Еще война за Ригой где-то и на Марне,
Гниет она йодоформом в желтой марле,
А Петроград в каком-то трансе предкошмарном
Так беззаботно в танго погружен.
Мир черно-белый, словно клавиши рояля,
Заиндевелые решетки на канале...
И хлопья снежные, спускаясь по спирали,
Уже заводят вьюжный граммофон.
На этих днях — шестнадцать лет подростку-веку.
Ему не хочется быть рифмой к человеку,
И стылый воздух на заснеженную реку
С железных крыш сметает лживый сон.
Дворец на Мойке. Электрические свечи.
И перья страуса склоняются на плечи.
И полумаски под прическами лепечут,
О том, что сам Распутин приглашен.
Сникает шорох лакированных ботинок,
Бледнеет бархат и смолкает «Аргентина»:
Из рамы двери,
как взбесившаяся картина,
Толкнув лакея, вваливается он.
Колдун, пророк, и бородища — рыжей лавой...
По волнам танго он недолго взглядом плавал —
Медвежьи глазки — зырк налево и направо,
И каждый в зале к месту пригвожден.
В холодной паузе застыли эполеты,
Не колыхнутся ни боа, ни блики света,
И оркестранты — как трефовые валеты
В кривом и белом зеркале колонн...
И вдруг он вышел,
Но кто-то слышал,
Как заперевшись от гостей,
По блюдам шарит он —
Цыпленок жареный
Уже обглодан до костей...
А зал - - как мир: его смычки опять в ударе.
Танцует сам подросток-век со смертью в паре,
Сквозь вуалетку в этом медленном угаре
Пустых глазниц еще не видит он.
Под ветром тени фонарей танцуют боком.
В декабрьском воздухе ночном и одиноком
Смерть на плечо ему роняет снежный локон -
Февральским вьюгам путь освобожден.
Под звон, катящийся вдоль Крюкова канала,
Гудит Коломна и залив мерцает ало...
И вот по набережной время побежало:
Убитый век убийцей наречен.
И сам себя под стон валторны и виолы
Несет топить, в мешок засунув трупом голым,
Пока к заутрене у синего Николы
Бьет танго колоколом голос похорон..
Белой черемухой
Кажутся липы,
Белый мороз дерет
Ветви до скрипа.
Доносят ветры снег
С дальних окраин...
В одном лице сей век
Авель и Каин:
«Смело мы в бой пойдем...»
«Вихри над нами...»
Век — он в лице одном
Феникс и пламя...
...А феникс жареный,
А феникс пареный
В костер заката погружен...
«Аль водки мало?»
«Даешь — подвалы!»
«И грабь награбленное, мать твою в закон!»
Распутин — всё, Распутин — все, Распутин — всюду
Он в тех же самых бойких ритмах бьет посуду,
И черный маузер, готовый к самосуду,
Висит на поясе, как дремлющий дракон.
Но не поверив, что История ослепла,
Цыпленок-Феникс возрождается из пепла,
И ... крылья складывает — снова камнем в пекло
Под хриплый смех столпившихся ворон.
...................................
Квадраты черные в кварталах ночи белой.
Углы вылизывал закат осатанелый.
И глыбой алой на Исаакии горел он —
В петлице чьей-то вянущий пион...
В скрипичных воплях ленинградского трамвая,
На каждом такте равномерно замирая,
Танцуют тучи, отсвет пламени стирая,
Но не задев недвижных серых крон...
Внизу скелет гранитный выпятил недобро
Мосты, как черные недышащие ребра,
И танго мертвое скользит, и пляшет кобра —
Змеиным ритмом век заворожен.
По серым улицам без видимой причины
Ночными воронами шастали машины,
И под конвоем выходили в ночь мужчины,
И до утра опять не спал район...
Над красной жестью крыш неслышными шагами
Крадется танго равномерными кругами,
Влипая в паузы бескостными ногами
Над полутрупом вымирающих времен...
В ту полночь волчью
Век вышел молча,
Чтоб навсегда уйти с земли.
Его поймали,
Арестовали
И на Литейный повели.
Пока не помер —
Двадцатый номер
Ему таскать по лагерям...
Пока не ожил —
Все будет то же,
И там и тут, и тут и там...
От Воркуты до Колымы проходит путь он,
И конвоирует его опять Распутин,
Да танго старое, знакомое до жути:
Опять заел на вахте патефон.
И над землей, как сумасшедшая шарманка,
Неотвратимое, как гусеницы танка,
От самой Праги до Камчатки воет танго,
И машет ворон крыльями погон
Над мертвым фениксом за проволокой крепкой,
Где рубят лес, и где стволы идут на щепки...
А на плакатах, улыбаясь из-под кепки,
Глядит Распутин в зареве знамен!