Город Хагсгейт имел форму отпечатка ступни: длинные пальцы расходились от широкой лапы и оканчивались темными когтями землекопа. И в самом деле: там, где остальные города королевства Хаггарда, казалось, царапали скудную землю, как ласточки, Хагсгейт был надежно и глубоко врыт в нее. Его улицы были гладко вымощены, его сады процветали, а гордые дома, казалось, росли из земли, будто деревья. Огни сияли в каждом окне, и трое путешественников отчетливо слышали, как лают собаки, разговаривают люди и трут тарелки, пока те не запищат. Троица остановилась в недоумении у высокого забора.

— Может, мы где–нибудь не туда свернули, и это — вовсе не Хагсгейт? — прошептала Молли, глупо и суетливо оправляя свои безнадежные лохмотья. — Я ведь знала, что нужно захватить приличное платье. — Она вздохнула.

Шмендрик устало потер затылок:

— Это Хагсгейт, — ответил он. — Это просто должен быть Хагсгейт, но здесь все–таки не пахнет колдовством, здесь нет духа черной магии. Но почему тогда легенды, почему все эти басни и сказки? Очень непонятно, особенно если на обед у тебя была половинка репы.

Единорог ничего не сказала. Там вдалеке, за городом, темнее тьмы, замок Короля Хаггарда покачивался, словно лунатик на ходулях, а еще дальше, за замком, плавно скользило море. Запах Красного Быка шевелился в ночи, обдавая холодом среди городских запахов стряпни и жилья. Шмендрик произнес:

— Все добрые люди, должно быть, — дома, благодарят свою судьбу. Пойду и поприветствую их.

Он шагнул вперед и откинул полы плаща, но не успел и рта раскрыть, как жесткий голос откуда–то произнес:

— Побереги дыхание, незнакомец, пока оно из тебя совсем не вышло.

Из–за ограды выскочили четверо. Двое приставили мечи к горлу Шмендрика, а третий направил пару пистолетов на Молли. Четвертый шагнул к единорогу с намерением ухватить ее за гриву, но та, яростно сверкая, встала на дыбы, и человек отскочил.

— Имя! — Потребовал у Шмендрика человек средних лет или чуть постарше, заговоривший первым. Одет он был хорошо, но скучно — как и все остальные.

— Гик, — только и смог вымолвитъ волшебник из–за мечей, приставленных к горлу.

— Гик, — задумчиво произнес человек с пистолетами. — Чужое имя.

— Естественно, — отозвался первый. — Все имена в Хатсгейте — чужие. Ну, мистер Гик, — продолжал он, чуть опустив острие меча по того места, где сходились шмендриковы ключицы, — не будете ли вы с миссис Гик любезны сообщить нам, что привело вас сюда, вот так, украдкой…

Тут к Шмендрику снова вернулся голос.

— Да я едва знаком с этой женщиной! — проревел он. — Мое имя Шмендрик, Шмендрик–Волшебник, я голоден, устал и раздражен. Уберите эти ваши штуки, иначе у каждого из вас в руках окажется по скорпиону не тем концом.

Четверо переглянулись.

— Волшебник, — сказал первый. — То, что надо.

Двое других кивнули, но тот, который пытался поймать единорога, проворчал:

— В наше время любой может сказать, что он волшебник. Старых норм больше нет, старые ценности забыты. А кроме этого, у всех настоящих волшебников есть борода.

— Ну, а если он — не волшебник, — с легкостью сказал первый, — то он об этом пожалеет — и очень скоро. — Он вложил меч в ножны и поклонился Шмендрику и Молли. — Меня зовут Дринн, — сказал он. — И мне, возможно, приятно пригласить вас в Хагсгейт. Я полагаю, что вы, по вашему же утверждению, голодны. Это легко поправить — и тогда, быть может, вы окажете нам ответную услугу в своем профессиональном качестве. Пойдемте со мной.

