньше, чем у окопавшихся экстремистов кончились заложники. Причем, рвануло в буквальном смысле: самодельная бомба разнесла пассажирский выход космопорта. Герметизация отсека нарушилась, погибла куча народа — персонал, охрана, очередная партия уайтболистов.

Погиб и сам подрыватель.

— Вот теперь нас точно снимут с обеспечения, — сообщил биофизику совершенно успокоившийся за последние дни майор.

На сей раз — не ошибся: группа «Карантин» «была вынуждена временно приостановить» челночное сообщение с лунными городами — до тех пор, пока спутниковые власти не решат возникшую проблему.

— Все это с самого начала было ясно. В наших условиях наиболее дешевый способ зачистки — экономическая блокада. Суетиться тут совершенно ни к чему.

— Думаете, Город не заберет нас отсюда? — спросил Ри.

— Они что — ненормальные? Я имею в виду и циклопов, и колонистов. Первые не захотят конфликтов с сородичами. Вторые просто не рискнут. Они уже получили свой маленький кусочек уайтбол-террора, им хватило… Если уж на то пошло — сложно ли взорвать отстрелок?..

Через несколько дней после того, как на Луне ввели нормирование продуктов питания, начались беспорядки в западном городе. Поначалу — митинги, потом — забастовки. В конце концов, акции протеста стали ежедневными, и уже чуть ли не каждая заканчивалась стычкой с полицейскими.

В северном городе оголодавшие экстремисты, наконец, покинули комендатуру. Перестрелка длилась несколько часов. Мятеж был окончательно подавлен, а общее количество ртов сократилось на полторы сотни.

В западном и восточном городах все чаще раздавались голоса, призывающие поквитаться с русскими, которые обрекли всю Луну на голодную смерть…

— …И правильно сделают, что не придут, — сказал майор. — Зачем колонистам наше обезумевшее стадо?

— Ассимилируется потихоньку, — спокойно ответил Ри.

Тогда у биофизика, помимо природной невозмутимости, были дополнительные — веские — основания для оптимизма: он входил в оргкомитет эмиграции. В группу, сколоченную в спешном порядке, дабы организовать цивилизованный исход лунян в Три мира.

Об этом исходе в тот момент на Луне мало кто знал. Земля — знала, разумеется. Земля облегченно вздохнула и умыла руки: сколько же головной боли с этими героями-мучениками!..

В нескольких сотнях верст от лунных городов нарисовался другой Город — прыгучий. Маленький — зато с большой буквы…

* * *

В июне девяносто второго эмиграция уже шла полным ходом. Дел у оргкомитета хватало. Комплектовались группы на отправку — по очереди от каждого города, по отдельности на Лету, Диану, Синильгу. Отбывающих надо было обеспечить хотя бы небольшим запасом продуктов и лекарств — перевалочные базы на спутниках не выдерживали такой наплыв иждивенцев. Лунян, ожидающих своей очереди на отправку, иной раз требовалось успокаивать — люди нервничали.

Истерия последних месяцев сделала свое дело: сравнительно немного народу изъявило желание остаться на Луне. Самые непрошибаемые оптимисты, уверенные, что «рано или поздно все наладится», и самые закоренелые пессимисты — «хорошо теперь уже не будет, никогда и нигде»…

В один прекрасный день курьер, прилетевший с отстрелком, разыскал Ри и передал ему письмо от командора Координационного Совета Трех миров. В письме — настоятельное приглашение на Синильгу, чем быстрее — тем лучше.

Ученый согласовал свой отъезд с товарищами по рабочей группе, собрал вещи и отправился в путь.

…Этому спокойному человеку, никогда не искавшему приключений специально, досталось их в жизни гораздо больше, чем многим завзятым авантюристам. А теперь вот довелось на старости лет оказаться в самом дальнем стане землян.

Три мира. Америка времен Колумба, только без аборигенов.

Эреб. Планета с отвратительным характером — вулканы, гейзеры, гигантские рептилии, растения-хищники… Однако же, не смотря на это — самый пригодный для людей мир из всех трех: сносный климат, богатые почвы…

Аркадия. Земля в юности. Моря кишат живностью самых разных видов и мастей, суша — голые скалы. Курорт, но только в отношении климата. Ни стебелька — кроме тех, что в гидропонных оранжереях.

Гиперборей. Здесь все наоборот: зрелая биосфера — климатическая задница. На экваторе десять-пятнадцать по Цельсию, южнее и севернее — тундра и льды.

Чужие миры, казалось бы…

… и все же — родня. Родня по галактическому Адаму. Такие же переродившиеся Города, как Земля… Они вспомнят свои корни. Присмотрятся — и поймут: люди — их шанс вернуть «утраченное когда-то очень давно». Эреб, говорят, уже понял — что бы на этот счет ни говорили земные академики…

На Синильге биофизика ожидал сюрприз: встреча с бывшим сослуживцем. Грустная такая встреча.

— До сих пор не могу поверить, что они сделали это, — жаловался Вик.

— У них не было выхода, — заметил Ри.

— Карантин — тоже не выход.

— Полумера. Отсрочка. Но все же лучше, чем ничего.

— Понимаю. Головой понимаю, вот только принять не могу. Больно… Знаешь, с Мишкиной легкой руки болтаюсь во внешнем космосе уже пятый год. Побывал во всех трех мирах, на спутниках, у ползучих в Городе гостил неоднократно, а привыкнуть не получается… Все время казалось — изменится что-то, можно будет вернуться домой. А теперь не только мне, никому не попасть на Землю. Никому. Мы — изгои, дружище. Я, конечно, в трудах, дел тут больше чем отбавляй, но жить не хочется…

Неблагодарная тема. Все люди знают, что когда-нибудь умрут. Но, в большинстве своем, до самой смерти «не могут принять». Вот и доказывай, мол, смена поколений — в интересах эволюции… Так же и здесь.

— Ты в Координационном Совете? — спросил биофизик.

— Да, — оживился Вик. — Тут вообще наших полно. То есть — не на Синильге, а в Ка-Эс… Сплошь уайтболисты. Все перерожденные, я вот только затесался.

— Координировать страну, разбросанную по разным звездным системам — задача непростая. Даже для сверхчеловеков.

— Это они на Эребе сверхчеловеки, в остальных мирах — простые смертные. А проблемы решать нужно везде. Вот и мотаемся туда-сюда, что птицы перелетные.

— Тоннели-то есть?

— Есть, конечно. С Эреба — куда угодно. Ну, а остальное — по старинке, на циклопах и «Стрижах». Кстати, муравейников у нас теперь две штуки: полгода назад часть Города отселилась с Синильги на Лету.

— А чей это отстрелок, на котором я приехал?

— Младшего Города, с Леты. Перевозками занимаются только они, — Вик нахмурился:

— Так что и здесь Эреб держит вожжи.

Судя по интонациям, в Трех мирах уже появились свои политические сложности…

Ри предпочел сменить тему:

— Кстати, Венский — я имею в виду академика — утверждает, что уайтболы во внешнем космосе невозможны.

