Россия, как никакая другая страна богата не просто красивыми — необыкновенными женщинами. Но вспоминают о них почему-то лишь в связи с тем или иным мужчиной: мужем, отцом, братом, сыном, возлюбленным, наконец. Самый яркий пример — княгиня Мария Волконская, о которой и помнят-то лишь потому, что она разделила все тяготы ссылки с нелюбимым мужем, причем добровольно и с жертвенным восторгом. А ведь она была не просто красавицей — умницей, талантливым прозаиком, рассказывавшей своим детям удивительные сказки. А кто помнит не менее яркую личность — золовку Марии — княжну Зинаиду Волконскую? Хотя её литературно-художественный салон в Петербурге прошлого века был знаменит не менее Зимнего дворца. И так далее и тому подобное — примеры можно приводить до бесконечности.

Но об одной из женщин обязательно нужно вспомнить, хотя бы потому, что к ней — одной из немногих, кстати, представительниц прекрасного пола! — с колоссальным уважением относился Александр Сергеевич Пушкин, весьма невысокий чтитель женского ума, предпочитавший ценить в дамах иные достоинства. И не только Пушкин. Внимания этой женщины добивались Василий Жуковский и Петр Вяземский, Александр и Николай Тургеневы, Константин Батюшков. Интеллект этой женщины привлекал лучшие умы Петербурга и Европы в течение тридцати лет.

А начиналось все, как обычно. В 1780 году в одном из подмосковных имений у отставного кирасирского полковника Михаила Измайлова и его супруги Полины родилась дочь, получившая при крещении имя Евдокии. Так её и звали бы люди постарше, а молодежь называла бы на французский манер — Эудокси. Но девочка предпочла зваться Авдотьей. Первое, но далеко не последнее проявление её оригинальности.

Это было тем более оригинально, что имя не шло ей совершенно. Матовый цвет лица, густые черные волосы, обворожительные темные глаза, фигура и походка богини, руки, ослеплявшие современников своей красотой и изяществом. Известный ценитель женской красоты князь Петр Вяземский так описывал Евдокию-Авдотью в письме к одному из своих друзей:

«Вообще красота её отзывалась чем-то пластическим, напоминавшим древнегреческое изваяние. В ней ничто не обнаруживало обдуманной озабоченности, житейской женской изворотливости и суетливости. Напротив, в ней было что-то ясное, спокойное, дружелюбное…»

Родители Евдокии рано умерли и её взял на воспитание бездетный дядя — Михаил Михайлович Измайлов, который состоял при императоре Павле Первом московским главнокомандующим. Вообще фамилия Измайловых принадлежала к избранным кругам столичной аристократии и состояла в близком родстве с Юсуповыми, Нарышкиными, Гагариными. Знатная, красивая и богатая Евдокия получила к тому же основательное по тем временам образование. Помимо обычного набора: языки, изящная словесность, музыка, танцы, — девушка основательно познакомилась с точными науками, историей, географией, литературой.

В доме главнокомандующего собирался не просто цвет московского общества — там почти ежевечерне появлялись те, кто определял, как бы сейчас сказали, «общественное настроение» России. Евдокия рано пристрастилась к серьезным разговорам о политике, философии и даже экономии. Но самой большой страстью в её юной жизни была… математика. Да-да, когда её сверстницы-барышни обливались слезами над французскими сентиментальными романами, она изучала всевозможные квадратные корни, дуги и касательные. Позже, уже будучи замужней дамой, она напечатала в Париже целую книгу своих математических исследованиях, оставшуюся, увы, незамеченной.

Но не заметить веселившуюся на великосветских балах юную красавицу было невозможно. Московские старухи, большие любительницы сватовства, уже предрекали Дунечке Измайловой одну блестящую партию за другой, когда в судьбу девушки властно вмешался… император Павел. Дело в том, что оба брата Измайловы в свое время сохранили верность императору Петру Третьему, покойному мужу императрицы Екатерины, отказались от службы и удалились в свои поместья. Взойдя на престол, Павел сделал старшего брата главнокомандующим Москвы, как уже говорилось. Для младшего он уже ничего сделать не мог и решил осчастливить его сиротку-дочь. По высочайшему повелению ей в женихи был назначен князь Сергей Михайлович Голицын. Недалекий, чтобы не сказать — глупый, немолодой, чтобы не сказать — старик, богатый, но с некими противоестественными наклонностями, о которых шушукались в обеих столицах — какое счастье он мог дать молодой, умной красавице? Но с монархом шутки были плохи: одну супружескую пару, осмелившуюся повенчаться без его ведома, он посадил в крепость на хлеб и воду. Как мог поступить Михаил Измайлов? Лишь поблагодарить Павла за милость.

«Письмо Ваше, в коем Вы благодарите меня за племянницу Вашу, я получил, и очень рад, что через сие мог дать Вам знак моего к Вам благорасположения, с коим и пребуду к Вам навсегда благосклонным», —

написал Павел дядюшке Евдокии 5 декабря 1796 года.

