Побег назначен на 18-ое Мая...

Спешно шли последние приготовления и переговоры... Мальбродский отковырял из мыла свой компас... Сазонов продавал последние вещи... Я чинил свои развалившиеся сапоги... Мальсогов, как магометанин, мылся...

Мальсогов не знал Сазонова и Мальбродского... Надо было их показать друг другу...

Условились, что я выйду с ними на прогулку к известному часу и месту... Я их показал...

План наш был такой: по всей вероятности нам дадут двух конвойных. По уставу к ним не разрешалось подходить ближе чем на пять шагов. По приходе на место мы начинаем работу... Затем я выбираю подходящий момент и предлагаю конвоирам закурить... Если возьмут, то во время закуривания мы берем их за горло и отбираем винтовки... Если нет — нападаем... Чтобы действовать вместе, я поднимаю воротник. Это значит приготовиться... Затем двое из нас Мальсогов и я, берут одного... Сазонов и Мальбродский другого...

Здесь наши мнения расходились. Трое стояли за то, чтобы кончить конвоиров. Я был против этого. С самого начала я заявил, что не пролью лишней крови. Решившись на побег, я сознавал, что я уже иду против Бога иду на насилие, но идя на него, я хотел чтобы его было как можно меньше.

Я не хотел доводить насилие до предела, я не хотел крови, но ставя свою и чужую жизнь на карту, я не хотел и не мог проигрывать. Я убил бы только тогда, когда пришлось бы делать выбор между нашей, и наших врагов жизнью. Я верил, что не для того меня Бог спасал, чтобы я стал убийцей.

Итак, красноармейцев брали с собой.

А дальше? Все зависящее от нас было сделано... Компас был... Карты так и не достали. Дальше, что Бог даст. Перекрестимся и на Запад...

17-ое... Вечер...

Вдруг Сазонов просит отложить побег... Говорит, что он не приготовился... Почему? — Не мог закупить продуктов.

Между мной и им уже давно шел об этом разговор. Он уговаривал выходить с продуктами, то есть с салом и сахаром. Я был против этого.

Я знал слежку на Соловках и допускал, что нас могут обыскать в воротах, тем более, что идет Мальсогов, который за последнее время не выходил «за проволоку».

Я настаивал на том, чтобы не брать никаких продуктов.

Момент был решительный. Я знал, что откладывать нельзя. Мы идем в пятидесяти процентах на смерть и нужен подъем. Отложить — он пропадает, не вернется и дело пропало.

Я нажал... Потребовал... И Сазонов согласился... Ночь... Прошел к Мальсогову, спросил его все ли в порядке... Он ответил, что надеется устроить наряд... Мы простились, и я пошел спать...

Но не скоро удалось мне заснуть. Как только я разделся и лег на свои нары, ко мне пришел один из моих знакомых. Уселся... И начал мне рассказывать про свою любовь к одной из арестанток...

Мягко, стараясь его не обидеть, хотел прекратить это излияние, но ничего не помогало, он сидел и говорил...

Белая ночь... Манящая и зовущая... Барак, и, может быть хорошая, но все-таки жалкая арестантская любовь...

А завтра? Завтра свобода... И там любовь... Настоящая, широкая, новая...

Уже солнце вставало, когда я заснул.

Утро... Сегодня бежать?!

Да. И во что бы то ни стало... Уверенно ответил я себе...

Встал, умылся, выпил кипятку... Прошла поверка...

«Бессонов, Сазонов...» Прочел командир роты, в наряде на работы, наши фамилии, почему-то всегда стоявшие вместе...

Мы вышли...

Нас построили и повели к канцелярии...

Встретил моего ночного собеседника...

«Бессонов, что с Вами?.. Почему у вас так блестят глаза?.. По-моему вы тоже любите...» Спросил он меня здороваясь.

Да. Я люблю... Свободу!.. Срывалось у меня с языка, но я удержался.

Вышел Мальсогов. Вижу одет особенно. Френч, а на нем плащ. Значит наряд есть.

Вызывает партию за партией... Люди выстраиваются. Конвой окружает их и уводит...

«Ну а теперь «на метелки»... Обращается он к нам. «У кого сапоги получше... Там мокро... Ну вот ты!.. Ты выходи!..» Указывает он на нас. «Ну и ты», ткнул он на кого-то. Я посмотрел — какая-то скуластая физиономия. Значит наряд не на 4, а на 5 человек, и это лишний...

Мы вышли...

«Конвоиров!..» Крикнул начальник конвоя...

От строя красноармейцев отделилось два парня... Один небольшой, сухопарый. Другой — здоровый, краснощекий, широкий детина...

Эх, не повезло, подумал я. Обыкновенно бывали маленькие, а тут, как нарочно, такая детина!.. Ну и пускай его берет Сазонов, он хвастался, что выйдет один на один...

Теперь пройти ворота...

Двинулись... И сердце замерло... Я вижу, что в воротах стоит один из командиров рот. — Лютый враг Мальсогова.

Мальсогов за проволоку! — Подозрительно! Не пропустит, думал я. Задержит, обыщет... Арест... Стенка... Мелькало у меня в голове... На счастие он отвернулся.

Прошли... И отлегло...

Ярко светило солнышко... Нерв ходил... Начался разговор...

Шли кучкой... Конвоиры по бокам. Закуриваем... Конвоирам не предлагаем и как будто не обращаем на них внимания.

Они сходятся и идут сзади...

Подходим к мосту на материк... Перешли... Закуриваем второй раз... Папиросы у нас хорошие. Предлагаем конвоирам... Отказываются. — Дело хуже...

— Ну где же будем ломать метелки? — Обращается к нам Мальсогов.

— Дальше, товарищ десятник, я бывал на этой работе, — отвечаю я.

Подходим к тому месту, где действительно обыкновенно ломают метелки...

— Вот здесь... Ну что ж покурим, — в последний раз пробую я конвоиров.

— Садитесь закуривайте, — отвечают они. Ни им, ни нам не надо торопиться. Эта работа считалась легкой.

Сели, закурили... Идет разговор... Но голова в нем не участвует...

— Ну пошли работать... — Сказал я вставая.

Сазонов снял полушубок. Я с Мальсоговым, как было условлено, пошел в одну сторону. Мальбродский с Сазоновым в другую. Расстояние между нами шагов 20. Так развели конвоиров. Краснощекий со мной.

«Вот гадость», подумал я, «ведь здоров, как бык, а надо брать»...

Работаю... Смотрю на него... Он не спускает с меня глаз.

Отошел в сторону, он за мной, в другую, опять то же. Дело плохо, ведь так не возьмешь.

Проработали минут десять. Я вижу, что Мальсогов ломает вместо березы ольху. Обращаюсь к нему и говорю:

«Товарищ десятник, вы не то делаете», и вижу, как к нему оборачивается и конвоир.

«Сейчас или никогда» мелькнуло у меня в голове. «Время!» Понял я... И поднимаю воротник...

Конвоир стоит ко мне в пол оборота, шагах в 8-ми. Сазонов и Мальбродский видят сигнал... Но Мальсогов не смотрит...

Я делаю 3-4 прыжка и всей правой рукой, в обхват, обнимаю горло конвоира... Левой прижимаю правую к своей груди и начинаю его давить.

И мое удивление! С хриплым криком — «Ааа...» краснощекий, опускается подо мной... Винтовка его падает, и я сажусь на него верхом.

Мальсогов оборачивается... Подскакивает и подхватывает винтовку. Те двое барахтаются с другим конвоиром...

В несколько приемов Мальсогов там и всаживает конвоиру штык. Тот выпускает винтовку, ее берут и картина сразу меняется.

Два конвоира и пятый, подняв руки кверху, стоят на коленях и молят о пощаде. Слезы, рев и просьбы не расстреливать...

Винтовку передают мне. Штык дугой... Совершенно согнулся. — Попал в кость.

Первый приступ ощущения свободы! Но думать нечего... Мы недалеко от ветки железной дороги... И надо уходить...

Плачущие конвоиры ставятся в середину, я с Мальсоговым по бокам... Компас в руку... И на запад. Так начался наш 35-тидневный марш (по лесам и болотам).

День был ясный теплый...

Ярко светило солнце...

Но еще ярче было на душе... Солнце, небо, кусты, деревья, даже болото по которому мы шли казалось каким-то особенным невиданным новым хорошим праздничным...

Вот она настоящая свобода... Вне человека... Вне закона.

Бог — Совесть... Сила — винтовка в руках...

И больше — ни-че-го...

Хотелось упиться этим состоянием. Вся опасность еще впереди. Но день да мой... День радости счастья...

День свободы...

Это чувствовалось остро.

Мы сняли шапки, поцеловались и вздохнули полной грудью.

У нас 30 патронов. Мало. Но 28 в противника и 2 в себя — таково было мое с Мальсоговым условие.

Шли лесом по болоту...

Кучами, в особенности в лесу погуще, лежал снег. Ручейки разлились... Ноги вязли...

Надо были уйти с места работы.

Конвоиры и 5-ый шли в кучке, за ними Сазонов и Мальбродский. Я с компасом и винтовкой шагах в 10-ти сбоку. Мальсогов сзади.

Пройдя версты три, мы были совершенно измотаны, и я сделал первый маленький отдых. Конвоиров и 5-го посадили на приличное расстояние и запретили им разговаривать между собой.

Сами сели в кучку, выпили болотной воды и начали строить дальнейший план и делиться первыми впечатлениями.

Покуда мы были в сравнительной безопасности. Мы в лесу, и раньше, как в 12 часов дня, то есть в обед, нас не хватятся. Потом, конечно, погоня по следу и наверное полицейские собаки.

Последнее обстоятельство мне особенно не нравилось. В лесу от человека уйти можно, но от собаки трудно, поэтому даже на этих трех верстах, переходя ручейки, я старался провести всех хоть немного по воде. Но конечно наш след можно было найти.

План наш был такой: прежде всего нам нужно перейти железную дорогу Петроград-Мурманск. Она находилась в 12-ти верстах от лагеря. Затем, обогнув с Севера город Кемь, выйти на реку Кемь, которая течет с запада на восток и придерживаясь ее, идти на запад.

Все это возможно было выполнить, но тут являлось препятствие — конвоиры.

Идти сразу этим путем, — значит конвоиры вернутся в лагерь и покажут наш след.

Расстрелять... Я не мог пойти на это. Я убью только тогда, когда по совести, будет совершенно ясен выбор — или убить или умереть. Бог меня спасал, спасет и без убийств...

Что делать?

Показать след в другом направлении — идти на север.

Так решено.

Отдыхая, мы вспоминали подробности...

Позвали «Краснощекого» конвоира...