Внезапно став любезным и предупредительным, он повел их к ярко освещенному трактиру, а трое остальных последовали за ними. Пока они шли, из домов выбегали горожане и с готовностью присоединялись к ним, оставляя на столах недоеденные ужины и дымящийся чай. Поэтому, когда Шмендрик и Молли, наконец, уселись за стол, на длинных скамьях трактира впритирку друг к другу сидело уже около сотни человек, а еще больше набивалось в двери и протискивалось в окна. Единорог незамеченной медленно брела позади толпы — просто какая–то белая лошадь со странными глазами.

Человек по имени Дринн сидел за одним столом со Шмендриком и Молли, развлекая их болтовней, пока те ели, и подливая им в стаканы пушистого черного вина. Молли Грю пила очень немного. Она тихо сидела, разглядывая лица вокруг и подмечая, что никто здесь не казался моложе Дринна, хотя были люди и намного старше его. Все хагсгейтские лица были чем–то похожи одно на другое — вот только она никак не могла найти, чем именно.

— А теперь, — сказал Дринн, когда трапеза была окончена, — вы должны позволить мне объяснить, почему мы приветствовали вас столь неподобающе.

— Фи, в этом нет нужды, — фыркнул Шмендрик. Вино подействовало на него: он стал легок и смешлив, а его зеленые глаза подернулись золотом. — Я только хочу знать причину слухов, наполняющих Хагсгейт привидениями и оборотнями. Абсурднее этого я ничего не слыхал.

Дринн улыбнулся. Он был узловатым человеком с жесткими, пустыми черепашьими челюстями.

— Это одно и то же, — сказал он. — Слушайте. Город Хагсгейт заклят.

В комнате вдруг стало очень тихо, и в пивном свете лица горожан натянулись и побледнели, словно сыр. Шмендрик снова рассмеялся:

— Вы имеете в виду — благословлен? В этом костлявом королевстве старого Хаггарда вы — будто совсем иная страна, вы как оазис, как весна. Я согласен с вами: здесь есть какие–то чары, но я пью за них.

Дринн остановит его, пока он поднимая стакан:

— Только не такой тост, друг мой. Ты хочешь выпить за горе, которому уже пятьдесят лет? Именно столько времени прошло с тех пор, как на нас опустилась эта печаль — когда Король Хаггард выстроил свой замок у моря.

— Когда его выстроила ведьма, мне кажется. — Шмендрик погрозил ему пальцем. — В конце концов, отдавай должное, кому следует.

— Ах, так ты знаешь эту историю, — промолвил Дринн. — Тогда ты должен знать и то, что Хаггард отказался заплатить ведьме, когда ее работа была завершена.

Волшебник кивнул:

— Да, и закляла она его за жадность — вернее, не его, а замок. Но что здесь общего с Хагсгейтом? Город не сделал ведьме ничего дурного.

— Не сделал, — согласился Дринн. — Но и хорошего тоже ничего не вышло. Она не могла снова разрушить замок — или не хотела, поскольку воображала себя сродни художникам и хвастала, что ее работа намного опережает свое время. Как бы там ни было, но она пришла к старейшинам Хагсгейта и потребовала, чтобы те заставили Хаггарда заплатить ей то, что причитается. «Посмотрите на меня — и увидите себя, — проскрежетала она. — Вот подлинное испытание городу — или его королю. Господин, который обманывает старую уродливую ведьму, скоро начнет обманывать и свой собственный народ. Остановите его, пока вы в силах это сделать — прежде, чем вы к нему привыкнете.» — Дринн отхлебнул из стакана и предусмотрительно наполнил еще раз стакан Шмендрика. — Хаггард не заплатил ей никаких денег, — продолжал он, — а Хагсгейт — увы! — не обратил на нее никакого внимания. С ней обошлись вежливо и отослали к соответствующим властям, а она впала в ярость и завопила, что в нашем стремлении совсем не заводить себе врагов мы обзавелись сразу двумя. — Он замолчал, прикрыв глаза. Веки его были настолько тонки, что Молли была уверена: он, как птица, мог сквозь них видеть. Не открывая глаз, он произнес: — И вот, когда она закляла замок Хаггарда, она закляла и наш город. Так его жадность навлекла беду на всех нас.