— Врет. Белый мяч на Эребе существует уже полтора года. Продержится еще лет одиннадцать, таков усредненный прогноз наших ясновидящих. Дольше зеленцовского проживет… Мы, конечно, сделали все, чтобы информация не просочилась на Землю, но как она, на фиг, может не просочиться.

Ри кивнул:

— Вот и мне показалось странным: Венский так яростно отстаивает то, в чем, по меньшей мере, не уверен.

Собеседник был уже «не здесь»:

— Поселенцы не любят нашу Стаю. Сами учредили, сами же теперь и ругаются.

Было похоже, что Вику впервые за долгое время выдалась возможность поговорить обо всех несовершенствах мироздания сразу.

— Почему не любят? — спросил Ри.

— Опасаются. То есть — не нас, а перспектив. Централизации. Своя-то местная власть — вот она, под боком. Ее можно увидеть, потрогать, с ней можно выпить, а мы — хрен знает что такое. В общем, боятся повторения Земли.

— Тогда зачем было учреждать Ка-Эс?

— Опять же — боятся повторения Земли. Хотят единства расы, не хотят межгосударственных разборок.

Вик тяжело вздохнул:

— Понимай их, как знаешь, но изволь сделать так, чтобы им понравилось… Причем, без права на ошибку. А то они просто сожрут Ка-Эс, закусят губернаторами и выберут новое руководство.

Он обескуражено покачал головой:

— Психология местных жителей — какой-то невразумительный сплав анархистской коммуны с Диким Западом.

— К вольнице быстро привыкаешь.

— О, это — да. Удивительное дело: ученые люди — доктора, магистры — с такой легкостью утрачивают культурные замашки, будто только и ждали случая заменить приличный костюм на ковбойские штаны. Это я чего-то не понимаю, или с цивилизацией что-то не так?

Биофизик пожал плечами:

— В Три мира исходно вербовались люди определенного типа. Отъезд в колонию автоматически означал отказ от прошлого.

— То ж — добровольцы. Сейчас едут, кто придется, и отнюдь не по собственному желанию. А картина в большинстве случаев та же: пожил на планете месяц — куда все девалось.

— Мне кажется, это временно.

— Посмотрим, — с сомнением ответил Вик. — Я, если честно, давно уже не претендую на знание человеческой природы. С тех пор, как Мишка Вихорев начал стрелять по фотографиям, я отказываюсь понимать людей… Страшно, Ри. Страшно представить, что творится у двуногих в подкорке. Сколько там дикости и уайтбольного безумия.

…Парадокс, подумал биофизик. Чем выше культура человека — тем меньше у него гибкости. Собственный взгляд на мир — некая окончательная истина, даже если она плохо согласуется с жизнью… Вик — в некотором роде идеал: уж он-то точно в ковбойство не скатится. И до стрельбы по фотографиям не дойдет… Может, потому и «дотронуться до мяча» не смог. Чем тяжелее нагружена арба, тем труднее ехать на ней в неизвестность.

Люди. Земляне. Эволюционная верхушка Города, когда-то очень давно запертого на одной-единственной планете. Ни один зверь, как его не корми, не вырастет больше собственной клетки — некуда расти.

— Давно ты последний раз виделся с Мишей? — спросил Ри.

— Давно. В Трех мирах — ни разу. Надо бы повидаться, мы тогда… нехорошо расстались.

— Что такое?

— Понимаешь… с тех пор, как я ушел из вашей группы, мне везде мерещились убийцы. Оттого и решился бежать в космос. У Мишки был постоянно обновляющийся уайтбол. Ясное дело — не сам собой обновлялся… Когда мы пришли туда, Мишка долго не мог сделать тоннель. Ругался, говорил — мол, подыхает мяч, пора «дрова подбрасывать»… И мне вдруг стало страшно. Подумалось: а зачем он меня на самом деле сюда привел?..

— Ну, Миша, вроде, не телепат.

— Какая, на хрен, телепатия, когда у меня все на роже было написано.

— По-моему, ты утрируешь. Но переубеждать не хочу. Сейчас-то он где?

— На Эребе. Завербовался в полевую группу. Бродит в джунглях, иногда наведывается в город. Поначалу пытался клеить губернаторскую жену, потом бросил это гнилое дело. Пьет сильно… В общем, увидишь Арсена — спроси лучше его. Они пришли вместе, воевали вместе. Ты, должно быть, знаешь уже: до нас докатилось эхо террора.

— Между прочим, в каком виде докатилось?

— А-а. Когда появился уайтбол, местные засранцы полезли туда экспериментировать. Я же говорю — ковбои чертовы, море по колено. А родная метрополия начала под шумок резать наших перерожденных… Кстати, вот еще проблема. Тогда террор задавили, а сейчас того и гляди пойдет вторая волна: попробуй, вычисли крыс в таком потоке беженцев.

— Ты какой-то неисправимый пессимист, Вик, — улыбнулся Ри.

— Так откуда взяться оптимизму? Куда не плюнь — везде облом сплошной. Ты вот в свои семьдесят выглядишь на сорок, а я в свои сорок чувствую себя на семьдесят. Где справедливость?..

* * *

Примерно в то же время в зону уайтбола на Эребе — единственного уайтбола в Трех мирах — откуда-то из джунглей шагнул человек.

Вообще, пропуск на территорию мяча — дело хлопотное: нужно получить разрешение, заверенное самим губернатором. Но гость не нуждался в пропусках.

Мяч встретил его многочисленными огнями неоновых вывесок — начиная с рекламы «Мальборо», заканчивая шикарными красотками в самых эпатажных позах. Однако почти тут же призрачный мегаполис исчез. Вместо него в нескольких метрах от посетителя прямо из земли выросла ацтекская пирамида. Через минуту развеялась и она…

По скрипучей мостовой бутафорского деревянного городка подкатила самоходная тележка. Из тележки вылез огромный, в рост человека, плюшевый медведь, поклонился и сказал: «Добро пожаловать в наш аквапарк». Гость едва успел выскочить из-под струй тут же возникшего каскадного фонтана…

Затем перед человеком появился широченный пролет гранитной лестницы. Ступенек через двадцать лестница заканчивалась площадкой, на площадке возлежала миниатюрная летающая тарелка. Зеленая почему-то.

Утопая в пушистом ковре, выстелившем ступеньки, гость поднялся наверх. Пнул ногой игрушечный космолет. Тот выпустил крылья, закружился в воздухе, подобно огромной стрекозе, и улетел по своим делам…

Человек остановился посреди площадки и громко сказал в пространство:

— Мы дружили раньше. Помоги мне. Помоги убить разрушителя в себе самом.

Все куда-то исчезло: лестница, бутафорский деревянный городок, причудливые деревья вокруг него… Остался только полупрозрачный образ огромного пустого города, и сквозь дымку его кварталов вдалеке, на границе зоны уайтбол, угадывались розовые «секвойи» эребских джунглей…

Белый мяч задумался.

Несколько минут было тихо.

