Глава 19

1

Сказать, что приговор мистеру Тодхантеру вызвал живой отклик по всей стране, значило бы сильно упростить дело.

Британцам всегда твердили, а британцы твердили всем остальным, что отечественная судебная система — лучшая в мире, и вдруг выясняется, что два человека приговорены к смерти за одно и то же преступление, причем один из них наверняка невиновен! Ужели хваленое британское правосудие таит в себе такие ловушки, куда падает невиновный, а преступник минует их, избегая кары?

«Таймс» в глубокомысленной передовой доказывала, что в системе нет никаких изъянов, и склонна была скорбеть по тому поводу, что мистер Тодхантер, несмотря на осмотрительность судьи, добился-таки для себя обвинительного приговора, в то время как Винсент Палмер, увы и ах, не сумел себя обелить. «Дейли телеграф» в передовице столь же глубокомысленной, истратив множество слов, умудрилась не сказать почти ничего. «Морнинг пост» склонялась к мнению, что дело не обошлось без ухищренной коммунистической пропаганды. «Ньюс кроникл» с невиданным до того апломбом заявляла, что опосредованный результат злополучного процесса — гражданская война в Испании. «Желтая пресса» открыто ликовала, осыпая присяжных всеми лестными эпитетами, какие удалось нарыть в словарях. По какой-то причине, мистеру Тодхантеру неизвестной, «желтая пресса» изначально встала на его сторону.

Общественность, как всегда, выжидала, когда кто-нибудь бросит клич. А правительство, как всегда, выжидало, когда клич раздастся из недр общественности.

Общественность колебалась в нерешительности ровно сорок восемь часов, а потом поделилась примерно поровну: на тех, кто считал, что мистер Тодхантер виновен, и на тех, кто верил в его бескорыстие и невиновность, причем последних было чуть больше, ввиду привлекательности последней версии, романтичной и сентиментальной.

Клич, когда прозвучал, оказался вполне в духе времени. Каким-то образом неизвестно откуда вдруг пополз шепоток: фашизм! Сами подумайте: этот мистер Тодхантер решил сам по себе, что имярек следует убить, и привел свой приговор в исполнение. Что это, если не фашизм? Не важно, своей рукой или нет осуществил он задуманное; достаточно уже того, что он задумал его. Ведь присяжные признали его виновным, верно? Что хорошо для присяжных, то хорошо и для нас. Это не по-британски! Это фашизм!

Тут «Дейли телеграф» разразилась пафосной статейкой, в которой провела прелюбопытную параллель между обычаем фашистских диктаторов избавляться от неугодных и деянием мистера Тодхантера.

Общественность, облегченно вздохнув, впала в негодование, волна которого смыла пятно с репутации британского правосудия.

Заручившись поддержкой народа, правительство получило возможность повесить мистера Тодхантера безо всякого урона для своей политической совести.

2

Мистер Тодхантер меж тем знать ничего не знал, куда повернуло дело. Теперь, когда все разрешилось и тревоги остались позади, он слишком живо интересовался новой для себя обстановкой, чтобы придавать значение таким пустякам, как общественное мнение. Полагая, что истинно образованному человеку вряд ли когда выпадал случай воочию наблюдать все то, что происходит между вынесением приговора и его исполнением, он сознавал всю полноту своей ответственности как бытописателя.

Именно потому ему не терпелось поскорее распрощаться в зале суда с соратниками и последовать за тюремщиком. То, что с друзьями и всем, с ними связанным, он прощается навсегда, его нимало не огорчало. Выступая в новой для него роли приговоренного к смерти, мистер Тодхантер преисполнился восторга, близкого к экзальтации, и буквально сгорал от любопытства.

Судебный процесс завершился краткой сценой ликования. Сэр Эрнест и мистер Тодхантер обменялись поздравлениями, сияющий мистер Читтервик поздравил их обоих; впору было подумать, что подсудимому предстоит свадьба, а не скорые похороны. Врач воспользовался случаем переговорить с местным тюремщиком и предупредил его, что здоровье мистера Тодхантера чрезвычайно хрупко: ему нельзя быстро ходить, поднимать тяжести и вообще перевозбуждаться, иначе вместо живого заключенного тюремное начальство окажется с покойником на руках. Тюремщик, под большим впечатлением, пообещал передать эти сведения тому надзирателю, в чье ведение поступит мистер Тодхантер. Все происходило так дружески и неформально, словно мистер Тодхантер всего-навсего прощался с друзьями, у которых провел уик-энд.

Немолодых лет добродушный тюремщик через застекленную в верхней части дверь сопроводил мистера Тодхантера по наклонному переходу с бетонным полом, который привел их к железной калитке. Калитку охранник сначала отпер, а потом тщательно за собой запер, и они попали в другой коридор, длинный и узкий, мощенный камнем. По обе стороны коридора шли двери с застекленным окошком вверху, и за стеклами безмолвно взирали на проходящих люди.

— Заключенные, полагаю? — любезно осведомился мистер Тодхантер.

— Верно, — кивнул тюремщик. — Те, кто уже приговорен или ждет суда.

— Неужели их содержат под стражей и до суда? Пожалуй, это слишком жестоко…

— Что поделаешь, больше негде.

— А следовало бы об этом подумать. — И мистер Тодхантер сделал в уме пометку для серии своих статей на тюремную тему.

Затем его ввели в одну из этих тесных и темных камер, где заперли на ключ. Добродушный тюремщик признался, что понятия не имеет, сколько ему придется здесь пробыть. И тогда, прижав нос к оконцу в двери, мистер Тодхантер принялся разглядывать всех, кто проходил по мрачному коридору: тюремных служителей, осужденных и арестованных, — а порой торопливым шагом мимо пробегали преисполненные собственной значимости адвокаты в развевающихся мантиях и париках.

— Любопытно, до чрезвычайности любопытно, — пробормотал он себе под нос. — Преступление себя не оправдывает определенно.

Спустя некоторое время повели по коридору и его самого. В дальнем его конце располагалось помещение, в котором седой полицейский делал мелом загадочные пометки на грифельной доске. Мистер Тодхантер полюбопытствовал, чем он занимается, и услышал в ответ, что пометки имеют касательство к тюремным фургонам «Черная Мария», ждущим во дворе, и их личному составу.

— Ага, «Черная Мария»! — повторил довольный мистер Тодхантер, глядя в окно на ряд блестящих черных фургонов, предназначенных для развоза заключенных по тюрьмам. Он не сразу заметил, что доставивший его сюда стражник смущенно позвякивает чем-то металлическим. — Что, наручники? А это обязательно — учитывая обстоятельства?

— Про обстоятельства я не знаю, — пробормотал стражник. — А правило есть правило.

— Боже меня сохрани нарушать правила, — ответствовал мистер Тодхантер и протянул руки, с любопытством наблюдая за процессом. — Так вот на что это похоже! Интересно…

Его зарегистрировали, как полагается, в тюремной конторе и предложили занять место в одной из машин. Мистер Тодхантер с удивлением обнаружил, что внутри «Черная Мария» поделена на каморки, такие тесные, что едва хватало места, чтобы усесться. Он постарался устроиться поудобнее, насколько это было возможно, и по размышлении счел, что в таких условиях перевозки есть что-то варварское. Судя по звукам, раздававшимся отовсюду, остальные камеры тоже уже были заполнены, и после недолгого ожидания машина тронулась с места. Мистер Тодхантер знал, куда она направляется: в ту тюрьму, в которую заключают, ежели преступление совершено на северном берегу Темзы. Живи мисс Норвуд на другом берегу, мистер Тодхантер был бы сейчас на пути в Уондсворт.

«Хорошо еще, — размышлял он, — что у меня нет клаустрофобии. Но такое отсутствие вентиляции недопустимо».

Наконец фургон притормозил. Мистер Тодхантер различил скрип открывающихся ворот. Машина, проехав немного, опять остановилась. Послышалось шарканье ног невидимых пассажиров.

Мистер Тодхантер прибыл в тюрьму.

3

Заключенные, приговоренные к смерти, подчиняются строгим правилам, согласно которым:

1. Каждый заключенный, приговоренный к казни, после прибытия в тюрьму и вынесения приговора должен подвергнуться обыску комендантом тюрьмы или же по его приказу. У заключенного следует изъять все предметы, которые комендант сочтет опасными или неуместными в заключении.

2. Приговоренных к казни помещают в одиночную камеру, под круглосуточный надзор. Им причитается норма продовольствия, одобренная комендантом тюрьмы, и достаточный, по его мнению, моцион прогулок и физических упражнений.

3. Капеллан имеет свободный доступ к каждому приговоренному, за исключением тех случаев, когда приговоренный не принадлежит к государственной англиканской церкви. В таких случаях ему разрешены посещения священника той конфессии, к которой он принадлежит. За вышеупомянутым исключением, никто не имеет права входить в камеру приговоренного иначе, чем по приказу коменданта тюрьмы или члена инспекционной комиссии.

4. Во время приготовлений к казни и во время казни никто не имеет права входить в тюрьму без особого разрешения.

5. Приговоренного к смерти могут навещать по его желанию родные, друзья и поверенные, а также те, кому разрешено навещать его письменным распоряжением инспекционной комиссии.

6. Человеку, сообщившему инспекционной комиссии о важном деле к приговоренному, может быть дано письменное разрешение на посещение приговоренного.

Вот в каких обстоятельствах обнаружил себя мистер Тодхантер.

Изоляция проявилась уже в том, что только после того, как из фургона вывели всех заключенных, было позволено вывести наконец и его. Ему хотелось помедлить минутку, оглядеться на новом месте, воздать должное виду тюремных стен снаружи, но теперь это ему запрещалось. Бережно, но твердо мистера Тодхантера взяли за предплечье и препроводили ко входу в тюрьму, по коридорам, через внутренний дворик и, наконец, в его последнее обиталище, где ему предстояло пробыть до самой казни, если не считать кратких прогулок.

