Киевская Русь. Страна, которой никогда не было? : легенды и мифы

Бычков Алексей Александрович

И снова о русских князьях

 

 

Период княжеских усобиц. Сыновья Ярослава Мудрого

Ярослав Мудрый скончался в ночь с 19 на 20 февраля 1054 года.

Вот что по этому поводу говорит А. Нечволодов (официальная версия).

«Перед смертью Ярослав делит власть над Русской землей между пятью своими сыновьями. «Вот я отхожу из этого света, дети мои! — завещал он им перед смертью. — Любите друг друга, потому что вы все братья родные, от одного отца и одной матери. Если будете жить в любви между собой, то Бог будет с вами. Он покорит вам всех врагов, и будете жить в мире; если же станете ненавидеть друг друга, то и сами погибнете и погубите землю отцов и дедов, которую они приобрели трудом своим великим. Так живите же мирно, слушаясь друг друга. Свой стол Киев — поручаю вместо себя старшему сыну моему Изяславу. Слушайтесь его, как меня слушались. Пусть он будет вам вместо отца. Святославу даю Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Вячеславу — Смоленск, Игорю — Владимир; каждый да будет доволен своей частью; если же кто захочет обидеть брата своего, то ты, Изяслав, помогай обиженному».

Из этого завещания ясно видно, что, разделяя власть над землей между пятью сыновьями, Ярослав вполне сознавал, какая огромная опасность грозит Руси и его наследникам, если они не будут жить в мире между собой; вместе с этим ясно видно также, что Ярослав, несмотря на даваемый завет, ожидал возникновения между сыновьями раздоров, так как он тут же добавил: «Если же кто захочет обидеть брата своего, то ты, Изяслав, помогай обиженному».

После кончины отца своего сыновья его вступили во владение Русью.

Изяслав как старший получил киевский стол со всеми принадлежавшими Киеву волостями, а вместе с ним и Новгород, то есть оба русские конца Великого водного пути из варяг в греки; Святослав — землю Черниговскую, а также Тмутаракань, Рязань, Муром и страну вятичей; Всеволод, кроме Переяславля, — Ростов, Суздаль, Белоозеро и Поволжье, или берега Волги; Вячеслав — область Смоленскую, а Игорь — город Владимир-Волынский.

Через два года умер Вячеслав, и братья, согласно лествичному восхождению, перевели на открывшийся стол в Смоленске самого младшего — Игоря из Владимира; Игорь тоже вскоре умер, после чего волость его досталась трем старшим братьям.

Таким образом, в руках этих трех Ярославичей по смерти Вячеслава и Игоря сосредоточились все русские земли, кроме земли Полоцкой, отданной в удел потомству старшего сына святого Владимира от Рогнеды — Изяславу; в земле этой в описываемое время княжил внук Изяславов — Всеслав Бречиславич.

Большая тишина и любовь царили между князьями нашими в первые десять лет после кончины Ярослава, так как завет, данный им умирающим отцом, они еще свято хранили.

Тогда же они совершили ряд удачных походов против некоторых пограничных инородцев: голядов, живших в углу между реками Протвой и Окой; сосолов, обитавших близ Колывани, или нынешнего Ревеля, и, наконец, против торков, племени, родственного печенегам и обитавшего по соседству с Переяславской волостью; они были разбиты наголову.

Вскоре, однако, различного рода бедствия, как извне, так и внутри страны, разразились над Русской землей.

Началу этих бедствий предшествовал, по рассказу летописца, ряд чудесных знамений: река Волхов, вероятно вследствие сильного скопления льдов на низовье, шла пять дней подряд вверх; затем в течение недели на западе появлялась большая звезда с лучами кровавого цвета, а солнце в продолжение некоторого времени утратило свой блеск и восходило без лучей наподобие месяца; наконец, киевские рыболовы извлекли из реки неводом младенца, такого отвратительного урода, что он был ими тотчас же обратно заброшен в воду.

Вслед за этими знамениями начались и бедствия.

В степях на смену печенегам, наголову разгромленным Ярославом Мудрым в 1036 году под Киевом, появился новый свирепый и чрезвычайно хищный азиатский кочевой народ — половцы.

Половцы частью уничтожили, частью потеснили остатки печенегов и торков и прочно заняли Черноморское побережье вплоть до реки Днестра. Свой первый опустошительный набег на Россию они произвели зимой 1061 года, напав на Переяславскую землю, сильно разграбили ее и, захватив богатый полон, удалились на Дон.

Этим набегом началась наша жестокая борьба с новыми степными хищниками — половцами, продолжавшаяся почти без перерывов в течение двух столетий — вплоть до нашествия татар.

Через три года после описанного первого половецкого набега, в 1064 году, началась и первая княжеская усобица.

Причиной этой усобицы было недовольство своей участью князя-изгоя Ростислава Владимировича, сына самого старшего из Ярославичей, Владимира, славного строителя Новгородского храма Святой Софии, который умер еще при жизни Ярослава и, стало быть, не успел подняться по лествичному восхождению до киевского стола; вот почему и сын его Ростислав, как изгой, был исключен из общей очереди старшинства и обделен при распределении волостей своими дядями.

Этот князь Ростислав, человек храбрый, предприимчивый и умный, притом такой же добросердечный и великодушный, как его покойный отец, тяготясь своим положением, успел собрать в Новгороде, где он проживал с детства, удалых товарищей и неожиданно напал на Тмутаракань, доставшуюся, как мы видели, Святославу Черниговскому.

Здесь сидел в это время на княжении юный сын Святослава Глеб и мирно занимался измерением по льду ширины пролива из Азовского моря в Черное, когда на него внезапно налетел двоюродный брат Ростислав и изгнал из Тмутаракани.

Конечно, Святослав не замедлил выступить в поход, чтоб вернуть себе Тмутаракань. Ростислав, уважая дядю, говорит летописец, отдал ему город без сопротивления, но как только Святослав удалился, то опять сел в нем княжить, причем весьма быстро покорил себе касогов и другие соседние кавказские народы, пользуясь тем, что Святослав был в это время занят новой усобицей, поднятой полоцким князем Всеславом. Однако Ростислав был вскоре лишен жизни, и притом самым низким образом. Быстрое покорение им окрестных кавказских народов возбудило против него сильные опасения у греков, владевших городом Корсунью на Крымском побережье; чтобы избавиться от Ростислава, они подослали к нему одного своего знатного человека, который успел вкрасться в доверие к русскому князю, и однажды, когда Ростислав угощал его, грек, налив чашу вина, провозгласил здоровье хозяина и затем, отпив половину, передал ее Ростиславу, чтобы тот допил ее до дна, причем во время этой передачи выпустил незаметно из-под ногтя сильный яд, от которого доверчивый Ростислав и умер на шестые сутки, оставив трех сыновей-сирот: Рюрика, Володаря и Василька; место же его в Тмутаракани опять занял Глеб Святославич.

Так с кончиной Ростислава сама собой окончилась первая усобица между потомками Ярослава; но в это время на Руси шла уже другая усобица, и притом значительно более жестокая, между тремя Ярославичами с одной стороны и Всеславом, князем Полоцким, с другой, который считал себя также на положении изгоя ввиду того, что дед его Изяслав был совершенно выделен из остальной семьи святого Владимира и посажен с матерью в Полоцкой земле, причем уже у сына этого Изяслава, Бречислава, вышла в 1020 году усобица с великим князем Ярославом.

Теперь сын Бречислава, Всеслав, снова поднял оружие.

Князь этот, немилостивый, по сказанию летописца, на кровопролитие, больной какой-то язвой на голове, которую постоянно скрывал под повязкой, и рожденный будто бы от волхвования, оставил о себе память как о чародее за необыкновенное искусство чрезвычайно быстро и скрытно совершать свои походы.

В 1065 году, пользуясь, вероятно, тем, что внимание Ярославичей было отвлечено Ростиславом к Тмутаракани, Всеслав стал неожиданно осаждать Псков. Но Псков ему взять не удалось; тогда он в следующем, 1066 году неожиданно же подступил, по примеру отца своего, к Новгороду, полонил множество жителей с женами и детьми и снял колокола у Святой Софии.

Возмущенные этим, Ярославичи собрали войска и, вступив в страшные холода во владения Всеслава, подошли к Минску. Жители Минска, верные своему князю, их к себе не впустили и затворились. Тогда братья взяли город приступом, причем войска их в ярости изрубили множество жителей. Вскоре против Ярославичей выступил Всеслав, и встреча их произошла на реке Немизе, должно быть, недалеко от Минска. Здесь 3 марта 1067 года, несмотря на сильный снег, произошла злая сеча, в которой пало много народу с обеих сторон, но победа осталась за Ярославичами, и Всеслав должен был бежать.

Чтобы покончить с ним, Изяслав с братьями прибегли через несколько месяцев к следующему: они пригласили Всеслава для переговоров, пообещав не причинять никакого зла; когда же он прибыл и вошел в шатер Изяслава, то был тотчас же схвачен с двумя своими сыновьями и отвезен в Киев, где их посадили в поруб (тюрьму).

Это вероломство не принесло счастья Ярославичам, а, наоборот, как увидим, было источником многих бедствий.

В следующем, 1068 году половцы в огромном количестве подступили к границам Русской земли.

Изяслав, Святослав и Всеволод вышли им навстречу к берегам реки Альты, но имели слишком недостаточно войска и были наголову разбиты.

После этого поражения Изяслав и Всеволод с остатками своих воинов вернулись в Киев, а Святослав к себе в Чернигов.

В Киеве известие о погроме на Альте вызвало сильнейшее волнение; всеобщее негодование возгорелось против тысяцкого Коснячка, воеводы городских и сельских полков, которому ставились в вину все наши неудачи. Жители шумно требовали, чтоб им еще раздали оружия и коней и повели вновь биться против половцев. Вскоре возбуждение толпы перешло и против великого князя Изяслава; часть народа направилась к его терему, а часть к порубу, где был заключен Всеслав с сыновьями. Нерешительный Изяслав колебался, не знал, что предпринять, и, наконец, видя всеобщее неудовольствие против себя, решил бежать в Польшу; за ним оставил город и Всеволод; в это же время толпа вывела Всеслава из поруба, провозгласила его киевским князем, а затем кинулась грабить двор Изяслава.

Пока Изяслав поспешал в Польшу к своему двоюродному брату королю Болеславу Второму, сыну дочери Ярослава Мудрого — Доброгневы, а Всеслав, неожиданно очутившийся великим князем вопреки всем правилам лествичного восхождения, заводил свои порядки в Киеве, половцы разошлись по пограничным нашим областям и нещадно их пустошили. Когда они стали подходить к Чернигову, то Святослав, не оправившийся еще от поражения на Альте, тем не менее собрал сколько мог войска и вышел им навстречу к реке Снову. Половцев было двенадцать тысяч человек, у Святослава же насчитывалось не более трех тысяч.

Но князь этот вместе с обширнейшей образованностью соединял в себе и истинную воинскую доблесть. Он не смутился, выстроил полки и, обратившись к ним с теми же словами, с какими некогда его пращур, великий Святослав, обращался к своей дружине: «Потягнем же, братие. Уже нам некуда деться», стремительно ринулся на половцев. Это неожиданное и смелое наступление Святослава увенчалось самой полной победой: множество половцев было убито и потоплено в реке Снове, причем после поражения они оставили нас на некоторое время в покое».

Но оставим А. Нечволодова и опишем дальнейшие события, основываясь на научных фактах.

В 1068 году Изяслав был вынужден покинуть Киев в результате народного возмущения, и в столице Руси взошел на престол полоцкий князь Всеслав Брячиславич.

И хотя Изяславу удалось вернуться в Киев уже в следующем, 1069 году, удержался он в нем недолго и в 1073-м был снова изгнан — теперь уже родными братьями Святославом и Всеволодом (Святослав занял при этом киевский стол). После смерти в 1076 году Святослава, вернувшись вторично в уступленный ему миролюбивым Всеволодом Киев, Изяслав погиб в 1078 году в битве с племянниками Олегом Святославичем и Борисом Вячеславичем.

Многое из событий той драматической поры донесено до нас «Повестью временных лет» и другими древнерусскими источниками — многое, но далеко не все. Изяслава Ярославича еще около 1040 года отец женил на сестре польского князя Казимира I, а в пору киевского княжения Изяслава в Польше правил сын Казимира Болеслав II (1058–1079, король с 1076 года). Поэтому неудивительно, что пути изгнанника приводили его именно в Польшу и что, прежде всего, на Польшу были ориентированы его внешнеполитические связи. Братьям Изяслава приходилось искать себе в Западной Европе союзников, способных нейтрализовать воинственного польского князя (этим напоминавшего своего тезку и прадеда Болеслава Г). Некогда единая внешняя политика Руси раздробилась. Проследить за хитросплетением переменчивых военно-политических союзов противоборствовавших группировок русских князей мы можем только по западноевропейским источникам, данные которых иногда позволяют лучше понять и происходившее собственно на Руси.

Первое изгнание Изяслава было недолгим; настоящего военного вмешательства Болеслава II не потребовалось, и 2 мая 1069 года, оставив польское войско где-то на Волыни, Изяслав вошел в Киев, по словам «Повести временных лет», «с Болеславом, мало ляхов поим». Об этом эпизоде кроме «Повести» свидетельствуют и польские источники, но ценность их сведений для историка весьма ограничена: скудость фактов в них компенсируется многословными панегирическими анекдотами из жизни непобедимых польских князей, к тому же неверно перетолкованными. Вот что сообщает об интересующем нас сюжете Аноним Галл: «Итак, король Болеслав II, как и великий Болеслав I, врагом вступил в столицу Русского королевства (Ruthenorum regnum) главный город Киев (Kygow) и оставил памятный знак ударом своего меча в Золотые ворота. Еще он утвердил там на королевском троне одного русского из своей родни, которому и принадлежало королевство, всех же восставших против него устранил от власти. О блеск земной славы, о храбрость и твердость воинская, о величие королевской власти! Король, им поставленный, попросил щедрого Болеслава, чтобы тот выехал ему навстречу и даровал ему поцелуй мира, дабы оттого его (Изяслава) больше почитал его народ. Поляк хотя и согласился, но при условии, что русский даст, что он (Болеслав) пожелает. И вот, после того как сосчитали количество шагов коня Болеслава Щедрого от лагеря до места встречи, русский выложил столько же гривен золота (в данном случае гривна соответствовала 200 граммам. — Авт.). И тогда, наконец, не сходя с коня, Болеслав, с улыбкой дернул его за бороду и даровал ему куда как дорогой поцелуй. С тех пор Русь будто бы платит Польше дань».