Во вздохнувшей тишине голос Молли Грю опустился, как молот на подкову, — как будто она снова бранила Капитана Шалли:

— Вина Хаггарда — на самом деле меньше вашей, — насмехалась она над хагсгейтским населением, — ибо он — всего лишь один вор, а вас — много. Хлопоты вы себе заработали собственной алчностью, а не жадностью своего короля.

Дринн открыл глаза и рассерженно посмотрел на нее.

— Мы себе ничего не зарабатывали, — отрезал он. — Это наших дедов и отцов ведьма просила о помощи, и я готов признать, что они по–своему так же виновны, как и Хаггард. Мы бы к этому отнеслись совсем иначе. — И все пожилые люди в комнате сердито посмотрели на тех, кто был еще старше.

Один из стариков заговорил, хрипя и мяукая:

— Вы бы поступили точно так же. Надо было собирать урожаи и ухаживать за скотом — и теперь надо. Надо было жить в мире с Хаггардом — и теперь надо. Мы прекрасно знаем, как бы вы себя повели. Вы — наши дети.

Дринн свирепо глянул на него, и тот сел на место, а остальные стали злобно орать друг на друга, пока волшебник не утихомирил их вопросом:

— А что это было за заклятье? Имело оно какое–то отношение к Красному Быку?

Это имя холодом зазвенело даже в этой яркой комнате, и Молли внезапно почувствовала, насколько она одинока. В каком–то странном порыве она задала свой вопрос, хотя он никак не относился к разговору:

— А кто–нибудь из вас когда–нибудь видел единорога?

Вот тут она и поняла две вещи: разницу между тишиной и полной тишиной и то, что она очень правильно задала свой вопрос. Хагсгейтские лица изо всех сил старались сохранить неподвижность. Но не могли. Дринн осторожно вымолвил:

— Мы никогда не видим Быка и никогда не говорим о нем. Ничто, касающееся его, нас не касается. Что же до единорогов, то их нет. И никогда не было. — Он еще подлил черного вина. — Я скажу вам слова заклятья.

Он скрестил на груди руки и заговорил нараспев:

Еще несколько человек подхватило слова, когда он читал старое проклятье. Их голоса были печальны и далеки, словно и не в комнате вовсе они звучали, а болтались по ветру где–то высоко над трактирной трубой беспомощными мертвыми листьями.

Что же такого в их лицах? — спрашивала себя Молли. — Я уже почти знаю.

Волшебник молча сидел рядом, вертя длинными руками винный стакан.

— Когда эти слова были впервые произнесены, — продолжал Дринн, — Хаггард в стране был еще совсем недолго, и вся она цвела и добрела. Вся, кроме города Хагсгейта. Хагсгейт был тогда тем, чей стала вся страна сейчас — исцарапанным и голым, и люди в нем поднимали огромные камни на крыши своих хижин, чтобы те не унесло ветром. — Он горько ухмыльнулся старикам. — Собирать урожаи, ухаживать за скотом! У вас росли капуста, брюква да несколько бледных картошек, а во всем городе было не больше одной изможденной коровенки. Путники думали, что город проклят, что он оскорбил какую–то мстительную ведьму.

Молли почувствовала, как по улице прошла единорог — потом вернулась, беспокойная, словно факела на стенах, которые беспрестанно кланялись и корчились. Ей хотелось выбежать к единорогу, но вместо этого она лишь спросила:

— А потом — когда, заклятие осуществилось?

— С того мига мы не знали ничего, кроме изобилия. Наша суровая земля стала такой щедрой, что сады и огороды теперь вырастают сами — нам не нужно ни сажать, ни полоть. Наши стада множатся. Наши ремесленники умнеют во сне. Воздух, которым мы дышим, и вода, которую мы пьем, уберегают нас, и мы не знаем, что такое болезнь. Все печали обходят нас стороной — и все это происходит, пока остальное королевство, когда–то такое зеленое, ссыхается и чернеет, как угольки, под рукой Хаггарда. Пятьдесят лет процветали лишь он да мы. Будто бы прокляли всех остальных.