Летом 1799 года (два с половиной года все-таки потянули!) Евдокия Измайлова стала княгиней Голицыной. На первых порах она думала, что обычная супружеская жизнь, а главное, дети, заменят ей отсутствие любви, кстати, взаимной. Но фактической женой князя она так и не стала. Зато князь увез свое главное в жизни приобретение во Францию, где красота и ум Авдотьи — теперь она себя только так и называла — расцвели в полной мере. Там же произошел странный случай, во многом определивший дальнейший образ жизни блистательной княгини. Некая гадалка предсказала ей, что умрет она ночью, во сне. «Смерть не застанет меня неприбранной». - надменно ответила молодая красавица и… превратила день в ночь. Ложилась спать на рассвете, приемы начинала заполночь. В Париже, а затем в и в Петербурге, куда после смерти императора Павла вернулись князь и княгиня Голицыны, Авдотью прозвали «Princesse Nocturn» — «Ночная княгиня». В её салон на Миллионной улице мог попасть только тот, кто мог увлечь ум красавицы — а не её сердце. И вот в один из вечеров порог этого пышного особняка переступил смуглый, кудрявый юноша, недавний выпускник Царскосельского лицея…

«Пушкин влюбился в Голицыну смертельно, — вспоминал впоследствии Андрей Карамзин,  — он проводит у неё вечера, лжет от любви, сердится от любви, только ещё не пишет от любви».

Ох, как ошибался в этом прославленный историк. Пушкин писал стихи Голицыной, но не как прекрасной женщине, а как человеку. Ибо она в силу своего ума и способности мыслить свободно достойна была более высокого титула, нежели «муза поэта». Ее предназначение и её влияние на мужчину было значительно больше.

это больше, чем дежурный комплимент прекрасной даме. Более того, в 1818 году Пушкин послал Авдотье Голицыной оду «Вольность» со специальным посвящением. Не мадригал, не очередную забаву резвого пера, на кои он был столь щедр, а произведение серьезное, трудное, выстраданное. В нем — человеческое и гражданское кредо поэта. Такое посылают только друзьям, более того — единомышленникам. Так оно и было: «смертельная любовь» поэта довольно быстро прошла, дружба же между этими двумя незаурядными людьми сохранилась на всю жизнь.

А ведь Авдотья была по тем меркам совсем не молода — тридцати восьми лет от роду. Более того, её сердце давно окаменело, утратив единственную настоящую любовь. По иронии судьбы, любовь эта была взаимной. Более того, судьбе угодно было свести двух людей, одинаково мыслящих, одинаково чувствующих, одинаково одаренных во всем, включая… да-да, математику. Только счастья им дано не было.

Михаил Долгорукий. Гордость семьи и России. Полковник в двадцать лет — и совершенно заслуженно. В 1800 году, посетив Париж с дипломатической миссией, русский красавиц покорил сердце самой супруге Бонапарта — Жозефины. В салонах самых больших умниц Франции того времени — мадам де Сталь и мадам де Рекамье — князь долгорукий всегда был желанным гостем и самым увлекательным собеседником. В апреле 1801 года Михаил получил назначение флигель-адъютантом к только что взошедшему на престол императору Александру. Четыре года разъездов с дипломатическими миссиями: Германия, Англия, Италия, Испания, Греция…

В 1805 году на одном из светских раутов в Петербурге Михаил Долгорукий встретил Авдотью Голицыну…

«Красавец князь Долгорукий был человеком необыкновенного душевного такта, отменного воспитания, сугубо сведующий в истории и в науке математической, ума быстрого, характера решительного и прямого, сердца добрейшего и души благороднейшей», —

так характеризовал этого человека один из его современников. И это не было преувеличением.

На двадцать шестом году жизни Авдотья Голицына, «Ночная княгиня» полюбила со всем пылом юной, романтической, пылкой любви, тем более страстной, что надежда на её обретение была уже почти утрачена. Но Михаил любил её не первой страстью юнца, а всем существом умного, опытного, рано повзрослевшего человека. Более того, убежденный холостяк, князь Долгорукий задумал жениться. Светская жена-мотыле, пустоголовая прелестная бабочка привлекала его не больше, чем хлопотливая хозяйка дома, занятая только пересчетом ложек, да варкой варенья. И вдруг — Царь-Девица. Упустить такой шанс в своей жизни князь не мог. Но Авдотья была замужем…

Влюбленные наивно надеялись на то, что старый князь Голицын, никогда не проявлявший к своей жене ни малейшего интереса, не станет её удерживать. Не тут-то было! Голицын ответил категорическим отказом. Безутешный князь Михаил отправился на поля сражения в Восточную Пруссию и получил там за героизм русский орден Святого Георгия и прусский — Красного Орла. Он стал одним из самых молодых и лучших генералов русской армии. Современники позже сокрушались: «Если бы он был жив, то стал бы героем России…»

Увы, ни ордена, ни генеральские эполеты не принесли князю Михаилу личного счастья. Редкие встречи с возлюбленной лишь разжигали желание иметь одну фамилию и один дом — ради этого Голицына готова была пожертвовать всем, всключая свой экзотический титул и образ жизни. Но князь Голицын был неумолим. Современники утверждали, что на шведскую кампанию в 1808 году Михаил Долгорукий ушел «в поисках смерти». С его фантастической храбростью и необыкновенной добротой он быстро стал люимцем не только офицеров, но и солдат. Указывая на очередной мост, который необходимо было взять, он, стоя перед солдатами, весело крикнул:

— Кто первый возьмет, тому и награда, ребята!

