Часовые заметили, как они подходят, незадолго до заката, когда море лежало плоско и слепило глаза. Стражники меряли шагами вторую по высоте башню из всего множества кривых шпилей, ростки которых выпустил замок, напоминавший поэтому одно из тех странных деревьев, корни которых висят в воздухе. Оттуда, где стояли эти двое, просматривалась вся долина Хагсгейта до самого городка, да еще впридачу острые холмы и дорога, сбегавшая с обода долины к огромным, хоть и просевшим, передним воротам замка Короля Хаггарда.

— Мужчина и две женщины, — сказал первый стражник. Он поспешил к дальнему концу площадки. Это перемещение могло бы вывернуть желудок наизнанку, поскольку башня накренилась так, что половиной неба для часового стало море. Замок стоял на краю утеса, который кинжальным лезвием спускался к полоске желтого берега, тоненько рассыпанной по зеленым и черным валунам. Мягкие мешковатые птицы раскорячились на камнях, пофыркивая:

— Что вам говорили, что вам говорили!

Второй стражник последовал за своим товарищем с более умеренной прытью:

— Мужчина и женщина. А третья, в плаще — насчет нее я не уверен.

Оба человека были одеты в самодельные кольчуги: кольца, бутылочные пробки и звенья цепей были нашиты на половины из грубой ткани. Лица их скрывались под ржавыми забралами, но все же голос и походка второго часового выдавали в нем старшего.

— Та, что в черном плаще, — повторил он. — Не спеши с выводами насчет нее.

Но первый стражник уже перегнулся в оранжевое сияние опрокинутого моря, оставив несколько деталей своей худой брони на зазубренном парапете.

— Это женщина, — объявил он. — Перед нею я скорее свой собственный пол отличить не смогу.

— Охотно верю, — ехидно отозвался второй, — поскольку ты не делаешь ничего, что подобает делать мужчине, если не считать езды верхом. Еще раз предупреждаю: не торопись называть третью мужчиной или женщиной. Погоди немного и увидишь то, что увидишь.

Первый стражник, не оборачиваясь, ответил:

— Даже если бы я вырос, никогда и во сне не видя, что у мира есть два раздельных секрета, даже если бы я принимал каждую женщину, которую встречаю, за точную копию самого себя, — даже тогда я бы знал, что это существо отличается от всего, что я видел прежде. Мне всегда было жаль, что я никак не могу тебе угодить; но сейчас, когда я гляжу на нее, мне жаль, что я никогда не мог угодить себе. Ох, как же мне жаль…

Он перегнулся за парапет еще сильнее, напрягая глаза и пытаясь лучше рассмотреть три медленные фигурки на дороге. Усмешка звякнула под его забралом:

— Другая женщина, похоже, натрудила ноги и в дурном настроении, — доложил он. — Мужчина, кажется, — приятный тип, хотя явно ведет бродячую жизнь. Наверное, кто–то вроде менестреля или игрока. — Он надолго замолк, наблюдая за тем, как троица подходит ближе.

— А третья? — наконец спросил старший стражник. — Эта твоя закатная красотка с интересными волосами? Она уже истощила твое терпение за последние четверть часа? Ты уже увидел ее ближе, чем осмеливается любовь? — Его голос шуршал в забрале маленькой когтистой лапой.

— Мне кажется, я никогда не смогу по–настоящему увидеть ее вблизи, — ответил молодой стражник, — как бы близко она ни подошла. — Сам он говорил приглушенно и с сожалением, эхом отзывавшимся на то, чему уже не суждено сбыться. — В ней есть новизна: вс — впервые. Посмотри, как она движется, как она идет, как поворачивает голову — вс в первый раз, как будто никто до этого ничего подобного не делал. Смотри, как она вдыхает воздух и снова выпускает его — как будто никто в целом мире никогда не знал, как хорош бывает воздух. Все это — для нее. Если бы я узнал, что она родилась вот этим самым утром, я удивился бы только тому, насколько она стара.

Второй странник долго смотрел со своей башни на трех скитальцев. Первым его заметил высокий человек, а за ним — мрачная женщина. В их глазах не отразилось ничего, кроме его доспехов, суровых, изъязвленных и пустых. Но потом голову подняла девушка в безнадежно драном черном плаще, и он отступил от парапета, закрывшись от ее взгляда рукой в жестяной перчатке. Через минуту она уже скрылась в тени замка вместе со своими спутниками, и он опустил руку.

