Наконец-то исполнилось то, о чём Анька так долго мечтала.
Школу закрыли.
Не навсегда – только на неделю. Это называется карантин.
Сначала все ходили и чихали друг на друга. Каждый день в нашем классе кто-нибудь заболевал. Только я держалась – наверное, микробы до меня не допрыгивали.
– Если отжиматься и бегать, никакой грипп не страшен, – говорил нам физрук.
А потом у него поднялась температура, сразу после урока, на котором он показывал Макарову, как надо правильно отжиматься.
Физрука отпустили домой. А всех учеников директор освободил от занятий до понедельника:
– Сон, отдых и витамины – вот лучшее лекарство. Через неделю чтобы никто чихнуть на меня не смел!
Кажется, Мишка собирался заболеть, но от радости сразу же передумал.
Мы переиграли во все настольные игры, потеряли три перчатки, сожгли одну кастрюльку (нечаянно) и научили Ветку падать замертво при слове «карантин».
Сонина бабушка сказала, что у нас слишком много свободного времени.
Папа увидел почерневшую кастрюльку и вздохнул:
– Кажется, теперь я понимаю, почему детям нужно ходить в школу.
А мне так хотелось, чтобы в этой неделе было десять или даже двенадцать дней! Когда нам с Мишкой лень заваривать чай, мы доливаем в заварку воды. Если положить много сахара, хватает ещё на несколько чашек. Вот бы со временем получалась такая же штука! Добавил горячей водички – и у тебя ещё один день.
– Вспоминай, что́ мы ещё не успели сделать, – волновался Мишка.
После завтрака я прибежала к нему, чтобы вместе решить, что лучше – пойти в кино или устроить битву динозавров. И тут у меня в кармане запел мобильник.
– Ы-ы-ы-ы-ы, – кто-то всхлипывал и завывал мне в ухо. – Я… Я застряла-а-а-а-а… Ик.
Я с трудом узнала Сонин голос.
Мы с Мишкой одновременно метнулись к двери, в три прыжка взлетели по лестнице, нажали на кнопку звонка. Горестный вой в глубине квартиры затих.
Я повернула ручку. Ну вот, Соня опять забыла запереть дверь. Не зря на неё бабушка за это ругается.
В прихожей было темно, и Мишка чуть не расшибся, налетев на какие-то сумки.
– Это вы? – раздался испуганный голос.
– Ты где? – крикнула я.
– У себя.
Я нащупала Мишкину руку и потянула его за собой. Теперь я вспомнила, чего мы ещё не делали на этой неделе. Мы не спасали Соню. И если мы ОЧЕНЬ БЫСТРО её спасём, то к часу как раз успеем в кино.
Сначала я вообще не поняла, в чём дело.
Вроде всё нормально. Белоснежный кот Ромео спит на табуретке у пианино. Пирамида учебников лежит на столе. Зарёванная Соня стоит возле окна… Стоп! Кажется, с ней что-то не так.
– Я свой стол убирала, – всхлипнула Соня, – потому что маме давно обещала. Все старые тетрадки выбросила и две чайные ложки нашла и носок. А ещё я нашла замо́к для велосипеда. Его мой дедушка делал, такого больше нигде нет. Я думала, он совсем потерялся-а-а-а-а-а…
– Так чего ты ревёшь? – удивился Мишка. – Нашла, и молодец.
– Ага, молодец. А потом я решила в «Узника» поиграть.
– В какого узника? – удивилась я.
– В такого. Который сидит у окошка в темнице сырой.
Я подошла поближе. Велосипедный замок был похож на огромную букву D из английской азбуки. Только непонятно, зачем Соня решила надеть его на шею, да ещё прицепить к ручке на оконной раме…
– Ты что, пристегнула себя к окну?! – догадался Мишка.
– Угу, – буркнула Соня.
– А где ключ?
– Тут не ключ, а шифр. Самый простой, только три цифры.
– Три цифры? – прищурился Мишка.
– Да-а-а-а-а, – Соня опять разревелась, – только я их забыла-а-а-а-а. Это всё Пушкин виноват!
«Кто опять не доел кашу? Пушкин?!», «А ботинки за тобой кто будет убирать? Пушкин, что ли?!»…
Взрослые часто так говорят. И папа, и Мишкина мама, и даже Маргарита Романовна.
И вдруг оказалось, что Пушкин и правда виноват в том, что Соня превратилась в узника и плачет под окошком.
– Я перед уборкой про Пушкина читала…
– Зачем?! – удивился Мишка.
– Ну-у-у… – Соня пожала плечами. – Бабушка говорит, раз мы в школе его проходим, нужно знать, кто эти стихи написал… Потому что я этот… культурный человек. Она даже распечатку из интернета сделала. Сказала, что, когда Пушкин на компьютере, это уже не так страшно.
– И дальше чего?
– А дальше я стол убирала и замок от велика нашла. Когда надо было шифр сочинить, я сразу про Пушкина подумала. И выбрала три цифры.
– А что ты про него подумала? – осторожно спросила я.
– Да не помню! – заорала Соня. – Забыла. Я уже всё перепробовала. Не открывается!!!
Мишка взялся за дело серьёзно. Отыскал под учебниками Сонины листочки, подчеркнул фломастером цифры.
– Может, 265?
– А что это значит? – удивилась я.
– Пушкин родился 26 мая, – буркнула Соня. – Я уже набирала. Не подошло.
– Тогда 182, – предложил Мишка. – У него свадьба 18 февраля была. Девчонкам… ну, в смысле, вам же нравится, когда белое платье и всё такое…
– Эти цифры я тоже набирала. И вообще… Ненавижу свадьбы!
Мишка нахмурился и зашуршал листочками. А Соня сердито затараторила:
– Из-за этого Пушкина я ещё двойку по русскому получу! Все напишут сочинения про добрые дела, а я что? Расскажу, что сидела под окном? Я думала, за сегодня всё успею… а теперь уже точно ничего не выйдет.
– Сонь, подожди! – От её тарахтения я совсем запуталась. – Ты можешь всё объяснить по-человечески?
– А чего непонятного? Нам к Восьмому марта домашку задали – семь добрых дел для мамы. Чтобы каждый день что-то хорошее делать. А потом я про свою доброту ещё и сочинение должна писать. Понимаешь?
– Ага, – кивнула я.
– Только я с этим карантином про уроки забыла. А сегодня мне наш директор приснился… И я сразу про школу вспомнила. И придумала все добрые дела…
– …в один день впихнуть?! – догадалась я.
