1

Вы не замечали, что пятое сентября день какой-то особенный? Или это мне он кажется таким, а всем остальным без разницы?

Во всяком случае, для меня этот день с некоторых пор незаметно не проходит. Уже с утра я нервничаю, озираюсь по сторонам, как будто пытаюсь определить причину беспокойства. Осень только начинается, фактически лето, а мне кажется, что вот-вот подует холодный ветер, пригонит тучи, и зарядит долгий унылый дождь.

Да, вот таким теперь я вижу пятое сентября. Любое пятое сентября, а то первое по-прежнему помню в мельчайших деталях. Помню, что на обед у нас было филе сельди с горчичным соусом. Помню даже, что на днище подноса с чаем, снизу, прилип кусочек джема. Поднос поставили на столик, а потом моя жена Френсис положила туда свою вышивку, и она запачкалась. Френсис расстроилась. Помню, что я тогда удивлялся, откуда вообще взялся этот джем, потому что к чаю его не подавали. И конечно, я помню, как горничная вытерла столик влажной салфеткой, а затем звякнул звонок входной двери, и она пошла открывать.

Голос, который донесся из холла, принадлежал фрейлейн Бергман, секретарше нашей соседки Анджелы Уотерхаус.

Френсис кивнула.

– Она ко мне. Принесла журналы, которые обещала Анджела.

Но девушка явилась без журналов. Она поспешно вошла, и вид у нее был такой, что Френсис в смятении вскрикнула:

– Митци, что случилось?

Девушка посмотрела на меня:

– Мистер Сьюэлл, миссис Уотерхаус просит вас срочно прийти. Ее супруг сильно заболел, а до доктора Брума мы дозвониться не можем.

Я вскочил на ноги.

– Он поранился на работе?

Дело в том, что Джон Уотерхаус являлся воплощением здоровья, и представить его просто заболевшим было невозможно.

– Нет-нет. Он болен. Причем ужасно. Пожалуйста, придите.

– Конечно, конечно! – Я посмотрел на жену. – А ты, Френсис?

– Я тоже, – отозвалась она. – Только пойду на кухню, скажу, что мы опоздаем к ужину.

Когда за Митци закрылась дверь, мы с женой тревожно переглянулись.

– У него обострилась язва желудка, – предположила Френсис.

Нет, пятое сентября забыть невозможно. Потому что в тот день начал умирать один из моих ближайших друзей. Такое не забывается.

2

А с Уотерхаусами вот какое дело.

Они обосновались в нашей деревне Аннипенни семь лет назад после возвращения из Бразилии. Купили здесь большой дом в конце небольшой улочки, где жили мы, первая улица, на которую вы попадаете, когда входите в деревню с запада. Дом был особенный, старый, построенный во времена Георга I. И мы стали ближайшими соседями, поскольку других домов на нашей улочке больше не было.

Деревня Аннипенни находится в Дорсете недалеко от границы с графством Сомерсет. Ее выбрала Анджела Уотерхаус. У миссис Уотерхаус было что-то не в порядке со здоровьем, причем сильно, но никто не знал, в чем там, собственно, дело. Иными словами, Анджела была вечно больной. Такой тип женщины вам наверняка известен.

Я знал о ней очень мало. Пожалуй, только то, что она была благородных кровей. С такими всегда непросто.

Последние два года она провела в маленьком прибрежном бразильском городишке, который называла «дикими дебрями». Это так на нее повлияло, что наша деревня казалась ей приютом отдохновения.

Довольно об Анджеле. Займемся ее мужем, Джоном Уотерхаусом, человеком куда более интересным и значительным.

Инженер-электрик по профессии, он был одним из тех англичан, которые скромно, без всякой помпы делали для своей страны больше, чем все государственные деятели и профессиональные патриоты, вместе взятые. В эпоху индустриализации ее пионеры заняли нишу, где раньше обитали такие, как Рэли , Клайв и капитан Кук.

Через какое-то время, когда мы узнали Джона Уотерхауса поближе, стало ясно, что в нашей небольшой общине появился человек поистине выдающийся.

Его жизненный путь был достоин восхищения. Поработав вначале в одной солидной фирме и научившись там всему, чему только можно, он получил отличные рекомендации и поддержку и начал работать по контракту в разных местах, предпочитая наиболее экзотические уголки мира. Стал известен на Востоке как человек, который может провести электричество в резиденцию любого местного правителя, где бы она ни находилась. Даже в джунглях.

Он стал первоклассным специалистом, обладающим к тому же замечательными организаторскими способностями и неистребимой тягой к приключениям. Можно только догадываться о работах, какие ему приходилось выполнять в начале карьеры, и в какие сложные ситуации он попадал. Джон не очень любил рассказывать о себе, но мне все же удалось выудить у него некоторые факты. Например, в тридцать с небольшим лет он электрифицировал знаменитый индийский храм, потом работал в Индокитае, Багдаде и Тибете, побывал в плену у бандитов во время работы в Китае. Его карьеру венчал контракт в миллион фунтов стерлингов на электрификацию региона в Амазонии протяженностью тысячу миль. Затем, получив приличные деньги, Джон по настоянию жены ушел на покой, обосновался в деревне Аннипенни и стал жить в полном достатке. А чего еще нужно человеку, если его доход составляет почти пять тысяч фунтов в год? Детей, правда, у них не было. Это жаль.

Анджела Уотерхаус с удовольствием окунулась в жизнь английской провинции. Да и здоровье у нее, кажется, существенно поправилось.

А вот Джон сразу заскучал. Что неудивительно. Сидеть без дела в деревне, и это после всех захватывающих приключений, какие ему пришлось пережить. Дом, который жена уговорила его купить, был не такой уж огромный, но его, привычного жить в палатках и ночевать на походных койках, он определенно смущал. Вначале Джон попытался, правда, недолго и без особого успеха, заняться сельским хозяйством на примыкающем к дому участке в сто с лишним акров. Земля тут оказалась неплодородной, а местность холмистой. К этому времени мы с Френсис уже близко познакомились с соседями, которые нам понравились, и я попытался заинтересовать Джона своим делом, фруктовым садоводством, но это его не заинтересовало.

Наконец он нашел себе дело, которым всерьез увлекся, – строительство. Это было как раз по нему.

На его участке оказались солидные залежи весьма приличного строительного камня. Плоские куски с прямыми углами. Джон построил из него небольшой летний домик на солнечной стороне лужайки. Построил все своими руками. Потом рассказал мне, какое удовольствие доставляло Анджеле сидеть там в теплые дни, откинувшись на спинку кресла.

Воодушевившись первым успехом, Джон пошел дальше. К счастью, дом оказался достаточно крепким, чтобы выдержать его эксперименты. А Джон Уотерхаус с тех пор не оставлял его в покое. Он вырыл подвалы и укрепил стены. Половину надворных строений полностью перестроил. На участке соорудил загоны для скота, которого у него не было. Добротные загоны, с навесами. Причем каждое сооружение, пусть даже самое незначительное, содержало в себе новшество. Например, применен бетон какой-то новой марки или новаторский метод крепления. Днем почти в любое время вы могли застать его на участке. Издалека была видна его богатырская фигура. То он стоял в размышлении над уложенным фундаментом, то улыбался, рассматривая кучу только что замешенного бетона, то еще как-то. Закончив один объект, он тут же приступал к проектированию следующего.

Это его хобби жена и друзья обозначали словом Работа, вкладывая в понятие определенную долю иронии. Но, так или иначе, хобби поддерживало дух Джона Уотерхауса, а также давало местным жителям работу. Он больше не замешивал сам раствор и не таскал камни, хотя продолжал работать мастерком.

Вскоре Джон Уотерхаус стал весьма популярной личностью не только в нашей деревне, но и в округе. Его все любили, и было за что. Он был щедрым, регулярно давал по собственной инициативе деньги викарию, не интересуясь, на какие цели он их потратит. Если у кого-то в деревне возникали трудности, достаточно было обратиться к нему, и помощь была гарантирована, в том числе и деньгами. Мы с Френсис были уверены, что Джон время от времени ссужает без отдачи небольшими суммами всех родственников жены, включая самых дальних.

В общем, Джон Уотерхаус был по-настоящему простой и добрый человек, старой закалки, какие сейчас встречаются все реже. Лишенный какого бы то ни было снобизма.

И вот представьте, такой человек вдруг взял и неожиданно умер.

3

Я думаю, Анджела послала за мной скорее для своего успокоения, поскольку Джону я ничем помочь не мог. Да он, как мне вначале показалось, в этом и не нуждался.

Когда мы с Френсис явились к ним, то было не совсем понятно, кто из них на самом деле болен. Джон нас встретил в холле, в то время как Анджела лежала обессиленная наверху в постели. Френсис, естественно, поднялась с Митци Бергман наверх, чтобы заняться Анжелой, а я остался в библиотеке с Джоном.

Тут я наконец разглядел, что Джон действительно выглядит неважно. Его обычно цветущее лицо теперь было бледным и осунувшимся. Он, конечно, пытался храбриться, делать вид, что все в порядке, но я заметил, что руки у него подрагивают.

Усевшись в кресло, Джон принялся убеждать меня, что все это чепуха, извинялся, что нас потревожили.

– Я просто не знал, что Анджела за вами послала. Она так разволновалась, непонятно почему.

– Но все же, Джон, скажите, что с вами? – спросил я.

– Наверное, съел что-то не то. Думаю, в этом все дело. Может быть, печень подкачала. Я так редко болею, что такое состояние для меня непривычно.

– У вас в последнее время бывало расстройство желудка?

– Ну, наверное, пару раз. Ничего особенного. В моем возрасте это обычное дело. Но такого, честно говоря, прежде не случалось.

Джон, как и все здоровые люди, войдя в пожилой возраст, не мог допустить, что его вдруг могут одолеть болезни.

– А что вас беспокоит сейчас?

Джон слабо улыбнулся:

– Как обычно, когда расстроен желудок. Прошу прощения, понос.

– Боли есть?

– Небольшие спазмы. Я… – Он замолк и поспешно встал. – Извините, вынужден вас ненадолго покинуть. Очередной позыв, не терпит отлагательства.

Он вышел, а я взял со стола свежую газету, начал просматривать. Честно говоря, недомогание Джона меня не сильно встревожило. Я вспомнил, как наш местный доктор и мой друг детства Глен Брум сказал Джону недавно в моем присутствии, что он испортил себе желудок много лет назад и теперь должен ожидать с этой стороны разных неприятностей. Доктор подозревал у него язву желудка, хотя сейчас на приступ язвы это похоже не было.

В библиотеке был затоплен камин. Я сидел, устроившись в большом удобном кожаном кресле, ни о чем особо не думая, а встревожился, только когда посмотрел на часы и осознал, что Джон отсутствует почти двадцать минут. Решил, что пора пойти посмотреть, в чем дело.

Окончательно серьезность положения я понял, когда он не отозвался на стук. Прислушавшись, можно было услышать его стоны. Если Джон Уотерхаус стонет, значит, дело приняло скверный оборот.

Я заставил его открыть дверь, отвел наверх и уложил в постель. Он сопротивлялся, но не сильно, потому что был очень слаб.

Вызвав Френсис, я попросил ее спуститься вниз и позвонить Бруму.

– Ему плохо? – спросила она, понизив голос.

– Даже не знаю, – прошептал я в ответ. Мы стояли в коридоре рядом с дверью спальни. – Какой-то приступ, может быть, печени, но тяжелый. Анджеле пока ничего не говори.

Френсис понимающе кивнула. Узнав, что муж серьезно болен, она заболеет еще тяжелее.

Жена появилась через пару минут. Глена Брума по-прежнему не было дома. Он звонил и сказал, что находится в шести милях отсюда у тяжелого больного.

– А Рона? – спросил я.

Рона Брум была его сестрой, и почти все в нашей деревне могли бы подтвердить, что она не хуже доктор, чем ее брат, хотя и без диплома. Это было, несомненно, преувеличение, но Рона, как большинство детей врачей, определенно имела какие-то навыки в медицине.

– Я спрашивала, – ответила Френсис. – Она с утра уехала в Торминстер и пока не вернулась.

Часы показывали начало седьмого.

– Если бы знать, где именно находится Глен, я бы позвонил ему и получил какие-то инструкции.

– Да, – согласилась Френсис и поспешила прочь.

Не успела она подняться на несколько ступенек, как во входную дверь позвонили. Френсис пошла открыть, а я перегнулся через перила посмотреть, кто пришел. К моему огромному облегчению, стал слышен негромкий глубокий голос Роны Брум.

– Привет, Френсис. Я тороплюсь и входить не буду. Передай, пожалуйста, этот пакет Анджеле и скажи, что пластинки мне понравились. От Воэн Уильямс известий пока нет.

– Рона, тебе придется войти. Джон очень болен, и мы не можем связаться с Гленом.

– Джон? – удивилась Рона. – А что с ним?

– Мы не знаем, – ответила Френсис. – Он очень плохо себя чувствует. У него боли и слабость.

– Боже! – Такое восклицание для обычно спокойной и выдержанной Роны означало, что она испугалась. – Конечно, я немедленно поднимусь к нему. Он в постели?

– Да. С ним Дуглас. Я не знаю, надо ли говорить Анджеле.

– Держи ее от этого подальше, – коротко бросила Рона.

Она поспешила наверх по лестнице, я встретил ее на площадке, но она только коротко кивнула и прошла в спальню. Я последовал за ней.

– Джон, – произнесла Рона, – что это за дела? Я думала, что, наверное, раньше небеса низвергнутся на землю, чем вы окажетесь больным в постели. Так что случилось?

Джон объяснил ей сонным голосом. Теперь он выглядел лучше, так что я поступил правильно, уложив его в постель.

Рона слушала, плотно сжав губы. Затем проверила пульс. Френсис принесла из комнаты Анджелы термометр. За считанные секунды Рона провела весьма профессиональный осмотр. Закончив, хмыкнула.

Джон смущенно посмотрел на нее.

– Рона, может быть, у вас найдется какое-то лекарство, чтобы унять боль? Она накатывает спазмами, и это… тяжело переносить.

Рона кивнула.

– Джон, я полагаю, у вас пищевое отравление. – Она замолкла, задумавшись, постукивая туфлей по полу. – Поскольку с Гленом связаться невозможно, я, пожалуй, сделаю вам промывание желудка.

Джон запротестовал, но не очень решительно, а Рона, не слушая его, быстро вышла из комнаты. Я почувствовал огромное облегчение. Наконец-то дело со здоровьем Джона попало в надежные руки.

Глянув на него, я неспешно вышел в коридор.

Рона была внизу, говорила по телефону своим обычным спокойным тоном, объясняла горничной на другом конце линии, что нужно немедленно сюда принести. Она была помощницей брата, готовила все лекарства, так что знала, где что лежит в его кабинете.

– Слушайте внимательно, Элис. Я сейчас вам продиктую, что мне нужно, и вы немедленно принесете это сюда. Срочно, вы поняли?

Я слышал, как она назвала желудочный зонд и лекарства – висмут, морфий, магнезию и гидрат окиси железа. Заставила горничную записать все в блокнот рядом с телефоном.

Митци Бергман появилась, когда Рона положила трубку. Спросила, может ли чем-то помочь.

– Можете, – быстро ответила Рона. – Наполните все бутылки, какие найдутся в доме, горячей водой и принесите в спальню Джона. А ты, Френсис, – добавила она, поймав взгляд моей жены, – спроси Анджелу, где у них тут бренди, и принеси мне бутылку.

Я нагнал ее в коридоре недалеко от двери Джона и тихо спросил:

– Ты собираешься дать ему морфий?

– Да, сделаю инъекцию, чтобы ослабить боль. У Анджелы есть шприц.

– А так можно, Рона? – спросил я с сомнением. – Ведь у тебя нет диплома.

Она бросила на меня яростный взгляд, что для нее было необычно.

– К черту диплом. Я могу сделать инъекцию морфия не хуже любого дипломированного доктора.

– То есть ты считаешь его положение серьезным?

Она кивнула.

– Точно не знаю, мой друг. Но вполне возможно, что все это очень серьезно.

4

Наверное, Рона все же преувеличила (это я тогда так подумал), женщины вообще склонны к экзальтации. Потому что ее брат, наконец появившийся час спустя, оценил состояние Джона не как критическое.

Рона изрядно повозилась с бедным больным. Напичкала его содержимым своих флакончиков, сделала обещанную инъекцию морфия, как следует промыла желудок (во время этой процедуры я предпочел покинуть спальню) и, наконец, заставив его проглотить большую порцию бренди, обложила бутылками с горячей водой. Должен сказать, что от рюмочки бренди я бы тогда и сам не отказался.

Осмотрев больного и выслушав сестру, Глен недоуменно вскинул брови. Диагноз «пищевое отравление» он счел маловероятным. Сказал, что скорее всего это обострение язвенной болезни желудка. Что касается диареи, то в это лето ее наличие зафиксировано уже у нескольких жителей нашей деревни. Нас с Френсис он заверил, что жизнь Джона вне опасности и потому оставаться нам здесь нет смысла.

– Но за ним нужен присмотр, – возразила Френсис.

– Да, – согласился Глен. – И он может позволить себе сиделку, если захочет, но разве Митци и Анджела не смогут справиться с этой задачей?

Глен, как и я, был другом Джона Уотерхауса. Что касается меня, то мы вообще выросли вместе – я, Глен и Рона. Поэтому со мной он говорил всегда вполне откровенно, не заморачиваясь врачебной этикой.

– Нет, – воскликнула Рона, – если Анджела мне позволит, я присмотрю за Джоном сама! – Затем добавила с легкой улыбкой: – Он ведь теперь мой пациент, разве не так?

Глен рассмеялся.

– Ты по-прежнему настаиваешь на своем диагнозе?

Рона пожала плечами.

– Старый идиот заслужил свои болячки в животе, – произнес Глен, обращаясь к нам с Френсис. – Я неоднократно говорил ему об этом. Только сегодня утром я прислал ему флакончик с микстурой, сказал принимать по столовой ложке каждые четыре часа, написал это на бумажке, и что он? Берет и выпивает залпом половину флакончика. Говорит, что подумал, что так боль скорее пройдет. Что после этого можно ожидать от такого человека?

– Выходит, поэтому ему стало плохо? – удивилась Френсис.

Глен отрицательно покачал головой:

– Нет, от этого не могло. Там, по счастью, не было ничего, что могло причинить вред.

– А что это была за микстура? – спросил я.

– Умеренное болеутоляющее. Висмут и чуточка морфия.

Френсис посмотрела на Рону.

– Но ты тоже вколола ему морфий. Может быть…

– Нет-нет, – поспешно оборвала ее Рона, – это не могло принести ему вреда. Не стоит и говорить. – Но она выглядела сильно обеспокоенной, я это видел.

Мы помолчали.

Френсис неожиданно сорвалась с места.

– Ладно, я побегу наверх, пожелаю Джону спокойной ночи.

– Не уважает твоя жена нас, докторов, – шутливо заметил Глен. – Не спросила у меня разрешения посетить пациента.

Пока Френсис была наверху, мы поболтали о том о сем минут пять. Рона мрачно молчала. Глена больше интересовало, вышла ли наконец Анджела из своей прострации, чтобы спуститься и предложить нам выпить перед уходом. Шел десятый час вечера, а у него был сегодня тяжелый день. К тому же Глен не обедал.

Однако Анджела не появилась, и мы трое покинули дом без выпивки. Рона осталась присматривать за больным. Глен дошел с нами до нашего дома, но отказался от приглашения Френсис зайти и разделить поздний ужин. Он ожидал очередного вызова и имел время только быстро перекусить.

После ужина мы зашли в гостиную посидеть, обменяться впечатлениями.

– Дуглас, – сказала Френсис, – Рона чем-то обеспокоена.

– Я это заметил. Но теперь этим занимается Глен.

– Но Рона тревожится неспроста.

Я удивленно посмотрел на жену.

– Френсис, о чем ты?

– Я думаю, Рона боится, что с этой микстурой что-то не так.

– Но она сама ее приготовила.

– Нет. Сегодня она уехала в Торминстер на поезде в девять сорок, я это знаю, потому что она звала меня с собой. Так что эту микстуру готовил Глен. А я бы не позволила Глену делать для меня лекарства. Он такой невнимательный.

– Моя дорогая, на что ты намекаешь?

– На то, что Глен мог ошибиться и спутать лекарства. Так что я захватила с собой вот это. На всякий случай. – Френсис быстро вытащила предмет, который держала за спиной.

Я уставился на наполовину пустой пузырек с лекарством.

Затем рассмеялся.

– Ты боялась, что Джон выпьет вторую половину?

– Не только это, – проговорила Френсис. – Конечно, мы друзья и все такое, я понимаю, но доктора не имеют права на такие ошибки. В общем, в случае чего можно сделать анализ микстуры и убедиться, что с ней все в порядке.

5

Таким образом, мы были вовлечены в эти события с самого начала.

Однако началом болезни Джона я считаю не тот день пятого сентября, а неделей раньше, когда мы все собрались в доме Уотерхаусов на небольшую вечеринку. Именно тогда в первый раз была упомянута язва желудка. Конечно, все это было сделано в шутливой форме, поскольку после ужина беседа приняла неожиданный поворот.

1

Уотерхаусы в тот вечер принимали шестерых гостей. Кроме нас с Френсис, там были Глен и Рона Брум, а также Гарольд Чим и Дейзи Гофф, которую уже в течение многих лет каждый считал своим долгом попытаться свести с Гарольдом. Успеха, впрочем, пока никто не достиг.

Я помню, мы пришли позже, смущенные, что из-за нас задержали ужин. А ведь идти было два шага. Поистине чем ближе живешь, тем чаще опаздываешь. Надо сказать, что и Уотерхаусы тоже приходили к нам с опозданием, но это из-за Анджелы, которой было неведомо такое понятие, как пунктуальность.

Сам ужин я уже почти не помню, так же как и разговор между мужчинами, когда женщины покинули стол. Но состоявшуюся позднее беседу в гостиной (Анджела Уотерхаус называла ее по-старомодному «салон») я запомнил хорошо.

Получилось так, что мы разделились на две группы. Анджеле пришла по почте из Лондона новая партия пластинок, и она позвала Дейзи и Глена послушать. Причем Глен должен был ставить пластинки на патефон. У Анджелы была привычка заставлять людей делать что-то против их воли. Я уверен, ни Дейзи, ни Глен не имели особого желания слушать музыку, которой восхищалась она. Вернее, делала вид. Одна только Френсис действительно хотела послушать пластинки и потому присоединилась к ним. Они расположились в центре гостиной. Анджела на кушетке рядом с камином, остальные неподалеку. Джон Уотерхаус, Рона Брум, Гарольд Чим и я собрались у меньшего камина на коротком отрезке L-образной комнаты. «Меломаны» нас не видели, кроме Глена, управляющего патефоном, так что мы могли спокойно разговаривать, не тревожа их.

Августовские вечера в наших местах не особенно прохладные, но камины в доме Уотерхаусов топили регулярно все лето. Анджела утверждала, что это ей необходимо, а ее супруг, много лет проживший в жарких странах, не возражал. Во всяком случае, ничего по этому поводу не говорил, потому что причудам жены тихо потакал.

Как получилось, что наша беседа повернулась в сторону смертной казни, я не помню. Мы все были старые друзья, а в такой компании разговор имеет обыкновение перемещаться с одной темы на другую, совершенно с ней не связанную. Думаю, смертную казнь упомянул Джон, чтобы подразнить Рону. У нее на этот предмет был твердый взгляд, как, впрочем, на многие другие. При этом Джон Уотерхаус должен был знать, что проиграет, поскольку задеть Рону очень трудно. Ей было совершенно все равно, что скажут люди.

Рона вообще была необычной женщиной. Великолепная, яркая внешность. Прекрасные вьющиеся черные волосы, красивые, умные, проницательные глаза, правильные черты лица, высокий белый лоб, фигура полноватая, но стройная. Добавим еще поведение, исполненное спокойного достоинства. Других подобных женщин я в жизни не встречал и вряд ли встречу. Она была интеллектуалка в полном смысле этого слова. Мы все ею гордились. Рона закончила с отличием Оксфорд, затем занимала высокое положение в лондонском обществе феминисток, несколько коммерческих фирм предлагали ей достойный пост с большим жалованьем. Но когда после смерти отца, доктора Брума-старшего, она неожиданно прекратила свою деятельность и вернулась в деревню управлять домом брата, мы, конечно, приветствовали этот шаг, но одновременно не могли удержаться от мысли, что она здесь себя погубит и что лучше бы ей оставаться в Лондоне. Мы бы ею тогда еще больше гордились.

Что касается ее взглядов – они, разумеется, были самыми передовыми, хотя некоторых из нас откровенно шокировали, а других озадачивали, – я полагаю, все мы были убеждены, что, если Рона их имеет, значит, в них что-то есть.

2

Вынужден повториться: Рона была исключительная женщина. В отличие от большинства людей с твердыми взглядами она никогда не стремилась навязать их другим. Рону вообще нелегко было уговорить их высказать, хотя близким друзьям иногда удавалось вовлечь ее в спор. Джон Уотерхаус, наверное, преуспевал в этом больше остальных.

Сейчас в обществе все чаще стали раздаваться требования отмены смертной казни. Рона была категорически против.

– Зачем оставлять их жить? – спросила она своим мягким ровным голосом, обращаясь к Джону, когда тот перед этим долго говорил о гуманности и всяком прочем. – Зачем они нужны обществу?

– Правильно, – шутливо согласился Гарольд Чим, – перевешать их всех, и дело с концом.

– Я не говорила, что убийц надо казнить без суда. Но отрицаю разные аргументы нравственного характера. Что, например, жестокое наказание разжигает грубые инстинкты, основанные на крайнем пренебрежении к человеческой личности, и так далее. Чепуха все это. В общем, Джон, назовите мне хотя бы одну убедительную причину, почему отбросам общества нужно давать возможность продолжать жить.

– Действительно, Джон, вопрос серьезный, – подзадорил его Гарольд. – Лично я могу привести много причин. Давайте попробуем переубедить Рону.

Гарольд обвел присутствующих взглядом, его глаза не улыбались, а вот углы рта, как обычно, тронула легкая полуулыбка. Он как будто побуждал нас спросить, что это за причины. Эта слабая полуулыбка и слово «серьезный» были весьма характерны для Гарольда. Вот вы встречаете его, степенно шагающего по улице, тощего, долговязого, как сигнальная мачта, останавливаетесь, и он тут же сообщает вам с такой вот именно легкой полуулыбкой, что из церкви пропали три псалтыря, викарий в смятении. Их надо найти, вопрос очень серьезный. В общем, вы поняли: для Гарольда серьезно почти все. По крайней мере на словах, а что он думает на самом деле, никто не знает. При этом Гарольд никакой не дурак, он просто любит дурачиться, получая от этого удовольствие.

Рона пошла ему навстречу.

– Хорошо, Гарольд, – произнесла она тоже со слабой улыбкой. – Давай выкладывай свои причины.

