Над праздничным лесом осенней России,

Над Сиверской синью

На башнях Кириллова росы осели, озерные, сизые.

Скрипят флюгера на шатрах островерхих...

А может быть — ветви?

«И яростен был Ферапонт, а Кирилл был медлитель...»

(а листья кленовые — прямо на плечи)

«Ушел Ферапонт, а Кирилл монастырь заложил...

Но как далеки от пергаментной речи,

От слов летописных

Сейчас мои мысли...

Ну да, монастырь... Исихасты... Но будь вы хоть трижды

монахи —

Возможно ли Богу с такою безбожной, щемяще-земной

красотою смириться?

Какой невозможный Художник

Для города выискал место такое,

Чтоб белые башни за тридевять рек от столицы

В гордыне поставить над этим безлюдным покоем?

Да, крепость... А в общем, зачем она — крепость

В таких недоступных российских глубинах?

Тут кажется крепость — каприз и нелепость:

Ну с кем тут рубились?

С грехом окружить, а не то чтоб свалить ее —

Наверное, целую армию надо!

В кого тут палили? Какой очумелый политик

Тянул эти стены, достойные стольного града?

Другие же стены серебряно в озеро влиты,

Где белая грань опрокинутых башен струится,

Где так бестелесно и зелено зыблются плиты...

Кириллов ли?

Китеж ли?

...Лес и молчанье.

Качанье небес под ногами.

Становятся ликами лица, и лицами листья...

Ни храмов не надо, ни битвы:

Камням да деревьям начнешь, как язычник, молиться,

Затем, что ни в битву не верится тут, ни в молитву —

Лишь в белые стены, да в грустные русские листья.