Он не мог справиться с собой: пришлось открыть окно и несколько раз глубоко вдохнуть холодный зимний воздух. Но холода он даже не почувствовал – так переполняла его злость. Прекрасная, блестяще осуществленная задумка решила проблему только наполовину. Пока он не нашел эту штуку, его спокойствие и дальнейшая нормальная жизнь находились под угрозой краха. Что спокойствие – сама свобода оказалась под вопросом. И что такого незаконного он делал, скажите, пожалуйста? Продавал патентную документацию людям, которые с умом пользовались этой информацией? Тоже криминал! Да отечественные изобретатели должны ему в ножки поклониться за то, что их детища оказались вообще востребованными и реализованными на благо человечества. Да, сами изобретатели ничего не получили. Но им ничего и не светило, при совковой-то системе патентов. Ни раньше, когда процедура была бесплатной, ни теперь, когда за нее нужно выложить кругленькую сумму в твердой валюте. Откуда валюта у голодранцев? То-то и оно.

У него первоначально тоже не было денег. Зато всегда была светлая голова. И умение войти в доверие. Девчонки из патентного бюро ничего не могли заподозрить, кроме того, что он явно неравнодушен к одной из них. Неравнодушен – ха! Он был и остался неравнодушен к тем документам, которые эти безмозглые балаболки оставляли на рабочих столах, убегая покурить, подкраситься или по каким-то еще столь же «важным» делам. А мини-фотоаппарат изобретен давным-давно. Перевести информацию на английский – вообще пара пустяков. Сложнее всего было найти покупателя, но он и с этим справился.

Достаточно того, что он всего лишь раз расслабился – и тут же стал жертвой вульгарного шантажа. А потом допустил утечку информации. Больше он таких ошибок не сделает. И если понадобится убрать еще кого-то – уберет. Люди, угрожающие его благополучию, не имеют права на жизнь.

Для проверки его подозрений требовался один-единственный телефонный звонок. Если они оправдаются, то действовать нужно будет немедленно. А если нет… Но чутье подсказывало ему, что все именно так и должно быть. Только туда могла она передать важную для нее вещь и тем самым сохранить тайну. Однолюбы не меняют своих привязанностей, а она была именно однолюбкой, уж кто-кто, а он это прекрасно знал. А будучи отменным логиком, спокойно выстраивал линию поведения практически любого человека, если хоть немного его знал. И никогда не ошибался, во всяком случае, до сих пор.

Положив телефонную трубку, он понял, что и теперь не ошибся в своих умозаключениях.

Андрей и Павел ушли от меня часа в три ночи, причем прихватили с собой злополучный диван. По их словам – до ближайшей помойки, потому что я одна с этим чудовищем не совладаю, да и незачем проводить в его обществе еще одну ночь. Хотя, по-моему, это уже были детали – жила год, какая разница. Но мужчины стояли на своем:

– Если бы вы могли справиться собственными силами, тогда еще туда-сюда. Но ведь вам, похоже, никто не поможет. Володе, приятелю вашему, сейчас явно не до вас. Если только этот, ненаглядный, любимый…

Андрей имел в виду Масика, и я, хоть и «ничего смешного на горизонте не наблюдала», как говаривал герой старого фильма, не смогла не рассмеяться. Представить себе Масика, занимающегося тяжелой физической работой, было просто невозможно, даже при самом бурном воображении. Да и нетяжелой – тоже. Один раз он попросил воды, я принесла из кухни бутылку минералки, а через какое-то время захотела пить сама. Достала второй стакан – и тут Масик, опередив меня, королевским жестом его наполнил и торжественно произнес:

– Видишь, я и стакан воды подать могу!

На этом трудовые подвиги кандидата в мои супруги и закончились. Робкие намеки на плохо повешенный шкафчик в кухне и протекающий кран в ванной успеха не имели. Впрямую же своего разлюбезного я ни о чем и не просила: во-первых, за последнее время привыкла справляться самостоятельно, а во-вторых, боялась, что меня это обяжет к чему-нибудь более серьезному, чем беседы.

