Первые ступени

Едва ли не 200 лет назад была популярная «геометрическая теория» войны. Ее автор Адам фон Бюлов полагал: развитие военного искусства ведет к тому, что исход войн можно будет заранее рассчитывать, как геометрическую задачу. Уже Клаузевиц усомнился в правоте прогноза фон Бюлова, заметив однажды, что у войны есть собственная грамматика, но нет собственной логики. Прославленный теоретик с сожалением писал о том, что войн в абсолютной форме не бывает. Они лишь часть политических отношений, которые властно вторгаются в сферу военного планирования...

Очевидно, Гитлеру было бы удобнее всего действовать по теории Бюлова. К этому особо склонялись генералы из ОКВ и генштаба сухопутных войск. Еще со времени Шлиффена они привыкли считать Европу «учебным полигоном» для практического опробования своих штабных разработок. Но можно ли было «рассчитать» войну против Советского Союза? Очевидно, это казалось Гитлеру возможным.

Идея нападения на Советский Союз была изложена Гитлером еще в 1925 году на страницах «Майн кампф». Но «Майн кампф» была, так сказать, теоретической программой. Ее практическое осуществление было провозглашено буквально через несколько дней после прихода Гитлера к власти. Без этого документа — протокола речи Гитлера, произнесенной 3 февраля 1933 года на обеде у главнокомандующего рейхсвером барона Курта фон Гаммерштейн Экворда, — наше дело «Барбаросса» было бы неполным, ибо там содержались такие формулировки:

1. Внутренняя политика. Полное изменение нынешней внутриполитической ситуации. Не будут терпимы никакие настроения, противоречащие цели (пацифизм!). Кто не подчинится, будет сломлен. Истребление марксизма огнем и мечом. Приучить молодежь и весь народ к тому, что нас может спасти только борьба; этой мысли должно уступить все остальное (она воплощена в миллионном нацистском движении, которое будет расти). Воспитание молодежи, усиление военной готовности всеми средствами...

4. Создание вермахта есть важнейшая предпосылка для достижения цели — восстановления политической власти. Надо снова ввести всеобщую воинскую повинность. Но до этого государственная власть должна позаботиться о том, чтобы военнообязанные до призыва или после службы не были отравлены ядом пацифизма, марксизма, большевизма.

Как обращаться с политической властью после ее завоевания? Еще сказать нельзя. Возможно, завоевание нового экспортного пространства; возможно, — это куда лучше — завоевание нового жизненного пространства на Востоке и его безжалостная германизация».

Итак, это было заявлено 3 февраля 1933 года. Старинная мудрость гласит: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Даже бесцеремонные нацистские политики понимали, что в 1933 году им было еще не время устремляться на Советский Союз. Агрессию нужно было тщательно подготовить, и именно этим занималась гитлеровская Германия все последующие годы.

История планирования и осуществления агрессии стала после Нюрнбергского процесса достаточно хорошо известной: ремилитаризация Рейнской области, аншлюс Австрии, захват Чехословакии, Мемеля и, наконец, официальное начало войны в Европе 1 сентября 1939 года. Нас же в данном случае интересует ее главный аспект — подготовка агрессии против СССР. Имея в виду именно этот аспект, мы снова зададимся вопросом: имела ли место здесь импровизация? Ни в коем случае. В одном из документов, который был представлен Гитлеру в 1937 году, военный министр генерал Вернер фон Бломберг писал, что вермахт должен быть постоянно готовым к войне, чтобы «быть в состоянии использовать для войны создавшиеся благоприятные политические возможности». В соответствии с этим соображением Бломберг предлагал пять вариантов войны:

первый вариант — война на два фронта с центром тяжести на Западе;

второй вариант — война на два фронта с центром тяжести на Востоке;

третий вариант — вторжение в Австрию;

четвертый вариант — военные операции в Испании; пятый вариант — комбинация первого и второго вариантов с учетом совместных операций против Англии, Польши и Литвы.

Как видим, место для импровизации едва ли оставалось. В директиве Бломберга были очерчены внешние рамки возможностей гитлеровской Германии. И именно с этими рамками считался Гитлер, когда 5 ноября 1937 года он созвал совещание высших представителей государства и вооруженных сил — для того, чтобы поставить вопрос о выработке конкретного плана войны. Как мы знаем из документа, который получил название протокола Хоссбаха, на этом совещании было решено, что война должна начаться ни в коем случае не позже 1943 года, а по возможности раньше. Было определено, что дальнейшая политика Германии не может осуществляться мирными средствами, а должна быть переведена на рельсы насилия.

От совещания 1937 года до первого акта агрессии прошло совсем немного времени. В 1938 году состоялся аншлюс Австрии. Аншлюс Австрии, а затем захват Судетской области явились прелюдией к открытым боям второй мировой войны — и будущему нападению на Советский Союз. Именно на базе этих актов «скрытой агрессии» Гитлер разрабатывал свои дальнейшие планы. Разъясняя смысл планов генштаба, тогдашний главнокомандующий сухопутными силами генерал-полковник барон Вернер фон Фрич писал: «Как континентальная держава, мы должны одержать окончательную победу на суше... Целью немецкой победы могут быть завоевания на Востоке».

Это было в 1937 году. А в 1938 году ближайший подручный Гиммлера Рейнгард Гейдрих, являвшийся одной из самых зловещих фигур третьего рейха, в разговоре со своим доверенным лицом сказал: «Воля фюрера освободить Россию от коммунистического режима. Война с Советской Россией — решенное дело...».