Потом рядом с гостем прямо из-под земли, подобно скрытому гейзеру, протыкая призрачный асфальт мостовой, выскочил лифт. На створках лифта большими строгими буквами написано: «Планета Гиперборей». На этом строгость заканчивалась: вокруг надписи по всей двери были налеплены мультяшные пингвины, играющие в снежки.

Подошел кэрролловский лягушонок в ливрее, передал гостю запечатанный конверт. На конверте — одно-единственное слово: «эксклюзивно».

Внутри оказалась фотография. Гость вынул ее, посмотрел, шагнул в распахнувшиеся двери лифта и нажал пуск…

* * *

Биофизику дали выспаться, но с утра пораньше на терминале каюты уже болталось сообщение: «Как проснешься — жду».

Под временный штаб Совета была отведена кают-компания научно-исследовательской станции Синильги — другого достаточно большого помещения не нашлось. Ри отправился туда, оказалось — без толку: никто этим конференц-залом не пользовался. Вся «делегация» Ка-Эс на спутнике Гиперборея насчитывала пять человек и решала вопросы перекрестными звонками.

Биофизик нашел командора в личной каюте. Выглядел тот, мягко скажем, неважно. Встал с койки, пожал протянутую руку.

— Привет! Наконец-то. Добро пожаловать в Три мира, Ри.

— Ты нездоров?

— Не обращай внимания. Незадолго до твоего прихода умер кто-то из перерожденных.

— Я думал — все «подарки» остаются на Эребе, — заметил биофизик.

— Этот подарок всегда при мне, — отозвался Арсен. — Остальные — да, на Эребе. Здесь я слеп и глух, оттого нервный и неадекватный. Если что — извини заранее.

Внезапно ожил селектор:

— Почтальон объявился. Подтверждение от Николая Венского: Эреб готов принять неограниченное количество беженцев.

— Спасибо, Вик. Перетряхните еще раз списки на Аркадию и Гиперборей. Оставьте столько, сколько готовы принять губернаторы. Отбор — по возрастному критерию: всех, кто помоложе — на Эреб.

— Опять нас будут полоскать недобрыми словами, — проворчал селектор. — Ладно, сделаем.

— По возрастному критерию, значит, — улыбнулся Ри, опускаясь в кресло.

— Стариков на Эреб отправлять — убийство, — Арсен отключил связь, обернулся:

— Уайтбол знает что у нас тут творится. Пилоты «Стрижей» уже не помнят, что такое выходной. На спутниках пища убывает быстрее, чем ее успевают присылать планетяне. Сами планетяне — в младших колониях — забыли про личную жизнь: в каждом доме — постоялец… Вот так и живем. Кофе хочешь?

— Не откажусь.

Арсен кивнул, отправился колдовать над туркой.

— Извини, нас прервали. Я хочу тебе рассказать, почему мы с тобой сейчас торчим в этой дыре.

— Как ты невежливо о главной контактной станции, — улыбнулся Ри.

Командор поморщился:

— Конечно, дыра. Прикинь, десять минут назад ушел кто-то из наших, а я даже не знаю — кто и где. Может, это и есть тот самый уайтбол, который тут должен появиться… То есть — не тут, конечно, не на Синильге. Все, привет, заговариваться начинаю… На Гиперборее. Щас как нарисуется прямо в центре колонии…

Не смотря на драматизм ситуации, биофизик не сдержал улыбки. «Уайтбол — сугубо земное явление…»

— На Аркадии мяч не намечается?

— Через пять лет. Мой, — сообщил командор, будто о запланированном мероприятии.

— Трудно жить с таким знанием? — поинтересовался Ри.

— Я двадцать семь раз подыхал. Дело привычки, — отозвался Арсен. — Тебе с сахаром?

— Лучше без.

Глядя, как хозяин священнодействует над туркой, Ри очередной раз подумал: «ко всему человек-подлец привыкает». Здесь люди так или иначе освоятся с проклятием белого мяча, а там, на Земле, рано или поздно смирятся с тем, что их лишили права на развитие…

Кофе уже сварился, когда опять заговорил селектор. На сей раз — женским голосом:

— Арсен!

— Я перезвоню, — командор отключил связь, обернулся к биофизику:

— Так вот, Ри. Возникла проблема с циклопами. Со здешним Городом. Контактеры не в теме. Провидцы тоже не в теме. Никто не в теме.

— А как выглядит проблема?

Неугомонный переговорник ожил снова:

— Какого черта, ты станционные новости-то слушаешь вообще?..

— У меня динамик выключен. А что?

— Город сбежал. Вообще сбежал с Синильги.

Командор пару секунд молчал, потом упавшим голосом спросил:

— От тех камер, что внутри муравейника, сигнал есть?

— Есть, но изображение никакое, сейчас отлаживают.

— Лучше бы к другой звезде удрали, психи ползучие… — Арсен отключил селектор, обернулся к биофизику:

— Вот так сегодня выглядит наша проблема. Пошли на пост, может, отладят картинку. Хотя нам последнее время все больше голые стены показывают.

* * *

На посту творилось бог весть что. Столько народу сюда не набивалось, должно быть, с момента закладки станции. Спутниковое начальство, контактная группа в полном составе, добрая половина операторов… Единожды вдохнувшие боялись выдохнуть.

…Происходящее на экране напоминало кино абсурда.

Внутренний зал муравейника. Пол покрыт чем-то, и вот из этого чего-то полезла наружу… земная трава, которая, впрочем, тут же пожухла и осыпалась, а на ее месте появилось нечто другое: кочки, поросшие ягелем. Из неровных заплаток ягеля потянулись вверх карликовые березы…

Наплыв камеры: нет, не совсем березы. И не совсем ягель: и то, и другое по фактуре неумолимо смахивало на синий мох — основную и единственную культуру циклопов. Но и земные растения напоминало тоже.

Но самое эффектное не это. По залу, как пьяные, бродили совершенно невообразимые твари. Заторможено уползали на выход, возвращались снаружи…

Штука, в первом приближении напоминающая белого медведя, только с человеческой головой; нечто эдакое на ластах — шкура морского котика, крылья пингвина и один глаз во лбу; а вот еще: блин, циклоп с рогами северного оленя…

Сумасшедшее кино продолжалось минут десять. Люди у экранов подавленно молчали. Муравейник развлекался, как хотел.

Последнее, что показала камера — крупным планом лицо Кари Йенсена, начальника станции Синильги. Лицо венчало шею гигантского — размером с добрую лошадь — песца, а во лбу располагался фонарь.

Потом изображение испортилось снова. Оператор выругался, вернулся к настройкам.

* * *

Кари Йенсен (настоящий, без фонарей), командор и биофизик торчали в коридоре рядом с постом.

— …Когда начались проблемы?

— Полгода назад. Младший Город ушел на Лету, а эти выдворили контактеров и с тех пор бегают от нас по всему спутнику.

Ри удивленно покачал головой:

— Откуда такое количество мутантов?

— Уайтбол их знает, — отмахнулся командор. — Меня больше волнует, зачем это все ускакало на Гиперборей.

— На Гиперборей? Ты уверен?

— В пределах видео-досягаемости только одна планета, — сказал начальник станции.