Но если улыбка Гарольда ничего не значила, то у Роны она значила очень многое. В частности, когда она смотрела на меня с такой улыбкой, я чувствовал, что эта женщина наперед знает, что я собираюсь сказать.

Гарольд отважно ринулся в атаку. Он никогда не робел перед Роной, всегда был готов с ней поспорить и даже вмешаться в спор, который она вела с кем-то другим. Что касается меня, то когда Рона спорила, я просто сидел и слушал.

Уголки рта Гарольда слегка подергивались.

– Ты спрашиваешь, зачем оставлять их жить, Рона? А почему нет? Тут надо исходить из практической целесообразности. Вот, например, убийца, обычный убийца, не маньяк. Он ведь вполне может быть добропорядочным гражданином, хорошим специалистом. Да, он совершил досадную ошибку, на несколько секунд потерял голову и, конечно, должен понести наказание. Но зачем же лишать его жизни? Ведь он еще может быть полезен обществу. Это непрактично.

– Интересный довод, мой мальчик, – заметил Джон.

Самый старший в нашей компании, он любил разыгрывать из себя патриарха. Хотя ему было всего пятьдесят два года. Остальные не намного моложе. Мы с Гарольдом почти ровесники, по сорок пять, Глен на два года моложе. У женщин возраст в среднем составлял года тридцать три, за исключением Дейзи, которой было двадцать восемь.

– Давайте оставим убийц в покое, – сказала Рона. – Я ставлю вопрос шире. Рецидивисты, преступники, признанные невменяемыми, и прочая шваль. Зачем они нужны обществу?

– Так ты что, предлагаешь их всех уничтожить? – удивился Гарольд. – Хм, это вопрос серьезный.

Мы молчали. Джон Уотерхаус мерно пыхтел трубкой, как мне показалось, прислушиваясь к звукам симфонии Бакса , доносящимся из другого конца комнаты. Он сидел, вытянув ноги к камину, удобно устроившись в своем кресле, специально подобранном, дородный, краснолицый. Его волосы уже начали редеть, а те, что остались, поседели.

– Вы, коммунисты, такие безжалостные, – наконец произнес он.

– Вот именно безжалостные, – подхватил Гарольд. – Точное определение.

Рона рассмеялась.

– Я коммунистка? В первый раз слышу. Единственный коммунист, которого я знала, был таким ничтожеством, не приведи Господь. Вот Гарольд здесь весьма к месту заговорил о практической целесообразности. Именно ее я имею в виду. Чем человек ценен, спрошу я вас? И сразу отвечу. Для меня он ценен только своей полезностью обществу. Тогда зачем, спрашивается, весь этот балласт, все эти нахлебники и тунеядцы? Кому они нужны?

– Вот так та´к! – Уотерхаус выбил трубку и полез в карман своего обширного смокинга за кисетом. – В таком случае, полагаю, я должен быть причислен к балласту одним из первых. Я уже давно не приношу пользу обществу. То же самое и сидящий передо мной Дуглас, молчаливый как сова. Ведь он рантье.

– Во-первых, совы не молчаливые, – встрепенулся я. – Послушайте ночью, как они ухают. А во-вторых, я вовсе не рантье, а труженик. Я садовод.

– Нет, Дуглас, вы рантье и тратите половину своего состояния на хобби, именуемое садоводством. Теперь пойдем дальше и спросим: какая польза обществу от Гарольда? Так что же вы собираетесь делать со всеми нами, Рона? Сожжете на костре?

Рона улыбнулась:

– Зачем подменять понятия, Джон? Уж вам-то костер в любом случае не грозит, потому что вы еще можете принести пользу. Придет время, и вы наконец осознаете, что дальше вести такое бесполезное существование нельзя, и снова приметесь за работу.

– Да, Джон, – опять подхватил Гарольд, – я не перестаю удивляться, как вы ухитрились застрять здесь так надолго.

Джон Уотерхаус закончил набивать трубку и начал раскуривать.

– Так было нужно, – сказал он, выпустив дым. – И обосновался я здесь навсегда. А вы, Рона, все равно коммунистка, признаете это или нет.

Рона опять улыбнулась:

– А я, в свою очередь, думаю, что вы, Джон, в душе тоже немного коммунист. Ну, может быть, не ортодоксальный, а христианский. Впрочем, таковым является каждый интеллектуал.

– Я интеллектуал? – Джон сделал затяжку. – Вы как-то мне это уже говорили, Рона. Но не убедили.

– И это я слышу от человека, который электрифицировал почти весь Дальний Восток? Не понимаю, как можно иметь дело с электричеством и не быть интеллектуалом? Все это вздор, мой дорогой Джон. В нашей деревне нас только двое интеллектуалов. Это вам известно не хуже, чем мне. Ну и Гарольд, конечно.

Гарольд шутливо поклонился.

– Спасибо, Рона. Да, признаюсь без ложной скромности: я интеллектуал. Этим горжусь.

– А вот Дуглас, к сожалению, подкачал. Ну сами подумайте, какой из садовода интеллектуал?

– Совершенно с вами согласен, – сказал я, поддерживая игру.

– Все равно, Рона, слишком уж много интеллектуалов вы сосредоточили в одном месте. Пожалуйста, исключите себя. Для интеллектуалки вы слишком хороши собой. Красивая женщина интеллектуалка – это нонсенс.

– А тут вы нарушили правила спора, Джон, и принялись делать мне комплименты. Это нечестно.

Но я видел, что комплимент Роне приятен. И удивился, потому что знал, насколько Рона равнодушна к своей внешности. Хотя выглядела она замечательно. И не то чтобы казалась много моложе своих тридцати четырех лет, но вид у нее был такой, как будто тридцать четыре года – это именно тот возраст, который ей лучше всего подходит. И так было у нее всегда, начиная с шестнадцати лет. В деревне много судачили по поводу того, почему Рона не вышла замуж, но все соглашались, что только не потому, что у нее не было возможностей.

– И что самое главное вы вынесли из Оксфорда, Рона? – добродушно произнес Джон. – Кроме классиков, конечно.

– Да, пожалуй, в первую очередь классики. Они научили меня логически мыслить, Джон. Но в данном случае мне не сильно нужна логика, чтобы понять, что вы не такой простодушный, каким притворяетесь, и что на самом деле ваше мнение по любому важному вопросу не отличается от моего. Но я не буду пытаться докапываться, зачем вам необходимо выставлять себя в таком свете.

– Неужели так? – Уотерхаус вынул изо рта трубку и начал ковырять в ней спичкой. – Думаю, вы ошибаетесь.

– Рона тоже притворяется, – заметил Гарольд. – Вы ведь не верите, что она на самом деле серьезно относится к тому, что говорит.

– А брат разделяет ваши взгляды? – спросил Джон, закончив возиться с трубкой.

Рона глянула на брата, который стоял у рояля, с неприкрытой скукой листая альбом с пластинками.

– Глен очень консервативен, – сказала она. – Как и положено доктору.

Услышав свое имя, Глен поднял глаза.

– Чего это вы обо мне заговорили?

Он выпрямился во весь свой огромный рост и не спеша двинулся к нам.

– Не понимаю я Бакса, хоть убей. Мое музыкальное развитие остановилось на Бетховене, и, я думаю, этого достаточно.

– Вполне, – согласился Гарольд.

Наша беседа завяла, и мы один за другим переместились в главную часть комнаты.

Френсис улыбнулась:

– Ты хочешь сказать, Глен, что не получил удовольствия?

Глен зевнул. Он был доктор, образованный и все такое, но при этом манеры имел ужасные. И что самое любопытное, они нас всех устраивали. Взять хотя бы меня и Френсис, плохие манеры в людях нас вообще-то коробили, но только не в Глене. В нашем друге все выглядело симпатичным.

Он улыбнулся:

– Боюсь, Анджела зря старалась, пытаясь впихнуть в меня Бакса. Для него, кажется, там нет места.

– О, Глен, вы должны попытаться его понять. Он чудесный. – Голос Анджелы был пропитан меланхолией, как и положено вечно больной. У нее была привычка обращаться за поддержкой в каком-либо суждении к любому, кто находился рядом. – Правда, Бакс чудесный, Рона?

– Но вы же знаете, Анджела, я не очень музыкальна, – мягко проговорила Рона. – Не стану притворяться, что понимаю Бакса, но если вы говорите, что он чудесный, то вполне готова вам поверить.

– Но он действительно чудесный, – повторила Анджела, беспомощно оглядываясь по сторонам.

Как будто получив сигнал, Джон Уотерхаус, тяжело шагая, приблизился к кушетке, на которой полувозлежала его жена. Походка у него была вразвалку, больше подходящая моряку, а не инженеру-электрику.

– Ты устала, моя дорогая? – спросил он, глядя сверху вниз.

– О, дорогой… немножко. – Анджела посмотрела на нас, как будто извинялась.

– Глен, нам пора уходить, – сказала Рона.

Френсис тронула меня за плечо.

– О нет! – запричитала Анджела. – Рона, я вовсе не это имела в виду. И не хотела разрушать компанию. Еще рано. Я просто потихоньку уйду к себе наверх, а вы оставайтесь, поговорите. Джон, налей им что-нибудь выпить.

– Конечно, дорогая, – заверил ее супруг.

– Я должна идти, – сказала Дейзи. – Обещала быть дома к одиннадцати. Так что, с вашего позволения, пойду оденусь. Все порядке, Анджела, не беспокойтесь. – Она торопливо вышла из комнаты.

Анджела посмотрела на нас, невинно улыбаясь.

– Тогда, если никто не возражает, я пойду…

– Тебя проводить наверх, дорогая? – спросил Джон.

– Это очень мило с твоей стороны, дорогой, но я пока не совсем беспомощна.

Анджела грациозно поднялась с кушетки. Ее стройная фигура, затянутая в безукоризненно пошитое черное вечернее платье, казалась неземной, бесплотной. Эффект подчеркивали бледность лица и дивные золотисто-пепельные волосы. Она являла собой удивительный контраст здоровью и основательности своего супруга. Мне было известно, что Анджеле тридцать шесть лет, но в отличие от Роны она выглядела, во всяком случае, при мягком свете гостиной, не старше двадцати пяти. И постоянные недомогания, преследующие ее с малых лет, внешность не портили.

Анджела нерешительно двинулась в сторону лестницы с блуждающей улыбкой на губах, всем своим видом показывая, что сама сильно удивлена, что может подняться наверх без посторонней помощи.

Вернулась Дейзи в плаще, помахала хозяйке.

– До свидания, Анджела, спасибо за прекрасный вечер. – Она повернулась к Уотерхаусу. – Все в порядке, Джон, не беспокойтесь, Гарольд меня проводит, верно, Гарольд?

– Конечно, Дейзи, – с готовностью отозвался ее кавалер.

Мне нравилась Дейзи. Она была настоящей провинциальной девушкой. То есть выходила гулять в любую погоду, всегда говорила то, что думала. Я не сомневался, что в конце концов она найдет себе мужа.

3

С возрастом я все больше стал склонен заниматься самоанализом. Копаться в себе, выискивать причины моего комплекса неполноценности. Признаюсь, меня всегда мучило, когда я чувствовал, что некто превосходит меня своим интеллектом. Вот и сейчас, когда Дейзи и Гарольд ушли, я принялся сравнивать каждого из оставшихся с собой.

Надо сказать, особой скромностью я не отличаюсь, но способен быстро оценить интеллект и другие качества ближнего и, если нужно, признать его превосходство. Для своих друзей я уже давно составил своеобразную табель о рангах, где каждому отвел соответствующее место. Гарольд Чим, например, ничем не превосходил меня, и я даже ставил себя в этой табели о рангах выше Гарольда, но, признаюсь, иногда завидовал его смелости без колебаний ринуться в дебри, куда я не решился бы ступить. И в этом смысле я ставил его выше себя.

Что касается шестерых оставшихся в комнате после ухода Гарольда и Дейзи, то каждому из них было суждено сыграть определенную роль в драме, которая разыгрывалась перед нашими глазами, хотя мы тогда этого не осознавали. Среди них в табели о рангах я ставил себя на шестое место.

О Френсис замечу лишь, что она, несомненно, умнее меня. Досадно признавать этот факт, но никуда не денешься. На первое место без всяких сомнений я поместил Рону Брум. По понятным причинам Джон Уотерхаус шел сразу за ней. А вот с Гленом было сложнее. Мне не нравилось ставить его выше себя, поскольку я знал его с детства. А в том возрасте у меня было неоспоримое превосходство, которое нелегко уступать. Но приходилось, тут уж ничего не поделаешь. Мы уже давно не были детьми, а Глен Брум слыл в округе превосходным доктором, в то время как я не мог бы назвать себя даже хорошим садоводом.

Об Анджеле стоит поговорить особо.

Я попытаюсь описать ее с точки зрения последующих событий, хотя в успехе не уверен. Начну с того, что красавицей она не была. Симпатичная? Пожалуй. Мужчин она привлекала, это несомненно, но познакомившись с ней, обезоруженные ее хрупкой прелестью, они не знали, что делать дальше.

Незнакомых Анджела поначалу приводила в некоторое замешательство. Им казалось, что она смотрит на них свысока, держится вежливо и холодно. Это ощущение усилилось бы, знай они о ее происхождении, о том, что она выросла в старинной знатной семье. Я знал, что никакой это не снобизм, что просто она такая, но все равно это качество в ней меня тоже раздражало.

Джон Уотерхаус прекрасно сознавал, какое впечатление производит его жена, и, наверное, ему это было неприятно. Однажды в разговоре с Френсис он признался, что всегда хотел объяснить людям, что этот ее вид ничего не значит. Что непросто ощущать себя вечно больной, и она всего лишь смущена. Но знал ли он по-настоящему свою жену, это вопрос. Но кто из нас может похвастаться этим? Вот я, например, совсем не уверен, что досконально знаю, что собой представляет Френсис.

4

Как потом оказалось, наша беседа имела большое значение для раскрытия подоплеки развернувшихся событий. Потом каждая реплика, каждое замечание приобрели особый смысл. Разумеется, тогда никто из нас всему этому не придавал никакого значения.

Давайте я теперь наконец продолжу.

Значит, Джон проводил Гарольда и Дейзи и вернулся в гостиную. Я запомнил даже такую незначительную деталь, что Анджела спросила Рону о следующей встрече в Литературном обществе, где Рона была почетным секретарем. Впрочем, к делу это не относилось.

Итак, Джон вошел в гостиную. Френсис говорит, что стояла спиной и ничего не заметила. А вот Рона, увидев лицо Уотерхауса, воскликнула:

– Джон, что с вами?

С этого, собственно, все и началось.

Я помню, что у Джона, когда он отвечал, голос был немного сиплый:

– Ничего. А почему вы спросили?

– У вас вид, как будто вы страдаете от сильной боли.

Джон рассмеялся.

– А, чепуха. Просто что-то желудок схватило. В последнее время у меня бывает.

– Глен, – она оглянулась на брата, – его нужно посмотреть.

– Я не против, – протянул Глен в своей ленивой манере, которую, я думаю, его пациентки находят привлекательной. – Но можно поставить диагноз на расстоянии. Начальная стадия язвенной болезни желудка, вызванной многолетним неправильным питанием, употреблением тяжелой жирной пищи и выпивкой, а также курением. Откажитесь от своей противной трубки и прочего хотя бы на полгода, и приступы прекратятся.

Джон улыбнулся:

– Спасибо, но в таком случае я предпочту приступы.

– О, Джон! – воскликнула Анджела с лестницы. – Вы знаете, он совершенно не следит за своим здоровьем.

– Язва желудка, насколько я знаю, это серьезно, – заметила Френсис.

– Именно так и сказал бы Гарольд, будь он здесь, – добавил я.

Рона повернулась к брату.

– Может, ты выпишешь ему что-нибудь?

В ее голосе ощущалась непривычная нервозность.

– Конечно, можно, – отозвался Глен. – Но какая польза? Джон все равно не будет принимать лекарства. Он ведь адепт Христианской науки .

– Я так никогда не говорил.

– О, я уверена, Джон ни о какой Христианской науке ничего не знает! – снова воскликнула Анджела. – Верно, Джон?

– Конечно, – ответил муж.

– Но он все равно отказывается принимать лекарства, – посетовала Анджела.

Любой человек, не принимающий лекарства, казался ей странным. Потому что для нее они были обычной составляющей рациона. Возможно, лучшей.

– Не в этом дело, – подал голос Глен. – Просто Джон необыкновенно упрямый. Проглотит булавку и станет утверждать, что совершенно не чувствует боли.

Джон кивнул с улыбкой.

– Не стоит зря тратить время, мой любезный. Ваши лекарства я все равно принимать не буду. Если пришлете, тут же вылью в раковину.

– О, Джон, как ты резок, – с укором заметила Анджела. Выливать в раковину лекарства было для нее чудовищным кощунством.

– Мой дорогой друг, – отозвался Глен, – не переживайте. Никаких лекарств я посылать вам не намерен. И мне безразлично, как бы вы с ними поступили. Так что живите и наслаждайтесь своими приступами, и пусть ваша язва успешно развивается. Если вам так приятнее.

Мы помолчали, чувствуя некоторую неловкость, прекрасно понимая, что за легкостью пикировки между Джоном и Гленом кроется что-то весьма серьезное.

Обстановку разрядила Анджела.

– Я как раз вспомнила, Глен. У меня тоже что-то не в порядке с желудком. Может быть, мы оба съели что-то не то?

– Завтра утром я обязательно зайду к вам и посмотрю, – пообещал Глен.

– Спасибо. И тогда, может быть, вам удастся посмотреть Джона, если он перестанет упрямиться и хотя бы на десять минут оставит свою работу. – Она обвела нас взглядом. – А теперь, если вы не возражаете, я потихоньку пойду. А ты, Джон, ухаживай, пожалуйста, за гостями. Я уверена, они истосковались без выпивки. Спокойной всем ночи.

Анджела наконец вынесла себя из комнаты. Джон, проводив ее до лестничной площадки, занялся графинами и сифонами, а мы опустились в кресла у камина.

– Как идет работа? – спросил Глен.

– Да вот разбираем конюшни, – ответил Джон. – Вы не поверите, но там вообще не оказалось фундамента. Камни углублены на шесть дюймов, и все. Просто чудо, что стены простояли все эти годы.

– Послушайте, Джон, – отрывисто произнесла Рона. Подобный тон был для нее столь необычен, что мы все повернулись в ее сторону. – Давайте вернемся к разговору о вашем здоровье. Дело в том, что в последнее время вы выглядите довольно скверно. Позвольте Глену тщательно вас осмотреть. Перестаньте упрямиться. Не хотите пить лекарства, не надо, но позвольте хотя бы ему вас осмотреть, для нашего спокойствия.

– Конечно, Рона, если вы настаиваете, – с улыбкой ответил Джон. – Но я действительно чувствую себя нормально. Как всегда.

– Вот именно такие, мой друг, кто ни разу в жизни не болел, – заметил Глен, – неожиданно быстро заканчивают жизнь. Я уверен, что ваша толстая кишка требует самого пристального внимания.

– Да, Джон, вам нужно отдохнуть, – включилась в разговор Френсис. – Поехать куда-нибудь, развеяться. Вы сидите здесь без движения уже три года.

Глен кивнул.

– Почему бы вам снова не заняться электрификацией? Отправляйтесь в Камбоджу, проведите электрический свет в храм Ангкор или в какое-нибудь другое таинственное место. Тряхните стариной.

– Забавно, что вы заговорили об этом, – отозвался Джон. – Потому что на прошлой неделе я получил интересное предложение.

– Так давайте же принимайте. Довольно торчать в этой деревне.

– И действительно, это не так далеко от Ангкора. Всего какая-то тысяча миль.

– Ну и что?

– Я был вынужден отказаться. Я не могу оставить Анджелу, а тамошний климат ей не подходит.

Глен понимающе кивнул.

Вот и все. Я изложил вам только то, что относится к делу. Все эти мелочи будут позднее разворошены и просеяны.

5

По дороге домой мы, разумеется, обменивались впечатлениями.

– Глен, ты действительно думаешь, что у него язва желудка? – спросила Френсис.

– Разумеется, нет, – ответил он. – Но это бы меня не удивило. Или какая-то форма гастроэнтерита.

– Это опасно?

– Нет, если своевременно начать лечение.

– Ты сможешь его уговорить?

Глен пожал плечами:

– Сомневаюсь. Он зациклился на том, что его здоровье в полном порядке. Жил в Индии, в Африке, питался как попало. Можно представить, в каком состоянии его желудочно-кишечный тракт. У него приступы болей, а он утверждает, что по-прежнему здоров, как семнадцатилетний. И заметь, я не говорю, что со здоровьем Джона происходит что-то катастрофическое. Для своего возраста он достаточно здоров. Постоянно бывает на свежем воздухе, это хорошо. Но пришла пора начать следить за здоровьем, а это ему не нравится.

– Он обещал, что позволит себя осмотреть, – сказал я.

– И много будет от этого пользы, если он потом не станет выполнять мои рекомендации?

– Ты думаешь, не станет?

– Нет. Это для него вроде как дело чести. И насчет Христианской науки я пошутил, она тут ни при чем, Рона. Просто он никогда прежде не нуждался в докторах и думает, что обойдется и сейчас.

– Жаль, если он до такой степени глуп, – с досадой проговорила Рона.

Прежде чем мы свернули к нашему дому, Глен неожиданно произнес со смехом:

– Вы следили за Анджелой? Как она позеленела от зависти, бедняжка. Каким-то чудом оказалось, что у Джона непорядок со здоровьем, и она теперь выпала из центра внимания.

– Бедная Анджела, – улыбнулась Френсис. – Ведь проблемы с желудком ее конек.

– Вот и я об этом, – заключил Глен.

Конечно, тогда мы не придавали этому никакого значения. Подумаешь, заболел. Поправится. Язву желудка успешно лечат. Я все думаю: интересно, как бы мы все тогда среагировали, если бы кто-то предположил, что потом приступы Джона будут вызваны уже не болезнью желудка, а дозой мышьяка, и что яд он получил от кого-то из присутствующих на этом ужине?

Мы бы, наверное, восприняли это как абсурд, как и вначале, когда об отравлении только заговорили.

1

Джон Уотерхаус умер. Совершенно неожиданно. Даже для доктора.

Он болел пять дней, но, казалось, ему становится лучше. Боли и диарея пошли на спад, температура была чуть выше нормальной. Конечно, он был слаб, но чтобы умереть, об этом никто и не думал. И вдруг он погрузился в беспамятство, из которого не вышел.

Доктор Глен Брум был удивлен, но в его врачебной практике бывало всякое. Он выписал свидетельство о смерти, указав причину: эпидемическая диарея.

– На самом деле у нашего бедного друга отказало сердце, – сказал он мне спустя несколько часов. – У Джона наверняка уже давно была сердечная недостаточность, но он этого не осознавал. Такое часто бывает с крупными, грузными мужчинами. Сердце не выдерживает напряжения.

Надо ли говорить, как мы все были расстроены, потому что очень любили Джона. Френсис во время его болезни почти от них не выходила, присматривала за Анджелой, давая возможность Митци Бергман заниматься хозяйством. Рона Брум полностью взяла на себя уход за больным, лучшей медсестры-сиделки невозможно было представить. Она делала все, чтобы его спасти, и смерть была для нее еще большим ударом, чем для всех остальных. Я даже в детстве не видел ее плачущей, а тут эта уверенная в себе невозмутимая Рона вдруг превратилась в обезумевшую от горя женщину. В тот вечер она проплакала у нас в гостиной целый час подряд и не могла успокоиться. Можете представить Рону вот в таком состоянии, а Анджела в это время закатывает истерику за истерикой. Так что нам с Френсис тогда досталось. Тот вечер мы не забудем никогда.

Френсис держалась хорошо, но когда Глен увел Рону домой, а Анджела успокоилась настолько, что ее можно было оставить на попечение Митци, моя жена расплакалась. Она, как и все мы, любила Джона, и его кончина была для нее шоком.

– Дуглас, – воскликнула она, с трудом успокоившись, – тут что-то не так! Я это чувствую!

– Дорогая, что значит «не так»?

– И Рона это тоже чувствует. Я уверена.

– О чем ты говоришь, не понимаю?

– Мне кажется, Рона винит себя в смерти Джона.

– Но это же вздор, Френсис.

– Нет. Я имею в виду, что она винит себя в том, что не спасла Джона. Я слышала, как она это говорила.

– Дорогая, не нужно придавать значение ее словам. Ты же видела, как она измоталась, ухаживая за Джоном, в каком она была состоянии. Первые две ночи вообще не смыкала глаз. Кроме того, мы с тобой знаем Рону. Она не переносит неудачи и, естественно, чувствует вину за провал. Но я думаю, Рона скоро придет в себя.

Но убедить Френсис было трудно.

– Можешь говорить что хочешь, но Рона была права с самого начала, а Глен ошибался. Я уверена, Джон умер не от эпидемической диареи.

– Френсис, перестань молоть чепуху.

– Я знаю, что говорю. А где тот пузырек с лекарством?

– Там, куда я его положил, в ящике стола.

– Не выбрасывай. Он еще может понадобиться.

2

Не знаю, откуда у моей жены тогда взялись подозрения, – честно говоря, все это казалось мне просто дичью, – но, к моему удивлению, по деревне моментально начал распространяться слух, что Джон Уотерхаус умер не просто так, от болезни, а ему в этом кто-то помог. С чего они это взяли, ума не приложу.

Но как тут было не заподозрить, что Сирил Уотерхаус получил от кого-то из местных сплетников анонимку. Во всяком случае, он появился в нашей деревне на следующий день после похорон.

Я говорю о брате Джона, Сириле Уотерхаусе, совершенно на него не похожем. Трудно вообразить, что у грубовато-добродушного Джона может быть такой близкий родственник.

Сирил был бизнесменом, экспорт-импорт и все такое. Он преуспевал, имел офисы в лондонском Сити и жил в большом доме в одном из богатых пригородов. Высокий, худой, лысый, на носу пенсне, костюм, соответствующий статусу. И еще Сирил был сметливый проныра, этого у него не отнимешь.

И представьте, всему виной была бестолковость Анджелы. Я называю это бестолковостью, если хотите, безалаберностью, но у Сирила на этот счет было другое мнение. Если бы она подумала о последствиях и немедленно сообщила Сирилу о смерти Джона, если бы она сообщила о дате похорон, то, возможно, вообще ничего бы не произошло и наша деревня Аннипенни не попала бы на первые полосы газет.

Похороны были скромные. Перед этим Анджела провела три дня в постели, заявляя, что не способна ни к каким действиям. Всю организацию взял на себя Глен. Анджела говорила, что хочет, чтобы тело Джона кремировали, но как-то вяло, не настойчиво. Глен и Рона ее поддерживали. Однако Френсис была категорически против. Она не говорила почему, но я знаю причину. И это было правильно, но мне все равно жаль, что так получилось.