— «С ним взлететь вам, с ним вам пасть», — пробормотал Шмендрик. — Понимаю, понимаю. — Он залпом осушил еще один стакан черного вина и рассмеялся. — Но старый Король Хаггард по–прежнему правит и будет править, покуда море не переполнится. Вы не знаете, что такое настоящее заклятье. Позвольте мне рассказать вам о моих горестях… — Быстрые слезы внезапно блеснули в его глазах. — Начну с того, что моя мать никогда меня не любила. Она делала вид, но я–то знал наверняка…

Дринн прервал его, и тут Молли поняла, что странного было во всех жителях Хагсгейта. Все они были хорошо и тепло одеты, но их лица, затерянные среди этих богатых одеяний, были лицами бедняков, холодных, как призраки, и слишком голодных, чтобы когда–нибудь наесться досыта. Дринн тем временем говорил:

— «Но лишь кто–то из Хагсгейта замок этот ниспровергнет». Как можем мы наслаждаться своим счастьем и богатством, когда знаем, что этому должен прийти конец, и что конец этому положит один из нас? С каждым днем мы все больше и больше богатеем, и с каждым днем все ближе и ближе подходит исполнение проклятья. Волшебник, пятьдесят лет мы живем скудно, мы избегаем привязанностей, развязываемся со всеми привычками и готовим себя ко встрече с морем. Мы ни на миг не воспользовались ни радостями своего богатства, ни какими бы то ни было радостями вообще, ибо радость — это просто еще одно, что нам предстоит потерять. Жалейте Хагсгейт, странники, ибо на всем этом проклятом свете не может быть города более несчастного.

— Потеряны, потеряны, — захныкали вокруг горожане. — Жаль, жаль нас.

Молли Грю, ни слова не говоря, смотрела на них, но Шмендрик с уважением произнес:

— Вот это действительно хорошее проклятье, это профессиональная работа. Я всегда говорю: что бы вы ни делали, обращайтесь к знатоку. В конечном счете, это всегда окупается.

Дринн нахмурился, а Молли толкнула Шмендрика в бок. Тот моргнул:

— Ой… Ну, так чего же вы от меня хотите? Должен предупредить вас, что я не очень искусный колдун, но буду рад снять с вас это заклятие, если смогу.

— Я от тебя многого и не ожидал, — ответил Дринн. — Но и такой, как есть, ты сгодишься не хуже других. Думаю, мы оставим заклятье в покое. Если его снять, то снова бедными мы, может быть и не станем, но уж точно не будем больше богатеть, а это так же худо. Нет, наша истинная цель — хранить башню Хаггарда от ниспровержения, а поскольку герой, которому суждено уничтожить ее, может быть только из Хагсгейта, то сохранить башню не так уж невозможно. С одной стороны, мы не позволяем чужакам здесь селиться. Мы держим их на расстоянии — если надо, то силой, но чаще коварством. Те темные сказки о Хагсгейте, о которых ты говорил, — мы придумали их сами и разнесли по всему свету так широко, насколько смогли, чтобы обеспечить себе как можно меньше гостей, и притом с гарантией. — И он гордо улыбнулся своими полыми челюстями.

Шмендрик оперся подбородком на костяшки сцепленных пальцев и одарил Дринна вялой улыбкой:

— А как насчет ваших собственных детей? — спросил он. — Как вы можете удержать кого–нибудь из них от того, что он когда–нибудь вырастет и исполнит проклятье? — Он обвел сонным взглядом трактир, изучая каждое морщинистое лицо, глядевшее в ответ на него. — Вы только подумайте, — медленно проговорил он. — В этом городе что — нет молодых людей? Насколько же рано вы укладываете детей спать в вашем Хагсгейте?