— Это и есть камера смертников? — с любопытством спросил мистер Тодхантер.

— Вас велено поместить сюда, — уклончиво ответил тюремщик.

Мистер Тодхантер огляделся. Он имел некоторое представление об условиях в современных тюрьмах, поскольку всегда интересовался состоянием социальных реформ, и все-таки удивился обустроенности и величине помещения. Это была скорее жилая комната, чем тюремный застенок. Забранное решеткой окно без занавеси располагалось высоковато, но впускало достаточно света и воздуха. У довольно поместительного стола стояли стулья, в углу комнаты — удобная с виду кровать с чистым бельем, подушками в наволочках и покрывалом. На стене, обращенной к кровати, висела большая картина с изображением распятия, на других стенах — еще несколько ярких картин. В чистеньком маленьком камине приветливо пылал огонь.

— Да тут отлично! — воскликнул мистер Тодхантер.

— Комендант скоро придет, — пообещал тюремщик, снимая с него наручники.

Мистер Тодхантер снял шляпу, бросил пальто на спинку стула, сел и обхватил колени руками. Через минуту в замке заскрежетал ключ (а он и не заметил, что его заперли в этой уютной комнате) и вошел рослый мужчина с седеющей шевелюрой и армейскими седыми усами, за ним второй, пониже, темноволосый и плотный, и еще один надзиратель. Мистер Тодхантер поднялся.

— Господин комендант! — объявил надзиратель и вытянулся по стойке «смирно».

— Добрый день, — вежливо произнес мистер Тодхантер.

Комендант буркнул что-то невразумительное, подергал себя за ус, явно испытывая неловкость, и представил врача:

— Доктор Фартингейл.

Мистер Тодхантер снова поклонился.

— Мы все про вас знаем, — жизнерадостно сообщил врач. — Я хотел бы взглянуть на эту вашу аневризму. Ваш врач только что известил меня о ней по телефону.

— Насколько я понимаю, ее состояние внушает опасения, — с легкой укоризной отозвался мистер Тодхантер.

— Ничего, мы о ней позаботимся.

Мистер Тодхантер усмехнулся:

— Да, в самом деле. Будет очень жаль, если она не продержится еще месяц, верно?

Комендант нахмурился.

— Послушайте, Тодхантер, вы должны понимать… существуют правила… надеюсь, вы проявите благоразумие…

— Буду только рад, — со старомодным поклоном ответствовал мистер Тодхантер, — подчиняться всем существующим правилам. Надеюсь, в моем лице вы обретете образцового заключенного.

— Да-да… Первым делом вас нужно обыскать. Чистейшая формальность, разумеется, в вашем случае, но… Я решил, вы предпочтете, чтобы обыск провел я сам, согласно правилам. Соблаговолите предъявить для осмотра все личные вещи, что при вас есть.

— Я выложу их на стол. — И мистер Тодхантер послушно выложил из карманов самопишущую ручку, карандаш, записную книжку и золотые карманные часы с крышкой. — И попрошу вас позволить мне оставить их у себя.

— Это все, что у вас есть при себе?

— Да. Все остальное я уже передал моему поверенному.

— Отлично, это можете оставить. А теперь постойте смирно.

Мистер Тодхантер замер, чувствуя, как по его телу прошлась пара умелых рук.

— Вот так… а теперь будьте любезны раздеться, если хотите — за ширмой, врач осмотрит вас, и вы переоденетесь согласно тюремным правилам. — Комендант помялся в нерешительности. — В первый день заключения полагается купание, но думаю, мы пропустим эту формальность…

— Я принял ванну сегодня утром, — уведомил его мистер Тодхантер.

— Тем более. — И, попрощавшись кивком, комендант вышел.

Один из тюремщиков установил крашеную белую ширму в углу камеры, у камина. Благодарный за такое попечение о его скромности, мистер Тодхантер удалился за ширму.

— Сначала только пиджак и рубашку, — попросил врач.

Мистера Тодхантера тщательно прослушали, прощупали и подвергли обычному медицинскому освидетельствованию. Аневризма его, разумеется, удостоена была особых знаков внимания, и доктор отнесся к ней с подобающим почтением.

— Правильно ли я понимаю, что жизнь моя держится на волоске? — произнес мистер Тодхантер тем виноватым тоном, каким всегда говорил о предстоящей ему кончине.

— Вы немедленно ляжете в постель, — распорядился врач, убирая стетоскоп. — И мало того, я рекомендую постельный режим.

Мысль о постели вдруг показалась мистеру Тодхантеру заманчивой.

— Да, денек был нелегкий, — пробормотал он.

4

Только одно доставляло неудобство мистеру Тодхантеру в последующие день-два, и то было постоянное присутствие в его камере двух надзирателей. Спал ли он или бодрствовал, читал или размышлял, в постели он был или в помещении для интимных надобностей, куда был вход прямо из камеры, они всегда находились рядом и не то чтобы не спускали с узника глаз, но ни на минуту не оставляли его без внимания. Мистер Тодхантер, анахорет по натуре и силой обстоятельств, временами не мог не находить это досадным.

Впрочем, надзиратели оказались славными малыми, все шестеро, — они дежурили попарно, сменами по восемь часов. Особенно ладил заключенный с одной парой, дежурившей обычно с полудня до восьми вечера. Старший из этих двух надзирателей, Бёрчман, тот самый, который доставил мистера Тодхантера в камеру, рослый, дюжий мужчина, лысый, но, для равновесия, с усами как у моржа, был превосходным компаньоном, легким, услужливым без приниженности, всегда наготове помочь болящему подопечному, о чем бы тому ни вздумалось попросить. Второй, Фокс, державшийся более скованно и, похоже, стеснявшийся своего положения, обладал военной выправкой, но не отеческим дружелюбием Бёрчмана, однако мистер Тодхантер не находил изъянов и в нем. Вместе они составили отличное трио, и уже через сутки в камере то и дело звучали сардоническое хмыканье мистера Тодхантера, густой хохот Бёрчмана и, пореже, приглушенный, лающий смех Фокса.

Вскоре мистер Тодхантер близко познакомился со всеми своими тюремщиками, привык к ним и часто бывал растроган тем, с каким пылом они предлагали ему партию в кости или другие подобные развлечения, в явной надежде отвлечь мистера Тодхантера от раздумий о его настоящем и будущем.

— Нам, знаете ли, все это не легче, чем вам, — откровенно признавался Бёрчман. — Даже, пожалуй, тяжелей, особенно в вашем случае.

— А нет никакой нужды принимать это близко к сердцу, — усмехался мистер Тодхантер. — Сказать вам по правде, Бёрчман, мне тут очень неплохо.

— А ведь черт меня побери, я вам верю! — И Бёрчман, почесав лысину, смотрел на удобно устроенного в постели узника с таким комическим недоумением, что мистер Тодхантер не мог не издать свой кудахтающий смешок.

Кроме того, часто заходил побеседовать комендант. Преодолев понятную неловкость, возникшую поначалу, как считал мистер Тодхантер, ввиду скандальной известности заключенного и в равной мере ввиду принадлежности их, тюремщика и заключенного, к одному социальному слою, тот принялся с жаром и пониманием дела обсуждать реформу пенитенциарной системы, условия содержания заключенных и прочие подобного рода вопросы, живо его занимавшие. Мистер Тодхантер, с удовольствием обнаруживший, что собеседник его человек гуманный и нимало не напоминает тех ходульных реакционеров-солдафонов, какими часто воображают тюремщиков, в тех статьях, которые отсылал в «Лондонское обозрение», с симпатией описал коменданта тюрьмы и изложил многие его идеи.

Врач также заглядывал три-четыре раза на дню и также был не прочь поболтать; да и капеллан, едва ему дали понять, что мистер Тодхантер равнодушен к догматам, не намерен изучать популярные богословские книжки и вести душеспасительные разговоры (состоянием своей души заключенный, судя по всему, был на редкость доволен), выказал себя отменным собеседником, готовым по первому сигналу обсуждать любую тему, особенно из тех, что были недоступны пониманию надзирателей.

Не испытывал мистер Тодхантер и недостатка в бумаге и мог исписывать аккуратно проштампованные тюремным штампом листы своим мелким угловатым почерком, на благо Феррерсу и «Лондонскому обозрению». Ему льстило сознание: из-под пера его выходит серия статей, представляющая собой уникальное явление в истории аналитической журналистики.

Наконец, в том, что касается плотских радостей, следовало бы упомянуть запрет на курение — причем это была инициатива не тюремной администрации, а рекомендация врача, — чего мистеру Тодхантеру, впрочем, и так не хотелось, и приятно удивившее его качество тюремной еды. Поинтересовавшись, он выяснил, что бекон и яйца на завтрак, так воодушевившие его, были добавлены к стандартному рациону по настоятельной просьбе эскулапа.

Итак, комфортно устроенный, окруженный со всех сторон дружеским участием, мистер Тодхантер начал уже сожалеть о том, что его пребывание в тюрьме вынужденно окажется таким кратким: всего три полных недели со дня вынесения приговора.

В самом деле, нелегко было примириться с тем фактом, что о нем заботятся для того лишь, чтоб в итоге повесить.

5

Впрочем, было одно обстоятельство, насмешка судьбы, которое острейшим образом его беспокоило.

В тюрьме имелось две камеры смертников. Одну занимал сам мистер Тодхантер. Во второй по-прежнему пребывал Винсент Палмер.

Ибо даже обвинительный приговор, вынесенный мистеру Тодхантеру, вопреки его смутным надеждам нимало не означал, что Палмера немедля помилуют и, извинившись, освободят. Ничего подобного! Палмер как сидел в камере смертников, так и сидит, и, судя по всему, власти намерены там его и оставить.

