Андрес Насарио поехал к Гошгариану, уверенный, что получит хороший нагоняй. Но выхода не было. Нужно стерпеть. Если он и научился чему-то за свою полную приключений жизнь, то это умению терпеливо сносить оскорбления и измывательства. Такое поведение, не слишком красящее мужчину, позволяло ему жить дольше и лучше, как мудро советует журнал "Ридер’с Дайджест". Об этом прекрасно знали некоторые из его приближенных, находившиеся у него в подчинении еще в то время, когда он представлял собой карикатуру на партизана в горах Эскамбрая. Тогда Насарио считал, что идет игра в "революцию", которая на деле будет означать новую дележку национальных богатств. Он спустился с гор в оливково-зеленой форме. Седая борода, хотя и коротенькая и клочковатая, придавала ему вид повстанца. Но однажды на профсоюзном собрании из зала раздались в его адрес выкрики: "Ловкач! Вор! Лжец!" Волку не стать овцой — никакой парик не поможет. В народе узнали его, несмотря на маскарад, и обвиняющий перст следовал за ним повсюду. Поэтому в один прекрасный день, убежденный в своем историческом предназначении, он отправился в Майами. Но и здесь ему пришлось не раз терпеливо сносить "нападки". Люди, у которых всегда есть про запас что-нибудь злое на языке, постоянно ставили под сомнение его патриотизм, честность, благопристойность и отзывчивость. Горлопаны, ищущие, куда побольнее ударить. Например, на Севере был один такой случай. Это произошло в апреле 1970 года в Нью-Джерси. Насарио выступал на митинге. Это была незабываемая кампания. Спекулируя на рейде на Кубу Висенте Мендеса, Насарио взывал к "крайнему самопожертвованию", чтобы якобы финансировать закупку оружия и снаряжения, необходимых для отправки последующих групп. В самых резких выражениях обрушился он на тех, кто отказывался участвовать в сборе средств. Насарио знал, что Висенте Мендес был убит при попытке высадиться на Кубу. Тем не менее живой герой Мендес был для него полезнее, чем павший Мендес, и он использовал его имя в своих целях:
— Что значат несколько долларов, когда есть кубинцы, которые рискуют жизнью в горах своей Родины, и многие готовы отправиться за ними вслед! Что значит пойти на денежные жертвы, если есть люди, которые работают день и ночь для освобождения Родины!
Кто-то из кубинцев попросил слова:
— Я согласен, целиком согласен с вами. Все мы, кубинцы, должны пойти на крайние жертвы. Я готов к этому.
По рядам прокатился шумок, и зал замер в ожидании дальнейшего.
— Мне приходится много работать, — продолжал оратор, придавая своим словам несколько драматический оттенок, — как и всякому другому здесь, в Нью-Йорке. Я зарабатываю в неделю сто двадцать пять долларов. Это совсем немного при нынешней дороговизне. Их едва хватает, чтобы свести концы с концами, но все же это кое-что, и я разделяю призыв Насарио. Мы должны идти на крайние жертвы, и я готов начиная с этого дня отдавать половину зарплаты на дело борьбы, какой бы долгой она ни была…
Зал взорвался громом аплодисментов. Напрасно Андрес Насарио призывал всех к спокойствию, чтобы продолжить митинг. Слишком волнующим было сделанное заявление.
— Тише, пожалуйста, я хочу сказать… Этот человек, этот кубинец… Его самоотверженность, его патриотизм наполняют мое сердце надеждой… Именно такие люди построят новую Кубу… Я хочу обнять его от имени…
— Одну минуточку! — прервал его оратор. — Мне не дали закончить.
Насарио вновь попросил тишины. Человек на трибуне приковал к себе всеобщее внимание. Все затихли, ожидая, что он добавив к своему обещанию что-то еще более сенсационное. Насарио даже повернул голову, чтобы лучше слышать ласкающие слух слова. Его распирало от самодовольства. Митинг действительно стал волнующим событием. Он надеялся, что этот эмоциональный взрыв вызовет поток долларов в худеющую кассу его антикастровского крестового похода. Как хорошо, что он приехал в Нью-Йорк! Жители Севера отвечали на призыв так энергично, может быть, потому, что были богаче, или оттого, что у них не так часто трясли копилкой перед носом. В тот достославный момент Насарио подумал даже о переносе штаб-квартиры "Альфы" поближе к открывшейся золотой жиле. Между тем оратор закончил свое выступление:
— Я буду отдавать, как уже сказал, половину моей зарплаты, пока длится война, но при одном условии, единственном условии: пусть сеньор Андрес Насарио Сархен покажет мне в своей трудовой книжке запись хотя бы об одном дне работы за все годы, что он находится в эмиграции и собирает деньги для подготовки рейдов!