Оказалось, что следя за мной, он по лицу и манерам подозревал меня в желании бежать в одиночку...

«Почему?» — «В вас виден бывший офицер».

«Ну так что ж? — «Опасный элемент... Только не расстреливайте меня», становясь на колени со слезами умолял он...

Вспомнили про согнутый штык... Позвали другого «сопротивлявшегося»... Осмотрели и перевязали рану... Оказалось не опасно — штык попал в кость. И... согнулся...

«Рана пустяки... Только оставьте живым», взмолился и этот.

За короткий промежуток нашего путешествия эти мольбы повторялись чуть ли не в десятый раз... Они были уверены, что их кончат...

Трудно было их успокоить и уверить в различии большевицкого и нашего отношения к человеческой жизни.

Пригласили и «пятого», нашего невольного компаньона. Он оказался казаком «Васькой Приблудиным». При разоружении он никак не мог понять... Кто — кого? Поэтому встал на колени и поднял руки.

Я спросил его, что он хочет делать: вернуться в лагерь? Идти своей дорогой? Или следовать за нами?

Взмолился взять его с собой. Нас это конечно не устраивало — лишний рот и, хотя и свой брат арестант, но все-таки нельзя довериться... Покуда вопрос оставался открытым.

Передохнули. И надо было двигаться...

Солнце грело, и на ходу становилось жарко...

Мы сняли с себя все, чтобы идти налегке, и нагрузили этим красноармейцев... Ничего, пускай попарятся и вымотаются.

Мальбродский отдал свою одежду и надел красноармейскую форму.

Тоже хотел сделать и я, но мне она была мала.

Трудно было идти. Сапоги были полны водой... Болото вязкое... Лес лежал... Натыкались на заросли... Но шли бодро... Ощущение свободы двигало вперед... Все казалось хорошо.

Часов у нас не было. Я определял время по солнцу и компасу. Перевалило за 12...

Мы шли не останавливаясь... хотелось сеть... Часа в 2 опять передохнули... И опять пошли... Начали выдыхаться... И вот около 4-х часов, взобравшись на гору, мы увидели линию железной дороги Петроград— Мурманск а на юго-западе город Кемь...

Здесь мы решили отдохнуть и поспать, чтобы потом двигаться всю ночь.

Единственной ценной для меня вещью на Соловках было мое Евангелие. Его я взял с собой. Дня три-четыре спустя после нашего побега, я начал путаться и сбиваться в счете дней и поэтому, не имея бумаги, я решил на Евангелии записывать наши дневки. Обозначал я их какими-нибудь событиями, предметами или происшествиями, которые чем-нибудь выделялись и врезывались в мою память. Потом уже эта запись перешла в короткий дневник.

Этот день у меня записан так:

18-го мая, — Разоружение конвоиров и побег. Дневка с красноармейцами.

И в моей памяти встает картина этого отдыха.

Мы расположились на горе. Все устали, хотелось есть и спать. Сазонов, вопреки моему желанию, все-таки утащил из лагеря кусок сала, величиной с кулак, и несколько кусков сахару. Тут это очень пригодилось и мы закусили.

Опять усадив красноармейцев и «пятого» в кучку, мы разостлали одежду, и с удовольствием заснули, по очереди будя друг друга и передавая винтовку для охраны, и наблюдения за конвоирами.

Что со мной? Где я? — Не мог я понять просыпаясь.

На свободе!.. Вздохнул я... На настоящей, невиданной еще мною свободе... В лесу, который знает только зверя...

А впереди?

Что Бог даст!.. Жизнь, любовь, счастье... Или — смерть.

Два выхода.

Но если и смерть, то не страшно... За миг такой свободы — отдам жизнь!

Солнце еще не зашло, но день кончался... И начиналась белая, северная ночь с ее особым настроением...

Нужно было решать, что делать с красноармейцами.

Я посоветовался со своими, и хотя они были против этого, я твердо решил их выпустить на свободу.

Но надо было сделать все, чтобы они вернулись в лагерь как можно позже.

И я обратился к их совести...

Зная хорошо, как их будут допрашивать, я, говоря с ними, вызывал каждого отдельно.

«Ты понимаешь», говорил я им, «что мне выгоднее было вас расстрелять, чем возиться с вами, таскать за собой и давать вам тот кусочек сала, который нам так нужен, но я этого не делаю, потому что не могу убивать. Тебя же я только прошу об одном. — Вернуться в лагерь как можно позже»...

«Будут допрашивать, скажи, что заблудился, был измотан, всему этому поверят, а ты еще ранен», прибавил я проткнутому. — «Вам дана жизнь — вы исполните мою просьбу».

***

Красноармейцы плакали... Но по временам, мне все-таки не верили, настолько такой подход был им чужд. Ваську Приблудина решили взять с собой. «Приблудин — приблудился»...

Пошли... Для того, чтобы, по возможности, сбить погоню со следа, мы двинулись не на запад, а на север, вдоль железной дороги.

Было около часу ночи. Прошло достаточно времени, чтобы убедить красноармейцев, что наш поход на север не блеф, а наш истинный путь, и я решил их отпустить.

Идти в лесу даже по компасу трудно, без компаса и без солнца невозможно. Никакой ориентировки, и обязательно заблудишься, — собьешься на круг.

Я твердо верил и верю, что красноармейцы исполнили мою просьбу... Но я был не один, и поэтому не просто отпустил их, а взял каждого из них в отдельности, и, чтобы окончательно не дать ему возможности ориентироваться и совсем запутать его, сделал с каждым из них по большому кругу в лесу.

До последней минуты они не верили мне, что я их отпущу.

Все слезы и просьбы... И даже уходя в чащу леса, по указанному мной направлению, они оглядывались и с мольбой складывали руки... Думали, что я ввинчу им пулю сзади...

Вероятно, голубчики, тоже кое-что пережили...

Теперь нам нужно было двигаться на запад, и мы пересекли железную дорогу.

Голод давал себя чувствовать... За весь день кусочек сала и сахару.

Нервы сдали и усталость брала свое...

Пошли маленькие разочарования. Двигались мы так: впереди, с компасом в руке и винтовкой на плече шел я, за мной Мальбродский, и много отставая Мальсогов с винтовкой и Сазонов. За ними плелся Васька. Они выдохлись...

На Сазонова я возлагал большие надежды. Основываясь на его рассказах, я в него верил больше, чем в других...

Он обещал один на один выйти на конвоира... Болото и лес он знал великолепно... Он был вынослив... И увы... Сдал и выдохся...

Мальсогов — дело другое. Он сразу показал себя, — Ясно выраженная храбрость. Плевать на все, только бы не утруждать себя и не переносить лишений. Он устал, хотел есть и ни на кого и ни на что не обращая внимания, все время предлагал устроить отдых.

Мальбродский шел великолепно. Легко, и рвался вперед. Здесь я в первый раз поставил вопрос ребром о беспрекословном подчинении всех мне. Ими же мне была дана власть «диктатора». Ими же не исполнялось мое приказание двигаться вперед.

Пришлось крикнуть и пугнуть, — особенно «ходока» Сазонова.

Ну ничего. — Поругались, но все-таки поплелись. Идти было действительно трудно. — Мы уже вышли на «непроходимые» болота. Нога вязла даже на кочках. Нужно было прыгать и, вместе с тем, вытаскивать вязнущую ногу. Короткие отдыхи становились все чаще. Был день и нужно было становиться на дневку.

Уверившись, что дальше ни уговорами, ни угрозами тащить моих спутников невозможно, я выбрал в болоте маленький оазис из камней и леса, нашел подветренную сторону, и мы встали на отдых, который у меня отмечен:

19-го Мая. «Дневка на камнях».

Развели костер...

Кто то, переходя железную дорогу, нашел и захватил с собой совершенно заржавленную банку из под консервов. — В ней вскипятили воду. Попили этого «чаю»...

Надо было доставать продукты. Больше суток мы были без пищи. Но прежде всего выспаться... Я остался охранять.

Северное солнце грет плохо и остальные легли кругом около костра... Момент... И все спали...

На душе было хорошо... Я вымылся в болоте. Подложил дров и начал «жить»...

Нахлынули воспоминания... Их я отогнал...

Пришли надежды... Много их было... Свобода... Работа... Любовь... Ох это чувство!.. Много оно может сделать...

Что же, думал я, неужели все то, что я получил путем стольких страданий, — вера в Бога, вера в духовную жизнь человека, в счастье человека чуть не в аскетизм, неужели все это навеяно, набрано под влиянием обстоятельств?

Неужели во мне опять выявился человек только мирской жизни, и она меня захватит полностью?..

Нет, есть спасение... И это спасение — любовь... Вот, что будет двигать мною в жизни, что не позволить мне забыть прошлого, и выведет на истинный путь в будущем...

Да. Все, все ерунда. Есть Бог и Она... И в соединении их счастье.

К нему я сейчас иду. Дай его Бог!

Я разбудил мою смену, передал ему винтовку и радостным, счастливым лег спать. Наконец поспали все.

Подумали, поговорили что делать. Надо доставать продукты.

Где?

Мы были сравнительно не далеко от железной дороги.

Надо идти на нее. Затем двигаться прямо по полотну. Наверное найдется какая-нибудь сторожка. И брать там продукты.

А засада? Но ведь надо есть... Пошли...

Голод раздражает... Лица мрачные.

На болоте брусника и клюква... То и дело останавливаемся и едим... Наконец вышли на железную дорогу. Пошли по полотну.

Шли долго. Надежда встретить что-нибудь уже терялась.

Но выходов нет. — И вот за поворотом слышится мычание коровы. Все встрепенулись. Как подходить?

Здесь впервые резко выявилась тактика наших групп. Мальбродский и Сазонов стояли за то, что нужно выследить нет ли засады. Мальсогов и я решили идти прямо.

Пошли в лоб... Из-за поворота выглянуло большое строение. На дворе сарай, амбары, коровы, телята...

Мальсогов шел за мной.

«Не отставай, Артогонович, (его отчество)», подбодрял я его усталость, «сейчас будем делать обыск»...

Я шел быстро, чтобы не дать жителям или засаде возможность заметить нас издалека и принять меры предосторожности. Не сбавляя хода, мы вошли в дом.

«Товарищи. По приказанию Кемского Г.П.У. у вас сейчас будет произведен обыск». Объявил я входя, «Пожалуйте все в одну комнату».

Кто-то попробовал заикнуться о мандате. «Вот тебе мандат», с прибавлением ответил я, тряхнув винтовкой. Сразу все стихло...

Лица вытянулись и люди колебались. Их было все-таки человек 20. Как оказалось потом, мы попали на железнодорожное депо по починке дороги.

