Именно Ко, чего, впрочем, и следовало ожидать, пришел за ними в ночь, когда Граница, наконец, передвинулась. Джой, разбуженная его запахом, как всегда отвратным и успокоительным, быстро села и повернулась, чтобы разбудить спавшую на лиственном ложе Абуэлиту. Однако Абуэлита была уже на ногах, глядела в темноте на бревно, в которое забивались на ночь шенди. Воздух казался горячим и словно бы похрустывал на коже Джой; горьковатый, грозовой привкус ощущался в нем.
— Время идти, дочурка, — сказал Ко. — Борода знает.
Джо обняла его.
— Я больше никогда тебя не увижу, — сказала она. — Никогда.
— Я перестал говорить «никогда» в девяностый мой день рождения — ответил сатир. — Шейра не исчезнет, луна тоже да и Граница не вечно же будет закрыта для тебя или твоей бабушки. Ты найдешь ее снова, где-нибудь в твоем мире — и может быть, раньше, чем думаешь. А мы подождем.
Он нежно прижал Джой к своей зловонной груди.
Послышался голос Абуэлиты:
— Фина, они исчезли. Дракончики.
Джой и Ко, развернувшись одновременно, подбежали к бревну. От шенди не осталось ни следа, расточился даже их странный медноватый запах. Паника сжала горло Джой.
— Граница! Я же не знаю, где Граница! Ко, что мне теперь делать?
— Спокойно, — ответил Ко, беспомощно вертясь туда и сюда. — Спокойно, дочурка.
Абуэлита присела под деревом и принялась неторопливо закалывать волосы.
В ужасе Джой вцепилась в плечи Ко и изо всех сил потрясла его.
— Ко, мы останемся запертыми в другом мире! Как же я верну Абуэлиту домой? Ко, пожалуйста, я должна вернуть ее!
— Ничего ты не должна, Фина, — негромко сказала Абуэлита. Джой с сатиром уставились на нее, улыбающуюся в темноте под деревом. А она продолжала: — Я решила, Фина. Я не вернусь.
— Что? — сказала Джой.
Желтые глаза Ко буквальным образом вылезли от изумления из орбит. Джой прошептала:
— Абуэлита, что ты такое говоришь? Мы обязаны вернуться домой.
— Ты, да, — мирно согласилась старуха. — У тебя семья, скоро начнутся занятия в школе, у тебя впереди целая жизнь, все там ожидает твоего возвращения. И Индиго, ты должна отыскать Индиго. А меня ничего не ждет, кроме «Серебристых сосен» и смерти. Нет, здесь мне нравится куда больше.
Пока Джой, разинув рот, молча смотрела на нее, в зарослях послышался зловещий треск и сразу за ним торжествующий крик Турика: «Ага, вот ты где!». Единорожик галопом проскочил лощину и подлетел к Джой, и слегка пихнул ее рогом, втискивая морду в свое любимое место — ей под мышку.
— Ты что тут делаешь? — требовательно спросил он. — Все шенди спят у Озера Трех Лун, там, где купаются каркаданны. А ты чего тут застряла?
Следующие несколько мгновений как-то смазались в памяти Джой. Она помнила, как ощупью искала в палой листве свой рюкзачок и кое-какие вещи Абуэлиты, как Ко поносил свою бороду последними словами за то, что та проморгала шенди. «Я должен был знать, что они могут уйти и ночью. Чем ближе Сдвиг, тем беспокойней и непоседливей они становятся». А затем, безо всякого перехода, она и Абуэлита оказались на спине Турика, летящего вверх по склону сквозь колючие, цепкие заросли, и Ко мчал следом, совершая на своих козлиных ногах большие скачки. Во всю скачку Джой орала на Абуэлиту, но та лишь пожимала плечами, показывала пальцем на ухо и приветливо улыбалась.