Прошло два дня, три, четыре, — никаких вестей об освобождении Палмера.

Мистер Тодхантер не знал, что волнуется на этот счет не он один. По прошествии сорока восьми часов до властей в самом деле дошло, что казнь мистера Тодхантера не вызовет общественного возмущения, но отпустить Палмера они все-таки никак не решались. На третий день этот вопрос был поднят на заседании парламента.

Прошло совсем мало времени, однако его хватило, чтобы принять решение об отсрочке исполнения приговора, с задетым видом объявил членам парламента министр внутренних дел. Однако сообщить, что отсрочка сопровождается полным оправданием, оснований у него не было, и на резонный довод оппозиции, что поскольку присяжные, на основании всей полноты фактов, поверили признанию мистера Тодхантера, то, следовательно, Палмера пора освободить, министр ответил уклончиво, а под нажимом высказался в том смысле, что власти ни в коей мере не разделяют отношения к Палмеру как возможному соучастнику преступления.

Эта половинчатая позиция не устраивала никого, кроме, может быть, самого министра, и на следующий день газеты впервые в истории своего существования проявили единодушие, требуя, чтобы Палмера наконец признали невиновным и освободили. После чего министр, доктринер и упрямец, закусил удила и уступать наотрез отказался. Единственным результатом этого противостояния явилось то, что Палмера из камеры смертников перевели в другую, обычную камеру, где соседями его стали взломщики, убийцы и психопаты.

Мистеру Тодхантеру эту новость сообщил комендант, и тот впал в такую ярость, что Фоксу пришлось спешно бежать за врачом.

— Все в порядке, — мрачно заявил врачу мистер Тодхантер. — Я не умру, пока не узнаю, что Палмер на свободе, так что уберите свой чертов шприц.

Врач, который уже приготовился усмирить пациента четвертью грана морфия, замер в нерешительности. Угомонить разволновавшегося узника удалось только коменданту.

— Все нормально, Тодхантер. Возможно, мне не следует говорить вам об этом, но пресса твердо намерена освободить Палмера, и за ней вся страна. Никакое правительство не устоит перед таким напором.

— Вот это уже получше, — проворчал мистер Тодхантер.

Закрывая за собой дверь камеры, врач с довольной ухмылкой сказал коменданту:

— Хороший вы нашли выход. Попытайся я утихомирить его инъекцией, и вздумай он сопротивляться, этого запросто могло бы хватить, чтобы он скончался на месте.

— Ни при каких обстоятельствах мы не должны этого допустить, — пробормотал комендант.

За их спинами щелкнул замок.

Мистер Тодхантер лежал, в изнеможении откинувшись на подушки. Его посетители, переступая порог, разговаривали вполголоса. Но мистер Тодхантер был утомлен не настолько, чтобы утратить остроту слуха. Он прекрасно все слышал и делал выводы.

6

Результаты сказались на следующее утро, когда плотный коротконогий врач заглянул к нему в первый раз за день.

— Я хочу встать, — объявил мистер Тодхантер после осмотра.

— К сожалению, это невозможно, — жизнерадостно отозвался врач.

— Невозможно? — злорадно хмыкнул мистер Тодхантер. — Надо же! И отчего это?

— Вставать вы не в состоянии.

— А если ко мне придут?

— Мы устроим так, что вы сможете принять посетителей прямо здесь.

— Понимаю, понимаю: вы намерены сохранить мне жизнь, — с нескрываемым злорадством констатировал мистер Тодхантер.

— Само собой.

— Вы окружите меня неусыпной заботой, как малое дитя. Такой бесценный больной у вас впервые. Вы спасете меня во что бы вам это ни встало — для виселицы.

Врач пожал плечами.

— Тодхантер, все это вы знаете не хуже меня.

— Какое-то в этом варварство, вы не находите?

— Не стану спорить. Варварство и есть. Но ничего не попишешь.

— Стало быть, встать вы мне не позволите?

— Не могу.

Мистер Тодхантер снова хмыкнул.

— Что ж, весьма сожалею, доктор, но я намерен встать, и я встану. И не представляю, как вам удастся меня остановить.

Врач улыбнулся:

— Это шантаж?

— Да, и вы это прекрасно понимаете. Удерживать в постели меня силой вы не можете. Если попробуете, я буду сопротивляться. И если я буду сопротивляться… — Мистер Тодхантер положительно угрожал!

Врач расхохотался.

— Вы, право, слишком умны, чтобы попасть в тюрьму! Ну хорошо, если я разрешу вам встать, вы глупостей не наделаете?

— Давайте договоримся, — ухмыльнулся мистер Тодхантер. Подобно мистеру Рамсботтому, покрытому неувядаемой славой, он все продумал заранее и добился своего, но совсем не собирался рисковать, хохоча до того, что лопнет. — Я хочу осмотреть тюрьму. Если вы позволите мне это и дадите возможность время от времени, вытянув ноги, греться на солнышке, обязуюсь не устраивать драк со служащими тюрьмы, когда они исполняют свой долг. Приводят его в исполнение — что, жутковато звучит, верно? — устрашающе захихикал мистер Тодхантер. — Ну что, по рукам?

— Такие вопросы решает начальник тюрьмы, — объяснил врач. — Не возражаете подождать, пока я с ним посоветуюсь?

— Да ради Бога, — великодушно разрешил мистер Тодхантер.

Врач упорхнул.

Мистер Тодхантер торжествующе глянул на своих надзирателей.

— Видали? Вы у меня все будете на коротком поводке! — посулил он.

Фокса, похоже, слегка шокировало намерение посадить служащих королевской тюрьмы на поводок, да еще на короткий, но Бёрчман только расхохотался.

— Это уж точно! Нам велели оберегать вас. Ну и хитрец же вы! Факт!

— Два факта, — педантично поправил мистер Тодхантер.

Комендант вошел в камеру, недовольно хмурясь.

— Выполнить вашу просьбу возможным не представляется. Правила предписывают содержать вас отдельно от других заключенных. Им запрещено видеть вас даже мельком.

— Бог ты мой, да я чувствую себя прямо неприкасаемым, парией! Хорошо, комендант, а не могли бы мы побеседовать с вами с глазу на глаз?

Комендант подал знак надзирателям, и те покинули камеру.

— А вы, доктор, останьтесь, — скомандовал мистер Тодхантер, и врач подчинился.

Мистер Тодхантер осторожно поднялся с кровати — длинный, жилистый, в бледно-розовой пижаме — и взялся руками за край стола.

— Я решил не ставить вас в неловкое положение перед подчиненными, — серьезно пояснил он, обращаясь к коменданту. — А теперь посмотрите: я держусь за край стола. Если вы не выполните мою просьбу, я этот стол подниму. Для меня он слишком тяжел, и я мертвым рухну к вашим ногам. Не верите — спросите врача.

Комендант в тревоге перевел глаза на коллегу.

— Вынужден признать, что так оно и есть, — подтвердил врач. — Рухнет.

Комендант подергал себя за ус.

— Послушайте, Тодхантер, будьте благоразумны.

— Не желаю, — отозвался мистер Тодхантер бунтарским тоном и слегка приподнял стол.

— Подождите! — взмолился комендант. — Послушайте, я не вправе принимать такие решения на свою ответственность. Это серьезное нарушение тюремной дисциплины… да подождите же! Вы позволите мне испросить разрешения у министерства внутренних дел?

— Ну конечно, — любезно отозвался мистер Тодхантер.

Комендант перевел дух.

— Побудьте здесь, доктор, а я пойду позвоню. — И он вышел из камеры.

Врач и мистер Тодхантер с усмешкой переглянулись.

— Может, приляжете, пока мы ждем? — предложил врач.

— Нет, спасибо, — отказался мистер Тодхантер. — Я лучше посижу. — И он осторожно присел на удобный стул у камина и принялся разминать колени.

Врач закурил. Его дело было маленькое, а какая угодно брешь в рутине — все развлечение.

Комендант вернулся только через двадцать минут, и по выражению его лица мистер Тодхантер сразу понял: дело неладно.

— Сожалею, Тодхантер, — сухо произнес комендант, — но министерство отказалось пойти вам навстречу. А с другой стороны, они там не видят необходимости в постельном режиме. Вам разрешено вставать и совершать прогулки в обычное время и в отведенном месте.

— Но… — начал было мистер Тодхантер.

— Больше сказать мне вам нечего, — перебил его комендант.

7

Мистер Тодхантер разозлился до крайности.

Его обвели вокруг пальца, он это видел. В министерстве сидели не дураки. Казнить его там никто даже не собирался. Напротив, они были бы признательны, если бы мистер Тодхантер любезно взял да и уморил себя сам. Тогда перед ними открывалась возможность поступить с Палмером как заблагорассудится, но пока камнем висела на руках предстоящая казнь мистера Тодхантера.

— Черт бы их всех побрал! — сдерживая гнев, произнес он и снова забрался под одеяло. — Я все равно добьюсь, чтобы меня казнили!

8

Причина всех бед заключалась в том, что власти по-прежнему считали: преступник — Палмер.

Напрасно мистер Тодхантер протестовал, напрасно он клялся-божился, что Палмер неповинен. Капеллан позволил ему поклясться на Евангелии и поверил ему. И доктор поверил. Даже комендант и тот поверил. Но от бюрократов из министерства отскакивало, как от стены. Даже ропот общественности их не задел. Палмер оставался в тюрьме, а министерство выступило с заявлением.