– Ну да, – угрюмо кивнула Соня. – Хотела, чтобы мама порадовалась… А теперь вообще ничего не получится – ни добрых дел, ни сочинения. Только двойка в дневнике. Лучше бы я к этому столу не подходила!
Соня схватила учебник и со всей силы швырнула его в стену. Ромео проснулся и возмущённо уставился на меня. Правильно, кто тут самый длинный и неуклюжий? Летающие книжки – это, конечно, ко мне.
– Мишка, хватит читать, – разозлилась я, – лучше придумай что-нибудь полезное!
– Например? Перегрызть этот замок зубами, да?
– Ну, это лучше, чем ничего не делать и бормотать дурацкие даты. Мы, если захотим, и без Пушкина справимся!
– А как? – осторожно спросила Соня.
– Как-нибудь! – Я присмотрелась к замку повнимательнее. Он был таким большим и широким, что свободно болтался на Сониной шее. Может, у нас получится его обмануть? Если очень постараться и как-нибудь выбраться, протиснуться, проскользнуть… А он пускай висит на окне хоть сто лет, пока не почернеет от пыли.
– Ещё немножко… так… ещё… чуточку…
– Мишка, не торопись, осторожно тяни…
– Ай, уши!
– Фр-р-р-р-р!
Ромео жутко не нравилась наша суета и вопли. Он ходил по столу, становился лапами на подоконник и сердито фырчал. Наверное, ему хотелось, чтобы все поскорее ушли и в комнате стало тихо. Мы и сами об этом мечтали, но у нас никак не получалось освободить Соню. Сначала хитрый замок притворился послушным. Он легко скользил. А потом взял и застрял на Сониных круглых щеках. Мы кое-как дотянули его до ушей, и тут он совсем упёрся. Сначала Соня жалобно попискивала, а потом взвыла:
– Всё, хватит! Вы мне сейчас нос оторвёте!
– Какая-то у тебя голова неправильная, – проворчал Мишка, – и нос, и уши – всё торчит.
– Кто бы говорил, – буркнула Соня.
– Вот если бы найти такую гладкую резиновую маску и всё под ней спрятать… – задумчиво начала я.
– Точно, – подхватил Мишка. – Нужно взять шапочку для бассейна… нет, лучше две… И ты будешь как супермен… То есть супергёрл.
– Лучше не супергёрл, а Таинственная Незнакомка, – капризно сказала Соня. – Мне это больше подходит.
– Ну, ладно, – согласился Мишка, – пускай Незнакомка. Мы тебя всё равно спасём. Короче, где тут у вас шампунь?
Кажется, Мишка перестарался, поливая Соню шампунем. Он стекал на подоконник, на тапочки, на обалдевшего кота. Велосипедный замок отлично скользил и ни за что не цеплялся. И всё-таки – где-то посередине Сониной головы – снова застрял…
– Эксперимент не удался, – вздохнул Мишка.
– Тогда снимите с меня ЭТО, – прогудела Соня. – Я тут почти умерла.
Когда Мишка стянул с неё шапочку, я даже испугалась. Соня была красная и вся в капельках – почти как бутылка с кетчупом в рекламе.
– Уф-ф-ф, – выдохнула Соня, вытирая пот рукавом, – бедный Пушкин.
– А при чём тут Пушкин?! – удивилась я.
– Потому что он очень любил купаться. И в речке плавал, и в озере. Только ему не нравилось, когда эти кудрявые штуки на щеках промокали…
– Бакенбарды, что ли? – подсказал Мишка.
– Ага. И тогда его няня собрала все лайковые перчатки. Вы знаете, что такое лайковые перчатки?
Мы с Мишкой ответили одновременно:
– Не-а.
Довольная Соня кивнула. Ну ещё бы. Она была единственным знатоком Пушкина, и мы слушали её раскрыв рот.
– Раньше ведь интернета не было. А если ты что-то написал, как узнать, нравится это всем или нет? Вот для этого и придумали ЛАЙКОВЫЕ ПЕРЧАТКИ. Вместо лайков. Пушкин читал свои стихи, и все ему перчатки бросали. А потом он их собирал и пересчитывал. У него и по сто, и по двести лайков было.
– Ну да, – согласилась я, – он же великий поэт.
– Вот именно! Не мог же великий поэт ходить с мокрыми бакенбардами. Поэтому его няня собрала все лайковые перчатки и сшила из них такую специальную шапочку для плавания. Чтоб щёки закрывала. Только Пушкину она не нравилась. Говорил, от неё всё чешется…
– Что-то я в твоих листочках про такое не читал, – недоверчиво хмыкнул Мишка.
– Так Пушкин давно жил, вот про это все и забыли! Мой прадедушка был пушкинист, он всю жизнь Пушкина изучал. А я, может, чего-нибудь открою, про что вообще никто не знал. Даже прадедушка.
– Ты лучше велосипедный замок открой, – предложил Мишка.
– Да я уже всё перепробовала, – заныла Соня. – Я же не виновата, что у Пушкина всё время что-то случалось! То свадьба, то день рождения. Я точно что-то простое выбрала… Только не помню что… Вот если бы ты не торопился, а тянул тихонечко…
– Ага, легко говорить. Думаешь, я не старался? Я же не виноват, что у тебя щёки.
– Нос, уши, щёки… Тебе не угодишь.
– А кто тебя в эту фиговину запихивал? Я, что ли?!
Ну вот. Соня отвернулась к окну, Мишка надулся. Не хватало ещё, чтобы они поссорились! Нужно срочно что-то придумать. Вот я сейчас предложу что-нибудь такое… такое… И тут Соня закричала:
– Стойте! Я вспомнила!
– Что вспомнила? Цифры? – сердито спросил Мишка.
– Вспомнила, как можно щёки уменьшить! Бабушке подруги на день рождения специальную штуку подарили. Называется «Маска антицеллюлитная». Она похожа на крем, только очень густая.
– И чем она поможет?
– Так от неё худеют! Мама говорила, это просто волшебное средство для уменьшения попы. Может, это волшебство и на мои щёки подействует?!
Я сбегала в ванную и нашла в шкафу круглую зелёную баночку. Внутри был густой крем. Тоже зелёный.
Мишка с трудом прочитал мелкие буквы: «Нанести толстым слоем, держать 30 минут, смыть прохладной водой…»
Мы сделали всё как надо: наковыряли из банки толстый слой, нанесли его на Соню и засекли время.
Теперь Сонино лицо стало похоже на булку, намазанную плавленым сыром с петрушкой.
– Скучно, – зевнул Мишка.
– Давайте хоть в «города» поиграем.