Озеро Трех Лун Джой видела до сих пор только издали — она все еще побаивалась каркаданнов. Окруженное скалами горное озерцо казалось маловатым для таких крупных созданий, но во всякое время трое-четверо их плескалось, взревывая, в его зеленых тенях. Однако в эту ночь озеро оставалось пустым, бледным в последних косых лучах уходящей луны. Шенди нигде видно не было.
— Здесь они, дочурка, — сказал Ко. — Второй раз моя борода меня не подведет.
Джой соскользнула со спины Турика и помогла спуститься бабушке. Они стояли, держась за руки.
— Это безумие, Абуэлита, — сказала Джой. — Господи-боже, что я родителям-то скажу?
Абуэлита легко махнула рукой.
— Скажи, что я вернулась в Лас-Перлас. Я уже много лет грозила им этим.
Улыбка ее вдруг стала не старой и кроткой, но такой по-молодому озорной, что сердце Джой, рванувшись к бабушке, попыталось выскочить из груди.
— И знаешь, что, Фина? — по-английски добавила Абуэлита. — Это почти что правда.
— Вот она, Граница, — объявил Турик. — Я же говорил!
Прямо посередке Озера Трех Лун возник переливающийся всеми красками занавес, обращая воду в самоцветное мельтешение лун. Джой старалась не смотреть на него. Она отчаянно цеплялась за Абуэлиту, повторяя:
— Я не хочу оставлять тебя здесь. Я буду скучать по тебе. Да и ты, разве ты не будешь — по мне, по всем?
— По тебе, моя Фина, буду, — ответила Абуэлита. — Я буду скучать по тебе так же, как скучаю по твоему дедушке. Разница только в том, что ты рано или поздно придешь навестить меня здесь, как приходила каждое воскресенье в «Серебристые сосны», а он не придет никогда. По остальным… — она протянула руку, ладонью вниз, и с сомнением поболтала ею по воздуху, — по остальным не так сильно.
Она еще раз обняла Джой, на краткий миг, и отступила назад, указывая на Границу.
— Ступай, ступай, на автобус опоздаешь. Да, — она вдруг с силой взяла Джой за запястья, — скажи Индиго… ладно, просто передай, что я люблю его.
— Индиго! — Джой снова рванулась к Абуэлите. — Индиго сказал, чтобы я спросила у тебя, почему ослепли Древнейшие, а я и забыла. Он сказал, что ты знаешь.
— Ау, этот мальчик, — Абуэлита с коротким смешком покачала головой. — Все произошло из-за того, что он слишком долго пытался продать свой рог, продать за деньги. А им такого делать нельзя, не в их это природе и не в природе этих мест. Вот и начались разброд и шатание, все стало разваливаться, comprendes, Фина?
— Но ведь он его все-таки продал, — закричала Джой. — Единственный, единственный из Древнейших, когда-либо продавший свой рог…
— Ну, так ведь не для себя же, — освещаемое Границей лицо бабушки, казалось, пульсировало, переполненное смыслом. — Я тебе уже говорила, дорога причина. Ладно, ступай, торопись. Я люблю тебя, Фина.
Граница танцевала, покачивалась над Озером Трех Лун. Джой взглянула на воду, на Турика, и тот гордо сказал: «Лезь на спину». Ко молча подсадил ее. Джой, и сама неспособная выговорить хоть слово, склонилась, чтобы обнять сатира, и тот прошептал: «Это ведь правильно, что я называл тебя „дочуркой“, правда?» Джой смогла только кивнуть.
Турик вступил в воду, высоко, как конь на параде, поднимая ноги, пока вода не дошла ему до колен, а Джой до туфель. Она обняла единорожка за шею и, пока они приближались к Границе, все говорила ему: «Это не прощание, нет, обещаю, Турик. Я найду вас опять, куда бы ни переместилась ваша дурацкая Граница, я снова найду Шейру. Обязательно».
— Ой, да знаю я, — беспечно ответил единорожик. — Я бы и не пришел сюда, если бы думал, что ты покидаешь нас навсегда.