Что можно почерпнуть из этого рассказа? Он характеризует больше его автора, чем события. Описанное Анонимом прилюдное целование, возможно, и было в действительности, но суть церемонии хронистом не понята: подергивание за бороду — не покровительственный жест победителя, а символическое скрепление договора, известное еще со времен викингов. Винцентий Кадпубек, не имея, что добавить по сути дела, не может, однако, просто оставить все как есть; в результате комизм ситуации возрастает: «Схватив подошедшего короля за бороду, он треплет ее и многократно дергает, приговаривая: «Пусть трепещет эта голова, перед которой надлежит вострепетать вам». Дергая все сильнее снова и снова, он добавляет: «Вот муж, которого мы удостаиваем нашей милости».

Далее следует странствующий сюжет (восходящий еще к Геродоту) о мужьях, отправившихся на долголетнюю войну, и истосковавшихся женах, взявших себе в мужья рабов.

В приведенных рассказах все хорошо, кроме их достоверности: летопись буднично сообщает, как киевляне «избиваху ляхи отай (тайком)» («Повесть временных лет», с. 75).

Так что у Болеслава, вероятно, не было большой охоты вмешиваться в русские дела, когда Изяслав в 1073 году вторично явился к нему, несколько наивно полагаясь на прихваченную казну. «Этим добуду воинов», — передает летописец намерения князя («Повесть временных лет», с. 79). Болеслав деньги отобрал, а «воев» не дал, «показав» Изяславу «путь от себе», а попросту говоря, выдворив его. Польские авторы об этом поступке Болеслава «Щедрого» и «Смелого», естественно, умалчивают, но зато мытарства Изяслава с семьей во время его второго изгнания хорошо отражены в немецких и папских источниках.

Первым в их ряду надо по праву поставить пространное сообщение от 1075 года в «Анналах» Ламперта Херсфельдского. Ламперт работал над своими «Анналами» в Херсфельдском монастыре в конце 70-х годов XI века, и для периода после 1040 года, а особенно — с конца 1060-х годов, они служат источником неоценимым, хотя и заметно тенденциозным: во вспыхнувшем в 1075 году споре об инвеституре между королем Генрихом IV (1056–1106, император с 1084 года) и Папой Григорием VII (1073–1085) анналист был противником Генриха. Впрочем, в занимающем нас фрагменте эта тенденциозность не прослеживается.

«Через несколько дней после Рождества 1074 года в Майнц (на Рейне, при впадении в него Майна) к Генриху IV «явился король Руси (Ruzenorum тех) по имени Димитрий, привез ему неисчислимые сокровища — золотые и серебряные сосуды и чрезвычайно дорогие одежды — и просил помощи против своего брата, который силою изгнал его из королевства и сам, как свирепый тиран, завладел королевской властью. Для переговоров с тем о беззаконии, которое он совершил с братом, и для того чтобы убедить его впредь оставить незаконно захваченную власть, иначе ему вскоре придется испытать на себе власть и силу Германского королевства, король немедленно отправил Бурхарда, настоятеля Трирской церкви. Бурхард потому представлялся подходящим для такого посольства, что тот, к которому его посылали, был женат на его сестре, да и сам Бурхард по этой причине настоятельнейшими просьбами добивался от короля пока не принимать в отношении того (то есть Святослава) никакого более сурового решения. Короля Руси до возвращения посольства король (то есть Генрих) поручил заботам саксонского маркграфа Деди, в сопровождении которого тот и прибыл сюда».

А вот финал, разыгравшийся уже в Вормсе (на Рейне, несколько выше Майнца) по возвращении Генриха IV из очередного похода против восставших саксов: «Бурхард, настоятель Трирской церкви, посланный с королевским посольством к королю Руси, вернулся, привезя королю столько золота, серебра и драгоценных тканей, что и не припомнить, чтобы такое множество когда-либо прежде разом привозилось в Германское королевство. Такой ценой король Руси хотел купить одно: чтобы король не оказывал против него помощи его брату, изгнанному им из королевства. Право же, он вполне мог бы получить это и даром, ибо Генрих, занятый внутренними домашними войнами, не имел никакой возможности вести войны внешние с народами столь далекими. Дар, дорогой и сам по себе, оказался тем более ценен, что был сделан в нужный момент. Ибо огромные расходы на последнюю войну (против саксов) опустошили королевскую казну, тогда как войско выражало сильное недовольство, настойчиво требуя платы за только что завершившийся поход. Если бы его требования не были удовлетворены с королевской щедростью, то не приходилось сомневаться, что оно не было бы уже столь послушно, а ведь оставшаяся часть дела (саксонской войны), как следовало опасаться, была, без сомнения, большей».

Общая интонация рассказа Ламперта отмечена неприкрытой иронией по отношению к Генриху IV (его неумеренные и неисполнимые угрозы в адрес Святослава, пустая казна в результате неразумной внутренней войны), но на изложении канвы событий это не сказывается. Любопытно, что примерно в том же ключе выдержано и краткое сообщение французского хрониста начала XII века, Сигеберта из Жамблу (Sigeberti Gemblacensis chronicon): «Так как двое братьев, королей Руси (regee Russorum), вступили в борьбу за королевство, один из них, лишенный участия в королевской власти, настойчиво просил императора Генриха, которому обещал подчиниться сам и подчинить свое королевство, если с его помощью снова станет королем. Но все было напрасно; ведь тяжелейшая смута в Римской империи заставляла его (Генриха) больше заботиться о своем, чем добывать чужое. Ибо саксы, возмущенные многими великими несправедливостями и беззакониями со стороны императора, восстали против него».

Нет сомнений, что мы имеем дело с тем же немецким посольством, о котором идет речь и в «Повести временных лет» (там оно датировано 1075 годом), причем, по забавному совпадению, летописец не жалеет мрачного сарказма, описывая похвальбу Святослава Ярославича перед немецкими послами.

Итак, не получив ожидавшейся поддержки у польского князя Болеслава II, Изяслав Ярославич через Тюрингенскую марку маркграфа Деди направился к германскому королю. Попутно выясняются любопытные детали. Во-первых, реакция Болеслава, оказывается, вовсе не была столь импульсивной, как можно было бы подумать, читая древнерусскую летопись: Изяслав провел в Польше больше полутора лет, коль скоро, изгнанный в марте 1073 года, он прибыл к Генриху IV только в самом начале 1075 года. Следовательно, у Болеслава было достаточно времени, чтобы взвесить все «за» и «против», и он предпочел союз со Святославом Ярославичем, соблазнившись русской военной помощью. В самом деле, в 1076 году (или, возможно, в конце 1075 года) русское войско во главе с молодыми князьями Олегом Святославичем и Владимиром Всеволодовичем Мономахом воюет на стороне Польши в Чехии против чешского князя Братислава 11(1061–1092, король с 1085 года), верного союзника Генриха IV. Кроме того (снова уточняя картину, рисуемую «Повестью временных лет»), становится очевидным, что далеко не все «именье» Изяслава было отобрано в Польше, раз его подношения могли произвести такое впечатление в Германии. Здесь что-то не так, и летописец представляет дело явно упрощенно, хотя, думается, не по своей вине. Недаром прочувствованные слова о судьбе Изяслава — «блудил по чужим землям, имения лишен» — вложены им, печерским летописцем, в уста самого

Изяслава. Последний в конце жизни был частым гостем в Печерском монастыре, и едва ли подлежит сомнению, что сведения о его зарубежных мытарствах восходят к его собственным рассказам. Князь мог, естественно, несколько сгущать краски. Не случайно этот же миф об отобранных сокровищах был им изложен и на другом конце Европы — Папе Григорию VII.

Изяслав, безусловно, понимал, что на реальную военную помощь со стороны Генриха IV рассчитывать не приходится, что ее может предоставить только польский князь. Но как изменить позицию Болеслава II? С германским королем польский князь в те годы враждовал, оставалось обратиться еще к одному авторитету — Папе Римскому, с которым Болеслав как раз вел переговоры о предоставлении ему королевского титула (что и состоялось в 1076 году). Уже из Германии, но не дожидаясь возвращения посольства Бурхарда, Изяслав отправил в Рим своего сына Ярополка со странным, казалось бы, предложением: принять Русь под покровительство папского престола, как в свое время Мёшко I отдал под покровительство Рима Древнепольское государство (сравните, впрочем, это с утвеждением Сигеберта из Жамблу, будто Изяслав обещал подчинить Русь Генриху IV). Но чем еще можно было соблазнить Григория VII? Расчет оказался верным. Григорий похвалил Изяслава и сделал выговор Болеславу. Обо всем этом мы узнаем из двух посланий Папы Григория VII Изяславу Ярославичу и Болеславу II, датированных апрелем 1075 года.

«Григорий епископ, раб рабов Божиих, Димитрию, королю Руси (rex Ruscorum), и королеве, его супруге, желает здравствовать и шлет апостолическое благословение. Сын ваш, посетив гробницы апостолов, явился к нам со смиренными мольбами, желая получить названное королевство из наших рук в качестве дара святого Петра и изъявив поименованному блаженному Петру, князю апостолов, надлежащую верность. Он уверил нас, что вы без сомнения согласитесь и одобрите эту его просьбу и не отмените ее, если дарение апостолической властью обеспечит вам благосклонность и защиту. В конце концов мы пошли навстречу этим обетам и просьбам, которые кажутся нам справедливыми, учитывая как ваше согласие, так и благочестие просившего, и от имени блаженного Петра передали ему бразды правления вашим королевством, движимые тем намерением и милосердным желанием, дабы блаженный Петр охранил вас, ваше королевство и все ваше имение своим перед Богом заступничеством и сподобил вас мирно, всечестно и славно владеть названным королевством до конца вашей жизни, и по окончании этой войны испросил для вас славу вечную у Царя вышнего».

Послание выдержано в выражениях обтекаемых, и из него трудно уразуметь, что же именно произошло весной 1075 года в Риме. Это и понятно: для конкретных переговоров с князем о том, «чего нет в письме», Григорий VII направил к нему своих послов, один из которых был его (князя) известным и верным другом (следовательно, Изяслав не впервые имел дело с Римом?). В конце письма польскому князю среди общих моральных наставлений вдруг читаем: «… а среди прочего надобно вам соблюдать милосердие, против которого (как бы нам ни было неприятно говорить об этом) вы, кажется, согрешили, отняв деньги у короля Руси. Поэтому, сострадая вам, убедительнейше просим вас из любви к Богу и святому Петру: велите вернуть все, что взято вами или вашими людьми, ибо знайте, что по вере нашей беззаконно похищающий добро чужого, если не исправится, имея возможность исправиться, никогда не удостоится Царствия Христова Божия».

Как отнесся польский князь к увещаниям Папы, сказать трудно. Открыто игнорировать их он, разумеется, не мог. Но его участие в возвращении Изяслава в Киев весной 1077 года могло объясняться и переменой политической ситуации — внезапной смертью Святослава в декабре 1076 года (ирония судьбы: князь пал жертвой не своих врагов, которых так опасался, а неудачной хирургической операции — «от резания желве», то есть опухоли, как замечает летописец). Так или иначе, но в 1076 году Изяслав, как можно думать, уже снова находился в Польше, ибо именно к этому времени, вероятно, относится надпись на покрове на раку святого АдальбертаВойтеха, подаренном Изяславом Гнезненскому собору: «Orationibus Sancti Demetrii coucedat omnipotens multos annos servo tuo Izaslaw duci Russia ob remissionem peccaminum et regni celestes Imperium. Amen. Fiat Domine in nomine Tuo».

С пребыванием Изяслава Ярославича в Германии связано еще одно событие, политическая подоплека которого станет ясна только из дальнейшего. Мы уже говорили о пристрастии «Саксонского анналиста» к генеалогии. Чтобы лучше представлять себе, до какой степени детализации доходили иногда средневековые родословцы и как разбегаются в подобных случаях глаза у историков, приведем нужный нам фрагмент, не слишком его сокращая. В связи с сообщением о смерти в 1062 году тюрингенского маркграфа Вильгельма автор вдается в его генеалогию: «Марку получил его (Вильгельма) брат Оттон из Орламюнде. У них, то есть у Вильгельма и Оттона, был брат Поппон, у которого был сын Ульрих, женившийся на сестре венгерского короля Владислава (Ласло I Святой, 1077–1095), которая родила ему Ульриха-младшего, который женился на дочери Людвига, пфальцграфа Тюрингии… У Оттона же женой былаАделаиз Брабанта, из замка под названием Лувен, которая родила ему трех дочерей: Оду, Кунигунду и Адельхайду. Оду взял в жены маркграф Экберт-младший из Брауйшвайга, она умерла бездетной. Кунигунда вышла за короля Руси (rex Ruzorum) и родила дочь, на которой женился кто-то из тюрингенской знати по имени Гюнтер и родил от нее графа Сипло. После его (мужа) смерти она вернулась на родину и вышла замуж за Куно, графа Байхпинген, сына герцога Оттона Нортхаймского (в 60-х годах XI века Оттон был некоторое время герцогом баварским), и родила ему четырех дочерей. После же его смерти ее третьим мужем стал Виперт-старший. Адельхайда же вышла за Адальберта, графа Валленштедт» и так далее.

После некоторых колебаний историки нашли правильное решение: «королем Руси» и мужем Кунигунды был Ярополк Изяславич. После смерти в 1067 году Оттона Орламюндского Адела (Адельхайда) Брабантская вышла замуж за того самого Деди (вместе с ее рукой получившего и Тюрингенскую марку), который опекал Изяслава Ярославича. Но в чем же был расчет Изяслава, женившего сына на падчерице маркграфа Деди? Или это был уже жест отчаяния? Ответ невозможно получить, не вникнув во внешнюю политику того времени, проводившуюся соперниками Изяслава на Руси — Святославом и Всеволодом Ярославичами. Прежде чем переходить к ней, познакомимся напоследок с памятником в своем роде исключительным, без которого круг источников, связанных с изгнанием Изяслава Ярославича, был бы далеко не полон.

Мы имеем в виду так называемый молитвенник Гертруды, жены Изяслава (это единственный источник, сообщающий имя княгини). Молитвенник записан на листах, приплетенных к принадлежавшей Гертруде «Псалтири», иллюминированной (то есть снабженной миниатюрами) рукописи X века трирского происхождения, и молитвенник не следует смешивать, как то иногда делают, с Гертрудиной или «Эгбертинской (по имени трирского архиепископа X века Эгберта) Псалтирью». Тексты молитв принадлежат, вероятно, самой дочери Мешка II (который, по некоторым сведениям, также отличался незаурядной образованностью) и обращены, помимо Христа и Богоматери, чаще всего к св. Петру (имя Ярополка в крещении) и св. Елене (очевидно, православным именем Гертруды было Елена). Княгиня молится за «нашего короля» (то есть, надо полагать, за своего мужа, князя Изяслава), но чаще — за Петра-Ярополка, которого называет своим «единственным сыном».