В общем, кремации не было. Анджела возражала, говорила, что такова была воля покойного, однако не настаивала. Глену было все равно, Рона безразлично махнула рукой, так что Френсис взяла верх. Джона похоронили на небольшом кладбище напротив церкви. Присутствовали мы, несколько родственников жены и горстка местных жителей. Его родственники отсутствовали.

О том, что Сирилу ничего не сказали, обнаружила тоже моя Френсис.

После похорон она выразила удивление, почему не приехал никто из родственников Джона, – она знала, что у него есть брат, – на что Анджела ответила, что да, брат есть, но Джон давно потерял с ним связь. Френсис пришла в ужас и заставила ее сесть и написать тотчас же письмо брату.

Сирил прибыл на следующий день, предварительно послав телеграмму, которая привела Анджелу в смятение. Она вообще не понимала, зачем Сирилу нужно было приезжать. Мне кажется, она его побаивалась.

Узнав о приезде Сирила, она прибежала к нам, – сама, а не послала Митци, большая редкость, – стала просить Френсис помочь ей в еще одном «тяжком испытании». Френсис пообещала, что вечером мы придем к ней поужинать, и Анджела буквально рассыпалась в благодарностях.

Вот как получилось, что мы с Френсис, фактически открывавшие первый акт этой трагедии, появились на сцене сразу, как только поднялся занавес во втором акте.

И события начали развиваться весьма драматически.

Мы сидели с Анджелой в гостиной, потягивали коктейли, в ожидании когда спустится Сирил, – он только что приехал и переодевался наверху, – и тут входит горничная и смущенно обращается к Анджеле:

– Извините, мадам, но там пришел могильщик. Он спрашивает, согласны ли вы, чтобы окончательно оформить могилу завтра?

– А почему я должна быть против? – удивилась Анджела. – Пусть поступает, как ему удобно.

– Но он говорит о какой-то телеграмме, мадам.

– Что за телеграмма? От кого? – Как обычно, Анджела обратилась за помощью к тому, кто оказался в этот момент рядом. – Дуглас, о чем она говорит?

Я встал.

– Позвольте, я пойду, с ним побеседую?

– Пожалуйста. Большое спасибо, Дуглас.

Я вышел в холл. Там стоял наш местный деревенский плотник и столяр. Гробовщиком и могильщиком он становился, когда возникала необходимость.

– В чем дело, Блейк? – спросил я деловым тоном.

Старик тронул свою кепку.

– Я хотел бы знать, сэр, желает ли миссис Уотерхаус, чтобы я оформил могилу завтра, или подождать? По правилам это нужно было сделать сегодня, но тут пришла телеграмма.

– Я могу ее посмотреть?

– Конечно, сэр, прошу вас.

Он извлек из кармана смятый листок.

Я быстро пробежал текст глазами. Вот он:

НЕ ОФОРМЛЯЙТЕ МОГИЛУ ДО ПОЛУЧЕНИЯ УКАЗАНИЙ.

Отправленная сегодня утром в десять двадцать семь из Лондона телеграмма была адресована «Могильщику деревни Аннипенни, Дорсет».

Я вернул телеграмму старику.

– Вот что, Блейк, давайте сегодня не будем беспокоить миссис Уотерхаус. А оформление могилы отложите до завтра.

3

Признаюсь, я невзлюбил Сирила Уотерхауса еще до того, как увидел.

И это чувство со временем только углублялось. Его внешность я уже описал, а его манеры не буду. Слишком они противные. Со мной и Френсис он был холодно вежлив, но, несомненно, считал нас назойливыми соседями, вмешивающимися в чужие дела. Со своей невесткой Сирил был также холоден, к тому же откровенно груб. Можете представить, как мы «повеселились» за ужином.

Когда женщины вышли и горничная подала кофе, Сирил Уотерхаус сразу оборвал непринужденный ход беседы, резко заявив:

– Сведения об обстоятельствах смерти моего брата я нахожу весьма скудными. Насколько мне известно, вы и ваша жена были свидетелями его болезни, равно как и остальные соседи. Пожалуйста, проясните ситуацию.

И я стал рассказывать. Коротко, конечно, насколько возможно. Джон захворал желудком, что там было точно – не известно. А потом неожиданно умер. Доктор в своем заключении указал причину.

– То есть смерть была неожиданной? – спросил Сирил.

– Да, – ответил я. – Для всех нас это явилось шоком.

Сирил Уотерхаус кивнул.

– А почему не пригласили другого доктора?

– Думаю, доктор Брум не счел это необходимым.

– Он не полагал состояние моего брата критическим?

– Насколько мне известно, нет. Он оценивал его состояние как серьезное, но не критическое. Но об этом вам лучше поговорить с ним, – добавил я резко. Меня уже начал раздражать этот допрос.

Мой тон его совершенно не смутил.

– И почему не пригласили профессиональную медсестру?

– Мисс Брум любезно согласилась присматривать за ним. Она хорошо знает это дело.

– У нее есть квалификация медсестры?

– Официально нет. Но фактически она выше по уровню любой.

Сирил Уотерхаус закончил чистить персик, разрезал пополам и аккуратно вытряхнул косточку на тарелку.

– А этот Брум, он хороший доктор?

– Считается лучшим хирургом в графстве, – ответил я, сдерживая неприязнь.

– Но в данном случае речь идет не о хирургии. Какой он терапевт?

– Извините, мистер Уотерхаус, но с этим вопросом вам следует обратиться к кому-то другому. Глен Брум мой друг с детства, я ему полностью доверяю, и мне неприятны намеки, содержащиеся в ваших вопросах. – Я помолчал, затем добавил: – Давайте не будем ходить вокруг да около. Скажите, что у вас на уме? Зачем вы прислали эту телеграмму?

Сирил понимающе кивнул:

– Вы правы, пора раскрыть карты. Я подозреваю, что моего брата отравили. А вам такая мысль не приходила в голову? Скажите, только честно.

– Но это же… – Я замолк, не в силах продолжить. Тут же вспомнился пузырек с лекарством, запертый в ящике стола, разговор с Френсис.

– Я вижу, вы тоже об этом думали, – сухо заметил Сирил Уотерхаус.

– Вы имеете в виду пищевое отравление? – спросил я еле слышно.

– Вы прекрасно знаете, что я имею в виду. Я подозреваю, что моему брату дали яду.

– Но кому было нужно его травить? – возмутился я. – Мы все его так любили. Он был для нас…

– Понимаю, понимаю, – прервал меня Сирил Уотерхаус с ледяной улыбкой. – Я пока никого не обвиняю. А всего лишь высказываю подозрение, что он умер от отравления ядом, и мой долг подтвердить это подозрение или опровергнуть. Если оно окажется верным, то тогда пусть с этим разбирается полиция. Он мог принять яд случайно, или это было самоубийство.

Я чувствовал, что каким-то образом должен немедленно рассеять его подозрения. Но не знал как.

– И что вы намерены делать?

– Я намерен, – отрывисто бросил Сирил, – требовать вскрытия. – Он увидел, что я собираюсь возразить, и опередил меня: – А разве вы против? Разве мы все не заинтересованы узнать правду?

– Но это вызовет слухи, неприятные для Анджелы, – пробормотал я.

– Вовсе нет. – Сирил снова одарил меня холодной улыбкой. – Предложение, разумеется, должно исходить от самой Анджелы. Я скажу ей об этом прямо сейчас и надеюсь, что вы меня поддержите. Как разумный человек вы должны понимать, что это необходимо. А что касается слухов, то можете быть уверены, они уже циркулируют. – Он посмотрел на меня. – И вы должны признать, что моя телеграмма могильщику была своевременной. Пока могила не оформлена, это не будет считаться эксгумацией.

4

Вначале я считал, что Сирил Уотерхаус такой резкий и решительный, потому что обиделся на Анджелу, что она не сообщила ему сразу о смерти брата, но скоро понял, что ошибся. Да, он был обижен, это несомненно, и сильно невзлюбил бедную Анджелу, но он также был совершенно убежден, что Джон умер не своей смертью.

Потом Анджела, конечно, устроила в гостиной сцену.

Закатила истерику, кричала, что не допустит вскрытия. Затем принялась умолять. Но на Сирила ее телодвижения не произвели ни малейшего впечатления. Холодно, не раздражаясь, он продолжал настаивать. Я ничего не мог противопоставить его доводам, как и Френсис. Поразмышляв, мы решили, что вскрытие все же следует произвести, чтобы развеять сомнения.

В конце концов Анджела сдалась. И со слезами объявила, что намерена немедленно отправиться в постель.

Однако Сирила это не устраивало.

– Погодите немного, Анджела, – сказал он властным тоном, который так меня раздражал. – И вас, мистер и миссис Сьюэлл, я прошу задержаться. Мне необходимо прояснить еще кое-что. Тут требуются независимые свидетели, потому что мы с Анджелой представляем заинтересованные стороны. Речь идет о завещании Джона. – Он повернулся к Анджеле. – Надеюсь, вы не возражаете, чтобы я ознакомился с этим документом?

Анджела беспомощно развела руками.

– Конечно, не возражаю. Но я завещание не видела.

Сирил изумленно вскинул брови.

– Вы не видели завещание? Но разве адвокат вам его не показал? Что это значит?

– Да, мистер Вентнор звонил, – Анджела снова принялась плакать, – и сказал, что у него нет завещания Джона. Что Джон не поручал ему его составлять. Я не понимаю, в чем вы меня обвиняете, Сирил?

– Я вас ни в чем не обвиняю. Просто хочу установить факты. То есть адвокат Джона, мистер Вентнор, дал вам понять, что мой брат умер, не оставив завещания? Должен заметить, что мне это представляется совершенно невероятным.

Анджела снова обратилась за помощью ко мне:

– И что это означает, Дуглас?

– То, что Джон не написал завещание.

– Нет-нет, этого не может быть. Понимаете, мистеру Вентнору было известно о завещании Джона, он ему что-то говорил. Он и мне об этом говорил, но очень давно, еще до поездки в Бразилию.

– И вы знаете содержание?

– Да, Джон мне сказал.

– И что же это?

– Он оставил все мне.

Выражение лица Сирила не изменилось.

– И где же это завещание?

– Откуда мне знать? Возможно, в ящике его стола.

– Вы там не смотрели? – В тоне Сирила чувствовалось недоверие.

– Нет, не смотрела. – Анджела снова расплакалась. – Вы что же думали, что я стану рыться в бумагах бедного Джона сразу после похорон?

Сирил посмотрел на меня.

– Сделайте одолжение, пройдите со мной, и мы тут же все выясним. Анджела, пожалуйста, дайте нам ключи Джона.

Я проводил его в библиотеку, где он сразу направился к большому письменному столу из красного дерева, где Джон проводил много времени, составляя проекты своих сооружений. Заперт был только один ящик. Ключ из большой связки, которую принесла ему Анджела, прекрасно подходил к замку. Сирил выдвинул ящик, там оказалась небольшая пачка документов. Среди них страховые полисы и завещание.

Сирил без суеты, спокойно развернул завещание и прочитал. Я увидел, что оно короткое.

– Вы правы, Анджела, – произнес он без выражения. – Он все оставил вам. Поздравляю. Вы стали богатой.

– О, Сирил, как вы можете быть таким бессердечным?! – простонала Анджела.

– Я всего лишь констатирую факты. Кстати, тут есть дополнительное распоряжение к его страховому полису. Пять тысяч фунтов отложены на похороны, сорок пять тысяч оставлены вам непосредственно, а также доход от остальных пятидесяти. Если вы снова выйдете замуж или умрете, капитал переходит к Морису. Итак, пять, сорок пять, пятьдесят… Боже! – Он схватил страховые полисы и начал просматривать, кажется, впервые разволновавшись.

Затем положил бумаги и посмотрел на Анджелу.

– Он застраховался на сто тысяч фунтов. Пять лет назад. Вы это знали, Анджела?

– То, что он застрахован, знала, конечно, – отозвалась Анджела дрожащим голосом. – Но на какую сумму, он мне не говорил. А зачем мне было знать?

Сирил посмотрел на нее, плотно сжав губы.

– Потому что это колоссальные деньги.

– Так это, наверное, хорошо, – пробормотала она. – О Боже, как у меня разболелась голова. Сирил, позвольте мне оставить вас. Мне необходимо лечь в постель.

– Еще несколько минут, – бросил Сирил. – Мистер Сьюэлл, проводите, пожалуйста, Анджелу в гостиную, а я задержусь минуты на три. Кстати, Анджела, где можно найти мисс Бергман?

– Митци? Боже мой… – Анджела схватилась за голову, изображая усилие. Всем своим видом показывая, что для ее истерзанного мозга просто думать – это тяжкий труд. – Она, наверное, у себя, где же еще?

Я объяснил, где комната Митци, и Сирил тут же поднялся по лестнице.

По пути в гостиную я спросил Анджелу, кто такой Морис, и узнал, что это единственный сын Сирила, племянник Джона.

– Приятный для него сюрприз, – заметил я.

– Какой сюрприз? – рассеянно проговорила Анджела. – Джон написал о завещании Морису очень давно. Я помню, он говорил мне об этом.

– Вы знали насчет ста тысяч?

– О Боже, какая разница? – Анджела махнула рукой. – Да, я знала, что Джон застраховался, знала, что я наследница, и насчет Мориса тоже. Но какое это имеет значение?

Про себя я подумал, что это значит очень много, но не сказал ничего. И все же я не мог не восхититься выдержкой Сирила. Он, наверное, слышал об условии в завещании для Мориса и, наверное, рассчитывал на солидное наследство для себя, но на его лице ни один мускул не дрогнул, когда Анджела сказала, что все состояние его брата досталось ей.

Сирил обещал вернуться через три минуты, а прошло целых пятьдесят. Он стремительно вошел в гостиную, вежливо сообщил, что теперь Анджела может идти спать, а мы уходить. Что мы и сделали не без благодарности.

Только через пару дней стало известно, на что ушли эти пятьдесят минут. Сирил Уотерхаус с помощью Митци тщательно обыскал спальню Анджелы, ее салон и ванную.

Что он ожидал там найти, секретом не было, а что он обнаружил, позднее было подробно изложено на коронерском суде .

5

По дороге домой мы с Френсис молчали.

Она поднялась наверх, а я запер дом и последовал за ней.

Она посмотрела на меня, расширив глаза.

– Дуглас, мы поступили правильно, что поддержали этого человека насчет вскрытия?

– Думаю, да, – ответил я.

– А может быть, лучше было бы все оставить как есть?

– Нет, дорогая, когда события перешли определенную черту, остановить их невозможно.

– Да, наверное, ты прав. Но… Дуглас, я боюсь… а вдруг на вскрытии обнаружится что-то… – Она замолкла, не закончив фразу.

1

Я все утро трудился в оранжерее над окольцовыванием грушевых деревьев против вторжения пяденицы зимней, очень распространенного вредителя, безуспешно пытаясь не думать о последних событиях. Конечно, я сочувствовал Анджеле, но не более.

А потом, выйдя прогуляться, встретил Гарольда Чима.

– Все это становится довольно серьезно, ты так не думаешь, Дуглас? – Это были его первые слова.

– А что именно?

– То, чем занимается брат Джона. Ты не знаешь? Сегодня утром до завтрака он первым делом встретился с Блейком и поручил ему извлечь из могилы гроб с телом и перевезти в морг. Блейк сказал, что не может это сделать без разрешения властей, – эксгумация вещь серьезная, это понятно, – но Сирил Уотерхаус убедил его, что пока могила не оформлена, тело не считается похороненным, так что тут правила эксгумации не действуют. Довольно забавно, ты не считаешь? Как бы то ни было, Блейк согласился. Довольно настырный тип этот Сирил. Как он тебе показался?

Я сказал Гарольду, что Сирил Уотерхаус произвел на меня тягостное впечатление и что он действительно настырный и склонен любые узлы, в том числе юридические, не распутывать, а разрезать.

Затем Гарольд сообщил мне новости.

Он славился у нас тем, что всегда все знал. Как это ему удавалось, уму непостижимо.

Я узнал, что сегодня рано утром Сирил Уотерхаус позвонил известному лондонскому хирургу и пригласил приехать сделать вскрытие, затем он связался со своим доктором, чтобы тот приехал ассистировать. А вот местного хирурга пригласить отказался.

– Представляешь, какую обиду он нанес Глену?! – вскипел Гарольд. – Да это противоречит профессиональной этике! Впрочем, этому Уотерхаусу на все наплевать. Взял на себя ответственность поднять из могилы фактически захороненное тело, и хоть бы что. Интересно, что скажут по этому поводу власти, когда узнают?

– Факт свершился, – сказал я, – так что, наверное, ничего не скажут.

Гарольд кивнул:

– Да, этот тип, наверное, привык всегда выходить сухим из воды. А если там что-то найдут, представляешь, какой он поднимет шум?!

– Не представляю, что там могут найти, – категорически заявил я.

– Если честно, я тоже не вижу в этом предприятии никаких перспектив, – согласился Гарольд.

Мне было пора сворачивать к дому, и я пригласил Гарольда зайти выпить со мной чаю. Френсис уехала на машине в Торминстер.

У Гарольда было контрпредложение:

– А давай заглянем к Брумам? У Глена могут быть какие-то новости.

– Ты имеешь в виду, насчет вскрытия? Так ведь он не присутствовал.

– Нет, он там был. Доктор Руквей, тот, что из Лондона, пригласил его тоже ассистировать. В том, что он так поступит, не было сомнений.

– Понимаю, – сказал я. – Ну тогда пошли.

По дороге я размышлял над тем, что рассказал мне Гарольд. Впрочем, тут не было ничего удивительного. Если человек неожиданно умирает, это всегда вызывает подозрения. И в деревне некоторые откровенно сожалели, что умер Джон, а не его жена. Ей вроде это было положено, как вечно больной. Меня смущало, что где-то в глубине души я с ними соглашался. Мы терпели Анджелу, сочувствовали, но никто, кажется, к этой женщине особой симпатии не испытывал. А в деревне так ее вообще недолюбливали.

2

Брумы жили в конце главной улицы, в большом, довольно старом доме, характерном для провинции западной Англии.

Горничная проводила нас в гостиную. Мы пришли как раз вовремя. Рона только что поставила на стол большой серебряный поднос с чаем, а Глен сидел, удобно вытянувшись, в кресле.

Рона встретила нас вялой улыбкой, а Глен понимающе кивнул.

– Что, явились выведывать профессиональные секреты? Ничего не выйдет.

– О чем ты, не понимаю? – удивился Гарольд. – Я жажду выпить чашечку чаю, если у Роны еще остался. И вот привел Дугласа. Жена бросила его, отправилась развлекаться в Торминстер.

Рона снова бледно улыбнулась.

Мы сели.

Гарольд намазал себе бутерброд с маслом.

– Так что? Тебя еще не лишили практики?

– С чего это? – буркнул Глен.

– Ладно тебе запираться, – продолжал давить Гарольд. – Все равно ведь рано или поздно расскажешь, никуда не денешься. Это была эпидемическая диарея или нет?

– Почитай газеты, там все написано, – ответил Глен.

Гарольд оживился:

– При чем тут газеты?

– А при том, что репортеры не дремлют, и если вдруг ни с того ни с сего похороненное тело вытаскивают из могилы и волокут на вскрытие, это событие обязательно попадет в газеты.

– Какие-то образцы отправили на анализ в Лондон? – деловито спросил Гарольд.

– А разве не для этого все затевалось?

Гарольд кивнул:

– Я понял. Спасибо.

Горничная принесла чашки, и я воспользовался ее присутствием, чтобы сменить тему. По правде говоря, бесстыдные расспросы Гарольда меня смущали.

– Как там Анджела? Не нужна ли ей помощь?

– А что с ней? – безразлично спросил Глен.

Я подробно рассказал, что происходило в тот вечер, когда приехал Сирил.

– Ну и что? – заметил Глен. – У нее ведь есть адвокат, пусть посоветуется.

– Я прослежу, чтобы она с ним связалась, – сказала Рона. – Отправлюсь туда сразу после чая.

Глен меланхолично рассмеялся.

– Не думаю, что тебе нужно сильно тревожиться насчет Анджелы.

Мы удивленно посмотрели на него.

– Смерть нашего друга пошла ей на пользу.

– Глен, – воскликнула Рона, – о чем ты?!

Он посмотрел на нее.

– Вот увидишь, отныне Анджела начнет расцветать, как цветок весной. Ее здоровье чудесным образом поправится, она полностью исцелится от всех болезней.

Мы молча глазели на Глена, пока Гарольд не проговорил восхищенно:

– Я понимаю. Ты хочешь сказать, что на самом деле она ничем не болела? Никогда? То есть она «мнимая больная»?

Глен закурил сигарету и язвительно улыбнулся:

– Она вас всех дурачила! Впрочем, в этом нет ничего удивительного. Эта бедная женщина прежде всего дурачила себя. Многие годы. Невротичка. Пациентка психиатра.

Я подавленно молчал. Трудно было осознавать, что Анджела, которую все ублажали, которой сочувствовали, считая ее неизлечимой больной, оказывается, все это время была такой же здоровой, как моя Френсис.

– Любопытно, – заметил Гарольд и со знающим видом добавил (он читал Фрейда и гордился этим): – Подсознательное оправдание сексуальной фригидности?

– Чушь, – отозвался Глен.

– Что?

– А то, что не надо ко всему приплетать Фрейда.

– Как же так? – Гарольд обратился за поддержкой к Роне: – Ты слышала, что он сказал? Но мы же все давно догадывались, что Анджела, как жена для такого полнокровного мужчины, как Джон, совершенно не годится. Ты это понимала, Рона?

– Ну понимала, ну и что? – равнодушно отозвалась Рона, как будто предмет разговора ее совсем не интересовал.

– Так вот, – воинственно продолжил Гарольд, – я полагаю, что Анджела именно по этой причине представлялась вечно больной. Если у тебя, Глен, есть лучшее объяснение, то давай говори.

– При чем тут лучшее, не лучшее, – проговорил Глен, растягивая слова. – У меня есть правильное объяснение. Анджела относится к астеническому типу. У нее продолговатое лицо яйцеобразной формы, она кажется выше ростом, чем на самом деле, длинная шея, плоские груди, острый подбородок и так далее. Она также немного шизофреничка. Ты бы это понял, Гарольд, если бы читал еще кого-то из психологов, кроме вышедшего в тираж Фрейда. Но в первую очередь она эгоцентричка. Помешана на престиже и для его достижения способна на многое. Даже лежать на спине в постели до конца жизни, если это единственный способ.

Вечно больной она стала задолго до замужества, ты меня понял, Гарольд? Ты что, забыл, как она рассказывала нам, наверное, сотни раз, какой слабой девочкой росла, сколько времени проводила в постели, когда ее братья и сестра играли во дворе, какое у нее было несчастное детство? Так это все было притворство. В детстве Анджела была такой же здоровой, как и сейчас. Дело в том, что ее братья были сильные и крепкие, отец атлетически сложенный приверженец псовой охоты, известный в трех графствах как крупный спортсмен, мать замечательная красавица, а старшая сестра умница. Среди них она ощущала себя неполноценной и не могла с этим примириться. Поэтому уложила себя в постель и сразу сделалась самым интересным членом семьи, самым необычным. Прежде таких там, наверное, не было.

Замужество ничего не изменило. Ей бы найти какого-нибудь слабака, над которым можно было доминировать, а она выходит замуж за известного во всем мире инженера, который благодаря своему уму и физической силе больше подходил на роль отца. И опять к ней никакого интереса, она пустое место, всего лишь жена известного человека. И опять она пускает в ход притворство.

Затем Анджела приезжает сюда и оказывается в нашей компании. Она считает, что мы знаем о ее аристократическом происхождении и ставим выше мужа. Теперь наконец она на переднем плане, на виду, а Джон где-то там, на задворках. И это тут же ставит ее на ноги, здоровье стремительно улучшается. Но проходит время, и Джон постепенно начинает выходить вперед. Он всем нравится, люди находят его интересным, за ужином он в центре внимания. Результат не заставил себя ждать. Ее здоровье снова ухудшается.

Теперь Джон ушел с дороги, отец умер, один ее брат за границей, другой в тюрьме, сестра замужем за каким-то ничтожеством и вообще исчезла из виду. А наша Анджела становится богатой, красивой и желанной. Теперь, можете быть уверены, она свою ошибку не повторит. Если и выйдет замуж, но не за очередного Джона, ни в коем случае. Так что все ее недомогания закончились. Понимаете?

Мы удивленно переглянулись.

Глен бросил сигарету в камин и закурил другую. Вскоре и мы с Гарольдом задымили.

Рона внимательно посмотрела на брата.

– Странно, ты мне никогда ничего об этом не говорил.

– Не пришло время, – ответил он.

– Ты хочешь сказать, что сейчас пришло?

– Да. Анджела больше не моя пациентка. Теперь она уже никогда меня не пригласит. – Он сделал затяжку. – Нет, пожалуй, об этом говорить рано. Подождем еще две недели, пусть переживет теперешние хлопоты.

– Ты считаешь, что вел себя хорошо? – вспылила Рона, к большому нашему удивлению. – Все время твердил мне и остальным, что у Анджелы слабое здоровье, и мы ей искренне сочувствовали, а ты сам тихонько посмеивался в рукав.

– Ладно тебе, успокойся, – примирительно проговорил брат. – Ты же знаешь, что существует врачебная тайна.

– А сейчас почему ты решил ее раскрыть?

– Я уже объяснил, – сказал Глен и посмотрел на нас с Гарольдом. – Вы видели реакцию моей сестры, джентльмены? Теперь представьте, что бы случилось, если бы я рассказал это раньше. Рона бы тут же расправила плечи и направилась в дом Уотерхаусов, чтобы сообщить нашей «мнимой больной», что у нее со здоровьем все в порядке и пусть она немедленно встанет с постели и выйдет погулять. После таких слов поведение Анджелы стало бы совершенно непредсказуемым. Не исключено, что она сделала бы с собой что-то такое, доказывающее ее плачевное состояние. Нет, моя дорогая, не стоит входить в штопор. Раньше никто не смог бы уличить ее в симуляции, даже муж. О нас не говорю.

– Да… – протянул я, соглашаясь и пытаясь направить разговор в другую сторону. – Значит, если бы внезапно умерла Анджела, ты бы настоял на вскрытии?

Глен кивнул:

– Конечно.

Упоминание о вскрытии возбудило Гарольда, и он снова начал приставать к Глену с расспросами. И не то чтобы это ему было совершенно необходимо, просто Гарольд у нас был необыкновенно любознательный.

Глен, однако, насчет вскрытия держался как скала и даже предупредил нас никому не рассказывать, о чем нам только что говорил насчет Анджелы.

– Имей в виду, Гарольд, это все строго конфиденциально, так что попытайся себя сдерживать, в виде исключения. Рона у нас не из болтливых, Дуглас тоже умеет держать язык за зубами, так что если что-то выплывет наружу, я буду знать, что проболтался ты, и в следующий раз ничего не расскажу.

Гарольд начал возмущенно оправдываться, когда его прервала вошедшая горничная:

– К вам мисс Бергман.