Никто ему не ответил. Молли слышала, как у них в ушах и глазах поскрипывала кровь, и как их кожа подергивалась, будто ветерок гнал по воде рябь. Потом Дринн вымолвил:

— У нас нет детей. Не было ни одного с того самого дня, как было наложено заклятье. — Он кашлянул в кулак и прибавил: — Это нам казалось самым очевидным способом обвести ведьму вокруг пальца.

Шмендрик откинул назад голову и захохотал — беззвучно, так, что факела затанцевали на стенах. Молли поняла, что волшебник уже изрядно пьян. Рот Дринна исчез, а глаза стали жесткими, как треснувший фарфор:

— Я не вижу ничего смешного в нашей беде, — тихо промолвил он. — Совсем ничего.

— Ничего, — всхлипнул Шмендрик, склонившись над столом и опрокинув стакан. — Ничего, простите меня, конечно, ничего, совсем ничего. — Под рассерженным взглядом двух сотен глаз ему удалось прийти в себя, и он уже серьезно ответил Дринну: — Тогда, мне кажется, вам не о чем беспокоиться. То есть, все это вас не должно беспокоить. — Маленькая струйка смеха брызнула из его губ, будто пар из носика чайника.

— Да, так и впрямь может показаться. — Дринн наклонился вперед и коснулся запястья Шмендрика двумя пальцами. — Но я еще не рассказал тебе всей правды. Двадцать один год назад в Хагсгейте все–таки родился один ребенок. Мы так никогда и не узнали, чей он. Я нашел его сам, когда однажды зимней ночью проходил по рыночной площади. Он лежал на колоде мясника и не плакал, хотя шел снег. Вокруг него собрались бродячие коты, ему было тепло и весело. Они мурлыкали все вместе, и эти звуки были тяжелы от переполнявшего их знания. Я долго стоял у той странной колыбели и раздумывал, а снег все падал, и коты все мурлыкали свои пророчества.

Он умолк, и Молли Грю нетерпеливо сказала:

— И вы, конечно, взяли ребенка к себе домой и вырастили как своего собственного…

Но Дринн положил руки на стол ладонями вверх.

— Я прогнал котов, — сказал он, — и пошел домой один. — Лицо Молли покрылось бледным туманом. Дринн слегка пожал плечами: — Я могу отличить рождение героя от всего остального. Предвестия и предзнаменования, змейки в колыбельке. Если бы не коты, я бы, пожалуй, рискнул, но с ними все это было так очевидно, так мифологично. Что мне было делать — сознательно готовить падение Хагсгейта? — Его губы дернулись, точно в них вонзился крючок. — Так вышло, что я ошибся — но от нежности. Когда я вернулся на рассвете, ребенок исчез. — Шмендрик пальцем рисовал в винной лужице на столе и, возможно, вообще ничего не слышал. Дринн продолжал: — Естественно, никто не признался, что бросил ребенка на рыночной площади, и, хотя мы обшарили каждый дом от подвалов до голубиных гнезд под крышами, мы его так больше и не нашли. Я бы мог успокоиться на том, что малыша утащили волки, или что все это мне просто приснилось — и эта встреча, и коты — если бы на следующий день в город не въехал герольд Короля Хаггарда и не приказал нам всем радоваться: после тридцати лет ожидания у нашего Короля наконец появился сын. — Он отвел взгляд от выражения на лице Молли. — Наш же младенец, по случайности, тоже был мальчиком.

Шмендрик лизнул кончик пальца и поднял глаза.

— Лир… — задумчиво сказал он. — Принц Лир. А разве другой истории его появления на свет не существует?

— Не похоже, чтоб она была, — фыркнул Дринн. — Если бы даже какая–нибудь женщина пожелала выйти замуж за Хаггарда, то он бы сам ей отказал. Он пустил везде слухи, что мальчик — это племянник, которого он любезно усыновил после смерти родителей. Но у Хаггарда нет ни родственников, ни семьи. Есть такие, которые утверждают, что он родился из непогоды — как Венера, родившаяся из пены морской. Никто бы не отдал Королю Хаггарду ребенка на воспитание.