Кстати говоря, эти ее слова позволяют думать, что другой Изяславич — Святополк (будущий киевский князь) не был сыном от Гертруды. Так как Изяслав женился рано, а умер прежде жены, то неизбежен вывод: Святополк был от наложницы (случай в княжеском семействе не такой уж редкий). Впрочем, некоторые интонации молитв Гертруды также дают повод для догадок, что в семейной жизни Изяслава было не все гладко.

Молитвы за Папу и императора (!) позволяют условно датировать их временем изгнания Изяслава Ярославича (впрочем, тексты в конце молитвенника — всего молитв около девяноста — явно относятся уже ко времени княжения Ярополка на Волыни, к 1078–1086 годам). О том же, кажется, говорят и великолепные миниатюры, которыми, как и «Псалтирь», снабжен молитвенник; из них, по меньшей мере, две заслуживают упоминания в связи с нашей темой. Одна является словно прямой иллюстрацией к визиту Ярополка Изяславича в Рим; на ней Гертруда (у ее фигуры — кириллическая надпись «М[ате]р[ь] Яропъл[ча]») припадает к стопам начальника апостолов св. Петра (преемниками которого в качестве римских епископов, как известно, считаются Римские Папы), а Ярополк обращен к нему в просительном жесте; за спиной Ярополка — его жена Кунигунда-Ирина. Другая миниатюра изображает Ярополка с его немецкой супругой, венчаемых Христом (довольно распространенный сюжет); рядом с князем и княгиней, предстательствуя за них, стоят их святые покровители св. Петр и св. Ирина.

Однако вернемся к официальной версии.

«В следующем, 1076 году Святослав и Всеволод выслали Болеславу на помощь против чехов вспомогательное войско под начальством своих старших сыновей, молодых князей — Олега Святославича и Владимира Всеволодовича Мономаха, прозванного последним именем в честь деда по матери, греческого царя Константина Мономаха. Известие о движении русской вспомогательной рати заставило чехов поспешить просить Болеслава о мире, который они и получили от него за тысячу гривен серебра, после чего Болеслав известил об этом Олега и Владимира, прося их возвратиться назад. Но по понятиям того времени, раз выступив в поход, возвратиться из него ни с чем считалось бесчестьем, а потому наши князья ответили Болеславу, что они не могут без стыда пред отцами своими и землей возвратиться назад, ничего не сделавши, и двинулись вперед, чтобы «взять свою часть». После четырех месяцев хождения по Чешской земле князь чешский запросил их о мире и также заплатил за него тысячу гривен серебра. Конечно, этот поход Олега и Владимира Мономаха был крайне не по душе Болеславу; между тем в том же 1076 году скончался великий князь Святослав от своей постоянной болезни — желвей, или опухолей на теле. Тогда Болеслав решил снова помочь Изяславу и дал ему несколько тысяч поляков, чтобы идти на Киев, где после Святослава сел Всеволод.

Всеволод с войском вышел против старшего брата, и они встретились на Волыни, но здесь вместо боя у братьев произошло самое сердечное примирение, после чего поляки были отпущены домой, Изяслав направился к Киеву, а Всеволод должен был сесть в Чернигове.

Это примирение двух оставшихся в живых сыновей Ярослава Мудрого не принесло, однако, мира Русской земле.

Усобицу подняли опять князья-изгои. Мы видели, что младшие сыновья Ярослава, Вячеслав и Игорь, недолго пережили отца, и волости, где они сидели, перешли по их смерти трем старшим Ярославичам. Теперь дети Вячеслава и Игоря, оставшись за смертью отцов изгоями, подросли и сами стали промышлять себе волости.

В то самое время, когда происходило на Волыни трогательное примирение старых князей Изяслава и Всеволода, молодой их племянник, сын покойного Вячеслава, Борис неожиданно напал с собранной им дружиной на Чернигов и овладел им. Затем, просидевши в нем восемь дней, он бежал в Тмутаракань к двоюродному брату Роману Святославичу, так как узнал о состоявшемся примирении Изяслава и Всеволода и, конечно, понял, что оба старых дяди, действуя вместе, не дадут ему удержаться в Чернигове.

Сев вновь после вторичного своего изгнания в Киеве, Изяслав, видимо, не мог забыть обид, нанесенных ему покойным братом Святославом, так как стал переносить свой гнев на его сыновей. Скоро Глеб Святославич был изгнан из Новгорода и погиб затем далеко на севере, в стране Чуди Заволоцкой, а Олег был выведен Изяславом из Владимира-Волынского, где сидел до этого».

Князь Глеб Святославич, пользовавшийся при жизни общей любовью, может служить наглядным примером многочисленных подвигов наших князей и того, с какой легкостью они переносились вместе со своими дружинами с одного конца Руси на другой. После того как князь Ростислав Владимирович вторично занял Тмутаракань, Глеб был посажен в Муроме, а потом в Новгороде, откуда совершил несколько удачных походов против мелких чудских племен. Здесь же он прославился особым подвигом; во время мятежа, поднятого однажды волхвом-кудесником, хулящим христианскую веру (причем толпа приняла сторону этого волхва и готова была растерзать епископа, вышедшего с крестом обличать его), Глеб смело вышел вперед, подошел к волхву и спросил его: «Знаешь ли, что будет сегодня?» — «Знаю, — уверенно ответил ему волхв, — я сотворю великие чудеса». Тогда Глеб быстро поднял топор, который он держал, и ударил им по волхву, тут же испустившему дух. Пораженная этим толпа сразу поняла, что имела дело с обманщиком, и мятеж тотчас же утих.

Рис. 100. Князь убивает волхва. Рисунок из Радзивилловской летописи

А. Нечволодов продолжает: «Тогда Олег пошел к дяде Всеволоду в Чернигов; он был очень дружен с сыном Всеволода — Владимиром Мономахом и был крестным отцом его старших сыновей Мстислава и Изяслава; к тому же и отец его Святослав жил до смерти в полном согласии с Всеволодом; все это давало полное основание Олегу рассчитывать на хороший прием в Чернигове. Однако Всеволод не хотел или не мог дать Олегу против воли Изяслава какой-либо волости, и вследствие этого, тяготясь жить в доме дяди без дела и в положении нахлебника, Олег также вскоре отправился к брату Роману в Тмутаракань.

Изгнав сыновей Святослава, Изяслав распорядился освободившимися волостями так: своего старшего сына Святополка он посадил в Новгороде, следующего за ним сына, Ярополка, в Вьгшгороде, а племянника, Владимира Мономаха, в Смоленске.

Князья-изгои, собравшись в Тмутаракани, не хотели сидеть спокойно; они деятельно готовились вступить в борьбу с дядями, и в 1078 году Олег Святославич и Борис Вячеславич, ведя с собой большие толпы половцев, направились к Чернигову против Всеволода. Всеволод вышел им навстречу, сразился и был побежден, причем половцы перебили в этой сече много знатных русских людей. Затем Олег и Борис вошли в Чернигов, а Всеволод отправился в Киев жаловаться Изяславу на свою беду.

«Брат, — отвечал ему Изяслав, тронутый его горем, — не тужи, вспомни, что со мной самим случилось! Во-первых, разве не изгнали меня и именья моего не разграбили? Потом, в чем я провинился, а был же изгнан вами, братьями своими? Не скитался ли я по чужим землям, ограбленный, а зла за собой не знал никакого? И теперь, брат, не станем тужить; будет ли нам часть в Русской земле, то обоим, лишимся ли ее, то оба же вместе; я сложу свою голову за тебя».

После этих слов Изяслав стал спешно собирать большую рать от мала до велика и выступил к Чернигову с сыном своим Ярополком из Вышгорода. К ним присоединился и Всеволод, к которому спешно пришел на помощь Владимир Мономах из Смоленска.

Когда Изяслав и Всеволод с сыновьями подошли к Чернигову, то Олега и Бориса в городе не было — они пошли собирать войско против дядей; однако черниговцы не пустили к себе Изяслава и Всеволода и затворились за городскими стенами, коих было две: наружная и внутренняя.

Скоро Владимир Мономах отбил восточные ворота и, пожегши дома, стоявшие между обеими стенами, стал готовиться к приступу внутреннего города, где укрылись жители. Но в это время пришла весть, что Олег и Борис приближаются с собранной ратью. Изяслав, Всеволод, Владимир и Ярополк рано утром сняли осаду Чернигова и двинулись навстречу племянникам. Те стали советоваться, что им делать? Олег был человеком смелым и воинственным, но при этом разумным; он говорил Борису: «Нельзя нам стать против четырех князей; пошлем лучше к дядям с просьбой о мире». Но на это пылкий Борис отвечал ему пренебрежительно: «Если ты хочешь, то стой и смотри только; я один пойду на них на всех».

После этого полки их пошли вперед, и 3 октября 1078 года они встретились с дядями на Нежатиной Ниве.

Сеча была очень злая. Неблагоразумный Борис был убит в самом ее начале, а затем пал и старый Изяслав; он стоял среди своих пеших полков, как вдруг один из неприятельских воинов наехал на него и нанес смертельный удар копьем в плечо. Несмотря на убиение двух князей с обеих сторон, битва продолжалась еще долго; наконец Олег побежал и едва мог уйти в Тмутаракань.

Когда тело князя Изяслава прибыло в Киев, то ему навстречу вышел весь город и провожал с великим плачем, искренне жалея покойного. Так окончил свой земной путь, полный превратностей, старший сын Мудрого Ярослава, исполнив в конце дней своих отцовский завет — помогать обиженному брату, и сложил при этом свою голову. Эта прекрасная смерть расположила к его памяти все сердца, тем более что Изяслав обладал многими хорошими душевными свойствами: был очень набожен и добросердечен, и только недостаток твердой воли был главной причиной его жизненных ошибок.

Рис. 101. Всеволод Ярославич. По «Титулярнику»

После Изяслава, по правилам лестничного восхождения, на великое княжение сел Всеволод.

Сохранилось предание, что Ярослав перед кончиной дал Всеволоду, бывшему его любимым сыном, особое благословение: «Благо тебе, сын мой, — говорил он ему, — что покоишь мою старость, и радуюсь о кротости твоей. Бог даст, займешь ты после своих братьев киевский великокняжеский стол — правдой, а не насилием.

Когда умрешь, пускай кости твои лягут рядом с моими, в Киеве, у Святой Софии, потому что я люблю тебя пуще братии твоей». Благословение это оказалось пророческим — Всеволод действительно занял киевский стол правдой после братьев своих».

«Великое княжение его было одним из самых беспокойных, так как все время не прекращались жестокие усобицы.

Как мы видели, все усобицы при Изяславе происходили из-за того, что осиротелые племянники не получали волостей и обращались в изгоев, причем Изяслав после вторичного своего возвращения в Киев превратил в таких же изгоев и сыновей Святослава, отняв у них волости, которыми они владели при своем отце. Конечно, это было сделано Изяславом под влиянием гнева на Святослава за вторичное свое изгнание из Киева, причем, разумеется, Изяслав имел полное основание считать достижение Святославом киевского стола незаконным, а потому и детей его лишенными права на дальнейшее участие в очередном порядке владения Русской землею.

Но несомненно также, что Всеволод, который сам помогал Святославу изгнать Изяслава и сесть на киевский стол и который до самой смерти Святослава считал его законным великим князем, уже не мог после этого, севши на старший стол, выключить его детей из очередного порядка наследования.

Однако, несмотря на это, Всеволод, враждуя с молодыми Святославичами за недавнее изгнание из Чернигова, занявши киевский стол, также не хотел давать им части в Русской земле и тем, конечно, создал как для себя, так и для потомства своего новую большую усобицу.

Севши на великое княжение, Всеволод взял себе все принадлежащие к киевскому столу волости; сына Владимира Мономаха посадил в Чернигове, Ярополка Изяславича — во Владимире-Волынском, придав ему и Туров, а Святополка Изяславича — в Новгороде.

Обиженные племянники, все люди предприимчивые и воинственные, ненадолго оставили в покое своего дядю.

Первый ополчился на Всеволода сидевший до сих пор смирно в Тмутаракани Роман Святославич Красный, прозванный так за свою красоту. Он нанял половцев и в 1079 году вошел с ними в Русскую землю. Всеволод вышел ему навстречу, встал у Переяславля и успел заключить с половцами мир, склонив их на свою сторону, разумеется, золотом; заключив мир, половцы отступили, а когда Роман затеял с ними по этому поводу ссору, он был ими убит. Затем, вернувшись в Тмутаракань, половцы захватили Олега Святославича и отправили его в Грецию, где он был заточен на острове Родосе; вероятно, греческий император сделал это в угоду Всеволоду, женатому на греческой царевне. На место убитого Романа и заточенного Олега великим князем был отправлен в Тмутаракань посадник — боярин Ратибор.

Но Тмутаракань недолго оставалась без князей. На следующий год в нее явились и изгнали Ратибора: Давид, сын покойного князя Игоря Ярославича, и Володарь, один из трех сыновей князя Ростислава Владимировича, отравленного в Тмутаракани корсунским греком в 1066 году.

Однако и этим двум князьям удалось недолго посидеть в Тмутаракани. После двух лет заточения на острове Родосе, в 1080 году, Олегу посчастливилось бежать; он подступил к Тмутаракани и при помощи приведенных с собой людей овладел ею; затем, казнив всех, кого мог захватить из лиц, причастных к убийству брата Романа, предложил Давиду и Володарю выйти из Тмутаракани».

Игумен Даниил в своем «Хождении» называет «князя Олега-Михаила» между Давидом Святославичем и Панкратием Ярославом Святославичем, то есть в окружении родных братьев — черниговских князей. Дополнительными аргументами в пользу того, что он был тмутараканским князем, могут служить определяемые временем княжения Олега Святославича в Тмутаракани серебряные монеты с изображением архангела Михаила и надписью: «Господи, помози рабу своему Михаилу», а также серия новгородских печатей, которую мы относим к сыну Олега Святославича — Николаю-Святославу Олеговичу. На этих печатях патрональное изображение самого Святослава (св. Николай) сочетается с патрональным изображением его отца (архангел Михаил).

Князь Олег-Михаил Святославич родился в середине XI века. Первое упоминание о нем в летописи относится к 1076 году, когда он выступает уже во главе войска. До этого времени он в течение какого-то периода (но не ранее 1073 года) был волынским князем, около 1076 года его вывел из Владимира-Волынского Всеволод Ярославич. В 1078 году Олег ненадолго овладевает Черниговом, но после битвы на Нежатиной Ниве вынужден бежать в Тмутаракань. В следующем году он был увезен хазарами «за море» в Царьград и до 1083 года находился в Византии. Игумен Даниил в начале XII века слышал на Родосе рассказы местных жителей о пребывании среди них русского князя Олега в течение двух лет и двух зим. В 1083 году, по возвращении из Византии, Олег захватывает Тмутаракань и княжит там до 1094 года, затем осаждает Владимира Мономаха в Чернигове и возвращает себе черниговский стол. В 1095–1096 годах, во время войны с Мономахом, Олег подчиняет себе Муром и Рязань. По решению Любецкого съезда 1097 года за ним закрепляются в качестве вотчин Новгород Северский и Курск. Умер Олег Святославич в 1115 году.

