– Все дело в бумажке, – сказал Ворон. – Они нашли тот самый листок.

– Какой листок? – спросил мистер Ребек. Все четверо сидели на маленьком пригорочке, с которого открывался вид на могилу Майкла Моргана. После того, как туман испарился, погода стала довольно солнечной, но было прохладно и дул ветер. Как раз такого рода дни мистер Ребек всегда любил.

– Бумажка, в которую был завернут яд, – спокойно сказал Майкл. – Теперь я помню.

– Ага, – сказал Ворон. – Видишь ли, у них был тот обрывочек, свернутый фунтиком. Только на нём не оказалось ничьих отпечатков пальцев, и вот, как об этом рассказывают газеты, её адвокат прошёлся по всему дому, пытаясь найти этот лист, буквально всё вверх дном перевернул.

– Под промокашкой у меня на столе, – Майкл казался очень спокойным. – Я положил её туда для надёжности. Я её собирался выбросить, но, видимо, был слишком пьян. Так когда они придут?

– Не знаю. Теперь уже довольно скоро.

– Я не понимаю, – вмешался мистер Ребек. – Почему бумажка оказалась так важна?

– На ней написан его почерком ряд цифр, – пояснил Ворон. – Насчёт самих цифр я не всё запомнил, потому что главным оказался почерк.

Майкл сидел рядом с Лорой, скрестив ноги – в той же позе, в какой она его впервые увидела. То и дело он поворачивал голову, чтобы взглянуть на неё и улыбнуться. Она сидела совсем тихо, устремив взгляд на длинную, усыпанную галькой дорожку, по которой, вот-вот придут те двое. Майкл не обращался прямо к ней, а она вообще ничего не говорила.

– Цифры имели отношение к дозам, – сказал он. – Главное в такого рода зельях – то, что если вы приняли слишком мало, случится всего-навсего расстройство желудка, а если принять слишком много – вырвет. Как от рвотного. И нужно точно знать, сколько принять. Я посмотрел в библиотеке и записал себе на бумажке. Затем, когда понадобилось в чем-то хранить яд, я оторвал уголок, а остальное положил под промокашку, потому что спешил. И бросил яд в свой стакан, когда мы с Сандрой вместе пили перед тем, как отправиться спать. Теперь я это помню, – внезапно он поднял голову. – Кажется, я что-то слышу. Машина.

Лора взглянула на него и собиралась вроде что-то сказать, но промолчала. Они сидели молча, вслушиваясь в шипящее перекатывание гальки, рассыпающейся из-под шин, в рокот мотора и шум голосов, ожидая, когда из-за поворота вынырнет широкий нос и ухмыляющаяся серебристая пасть радиатора. Мистеру Ребеку хотелось взять за руку Лору или положить ладонь на плечо Майклу, но, увы, он не мог. Он обнаружил в носке дырку и просунул в неё палец, наблюдая, как дырка увеличивается.

Они ждали, но ничего не происходило. Слышался только треск кузнечиков.

– Ничего, – сказал Майкл. – Должно быть, я перенервничал.

– Не могу вообразить, чтобы ты оказался самоубийцей, – почти изумлённо сказал мистер Ребек. – Я и теперь не могу себе этого представить всерьёз.

– Я тоже, – сказал Майкл. – Ни тогда, ни теперь. Это трудно объяснить, но я так и не понял, что собираюсь кончать с собой. Не так это было, как мы представляем себе сознательные действия – когда планируешь, живёшь с этим, просыпаешься утром и говоришь: «Ещё через два дня я приму яд и умру». Для этого требуется что-то такое, что мне несвойственно. Даже когда я высмотрел смертельную дозу и записал её, это было, чёрт побери, всего-навсего интеллектуальное любопытство. Что-то такое, что уместно вставить, если возникнет пауза в разговоре. Но не могу вспомнить, чтобы я когда-либо говорил себе: «Послушай, ведь ты больше не хочешь жить. Ты собираешься покончить с собой как можно скорее и разделаться со всем этим». Никогда я такого не говорил.

Он снова взглянул на Лору.

– Думаю, именно этого Лора никак не может мне простить. Она хочет, чтобы самоубийцы были честны сами перед собой – выбирали смерть и храбро искали её. Я этого сделать не мог. Я не был достаточно храбр или достаточно честен. Лора во мне разочаровалась. Вполне понятно.

– Вовсе не так, – сказала Лора. Она не повернула головы. – Я не имела права кого бы то ни было просить быть честным. Вовсе не так. Но оставить свою смерть на пороге своей жены, так умереть, чтобы это и ей угрожало – не знаю, право, что и думать. Если бы знала, так сказала бы.

– Да. Нехорошо вышло.

Ощутив необходимость коснуться чего-то живого, мистер Ребек протянул руку и погладил черные перья Ворона. Птица вздрогнула, но не шарахнулась, и мистер Ребек оставил руку на пыльных перьях. Он чувствовал, как бьётся сердце Ворона.

– Может быть, он не знал? – предположил мистер Ребек. – Мы делаем так много разных вещей, так и не поняв, что мы их сделали. Он не подумал, что Сандру обвинят в убийстве.

Майкл покачал головой.

– Подумал. И всё-таки, спасибо вам, – больше он ни на кого из них не глядел, не смотрел и на дорогу. Казалось, будто он с огромным интересом изучает белое облако, походящее по форме на лошадиную голову.

– Я знал, – сказал он. – Здесь по-настоящему нет обходного пути. Я чувствовал, что Сэнди довела меня до самоубийства, и что было бы только справедливо, если бы она пострадала. Смешно, что я так горячо верил в справедливость. Я всегда начинал свой курс истории, сообщая студентам, что если они рассчитывают услышать серию киносценариев, где хорошие ребята в конце побеждают, они могут сразу отправляться домой. Потому что хорошие ребята не только не побеждают, их вообще не было.

– И студенты должны ходить в колледж, чтобы это выучить? – спросил Ворон. – Чёрт возьми, да птицы узнают это ещё до того, как поймут, что они – птицы.