Наконец, по свидетельству гросс-адмирала Редера, Гитлер давно «вынашивал мысль раз и навсегда разделаться с Россией... Как-то в 1937 или 1938 году он высказался, что собирается ликвидировать Россию...». Таким образом, практически с самого начала планирования второй мировой войны идея похода против Советского Союза была кардинальной для фюрера, и иначе не могло быть.

Но вот загвоздка: война с СССР была «делом решенным», а Гитлер начал не с России, а с Польши. «Решенное дело» ждало до 1941 года. Почему? Этот вопрос имеет принципиальное значение. Может быть, прав Хойзингер, и план «Барбаросса» имел для Гитлера второстепенное значение?

Если ставить вопрос формально, то надо начинать с географии. В 1938 году Германия не имела общей границы с Советским Союзом. Ее отделяли от него Чехословакия и Польша. Восточная Пруссия — форпост немецкой агрессии — упиралась в прибалтийские буржуазные республики. Но, пожалуй, не это обстоятельство смущало руководителей третьего рейха. В принципе они считали возможным преодоление этого барьера политическими средствами. Долголетний флирт с панской Польшей и попытки сговориться с Англией — покровительницей лимитрофов — свидетельствуют о том, что подобные планы серьезно принимались Берлином в расчет.

Однако гораздо серьезнее задумывались в имперской канцелярии над другой проблемой — проблемой, которая мучила не одно поколение генштабистов, начиная с Мольтке-старшего. Это была роковая проблема «войны на два фронта». Над ней ломали голову Бисмарк, Мольтке, Шлиффен, Людендорф, Сект, Тренер, Бек — и не один день. В частности, германские генералы — какой ограниченной ни была их способность извлечь уроки из поражения в первой мировой войне — все же не могли не прийти к выводу: война на два фронта означает поражение Германии. Ганс фон Сект писал: «Говорят, что граф Шлиффен сказал в свой смертный час: укрепляйте мое правое крыло. Мы также призываем германских политиков: обезопасьте только тыл!». Это же твердил Людендорф, об этом писали генерал Гофман и военный министр Тренер, а Гитлер и его будущие генералы мотали это себе на ус.

При составлении стратегического замысла второй мировой войны нацистское политическое руководство и генеральный штаб прилагали все усилия, чтобы избежать одновременной войны на два фронта. Строя планы агрессии, Гитлер все время стремился обеспечить себе тыл и использовал с этой целью все возможные средства политического и военного шантажа. Но перед нацистской Германией проблема «двух фронтов» стояла куда сложнее, чем перед Германией кайзеровской. Для кайзера вопрос шел о географических фронтах, для Гитлера — о географических и социальных. В 1914 году мир был социально единообразен, в 1938 году в нем уже противостояли друг другу две социальные системы. Кайзер был озабочен лишь «местом под солнцем» для своей империи. Гитлер же, кроме того, рассматривал себя в качестве мессии международного антикоммунизма. Однажды, когда фельдмаршал Кейтель беседовал с Гитлером о планах войны, фюрер сказал, что его миссия — уничтожение коммунизма.

Какие же средства были пущены в ход для осуществления этой преступной миссии?

 

За кулисами Мюнхена

Дипломатическая предыстория операции «Барбаросса» — прямая функция ее социальной предыстории. То, что стало целью германского и международного империализма после 1917 года — борьба против первой в мире страны социализма, — находило свое конкретное выражение в различных формах в различные периоды. Но если говорить о событии, которое в решающей степени определило судьбы мира в Европе и сыграло поистине роковую роль в процессе «акселерации» гитлеровской агрессии, то таким событием, несомненно, было Мюнхенское соглашение четырех основных стран капиталистической Европы — Германии, Италии, Англии и Франции, заключенное в сентябре 1938 года.

Оговорим с самого начала: соглашение можно считать не только «европейским», но и «глобальным» в сфере международного капитализма, поскольку Соединенные Штаты были, если можно так выразиться, его невидимым участником. Недаром американское правительство сочло нужным незадолго до сентября 1938 года послать в Прагу своего специального представителя — посла в Берлине Хью Вильсона, который разъяснил чехословацким политическим деятелям, что они не должны рассчитывать на то, что США будут противодействовать германской экспансии в Европе. «Одно было бы важно, — поучал Хью Вильсон, — чтобы вы не преувеличивали антинемецкие настроения в США... Одно дело — декларации о симпатии к Чехословакии, другое дело — желание вступать в войну... Нет никаких оснований думать, что американская нация поддержит политику военной помощи какому-либо европейскому государству...».

И эти слова весили много. Недаром сразу после мюнхенского сговора президент крупнейшей американской монополии «Дженерал моторс» Уильям С. Кнудсен послал Гитлеру телеграмму с поздравлением по поводу :успешного» окончания встречи четырех. А ведь девиз этой фирмы гласит: «То, что хорошо для «Дженерал моторс», хорошо для Америки». Видимо, именно поэтому «официальная Америка» приветствовала Мюнхен, а немецкий посол не случайно доносил из Вашингтона в Берлин: «Грандиозный дипломатический успех Германии на Мюнхенской конференции признают здесь все».