— Может быть, она безумна, — спокойно произнес он. — Никакая взрослая девушка не смотрит так, если она не безумна. Это было бы досадно, но уж гораздо предпочтительнее остающейся возможности.

— Какой же? — не вытерпел молодой человек в наступившем молчании.

— Той, что она в самом деле родилась сегодня утром. По мне так уж лучше бы она была безумной. Давай спускаться вниз.

Когда мужчина и обе женщины подошли вплотную к замку, двое часовых стояли по обе стороны ворот, скрестив свои тупые погнутые алебарды и выставив вперед короткие изогнутые сабли. Солнце закатилось, и их нелепые доспехи становились все более угрожающими по мере того, как море тоже гасло. Путешественники мялись, переглядываясь друг с другом. У них за спинами не было темного замка, и глаза их не были спрятаны за железом.

— Сообщите свои имена, — произнес запекшийся голос второго стражника.

Высокий мужчина сделал шаг вперед:

— Я — Шмендрик–Волшебник. Это — Молли Грю, моя помощница… А это — Леди Амальтея. — Он запнулся на имени белой девушки, словно прежде никогда не произносил его. — Мы ищем аудиенции у Короля Хаггарда, — продолжал он. — Мы пришли издалека, чтобы увидеть его.

Второй часовой подождал, не заговорит ли первый, но тот смотрел только на Леди Амальтею, поэтому старший нетерпеливо сказал:

— Доложите свое дело к Королю Хаггарду.

— Я так и сделаю, — ответил волшебник, — но только самому Хаггарду. Что же это за королевское дело, если его можно доверять швейцарам и привратникам? Ведите нас к Королю.

— Какие такие королевские дела могут быть у бродячего колдуна с дурацким помелом вместо языка — чтобы их можно было обсуждать с Королем Хаггардом? — мрачно спросил второй стражник, но, тем не менее, развернулся и зашагал в ворота замка, и королевские посетители потянулись за ним. Последним плелся молодой часовой, причем шаг его становился так же нежен, как шаг Леди Амальтеи, каждому движению которой он начинал неосознанно подражать. Она на миг приостановилась перед воротами, чтобы взглянуть на море, и часовой проделал то же самое.

Его бывший товарищ сердито окликнул его, но молодой стражник уже был на ином посту, где за нарушение воинского долга приходилось отвечать иному капитану. Он вошел в ворота только после того, как туда решила войти Леди Амальтея. Он последовал за нею, мечтательно и монотонно мурлыча себе под нос:

Они пересекли вымощенный булыжником двор, где их лица ощупало развешанное холодное белье, и сквозь крохотную дверку вошли в зал, настолько огромный, что ни стен, ни потолка во тьме видно не было. Пока они пробирались по этому залу, перед ними взмывали высоченные каменные столбы — а потом внезапно отстранялись, даже не давая себя как следует рассмотреть. Дыхание эхом проносилось по всему гигантскому помещению, а шажки каких–то иных, меньших существ звучали так же ясно, как их собственные. Молли Грю довольно тесно прижималась к Шмендрику.

Миновав огромный зал, они вошли в другую дверь и начали подниматься по тонкой лестнице. Там было очень мало окон и никакого освещения. Лестница свивалась кольцами все туже и туже, пока, наконец, им не стало казаться, что каждая ступенька поворачивается сама над собой, и что вся башня смыкается вокруг них всех огромным потным кулаком. Тьма глядела на них и касалась их. Она пахла дождем и псами.

Что–то заворочалось где–то глубоко и близко. Башня вздрогнула, словно корабль, вынесенный на мель, и ответила низким каменным воем. Трое путешественников вскрикнули, хватаясь за стены, чтобы удержаться на содрогавшихся ступенях, но их провожатый шел дальше, не осталавливаясь и ни слова не говоря.

Молодой человек с готовностью прошептал Леди Амальтее:

— Все в порядке, не бойтесь. Это всего лишь Бык.

Звук этот больше не повторялся.

Второй стражник резко остановился, из какого–то потайного места извлек ключ и всунул его по–видимому прямо в сплошную стену. Часть стены качнулась внутрь, и маленькая процессия просочилась в низкое, узкое помещение с одним окном и стулом у дальней стены. В комнате больше ничего не было: ни другой мебели, ни ковра, ни занавесей, ни гобеленов. В комнате находились лишь пять человек, стул с высокой спинкой и мучнистый свет восходившей новой луны.