– Люди тоже узнают, – сказал Майкл. – Но это их несколько беспокоит, и они предпочитают избегать данной темы в целом. Я обычно говорил в аудитории: «Справедливости нет. Справедливость – это концепция, созданная людьми, инородное тело во вселенной. Тигры не поступают ни справедливо, ни несправедливо, когда, к примеру, убивают козлов или людей. Не существует такой вещи, как абстрактная справедливость. Существует такая вещь, как закон. Разница должна быть очевидна». Это – старая песня, отнюдь не Морган её сочинил, но студентов она всегда впечатляла. – Лора ничего не сказала, и Майкл вздохнул. – Что ж я могу тебе сказать, Лора? Что я перепутал справедливость и месть? Люди их здорово путают, и так было всегда. Это – не оправдание. Я никогда не допускал, что думаю, будто моя жена должна умереть из-за того, что вызвала мою смерть, но идея была именно такова. Это казалось вполне справедливым.

– А все твое неприятие смерти? – спросила Лора. – Это была ложь? Вся борьба за то, чтобы не расстаться с жизнью, все твои крики, что Сандра тебя убила – ты это все время знал?

– Нет, не знал. Пока не прилетел Ворон, я ничего не помнил о своей смерти. Только что она – от яда, и что это имеет отношение к Сандре. Вот и всё.

Лора молча наклонила голову, не глядя на него, и вдруг Майкл заорал:

– Чёрт возьми! А как ты думаешь, что я чувствую? – голос его колокольным звоном разнесся в голове мистера Ребека, так что больно стало слушать. Казалось, в мозгу у мистера Ребека раскачивается огромный маятник.

– Как ты думаешь, что я чувствую, зная, что я достаточно надоел себе, чтобы покончить с собой и достаточно мстителен, чтобы попытаться кого-то за собой увести? Отчетливо зная, не имея ни малейшей возможности закрыть глаза на то, что я – лжец, трус и убийца в любом смысле, только не на деле? Зная, что я никогда не любил Сандру и пытался её погубить, за то что она не любит меня? И я это спланировал, спланировал всю эту дребедень, детскую губительную затею, а потом обо всём позабыл, ибо события не развивались по сценарию, который я выдумал. Боже, что я был за человек, как я, должно быть, ненавидел!

– Я бы не стал так биться головой об пол, – сказал Ворон. – То есть, ты ничего с этим не можешь поделать. В любом случае, её освободили. Счастливый конец. Остальное – неважно.

Майкл покачал головой.

– Важно. А вот как это кончается, отныне не имеет значения, – его голос зазвучал спокойнее. – Забавно обнаружить, что я вовсе не любил Сандру. Я-то всегда считал, что люблю её.

Мистер Ребек почувствовал, что собранное тело Ворона зашевелилось под его рукой, и подумал: «Хотел бы я, чтобы этого не случилось. Я хотел бы от всей души, чтобы снова настал июнь, поздняя весна, последние дни перед тем, как начинает жарить, и ничего этого не случилось бы». Он увидел, как Лора медленно подняла взгляд и смотрит в глаза Майклу, и, ничуть не удивившись, понял, что произошло между ними этим утром. «Положим, это – чудесная вещь, – подумал он. – Даже что-то вроде чуда. Но я, кажется, не могу на это правильно отреагировать. Я слишком стар для внезапной красоты, для цветка, который появляется без бутона, и гибнет, не образовав плода. Что же теперь с нами случится? О, Боже мой, как я желал бы, чтобы снова настала весна, поздняя весна, дни перед тем, как начинает жарить».

Голос Майкла зазвучал негромко, когда он сказал Лоре:

– Охота закончена. Закончено преследование Моргана. Я знаю, кто я. Я – всё, чего я боялся в жизни, всё, что ненавидел в других: фальшь, жестокость, бездумное высокомерие. И я должен тащить их с собой, куда бы меня ни потащило, потому что это-часть меня, моя плоть и кровь. И я нигде больше не смогу от них укрыться.

– Это неправда, – сказала Лора. – Ты – добрый и нежный. Ты – не более злой, чем завтрак или заход солнца. Как ты думаешь, разве я не знаю?

– Нет, я не думаю, чтобы ты знала, Лора, потому что и сам я до сих пор не знал. Я не могу сейчас устремиться к доброте только потому, что ничего другого не осталось. Когда я был молод, то думал, что очень добр, что ненавижу низость и жестокость просто потому, что они сами по себе дурны. Став старше, я понял, что ненавижу зрелище людских страданий лишь потому, что могу вообразить себя на чьём-то месте. У меня всегда было очень хорошее воображение. То есть, я понимаю, что делал широкие жесты против этих вещей единственно потому, что они были во мне, и я это знал, но не смел допустить этого.

– Они – в каждом из нас, – в отчаянии сказала Лора. – И во мне. Майкл, послушай…

Майкл продолжал:

– И вот я говорил себе, что я – добр и нежен, а другие верили мне, и даже я сам себе верил. И вот – посмотри, что я наделал, Лора. Посмотри, что я наделал.

На этот раз все они услыхали шум машины и поняли, кто это едет, ещё до того, как увидели машину.

Мистер Ребек ожидал, что появится один из этих ослепительных чёрных катафалков с длинной задней частью и занавешенными окнами, которые он часто видел скользящими по кладбищенским дорожкам. Но забрать Майкла приехал большой грузовик с открытым кузовом и зелёной кабинкой, которая блестела так, словно её только сегодня утром покрасили. В машине ехало четверо: трое сидели впереди, а четвёртый – сзади, в кузове, опираясь о заржавленную красную лебёдку, торчащую над бортом, словно плавник гигантской рыбины. Мотор грузовика работал до странного неясно и приглушённо, даже когда машина подъехала совсем близко.