В чем же секрет подобной реакции? Почему руководящие деятели тех стран, против которых столь недвусмысленно было направлено острие немецкой дипломатии, вдруг переменили фронт и вступили в сговор с ней? Почему они предали Чехословакию, хотя и понимали, что это не последний объект гитлеровских притязаний? Ведь даже за океаном были люди, которые понимали, что Гитлера не насытить Судетами. Так, 29 сентября 1938 года помощник государственного секретаря Дж. С. Мессерсмит направил государственному секретарю США Хэллу меморандум, в котором предупреждал: «Если в стремлении избежать войны, которой Гитлер угрожает Европе и всему миру, идти на слишком большие уступки, то мы увидим, что не приносим пользу миру, а делаем войну неизбежной».

Мессерсмит предупреждал далее, что выполнение Мюнхенского соглашения сделает Германию «хозяином Европы» и побудит ее к дальнейшим актам агрессии. Следовательно, в Вашингтоне — равно как в Лондоне и Париже — «знали, что творили». Но почему же творили? Ответ на все эти вопросы лежит в более глубоком смысле самого мюнхенского сговора, который на деле означал нечто гораздо большее, чем только согласие на отторжение части Чехословацкой Республики.

Конечно, Мюнхен был для гитлеровской Германии большим «дипломатическим успехом» на пути к достижению военных целей, которые себе поставила Германия. Но цели были не только военными, они были подчинены главной политической и стратегической установке нацизма и германского империализма — созданию максимально благоприятных условий для разгрома Советского Союза. А в число этих условий входило и создание самой широкой антисоветской коалиции против СССР.

Гитлеровская дипломатия давно работала в этом направлении, хотя и с переменным успехом. Ей не всегда удавалось соразмерять различные элементы агрессивной программы, поскольку эта программа, направленная на завоевание европейского и мирового господства, предусматривала 'действия не только против единственного тогда в Европе социалистического государства, но и против ряда капиталистических государств Европы. Как однажды достаточно определенно выразился член правления «Дойче банк» Иозеф Герман Абс, «надо исходить из того, что после войны Германия будет владеть Европой». Но это была «генеральная» цель, на пути к которой следовало пройти ряд этапов.

К 1938 году ситуация складывалась так, что по логике империалистических противоречий Германия вступала в конфликт с другими ведущими государствами Западной Европы — в первую очередь с Англией. Именно это обстоятельство доставляло Гитлеру немало огорчений. Недаром, отправляя в 1936 году Иоахима фон Риббентропа со специальной миссией в Лондон, Гитлер театрально воскликнул: «Риббентроп, привезите мне союз с Англией».

Правда, уже тогда Гитлер сомневался в достижимости этой цели, сказав тому же Риббентропу, что «шансы на союз с Англией невелики и скорее надо рассчитывать на обратное». Но недаром гитлеровская дипломатия хвасталась тем, что делает «из невозможного возможное». Будучи в Лондоне, Риббентроп усердно дул в антикоммунистическую дуду, дабы найти отклик в сердцах своих английских единомышленников. И он был далеко не единственным в своих усилиях в те годы: Лондон посещали и глава судето-немецких нацистов Конрад Генлейн, и личный адъютант Гитлера капитан Видеман, и многие другие эмиссары Берлина.

Происхождение, смысл и последствия мюнхенского сговора достаточно исследованы в трудах советских историков, историков социалистических стран и прогрессивных историков Запада. Обширна и документация, посвященная этому периоду (укажем, в частности, на совместную публикацию, предпринятую министерствами иностранных дел СССР и ЧССР). Нас будет интересовать только одна сторона Мюнхена, а именно: роль антикоммунизма как движущей силы этого сговора и всяческие попытки сколотить на его базе широкую антисоветскую коалицию. Для этого мы обратимся не только к официальным дипломатическим переговорам между Англией и Германией, но и к довольно обширной «закулисной части» указанных переговоров.

Рассматривая именно этот аспект Мюнхенского соглашения, западногерманский историк Берндт Юрген Вендт назвал одну из глав своей книги об английской политике мюнхенского периода довольно красноречиво: «Германофобия и антикоммунизм». Вендт констатировал:

«Антибольшевистские аргументы попадали в Англии на особо благодатную почву. Для Чемберлена Россия была «полуазиатской страной»... Как утверждали в Париже летом 1938 года, он однажды сказал французскому премьер-министру, что «было бы несчастьем, если бы Чехословакия спаслась в результате советской помощи»... Консервативно-буржуазные правящие круги Англии, особенно группировавшаяся вокруг леди Астор аристократически-буржуазная «кливденская клика», а также правящие круги Франции, объединившиеся вокруг Боннэ, а с ними и влиятельные деятели американской дипломатии в Европе, были едины в своей неприязни к большевизму... В случае советского вмешательства был бы разрушен «санитарный кордон» [против СССР. — Л. Б.]....Германия, наоборот, казалась [им. — Л. Б.] оазисом мирного сотрудничества, опорой западной цивилизации, а Гитлер — гарантом этого порядка».

И действительно, именно такие фразы употребляли в те дни виднейшие английские государственные деятели. Вот подлинные слова одного из них, запротоколированные во время визита сего деятеля в имперскую канцелярию:

«Он напомнил, что фюрер некогда назвал Германию и Англию бастионами против сил разрушения, идущих в первую очередь с Востока. Он и другие англичане не забыли этих слов фюрера».