– Лучше в «еду», – предложила Соня. – Сэндвич.
– Чебурек, – подхватил Мишка.
– Киндер-сюрприз.
Я задумалась. Ну какая может быть еда на «З»? Разве что з-з-з-з-зелень.
Сонины зелёные щёки никак не худели. И непонятно было, сколько ещё нам торчать в этой комнате. Надо придумать что-нибудь поинтереснее, пока мы все не позеленели от скуки.
– Сонь, а давай твоей маме устроим сюрприз?
– Какой?
– Ну-у-у… Например, приготовим ей что-нибудь. Она же голодная с работы придёт…
– Точно! – обрадовалась Соня. – И это будет доброе дело! Такое, которое можно в сочинении засчитать. Только давайте вы с Мишкой ещё одно доброе дело сделаете. Прямо сейчас! А то у меня уже ноги отваливаются.
Если на табуретку положить толстенную медицинскую энциклопедию, книгу для повара, три тома энциклопедического словаря и сказки народов мира, получится отличное сиденье для узника.
Если с письменного стола снять учебники, хватит места для продуктов и даже для кота.
И узник сможет легко до всего дотянуться, потому что стол как раз под окном. Хоть в этом бедному узнику повезло!
Мы подумали и решили сделать салат. Это самая удобная для доброго дела еда: можно собрать всё, что есть в холодильнике. А ещё её не надо варить. Мы с Мишкой притащили крабовые палочки, полбанки кукурузы, немного погрызенный огурец, зелёное яблоко и какую-то странную длинную капусту, которую Соня назвала «пекинской». А потом я сгоняла на кухню ещё раз – чтобы взять три ножа, две доски и большую миску. Заодно я сунула в карман пучок петрушки. Он был какой-то дохлый, но я решила, что для салата сойдёт.
– А давай его сфотографируем, – предложил Мишка, строгая капустные листья.
– Кого? – не поняла Соня.
– Ну, твой салат! На память.
Соня задумчиво почесала зелёную щёку:
– Сфотографируем… хм… А что, это идея. Вы мне поможете эти самые добрые дела быстренько сделать, и мы всё сфотографируем. Семь дел – семь фотографий. Круто?
– Ну, не зна-а-аю… – промямлила я.
– Спорим, до такого больше никто не додумается! Я потом фотки на флешку скину и распечатаю. Комменты напишем – и готово. Будет не просто сочинение, а ТВОРЧЕСКАЯ РАБОТА.
– Ну ты хитрю-ю-юга, – возмутился Мишка и сунул в рот крабовую палочку. – Работать мы вместе будем, а пятёрку – тебе?
– Ты ж не захочешь делить пятёрку на троих?
– Не захочу, – согласился Мишка. – Какая мне от этого выгода? Лучше давай за какое-нибудь желание.
– Это как?
– Я один раз могу пожелать… Ну, например, чтоб ты за меня посуду помыла. Или Женька тебе в шесть утра позвонит и скажет: «Хочу, чтобы ты шла выгуливать Ветку». И ты, как золотая рыбка, побежишь всё исполнять.
– Ладно, – буркнула Соня и высыпала в миску нарезанный огурец.
Пока они торговались, я успела покрошить все крабовые палочки. А потом выудила из подставки для ручек ножницы и настригла петрушку. Осталось всё перемешать и добавить…
– Сонь, где у нас майонез?
– Ой… – Соня испуганно прикусила губу. – Я вчера бутербродики делала… С майонезиком.
– И чё? – подозрительно спросил Мишка.
– Вкусно было, – вздохнула Соня.
– Вот тебе и доброе дело, – расстроилась я. – Что это за салат – без майонеза? Можно было не возиться, а сразу всё в мусорку выкинуть.
– А я однажды к Димке с Тимкой в гости ходил, – невпопад сказал Мишка. – Мы там яйца с балкона кидали… с восьмого этажа. Они так красиво об асфальт разбиваются… Чего вы смотрите, я тогда маленький был! И глупый. Мы только в первом классе учились.
– Ну да, – хмыкнула я.
– Точно! – заорала вдруг Соня. – Яйца, масло и горчица!
– Я горчицей не бросался! – обиделся Мишка.
– Да при чём здесь ты. Это бабушка…
– Твоя бабушка бросалась горчицей с балкона?! – недоверчиво спросила я.
– Замолчите и слушайте! Бабушка на прошлой неделе пришла от подруги. Её там кормили салатом. С настоящим майонезом. Самодельным! Она потом рецепт в блокнот записала… Спорим, даже Пушкин такой майонез ел.
Мы долго искали на Сониной кухне миксер. И наконец нашли. Наверное, это был ПРАМИКСЕР – предок всех миксеров, древний, как птеродактиль. Соня вставила в него две изогнутые железные ноги, нажала кнопку, и они стали вращаться как сумасшедшие.
Мы с Мишкой осторожно подливали масло – каждый со своей стороны.
Прамиксер недовольно гудел, плевался и фыркал. А потом дёрнулся и затих.
– Перегрелся, – вздохнула Соня и вытерла масляные капли с зелёного носа.
Я открыла форточку и высунула миксер под хлопья мокрого снега. Пускай охладится.
– Наверное, у него это любимая еда была, – сказала Соня, слизывая с вилки майонезную каплю.
– У кого? – оглянулась я.
– У Пушкина, конечно! Мы в майонезе что делаем? Смешиваем продукты. А когда пишешь стихи, нужно правильно смешать слова. А ещё их нужно хорошенько взбивать, а то не получится рифма. Вот Пушкин сидел в своей комнате и писал про осень. А когда у него вдохновение пропадало, шёл на кухню и делал майонез… Только у него миксера не было.
Я сразу представила Пушкина, который склонился над большой миской. А из неё, как морковные хвостики, торчат обрывки предложений: «Унылая пора…», «Мороз и солнце, день чудесный…» и ещё что-то там про дуб у Лукоморья. И он изо всех сил крутит венчиком для взбивания теста… прямо вспотел, бедный. А стихотворение никак не получается.
– Женька, не спи! – бессовестный Мишка бросил в меня меховую мышь.
– Ты дурак?! – разозлилась я. – Чуть миксер не уронила…
– Эй, вы поаккуратнее там, – подала голос Соня. – Мне за него бабушка голову оторвёт.
– А что, это идея, – ухмыльнулся Мишка. – Самый быстрый способ избавиться от этого замка! Вот придёт бабушка – и…
Но мы так и не узнали, что он там насочинял, потому что Соня выхватила у меня из рук миксер, нажала кнопку, и он загудел, как взлетающий птеродактиль…
Нам оставалось только подливать масло и уворачиваться от брызг.