Волшебник спокойно протянул стакан, а когда Дринн покачал головой, сам наполнил его.

— Ну что ж, где–то он свое заполучил — и молодец. Почему ты думаешь, что Лир — это именно твой кошачий ребенок?

— Хаггард ночами бродит по Хагсгейту — не часто, но бывает. Многие из нас видели его — высокий Король, серый, как дерево, много лет пролежавшее в воде, в одиночестве рыщет под железной луной, подбирая оброненные монеты, разбитые тарелки, ложки, камешки, носовые платки, кольца, раздавленные яблоки — все, что угодно, без всякой причины. Это Хаггард взял ребенка — я уверен в этом так же, как в том, что Принц Лир — именно тот, кто опрокинет башню и утопит и Хаггарда, и Хагсгейт.

— Я на это надеюсь, — вмешалась Молли. — Я надеюсь, что Принц Лир — именно тот ребенок, которого ты бросил умирать, и я надеюсь, что он утопит ваш городишко, и я надеюсь, что рыбы обглодают вас дочиста, как кукурузные початки…

Шмендрик изо всех сил пнул ее под столом, поскольку слушатели уже начинали шипеть, точно раскаленные угли, а некоторые даже стали подниматься на ноги. Он снова спросил:

— Так чего же вы от меня хотите?

— Вы идете в замок Хаггарда, я полагаю?

Шмендрик кивнул.

— Ага, — продолжал Дринн. — Так вот, умный волшебник сможет очень просто подружиться с Принцем Лиром, репутация которого как любознательного и пылкого молодого человека всем хорошо известна. Умный волшебник, к тому же, может быть знаком со всевозможными странными снадобьями и снотворными, порошками и притираньями, травами, отравами и зельями с мазями. Умный волшебник — учти, я сказал «умный», не больше — умный волшебник может при соответствующих обстоятельствах… — Конец его фразы повис в воздухе непроизнесенным, но к сказанному Дринн больше ничего не прибавил.

— За ужин?! — Шмендрик встал, опрокинув стул, и оперся руками о столешницу, тяжело дыша. — Значит, таковы сегодня расценки? Ужин и болтовня — цена отравленному принцу? Ты этим не отделаешься, друг Дринн. За такой гонорар я даже трубу тебе чистить не стану.

Молли Грю стиснула ему руку, крича:

— Что ты говоришь?!

Волшебник стряхнул ее с себя, но в тот же самый миг медленно подмигнул ей, полуприкрыв одно веко. Дринн с улыбкой откинулся на спинку стула.

— Я никогда не торгуюсь с профессионалом, — сказал он. — Двадцать пять золотых.

Они торговались полчаса: Шмендрик требовал сотню золотых, а Дринн отказывался платить больше сорока. Наконец уговорились на семидесяти, причем половина выплачивалась сразу, а половина — после успешного возвращения Шмендрика. Дринн на месте отсчитал деньги из своего кожаного кошелька, висевшего на поясе.

— Вы проведете ночь в Хагсгейте, конечно, — сказал он. — Мне будет приятно самому принять вас.

Но волшебник покачал головой:

— Думаю, что нет. Мы пойдем к замку, коль скоро мы уже так близко от него. Раньше туда — раньше оттуда, а? — И он искусно и заговорщицки ухмыльнулся.

— Замок Хаггарда всегда опасен, — предупредил Дринн. — Но он никогда так не опасен, как по ночам.

— Про Хагсгейт тоже так говорили, — ответил Шмендрик. — Не стоит верить всему, что слышишь, Дринн.

Он направился к дверям трактира, и Молли пошла следом. У выхода он обернулся и улыбнулся всем горожанам Хагсгейта, горбившимся в своих нарядах.