Приведенные слова были произнесены 27 сентября, за три дня до Мюнхена. Кто же их сказал?

Имя этого человека довольно часто упоминается в различных документах того времени, хотя он не являлся дипломатом в прямом смысле слова. Как многие его характеризуют, он представлял собой нечто вроде «личного министра иностранных дел» при Чемберлене. Формально сэр Гораций Вильсон был главой так называемого гражданского кабинета и тем самым являлся высшим чиновником Британской империи. Внешняя политика не входила в его функции. Его сила состояла в другом — в теснейших дружеских и идейных связях с Невилем Чемберленом. По выражению одного английского дипломата, у Вильсона и Чемберлена было одно общее: оба они ничего не понимали во внешней политике. Гораций Вильсон являлся одним из руководителей пресловутой «кливденской клики», которая решала судьбы Англии и европейской политики в конце 30х годов.

Имя Горация Вильсона было особенно хорошо известно в германской столице: Еще 23 августа 1938 года германский поверенный в делах в Лондоне Кордт характеризовал Вильсона следующим образом:

«Гораций Вильсон считается одним из самых влиятельных людей в английском правительстве. Он не любит выступать публично. Установлено, что Невиль Чемберлен советуется с ним во всех делах. Вильсон — человек, которому противно все показное, и он внушает уважение каждому, кто входит с ним в общение. Он является воплощением идеала Мольтке: „Быть больше, казаться меньше "».

Что ж, человек в стиле Мольтке мог устраивать немецких дипломатов. Но главное заключалось не в том, что сэр Гораций Вильсон был не только «больше, чем казался». Повторю: он был одним из фактических руководителей самой реакционной, самой антикоммунистической группы в правящих кругах Англии.

Официальная история Мюнхена широко известна: переговоры, в которых участвовали Чемберлен, Галифакс, Гитлер, Риббентроп, Даладье, Боннэ и другие, неоднократно освещались в литературе. Мы же посмотрим, чем занимался в эти дни сэр Гораций Вильсон, причем привлечем для этого свидетельство одного непосредственного участника событий — бывшего немецкого дипломата д-ра Фрица Хессе.

...Когда я позвонил в дверь небольшого дома на Тюркенштрассе — тихой улице в мюнхенском районе Швабинг, мне открыл ее невысокий, седой человек. Он провел меня в большую комнату, обставленную явно старомодно. Мы сели за большой круглый стол и начали беседу, которую я — с разрешения моего собеседника — записывал в свой блокнот.

Итак, моего собеседника звали д-р Фриц Хессе. Ныне пенсионер, он пережил немало событий. Ученик известного геополитика профессора Карла Хаусхофера, он познакомился в Мюнхене с Рудольоом Гессом и Адольфом Гитлером, а затем в Берлине — с Иоахимом фон Риббентропом. В начале 30х годов Хессе был главным редактором Немецкого телеграфного агентства, а затем стал представителем Немецкого информационного бюро (ДНБ) в Лондоне, что автоматически сделало его пресс-атташе немецкого посольства. Здесь он снова встретился с Риббентропом — человеком, которого Гитлер считал своим главным уполномоченным по установлению контактов с Англией.

Qр Хессе стал играть немалую роль в этом деле: он пользовался доверием Риббентропа и занимал весьма удобный пост, так как был одновременно официальным и неофициальным представителем нацистской дипломатии. Именно в этом качестве он и познакомился с сэром Горацием Вильсоном.

— О Вильсоне, — рассказывал Хессе, — все мы знали, что к нему сходятся явные и тайные нити английской внешней политики. К его личным связям с Чемберленом добавлялось особое обстоятельство: именно он фактически являлся главой английской секретной службы, что означало очень многое. Если учесть, что мы знали о германофильских настроениях сэра Горация, то вы поймете, как я был доволен возможностью познакомиться с ним.

— А кто, собственно говоря, «открыл» Вильсона? — спросил я.

— Риббентроп. Он понял его роль, когда ему докладывали о настроениях в английской верхушке. С Вильсоном и раньше были связаны некоторые немецкие дипломаты, однако эти связи не были прямыми. Они шли через посредника, профессора Конуэлл Эванса, который был известен нам, как человек секретной службы.

— А ваши связи с Вильсоном?

— Они были установлены в 1938 году через главного редактора агентства Рейтер и через пресс-шефа Форин оффис, Джеймса Стюарта. Через них я связывался с сэром Горацием, когда это было нужно. Сэр Гораций был сама скромность: он всегда говорил тихим голосом, жил в весьма скромной квартире, не появлялся на первом плане при официальных актах. Зато он всегда говорил: «Мы считаем». Или: «Мы не можем этого допустить». Чувствовалось, что он видит в себе управляющего делами Британской империи...

Д-р Хессе хорошо помнит о своих беседах с сэром Горацием: он записывал их для доклада Риббентропу, а сразу после войны изложил в своих мемуарах, вышедших в Мюнхене. О чем же шла речь в этих беседах?

Надо иметь в виду, что Вильсон был одним из творцов Мюнхенского соглашения. В 1938 году он сам ездил в Берлин, принимая активнейшее участие в организации встреч Чемберлена и Гитлера в Бад-Годесберге и Мюнхене. Когда в сентябре 1938 года соглашение между Чемберленом и Гитлером на одном из этапов переговоров оказалось под угрозой, последовало вмешательство Вильсона. Он предложил широкую базу для соглашения. В частности, он уже тогда говорил, что необходимо соглашение о раздела сфер влияния, что Англия должна обеспечить Германии возврат колоний и, наконец, что «Чемберлен не допустит вмешательства русских».