– Они меня увидят, – встревожился мистер Ребек. Он подтянул ноги, чтобы встать, но Ворон слегка толкнул его под руку и сказал:

– Нет, если не встанешь – не увидят. Оставайся.

Мистер Ребек расслабился, чувствуя себя немного пристыженным, что испугался, но довольный, что те его не заметят.

– Сделайте что-нибудь, – сказала Лора мистеру Ребеку, Ворону и Майклу. Она смотрела то на Майкла, то снова на подъезжающую машину. – Сделайте что-нибудь. Ну, пожалуйста.

Теперь грузовик двигался очень медленно. Один из сидевших в кабине высунул из окна голову и осматривал могилы, мимо которых они ехали.

– Никто ничего не может сделать, – сказал Майкл. – Время что-то сделать, как и время касаться или время быть добрым прошло. И всё равно, не каждому доводится увидеть, как его выкапывают, – он небрежно нахмурился. – Выкапывайте. Мне не нравится вот так лежать. Эксгумация. В этом тоже ничего хорошего. Разорение могилы. О, Господи Иисусе.

– Раскопки, – сказал мистер Ребек. – Разработки. Как насчет разработок?

– Разработки – вещь хорошая.

Мистер Ребек услыхал бессловесный крик, который издал человек, высунувший голову в окно, и грузовик со скрипом остановился.

– Ого-го, – пробормотал Майкл. – Наша сторона выигрывает в охоте за сокровищами.

Четверо вышли из грузовика и встали вокруг могилы. На них были чистые хлопчатобумажные комбинезоны и тяжёлые башмаки. Водитель прошел к заднему борту и вернулся с четырьмя лопатами. Мистеру Ребеку сперва почудилось, будто это кирки, но стояло лето, и земля была мягкой. Когда они начнут копать, затруднений не возникнет.

Первый рабочий поднял лопату, подержал с минуту, примеряясь, а затем всадил её в землю у края могилы. Поставив ногу на лопату, вогнал её поглубже, а когда выдернул её, быстрым движением отбросив в сторону землю, в траве остался тёмно-коричневый рубец.

– О, Боже, – тихо сказала Лора. Внезапно она повернулась к мистеру Ребеку, её умоляющая тень почти нависла над ним. – Сделай что-нибудь, – сказала она. – Ты должен что-то сделать.

«А она вообще-то красива, – подумал мистер Ребек. – А я этого и не замечал. Но почему она обращается ко мне? Почему ко мне? Я-то ничего сделать не могу».

Вместо него ответил Майкл.

– Ничего не поделаешь, Лора. А чего бы ты хотела? Чтобы он устремился по склону, крича: «Руки прочь от этого покойника, если вы его унесёте, мне не с кем станет разговаривать!»? Ничего нельзя сделать. Какой прок в подобных криках?

«Да, ничего не поделаешь, – подумал мистер Ребек. – Но кричать надо. Надо хорошо покричать, потрясти кулаками и поругаться, ибо откуда нам знать, что мы живы, если мы не шумим?

Лора, Лора, ради тебя я могу стать чуть храбрее и кинуться на этих людей, страшно ругая их, требуя оставить Майкла в покое. Для этого не нужно большой храбрости. Но когда я выдохнусь, устав ругаться, и они увидят, какой я маленький, они переглянутся друг с дружкой и рассмеются. И будут продолжать копать. Они даже меня могут отсюда выкопать. Я недостаточно храбр для этого, и никто в мире не в силах меня убедить, что это не так».

Первый кивнул второму, и тот тоже погрузил лопату в землю, пока не осталась видна только узкая металлическая полоска. Они работали вдвоём: один у изножья могилы, другой – сбоку, в то время, как двое других стояли, опершись о лопаты, и о чём-то болтали. Широколистый плющ, увивавший могилу, был сорван с земли и небрежно отброшен в сторону и валялся теперь, словно потрёпанное покрывало. На мгновение могила обрисовалась тёмно-коричневой прямоугольной возвышенностью в траве, зияющей чёрными ранами от ударов лопат.

– У плюща даже не хватило времени приняться, – сказал Майкл. – Он выглядел таким густым и надёжным, но бедному растеньицу даже корни не удалось пустить. Бедный старый плющ из теплицы, я бы не хотел, чтобы ему дали погибнуть. Как долго продолжаются обычно подобные вещи?

– Не знаю, – сказал мистер Ребек. – Никогда ничего такого раньше не видел.

Голова Ворона под пальцами мистера Ребека казалась маленькой и удивительно твёрдой. Мистер Ребек где-то читал, что птичьи кости – вещь ломкая и хрупкая, как стеклянные ёлочные шары.

Ворон сказал:

– Я видел такое раза два. С полчаса. Может – меньше, а может – и больше. Зависит от того, насколько сложно им будет поставить гроб в грузовик. Для этого они и лебёдку взяли.

– С полчаса, – сказал Майкл. – Спасибо. Ты можешь себе позволить любить меня ещё полчаса, Лора?

Те, у могилы, работали очень быстро. Они начали нагибаться, копая и бросая землю через плечо. И вот уже земля двумя широченными крыльями рассыпалась у могилы.

– Это – всё, чего ты хочешь? – спросила Лора. – Полчаса моей любви?

– Это – всё, что мне нужно. А значит – всё, чего я хочу. Я верю, что можно быть разумным лицом к лицу с фактами. Но эти полчаса мне страшно нужны, Лора.

– Хорошо, Майкл. Полчаса.

– Немного прибавим или отнимем. Может быть, у них выйдет накладка с лебёдкой. Как быстро они копают.

Как только он это сказал, те двое перестали копать, и пара, до сих пор бездельничавшая, взялась за работу. Они копали поспешно, едва давая себе время отбросить комья с лопат – и снова лопаты оказывались по черенок в земле. Один из них скинул рубашку, и видно было, как он обнажал верхние зубы в отрешённой ухмылке, сопровождавшей каждый рывок его лопаты, каждый её удар. Двое освободившихся вытерли лбы и шеи и осторожно напились из ближайшего крана.