Следом тут же появилась Митци, взвинченная даже больше, чем обычно.

– Извините меня, мисс Брум, – проговорила она, запинаясь и путаясь в словах, хотя жила здесь четыре года и превосходно говорила по-английски. – У меня тут записка для миссис Сьюэлл.

– Но миссис Сьюэлл здесь нет, – пояснила Рона. – Только мистер Сьюэлл. Может, выпьете с нами чаю, Митци?

– Спасибо, но я тороплюсь. – Она повернулась ко мне. – Пожалуйста, мистер Сьюэлл, прочтите записку. Это важно.

Я разорвал конверт. Текст был знакомый.

Френсис, прошу вас, придите, пожалуйста, ко мне, не откладывая. Случилось нечто ужасное. Я не знаю, что делать.

А.

С Анджелой то и дело случалось что-то ужасное, и всякий раз она умоляла Френсис прийти и успокоить.

– Хорошо, Митци, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Я приду.

– Да, мистер Сьюэлл, пожалуйста, – повторила Митци. – На этот раз, кажется, это действительно серьезно.

– Ладно, скажите Анджеле, что я буду у нее через десять минут.

Бормоча благодарности и извинения, Митци удалилась.

Я неохотно встал.

– Обычное SOS от Анджелы. Но все равно идти надо.

К моему удивлению, Глен тоже поднялся.

– Я прогуляюсь с тобой, подышу воздухом перед приемом больных.

Хорошо зная Глена, я понимал, что он не только захотел подышать воздухом. Так оно и вышло. Мы шли минуты три, затем он с усмешкой произнес:

– Пусть Гарольд еще немного пробудет в неведении, а вот тебе я могу рассказать о результатах вскрытия. Ты ведь хочешь знать, верно?

– Конечно, хочу, – ответил я, – но считаю нечестным тебя расспрашивать.

– Поэтому я тебе и расскажу, – сказал Глен. – Так вот, номер не прошел. Наш приятель Сирил может теперь отправляться со своими дурацкими подозрениями обратно в Лондон.

Я облегченно вздохнул:

– Джон умер от эпидемической диареи?

– Несомненно. Никаких признаков другого заболевания не обнаружено. Только небольшое покраснение двенадцатиперстной кишки и очень легкое тонкой. В точности как это происходит при эпидемической диарее.

– Слава Богу, – сказал я. – И Джона наконец окончательно похоронят?

Глен усмехнулся:

– Похоронят, но без некоторых жизненно важных органов. – В ответ на мой вопросительный взгляд он продолжил: – Понимаешь, лондонский хирург удовлетворен, его ассистент тоже, и у меня нет никаких вопросов, но Сирил не унимается. Он настоял, чтобы некоторые жизненно важные органы Джона отправили на анализ в специальную лабораторию.

– Зачем? – в недоумении спросил я.

– Видно, не потерял надежду доказать отравление, – ответил Глен.

3

Так что я явился в дом Уотерхаусов без особой тревоги.

Меня встретила Анджела, вся в слезах. Отсутствие Френсис расстроило ее еще сильнее. Она почти негодовала. Как это моя жена осмелилась уехать в какой-то Торминстер, когда она здесь так нужна?!

– Конечно, ее вы заменить не можете, Дуглас, – простонала она. – Но может быть, что-нибудь посоветуете. Я не знаю, что делать… Против меня все ополчились!

Я попытался ее успокоить:

– С чего это вы взяли, Анджела? К вам все так хорошо относятся.

Я осторожно сел на край постели, где она возлежала, выглядящая молодой и красивой, трогательно беспомощная в светлой шелковой пижаме, волосы очаровательно растрепаны.

– Если бы, – всхлипнула она и промокнула нос несообразно маленьким платочком. Видимо, чтобы не потревожить макияж. – А если бы ваша горничная, которую вы попросили отправить письмо, отдала бы его вашему недоброжелателю, это как называется?

– Объясните, в чем дело, Анджела? – попросил я.

Она объяснила, что сегодня утром написала личное – очень личное – письмо и послала горничную отправить. А та, вместо того чтобы отнести письмо на почту, вручила его Сирилу.

– Вы хотите сказать, что он прочитал ваше письмо?

– Да.

– И кому оно было адресовано?

Тут Анджела как будто взбесилась.

Не буду описывать ее подергивания и идиотские извивания, которым она предавалась следующие десять минут. С одной стороны, ей требовалась помощь, а с другой – она не хотела ничего рассказывать о письме, тем более о его содержании. Но, учитывая важность, которую письмо приобрело позднее, я привожу текст, зачитанный на коронерском суде две недели спустя.

Дорогой мальчик!

Я в большой беде. Пожалуйста, немедленно приезжай. Без тебя я не знаю, что делать. На прошлой неделе умер Джон, совершенно неожиданно, от какой-то внутренней болезни. Видимо, она была у него долгое время, а он не знал.

Теперь приехал его брат и ведет себя очень странно. Считает, что Джон умер совсем не от той болезни, какую указал доктор, а как будто его чуть ли не отравили. Настоял на вскрытии тела. Я очень напугана. Он относится ко мне как к преступнице. Можно представить, что будет, если он узнает насчет нас. Ради Бога, не говори никому о Франсуа и помни: в Лондон я тогда вообще не заезжала, а все время провела в Борнмуте .

Приезжай и остановись в Торминстере, а Питерс привезет меня. Никто не должен ничего знать.

С любовью, дорогой мальчик, по-прежнему твоя встревоженная Анджела.

Письмо было адресовано Филипу Странгману, госпиталь Св. Джозефа, Лондон, Восточно-центральный почтовый округ.

В конце концов Анджела была вынуждена признаться мне в своей связи с этим человеком. И не нужно было иметь много ума, чтобы увидеть, к каким последствиям может привести наличие этого письма, если подозрения Сирила оправдаются.

Анджела сидела в постели, повесив голову, пристыженная, но во мне не было никакого сочувствия, только раздражение, смешанное с отвращением. Это чувство углубилось сильнее, когда мне удалось вытянуть из нее, что этот Филип Странгман вовсе не доктор, а всего лишь студент-медик.

– Анджела, вы что, потеряли разум?

Она вскинула голову.

– Пожалуйста, Дуглас, оставьте такой тон. Да, я старше Филипа, если вы намекаете на это, но в любви возраст ничего не значит. А мы любим друг друга.

– То есть вы любовники? – спросил я нарочито грубо.

И представьте себе, она не смутилась.

– Да, и я этого не стыжусь.

– А что сказал бы по этому поводу Джон? – произнес я, едва сдерживая бешенство. Меня возмущало предательство этой глупой женщины.

– Джон знал. И относился с пониманием.

– Знал? – эхом отозвался я.

– Конечно, знал. Разве можно было его обманывать? Он любил меня… по-своему, но мы понимали, что совершенно не подходим друг другу. Я ему все рассказала. Правда, недавно, несколько недель назад. Мы договорились пока оставить все как есть. Я буду продолжать жить с ним… на чисто дружеской основе, пока Филип не встанет на ноги, чтобы меня содержать. Это было благородно с его стороны. Вы знаете, Джон вообще был очень щедрый человек.

– Да, это похоже на Джона, – проговорил я в замешательстве. – И все же…

– Теперь, – оборвала она меня, – когда вы видите, что все это происходило с ведома Джона и его одобрения, я прошу вас связаться от моего имени с Филипом и попросить его…

– А вот об этом не просите! – резко бросил я. Джон умер, и вечная ему память, но, честно говоря, мужчины, терпящие измены жены, были мне неприятны. – И Френсис, я уверен, этим тоже заниматься не будет. И мой вам совет, Анджела…

– Нет, – она мотнула головой, – если вы не намерены мне помогать, я не стану слушать ваши глупые советы. – Анджела надулась, буквально надулась. – И пожалуйста, уходите, Дуглас.

– Конечно, я уйду, Анджела. Но прежде позвольте мне поздравить вас с актом фантастического идиотизма, каким явилось это письмо. – Помолчав, я добавил, не знаю почему: – Кстати, на вскрытии ничего не обнаружили.

Анджела моментально преобразилась. Дернулась вперед, схватила мою руку.

– Что вы сказали? Там ничего нашли?

– Кажется, нет.

– Значит, Джон действительно умер от эпидемической диареи?

– Глен считает, что так.

– Глен… – Анджела нахмурилась. Я заметил, что она больше не выглядит такой беспомощной. – А вот Сирил говорит, что…

– Что говорит Сирил?

Она махнула рукой.

– А, ничего… Но я прошу вас, Дуглас…

– Что?

– Перед уходом найдите Сирила и попытайтесь выяснить, что он ищет в доме с прошлого вечера. И скажите мне. Хорошо?

– Попытаюсь, – пообещал я и с радостью удалился.

Когда я спустился вниз, Сирил стоял в холле. Было ощущение, что он меня подкарауливал.

– Не сомневаюсь, Анджела просила вас выведать, что я тут ищу.

Я улыбнулся:

– Да, действительно, что вы здесь ищете?

Сирил разгладил усы и тоже улыбнулся, но как-то противно.

– Я мог бы ответить, что это не ваше дело, но не стану. Я все это время искал начатый флакончик с лекарством, который прислал моему брату доктор Брум, но он загадочным образом исчез. Может, вы что-то об этом знаете, мистер Сьюэлл?

Я был спокоен.

– Мне кажется, по этому поводу вам следует обратиться в полицию.

Он снова улыбнулся:

– Это уже сделано.

Я коротко ему кивнул и вышел из дома.

Этот человек был мне очень неприятен.

Слава Богу, что на вскрытии ничего страшного не обнаружили. Что касается этого окаянного флакончика с лекарством, то я решил похоронить его под первым деревом, какое буду сажать.

4

Через десять дней поздно вечером к нам зашел Гарольд в состоянии крайнего возбуждения. Не стал даже извиняться за поздний визит, и правильно сделал. Новость, какую он принес, того стоила.

– Вы только представьте! – выпалил он, едва закрыв за собой дверь. – Я подумал, что вы захотите это узнать как можно скорее. В организме Джона нашли мышьяк.

1

Сказать, что мы с Френсис удивились, это не сказать ничего.

– Мышьяк? – тупо повторил я, придвигая к камину кресло для Гарольда. – Но этого не может быть.

– Оказывается, может, – возразил Гарольд. – Я тут случайно оказался у Брумов, и Глену как раз позвонили.

– И он сказал тебе? – спросила Френсис.

– Да. – Гарольд улыбнулся. – Ведь все равно завтра все узнают. Вот он и решил, пусть я буду первым. А вы, стало быть, вторые. Но мышьяк, скажу я вам, – это очень серьезно.

– Куда уж серьезнее, – пробормотал я.

Это был удар, настоящий удар. Не знаю, имел ли кто-то из читающих эти строки близкого друга, который умер, а потом оказалось, что его отравили. Если такое было, то он поймет, насколько невероятным поначалу мне показалось это известие. Других могут травить сколько угодно, об этом иногда читаешь в газетах, а вот наших близких – никогда.

Гарольд уселся в кресло. Я стоял, опершись на каминную полку, не сводя с него глаз. Затем чисто машинально поднял с пола книгу, которую уронила Френсис, и положил на подлокотник кресла.

– Мышьяк! – еле слышно произнесла Френсис и многозначительно посмотрела на меня.

Я знал, что у нее на уме. Чертов флакончик с лекарством. При чем тут он?

– Так что начнется расследование, – заключил Гарольд не без определенного удовлетворения. – И, думаю, довольно скоро.

– А что говорит Глен? – спросил я.

Гарольд пожал плечами:

– Он тоже сбит с толку.

– Но что это может быть? Несчастный случай, самоубийство, убийство?

– Только не убийство! – воскликнула Френсис.

– Почему? – спросил Гарольд с нотками разочарования в голосе.

– А кому нужно было убивать Джона?

Гарольд насупился.

– Откуда нам знать? Мало ли какие были обстоятельства…

– Никто не мог пожелать Джону смерти, – настаивала Френсис. – Не было таких людей.

Я кивнул, соглашаясь с женой.

– Джон был таким… замечательным человеком… – Я замолк, подыскивая подходящее слово, но все, что приходили в голову, казались банальными. – Покуситься на него мог только маньяк.

Гарольд усмехнулся, как обычно, углами губ.

– А что, мог быть и маньяк. Или еще какой злодей.

– Откуда они здесь возьмутся? – в сердцах проговорил я.

Углы рта Гарольда задергались сильнее.

– Откуда? А ты мог себе вообразить всего месяц назад, что мы вот так будем сидеть и обсуждать смерть Джона от отравления мышьяком? Конечно, нет. Но мы же сейчас сидим, обсуждаем.

Я не стал спорить.

– Глен сказал, сколько мышьяка найдено в теле?

– Я понял так, что достаточное количество.

– Не просто следы?

– Нет, много больше. Это не фон, ни в коей мере, – пояснил Гарольд со знанием дела. – Смерть несомненно наступила от отравления мышьяком. И поскольку умеренное количество яда обнаружено спустя несколько дней после смерти, то приходится признать, что наш друг принял смертельную дозу.

– Ты, я вижу, хорошо в этом во всем разбираешься, – сказал я.

– Его натаскал Глен, – предположила Френсис.

– Ничего он меня не натаскивал, – отмахнулся Гарольд. – Он сам, кажется, не очень в этом большой знаток. Мы с ним вместе порылись в справочниках.

– Глен хирург, – заметила Френсис. – Яды не его сфера.

– Кстати, для него это довольно скверно, – проговорил я. – Он волновался?

– Мне показалось, что нет, – ответил Гарольд. – Но думаю, он не подавал виду. Любому доктору неприятно, когда выясняется, что его пациент умер от отравления мышьяком, а он выдал заключение о естественной смерти. Но в любом случае уголовное преследование ему не грозит.

– С чего это вдруг преследование? – возмутилась Френсис. – Откуда он мог знать?

– Глен тоже так думает, – сказал Гарольд. – Рона при мне спросила его об этом. Он сказал, что мало кто способен отличить симптомы отравления мышьяком от какой-то другой болезни.

Мы помолчали.

– Как же, черт возьми, к нему внутрь попал мышьяк? – удивился я. – Уму непостижимо.

Мне по-прежнему казалось невероятным, что Джон, которого мы все хорошо знали, отравился мышьяком. Насмерть. И я ощущал какую-то вину, как будто у меня была возможность это предотвратить, а я не принял меры. Конечно, это была полная чушь.

У Гарольда снова начали подергиваться углы рта.

– Мы, кажется, все согласны, что это не может быть убийство. Ну а о самоубийстве не стоит и говорить. Так, значит, что, это был несчастный случай?

– Как ты это себе представляешь? – спросил я. – Как мог такой человек, как Джон, принять смертельную дозу мышьяка по ошибке?

Гарольд вскинул руки.

– Да, согласен, такое невозможно. Но тогда что это?

Мы опять замолчали.

Наконец Френсис сказала:

– Случайно подсунуть Джону яд мог кто-то другой.

– Да, – согласился Гарольд, – наверное, это так.

2

После ухода Гарольда я посмотрел на жену.

– Ты не считаешь, что теперь мы обязаны передать этот чертов пузырек полиции?

– Наверное, – неохотно согласилась она. – Но, Дуглас, это нельзя делать.

– Нельзя, – мрачно подтвердил я. – Если там окажется мышьяк, Глену конец. Ошибка в диагнозе – это одно, а в изготовлении лекарства – совсем другое. Его могут обвинить в убийстве, если захотят. Что касается лекарств, он часто действует небрежно. И надо же было такому случиться, что именно в тот день лекарства составлял Глен. Рона бы такой ошибки не допустила.

– Ты что, на самом деле уверен, что во флакончике мышьяк? – со страхом спросила Френсис.

– А как еще он мог попасть внутрь к Джону?

– Этот противный Сирил думает, что его отравила Анджела.

– А вот это чушь! – бросил я. – Анджела-отравительница, ты такое можешь представить? Сирил ее невзлюбил, это ясно, разумеется, он ей завидует и выбрал вот такой грязный способ наказать.

– Мне кажется, что он на самом деле в это верит, – проговорила Френсис, волнуясь. – О Боже, следующие несколько месяцев нас ждет кошмар. Мы все будем подозревать друг друга. Конечно, если мышьяк не был смешан с тем лекарством. Но он был.

– Лучше бы ты не трогала этот флакончик, – посетовал я.

– О, дорогой, я так об этом жалею. Но я думала о Джоне, он выглядел таким больным. И мне вдруг втемяшилось в голову, что Глен что-то напутал с лекарством, и я собиралась ему это показать. – Неожиданно Френсис расплакалась, а она была не из таких, которые чуть что – в слезы. – Бедный Джон! Как мы его все любили! Ему бы еще жить и жить… а он умер так ужасно. Кто мог совершить такое злодейство…

Она перестала плакать и пристально посмотрела на меня.

– Дуглас, почему Сирилу Уотерхаусу пришло в голову, что со смертью его брата что-то не так? Почему он сразу начал настаивать на вскрытии и анализах?

Я привлек жену к себе.

– Вряд ли Сирил что-то знал заранее. Просто по натуре он очень подозрительный. Не сомневаюсь, результаты анализов его тоже удивили.

Френсис покачала головой:

– Он вел себя так, как будто действительно все знал заранее. Но откуда?..

3

Почему я не передал флакончик с лекарством полиции на следующее утро?

Можно было бы ответить: не знаю, – но это неправда. Я знаю. И вы знаете. Потому что наверняка не ожидали, что я стану губить Глена.

Теперь пришла пора подумать о письме Анджелы. Моя жена о нем ничего не знала. Я решил ее в это не посвящать, не видя причин, зачем ей вникать в такие дела. Но теперь, в свете открывшихся обстоятельств, оно начало приобретать зловещий смысл. И я решил посоветоваться со своими друзьями, которые, несомненно, были мудрее меня. С Гленом и Роной. По этой причине сразу после завтрака я дал указания своим работникам в саду и отправился к Брумам, надеясь успеть, пока Глен не начал прием.

Он еще не закончил завтрак. За кофе я рассказал им обоим о письме.

Они восприняли это каждый по-своему.

– Молодец, Анджела, так держать, – заметил Глен.

– К черту шутки, – оборвала его Рона, – это все довольно скверно. Но Анджела мужа не травила, я в этом уверена.

– Понимаешь, какое дело, – сказал я, – со здоровьем у нее, наверное, все в порядке, Глен недавно нас на этот счет просветил, но она совершенно бесхарактерная, мягкотелая. А этот тип Сирил, которого, кстати, я терпеть не могу, если мы не вмешаемся, может стереть ее в порошок. Я думаю, что он уже окончательно приклеил к ней ярлык отравительницы. Мы должны как-то встать между ним и Анджелой, иначе он сведет ее с ума. И лучше тебя, Рона, с этим никто не справится. Тебе следует пойти туда немедленно, нельзя терять время, увидеться с Анджелой и сказать, чтобы она объявила тебя своей патронажной сестрой. И скажи ей, почему это надо. Разумеется, она ухватится за тебя обеими руками. И тогда ты сможешь окоротить Сирила. Я бы мог попросить Френсис, но…

Рона кивнула.

– Нет-нет, конечно, этим займусь я. Замечательно! Я отправляюсь туда прямо сейчас.

Глен допил кофе.

– Вот у тебя и дело нашлось.

– У тебя тоже, – сказал я. – Найди какой-нибудь медицинский предлог, чтобы не приставали к Анджеле.

– Хм, я попытаюсь, конечно, – ответил Глен без особого энтузиазма. – Хотя с почтенным Сирилом мне тягаться трудно.

– Послушай, а что там… – я замялся, – что там с мышьяком.

– Как «что»? – Глен пожал плечами. – В его организме обнаружен мышьяк в достаточном количестве, чтобы это могло привести к смерти.

– Но как, черт возьми, он к нему туда попал? Я имею в виду в организм.

Глен снова пожал плечами и поднялся из-за стола.

– А как обычно травят жертву? Замаскировывают яд чем-то другим.

– Жертву? Ты думаешь, Джона убили?

– Конечно, – спокойно ответил Глен. – И чертовски умно все устроили. Признаюсь, меня им удалось одурачить в лучшем виде.

– Но это не может быть убийство, – настаивал я. – Ни в коем случае.

– Убийство или преступная халатность – какая разница? – донесся от двери голос Роны. – Ты готов, Дуглас? Тогда пошли.

4

– Миссис Уотерхаус вас принять не может, – объявила горничная. – Она занята. С полицейскими.

– Какими еще полицейскими? – проговорила Рона, входя.

Я последовал за ней.

– О, мисс! – защебетала взволнованная горничная, догоняя Рону на лестнице. – Вам туда нельзя.

Рона удивленно посмотрела на нее.

– Это почему же? Ведь миссис Уотерхаус у себя?

– Да, мисс. Она в постели.

– И полицейские там же? Я имею в виду – в ее спальне?

– Да, мисс, двое. Остальные обыскивают дом.

– И что они ищут? – спросил я.

– Мышьяк, сэр.

– Но пока не нашли?

– Пока нет. Но если она не весь использовала, то найдут, что осталось. Полиции доверять можно.

Я подошел к девушке.

– Так это вы та самая предательница, которая передала частное письмо своей хозяйки постороннему человеку?

Горничная, высокая красивая девушка, отступила на пару шагов и с вызовом посмотрела на меня.

– Я все сделала правильно. Нечего распутничать. А потом травить своего мужа.

У меня буквально отнялся язык. Признаюсь, с подобной наглостью я сталкивался впервые.

Инцидент быстро исчерпала Рона.

– Послушайте… мисс Притчард, как видите, я знаю вашу фамилию, вы только что в присутствии двух свидетелей обвинили миссис Уотерхаус в отравлении мужа мышьяком. Я немедленно сообщу это ей, и, если она подаст на вас иск в суд за клевету, – а это, к вашему сведению, уголовно наказуемое деяние, – вы получите шесть месяцев тюрьмы. А когда выйдете, мисс Притчард, то, наверное, будете думать, прежде чем кого-то обвинять. Ладно, хватит. Провожать нас наверх не нужно.

Горничная осталась стоять, потупив голову.

Мы начали подниматься по лестнице.

– Полицейские прибыли быстро, – сказал я с тревогой.

– У них тут есть где развернуться, – заметила Рона. – Это глупое письмо, конечно, указывает на мотив.

– Ты хочешь сказать, что Анджелу могут обвинить?

– Могут, если я их не остановлю, – сурово проговорила Рона. И, бросив через плечо: – Подожди меня здесь! – без стука вошла в спальню Анджелы.

Дверь осталась полуоткрытой, и я мог слышать разговор.

– Доброе утро, Анджела, – произнесла Рона. – Я зашла вас проведать. – Говорила она, как всегда, спокойно и уверенно, видимо, не замечая присутствия двух полицейских.

– О, Рона! – воскликнула Анджела со всхлипом. – Спасибо небесам, что вы пришли. Тут происходит что-то ужасное. Вы должны мне помочь. Понимаете…

– Извините меня, мадам, – прервал ее мужской голос, уважительно, но твердо. – Боюсь, что вас, мисс Брум, я буду вынужден просить удалиться. Мы из полиции, ведем беседу с миссис Уотерхаус.

– Вы полицейские? – задумчиво проговорила Рона. – Да-да, я вас, кажется, где-то видела.

– Мы из Торминстера. Я суперинтендант Тиммс. А это детектив-инспектор Карсон. Ваш брат нас знает.

– И вы допрашиваете миссис Уотерхаус? – холодно спросила Рона. – По поводу смерти ее мужа? А почему не дали ей возможность вызвать адвоката?

– Миссис Уотерхаус ничего об этом не говорила, – произнес суперинтендент, как будто оправдываясь.

Рона повернулась к постели.

– В таком случае, Анджела, я вам советую послать за ним. А до его прибытия вы имеете право не отвечать ни на какие вопросы.

– Их вызвал Сирил.

– Я с ним поговорю. – Рона выглянула за дверь и посмотрела на меня. – Дуглас, найди, если сможешь, мистера Уотерхауса и попроси немедленно прийти сюда.

Повернувшись к лестнице, я чуть не столкнулся с Гленом. Он проскользнул мимо меня, заговорщицки подмигнув, и скрылся в спальне. Я остался послушать.

– Доброе утро, Анджела. Привет, Рона, ты уже здесь? О, Тиммс, а вы как тут оказались? И Карсон тоже? Какая встреча!

– Вы должны знать, доктор, по какому поводу мы сюда прибыли, – проговорил суперинтендант немного раздраженно. – С учетом открывшихся обстоятельств наша обязанность допросить миссис Уотерхаус.

– Хорошо, хорошо, не нужно на меня тратить свое красноречие, – весело проговорил Глен. – Если я правильно понял, вы решили действовать по горячим следам и выдавить из нее что-нибудь дискредитирующее, не дав опомниться.

– Это совсем не так, доктор! – гневно возразил суперинтендант. – Вы хорошо знаете, что мы обязаны задать миссис Уотерхаус рутинные вопросы, и закон требует, чтобы она на них ответила.

– Совершенно с вами согласен, – спокойно отозвался Глен. – Только сейчас она этим заниматься не может. Миссис Уотерхаус является моей пациенткой, и я заявляю, что в данный момент она находится на грани нервного срыва и фактически недееспособна. Если вы настаиваете на продолжении допроса, то ответственность за ее жизнь ложится на вас.

Суперинтенданту ничего не оставалось, как признать поражение.

– Ну что ж, доктор, в таком случае мы вынуждены допрос отложить.

Глен кивнул:

– Именно так, мой дорогой. А теперь я прошу вас выйти, чтобы я мог осмотреть пациентку.

Я поспешил вниз по лестнице, не желая сталкиваться с полицейскими. Затем свернул в библиотеку. А там сидящий в кресле у камина Сирил Уотерхаус с газетой «Таймс» в руке вопросительно посмотрел на меня.

– Вы хотели меня видеть, мистер Сьюэлл?

5

Честно говоря, трудно сказать человеку в лицо, даже если он вам неприятен, что общаться с ним вам хочется меньше всего.

– Вообще-то, – ответил я, замявшись, – я зашел сюда просто так, подождать, пока освободится Анджела.

– О, Анджела, да, она занята. С полицейскими.

– Их только что выпроводил доктор Брум, – сообщил я не без злорадства.

Сирил слегка покраснел.

– Вы, я вижу, принимаете слишком близко к сердцу дела вдовы моего брата.

– Естественно. Мы были очень дружны с семьей вашего брата, с ним и его женой. – Затем я не удержался и добавил: – И мысль, что она могла его отравить, нам кажется абсурдной.

– Я не удивляюсь, – спокойно ответил Сирил.

– А то, что вы для подтверждения своих вздорных подозрений взялись перехватывать ее письма и вскрывать, так это вообще хамство.

Представляете, Уотерхаус даже не рассердился. Я не встречал человека, который бы умел так держать себя в руках.

– Вы резки, мистер Сьюэлл, и я вас понимаю, – произнес он на удивление мягко.