Сразу после подписания Мюнхенского соглашения Вильсон выступил инициатором нового тура переговоров. В частности, 26 ноября 1938 года Хессе смог доложить Риббентропу, что некое доверенное лицо Чемберлена, им опять был все тот же сэр Гораций Вильсон — просило его, Хессе, «прозондировать» возможность возобновления переговоров. Хессе докладывал, что с английской стороны существует срочное желание сделать дальнейший шаг, для того чтобы «наглядно продолжить» линию Мюнхенского соглашения. Как сообщал Хессе, это должен был быть путь «к совместному англо-германскому заявлению о признании главных сфер влияниям Вильсон шел довольно далеко: он прямо предлагал Германии в качестве сферы влияния Юго-Восточную и Восточную Европу, Японии отдавал Китай, а Италии — Средиземноморье.

Судя по всему, послемюнхенские предложения Вильсона серьезно обсуждались в Берлине. В частности Риббентроп в январе 1939 года вызвал Хессе и сказал ему:

— Гитлер вполне готов достичь генерального соглашения с Лондоном...

Риббентроп тут же разъяснил, что это должно было быть «совместное соглашение, направленное против России».

фриц Хессе достаточно недвусмысленным образом формулирует цели переговоров, которые велись после Мюнхена между Лондоном и Берлином: «Запланированная Гитлером политика состояла в то время в том, что оп хотел создать большую европейскую коалиции против Советской России. Он надеялся с этой целью привлечь на свою сторону не только Италию и Японию, но также Францию и Англию...». Это, по словам Хессе, должен был быть «священный европейский союз» (как Гитлер любил называть вынашиваемую идею альянса в узком кругу) против Советского Союза.

Подобные формулы говорят сами за себя, и прежде всего они свидетельствуют о том, насколько далеко шли замыслы мюнхенцев. В Мюнхене складывался антисоветский союз Германии, Италии, Франции и Англии. Гитлеровский генштаб получил неожиданный козырь в пользу своей военной геометрии и смог решить предварительную задачу — устранение Чехословакии, потенциального недруга Германии на своей южной границе. Расчет мюнхенских политиков, в сущности, совпадал с геометрией гитлеровского генштаба: устремиться к «уничтожению большевизма» по кратчайшей прямой. Тыл обеспечения марш на Восток!

Но Гитлер очень своеобразно воспринял эту рекомендацию: он понял, что под антикоммунистический вексель, выданный в Мюнхене, может смело действовать даже против своих классовых союзников. Мюнхенская капитуляция не укрепила авторитета Англии и Франции в глазах фюрера. Как раз наоборот!

«Чемберлен и Даладье? — рассуждал Гитлер, выступая перед генералитетом. — Я их видел в Мюнхене. Это жалкие червяки. Они слишком большие трусы, чтобы напасть. Они не выйдут за пределы объявления блокады».

В той же беседе (она состоялась 22 августа 1939 года) он так объяснял рождение плана второй мировой войны:

«Мне было ясно, что конфликт с Польшей наступит рано или поздно. Я решился на него уже весной, но думал, что сначала обращусь против Запада, а только затем — против Востока. Но очередность нельзя установить заранее... Мой пакт с Польшей был заключен только для выигрыша времени. А затем, милостивые государи, с Россией случится то, что я проделаю в качестве образца С Польшей!»

Или в беседе с Кейтелем:

«Наши интересы состоят в следующем: обеспечить этот район [Польшу. — Л. Б.] в качестве выдвинутого вперед плацдарма, который может быть использован в военном отношении и для сосредоточения...».

Миновали времена, когда Геринг обещал Пилсудскому совместный марш на Украину. Собственно говоря, Германия уже выжала из польского антикоммунизма все, что ей было нужно. Панская Польша в 20е — 30е годы исправно исполняла роль «бастиона Запада» против Советской страны — участвовала во всех антисоветских провокациях и по мере сил осуществляла их сама. Так, в 1938 году польский посол в Вашингтоне граф Потоцкий предлагал создать блок, «который охранял бы восточные границы Германии и наблюдал за тем, чтобы СССР не мог прийти на помощь Чехословакии и Франции в случае нападения Германии на эти государства».

Эту идею в свое время предлагал Польше Герман Геринг во время своих пресловутых охотничьих поездок в Беловежскую пущу, и она нашла благодатную почву. Как-то польский министр иностранных дел Юзеф Бек уверял румынского министра иностранных дел Грегора Гафенку, что «Гитлер понимает опасность большевистской угрозы, с которой он всегда боролся... Это главная проблема... Германии, по сравнению с которой другие являются второстепенными». Увы, это говорилось на том этапе, когда «главной проблемой» для Германии стало нападение на Польшу. А Гитлер продолжал умело спекулировать на антикоммунизме Бека. Не случайно он сказал ему 5 января 1939 года: «Каждая польская дивизия, борющаяся против России, соответственно сберегает одну германскую дивизию».