— Напоследок я бы хотел, чтоб вы подумали над одной вещью, — сказал он им. — Даже самое профессиональное проклятие, которое когда–либо прорычали, прокаркали или прогрохотали, не действует на чистое сердце. Спокойной ночи.

Снаружи ночь, усыпанная чешуей звезд, лежала холодной коброй, свернувшись кольцами по улице. Луны не было. Шмендрик бодро вышел за ворота, хмыкая себе под нос и позвякивая своими золотыми монетами. Не глядя на Молли, он произнес:

— Сволочи. Так легко допустить, что все волшебники вмешиваются в смерть… Вот если б они захотели, чтобы я снял заклятье — что ж, я, может, сделал бы это за один лишь ужин. Да я бы сделал это за один стакан вина!..

— Я рада, что ты этого не сделал, — яростно произнесла Молли. — Они заслуживают своей судьбы — они заслуживают худшего. Бросить ребенка в снегу…

— Ну, если б они его не бросили, он не вырос бы и не стал бы принцем. Разве ты никогда раньше не была в волшебной сказке? — Голос волшебника был добр и пьян, а глаза сверкали совсем как его новые деньги. — Герою нужно исполнить пророчество, а негодяй — как раз тот, кто должен его остановить. Хотя в других видах историй чаще все как раз наоборот. А у героя должны быть неприятности с самого рождения — иначе он не настоящий герой. Я почувствовал огромное облегчение, когда узнал про Принца Лира. Я ждал, что в этой сказке появится ведущий персонаж.

Единорог возникла неожиданно — как звезда, парусом во тьме скользя немного впереди. Молли спросила:

— Если герой — Лир, то кто тогда она?

— С нею все по–другому. И Хаггард, и Лир, и Дринн, и ты, и я — все мы в сказке, и должны идти туда, куда она нас ведет. А единорог — настоящая. Она настоящая. — Шмендрик зевнул, икнул и вздрогнул одновременно. — Нам лучше поспешить. Может, и следовало остаться на ночь, да старый Дринн меня нервирует. Я, конечно, уверен, что мне удалось его полностью облапошить, но все равно…

То и дело засыпая и просыпаясь на ходу, Молли думала, что Хагсгейт, наверное, растягивается огромной лапой, чтобы удержать их троих в себе, загибаясь вокруг них и мягко пошлепывая их туда и сюда, чтобы они снова и снова шли по своим прежним следам. Сто лет прошло, прежде чем они оставили позади последний дом на окраине, еще пятьдесят они спотыкались по мокрым полям, виноградникам и присевшим садам. Молли снилось, что с верхушек деревьев на них скалятся овцы, холодные коровы наступают им на ноги и сталкивают с петляющей тропинки. Но свет единорога плыл впереди, и Молли шла за ним и во сне, и наяву.

Замок Короля Хаггарда высился в небе слепой черной птицей, что по ночам охотится в долине внизу. Молли даже слышала, как дышат ее крылья. Потом в волосах у нее шевельнулся вздох единорога, и где–то совсем рядом Шмендрик спросил:

— Сколько человек?

— Трое, — ответила единорог. — Они шли за нами от самого Хагсгейта, но теперь быстро догоняют. Слушай.

Шаги — слишком легкие, потому что быстры; голоса слишком приглушены, чтобы речь шла о чем–то хорошем. Волшебник протер глаза.

— Возможно, Дринна замучила совесть, что недоплатил своему наемному отравителю, — пробормотал он. — Возможно, совесть не дает ему уснуть. Все возможно. Может быть, у меня растут перья. — Он взял Молли за руки и стащил ее с дороги в жесткую канаву. Единорог легла невдалеке тихим лунным светом.

Кинжалы блеснули следами рыб на глади темного моря. Голос — неожиданно громкий и злой:

— Говорю тебе, мы их потеряли. Мы прошли мимо них еще милю назад — там, где я слышал этот шорох. Будь я проклят, если двинусь дальше.