– Иногда прямота помогает разрядить атмосферу.

– Думаю, вы правы. В таком случае отвечу вам столь же прямо. Я подозревал вдову моего брата в том, что она его отравила, и продолжаю подозревать. И любые меры, которые могут доказать ее вину или оправдать, считаю приемлемыми. Своих убеждений я не скрывал ни от Анджелы, ни от полицейских.

– Вы их сформировали сразу же, как только узнали о смерти брата?

Странно, но я тоже успокоился, и мы сейчас говорили так, как будто обсуждали погоду.

Уотерхаус поразмышлял.

– Не совсем так. Однако как только я ознакомился с обстоятельствами его смерти, моментально возникло подозрение, которое постепенно перешло в убеждение. Я не успокоюсь, пока его не докажу или опровергну. Это меня оправдывает.

– То есть вы убеждены, что вашего брата убили?

– Убежден.

– И это дело рук Анджелы?

– Если откровенно, я не сильно верю в ее непричастность.

Я почувствовал, что спокойствие меня покидает.

– Только потому, что у нее, по вашему мнению, был мотив?

– А разве этого не достаточно? А кроме того, вы помните, я упоминал флакончик с лекарством? Его до сих пор не нашли. Анализ содержимого этого флакончика многое бы прояснил.

Он был прав, и это следовало признать. Я тоже так думал. Но предположим, в этом ужасном флакончике найдут мышьяк. Что помешает полиции и Уотерхаусу утверждать, что его подсыпала туда Анджела?

Как будто догадавшись, о чем я думаю, Сирил вдруг сказал:

– Кстати, мистер Сьюэлл, на вашем месте я бы посоветовал Анджеле взять себе другого доктора.

– Почему?

– Потому что, во-первых, я Бруму не доверяю, а во-вторых, это лучше сделать раньше, чем у него начнутся неприятности.

– Довольно инсинуаций! – возмутился я. – Напомню, что, несмотря на все ваши усилия, Анджела пока остается хозяйкой этого дома, и не пора ли вам перестать злоупотреблять ее гостеприимством? Переезжайте в гостиницу и плетите оттуда козни сколько хотите.

– Позвольте мне в этом обойтись без ваших советов, – холодно произнес он. – Не думайте, что мне самому приятно здесь находиться, но я чувствую, что для установления истины это необходимо. Прошу учесть, что я единственный, кто защищает интересы Джона.

– Браво, мой дорогой защитник, – донесся бесстрастный голос из дверного прохода. Ну разумеется, это был Глен. Он продолжил, не меняя тона: – Извините, но, как доктор вдовы вашего брата, я вынужден констатировать, что ваше присутствие здесь крайне нежелательно, поскольку сильно подрывает ее и без того истощенную нервную систему. А то, чем вы до сих пор занимались в этом доме, с успехом продолжит полиция.

Я в первый раз увидел, как Сирил Уотерхаус сильно покраснел.

– А если я выражу вам недоверие как доктору и откажусь уходить, что тогда?

Глен повеселел.

– Тогда я посоветую Анджеле нанять пару крепких парней из местных, чтобы выбросить вас отсюда. А сам запишусь в эту компанию добровольцем. – Он на секунду замолк, в упор глядя на Сирила. – А теперь отправляйтесь наверх и собирайте вещи. И не глупите.

Уотерхаус зло посмотрел на нас и вышел.

– Вот так надо разговаривать с этим человеком, – назидательно проговорил Глен.

Я решил, что пора идти домой.

По дороге я обдумывал разговор с Уотерхаусом. Да, флакончик скрывать больше нельзя. Со мной либо сегодня, либо в крайнем случае завтра захотят побеседовать полицейские. Потому что я свидетель начала болезни Джона. Вот тогда я им флакончик и передам.

Придя домой, я сразу поднялся наверх и открыл ящик, где был спрятан флакончик под стопкой носовых платков.

Носовые платки были на месте, а вот флакончик пропал.

1

Мой рассказ о смерти Джона Уотерхауса и что за этим последовало, конечно, похож на детективную историю. Но не совсем. Потому что тут нет детектива как центральной фигуры, который ведет расследование, за игрой ума которого читатель должен следить. У меня все не так. Расследование вела полиция, но я понятия не имел, что там происходило в головах у местных, а уж у сотрудников Скотленд-Ярда и подавно.

Центральной фигурой в моем повествовании, я думаю, является сам Джон. В любом случае у меня нет желания претендовать на это место. Я всего лишь незначительный персонаж этой трагедии, случайно оказавшийся ближайшим соседом Джона. И пытаюсь рассказать свою историю так объективно, как могу. Думаю, у меня есть на это право, поскольку, как это ни странно, никто из официальных дознавателей даже не приблизился к разгадке тайны смерти Джона. Это сделал я, анализируя обстоятельства трагедии и характеры персонажей, в ней участвующих. Впрочем, как это получилось, вы узнаете в конце.

Итак, мы остановились на том, что я обнаружил пропажу флакончика. Через десять минут все прояснилось.

– Послушай, дорогой, – сказала Френсис, когда я спросил, не знает ли она, куда подевался флакончик, – и слушай внимательно, потому что я повторять не собираюсь. Ты положил флакончик не туда, понимаешь? Думал, в тот ящик, но ошибался, потому что его там нет. Наверное, потом переложил в другое, более надежное место. И забыл. Теперь хоть убей не можешь вспомнить. Не расстраивайся, такое бывает. К тому же, я думаю, это к лучшему, потому что сейчас ты не можешь передать его полицейским.

Я посмотрел на жену.

– Френсис, ты берешь на себя большую ответственность.

– Я не боюсь ответственности.

– Но почему его не надо передавать полицейским?

– А если там мышьяк?

– Конечно, он там, где же еще? Полицейские обыскали дом Джона от чердака до подвала. Мышьяк не нашли. Значит, он во флакончике.

– Вот именно. А это означает гибель Глена как доктора. Ты этого хочешь? Чтобы его арестовали за убийство? Да, Глен допустил преступную халатность и заслуживает наказания, но не таким же способом. Если флакончик все же найдется, но много позднее, я сделаю анализ содержимого и покажу результат Глену. Сознание, что он по халатности убил одного из близких друзей, будет для него вполне достаточным наказанием.

– Да, – проговорил я задумчиво, – но все не так просто. Почему ты думаешь, что он не всыпал туда мышьяк намеренно?

– Что?! – Френсис вытаращила на меня глаза.

– Я хочу сказать, что в халатность Глена не верю. Он держит яды в специальном шкафу, который стоит в стороне, в самом углу. А ингредиенты лекарств совсем в другом месте. Перепутать их невозможно. Ты знаешь, какие слухи давно ходят по деревне? Что Глен не прочь занять место Джона. Что он положил глаз на Анджелу, вернее, на ее деньги, когда она овдовеет. Представляешь, как ему было бы легко избавиться от Джона? Отравить, а затем выдать заключение, что смерть наступила от диареи.

Глаза Френсис почти вылезли из орбит.

– Ты понимаешь, что говоришь, Дуглас?

– Понимаю, понимаю, дорогая, – заверил я ее. – Я знаю Глена и знаю, что это невозможно. Но полиция вполне может принять эту версию. С их точки зрения, это весьма логично. Второй вариант – мышьяк в лекарство подсыпала Анджела из каких-то своих тайных запасов. Так что нам лучше не вмешиваться.

– Конечно, не нужно, – тут же согласилась Френсис. – И поэтому помни, Дуглас, ты забыл, куда спрятал флакончик. А вспомнишь, только когда я тебе скажу. Обещаешь?

Да, некоторые мужья меня осудят, но если жена в два раза умнее тебя, то это следует признать и не стыдиться. А что тут такого? Надеюсь, Френсис тоже признала бы без стыда, что я в два раза, а может, и больше, сильнее ее. Так что я пообещал. И надеюсь, правильно сделал.

2

О нашей деревне теперь начали упоминать в газетах, хотя расследование только началось.

Через три дня мы с Френсис получили повестки явиться в полицию. Поговорили сначала с женой, потом вызвали меня.

Полностью описывать разговор нет нужды. Оба полицейских чина вели себя вежливо, хотя и официально. Суперинтендант более грузный, как и положено по рангу, детектив-инспектор высокий, худощавый. Тогда в доме Анджелы я их не видел, а теперь с удивлением обнаружил, что знаю обоих в лицо и они меня, кажется, тоже знают. Так что атмосфера была почти дружеская.

Меня расспрашивали о посещении дома Джона, когда он только заболел. Я им все подробно рассказал, указал точно время, как мог. Насчет расстройства пищеварения сказал, что ничего не знаю, что, мол, сам Джон к этому серьезно не относился. Меня спросили насчет недоброжелателей Джона. Я ответил, что таких не было, его все любили и уважали, и что просто невозможно представить, чтобы кто-то вознамерился его отравить. Такое могло произойти только случайно.

– Может быть, сэр, может быть, – уклончиво произнес суперинтендант.

В конце разговора я рискнул дать им совет.

– Надеюсь, суперинтендант, – произнес я с уважением, – вы не сконцентрируетесь только на одной версии. Вы знаете, что я имею в виду. Мне известно, что существует сильное предубеждение против определенной личности. Те из нас, кто хорошо знает эту личность, понимают, что все подозрения абсурдны, потому что это совершенно противоречит ее характеру. Я верю, что вы не позволите предубеждению направить себя по ложному следу.

– Мистер Сьюэлл, – произнес суперинтендант с холодком, – позвольте полиции самой решить, какой версии придерживаться в расследовании.

– Конечно, конечно! – поспешил согласиться я.

Вот так вот.

Но моя надежда на их объективность не оправдалась. После чая Френсис отправилась в дом Джона, чтобы утешить Анджелу, но ей не позволили войти в спальню. Стоящий на посту в коридоре грузный полицейский (к сожалению, не наш местный) сказал, что миссис Уотерхаус больна и доктор (опять же не Глен, а из полиции) приказал к ней никого не пускать.

В этот момент из спальни высунула голову Рона, увидела Френсис и повела вниз все объяснить.

– Они позволили ей остаться, – сказала мне потом Френсис. – Не хотели, но ты знаешь, с Роной не поспоришь. В конце концов, у них не было настоящей причины ей отказать. Но они поставили условие, что в этом случае наблюдать Анджелу будет не Глен, а полицейский доктор из Торминстера.

– А почему не Глен? – мрачно поинтересовался я. – Они что, арестовали Анджелу?

– Нет. Но они бы обязательно это сделали, если бы в доме нашлась хотя бы крупица мышьяка. А так против нее нет никаких улик.

– А откуда они возьмутся? Ведь каждому, кроме Сирила и, может быть, еще полицейских, ясно, что она не могла такое сделать. Но если она не под арестом, какое у них право запрещать кому-то с ней видеться?

– Не знаю. Но полиция всегда делает что хочет. Хорошо еще, что при ней оставили Рону.

– Есть еще новости? – спросил я.

– Рона сказала, что полицейские взяли на анализ отстой из канализации.

– Большой пользы им от этого не будет.

Френсис посмотрела на меня.

– Если полицейские окончательно рехнутся и арестуют Анджелу, придется выдать флакончик.

3

В деревне, я думаю, в невиновности Анджелы никто не сомневался. Важным у нас считалось мнение миссис Перритон.

Это была пожилая, с трудом двигающаяся дама (существовало подозрение, что она красит волосы), живущая со своим чопорным, столь же пожилым мужем в симпатичном доме, построенном чуть ли не в восемнадцатом веке в дальнем конце деревни. Старуха была известна своей добросердечностью, ей всегда все рассказывали, поэтому она являлась средоточием местных слухов. Мне миссис Перритон нравилась, и Френсис тоже, но были и такие, кто над ней посмеивался, называя ее старой девой, случайно вышедшей замуж.

И вот во второй половине дня, когда мы возвратились из полиции, миссис Перритон нашла меня в саду, где я работал. Она знала меня еще в те времена, когда я не умел ходить, поэтому церемонии отсутствовали.

Я приветствовал ее, отряхнув с рук грязь.

– Я знала, Дуглас, что тебя не допросишься прийти ко мне на чай. – Миссис Перритон улыбнулась, показав крупные зубы. – Так что гора пришла к Магомету. Нет, я не собираюсь тебя отрывать, мой дорогой мальчик, продолжай делать что делал. Разговору это не мешает. Я пришла по поводу этих ужасных дел, которые творятся в доме Джона Уотерхауса.

– Миссис Перритон, вы ошибаетесь. Я знаю не больше вас.

– Не говори ерунду. Ты знаешь много больше. Поэтому скажи, правда ли то, что они собираются арестовать Анджелу Уотерхаус?

– Уверен, что нет.

– Но у них есть желание, да? – Миссис Перритон вперила в меня свой проницательный взгляд. – Им в голову втемяшилась нелепая мысль. Анджела при всем желании не смогла бы убить мужа. Ума бы не хватило. Кстати, намекни об этом полицейским, а то они, наверное, не догадываются. Я бы поняла, если бы под подозрение попала Рона Брум.

– Рона? – эхом отозвался я.

Миссис Перритон громко рассмеялась.

– Да. Или Френсис. Или ты. Или Глен Брум. Или десяток других. Или я, если на то пошло. А что, у нас у всех хватило бы смекалки это сделать. Попомни мои слова, рано или поздно мы все попадем под подозрение.

Я рассмеялся. Миссис Перритон могут заподозрить в убийстве – такое мне в голову не приходило!

Она кивнула.

– Смейся, мой мальчик, если хочешь, но это правда. Грядет ужасный скандал. Начнут трясти каждого, кто знал бедного мистера Уотерхауса. Вот, например, уже начали болтать про Фрифорда, которого, по несчастью, мистер Уотерхаус уволил как раз за неделю до своей смерти.

– Я ничего не слышал об этом. А кто он такой? Рабочий?

– Да. Помогал мистеру Уотерхаусу на строительстве. Но был нечист на руку. Мистер Уотерхаус уличил его в краже инструментов. Фрифорд клялся, что инструменты только позаимствовал, но мистер Уотерхаус сказал, что ему не нужны работники, которые заимствуют его вещи без спроса. А Фрифорд в тот вечер сильно напился в пабе, ну и сболтнул какую-то глупость, которую все слышали. На трезвую голову он бы, конечно, такого не сделал.

– Как много вы всего знаете, миссис Перритон.

– А как же, мне же все всё рассказывают. Даже о таких вещах, которые я бы предпочитала не знать. Ну, Фрифорд – это, конечно, вздор. А вот Митци Бергман другое дело.

– А что Митци?

– Она вдруг засобиралась домой в Германию.

– Когда?

– Да прямо сегодня хочет уехать. В крайнем случае завтра.

– Но на послезавтра назначен коронерский суд. Она не может уехать до его окончания. Разве ей не вручили повестку?

– Так ведь об этом я тебе и говорю, глупое дитя. Она плачет и твердит, что должна уехать немедленно.

– Почему она должна уехать?

– Говорит, что нужна родителям.

– Они больны?

– Не знаю. Просто она им понадобилась. Неожиданно.

– Неужели это так срочно?

– Я тоже ее об этом спрашивала, а она только плачет громче и говорит, что должна ехать немедленно. Думаю, тут не в родителях дело, Дуглас.

– А в чем?

– Возможно, она получила приказ, – торжествующе произнесла миссис Перритон.

Я оперся на вилы.

– Какой приказ?

Миссис Перритон посуровела.

– Тут вот какое дело. В последний год эта девушка часто бывала у меня. И много всего рассказывала. Она была ко мне привязана, если хочешь знать. Потому что я жила в Германии до войны. Говорила, например, что германское посольство в Лондоне следит за всеми гражданами Германии, которые живут у нас.

– Ну и что?

– Как «что»? Так ведь они все нацисты. И Митци, естественно, тоже. Но ей, наверное, пришлось, – поспешно добавила миссис Перритон, пытаясь защитить Митци. – У нее ведь там родители, до них легко добраться. В любом случае Митци нацистка, она член Германского женского союза, или как он там называется, и обязана выполнять приказы этой организации в Лондоне. Так вот, я думаю, они приказали ей вернуться в Германию.

– Но зачем? – Я ничего понимал, но полагал, что если миссис Перритон об этом говорит, значит, так нужно. Она была старухой, но отнюдь не дурой.

– А вот это я не знаю. Теперь я расскажу тебе самое главное. Митци действительно собралась уехать в Лондон самовольно, без разрешения. Вчера вечером она пришла ко мне с красными глазами, говорит, что должна вернуться в Германию немедленно. Вообще-то если ты спросишь меня, то я скажу, что эта девушка сразу после смерти мистера Джона Уотерхауса вела себя очень странно.

– Естественно, она была расстроена, – сказал я.

– Расстроена? Думаю, даже слишком. Но чем? Только не случившимся. Потому что Митци мистера Уотерхауса недолюбливала.

– Да вы что? – искренне удивился я. – Она к нему прекрасно относилась. И он ее любил, я это знаю. Да, у него была привычка ее поддразнивать. Мне доводилось слышать, как он подшучивал над нацизмом, который установился в Германии.

Миссис Перритон сокрушенно покачала головой:

– А вот это он зря. Шутить над немцами не следует. У них сложновато с чувством юмора, а к себе они вообще относятся очень серьезно. Для меня даже сомнительно, есть ли у нас с ними общие прародители. Я знаю, что Митци была недовольна шутками мистера Уотерхауса. Она прямо из себя выходила, если кто-то не восхищался ее любимой Германией, а свой нацизм просто боготворила. Я говорила ей о том, что пишут в газетах, какие безобразия творятся сейчас в Германии, а она в ответ твердила, что это вранье.

Я вздохнул:

– Да, это все неприятно, но вряд ли имеет отношение к смерти Джона.

Миссис Перритон окинула меня суровым взглядом.

– Я тоже так думаю, но все равно нельзя ей позволять ускользать из страны, пока не прояснена загадка смерти мистера Уотерхауса. В конце концов, она в это время жила в его доме, а значит, свидетельница.

– И что вы хотите, чтобы я сделал, миссис Перритон?

Она снова улыбнулась:

– Я подумала, что ты мог бы намекнуть в полиции, чтобы ее задержали на границе. Не позволили уехать.

Я кивнул:

– Хорошо.

– Но я тебе не обо всех своих догадках сказала. Остальное додумывай сам.

4

В полицию я с этим не побежал. Не мое это дело советовать им, как действовать. Но Митци действительно на следующий день уехала. Взяла с собой небольшой чемоданчик-дипломат, остальные вещи оставила в доме.

Газеты, конечно, сделали из этого сенсацию. «Исчезновение главной свидетельницы накануне коронерского суда», «Нацистка сбежала в свою Германию», все в таком духе. А в деревне сразу же решили, что раз так, то Митци и есть отравительница. Потому и сбежала.

И в самом деле ее бегство выглядело подозрительным. В чем причина? Зачем бежать, если ты не чувствуешь за собой вины? По деревне ходили слухи, один фантастичнее другого. Самый свежий: недалеко от дома Уотерхаусов Митци ждал большой черный автомобиль с закрытыми занавесками и мрачным эсэсовцем за рулем. Она села, и автомобиль умчался.

Как ни странно, но этот слух в какой-то мере потом подтвердился. Полиция выяснила, что Митци в тот же день отплыла на корабле, следующем в Роттердам. Значит, в порт ее доставил автомобиль, а как же иначе? Но откуда он взялся, чей это был автомобиль и кто им управлял, осталось загадкой.

Все это, вместе взятое, достаточно возбудило общество, чтобы не исключить сомнения, что коронерский суд привлечет внимание не меньшее, чем финальный матч на кубок страны.

Бегство Митци, однако, нисколько не прояснило загадку смерти Джона.

Мы с Френсис обсуждали это битых два часа после чая, не придя ни к какому заключению. Нам казалось, что мы единственные знаем правду о смерти Джона, но никак не могли прицепить к этому Митци.

Наконец Френсис сказала:

– Иди позвони Глену, пригласи на ужин. Он теперь один. Может, у него есть какие-то новости.

Но Глен ждал пациента, который должен был прийти позднее вечером, и, в свою очередь, пригласил меня зайти выпить по кружке эля. Я с радостью согласился.

5

Только мы с ним устроились в креслах с кружками эля, как к нему явился пациент.

Он прошел к полке, взял оттуда несколько книг и с улыбкой уронил их мне на колени.

– Займись пока. Я вернусь минут через двадцать.

Я просмотрел названия.

Это была «Медицинская судебная практика и фармацевтический кодекс» Тейлора и еще две монографии об использовании лекарственных средств в медицине. Я открыл первую, нашел в оглавлении «мышьяк» и углубился в чтение.

Когда Глен через полчаса вернулся, я чувствовал себя серьезно образованным в том, что касается мышьяка.

– Думаю, ты знаешь об этом много больше, чем я две недели назад, – заметил он. – Яды в обычный врачебный практикум не входят. Мы когда-то зубрили о них сведения перед экзаменами, но потом благополучно забыли. Вот почему многие отравители избегают наказания.

– Ты присутствовал на вскрытии, – сказал я. – У него было какое-то изменение печени?

Глен улыбнулся:

– Какое-то было, но не чрезмерное.

– А в последние дни перед смертью глаза у него слезились?

– Нет. Не было также утолщения кожи на ладонях и подошвах, выпадения волос, опоясывающего лишая, болей в конечностях, мышечной слабости. Заметь я хотя бы один из этих признаков, была бы возможность диагностировать отравление мышьяком, хотя и с большим сомнением.

– Иными словами, – продолжил я, – мы имеем дело не с хроническим отравлением мышьяком, а острым?

Глен кивнул:

– Несомненно. В этом все и дело. Жаль, что в полиции этого не понимают.

– А что они говорят?

– По их мнению, Джон принимал мышьяк многократно малыми дозами. В результате обострились проблемы с желудочно-кишечным трактом. Это хорошо поддерживает версию насчет отравительницы Анджелы.

– Они ее по-прежнему подозревают?

– Да. Будем надеяться, что Скотленд-Ярд приведет их в чувства.

– Скотленд-Ярд?

– Да. Пока это между нами, но начальник полиции после бегства Митци из-под носа у наших олухов был вынужден пригласить оттуда сотрудников.

Я присвистнул.

– Это уже серьезно. Глен. Ты все еще веришь, что это убийство?

Глен пожал плечами:

– А что еще тут могло быть? Ведь Джон не мог покончить с собой, пусть даже на это у него была причина, не оставив даже записки для коронера.

– Но можно предположить несчастный случай, – сказал я. – Кстати, когда, по-твоему, была принята смертельная доза?

– Насколько я могу судить, где-то в начале дня. Между одиннадцатью и двенадцатью.

– То есть почти одновременно с приемом тройной дозы твоего лекарства? – Я попытался сказать это без нажима, как будто между прочим. – Я думаю, ты не всыпал ему туда мышьяк, спутав с питьевой содой?

Глен рассмеялся.

– Ничего себе ошибочка! Но самое забавное, что полицейские в этом направлении тоже копают. Все ищут этот флакончик. Тиммс был здесь сегодня утром, задавал разные глупые вопросы. Типа где я держу мышьяк и так далее. Ну что тут поделаешь с дураками?

– Действительно, глупо так думать, – согласился я, чувствуя огромное облегчение.

Моя Френсис была почти уверена, что во флакончике мышьяк, а на самом деле этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. Иначе бы Глен не относился к подозрениям полиции так беззаботно.

Он снова наполнил наши кружки своим превосходным элем, который всегда держит в бочке в подвале.

– Кстати, завтра не пропусти кое-что забавное.

Я навострил уши.

– На коронерском суде?

– Да. Я понял так, что у полицейских есть кое-что в рукаве, что должно вызвать переполох.

– А что это такое?

– Понятия не имею. Подождем до завтра.

1

Однако мои мучения отложили. Я не успел дойти до места свидетеля, как коронер, пошептавшись с разными значительными лицами, собравшимися вокруг его стола, объявил перерыв на обед. И мы с напряженными лицами людей, привыкших к вниманию публики, протолкнулись через толпу и направились по домам. Гарольд пошел в другую сторону, а Глену и Роне некоторое время было с нами по пути.

– Ну и какое у тебя, мой друг, впечатление от всего этого? – спросила Рона, когда мы отошли подальше от толпы.

– Пока… – начал я, но она меня оборвала.

– А то, что они с очевидностью нацелились на Анджелу, как тебе это нравится?

– Ну как это может нравиться, когда коронер пытается внушить присяжным, что яд в лекарство добавила Анджела?

– Вот именно. Посмотрим, насколько он преуспеет. Как ты думаешь, Глен?

Тот очнулся от размышлений.

– Вряд ли они вынесут обвинительный вердикт. Там в жюри есть хорошие парни, которые любили Джона и не хотели бы видеть его жену на скамье подсудимых. Но держать пари на этот счет я бы не стал.

– Многое зависит от других свидетелей, – сказала Рона, – например, от Френсис и Дугласа.

Моя жена поежилась.

– Рона, тебе Джон действительно ничего не говорил о том, что выпил половину флакончика?

– Говорил, – спокойно ответила та. – Но я не считаю зазорным давать ложные показания, если это помешает судебной ошибке.

– Я не согласен, – подал голос Глен. – Надо было сказать правду, тогда бы стало известно, чего они хотят.

Я посмотрел на Рону.

– А ты уверена, что Анджела тут ни при чем? И если не она, то кто же?

– С этим пусть разбирается полиция, – отозвалась Рона. – Я не собираюсь выдвигать никаких версий.

Мы дошли до поворота и постояли пару минут.

– В любом случае, – сказала Френсис, – все скоро прояснится. Или нет?

– Не знаю. – Рона пожала плечами. – Ты думаешь, что тут замешано что-то такое, о чем мы не догадываемся?

– Пошли, – сказал Глен. – Я хочу есть.

2

Насчет себя я зря волновался. Все прошло гладко.

А вот Френсис…

Когда мы вошли в здание школы, она каким-то образом ухитрилась ускользнуть от меня куда-то вбок. Затем я с удивлением увидел ее в окружении суперинтенданта Тиммса, инспектора, коронера и высокого, по-военному выглядящего мужчины, как позднее выяснилось, недавно назначенного начальника полиции графства. Они о чем-то с ней говорили, как мне показалось, возбужденно. Затем она заняла свое место рядом со мной. Я вопросительно посмотрел на нее, но Френсис напустила на себя таинственность и отрицательно покачала головой. Затем меня вызвали.

Вопросы коронера показались мне поверхностными и формальными. Он попросил описать состояние Джона, когда я к нему пришел в тот вечер. Потом я рассказал о той знаменательной беседе после ужина в доме Уотерхаусов, по существу, подтвердив показания Глена. Рассказал я также и о том, как нашли завещание Джона, и что Анджела, кажется, была безразлична к его содержанию. Вот и все. Коронер как будто забыл о флакончике с лекарством, чему я был несказанно рад.

Затем вызвали Френсис.

– Пожелай мне удачи, – прошептала она со странной улыбкой.