«Самым тщательным образом изучив обстоятельства дела, — говорилось в нем, — министр внутренних дел рекомендует его величеству отсрочить исполнение смертного приговора, вынесенного Винсенту Палмеру. Министр рассматривает целесообразность замены этого приговора пожизненным заключением, ибо, хотя присяжные вынесли вердикт, согласно которому не Палмер стрелял из револьвера в Этель Мэй Бинс с намерением убить ее, данный вердикт не исключает участия Палмера в этом преступлении. Решение министра по делу Палмера будет объявлено в надлежащий срок».

Это заявление ввергло в цинический гнев даже «Тайм».

«Надо полагать, замена казни пожизненным заключением призвана удовлетворить всех: и тех, кто верит в виновность Палмера, и тех, кто считает, что Палмер не участвовал в преступлении. Можем заверить министра: такое решение не удовлетворит никого. Более того, оно противоречит всем канонам британского правосудия. Палмер не должен сидеть в тюрьме только потому, что министр внутренних дел убежден в его виновности, которая так и не была надлежащим образом доказана».

И снова клич «Тайм» подхватила вся пресса. «Ньюс кроникл» даже посвятила этой теме передовицу, в которой ни разу не упомянула ни Абиссинию, ни Испанию, ни безработных.

Но министерство внутренних дел, однако, пропустило это все мимо ушей.

А мистер Тодхантер решительно оставался в постели и старался не закипать.

9

Волнение народных масс, как обычно, доставило немало хлопот почте его величества. Настоящая лавина писем, иногда до нескольких тысяч в день, обрушилась на тюрьму, но мистер Тодхантер не вскрыл ни единого. Присылали ему не только письма, но и диетические продукты, патентованные лекарства, Библии, заводные игрушки и бог еще знает что; однако, согласно тюремным установлениям, на счастье мистера Тодхантера, эти знаки внимания до него не доходили.

Посетителей мистер Тодхантер принимал с большим разбором. С Фарроуэем видеться отказался, уделил по нескольку минут миссис Фарроуэй и миссис Палмер, пару раз посовещался с мистером Бенсоном по поводу своего завещания, куда внес несколько новых пунктов, и впредь попросил пускать к нему только сэра Эрнеста, мистера Читтервика и мистера Фуллера. Этим троим было позволено навещать его в камере, где они сидели на дальнем конце стола между двумя чинными надзирателями и беседовали с мистером Тодхантером, который лежал в постели.

С ними он обсуждал, целесообразно ли подавать прошение о помиловании в надежде, что это даст возможность продлить общественную кампанию в защиту Палмера, которая со временем может увенчаться успехом; однако власти были настроены так непримиримо, что имелись серьезные опасения, что апелляция повлечет за собой пересмотр вынесенного мистеру Тодхантеру приговора как недостаточно подкрепленного доказательствами, — и мистер Тодхантер пришел к выводу, что лучше не рисковать.

До дня казни оставалось две недели.

Мистер Тодхантер отнюдь не горел желанием, чтобы его казнили, но он терпеть не мог бросать дело, сделанное наполовину, не говоря уж о том, что казнь его оставалась вернейшим стимулом к освобождению Палмера, какие бы там заявления ни издавало министерство внутренних дел.

— Вот как оно будет, — прогнозировал сэр Эрнест. — Едва упадет занавес, публика поднимет такой вой, что правительство просто рухнет, если оставит Палмера за решеткой. Это ясно как день. Уже сейчас в парламенте нет большинства за то, чтобы держать Палмера в заключении, и они это знают. Его выпустят непременно — это просто вопрос времени.

— Дьявол! — с досадой проговорил мистер Тодхантер. — Как бы я хотел, чтобы этот бедолага смог по-настоящему доказать свою невиновность!

Однако все доказательства были уже смотрены-пересмотрены вдоль и поперек, и среди них ни единого, которое подтверждало бы заявление Палмера, что он покинул сад мисс Норвуд до того, как прозвучал роковой выстрел.

— А тот пустой ялик! — кипятился сэр Эрнест. — Кто-то знает тайну, я в этом уверен. Кто-то был в ту ночь в саду одновременно с вами, Тодхантер.

— Мне нечего вам ответить, — беспомощно отозвался мистер Тодхантер, и это была чистая правда.

— Читтервик еще ковыряется в этом деле, — мрачно сообщил сэр Эрнест, — но толку пока никакого.

Ходатайствовать о свидании с Палмером мистер Тодхантер не стал, не находя в этом смысла. Мистер Читтервик виделся с ним, и сэр Эрнест тоже, и если уж им не удалось вытянуть из Палмера что-то новое, то и никто не сможет.

С огромной неохотой мистер Тодхантер согласился принять еще одного визитера, точнее, визитершу.

Фелисити Фарроуэй добивалась свидания с тех самых пор, как его приговорили. Мистер Тодхантер считал эту встречу бесполезной, всерьез опасался, что Фелисити сорвется и поставит всех присутствующих в неловкое положение. Но в конце концов он согласился с ней встретиться — на том строжайшем условии, что она не произнесет ни единого слова, ей позволено будет только кивать или качать головой, но не более. Фелисити прислала ему слезливую записку, что принимает это жестокое правило.

— Что ж, — с деланной веселостью приветствовал ее мистер Тодхантер, когда она, не сводя с него огромных скорбных глаз, усаживалась за стол. Чувствовал он себя при этом до крайности неуютно, не чаял дождаться конца свидания. — Судя по всему, дела идут хорошо? Пьеса пользуется успехом? Отлично. Я… наверное, мне следует предуведомить вас, что свою долю в правах на пьесу я оставляю вам, так что вы вольны стать сама себе импресарио, или как там это у вас называется. Да. Хм…

Фелисити по-прежнему смотрела на него во все глаза.

— Послушайте, дорогая моя, — с усилием над собой начал мистер Тодхантер, — я знаю, что у вас на уме. Понимаете, о чем я? Говорю вам, все знаю. Так что вопрос исчерпан, и незачем вступать в объяснения. Вы явились сюда с намерением… Господи, как же все это неловко!.. вы хотите, я полагаю, выразить… хм… признательность и все такое. Понимаю. Прекрасно вас понимаю. Мы оба знаем, что ваш зять невиновен, и я хочу, чтобы вы твердо себе усвоили: я не жалею… хм… о том, что совершил. Ни о чем не жалею. Это была опасная, ядовитая тварь, хотя о мертвых и принято nil nisi bonum, дурного не говорить. Но смерть не превратит дьявола в ангела. — Помолчав, он продолжил: — И прошу вас, забудьте обо всем раз и навсегда. Ваша мать — на редкость разумная женщина, вот и берите с нее пример. А меня жалеть незачем. Мне… неприятна жалость, понимаете? То, что я сделал… Я в высшей степени удовлетворен тем, что я сделал. Видите ли, жизнь ничего для меня не значит… Господи, да не смотрите вы так на меня! Улыбнитесь, черт возьми, улыбнитесь!

Фелисити сквозь слезы одарила его улыбкой.

— Я… не хочу, чтобы вас повесили… — выдохнула она.

Мистер Тодхантер хмыкнул.

— Так ведь еще не повесили! И потом, мне говорили, это совсем не больно. Уверен, не более неприятно, чем моя нынешняя хворь. Любопытно, кстати, будет сравнить… Да взбодритесь же, милая! — взмолился мистер Тодхантер. — Все мы рано или поздно умрем. Я так вообще должен был скончаться еще с месяц назад.

— Я подписала петицию о вашем помиловании, — утирая слезы, прошептала Фелисити. Несмотря на все обвинения в фашизме, адресованные мистеру Тодхантеру, достойное его поведение растопило сердца великодушных британцев. Возникло и быстро крепло движение, сторонники которого предлагали отменить казнь и просто держать в тюрьме, пока он сам не умрет.

Мистер Тодхантер нахмурился. Он знал об этом движении и не одобрял его. По его мнению, эта затея была на руку министерству внутренних дел, готовому воспользоваться любым предлогом, лишь бы оставить Палмера за решеткой — так, на всякий случай.

— Я бы предпочел, чтобы вы не вмешивались в мои дела, — со строгостью выговорил мистер Тодхантер.

— Но я в них уже вмешана! — вскричала Фелисити. — Как и все мы! И это я во всем виновата. Если бы не я, вам не пришлось бы…

— Бёрчман! — рявкнул мистер Тодхантер. — Окажите любезность, выведите ее!

— Нет! — выкрикнула Фелисити и вцепилась в стол.

— Вы нарушили обещание, — заявил мистер Тодхантер.

— Это выше моих сил… — всхлипнула девушка.

— Вздор! Научитесь держать себя в руках. Вы же актриса, верно? Вот и играйте. Думаете, мне приятно видеть в камере рыдающих посетительниц?

Фелисити уставилась на него так, словно эта мысль показалась ей основательной.

— Вот так-то лучше, — усмехнулся мистер Тодхантер. — А теперь будьте умницей, отправляйтесь домой. Рад был вас повидать, но сцены мне ни к чему. Малейшая встряска, и… м-да.

Фелисити повернулась к надзирателю, который показался ей подобрее.

— Можно мне поцеловать его на прощание? — шепотом спросила она.

— К сожалению, нет, мисс. Близко подходить к заключенному запрещено, — сказал Бёрчман с искренним сожалением, что отказывает подопечному в поцелуе очаровательной девушки.

Однако мистер Тодхантер, который вовсе не желал, чтобы его целовали, поспешил развить этот аргумент:

— Ни в коем случае! А если вы передадите мне яд? На этот счет существуют строжайшие правила. Обойдемся-ка лучше воздушным поцелуем. Вот так. Ну, прощайте, моя дорогая! Я рад, что пьеса имеет успех. Да и, сказать по правде, вообще рад, что смог услужить вам… и, пожалуй, хм, не только в этом. Да… Ну, прощайте!