Источники не сообщают подробностей ни относительно жены Олега Святославича, ни относительно времени рождения его пяти сыновей. В этой связи представляется правильным давать самую общую датировку по печатям Феофано Музалон (последняя треть XI — начало XII века).

Феофания Музалон называет себя в период владения Тмутараканью ее супруга, Олега Святославича Черниговского, архонтиссой Росии.

Говорят, что своей супруге Олег передал город Росия, что напротив Тмутаракани на Крымском берегу (именно там будет найден «Тмутараканский камень»).

На печати Олега-Михаила, когда он, обосновавшись на берегах Боспора, заключил антирусский союз с кочевниками и противопоставил себя коалиции русских князей, написано: «Архонт Матархи, Зихии и Хазарии». Это означает, что Олег был всехазарским ханом.

Связывая, вслед за А. В. Соловьевым, печать архонта Михаила с князем Олегом Святославичем, мы не можем не отметить своеобразия его титула, запечатленного в легенде буллы. Избрав этот титул, столь отличный от традиционного титула архонта России, Олег Святославич как бы поставил себя вне сообщества русских князей, подчеркнув особое положение своих тмутараканских владений в системе русских земель.

Ha 1094 год полностью прекращаются русские летописные сведения о Тмутараканском княжестве. Некоторые источники, освещающие наступивший после этой даты период, отражают весьма своеобразное состояние наследия князя Олега. Цитированное А. П. Кажданом письмо жившего на рубеже XI–XII веков болгарского архиепископа Феофилакта полководцу Григорию Тарониту недвусмысленно говорит о проникновении Византии в области, где в момент составления письма существовали «греческие города между рекой Танаис и Меотидским озером». Сообщение писателя первой половины XII века Нила Доксопатра свидетельствует о распространении церковной юрисдикции константинопольского патриарха «до Херсона, Хазарии, Готии, Халдии, Авасгии, Ивирии и Алании». И вместе с тем показания Идриси засвидетельствовали существование в Матрахе еще в середине XII века самостоятельной династии Олуабас. Исследователи с достаточным основанием предполагают в этих загадочных «Олуабас» наследников Олега Святославича.

Как видим, это двойственное состояние Боспора, при котором существование самостоятельной династии сочеталось с элементами значительного влияния со стороны Византии, уходит корнями в своеобразие Тмутараканского княжества времен Олега Святославича. Уже тогда своеобразная титулатура печати Олега-Михаила провозгласила самостоятельность его княжения и разрыв с традиционными формами русской княжеской организации. Вряд ли можно говорить о господстве Византии в Тмутаракани ранее второй половины XII века, однако рассмотренные материалы позволяют предположить, что в процессе постепенного усиления Византии на берегах Боспора не последнюю роль сыграли сепаратистские склонности черниговского князя Олега Святославича.

Но вернемся к киевскому князю Всеволоду.

Во времена княжения Всеволода с 1077 по 1089 год митрополитом Киевским был поставлен Иоанн, родом, вероятно, болгарин, причисленный клику святых. «Никогда, — говорит летописец, — еще не было на Руси и не будет подобного ему».

Сохранилось его весьма любопытное письмо к Папе Клименту. Письмо это замечательно своей почтительностью и сердечностью по отношению к Папе.

«Я, самый меньший, — писал Иоанн, — приветствую и мысленно лобзаю священную главу твою. Будь счастлив. Да покрывает тебя Божественная, Всевышняя рука! Да даст благий и милосердный Бог тебе и твоим детям увидеть улучшение дел между вами и нами. Недоумеваю и не понимаю, как жестокий демон, злобный враг истины и благочестия, наделал все это, разрушил братскую любовь нашу и союз, соединяющий христиан. Не скажу, что все погублено. Мы знаем, что вы из начала христиане по благодати Божьей, и во многом мы одобряем вас…»

В 1093 году смерть уносит Всеволода.

Наступает время Владимира Мономаха.

Официальная версия по А. Нечволодову:

«Со смертью Всеволода в 1093 году окончилось поколение сыновей Ярослава; на смену их выступили теперь его внуки. Самым известным и любимым из них как в Киеве, так и вообще на Руси был Владимир Мономах. Он мог бы легко после похорон отца занять киевский стол, но он этого не сделал.

Рис. 102. Мономах. По «Титулярнику»

«Если сяду на стол отца моего, то будет у меня война со Святополком, потому что этот стол был прежде отца его», — размышлял, по рассказу летописца, Мономах после погребения Всеволода и, размыслив, послал просить на великое княжение Святополка Изяславича, перешедшего к этому времени из Новгорода в Туров, а сам отправился в свой Чернигов.

Несмотря, однако, на отказ от киевского стола, Мономах делается после смерти отца, благодаря свойствам своей светлой личности, так сказать, душой всей Русской земли.

Вот некоторые черты из жизни этого замечательного князя. Владимир Мономах родился в 1053 году, за год до смерти Ярослава Мудрого, который, конечно, неоднократно брал в свои старческие руки малютку-первенца своего любимого сына Всеволода и призывал на него благословение Божие.

Проведя детство свое в Переяславской земле, где сидел Всеволод, Владимир должен был уже с ранних лет познакомиться с суровым воинским делом и грозным врагом Русской земли — половцами.

В это же время, конечно, по господствовавшим в те времена у князей обычаям, стал вырабатываться из него искусный и бесстрашный ловец зверей.

Вместе с тем он, несомненно, тогда же стал получать разностороннее образование под руководством своего высокопросвещенного отца.

Войдя в юношеские годы, Владимир женился на Гиде, дочери английского короля Гарольда, и с тех пор до конца дней своих не переставал служить примером образцового мужа и отца.

Начав, как мы видели, в самые молодые годы беспрерывно ходить, по поручению Всеволода, во главе войска при многочисленных походах того времени, Мономах стал тотчас же проявлять замечательные военные дарования: мужество, решимость, сметливость и чрезвычайную быстроту при передвижениях. За все свои походы он был побежден только один раз при Треполи, и то только потому, как мы увидим это ниже, что не он был во главе войска, и бой был дан против его желания.

Будучи грозным и суровым воином на поле брани, Мономах отличался вместе с тем необыкновенной добротой, и с ранней молодости сердце его было доступно всем нуждающимся. Никогда не прятал он сокровищ, никогда не считал денег, но раздавал их обеими руками, а между тем казна его была всегда полна, потому что при своей щедрости он был и образцом доброго хозяина и находил время самому присмотреть за всем в доме.

Он всегда прощал обиды, нанесенные лично ему, но никому не позволял обижать бедняка или вдову и сам творил суд в своей земле.

Набожность его была изумительна; при этом он обладал особым благодатным даром: когда бывал в церкви и молился, то всегда слезы обильно текли из его глаз.

Благоговейно любя своим горячим сердцем Русскую землю и ясно понимая, что княжеские усобицы губят ее, Владимир Мономах тем не менее сознавал полную невозможность при существовавших условиях и понятиях того времени изменить порядок владения землей целым родом и передать власть над ней одному лицу.

Владимир был красив лицом, невелик ростом, но крепок и силен; имел большие глаза, рыжеватые и кудрявые волосы, широкую бороду и высокий лоб.

К большому для нас счастью, сохранилось замечательное «Поучение», написанное им своим детям.

Как он сам рассказывает, путешествуя однажды в далекую Ростовскую область, после того как им была только что улажена одна княжеская усобица, он был встречен в пути послами от двоюродных своих братьев, которые звали его против других князей. Владимир отверг это предложение, но весть о предстоящих на Руси новых раздорах наполнила его сердце глубокой печалью.

Прибегнув, как обычно в таких случаях, к Священному Писанию, чтобы найти в нем утешение, он развернул Псалтырь и попал на следующее место: «Зачем печалуешься, душа. Зачем смущаешься. Уповай на Бога, которого исповедуешь». Утешенный чтением этого псалма, Мономах тут же решил написать поучение своим детям о том, как должны жить русские князья. Вот некоторые отрывки из этого «Поучения», которое было в старину любимым чтением каждого русского человека:

«Дьявол, враг наш, побеждается тремя добрыми делами: покаянием, слезами и милостынею. Ради Бога, дети мои, не забывайте этих трех дел; ведь они не тяжки: это не то, что отшельничество, или иночество, или голод… Послушайте же меня, и если не всё примете, то хоть половину. Просите Бога о прощении грехов со слезами, и не только в церкви делайте это, но и ложась в постель. Не забывайте ни одну ночь класть земные поклоны, если вы здоровы; если же занеможете, то хоть трижды поклонитесь… Хвалите Господа за все созданное Им;

пусть Бог смягчит сердце ваше, и проливайте слезы о грехах своих, говоря: «Как разбойника и блудницу помиловал Ты, Господи, так и нас, грешных, помилуй!..» Когда едете на коне, вместо того чтобы думать бессмыслицу, повторяйте про себя «Господи, помилуй». Эта молитва лучше всех…

Главное же, не забывайте убогих и по силе, как можете, кормите их; сироту и вдову сами на суде по правде судите и не давайте их в обиду сильным…

В разговоре не клянитесь ни Богом, ни крестом. В этом нет никакой нужды. Но когда вам придется целовать крест, давая клятву, то сначала подумайте хорошенько, можете ли вы ее сдержать, а поклявшись, крепко держитесь клятвы, чтобы, нарушив ее, не погубить своей души.

Епископов, попов, игуменов почитайте; принимайте от них благословение, любите их по мере сил, заботьтесь — пусть молятся за нас Богу.

Пуще всего не имейте гордости ни в сердце вашем, ни в уме; ибо все смертны, — сегодня живы, а завтра в гробу. Все, что дал нам Бог, не наше, а только поручено на короткое время. В землю сокровищ не зарывайте — это великий грех.

Старика почитайте как отца, а молодых как братьев. В доме своем не ленитесь, а за всем присматривайте сами; не полагайтесь на управителя вашего и слугу, чтобы приходящие к вам не посмеялись над домом вашим и над обедом. Пойдя на войну, не ленитесь, не надейтесь на воевод; не предавайтесь много питью, ни еде, ни спанью; сторожевую охрану наряжайте сами; когда же всем распорядитесь, ложитесь спать среди воинов, но вставайте рано; и оружия с себя не снимайте, не удостоверившись, есть ли опасность или нет; от беспечности человек может внезапно погибнуть. Когда проезжаете по своим землям, не давайте слугам бесчинствовать и причинять вред ни своим, ни чужим, ни в селах, ни на нивах, чтобы не проклинали вас…

Когда приедете, где остановитесь, напоите, накормите бедного. Более всего чтите гостя, откуда бы он ни пришел, простой ли человек, или знатный, или посол. Если не можете почтить подарком, то угостите кушаньем и питьем… Больного посетите; покойника проводите и не оставляйте никого без привета, скажите всякому доброе слово.

Жен своих любите, но власти им над собой не давайте.

Что знаете полезного, не забывайте, а чего не знаете, тому учитесь. Сидя дома, мой отец знал пять языков. Творите добро, не ленитесь ни на что хорошее, прежде же всего по отношению к церкви. Да не застанет вас взошедшее солнце еще в постели; так делал мой блаженный отец и все лучшие люди. Сотворив утреннюю молитву и воздав Богу хвалу, следует с дружиной думать о делах, или творить суд людям, или же ехать на охоту, а затем лечь спать. В полдень самим Богом присуждено спать и человеку, и зверю, и птице…»

Перечислив в «Поучении» подробно все свои походы, Владимир Мономах добавляет: «Выехав утром из Чернигова к отцу, я приезжал к вечерне в Киев (166 верст). Всех походов моих было 83 больших, а меньших и не упомню.

Девятнадцать раз заключал я мир с половцами при отце и после его смерти. Более ста вождей их выпустил из оков (плена), а избито этих вождей в разное время около двухсот. А вот как я трудился на охоте и ловах: коней диких по 10, по 20 вязал я своими руками; два тура метали меня на рогах с конем вместе; олень меня бодал; два лося — один ногами топтал, другой рогами бодал; вепрь оторвал у меня меч с бедра; медведь у колена прокусил подвьючный войлок; лютый зверь вскочил ко мне на бедра и повалил коня со мною; а Бог сохранил меня целым и невредимым. Много раз падал я с коня, голову разбивал я два раза, и руки и ноги вредил себе в юности моей, жизни своей не жалел, головы не щадил. Что можно было поручить слуге, то сам я делал — на войне и на ловах, ночью и днем, в летний зной и в зимнюю стужу. Не давал я себе покоя, не полагаясь ни на посадников, ни на управителей, сам все делал, что надо; сам смотрел за порядком в доме; охотничье дело сам правил, о конюшнях, о соколах и ястребах сам заботился… За церковным порядком и службой сам присматривал…

Не осудите меня, дети мои, или иной, кто прочтет эти слова. Не себя я хвалю, а хвалю Бога и прославляю милость Его за то, что Он меня, грешного и худого, сохранял от смерти столько лет и сотворил неленивым и способным на все человеческие дела.

Прочитав эту грамотку, постарайтесь творить всякие добрые дела. Смерти, дети мои, не бойтесь ни от войны, ни от зверя, но творите свое дело, как даст вам Бог. Не будет вам, как и мне, вреда ни от войны, ни от зверя, ни от воды, ни от коня, если не будет на то воли Божьей, а если от Бога придет смерть, то ни отец, ни мать, ни братья не могут спасти. Божья охрана лучше человеческой…»

Таким был Владимир Мономах, уступивший в 1093 году киевский стол Святополку Изяславичу, чтобы не нарушать очередного порядка, хотя и знал, что киевляне и много лучших людей на Руси были бы за него».

Лютый зверь, сбивший Мономаха с коня, — это лев.

О наличии в фауне России львов сообщает и Орудж-Бек Байат, объехавший в 1599–1603 годах всю Европу. Так вот, он сообщает (в начале XVII века): «Холмы по обоим берегам Волги очень высокие, и на них много поселений. Мы видели на этих холмах бесчисленных медведей, львов и тигров, а также многочисленных куниц». Изображения львов на воле имеются и на древнерусских миниатюрах.