Легко представить, что произошло после этих слов. Журналист из Нью-Джерси сообщил в своей корреспонденции: "Тут Троя вспыхнула пожаром. Люди толкались и били друг друга, летели стулья, началась настоящая потасовка. Сбор средств, конечно, не состоялся".
С Насарио произошел и такой случай. Ему стало известно, что врачи устраивают банкет. Входной билет стоил дорого, и это говорило о том, что соберутся самые преуспевающие. Насарио решил, что его патриотический долг — быть среди них. Он достал подходящую для случая копилку, которую собирался пустить по кругу самых известных в эмиграции врачей, и отправился на банкет. Но безуспешно толкался в зале — никто не хотел удостоить его своим вниманием. К концу банкета Насарио совсем сник, не понимая, откуда такая скупость у столь состоятельных людей. Он уже собрался убраться восвояси, когда организатор банкета подозвал его к себе, многозначительно опуская руку в карман. Когда тот с послушанием примерного пса подбежал, врач вынул из кармана почерневшую центовую монетку с изображением Авраама Линкольна и опустил в копилку, громко сказав: "Знай, что это больше, чем ты стоишь… но пусть идет на дело".
Здесь раздались не аплодисменты, как в Нью-Джерси, а дружный хохот, провожавший Насарио до самого выхода.
Таков был тяжкий крест, который приходилось нести Насарио. Поэтому после стольких испытаний, стольких скандалов новая горькая чаша представлялась не более чем привычной горькой пилюлей, и выпить ее он должен был у Гошгариана.
В своем убежище на Линкольн Роуд Молл, тихой улочке "только для пешеходов", пересекающей с запада на восток сердце Майами Бич, Гошгариан вел жизнь преуспевающего человека, совмещая работу адвоката и агента ЦРУ.
Это было второе посещение Насарио его роскошной квартиры.
Улыбка Гошгариана неизменно входила в ритуал гостеприимного приема и ни в коей мере не уменьшала страха гостя. Гошгариан ежедневно подавал пример того, что "жестокость может быть и в мягких перчатках". Он предложил Насарио присесть. Почти совсем утонувший в мягком кресле, старчески скрюченный, Насарио являл собой символ полного поражения. Он сделал вид внимательного слушателя, не осмеливаясь произнести ни слова. Гошгариан сел напротив и придвинул свое кресло. Слегка наклонившись вперед со скрещенными на груди руками, он начал говорить:
— Буду краток. Речь идет о Сантосе. Настал час "Пересмешника", а он не появляется. Подозреваю, что он не появится и у судьи Итона. Что произошло?
— Очень печально говорить об этом, сеньор Гошгариан, но случилась неприятность. Наш друг Сантос уже не сможет принять участия в этой рискованной операции, не сможет он и прийти к судье Итону. Но не по своей воле. У Сантоса ее попросту больше нет. Он умер.
— Ах вот как? Не может быть!
— Я уже пережил эту неожиданность. Печальное известие полностью подтвердилось.
— Ну если дело обстоит так, как вы утверждаете, то настало время ЦРУ проверить эффективность своих каналов информации. Вы сообщаете мне "полностью подтвержденное" сообщение о смерти Сантоса, а я получил известие от ЦРУ, что он жив, хотя и вышел из-под контроля "Альфы", действует, как представляется, на свой страх и риск и просит о въезде в Чили. Скорее всего, он ищет контакт с ДИНА. Очень типично, не правда ли? Но кому же верить? Вам или моему начальству?
Насарио в лицо назвали лжецом. Он попытался защищаться:
— Неужели меня обманули? Мои люди произвели проверку на месте событий… мои люди…
— Вы совсем распустили своих людей, — прервал его адвокат, постукивая кулаками по подлокотникам кресла. — Хуже всего то, что вы сами хорошо знаете это!
Насарио сделал протестующий жест, но адвокат стукнул кулаком по подлокотнику кресла и резко выпалил:
— Если вы не будете говорить откровенно, давайте прекратим этот разговор со всеми вытекающими для вас последствиями. Я сделаю так, что вам придется отвечать за все! Сантос не был включен в число тех, кто переходит к ДИНА, но вы позволили ему уехать. Предполагалось его участие в "Пересмешнике", но вы потеряли его из виду. ЦРУ нужно было, чтобы он находился под наблюдением, но вы позволили ему уехать. Он подлежал суду, и мы были уверены, весь механизм процесса будет таким же с "Альфой", но вы позволили ему уехать. Вы!