— Понятно, — кивнул биофизик. — Ну, это хоть что-то проясняет.

— Проясняет? — переспросил Арсен. — Поделись.

— Соседи сорок лет тянули из контактеров информацию о биосфере Земли. Теперь ясно, зачем.

— Мне не ясно. Чем их не устраивала Синильга? На кой уайтбол им Гиперборей? Они даже ползают там еле-еле.

Ри неохотно ответил:

— Ползают еле-еле — с непривычки. Думаю, эти особи физиологически приспособлены к высокой гравитации. А насчет мотивов… У партнеров существует древняя легенда, чем-то похожая на нашу легенду об утраченном рае. Произошли-то они на планете земного типа. Может быть, дело в этом, не возьмусь утверждать… — биофизик усмехнулся:

— Кстати, всегда было интересно: откуда в земном фольклоре такое количество легенд о сфинксах, кентаврах, русалках и прочих гибридах?.. Ну да ладно, бог с ними. Арсен! Ты, между прочим, не объяснил, зачем так спешно меня вызвал. Разве в Трех мирах не хватает контактеров?

Командор встрепенулся:

— Объясню чуть позже. Сейчас нужно оперативно связаться с колонией. Пусть поднимут «Стрижей» и прочешут окрестности на предмет сумасшедших вулканов.

— Я займусь этим, — кивнул начальник станции.

— Держите меня в курсе.

— Разумеется.

Кари удалился. Командор схватил биофизика за рукав, оттащил в сторону и заявил:

— Я хочу, чтобы ты поселился в гиперборейской колонии. Чтобы ты ее охранял.

Ри удивленно поднял брови:

— Это ты сейчас решил, или какие-то предвидения раньше были?

— Не было никаких предвидений. Когда начались эти догонялки по всему спутнику, мне стало неспокойно. Никто же ни черта не понимает… Ну, и я вспомнил об одном перерожденном. Который четыре года группу «Равновесие» от белых киллеров закрывал.

Биофизик покачал головой:

— По-моему, ты зря паникуешь. Сколько лет мы с циклопами жили бок о бок. Что нынче изменилось?

— Раньше мы им были нужны, а теперь мешаем. Раньше соседи были нормальными, а теперь — уайтбол их знает. Все эти чудища Франкенштейна… Материализовавшийся бред сумасшедшего, ей-богу.

— Не думаю, что все так страшно. Ну, хорошо, поселюсь на Гиперборее. Собственно, какая мне разница. Арсен, а в младшем Городе, на Лете… много мутантов?

— Да уайтбол их знает, я… — отмахнулся было командор, но тут понял, о чем его, собственно, спросили:

— Только не это! Колонисты Эреба — это же… это же гарантированная межрасовая война!..

…Через полчаса появилась еще одна новость. «Стрижи», вылетевшие на поиски Города циклопов, в тридцати верстах от колонии, в «тайге», обнаружили уайтбол.

* * *

В иллюминаторе росла суровая, вечно зимняя планета, освещенная тусклым маленьким солнцем.

Летели около четырех часов. Было время разглядеть попутчиков-эмигрантов. Здесь они все казались похожими: измученные, несчастные, давно растерявшие надежду люди. Сколько придется работать психологам, чтобы вернуть их к жизни. Сколько придется трудиться самим беженцам, чтобы сделать чужой мир своим… Ковбойство, на которое сетовал вчера Вик — от безысходности. Легче сжечь мосты, чем жить невозвратным прошлым.

Ри стало грустно. Он усилием воли вынырнул из трясины коллективной тоски, обернулся к попутчику:

— Арсен, как ведет себя мяч на Эребе?

— На ушах ходит, — хмыкнул командор. — Вспомни, как он вел себя при жизни, и тебе все будет ясно.

— Я не совсем об этом.

— А, понял. Лакун нет, и других парадоксов не замечено. В Багдаде все спокойно… только люди ропщут.

— По какому поводу ропщут?

— Развернуться им не дают. На уайтболе Александра Венская заправляет, жандарм тот еще. Попасть к мячу очень трудно. Люди хотят экспериментировать, а их не пущают.

— А повторения Земли люди не хотят? — хмыкнул биофизик.

— Им по барабану. Хотя разъяснительная работа проводилась тысячу раз… Такой тупой, упрямой и взбалмошной публики, как на Эребе, больше нигде нет, — Арсен усмехнулся и резюмировал:

— Старо, как мироздание: основная проблема — человеческий фактор.

— Ясно, — вздохнул Ри.

— Вообще-то считается, что в ближайшие столетия серьезного кризиса можно не ждать. Людей мало, планета легко восстанавливает равновесие.

— Логично, — заметил биофизик, а про себя подумал: слишком логично. Традиционная логика в отношении уайтболов уже привела один мир чуть ли не на край гибели…

…Ни с того, ни с сего уши будто наполнились ватой. Затем появился звон. Вначале — слабый. Дальше начал усиливаться. Усиливаясь, переходил на все более высокие частоты, пока, наконец, не превратился в свист. А сквозь свист — тихий, но внятный шепот: «Пойдем с нами…»

Ри огляделся. Ближайшие соседи, как ни в чем ни бывало, занимались своими делами: спали, беседовали…

Биофизик потряс головой, обернулся к командору:

— Извини, о чем ты говорил сейчас?

Арсен удивленно поднял брови. Выяснять ничего не стал, продолжил разговор:

— Я говорю — высоколобые чего-то такое вещают о программах ассимиляции. Ну, дескать, надо искать правильный подход к Городам наших планет. Чтобы не дождаться повторения Земли. Мол, истинное равновесие — это жизнь под контролем Города, как у циклопов. Тогда нам никакие лакуны не грозят.

— И в чем состоят программы ассимиляции?

— Пока они состоят, главным образом, из абстрактного трепа и пихания животами. Особенно отличается Эреб… Я тебе сказал, что такое жители Эреба? По-моему, они уже ассимилировались, скоро чешуей обрастут. И ученые — не исключение.

Как везде, подумал Ри. Остается только надеяться, что несколько столетий — достаточный срок для ученых, чтобы придти к согласию хотя бы между собой… Если они действительно есть в запасе, эти столетия.

— Уайтбол с ними, — заявил Арсен. — Я столько не проживу, поэтому лакуны меня не волнуют. Меня другое волнует.

— Что именно? — спросил Ри, чувствуя, как свист в ушах снова начинает нарастать. Таинственных голосов больше не было, но ощущение чужого присутствия не отпускало…

Командор хмуро ответил:

— Боюсь, что в один прекрасный момент мячу надоест плодить перерожденных и он начнет выдавать какую-нибудь другую продукцию. Вроде солнечногорских Зеленых. С такой болезнью нам не справиться.

— Арсен, Зеленые — не болезнь, — ответил Ри. — Скорее, антитела.

— Антитела? — удивился командор. — Против чего?

Теперь его реплики звучали приглушенно и затянуто, словно музыка, испорченная низким битрейтом…

— Против безнадежно заплутавшей земной цивилизации. Против того, что она творит с родным миром, — пожал плечами биофизик.