Он не увидел, кому досталась награда. Единственная пуля, прилетевшая со стороны противника, попала точно в сердце, благо стоял князь в коротком сюртуке нараспашку, да ещё с трубкой в руке на отлете. Идеальная мишень…

Так кончилась единственная любовь «Ночной княгини». Ибо даже самые злые языки Петербурга не могли не отметить безупречности её поведения — как до встречи с князем Долгоруким, так и после его гибели. В неё влюблялись, её обожали — она оставалась… не безучастной, нет, доброжелательно-снисходительной. Все могли рассчитывать на её помощь, на её поддержку — растопить её сердце так никто больше и не сумел.

Современники постоянно подчеркивали, что имя княгини Голицыным было незапятнанным. В её более чем сомнительном положении — не жены законного мужа и вдовы любовника, в доме которой все приемы происходят по ночам, которая друзей-мужчин предпочитает подругам, — в этом, повторюсь, деликатном положении она оставалась на такой высоте, куда не доставали даже сплетни. «Никогда ни малейшей тени подозрения насчет нее, даже злословие не отменяли чистой и светлой её свободы…» — писал позже Петр Вяземский. Дам она, правда, раздражала невероятно, но их можно понять. Большинство современниц Пушкина, например, утверждали, что знаменитая строфа из «Евгения Онегина»:

строфа эта, безусловно, относится к княгине Голицыной. Но если «не дай Бог», то зачем наведываться в особняк на Миллионой в каждое свое пребывание в Петербурге по нескольку раз в неделю? Чтобы укрепиться в отвращении? Да полноте!

Единственная новость, за которую злорадно ухватились петербургские прелестницы, оказалась та, что у князя Голицына, оказывается, существовала побочная семья и даже дети. Значит, есть какая-то червоточина в этой умничающей и стареющей красотке, если в свое время князь отказался делить с ней ложе. Значит, совершенства-то и нет. Михаил Долгорукий, единственный мужчина, который мог опровергнуть эти сплетни, давно был мертв. Впрочем, сама княгиня мало обращала внимания на великосветские измышления и глупости.

В 1835 году во Франции вышла книга «Анализ силы». Этим трудом княгиня увенчала свои многолетние занятия математикой под руководством знаменитого профессора Остроградского. Так что рассказы о первой русской женщине-математике по имени Софья Ковалевская — не более, чем красивая легенда.

Мало кому известно также, что именно княгиня Голицина первая предложила создать мемориал в Москве в честь победы над Наполеоном. Она считала, что кремлевские стены — олицетворение силы и неприступности — должны быть увенчены бронзовыми досками с именами тех, кто «прославились воинскими подвигами или высокими добродетелями». Более того, она предлагала — в записке на высочайшее имя — чтобы увековечены были все, без различия сословий. «Здесь…все должны быть равны: никакие происки и богатства не должны давать право быть первым среди героев… И поэтому последний из крестьян может этим правом воспользоваться». Кем, как и когда была воплощена эта идея, наверное, нет нужды напоминать.

А к своему сорокалетию княгиня сделала себе поистине царский подарок. Ее формальный супруг, князь Голицын, решил вдруг… вступить в брак с молодой и очаровательной фрейлиной Александрой Россет. Забыл, должно быть, что по собственной же воле до сих пор состоит в законном браке. Но когда попросил княгиню о разводе, услышал в ответ ледяное: «Нет». Долг-то оказался платежом красен, а князь Голицын на долгое время остался предметом насмешек Петербурга и Москвы.

Последние годы своей жизни Авдотья Голицына провела в Париже. Она слишком сочувствовала сосланным декабристам, чтобы оставаться в отторгнувшем их обществе. В Париже она продолжала писать книги: по философии и литературе. Ее труды выходили на французском языке, но с русскими эпиграфами и давно стали библиографической редкостью.

Умирать «Ночная княгиня» приехала обратно в Россию. Ее похоронили в январе 1850 года в Александро-Невской лавре: рядом с бронзовой, потемневшей от времени плитой над могилой Михаила Долгорукого. На её же могиле выбита собственноручно составленная княгиней надпись:

«Прошу православных русских и приходящих здесь помолиться за рабу Божию, дабы услышал Господь мои теплые молитвы у престола Всевышнего для сохранения духа Русского».

А ещё незадолго перед смертью княгиня написала почти пророческие слова, непосредственно обращенные к нам:

«Да сохранит нас Бог от внутренних неустройств, и тогда никакая иноземная власть не сможет поколебать нашего могущества».

Что она имела в виду? Идею? Государство? Любовь?

Ответов на эти вопросы не получить уже никогда.