Рис. 103. На Новгородских печатях изображен лев и есть надпись: «ЛЮТЫЙ ЗВЕРЬ». Из книги В. Л. Янина «Актовые печати Древней Руси» (М., 1970)

И опять даем слово А. Нечволодову:

«Чтобы понять величину жертвы, принесенной Мономахом во имя мира в Русской земле, надо не забывать, что оба они со Святополком были однолетками (имея по сорока лет), а потому, конечно, Мономах имел весьма мало данных рассчитывать занять после него киевский стол, тем более что у Святополка были еще другие братья. Стало быть, отказавшись от Киева при тех крайне благоприятных обстоятельствах, при которых находился Владимир после смерти отца, он этим отказом сознательно обрек и своих детей на незавидную участь изгоев только из чувства долга перед родиной — не заводить усобицу из-за личных выгод.

Полную противоположность Мономаху представлял Святополк. Это был человек храбрый, но чрезвычайно легкомысленный, притом заносчивый, нетвердой воли, подозрительный и крайне корыстный.

Рис. 104. Миниатюра из Радзивилловской летописи, л. 165

Начало его великого княжения не замедлило ознаменоваться большими несчастьями.

Узнав о кончине Всеволода, половцы прислали к новому киевскому князю послов с предложением остаться с ним в дружеских отношениях; нет сомнения, что они рассчитывали быть при сем случае богато одаренными. Легкомысленный Святополк, не посоветовавшись с боярами отца и дяди, приказал посадить половецких послов в тюрьму. Конечно, половцы пришли в ярость, и сейчас же толпы их двинулись жечь и грабить пограничные области Киевской земли и осадили город Торческ, населенный торками. Тогда сам Святополк стал просить их о мире, но теперь они его отвергли. Оскорбившись в свою очередь этим отказом, Святополк собрал 800 человек и хотел идти с ними против половцев; благоразумные бояре еле-еле успели удержать его от этого похода с такими ничтожными силами, говоря: «Хотя бы ты пристроил и восемь тысяч, так и то было бы только впору; наша земля оскудела от рати и от продаж; пошли-ка лучше к брату своему Владимиру, чтобы помог тебе…»

Владимир, конечно, немедленно откликнулся на зов Святополка и послал сказать брату своему Ростиславу в Переяславль, чтобы тот тоже собрал свое войско. Приехавши затем сам в Киев, Мономах свиделся со Святополком в Михайловском монастыре, где у них состоялось совещание о том, что делать дальше.

Отлично зная половцев, Мономах видел, что успеха над ними в это время ожидать было нельзя, а потому, несмотря на свое испытанное мужество и глубокую вражду к ним, он настоятельно требовал, чтобы были употреблены все попытки заключить с ними мир. Но Святополк и слышать не хотел о мире и во что бы то ни стало рвался в бой. Это привело к жестокой распре между князьями, причем, чтобы прекратить ее, Владимир наконец уступил, и войска обоих князей, к которым присоединился затем и Ростислав, пошли к Треполю.

Не переходя реки Стугны, в это время сильно вздувшейся от дождей, был опять собран совет. Владимир стал снова говорить: «Враг грозен; остановимся здесь и будем с ним мириться». К совету его пристали и все смышленые мужи. Но киевляне, пришедшие со Святополком, поддерживали своего князя, говоря: «Хотим биться; пойдем на ту сторону реки». Они осилили, и рать переправилась через Стугну.

Святополк вел правое крыло, Владимир — левое, а Ростислав шел посередине. Встреча с врагом произошла, когда прошли Треполь, причем наши, пустив вперед стрельцов, стали между двумя валами. Половцы обрушились, прежде всего, на Святополка. Он дрался с большим мужеством, но, когда побежали его люди, он должен был также покинуть поле сражения.

Потом половцы стали наступать на Владимира; сеча была лютая; наконец войска Владимира и Ростислава были также смяты; все в беспорядке бросились к Стугне. Здесь при переправе потонуло множество народа, потонул и юный Ростислав. Владимир, видя утопающего брата, бесстрашно кинулся за ним в воду, желая его подхватить, и едва не утонул сам.

Затем, потеряв большую часть своей дружины и всех своих бояр, печальный Владимир с телом нежно любимого брата возвратился в Чернигов. Он до конца своих дней не мог вспоминать без сильнейшего волнения об этом злосчастном дне, когда единственный раз в жизни потерпел поражение и потерял брата.

Святополк с поля битвы бежал сперва в Треполь, а потом в Киев. Половцы пошли воевать по всей земле и продолжали осаждать Торческ. Торки сопротивлялись очень мужественно; наконец, изнемогая от голода, послали сказать Святополку: «Если не пришлешь хлеба, то сдадимся». Великий князь выслал им обоз с хлебом, но обоз этот не мог пройти скрытно от половцев в город. Десять недель стояли половцы под Торческом и затем разделились: часть их осталась продолжать осаду, а другие пошли к Киеву. Святополк вышел им навстречу и опять был наголову разбит при урочище Желвани, причем у него погибло народу еще больше, чем под Треполем, и он сам вернулся в Киев, где заперся. Торческ же после этого поражения, несмотря на мужественное сопротивление, должен был сдаться от голода.

Опустошение, производимое всюду половцами, было ужасное. Они жгли села и гумна; в пламени погибло множество церквей; жителей убивали, а оставшихся в живых уводили в плен; города и села пустели; пустели и поля, никем не обрабатываемые. Печальные, измученные голодом и жаждой, с осунувшимися лицами, почерневшим телом, нагие, босые, исколотые терновником, шли русские пленники в степи, со слезами рассказывая друг другу, откуда кто родом, из какого города или из какой веси. Кроме этого несчастия и другое бедствие посетило в тот злосчастный год нашу землю: появилась в огромном количестве саранча, до сих пор у нас еще невиданная, и то, что не было разорено половцами, было уничтожено ею.

При этих печальных обстоятельствах неразумный Святополк должен был наконец смириться и просить у половцев мира, конечно, за огромные деньги. Мало того, чтобы получить его, ему пришлось жениться на дочери главного половецкого хана — Тугоркана. Без сомнения, высокомерному Святополку должно было казаться крайне унизительным это необычное родство, хотя половчанки, или «красные девки половецкие», как их называли, и отличались большой красотой.

Однако и брак Святополка с Тугоркановной не избавил Русской земли от половцев. В том же 1094 году они появились опять в наших пределах. На этот раз их привел Олег Святославич.

Этот князь-изгой после поражения на Нежатиной Ниве в 1078 году, где пали князья Изяслав Ярославич и Борис Вячеславич, бежал, как мы помним, в Тмутаракань, уже отделенную в те времена от остальной Русской земли осевшими в степях половецкими ордами. Сидя в течение шестнадцати лет в Тмутаракани, Олег не забыл своих обид, зорко следил за всем, что делается в Русской земле, и, узнав о страшном поражении, нанесенном половцами Руси вследствие пагубной самонадеянности Святополка, решил воспользоваться обстоятельствами и вернуть себе и семье своей отцовские волости. Для этого нужно было поднять руку на своего старого друга и двоюродного брата Владимира Мономаха, сидевшего теперь на столе отца Олегова в Чернигове, друга, с которым он был связан с раннего детства и у которого когда-то крестил двух старших сыновей. Но Олег слишком много вытерпел после смерти отца и, разумеется, находил достаточно оснований, чтобы искать себе и своему роду части в Русской земле.

И вот, видя наступление благоприятного для своих целей времени, он собрал большие толпы половцев, вошел с ними в Русскую землю и подступил под Чернигов, где осадил Мономаха.

Скоро окрестности города и монастыри были выжжены; восемь дней подряд билась дружина Мономаха с половцами и не пускала их в острог. Наконец Владимиру стало невыносимо жаль лившейся из-за него христианской крови и вида горящих сел и монастырей.

«Не хвалиться поганым», — сказал он и, отдав Олегу Чернигов, помирился с ним, а сам пошел на стол отца своего в Переяславль. Таким образом, во второй раз пожертвовал своими выгодами великодушный Мономах на пользу родной земли.

Он благополучно достиг с дружиной Переяславля только благодаря страху, внушаемому его именем половцам, так как Мономах мог вывести из Чернигова после огромной потери в людях на Стугне менее ста человек, считая в том числе жен и детей. «Когда мы шли мимо половцев, — рассказывает он про это в «Поучении», — то они облизывались на нас, как волки на овец».

Не посмевши тронуть Мономаха с горстью храбрецов, его сопровождавших, половцы продолжали страшно опустошать Черниговскую землю и после того как Олег утвердился на столе отца своего; очевидно, Олег противиться этому не мог, так как сам навел их, а уплатить им за оказанную услугу, кроме разрешения грабежей, он ничем другим не имел возможности.

«Это уже в третий раз, — говорит летописец, — навел он поганых на Русскую землю; прости, Господи, ему этот грех, потому что много христиан было погублено, а другие взяты ими и расточены по разным землям».

Так утвердился Олег на столе отца своего в Чернигове. Конечно, Олег имел право искать для себя и для семьи отцовских волостей; приводить с собой иноплеменные войска было тоже в обычаях времени. Но все же жестокое разорение земли, которое повлекло за собой искание Олегом своей части, не могло быть забыто на Руси. И насколько в народной памяти сохранился образ Мономаха как доброго страдальца за Русскую землю, настолько же Олег в народных преданиях изображается гордым, озлобленным и всюду приносящим с собой несчастье — Гориславичем.

Как мы увидим дальше, несмотря на благородную уступчивость Мономаха, ему предстояло еще принять от Олега немало горя.

Незавидно было житье Владимира в Переяславле. «Три лета и три зимы, — говорит он в «Поучении», — прожил я с дружиной в Переяславле, и много бед натерпелись мы от рати и от холода». Половцы непрерывно нападали на разоренную Переяславскую землю. Владимир, когда мог, отражал их и с неослабным рвением подготавливал свои силы, чтобы дать должное возмездие за поражение на Стугне и за все последовавшие затем беды.

Случай скоро к этому представился. В 1095 году пришли к Мономаху два половецких князька — Итларь и Китан — торговаться, много ли он им даст за мир. Итларь с лучшими своими людьми вошел в город, а Китан с войском стал за валами, причем Владимир дал ему в заложники сына своего Святослава за безопасность Итларя, стоявшего во дворе боярина Ратибора. В это время прибыл из Киева от Святополка боярин Славата с каким-то поручением. Славата стал сейчас же убеждать Ратибора и его родню уговорить Мономаха согласиться на убийство Итларя, так как, по-видимому, Итларь и Китан самовольно, помимо главного хана, Святополкова тестя — Тугоркана, пришли вести переговоры о мире.

Владимир не соглашался. «Как могу я это сделать, давши клятву?» — говорил он им. Но те отвечали ему: «Князь, не будет тебе греха; половцы всегда дают тебе клятву и всегда ее нарушают — губят Русскую землю и пьют христианскую кровь». Наконец Владимир согласился и ночью послал отряд дружины и торков к валам; они выкрали сперва Святослава, а потом перебили Китана и всю его дружину. Итларь же был убит рано утром сыном Ратибора — Ольбегом, который выпустил в него стрелу и попал прямо в сердце. Этот поступок был единственным нарушением своего слова в жизни Мономаха.

После этого Владимир и Святополк выступили сейчас же в поход против половцев и пригласили с собой и Олега; он обещал идти вместе и действительно выступил, но не соединился, а держался поодаль. Святополк же и Владимир пошли на половецкие становища или вежи, взяли их, полонили скот, лошадей, верблюдов и привели в свою землю.

Уклончивое и недоверчивое поведение Олега, конечно, должно было оскорбить двоюродных братьев. После похода они послали сказать ему: «Ты не шел с нами на поганых, которые сгубили Русскую землю, и вот теперь у тебя сын Итларев; убей его либо отдай нам, он враг Русской земли».

Но Олег не послушался.

В следующем, 1096 году, с целью обсудить вопрос о совместной борьбе с половцами, Святополк и Владимир послали опять сказать Олегу: «Приезжай в Киев урядиться о Русской земле перед епископами, игуменами, мужами отцов наших и людьми городскими, чтобы после нам можно было сообща оборонять Русскую землю от поганых». На это Олег послал следующий высокомерный ответ: «Не пристало судить меня епископам, игуменам и смердам» (сельским жителям и мужикам).

Конечно, этот ответ еще более возбудил Святополка и Владимира против Олега, и они послали ему такое слово: «Если ты не пошел на неверных и не приходишь на совет к нам, то, значит, ты мыслишь на нас худое и хочешь помогать поганым. Пусть Бог нас рассудит».

Так началась, несмотря на уступчивость Мономаха, новая междоусобная брань между князьями. Вместо того чтобы ударить соединенными силами на половцев, приходилось идти войной на своих. Когда князья подошли к Чернигову, то Олег вышел из него и затворился в Стародубе. Святополк и Владимир осадили Стародуб и стояли под ним тридцать три дня. Приступы были сильные, но из города крепко отбивались. Наконец осажденные изнемогли; тогда Олег запросил мира, который тотчас же был ему дан, но князья-союзники потребовали от него, чтобы он непременно приехал в Киев, «к столу отцов и дедов наших; то старший город во всей земле; в нем надлежит нам собираться и улаживаться». Обе стороны целовали на этом крест. Это было в мае 1096 года.

Между тем раздраженные половцы продолжали свои набеги на Русь. Хан половецкий Боняк со своей ордой жег окрестности Киева, а тесть Святополка Тугоркан осадил Переяславль. Владимир со Святополком разбили его, причем сам Тугоркан пал, после чего Святополк привез тело тестя в Киев и похоронил на распутье между дорогами в Берестово и Печерский монастырь. В июне Боняк вновь подошел к самому Киеву и 20 числа утром ворвался в Киево-Печерскую лавру. Монахи, отстояв заутреню, почивали по кельям; поганые, выломав ворота, ходили по обители, брали, что им попадалось в руки, сожгли южные и северные церковные двери и, наконец, вошли и в самую Великую соборную церковь, таскали из нее иконы и произносили кощунственные слова над христианским Богом и законом. Тогда же половцы сожгли и загородный княжеский двор, построенный Всеволодом. Они увели с собой множество пленных.

Олег, несмотря на крестное целование, не думал исполнить договор и явиться в Киев. Вместо этого он стал деятельно собирать войско для продолжения борьбы и в конце лета направился к Мурому, бывшему его волостью, но которую тем временем успел занять его крестник, Изяслав, второй сын Мономаха, выступивший к Мурому из Смоленска без ведома и согласия отца своего. Подойдя к Мурому, Олег послал сказать Изяславу: «Ступай в волость отца своего, а эта волость моего отца; хочу здесь сесть и урядиться с твоим отцом; он выгнал меня из отцовского города, а ты неужели и здесь не хочешь дать мне моего же хлеба?» Изяслав, однако, не послушался его, надеясь на свое войско, и 16 сентября 1096 года под стенами Мурома произошла злая сеча между крестным отцом и сыном, причем юный Мономахович был убит.