Рог его переливался в свете Границы красной, зеленой и фиолетовой зыбью.
Небо уже наливалось охряным светом, тьма его кое-где серебрилась, показывая, что там, внизу, ждет нетерпеливая заря. Куда бы ни повернулась Джой, ей казалось, что она видит десятки и десятки притаившихся за деревьями, обступившими Озеро Трех Лун Древнейших, которые следят за ней — видят меня. Тень Принцессы Лайши приветственно опустила рог, как и тень ее огромного красного друга; голос Фириз медленно поплыл в мозгу Джой, мурлыча: «Я буду присматривать за твоей бабушкой, как ты присматривала за моим сыном. Спокойного тебе пути, смертное дитя».
Черного Лорда Синти она разглядеть не смогла, но голос его различила яснее, чем голоса остальных.
— Скажи Индиго, мы понимаем, что он сделал. Если страстная жажда его полностью принадлежать вашему миру навлекла на нас слепоту, то жертва, им принесенная, освободила нас, а может быть, и его тоже. Мы будем помнить. Скажи ему это, Джозефина Ангелина Ривера.
Когда они, наконец, достигли Границы, Турик почти уже плыл, а вымокшая по пояс Джой дрожала от предрассветной прохлады. Граница нависла над ними, куда более величественная и широкая, чем та, которую Джой привыкла уже воспринимать как нечто само собой разумеющееся. Граница погуживала громко и глухо, как горячий жир на сковородке.
— Ну что же, — сказала Джой.
Она погладила Турика по шее, мрачно приготовляясь соскользнуть в воду и проплыть последние несколько ярдов. Однако единорожик дернул головой, остановив Джой рогом. И тут же Синти в последний раз заговорил в ней:
— Не пытайся плыть — одежда утянет тебя на дно. Встань на спину Турика и прыгни в Границу. Сделай как я тебе говорю.
Джой поколебалась, сбросила туфли и с трудом, размахивая, чтобы удержать равновесие руками, встала. Турик вдруг произнес:
— Может, я, когда вырасту, как-нибудь навещу тебя в твоем мире. В один прекрасный день ты поднимешь глаза, а я тут как тут.
— Нет! — воскликнула Джой. — Нет, Турик, не смей! Оставайся здесь, обещай мне! Обещай сию же минуту.
Турик пробормотал нечто, способное сойти за согласие — или не сойти. Потом сказал:
— Ну, тогда давай, упрись покрепче ногами и прыгай как сможешь дальше. Я помогу, — он медленно наклонил голову. — Считаем вместе… один, два…
На три спина его вздыбилась под ногами Джой, как большая волна, а сама она, присев, оттолкнулась и полетела в пылающее, шипящее буйство красок — и в то же мгновение начался Сдвиг. Граница вдруг обратилась в дым, в серые завихрения внутри медленно плывущей серости, и Джой полетела сквозь нее, бестолково маша руками, наугад, как ребенок, нашаривающий в ванне игрушку. Она утратила представление и о времени, и даже о том, падает она или взлетает в бесконечном дыму. Протянув ладонь, она нащупала ноги и подтянула их под себя, крепко обвив руками, чтобы обратиться в маленький мячик, только одна связная мысль и осталась у нее в голове: а что будет, если я вылечу обратно на шоссе? И Джой зажмурилась, отчаянно стараясь вспомнить милый смрад Ко…
…и обнаружила, что катится между ржавых насосов заброшенной заправочной станции. Вокруг на несколько кварталов тянулась изгородь, все здесь предполагалось снести для нового строительства; Джой увидела множество стоящих там и сям грузовиков и бульдозеров, но ни одного человека. Вечернее солнце висело низко, в воздухе витал еле слышный прохладный запах, нагнавший на Джой такое чувство одиночества, что она присела на островке самообслуживания и, опустив голову на ободранные коленки, заплакала. Спустя какое-то время она поднялась, попыталась выжать из джинсов хотя бы часть воды Озера Трех Лун и медленно огляделась, чтобы понять, в какую сторону ей идти.