Фелисити смотрела на него, безмолвно шевеля губами. Затем, зажав рот ладонью, она бросилась к двери. Фокс вскочил, чтобы вывести ее наружу.

— Слава Богу, все позади… — вытирая мокрый лоб, выдохнул мистер Тодхантер.

10

Время шло, и оказалось, что в сердце общественности затронуты не только сентиментальные струны, но чувство и спортивный азарт. Мало кто на деле желал, чтобы мистера Тодхантера повесили, даже из тех, кто не сомневался в его виновности; те же, кто почитал добрую старую школу, в лучших традициях которой действовал мистер Тодхантер, подписывали прошение о помиловании по многу раз, под разными именами (и ничего в этом бесчестного, это то же, что списывать со шпаргалки!). В сущности, все надеялись, что осужденный умрет своей смертью, опередив палача.

Тут же уловив этот настрой, пресса, как ей свойственно, пошла на поводу у читателей. Каждое утро в газетах мелькали заголовки вроде «Тодхантер еще жив», и самые видные персоны, от епископа Мерчестерского до заезжей американской кинозвезды, делились с публикой своими взглядами на аневризму и продолжительность жизни мистера Тодхантера. В клубах исподтишка бились об заклад, повесят мистера Тодхантера или не повесят; учебники хирургии распродавались, как горячие пирожки. По сути, все это сильно напоминало какое-то крупное спортивное событие, этакий поединок «мистер Тодхантер против палача», причем симпатии публики перевешивали в сторону первого, но сентиментальности хватило не намного, так что страховое агентство Ллойда заявило, что ставок на вероятность любого исхода оно принимать не будет.

Мистер Тодхантер, сам не лишенный спортивного духа и к тому же пылкий сторонник крикетной сборной графства Миддлсекс, радовался такому повороту событий. Как-то он даже попытался убедить мистера Читтервика заключить пари на свою аневризму, предлагая пять к четырем в ее пользу. Мистер Читтервик, однако, явился к нему совсем с другой миссией и к шуточкам расположен не был.

— Мне бы не хотелось пробуждать в вас надежды, Тодхантер, — начал он, щурясь за стеклами очков в золотой оправе, — но, сдается мне, я наконец могу сообщить вам нечто по поводу Палмера.

— Палмера? — Мистер Тодхантер прекратил несолидно хихикать и насторожился. — О чем это вы?

— Об уликах. Свидетельствующих о том, когда именно он покинул дом мисс Норвуд.

— Да? Неплохо. Даже отлично, — похвалил детектива мистер Тодхантер. — Но вы уверены, что это снимет с него подозрения?

— Кто ж его знает! Понимаете, мы ведь их еще не нашли.

— Тогда о чем тут, черт побери, речь? — возмутился мистер Тодхантер.

Мистер Читтервик, поморгав, извинился.

— А вы не разволнуетесь, если я все объясню? — тревожно спросил он.

— Разволнуюсь, если не объясните, — огрызнулся мистер Тодхантер.

— Значит, дело тут вот какое… — начал мистер Читтервик.

11

Подлинная (или более-менее подлинная) история, лишь с избранными отрывками которой мистер Читтервик мог ознакомить мистера Тодхантера в присутствии надзирателей, звучала следующим образом.

Вчерашним утром мистера Читтервика посетила блестящая мысль, и он поспешил в Бромли, чтобы поделиться ею с молодой миссис Палмер.

Мысль эта касалась наручных часов, и миссис Палмер поначалу не поняла, в чем там суть. Но когда поняла, то воодушевилась даже пуще самого мистера Читтервика и с готовностью рассказала ему все, что знала о наручных часах мужа, в том числе и о тех, которые, по сведениям мистера Читтервика, Винсенту подарила мисс Норвуд. Далее миссис Палмер охотно разрешила мистеру Читтервику поискать эти часы в вещах мужа, а потом и во всем доме, что детектив тщательнейшим образом проделал, после чего, сияя от радости, объявил хозяйке, что обнаружить часов не смог. Миссис Палмер также просияла (по мнению мистера Читтервика, впервые за несколько месяцев) и настоятельно пригласила его отобедать, каковое приглашение мистер Читтервик с удовольствием принял.

После обеда мистер Читтервик вместе с сэром Эрнестом, «дергая за те веревочки», до которых удалось дотянуться, добились разрешения на свидание с Палмером в тюрьме. Со стороны властей наблюдалось некоторое тому сопротивление, но мистер Читтервик исхитрился преодолеть все, и ему назначили час на следующее утро.

Итак, в свой срок мистер Читтервик и Палмер уселись лицом к лицу за столом в тесной, пустой, с зарешеченным окном комнате, под присмотром надзирателя, который стоял в дверях, опершись на косяк. Палмер, несколько менее угрюмый и более взбудораженный, чем раньше, скованно сидел на стуле, согласно тюремным правилам, держа на виду руки. Беседа развивалась примерно в таком духе.

— Видите ли, — осторожно начал мистер Читтервик, — не исключена вероятность, что я напал на след улики, которая может способствовать доказательству вашей невиновности. Об этом свидании я просил потому, что хотел с вашей помощью прояснить пару моментов.

— Какой там еще улики? — глухо и вяло спросил Палмер.

— Речь идет о наручных часах. Тех, что подарила вам мисс Норвуд.

— Мисс Норвуд никогда…

— Выслушайте меня, — настоятельным тоном вклинился в середину фразы мистер Читтервик, — и воздержитесь от заявлений, о которых можете потом пожалеть. Я уже выяснил, что мисс Норвуд подарила вам часы, и ваша жена — да-да, именно ваша жена! — сообщила мне, что изнутри на крышке часов было грубо нацарапано «В. от Дж.», — надо думать, булавкой. Этот факт установлен с точностью. Это наша исходная точка, на ней будет строиться защита. Окажите любезность, не пытайтесь ее оспаривать. Вы меня понимаете? — И мистер Читтервик широко улыбнулся Палмеру, стараясь выразить лицом все сразу: и дружескую заботу, и лукавство, и призыв вести себя осторожно.

Палмер медленно расплылся в улыбке.

— Не уверен, но, кажется, понимаю…

— Ну слава Богу! — Мистер Читтервик облегченно вздохнул. — Я в вас не сомневался. Во всяком случае, понимаете достаточно, чтобы не пытаться отрицать то, о чем я вам говорю. Ваша жена уже все знает, да-да, не сомневайтесь. Итак, попробуем восстановить события… В тот вечер вы поссорились с мисс Норвуд. В гневе вы ушли из ее сада. Не исключено, что вы решили больше не иметь с ней никаких дел, ни с ней, ни с тем, что с ней связано. Вы вдруг вспомнили, что у вас на запястье подаренные ею часы. Ярость ваша была такова, что даже этот факт выглядел оскорбительным. Вы сорвали часы с руки и швырнули их в сад того дома, мимо которого как раз проходили. Да-да, я знаю все, не перебивайте меня, пожалуйста. Мой вопрос заключается в следующем: куда именно вы их зашвырнули?

— Да разве вспомнишь, — с сомнением откликнулся Палмер.

— Видите ли, я приложил некоторые старания, чтобы выяснить, какой дорогой вы шли. Правильно ли я понимаю, что с Риверсайд-роуд вы свернули на Харрингей-роуд?

— Да.

— А оттуда — на Персиммон-роуд?

— Д-да. — Палмер метнул взгляд в надзирателя.

— И на Персиммон-роуд вы сели в автобус. Следовательно, забросить эти часы в сад вы могли либо на Риверсайд-роуд, либо на Харрингей-роуд. Не помните, где именно?.. Ну конечно, нет, — поспешил ответить на свой вопрос мистер Читтервик. — Вы же были расстроены. Прямо-таки не ведали, что творите. Иначе не позабыли бы про этот казус с часами. А может, вы сочли его пустяком? Ну, не важно… Важно, видите ли, другое: при падении часы могли удариться о что-нибудь твердое и разбиться. Вы меня понимаете?.. Предположим, они показывали точное время, но от удара перестали ходить, и, таким образом, на циферблате зафиксирован в точности тот момент, когда вы там проходили. Если вы невиновны, на часах будет меньше девяти вечера, если виновны — больше. Теперь вам ясно?

— Еще бы, — с легкой усмешкой ответил Палмер.

На усмешку мистер Читтервик отозвался, неодобрительно покачав головой. Не до усмешек: задача предстоит непростая и щекотливая.

— Значит, вы готовы пойти на риск? — спросил мистер Читтервик, острейшим образом сознавая, что надзиратель не пропускает ни слова.

— Какой еще риск?

— Ну, попытаться найти часы. Понимаете, они вполне еще могут лежать где упали.

— Да, конечно! Вполне готов.

— Потому что если мы их найдем и они разбиты, то ваша невиновность таким образом подтвердится. Верно?

— Иначе и быть не может: я невиновен.

Мистер Читтервик издал еще один вздох облегчения.

— Вот и славно. Это очень важные сведения о часах. Не представляю, почему вы о них раньше не вспомнили. Но ничего, вот сейчас рассказали, и хорошо. К счастью, все еще можно исправить. Я займусь поисками — и приму все меры предосторожности.

— Да, пожалуйста! — слабо улыбаясь, попросил Палмер. — Я буду чрезвычайно признателен. Возможно, это обернется удачей — то, что я наконец вспомнил. Но, знаете, в тот вечер я был просто как во сне.

— Конечно, конечно! — засиял мистер Читтервик. — Именно так. Абсолютно. Кстати, жена передает вам привет и ждет вас домой в самом ближайшем времени. Да, именно так.

Повернувшись к надзирателю, мистер Читтервик сообщил тому, что готов на выход, но по дороге еще заглянет к мистеру Тодхантеру.