В общем, мои гости удалились, оставив меня совершенно измученной – и морально, и физически. Володин телефон был глухо занят. Павлу удалось узнать только то, что теоретически в горевшем здании Морфлота вечером никого не было, а те, кто обязан был там находиться, от пожара не пострадали. Но горели два верхних этажа, огонь еще далеко не потушен, и со всей уверенностью сказать невозможно. А вдруг?

– Ни с того ни с сего пожаров не бывает, – задумчиво проговорил Павел, закончив свои телефонные переговоры. – Либо небрежность, либо – поджог. Если небрежность – то кто-то в ней виноват. Если поджог – нужно искать, кому это выгодно. Завтра я вам, Наташа, сообщу, касается это дело вашего приятеля или нет. То есть…

– То есть пострадала его жена или нет, а если да – то до какой степени.

– Совершенно верно.

Тревога о Марине и мысли о капсуле в диване гарантировали мне бессонную ночь. Поэтому я нарушила собственные принципы и проглотила таблетку снотворного. Заснула – как провалилась. И увидела этот сон… А проснувшись, обнаружила, что и без того кое-как слепленная из кусочков жизнь превратилась в не слишком изящную груду обломков. Незыблемым оставалось одно: работа. Издателей, заказавших мне перевод остросюжетного детектива, совершенно не волновали мои проблемы. А я, составляя график изготовления очередного шедевра, разумеется, не учитывала всевозможные осложнения в виде пожаров, радиоактивного излучения и так далее, и тому подобное.

Да, у всех свои странности, у каждого барона – своя фантазия. В жизни как таковой я безалаберна до невероятности, могу забыть поесть или погладить кофточку. Но всегда, сколько себя помню, составляла расписание: сначала образцово-показательные «Режимы дня», где отмечала все, что нужно было сделать, в том числе утреннюю гимнастику и чистку зубов, ну и, конечно же, школьные занятия и приготовление уроков. Главное удовольствие при этом мне доставляло вычеркивание выполненных пунктов, а уж просто острое наслаждение – перевыполнение программы.

Потом в расписание вносились лекции в институте и подготовка к экзаменам. Потом уже – только работа: сколько страниц нужно перепечатать, сколько – перевести. Когда сын был маленьким, подрабатывала машинисткой, потому что в моем институте, в отделе научно-технической информации, платили негусто. Тогда-то Володька – спасибо ему большое! – и пристроил меня «халтурить» в издательство. И вот когда выяснилось, что все развалилось, что институт наш и сам по себе мало кому нужен, а уж тот отдел, где я трудилась, – тем более, издательство стало частным, быстро набрало обороты и стало уже открыто издавать многочисленные переводные детективы и любовные романы. Меня задействовали именно на детективах: с разными там «амур-тужур-бонжур» у меня наблюдалась явная напряженка, а описания погонь, перестрелок и прочих мочиловок удавались мне без проблем и достаточно лихо, даже когда я лишилась помощи Валерия.

Интересно все-таки, откуда капсула в диване? И что же теперь будет со мной? Ведь я находилась так близко от источника радиации и так долго. Правда, ни разу не прилегла и даже не присела, кажется, ни разу. Но тем не менее. А какая, собственно, разница! Все там будем, а приговоренный к повешению не утонет. Вот так, и довольно глупых размышлений, восемь ежедневных страниц должны быть переведены во что бы то ни стало, иначе меня с треском выгонят, и я достаточно быстро умру от голода без всякой радиации. На дворе – ясный полдень, мне уже час как пора сидеть за компьютером, а я слоняюсь по квартире как неприкаянная. За работу!

Приняв это эпохальное решение, я тут же о нем забыла и начала делать уборку. Что явно свидетельствовало о нервном срыве: такие трудовые подвиги после смерти Валерия я совершала, кажется, дважды. Сразу после переезда и, по-моему, полгода спустя, когда даже невозмутимый в принципе Володя при очередном визите покачал головой и сказал:

– Ты бы, Ната, хоть пол подмела. Такая пылища – компьютер не выдержит, имей в виду. Он – организм нежный.