— Да что это за чертовщина? — вдруг поморщился Арсен. — Уши заложены, я тебя слышу через слово… Извини. Знаешь, Ри. Мысль, конечно, интересная, как и все твои мысли. Но по мне этот солнечногорский балаган ничем не лучше заплутавшей цивилизации.

«Солнечногорский балаган»… Биофизик вспомнил небрежное замечание лидера Зеленых: «Приходил тут один ненормальный, из ваших. До базы не дошел, кунсткамерой нашей ограничился. Нервный какой-то субъект…»

Ри с улыбкой покосился на командора. Сверхчеловеки. Перерожденные, ветераны уайтбола. Всему-то вы научились, кроме самого простого — сохранять холодную голову. Наблюдать, но оставаться недоступными…

— Нет, какого черта? — раздался голос откуда-то сзади. — Кто поближе сидит, загляните к экипажу, пусть проверят давление в салоне. Что за хренотень такая?..

— Вот именно, — буркнул командор, поднимаясь с кресла. Его опередил мужчина, сидевший у самых дверей в рубку.

— Сейчас разберемся, подождите…

Ри вздохнул, обернулся к собеседнику:

— Арсен. То, что ты видел по пути к Зеленым — обычный уайтбольный морок. Заслон от посторонних. Если б ты прошел еще метров тридцать, все бы исчезло. А там и до базы рукой подать.

Командор переварил информацию. Похоже, его задело за живое:

— А тебя чего туда понесло?

— Ну, я же все-таки ученый.

— Какие они на самом деле?

Ри пожал плечами:

— Люди как люди. Без рогов и копыт. Кстати, идейная программа у них тоже «ассимилянтская»: планирование жизни под контролем планетарного Города… Но там это вряд ли получится, к сожалению.

…«Стриж» подлетал к планете. С близкого расстояния Гиперборей очень похож на Землю. Ледниковый период на Земле.

Да. На Земле сейчас именно ледниковый период. Замерзла. Спит. Стонет во сне. Она помнит, что раньше все было не так. Она знает, как вернуть утраченное, но не может проснуться. Когда она по-настоящему проснется — не спасут программы «Равновесия».

Собственно, они и так не спасут. Можно отменить уайтболы, раздавить Зеленых, установить тоталитарный режим, но — поздно. Вавилонская башня рухнула, языки смешались. Мир уже никогда не станет тем, чем был прежде. И не надо…

Шум в ушах стих. Исчезло и неприятное ощущение чужого присутствия.

Мужчина, ходивший к пилотам, вернулся:

— Говорят, все в порядке.

— Ну да, спохватились, — раздраженно ответил кто-то с правой стороны салона.

Арсен вздохнул, хмуро посмотрел на биофизика:

— А какого черта твои друзья с жителями Солнечногорска делают?

— Пытаются приучить к мысли, что все происходящее — возможно. По сути, изменение менталитета — первый шаг к настоящему равновесию. Остальное — полумеры.

— Вот как, — криво усмехнулся командор. — Гуманисты, значит.

Ри не успел ответить, сзади раздался взволнованный голос:

— Господа, врачи есть? Человеку плохо!

Женщина по соседству поднялась с кресла, направилась в конец салона. Ри тоже пошел. Их помощь не потребовалась: над пострадавшим уже трудились двое парамедиков из северного лунного центра. Мужчина прилаживал кислородную подушку, дама распаковывала контейнер с ампулами. Сосед пострадавшего, измерявший у больного пульс, хмуро бросил:

— Так я и думал. Говорили ему — не нужно сейчас лететь. Вот ведь приспичило. На тот свет он, понимаешь, не успеет.

Ри узнал пациента. Старый ученый, крупный специалист по нанотехнологиям. Недавно перебрался из западного лунного города в северный. Последние несколько лет жил на спутнике безвылазно, врачи не отпускали его на Землю, во избежание нагрузок перелета…

— Помирать собрался, — раздраженно заявил попутчик больного, тоже очень пожилой. — Заявил, что желает умереть на твердой земле.

— Не выйдет, — тихо сказал Арсен. — Нынче выкарабкается, но умрет все равно в космосе.

Ри удивленно оглянулся на командора. Спросил в полголоса:

— Ты это сейчас увидел?

— Сейчас, — так же в полголоса откликнулся Арсен. — Только что…

Оценил ситуацию, изумленно потряс головой:

— С какого бодуна, интересно?

— Раньше в космосе такого не случалось?

— Да нигде не случалось, кроме Эреба и Земли. Ни у кого. Универсальных перерожденных не бывает.

— Все когда-то происходит в первый раз.

— Но не со мной же. Я вообще почти бездарен…

Пострадавший меж тем начал приходить в себя. На щеках появился слабый румянец, ученый вздохнул, тихо проговорил:

— Спасибо…

Мужчина-парамедик остался с пациентом, остальные разбрелись по местам.

— Попробуй еще что-нибудь увидеть, — тихонько сказал Ри. — Ну… про меня, например.

Арсен пристально уставился на биофизика. Смотрел минуты три, потом развел руками:

— Больше не получается. Да нет, все нормально. И не должно получаться.

Он смущенно хмыкнул:

— Знаешь, одна мысль пришла. Дурацкая, не взыщи. В Трех мирах легенда есть, несколько лет назад появилась… о Летучем Голландце. Будто бы души людей, погибших вне Городов, сбиваются в космосе в кучки и образуют блуждающие уайтболы. Может, мы на такой и наткнулись?..

Ри не успел ответить. Заорал динамик:

— Внимание!!! Проснулись и пристегнулись! Don't sleep, belt up!

Эмигранты вздрогнули, заговорили:

— В Трех мирах пилоты глухие, что ли?

— Чуть инфаркт не устроил!..

— Нельзя ж так, ей-богу…

Биофизик пристегнул ремень, обернулся к Арсену:

— Зачем так громко?

— Здесь всегда громко. Видишь ли, гиперборейцы то ли притормаживают, то ли косят под тормозов. В частности, их дурная национальная привычка — пропускать команды мимо ушей. А потом жалуются — мол, не расслышали… Приготовься, на планете динамики тоже орут на всю катушку.

Через пару минут челнок совершил какой-то сложный маневр, погасил скорость и лег на орбиту.

— Какие у нас планы на сегодняшний вечер? — спросил Ри.

— Вечер нескоро, в колонии сейчас полдень. Спутниковое время не совпадает с планетарным.

— Тогда какие у нас планы на сегодняшний день?

— Познакомиться с гиперборейским мячом. Если все будет нормально, построить тоннель до Эреба и отправить гонца к ящерам. Пусть они нам пришлют парочку консультантов по уайтболам.

— А тоннельщики у нас есть?

— Есть. Я.

— Ты? И давно?

— Ну… с некоторых пор, — улыбнулся Арсен. — Вот, смотри.

То, что биофизик принял за часы на командорском запястье, оказалось встроенным в браслет миниатюрным контейнером. Когда Арсен откинул крышку, внутри обнаружился маленький осколок каллистина.