«А ну-ка поживей. Поворачивайтесь!»... Крикнул я, и это подействовало. Все, как бараны пошли в одну комнату.

«Артаганыч, становись у дверей и стреляй каждого, кто двинется. А вы», обратился я к остальным, «забирайте все, что есть съестного».

Тут Васька показал свои расторопность... Быстро появился на сцену мешок и в него посыпались хлеб, крупа, сало и масло. Я взял топор, чайник, котелок, кружки, ложки, и роздал это всем.

Сазонов вытащил из печки кашу и тут же, с особенным. удовольствием мы ее съели. А затем навалились на молоко.

В 10 минут дело было кончено. Взяв у Сазонова 10 рублей и войдя в комнату я заявил:

«Вот что я вам скажу, братцы. Меня не интересует кто вы... Может быть люди бедные, поэтому вот вам червонец за то, что мы у вас взяли. Кто мы — вы скоро узнаете. Покуда, в течение 2-х часов, чтоб никто из вас отсюда не выходил. Прощайте».

Все сидели и не двигались. По мордам было видно, что среди них были коммунисты. Но все нами было сделано так быстро и решительно, что они обалдели и не могли сговориться.

Сытые, правда не пьяные, но с табаком, взвалив на плечи мешки, — мы двинулись на север по полотну железной дороги. Затем, тут же, учитывая, что на нас будут смотреть из окон, свернули в лес и пошли оставаясь в поле их зрения, параллельно железной дороге. Двигаясь по полотну, мы слишком ясно показали бы наши следы.

Так шли мы около 2-х верст.

Чтобы окончательно замести следы, я сделал большую петлю. — Сначала вел на север, повернул на восток, затем на юг, здесь мы перешли в брод попавшуюся речку, снова пересекли железную дорогу и тогда, я взял курс на юго-запад, чтобы выйти на реку Кемь.

Легко шлось ночью после нашего ужина, несмотря на то, что у всех, кроме меня и Мальсогова, за плечами была ноша.

Мы отошли от железной дороги верст 10-12 и могли чувствовать себя в безопасности. Соблазн поесть и отдохнуть снова заставил Сазонова и Мальсогова заныть об отдыхе.

«Остановимся... Остановимся. Вот здесь». Привязывались они к каждому сухому местечку.

«Здесь совсем сухо», решили они, остановившись на маленьком холмике.

Дул северный ветер... Как я их не убеждал, что они сами сбегут отсюда, что надо выбрать защищенное от ветра место, они настаивали что здесь хорошо, что они были в партизанах, и умеют выбрать стоянку. Поэтому и в дневнике моем этот день замечен так:

20-го Мая: налет на железной дороге. Дневка «партизанская».

Действительно, недолго мы простояли здесь... В захваченном чайнике сварили кашу, поели, попили... Но, несмотря на костер, было слишком холодно. Легли, но скоро вскочили и двинулись в путь.

Этот переход был очень труден. Сплошное «непроходимое» болото... Я подчеркиваю «непроходимое», потому что оно было действительно непроходимо летом.

Наше счастье, что мы шли в эту пору. В начале я не мог понять почему оно не затягивает совершенно. Я попробовал штыком и уперся во что-то твердое. Попробовал в другом месте, штык уходил на то же расстояние. В чем дело? Оказалось, что болото оттаяло только сверху, а на пол аршина вглубь — лед. Вот почему это «непроходимое» болото было проходимо.

Но все-таки, в некоторых местах пройти его было нельзя. Мы шли, проваливались, с трудом возвращались обратно, делали обход, снова шли, опять проваливались и снова возвращались. Здесь я начал считать на «полезные» и «не полезные» километры которые нам приходилось проходить.

Дул холодный северный ветер. Мы были мокры по пояс. Было очень холодно. Наконец мы попали в лес. Но были уже так вымотаны, что не дотянули до утра и остановились ночью.

21-го Мая. Ночевка «в лесу». Остановка в шалаше, вследствие выпада снега.

Немного поспав, мы вышли утром. Лес оказался небольшим, и скоро мы снова попали в болото. Этот день оказался еще труднее предыдущего. Болото было еще хуже, вода холоднее и северный ветер крепчал.

В середине дня стало очень холодно, несмотря на движение согреться было невозможно.

Шли мы страшно растягиваясь. — Впереди я и Мальбродский... Отставая от нас на полкилометра, остальные...

Я решил сделать привал. Хорошо, что на этот раз я долго выбирал для него место и нашел защищенное от ветра. Мы развели большой, настоящий северный костер... Кстати, по приемам разведения костра, в России легко можно определить южного — степного и северного — лесного жителя.

Уроженец юга разводит костер из сучков, ковыряется с веточками и все время держит маленький огонь.

Северный житель начинает с двух — трех щепок, затем сразу наваливает на огонь поленья и сейчас же покрывает это целыми, стволами. Огонь у него не затухнет и через пять минут, дает настоящий жар. Таким он его и поддерживает.

Хотя среди нас и были большей частью жители не лесных губерний, но все-таки огонь мы держали северный — горячий.

Сегодня нужно было его особенно поддерживать... Ветер крепчал и крепчал... Лес шумел... Собрались тучи... Стало темно... Начиналась вьюга...

Вот появились первые снежинки...

Мрачно лежали мы у костра... Все молчали... В головы забирались неприятные мысли. — Что бы ни случилось, крыши, крова мы над собой не увидим... Нужно все перенести...

Вьюга усиливалась... Болото уже покрылось пеленой снега...

«Надо строить шалаш», предложил я моим спутникам.

Требовалась работа. Все устали. Нехотя, надеясь, что вьюга скоро кончится, принялись мы за постройку.

Построили навес и покрыли его еловыми ветками. Снег валил хлопьями. Быстро покрывались они белой пеленой.

Мы забрались в шалаш... Но увы, он не спас нас... Недостаточно низкая температура, близость костра и наше дыхание растапливали снег и шалаш начал протекать...

С этого времени началось наше пятидневное сидение в снежной пустыне, под завывание вьюги, шум леса, с постоянно падающим снегом...

Это было тяжело... Очень тяжело... В моем дневнике оно помечено коротко:

Остановка в шалаше вследствие выпада снега.

22-го Мая. То же.

23-го Мая. То же.

24-го. Метель продолжается. К вечеру прекратилась.

25-го. Снегу на поларшина.

26-го. Снег тает...

Одинокие, голодные, холодные, все время мокрые, сидели мы оторванные от всего мира... Давило сознание, что своими силами найти выход было нельзя... Можно было только ждать... А ждать было тяжело...

Первую ночь мы провели совершенно без сна. Усталость была сильная, но холод не давал заснуть. Все платье было мокро. Только высушишь его у костра, ляжешь, — через пол часа весь до нитки мокрый... Опять костер, — платье горит, но ничего не помогает. В начале мы хоть ели вволю. Затем пришлось сократить и паек...

Чем дальше, тем хуже...

Haстроение переходило в апатию... Мы почти не разговаривали...

Появились первые признаки цинги — сонливое состояние.

День мало отличался от ночи... Та же тьма... и безостановочно падающий снег...

В голове у меня начали путаться дни... Здесь, чтобы не забыть их, я начал писать свой дневник. Казалось просвета не видно...

Но вот что-то изменилось... Что?.. Еще трудно определить, но перемена есть... Стало чуть светлее... Чуть теплее... Но снег еще шел.

А вот появились и признаки... Ветер повернул на юг, метель прекратилась, и выпавший на пол аршина снег, начал таять...

На душе стало легче... Я взял винтовку и пошел в болото. Идти еще было невозможно. — Все прогалины занесены снегом, и в них можно было провалиться так, что и не вылезти... Но долго ждать было нельзя. Паек был сокращен до минимума и его могло хватить только на день, кроме того нас поджидала цинга — этот бич севера. Почва для нее была благоприятная — и голод, и холод, и отсутствие движения... Первые признаки ее приближения — апатия и сонливость были на лицо.

На следующий день мы выступили.

26-го Мая. Снег тает. В два часа вышли на реку Кемь, часам к 7-ми вечера дошли до деревни Подужемье. 11 часов вечера встретили 2-х крестьян. Получили немного хлеба. Ночь. Идем по реке Кеми. Настроение бодрое. В дер. Подужемье была засада из красноармейцев, которая поискав нас ушла.

Снег еще тонким слоем покрывал сухие части болота и леса, когда мы вышли. Несмотря на усталость все-таки было приятнее двигаться чем сидеть в тех условиях, в которых мы находились последние 5 дней.

Мы шли довольно быстро и вскоре показались первые признаки жилья начали попадаться тропинки, заборы, затем пошли поля... Взобравшись на гору, мы увидели деревню, а за ней реку... По полям разгуливали бараны... хотелось взять, но нельзя было портить отношения с крестьянами. Деревню надо было обогнуть, и мы начали ее обход с севера-запада. Обход должен был быть достаточно глубок, так как следы наши ясно отпечатывались на снегу. Попадались тропинки...

«Стоп». Поднял я руку... Все остановились. На тропинке два человеческих следа, с подкованными каблуками, с боку два собачьих. Красноармейцы с собаками. Не скажу, чтобы это добавление на меня приятно подействовало. Лучше быть охотником, чем зверем...

Двое нас — двое красноармейцев. Постреляли бы, подсчитали... Как-нибудь и поладили бы... А эти не отвяжутся.

Оставив всех на месте, я пошел на разведку и к моему удовольствию скоро увидел обратный след.

Мы пересекли оба следа и к вечеру дошли до реки Кеми. Широкая, сильная река... По обоим берегам могучий, почти девственный лес, вдоль берега узенькая, еле заметная тропинка. Свежих следов нет, значит можно идти.

Тишина... Наступает ночь...

По воде слышно очень далеко... Стук...

Мы остановились. Прислушались. — Разговор... Подошли поближе крестьяне строят на пожне забор. Подходить или нет?

Не хотелось кому-нибудь показывать свой след...

Но надо было есть, надо получить хоть какие-нибудь сведения.

— Пойдем! — Кивнул я Мальсогову.

Два бородатых мужика... При нашем приближении продолжают работу.

— Здравствуйте!

— Здравствуйте... — Никакого вопроса кто мы и почему мы здесь. Ясно видно, что знают нас, но ничем этого не выдадут. Приходиться нам заговаривать первым.

— Вот что, отцы, — начинаю я прямо, — вы о нас вероятно знаете, мы беглые люди, не большевики, а поэтому помогите нам.

Вижу мнутся...

— Мы вас не выдадим, и вы нас не выдавайте, — прибавляю я.

— Да нам что... Мы не доносчики, а чем помочь-то?..

Я рассказал.

— Нам нужно знать где мы, что у нас сзади и спереди и где достать хлеба.