Какой цинизм — говорить это, когда уже готовилась операция «Вайс» — нападение на Польшу! Но еще больший цинизм проявлял Юзеф Бек, когда, ослепленный своим антикоммунизмом, он отказывался от всех разумных шагов по защите национальных интересов Польши. В мае 1939 года Польша отвергла советское предложение заключить пакт о взаимной помощи. Но польские реакционеры жестоко ошибались, когда предполагали, что этим заслужат милость берлинской рейхсканцелярии. Там уже давно решили, что Польша нужна Германии не как союзница, а как рабыня.

B немецких военных планах, направленных против Польши, имелось два элемента. Первый элемент — экспансионистские устремления, связанные с традициями «Дранг нах Остен» и аппетитами остэльбских юнкеров и силезских магнатов. Но был и второй элемент: Гитлер и его ближайшее окружение рассматривали Польшу не только как объект захвата, но и как очередную ступень своей агрессии. В подтверждение можно сослаться, например, на состоявшийся летом 1939 года разговор между итальянским министром иностранных дел графом Галеаццо Чиано и Иоахимом фон Риббентропом:

— Вам нужен Данциг или коридор? — спросил Чиано, желая осведомиться, каковы цели Германии и что ей нужно от Польши.

— Данциг? Нет. Теперь нет. Нам нужна война, — ответил Риббентроп.

То же самое сказал Гитлер 23 мая:

— Речь идет не о Данциге. Дело для нас идет о расширении жизненного пространства на Востоке и обеспечении продовольственного снабжения, а также о решении прибалтийской проблемы... В Европе нет, видно, других возможностей...

Иными словами, Гитлер разъяснял, что Польша — лишь первый шаг, за которым последуют другие.

 

На рубеже мира и войны

Период от Мюнхена до осени 1939 года, безусловно, принадлежит к числу самых напряженных и трагических в истории ХХ века. Не случайно он до сегодняшнего дня привлекает внимание историков, политиков, публицистов.

Не было другой страны, руководители которой так ясно видели бы угрозу миру со стороны Гитлера, как Советский Союз. С момента пожара в рейхстаге государственные и партийные деятели СССР предупреждали всех: Гитлер угрожает миру! Они повторяли это в дни боев в Испании, в дни Мюнхена, в самом преддверии войны. Достаточно обратиться к материалам XVIII съезда Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков), происходившего в марте 1939 года, чтобы в этом убедиться.

Вряд ли у кого-либо из делегатов XVIII съезда партии было сомнение в том, что Советскому государству грозила фашистская агрессия. Но в анализе международного положения, данном на съезде, звучал и другой весьма существенный мотив. Речь шла о попытках некоторых элементов английских и французских правящих групп использовать германский фашизм в качестве ударного кулака против СССР.

Для подобных заключений политическая действительность давала много материала — Мюнхен оставался Мюнхеном. Его логическим продолжением вполне мог стать единый блок, направленный против Советского Союза. С этой возможностью надо было считаться, ибо попытки СССР достичь удовлетворительного решение проблемы коллективной безопасности натолкнулись на противодействие Запада.

На XVIII съезде Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) были сформулированы следующие основные принципы советской внешней политики:

«1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами;

2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками;

3. Всемерно укреплять боевую мощь нашей Красной армии и Военно-Морского Красного флота;

4. Крепить международные связи дружбы с трудящимися всех стран, заинтересованными в мире и дружбе между народами».

Эти основные принципы являлись логическим выводом из той линии на укрепление мира и международной безопасности, которая проводилась Советским государством на всем протяжении его существования. Советская дипломатия на первой же международной конференции, в которой она приняла участие, — это было в 1922 году в Генуе — устами соратника В. И. Ленина Г В. Чичерина провозгласила основные принципы ленинской внешней политики — принципы мира и мирного сосуществования стран с различными социальными системами.

Но в конце 30х годов Советское правительство не могло не считаться с тем, что условия для обеспечения мира и проведения политики мирного сосуществования значительно ухудшились. То в одном, то в другом районе земного шара вспыхивали военные пожары, а к весне 1939 года опасность всеобщего пожара стала абсолютно ясной. На счету агрессоров были уже захват Абиссинии, интервенция в Испании, вторжение в Китай, аншлюс Австрии, отторжение Судетской области от Чехословацкого государства. В пассиве мировой политики уже было Мюнхенское соглашение — фактический блок Гитлера с Даладье и Чемберленом. И мы знаем, что это соглашение рассматривалось антикоммунистами всех мастей как база для дальнейшего сговора.

Анализируя международное положение тех лет, авторы многотомного труда «История Коммунистической партии Советского Союза» отмечали:

«В обстановке нараставшей угрозы новой мировой войны Коммунистическая партия Советского Союза продолжала активно отстаивать дело мира, предпринимала все, чтобы парализовать агрессивные действия фашистских государств, не допустить объединения реакционных сил против СССР. Важность этого была обусловлена усилившимся стремлением международных империалистических кругов создать единый антисоветский фронт, вовлечь в него обе группировки — германо-итало-японскую и англо-франко-американскую — и разрешить все свои противоречия за счет Советского Союза. В случае успеха такого плана нашей стране, как этого и добивались империалистические круги, пришлось бы вести войну на два фронта: на Западе — против фашистской Германии и на Востоке — против милитаристской Японии, поддержанных другими участниками антисоветского фронта. Советскому Союзу противостоял бы весь капиталистический мир с его мощной военной организацией. Это создало бы огромную опасность для нашего государства».