— Интересно, — сказал Ри. — Это — ключ?

— К сожалению, нет. Ключи можно передавать. Если б так — любой перерожденный мог бы строить тоннели… увы. Осколок — просто благословение. Или — свидетельство о квалификации, как больше нравится, — он вздохнул:

— О редкой квалификации. Влад… ну, который Каспер… свой камешек до сих пор никому не подарил.

Динамик рявнул снова:

— У, еее…

— Действительно — уе, — раздраженно высказался кто-то из пассажиров. — Начальнику космодрома пожалуюсь — какого дьявола, барабанные перепонки не резиновые…

— Флаг в руки, — буркнул командор.

— Ой, что это? — раздался изумленный возглас с правой стороны салона, а следом — второй возглас, оттуда же:

— У, еее…

…Мимо иллюминаторов, на некотором расстоянии от «Стрижа» проплыл… небольшой самолет.

С пятиконечными звездами на обшивке.

— Ничего себе!

— Вы видели?..

— Откуда эта хреновина на орбите?

— Спросите — откуда эта хреновина на Гиперборее…

— Твою мать, — вполголоса проговорил командор. — Уж не новый ли уайтбол вытворяет такие штуки?

— Не думаю, Арсен, — тихонько ответил Ри. — Есть одна догадка… Что ты там говорил о Летучих Голландцах? Да нет, не смейся…

Покачал головой и обескуражено сообщил неизвестно кому:

— Гуманисты, да. Но иногда бывают очень жесткими.

* * *

«Стриж» приближался к колонии, постепенно сбрасывая высоту. Пассажиры вразнобой обсуждали давешний самолет.

— …не было печали, — тихо сказал Арсен. — Интересно, эта колымага — единственный сувенир от твоих друзей?

— Я попробую выяснить, сколько самолетов пропало в Солнечногорске.

— Теперь Зеленые весь свой мусор будут выбрасывать в Три мира? Помойку нашли, бл…

— Будем надеяться, что это случайность.

Некоторое время оба молчали. Потом Ри сменил тему:

— Далеко ты видишь? То есть, не сейчас, а вообще.

— В смысле? — не понял Арсен.

— Что нас ждет в будущем?

— А-а. Всякое. Хорошее и разное.

— Например?

— Чем бы тебя порадовать… Ага, вспомнил: на Эребе живет человек шести лет от роду, по имени Артем Венский. Где-то через четверть века он без поддержки уайтбола шагнет в систему другой звезды.

— Куда, не знаешь?

— Спроси чего полегче. Я видел ландшафт: неестественно синие скалы и какие-то растения. Вроде лиан, только ярко-красного цвета.

…Во Вселенной много звезд. Очень много. Каждая из них — солнце…

— Это — хорошее. А разное?

— Остальное, — отозвался Арсен. — И добавь поправку на неожиданности. Даже лучшие наши провидцы многое упускают, а я — один из худших.

В иллюминаторах показались маяки космодрома.

— Почти приехали, — гаркнул динамик. — Извините за беспокойство.

…Оставленное, ненужное тело Летучего Голландца, красуясь пятиконечными звездами на обшивке, скользило по орбите Гиперборея. А сам Голландец плыл в открытом космосе, подбирая бывших космонавтов, бывших спутниковых жителей, бывших циклопов — а может, и другие, неизвестные существа. Искал и подбирал всех, погибших вне Города…

* * *

С посадочной площадки народ побрел в разные стороны: экипаж — в диспетчерскую, эмигранты — к трехэтажному зданию комендатуры. Туда же санитары потащили на носилках давешнего пострадавшего, игнорируя протесты последнего — старик отошел от приступа и хотел идти своими ногами… Два человека с небольшими дорожными сумками отправились прямиком к ограждению космодрома, перемахнули забор и скрылись между деревьев.

— Здешние, — пояснил Арсен. — Командировочные, с Аркадии вернулись.

— Вот так, значит. Напрямую домой… А отметка о прибытии?

— Потом поставят, при случае. Когда здесь толпы не будет… Слушай, пойдем. Нас уже ждут.

Арсен двинул в сторону, противоположную от комендатуры. Ри приготовился, было, лезть через забор — в соответствии с традициями этого прагматичного мира… Не пришлось: командор привел биофизика к служебной калитке, за которой ожидала машина.

Возле машины топталось пять человек: шофер, проводник — один из пилотов, обнаруживших мяч, и трое «проснувшихся» гиперборейских перерожденных. Все пятеро — с ружьями и в камуфляже.

Односложное «здравствуйте». Биофизик и командор забрались в салон, быстро переоделись. Импровизированный отряд расселся по местам.

— С богом, — гаркнул водитель, и машина тронулась с места.

* * *

Тайгой это не назовешь. Так же, как леса Эреба — не джунгли. Просто очень хочется ощущать себя на Земле, оттого и родные имена.

Привыкнем.

Забавно сейчас смотреть на человечество. Оно похоже на только что вылупившегося цыпленка: птенец такой маленький, а мир, оказывается, такой большой. Но ведь основные законы бытия никто не отменял. Любой путь — это путь в неизвестность…

Машина ползла по трассе, периодически забираясь в гору и скатываясь вниз. В общем-то, никакая не трасса — по земным меркам. Так, грунтовка.

Тусклое маленькое солнце на экваторе планеты светило немного ярче, чем везде: рыжие блики прыгали по верхушкам местных «сосен», мокрых от дождя. А внизу, на дороге — полумрак.

Ехали, глазели по сторонам. Арсен почему-то замкнулся: неоднократно Ри пытался возобновить беседу, но командор отделывался краткими репликами. Остальные попутчики тоже отзывались неохотно. Так и путешествовали, в полном молчании. Лишь водитель и сопровождающий переговаривались в полголоса — решали, как лучше проехать…

Машина подошла к огромному прогалу. Лесозаготовки: несколько домиков, неподвижный бульдозер, пара широких просек — направо и налево. Шума не слышно, людей не видно. Уже эвакуировались, надо полагать.

Некоторое время двигались вдоль штабелей заготовленного леса, потом просека закончилась.

— Прибыли, — проорал водитель. — Дальше пехом.

— Куда?

— Вон на тот просвет, — указал провожатый, и тоже повысил голос:

— Аккуратнее, тут всякой ядовитой мелочи много!

А потом спокойно добавил:

— Хищников-то уже распугали…

Группа отправилась вперед, лавируя между стволами, перепрыгивая мелкие канавы.

Минут через десять чаща резко оборвалась. Впереди, сколько хватает глаз — заболоченное поле с редкими островками березняка.

Здесь отряд разделился. Командор и биофизик отправились в зону аномалии, другие остались на границе леса — группа контроля. «Как на Земле», — подумал Ри.

— Так что, будем тоннель строить? — спросил он.

— Ну да, — ответил Арсен и опять умолк.

Прыгая с кочки на кочку, разведчики за пятнадцать минут добрались до ближайшей рощицы. Здесь командор опустился на поваленный ствол, достал из внутреннего кармана куртки маленькую бутылку коньяка и три пластиковых стаканчика. Одну «рюмку» передал Ри, вторую взял себе, третью поставил на мшистую кочку.