– Интересно, что случится, когда они кончат? – спросил Майкл. – Вероятно, ничего, пока они не вывезут меня с кладбища. А тогда что? – он вопросительно взглянул на мистера Ребека.

– Я никогда прежде ничего подобного не видел, – отозвался мистер Ребек. – Я не знаю, что случается.

– Это правда. Я и не воображал, что ты знаешь. Впрочем, неважно. Они не могут сделать меня ещё мертвее или что-то от меня убавить. Это была моя ошибка. Однако я хотел бы знать, куда они меня увезут.

– На Маунт Меррил, – сказал Ворон. – Глухое местечко чуть дальше широкого конца Бронкса. Туда отвозят всех, кому нечего делать на йоркчестерском кладбище. Твоя старушка всё организовала.

– Приятное название. Хорошо звучит, – Майкл словно бы проигнорировал последнее замечание Ворона. – А знаете, если перестать об этом думать, сама эта операция по раскопкам не должна была бы меня сильно потрясти. Это – не так, как если бы я покидал кого-то, кого ещё не покинул. За исключением Лоры. Лора – всегда исключение, – он быстро повернулся к мистеру Ребеку. – Я не совсем это хотел сказать, Джонатан, – раньше он ни разу не называл мистера Ребека по имени. – Мы с тобой были друзьями. Мы стали бы друзьями и, если бы знали друг друга, пока я был жив… Мы могли бы состариться, играя вместе в карты, а своих детей я бы всячески поощрял называть вас дядюшка Джонатан. Но, будучи человеком и призраком, мы теперь располагаем очень малым временем, чтобы остаться друзьями. Сами знаете, это похоже на недолгое красное свечение, которое остаётся, когда выключишь лампу. Вроде того.

Надгробие Майкла совершенно внезапно начало падать. Мистер Ребек услыхал, как один из стоявших у могилы прокричал предупреждение и увидел, как двое копавших выбираются из ямы, а камень уже обрушивается на них. Как и плющу, камню не хватило времени врасти в землю, и теперь он медленно опрокидывался, взрыхлив облеплявший его основание тонкий слой земли и не производя ни малейшего шума. Он покачнулся за мгновение до того, как рухнул, и пропал в неглубокой яме, которую вырыли рабочие. Четверо, наблюдавшие за происходящим со склона, услыхали, как надгробие ударилось оземь, и мистеру Ребеку показалось, что за этим звуком последовало звонкое эхо. Могильщики не успели далеко продвинуться.

Лора сказала: «Ах», как если бы камень упал на неё. Рабочие стояли вокруг ямы, глядя друг на друга.

– Что за звук, – поразился Майкл. – Будто чемодан захлопнулся. Весьма символично: даже камень возопил. Что же, это дает нам чуть больше времени, за что я благодарен судьбе.

Они видели, как рабочий без рубашки жестом подозвал остальных обратно и соскочил в яму. Он потёр руки о бедра и наклонился к камню. Мистеру Ребеку была видна только широкая загорелая спина рабочего, но хорошо слышалось протяжное кряканье, вырвавшееся из глотки человека, воевавшего с камнем, и видно было, как полоски грязи и пота на манер арестантской рубашки разукрасили ему бока. Наступил момент, когда землекоп почти что поднял камень, встал почти прямо, немного согнув плечи и наклонив впёред шею, и руки его свисали прямо вниз, точно тетива – луком же была его потная спина. В руках он держал очищенный от земли камень. Локти землекопа были исцарапанными и ужасно грязными.

Затем наблюдатели услыхали, как камень снова падает, и увидели, как рабочий медленно выпрямился, потирая спину и открыв рот от внезапной боли. Водитель грузовика ухмыльнулся ему, и ухмылка была полна торжества и сочувствия, затем водитель соскочил в могилу, чтобы помочь. Он встал напротив человека без рубашки и отчётливо произнес: «Сядь-ка на корточки». И тут оба они присели, и теперь из могилы торчали только их головы. Они вместе схватили камень, подняли, выпрямляясь, бросили на траву и выкарабкались из могилы, тяжело дыша и смеясь резко и порывисто. Двое других взяли лопаты и снова принялись за работу.

– Вот оно, – сказал Майкл. – Вот что в действительности осталось от Моргана. Тело в гробу, до которого они с такими усилиями стараются добраться, вообще ничего не значит. Все мёртвые тела похожи. Но когда отсюда исчезнет камень с моим именем, исчезнет и старина Морган. Каждому полагается камень, на котором проставлено его имя. А также даты рождения и смерти. А у меня такого не будет. Разровняйте землю, и пусть на ней снова вырастет трава. С Морганом покончено.

– Они всегда берут камень с собой, – сказал Ворон. – Они снова установят его на Маунт Меррил.

Майкл не ответил. Он наблюдал за рабочими. Мистер Ребек тоже наблюдал, всё больше и больше заводясь. Теперь он не желал, чтобы снова вернулась весна. А желал только оказаться подальше от этого холма и этой могилы, которую рабочие вскрывали нетерпеливо, словно неожиданный подарок.

– Это несправедливо, – голос Лоры был печальным и детским. – Это несправедливо.

– А что справедливо? – ласково спросил Майкл. – Никто ничего плохого мне не делает. Это я сам. Должно быть, так я однажды захотел. Тише, Лора. Не плачь.

– Я и не плачу. Я – призрак.

– Не спорь со мной. Я знаю, когда ты плачешь. Я люблю тебя. Я всё о тебе знаю.

Яма стала значительно глубже. Самый маленький из рабочих скрылся в ней по плечи, когда добавил груз со своей лопаты к огромной куче земли у изножья могилы. Когда же он наклонился, копая, его вообще не стало видно.