Компьютер мне, кстати, организовал тот же Володя. У меня самой денег, естественно, не было. Он же, использовав сложную систему дружеских и деловых связей, сделал так, что чудо современной техники, тут же получившее у меня имя «Кузьма», досталось мне практически даром. То ли списанное, то ли украденное. На происхождение Кузьмы мне было решительно наплевать, зато через месяц после его появления я уже не представляла себе, как могла без него обходиться. Работа шла в два раза быстрее, чем на машинке, пасьянсы – мое любимое занятие! – можно было раскладывать, не отходя от монитора, и, главное, отпала нужда просить Марину переправлять мои рукописи с бумаги на дискету (а иначе их в стремительно модернизирующемся издательстве уже и не принимали).

Так что ради Кузьмы я сделала последнюю генеральную уборку в жилище, то есть вообще – последнюю. И вот теперь, очевидно, подсознательно имея в виду поговорку: «Если хочешь навести порядок в душе своей, наведи порядок в доме своем», принялась мыть полы и протирать мебель. А заодно уничтожала следы вчерашнего вечера и части ночи. Делала все это машинально, потому что все время возвращалась мыслями к событиям почти годовой давности…

В один из ненастных вечеров, когда до полугодия со дня смерти Валерия оставалось меньше месяца, раздался телефонный звонок. И нежный женский голос – такой нежный, что казался даже скорбным – осведомился, не со вдовой ли такого-то имеет честь беседовать. Я подтвердила – да, со вдовой.

– А я – его бывшая жена, – проинформировал меня нежный голос. – Возможно, вам известно, что Валерий до встречи с вами был женат? И что у него есть сын?

Да, мне это было известно. Как и то, что особой гармонии в этом браке не было, что он развалился где-то года три спустя после заключения. Правда, Валерий всегда так неохотно говорил о своем прошлом, что со временем мне расхотелось задавать ему вопросы на эту тему. Да и уж если на то пошло, мое первое замужество тоже нельзя было назвать особенно удачным. В какой-то степени мне повезло еще меньше: после развода мы с отцом моего ребенка вынуждены были жить под одной крышей, наша квартира принадлежала к категории «неразменных». И когда я уже дошла просто до отчаяния, в моей жизни появился Валерий, которому меня кто-то из знакомых рекомендовал как прекрасную машинистку. Появился, стал ухаживать по всем правилам, сделал предложение – и вытащил из вынужденного и неприятного соседства в совершенно иную жизнь.

И вот теперь, оказывается, бывшая жена еще питает какие-то чувства к бывшему мужу. Иначе – зачем звонить?

– Известно, – ответила я. – К сожалению, не знала вашего телефона и не могла сообщить о похоронах…

– При желании вы могли бы найти меня через справочное бюро. – Официальность слов никак не сочеталась с неистребимой нежностью голоса. – Но у вас этого желания, конечно же, не возникло. Но мне пришлось вас побеспокоить: через месяц минет полгода со дня смерти Валерия. И я вступаю в права наследства. По доверенности, от имени нашего сына. Ведь ему полагается половина квартиры, да и имущества, кстати, тоже.

Мне показалось – я ослышалась. Наследство, сын, доверенность… Столько лет не подавать никаких признаков жизни – и на тебе. Даже не будучи искушенной в юридических делах, я знала, что наследство делится поровну между вдовой и остальными наследниками. А из оставшейся половины вдова имеет право еще на половину. Проще говоря, три четверти положено тому из супругов, которому довелось пережить лучшую половину. Так что если найти хорошего адвоката… моему пасынку светило не так уж много.

– Но ведь ваш сын – в Америке, – вдруг вспомнила я.

– С чего вы это взяли? Ему просто некогда, мальчик так занят…

– Нам сказала сестра Валерия… Нина.

– Не знаю, откуда она взяла эту чушь! Мы вообще с ней не общались после развода.

Нежный голос звучал теперь враждебно-раздраженно. Я совсем растерялась и ляпнула уже совершенно бездумно:

– Откуда же вы узнали, что Валерий умер?