Я проводил ее глазами. Она выглядела очень симпатичной в аккуратном твидовом костюме и кокетливой шляпке с маленьким пером. Мне показалось, что она совершенно спокойна.

– Миссис Сьюэлл, – произнес коронер со значением, – вы только что имели важный разговор с представителями полиции. Прошу вас изложить его содержание для присяжных. Речь идет о том первом дне пятого сентября, когда вас с мужем пригласили к Уотерхаусам.

Я задержал дыхание.

– Получив известие, – начала она бодрым тоном, – мы с мужем сразу направились к ним. Он остался с мистером Уотерхаусом в библиотеке, а я поднялась наверх к его супруге, которая были расстроена по поводу его неожиданного недомогания. Затем муж попросил меня позвонить доктору Бруму, что я и сделала. После прибытия мисс Брум я вернулась к миссис Уотерхаус и оставалась с ней с короткими перерывами весь вечер. Перед уходом поднялась наверх попрощаться с мистером Уотерхаусом и пожелать скорого выздоровления. Спросила, знает ли он причину болезни, он ответил, что не знает. Затем добавил, что лекарства, которое прислал доктор Брум, он решил принять побольше, думал, что оно поможет, а лекарство не оправдало ожиданий. Мистер Уотерхаус говорил это шутя, но я решила незаметно забрать у него этот флакончик, потому что передозировка вредна. Это общеизвестно. Доктору Бруму я об этом не сказала, побоялась, что он меня отругает за то, что лезу не в свое дело.

Френсис замолкла.

В зале стояла гробовая тишина. Признаюсь, я чувствовал себя довольно скверно.

– Давайте внесем ясность, – сказал коронер. – Итак, вы в тот вечер пятого сентября приблизительно в девять забрали из спальни мистера Уотерхауса флакончик с лекарством, и он все время был у вас, пока вы не принесли его сюда сегодня и в моем присутствии передали суперинтенданту Тиммсу. Это верно?

– Совершенно верно.

– Суперинтендант, покажите пожалуйста, этот предмет. Миссис Сьюэлл, вы узнаете флакончик, который взяли в спальне мистера Уотерхауса?

– Да.

– Вы его открывали, пока он был у вас?

– Конечно, нет.

– Ничего не выливали и не добавляли? Он точно в таком же состоянии, как и когда вы его взяли?

– Да. Точно такой же.

Коронер прервал допрос, чтобы посовещаться с должностными лицами. Затем я увидел, как суперинтендант поднял завернутый в носовой платок флакончик и отлил из него некоторое количество в специально приготовленную склянку, которую вручил сэру Френсису Харботтлу. Тот поспешил с ней на выход.

– Да, – пробормотал Глен, – твоя жена умеет удивлять.

Мне на это нечего было ответить.

– Он понес это на анализ, – возбужденно прошептал Гарольд, когда знаменитый химик исчез за дверью. – А что, если найдет мышьяк?

– Ничего он там не найдет, – спокойно проговорил Глен.

Коронер вернулся к делу:

– Миссис Сьюэлл, вы отдавали себе отчет, что скрываете важное вещественное доказательство?

Френсис мило улыбнулась:

– Признаюсь, я об этом не подумала. Не до флакончика было, когда умер мистер Уотерхаус. Мы все так горевали и продолжаем горевать. А теперь вот вы утром начали спрашивать о флакончике, и я о нем вспомнила и после перерыва решила принести.

– Хм… – Коронер почесал подбородок и внимательно посмотрел на Френсис. У нее был такой невинный вид, что он махнул рукой и начал задавать другие вопросы.

Она подтвердила то, что рассказали я и Глен. Затем коронер ее отпустил.

Френсис возвратилась на место, провожаемая взглядами всех присутствующих. Я сделал вид, что ничего важного не произошло. Мы все думали, что следующим коронер вызовет Гарольда, но он пригласил горничную Анджелы, Айлин Притчард.

– Расскажу потом, – прошептала Френсис.

Я кивнул. Затем мы стали слушать показания горничной. Я ее с трудом узнал. Изящно пошитый жакет и юбка, на голове элегантная шляпка. Мне показалось, что совсем недавно я видел ее на Анджеле.

Горничная была преисполнена важности. Насчет поисков в доме, в которых она помогала Сирилу Уотерхаусу, пояснила, что делала это не под нажимом, а добровольно, чтобы уличить злодейку. Неслыханная наглость.

Она гордилась также тем, что передала Сирилу письмо. Считала это своим гражданским долгом. Коронер, однако, разговаривал с ней строгим тоном без намека на одобрение ее действий.

Затем он попросил ее как можно точнее описать передвижения покойного накануне болезни.

Согласно ее рассказу, Джон Уотерхаус спустился на завтрак, как обычно, в половине девятого и ел, как обычно, в компании Митци Бергман. Анджела постоянно завтракала в постели. Горничная подала овсянку, копченую рыбу и яичницу с беконом, к кофе тосты и мармелад. Судя по оставшейся посуде, Джон съел нормальный завтрак, то есть довольно обильный. О чем говорили Джон и Митци, горничная не знает, потому что ее в комнате не было. Но в то утро, как всегда, мистер Уотерхаус за завтраком читал газету и говорил мало.

Горничная видела из буфетной, как примерно в половине десятого, после обычного утреннего визита к жене, он направился на конный двор, где велось строительство. Работали трое – каменщик и двое подсобных рабочих. Когда мистер Уотерхаус вернулся в дом, она не знает, но тогда было пасмурно, и он мог прийти в любое время. Когда принесли почту, где-то в начале одиннадцатого (горничную попросили уточнить, она подумала и сказала, что это было в десять минут одиннадцатого), мистер Уотерхаус сидел в библиотеке у камина и читал газету.

Коронер спросил, что было в почте. Горничная ответила, что бандероль. Пакет не очень большой и не очень маленький. Перевязанный бечевкой.

– Туда вполне мог поместиться флакончик с лекарством, – добавила она, видимо, сказав первое, что пришло в голову.

Что там было внутри пакета, горничная не знала. На следующее утро она видела обертку в мусорной корзине. Коронер продолжал допытываться насчет бандероли, но больше ничего путного горничная рассказать не могла.

– Хорошо. – Коронер кивнул. – И что было дальше?

В следующий раз горничная увидела хозяина в половине первого. Выходил ли он куда, она не знает. Но флакончик с лекарством, который она поставила на столик в холле после того, как его доставил мальчик-посыльный где-то в половине двенадцатого, исчез. Значит, мистер Уотерхаус в это время был в доме.

А в половине первого он позвонил из библиотеки и попросил принести бокал сидра.

– Как мистер Уотерхаус выглядел? – спросил коронер.

– Очень странно.

– Что значит странно?

– Хм… – Горничная помолчала. – Он выглядел, как будто у него что-то болит. Сидел тихонько, сгорбившись в кресле.

В следующий раз горничная увидела его, когда подавала обед. Ел он, кажется, нормально. С ним были только мисс Бергман и миссис Уотерхаус. Во время чаепития в гостиной мистер Уотерхаус отсутствовал. Потом она заметила, что одна чашка из трех осталась чистая.

На этом допрос горничной закончился.

Коронер поправил очки и откашлялся.

– Очень жаль, что отсутствует свидетельница, которая могла бы дать нам весьма важные показания. Я имею в виду фрейлейн Бергман. Мне известно, что повестка была ей вручена, как положено. Надеюсь, власти разберутся с этой молодой женщиной, если она снова появится в нашей стране.

Суперинтендант Тиммс что-то прошептал коронеру, и тот приосанился.

– Да, я забыл задать последней свидетельнице важный вопрос. Мисс… Притчард, пожалуйста, займите место свидетеля.

Вопрос был такой: могло ли случиться в тот день, что мистер Уотерхаус отведал какое-то блюдо только один, а другие к нему не притронулись?

Горничная ответила, что ничего такого не заметила. А вот сидр действительно за обедом пил только один мистер Уотерхаус. Кроме того, он выпил бокал в половине первого в библиотеке.

Следующей свидетельницей была кухарка Уотерхаусов. Вернее, бывшая. Потому что была уже уволена. Что заставило Митци тщетно искать в Торминстере ей замену. Помогла Рона, которая позвонила своей приятельнице, живущей в соседней деревне. Та уезжала на неделю за границу и охотно согласилась одолжить свою кухарку.

Бывшая кухарка была из Австрии, звали ее Мария Пфайфер. Толстуха каких мало.

– Вы были кухаркой у миссис Уотерхаус? – спросил коронер.

– Я превосходный кухарка, – ответила свидетельница невпопад, сияя улыбкой.

– Простите, не понял?

– Я превосходный кухарка. Ну, отчен хороший. Wiener Schnitzel… Apfel Torte… Bratkatoffeln . О… – Она поцеловала свои пухлые пальцы.

– Хм… вы понимаете по-английски?

– Я превосходно понимать и говорить. И я превосходный кухарка, – пояснила свидетельница.

– Да, – раздраженно буркнул коронер. – Скажите, вы работали кухаркой в их доме в то время, когда заболел мистер Уотерхаус?

Круглое румяное лицо женщины помрачнело.

– Это не из-за меня он заболеть. Я прекрасный кухарка.

– Нет-нет, конечно, не из-за вас. А потом вас уволили?

– Что? – возмутилась женщина. – Уволить? Я сам ушел. Не могу жить в одном доме с юден. – Последнее слово она произнесла с нажимом.

– Что вы сказали? – Коронер с недоумением посмотрел на помощника, а тот с не меньшим на него.

– Митци Бергман. Она юден… ну, еврей по-вашему. А я наци. Австрийский наци.

– Да, но при чем тут…

– Притчард, она тоже юден. А я не могу находиться рядом с юден.

– Что вы тут плетете? – наконец возмутился коронер. – Вас уволили, когда мистер Уотерхаус заболел?

– Я сказал мадам, что не могу находиться рядом с юден, – торжественно объявила свидетельница. – И вытолкала ее из кухни. Я прекрасный кухарка. – Она оглядела зал, ожидая аплодисментов.

Коронер попытался зайти с другой стороны:

– Пожалуйста, слушайте меня внимательно. Вы уверены, что в тот день, когда мистер Уотерхаус заболел, вся еда… – он замялся, – как бы это сказать… ну, была доброкачественной?

Свидетельница надолго задумалась. Затем просияла.

– Я готовить отчшен хорошо. Я прекрасный кухарка. Wiener Schnitzel… Apfel Torte… Bratkatoffeln. О…

Коронер вытер лоб.

– Вы видели тарелки, которые вернули после обеда на кухню?

– Видел.

– Вы могли бы сказать, что какое-то блюдо отведал только один человек?

– Толко один тшеловек? – Свидетельница задумалась. Затем снова просияла. – Я толко один тшеловек. Я ем все, что приносят обратно из столовой. – Затем она вообще перешла на немецкий, видимо, решив, что хватит. – Ja wohl. Ich esse alles was aus Speizimmer zuruck kommt. Ich esse viel. Sehr viel. Kollosal! Grossartig! Ach!

Коронер сдался.

– Я понял так, – объяснил он присяжным, – что свидетельница доедает все, что приносят на кухню обратно из столовой. А раз она жива и здорова, то в день, когда мистер Уотерхаус заболел, мышьяк в пищу попасть не мог. – Он посмотрел на кухарку, решив сделать еще попытку. – А в тот день, когда мистер Уотерхаус заболел, вы тоже все доедали?

Она радостно улыбнулась:

– Да. Я прекрасный кухарка.

Коронер махнул рукой:

– Довольно.

Глен наклонился ко мне.

– Интересный случай задержки развития. Она остановилась на возрасте восемь лет. Может быть, семь.

С другой стороны Френсис прошептала:

– Врет все эта тварь. Она ничего не может толком приготовить. Анджела с ней ужасно мучилась.

– Зато на аппетит не жалуется, – прошептал я в ответ.

Коронер опять посовещался со своим окружением, после чего кивнул мистеру Беллью.

– Скажите, – мягко произнес адвокат, обращаясь к свидетельнице, – в то утро, когда миссис Уотерхаус вас уволила, она появлялась на кухне?

Кухарка растерянно посмотрела на коронера.

– Я не понимать.

– С разрешения суда я повторю вопрос по-немецки, – учтиво произнес мистер Беллью.

Кухарка быстро ему ответила. Он задал еще вопрос и опять получил быстрый ответ.

– Так нельзя, мистер Беллью, – раздраженно проговорил коронер. – Это не по правилам. Нужно приглашать переводчика.

– Все в порядке, – успокоил его адвокат. – Мне уже все ясно. Свидетельница сказала, что в то утро, когда мистер Уотерхаус заболел, его супруга пришла на кухню, чтобы лично приготовить лимонный бисквит. – Он посмотрел на кухарку. – Для кого она это готовила?

– Для себя, naturlich , – ответила кухарка.

– Для себя, значит? А теперь скажите нам, Мария, вам нравилась миссис Уотерхаус? Вы считали ее liebe Dame ?

– Gar nicht! – выкрикнула свидетельница, побагровев. – Он не был хороший леди. Он был плохой леди.

– А почему для вас миссис Уотерхаус была плохой? – вкрадчиво спросил мистер Беллью.

– Он говорил, что я не могу готовить. Я! Он сказал, что я должен уйти. Я вытолкал ее из кухни. Она юден. А я прекрасный кухарка.

– Спасибо. А остатки лимонного бисквита, когда их принесли из столовой, вы съели?

– Нет-нет. Я не ел. Это Притчард, она съел. Притчард очень жадный, как все юден.

Коронер махнул кухарке уходить.

– Я полагаю, нам следует вернуть мисс Притчард, чтобы она прояснила нам этот вопрос. Мисс Притчард! Пожалуйста, займите место свидетеля. Вы подавали в тот день лимонный бисквит, о котором идет речь?

– Да, – ответила горничная, быстро дыша.

– Что-то от него осталось?

– Довольно много осталось, сэр.

– Понятно. И вы доели его на кухне?

– Ничего я не доедала. Это ложь, сэр. Все съела Мария, она ничего после себя не оставляет. Ест все подряд, как только влазит?! Никогда в жизни не видела такой жадности. Она называет меня еврейкой, но это ложь. Я…

– Мисс Притчард, – быстро вмешался адвокат, – вы можете нам сказать, кто ел этот лимонный бисквит и сколько?

– Почти все съел мистер Уотерхаус, сэр. Это его любимое блюдо. Он любил повторять, что никто не может приготовить лимонный бисквит лучше, чем миссис Уотерхаус. А она к нему не прикоснулась. Ей он не нравился.

– А мисс Бергман?

– Нет, она ушла из-за стола рано.

– Но вы сказали коронеру, что блюд, которые бы отведал только один человек, в тот день не было.

– Я… забыла лимонный бисквит, сэр, – виновато проговорила девушка. – Забыла, что мисс Бергман, когда я его подавала, уже ушла.

– Хорошо, что теперь вспомнили.

Адвокат сел, многозначительно посмотрев на коронера.

Следующим давать свидетельские показания вызвали Кларенса Вентнора.

Это был опрятно одетый, сухонький маленький человечек, юридический представитель покойного мистера Джона Уотерхауса.

– Мистер Вентнор, – спросил коронер, – ваш покойный клиент был богатым?

– На время его смерти, – ответил адвокат с расстановкой, – определенно нет. Да, прежде он был достаточно богат, но в последние несколько лет растратил почти весь свой капитал. Так что он закончил жизнь сравнительно бедным человеком.

Надо ли говорить, как мы все были потрясены. Однако на коронера, кажется, это не произвело впечатления.

– А как же выплаты по страховке? – спросил он.

– А на это у него уже не было возможностей, – ответил мистер Вентнор.

Мы переглянулись. Вывод напрашивался сам собой. Интересно, что еще огласит этот мистер Вентнор?

1

Коронер продолжал задавать вопросы как ни в чем не бывало:

– Вам известно, почему мистер Уотерхаус настолько растратил свой капитал?

– У него были дорогие увлечения, – ответил адвокат с явным неодобрением. – И он не знал меры. Я считал своим долгом его предупредить, но ответ был всегда один: он сможет заработать деньги, когда понадобится. И добавлял, что в случае его смерти жена будет достаточно обеспечена. Имелся в виду страховой полис.

– Странно, – заметил коронер, – ведь он не мог выплачивать взносы. Ладно, мы к этому еще вернемся. А теперь я хочу спросить, вы согласны, что мистер Уотерхаус в случае необходимости мог много заработать?

– Мне казалось это сомнительным, – сухо ответил мистер Вентнор. – Сделать большие деньги просто так, по желанию, в наши дни очень трудно. А что касается мистера Уотерхауса, то он в конце потерял даже желание.

– Поясните, пожалуйста.

– Хм… я виделся с мистером Уотерхаусом за две недели до его смерти, в моем офисе. Он был чем-то подавлен, сказал, что хочет изменить завещание. Я понял так, что мистер Уотерхаус имел разговор с женой.

– Он попросил вас составить новое завещание?

– Да. Мистер Уотерхаус сообщил, что намерен сократить сумму своей страховой премии. У него был полис с выплатой очень большой суммы в случае его смерти, сто тысяч фунтов. Так вот, мистер Уотерхаус намеревался урезать его до одной десятой от первоначального количества. И это доставалось миссис Уотерхаус полностью. Оговорок насчет ее вторичного замужества не было.

– Мистер Уотерхаус собирался сообщить о своих намерениях кому-то еще?

– Нет, он ничего об этом не говорил.

Коронер усмехнулся:

– Думаю, не будет преувеличением сказать, что он умер весьма кстати. Я имею в виду главную наследницу по существующему завещанию.

– Я с вами согласен.

Затем поднялся мистер Беллью.

– Мистер Вентнор, когда должно было быть подписано новое завещание?

– Неизвестно. Я только начал над ним работать. Может быть, через две недели… или месяц.

– Мистер Уотерхаус не говорил вам, рассказал ли он жене о новом завещании и изменении в страховке?

– Нет.

– Но, насколько я знаю, данный полис действует еще несколько месяцев.

– Его срок истекает двадцать третьего мая.

– Вот именно. И я слышал, мистер Вентнор, что вы согласны с предположением, что смерть мистера Уотерхауса случилась очень кстати для главной наследницы по старому завещанию. То есть для его жены. Мистер Уотерхаус говорил что-нибудь о возможности развода?

– Говорил.

– Выходит, он об этом думал?

– Пожалуй, да.

– Но по существующему завещанию миссис Уотерхаус в случае повторного замужества теряет половину денег по страховке?

– Да.

– И эта половина переходит мистеру Морису Уотерхаусу. Так что, я думаю, в равной степени справедливо было бы заметить, что смерть мистера Уотерхауса оказалась кстати и второму наследнику по старому завещанию, который в новом завещании вообще не упоминался?

– Несомненно, это так, – вежливо согласился мистер Вентнор.

Мистер Беллью сел, а коронер, кивнув мистеру Вентнору, что он свободен, объявил:

– Заседание суда продолжится завтра. Я сожалею, что мы не смогли принять решение за один день, но при создавшихся обстоятельствах это не оказалось возможным. Так что встретимся завтра ровно в десять тридцать утра. Всех свидетелей прошу явиться точно к этому сроку.

Мы поторопились покинуть уже изрядно надоевшее нам помещение.

– Думаю, завтра мы повеселимся вдоволь, – заметил Глен.

– А что это за молодой человек сидел сзади нас? – спросила Френсис. – Коронер еще на него со значением поглядывал. Ты знаешь, кто это, Рона?

– Да, – ответила Рона. – Это Филип Странгман.

2

– Итак, давайте подведем итоги, – произнес Глен, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги к камину. Женщины устроились на диване.

Мы уговорили Брумов зайти к нам на поздний чай, поскольку сегодня была среда, когда у Глена нет приема. Что касается меня, то я ощущал просто физическую необходимость обсудить услышанное с людьми более проницательными. Возможно, они разглядели тут что-то такое, что прошло мимо моего внимания. Хотя я старался как никогда.

Когда мы переодевались наверху, Френсис поспешила объяснить свои действия с флакончиком с лекарством.

– Понимаешь, когда я услышала, как коронер допытывается насчет этого флакончика, то испугалась. Про тебя я им сказала, что ты ничего не знаешь. Думаю, это правильно. А тут еще меня подстегнул Глен перед обедом, когда заметил, что лучше рассказать правду и посмотреть, чего они хотят.

– Ну что ж, – сказал я, – что сделано, то сделано. Надеюсь, все правильно.

Френсис меня поцеловала.

– Спасибо за поддержку. А теперь пошли послушаем Глена.

Вначале он высказался по поводу пресловутого флакончика. Не надо было Френсис влезать не в свое дело. Френсис искренне покаялась и попросила прощения. В конце концов инцидент был исчерпан.

– А насчет Анджелы, – сказал Глен, – то арестовать ее могут только после обвинительного вердикта присяжных. Но этого не будет.

– Почему? – спросила Рона.

– Потому что я большинство из них знаю, – ответил Глен. – Они разумные ребята.

– Ну что ж, будем надеяться.

– Ты посмотри, что там уже наговорили, – произнес Глен со значением. – Теперь оказывается, мотив появился у молодого Мориса Уотерхауса. А этот тип Беллью даже предположил, что мышьяк в лимонный бисквит могла подсыпать кухарка.

– Я бы не удивилась, – заметила Френсис. – По словам Анджелы, эта женщина просто сумасшедшая. Да и готовить не умеет.

– Страна наводнена австрийскими кухарками, которые ничего не понимают в кулинарии, – мрачно согласилась Рона. – Любой австриячке, если она хочет весело прокатиться в Англию в надежде нажраться вдоволь и получить жалованье, о каком не могла мечтать дома, достаточно назваться кухаркой, и дело сделано. На этом наживается агентство, которое специализируется на доставке сюда вот таких женщин, которых потом навязывает некоторым несчастным хозяйкам за приличные комиссионные, представляя их квалифицированными поварихами. Я не понимаю, почему наше министерство труда не положит этому конец. Был один случай, когда…

– Давай без политики, – прервал ее Глен.

– Это не политика, а экономика.

– Тем хуже. – Глен посмотрел на Френсис. – Так ты думаешь, что это очередное дело Эльзы Феннинг?

– А кто это такая?

– Кухарка, которую признали виновной в отравлении мышьяком целой семьи. На самом деле она этого не делала, но ее все равно повесили, как положено.

– Нет, – сказал я, – эта женщина была настроена против Анджелы, а не Джона. И ты слышал, она думала, что Анджела готовит лимонный бисквит для себя. Может быть, кухарка целилась в Анджелу, а попала в Джона?

Рона внимательно посмотрела на меня.

– Весьма умное замечание, мой друг.

Только я загордился, как меня охладил Глен.

– Не такое уж умное. Этот лимонный бисквит потом доели на кухне горничная и та же кухарка.

– Но они обе это отрицают, – неуверенно возразил я.

– А, ерунда. – Глен отмахнулся. – Налей мне еще чаю, Френсис.

– Но почему это обязательно должно быть убийством? – проговорила Рона, накладывая себе сладкого пирога.

– О, – воскликнула Френсис, – я надеюсь, что это не так!

– Действительно, – поддержал их я, – ведь этому нет никаких доказательств.

– И обратному тоже, – возразил Глен. – Коронер напирает, что боли у Джона появились перед обедом. Но в последний месяц они возникали у него часто. Откуда мы знаем, что это от мышьяка? И следовательно, неизвестно, принял ли он яд до обеда или во время. Впрочем, отравиться можно было и за завтраком.

– А что это за таинственный пакет, который он получил? – спросила Френсис.

– Образцы строительного картона. Или новой марки цемента. Или асбестовых прокладок. Да он каждый день получал бандероли с образцами.

Глен замолк, чтобы закурить сигарету, затем продолжил:

– Тут вот как обстоит дело. Предположим, кто-то умирает, любой человек, где угодно. Если вы проявите достаточно упорства, то почти всегда найдете двоих-троих, кто не жалеет о его кончине. И там всегда будет и кухарка, которую уволили, и бандероль, которую принес утром почтальон, и бокал сидра, который выпил этот человек один и больше никто в доме. Такова жизнь. А теперь заговорите об убийстве, и все эти факты заиграют по-новому. Люди, которые по той или иной причине не сожалели о смерти этого человека, теперь приобретут мотив для убийства; бандероль с образцами, которую Джон, возможно, выбросил на свалку, становится зловещей, кухарка подсыпает мышьяк в лимонный бисквит, а горничная кладет его в овсянку.

– И что? – спросила Френсис.

– А то, что, по-моему, это все чепуха.

– А смерть Джона? – тихо спросила Рона.

– Это либо трагическая случайность, либо убийство по не известным нам причинам. Наверное, первое. И конечно, Анджела тут ни при чем. Покончить с собой он вроде бы никак не мог, но с учетом того, что мы сегодня услышали, это исключать нельзя. В любом случае, Рона, я думаю, ты попала в точку, когда сказала за обедом, что на самом деле мы Джона совершенно не знали. Возможно, это и к лучшему.

3

Гарольд, как всегда, оказался прав. Делом Джона Уотерхауса занялся Скотленд-Ярд. Двое сотрудников явились к нам поговорить.

Меньше чем через десять минут после ухода Глена и Роны и всего лишь за пятнадцать минут до ужина к нам явились двое сотрудников. Вежливо представились, назвали свои фамилии, но я их, конечно, не запомнил. Один – старший детектив-инспектор, другой – детектив-сержант.

Они были совсем не такие, как я ожидал. Старший инспектор был круглолицый, невысокий, полноватый, а сержант, как положено, оказался высоким и худощавым. К тому же довольно элегантным. Оба они вели себя очень культурно, иногда даже слишком. Почти пять минут потратили на всякого рода извинения за беспокойство. Я спросил, надо ли позвать мою жену, а они в ответ, что, мол, если это не причинит никаких неудобств, то да, они были бы рады воспользоваться такой возможностью. Хотят ли они разговаривать с ней наедине или в моем присутствии? А это уж как вы предпочтете. Как насчет бокала хереса? О, это так любезно с вашей стороны, но нам нежелательно пить при исполнении служебных обязанностей. Но не пить же мне одному? Ну тогда, пожалуй, мы придем к вам на помощь, но, пожалуйста, немного, чуть-чуть, на донышке. Вот в таком духе.

В последнее время я зачитывался американскими детективами, которые брал в библиотеке в Торминстере, и потому пребывал в недоумении. Агрессивные грубияны, горластые детективы из американских книжек, вероятно, сочли бы этих людей мягкотелыми кретинами.

Разговор длился полчаса вот в такой милой атмосфере. Френсис присоединилась к нам минут через десять. И этим двоим удалось разговорить нас на все сто.

Вначале детективы направили разговор в сторону Анджелы. Они, кажется, вполне разделяли нашу убежденность, что в любом случае она тут ни при чем. Потом мы плавно перешли к той беседе после ужина. И они соглашались, что, поскольку отравление было признано острым, желудочные боли у Джона тогда не имели значения. Затем заговорили о Глене, как о человеке и докторе. Детективы не переставали восхищаться им в обеих ипостасях. Поговорили и о жизни в деревне. Детективы случайно оказались оба родом из провинции и сожалели, что приходится жить в городе. И так далее, и тому подобное. И только когда они уже поднялись уходить, старший детектив-инспектор в предельно корректной форме взорвал небольшую бомбу прямо у меня под ногами, разрушив мои недалекие предположения об их чудачестве.