— Он меня не спрашивал… Он просто исчез.
— Он поставил в известность ЦРУ?
— Я полагал, что там знают больше моего… я действительно думал, что это так.
— Насарио, пожалуйста, не темните. Вашу неблаговидную роль в этом деле не так-то просто оправдать. На месте ЦРУ я бы подумал, что именно вы были инициатором этого бегства. Подождите. Я вам объясню почему: Сантос в Мехико воспользовался связями и ресурсами, предназначенными для серьезного дела. Мы в курсе всего. Только вы могли помочь ему в этом. Почему?
Насарио еще глубже вжался в кресло. Несмотря на свои ботинки на толстой платформе, он не доставал ногами до пола. Его руки непроизвольно поднялись к горлу, как при удушье. "Прощай, поддержка ЦРУ", — вертелось у него в голове.
— Сантос очень переживал по поводу суда. Я предупредил его, чтобы он ждал. А разговор о планах в Мехико я завел, чтобы убедить его в том, что у нас нет ничего лично против него, что мы полностью ему доверяем. Наверное, он очень не хотел встречи с Итоном и воспользовался тем, что я ему сообщил.
— А чего боялся Сантос? Я же заверил вас, что суд не накажет его. Сам судья Итон дал гарантию. Я лично занимался этим делом и не нашел в нем ничего серьезного против них. К тому же на их стороне была поддержка ЦРУ. Ему было известно обо всем этом?
— Я говорил ему, но, возможно, не убедил.
— Не было ли чего-нибудь необычного в его страхе?
Насарио напряг память, вспоминая свои разговоры с Сантосом. Действительно, он заметил какую-то необычную для Сантоса тревогу, но не придал ей значения. Теперь он проклинал себя. Наверное, ему придется дорого заплатить за это легкомыслие.
— Да. Он был необычно встревожен. Я даже сказал ему: "Откуда у тебя этот страх, ведь в прошлые разы ничего не случилось?" Но разве я мог подумать!
— Вас это должно было бы насторожить.
— Я не отрицаю своей вины. Но в тот момент я подумал, что это вызвано новой обстановкой, новой политикой в пользу переговоров с Кастро. Есть люди, которые считают, что дело идет именно в этом направлении, ФБР, например, резко изменило свое отношение к эмигрантам, и он знал об этом. Мы много говорили на эту тему. Нам не верилось, что США, которые сами спровоцировали эту обстановку… Но не могу же я повсюду видеть оборотней… даже и сейчас я не могу поверить, что Кастро способен заслать в нашу среду своих агентов… Нельзя так переоценивать его. Сантос — боец, проверенный в огне борьбы. Нужно докопаться, что им двигало.
— Итак, в двух словах: вы целиком ему доверяете, несмотря на очевидные факты. Попытайтесь оценивать его не сердцем, а головой. Вспомните о нем все, поищите слабые места. Никто не выступал против Сантоса? Никто никогда не указывал на какой-нибудь его недостаток? Не было никаких интриг вокруг его персоны? Если у человека нет недостатков, это тоже опасно. Такие люди не часто встречаются, не правда ли? Поэтому очень может быть, что они вышли из "лаборатории" противника.
Гошгариан не мог избавиться от профессиональных привычек въедливого адвоката. Он целенаправленно выставлял ложные посылки. А может быть, он просто хотел проверить, насколько Андрес Насарио убежден в том, что говорит. Старик тщательно подбирал слова, пытался лгать как можно правдивее, постоянно опасаясь словесных ловушек Гошгариана.
— Интриги всегда есть. Где их нет? Они, видимо, присущи человеческому роду.
— А против нашего друга какие были?
— Я не хотел бы поддерживать одно несправедливое мнение. Я руковожу своими людьми в целом. В моем ведении и гражданская и военная секции мощной эмигрантской организации, которая прошла через серьезные испытания, за плечами которой долгая история. Я не детектив. Для этого есть специалисты. Я должен смотреть на вещи шире, поверх всего. Но рядом со мной есть люди, буквально зараженные манией слежки. Не спят, не едят, болеют за контрразведку. Особенно после того, как поднялась эта волна убийств.
— Давайте конкретно о Сантосе.
— Кто-то пустил такой грязный слушок: "Если человек допускает нелогичный поступок, то за этим может скрываться своя логика". Именно так якобы обстояло дело с Сантосом. Он упорно хотел заиметь судно, чтобы рыбачить у Багамских островов. Это логично. Ловля там перспективная. Этот бум даже назвали багамской "золотой лихорадкой". Сантос работал без устали и, преодолев большие трудности, пойдя на жертвы и оказавшись в долгах, достал наконец хорошее судно, чтобы присоединиться к тем, кто делает деньги на ловле лангустов. Это тоже логично. Именно для этого он так и старался. Но когда, казалось, оставалось лишь пожинать плоды, ему вдруг приходит в голову бросить все и вернуться на сушу. Поставив судно на прикол, он занялся другими делами. В этом есть подозрительная нелогичность. На его месте никто так не поступил бы.