Ладно. Ладно. Если переход прошел как обычно, я навещала Абуэлиту в «Серебристых соснах», а сейчас только еще еду домой. Ладно. Домой так домой.
Однако она долго еще стояла, глядя на пустые улицы, где уже снесли половину домов, и не видя их. Ни малейших признаков Границы она не увидела, как не смогла, сколько ни вслушивалась, различить ни единой ноты неуместной здесь музыки Шейры. А может быть, я ее на самом-то деле никогда и не слышала. Может быть, просто ощущала ее в себе, как голоса Древнейших, Теперь мне этого уже не узнать. Джой резко поворотилась и пошла прочь.
Однако домой она попала не сразу. Вечер застал ее в «Папас, Музыка», сидящей за столом Джона Папаса в старом купальном халате его друга, мистера Провокакиса; над джинсами ее, наброшенными поверх маленького нагревателя, вился парок. Джон Папас то задавал ей вопросы, то подливал греческого кофе, то напоминал, чтобы она позвонила родителям, что она, собственно, давно сделала.
— Из Дома уже звонили насчет Абуэлиты. Я сказала, что она в последнее время много говорила о Лас-Перлас, и может быть, все-таки отправилась туда, наконец. Это она вполне могла проделать, Абуэлита.
— Думаешь, они на это купились? — спросил Джон Папас.
Джой устало пожала плечами.
— Не купились, так купятся. Держать в этом их Доме человека стоит немалых денег, родители часто разговаривали об этом по ночам. Не думаю, что они поставят всех на уши, чтобы ее найти.
Некоторое время они сидели молча, наконец, Джон Папас спросил:
— Так, значит, все и расплавили, а? И он позволил ей сделать это? Силен, этот твой Индиго, — он кивнул в сторону серебристо-синего рога, лежащего в старом футляре от тромбона. — Знаешь, у меня теперь какое-то странное чувство, ну, вроде того, что мне, может, и следует вернуть рог ему. Как ты думаешь?
— Он не возьмет, — сказала Джой.
Джон Папас покивал.
— Ну, постараюсь как-нибудь всучить, сделаю что могу. Надо по честному. Он, стало быть, все еще где-то здесь?
— Ему пришлось остаться, когда Шейра… когда Шейра передвинулась.
Привыкни произносить это, думать, ты просто обязана, вот и все. И Индиго придется привыкнуть.
— Силен, — повторил Джон Папас. Он опять махнул рукой в сторону рога.
— Поиграй мне. Поиграй о Шейре старику, который ни разу ее не видел. Пожалуйста, поиграй.
Джой покачала головой.
— Не могу. Он его. Ты можешь хранить его, продать, сделать с ним что захочешь, все так, но он все равно останется его рогом.
Тут она встала, поколебалась, едва не села снова, но все-таки подошла к пианино и уселась за него, положив открытые ладони на клавиатуру. На подставке для нот стояли исписанные ею листы, но Джой даже не взглянула на них.
Долгое страшное время ничто не шевелилось в ней, не пело.
Она ушла. Ушла вместе с Шейрой — музыка, Абуэлита, все они, просто ушли. Ничего не происходит. Ее больше нет. И вдруг правая рука Джой дернулась, словно сама собой, и сыграла три взволнованных ноты, и левая последовала за нею в долгой, медленно восходящей роскоши поднимающейся над Шейрой луны. Где-то вдали Джон Папас сказал: «Ах!», и сказал: «Вот оно!», и еще что-то по-гречески. Джой подтянула рукава халата мистера Провокакиса.