Майкл сказал:

– Возможно, это и правильно. Мы любили друг друга полночи и полдня и немного согрелись. А что ещё может дать полюбившим поздняя любовь, вроде нашей? Даже если бы у нас было только полчаса, о которых я тебя просил, мы бы любили друг друга дольше, чем люди, которые любят целую жизнь. Люди любят от случая к случаю: пять минут здесь, минуту с этой девушкой, две минуты – в метро с другой. Мы знаем, как любить. Мы научились этому мысленно, став призраками. Вот как я буду любить, если кто-либо когда-либо меня попросит. А сегодня у нас было утро любви. И настолько в этом больше любви, чем для кого-либо, живого или мёртвого.

– Насколько больше, – яростно отозвалась Лора. – Ты ни слову не веришь из того, что сказал. Ты даже сам себя не слушал. Не пытайся меня утешить. Мне не нужно утешения, Майкл. Мне не нужна крохотная совершенная любовь. Мне нужен ты. И ты мне нужен на как можно более долгий срок. И я понимаю, какова разница между получасом и жизнью.

– Лора, – начал Майкл. Но она быстро повернулась к мистеру Ребеку. Её прекрасное, совершенно простое лицо взирало на него повелительно.

– Так не подобает вести себя призраку? – спросила она его. – Я не слишком чувствую себя призраком. Я чувствую себя по-человечески жадной до жизни. Или я не права, что не ставлю на себе крест, а стараюсь радоваться, чему могу, и принимать красоту, которая вот-вот исчезнет. Или я не права, что желаю большего, чем имею? Скажи мне. Я хочу знать.

«Как я вообще мог подумать, что у неё – голос печального ребенка? – поразился мистер Ребек. – Голос, который я слышу – это голос гордой и страдающей женщины. Что делает женщина здесь, в этом месте? Что я могу ей сказать? С чего бы ей ко мне прислушиваться? Я бы не стал себя слушать, если бы мог выбирать».

– Нет, – сказал он. – Кто я такой, чтобы приказывать тебе оставить всё желания? Но я знаю, что имел в виду Майкл. Существует род любви, который может быть только испорчен достижением цели.

– Это – вовсе не то, что ты хотел сказать, верно? Нет, нет, я так не думал. Если бы ты не принимал вещи, которых хочешь, так сказать, серьёзно, некоторые из них могли бы оказаться для тебя такими, как надо. Обрати внимание, как смеётся Ворон у тебя под рукой.

Он решил сказать им о девушке. Если сможет вспомнить. Он должен был рассказывать как можно подробнее.

– Однажды, когда я был много моложе, чем теперь, я пошёл куда-то с девушкой. Дело было вечером. Не помню, куда мы пошли, но знаю, что там были и другие люди. И вдруг мы оказались наедине: эта девушка и я. В очень большой комнате с высоким потолком и без стульев. Из соседней комнаты до нас долетали голоса остальных…

«Ты напоминаешь старика, рассказывающего единственную грязную историю, которую он знает. Быстро упомяни виолончель, ибо по-настоящему это – история о виолончели, а не о тебе».

– Там была виолончель, приставленная к стене. На вид – довольно старая, и одной струны у неё не хватало. И вот мы подошли к ней, принялись трогать её и извлекать звуки из трёх оставшихся струн. Время от времени мы смотрели друг на друга и улыбались, а один раз наши руки соприкоснулись, так как оба мы одновременно теребили струны. Мы довольно долго там торчали, выдавая друг дружке остроты с ирландским акцентом и дёргая струны. Затем мало-помалу в комнату начали заходить другие, а мы вышли на террасу…

Только теперь лопаты добрались до гроба. Раздался короткий удар металла о дерево, затем – ещё один, затем – ещё один. Рабочие торжествующе возопили, а человек без рубашки, который больше не копал, помахал лопатой над головой. Остальные лопаты заскребли по гробу, счищая с него последние комья, а водитель шлёпнул человека без рубашки по спине и пошёл к грузовику.

– Не так уж и много времени осталось, – сказал Майкл.

– Чуть-чуть, – ответил Ворон. – Им ещё надо подвести под гроб цепи и закидать яму после того, как они закончат.

– А я бы не знал, что делать, даже располагая большим временем. Пока они поднимали этот камень, я всё думал: «Мне подарено пять минут, а, возможно, и больше. Времени, конечно, достаточно, чтобы сказать что-нибудь важное Лоре или объясниться с самим собой». Но ничего не вышло. Ни слова. Я люблю тебя, Лора, но я никогда ничего важного в своей жизни не говорил, похоже, и сейчас не скажу.

«Я должен закончить свой рассказ, – подумал мистер Ребек. – Я не так честен, как Майкл. Я должен верить, будто всё, что бы я ни говорил – важно и не должно быть оставлено незавершенным. Так кончай же свой рассказ, но не проклинай их за то, что они тебя не слушают. Они-то знают, что важно, а что нет».

– В тот момент, когда мы с девушкой стояли в комнате, балуясь с виолончелью и шутя, мы любили друг друга так сильно, как когда-либо могли. А когда вышли в сад – ничего подобного. И немного спустя, мы разбрелись в разные стороны, потому что оба знали, что никогда больше не будет так хорошо, как было в комнате с виолончелью. Мы растратили всю нашу любовь в те несколько минут, а то, что произошло потом, оказалось только воспоминанием и попыткой сделать все таким, каким было раньше.

Водитель задним ходом подогнал грузовик к краю могилы, и цепь, гремя, спустилась с лебёдки. Звук этот поразительно напоминал дребезжание серебряной посуды в раковине. Человек без рубашки потянулся к заднему борту и достал два мотка верёвки, вручил один из них другому рабочему, и оба землекопа опять спустились в могилу, двигаясь крайне осторожно, поскольку яма стала довольно глубокой, и люди запросто могли в неё свалиться, что-нибудь себе повредив.

Лора все более и более обеспокоено металась по пригорку. Глаза у неё стали громадными и устремлялись то туда, то сюда, словно испуганные белки, запертые в слишком маленькую клетку. Они перемещались с Майкла на погружённого в молчание мистера Ребека, и далее – на Ворона с глазами, точно пиратские сокровища, и острым жёлтым клювом, а затем – на рабочих, стоявших в яме внаклонку и обвязывавших гроб верёвками – и опять на Майкла. Всё время глаза её возвращались к Майклу. И вот она села к нему как можно ближе.