— Кто это все-таки был? — спросил биофизик после некоторого молчания.

— Декорации не узнаешь? — бесцветным тоном отозвался командор, опустошив свою рюмку.

Поле как поле, обычное. Таких пруд пруди в среднеросских краях…

— Он сломался после смерти Каспера, — проговорил Арсен. — Никак не хотел понять, почему уайтбол отказался оживить Влада. Я пытался ему тогда объяснить, что у мячей тоже есть свои программные ограничения. Воскрешать мертвых никому не дано, мертвые — неприкосновенная собственность Города… Ничего не слушал. Вдолбил себе в голову, мол, проклятие у него такое — разрушать все, к чему прикасается.

…Легкий ветерок пробежал по кронам юных берез. Всколыхнул ветки и утих…

— Эта идиотская великоросская упертость: долго думают, надумают какую-нибудь херню — и все, домкратом не своротишь.

Командор умолк. Вытащил сигарету, чиркнул зажигалкой.

— Ты же не курил раньше, — заметил Ри.

— Раньше я пил. А теперь некогда.

Крупная черная птица вспорхнула с болота — далеко, почти на границе леса. Пролетела над головами наблюдателей, очертила круг, направилась в сторону разведчиков. Шумно плюхнулась между кочками, в нескольких метрах от рощицы. Незнакомая птица. Гиперборейская, что ли?

Арсен даже не обернулся на посторонний звук. Сидел, уставившись на кончик сигареты… Биофизик прервал молчание:

— Если ты не в форме, может, не стоит сегодня затевать тоннели?

— Я в форме, — отрезал командор. Огляделся и произнес с глухой досадой в голосе:

— И фантазия у него убогая. На Эребе мяч вон как зажигает.

Биофизику стало не по себе:

— Не надо его провоцировать. Пойдем отсюда, Арсен.

— Пусть слушает. Лучше бы общие внешние проблемы решал, чем носиться с личными внутренними. Дезертир.

…Черная птица взлетела, исчезла в небе.

Ри не выдержал:

— А зачем он пришел на Гиперборей, по-твоему? Для того чтобы застрелиться, далеко ходить не нужно.

— Подумаешь, подвиг. Иногда мне тоже хочется двинуть на Аркадию и ускорить там появление белого мяча. Все равно это не жизнь. Только кто тогда тоннели будет строить.

…Подранки, подумал Ри. Подранки. Хищники поневоле. Люди, привыкшие плыть против. Против системы. Против естественных законов. Против безысходности. Против самих себя. Другими они уже не станут.

Он взглянул в небо. Белесое земное небо. Кусочек родины, заброшенный на другой край Вселенной.

— Зачем столько пессимизма, Арсен. Конечно, Три мира — серьезное испытание для людей: энергоемко, страшно, неуютно. Но этого следовало ожидать. Знаешь пословицу: один переезд трем пожарам равен… Вик вот мне вчера сказал, что мы — изгои. Можно и так. Перебраться из комнатушки во дворец, огородить себе уголок, размером с прежнюю комнатушку, жить в собственном доме, как изгой, и чувствовать себя соответственно… Но разве ради этого мы переезжали?

— Ну, почему же, — саркастически отозвался командор. — Мы огородили целых три комнатушки. И будем тут жить, как привыкли, и никто нам не помешает. Уайтболы могут застрелиться, Чужие — тоже. Людей не проймешь, у них все, как у людей: право сильного, личные амбиции, вокс попули, который сам подчас не ведает, что гласит… Извини, Ри. На командорском посту не получается сохранять иллюзии.

— Ты слишком торопишься. Не могут же переселенцы сразу отказаться от земных шаблонов. Считай, что это все — инфекционные хвосты от материнской культуры. Пройдет со временем.

— А если не пройдет? Если единственный способ выжить — заново построить то, от чего сбежали? Тогда можно прыгать по мирам без уайтболов, или еще чего покруче — все равно это будет погоня за собственным хвостом, — он хмыкнул и добавил:

— Инфекционным.

— Арсен, я не провидец и не командор. Наверно, не растерял иллюзии. Но в одном уверен: не может человек навязывать господу-богу свои правила игры. Не настолько он силен. Жить захочет — изменится…

2100 г., Лета

 

Будущее

— Вот ты где, — буркнул Артем себе под нос. Потерял равновесие, упал на пол. На мягкий пол Города. На четвереньках добрался до светлячка, сунул ему переговорные клипсы и высказался:

— Я тебя целый час ищу. Ношусь, как собака, по всему Городу. А потом мне мать голову оторвет за то, что я спер… забрал резервный переводчик из жилого сектора. И в следующий раз меня в муравейник не пустят.

— Что такое собака, — белесый глаз светлячка повернулся на ножке и уставился на гостя.

— Животное на моей исторической родине. Собак учат находить потерянные предметы.

— Как же много всяких Чужих в вашем мире. Совсем как в нашем гиперборейском Городе.

— Откуда ты знаешь про гиперборейский Город?

— Знаю.

Переспрашивать бессмысленно. Если бы Ричи хотел ответить — ответил бы сразу. Молодые светлячки капризны и скрытны. Совсем как люди. Мать говорила — когда-то все было совсем не так…

Интересно, что означает для Ричи имя «Ричи», которое Артем ему присвоил? Ничего, наверно, не означает. В ответ на «инициацию» прозвучало скептичное замечание: «Вы, люди, всегда раздаете имена как попало».

— Что ты делаешь в этой дыре? — спросил Артем.

Слово «дыра» светлячок понял адекватно. Младшие вообще хорошо понимают человеческий слэнг. Со взрослыми общаться труднее.

— Меня выгнали из жилой зоны, — ответил Ричи. Теперь он свернулся клубком, вроде гигантской кошки. Кошек Артем несколько раз видел: две штуки жили на Эребе. Самое потрясающее в этих маленьких зверьках — умение сворачиваться в клубок, совсем как молодые светлячки.

— За что тебя выгнали?

Ричи проигнорировал вопрос:

— Но я тут времени не терял. Сочинил музыку.

— Что сочинил? — обалдел Артем и машинально мигнул налобником три раза.

У взрослых светлячков считается признаком несдержанности подавать световые сигналы при непосредственном контакте, как у северян на Земле — сопровождать речь активной жестикуляцией. Но детям эта световая «жестикуляция» простительна, а Ричи и Артем еще не переступили порог зрелости — ни по возрасту, ни по статусу…

— Я сочинил музыку, — повторил светлячок.

— Офигеть. Покажешь?

— Попробую.

В уши полилась какая-то адская смесь из шумов, слогов, треска… Артем взглянул на манипуляции Ричи с приемной панелью и сообразил: декодер пытается перевести «комариную речь». Нет, не совсем: «комариная» — был бы один треск…

Через полминуты юноша заметил во всем этом безобразии какую-то специфичную ритмику. А к концу «композиции» был готов поклясться, что в творении приятеля есть определенная гармония и строй…

Ричи закончил музицировать и мигнул трижды.