Весна 1939 года поставила Советское правительство перед новыми, очень сложными задачами. В марте Германией была захвачена вся Чехословакия. В марте же Германия оккупировала Клайпеду, принадлежавшую Литве. Гитлеровское правительство аннулировало германо-польский пакт о ненападении, расторгло англо-германское морское соглашение, а 7 апреля итальянские войска вторглись в Албанию. Германия оказывала неприкрытое давление на Польшу и Румынию. Надо было действовать!

Еще 18 марта Советское правительство внесло предложение созвать конференцию заинтересованных держав — Советского Союза, Великобритании, Франции, Румынии, Польши и Турции — для того, чтобы определить позицию по отношению к германской агрессии, нависшей над Румынией. Англия отказалась, взамен этого она предложила подписать декларацию четырех держав (Англия, СССР, Франция, Польша) о немедленных консультациях относительно мер сопротивления агрессии. Советское правительство, хотя и считало это предложение явно недостаточным, все же на него согласилось. И что же произошло? Англия сняла свое собственное предложение. Такова была малоотрадная прелюдия весенне-летних переговоров 1939 года...

Но переговоры продолжались. Англия и Франция, пытаясь спасти лицо, предложили Советскому правительству принять совместную декларацию, которая, однако, не предполагала никаких обязательств Англии и Франции в случае прямого нападения Германии на Советский Союз. Правда, Франция предложила более реалистический проект советско-французской декларации о взаимной помощи, однако под давлением Англии французское правительство само отказалось от своих идей.

17 апреля 1939 года правительство Советского Союза вручило Англии и Франции (с которой его связывал договор 1935 года) новые предложения, предусматривавшие заключение между тремя державами равноправного эффективного договора о взаимопомощи против агрессии. Начался обмен нотами. Мы не будем входить сейчас во все перипетии дипломатической дискуссии, которая была весьма сложной. Смысл позиции Запада, пожалуй, довольно точно определил маститый английский политик Дэвид Ллойд Джордж, когда 14 июля 1939 года он сказал советскому послу Ивану Михайловичу Майскому, что Чемберлен «до сих пор не может примириться с идеей пакта с СССР против Германии...

Предложения Советского Союза от 14 апреля 1939 года были углублены и расширены в других документах — от 2 июня (проект договора трех держав о взаимной помощи), 8 июля (ответ на англо-французское предложение). Под давлением общественности Англии были начаты политические переговоры в Москве (в них участвовали посол Англии в СССР Сидс и заведующий центрально-европейским отделом английского министерства иностранных дел Стрэнг). Но, как говорится, воз оставался «и ныне там». Секрет этого неплохо сформулировал американский поверенный в делах во Франции Вильсон, когда он, оценивая в письме государственному секретарю от 24 июня 1939 года линию англо-французской дипломатии, выразил мнение, что «возможно, готовится второй Мюнхен, на этот раз за счет Польши».

Англия и Франция вели двойную игру, не желая честно сотрудничать с СССР в деле установления единого фронта против агрессии. Как писал в июне 1939 года в «Правде» А. А. Жданов, английское и французское правительства не хотели равного договора с СССР, все время стараясь создать для себя преимущества. «...Англичане и французы хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они тоже за «равенство», а такого договора, в котором СССР выступал бы и роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств. Но ни одна уважающая себя страна на такой договор не пойдет, если не хочет быть игрушкой в руках людей, любящих загребать жар чужими руками. Тем более не может пойти на такой договор СССР, сила, мощь и достоинство которого известны всему миру».

Вот как оценивал смысл западной позиции посол СССР во Франции Я. Суриц в одной из телеграмм, направленных в Москву:

«Переговорщики, жульничая с вами, одновременно обманывают и общественное мнение своих собственных стран, которое в своем огромном большинстве (по крайней мере здесь, во Франции) с нетерпением ожидает скорейшего заключения эффективного соглашения с нами. Обман ведется главным образом по линии искажения нашей позиции, все время изображаемой как нарастание с нашей стороны все новых и новых требований и заведомо неверного освещения существа наших требований и действительного характера разногласий...

Трехмесячная капитель с переговорами уже с достаточной ясностью вскрыла, что наши партнеры не хотят настоящего соглашения с нами, но, боясь своего общественного мнения, будут скрывать это и продолжать прятаться за „тайну переговоров"».

В свою очередь, оценивая ход тройственных переговоров, народный комиссар иностранных дел СССР писал 8 мая 1939 года советским полпредам во Франции и Англии: «...Англичане и французы требуют от нас односторонней и даровой помощи, не берясь оказывать нам эквивалентную помощь».

Тогда советские дипломаты во многом могли только строить предположения. Теперь мы знаем, насколько они были правы. В 1970 году историки и публицисты получили своеобразный и совершенно неожиданный подарок от учреждения, которое меньше всего привыкло преподносить таковые, — от английского министерства иностранных дел. Форин оффис — одно из самых скупых на слова и декларации дипломатических ведомств мира. Оно не спешит говорить и подавно не спешит раскрывать свои архивы. Однако в Англии действует закон 1967 года, согласно которому публикация важных государственных и дипломатических документов разрешается по прошествии срока давности в 30 лет. Это не означает, что публикуются все документы, однако кое-что появляется на свет. Итак, 1 января 1970 года подошел срок для публикации документов периода 1939 года.