– Ничего себе, настоящий майонез получился! – сказал Мишка и облизнулся. Салат в миске тоже был настоящий.
Осталось его только сфотографировать.
Чтобы стереть Сонину маску, понадобилось полфлакона специального «Средства для снятия макияжа».
Может, её лицо и правда стало нежным и бархатистым. Но я этого не заметила. Зато Мишка сразу увидел, что Сонины щёки сделались нежно-зелёными, хотя нам это было не нужно.
А главное, эти зелёные щёки ни капельки не уменьшились!
Мы с Мишкой по очереди тянули велосипедный замок, но он всё равно застревал.
Обещают какую-то необыкновенную лёгкость и стройность, а сами…
Эта реклама – сплошной обман!
Соня ужасно расстроилась.
Мы по очереди пробовали её утешить, но у нас ничего не получилось.
Отвернувшись к окну, она мрачно ковыряла краску на подоконнике и гудела басом:
– Ненавижу велосипеды… и замки… и Пушкина ненавижу. Мне теперь что, до пенсии тут сидеть?! Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
Соня уткнулась носом в стекло и бубнила, сопела, вздыхала… Рассказывала свои горести толстым голубям за окном, а на друзей не обращала внимания.
Мы с Мишкой решили: лучше тихонечко переждём. К обиженной Соне приближаться опасно.
И тут я услышала жалобное причитание:
– Ну вот… Ну совсем… Ещё и майонезом забрызгали…
Мы осторожно подошли поближе. И правда – стекло было в жёлтых застывших каплях.
– Подумаешь, проблема, – фыркнул Мишка. – Пшик – и готово. Ща мы это окно – до блеска… А потом раз – и сфотографируем. Будет у тебя доброе дело номер два.
Соня шмыгнула носом.
– Там пшикалка для стёкол – в шкафчике, под раковиной. А тряпки… не знаю, может, на батарее висят. Бабушка вчера генеральную уборку делала… А вы мне правда поможете?
– Ну, мы ж договаривались, – напомнила я и осторожно погладила её по плечу.
– Ага, – кивнул Мишка. – Договаривались. Я с понедельника чашки буду копить!
Вот всегда Мишка влезет со своими шуточками!
Типа, я тоже – из-за какой-то немытой посуды…
А я, между прочим, совсем не это хотела сказать.
Ромео ходил за нами повсюду. Подозрительно фыркал, когда мы залезали в ящики и шкафы. Нервно мяукал, когда Соня орала через всю квартиру, подсказывая нам, где что лежит.
К сожалению, Сонины вопли не помогли.
Бабушка не просто сделала генеральную уборку. Она уничтожила весь мусор – и даже предметы, которыми она этот мусор убирала. Мы не нашли ни одной тряпки. Тогда Соня придумала взять что-нибудь из корзины для белья. Но и она оказалась пустой – бабушка ВСЁ перестирала. К счастью, на дне болталась красная наволочка, Сонина белая майка и жёлтый носок.
– Годится, – кивнула Соня. – Чур я наволочку возьму!
Я сразу схватила белую майку, а Мишке достался носок.
Мыть окно оказалось легко. Пшикнул – и вытер, пшикнул – и вытер.
– Однажды Пушкину тоже пришлось окно мыть, – важно сказала Соня. – Сначала он сидел под одеялом и придумывал стих про солнце, мороз и красавицу, которая спит и не хочет вставать. Помните, он ей кричит: «Погляди в окно!» А она дрыхнет. Ну, Пушкин тогда сам в окно посмотрел. И поставил многоточие – потому что окно у него было грязное, никакой природы не видно…
– Ага, – пропыхтел Мишка, – попробовал бы, как я, стекло носком отмывать!
– А ты думаешь, он бегал тряпку искал? Пока в шкафах роешься – все рифмы забудешь. Он скорее носок схватил, чтобы время не тратить, и окошко протёр. А там такая красотища! Пушкин обрадовался – и быстренько дописал, чего эта красавица увидела.
– Его, наверное, няня потом ругала, – вздохнула я, отскребая майонезные брызги с подоконника.
– Почему? – удивилась Соня.
– Ну, у него же много стихов о природе. Значит, Пушкину часто приходилось окно мыть. Ему на работу идти, а у него все носки – по одному…
– Да-а-а, это проблема, – кивнул Мишка. – Их даже в стиралку два кладёшь, а достаёшь всё равно один… Кыш!
Ромео опять прыгнул на подоконник, и Мишка замахал на него носком.
– Он сейчас нам все стёкла шерстью испачкает. Вот я сфотографирую – и пусть валяется сколько угодно!
– И что теперь? – уныло спросила Соня.
Я пожала плечами. У меня не было никаких идей.
А вот Мишка…
Мишка сделал вид, что разглядывает книги на полке.
И вдруг завопил жутким голосом:
– Назови три цифры!
Соня так подпрыгнула, что с её табуретки свалилась книга для повара и чуть не зашибла кота.
Они заорали одновременно.
– Один-два-три! – закричала Соня.
– Мяу-у-у, – завыл обиженный кот.
– Ну дурдо-о-ом, – сказала я.
А Мишка как ни в чём не бывало набирал код на велосипедном замке.
– Не подходит, – огорчился он. – Я думал, если тебя напугать, правильные цифры сами из памяти выскочат. Ладно, попробуем в его биографии чего-нибудь поискать.
Мишка вытянул из-под кота мятые листочки:
– Набери рост Пушкина.
– Думаешь, я его помню? – возмутилась Соня.
– 166 сантиметров.
Соня запыхтела, отыскивая нужные цифры…
– Облом.
– А может, рост его жены? 173…
– Ого, какая высокая, – удивилась я. – А бедный Пушкин – совсем коротышка.
Интересно, он стеснялся, когда они танцевали вместе, или нет?
А может, ему пришлось купить специальные ботинки?
– И «173» не подходит, – расстроилась Соня.
– Ну, мы же не зря здесь полдня проторчали, – утешил её Мишка. – Твоя мама придёт – и обрадуется. Мы ей салат сделали, даже с этим… пушкинским майонезом.
– И окно чистое, – добавила я. – Вон какой подоконник беленький. Почти как твой кот.
Ромео сидел, прижав морду к стеклу, и следил за вороной. Она качалась на тонкой ветке, как на качелях, а потом взмахнула крыльями и перелетела на горку. Кот юркнул под занавеску и затаился. Может, надеялся, что ворона подберётся поближе.