После этого Олег вошел в Муром и, оковавши людей Изяславовых, двинулся на Суздаль и Ростов, принадлежавшие Владимиру Мономаху. Захватив оба города, Олег сурово обошелся с их жителями, часть взял в плен, других рассеял по разным местам, понасажал своих посадников и стал брать дань с Муромской, Суздальской и Ростовской волостей.

Старший сын Мономаха, Мстислав, тоже Олегов крестник, сидел в это время в Новгороде. Новгородцы боготворили своего молодого князя — прекрасного по внешности и отличавшегося возвышенной и ангельски чистой душой; они готовы были принести для него всевозможные жертвы.

Сильная новгородская рать была собрана вслед за известием о гибели Изяслава. Но благородный Мстислав не хотел кровопролития. Он послал к своему крестному отцу следующее твердое, но высоко христианское слово: «Ступай из Суздаля в Муром; в чужой волости не сиди; а я с дружиной пошлем к отцу моему, и помирю тебя с ним. Хотя ты и брата моего убил — что же делать! в битвах и цари, и бояре погибают».

Упоенный своим успехом, Олег не хотел мириться, а думал взять и Новгород. Он двинул брата своего Ярослава в сторожах — вперед на реку Медведицу, а сам стал на поле у Ростова.

Тогда Мстислав перешел против Олега в решительное наступление. Шедший у него в сторожах Добрыня Рагуйлович прежде всего перехватил Олеговых сборщиков дани и заставил отступить Ярослава, который отошел назад к Олегу с известием, что Мстислав идет. Олег отступил в Ростов; Мстислав также подошел к нему; тогда Олег отошел к Суздалю; Мстислав двинулся туда же следом за ним. Олег зажег Суздаль и ушел к себе в Муром. Придя в Суздаль и освободив, таким образом, отцовские волости от Олега, Мстислав не пошел дальше, а опять послал к крестному отцу со следующим словом: «Я моложе тебя; пересылайся с отцом моим, да выпусти дружину, а я во всем тебя послушаю». На Олега слова эти не подействовали; видя, однако, что ему трудно одолеть крестника силой, он решил прибегнуть к хитрости и для этого послал к Мстиславу с мирным ответом. Обрадованный, что ему удалось уговорить Олега, Мстислав распустил свою дружину по селам; но Олег только этого и ждал и внезапно появился со своим войском на реке Клязьме, думая, что племянник, застигнутый врасплох, побежит. Однако Мстислав не побежал. Неожиданное известие о наступлении Олега застало его во время обеда; он тотчас же разослал во все стороны распоряжения о сборе и в два дня сосредоточил всю свою рать — новгородцев, ростовцев и белозерцев, так что когда подошел Олег, то нашел крестника в полной боевой готовности.

Так простояли они друг против друга четыре дня. Мстислав, как и прежде, не желал боя, а потому его и не начинал, а Олег колебался, так как не был уверен в своем успехе.

На пятый день к Мстиславу подошли подкрепления, присланные Мономахом с сыном Вячеславом. В этот же день и Олег решил вступить в бой; он выстроил свои войска и повел их на Мстислава; узнав про это, Мстислав двинулся ему навстречу. Сеча произошла на реке Колокше. С обеих сторон бились очень упорно, как вдруг Олег и его войско увидели позади себя большой стяг Мономахов; они подумали, что сам князь Владимир прибыл и зашел им в тыл, тогда как это был только один из пеших отрядов Мстислава, при котором было и знамя Мономаха, прибывшее вместе с Вячеславом.

Ужас напал тогда на Олега и на войско его, и все бросились бежать. Победа Мстислава была самая полная. Он пошел следом за Олегом на Муром и Рязань, взял оба города, миролюбиво обошелся с жителями, освободив только содержавшихся в оковах своих ростовцев и суздальцев, и в третий раз послал разбитому наголову Олегу следующее слово: «Не бегай больше, но пошли к братьи с просьбой о мире; не лишат они тебя Русской земли; а я пошлю к отцу своему просить за тебя».

Поставленный в безвыходное положение после поражения на Колокше, Олег должен был наконец принять великодушное слово своего крестного сына. Тогда Мстислав не замедлил отойти к Суздалю, а потом и к Новгороду, откуда послал к Мономаху просить за своего крестного отца. Мономах тотчас же согласился на мир с Олегом и послал ему замечательное письмо, показывающее, какими истинно благородными людьми и глубоко верующими христианами были он сам и славный сын его Мстислав.

Вот содержание этого письма:

«Пишу к тебе, потому что принудил меня к тому сын твой крестный; прислал ко мне мужа своего и грамоту; пишет: уладимся и помиримся, а братцу моему суд пришел; не будем за него местники, но положимся во всем на Бога: они станут на суд перед Богом, а мы Русской земли не погубим. Увидав такое смирение сына моего, я умилился и устрашился Бога, подумал: сын мой в юности своей и в безумии так смиряется, на Бога все возлагает; а я что делаю; грешный я человек, грешнее всех людей! Послушался я сына своего, написал к тебе грамоту: примешь ли ее добром или с поруганием — увижу по твоей грамоте. Я первый написал тебе, ожидая от тебя смирения и покаянья. Господь наш не человек, а Бог всей Вселенной, что хочет — все творит в мгновенье ока; а претерпел хуленье, и плеванье, и ударенье, и на смерть отдался, владея животом и смертью; а мы что — люди грешные: нынче живы, а завтра мертвы; нынче в славе и в чести, а завтра в гробе и без памяти; другие разделят по себе собранное нами. Посмотри, брат, на отцов наших: много ли взяли с собой, кроме того, что сделали для души своей? Тебе бы следовало, брат, прежде всего, прислать ко мне с такими словами. Когда убили дитя мое и твое пред тобой, когда ты увидал кровь его и тело увянувшее, как цветок только что распустившийся, как агнца закланного, подумать бы тебе, стоя над ним: «Увы, что я сделал! Для неправды света сего суетного взял грех на душу, отцу и матери причинил слезы!» Сказать бы тебе было тогда по-давидовски: «Аз знаю грех мой, предо мной есть выну!» Богу бы тебе тогда покаяться, а ко мне написать грамоту утешную, да сноху прислать, потому что она ни в чем не виновата, ни в добре, ни в зле; обнял бы я ее и оплакал мужа ее и свадьбу их вместо песен брачных; не видал я их первой радости, ни венчанья, за грех мой; ради Бога, пусти ее ко мне скорее: пусть сидит у меня, как горлица на сухом дереве жалуючись, а меня Бог утешит. Таким уж, видно, путем пошли дети отцов наших: суд ему от Бога пришел… Если бы ты тогда сделал по своей воле, Муром взял бы, а Ростова не занимал, и послал ко мне, то мы уладились бы; но рассуди сам: мне ли было первому к тебе посылать или тебе ко мне; а что ты говорил сыну моему: «шли к отцу», так я десять раз посылал. Удивительно ли, что муж умер на рати, умирали так и прежде наши прадеды; не искать бы ему чужого, и меня в стыд и в печаль не вводить; это научили его отроки для своей корысти, а ему на гибель.

Захочешь покаяться пред Богом и со мной помириться, то напиши грамоту с правдой и пришли с нею посла или попа: так и волость возьмешь добром, и наше сердце обратишь к себе, и лучше будем жить, чем прежде: я тебе не враг, не местник. Не хотел я видеть твоей крови у Стародуба; но не дай Бог мне видеть крови и от твоей руки и ни от которого брата по своему попущению; если же я лгу, то Бог меня ведает и крест честной. Если тот мне грех, что ходил на тебя к Чернигову за дружбу с погаными, то каюсь. Теперь подле тебя сидит сын твой крестный с малым братом своим, едят хлеб дедовский, а ты сидишь в своей волости: так рядись, если хочешь, а если хочешь их убить, они в твоей воле; а я не хочу лиха, добра хочу братьи и Русской земле… Я к тебе пищу не по нужде: нет мне никакой беды; пишу тебе для Бога, потому что мне своя душа дороже целого света».

Письмо это подействовало. Между старыми друзьями детства состоялось примирение, по-видимому, искреннее и со стороны Олега.

Это примирение дало наконец возможность Мономаху осуществить то, о чем он давно мечтал, а именно: устроить общий княжеский съезд и на нем полюбовно решить все те вопросы, которые вызывали распри.

И вот в 1097 году в городе Любече собрались на съезд: великий князь Святополк Изяславич, Олег и Давид Святославичи, Владимир Всеволодович Мономах, Давид Игоревич и один из сыновей Ростислава — Василько, сидевший с братом Володарем в червенских городах. С князьями вместе прибыли их дружинники, а также люди от земель.

Всем съездом руководил, разумеется, Владимир Мономах. Съехавшись, князья стали говорить друг другу: «Зачем губим

Русскую землю, поднимая сами на себя вражду? Половцы разоряют землю нашу и рады, что между нами усобица. Пусть же с этих пор будет у всех нас единое сердце и будем блюсти Русскую землю».

Затем они урядились между собой так: дети каждого из троих сыновей Ярослава берут себе те волости, в которых сидели их отцы; поэтому Святополк вместе с Киевом получил и Туров; Мономах — Переяславль, Смоленск и Ростовскую область; Святославичи — Олег, Давид и Ярослав — земли Черниговскую и Муромскую. Что же касается до бывших князей-изгоев — Давида Игоревича и двух Ростиславичей, то за ними было оставлено то, что дал им великий князь Всеволод в конце жизни, а именно: Давиду — Владимир-Волынский, а Ростиславичам червенские города: Володарю — Перемышль, а Васильку — Теребовль; эти части Давида, Володаря и Василька были выделены из Волынской земли, ранее полностью принадлежавшей отцу Святополка — Изяславу.

Наконец, за сыном Мономаха, доблестным Мстиславом, был оставлен Новгород, который также входил прежде во владения отца Святополкова — Изяслава, но куда Мстислав был посажен еще малюткой — дедом Всеволодом.

Но усобицы начались немедленно после съезда. Как мы знаем, к западу от Киева сидели по соседству друг от друга: Давид Игоревич во Владимире-Волынском и братья Володарь и Василько в червенских городах. Василько, князь Теребовльский, отличался необыкновенно предприимчивым духом; богатырь по виду, набожный и великодушный, связанный с Володарем самой нежной и глубокой братской любовью, при этом мужественный и воинственный, он горел желанием совершить великие дела на пользу родной земле. Уже в ранней молодости стал он известен своею ненавистью к Польше, на которую навел половцев; теперь он затевал новые, обширные походы, о которых мы скажем ниже, и на его зов шли толпы берендеев, печенегов и торков.

Прямой противоположностью Васильку был его сосед Давид Игоревич — человек недалекий и притом с низкими чувствами: завистливый, подозрительный и жестокий. Он еще до Любечского съезда злобился на Василька за то, что, по его мнению, тому досталась лучшая часть, чем ему. Приготовления же Василька к походу заставляли Давида Игоревича опасаться, что Василько собирается отнять у него Владимир. Эти опасения поддерживались и некоторыми мужами Давидовой дружины. И вот, немедленно же по окончании съезда, приехав в Киев, Давид начинает наговаривать Святополку, что будто Василько с Владимиром Мономахом тайно согласились захватить Волынскую и Киевскую области и поделить их между собой. «Кто убил брата твоего Ярополка?» — говорил Давид Святополку, намекая, что это сделали Ростиславичи, хотя, может быть, как мы об этом упомянули в предыдущей главе, именно Давид и был заводчиком этого убийства. «Если не схватишь Василька, — продолжал он, — то не княжить ни тебе в Киеве, ни мне во Владимире».

Святополк, человек недальнего ума и к тому же подозрительный и алчный, после некоторого колебания поверил Давиду Игоревичу и согласился схватить Василька, который в это время возвращался со своими людьми из Любеча и остановился на ночлег недалеко от Киева.

На другой день утром Святополк прислал к нему с просьбой — остаться в Киеве до его именин. Василько, который торопился домой, где собиралось его войско, отказался. Тогда Давид послал ему такое же приглашение от себя, добавив: «Не ослушайся старшего брата». Но Василько решительно отказался остаться за недосугом.

На это Давид стал говорить Святополку: «Видишь, не хочет тебя знать, находясь в твоей волости; что же будет, когда пройдет в свою землю? Увидишь, что займет города твои Туров, Пинск и другие; тогда помянешь меня; созови киевлян, схвати его и отдай мне». Святополк послушался и послал сказать Васильку: «Если не хочешь остаться до именин, то зайди хоть нынче; повидаемся и посидим вместе с Давидом». На это Василько согласился и уже сел на лошадь и поехал, как встретился ему один из его слуг и сказал: «Не езди, князь; хотят тебя схватить». Но Василько не поверил, вспоминая недавнее крестное целование в Любече, и продолжал свой путь. Когда он приехал на княжий двор, то Святополк вышел ему навстречу и ввел в избу, куда пришел и Давид. Святополк стал опять упрашивать Василько остаться на именины, но тот отвечал: «Никак не могу, брат; я уже и обоз отправил вперед». А Давид во все время сидел, как немой. Потом Святополк начал упрашивать Василька хотя позавтракать у него; позавтракать Василько согласился, и Святополк вышел распорядиться. Василько стал разговаривать с Давидом; но у того от испугу не было ни языка, ни ушей. Посидевши немного, Давид спросил: «Где Святополк?» — и затем вышел со словами: «Я пойду за ним; а ты, брат, посиди». Не успел Давид выйти, как Василька схватили, заковали в двойные оковы, затем заперли и приставили сторожей на ночь.

На другой день Святополк созвал бояр и киевлян и рассказал им все, что слышал от Давида. На это бояре и киевляне ответили уклончиво: «Тебе, князь, надо беречь свою голову; если Давид сказал правду, то Василька должно наказать; если же сказал неправду, то пусть отвечает перед Богом».

Когда об этом узнало духовенство, то игумены стали прямо просить Святополка за Василька. Святополк заколебался и отвечал им: «Ведь это все Давид». Давид же стал упрашивать выдать ему Василька, чтобы его ослепить. «Если ты этого не сделаешь, — говорил он, — и отпустишь его, то ни тебе не княжить, ни мне». Кончилось тем, что Святополк выдал Василька Давиду.

В ту же ночь пленника перевезли из Киева в Белгород на телеге в оковах и ввели в маленькую избу, где посадили.

