Форзон еще не успел овладеть куррианским языком, но уже ощутил, что Поль Леблан изрядно его раздражает.

Начальник Команды Б все никак не мог пережить историю с крестьянкой и жреческой рясой. «Но почему? - вдруг ни с того ни с сего вопрошал он, нахмурив лоб. - Она ведь не может носить этот ларнорский балахон?» И через некоторое время восклицал, недоверчиво покачивая головой: «С ума сойти! Она даже не может его кому-нибудь показать!» В конце концов Форзон, исчерпав весь свой запас цитат о благородной любви к прекрасному, перестал реагировать на его риторические монологи.

Дней через двадцать после его высадки на материк ферму Леблана навестил очередной агент - живой, загорелый, общительный крепыш не первой молодости по имени Ханс Ультман. Ханс занимался поставками продуктов питания, и это занятие позволяло ему свободно передвигаться по всем центральным регионам Курра.

– Местечка для пассажира не найдется? - спросил его Форзон, и Ультман хрипловато, заразительно расхохотался.

– Если этот пассажир не против прошвырнуться пешком!

Леблан не возражал: коммерция Ультмана была совершенно легальной, а неспешное путешествие по Курру представляло генеральному координатору Гурнила идеальную возможность проникнуться духом этой страны и ее народа.

– По дороге вы увидите кое-кого из наших агентов, - пообещал он. - Весьма вероятно, что мы встретимся в столице, а если нет, вы всегда сможете вернуться сюда. И если вам придет в голову что-нибудь полезное…

Форзон нетерпеливо кивнул. В последние дни Леблан зациклился на мысли о срочной конвертации странной куррианской любви к искусству в пылкую страсть к демократии.

Они стартовали через два дня. У Ханса было шесть тяжелых фургонов, каждый из которых тянула пара спокойных упитанных эсков. Ультман шагал рядом с первой упряжкой; вторая и все остальные были привязаны веревкой к предыдущему фургону. Форзон пристроился к первой паре животных с другой стороны. Двадцать четыре деревянных колеса вразнобой скрипели, курлыкали и скрежетали так, что путники были вынуждены перекрикиваться через головы животных.

– Почему ты не смажешь эти проклятые колеса? - надсадно проорал Форзон.

– Правило Единицы! - весело гаркнул Ультман. - Тогда я буду виновен во внедрении технологического новшества! Местные жители не додумались до смазки, она им не нужна. Эта древесина такая твердая, что не истирается десятилетиями!

– А своих ушей им не жалко?

Ханс ухмыльнулся и промолчал, Форзон же провел весь последующий час в размышлениях о совместимости тонкого музыкального вкуса с терпимостью к душераздирающей какофонии.

Ультман специализировался на деликатесах, и в этом рейде скупал некие пикантные клубни, которые культивировались в немногих фермерских хозяйствах, разбросанных по всему центральному Курру. Фургоны неспешно катили по узким проселочным дорогам - от фермы к ферме, от деревни к деревне, и перед Форзоном открывалась сказочная Страна Чудес.

В деревне художников, раскинувшейся на живописном берегу широкой реки, все отпрыски мужского пола - от крошечных малышей до долговязых юнцов - с утра до вечера писали окрестные поля, виды на реку, лес и собственную деревню, спящих младенцев, младших сестренок и друг друга. Ни одного взрослого мужчины не было видно: в это время года все они бродили по Курру, живописуя семейные портреты и местные пейзажи для частных собраний куррианских домовладельцев.

Ультман с легкостью согласился задержаться, чтобы Форзон попозировал одному из подростков, чья живописная манера весьма его заинтересовала. К сожалению, парнишка так разволновался из-за первого в своей жизни заказа, что результат оказался довольно посредственным.

На Курре секреты мастерства ревностно оберегались и передавались от отца к сыну. Пока громоздкий караван из шести фургонов неспешно приближался к столице по неправильной спирали, они побывали у скульпторов, резчиков по дереву, ювелиров и даже в деревне поэтов-декламаторов.

До деревни музыкантов они добрались в день местного празднества. Форзон бродил по центральной улице, как зачарованный, переходя от серьезных мальчуганов с их четвертушечными и половинными, серебристо звучащими торрилями к улыбчивым юношам-виртуозам с величавыми полноразмерными инструментами, ласкающими слух гудящим медовым золотом басов. Женщины и девочки-подростки в ярких праздничных одеждах, окруженные взволнованной малышней, восторженно аплодировали исполнителям, притоптывая узорными башмачками по расписным керамическим плиткам мостовой. Искренний восторг Форзона слегка омрачило отсутствие даже самого захудалого рекордера.