12

В тот же день, отобедав, мистер Читтервик, сэр Эрнест Приттибой (как всегда, уверенный, что без него не обойдется), сержант и констебль приступили к поиску в тех садах, которые примыкали к Риверсайд-роуд и Харрингей-роуд. Операция, носившая подготовительный, черновой характер, началась в четверть третьего и закончились к пяти. Часы не нашлись.

— Он говорит, что швырнул их в какой-то сад, — произнес крайне расстроенный на вид мистер Читтервик. — Он совершенно в этом уверен.

— Да, но в какой? — напористо поинтересовался сэр Эрнест.

— Он не может вспомнить. Говорит, был как во сне. А может, мы их проглядели? Но с другой стороны…

— Да?

— Ну, он говорит, что сел в автобус на Персиммон-роуд. Автобусная остановка — вон она, в сотне ярдов от этого угла. Там перед домами тоже сады. Что, если?..

— Вполне, — согласился сэр Эрнест. — Послушайте, сержант! Как вы думаете, не осмотреть ли нам сады и на Персиммон-роуд?

— Как скажете, сэр, — без энтузиазма откликнулся сержант.

Часы нашлись в третьем саду от угла, под слежавшейся прошлогодней листвой, — страшно грязные, с плесенью на ремешке. То, что это именно те часы, которые они ищут, сомнений не оставалось, поскольку на внутренней стороне крышки было вкривь и вкось нацарапано: «В. от Дж.». Отыскал их сержант, и мистер Читтервик от души расхвалил его профессиональное чутье.

Стрелки часов показывали без двух минут девять.

— Вы были правы, сэр, — с уважением сказал сержант мистеру Читтервику. — Теперь мистера Палмера освободят, это факт. Просто беда, что он не вспомнил про них раньше.

— Да, это многих избавило бы от хлопот, затрат и горя, — объявил сэр Эрнест.

Мистер Читтервик промолчал. У него были свои сомнения на этот счет.

13

Справедливость требовала того, чтобы привилегия сообщить узнику важное известие досталась мистеру Читтервику, и он воспользовался ею уже наутро. Кроме того, он смог поделиться с мистером Тодхантером еще одной свежей новостью, которую услышал от сэра Эрнеста перед тем, как выйти из дому.

Мистер Тодхантер новости воспринял спокойно.

— Вот же чертов болван, не мог вспомнить раньше! — с презрением уронил он. — Гулял бы я сейчас в Японии, а не сидел в этой чертовой дыре.

Принимая во внимание благопристойность и даже чопорность мистера Тодхантера, страсть его к этому резкому эпитету была просто необъяснима.

— И, как говорит сэр Эрнест, — бурлил мистер Читтервик, — освобождение Палмера — вопрос нескольких часов. Вы еще не видели сегодняшних утренних газет. Там все подробно изложено. Я… хм… я подумал, что будет правильно ввести их в курс дела. И они не сплоховали, да. Такой бури никакое правительство не снесет.

— Ну, слава Богу, хоть теперь я могу вздохнуть свободно! — не без яда пробормотал мистер Тодхантер, но тут же одумался и благодушно прибавил: — Вы прекрасно поработали, Читтервик!

Мистер Читтервик стал похож на спаниеля, которого погладили по голове, и, маленький, пухлый, так заерзал на стуле, что, казалось, почти что виляет хвостом.

14

К вечеру Палмера освободили, сняв с него все обвинения. В выпущенном по этому поводу заявлении министерства внутренних дел говорилось, что новообретенной уликой полностью развеяны последние сомнения касательно его причастности к убийству. (Одно лишь какое-то второстепенное изданьице не поленилось заметить, что ничего эта улика не развеивает и, больше того, не исключено, что сам Палмер хитроумно подбросил ее, чтобы обеспечить себе алиби; но это никого не заинтересовало.)

Министр внутренних дел в тот же вечер сдался и вышел в отставку. В кратком обращении к парламенту премьер-министр, про себя-то вполне одобрявший непоколебимость коллеги, тем не менее не преминул на прощание публично дать пинка ему в спину.

Услышав обо всем этом, мистер Тодхантер не выразил никаких чувств.

— Так ему и надо, — вынес он свой приговор. — Чертов болван.

15

Так и случилось, что последняя неделя мистера Тодхантера прошла в мире и покое. За стенами тюрьмы движение в его поддержку понемногу теряло напор, и правительство, уловив эту перемену, получило возможность во всей красе продемонстрировать свою железную волю.

В стенах тюрьмы мистер Тодхантер выразил желание не принимать более посетителей и со словами благодарности распрощался с сэром Эрнестом, мистером Читтервиком и мистером Фуллером. Наконец-то он мог принимать мир таким, каков он есть, и намерен был так впредь и поступать.

Что будет с ним, теперь казалось не важным. Пользуясь своими правами, он даже пару раз, поднявшись с одра, вышел в халате и пижаме во двор на апрельское солнышко и несколько раз самым медленным шагом, опираясь на руку служителя, обошел внутренний дворик тюрьмы. Там, разумеется, в этот момент не было ни единого заключенного. Мистер Тодхантер был парией.

Он много писательствовал и сумел закончить серию статей, которую задумал, еще сидя на скамье подсудимых, и подробно, с точки зрения подсудимого и приговоренного к смерти, описал весь судебный процесс, вынесение приговора и бытование в камере. Сожалел он только о том, что не сможет с той же точки зрения рассказать про казнь. Наполнив свои статьи множеством красочных, емких и содержательных наблюдений по поводу работы британского правосудия, он счел, что в целом неплохо справился с поставленной перед собой задачей. Записка от Феррерса, сообщающего, что, опубликованные в «Лондонском обозрении», эти статьи вызвали интерес по всему миру, заставила автора не без удовольствия хмыкнуть.

Оставшееся время он проводил, главным образом беседуя с надзирателями. Мистера Тодхантера забавляло, что все, что он им рассказывает, если оно хоть сколько-то касается его преступления, один из тюремщиков старательно записывает в блокнот; зато Бёрчман, когда Фокс выходил из камеры, делился с ним забавными байками из жизни выдающихся узников прошлых лет. Мистер Тодхантер и Бёрчман оба очень жалели о том, что их знакомство вынужденно окажется таким кратким.

Приближался день казни, и мистера Тодхантера окружили самой трогательной заботой. Комендант заходил дружелюбнейше поболтать с ним, капеллан был готов прийти в любую минуту и пробыть, сколько потребуется, врач был — сама жизнерадостность.

— Вас очень тревожит предстоящая казнь? — спросил как-то мистер Тодхантер у коменданта и получил утвердительный, выразительный, пусть и неофициальный ответ.

— О! Чрезвычайно! Это кошмар. Совершенное варварство, пусть иногда даже оправданное. И к тому же это такая ответственность для должностных лиц. Заключенные нервничают, служители тоже… Ужас! Перед казнью по нескольку ночей не сплю, хоть глаз выколи.

— Прошу вас, — огорчился мистер Тодхантер, — пожалуйста, не беспокойтесь на мой счет. Я знаю, что такое бессонница, сам от нее страдал. Ни в коем случае не хотел бы, чтобы из-за меня кто-то терял сон.

16

В утро, когда ему предстояло умереть, мистер Тодхантер проснулся в начале восьмого. Он хорошо выспался и, прислушавшись к самому себе, с интересом обнаружил, что ощущает спокойствие и некое почти приятное предвкушение. По правде сказать, к тому времени мистер Тодхантер успел прийти к выводу, что совсем не прочь умереть. Больше того, он ждал смерти с нетерпением. Мысль о ее неизбежности присутствовала рядом так долго, что в конце концов было бы недурно покончить с приготовлениями и наконец уже умереть. Кроме того, смерть мыслилась ему как блаженное отдохновение, ведь мистер Тодхантер ужасно устал от своего хлипкого тела. (Вот радость была бы его эскулапу, узнай он, как переменились воззрения пациента!)

С обычным своим интересом он наблюдал за последними приготовлениями, но когда в камеру, узнав, что смертник проснулся, стремительно вошел капеллан, мистер Тодхантер со всей искренностью попросил его не говорить о религии. Он готов умереть, он не питает зла ни к кому в мире — разве этого не достаточно?

В задумчивости он справился о палаче, который, как ему было известно, провел ночь в тюрьме, и выразил надежду, что тот спал беспечально, а потом огорчился, узнав, что вчера вечером зловещий служитель Фемиды, по своему обычаю, тайком поглядел на него, чтобы прикинуть длину петли. Если бы мистера Тодхантера предупредили заранее, ему не составило бы труда подняться на ноги и постоять, предоставив палачу случай со всей точностью оценить, какого он роста.

Врач, который зашел в камеру около восьми утра, втайне восхитился самообладанием своего подопечного. Мистер Тодхантер заверил его, что не ощущает никакого волнения, — но поверить в это было непросто.

В камере в тот день, согласно особой просьбе заключенного, в последний раз дежурили Бёрчман и Фокс. Вот они-то были расстроены куда сильнее, чем он.

За завтраком — бекон, яйца и две чашки превосходного кофе — мистер Тодхантер с легким удивлением заметил:

— Смертнику полагается сытный завтрак. Забавно, да? А с другой стороны, почему бы и нет? Давно я не завтракал с таким удовольствием.

После завтрака он попросил закурить, ему выдали сигарету, и впервые за много месяцев он с наслаждением затянулся.

— Говорят, после большого перерыва теряешь вкус к табаку, — продолжал он, обращаясь к Фоксу. — Клевета. Покурить необыкновенно приятно.

В девятом часу в камеру явился комендант, весь на взводе.

— Как вы, Тодхантер?

— Отлично, благодарю вас. — И мистер Тодхантер вдруг усмехнулся. — Если вы о том, не упаду ли я в обморок, не беспокойтесь, не упаду.