Оказалось, что деревня, которую мы видели, называется Подужемье, и в ней до сегодняшнего дня стояло человек 25 красноармейцев с собаками. Сегодня они ушли, но неизвестно куда. Крестьянам, под страхом наказания, приказано не давать нам продуктов. Деревне, за голову каждого из нас обещано по 10 пудов хлеба на человека. Вверх по течению, верстах в 30-ти есть два хутора, в них можно достать продуктов...

— А все, что у нас есть, мы вам отдадим. Чай голодны? — Прибавил один из стариков.

Оказалось, что они здесь на лодке. Оттуда он принес две буханки хлеба. Это была для нас большая поддержка.

Обоюдно обещав не выдавать друг друга, мы простились со стариками, поели хлеба, и двинулись по Кеми.

Погода поправилась... Кое-что было в животе... Впереди хлеб, настроение стало лучше...

Узенькой, еле заметной тропинкой пробирались мы вверх по течению Кеми. Масса маленьких притоков затрудняла наше движение. Через многие из них были перекинуты срубленные деревья. Но все-таки, чтобы перейти их приходилось каждый раз спускаться в овраг, а потом карабкаться в гору.

Несмотря на утомление, трудность перехода, голод, холод все-таки хорошо жилось среди природы. Мы шли всю ночь. Настало утро... Пробежал утренний холодок, потом запели птички...

Начался рассвет... Вставало солнце... Его еще не было видно — только лес на том берегу реки стал двойным... Сверху золотой, снизу совсем темный... На тропинке показался свежий след большого медведя... Тянуло пойти по нему...

Хорошо было на душе... Опять чувствовалась свобода.

Много ли человеку нужно для счастья? Кусок хлеба в полном смысле этого слова и кров. Природы... И природы вплотную... И при спокойной совести, он счастлив.

Шли мы без отдыха и к полудню от хлеба ничего не осталось. Нужно было идти. След наш мы все-таки показали, значит можно было ждать и погони.

Показались хутора... От усталости прислонившись к забору, издалека рассматривал я их расположение. Их было два. Один поближе к нам, другой в версте от первого.

Я рассчитал, что если будет засада, то они посадят ее в первый хутор, который нам по дороге и решил обойти его.

Усталость была страшная. Лишних три-четыре версты по болоту, — это большое расстояние...

Ни с кем не советуясь, думать и говорить уже никто не мог, я дал знак своим и пошел в обход...

Долго шли мы, обходя первый хутор, наконец показался второй... Подошли мы к нему с северной стороны и находились на горе. Нам был виден дом, а за ним река... Залегли... Посмотрели... На хуторе никакого движения...

Идем!..

Спустились вниз... Подходим к дому...

Я шел впереди, Мальсогов за мной... Он страшно устал и еле брел.

Где вход в дом, я не видел и попал на противоположную от него сторону.

Поравнялся с окнами, взглянул туда... Вижу голые, стриженные головы...

Крестьяне — и голые черепа?.. Что-то не ладно... мелькнуло у меня в голове...

Раздумывать было нельзя, и я только ускорил шаг, проходя дом под всеми окнами, — по фасу, сбоку и сзади, где была дверь... В окнах движение...

На дворе, на корточках сидел крестьянин, и Мальсогов ничего не заметив направился к нему...

Я распахнул дверь... Прямо против меня стоял красноармеец с винтовкой на вскидку... Я был у него на мушке... «Руки вверх!»... Крикнул он!

Раздался выстрел. — Но было поздно, я отскочил... Дурак, подумал я, люди идут на смерть, а он — «Руки вверх!», но в этом было мое спасение.

В избе защелкали затворы... Вот из-за печки показалась винтовка... Я выстрелил, — отбил кусок кирпича... «У меня 15 патронов — надо беречь»... Остановил я себя.

«Сдавайтесь! Ведь нам все равно не жить», с прибавлением крикнул я.

«Между нами три шага... Сколько их? Выстрелы слышны... соседний хутор... Оттуда поддержка... Если драться, то лучше в поле»... Быстро проходило у меня в голове...

«Идем на гору!», крикнул я Мальсогову. И мы быстро заняли хорошую позицию. — Выход из дома был у нас под обстрелом.

Все замерло... Так прошло минуть десять.

Но вот на реке, в полукилометра от нас, появилась лодка с четырьмя фигурами. Красноармейцы удирали...

Оказалось, что они выскочили в окно, мертвым пространством прошли к реке и там сели в лодку. Под прикрытием высокого берега, они отошли по течению и сейчас переправлялись на другую сторону.

Зная как хорошо действует свист пули, я разорился на один патрон и выстрелил по направлению лодки.

Они быстро причалили к берегу и я увидел, как несколько фигур бегом направились в лес...

Лезть в бой, конечно, было нечего... Мы были обнаружены... Что делалось на соседнем хуторе, мы не знали. Теперь наша задача была уйти как можно дальше. Впереди нам предстояло переправиться через приток Кеми, реку Шомбу.

Этой Шомбы я боялся больше всего.

Я понимал, что там большевики должны были сосредоточить свои силы, и мне хотелось сегодня же проскочить ее. Надо было пройти ее раньше, чем узнают наш след. До нее оставалось верст двадцать.

Мы двинулись вверх по Кеми. Продуктов не было совершенно. И как не верить в Бога...

Сейчас только я ушел от смерти. Но впереди смерть от истощения. Бог помог.

По дорог мы натыкаемся на рабочий шалаш. В нем карел и продукты. Он дал нам (вернее мы взяли) рыбы, мяса, хлеба и «манны». Кроме того еще проводил.

«Идите как звери», напутствовал он нас, — «не выходите даже на тропинки».

Мой дневник.

27-го Мая. Шли всю ночь и день без отдыха. Часов в 7 вечера пришли на хутор в 34 верстах от деревни Подужемье. Войдя на хутор попали на засаду красноармейцев. После перестрелки кр-цы удрали на лодке. Мы спешно двинулись по Кеми, забрав продукты у рабочих. Продуктов мало. Придется голодать. Усталость страшная. Часа в 2 ночи свернули от Кеми и часов в 7 утра встали на отдых.

И дальше:

28-го Мая. Весь день на отдых, питание слабое. У всех сильная опухоль в ногах. Часов в 10 вечера выступили на Шомбу.

У Мальсогова были не ноги, а сплошная рана. Кроме того, во время путешествия по снегу и остановок, он отморозил себе пальцы на ногах. Они были синие и не двигались.

Когда он показывал их мне, я ясно видел, что они отморожены, но уверял его, что они только посинели от холода. — Все равно помочь было нельзя. Нужно было идти вперед. Не граница подойдет к нам, а мы должны подойти к границе.

Но до Шомбы мы так и не дошли — просто не вытянули. Усталость взяла свое. Нам предстоял большой обход. Нужно было идти на ее истоки, где было меньше вероятности встретиться с противником, и там переправляться.

Вопрос этот все время сидел у меня в голове. Сазонов обещал построить плоты, но я знал, что это легко говорить, но гораздо труднее сделать. Шомба все время заставляла о ней думать.

Ночью, решив, что нам не дойти, мы двинулись в этот обход, но после двух дней, проведенных совершенно без сна, в постоянном движении, мы отошли недалеко и скоро встали на отдых. Спали целый день. К вечеру начали готовиться.

Подсчитали продукты — их оказалось очень мало. Вопрос наших ног и обуви был для нас один из первых. И он был совсем не благополучен. Начали одевать сапоги — не лезут. — Не ноги, а чурбаны. Васька распорол свои сапоги и сделал поршни.

Еще на стоянке, во время снежной бури, я, одел сапоги Мальсогова, почти сжег их на костре. Здесь я пристроил ему его галоши, то есть протянул в них ремни, так что они не падали.

Для себя я распорол свои сапоги, но все-таки они жали, поэтому я засунул их за пояс и пошел в кожаных туфлях, которые вытащил из лагеря Сазонов.

29-го Мая. Ночь шли по непроходимым болотам. День на отдых. «Брусника, гуси и заяц». Среди ночи Мальбродский от переутомления не мог идти, встали на отдых. «Соленая рыба».

За все время нашего пути, все мои старания были направлены на то, чтобы как можно меньше отдыхать, и как можно скорее двигаться вперед. Но это не всегда мне удавалось.

Иногда тихим, просящим, иногда резким раздраженным голосом, Мальсогов уговаривал остановиться и «передохнуть». Я знал что значить это «передохнуть». Маленький отдых... А потом никого не поднять.

В этот день для преждевременного отдыха были основательные причины: мы шли по красному ковру... Это была прошлогодняя брусника, зимовавшая под снегом и теперь очень вкусная, а в особенности на голодный желудок. Но еще соблазнительнее были гуси, которые летали над нашими головами и заяц, сидевший долго в поле нашего зрения. Стрелять или нет? Каждый патрон на учете... А расстояние большое. Я воздержался. Все эти обстоятельства и заставили нас отдохнуть, с тем чтобы раньше выступить.

Но отдых затянулся до вечера, и только мы вышли, как опять принуждены были остановиться.

За все время похода, Мальбродский шел великолепно. Казалось усталости он не знает. Конечно это были нервы, и они сдали...

Без всякого основания, он вдруг начал перегонять меня и, шатаясь из стороны в сторону, делать передо мной круги по болоту.

Меня это удивило, я спросил в чем дело?

«Так, нужно размяться», ответил он.

Но я понял, что дело не в том, что надо «размяться», а в том, что человек сейчас может упасть и больше не встать.

На нем не было лица. Я довел его до первого попавшегося «острова», то есть до леса среди болота, и мы встали на отдых.

Он долго держался, не выдержал и свалился как сноп.

Еще раз проверили продукты... Мало...

Нужно экономить и рассчитать паек. На сегодняшний день полагалось маленький кусок соленой рыбы, немножко «манны» и хлеба.

Сазонов был больше и крупнее нас всех... Рыбу сварили и разделили по пайкам. Разлили по кружкам. Соли не было.

Говорят, что соль это раздор. И тут я имел возможность это проверить. Я налил чашку этой пресной похлебки Сазонову. Он начал просить соли. Я категорически отказал. Он обозлился и ногой опрокинул стоявшую на земле чашку. Новой я ему не дал. Этот эпизод запечатлелся в моей памяти, поэтому наш отдых я назвал «соленая рыба». Все эти маленькие происшествия кажутся мелочами, но когда вопрос идет чуть ли не о жизни и смерти — он становится серьезен.

30-го Мая. Часа в 4 дня выступили. Около 11 вечера благополучно перешли реку Шомбу. Облегчение и радость большая. Шли всю ночь.

Шомба пройдена... И совершенно неожиданно... Наткнулись на тропинки... Боялись выходить.