Ханс Ультман, который был явно рад попутчику, всю дорогу болтал без умолку, и хотя часть его слов не достигала ушей Форзона, последний извлек из этих монологов кое-какую полезную информацию.

– Женщины! - возопил агент, легко перекрывая визгливое курлыканье, и Форзон заново подивился впечатляющей мощи его луженой глотки. - Здесь, на Курре, они все равно что домашние животные! С ними хорошо обращаются, даже уважают, но… Но они не играют никакой роли в обществе! И ни на что не оказывают влияния!

– В самом деле? - прокричал в ответ Форзон, который хорошо помнил, как простая крестьянка несколькими словами вынудила мужа полностью подчиниться своей воле. - Как я заметил, женщины не занимаются искусством?

Ультман остановил караван.

– Иногда дочери музыкантов дают уроки музыки богатым наследницам и дочерям благородных семейств, - ответил он. - И это все! Команда Б потратила десятилетия, чтобы организовать движение за равные права для женщин. Нам не удалось даже убедить женщин, что им нужны какие-то права. Теперь возьмем религиозный аспект… Опробованы десятки вариантов вмешательства, и что же? А ничего. Единственная религия на Курре - это король. Возможно, не бог, но очень близко к тому: верховный священнослужитель, чье слово - непререкаемый закон.

– А как насчет культурного аспекта?

– Наверняка кто-нибудь попробовал и это. На Курре испробовано абсолютно все. - Он на секунду задумался и сообщил: - Лет пятнадцать назад нам удалось уговорить одного из губернаторов обложить налогом картины. Узнав об этом, король Ровва немедленно отменил налог, а губернатора отправил в деревню одноруких. Старый лис Ровва слишком умен, чтобы спровоцировать широкое недовольство в народе.

– Отсечение левой руки… Если правильно подать эту королевскую привычку, король начнет терять популярность. Почему бы вам не учредить газету?

– Она не сможет критиковать короля, иначе ее тут же закроют. Кроме того, на Курре не изобрели книгопечатания.

– Так сделайте им этот подарок!

Ультман оглушительно расхохотался, крутя головой, и хлопнул зека по холке.

– Ну уморил! Подарок, говоришь? Правило Единицы…

– Что бы я ни предложил, кто-нибудь сразу поминает эту самую единицу, - обиженно сказал Форзон. - И никто не побеспокоился объяснить, что сие означает.

– Несколько веков назад один молодой честолюбивый агент решил помочь революции, снабдив бунтовщиков примитивным огнестрельным оружием, - серьезно сказал Ультман. - Это было не слишком мудрое решение, поскольку Бюро с самого начала своей деятельности ввело строжайший запрет на искусственное стимулирование технологического развития иных миров. Тем не менее Генштаб БМО рассмотрел этот запрос и сформулировал Правило Единицы, которое гласит: В КАЖДОМ МИРЕ ДОЗВОЛЕНО ВНЕДРИТЬ ОДНО ТЕХНИЧЕСКОЕ НОВШЕСТВО. Агент был безмерно счастлив, пока не узнал, что для производства ружья потребуется, около тысячи технических новшеств, не говоря уж о порохе и патронах. Единица есть единица, в буквальном смысле слова, и правила этого никто не отменял.

Он достал из фургона кувшин с вином, отхлебнул и поморщился.

– Леблан и его лучшие в округе вина! Белое вино должно быть ХОЛОДНЫМ, а на Курре это практически невозможно. Хочешь выпить, Джеф?

– Спасибо, нет. Оберни кувшин мокрой тряпкой, - посоветовал Форзон.

– Не могу, - горько сказал Ультман, убирая вино на место. - Технологическая инновация. - Он драматически воздел руки. - Охлажденное питье, вот чего мне не хватает! Зимы здесь недостаточно холодные, чтобы запастись льдом. В остальном же Курр вполне приятное местечко для работы. А ну пошел! - рявкнул он, хлопнув эска по крупу, и фургоны загрохотали дальше.