Сидя тут, Василько увидал, что овчар Святополка, родом торчин, по имени Берендя, точит нож. Он догадался, что его хотят ослепить, заплакал и начал усердно молиться Богу. Затем вошли Сновид Изечевич, конюх Святополков, да Дмитрий, конюх Давидов, разостлали ковер по полу и, схватив Василька, хотели его повалить. Окованный Василько, собравши всю свою богатырскую силу, боролся так крепко, что те вдвоем не могли с ним сладить и позвали себе других слуг, при помощи которых им удалось наконец повалить Василька и связать. Тогда сняли доску с печи, положили ее на грудь лежащего, и по концам ее сели Сновид и Дмитрий, но не могли удержаться, так силен был поваленный и связанный Василько! Сняли с печи еще доску, приложили ее рядом с первой, и еще двое участников этого гнусного дела сели на ее концы. Тогда, наконец, затрещали кости в груди у несчастного Василька.

Торчин Берендя, отточив нож, подошел к связанному и поваленному князю и хотел ударить ему в глаз, но не попал и порезал ему лицо; наконец вырезал оба глаза, один за другим, и Василько обеспамятел. Его подняли вместе с ковром, положили на телегу как мертвого и повезли во Владимир-Волынский; по пути, во Вздвиженске, Сновид с товарищами остановились, сняли с Василька кровавую сорочку и отдали попадье вымыть, а сами сели обедать; попадья, вымывши сорочку, надела ее опять на Василька и стала плакать над ним, как над мертвым.

Василько очнулся и спросил: «Где я?» Попадья отвечала: «В городе Вздвиженске». Тогда он спросил воды и, напившись, совершенно пришел в себя; затем, прощупав сорочку, сказал: «Зачем ее с меня сняли; пусть бы я в этой кровавой сорочке смерть принял и стал перед Богом».

На шестые сутки пути Василько был привезен во Владимир. Приехал с ним туда и Давид, «как будто поймал какую добычу», по выражению летописца, и приставил к слепому узнику 30 человек стражи.

В ужас пришли русские князья, когда узнали о совершенном злодействе. Мономах заплакал… «Не бывало еще такого зла в Русской земле ни при отцах, ни при дедах», — воскликнул он и тотчас же послал сказать братьям Святославичам Олегу и Давиду, чтобы шли на Святополка и Давида Игоревича. «Исправим зло, какое случилось теперь в Русской земле в нашей братье; бросили между нами нож; если это оставим так, то большое зло встанет, начнет убивать брат брата, и погибнет земля Русская: враги наши половцы придут и возьмут ее!» Давид и Олег также сильно огорчились, плакали и, немедленно собравшись вместе, соединились с Мономахом и послали сказать Святополку: «Зачем это ты сделал такое зло в Русской земле — бросил нож между нами? Зачем ослепил брата своего; если бы он был виноват, то ты обличил бы его перед нами и тогда по вине наказал его; а теперь скажи, в чем он виноват, что ты ему сделал?» Святополк, разумеется, все свалил на Давида. Но Мономахи Святославичи возражали: «Нечего тебе оправдываться тем, что Давид его ослепил; не в Давидовом городе его взяли и ослепили, а в твоем» — и на другой день стали переходить Днепр, чтобы идти на Святополка, который уже собрался бежать из Киева. Однако киевляне не пустили его и, зная доброту Мономаха, отправили к нему посольство во главе с митрополитом и мачехой Владимира — вдовой князя Всеволода, которую он чтил как мать. Они держали князьям такое слово: «Если станете воевать друг с другом, то поганые обрадуются, возьмут землю Русскую, которую приобрели деды и отцы ваши; они с великим трудом и храбростью побороли по Русской земле, да и другие земли приискивали, а вы хотите погубить свою землю!»

Владимир расплакался и сказал: «В самом деле, отцы и деды наши собирали Русскую землю, а мы хотим погубить ее» — и склонился на просьбу мачехи и митрополита. Князья послали сказать Святополку: «Так как это все Давид наделал, то ступай ты, Святополк, на Давида, либо схвати его, либо выгони». И Святополк должен был согласиться исполнить их волю.

Между тем Василько продолжал содержаться под стражей во Владимире; там же находился в это время и какой-то монах Василий, который и оставил нам летописные известия об этих событиях.

«Однажды ночью, — рассказывает Василий, — прислал за мной Давид и говорит: сегодня Василько сказал своим сторожам: «Слышу, что идет Владимир и Святополк на Давида; если бы Давид меня послушал, то я послал бы боярина своего к Владимиру, и тот бы возвратился». Так вот, сходика ты, Василий, к тезке твоему Васильку и скажи ему, что если он пошлет своего мужа и Владимир возвратится, то я дам ему город, какой ему люб: либо Всеволож, либо Шеполь, либо Перемышль. Я пошел к Васильку, рассказал ему все речи Давидовы; он отвечал мне: «Я этого не говорил, но, надеясь на Бога, пошлю, чтобы не проливали из-за меня крови. Одно мне удивительно: дает мне свой город, а мой город — Теребовль; вот моя волость!» Потом сказал мне: «Иди к Давиду и скажи ему, чтобы прислал ко мне Кульмея, я хочу его послать к Владимиру». Но Давид побоялся поручить переговоры человеку, которого выбрал Василько, и послал сказать ему, что Кульмея нет. В это свидание Василько выслал слугу и начал говорить Василию: «Слышу, что Давид хочет отдать меня ляхам. Видно, мало еще насытился моей крови, хочет больше, потому что я ляхам много зла наделал и хотел еще больше наделать, отомстить им за Русскую землю; если он выдаст меня ляхам, то смерти не боюсь; но вот что скажу тебе: вправду Бог навел на меня эту беду за мое высокоумье: пришла ко мне весть, что идут ко мне берендеи, печенеги и торки; вот я и начал думать: как придут они ко мне, то скажу братьям Володарю и Давиду: дайте мне дружину свою младшую, а сами пейте и веселитесь; думал я зимой пойти на Польскую землю, а потом взять ее и отомстить за Русскую землю; потом хотел перенять болгар дунайских и посадить их у себя, а потом хотел проситься у Святополка и Владимира на половцев и либо славу себе найти, либо голову свою сложить за Русскую землю; а другого помышления в сердце моем не было ни на Святополка, ни на Давида. Клянусь Богом и Его пришествием, что не мыслил зла братьям ни в чем, но за мое высокоумье низложил меня Бог и смирил».

Узнав, что Мономах и Святославичи вернулись в свои земли, а наказать его поручено одному только Святополку, Давид, конечно, воспрянул духом. Он знал нерешительность и малую способность Святополка и полагал, что он не очень будет спешить наказывать своего соучастника преступления; действительно, усобица, возникшая из-за ослепления Василька, продолжалась с 1097 по 1100 год.

Весной 1098 года Давид выступил в поход, чтобы взять Василькову волость, но у города Бужска он был встречен Володарем. Давид не посмел стать против него в поле и затворился, а Володарь осадил его. Тогда Давид запросил мира, свалив все на Святополка. Володарь, горячо желая получить наконец в свои руки ослепленного брата, не стал с ним спорить, а послал сказать: «Про то ведает Бог, кто из вас виноват, а теперь отпусти мне брата, и я помирюсь с тобой». Давид обрадовался, помирился с Володарем, отдал ему Василька и был выпущен из Бужска.

Однако мир был непродолжителен, так как Давид не хотел возвращать городов, захваченных им во владениях Ростиславичей. Вследствие этого военные действия возобновились: Ростиславичи взяли на щит, то есть приступом, Давидов город Всеволож, причем в порыве ярости победители перебили всех его жителей. Затем братья подошли к Владимиру-Волынскому и, осадив здесь Давида, потребовали, чтобы он выдал им своих советчиков, подговоривших его на ослепление Василька. Давид имел низость передать их Ростиславичам, которые заключили затем с ним мир, а выданных советчиков повесили.

Только после того как Володарь и Василько одержали над Давидом Игоревичем верх, собрался в 1099 году Святополк наказать его, причем предварительно он заключил с Ростиславичами договор, поцеловал с ними крест на мир и любовь и затем отправился в город Брест для совещания с поляками, прося у них помощи против Давида. Узнав о прибытии Святополка в Брест, Давид испугался и сам кинулся искать помощи у польского короля Владислава Германа, который обещал ему свое содействие и взял за это пятьдесят гривен золота.

Таким образом, поляки опять сделались посредниками в борьбе русских князей между собой. Однако когда Святополк тоже дал Владиславу богатые дары и договорился с ним выдать свою дочь Сбыславу за его сына, то Владислав объявил Давиду, что никак не может оказать ему помощи.

Тогда Давид заперся во Владимире-Волынском. Святополк осадил его здесь и после семи дней осады выпустил на условии, что Давид передаст ему город Владимир. После этой передачи Давид ушел в Червень.

Одержав такой успех над Давидом, Святополк, несмотря на то что сам искал урядиться с Володарем и Васильком и недавно целовал с ними крест, пошел теперь на обоих братьев, желая овладеть и их волостями, так как нашел удобным вспомнить теперь, что волости эти входили когда-то в состав владений его отца Изяслава.

Но Ростиславичей трудно было вытеснить из их волости; они выступили против Святополка, взявши с собой и крест, который он целовал с ними, и встретили его на границах своих владений. Здесь, перед началом битвы, когда обе рати уже исполчились, слепой Василько выехал верхом вперед, поднял крест и закричал Святополку: «Вот что ты целовал; сперва ты отнял у меня глаза, а теперь хочешь взять и душу; так пусть будет между нами этот крест». И после ходила молва, что многие благочестивые люди видели, как над Васильком в воздухе возвышался крест во время боя.

Произошла жестокая битва, в которой Ростиславичи победили. Святополк побежал во Владимир, но Володарь и Василько не преследовали его; они хотели показать, что защищают только свое, а не ищут чужого, и сказали после битвы следующие благородные и гордые слова: «С нас довольно стать на своей меже».

Святополк, однако, прибыв во Владимир, и не думал оставлять их в покое; посадив здесь одного из своих сыновей — Мстислава, он послал другого, Ярослава, к венграм — поднимать их на Володаря, а сам ушел в Киев.

Давид Игоревич, видя, что теперь одинаковая опасность грозит от Святополка как ему, так и Володарю с Васильком, стал искать с ними прочного примирения — во имя общего дела — защитить себя от Святополка. Заклятые враги примирились, и Давид оставил жену свою у Володаря, а сам отправился нанимать половецкую орду, которой управлял воинственный и свирепый хан Боняк.

Вскоре к Перемышлю, где сидел Володарь, пришли венгры со своим королем Коломаном, наведенные Ярославом Святополковичем, и осадили город. На счастье Володаря, Давиду не пришлось далеко ездить за половцами; он встретил Боняка по пути и привел его к Перемышлю же.

Здесь, накануне ожидаемой битвы с венграми, Боняк, как рассказывает летописец, отъехал от войска в поле и начал выть по-волчьи. Ему стали отвечать голоса множества волков. Таково было половецкое гаданье. «Завтра, — сказал Боняк, — мы победим венгров».

И действительно — это гаданье сбылось. На следующий день утром Боняк двинул своего военачальника Алтунопу на венгров; тот подскакал к ним, пустил стрелы и побежал; венгры кинулись его преследовать, но этого только и ожидал хитрый Боняк; он зашел им в тыл, а Алтунопа повернулся назад, и затем Боняк, говорит летописец, «сбил венгров в мяч — как сокол сбивает галок».

Венгры бежали, и много их потонуло в реках Вагре и Сане. Половцы гнались за ними и секли их два дня, убили латинского епископа и много бояр; Ярослав, сын Святополка, бежал в Польшу, а Давид Игоревич, пользуясь победой, внезапно подошел к Владимиру-Волынскому, где Мстислав, старший сын Святополка, заперся со своей засадой, или, как теперь говорят, со своим гарнизоном. Давид начал делать приступы; стрелы сыпались дождем с обеих сторон; осаждающие закрывались подвижными вежами, или башнями, а осажденные стояли на стенах за досками; таков был тогдашний способ воевать.

Однажды Мстислав хотел сам выстрелить из лука, но неприятельская стрела проскочила через скважину доски и попала ему за пазуху; он умер в ту же ночь. Осажденные после его смерти терпели тяжелую осаду до августа 1099 года; наконец Святополк прислал к ним на выручку войско. Давид против него не устоял, должен был снять осаду и бежал к половцам. Но войско Святополково недолго праздновало победу. Скоро к городу Владимиру подступил опять Давид с новыми полчищами половцев, приведенных Боняком, и отнял у них Владимир.

Таково было положение дел, вызванное ослеплением Василька, к концу 1099 года. Благородное намерение Владимира Мономаха соединить князей в одно целое, чтобы бороться затем общими силами против половцев, для чего им и был собран после стольких стараний Любечский съезд, не только не привело к цели, но, наоборот, повело к четырехлетней кровавой усобице, во время которой враждующие стороны обращались за содействием к полякам и наводили на Русскую землю венгров и половцев.

Но Мономах продолжал настойчиво преследовать поставленную себе высокую цель и в следующем, 1100 году достиг того, что между князьями состоялся новый съезд с целью окончания возникшей распри. 10 августа Владимир Мономах, Святополк, Олег и Давид Святославичи съехались в Витичеве, а через 20 дней, 30 августа, они снова сошлись на том же месте, и тогда с ними был уже и Давид Игоревич.

«Кому есть на меня жалоба?» — спросил он.

«Ты пришел к нам, — сказал Владимир, — объявить, что хочешь жаловаться перед нами на свою обиду. Вот теперь ты сидишь с братией на одном ковре. На кого у тебя жалоба?»

Давид ничего не отвечал.

Тогда князья сели на коней и стали врозь, каждый со своей дружиной. Давид же Игоревич продолжал сидеть особо. Князья рассуждали о Давиде: сначала каждый князь со своей дружиной, а потом совещались между собой и послали Давиду от каждого князя мужей. Те держали ему такую речь: «Вот что говорят тебе братья: не хотим тебе дать стола владимирского за то, что ты вверг нож между нами, сделал то, чего еще не бывало в Русской земле; но мы тебя не берем в неволю, не делаем тебе ничего худого; сиди себе в Бужске и в Остроге; Святополк придает тебе Дубен и Чарторижск, а Владимир дает тебе двести гривен, да еще Олег и Давид дадут тебе двести гривен».

Потом князья послали к Володарю такое слово: «Возьми к себе брата своего Василька; будет вам обоим Перемышль. Хотите — живите вместе, а не хотите — отпусти Василька к нам; будем его кормить».

Таким образом, на Витичевском съезде Давид был наказан очень слабо, а Святополк, который был виноват в ослеплении Василька и во всей последующей смуте не менее Давида, получил только выгоду, так как приобрел владимиро-волынский стол вместо Дубен и Чарторижска; при этом он не сам приплатил Давиду за эту мену четыреста гривен, а заставил это сделать Владимира Мономаха и Святославичей. Очевидно, Святополк жаловался, что на Любечском съезде всех князей-изгоев наделили волостями из земель, принадлежавших прежде его отцу Изяславу и составлявших, стало быть, его вотчину; несомненно также, что, желая вернуть себе Теребовль, входивший прежде во владения его отца, тот же Святополк настоял на том, чтобы послать предложение Володарю ограничиться вместе с Васильком одним только Перемышлем».