– Не ваше дело! – отрезала моя собеседница. – Умер, квартира приватизирована на его имя, вы там только прописаны, поэтому половина принадлежит моему… то есть нашему сыну, вот и все. Готовы отдать добром? Или будете судиться? Впрочем, если нет завещания…

Я обнаружила, что мою раковину, давным-давно отчищенную до не правдоподобного сияния. Тогда я была слишком растеряна, чтобы что-то соображать. Но теперь я задала себе еще один вопрос: откуда бывшая жена Валерия знала, что квартира приватизирована только на него? И еще эта оговорка относительно того, что завещания не существует. Кроме нас с Валерием, этого никто не знал. Впрочем…

Я бросила уборку, взяла записную книжку и нашла номер телефона Нины. Со времени моего переезда от нее не было ни слуху ни духу, в годовщину смерти Валерия она на кладбище не пришла и не звонила. Последнее меня, впрочем, не слишком огорчало, потому что общих интересов у нас с Ниной не было и быть не могло. Если честно, сама я после переезда слишком замоталась, чтобы звонить сестре покойного мужа – не в таких уж близких отношениях мы с ней были. Да и обиделась, конечно, на ее и ее мужа не слишком корректное поведение во время похорон. Но теперь все это не имело значения.

Трубку Нина сняла после второго звонка. И не сразу поняла, кто с ней говорит: похоже, обо мне она вспоминала не намного чаще, чем я о ней. Если вообще вспоминала.

– Наташа? Какая Наташа? Ах, это ты…

– Да, это я. Хочу задать тебе несколько вопросов. Скажи, когда ты последний раз видела бывшую жену Валерия?

– Когда? Давно. Года три тому назад, наверное. А зачем это тебе?

– Почему ты решила, что их сын в Америке?

– Ты меня что, допрашиваешь? – разозлилась Нина. – Так у меня мало времени. И вообще, какая разница? Валерий умер…

– Валерия убили, – неожиданно для самой себя сказала я.

Сформулировала вслух то, что не давало мне покоя всю ночь и все утро. Сформулировала – и ужаснулась тому, что получилось в результате моих размышлений и воспоминаний.

– Ты сошла с ума! – взвизгнула Нина. – Откуда этот дикий бред? Врачи установили, что он умер от сердечного спазма, ты же сама так сказала…

– Но неизвестно, что показало бы вскрытие, – заметила я, но Нина, похоже, меня не услышала и продолжала на повышенных тонах:

– И потом, за что его было убивать? Кому? Как? Если из-за квартиры, то тебя бы тоже не оставили в живых. И мы с Игорем не наследники…

Трубка выскользнула из моих рук, и связь прервалась. Нина определила причину убийства очень точно. И навела меня еще на одну интересную мысль: действительно, почему меня тоже не отправили на тот свет? Зачем понадобилось тратить деньги на покупку мне хоть какого-то жилья? Могли хапнуть всю квартиру – и привет.

А затем, ответила я сама себе, что у меня есть мой наследник. И случись что со мной там, на Пречистенке, пришлось бы откупаться от моего сына. А заодно – иметь дело с его отцом, моим первым мужем, который, в отличие от меня, обеими ногами стоит на земле, в житейских делах отлично разбирается и не только своего не упустит, но и чужое при возможности прихватит, если повезет. Им это было нужно? Наверное, нет. Наверное, поэтому меня и пощадили – просто выкинули подальше. И уж, конечно, никому в голову не могло прийти, что я потащу за собой на новую квартиру этот жуткий диван. Ведь действительно я ни при каких условиях не должна была его перевозить.

Следом за этой мыслью возникла и вторая, не менее интересная. Да, врачи сказали, что смерть наступила в результате сердечного спазма. Но ведь вскрытия не производили – Нина воспротивилась, мне было не до того. А диагностика наших измученных и задерганных врачей со «Скорой помощи» общеизвестна: либо пациент скорее жив, чем мертв, либо скорее мертв, чем жив. Истинную причину смерти устанавливают лишь в том случае, если она была насильственной. И то – не факт.