Это была действительно красивая страна, однако большая часть всей красоты являлась рукотворной. Фургоны проезжали мимо полей, засеянных, подобно цветочному газону, разноцветными геометрическими фигурами. На вершине одного из холмов Форзон с восхищением узрел самый настоящий цветник - целое море роскошных цветов, волнующихся под порывами ветра.

– Для чего они разводят цветы? Это медоносы? Может быть, из них добывают душистое масло?

– Ничего подобного. Здесь нет насекомых, производящих мед. Сахар получают из листьев кустарника, а эфирные масла экстрагируются из кореньев. Но таких цветников много, обычно на вершинах холмов, где их видно издалека. - Ультман покачал головой. - Думаю, они сажают цветы просто так. Не понимаю, почему бы не посадить там что-нибудь полезное.

– Например, пикантные клубни? - предположил Форзон. Подобно Леблану, Ханс Ультман был равнодушен к окружающей его красоте. Он просто занимался своей работой - разъезжал по центральным регионам Курра, заводя полезные знакомства и поддерживая старые контакты, собирал разнообразную информацию, передавал другим агентам официальные сообщения и приказы. Опасность? На памяти Ханса Команда Б не потеряла ни одного человека. Да, несколько агентов оказались в сложной ситуации два или три года назад, но кто-то уладил это дело. Кто-нибудь всегда все улаживает. Миссия Команды Б? Об этом пусть голова болит у начальства! Если кто-то из них решит, что Ультман может приблизить победу демократии, пусть скажет, что надо делать, и Ультман все сделает.

Генеральный координатор Гурнила сухо усмехнулся. Любому, кто поставит целью разрешить проблему Курра, подумал он, придется сперва разобраться с проблемой Команды Б. Невзирая на отсутствие интереса к искусству, ее полевые агенты по сути своей - профессиональные драматические актеры, куда более озабоченные собственной игрой, чем ее конкретными результатами.

Время от времени Ультман тормозил караван у какой-нибудь деревенской таверны, представляющей собой публичное помещение в обычном частном доме, и они дегустировали местное вино нового урожая. Гостиниц на Курре не было вообще: в этой богатой, ухоженной, благополучной стране с мягким климатом путешественники спокойно спали под открытым небом, завернувшись в плотные походные плащи. Любая домохозяйка была готова накормить проголодавшихся странников, а если те предлагали ей взамен несколько редкостных клубней, сервировала воистину королевские порции, добавив на десерт немного сладкого печенья из припасов, сделанных к празднику урожая.

И время от времени они встречались с агентами Команды Б. Владелец таверны, где Ультман приобрел несколько кувшинов вина, и его законная супруга, накормившая их до отвала. Виноторговец, странствующий коробейник, скупщик овечьей шерсти: каждый появлялся неожиданно и, безразлично обозрев караван с двумя погонщиками, отправлялся дальше своей дорогой. Фермер, к которому они заехали, чтобы купить клубни. Другой фермер, явившийся в таверну, где Ультман с Форзоном пили вино; выцедив кружку, он ушел, не промолвив ни слова.

– У нас не было никаких особых дел, - пояснил Ультман, - они просто хотели посмотреть на старшего инспектора. Возможно, когда-нибудь ты будешь рад, что эти люди знают тебя в лицо.

Все шесть фургонов были доверху наполнены сладковато пахнущими клубнями, когда они наконец добрались до одной из главных дорог, ведущих в Курру. Эта дорога была достаточно широка для двустороннего движения и настолько забита фургонами и повозками фермеров, поставляющих в столицу свою продукцию, что их громоздкому каравану пришлось простоять на обочине целый час, прежде чем Хансу удалось вписать его в плотный поток транспорта.

Ближе к вечеру, когда темная масса города уже маячила на горизонте, катившиеся впереди повозки резко остановились. Ультман поспешно подогнал свой караван к обочине. Навстречу, посередине дороги, двигался пешеход в яркой, но уже изрядно запачканной и пыльной униформе. Человек устало переставлял ноги, глядя лишь на фонтанчики пыли, вздымавшиеся на каждом его шагу, а все окружающие, торопливо отводя глаза, спешили уступить ему дорогу. Левый рукав украшенной позументом куртки свободно развевался на ветру.

– Королевский грум, - шепнул Ультман, старательно разглядывая поле за обочиной дороги. - Видать, не угодил Его Величеству и теперь на пути в деревню одноруких. Он на положении парии, пока не доберется туда. Люди дают ему пищу, но никто не станет с ним разговаривать и не накормит второй раз.