— Если хотите, вам принесут стакан бренди… попозже… только скажите, идет?

— Спиртное мне врач запретил, — с огорчением ответил мистер Тодхантер и снова хмыкнул. — Умру, чего доброго, а вам, понимаете ли, отвечать.

Комендант попытался улыбнуться, но у него это вышло плохо. Махнув рукой, он велел надзирателям оставить их с заключенным вдвоем.

— Послушайте, всем нам не по себе… не могу сказать, что так же, как вам, конечно… но вы же понимаете, что мы при этом чувствуем… Что, если вы попробуете смотреть на это, как на операцию, а не на… не на что-то иное? Она абсолютно безболезненна и, как только является экзекутор, занимает считанные секунды. Уверен, вы будете держаться молодцом, и… о, черт побери, вы же прекрасно все понимаете…

— Вполне, вполне понимаю, — наисерьезнейше подтвердил мистер Тодхантер. — Я чрезвычайно признателен вам. Пожалуйста, не огорчайтесь так сильно. Поверьте, я ничего не боюсь.

— Нет, это невероятно, — в растерянности выговорил комендант, помолчал и закончил: — Вот, собственно, и все. Мы все надеялись, что аневризма ваша доберется до вас раньше, но… Значит, придется идти до конца. Я скоро вернусь с шерифом и остальными. В девять часов.

— Ну конечно, — дружески откликнулся мистер Тодхантер.

Он сел за стол и задумался о том, все ли он упомянул в завещании. Показалось странно, что даже если он что-то и забыл, то исправлять ошибку уже поздно.

— Знаете, у меня такое чувство, словно я, спеша на поезд, слишком рано приехал на вокзал, — признался он. — Чем они обычно занимаются в последние полчаса, а, Бёрчман?

— Ну, например, пишут письма, — подсказал надзиратель.

— Отличная мысль, — обрадовался мистер Тодхантер. — Напишу-ка я другу.

Он сел сочинить короткое письмецо Фёрзу. Однако, объяснив, что не может выразить своих чувства, поскольку не чувствует ничего, кроме вполне понятной в данных обстоятельствах опустошенности, понял, что больше ему сказать, собственно, и нечего. Поэтому он еще раз поблагодарил Фёрза за все, что тот для него сделал, — и обнаружил, что потратил на письмо всего пять минут.

— А что прочие заключенные? Заперты в камерах? — вдруг спросил он.

Бёрчман покачал головой:

— Нет, так мы давно не делаем. В основном они в мастерских, в другом крыле здания.

Мистер Тодхантер кивнул и зевнул. Сегодня утром он впервые за месяц снял пижаму и оделся, как следует, причем в свою собственную одежду, ибо вешать смертника в тюремной робе — против правил.

— Может, сыграем во что-нибудь? — лениво предложил он. — Вот уж не думал, что в такой ситуации можно скучать! А вот скучаю, и все тут. Удивительно странно… Можете вы мне это объяснить?

— Могу, — ответил Фокс. — Это потому, что вы не боитесь.

Мистер Тодхантер с удивлением взглянул на него.

— Не знал, что вы психолог, Фокс. Но, я думаю, вы попали в точку. Такое ожидание ничем не лучше и не хуже любого другого, поскольку меня не беспокоит, чем оно завершится. Точно так же дожидаешься приема у дантиста. А вот интересно, многие ли в моем положении испытывают такие же чувства?

— Нет, я не думаю, чтобы многие, — ответил Бёрчман, выкладывая колоду на стол. — Во что будем играть?

— В бридж, — не раздумывая, отозвался мистер Тодхантер. — Лучше бриджа ничего нет. В самом деле здравая идея — сыграть последний роббер. Ну что, четвертым пригласим капеллана?

— Пойти позвать его? — с ноткой сомнения предложил Фокс. Мистер Тодхантер спровадил капеллана вскорости после завтрака, из тех соображений, что если дать тому волю, он потеряет чувство меры, — а мистер Тодхантер же, будучи выпускником частной школы, питал ужас ко всему чрезмерному.

— Да, пожалуйста, — кивнул он.

Фокс вышел за дверь и переговорил с кем-то, кто ждал в коридоре.

Капеллан явился через пару минут. Одобрял он или не одобрял способа, каким смертник решил провести последние минуты своей жизни, неизвестно, но человек он был славный и потому промолчал. Они разбились на пары, Фокс принялся сдавать.

Взяв свои карты, мистер Тодхантер хмыкнул. У него оказался большой шлем в пиках. Он мастерски разыграл его.

Без двух минут девять за дверью послышался шум шагов по бетонному полу.

— Идут, — приглушенно объявил капеллан.

Он повернулся к мистеру Тодхантеру и вдруг порывисто потянулся через стол, чтобы схватить его за руку.

— Прощайте, Тодхантер! Знаю, вам от сантиментов не по себе, но мне хочется, чтобы вы знали: знакомство с вами — для меня честь. Что бы вы ни совершили, вы лучше меня.

— Да неужели? — изумился мистер Тодхантер, все-таки весьма польщенный.

Дверь камеры распахнулась, он встал. На удивление, сердце его ничуть не забилось чаще. Это его порадовало. Он взглянул на свои руки: и они не дрожали.

В камеру вступила небольшая процессия: комендант, его заместитель, врач и два незнакомца. Один из них скорее всего шериф, а вот другой…

Этот другой — коренастый, могучий на вид — отделился от прочих, пройдя вперед быстрым пришаркивающим шагом. В руках у него были какие-то ремни, на которые мистер Тодхантер взглянул с любопытством.

— Одна секунда, и все будет кончено, старина, — добродушно сказал палач. — Заложите-ка руки за спину.

— Минутку, — попросил мистер Тодхантер. — Все это интересно до чрезвычайности… Можно мне взглянуть на эти… как вы их называете? Путы?

— Послушайте, не усложняйте всем жизнь, старина, — принялся усовещать его палач. — Времени у нас мало, и…

— Пусть посмотрит, — резким тоном вмешался комендант.

Палач замолчал, и мистеру Тодхантеру представилась возможность поближе рассмотреть тонкие ремни, которые тот держал, не выпуская из рук.

— Я думал, это будет что-то более неуклюжее, — заметил он и с той же любознательностью переместил взгляд на лицо палача. — Скажите, а случалось ли вам прежде получать в челюсть, когда вы являлись сюда… вот так сделать свою работу?

— Вот еще! Нет, конечно! — ответил палач. — Обычно они…

— Что ж, — перебил мистер Тодхантер, — в таком случае вы меня не забудете! — И, собравшись с силами, врезал костлявым кулаком в физиономию палача.

Удар пришелся в подбородок. Палач, пойманный врасплох, навзничь повалился на пол. Мистер Тодхантер рухнул поверх него.

В камере поднялся тарарам. Надзиратели бросились к упавшим, палач поднялся сам.

Но мистер Тодхантер не шевелился.

Врач встал на колени, торопливо просунул ладонь под жилет мистера Тодхантера, затем поднял взгляд на коменданта и кивнул:

— Скончался.

— Благодарение Господу! — откликнулся комендант.

 

Эпилог

Мистер Читтервик обедал с Фёрзом в клубе «Оксфорд и Кембридж».

С кончины мистера Тодхантера прошла неделя, и Фёрз рассказывал мистеру Читтервику о прощальном письме покойного.

— Он не ощущал страха, я ему верю. Да и с какой нам стати бояться ее? В смерти нет ничего ужасающего. Собственное воображение — вот что пугает нас.

— Надеюсь, конец его был легким… — пробормотал мистер Читтервик. — Прекрасный человек, он заслужил легкую смерть. Хотел бы я знать, как все было на самом деле. В газетах писали, что мистера Тодхантера не повесили: он умер своей смертью, оказывая сопротивление палачу.

Фёрз, которому ведомы были все служебные тайны, просветил собеседника.

Мистер Читтервик засиял от восторга.

— Это на него похоже, — возликовал он. — Должно быть, он с самого начала замыслил так поступить. Боже мой, как я горд, что имел честь помогать ему!

Фёрз внимательно посмотрел на своего гостя.

— Да, вы и впрямь оказали ему большую помощь — и вы, и сэр Эрнест Приттибой. Однако на сэре Эрнесте никакой вины нет. Уж он-то участвовал в этом на голубом глазу.

— Г-глазу? — растерялся мистер Читтервик. — Что вы имеете в виду?

Фёрз рассмеялся.

— Да не волнуйтесь вы так, все в порядке! Но думаю, нам лучше поговорить начистоту.

— Начистоту? Да о чем же?

— Да о том, что прекрасно известно нам обоим, — напрямую заявил Фёрз. — О том, что Тодхантер не убивал эту Норвуд.

Настал черед мистеру Читтервику внимательно посмотреть на Фёрза.

— Так вы знаете?..

— Конечно. Примерно с половины процесса. А вы?

— С тех пор… с тех пор, как он начал подделывать улики, — виновато признался мистер Читтервик.

— И когда вы это заметили?

— В тот день, когда мы познакомились с сэром Эрнестом в его саду.

— Так я и думал. Значит, заметили. А что именно вызвало подозрения?

— Ну, до того он говорил, что в саду был только раз и в темноте, — слегка конфузясь, заговорил мистер Читтервик, — но как-то уж очень легко находил дорогу. А потом проломы в живых изгородях были слишком заметны, и следы ног — тоже, и царапины на заборе выглядели чересчур свежо, а ветки — так, будто их только вчера сломали…

— То есть он все подготовил заранее?

Мистер Читтервик кивнул.

— Наверное, после того, как я от него уехал накануне вечером… В точности как заподозрили полицейские.

— А вторая пуля?

Мистер Читтервик покраснел.

— Разве Бэрнс, представитель полиции, не объяснил этого во время суда?