Музыка Шейры начала подниматься, паря, из-под рук Джой, поздравляя ее с возвращением домой. В маленьком магазине пианино звучало как оркестр в полном составе, торжественно расцвечивая напевы, рожденные по ту сторону Границы и водопадом льющиеся сквозь Джой, выплескивающиеся из нее с таким ликованием, что она не могла ни вслушаться в них, ни их удержать. Играя, она закрыла глаза, и не только увидела Ко — унюхала его, как унюхала плод явадур, который он ей принес, и мягкую от синих листьев лесную землю. Она снова шла рядом с Принцессой Лайшей, снова вцеплялась в спину Турика, скачущего наперегонки с другими юными единорогами; она слышала похожий на звуки потока смех ручейной яллы, и зубовный стрекот пикирующих на добычу перитонов. Этого для нее было уже многовато, она почти заставила себя остановиться, но тут руки вспомнили молчание Лорда Синти, безмятежность дня, проведенного в наблюдении за дракончиками, хриплые голоса тируджа, распевающих что-то скабрезное, крапчатое уединение прогулок по Закатному Лесу. Если то и не была подлинная музыка Древнейших, она все равно привела Джой по-настоящему близко к ним, и закончив игру, Джой закрыла руками лицо, наполовину смеясь от изумления.
— Я поймала ее, поймала! Может быть, неправильно, не до конца правильно, но хотя бы так. Я поймала Шейру!
Джон Папас кивал, нелепая ухмылка его становилась все шире и шире.
— О да, кое-что ты поймала, это уж точно, кое-что совсем ни на что не похожее. Не знаю, что теперь будет — мы покажем ее нескольким людям, может, кто-то сыграет ее, выпустит записи, может, да, может, нет, — но свою «Сонату единорогов» ты поймала, малыш, и уже навсегда. Никуда она от тебя не денется. Она останется, — и минуту спустя старик добавил: — Спасибо.
Они сидели в темном музыкальном магазинчике, улыбаясь друг дружке. Наконец, Джон Папас встал, грузно протопал к витрине.
— Мне пора закрываться. Не хочешь проглотить что-нибудь отвратное у Провокакиса?
Джой натягивала еще сыроватые джинсы.
— Нет, спасибо, я лучше домой пойду, — она подобрала с пола потертый рюкзачок и тоже подошла к витрине. — Уже и темнеет рано. Ненавижу это время года.
Она помолчала.
— Особенно когда больше нет другого места, в которое я могла бы отправиться.
Джон Папас положил ладонь ей на плечо.
— Да будет тебе, Джозефина Ангелина Ривера. Будет тебе. То место, оно ведь еще существует, верно? Не похоже, чтобы оно исчезло совсем, — где-то оно все еще есть, так? Ладно, оно передвинулось, ну и что? Значит, и тебе нужно двигаться. И куда ты ни пойдешь, поглядывай по сторонам, вдруг оно рядом, — прямо сейчас и начни. Единорогов тут хоть пруд пруди, даже в Вудмонте. Ты это знаешь, я знаю, правда, может, больше никто. Ищи их, прислушивайся к музыке, прислушивайся к Шейре. Она где-то есть и ты найдешь ее, потому что хочешь найти. А времени у тебя предостаточно.
Джой выдавила улыбку.
— Наверное. Абуэлита сказала, что я отыщу ее снова. И Турику я обещала. Ну, до понедельника, — она отворила дверь магазина и вышла.
Джон Папас окликнул ее, показал на босые ступни.
— Ты уверена, что не поранишь ноги? Постой, я дам тебе денег, такси поймаешь.
Джой усмехнулась.
— Нет, я лучше пешком. Хочу пройтись.
— Они заметят, что ты босая, — сказал Джон Папас. — Если не родители, то братец твой уж точно. Как ты им объяснишь потерю туфель?
— Не знаю, — сказала Джой. — Успею еще что-нибудь придумать. Сейчас для меня главное не проглядеть худого паренька с красивыми, по-настоящему красивыми глазами и осанкой. Он где-то рядом.
Она аккуратно закрыла за собой дверь и пошла в сторону дома.