– Как быстро они работают, – сказала она. – Куда они торопятся? Я на них смотреть не могу.

– И не смотри, – сказал Майкл. – Смотри на меня. Зачем ты вообще отводишь от меня взгляд?

– Майкл, должно быть что-то такое, что мы можем сделать. Что-то должно быть.

– Нет. Выхода нет, Лора. Нам не осталось ничего, кроме как смотреть друг на друга и надеяться, что мы будем помнить лица друг друга даже после того, как забудем свои собственные.

Двое шевелились в яме, а третий то и дело кричал, сообщая водителю об их успехах. Сидя рядом с Майклом, Лора наблюдала за ними, и когда бы ни появились над краем ямы их головы и плечи, она понимала, что они, конечно же, стоят на гробе.

– Забудем, – горестно сказала она. – Как только ты исчезнешь, я забуду тебя и умру. И ты меня забудешь.

– Что я могу тебе сказать? Что моя любовь так огромна, что она сожжёт и превратит в золу чёрные ворота между нами? Что мы снова встретимся и узнаем друг друга на Елисейских полях? Что я буду приходить к тебе при свете луны, хотя бы силы Ада преградили мне путь? Ты же все прекрасно понимаешь, Лора. Думаю, я люблю тебя больше, чем мог бы выразить, но такого рода любовь, как наша – не меч. Это свет. Не огонь, а небольшой огонёк, достаточно яркий, чтобы читать любовные письма и удерживать зверей на расстоянии, с которого они только и могут, что рычать. Со временем он угаснет. Все огоньки гаснут. И все большие огни, если это тебя утешит. Люби меня, смотри на меня и помни меня, как я – тебя буду помнить. И ничего больше. Сядь поближе и замолчи.

Мотор лебёдки ревел, словно у великана в желудке урчало, сверкающая цепь медленно опускалась в могилу. Человек без рубашки схватил её обеими руками, как бы с яростной страстью и тут же вместе с ещё одним рабочим занялся прилаживанием цепи к верёвкам, обвивавшим гроб. Это заняло несколько минут, в течение которых Майкл и Лора смотрели друг на друга, а не на могилу, и лебёдка бездействовала, бормоча себе самой старомодные ругательства.

Затем наблюдатель, стоявший между могилой и грузовиком, прокричал что-то двоим в яме, и они стали карабкаться наверх. Наблюдатель протянул каждому из них руку и вытащил поочерёдно через край ямы на дорожку. Не останавливаясь, чтобы расслабиться или отдышаться, они проковыляли добрые десять футов от могилы, прежде чем наконец уселись на траву и помахали водителю грузовика. Они были покрыты потом и заляпаны тёмной могильной грязью.

Цепь натянулась и задрожала. С секунду – никакого движения. Слышался только шум лебедки – и никаких звуков. Даже кузнечики умолкли. Лора собралась было издать звук, который, наверное, напомнил бы хмыканье, но оборвала его так скоро, что вылетел он не больше, чем наполовину. Ворон схватил клювом безмолвного кузнечика и хрустнул – и этот звук раздался вполне определённо.

В этот миг голодный стон лебёдки превратился в торжествующий вой метели. Весь грузовик содрогнулся от этого звука. Цепь звякнула, словно оборвалась струна скрипки, и гроб начал медленно подниматься из могилы, колотясь о её стенки, ровная струйка тёмной пыли сыпалась с него обратно в яму. Люди у грузовика грызли пальцы и ждали.

Лора произнесла: «Ах». Майкл сказал: «Тихо, Лора, тихо, дорогая».

Гроб поднимался неуклюже. Передняя часть оказалась выше задней, и при этом он ещё накренился набок. Но он покинул могилу, и лебёдка завыла ещё громче. Большущий ком земли упал с гроба, и рассыпался во тьме на дне могилы.

– Словно зуб вырвали, – сказал Майкл. – Ну, в точности как зуб вырвали.

Когда гроб оказался довольно высоко над могилой, шофёр выключил мотор, чёрный ящик покачивался в небе, и солнце сверкало на его серебряных ручках и маленькой серебряной табличке с именем. Цепь неясно проскрипела, а верёвки въелись в стенки гроба.

Майкл со странным изяществом поднялся на ноги и встал, уперев руки в бока и запрокинув голову, чтобы видеть висящий в воздухе гроб. Мотор заработал снова, и лебёдка дотянула гроб до кузова. Подошёл один из рабочих, чтобы отсоединить цепь и протолкнуть гроб подальше в кузов. А Майкл снова и снова кивал. Затем опять повернулся к Лоре и спокойно сказал:

– Думаю, теперь мне лучше уйти.

Он не дал ей времени ответить. Пытаясь не встречаться с ней взглядом, он подошёл к мистеру Ребеку и сказал:

– Пока, Джонатан. Мне тебя будет очень не хватать. Береги себя и беседуй с Кампосом, когда почувствуешь себя очень уж одиноко. Живые – это иногда чудесная компания.

У мистера Ребека едва ли нашлось время, чтобы начать свое растерянное «До свидания…», потому что Лора вдруг бросилась между ними и встала лицом к Майклу, крича:

– Нет! Время ещё не настало! Ты не должен уходить, Майкл!

– Мне бы лучше сейчас, Лора. Они уезжают. Будет легче, если я уеду вместе с ними.

– Но ещё не время, – сказала она в отчаянии. – Останься, Майкл. Пожалуйста. Они ещё не готовы к отъезду.

Мистер Ребек, колеблясь, заметил:

– Они уже начали закидывать могилу. Это займет ещё немного времени.

– Нет, – сказал Майкл им обоим. – Не надо. Мне пора. Будет лучше, если я уйду сейчас.