— Тихо ты! — злобно прошептал второй голос. — Ты хочешь, чтоб они сбежали и предали нас? Ты боишься волшебника — но лучше б уж ты боялся Красного Быка. Если Хаггард узнает о нашей половине проклятья, он пошлет Быка — и тот растопчет нас всех в крошки.

Первый ответил уже мягче:

— Не этого я боюсь. Волшебник без бороды — это не волшебник вовсе. Но мы зря тратим время. Они сошли с дороги и пошли напрямик, как только поняли, что мы за ними идем. Мы можем гоняться здесь за ними хоть всю ночь — и никого не найти.

Другой голос — более усталый, чем два первых:

— Мы и так гоняемся за ними всю ночь. Вон, посмотри. Уже утро скоро.

Молли вдруг поняла, что успела наполовину заползти под плащ Шмендрика и уткнуться лицом в пучок колючей мертвой травы. Она не осмеливалась поднять голову, но открыла глаза и увидела, что воздух стал до странности легким. Второй человек сказал:

— Ты дурак. До утра еще добрых два часа, а кроме этого, мы идем на запад.

— В таком случае, — откликнулся третий голос, — я иду домой.

Шаги заспешили прочь по дороге. Первый окликнул:

— Подожди,не уходи! Погоди, я иду с тобой! — Второму он поспешно пробурчал: — Я не домой, я просто хочу вернуться по нашему следу немного назад. Мне все–таки кажется, что я их слышал, кроме этого, я потерял где–то коробку с трутом… — Молли слышала, как он пятился прочь, пока все это объяснял.

— Проклятые трусы! — выругался второй. — Погодите тогда оба, я попробую сделать то, что мне наказал Дринн. — Удалявшиеся шаги засомневались, а он громко и нараспев стал читать: — «Жарче, чем лето, вкуснее еды, женщины слаще, сильнее воды…»

— Давай быстрее, — произнес третий голос. — Скорей же. Ты на небо посмотри. Что это еще за ерунда?

Даже у второго человека голос стал нервным:

— Это не ерунда. Дринн относится к своим деньгам так хорошо, что они терпеть не могут с ним расставаться. У них самые трогательные отношения, которых я вообще видел. А вот так он их к себе призывает. — И он продолжал с легкой дрожью в голосе: — «Мягче, чем овцы, дороже, чем кровь — скажи мне, к кому ты питаешь любовь?»

— Дринн, — прозвенели золотые в кошельке Шмендрика. — Дринндринндринндринн…

Вот тут–то все и началось.

Оборванный черный плащ хлестнул Молли по лицу, когда Шмендрик перекатился на колени, отчаянно пытаясь зажать кошелек обеими руками, но тот зудел, как гремучая змея. Тогда он зашвырнул его подальше в кусты, но три человека уже бежали на них, и кинжалы их краснели, словно удары уже нанесли. Из–за замка Короля Хаггарда поднималась пылающая яркость и вламывалась в ночь, будто огромное плечо. Волшебник распрямился, грозя нападавшим демонами, метаморфозами, параличом и тайными приемами дзюдо. Молли подобрала камень.

С древним, радостным и ужасающим криком разгрома и поражения из своего укромного места поднялась единорог. Ее копыта со свистом рассекали воздух ливнем бритв, грива яростно трепетала, а на лбу блистал убор из перьев молний. Трое убийц выронили кинжалы и закрылись руками, и даже Молли Грю и Шмендрик попятились перед нею. Но единорог не видела никого из них. Обезумевшая, танцующая, белая словно море, она снова протрубила свой вызов.

И та яркость, что поднималась над замком, ответила ей ревом, подобным реву взламываемого весной льда. Люди Дринна бежали, вопя и спотыкаясь.

Дико раскачиваясь на внезапном холодном ветру, замок Хаггарда был объят пламенем. Молли произнесла вслух:

— Но это должно быть морем. Это ведь море…

Ей показалось, что она различает в стене замка окно — где–то вдали, где оно и должно было быть — и в нем серое лицо. Но пришел Красный Бык.