Но они спутались совершенно и хотели мы или не хотели, но мы шли по ним. Сперва осторожно, потом смелее... Следов нет... Пошли...

И вышли: маленькая речушка... Около нее заброшенная плотина и маленький мостик... Неужели это наше страшилище-Шомба?.. Не верилось, что миновали такое трудное препятствие.

31-го Мая. Неожиданно наскочили на избу рыбаков, которые были на ловле. Забрали у них хлеба, оставив три рубля. Большая поддержка. Идем дальше.

Казалось, что мы находимся в каком-то густо населенном краю... Но это только казалось...

На севере деревня от деревни и разные мелкие, временные жилища людей стоят друг от друга верст на 25-40. Не знаю везло ли нам или Бог помогал, но тогда, когда нам приходилось очень плохо — я знаю, что Бог выручал.

...Запутались в озерах. Построили плот. Переправились. Идем без отдыха. Начинается дождь. Страшное переутомление. Кошмарная ночь. Дождь заливал костер. Ни минуты сна. Утомляющий отдых...

...Записано у меня на Евангелии.

Все это легко вспоминать, но труднее переживать.

Помню наш тупик. — Только что мы, отобрав продукты вновь показали наш след... И нет хода.

Кругом озера... Красивая природа... Дикие лебеди... И некуда деваться.

Возвращаться обратно?.. Жалко... Нет карты и может быть опять безвыходное положение...

Надо построить плот и переправиться... И вот здесь самое трудное. Требуется напряжение сил... Надо нарубить, принести и связать лес... Хочется спать... Но надо.

С большим усилием срубишь дерево, очистишь его от ветвей, из последних сил дотащишь его до воды, сядешь отдохнуть и... заснешь.

Наконец плот готов. И тут я вспомнил возможную переправу через Шомбу. Не даром я так за нее беспокоился. — Лес был сырой и плот потонул. Хорошо, что было мелко, и мы все-таки очутились на другой стороне.

Я заботился только о винтовке, компасе, спичках и Евангелии. Засунул их в шапку и вынес сухими.

Почти по горло мокрые, вылезли мы из этой переправы... Но слава Богу попали на берег. Сняли и выжали мокрое платье. Пошли... Но не суждено нам было отдохнуть...

Начал накрапывать дождь. Идем дальше... Дождь сильнее.

Запросили отдыха...

Встали и началось мучение... Целую ночь лил дождь. Развели костер, но он не помогал. Дождь тушил его...

Нужно было сохранить спички. Я согнулся, спрятал их и компас на груди и так просидел всю ночь.

Не трудно было бы перенести это свежими. Но после всех тех лишений, которые нам пришлось пройти, это было очень тяжело...

Спать хотелось до смерти. Не было никакой возможности хоть сколько-нибудь согреться и забыться. — Крупный холодный дождь все время поливал спину, мочил штаны и наполнял сапоги...

Вся эта стоянка вместо отдыха только утомила и измотала меня.

Утром мы вышли... Компас на согнутой руке, винтовка на плече... Но сил нет.

Дождь продолжается. Меня шатает. Это был пожалуй самый худший для меня переход...

Вдруг тропинка! Выбитая, протоптанная... Свежих следов нет... Но не на запад, а в сторону — на северо-запад. Не по дороге...

Фантазия работала. — Лес разделен на просеки... Значит есть лесничие... Изба... Отдых под крышей. Обсушиться и поесть.

Все это проходило в голове и давало силу.

Я веду шатаясь и оступаясь на каждом шагу... Но впереди отдых... Приманка рисовалась слишком отчетливо... Изба, тепло, да, и милые, гостеприимные люди...

И вдруг опять тупик. По тропинке подходим к озеру... А на том берегу деревня...

Сил нет. Прежде, чем что-нибудь предпринять, нужно отдохнуть.

Помню как Мальбродский разговаривал со мной. Он был весь синий и его трясло какой-то ненормальной дрожью.

Так посмотрели мы на возможное счастье — достать хлеб, высушиться, обогреться и отошли на вынужденный отдых. Сил не было проявить какую-нибудь инициативу.

1-го июня. Веду, как пьяный. Утром дождь уменьшается и перестает. Днем становимся на отдых. — «Шалаш».

2-го июня. День и ночь на отдыхе. Изредка дождь.

Опять настали тревожные дни. Опять мы целые дни мокрые, холодные и голодные... И под боком соблазн — деревня с продуктами...

Пойти или нет?

Между нами и деревней вода. Переправимся — попадем в лапы большевиков... Нет — потеряем силы от истощения:

Надо попытаться...

4-го июня. Утром выходим на деревню достать продовольствия. Карел обещал дать и обманул. В деревне были кр-цы. Продовольствия очень мало. Идем на запад... Что-то даст Бог? Положение трагическое. Дорога трудная, почти сплошь болото. Надоели кукушки. Остановились на полчаса, съели по кружке «манны». Нужно всецело положиться на Провидение. Утешает, что каждый час приближает к цели.

Рано утром мы подошли к полосе воды, разделявшей нас от деревни... Она была у нас как на ладони... Крикнули. Раз два... Ответа нет. Наконец с того берега отчаливает лодка... Подходит к нам... В лодке мужик... Начинаем разговор. — «Мы землемеры, исследуем край, зашли в это место и заблудились. Нужны продукты. Нельзя ли доставить на этот берег?..»

Сидящий на лодке карел хитро улыбается и на русском, с акцентом языке отвечает, что хлеба в деревне нет. Разговор прекращается, и он ловким ударом весла поворачивает лодку обратно.

Я понял, что играть в прятки нечего, делаю два-три шага в воду и задерживаю лодку. Рассказывай!..

Мужик мнется, но потом выкладывает. — В деревне засада. Сейчас кр-цы куда-то ушли. Крестьяне запуганы. Приказано не давать продуктов и сообщать о всех лицах, которые обратятся за продовольствием. Обещана награда за поимку каких-то преступников...

Видно, что мы проиграли... Пошли на уговоры. Привези — заплатим...

Карел обещает и отчаливает... Мы наблюдаем.

Он выходит на берег. Около него собирается вся деревня. Митинг... Но никто не возвращается обратно... Надо уходить...

Без продуктов, голодные, вымокшие, усталые, по сплошному «непроходимому» болоту, без всяких перспектив впереди, двинулись мы на запад, надеясь только на Бога...

Оставалась у нас только «манна». Это была какая-то мука, взятая нами у рабочих, которая годилась на все. Из нее мы делали лепешки, ее же растворяли в кипятке и пили как что-то очень питательное.

Но силам настал предел. Мальсогов встал... Я попробовал действовать на него уговорами. Никакого впечатления... Угрозами... Обещал оставить на месте и уйти без него. — Ничего не действует. Значит нужно остановиться.

5-го июня. Часов в 5 утра встали на отдых. — «Артаганович не может идти». Не весело...

На этом отдыхе мы подвели итоги: из манны напекли лепешек, разделили, подсчитали приблизительное расстояние до границы и решили идти по 25 верст в день.

...Вышли в 10 часов. Дует северный ветер. Вода в болоте как лед.

Тяжелы были эти выходы с отдыха...

Только что отогреешься, высушишься и надо идти... Подойдешь к болоту и замнешься... Холодно... И неприятен этот первый шаг в ледяную ванну... Ноги онемеют и заболят... Но окунулся, пошел и становится как-то легче.

Этого перехода я не помню... Шли мы как во сне...

Лес... Болото... Снова лес... Никаких порубок... Никаких признаков человека...

Продукты съели... У меня в подсумке, вместе с патронами осталась маленькая лепешка... У других ничего...

Но вот вышли на просеку...

Сразу полегчало, но не надолго... Просека старая, человеческого следа — топора, свежих порубок, навоза не видно...

Идем дальше... Накрапывает дождь... Одежда намокла, стала тяжелой... Положение серьезное... Сил нет...

Впереди... несколько усилий... и... смерть.

Все молчат...

В левой руке у меня компас, от него веревочка, к пуговице, в правой винтовка...

Держа направление на запад, обходя свалившиеся деревья, по сколько возможно, выбирая более легкий путь, я иду впереди, сзади, в совершенно безразличном состоянии, бредут Мальбродский, Мальсогов, Сазонов и Васька...

Дождь усиливается... Холодно... Ноги отказываются работать. Подойдешь к стволу лежащего дерева, хочешь переступить и срываешься... Напрягаешь все силы и валишься...

Ветви хлещут по лицу рвут одежду... Войдешь в чащу и нет сил двинуться дальше... Завязнет нога и не вытянуть...

Остановишься, передохнешь, сделаешь шаг и снова остановка...

Но вот тропинка...

Когда после той тайги, по которой нам пришлось идти, мы выходили на тропинки, то казалось, что мы идем по паркету. — Сразу поднималось настроение и являлись силы...

Так и на этот раз. Все подбодрились. Всякая тропинка должна привести к жилью... Мы двинулись по ней, но подошли к реке... Я попробовал перейти... Брода нет. — Река разлилась. Ткнулся на север, на юг. — Везде глубоко. Была не была... Пойду прямо. Вернулся на старое место и побрел по воде. Все глубже и глубже... Дошел до самого русла... Не перейти...

Но вот под водой виднеются какие-то два бревна — вроде мостика. Я на них... Перешел...

Оглянулся... Вижу на берегу избушка... Маленькая, — такая, какие бывают в северных губерниях на сенокосах...

Эх хлеба бы!.. Мелькнуло у меня в голове... Вот было бы счастье...

Но все равно этой крышей надо воспользоваться... И я свистнув своим, указал мой след и крикнул, чтобы они переправлялись.

Обыкновенно, когда мы становились на отдых я, чтобы познакомиться с местностью, посмотреть нет ли поблизости человеческих следов, делал вокруг стоянки круг.

Взяв избушку за центр, я и на этот раз пошел в обход.

Пришлось брести по воде, было холодно, хотелось спать... Я видел, что наши уже в избушке и оттуда валит дым. Хлеба... Хлеба... И какой был бы отдых!..

Иду дальше... И вправо от моего пути, среди деревьев, вижу какой-то навес... Вроде гриба, под которым в прежнее время часовые вешали одежду.

Что такое? Какая-нибудь карельская молельня или прикрытие от дождя... Отвечал я себе.

Хотелось отдыха, а до гриба было далеко... Идти или свернуть к избушке?.. Пойду посмотрю. Впереди вода. Иду в брод, выхожу на маленький островок... Подхожу к грибу... Взглянул наверх. — Под навесом лежат какие-то круглые камни. Раздвинул балки... Взял рукой... Для камня легко... Разломал... Попробовал на зуб. — Хлеб!