Когда однорукий прошел мимо, движение повозок возобновилось. Пешие путешественники вернулись на дорогу, и все вокруг снова стало милым и прекрасным, но на сердце Форзона легла печальная тень.

Ночь они провели на ферме, где Ханс всегда оставлял животных и фургоны, когда те были ему не нужны, и ранним утром проследовали через городские ворота с единственным фургоном, который тащил один-единственный эск.

– Таков закон, - объяснил Форзону Ультман. - Большой караван может вызвать в столице этакий затор, что тебе и не снился! Сам король попал однажды в транспортную пробку… Сперва он отправил к одноруким всех причастных к этому безобразию, а после позаботился о том, чтобы подобное более не повторялось. Весьма разумный закон, как и большинство указов короля Роввы.

Форзон почти не слушал его, с изумлением разглядывая старые городские здания. Они были построены… да-да, из камня, однако их стены были точно так же выгнуты наружу, как у деревянных сельских домов.

– Просто руки чешутся разобрать стену и поглядеть, как это устроено! - поделился он с Ультманом, но тот лишь пожал плечами.

В отличие от сельских домов, у городских были верхние этажи с прямыми стенами, далеко выступающие над первым; на узких улочках противоположные здания смыкались, образуя туннели. Курра была городом туннелей, где лишь широкие проспекты да транспортные магистрали тянулись под открытым небом. А также городом ремесленников.

По обеим сторонам магистрали, идущей от ворот, располагались разнообразные мастерские и примитивные ручные мануфактуры. Вскоре они миновали большую рыночную площадь, забитую до отказа: разряженные покупатели громко спорили над грудами товаров с не менее живописными продавцами, странствующие художники прилежно трудились над портретами заказчиков, а в самом центре рынка, подальше от скрежещущих повозок, несколько музыкантов играли на торрилях для постоянно сменяющейся аудитории.

Ближе к центру, добравшись до переплетения узких улочек, Ультман остановил фургон у бокового туннеля и удостоверился, что тот не заблокирован повозкой, въехавшей в него с противоположной стороны. После этого туннеля Ханс, совершив довольно неуклюжий маневр, загнал эска в другой, поменьше и поуже: фургон выкатился в небольшой дворик и остановился у земляного пандуса, ведущего в подвальное помещение.

– Вот мы и дома!

Они разгрузили фургон, переправив клубни в подвал, и отправились с ним в обратный путь, чтобы пригнать с фермы очередного эска с нагруженным фургоном. Когда они управились с последним, уже стемнело, и, чтобы не опоздать к закрытию ворот, пришлось бежать бегом от фермы до самого города.

Занятие Ультмана казалось Форзону идеальным для тайного агента, но мрачный подвал произвел на него гнетущее впечатление.

Впрочем, Ультману он тоже не слишком нравился.

– Зато у подвалов есть свои достоинства, - заявил он. - Прежде всего мудрый агент должен обеспечить себе путь к отступлению, так? Значит, перебравшись на новое место, я первым делом рою подземный ход. Из этого подвала можно уйти на соседнюю улицу, где я арендовал складское помещение. А.вот с верхних этажей не покопаешь. Придется покупать стройматериалы, взламывать стены, возводить перегородки… А это хлопотно, дорого и небезопасно. Нет уж, лучше я буду рыть землю! Пойдем, я покажу тебе ночную жизнь Курры.

Ничего себе жизнь, подумал Форзон, да город просто вымер… Кое-где тускло светились не прикрытые ставнями верхние окна домов, но пешеходам, ковыляющим в глубоких ущельях улиц, было от этого мало проку. Движение колесного транспорта полностью прекратилось, и в городе стояла неестественная кладбищенская тишина. Впереди, высоко на стене одного из домов, горел факел, вставленный в металлический держатель.

– Таверна, - объяснил Ультман. - Пока она открыта, факел должен гореть. Зайдем?

Они спустились к двери по длинному каменному пандусу. Завидев Ультмана, хозяин издал радостный возглас и кинулся похлопать его по плечу, что на Курре являлось эквивалентом дружеского рукопожатия. Ханс ответил тем же и объявил, что у них с приятелем найдется время на пару склянок. Форзон удивился, поскольку ни разу не видел на Курре стеклянной питейной посуды, но склянка оказалась не стаканом, а измеряющей время клепсидрой в виде закрепленной в деревянной рамке полусферы из чистого стекла с узкой изогнутой трубочкой внизу.