– Нам стало известно, что мистер Уотерхаус навещал вас утром в день своей смерти, – произнес он извиняющимся тоном. – Расскажите об этом визите.

Я смотрел на него, не понимая.

– Он был здесь?

– Да. – Детектив перелистнул небольшой красный блокнот. – Мистер Уотерхаус был у вас между одиннадцатью двадцатью и одиннадцатью сорока пятью минутами утра. Он пересек луг, отделяющий его участок от вашего, миновал оранжерею.

– Но… мне ничего об этом не известно, – сказал я. – Вы уверены?

– О да. – Детектив мягко улыбнулся. – В этом нет сомнений.

– Ты в это время работал в саду, – неожиданно вмешалась Френсис. – Он виделся со мной.

Детектив широко улыбнулся:

– Да, мадам, нам известно, что он встречался с вами. Вы принимали его скорее всего в этой комнате. Выпили по бокалу хереса, верно?

– Да. Я просто забыла, что это было в тот день. Но мистер Уотерхаус часто заходил к нам по утрам. Да… это было в последний раз… именно в тот день. Вообще-то он пришел к тебе, Дуглас, поговорить о подготовке фруктовых деревьев к зиме. Против вредителей. Но это был только предлог. На самом деле ему захотелось рассказать мне о своих желудочных болях и выпить бокал хереса.

– В перерывах между строительством, – пояснил я, – он экспериментировал с обработкой фруктовых деревьев. Убеждал меня, что против жучков стандартное орошение не годится. Джон был вообще по натуре экспериментатор. – Я говорил автоматически, одновременно удивляясь, как могла Френсис забыть такой важный факт, что Джон был в нашем доме почти на пороге смерти. С другой стороны, было немыслимо предположить, что она намеренно это скрыла.

– То есть вы с ним в то утро не виделись? – констатировал детектив.

– Нет. Я работал в саду. К сожалению, под дождем.

– Я помню, Джон сказал, что не встретил тебя по пути, – добавила Френсис, – а идти искать в такую погоду не хотелось. Сказал, что поговорит с тобой насчет обработки деревьев в другой раз.

Детектив кивнул:

– Понимаю. Значит, визит мистера Уотерхауса, мадам, был для вас рядовым событием?

– Конечно. Он приходил к нам чуть ли не через день.

– А что мистер Уотерхаус говорил по поводу своего недомогания?

– Ничего особенного. Просто я поняла, что он обеспокоен расстройством желудка. Он еще радовался, что мы его уговорили проконсультироваться с Гленом, сказал, что собирается соблюдать диету.

– Понятно. Ну что ж, мы вам очень признательны, что вы согласились ответить на наши вопросы в такой поздний час. Позвольте откланяться.

Я проводил детективов до двери. Там они задержались.

– Дорогое увлечение было у мистера Уотерхауса, – заметил старший инспектор.

– Вы имеете в виду строительство? – спросил я. – Да, это удовольствие не из дешевых.

– Я тоже люблю это дело, – с улыбкой признался детектив. – В мечтах я построил себе дом под настоящую старину, с потайными чуланами, лестницами и всем остальным.

– Да, – поддержал его я, – это, наверное, интересно.

– А может быть, мистер Уотерхаус тоже думал об этом?

– Вот этого я не знаю, – ответил я, немного удивившись. – А почему вы решили, что он тоже думал о тайниках?

– О, просто так. А вдруг у него была такая же страсть, как и у меня? Может быть, он намеревался хранить там что-то ценное во время отъездов?

– Но он никуда не уезжал.

– Вы имеете в виду надолго, сэр. Но в Торминстер, я полагаю, он отлучался довольно часто.

– Конечно. Мистер Уотерхаус очень любил кино.

– Вот видите. Ну, спокойной ночи, сэр, и еще раз спасибо.

Я вернулся в гостиную и налил себе бокал хереса.

– Кажется, я опять сплоховала, – проговорила жена веселым голосом. – Бедный Джон. Выходит, он тогда приходил в последний раз. А я об этом совершенно забыла. Ты думаешь, они теперь арестуют не Анджелу, а меня?

– Возможно, – ответил я. – Потому что ты в последнее время совсем забыла об осторожности. Но совершенно непонятно, откуда им стало известно, что он был здесь, когда даже я этого не знал.

– Они не такие простаки, какими кажутся, – сказала Френсис. – Ты знаешь, я их немного побаиваюсь.

4

Отдохнуть нам в тот вечер так и не удалось, потому что без четверти десять зазвонил телефон.

Я ответил.

– Привет, Дуглас, – произнес голос в трубке. – Это Алек. Надеюсь, у вас все в порядке?

– Да, – ответил я. – А что случилось?

– Ничего. Просто я хочу у вас сегодня переночевать. Можно?

– Конечно. А где ты?

– В Торминстере. Извини, что так поздно, но это крайне необходимо. Ладно, буду в тебя через полчаса.

Я вернулся в гостиную и произнес виноватым тоном, каким обычно говорит муж, когда кто-то из его родственников приезжает в гости. Жена, конечно, считает само собой разумеющимся, что ее родственники имеют приоритет.

– Звонил Алек из Торминстера. Он хочет у нас переночевать. Я сказал, пусть приезжает.

Френсис встала.

– Но… сейчас поздно.

– Он сказал, что это крайне необходимо.

– Горничная уже легла спать. Ладно, я приготовлю комнату сама. Она не проветрена, но тут уж ничего не поделаешь.

– Думаю, он возражать не станет, – успокоил я жену. – Не понимаю только, зачем ему понадобилось сюда приезжать.

– Надо было спросить, – сказала Френсис и вышла.

Отличный парень Алек Джинс был мой кузен. Он служил в армии в Индии, но три года назад вышел в отставку в звании майора. Без дела сидеть не захотел и устроился на работу в военном министерстве.

Он подъехал к нашему дому ровно через полчаса. Я помог ему поставить машину в гараж, проводил в дом. Алек, как обычно, остановился у входной двери, чтобы наклониться. Он был очень высокий, за два метра.

В гостиной его радостно встретила Френсис. Вообще-то мой кузен ей очень нравился.

– Что занесло тебя в наши места? – спросил я, когда мы устроились с бокалами в креслах.

– Ничего особенного. Так, езжу, прогуливаюсь. Надеюсь, я вас не потревожил?

– Нисколько, – мило проговорила Френсис. – Мне нравится, когда приезжают без всяких церемоний. Это хоть как-то разнообразит здешнюю жизнь.

Алек мне незаметно подмигнул, и я понял, что пока вопросы задавать нельзя.

Все прояснилось, когда Френсис отправилась спать, оставив нас одних.

– Так что все же случилось? – спросил я.

– Пришлось приехать из-за этого Уотерхауса, – ответил он. – Ты ведь его хорошо знал, верно?

– Очень хорошо.

– Я так и думал. Поэтому расскажи о нем как можно подробнее. И это нужно мне не просто так, а по службе.

– По какой службе?

– По разведывательной, вот по какой, – ответил он. – Как только там узнали, что мы родственники, меня послали сюда немедленно.

– А зачем им понадобился Уотерхаус?

– Хм… только между нами. Уотерхаус работал на нас, и есть подозрение, что его из-за этого убрали. Такое маловероятно, но все равно надо проверить. Вот меня за этим и послали.

До меня начало медленно доходить.

– Так ты служишь в военной разведке? И Джон, значит, там же. И чем он занимался? Шпионил?

– Нет, нет, – проворчал Алек. – Никаких дешевых триллеров. Уотерхаус просто помогал нам иногда. Кстати, этим занимаются десятки видных людей. Ты бы удивился, если бы я назвал фамилии. Уотерхаус был нам чертовски полезен, когда работал на Востоке. Но там не было ничего, за что его могли убрать. И все же в его в доме жила немка. Девушка по фамилии Бергман.

– Да. Но какое отношение могло иметь к его смерти это совершенно безобидное дружелюбное существо?

– Вот как? К твоему сведению, это безобидное дружелюбное существо бежало из нашей страны с помощью германских агентов. Им срочно понадобилось забрать ее отсюда.

– Почему?

– Вот это я и хотел бы знать. У тебя есть соображения?

– Никаких. Но Джона отравила не она, я в этом уверен.

– Хм… тогда жена?

– Нет, – ответил я с не меньшей горячностью.

– А кто?

– Наши все просто в замешательстве. Я думаю, что яд он принял сам, случайно. Только не спрашивай как, потому что это невозможно представить.

– В нашей жизни все возможно, – сухо заметил Алек. – А как насчет его девушки из Торминстера?

– Какой девушки?

– Ты что, не знаешь, что у него в Торминстере была девушка? Надо же, какие вы здесь в провинции нелюбопытные. Я думал, что у вас тут о ней все знают. Но девушка эта тоже совершенно безвредная. Так по крайней мере думают в Скотленд-Ярде.

– Это они ее раскопали? Так скоро?

– Да. Толковые ребята эти Вентворт и Даггерс. Кстати, забавно, что этот старикашка адвокат не упомянул об оставленном ей наследстве.

– Джон ей что-то завещал?

– Да, – ответил Алекс. – Он вообще оказался не так прост, твой Джон, как вы все думали.

– Что это значит? – спросил я.

Алек мотнул головой.

– Не имею права говорить. Но не беспокойся, завтра все узнаешь.

– На коронерском суде?

– Именно там. Но никому никаких намеков, Дуглас, понял? – Неожиданно Алек широко улыбнулся. – Завтра вообще будет много сюрпризов. Особенно для коронера.

1

– Это письмо, – растерянно продолжил коронер, – отправлено вчера вечером из Лондона. Не знаю, как это понимать. Вот его содержание.

Адресовано коронеру.

Зал суда, Аннипенни, Дорсет.

Сэр, тот факт, что это письмо вами получено, свидетельствует о том, что предпринято расследование. По поводу моей смерти. Цель письма – исключить возможные недоразумения.

Доктор Брум считал, что у меня эпидемическая диарея. Но на самом деле я страдал от отравления мышьяком. Конечно, можно было поставить доктора Брума в известность, но я, внимательно обдумав ситуацию, решил этого не делать. Он бы в любом случае помочь мне не смог. Я сам принял необходимые меры и надеюсь, что не умру. Но если вы это письмо получили, значит, я ошибся.

Но ошибся я прежде всего в том, что принял этот мышьяк. В последнее время мне приходилось много экспериментировать со средствами для уничтожения вредителей фруктовых деревьев. Эти средства наряду с другими компонентами содержат мышьяк. При этом я опрыскивал не только деревья, но и отдельных вредителей у себя на письменном столе. Я держал химикаты в бутылочках и баночках в потайном шкафу, который устроил в своей библиотеке, когда проводил там ремонт. Обычно, закончив пользоваться химикатами, я возвращал их в этот шкаф, но однажды (это было недавно, не помню когда), к моему большому сожалению, я принес небольшой флакончик с раствором мышьяка наверх в спальню, когда поднялся вымыть руки. Не знаю, сам ли я по рассеянности поставил этот флакончик в шкаф в спальне или, может быть, оставил рядом с раковиной, и его поставила туда горничная, но в любом случае он там оказался.

Вчера утром у меня трижды схватывало в кишечнике, и я выпил большую дозу лекарства из флакончика, который прислал доктор Брум, надеясь, что это поможет. А мне, наоборот, стало хуже. И тут я вспомнил, что у меня есть травяная настойка, которую в Индии подарил один знахарь. Тогда у меня тоже было сильное расстройство кишечника, и настойка очень помогла. Я решил попробовать снова. К сожалению, у меня в ванной комнате слабое освещение, а шкаф с лекарствами находится как раз в темном углу. Я хорошо помнил, что тот флакончик с настойкой был темно-коричневый, и, увидев его в шкафу, взял. А тут меня снова схватило, и я, не рассмотрев как следует флакончик, принял оттуда дозу. Настойка на вкус оказалась горькой, совсем не такой, как я помнил, и, решив, что она испортилась, я вылил остаток в раковину. С желудком у меня затем становилось все хуже, но только сегодня я осознал случившееся. Посмотрев в потайном шкафу в библиотеке, я не обнаружил там флакончика с мышьяком и все понял. А та настойка так и стоит в шкафу в спальне, и ничего она не испортилась. Пустой флакончик из ванной комнаты я поставил в потайной шкаф для полицейских. Пусть проверят. Он не сполоснут, и там несомненно остались следы мышьяка, который я по ошибке выпил.

О случившемся я решил никому не говорить. Причины простые. Если не умру, то зачем поднимать панику? А если умру, то доктор Брум, несомненно, даст заключение, что смерть наступила от эпидемической диареи, и никаких вопросов не возникнет. А если бы стало известно о мышьяке, то компания, где я застраховал жизнь, наверное, начала бы проверять, не самоубийство ли это.

И в самом деле я застраховался на очень большую сумму при том, что мои финансы находились в плачевном состоянии. Тот факт, что я вел переговоры о работе в Индокитае (очень выгодное предложение, которое бы существенно поправило мои денежные дела), никому не известен. Я это скрывал по своей обычной привычке – боялся сглазить, а вдруг все в самый последний момент сорвется. Так что у страховой компании были основания полагать, что я мог, застраховавшись на крупную сумму, наложить на себя руки. Тем более что дальше я выплачивать страховые взносы не мог.

Надеюсь, это письмо все объясняет.

Сэр, я премного вам благодарен за то, что вы прочли мое письмо присяжным, если таковые имеются. Или на открытом суде.

С искренним уважением, Джон Уотерхаус.

Надо ли говорить, какой эффект произвело письмо на всех нас, не говоря уже о присяжных. О себе скажу только, что я испытывал огромное облегчение, смешанное со странным разочарованием, в котором стыдно признаваться. Но тем не менее это было. Более того, мне кажется, что разочарование испытывал почти каждый в этом зале. А некоторым вообще казалось, что их обманули.

Коронер, думаю, не отличался от остальных.

– Как было сказано, – произнес он растерянным тоном, – письмо отправлено из Лондона вчера. Как такое могло случиться, пока не ясно. Можно предположить, что покойный передал письмо другу с просьбой отправить, если возникнут определенные обстоятельства. Хотелось бы надеяться, что отправивший письмо осознает свою ответственность и явится на этот суд для дачи свидетельских показаний. Это его святая обязанность. Тем временем… – Коронер замолк, чтобы посовещаться с окружением. – Тем временем полиция проведет определенное расследование. В письме есть постскриптум, который я не счел необходимым зачитывать, касающийся указаний, где именно находится этот потайной шкаф. В полиции также проверят письмо на отпечатки пальцев. Мне едва ли нужно вам напоминать, что мы здесь ничего не принимаем на веру. Поэтому суд откладывается до… в общем, на неделю. Прошу прибыть всех свидетелей точно в назначенное время.

Люди повалили на выход. Такой поворот сюжета никого не оставил равнодушным. Каждый спешил поделиться впечатлениями, и потому стоял невообразимый гул. Репортеры проталкивались сквозь толпу, торопясь к телефонам. Люди снаружи с нетерпением забрасывали вопросами счастливчиков, присутствовавших на суде.

– Разумеется, ты обедаешь с нами, – сказал я Алеку, когда мы наконец пробились к двери.

Алек улыбнулся.

– Сегодня я без обеда. – Он помолчал. – И ты тоже, если пожелаешь посетить дом Уотерхауса и посмотреть на этот потайной шкаф.

– Как, без полиции? – удивился я.

– Почему же? – Алек снова улыбнулся. – Блюстители закона из Скотленд-Ярда нас уже там ждут. А также многоуважаемый архитектор, которого я пригласил.

Я посмотрел на него.

– Ты, кажется, знал заранее, что содержится в письме Джона.

Алек осторожно глянул на спину Френсис, убедившись, что она отошла достаточно далеко.

– Естественно. Ведь это же я его отправил.

2

Дома мы с Френсис порадовались, что лекарство во флакончике оказалось просто лекарством, а затем Алек прервал нашу идиллию.

– Мне жаль пропускать обед, – произнес он озабоченным тоном, – но тут есть одно дело, немного сложноватое, поэтому я забираю Дугласа, чтобы помог. Ты не возражаешь?

К счастью, моя жена не из таких, чтобы задавать ненужные вопросы. Она сама любила иногда скрытничать и не мешала другим.

По пути к дому Уотерхаусов, а это недалеко, мне удалось кое-что вытянуть из Алека.

Письмо, адресованное коронеру, Джон Уотерхаус направил шефу отдела разведки, где работал Алек. Оно было вложено в другой конверт и отправлено из Торминстера. Шеф, зная, что у Алека тут есть родственник, послал его с миссией.

Письмо было подлинное, тут нет сомнений, но шеф запаниковал. Его смущала эта Митци Бергман. Она наверняка рылась в его бумагах, хотя прямых доказательств нет. А потом вообще сбежала.

Алеку было поручено убедиться, чтобы нигде не возникло ни единого намека на связь Уотерхауса с разведкой.

– Я вчера в Торминстере виделся с ребятами из Скотленд-Ярда, – заключил Алек. – С ними нет проблем. Рассказал им, что Уотерхаус написал коронеру, кое-что объяснил. Все было специально подстроено, чтобы письмо прибыло в конце, когда коронер и присяжные выслушали всех свидетелей. А теперь осталось убедиться, что в том флакончике действительно был мышьяк, которым он отравился. Так что компания в доме уже собралась.

Нас встретили двое знакомых мне полицейских из Торминстера и два давешних сотрудника Скотленд-Ярда, такие же мягкие и добродушные. И архитектор.

Впрочем, чтобы найти потайной шкаф, его помощь не понадобилась. Поскольку Джон в письме дал четкие указания.

В шкафу находилось множество разноцветных флакончиков, маленьких и побольше. Но как найти нужный? При виде этого изобилия старший детектив-инспектор присвистнул. Похоже, этот джентльмен собрал достаточно ядов, чтобы отравить половину графства. Затем при внимательном изучении оказалось, что большинство сосудов содержали совершенно безвредные вещества.

И тут я догадался.

– Ты знаешь, – сказал я Алеку, – это все лекарства Анджелы. Думаю, Джон тайком забирал их и ставил сюда, чтобы жена зря себя не травила. Она страдала жестокой ипохондрией и была готова принимать любые лекарства, не важно, нужны они были ей или нет.

– Да, да, – согласился Алек. – Думаешь, он для этого построил этот потайной шкаф?

(Могу добавить, что потом я получил у Анджелы подтверждение. Она сказала, что часто теряла флакончики с лекарствами и не могла представить, куда они подевались.)

Мы бы, наверное, провозились с ними еще долго, но появился сэр Френсис Харботтл, и дело пошло быстрее.

Всего пять минут ему понадобилось, чтобы, принюхиваясь, отобрать нужный сосуд.

– Мышьяк был вот здесь, – объявил он. – Тут еще осталось немного на дне. И осадок весьма характерный. Я, конечно, сделаю анализ, но уже сейчас могу сказать вам, джентльмены, с полной уверенностью, что в этом сосуде находился крепкий раствор мышьяка. – Он поднес флакончик к свету и внимательно всмотрелся. – Да, совершенно определенно – мышьяк.

Мы переглянулись.

– Ну что ж, – произнес суперинтендант Тиммс, – тогда нам, наверное, здесь больше нечего делать.

Ему никто не возразил.

И тут архитектор, который все это время внимательно исследовал стены, позвал нас из другого конца комнаты.

– Кажется, я нашел еще один потайной шкаф.

Мы поспешили к нему.

Он стоял у выступающей части камина, которая как бы создавала по обе стороны неглубокий альков. Он постучал примерно в футе над каминной полкой.

– Здесь проходит дымоход. А вот тут пустота. – Архитектор похимичил с орнаментом, окаймляющим панели, и неожиданно одна развернулась, открыв шкаф примерно девять дюймов в глубину, а вверх до потолка. На полках лежали пачки, аккуратно перевязанные белыми ленточками.

– Письма, – с удовлетворением отметил суперинтендант и взял одну.

Алек моментально у него ее выхватил.

– С вашего позволения, джентльмены, этими бумагами займусь я. Это в моей компетенции. Обещаю, что все, представляющее для вас интерес, будет незамедлительно передано.

Суперинтендант нахмурился, но возражать не стал. Сотрудники Скотленд-Ярда серьезно закивали.

Алек небрежно уронил пачку с письмами себе в карман и закрыл дверь шкафа.

– Я его сейчас опечатаю. И эта комната должна быть заперта. Полагаю также, что весь дом должен быть тщательно осмотрен.

Затем Алек кивнул мне.

Мы распрощались и вышли.

– Ты ожидал, что будет еще шкаф, – сказал я, как только мы отошли чуть подальше, – и потому пригласил архитектора?

– Что-то вроде этого, – согласился он.

– А разве эти письма интересны твоему отделу? Они же от женщин.

Он глянул на меня.

– Надо же, какой ты глазастый, Дуглас.

– Но это видно невооруженным глазом. Никогда бы не подумал, что Джон… Ты знал, что он такой?

– Мы знаем о своих сотрудниках все, – ответил Алек. – Но что касается работы, тут он был на высоте. А это главное.

– И как ты собираешься поступить с этими письмами?

– Лучше всего их сжечь. Зачем ненужные скандалы?

– Ты прав, Алек, и я тебе благодарен.

– За что?

– За то, что ты отдашь мне эту пачку, что у тебя кармане.

– Почему?

– Потому что я узнал почерк. Забавно, что суперинтендант случайно выбрал именно эту.

– Я не понял, – проговорил Алек.

– Нет, ты понял, – возразил я. – Думаю, их надо отдать обратно Френсис. Она обрадуется.

Алек молча протянул мне письма.

3

Он вдруг заторопился и вскоре уехал. Скорее всего ему не хотелось становиться свидетелем семейного скандала, хотя между мной и Френсис этого быть просто не могло. В общем, мы пообедали, и я отдал ей письма.

– Их нашли вместе с другими в потайном шкафу в библиотеке Джона. Письма никто не смотрел, и я тоже.

Она развязала ленточку. Затем улыбнулась:

– Забавно, что он их хранил. Зачем?

– Письма всегда хранят как память, – сказал я.

Она быстро подняла глаза.

– Дуглас… ты же не думаешь, что с этим связано что-то плохое?

– Нет.

– Это всего лишь дружеская переписка. – Она начала перебирать письма. – Вот то, что я ему послала из Кирби-Мурсайд. А это из Венеции. Вот еще одно. Помню, как я писала его в кафе в Швейцарии. И наш милый старый идиот их все сохранил. Ты знаешь, мне всегда его было жалко.

– Жалко?

– Конечно. С такой женой как не пожалеть. Но я знала, что у Джона есть другие женщины.

– Ты знала?

– Да. Он мне рассказывал, даже советовался. Спрашивал, не поступает ли он скверно по отношению к Анджеле. Я отвечала, что нет. Если она не может и не хочет быть ему нормальной женой, то это ее вина. Бедный Джон! Он переживал, понимаешь? Я его утешала. Так что, мой дорогой, – добавила жена, протягивая мне письма, – можешь их прочитать.

– Не буду, – ответил я. – Я тебе полностью доверяю.

Больше мы к этому вопросу не возвращались.

4

В самом деле, что мы знаем о наших друзьях? Думаем, что много, почти все, а на самом деле ничего. Не во всех случаях, конечно, но часто. Как, например, с Джоном Уотерхаусом.

После его смерти я узнал о нем такое, чего никак не мог догадаться при жизни. Как можно было вообразить, что этот грубовато-добродушный, милый человек – сотрудник военной разведки, бабник, который имел в Торминстере содержанку? А если бы представилась возможность покопаться в его прошлом, то какие потрясающие эпизоды мне бы открылись?

Эта девушка в Торминстере не выходила у меня из головы. Видит Бог, я не пуританин и не моралист, не в этом вовсе было дело. Просто я не мог представить Джона с девушкой, тем более с платной. Что она собой представляет? И было ли между ними что-то похожее на любовь? Давала ли она ему то, чего он никогда не мог бы дождаться от Анджелы? Все эти вопросы терзали меня, не давали успокоиться. К тому же я любил Джона.

Перед отъездом Алек назвал мне имя и фамилию этой девушки и ее адрес, и в следующий свой приезд в Торминстер, два дня спустя, я к ней зашел.

Вы спросите меня, зачем я это сделал? Отвечу: не знаю. Наверное, просто захотелось посмотреть, и все. Хотя я по природе не любопытен.

Торминстер – городок старый, но в нем уже появились несколько кварталов высотных многоквартирных домов из красного кирпича. В одном из таких и жила мисс Лили Апкотт. Я позвонил в дверь, отметив дорогой медный почтовый ящик и соответствующую ему по стилю дверную ручку.

Она открыла почти сразу.

– Мисс Апкотт? – спросил я.

– Да, – весело отозвалась она. – Вы ко мне? Входите.

Я последовал за ней в небольшую гостиную, перегруженную мебелью, но несомненно уютную. Мы сели, и теперь можно было как следует рассмотреть хозяйку.

Высокая, крупная, красиво сложенная женщина, что называется, в теле. Широкое скуластое лицо. Все это намекало на простое происхождение и добрый характер. Она оказалась старше, чем я ожидал. На вид лет тридцать.

– Так что? – спросила Лили с легкой улыбкой. – Вы по делу или просто так?

Сразу оговорюсь: в ее улыбке и вообще в поведении не было и намека на приглашение – ну, вы понимаете, что я имею в виду, – только искреннее дружелюбие и ничего больше.

– Не по делу, но и не совсем просто так, – ответил я. – Понимаете, я был близким другом Джона. Вот решил зайти к вам, убедиться, что у вас все в порядке.

Лили просияла:

– Как это мило с вашей стороны! Значит, Джон вам обо мне рассказал? Значит, доверял. Ну тогда и я тоже буду. – Она симпатично улыбнулась.

Обманывать, конечно, нехорошо, но разубеждать ее я не стал.

– Конечно, вы можете мне полностью доверять.

Она откинулась на спинку кресла, вытянув свое великолепное тело. И пяти минут не прошло, как мы стали старыми друзьями. Именно старыми, вот что характерно. Теперь я понимал, чем она привлекла Джона.

– Расскажите, как идет расследование, – попросила Лили. – Я просто измучилась без новостей. Кому же понадобилось его отравить? Это такая печаль то, что с ним случилось. Он мне был по-своему дорог.

«Это означает, – подумал я, – что ты его не любила. И он, наверное, тебя тоже. И слава Богу, что вы обошлись без любви, этого проклятия человечества, которое всегда стремится к недостижимому идеалу». Но это не исключало спокойной привязанности и уважительного отношения друг к другу.

Я рассказал ей то, что счел нужным.