Тут же с хлебом в руке, в болоте, я встал на колени и благодарил Бога...

Как не верить в судьбу — Промысел Божий — в Бога. Под навесом лежало два ряда печеных, высушенных хлебов, стояло два мешка с пшенной крупой и банка из березовой коры с солью...

Я взял пять этих лепешек и пошел к своим...

Мальсогов мне потом рассказывал, что когда я подходил к избушке, держа в руках и жуя хлеб, он думал, что он сходит с ума или у него начинаются галлюцинации...

Он бросился ко мне и начал меня целовать...

Помню, как часа через два, я в одном белье, сытый, с цигаркой из махорки в зубах, лежал в жарко натопленной избушке и чувствовал себя счастливым человеком... Я жил... Я чувствовал жизнь...

В открытую дверь светило солнышко...

Я был свободен... Был близок к природе... Имел хлеб и кров... Я был счастлив.

Никакая самая утонченная еда, никакие самые комфортабельные условия не дадут тех переживаний, которые получает голодный и усталый человек, когда у него есть, в буквальном смысле слова, кусок черного хлеба и крыша над головой...

Никакие впечатления от всех городов мира не могут сравняться с впечатлениями человека, вплотную подошедшего к природе...

Все свободы, всех стран, ничто перед свободой человека, для которого один закон — закон Бога — совести...

Слава Ему, за то что он дал мне это пережить...

Дневник...

Вот уж истинно дал Бог. — Просека. Тропинка. Непроходимая река.

Прошли вместо предполагаемых 25-ти верст — 9. В подсумке маленькая лепешка из «манны». Положение ужасное. И Бог дает. — Перехожу реку в брод. Избушка на сенокосе. Гриб и колоссальный запас лепешек, крупы и соли.

Встал на колени и благодарил Создателя.

Сейчас утро. Все спят. Слава. Богу. Помог и спас, от насилия. Помоги Боже и дальше и верю, что поможет.

6-го июня. Отдых — «Избушка». Настоящий, моральный и физический счастливый человек. Природа, хлеб и крыша.

7-го июня. Встал днем. Вылез на солнышко, лежу и живу. Бог совершил чудо.

8-го июня. Погода переменилась. Тепло. Вода спадает. Ем через два часа и благодарю Бога. Сейчас ночь. Костер. Не сплю. Охраняю ночлег. Позиция хороша. — Незаметно не подойдешь. Сейчас подсчитал, что в общем прошли по «непроходимым» болотам около 270-ти верст.

9-го июня. Весь день спал. Вечером встал с неприятным чувством неизвестности впереди и несплоченности компании. Ночь опять не спал, настроение и самочувствие хорошее.

Хорош был этот отдых... В особенности ночи... Северные, белые... Красивые своей простотой и ясностью...

Не долго живет север... Могуча, серьезна и сурова его жизнь... Но весной и он улыбается своей манящей и зовущей улыбкой... Чувствует это лес и не спит... Так только, забудется немножко и снова торопится жить...

Солнышко зашло, немножко тишины, и опять все ожило... Пробежал ветерок, закуковали кукушки, протянули гуси и зазолотились верхушки деревьев... День начался...

Ночная томящая улыбка исчезла и лицо севера стало еще яснее, еще проще, еще более классически красиво.

Ночью я не слал... Сидел у костра, варил кашу и каким-то шестым чувством жадно захватывал жизнь...

Остро переживал я это единение с природой, свободу и Бога... Я жил тогда...

Часто я благодарил Бога за то, что на пределе к отчаянию, когда я мог для сохранения своей жизни пойти на все — на убийство, грабеж, разгром деревни... Он спас меня... Он уберег меня от преступления Его закона... Он не дал мне совершить насилие и вместе с тем он дал мне все... И я от души славил Его.

Мне, вспоминался один момент из нашей стычки на хуторе... Я стрелял по красноармейцу... Этому делу я был обучен. Несмотря на опасность, у меня не было никакого волнения, то есть до противности...

Я помню войну. Как часто там приходилось сдерживаться и faire bonne mine au mauvais jeu, a тут?.. За все время похода у меня ни разу не екнуло сердце. Я стрелял по человеку и не хотел его убить... Был момент, когда он сидел у меня на мушке, и я сознательно не стрелял, а потом перевел винтовку, выстрелил и отбил кусочек печки.

Мягкотелость!.. С презрением сказал бы я год назад. А не повыше ли?.. Думал я тогда...

Что легче стрелять или удержаться? Плюнуть на все и идти к намеченной цели, или поставить себя в рамки хотя бы людских, компромиссных, но все-таки нравственных законов?..

Порок или достоинство быть с мягкой душой? Размягчать ее нужно или наоборот заставить ее огрубеть? Гнать всякую сентиментальность, гнать прощение, любовь и... Бога?..

Нет. Только не насилие... Но слаб я, чтобы отказаться от него совсем... Нет во мне настоящего размаха, настоящей крепости...

Но все-таки, я не сойду и буду стараться идти но пути, который указал Христос.

Становилось теплее... На берегу речки я поставил «водомер». — Палку с делениями на приблизительные дюймы... Вода упала на пол метра.

Пора было кончать наш отдых. Запасы истощались...

Мне кажется, что происхождение нашего клада было таково. На севере сенокосы далеко от деревень. Подвоз продуктов летом невозможен. Их можно только принести на себе. Идти с ношей по болотам трудно. Поэтому крестьяне пекут хлеба-сухари, забирают крупу и соль и зимой, на оленях, доставляют все это на сенокос, а летом приходят на готовое.

Конечно, это мое предположение, точного происхождения этих продуктов я не знаю до сих пор.

Впереди у нас был неизвестный путь. Я подсчитал, что мы прошли «полезного» и «не полезного» пространства около 270-ти верст.

К сожалению по вопросу о дальнейшем движении у нас образовались две группы. Я с Мальсоговым стояли за то, чтобы достать «языка», выяснить положение и стараться идти ближе к деревням. Мальбродский и Сазонов держались обратного взгляда.

Как ни хорош был отдых, но продукты кончались и надо было идти. Мы подсчитали оставшееся — его хватало дня на два — на три.

10-го июня. День спал. Сейчас встал, солнца нет и совершенно не могу определить времени. Вечером выступили. Настроение невеселое. — Надоело идти.

11-го июня. Утром встали на отдых — «У озера». «Мель-зуппе». День плохой. Вечером выступили.

12-го июня. Ночь шли. Утром остановились на «короткий отдых». выпить кипятку. Пошли дальше. В 6 часов утра встали на отдых — «избушка № 2». Вечером вышли. Скорей бы к цели. По моему до границы 20 верст. У меня осталось два сухаря. У Мальбродского нет совсем.

Отдых помог, но и расслабил. — Как-то осели нервы. Уже не было прежнего подъема.

Питались главным образом мукой, размешивая ее в кипятке. Называлось это «Мель-зуппе».

Шли уже ближе к деревням, часто попадались сенокосы...

Попали на вторую «избушку»... Долго искали «гриба»... Но увы... Не каждый раз...

13-го июня. Рано утром выпили кипятку «в сарайчике у озера». Тропинка. Озеро. Дождь. Остановка в «проломанной избушке». Настроение нервное. Продуктов нет. Господи помоги. Вечер спали... Ночь идем. Дождь. Роса. Холод. Тропинка.

14-го июня. Озеро. Красноармейцы.

Мы опять наскочили на погоню...

Вымокшие, прозябшие шли мы всю ночь по тропинке. Быстро продвигались вперед, но скорое движение уже не согревало... Организм требовал пищи... Мокрые ветки хлестали по одежде, мочили ее, солнца не было и только крупная дрожь шла по телу и тем поддерживала жизнь.

Но вот на тропинке показались свежие следы... Надо быть осторожнее... Сбавили ход... Трое ушли в лес... Я с Мальбродским пошли вперед...

Озеро... В него впадает речка... Слышен разговор...

Крестьяне, подумал я. И в голове прошли мечты о тепле, горячей пище, об отдыхе в жилом помещении...

Осторожно подходили мы ближе и ближе...

Из-за кустов показалась лодка... И около нее возятся два красноармейца... Сразу, по форме, в которую они были одеты, я узнал конвоиров нашего дивизиона.

Стрелять или нет? Невольно задал я себе вопрос. Если убью, оружие и патроны будут наши... ведь нам это нужно. — Все будут вооружены... Но сейчас же другой голос заговорил гораздо яснее, проще и убедительнее... Просто глупо убивать человека после того, что ты прошел и неужели так мало веры в Бога, чтобы можно было из-за какой-то винтовки и 15-ти патронов убить человека.

Соблазн сразу отпал... Но я продолжал наслаждаться моей ролью загнанного зверя имеющего силу... Я сидел в кустах и наблюдал, как два мои врага, мирно разговаривая усаживаются в лодку, и, по моим предположениям, едут патрулировать ту реку, через которую нам нужно перейти...

Глупые, очень глупые, но все-таки милые моему сердцу русские бараны... Душа у них не потеряна, но путь их неправилен, порядка и воли у них нет... Подайтесь в ту или другую сторону... Или к западу-цивилизации-насилию-дьяволу, но до конца... Или к востоку, прощению, упрощению, к добру, к Богу... Но время придет... Все изменится... Восток и Россия в частности, поведут мир к Духу...

Надо уходить... Я вернулся к своим...

Где мы? Не на границе ли? Пошли вперед. Прошли какое-то вырубленное пространство... Затем телеграфную или телефонную линию... Все это еще не встречалось... Померещилась патрульная линия... Граница и наш Рубикон...

Прошли верст 10 на запад... Сил нет. Встали на отдых, но без костра... Зажигать страшно... Кажется, что перешли границу...

Пошли дальше... Продуктов нет. Надо их добывать... Ho где мы?..

Слышен лай собаки... Уже вечер, но белая ночь светла... И мы видим хутор... Сейчас ли брать или подождать до утра? Подождем...

Встали, развели костер, вскипятили воду, есть совершенно нечего... Попили кипятку и заснули...

Рано утром вышли... Подошли к хутору... Залегли... Наблюдаем...

Было воскресение. Вышла баба, дети, еще баба — умылись... Встал мужик... Красноармейцев нет...

Прошло немного времени и мужик куда-то ушел...

Не хотелось обнаруживать себя, и Мальбродский охотником согласился идти на хутор, чтобы достать продукты. Весь дом у нас был под обстрелом, и в случае неудачи, мы могли ему помочь...

Но вот он вернулся... По его мнению на хуторе коммунисты... и он предлагает уходить...

Ни в коем разе!.. Идем и берем...

Быстро скатились мы с горы на хутор. Брать и брать как можно больше. Икон нет... Валяются коммунистические газеты...