– Чёрт тебя возьми! – вскричала Лора, и голос её исказила скорбь. – Ты прекратишь хоть на миг демонстрировать свою храбрость?! Не будешь ли ты так добр перестать задирать свой благородный подбородок? И утратить своё достоинство, своё треклятое новообретённое достоинство. Не окажешь ли ты мне честь, мой любимый и дорогой, не пострадаешь ли хоть немного? Сделай это для меня, Майкл. Я хочу вспоминать тебя таким же, как и я – незрелым, нецивилизованным, утратившим гордость и плачущим.

Майкл встал к ней поближе и сказал:

– Это не храбрость и не достоинство. Я никогда не был ни храбрым, ни достойным. Это опять трусость. Самый лёгкий способ уходить. У меня нет отваги, и печаль моя не изысканна. Я не могу сказать: «Прощайте», я хочу уйти, прежде чем успею это сказать.

– Останься со мной, – снова сказала Лора. – Пока у нас есть хотя бы минута, оставайся со мной. Тебе нет необходимости уходить, пока они не минуют ворота. Оставайся со мной до этого мгновения.

– Не могу, моя Лора. Прости меня, я не могу остаться.

До предела смущённый, чувствующий, что он вроде как подслушивает, хотя они не обращали на него никакого внимания, мистер Ребек погладил грубые перья Ворона и стал смотреть, как рабочие снова засыпают пустую яму. Работало одновременно три человека, они поднимали землю на лопатах, бросали её через плечо и разравнивали. Они лениво трудились, болтая друг с дружкой, как будто вместе с потом вышли острое нетерпение и спешка, одолевавшие их до перемещёния гроба в кузов. Тем не менее, они прямо на глазах у мистера Ребека закидали яму землёй. Осталось небольшое углубление: земли не хватило на то, чтобы всё стало гладко и ровно. Гроб занимал немало места. Один из рабочих похлопал лопатой по свежей земле. Двое других присели, чтобы поднять надгробье и погрузить его через задний борт в кузов, рядом с гробом. Шофёр высунул из окна голову и следил, как они работают.

– Я не могу этого выносить. Сидеть, терять себя и чувствовать, что я не в силах что-нибудь с этим сделать, – сказал Майкл. – У меня не хватает храбрости. Я бы подождал ещё, если бы смел, Лора. И говорил бы тебе тёплые и мудрые слова. И непрерывно думал бы: «Пять минут, четыре минуты, вверх по склону, вниз по склону, мимо ив, а теперь дорога поворачивает, и вот мрачные ворота распахнуты. А что я ей могу сказать? Что можно сказать? Должно быть что-то, что я могу ей сказать, что-то, что помогло бы нам потерять друг друга по-доброму и со значением, что-то, что придало бы некий смысл этой печальной и дурацкой затее». А потом я думал бы: «Две минуты, одна минута… Ворота открыты…» – И я бы снова и снова говорил: «Я люблю тебя, Лора», – пока не исчез бы отсюда.

– Это очень много значит. Что может значить больше, чем это? Останься со мной, Майкл.

– Не могу, – ответил Майкл. – Я не изменился. Смерть и любовь не сделали меня ни отважным, ни благородным. Я все ещё Морган, покойный Морган. Дай мне уйти, дай мне со всем этим разделаться…

Рабочие побросали лопаты в грузовик и сели в него сами: трое в кабину, один – в кузов, как и приехали. Включился мотор, и машина задрожала, а лопаты зазвенели друг о дружку, и рабочий в кузове упёрся ногами в гроб. Затем грузовик укатил, и последним, что они увидели, когда машина исчезала за поворотом дороги, была высокая красная лебёдка с бурыми пятнами там, где облезла краска, и одинокий человек в кузове.

– Теперь мне пора, – вздохнул Майкл.

– Я люблю тебя, – сказала Лора без всякой надежды. – И любила бы тебя, даже если бы ты боялся всего на свете.

– Я и боюсь. Всего, кроме одиночества. Я люблю тебя, Лора.

Он снова попрощался с мистером Ребеком, а затем повернулся и зашагал вниз по склону к лоскутку тёмной земли, вокруг которого был разбросан разорванный плющ. Выглядел Майкл как небрежный карандашный набросок, и не имел цвета, а был только цветов травы, свежей могильной земли и цвета гальки на дороге. Солнце светило сквозь него, и теперь это тоже был его цвет. Он не обернулся и не взглянул назад, но дважды задержался и стоял молча, ссутулив плечи и не спеша идти дальше.

– Он хочет вернуться, – сказала Лора. – Если бы я его окликнула, он бы пришел обратно.

– Так окликни, – сказал мистер Ребек, опустив голову.

– Нет. Потому что он, в конце концов, может и не вернуться, а я не думаю, что смогу это вынести.

Она задвигалась вверх-вниз, не лента более, не вуаль, и отнюдь не красавица ныне, если и была когда-либо хороша. Она глядела, как Майкл проходит мимо пустой могилы, на которой скоро опять вырастет трава и, не сводя с него глаз, сказала:

– О, Боже, что я буду делать?

Мистер Ребек вспомнил, как этот самый голос пел ему давным-давно, перед тем, как поднялось чьё-то солнце, и понял, что это – тоже пение. Ворон безмолвствовал, ни на кого и ни на что не глядя.

А затем Лора внезапно замерла. Так внезапно, что мистер Ребек и не усомнился: она видит, как Майкл исчезает прямо у неё на глазах, и, пока он пытался что-то сказать, чтобы облегчить её скорбь, начала поворачиваться. Ещё до того, как они оказались лицом к лицу, он понял, о чем она собирается просить, и в нём пробудился дремавший до того страх, но в то же время его охватила дикая радость.

Лора подошла к нему, опустилась на колени и сказала:

– А не мог бы ты меня перенести? Выкопать мой гроб и зарыть на Маунт Меррил? Тогда бы я могла быть с Майклом. Да, мы смогли бы оказаться вместе.