Соня погладила его по круглой спине и заворковала:
– Ты мой прожо-о-о-рливый, ты мой бе-е-еленький… А занавеска у нас какая-то… серенькая… – Соня прищурилась, разглядывая кружевные оборки. – Ну ничего себе! Мы ещё и занавеску майонезом заляпали. И что теперь делать?
– Ерунда! – махнул рукой Мишка. – Тоже мне проблема! Ща устроим большую стирку. Будет ещё одно доброе дело для твоего сочинения. Бульк – и готово!
Мы хотели принести таз прямо в комнату, а потом натаскать воды. Но Мишка заявил, что он не какой-нибудь слабак, чтобы носиться туда-сюда с мисочками и кастрюльками.
Поэтому он бухнул таз, полный горячей воды и пены, прямо на письменный стол. Хорошо, что кот успел увернуться.
Соня сказала, что всё будет делать сама. Конечно, снять занавеску она не могла – тут уж лучше меня никто не справится.
Ну а потом я спокойно легла на диван и смотрела, как она яростно топит несчастную тряпочку в пене.
Оказывается, дружить с узником не так уж просто. Узник не может выйти в коридор или на кухню. У него даже не получится на два шага отойти от окна или что-то поднять. Каждую минуту мы помогали Соне, мы превратились в её длинные руки и быстрые ноги. И вот наконец-то можно было просто валяться и НИЧЕГО НЕ ДЕЛАТЬ.
– Интересно, а как Пушкин занавески стирал? – лениво спросил Мишка.
– Никак, – пропыхтела Соня, сдувая пену с руки. – У него же детей было… четверо. Они всё время на занавесках висели… Как обезьянки. Качаются, а потом карниз – бам! – и падает. Или занавеска рвётся. Пушкин ругался, что вся его зарплата на занавески уходит. Поэтому он вообще их снял.
– Молодец Пушкин, – кивнула я. – Жалко, что твоя мама не догадалась так сделать.
Тёплый кот урчал у меня под боком. Я прижала его к себе и почти уснула. И тут Соня сказала, что закончила стирку.
Мы с Мишкой сползли с дивана, прополоскали занавеску в раковине, кое-как отжали.
А потом я повесила её на карниз.
– Какая-то она стала… странная, – нахмурилась Соня. – Ты чего к порошку добавлял?
– Я… это… – замялся Мишка, – я там в шкафчике отбеливатель нашёл. И налил его… капельку… Ну, может, четыре капельки. Ты же сама говорила, что она стала какая-то серая!
Я присмотрелась к мокрой занавеске: жёлтая кайма была почти не видна. И яркие загогулины тоже исчезли.
– Ты вообще соображаешь?! – рявкнула Соня.
– А я знал, что этот отбеливатель – вот прям СОВСЕМ ОТБЕЛИВАТЕЛЬ?! – отбивался Мишка. – Я думал, он не подействует, как твоя маска от этого… целлюлита. Вот и плеснул… Я, между прочим, для тебя старался! Зато получилось двойное доброе дело – как батончик с двойным шоколадом! Чистую занавеску любой сделает, а у тебя теперь чистая НОВАЯ занавеска.
– Да уж, – буркнула Соня.
– Смотри, – не унимался Мишка, – мы с Женькой таз переставим на табуретку, чтоб он красоту нам не портил, и будет суперская фотография. Щёлк – и готово! Тебе точно пятёрку поставят – увидишь!
Теперь, послушав Мишку, я поняла, что значит «заговаривать зубы». Наверное, дрессировщики так забалтывают хищников, чтобы звери забыли, что хотели их проглотить.
Только дрессировщики не вешают на карниз мокрые занавески,
не бегают по комнате с фотоаппаратом,
не поскальзываются на луже
и
не сбивают ногой табуретку,
на которой стоит большущий таз,
в котором остывает вода,
которая заливает пол,
на котором спал кот,
который от ужаса прыгает на дрессировщика,
который ещё раз взмахивает руками и падает прямиком в таз,
который ломается пополам.
– Хрясь, – сказал красный пластмассовый таз и превратился в обломки.
– Ой, – сказал Мишка и зажмурился, чтобы не видеть Сонино лицо.
– Гхм… – сказала Соня и стала красная, как бывший тазик у Мишки под попой.
А я ничего не сказала. Я тихонько стояла и разглядывала потоки воды, текущие под пианино…
И тут я услышала… Нет, сначала я не поверила.
Но это и правда было сдавленное хихиканье.
Соня зажимала себе рот, заталкивала пузырьки смеха внутрь, но он вырывался бульканьем через нос и становился всё громче, громче, громче…
Я минуту терпела, а потом не выдержала.
Мишка открыл один глаз – и тоже захихикал.
А дальше всё было как водопад. Только это был смехопад, который обрушился на Сонину комнату.
– О-о-о… А-А-А-А-А… Ы-Ы-Ы-Ы-Ы… – мы стонали, всхлипывали… даже всхрюкивали. Мы смеялись и не могли остановиться.
Наконец запасы смеха у нас в животах кончились.
Мишка поднялся, отряхнул мокрые штаны и вздохнул:
– Так, о чём это мы говорили? А, вспомнил. Делаем суперскую фотографию! Улыбаемся… сейчас вылетит котик.
Папа говорит: каждый день мы делаем какое-нибудь открытие.
И теперь, если вы захотите устроить уборку и вылить на пол целый таз воды со стиральным порошком, я скажу вам: НЕТ! Только не это.
Мы с Мишкой уже в сотый раз отжимали тряпки, а вокруг всё равно были пенные лужи.
– Вон там, у дивана… Так, теперь левее, – командовала Соня, сидя на своей табуретке с книжками.
– Ну, теперь ты посудой не отделаешься, – бурчал Мишка, – я пожелаю, чтобы ты мне всю квартиру отмыла… даже под шкафчиками на кухне.
– А Пушкин… – завела Соня.
Но я не дала ей закончить.
– Только не ври, что он любил мыть полы!
– Ты что! Он же там рифмы записывал. Морозы-розы, зелёный-учёный… У Пушкина всегда банка с черничным вареньем в шкафу стояла. Если бумажки под рукой нет или тетрадка кончилась – очень удобно. Обмакнул палец – и можно писать. Заводит-бродит, чахнет-пахнет… Он только узенькую тропинку себе оставлял – от стола к двери. Жена сердилась, а няня ему специально банки с вареньем в шкаф подкладывала. Чтобы хватало и на стихи, и просто перекусить.