Много забрали мы там... Был хлеб, масло, рыба, соль... Сели на лодку... Через реку... По озеру и на запад...

Бросили лодку, взвалили на плечи продукты и вперед... Шли и на ходу жевали вкусные пироги с рыбой...

Тропинка... Горы... Хочется остановиться и поесть по-человечески... Но положение опасное, ясно, что будет погоня...

Забрались на гору, развели костер, поели вволю и двинулись дальше...

Я страшно устал... Для того, чтобы вести, нужно постоянное напряжение... Кажется, что по компасу идти легко, но это не совсем так. — Тебя так и тянет сбиться на круг... Я передал компас Мальбродскому и сам шел сзади всех... Светило солнце и, ориентируясь по нему, я видел, что он врет в направлении... Меня это злило... Я нервничал и резко говорил ему об этом... Шли мы через горы... И нужно было чувствовать... Не знать, а чувствовать... Угадывать впереди лежащую местность... А он вел с хребта на хребет...

Дошли до реки... Попробовали перейти — невозможно. Течение настолько быстро, что сбивает с ног...

Я взял компас и мы пошли обратно... Была уже ночь... Силы были истрачены на горы и нужно становиться на отдых... Снова мы вышли на тропинку, с которой свернули.

Но что это?.. На мокрой земле свежие следы... Кто-то прошел. Стой!.. Нужно понять...

Несколько шагов вперед... Около тропинки камень и около него свежий окурок махорки... Табаку у нас не было — его раскурили. Немного дальше... Записка... Я прочел... He помню точно — что-то вроде: «Дорогой товарищ такой-то возьми мое белье, которое находится у товарища командира»...

Сомнений нет... За нами по пятам идет погоня...

Я отвел всех в сторону. На мой взгляд положение было серьезное... Прежде всего нужно выяснить направление следов, их количество и затем, принимая во внимание нашу усталость, отойти, хотя бы и в противоположную нашему направлению сторону, и встать на отдых... Так решено.

Мы вышли на тропинку... Переставив затвор своей винтовки с предохранительного на боевой взвод, крадучись, весь внимание, смягчая звук своих шагов, чтоб не было слышно металлического лязга, придерживая рукой подсумок с патронами, подвигался я вперед.

Помню как я огрызнулся на Мальсогова, когда он от усталости, чтобы было легче, закинул винтовку за спину и отстал от меня... Он перевесил ее на плечо и подошел ко мне.

Так прошли мы шагов 100...

Чтобы не показывать наших следов мы старались идти по обочине... На тропинке же ясно обозначилось штук десять красноармейских, с подкованными каблуками следов, и один крестьянский, — широкий, с тупыми носками отпечаток.

«Проводник!» подумал я... Тишина... Птички угомонились... Лес замер. Впереди, шагах в десяти, маленькая горка... На ней большие куски гранита... Кругом кусты... Еще вперед...

И вдруг картина изменилась...

Лес защелкал... Загрохотал... Загудел... Эхо подхватило, понесло... Все сразу ожило.

На мгновенье я остановился. Часто, очень часто, но беспорядочно — то здесь, то там, из-за камней, вспыхивали огоньки и щелкали выстрелы.

Вспышка! Огонь! Выстрел! Шлепок пули о дерево! Трах-тах-так!.. Неслось по лесу. Но ни людей, ни их шапок видно не было, и свиста пуль не слышно.

Мальсогов сжался... И вся его кавказская кровь выявилась во всей своей непосредственности...

«Бей! Стреляй!»... Шептал он мне... Я схватил его за руку и ткнул под откос... Васька удирал... Сазонов на моих глазах спускаясь под гору, как раненый заяц, три раза перевернулся через голову. — Убит, подумал я. Мальбродский был спокоен.

Огонь продолжался... Стреляли пачками... Но свиста пуль я не слышал и людей не видел... По количеству выстрелов и скорости стрельбы, в засаде было человек 10... Однако ясно было, что эти люди боялись нас и стреляли как новобранцы на войне — не высовывая головы, вверх, не целясь.

Принимать бой было глупо... Надо уходить... И как можно скорее... Куда?

Путь был один — на запад... На реку... Я спустился под откос... Погони нет... Компас в руку... И полный ход... Два-три изменения направления и снова на запад...

Сазонов здесь... Сзади тяжело дышит Васька... Оказывается он бросил мешок с хлебом, но потом вернулся, нашел и тащит на плечах...

Подошли к реке... Все то же быстрое течение... Но нужно переходить...

Сразу ткнулись в воду... Брода нет...

Был мороз, болото подернулось корой льда... Холодно, но нужно идти. Я плаваю как топор... Пошел в одно место — не глубоко, но течение так быстро, что валит с ног. Один шаг вперед, — вода подобьет ноги... Свалишься... и головой о камни... На мне были кожаные туфли и течение разорвало их на клочки...

Прошел час, другой... Все пробуют, но ничего не выходит...

Мальбродский отошел от берега — встал посередине реки и не может двинуться ни вперед ни назад. Замерз, посинел, дрожит... Один шаг, ноги не выдержат, теченье подобьет, подхватит и он разобьется об камни.

Его вытащили...

Наконец переправился Сазонов. Он взять палку и пошел по горло в воду там, где течение было слабее. За ним самостоятельно перешел Мальсогов...

Положение наше становилось все хуже... Мы раздроблены... С минуты на минуту можно ждать обстрела...

Тут Сазонов выручил. — Он с палкой вернулся обратно и, приняв на себя всю силу течения, помог перейти мне и Мальбродскому. За нами перешел Васька.

Мы все были мокрые по горло... Компас, Евангелие и спички я положил в шапку. Хлеб намок и обратился в труху...

Одежда стала пудовой... Я дрожал редкой, крупной дрожью. Отойти далеко не было сил, и мы, пройдя верст пять, встали на отдых...

Я продолжаю дневник:

...Патрульная линия. Обход. Отдых без костра. Верст около 10-ти на запад и никаких признаков границы. По-моему мы перешли границу в 12 часов дня. Ночь шли. Холод. Развели костер и простояли до утра. Продуктов нет совершенно.

15-го июня. Часа в 4 утра выступили. Опять с продуктами. Положение опасное. Отдых «на высоте». Река. Отступление на тропинку. Засада. Выстрелы в упор. Бог спас. Слава Ему. Бегство. Опять на реке. Кошмарная переправа.

Уже в Финляндии мы узнали, что река, которую мы перешли, считалась также как и болото «непроходимой».

Но когда что-нибудь очень хочешь, то препятствия нет...

16-го июня. Отдых: «После переправы». Сушка весь день и ночь. Раздел продуктов. Конфликт. Примирение.

17-го июня. День на отдыхе. Вечером выступление. Ночь шли.

Где мы? И где конец?

Отношения наши начали обостряться... Мальбродский и Сазонов обвиняли меня в недостаточной осторожности... Мне это надоело, и я решил отдать им компас, одну винтовку и, с Мальсоговым и Васькой, ориентируясь, если возможно по солнцу, а если его не будет, то просто надеясь на Бога, идти напрямик. Я знал, что граница к нам не подойдет, сил нет, — надо двигаться вперед.

Чтобы кончить это, я поставил ультиматум. Или полное и беспрекословное подчинение, которое они мне сами обещали, или я ухожу...

Сидели, рядили и, наконец, решили подчиниться...

У Мальбродского несколько раз не хватало хлеба... Он его съедал сразу... И я, каждый раз делился с ним моей долей... Но мне тоже нужно было питаться, и я поставил условием, что все потребление продуктов будет под моим контролем. Сначала он накинулся, но потом подчинился, и мы двинулись...

На этом переходе сдал Васька. — «Не могу идти... Устал... Тяжело». Ныл он. Но двигаться было надо.

«Пойдешь». Приказал я ему.

«Не могу»...

Можно и нужно было, только страхом перед еще большими страданиями победить усталость. Я крепко ударил его. Упал... Встал...

«Пойдешь?»

«Не могу»...

Снова в ухо... Встал и тихо, безропотно поплелся сзади.

17-го июня. День на отдых. Вечером выступили. Ночь шли.

18-го июня. Хорошим выстрелом убил оленя. День ели шашлык. Съели почти всего.

Звери подпускали нас редко. — Уходили вне выстрела... Патронов было мало и можно было бить только наверняка...

Но хотелось есть и подвернулся олень... Он шел в 800-х шагах... Я взял винтовку на изготовку поставил прицел и думал стрелять или нет? Промажу — один патрон в расходе. Попаду — поедим... Но медлить было нельзя и я убил...

Мальсогов был страшно доволен... Он его освежевал и к концу дня от большого оленя остались только кусочки...

Съели все, включая мозг костей, и потроха. Не было соли, не было хлеба, но это нас не смущало... Мы были голодны по настоящему...

За время нашего похода у меня удивительно обострились все чувства, в особенности зрение и слух. Идя по лесу, я без всякого напряжения замечал все мелочи, в особенности те, которые указывали на присутствие человека. Говорить нечего, что каждый отпечаток человеческой ноги был на учете, но и другие мелочи, вроде срубленного дерева, кучи конского или оленьего навоза, какой-нибудь тряпки или кусочка бумаги, я видел сразу.

Освежевав оленя, Мальсогов повесил его на сучек дерева, шагах в ста от нашей стоянки. Поев его досыта, мы улеглись спать. Так как за последнее время усталость была страшная, то часто мы укладывались спать без всяких часовых, по принципу Туземной дивизии: «Кому страшно, тот пусть не спит». Так и на этот раз, положив винтовки под себя, мы легли и заснули.

Вдруг треск... Еле слышный... Момент... Мальсогов и я на ногах и винтовки в руках... В чем дело? Оказалось, что сломался сучек, на котором висел олень.

На этом отдыхе мы немного заболели. Слишком навалились на оленя. Я удивляюсь как мы избегли этого раньше. Ведь мы пили, например, все время болотную воду, в которой простым глазом можно было видеть множество каких-то маленьких головастиков. Или эти «отдыхи» под снегом и под проливным дождем... Да что говорить... Просто Бог спасал.

19-го июня. Утром выступили. В 12 часов дня встали на отдых. Простояли весь день.

Подъем кончался — нервы сдавали. Отдыхи стали чаще и дольше. Силы падали. Где мы? Что впереди?

20-го июня. Утром выступили. В 7 часов утра перешли какую-то просеку. Встали на отдых. Просека не годится. Не знаем где находимся. «Отдых с коровами».

Границу ждали, ее хотели... Придирались ко всякому признаку...

Вот широкая просека... И хочется верить, что это граница... Посмотрели — не решили, отошли на отдых...

Но я не удержался, и мы вернулись... Снова проверили... Признаков границы нет...