Прервем рассказ А. Нечволодова об усобицах наших князей. Во-первых, их шалости, направленные на уничтожение народа, нам ныне вряд ли интересны, во-вторых, все эти сведения невозможно проверить независимыми источниками. Все «наши» дела этого времени известны только «нашим» же историкам.

Но весьма возможно, что сведения о распрях — истинная правда. Уж что-что, а разорять собственную страну для руководителей нашей страны — вещь вполне нормальная.

Сообщим только вкратце события, важность имеющие и получившие известность.

В 1113 году на киевский стол сел Владимир Мономах, которому в это время исполнилось 60 лет.

Нечволодов сообщает: «При Владимире Мономахе впервые начались на Руси преследования иудеев.

2 мая 1115 года состоялось перенесение мощей Бориса и Глеба (Давида и Романа).

Рис. 105. Князь Даниил. По «Титулярнику»

Владимир посылает на Дон своего сына, который из похода привез себе жену с Северного Кавказа. Необыкновенной красоты дочь ясского князя».

А. Нечволодов ошибается. Ясы (осетины) жили не на Северном Кавказе, а на Северском Донце. Так ошибка в представлениях о месте проживания племен в прошлом приводит к тому, что поход удлинился вдвое, а то и втрое.

Сыновья Владимира в 1116 году воюют с чюдью (эстонцами) и финнами (ямь).

Юрий, посаженный отцом в Ростовской области, воевал в 1120 году с Волжской Болгарией, откуда вывел огромный полон.

Как сообщает «Сказание о зачатии преславного царствующего града Москвы, как сперьва зачаит, и коим великим князем и в коем месте, все то писано подлинно в сей и в коем году как бьгло, выписано из летописца царских гранографов», великий князь Данил о Иванович «после Рюрика короля римского в четвертый год пришел из Великого Новгорода в Суздаль; тут родился у него сын Георгий. Он основал в Суздальской земле его имени город Юрьев-Польский, в том городе создал церковь каменную всю резную от подошвы до верху. По основании города в том же году поехал великий князь искать места, где бы мог заложить город — столицу княжеству своему и наследникам. Взял с собою некоего гречина, именем Василия… Выехал он в темный и непроходимый лес, а там — болото, большое и топкое. Посреди болота на маленьком пригорке увидал великий князь огромного трехголового зверя. И спросил князь Василия, что это за удивительное и странное видение Тот отвечал ему: «Князь великий! На этом месте создастся город величайший, сильно распространится царство треугольное и умножатся в нем разных орд люди… А что на нем различные цвета, показывает, что в нем будут жить люди из всех стран».

Отсюда ясно, что Москва намного старше, чем принято считать, ибо все происходящее здесь относится к IX веку.

«Данило Иванович наехал на небольшой островок в лесу посреди болота, на нем хижина поставлена, в ней — пустынник, Букал по имени, отчего и хижина прозвалась Букалова. Теперь на том месте Царский Двор.

Рис. 106. Георгий Данилович Долгорукий. По «Титулярнику»

Затем князь великий с тем же гречанином Василием дня четыре спустя наехали на горы, где тоже нашли хижину, в ней человека, по имени Подон, римлянина родом. Полюбилось великому князю место, и захотелось ему построить себе здесь дом. Старец Подон сказал князю: «Не подобает тебе, князь, тут селиться, на этом месте созиждется храм Божий и будут жить архиереи, Бога вышнего служители».

Князь послушался и уехал с этого места.

Спустя некое время Данило Иванович приехал из Киева на место, где видел красивого зверя и, в шестой год, на хижине Букаловой заложил город, назвали его Москвою по реке. А в седьмой год, вниз по реке на Подонских горах, на хижине Подоновой, заложил церковь Спаса.

Рис. 107. Герб Москвы XVII века — Перу и на коне, Перун рисовался обнаженным. Позже его назовут «ЕЗДЕЦ», то есть «всадник». Ныне пытаются сделать из Перуна Георгия Победоносца, который якобы был патроном России, что неверно. Небесная покровительница Земли Русской — Пресвятая Богородица. Из книги П. П. Винклера «Гербы городов Российской империи…» (СПб., 1900)

А на девятый год родились у него два сына, Алексей и Петр. Во имя Алексея поставлен город Алексин, к северу, на Оке».

Город Москву основал Данило, а слава основателя досталась его сыну Георгию Даниловичу Долгорукому.

Георгий Данилович Московский, получивший великое княжение от Орды, был женат на сестре хана Узбека Кончака — Агафье.

По другой версии в 880 году «при княжении же своем Олг прииде на Москву реку, в яже текут Неглинна да Яуза, и постави ту град и нарече Москва и посади ту князя, сродника своего» (Рукопись ПБ F IV № 226, л. 10).

«…и посади тут князя Юрья Володимировича, сродника своего» (Рукопись СБ № 963, л. 106).

Так что Олег построил град Москву в начале X века, посадив в нем своего родственника — Юрия. Какие сомнения? Иначе бы памятника Юрию Долгорукому напротив Моссовета не было.

«Великой нашей Русской Земле… же, премилостивый царю Христе, даждь дорасти, яко младенцу, и величитися, и расширятися, и всюде пребывати в мужстве совершение и до славнаго твоего втораго пришествия и до скончания века сего. И возсия ныне стольный, преславный град Москва, вторый Киев, не усрамлю же ся и не буду виновен нарещи того и третий новый великий Рим, провозсиявши в последняя лета, яко великое солнце, в велицеи нашей Рустей земли во всех градех сих и во всех людех страны сея, красуяся и просвещаяся святыми многими церквами» (Полное собрание русских летописей. Т. 19. С. 205–206).

 

Владимир Мономах

«Византийский митрополит Неофит поднес Мономаху крест из животворящего дерева и чашу сердоликовую, принадлежащую славному римскому императору Августу.

Вместе с митрополитом прислал император царский венец, бармы и золотые цепи».

Об этом сообщает лишь «Степенная Книга царского родословия». Венец тот известен нам как шапка Мономаха.

К сожалению, до нашей святыни дотянулись руки противных профессионалов, которые развенчали нашего Мономаха, заявив, что шапка эта выполнена на полтысячелетия позже описываемых событий.

То даты не те, то события описаны не так.

По Якову Рейтенфельсу:

904 год. Игорь женился на Ольге.

958 год. Ольга отправилась в Константинополь к императору Константину Львовичу. Там она возбудила благородную страсть к себе в Иоанне Цимисхне. Но, приняв от него крещение, остроумным отказом отклонила от себя цепи супружества.

Рис. 108. Шапка Мономаха. Рисунок из книги А. Нечволодова

971 год. Император Иоанн звал под городом Доростолом Святослава на поединок, но тот не принял вызов, заявив, что он лучше знает, когда ему надо умирать. После поражения и заключения мира Святослав перенес свою столицу в Переяслав, отняв у болгар 80 крепостей.

978 год. Разгром печенегов. Но в другой раз Куря, князь печенежский и боссинский, предал его (Святослава) смерти и сделал себе из его черепа чашу (что точно так же сделал Крум, царь болгар, с головой императора Никифора), сделав надпись: «Ища чужого, потерял свое собственное».

Государство было разделено на три части между братьями, но Ярополк убил Олега, после чего и сам был убит Владимиром, который, презрев Киев и Переяслав, сделал столицей своей построенный им город Владимир. Он имел четырех жен и триста наложниц. Он первый был наречен царем.

В 1005 году Владимир преставился и впоследствии был причислен к лику. святых. После смерти Владимира между братьями началась борьба. И в это же время некий русский (по имени Хризохир), по свидетельству Кедрина, подошел со многими тысячами своих к Константинополю и, переплыв Пропонтиду, разбил римский флот, но потом был побежден у Лемноса и понес достойное за свою дерзость наказание.

Ярослав Владимирович, уже правя один уделами, первым стал называться «монархом».

В 1026 году он выступил против Константина, императора Востока, победил в единоборстве Редедю, вождя корсунян, хотя перед тем был разбит императором, метавшим в него огонь. В этот же промежуток времени прибыл в Россию святой Олаф, при помощи русских пытавшийся вернуть себе отчий престол, но был убит своими в самом начале этой попытки.

В 1053 году Владимир завоевал Каффу (Феодосию), свалив в единоборстве с коня Германа, правителя этого города. Снял с него тяжелую золотую цепь, унизанную жемчугом и драгоценными камнями. Позднее он завещал, чтобы этот символ его доблести русские цари при вступлении на царство торжественно надевали бы на себя, и присоединил к ней еще пояс и венец, унизанные золотыми бляхами и драгоценными камнями.

В 1075 году Димитрий, один из русских князей, принял римскую веру.

Заметьте, Святослав — князь весьма осторожный, не принимает вызова на поединок.

Владимир умирает на 10 лет ранее, чем ныне принято читать в тех же летописях.

Русской войны с римлянами наши летописи не знают.

Редедю зарезал не Мстислав, а Ярослав Мудрый.

Вовсе никакого посольства от византийского императора не знают. Никакой шапки Мономаха никто Владимиру не приносил — он сам, как мы видим, захватил цепь и присоединил к ней «шапку».

Димитрий (Изяслав) живет у нас после Мономаха.

Бесконечная путаница. Но постепенно вырабатывается стройная система, когда каждый князь занимает нужное (для кого?) место.

Как это делается? Очень просто! Документы исправляются на основании «исторической правды».

Насколько можно верить источникам, показывает следующий пример.

В России трижды издавались труды Константина Багрянородного, византийского императора, встречавшегося с нашей княгиней Ольгой и писавшего о нашей Родине. Сравним тексты трех изданий:

1) Ласкин Гавриил. Сочинения Константина Багрянородного «О фемах» и «О народах»//Чтения ОИД Р. 1899. Ч. 1;

2) Латышев В. В., МалицкийН. В. Сочинения Константина Багрянородного «Об управлении государством» // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 91;

3) Литаврин Г. Г. Константин Багрянородный «Об управлении империей». М., 1982.

В первом издании читаем: «Однодревки внешней Руси, приходящие в Константинополь, идут из Новгорода (Немогардас), в котором сидел Святослав, брат Игоря, князя Руси. Есть и из Смоленска (Милинискан), и из Любеча (Телиоуцан), и из Чернигова (Гцернигоган), и из Вышгорода (Боусеграде). Все они спускаются рекою Днепром и собираются около города Киева, который получил прозвание Самбатас».

Во втором издании: «Однодревки, приходящие в Константинополь из внешней Руси, идут из Невогарды, в которой сидел Святослав, сын русского князя Игоря, а также из крепости Милиниски, из Телюци, Чернигоги и из Вышеграда. Все они спускаются по реке Днепру и собираются в Киевской крепости, называемой Самвата».

В третьем издании: «(Да будет известно), что приходящие из внешней Росии в Константинополь моносиклы являются одни из Немогарда, в котором сидел Сфендослав, сын Ингоря, архонта Росии, а другие из крепости Милиниски, из Телиуцы, Чернигоги и из Вусеграда. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киоава, называемой Самватас».

Несоответствия:

В первом издании Святослав — брат Игоря, во втором и третьем — его сын.

В первом Киев называется Самбатом.

Во втором Киев называют и Самватом.

В третьем только Кремль Киевский называют Самват.

Рис. 109. Надпись на монете: «Спаскаа монета Султана справедливого Джанибека…Аллаху! Мухаммед султан». Из книги Э. К. Гуттена-Чапского «Удельные, великокняжеские и царские деньги Древней Руси» (СПб… 1875)

В первом издании: «…выходят их князья со всеми россами из Киева и отправляются в полюдье, которое называется гирой, и именно в славянские страны тиверцев (Бербианон), дреговичей (Дроугоубитон), кривичей (Крибитцон), северян (Сербион) и остальных славян, которые платят дань россам».

Во втором издании: «…и отправляются в полюдье, то есть круговой объезд, и именно в славянские земли вервианов, другувитов, кривичей, севериев и остальных славян, платящих дань русам».

Из первого издания ясно, что полюдье у русов называется гирой. Второе издание дает нам лишь объяснение, что такое полюдье, и не более того.

В первом издании непонятно откуда взяты тиверцы, если из подлинника приводятся вервяне? Второе издание более правильно отражает названия племен, но откуда берутся северии (северяне), раз в подлиннике было Сербии?

Еще интереснее третье издание: там сербиев нет уже даже и в греческом тексте. Исправлено на основании «исторической правды». Исправлен (читай: «фальсифицирован») текст подлинника, издаваемый Академией наук! На основании того, что издатель желает считать исторической правдой! И этот искаженный текст отныне студенты считают первоисточником!

И все же, возвращаясь к официальной версии, период раздробленности и усобиц прописан как будто бы весьма реалистично. Все вроде бы на своих местах, но… приведем слова из документа «Помяник князей», находящегося в «Любецком Синодике», изданного в «Трудах отделения древнерусской литературы» (т. 20):

«Помяни, Господи, благоверных великих князей Черниговских, Киевских и прочиих.

Великого Князя Константина Мстиславича Чернеговского, создавшего церковь Святого Спаса, и Княгиню его Анастасию.

Великого Князя Николу, Святослава Черниговского и Княгиню Киликию. Великого Князя Михаила Чернеговского и Княгиню его Феофанну.

Великого Князя Георгия Киевского, во иноце Гавриила Всеволода.

Великого Князя Александра Киевского.

Великого Князя Романа Киевского.

Великого Князя Димитрия.

Великого Князя Василия Всеволода, в Святом Крещении нареченнаго Гавриила. Великого Князя Давида Чернеговского и Княгиню его Феодосию.

Великого Князя Николу Святослава Чернеговского и Княгиню его Анну. Великого Князя Святослава Чернеговского, в иноцех Гавриила, и Княгиню его Екатерину.

Великого Князя Ярослава Чернеговского, в иноцех Василия, и княгиню его Ирину.

Великого князя Феодосия Черниговского и княгиню его Евфросинью…»

И так далее и тому подобное.

Притом мы имеем в этом «Синодике» имена некоторых великих киевских князей, которых в наших официальных учебниках нет, да и места для них в истории тоже не уготовано.

Да что там потеря князей! У нас есть монеты тверские, московские, спасские, новгородские. Но где находилось княжество Московское, мы знаем. Тверское — тоже. А вот где находилось княжество Спасское, того никто не ведает.

Потерялось целое государство, хоть и небольшое. Что там князья какие-то!

Прервем наш рассказ для совершения неожиданного экскурса в греческую историю, которая, как мы увидим ниже, не такая уж и греческая…