— Причина для сомнений была.
— Возможно. Но тот, кто говорил это, не был беспристрастен. Между ним и Чино, то есть Сантосом, Чино — это его прозвище, существовали натянутые отношения. Так вот, как раз по той причине, что Сантос не хотел продавать по дешевке свое судно. Я не мог быть необъективным. Тем более что в то время было больше оснований доверять Чино, чем сейчас.
— И вы даже не приказали провести расследование?
— Конечно, приказал. Я сам не руководил им. Я уже сказал, что у нас есть специалист. Он покопался, но не нашел ничего привлекающего внимание. Сантос, оказывается, не совсем забросил ловлю. Он совмещал ее с делами на суше. Он не занимался торговлей лангустами или какими-нибудь другими товарами с целью обогащения. Он считал, что лучше, пока другие стараются набить свои карманы, стать капитаном в "Альфе", борцом против коммунизма. И этого он добился. Другие, боясь за свою шкуру, не хотят ехать на Кубу, а он не колебался. Я не мог быть необъективным. Поймите меня.
— Да… Но этого недостаточно.
— Вы знаете о том, что Сантос ходатайствовал о получении разрешения на постоянное жительство?
— Да. А почему вы спрашиваете?
— Заброшенный агент вряд ли стал бы тратить время на это.
— Но есть и другая сторона медали. Сильвио Мора считает, что тот, кто ходатайствует о постоянном жительстве, выгадывает. Так что на это дело можно смотреть по-разному. Ампаро Ортега думает, что такой шаг может свидетельствовать о том, что утрачена надежда на возвращение на Кубу. Но самым интересным было мнение Бельо. Он сказал дословно следующее: "Если бы я был агентом Кастро, то поступил бы точно так".
— Бельо мой контрразведчик. Но он никогда не говорил мне этого о Сантосе.
— А каково ваше мнение?
— Любой имеет право подать такое ходатайство, не вызывая подозрений.
— Вы очень легко входите в положение других. Может быть, это от возраста.
Упоминание о возрасте было оскорбительным в стране, где старость рассматривается как проклятие, а старики выбрасываются на свалку. Поэтому Насарио отпарировал:
— Но вы тоже часто входите в положение других.
Гошгариан встал, как бы говоря гостю: "Разговор окончен, можешь убираться". И не было, как в прошлый раз, предложения выпить и закусить. Последние инструкции были даны уже у дверей:
— По этому вопросу полное молчание. Вскоре мы снова встретимся, чтобы поговорить, как я надеюсь, на более приятную тему. Да, совсем забыл, пусть у вас не болит голова из за поисков замены Сантосу.
— Вы используете какую-то другую группу? — со страхом спросил Насарио.
— Мы будем продолжать работать с "Альфой", Насарио. Но мы хотим, чтобы этих людей поменьше знали здесь, и поэтому обратились в Нью-Йорк. Мы уже работаем с ними.
Насарио воспринял это сообщение как отпущение грехов. Доверие к "Альфе" восстановлено. Пусть точкой опоры станет далекий Нью-Йорк. Им по-прежнему нужна "Альфа". В считанные секунды, как в машине времени, он перенесся в будущее, увидев себя среди своих людей на Севере, где открывались великолепные возможности для тайных денежных поборов. Голос адвоката неожиданно вернул его в настоящее:
— Сидите тихо во Флориде, пока "Пересмешник" не будет завершен.
На Линкольн Роуд Молл было довольно холодно, и Насарио взял такси:
— В "Альфу", пожалуйста!
Шофер с удивлением посмотрел на него.
— В Альфу? — почесал он затылок.
Шоферу казалось, что он знает Майами как свои пять пальцев, не зря же гонял машину по улицам города два десятка лет. Довольно часто попадались необычные адреса: парк киприотов, цирк Сарасота, дом Эдисона, змеиный питомник, музей восковых фигур, космический центр, Бискайский дворец… Однако Альфа не говорила ему ничего.
— Куда вы сказали?
— Улица тридцать шесть, дом пятнадцать, Северо-Восток.
Это шоферу было понятно.