Опять нужно есть... С вершины горы видим хутор...

Около него, в версте, другой... Нужно брать...

Опять залегли, проследили... Охотником пошел Мальбродский... Стало теплей, комары не давали наблюдать...

Мальбродский махнул платком... Мы спустились в хутор... Оцепили... я вошел в избу...

Сидит крестьянин и чинит сапог... Обращаюсь к нему по-русски. Смотрит на меня большими глазами и продолжает свое дело...

«Finland?» Спрашиваю я его. Ответа нет.

«Russland-Finland?»... Опять молчание...

«Гельсингфорс-Петроград?» Настаиваю я. — Те же большие, но не выразительные глаза... И ответа все-таки нет...

Население этого края — карелы. На предыдущем хуторе мы уже столкнулись с тем же. — Там тоже не говорили по-русски.

Кто здесь, Финские или Советские подданные?

Решить было невозможно... Я искал каких-нибудь верных признаков... Легче всего было посмотреть деньги. Но не зная языка, обратиться и попросить их было трудно, и это могло показаться грабежом. Положение было неопределенное. Что делать?

Но вот я вижу, как на дворе, через нашу жидкую линию охранения проскочила девочка лет 15-ти и стремглав полетела к соседнему хутору...

Дольше колебаться было нельзя... Довольно опытов... Глупо будет, если она сообщит о нашем присутствии и приведет погоню, надо брать продукты и уходить...

Я свистнул Ваську и приказал ему забирать хлеб. — Tе же лепешки, которые мы ели в «избушке»...

Конечно он не ограничился этим и хапнул еще рыбы, соли и других вещей... Увидав маленький кусочек мыла, я не мог воздержаться и взял его...

У Сазонова были еще деньги, и он пришел в избу, чтобы заплатить. К нашему удивлению, баба взяла серебрянную мелочь и оставила Советский червонец.

Это было указание, что мы за границей, но на этом признаке успокоиться было нельзя...

С горы было видно, что дорога на запад, т. е. наш, путь, лежал между двух озер... Если мы задержимся, он может быть отрезан.

Довольно развлечений... Силы наши далеко не равны. Надо уходить, и мы, забрав продукты, спешно двинулись на запад...

Как всегда, имея еду за плечами, мы не выдерживали и уходили не далеко... И здесь, отойдя километров пять, мы встали на отдых. Поели, попили, первый раз с мылом помылись в болоте и, на утро, встретились... с коровами...

Значит мы не далеко от людей...

21-го июня. Утром вышли. День шли. Ночь на отдыхе.

«У трех тропинок».

За последние дни нашего перехода, во мне произошел перелом...

Вначале я шел только нервами. Я не знал усталости. Я ни разу не останавливался на отдых не поторговавшись с остальными. Только тогда, когда я видел, что люди не могут идти и никакие меры не заставят их двигаться вперед, мы останавливались и отдыхали... Но и мои нервы сдали... Неизвестность томила?.. Где мы? Далеко ли до границы? И будет ли какой-нибудь конец?..

Уже не хватало сил... Движения стали вялые, неуверенные. Голова работала только по компасу — запад и запад... На левой согнутой руке компас, в правой винтовка. Не разбирая и не желая разбираться в пути, как кабан шел я впереди... Только на запад... Только ближе к цели...

Мы подошли к просеке... Направление на запад... Забор. Перевалились и попали в болото... Казалось, не перейти. — Нужно обходить...

Далеко, чуть ли не за километр, я увидел на дереве белую точку... Она мне показалась делом человеческих рук... Я позвал Мальсогова — что это такое?..

«Лист... Белый лист», сказал он мне...

Я не верил...

Впереди было болото — широкое, большое и топкое... Надо было его обойти...

Пошли в обход. Но как часто бывало, обход был хуже прямого пути. Пришлось вернуться обратно...

Опять та же белая точка...

«Изолятор телефонной или телеграфной линии», подумал я.

Опять посоветовался с Мальсоговым...

«Какой там изолятор! — Ты бредишь»... Ответил он мне...

Идем дальше... Подходим ближе. — Ясно выраженная телефонная линия протянутая по деревьям. И впереди... какая-то белая дорога, а на ней... Люди!..

Сердце застучало...

Кто там?!

Мы были как на ладони, в середине большого болота... Ни только укрыться, но и быстро двигаться, в случае обстрела, было нельзя... Болото затягивало и не было видно его края...

Назад или вперед?

Надо положить конец — идем прямо.

Неприятно чувство ответственности, когда рискуешь жизнью людей... Здесь я ясно сознавал, что иду ва-банк...

Если большевики, то нас перестреляют, как куропаток. Обидно, но пусть хоть какой-нибудь конец...

Я слышал сзади ворчание Мальбродского, Сазонова и даже Мальсогова, всегда стоявшего за более короткий путь, но и он на этот раз тянул к лесу...

Мы все-таки двигались вперед...

«Дорога» впереди становилась все более и более ясной и выявилась большой рекой, по которой плыли бревна. Люди сплавляли лес...

Мы подходим ближе и ближе... Нас заметили и отдельные фигуры, ловко перепрыгивая с бревна на бревно уходят на другую сторону реки...

Наконец, мы подошли вплотную...

На одном берегу «они»... На другом «мы»...

Кричим... Друг друга не понимаем... Не меньше часу шли переговоры... Нас боятся. В результате, с того берега отчалила лодка... Из нее вышли люди... Нам показали финские деньги... Мы вынули затворы и сдали наше оружие...

22-го июня. Утром выступили. Переутомление. Неизвестность. Нежелание идти. Просека. Болото. Отход. Снова выход на просеку. Телефонная линия. Река. Сплав. Люди. Финляндия.

За границей

«Финляндия»... Так кончил я свой дневник. Казалось бы конец... Конец похода... Конец какой-то ненормальной, кто ее знает, плохой или хорошей, но во всяком случае какой-то особенной жизни... А главное конец страданиям.

Впереди новая жизнь, широкое, большое и совершенно новое будущее... Впереди свобода, борьба, жизнь... Но свой рассказ вел я по порядку, так и буду продолжать... Что дальше?

Берег реки. Нам подали лодку... Сели... Два гребца на веслах, мы в середине.

Быстро идем мы вверх по течению. Странное ощущение.— Цель достигнута и инициатива больше не нужна... Нет Борьбы... Нет упора. — Прострация. Стало как-то неловко, даже неприятно, и совершенно непривычно.

Деревня... Пристали к берегу, вылезли, нас окружил народ. Где мы?

Несмотря на показанные нам финские деньги, разницу в постройках, в культуре, где-то в глубине все-таки таятся сомнения — не у большевиков ли? Просто отвыкли верить...

Наконец здесь, в первый раз, русскими словами мы услышали, что находимся в Финляндии. — Сомнения отлетали навсегда...

Вошли в избу... Ввалился народ... На нас смотрят...

Контраст разителен. — Синие пиджаки, хорошие теплые фуфайки, настоящие непромокаемые сапоги... Нам странно. — Ведь это же простые рабочие...

И мы. — Одежда прожжена, дыры разорваны ветвями, видно голое тело. На ногах опорки... Волосы всклокочены, на лицах 35-ти дневная борода, в складках кожи неотмывающаяся копоть... Словом бродяги. Раньше мне казалось, что показывая бродяг в кинематографе, там утрируют их внешний вид. Нет. Мы были совсем как бродяги из кинематографа.

Сели... Закурили... Через переводчика начали разговор.

Мы находимся в 800-х километрах севернее Петрограда в нескольких километрах от маленького финского местечка Кусома. Оказывается, что последний наш налет, мы произвели уже на Финской территории... Вот почему настроение встретивших нас так неопределенно — Слышатся понятные нам слова. — «Большевик», «коммунист»... Но вместе с тем для нас собирают деньги, кормят обедом и затем предлагают кофе.

Какая вкусная была рисовая каша с киселем!.. Но какой маленькой и бесцельной показалась мне чашечка кофе! Нас обыскивают. Не остается сомнений, что мы приняты как большевики... И затем, под конвоем, отправляют в местечко Кусома.

На утро допрос... Пальцем по карте, мимикой, жестами, коверкая немецкий язык, объясняюсь я с лейтенантом финской службы, начальником местной пограничной стражи...

Оказалось, что перейдя вброд «непроходимую», по словам лейтенанта реку, мы прошли через Советскую пограничную линию. Дальше, в нескольких километрах от нее пересекли официальную границу.

После допроса мы почти реабилитированы. Но только почти... Нас отводят к казарму... И... приставляют часового... И тут начинается!..

Сон и еда... еда и сон...

Сколько мы ели! Кашевар с улыбкой приносил бак на целый взвод и от него ничего не оставалось... Через два часа снова хотелось есть.

Финны любят подумать. — Не могли решить, что с нами делать... Думала Кусома. — Мы ели и спали... Запросила Улеаборг. — Он ответил. Нас перевезли туда. Думал Улеаборг. — Мы сидели в тюрьме. Улеаборг связался с Гельсингфорсом, подумал и Гельсингворс. Ответил, и мы в столице Финляндии... Но... опять в тюрьме...

Финские тюрьмы, — не сравнимы с советскими. — Там и порядок, и хорошая еда, идеальная чистота, и достаточно вежливое обращение, но уж очень они сухи, как-то черствы, впрочем как и сам Запад. Пора бы ему понять, что и в тюрьмах ведь тоже люди.

Так прошел месяц. Из Гельсингфорской тюрьмы я связался с Русской колонией, нашлись приятели, которые удостоверили мою личность, за это время контрразведка установила факт побега, проверила правдивость моих показаний, нам предъявили счет в 1000 марок за хлеб и мыло, взятые на Финской территории и я на свободе!..

Первые впечатления. — Я вышел из тюрьмы... Солнечный день... Дома, автомобили, улицы... Все чисто, гладко...

Спокойные лица, все сыты, обуты, одеты... Кругом человек. Непривычно... Отвык я от этого... Хорошо... Очень хорошо...

Переживания. — Свобода!.. Но в лесу я ощущал ее острее. Вот гнета не было, — это было ново... Как вспомнишь, что ты вне большевиков, так и вздохнешь свободно... Хорошо было...

События. — Они обыкновенны.

Сидя в Гельсингфорской тюрьме, я писал своему товарищу по полку: «...по внешнему виду я бродяга — оборванный, грязный, черный, загорелый и худой. Я вымотан совершенно. Все мои желания сводятся сейчас к литру какао, кило белого хлеба и отдыху на кресле в каком-нибудь санатории или лазарете...»

Но надо было есть... На следующий же день после моего выпуска на волю я встал на работу...

Главное. — Я на свободе... Жизнь впереди... Все впереди...