Интересные мысли посыпались одна задругой. Нина сказала, что видела экс-супругу Валерия года три тому назад. А та внушала мне, что не общалась с Ниной с момента развода. Кто врал, а кто говорил правду? Впрочем, врать могли обе. Скорее всего они поддерживали отношения все время – отсюда нежелание Нины встречаться с братом. И я, идеалистка несчастная, своими собственными руками… Что – своими собственными руками? Кажется, я дошла до того, что подозреваю в убийстве ближайших родственников Валерия. Не заинтересованных, как правильно сказала Нина, в его смерти. Н-да, с этим уже нужно к психиатру, а ни в какую не в милицию.

Я забыла о том, что все еще держу в руках телефонную трубку, из которой несутся сигналы отбоя. Наконец догадалась положить ее на место, и аппарат тут же зазвонил. Нина?

– Натали, – услышала я единственный и неповторимый голос Масика, – что происходит? Вчера я ждал твоего звонка до десяти вечера, сегодня ты тоже не позвонила, хотя с кем-то болтаешь по телефону. В чем дело?

Если я – Натали, значит, провинилась. В какой-то степени я действительно не права, но выяснять отношения мне в данный момент хотелось меньше всего. Да и вообще выяснять, если уж на то пошло. Помочь мне Масик явно не мог, а вот осложнить жизнь, и без того слишком уж в последнее время интересную, – запросто, как от нечего делать.

– Извини, – быстро сказала я, – поздно пришла, проспала, до сих пор не в себе. Даже за работу еще не садилась.

– Ты? – поразился Масик. – А чем же ты занимаешься?

Похоже, я действительно либо работаю, либо общаюсь с моим дорогим тенором. Третьего не дано, если я, конечно, дома. Права Галка, стопроцентно права: я спряталась ото всех и всего, как улитка в раковину, и добром это не кончится.

– Убираю квартиру, – честно ответила я.

– Зачем? Я к тебе сегодня не собираюсь.

Очень мило! Другого повода убрать квартиру у меня, конечно же, нет. Только ради ненаглядного. Справедливость требует сказать, что и ради него это почти никогда не делалось – так, чисто символически. Удивительно, что до сих пор не заметил. Впрочем, за умными разговорами да за мечтами о супружеской идиллии некогда было обращать внимание на бытовые мелочи.

– Где тебя носило так поздно? – продолжал допытываться Масик. – Сколько раз я тебе говорил, что одной ходить вечером по городу опасно. В нашем районе, например, орудует маньяк, который нападает на одиноких женщин и режет им лица бритвой.

Подбодрил, спасибо! Знал бы ты, что мне, как выяснилось, совершенно не обязательно в поисках приключений выходить на улицу. Мне их прямо на дом присылают, причем бесплатно.

– Меня проводили, – брякнула я, не подумав о последствиях. – До квартиры.

– Кто? – забронзовел голосом мой собеседник.

– Какая разница? Мужчина.

– Что значит, какая разница? Огромная! Мне это не нравится. Постарайся, чтобы впредь этого не было. И далеко вы с ним зашли?

– До упора, – разозлилась я. – До тех пределов, которые ты можешь себе нафантазировать. Я, правда, не понимаю, почему должна давать тебе отчет о моих поступках. Ты мне не муж и даже не любовник, если уж на то пошло. Как говорится, правов не имеешь.

– Не понимаешь? Мы же любим друг друга, разве нет? Я не хочу, чтобы моя любимая женщина вела себя так непростительно легкомысленно. К тому же ты на редкость непрактична и доверчива, как дитя малое. Скажу больше: я собираюсь в ближайшем будущем познакомить тебя с мамой, а она человек старомодный и строгих правил. Если ты и дальше намерена себя вести так экстравагантно, то… то… просто не знаю, как мне поступить…

– Очень просто, – прорвалась я сквозь завесу его красноречия, – провожать меня самому. Хоть изредка ходить со мной туда, где я бываю. Тогда не придется подозревать меня черт знает в чем. Я не могу все время сидеть в четырех стенах и общаться только с компьютером. Мы ведь теперь даже и не гуляем, не говоря уж о том, чтобы съездить куда-нибудь.

– Но я же не мог пойти вчера, – обиделся Масик, – и ты это прекрасно знаешь. По будням мы с мамой смотрим «Графиню де Монсоро».