– Круто! – облизнулся Мишка. – Я бы тоже уроки вареньем писал. Только у меня такой силы воли, как у Пушкина, нет – я бы до конца четверти всё слопал.
– Готово. – Я вытерла последнюю лужу и бросила тряпку в ведро. – Мишка, фотографируй скорей это доброе дело, пока мы на него что-нибудь не уронили!
Когда я была маленькая, мама читала мне сказку Пушкина. Там три девицы весь вечер сидели под окном и решали, чем удивить царя. Они-то могли устроиться где угодно – пойти в парк на скамеечку или сесть на качели. Ну, а нам выбирать не приходилось.
Мы притащили с кухни табуретки и уселись под окном, рядом с Соней.
– Чего ещё хорошего мы можем сделать? – спросил Мишка. – Что твоей маме нравится?
– Когда я на пианино играю. Я каждый день обещала музыкой заниматься.
Мы с ужасом посмотрели на чёрную громадину, блестевшую в углу.
– Даже не уговаривай! Пианино мы к тебе не потащим.
– Да я понимаю, – махнула рукой Соня.
– А что может быть, кроме музыки? – задумалась я. – Четыре добрых дела – дохловато получается.
– Можно связать что-нибудь тёплое и шерстяное, – предложил Мишка. – Вон всякие бабушки могут весь день сидеть и вязать, им не надоедает.
– Я не умею.
– А если что-нибудь сшить? Или зашить? Вон всякие бабушки…
– Точно! – обрадовалась Соня. – Нужно сделать доброе дело специально для бабушки. А то все заладили – женский день, женский день… И только про мам вспоминают. А бабушкам тоже хочется и сюрпризов, и вообще… красоты всякой.
– Ну и какой красотой мы её будем радовать? – недоверчиво спросил Мишка.
– Мишка, запомни: каждая бабушка всё равно девушка. А девушкам любая красота пригодится. Сделаем ей стрижку.
– Кому стрижку? – удивилась я.
– Бабушке.
– А она где? – осторожно поинтересовался Мишка.
– К подруге до вечера уехала.
Мы с Мишкой переглянулись.
– И кого мы будем стричь? – тихо спросила я.
– Парик.
– Чего? – переспросил Мишка.
– Ну вы торомозны-ы-ы-е, – возмутилась Соня. – Этому парику уже три года. Значит, у него стрижка немодная. А мы сейчас чик-чик – и суперактуальную новинку сезона сделаем. Вот это я понимаю, настоящее доброе дело. Жень, тащи ножницы!
Как-то раз я была с мамой в парикмахерской и видела там специальные заколки, ножницы и расчёски. Ничего такого, конечно же, здесь не нашлось.
Поэтому на полке с пуговицами и нитками я взяла длиннющие ножницы для шитья, из ванной прихватила маленькие и кривые ножнички для маникюра, а на кухне Мишка добыл новенькие, блестящие ножницы с пластмассовыми ручками.
Модный журнал, как всегда, лежал в туалете. Расчёски валялись на полке в прихожей.
Мы разложили на столе всё необходимое – и получилось почти как в настоящей парикмахерской. Соня даже надела красный бабушкин фартук.
И тут появился Мишка.
В руках он держал трёхлитровую банку с вишнёвым компотом. А на банку был нахлобучен аккуратно подстриженный светло-рыжий парик.
– Сонь, это не я! Оно прямо так на полке стояло. Всё вместе. Честное слово!
– Да я знаю, – фыркнула Соня. – Это бабушка в интернете прочла, что парик нужно хранить на специальной голове. А она дорогущая, жуть! Вот мы и придумали его на банки ставить. Сначала на компот, а когда компот кончится – на огурцы с помидорами.
Соня долго листала журнал и наконец ткнула пальцем в яркую фотографию:
– Вот. Будем делать «Неповторимую элегантность».
Щёлк, щёлк, щёлк. Тонкие волоски посыпались на стол. Соня выбрала самые острые ножницы. Но оказалось, что стричь парик, нахлобученный на компотную банку, ужасно неудобно.
– Мишка, а давай… – начала Соня.
– Нет! – быстро ответил Мишка. – Даже не уговаривай. Я ЭТО на себя не надену!
– Голову наклони. Та-а-ак… теперь чуть-чуть повернись… не дёргайся!
– Ай! Ухо отрежешь!
– Нужно мне твоё ухо…
Мы подумали и решили поставить Мишку на газету – чтобы волосы от парика не летели на чистый пол. Соня щёлкала ножницами, всеми по очереди – и кухонными, и маникюрными, и даже теми, длиннющими, которые для шитья.
– А вот Пушкин расчёсываться не любил. Его и друзья, и жена, и няня – все стыдили, что он ходит лохматый. А он говорил: вы бы сами попробовали такие кудри расчесать. У него потом волосы так запутывались, что на них птицы садились – думали, это гнездо. И тогда уже все на него начинали ругаться. Его даже на бал во дворец не хотели пускать, прямо перед носом дверью – хлоп! И говорят из-за двери: «Вы, конечно, Александр Сергеевич, великий поэт, но пока птиц с головы не прогоните, не приходите»… Мишка, не вертись!
– Я не верчусь, – поёжился Мишка. – Ты там не много отрезала?
– Миш, ты в моде что-нибудь понимаешь? Не понимаешь. Вот и не сбивай мне вдохновение!
Соня взяла маникюрные ножницы и, прищурившись, отхватила длинную прядь на чёлке.
– Короче, когда уже все Пушкина прогоняли, он брал полотенце, мыло и шёл в баню. Там работал самый лучший парикмахер: он и голову мыл, и расчёсывал, и бакенбарды стриг. И вот идёт Пушкин, грустный такой, с полотенцем в руках. А навстречу ему друзья – нарядные, на бал торопятся. Что, спрашивают, забанили тебя, друг Пушкин?
А он вздыхает: «Ага, забанили». А они ему: «Ну, ты не горюй, расчешешься – и приходи!»…
Соня шагнула назад и задумчиво посмотрела на Мишку.
– Жень, как тебе? Нравится? Может, справа чуток подкоротить?
– Ну-у-у-у-у… – Я присмотрелась повнимательнее. – А тебе не кажется, что ты немножко…
– Точно, с одной стороны короче. Это я на Пушкина отвлеклась!
Мишка скосил глаза, пытаясь разглядеть, что происходит у него на голове. Я заволновалась: никакой новой красоты мы не сделали, даже испортили ту, что уже была. Только Соня ни капельки не огорчилась. Она беспечно щёлкнула ножницами и сказала:
– Я думаю, там надо ЕЩЁ подкоротить. Тогда получится не ошибка, а такая модная стрижка. Называется «Асимметрия».