— Вы хотите сказать, он был прав?

— Боюсь, что да.

— По сути дела, — подытожил Фёрз, — он был кругом прав, по каждому пункту. Значит, полицейские раскусили нашего друга как миленького.

— Да, прямо с начала, — невесело подтвердил мистер Читтервик.

Они посмотрели друг другу в глаза — и вдруг одновременно расхохотались.

— Но убедить присяжных оказалось им не под силу? — выговорил сквозь смех Фёрз.

— На нашу удачу — да.

Фёрз отпил красного вина.

— А вы-то каковы, Читтервик? Ну и самообладание! Кто б мог подумать!

— О чем вы?

— Ну как же, разве вы сами не подделали улику? Подделали — и вышли сухим из воды! Эта идея с часами… отличный ход! Трудно было уговорить миссис Палмер подыграть вам?

— Совсем не трудно, — признал мистер Читтервик. — Она ведь и до того уже нам помогла, с той пулей в цветочной клумбе. Это… хм… это уж сам Тодхантер устроил.

— Выстрел в клумбу устроил, вы хотите сказать? Впрочем, нет. Револьвер-то ведь был в полиции.

— Выстрел был настоящий, не сомневайтесь, только сделан гораздо, гораздо раньше. Просто миссис Палмер назвала более позднюю дату. А поскольку пуля свинцовая, она не заржавела, так что уличить свидетельницу в ошибке никто не смог.

— Самое неблаговидное дело — лжесвидетельство.

— Нет-нет! Я уверен, это было вовсе не лжесвидетельство! — шокированный, возразил мистер Читтервик. — Скорее сдвиг памяти… ну, знаете — пресуппозиция…

— Ну да. А эти часы… Полагаю, надпись на крышке — ваших рук дело?

— Нет, миссис Палмер. Мы решили, что рука должна быть женская, с нажимом полегче. Нечего и говорить, что мисс Норвуд никогда не дарила ему часов.

— Само собой. А потом вы спрятали их. Повторюсь: никогда б не подумал, что у вас хватит пороху на такое. Риск был огромный.

— Да, но что ж было делать?! — истово отозвался мистер Читтервик. — Палмер-то невиновен! Меня это ужасало. Я и сейчас считаю, что с них бы сталось на всю жизнь засадить его в тюрьму, отчего нет? А сказать правду он не мог, так же, как и Тодхантер. И представьте только, каково было бы Тодхантеру умирать с мыслью, что его жертва в общем-то напрасна и что Палмер до конца своих дней просидит за решеткой!

— Значит, Тодхантер знал, что Палмер невиновен?

— Ну конечно. Потому-то он так и изводился.

— И знал, кто настоящий убийца?

— Не мог не знать. И, я в этом не сомневаюсь, был восхищен ею.

— Пустой ялик… — задумчиво произнес Фёрз.

— Да, так она попала в сад. Думаю, что в брюках. Если не ошибаюсь, — застенчиво уточнил мистер Читтервик, — брюки в наши дни — обычная принадлежность дамского гардероба.

— Сколько человек знают правду?

— Кроме нас — только трое. Мистер и миссис Палмер, и, конечно…

— Стало быть, Палмер все знал?

— Конечно, с самого начала. Там же была эта, понимаете ли, история с револьвером.

— Вот я всегда знал, что с револьвером дело нечисто. До сих пор уразуметь не могу, зачем Палмер в то утро принес его на квартиру к свояченице.

— Так в то утро он и не приносил! — В порыве откровенности мистер Читтервик потянулся через стол, к собеседнику ближе. — Он принес, но несколькими днями раньше, и сам тогда об этом не знал. Штука в том, видите ли, что миссис Палмер как раз начала страшно нервничать из-за обстоятельств, связанных с мисс Норвуд. Она знала, что муж ее — человек вспыльчивый и импульсивный, и решила от греха подальше убрать револьвер с глаз. Поэтому она позвонила сестре, попросила ту подержать оружие у себя, а потом упаковала его и попросила мужа отнести сверток сестре, сказав ему, что там просто какие-то домашние вещи. Только когда стало известно, что мисс Норвуд застрелили, Палмер бросился искать револьвер и обнаружил, что тот пропал, а услышав, где он, помчался к свояченице.

— Так вот почему он явился туда так рано!

— Ну да. Думаю, он сразу понял, кто застрелил мисс Норвуд. К счастью, он не потерял головы и только просил сестру и мать при всех обстоятельствах стоять на том, что воскресный вечер они безвыходно провели дома. К счастью, следствие им поверило.

— А мистер Тодхантер пытался подменить револьверы, чтобы забрать себе тот, который принес смерть, оставив Фарроуэям, что называется, чистый, — в точности как сказал Бэрнс?

— Именно так, но, конечно, объяснить это Палмеру он не мог. Боюсь, Палмер недооценил Тодхантера, принял его за прилипалу, любителя совать нос в чужие дела. Только ближе к концу до Палмера дошло, к чему клонит наш друг.

— И во время того же визита Тодхантер достиг определенного взаимопонимания с миссис Фарроуэй?

— Несомненно. Больше того, она сама мне об этом сказала. Она-то сразу поняла, что Тодхантер пытается им помочь, но, конечно, не представляла себе, на какие жертвы готов он пойти.

— Как же семья допустила, чтобы Палмер попал под суд?

— Понимаете, никто и подумать не мог, что его признают виновным. А потом он сам на это решился. Понял в конце концов, что причина гибели мисс Норвуд — его собственное неразумное поведение, и, как порядочный человек, принялся всеми силами выгораживать истинную убийцу… любой ценой выгораживать, до конца… Тогда как она, — прибавил мистер Читтервик, — отнюдь не желала, чтобы ее выгораживали. Видимо, нелегко пришлось родным, пока они уговаривали ее молчать. Она все порывалась выступить и рассказать правду. Я… я и сам имел с ней очень непростую беседу.

— Вы?!

— Да, я. Как-то вечером я навестил ее, объяснил, что знаю все как есть, и попросил не мешать Тодхантеру. Боюсь, мне пришлось злоупотребить высоким слогом, — виновато признался он, — чтобы до нее достучаться. Кажется, я выразился в том смысле, что Тодхантер твердо решил своей смертью принести больше пользы, чем сумел за всю свою жизнь, и делает это для того, чтобы спасти человека, который способен послужить людям… И все равно я еле-еле ее уломал. — Мистер Читтервик тяжко вздохнул, вспоминая этот мучительный получасовой разговор.

— Так-так… — Фёрз повертел в руках ножку бокала. — Полагаю, всей правды мы никогда не узнаем. Взять, к примеру, того сержанта… Во время допроса в суде я искренне ему посочувствовал. Но ведь он был прав? Когда он осматривал револьвер Тодхантера, тот и вправду был новехонек?

— Конечно. Как ни верти, а блеф иногда срабатывает. Наш друг очень рисковал, блефуя, но в итоге это сошло ему с рук.

— Только потому, что присяжные оказались сентиментальны. Будь в присяжных я, ничего у него бы не вышло, — улыбнулся Фёрз. — Кстати, он что, и вправду выбросил ту самую пулю?

— О да. Это единственная ошибка во всех построениях Бэрнса. Тодхантер выбросил пулю в реку в самый вечер убийства, чем, разумеется, спас ситуацию. Если бы пулю нашли, не было бы сомнений, из какого револьвера стрелял убийца. К счастью, это обстоятельство Тодхантер оценил сразу, хотя и не знал тогда, кто преступник. Ему в высшей степени повезло.

— Значит, вы одобряете Тодхантера? — насмешливо спросил Фёрз. — Думаете, это правильно — дурить правосудие?

— Боже мой, да что такое правосудие? — воскликнул мистер Читтервик. — Говорят, убийству нет оправданий. Но в самом ли деле нет? В самом ли деле человеческая жизнь такая безусловная ценность, что сохранить жизнь вредоносной твари правильней, чем уничтожать ее, осчастливив многих порядочных людей? Когда-то за ужином у Тодхантера мы обсуждали этот вопрос. Трудный вопрос. Страшный. Тодхантер не увильнул от ответа. Со своей стороны не могу сказать, что считаю его неправым.

— Но верите ли вы, что он в самом деле застрелил бы ту женщину, в тот последний, решающий момент, когда дошло бы до дела?

— Кто знает? Лично я думаю, что, пожалуй, нет. А с другой стороны, зависит от обстоятельств. Бывает, люди, когда они твердо уверены в справедливости того, что делают, доводят себя до состояния почти исступленного… Думаю, так это и происходит… поскольку такое в самом деле случается… история Хьюи Лонга тому пример… — И мистер Читтервик подавленно замолчал.

— Читтервик! — прервал молчание Фёрз. — Кто застрелил Этель Мэй Бинс?

Мистер Читтервик, вздрогнув, в изумлении уставился на него.

— Господи милосердный, так вы разве не знаете? — ужаснулся он. — А я-то думал… Боже, я проболтался… нарушил слово…

— Не скажу, что у меня нет своих подозрений, — подчеркнуто внятно произнес Фёрз. — Но сказать, что знаю наверняка, не могу.

— Так и я тоже, — с вызовом покривил душой мистер Читтервик. — Тут ведь лучше не знать, верно? У нас могут быть разные взгляды на вопросы добра и зла, но если кто-нибудь и заслуживал смерти, так это Джин Норвуд; если кто-нибудь имел право убить ее, так это тот, кто убил; и если бывает такое, что смерть оправдана результатом, так это как раз наш случай. При этом только у нас с вами имеются свои подозрения. Так не лучше ли оставить их невысказанными?

— Сдается мне, что вы правы, — ответил Фёрз.

Мистер Читтервик вздохнул с облегчением: никто не узнает тайны Фелисити Фарроуэй.