— Тебе не понравилось. Но это музыка.

— Пожалуй, да. А с чего ты взял, что мне не понравилось?

— Знаю. Покажи ее композитору. Ричи Стивенсу покажи. Ричи Стивенс — перерожденный, он поймет.

Нормально. Щупальцы веером. Ладно, фиг с тобой.

— О'кей, покажу.

— Ты — второй, кто видел мою музыку.

— А первый кто?

— Город.

— Что сказал Город?

— Ничего не сказал.

— Ну, и черт с ним.

— Что такое черт.

— Какая-то сложная философская категория. Я толком не знаю. Спроси у Города.

Огромный клубок развернулся, композитор вальяжно разлегся на полу. Покрутил глазом из стороны в сторону и спросил:

— Ты сказал: мать тебе голову оторвет. Она ее действительно оторвет.

— Нет, конечно.

— У нас некоторые взрослые говорят, что мне нужно оторвать голову. Тоже не оторвут. Табу. Но очень сильно злятся.

— Чего ты натворил?

Ричи еще раз огляделся. Никого не увидел. Сообщил:

— У вас это называется «создать прецедент».

— Объясни.

— Я был на Гиперборее. Подросткам вообще нельзя выходить наружу, а я побывал на другой планете. Нарушил табу. Но мне помогал Город. Город всегда прав.

Ричи мигнул четырежды: два раза коротко — два раза длинно. Кажется, это означает сомнение, неуверенность. Или — наоборот: абсолютную уверенность? Фиг его знает.

— Взрослые считают, что Город всегда прав, — сообщил светлячок. — А на самом деле Город просто исполняет то, о чем его попросишь. Теперь они не знают, как со мной быть. Если пустить меня домой, я расскажу про свое путешествие братьям по клану. И тогда они все захотят прыгать в другие Города.

— Никогда не слышал, чтобы светлячки прыгали поодиночке.

— Только двойные, и только между Городами. Раньше не умели. Потом Город вспомнил. Давно. Нас с тобой еще не было.

— Что значит — двойные?

— Старший моего клана — двухголовый. Фаворит Города. Он очень старый, у него много воспитанников. Наш клан самый большой. У меня две личности. У каждого из нас две личности. Одна остается здесь, вторая может путешествовать. Потом возвращается.

— Чего-то я плохо понимаю… Ты одновременно там и здесь?

— Там — не совсем я. Просто вижу то, что он видит и чувствую то, что он чувствует. И решения за него принимаю. Тот, второй, очень зависимый. У него нет своей памяти. Тянет из меня и отовсюду, откуда получится. Если я умру, он долго не проживет.

— А если умрет он?

— Тогда я сойду с ума. Когда он там, я тут ничего не соображаю.

— Ясно. Ну, и как тебе Гиперборей?

— Не понравилось. Двигаться слишком тяжело. И жарко.

— А по мне — нормально, только холодно… Кстати, глянь, чего я там нашел. Хочешь — подарю. Чепуха, зато красивый.

Артем протянул другу полупрозрачный кусочек камня с золотистыми вкраплениями.

— Где нашел?

— На Гиперборее, — Артем вздохнул:

— Я тоже создал этот… прецедент. В зону уайтбол без пропуска попасть нельзя, не пустят. А я попал. Шагнул. И сбежал через тоннель на другую планету.

— Разве неперерожденные умеют шагать.

— Вообще-то не умеют… А может — думают, что не умеют. У меня получилось.

Ричи убрал подаренный камешек в «карман» — в брюшную складку, туда, где циклопы обычно носят посевной материал. Мигнул трижды:

— Теперь они не знают, как с тобой быть.

— У людей все проще, — грустно сказал Тема. — Выгонят из колледжа на фиг и отправят жить сюда, на Лету. От уайтболов подальше. Доучиваться придется заочно.

Вздохнул и весело добавил:

— Но зато мы с тобой будем теперь чаще видеться.

— Если так — ну, и черт с ними, — заявил Ричи и опять свернулся клубком.

Конец всему.

 

Вместо заключения

Существует лишь то, что ты видишь…

ОБЪЕДИНЕННАЯ ИНФОРМАЦИОННАЯ БАЗА ТРЕХ МИРОВ:

Солнечная Система — галактический заповедник, прародина современных людей и циклопов. Доступ в заповедник — только для исследовательских групп по спецразрешению Совета Двух Рас. Вмешательство в эволюционные процессы биоценозов С.С. категорически запрещено.
Справочник «Единый космос», 200 г. от Начала Сотрудничества.

Уайтбол — зона свободных манипуляций, миниатюрный прообраз современного Города людей.
Там же.

СЕТЬ ИНТЕРНЕТ, ЗЕМЛЯ:

Три мира — убыточный космический проект конца ХХI века, неудачная попытка колонизации внешнего космоса.
Большая международная энциклопедия, 2258 г. от Рождества Христова.

Уайтбол — ситуация в спортивном матче, демонстративный срыв игры. Прецедент состоялся в 2080 г.: недовольные судейством игроки в знак протеста начали забивать мячи в свои ворота.
Там же.

…Не нравится? Сумей увидеть другое.

2006 г.

Ссылки

[1] Несбывшееся — лирико-философский образ в произведениях Александра Грина

[2] « Учитель : Дети, запишите предложение: «Рыба сидела на дереве».

[2] Ученик : А разве рыбы сидят на деревьях?

[2] Учитель: Ну… Это была сумасшедшая рыба». (А. и Б. Стругацкие)

[3] Оккам Уильям (1285–1349) — английский философ, логик и религиозный деятель. Настаивал на разделении философии и теологии, а также на исключении сверхчувственного из научных представлений. Принцип, который упоминает Савицкий, фигурирует в философии под названием «бритва Оккама».

[4] Считается, что одним из основных условий износа организма является земная гравитация. Таким образом, на планетах с низкой гравитацией процессы старения тканей замедлены.

[5] Орогенез — горообразование.

[6] Асфиксия — удушье.

[7] Гекатомба — букв.: крупное жертвоприношение (в античном мире), перен.: массовое избиение.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[9] Эмпатия — чуткость, легкость настройки на чужую эмоциональную волну, способность к сопереживанию.

[10] «Алиса в стране чудес», глава «Безумное чаепитие».

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[12] Биоценоз — совокупность живых организмов, обитающих на определенной территории, в сходных условиях.

[13] Баргузин — северо-восточный ветер на Байкале.

[14] Здесь и далее — статья А.Величко «Страсти по Ганимеду», журнал «Космос», № 3, 2070 г.

[15] Коацерватные капли — простейшие органические соединения, предшественники живой материи. Имеется в виду абиогенная теория академика А.И. Опарина.

[16] Лакуна — информационный пробел.

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

[18] Гаутама — человеческое воплощение Будды. По преданию, принц Гаутама стал Буддой после того, как прошел по очереди четверо городских ворот. За первыми увидел нищего, за вторыми — немощного старца, за третьими — покойника, за четвертыми — аскета.

Содержание