Мишка, Соня и я снова сидели перед окном. Солнечный день медленно растворялся в сумерках, таял, как забытое апельсиновое мороженое.
– Мишка, давай сделаем ещё одно доброе дело, – жалобно сказала Соня.
– Какое? – устало спросил Мишка.
– Придумаем, как меня спасти!
Я разложила на столе потрёпанные листы с пушкинской биографией. По ним было видно, как прошёл наш день: брызги майонеза, листочек петрушки, прилипшая прядка волос от бабушкиного парика, мокрые пятна… Ещё немного – и они покажутся ровесниками самого Пушкина.
– «271» пробовала? – озабоченно спросил Мишка.
Так доктор узнаёт у больного, принимал он лекарство или забыл.
– Это дуэль, что ли? – нахмурилась Соня. – Набирала уже.
– А «291»? – предложила я.
– Сейчас…
Мы с Мишкой замерли. А вдруг я смогла угадать, и наконец раздастся щелчок, и этот зверский замок с грохотом упадёт на пол – как в стихотворении, которое Анька зубрила вчера: «…оковы рухнут, и свобода…»
– Бах! – Оковы не рухнули. Это Соня изо всей силы влупила кулаком по столу.
– Ничего не подходит!!!
– А эти цифры – про что? – шёпотом спросил у меня Мишка.
– 29 января. Он умер, – вздохнула я.
– Ну вот, всё кончилось! Даже Пушкин умер! – Соня схватила листок и разорвала его пополам.
– Так и просижу на табуретке всю жизнь, до старости. Пока этот идиотский замок не заржавеет и сам не развалится.
– Ты, наверное, будешь самой богатой старухой в городе. Миллионершей, – я решила хоть как-то её утешить.
– Это ещё почему?
– Ну смотри: ты здесь не простудишься – значит, лекарства тебе не понадобятся. И зимние вещи можно не покупать – всякие там куртки, варежки, шапки. И на обувь ничего не нужно тратить. У тебя тут просто карантин для экономии денег!
– Да уж, повезло. Лет через пятьдесят повесят на моём окне объявление: «Осторожно, злая старушка». Ни один голубь на мой подоконник не сядет. – Соня хлюпнула носом. – Надо успеть ещё что-нибудь сделать, пока я не превратилась в старое пугало. Давайте хоть обувь почистим.
– Зачем? – удивился Мишка. Ну да, он такими глупостями никогда не занимался.
– Затем. Будет ещё одно доброе дело. Номер шесть. Может, я тут шестьдесят шесть лет проторчу. Так что готовьтесь – придётся вам каждый день приходить и придумывать мне занятия.
Нарядные белые туфли. Красные сапоги. Чёрные, рыжие и коричневые ботинки.
Единственная газета ушла на супермодную стрижку, поэтому письменный стол мы застелили бумагой для принтера.
Из коробки с кремом я выудила красный тюбик и начала чистить блестящий сапог на высоком каблуке. Соня схватила белые туфли. Мишка взял чёрный ботинок.
Ромео, отсыпавшийся под пианино, открыл один глаз, подумал и осторожно приблизился к нам. Страшных тазиков рядом не было, поэтому он ещё раз подумал и прыгнул на стол.
– Интересно, а чем Пушкин чистил ботинки? – спросил Мишка, выдавливая на щётку чёрный крем.
– Ничем. Он вообще – давно умер, – огрызнулась Соня. – Слышать про него больше не хочу!
– Да у него ботинки всегда грязные были, – шепнула я, стараясь не смотреть на Соню.
– Почему? – Мишка прихватил тюбик с кремом и подошёл поближе.
– Ну, он же писал много, а тогда ручек не было. Видел картинку, где Пушкин – с гусиным пером? А перо где взять? В магазине его не купишь! А у Пушкина ещё и вредная привычка была: он, когда стихи сочинял, перья грыз. Его и жена, и няня за это ругали. Они даже перья горчицей мазали, перцем посыпа́ли. Но ничего не помогало. Пушкин чихает, морщится – и грызёт… Пока всё не сгрызёт, не успокоится. А потом стих нечем дописывать.
– И что он делал? – шёпотом спросил Мишка.
– Что, что! Бежал во двор и за гусями гонялся, чтобы перо выдернуть… Носится по грязи, под ноги не смотрит… Он ботинки не чистил – вообще никогда. Зачем, говорит, всё равно скоро новый стишок сочинять, опять испачкаются…
– Эй! Хватит Пушкина мучить. Лучше скажите, что нам с этим делать?
Мы оглянулись и посмотрели на Соню.
В руке она держала ботинок. Самый обыкновенный – рыжий, с коричневым шнурком.
– Кажется, кое-кто мне тыщу раз говорил, что ботинки нужно чистить, – съязвил Мишка.
– Отличный совет, – кивнула Соня. – Чистить. А чем, не подскажешь?
Рыжего крема в коробке не было: мы специально всё вытряхнули на стол и проверили каждый тюбик.
– Мама давно для них крем ищет. Нигде, говорит, правильного цвета нет.
– Подумаешь, проблема! – фыркнул Мишка. – Мы сами правильный цвет соберём.
– Э-э-э… – Соня захлопала глазами. – Это как?
– Мы ботиночную палитру сделаем. Дедушка, когда рисовал… – Голос у Мишки сбился. – В общем, он краски на палитру выдавливал, а потом смешивал.
– Значит, в столе смотрите, – скомандовала Соня, – Хорошо, что я там убрала, а то без меня ничего не нашли бы.
– И чего там искать? – задумалась я, выдвинув ящик. – Журналы какие-то… Печенье…
– Во-во! А под печеньем – толстый белый картон. Хорошо, что я его сохранила. Для ботиночной палитры самое то!
Когда мы дочистили все ботинки, морда Ромео из белой превратилась в чёрно-красно-рыже-коричневую.
– Интересно, отмывание кота считается добрым делом или злым? – задумчиво спросил Мишка.
– Смотря для кого, – ответила я. – Лучше оставь бедное животное в покое. Ты его и так уже водой из тазика поливал.
– Правильно, – кивнула Соня. – Надо прогнать со стола грязного кота и сфотографировать чистые ботинки. Женька, возьми фотоаппарат, у тебя сверху лучше получится.
– Хочу скорей состариться, – мрачно сказала Соня.
– Зачем?! – удивилась я.
– Этот замок и так древний. Я стану старая, у меня начнут зубы шататься. А он вообще рассыплется. И знаете, что я тогда сделаю?