– Лора, – сказал он. – Лора, дорогая моя, ты ведь знаешь: если бы это вообще было возможно…

– Это возможно, – её голос дрожал, как будто бы она вот-вот рассмеётся от радости. – Ты можешь сделать это ночью, чтобы никто тебя не увидел. А если ты оставишь на месте моё надгробие, никто не узнает, что я здесь не похоронена. Ты можешь это сделать, я знаю. Ты можешь.

Он провёл внезапно увлажнившейся рукой по челюсти, ни с того ни с сего подумав: «Мне бы надо побриться. С этой щетиной я ужасно выгляжу. Прямо как бродяга».

– Я недостаточно силён. У меня даже нет хорошей лопаты. А если б и была, у меня не хватило бы сил поднять гроб. Ты видела, как они это проделывали? Требуется четыре человека, и надо иметь грузовик, как я справлюсь без грузовика?

– Обратись к Кампосу, – нетерпеливо сказала Лора. – Кампос стоит четверых. И грузовик у него есть. Он тебе поможет. Ну, пожалуйста. Я знаю, ты можешь. Ну помоги же мне.

Ворон в изумлении дёрнулся под рукой мистера Ребека и пробормотал:

– Хо-хо. Тебя вывинтили, как лампочку. Пока, приятель.

– Нет, – сказал мистер Ребек (О, как было жарко). – Не проси меня, Лора. Ведь мне пришлось бы покинуть кладбище.

Сперва Лора его неправильно поняла, она выпалила:

– С тобой будет Кампос. Он сможет провезти тебя туда и обратно. И никто не узнает.

– Дело не в этом, – сказал он. И тогда Лора поняла.

– Я никогда не покидал кладбища. Ни разу за девятнадцать лет. Я просто не уходил отсюда.

– Так это же – в первый и последний раз, – не отставала Лора, но в голосе её больше не было надежды. – Ты сразу же вернёшься – и всё.

– Нет, не могу, – ответил мистер Ребек. Он подумал: «Это случилось, вот и случилось, так я и знал. А я – не более в состоянии справиться с этим, как давным-давно, когда я так жаждал быть добрым».

Его потрясло, что он видит Лору перед собой на коленях. Голова его дёргалась взад-вперед, как если бы его шлёпали. Он протянул Лоре руку, зная, что это – напрасный жест, но желая, чтобы девушка встала. Он не мог вынести того, что она – на коленях.

– Лора, – он как всегда с удовольствием произнес её имя. – Встань, пожалуйста. Я бы тебе помог, будь я в силах, если бы я действительно был в состоянии, но я не могу пройти через ворота, как и ты. Я тоже беспомощен, как и ты. И я ничего не могу сделать.

Она не сказала ни слова, и он подумал, что мог бы прямо здесь же и умереть, пока она стоит перед ним коленопреклонённая. Он подумал, что это был бы весьма подходящий момент для смерти.

– Я не могу тебе помочь, – сказал он. – Помочь может человек. А я – вроде Майкла и тебя. Ничто, причиняющее боль людям, не может причинить боль мне. Но также и ничто, что сделал бы человек, я сделать не могу. Я не могу пройти в ворота и доставить тебя к Майклу, Лора; это всё равно, что против ветра шагать. Делаешь тот же шаг снова и снова, и ветер мало-помалу уносит тебя от места, куда хочешь попасть. Не проси меня больше, Лора.

Он закрыл лицо руками и не видел, как Лора поднимается с колен. Его пальцы вцепились в кожу и терли её, словно он пытался понять, чьё же лицо по ошибке взял в ладони вместо своего. Ворон охотился за насекомыми.

– Ничего не получается, – сказала Лора очень тихо. – Вольные звери очень быстро становятся зверями в клетке. Извини, Джонатан.

В её глазах не было ненависти, когда он на неё взглянул. Ненависть его обрадовала бы. Но в глазах её действительно не было ничего, кроме него самого и, возможно, некоторой жалости.

– Извини, – сказала она снова. А затем отвернулась от него и побежала вниз по склону, мимо впадины на месте пустой могилы и дальше, по гравийной дорожке. Она двигалась, как лента, как вуаль, как пёрышко, как воздушный змей, как что угодно ещё, что ветер подхватывает и уносит далеко от места, где нашел – и вот оно пропадает, но затем, в положенное время, прилетает опять на своё законное место.

Солнце пылало так ярко, что мистер Ребек едва ли мог видеть Лору. То он видел черноту между деревьями и понимал, что это – Лорины волосы. То блеснёт что-то серое – и это было её платье. Большую часть времени он её вообще не видел. Но он слышал, как её голос зовет: «Майкл! Майкл! Подожди меня! Майкл! О, Майкл! Подожди!» И как раз перед тем, как она достигла изгиба дороги, и мистер Ребек вообще потерял её из виду, он услышал, как она опять повторяет: «Майкл!» – и понял откуда-то, что Майкл ждал её. Он почувствовал себя немного лучше и заметно печальнее.

– Он хотел вернуться назад, – объяснил человек Ворону. – Но боялся. И поэтому шёл медленно – надеялся, что она последует за ним. Теперь они дошагают вместе до ворот. Или хотя бы докуда смогут. Думаю, это лучше, чем если бы он шёл один.

– Вот ещё, – сказал Ворон. – Господи Иисусе, мне не нравится вкус сверчков. Не знаю, почему я их ем. Не исключено, что они тебе понравятся.

Мистер Ребек попытался снова погладить птицу, но Ворон бочком-бочком отодвинулся.

– Я был прав, – сказал мистер Ребек. – Верно? Я, вероятно, не мог бы ей помочь. Ты знаешь, что не мог бы.

– Я ничего не знаю, – ответил Ворон. – Не фыркай на меня, друг мой. Я не принимаю решений. Я – птица.

– Правильно, – сказал мистер Ребек. Он медленно встал на ноги и немного потянулся, так как у него затекли ноги: он слишком долго сидел на месте.