— Это тронный зал Короля Хаггарда, — произнес стражник.

Волшебник схватил его за окованный локоть и развернул лицом к себе:

— Это же камера. Гробница. Ни один живой король не станет здесь сидеть. Отведите нас к Хаггарду, если он жив.

— Ты сам для себя должен решить, жив ли он, — ответил торопливый голос стражника. Он расстегнул пряжки шлема и снял его с серой головы. — Я — Король Хаггард, — произнес он.

Его глаза были того же цвета, что и рога Красного Быка.

Он превосходит Шмендрика ростом, и хотя его лицо было горько очерчено, в нем не оказалось ничего глупого или даже простоватого. Оно было щучьим: продолговатые и холодные челюсти, жесткие щеки, тощая, живая от собственной мощи шея. Ему могло быть и семьдесят лет, и восемьдесят, и больше.

Первый стражник теперь тоже выступил вперед, держа свой шлем под мышкой. Молли Грю ахнула, увидев его лицо, поскольку он оказался тем самым дружелюбным встрепанным молодым принцем, который читал журнал, пока его принцесса пыталась докричаться до единорога. Король Хаггард сказал:

— Это Лир.

— Привет, — произнес Принц Лир. — Рад с вами познакомиться. — Его улыбка виляла хвостиком у их ног как на что–то надеявшийся щенок, но глаза — глубокие, тенистые, синие за щетинками ресниц — тихо покоились на взоре Леди Амальтеи. Та бросила на него ответный взгляд, молчаливый, словно драгоценность, видя его в свете не более истинном, чем тот, в котором люди рассматривают единорогов. Но Принц ощущал странную, счастливую уверенность, что она увидела его насквозь и со всех сторон, и вгляделась в пещеры, о существовании которых там, внизу, он даже не подозревал, и в них взгляд ее пел и отдавался эхом. Чудеса начинали пробуждаться где–то к юго–западу от его двенадцатого ребра, и сам он — все еще отражая собою, словно зеркалом, Леди Амальтею — засиял.

— Что вам нужно от меня?

Лир видел, что темная комната темнее от этого не стала. Прохладная ясность Леди Амальтеи разгоралась медленнее, чем ветер Мабрука, по Принц отлично понимал, что она была гораздо опаснее. При этом свете ему хотелось писать стихи — а прежде ему писать стихов никогда не хотелось.

— Ты можешь приходить и уходить, как тебе вздумается, — сказал Король Хаггард Леди Амальтее. — Может быть, и глупо с моей стороны было допускать тебя, но я далеко не так глуп, чтобы запрещать тебе ходить туда или сюда. Мои секреты сами себя охраняют — а твои? Куда ты опять смотришь?

— Я смотрю на море, — снова ответила Леди Амальтея.

— Да, море всегда хорошо, — сказал Король. — Когда–нибудь мы будем смотреть на него вместе. — Он медленно направился к двери. — Будет любопытно, — промолвил он, — иметь в замке существо, чье присутствие заставляет Лира называть меня «отцом» впервые с того времени, когда ему было пять лет.

— Шесть, — сказал Принц Лир. — Мне было шесть лет.

— Пять или шесть, — поправился Король. — Мне все это перестало приносить счастье задолго до того — не приносит его и посейчас. Только из–за того, что она здесь, ничего еще не изменилось. — И он ушел почти так же тихо, как Мабрук, и лишь его жестяные сапоги протикали по лестнице.

Молли Грю мягко подошла к Леди Амальтее и остановилась у окна рядом с ней.

— Что это? — спросила она.

— Что ты там видишь? — Шмендрик оперся о трон, рассматривая Принца Лира своими продолговатыми зелеными глазами. Далеко в долине Хагсгейта снова раздался холодный рев.

— Я найду вам покои, — сказал Принц Лир. — Вы проголодались? Я найду вам что–нибудь поесть. Я знаю, где лежит ткань, прекрасный тонкий атлас. Вы могли бы сшить из него себе платья.

Никто не ответил ему. Тяжелая ночь поглотила его слова, и ему показалось, что Леди Амальтея не видела и не слышала его. Она не пошевельнулась, но он был уверен, что, стоя неподвижно, словно луна, она уходила от него все дальше и дальше.

— Разрешите мне помочь вам, — сказал Принц Лир. — Что я могу для вас сделать? Дайте мне помочь вам.