Ну откуда нам знать?! Невозможно догадаться, что́ ещё может прийти в голову Соне. Поэтому мы с Мишкой помалкивали и ждали, что она скажет.
– Я возьму веник, соберу в пакет останки этого дурацкого замка и выкину их на помойку. Вместе с велосипедом. А потом пойду и куплю себе самый шикарный автомобиль.
– А нас покатаешь? – хитро спросил Мишка.
Соня задумчиво почесала зелёную бровь.
– Тогда надо брать машину без верха. Этот… кабриолет… Чтобы и Женька могла поместиться!
– А Пушкин… – начала я. И тут Соня посмотрела на меня таким взглядом, что я поняла: больше ни слова. Иначе я никогда не покатаюсь в её кабриолете.
– Думаешь, только твой Пушкин умел книжки писать?! – прошипела Соня.
Приподнявшись, она достала из-под попы толстенный коричневый том, открыла его и стала читать – с выражением, как отличница у доски:
– Мясо, полученное тотчас же после убоя животных, в пищу непригодно. Оно обладает неприятным вкусом, жёсткой консистенцией и плохо усваивается… ой.
– Что это за ужас? – тихо спросил Мишка.
Соня посмотрела на обложку:
– Книга для повара.
– А по-моему, это книга для маньяка-убийцы, – сказала я. Бр-р-р. У меня даже мурашки по спине побежали.
– Тут и про тортики… И про омлеты… Рецепты всякие… – Соня с шумом захлопнула книгу и снова сунула себе под попу. – Просто жутко хочется есть.
– Так у тебя полный ящик печенья, – напомнил Мишка.
– Ну спасибо! – возмутилась Соня. – Я его уже две недели грызу. Оно твёрдое, как подоконник.
– Я на кухне булки видела. Можно их маслом намазать, – предложила я.
– Ещё яблоко в холодильнике осталось, – вспомнил Мишка.
Соня печально скривилась.
– Хочешь, я домой за супом сбегаю? Мама перед работой сварила, сказала, чтоб я всё съел.
– А с чем суп? – заинтересовалась Соня.
– С лапшой.
– Суп. С лапшой…
Соня замерла. Нахмурила брови. Кажется, она даже перестала дышать: как будто ей на плечо села невидимая бабочка и она боялась её спугнуть. Мы с Мишкой тоже не шевелились. И вдруг Соня вскочила. Книжная пирамида с грохотом рухнула на пол.
– Точно, с лапшой! Как это я забыла. – Дрожащими руками Соня шарила по карманам. На раскрытые книги полетела обёртка от шоколадки, точилка, грецкий орех, воздушный шарик, засохшая колбасная шкурка. Наконец Соня выудила огрызок цветной бумаги, на котором было что-то написано.
– Вот! Слушайте! Ну что, теперь поняли?!
Если честно, ничегошеньки мы не поняли. Мы просто стояли и ждали, что́ будет дальше. И дождались.
– Надо набрать сто! девяносто!! девять!!!
Смятый огрызок цветной бумаги приземлился на грецкий орех.
А потом Соня что-то повернула на велосипедном замке: трик! трэк! трак!!!
И замок расстегнулся.
– Всё? – тихо спросил Мишка.
– Ага, – так же тихо ответила Соня.
Она осторожно сделала шаг в сторону. Один. Другой. Третий. И вдруг вскочила на диван и стала прыгать.
Вверх-вниз, вверх-вниз.
Пружины гудели.
Старый диван раскачивался и дребезжал. Ещё немного – и он развалится на кусочки! Но Соне было уже всё равно. Она прыгала, прыгала, прыгала. Красная, потная, растрёпанная, счастливая, бешеная.
– И что эти цифры значат? – крикнул Мишка.
– Мой день рождения! Девятнадцатое сентября! – проорала Соня, взлетая к потолку.
– А при чём тут Пушкин?!
– Как при чём?! – возмутилась Соня и, раскинув руки, рухнула на диван. – Я про Пушкина читала. И у меня сочинился стих. Вы что, не понимаете?! Значит, я тоже поэт…
– Вот она, женская логика, – хмыкнул Мишка. – Если бы не мой суп, ты бы точно до старости с этим замком просидела.
Наконец мы смогли уйти на кухню – все вместе!
Соня сделала гору бутербродов и на радостях открыла вишнёвый компот.
А парик мы переселили на банку с помидорами.
– Жалко, что у нас только шесть добрых дел, – вздохнула Соня, вылавливая со дна банки пригоршню ягод.
– Почему шесть? – удивилась я. – А письменный стол? Ты же его убрала!
– Вот я балда! Это же было первое доброе дело…
– Ага, – кивнул Мишка. – Без него вообще ничего бы не получилось!
– Значит, так, – скомандовала Соня, – мы его быстро фотографируем – и всё. Больше НИКАКИХ добрых дел от меня не ждите. Никогда! Ну, недели две точно.
Оказывается, кроме вредных привычек бывают ещё и полезные. Только почему-то про это никто не рассказывает. Может, потому, что таких правильных людей на свете немного, всего трое: Мишка, Соня и я.
Мы так долго делали добрые дела, что по привычке вытерли со стола крошки. И даже убрали недопитый компот в холодильник. Просто кошмар какой-то. Неужели нам теперь всю жизнь мучиться?!
– Ладно, – устало вздохнул Мишка, – пойду я домой. Вдруг я там тоже что-нибудь хорошее сделаю. Может, полы подмету…
– Лучше ложись спать, – посоветовала Соня, – а то так и останешься навсегда таким… идеальным.
Мишка испуганно посмотрел на неё:
– Думаешь, поможет?
– А если ему потом опять расхочется всё делать? – спросила я.
Я-то Мишку хорошо знаю. Он двести раз обещал маме разобрать завалы в шкафу и всё равно забывал.
– Ну-у-у… – загадочно прищурилась Соня, – если совсем лениво станет, есть одно средство.
Ага. Сказать что-нибудь непонятное и убежать – любимый Сонин приём.
Мы с Мишкой и удивиться не успели, а она уже влетела в кухню. Подскочила к Мишке и протянула ему… велосипедный замок.
– Держи!
Мишка испуганно попятился:
– Зачем это мне?!
– Пригодится, – кивнула Соня. – Вдруг тебе скажут картошку почистить. Или нужно будет сто примеров по математике решить. ЭТО тебе точно поможет. У Пушкина знаешь сколько друзей было? И Гоголь, и ещё… как его… Лермонтов. Главное, не забудь, про кого из них ты думал, когда замок закрывал. И всё будет хорошо!