О чем же говорят эти документы? Вот несколько выдержек:

«27 марта 1939 года. На заседании внешнеполитического комитета кабинета министров Галифакс заявляет: «Если бы нам пришлось сделать выбор между Польшей и Советской Россией, то, пожалуй, ясно, что предпочтение следовало бы отдать Польше...»

29 марта. Чемберлен призывает всех английских министров «воздерживаться от личных выпадов против г-на Гитлера и г-на Муссолини...»

31 марта. Чемберлен информирует кабинет, что, по мнению побывавшего в Москве министра внешней торговли Хадсона, «Россия почти или совсем не сможет оказать помощи». Чемберлен заявляет, что он «относится с крайним недоверием к России и не верит в то, что мы должны заручиться активной и постоянной поддержкой этой страны...»

25 апреля. Министр обороны лорд Четфильд: «Россию в военном отношении можно считать лишь державой среднего разряда...»

12 июня. Майский предлагает, чтобы Галифакс поехал для переговоров в Москву. Галифакс отказывается. Со своей стороны английское правительство продолжает настаивать на заключении с Советским Союзом сделки одностороннего характера, в соответствии с которой Англия могла бы требовать от России помощи, а Россия не могла бы требовать помощи от Англии...

20 июля. Английский дипломат Стрэнг, отправившись в Москву, сообщает в Лондон: «Их [русских. — Л. Б.] недоверие и подозрительность к нам в ходе переговоров не уменьшились, и я не думаю, чтобы возросло их уважение к нам. Тот факт, что мы создаем одну трудность за другой по вопросам, которые кажутся им маловажными, порождает у них впечатление, что мы, может быть, не особенно стремимся к соглашению».

Так складывались «дипломатические рубежи» переговоров, и главный смысл дипломатических позиций участвующих сторон сводился к следующему: «Линия Советского правительства, разработанная Политбюро ЦK, на всем протяжении переговоров оставалась твердой и последовательной: Советский Союз добивался создания мощного заградительного вала, который преградил бы фашистским агрессорам дорогу к войне. Фундаментом для этого мог стать договор о взаимной помощи, основанной на равенстве обязательств, эффективности принимаемых мер и пресечении агрессии в любом районе Европы. Это было продолжением в новых условиях незыблемой линии советской внешней политики на обеспечение коллективной безопасности...

В противоположность Советскому Союзу правительства Англии и Франции стремились не к пресечению гитлеровской агрессии, а к тому, чтобы она осуществилась в желательном для них направлении, то есть против (.ССР В каждом из предложенных ими вариантов соглашения сквозило одно: желание подставить Советский Союз и соседние с ним государства Восточной Европы под удар Германии, не связывать себя определенными обязательствами в отношении СССР, но обеспечить себе его поддержку на тот случай, если Германия двинется все же не на восток, а на запад. Несмотря на то, что нападение Германии на СССР могло произойти через территорию прибалтийских стран, Англия и Франция упорно не желали распространять на них обязательства по оказанию помощи против немецко-фашистской агрессии. В то же время они попустительствовали сближению этих государств с Германией. В период англо-франко-советских переговоров были подписаны договоры между Германией и Эстонией, Германией и Латвией. Правящие круги Англии и Франции поощряли безрассудную политику буржуазного правительства Польши, которое отвергало все предложения о советской помощи в случае агрессии».

Как видим, обстановка для СССР была очень сложной. Тем весомее выглядят сегодня те настойчивые усилия, которые наша страна прилагала, чтобы все-таки преодолеть преграды, воздвигаемые реакционерами всех мастей. Так, учитывая обострение международной обстановки, Советское правительство предложило Англии и Франции начать военные переговоры — то есть не дожидаться решения всех политических проблем, а начать подготовку совместных мер для отражения агрессии, которая уже нависала над Европой и в первую очередь над Польшей. Это предложение было сделано 23 июля 1939 года.

Чтобы сделать наглядным все своеобразие политической ситуации того периода, я хочу обратиться лишь к одному — вполне конкретному — эпизоду острой дипломатической борьбы — к военным переговорам между СССР, Англией и Францией, происходившим в августе 1939 года. Это лишь один эпизод, один этап. Но в нем, как мы увидим, отразилось все напряжение тех памятных дней.

Выше отмечались главные этапы упорной борьбы советской дипломатии за коллективную безопасность, против гитлеровской агрессии. Теперь, после 23 июля — дня, когда СССР предложил начать военные переговоры с целью организации отпора агрессору, — Англия и Франция были вынуждены согласиться на советское предложение. Советскую военную миссию возглавил К. Е. Ворошилов, английскую — адмирал Дракс, французскую — генерал Думенк.

Переговоры начались 12 августа 1939 года в Москве. Мы предпримем их «историческую реконструкцию» — благо протоколы находятся в нашем распоряжении. Но знать протоколы — этого еще мало. Дипломатические, переговоры в известной мере можно уподобить встречному бою. Они развертываются, как правило, неожиданно, поскольку ни один из сражающихся не знает, какие силы и на каком направлении введет другой участник боя. Но когда мы «реконструируем» бой, то можем сказать: силы были таковы, замыслы сторон — таковы. Поэтому к публикации протокола я добавляю специфические средства «исторической реконструкции»: свидетельства очевидцев и документы, определившие позиции сторон. Причем это документы, которые тогда, в 1939 году, были неизвестны.

Посмотрим, что получится. Итак, будем двигаться от одного дня к другому. Дней было семь.