– А ко мне приходили полицейские, – призналась она. – Но я не стала им ничего рассказывать. Даже то, что была служанкой в его доме. Пусть докапываются сами, если хотят.

– Надо же, я этого не знал.

– Разве Джон вам не рассказывал? Так ведь именно там мы и познакомились. Я его сильно жалела. Никчемная жена, все время притворяющаяся больной. Да эта женщина была здоровее меня. Я ее видела насквозь. Поэтому она меня и уволила. Не нравится, видно, когда тебя видят насквозь. Если бы она его отравила, я бы не удивилась. Честное слово.

– Нет, она тут ни при чем, – сказал я. – А Джон вас часто навещал?

– Всегда заходил, когда бывал в Торминстере. Обычно по четвергам, но и в любой другой удобный день тоже. Он знал, что во второй половине дня я всегда дома.

– Почему именно по четвергам?

– Так по этим дням я пеку эклеры, – с гордостью объявила Лили. – Каждый четверг утром, как часы. А Джон их так любил. Так что я пекла специально для него. Каждую неделю он забирал с собой коробку, а если в какой четверг не приезжал, так я посылала ему по почте. Без моих эклеров он не оставался. Джон вообще любил сладкое. И конечно, мои эклеры были отличные, ничего не скажешь. А теперь вот больше сердце не лежит печь, такое расстройство. Но у меня сколько-то еще осталось. Попробуйте. – Она встала, вытерла глаза, затем принесла из кухни жестяную коробку. Раскрыла.

Я попробовал. Действительно вкусно. Вот, значит, как – Джон любил эклеры, был сластеной, а никто из нас даже не догадывался.

Пока я лакомился пирожным, в дверь позвонили. Лили вскочила, бросилась в прихожую, оставив дверь гостиной полуоткрытой. Можно представить, какая это была хорошая горничная.

С того места, где я сидел, можно было разглядеть вошедшего. Невысокий, довольно щуплый молодой человек. Разговор у них сразу начался с препирательства. Молодой человек хотел войти, а Лили его не пускала. Она разговаривала с ним твердо, но без злости. По его угрюмому выражению было видно, что к такому обращению он был привычен и знал, что настаивать бесполезно. Наконец дверь за ним закрылась, и Лили вернулась ко мне.

– Это Берт. Мы теперь решили пожениться. Раньше нельзя было из-за Джона. Я ему была нужнее, чем Берту. Он молодой, может и подождать. Так я ему говорила много раз, когда он требовал порвать с Джоном.

– Джон знал о Берте? – спросил я.

– Конечно, нет. Еще чего. Зачем портить хорошие отношения? А Джон был такой щедрый. Хотел на мне жениться, так что была надежда. Зачем же ему было знать о Берте, хотя у меня с ним ничего не было, вы не подумайте. Я Джона уважала. А вот теперь наследство пригодилось. Джон говорил, чтобы, если с ним что-то случится, я выходила замуж. Поэтому сейчас и собираюсь.

– Вы знали о завещании?

– Да. Я же говорю, он был щедрым и пожелал обеспечить меня после своей смерти. Ой, какое несчастье… я до сих пор не могу поверить. И так по нему скучаю.

– Но у вас остался Берт.

– Это другое. Нет, Берт приятный парень. Молодой. К тому же хороший работник. Он в помощниках у Лордера. Вы его знаете? Владеет большой аптекой на Главной улице. Так что Берт неплохо пристроен. И у него есть амбиции, значит, внизу не засидится. Сегодня у него свободный день, вот он и пришел, чтобы повести меня в кино.

– Не надо было его отправлять из-за меня. Тем более что я скоро ухожу.

– Не раньше, чем выпьете чашку чаю! – воскликнула Лили, снова вскакивая. – Кроме того, я еще не все рассказала о Джоне. Бедный, как мне его жаль. Перед тем как ему стало плохо, мы не виделись целую неделю. Представляете? – Она посмотрела на меня. – Посидите, пожалуйста, почитайте газету, а я быстро заварю чай.

Я посидел.

А когда наконец ушел час спустя, то вынес впечатление о необыкновенно искренней, доброй душе. Джон выбрал весьма мудро.

Да и Берт тоже, кажется, не оплошал.

1

На следующее утро я по-прежнему не знал, что с этим делать. Френсис, конечно, не сказал ни слова. После почти бессонной ночи, когда я снова и снова прокручивал в голове «за» и «против», ко мне пришло окончательное убеждение, что я открыл (думаю, только я один) истинную правду о смерти Джона. Теперь даже было удивительно, почему я так долго пребывал в неведении. Ведь все лежало на поверхности.

Но кое-что все равно нужно было проверить.

Каменщики и другие рабочие по-прежнему трудились на участке Джона, заканчивая сооружение. После завтрака я пошел с ними поговорить. Я хорошо знал бригадира, его фамилия была Грин.

Вначале мы, как водится, обсудили погоду, а затем я спросил, угощал ли когда-нибудь Джон Уотерхаус его эклерами. Вопрос, согласитесь, необычный, но Грин не удивился.

Он сдвинул на затылок кепку и улыбнулся:

– Хм… забавно, что вы об этом спрашиваете, сэр, потому что он действительно угощал. Неоднократно.

– И когда вы виделись в последний раз, тоже?

– Да, сэр, забавно, что вы об этом спрашиваете, но в тот раз тоже угощал. Не только меня, но и остальных. Мы съели три четверти коробки.

– Не всю?

– Можно сказать, что всю. Потому что, когда он открыл коробку, там было эклеров где-то три четверти.

– Коробка была магазинная?

– Хм… сэр, – бригадир опять улыбнулся, – забавно, что вы об этом спрашиваете, но коробка была не магазинная, а из-под сигарет. На сотню.

– Мистер Уотерхаус что-нибудь объяснял, откуда эклеры?

– Да, сэр. Он сказал, что сестра прислала, но миссис Уотерхаус не любит сладости, а ему сейчас нельзя. И он знает, что у меня двое малых детей. Правда, старшему сейчас уже восемнадцатый год, но это не важно. Вот такое дело, сэр. Он был очень добрый джентльмен, мистер Уотерхаус. Всегда. Нам его будет сильно не хватать в нашей деревне, сэр.

Вот так разрешилась загадка той бандероли. Никакие это не были образцы строительных материалов. И выходит, Джон не такой уж и был сластена.

Что касается главного вопроса, то решение я принял только после чая.

В нашей деревне, если у кого возникали проблемы или сомнения, был только один человек, к кому все обращались. Рона. От нее можно ожидать спокойного, вдумчивого и сочувственного совета, и в девяти случаях из десяти проблема разрешалась. Поэтому со своей я тоже решил направиться к Роне.

К тому же мне все время казалось, и Френсис на это намекала, что Рона с самого начала знала о смерти Джона такое, о чем мы не догадывались.

Я знал, что застану Рону одну, потому что в это время у Глена был прием больных.

В две минуты седьмого я позвонил в дверь их дома, пользуясь звонком «Для посетителей».

2

Рона удивленно вскинула брови.

– Что ты сказал, Дуглас?

– Я сказал, что знаю правду о смерти Джона, – повторил я. – И ты это тоже знаешь.

В конце концов, с друзьями детства можно говорить открыто.

Рона смотрела на меня во все глаза.

– И что заставляет тебя так думать, мой друг?

– Многое. Давно пора было догадаться, но внутри меня все сопротивлялось.

Рона помолчала.

– И что же это за правда о смерти Джона, которую знаем мы оба?

Я затянулся сигаретой.

– Джона убила его содержанка из Торминстера, ее зовут Лили. Накормила эклерами, начиненными мышьяком. Вернее, он съел сам, получив по почте посылку. Она славная, не ведала, что творила. Мышьяк в тесто подсыпал молодой человек, Берт, который хочет на ней жениться. Он помощник аптекаря, имеет доступ к мышьяку и другим ядам. Она отказывалась за него выйти, пока жив Джон. К тому же Джон завещал ей немалые деньги. Лили об этом знала и, несомненно, поделилась с Бертом. Вот он и решил ускорить процесс. Подсыпать мышьяк в тесто ему не составило труда. Лили пекла эклеры каждую неделю в определенное время. Ему требовалось только прийти к ней и дождаться, чтобы она вышла ненадолго из кухни или хотя бы повернулась спиной. И все готово. У него неплохо получилось, ты не считаешь?

Рона усмехнулась:

– И ты веришь в эту галиматью?

Я улыбнулся:

– Конечно, нет, Рона. Я пошутил. На самом деле Джона прикончил Филип Странгман руками Анджелы. Она растворила таблетку в бокале с сидром, которую дал ей Странгман. Потом придумала замечательную историю про путаницу с бокалами и выброшенными в унитаз таблетками. Славно задумано – таблеток нет, и потому можно утверждать, что они были совершенно безвредные. Как ты думаешь, Рона, она была активной сообщницей Странгмана или тоже не ведала, что творила? Ты провела с ней несколько дней, почти неделю. Скажи, вся истерика по поводу желания признаться в убийстве – это все было для вида?

– Ты фантазируешь, мой друг, – строго проговорила Рона. – На довольно опасные темы. Почему бы тебе не сосредоточиться на своем основном деле – выращивании фруктов? Ни Анджела, ни Филип Странгман к смерти Джона отношения не имеют.

– Конечно. – Я снова улыбнулся. – В этом нет сомнений. Мне просто хотелось услышать это от тебя. Так расскажи правду, Рона. Откройся.

– Какую еще правду? – Ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– О том, как все получилось.

– Он рассказал это в письме.

– Да, там все вроде логично. Бутылочка со следами мышьяка в потайном шкафу, казалось бы, все объясняет. Все, да не все. А зачем, спрашивается, Джон брал у Глена машинку для изготовления таблеток, а потом вернул, сказав, что она неисправна? Забавно, не правда ли? Джон Уотерхаус, всемирно известный инженер, не мог заставить работать пустячную машинку для изготовления таблеток. Такое возможно? Я тебя спрашиваю. А теперь пойдем дальше. Если не принимать во внимание эту бутылочку из потайного шкафа, то в организм Джона мышьяк мог попасть только тремя способами. Посредством лекарства Глена, но оно было безвредным, это доказано, или через сидр. Итак, мышьяк был в сидре. Кто его туда подсыпал? Анджела? Нет. Кухарка? Горничная? Разумеется, нет. Тогда кто же? Выходит, сам Джон и подсыпал. Потому что сидр этот предназначался для Анджелы.

Вот тут Рона заволновалась.

– Нет, Дуглас, ты ошибаешься. Джон… не такой. Не смей его подозревать!

– Ты уверена, что я ошибаюсь? Можно, конечно, повнимательнее присмотреться к эклерам, которые пришли ему по почте в то утро. Они могли быть отравленными. Но я уже выяснил, что Джон угощал ими своих рабочих. Все остались живы, значит, не в эклерах дело. О лекарстве Глена вообще молчим. Значит, все-таки сидр?

– Но письмо Джона? – взволнованно проговорила Рона, что было на нее совсем не похоже. – Он там все объяснил!

– Да, – ответил я. – Вопрос только, можно ли верить этим объяснениям?

– Но… Джон не мог все это выдумать.

– А почему, собственно, не мог?

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – проговорила Рона слабым голосом.

– Думаю, понимаешь. – Я посмотрел на нее в упор. – Тут, Рона, есть одно обстоятельство, которое не подходит к его объяснениям. Обстоятельство, известное только тебе и мне.

– И что же это за обстоятельство? – спросила Рона почти враждебным тоном.

– То, что ты знала, что Джон отравился мышьяком, как только услышала, что он заболел. Еще до того, как его увидела.

Рона долго молчала, затем спросила:

– Что я такое знала?

– Все. Лекарства, которые ты продиктовала горничной по телефону, были противоядия от отравления мышьяком. И лечить ты его сразу начала до прибытия Глена от отравления мышьяком. Ты знала, что Джон принял мышьяк, гораздо раньше, чем это выяснилось.

Рона смотрела на меня не отрываясь.

– И что же?

Мне стало легче, потому что она это не отрицала. Рона умела принять удар.

– Только вчера вечером я догадался. Вы с Джоном сговорились покончить с Анджелой. Ты снабдила его мышьяком и знала, когда это случится. Потому в тот день и уехала в Торминстер. А когда вернулась и зашла к ним под предлогом занести граммофонные пластинки и услышала, что заболела не Анджела, а Джон, то сразу поняла, что произошла роковая ошибка. И позвонила принести противоядие. Это правда, Рона? Вы с Джоном замыслили убийство?

– Это неправда, – ответила Рона. – Джон… он бы никогда не смог…

Я кивнул:

– Правильно. Джон ничего не знал. Это все твоя придумка. Но ты всегда была готова к решительным действиям и не боялась риска. А сколько мужества ты проявила, когда узнала, что твой план катастрофически провалился! Такого наказания врагу не пожелаешь!

Рона наконец взяла себя в руки.

– Мой друг, ты лучше скажи сразу, что у тебя на уме?

– Да, думаю, пришло время сказать, что Джона отравила ты.

И опять ни один мускул на ее лице не дрогнул.

– У тебя нет никаких доказательств для такого серьезного обвинения.

– У меня их полно, Рона. А вот улик действительно нет. Доказательства и улики – не одно и то же.

– И что это за доказательства?

Я закурил еще сигарету.

– Итак, давай вернемся в тот вечер в доме Уотерхаусов, где мы вели разговор – ты, Джон, Гарольд и я, – и восстановим детали. Я все запомнил очень хорошо. Как ты попросила Джона назвать хотя бы одну убедительную причину, почему отбросам общества нужно давать возможность продолжать жить. А затем немного позднее, когда Джон сделал тебе комплимент, ты покраснела, как юная девушка. И этим себя выдала. Я уже тогда понял, что ты влюблена в Джона, хотя и не придал этому большого значения.

Все встало на место лишь вчера. Тот факт, что ты велела горничной срочно принести противоядия от мышьяка, свидетельствовал, что это ты его отравила. Разумеется, по ошибке. Конечно, можно было бы предположить, что ты это сделала намеренно. Как любящая женщина. Ну, вроде «если он не может принадлежать мне, то пусть не принадлежит никому». Но я знал, что ты не из таких, Рона. Поэтому отравление произошло случайно. Но как? Ответ тут может быть только один: ты целилась в Анджелу и случайно попала в Джона. Затем я вспомнил, как ты отреагировала, когда я произнес именно эти слова. Внимательно посмотрела на меня и сказала: «Весьма умное замечание, мой друг».

Вчера вечером до меня дошел скрытый смысл сказанного. Я вспомнил, как ты говорила, что все тунеядцы и захребетники должны быть ликвидированы. Причем говорила серьезно Другие говорят просто так, для эффекта, только не ты, Рона. Это как раз меня в тебе и восхищало. Ты на самом деле считала, что общество должно избавиться от бесполезного хлама. Даже Джону показалось, что ты говоришь серьезно. «Вы, коммунисты, такие жестокие», – сказал он и добавил, что сам он так бы не смог. Это правда, он не был таким жестоким, как ты. А теперь подумаем, кто среди нас был подобным балластом. Ну разумеется, Анджела.

Я помолчал.

– Думаю, к этому времени ты любила Джона уже несколько лет. Потому и не выходила замуж. Тебе впервые встретился достойный мужчина, которого ты можешь не только уважать, но и любить. Человек с легендарным прошлым и по-прежнему с большим будущим, если только его подвигнуть на дела. А кому это сделать, как не тебе, Рона? Ты образованная, умная женщина. Ясное дело, что Джон окажется снова способным на свершения, если рядом будешь ты. Можно только представить, чего бы вы могли достигнуть, объединившись. Ради такого можно было и рискнуть.

Что касается Анджелы, то она была для него откровенной обузой. Связывала по рукам и ногам, заставляла гнить в этой деревне. Помнишь, он сказал в тот вечер, что обосновался здесь навсегда? А позднее упомянул, что отверг очень интересное и выгодное предложение работы, которой требовала его душа. Отверг ради Анджелы. Я не удивлюсь, если окажется, что именно в тот вечер ты решила избавить мир, а вместе с ним и Джона, от Анджелы.

Только вчера бессонной ночью пришла ко мне догадка, как, черт возьми, ты это сделала. Понимаешь, к сидру ты доступа не имела, значит, оставалось только лекарство. Но как? Его же признали безвредным… И я все же нашел ответ.

И опять меня на него навел тот разговор в доме Уотерхаусов. Помнишь, Джон категорически заявил, что никаких лекарств Глена принимать не будет. И мы верили, что он говорит серьезно. А вот Анджела – другое дело. Эта ипохондричка не позволит никакому лекарству в доме лежать просто так. Она была склонна попробовать любой лечебный препарат, попавший под руку. И ты помнишь, что как только Джон заговорил о своих неприятностях с пищеварением, у нее тут же возникло обострение. Значит, если Джон откажется принимать лекарство, им воспользуется Анджела. В этом почти не было сомнений. Верно?

– Да, – Рона кивнула, – Глен не ожидал, что Джон будет принимать лекарство. Он послал ему его для проформы.

– Вот именно. И ты ухватилась за эту мысль. Сделала так, что Глен, сам того не ведая, положил в лекарство мышьяк. Это был чертовски умный ход с твоей стороны. В конце концов я увидел, как это было достигнуто. Вспомним, во-первых, что в то утро, когда надо было готовить лекарство, ты вдруг на весь день уехала в Торминстер. Это совсем на тебя не похоже. Узнав об этом, я удивился. Ты могла бы встать на двадцать минут раньше и приготовить четыре флакончика лекарств. Или сделала бы это накануне вечером. Но на Глена ты бы это не оставляла.

Во-вторых, и это еще больше на тебя не похоже, о чем Глен даже упомянул на коронерском суде, – это то, что банка с одним из ингредиентов оказалась почти пустой. Там была только одна доза. Случайность? Конечно, нет. Раз так получилось, значит, на то была причина. И в Торминстер тоже ты поехала не просто так, а чтобы создать себе алиби.

А было вот что. Ты заменила нужный для лекарства Джона ингредиент равным количеством мышьяка. Внешне их не отличишь, и плотность совершенно одинакова. Так во флакончике возникла смертельная доза яда. Но как же получилось, что когда Френсис забрала флакончик из комнаты Джона, там мышьяка не было? Пришлось поломать голову. Потом я вспомнил, что ты добрых полчаса провела с ним одна в спальне. А за это время у тебя была тысяча возможностей заменить отравленный флакончик на безвредный, который был при тебе весь день в Торминстере именно для этой цели. – Я посмотрел на нее. – Так все было?

– Ты ждешь, чтобы я подтвердила твои бредни? – спросила Рона со слабой улыбкой.

– Да не надо ничего подтверждать. Я знаю, что это было именно так.

– А как насчет Митци? – спросила Рона.

– Бедная Митци. Я верю, что ее заставили рыться в бумагах Джона, а затем вынудили бежать из страны, но к его смерти она непричастна. Или ты думаешь иначе?

– Нет, – ответила Рона.

– Вот и я тоже. И мышьяк ты использовала не случайно. А потому что симптомы отравления им сходны с желудочным расстройством, на которое в последнее время жаловалась Анджела. Кто мог ожидать, что Джона так измучат боли, что он вдруг возьмет и выпьет половину флакончика?

И тут наконец у нее вырвалось:

– Да, это было совершенно неожиданно.

Я, конечно, был уверен в своих выводах, но все равно с удовлетворением воспринял их подтверждение. Это было похоже на Рону. Она не стала увиливать, оказавшись прижатой к стенке.

– А помнишь, – продолжил я задумчиво, – как ты сказала, когда мы предположили, что возможно убийство? «Убийство или преступная халатность – какая разница?» Конечно, я тогда не распознал горечь в твоих словах. И Френсис тоже правильно угадала, когда говорила, что, возможно, это несчастный случай, но не со стороны Джона. Странно, как мы тогда были близки к истине. – Я посмотрел на Рону. – Не могу представить, как тебе было тяжело. – В этот момент мне действительно было ее жаль больше, чем Джона.

Она пожала плечами:

– А как, мой друг, ты объясняешь это письмо? Его писал он, в этом я тебя заверяю.

– Сложный вопрос, – ответил я. – Могу предположить, что ты ему кое-что объяснила. Вряд ли решилась признаться, что собиралась отравить его жену, но промахнулась. Наверное, придумала какую-то сказку о катастрофической ошибке, которую допустила. Перепутала банки с препаратами. И он написал письмо, чтобы отвести от тебя подозрение. Не исключено, что ты продиктовала ему текст, потому что слишком уж складно он все изложил. И возможно, ты тогда еще надеялась, что все обойдется и он поправится. Ему ведь одно время полегчало.

– Знаешь, Дуглас, – удивленно проговорила Рона, – я недооценивала тебя все эти годы.

Это подтвердило, что мои догадки относительно письма недалеки от истины.

– Да, ты не ожидала, что Джон умрет, – продолжил я. – А когда это случилось, надеялась, что расследования не будет. Потому что Глен указал причину смерти – эпидемическая диарея. И тут как назло заявился Сирил, обиженный, что Анджела своевременно не известила его о смерти брата. И мне кажется, Рона, если бы Анджелу арестовали, ты бы это письмо использовать не стала. А потом ты его отправила. Из Торминстера. Я прав?

– Ты прав, мой друг, – спокойно отозвалась Рона.

– И эта бутылочка в потайном шкафу со следами мышьяка, и его присутствие в раковине в ванной комнате – это ведь все твоих рук дело. С одобрения Джона, конечно. И несомненно, раковину ты выбрала такую, где мышьяк будет держаться дольше. Ну, которую мало используют. Джон ведь не ожидал, что умрет. Думаю, до самого конца он был уверен, что ты его вылечишь. И наверное, воспринимал историю с письмом как шутку. Зная Джона, я бы не удивился, что он посмеивался над Гленом в рукав своей пижамы, когда тот говорил об эпидемической диарее.

– Да, Дуглас, повторяю, я тебя недооценивала, – проговорила Рона почти восхищенно. – Какая потрясающая интуиция! Мой друг, признаюсь, ты прав по всем пунктам, от начала до конца.

– Но у меня было много наводок, стоило только уловить их значение, – сказал я, пытаясь не подать виду, что польщен. – И ты, Рона, выдала себя пару раз, когда была застигнута врасплох. Во-первых, слишком бурно отреагировала на смерть Джона, что для тебя совсем нехарактерно. Обычно ты умела держать себя в руках. А тут разрыдалась на груди у Френсис. Это убедило меня, что ты его любила, а позднее я понял, что ты мучаешься виной. А Френсис, между прочим, тоже говорила с самого начала, что ты знаешь, что со смертью Джона что-то не так. Она очень проницательная, моя жена.

И еще ты выдала себя, разозлившись на Глена, когда он сказал, что Анджела совершенно здорова. И опять это было на тебя совершенно не похоже. И я снова удивился. Теперь понятно, какой это был для тебя шок. Ведь весь твой план основывался на уверенности, что если Анджела тихонько отойдет в мир иной, Глен выдаст соответствующее заключение. Ведь у нее болезней было невпроворот. А тут ты узнаешь, что он бы ничего подобного не сделал. Естественно, ты чувствовала себя обманутой.

Я замолк.

– Это все? – тихо спросила Рона.

– Думаю, да. Понимаешь, убийство всегда риск. И он тем больше, чем изощреннее план. Твой наверняка завершился бы успехом, не вмешайся рок. У Джона был настолько сильный приступ, что он решил принять лекарство, да еще многократную дозу. В противном случае лекарство попало бы к Анджеле, именно так, как ты рассчитывала.

Рона посмотрела на меня.

– И что, мой друг, ты намерен со всем этим делать?

Я пожал плечами:

– Не знаю.

– Предупреждаю, если ты со своей историей обратишься к властям, я буду отрицать все подряд. Никаких противоядий горничная мне не приносила. То, что я ей тогда надиктовала, она уже давно уничтожила и ничего не помнит. И вообще у тебя нет никаких доказательств. Например, что я поставила в потайной шкаф бутылочку со следами мышьяка. И так далее.

– Но ты же сама призналась.

– Мало ли что. В самом деле, Дуглас, ты вел себя до сих пор очень умно, а теперь зачем-то собираешься все испортить. Подумай сам, кого ты сможешь убедить своим рассказом в зале суда? Тебе никто не поверит. Без улик нет дела, это знает каждый полицейский следователь. А в том, чтобы не осталось улик, я проследила. Так что не советую никуда соваться, только опозоришься.

– И что же, Рона, все так и останется?

– А почему я должна что-то делать? Да, признаюсь, я совершила ошибку, преступную ошибку, из-за которой погиб хороший человек. Но свои намерения я преступными не считаю. В том, что я хотела избавить общество от этой паразитки, нет ничего зазорного. Тебе с твоим школьным мышлением этого не понять. Конечно, публично высказывать такие взгляды я не намерена, но все равно в этой части виновной себя не считаю.

Я не знал, что ответить. У меня просто не было слов. Я знал, что Рону переполняют революционные идеи, но это все звучало просто как чистый большевизм.

Рона улыбнулась, как будто прочитав мои мысли. Думаю, она меня искренне жалела.

– Ты, конечно, считаешь, что любое преступление должно быть наказано. В соответствии с твоими законами иначе быть не должно. Но мои законы против наказаний, которые приносят больше вреда, чем пользы. Это варварство. Око за око, зуб за зуб, жизнь за жизнь, да? Ты ужасно погряз в Ветхом Завете, Дуглас. Но постараюсь тебя утешить – я все же буду наказана. До конца жизни. И поверь мне, это хуже, чем быть повешенной за шею.

– Но, Рона, я же не говорил, что собираюсь давать этому делу ход.

– Это уже не имеет никакого значения, Дуглас. Скажу тебе только, что я отныне намерена посвятить свою жизнь, принося пользу обществу. Я оставляю Глена и возвращаюсь в Лондон. Возьмусь за работу… настоящую. Позднее я дам тебе знать, что намерена делать. – Рона усмехнулась. – Ты будешь моим тюремным надзирателем, будешь следить, чтобы я должным образом исполняла приговор.

– Но, Рона…

– Довольно, мой друг! – Она произнесла эти слова с такой твердостью, что у меня перехватило дыхание. – Больше мы обсуждать это не будем!

В любом случае сейчас продолжать разговор у нас возможности не было. Поскольку появился Глен.

– Привет, – сказал он. – Как насчет бокальчика хереса?

– Не откажусь, – отозвался я, беря себя в руки.

3

Прошло восемь дней.

Рону я с тех пор не видел. О нашем разговоре не рассказал никому, даже Френсис. Но все время мучаюсь, должен ли я что-то делать.

Сегодня утром Гарольд с большим возбуждением сообщил, что Рона вернулась в Лондон и собирается занять высокий пост в крупной благотворительной организации, занимающейся помощью бедным детям.

– Представляешь, – проговорил Гарольд, выпучив глаза, – жалованье она себе назначила самое мизерное.

Я не сомневался, что его информация совершенно точная, как обычно.

Но что делать мне?

Как вы считаете, должен я по этому поводу что-то делать или нет?