– Ты предлагаешь и мне смотреть эту белиберду?

– Нет, но ты могла остаться дома и заняться чем-нибудь еще…

Разговор зашел в обычный тупик. Наши привычки и образ жизни категорически не совпадали, но Масик упорно не желал это признавать из каких-то одному ему ведомых соображений. О взаимной любви тоже разговора не было: он просто объявил, что я – его любимая женщина, и на сем успокоился. Меня же вообще не спрашивали, да и с какой, собственно, стати? Такая уж женская доля – гордо назваться избранницей. Да, черт меня побери, наверное, радиация все-таки очень сильно подействовала, если я до сих пор не раскусила моего раскрасавца. Какой нормальный человек ведет себя с женщиной, на которой вроде бы собирается жениться, таким идиотским образом?

– Я тебе позвоню, – снизошел до полупрощения Масик. – Сегодня вечером. Если не слишком поздно вернусь, конечно. У меня тоже дел хватает.

Спрашивать, откуда вернется и куда идет мой ненаглядный, категорически воспрещалось. Частная жизнь на то и частная, чтобы в нее не лезли. Умудренная опытом, я вопросов не задавала. Но подумала, что о радиоактивном диване надо бы рассказать. Масик до смешного трепетно относится к своему здоровью и, возможно, от облученной дамы предпочтет держаться подальше.

Я положила трубку и какое-то время размышляла: не перезвонить ли Нине? Решить не успела, потому что аппарат снова ожил.

– Наташа, – услышала я смутно знакомый голос, – добрый день, это Андрей. Как вы себя чувствуете?

– Я себя чувствую – по-моему, это уже неплохо. Какие-нибудь новости?

– У меня? Нет, я просто хотел узнать, как ваши дела. Вы вчера выглядели такой утомленной…

Я думаю! После всего, что на меня свалилось, слон бы выглядел утомленным, а не то что слабая женщина.

– Никак. Даже работать не могу. Голова занята совсем другими вещами. Подозрения какие-то дурацкие…

– Надеюсь, вы ими ни с кем не делились? Мне дело представляется достаточно серьезным, чтобы не болтать о нем лишнего.

– Не делилась, но если я на этом зациклюсь, то сойду с ума. Или напьюсь в лоскуты.

– Ни в коем случае! Если хотите, я приеду. Напивайтесь при мне.

– Вам нравятся пьяные женщины?

– Нет, конечно, кому они могут нравиться? Но в принципе пить в одиночку – последнее дело. Так мне приехать? Без выпивки, разумеется…

Я представила себе одинокий вечер, один из многих и многих за последнее время, и мне стало безумно тоскливо. Даже на Масика рассчитывать не приходится, он скорее всего и не позвонит, чтобы я глубже прочувствовала свою вину. Ладно, в последний раз дам себе поблажку, а потом – работать. Два дня по полторы нормы – и все наладится.

– Приезжайте. Напиваться я не собиралась, просто пошутила неудачно, но хоть выговорюсь. Если, конечно, это не проявление жалости с вашей стороны.

– Благотворительность – не мой профиль, Наташа. У меня другая работа. Тогда – до вечера, и постарайтесь за это время не придумывать себе всякие ужасы. Вам еще Павел наверняка позвонит, глядишь, прояснит кое-какие вопросы. Договорились?

Я положила трубку и посмотрела на себя в зеркало – за истекшие сутки я это сделала столько же раз, сколько за весь минувший год. Ничего хорошего, разумеется, не увидела, но последующие полчаса занималась тем, что пыталась замаскировать основные дефекты: запудрить чрезмерную бледность, причесаться по-человечески, а не по принципу: «Я упала с самосвала, тормозила головой», ну и так далее. Чуда не произошло, но теперь на меня хотя бы смотреть можно было не вздрагивая.

– Ах ты, мерзкое стекло, это врешь ты мне назло, – сказала я зеркалу.

Оно не ответило, и я пожалела, что говорящие зеркала бывают только в сказках и в произведениях братьев Стругацких. Меня бы такой собеседник сейчас вполне устроил.