Хозяин, или наливальщик, усадил их за круглый столик с утопленной в столешницу глубокой чашей, где была темная жидкость. Поставив пару склянок у ее края, он черпаком наполнил их жидкостью, и та, пузырясь и булькая в трубочках, начала медленно стекать обратно в чашу. Они сами наполнили свои кружки, и Ультман объяснил, что посетитель может пить, пока его склянка не опустеет, после чего должен либо уйти, либо заплатить за новую склянку. Форзон отхлебнул из кружки и постарался скрыть гримасу отвращения: это было невероятно горькое пиво.

– Я и не ожидал, что тебе понравится, - заметил Ультман. - Но надо испробовать все, чтобы потом не попасть в дурацкую ситуацию.

– Как ты можешь это пить? Ханс пожал плечами.

– Я привык.

Он завязал беседу с торговцем из-за соседнего стола, а Форзон занялся изучением обстановки. Этот подвал, в отличие от ультмановской норы, был очень недурно декорирован, а посетители, против всяческих ожиданий, пили весьма умеренно. Беседующие лишь изредка прихлебывали из своих кружек, те же, кто сидел в одиночестве, большую часть времени следили, как загипнотизированные, за стекающей в центральную чашу струйкой пива либо вина. Хозяин таверны зорко следил за происходящим и, как только из склянки вытекала последняя капля, хлопал клиента по плечу. Вздрогнув, тот залпом опустошал кружку и, секунду поразмыслив, снова платил наливальщику или уходил.

Появился музыкант с торрилем, висящим на наплечном ремне. Исполнив короткую пьесу, он оглядел публику и снова взвалил на плечо тяжелый инструмент.

– Никто не дал ему денег, - пояснил Ультман.

– Я заплачу, - предложил Форзон, порываясь встать, но агент удержал его на месте.

– Не стоит. Должно быть, он не слишком хорош, иначе наливальщик предложил бы ему склянку.

Потом появился художник с образчиками своей работы; переходя от столика к столику, он заключил пару соглашений на завтрашний день. Склянки опорожнились в третий раз, и Ультман кивком указал на дверь.

Они дошли до конца темной улицы, которая вливалась в другую, широкую и хорошо освещенную двумя цепочками факелов, горящих по ее сторонам.

– Проспект таверн! - с гордостью оповестил Ультман. - Вообще-то таверну можно найти в любом квартале, но здесь их больше всего. Зайдем еще куда-нибудь?

Они навестили четыре заведения, нигде особенно не задерживаясь, и перепробовали более дюжины различных сортов пива и вина. Музыканты с торрилями появлялись и исчезали; в последней таверне играл настоящий мастер, которому бросали горсти мелких монет после каждой пьесы. Когда маэстро решил передохнуть, Форзон обнаружил, что сидит рядом с компанией знатоков, оживленно обсуждающих сравнительные достоинства знаменитых исполнителей. К сожалению, Ультман обнаружил рядышком собрата по профессии, и они тут же завязали дискуссию о перспективах сбыта пикантных клубней. Мастер тем временем вернулся к своему инструменту и продолжал играть, пока не догорел факел над таверной. Невзирая на уговоры публики, хозяин категорически отказался зажечь новый, и всем присутствующим пришлось покинуть помещение.

Большинство заведений уже закрылось. Ковыляя вслед за Ультманом в кромешной тьме, Форзон ощущал то ли эстетический восторг, то ли пьяную эйфорию.

– Я думал, мы пошли в город, чтобы встретиться с кем-нибудь из Команды Б, - заметил он, ощупью добравшись до двери подвала.

– Ничего себе! А с кем ты, по-твоему, проводил время? Там было не меньше дюжины полевых агентов.

– О, - только и мог сказать обескураженный Форзон.

– Кое-кто из старших агентов хотел бы с тобой пообщаться, но это не срочно. Скорее всего, их интересует, нет ли у тебя новых идей.

– Каких еще идей? А, по поводу обращения Курра на путь демократии? - Форзон весело захихикал.

– Конечно, это должно их беспокоить, такова работа начальства. Ах да, ты ведь старший инспектор. Я и забыл. Значит, ты тоже должен беспокоиться.

Форзону никогда не приходило в голову взглянуть на ответственность, как на обязанность беспокоиться. Заснул он совсем не так легко, как ожидал.