Боб Дайнас работал радикально. Его областью была разведка. Здесь он чувствовал себя как рыба в воде, правда с излишней самонадеянностью. Своим противникам он обычно приписывал полную неграмотность, которая проявлялась в том, что они осмеливались не соглашаться с его мнением. Он был упрямым, смелым в оценках и большим мастером передергивания фактов. Когда его прогнозы не оправдывались, Боб Дайнас ловко сваливал вину на других, всегда выходя сухим из воды. К делу Сантоса он проявил особый интерес.
"Дело темное, — думал он, просматривая свои записи, — но кое за что зацепиться можно. Кто хотел покончить с ним? Кто спас ему жизнь? Он бежал в Мехико из страха перед тем, что Джо Итон осудит его. У него, видимо, было какое-то основание, чтобы не доверять обещанию судьи. На чем основывалось его подозрение? На возможности перемены политической линии? Или, быть может, эта предосторожность вызвана тайными соображениями? Но тогда на кого он работает? На Кастро? Но если это так, то почему он боится Итона, а не Пиночета? Зачем ему класть голову в пасть льва? Чтобы попасть из огня в полымя? Нет, он не такой дурак. Он знает, что делает. Насколько правдоподобно утверждение, что он агент Кастро? Агент высшего класса, который делает в США все, что его левая нога захочет, уезжает, когда ему взбредет в голову, появляется в Мехико, чтобы включиться в операцию, подготавливаемую ЦРУ, затем отказывается от нее, как в сказке ускользает из смертельной ловушки и летит в другую страну, чтобы попросить в чилийском посольстве убежище. Я отказываюсь верить в существование столь хладнокровного агента. Таковы факты. А те подозрения, что есть у некоторых, не стоят внимания. У людей бывают иной раз бредовые мысли. Правильно, у "Альфы" было много провалов. Даже некоторые ее помещения оказались разрушенными в результате "несчастных случаев". Правильно, у них почти ничего не получается. Но нельзя же приписывать все предательству. Что делает Сантос сейчас? Не замешано ли тут ФБР? Вряд ли, хотя… Если мы залезаем в сферу деятельности их контрразведки, ссылаясь на "внешние интересы", то почему бы им не поступить так же. Они могут влезть в наши, ссылаясь на "национальные интересы". Но нельзя основываться на голых умозаключениях. Нужно встать на твердую почву фактов. Пока еще рано что-либо утверждать.
Боб Дайнас обратился за помощью к ФБР не по официальным, а по приятельским каналам — через старого школьного однокашника, своего близкого друга. Он сказал ему:
— Пошарь как следует в карманах этого человека. Мне нужно, чтобы ты нашел какую-нибудь зацепку.
— На той неделе я дам тебе ответ.
Боб Дайнас сделал одновременно официальный запрос относительно ходатайства Сантоса о предоставлении ему права на постоянное жительство. Ему ответили, что вопрос почти решен, причем положительно. В деле заявителя не обнаружили ничего подозрительного. Изучение личной жизни, его переписки также ничего не дало.
"А если все бесполезно? — думал Боб. — Если я зря трачу время? Может, будет лучше, если им займется ДИНА?"
Но он тут же отбрасывал эту мысль. Затронута честь мундира. Риск слишком велик. Если чилийская хунта объявит на весь мир о поимке кубинского агента, разоблаченного ДИНА, это будет для США жестоким ударом.
Дайнас включил телевизор. Экран поморгал и выдал крупным планом лицо девушки. Она отвечала на вопросы конкурса и походила на испуганную школьницу.
— Какова протяженность Миссури?
Дайнас растянулся на диване и попытался отвлечься. Он, как и девушка, не знал длины реки.
На следующий день Льюк получил записку Дайнаса следующего содержания:
Дорогой Льюк!Р. Дайнас.
Поспешность всегда была врагом правильных решений. Посмотри: из-за спешки мы оставили за собой много грязных следов, и теперь они выставлены на всеобщее обозрение, будто специально, чтобы мы могли полюбоваться. Я тебе советую две вещи. Во-первых, немного подождать и покопаться как можно больше в деле кубинца Сантоса, более известного здесь, среди эмигрантов, по кличке Чино. Во-вторых, относиться к просьбе ДИНА как к возможности сброса отходов.
Надеюсь, что ты не выпустишь это дело из своих рук, помни о главном — лучше нам самим расколоть Сантоса, а ДИНА использовать лишь как помощницу и поглотителя отходов.
Я не слишком заинтересованное лицо, но если ты подождешь до понедельника, то, может статься, я буду в состоянии что-нибудь подсказать тебе или даже дать окончательный ответ.
Заранее хочу сказать, что меня не вдохновляет мысль давать срочный ответ для ДИНА.
С дружеским приветом