#img_10.jpg

Прозвучали слова: «Суд удаляется на совещание!» Судьи, неслышно ступая по мягкому ковру, покинули зал.

Застучали сапогами милиционеры, выводя арестованного. Щелкнул замком портфеля прокурор.

Адвокат, подойдя к сидевшей в первом ряду нарядно одетой женщине, начал ей что-то объяснять.

Все заговорили, стали подниматься с мест. Кое-кто, опершись о высокую спинку тяжелой скамьи, прислушивался к разговору адвоката с нарядной дамой. Тот в чем-то уверял ее, она не соглашалась, и по неистовому метанию модных серег можно было определить степень ее возмущения. Наконец, адвокат снова уткнулся в свои бумаги.

— Ну что же ты молчишь? — потрясла женщина за плечо своего соседа, который сосредоточенно разглядывал ногти на руках. — Ты должен был сказать им о значении своей работы... Ты... ты добьешься, что у тебя сорвется защита!

— Я полагаю, что не сорвется. Ну, а что касается других неприятностей... я надеюсь, обойдется. Время еще есть, — спокойно заключил мужчина.

С другой стороны от него сидела худенькая старушка. Она беззвучно шевелила губами и, кажется, совсем не слушала разговора, хотя интерес ее к делу был очевиден. Когда выводили подсудимого, она приподнялась с места и не спускала взгляда с его лица, словно ждала, что и тот посмотрит на нее.

Из коридора тянуло табачным дымом, негромкий гул навевал дрему, а может быть, воспоминания..

* * *

...Родители уходили из дому, чтобы успеть к поезду на работу, в город, а Витюся поднимался с постели. Ой бегал, шлепая босыми ногами по дощатому полу; бабушка охала и грозила:

— Ну уж погоди, заболеешь, отправим тогда в больницу!

Но скоро Витюсю перестали забавлять бабушкины причитания. Его манил сад, песчаный обрыв, к которому подходить было строго запрещено, собака на цепи, дразнить которую одно удовольствие и не страшно — не достанет. Только одеваться самому не хотелось.

— Баба-яга, костяная нога! — стал звать Витюся бабушку, подпрыгивая на постели. — Баба-яга!

Бабушка подошла.

— Не надо, внучек, так говорить. И куда же ты опять сандалии задевал? — приговаривала она, собирая одежду мальчика. — Ребята давно на дворе. Ах ты, муха негодная, села на головку Витюсе! — И раз — смахнула ладошкой.

— Дай мне муху! Хочу муху!--заскулил Витюся и его больше не интересовали ни сад, ни ребята. — Дай муху, тогда буду одеваться!

И бабушке пришлось побегать, прежде чем муха была изловлена в уголке оконной рамы и с великой осторожностью, за крылышко, преподнесена Витюсе. Но скверная муха вырвалась из Витюсиных пальчиков и снова забилась о стекло.

Бабушка к удовольствию внука опять принялась за ловлю, и снова муха была поймана, но теперь умудренная бабуся оторвала ей крыло, и муха только подпрыгивала на одеяле.

Наконец, умытый и причесанный Витюся позавтракал и отправился в сад.

В саду был заброшенный, недорытый колодец.. Витюся принялся с любопытством осматривать стенки ямы, ковырять палочкой плотный песок: в нем, словно ходы червяков, виднелись промытые водой отверстия. На глинистом дне в лужице кишели лягушата.

Смело спустившись вниз, Витюся собрал всю копошащуюся там живность в стеклянную банку. Лягушата, словно сонные, уныло сидели на донышке банки, пытались взбираться вверх по гладкому стеклу. В этом не было ничего смешного. А Витюсе нужно было смешное, ему так хотелось привлечь внимание старших ребят к своей особе...

И всё-таки вечером, когда собрались на веранде смотреть телевизор, он насмешил: у каждой девчонки оказалось за шиворотом по паре маленьких, холодненьких лягушат... Девочки, конечно, расплакались, и потому мама хотела было отправить его спать, но пожалела. Отец отнесся к проделке спокойнее. Он постарался объяснить сыну, что многие открытия медицины были сделаны благодаря таким вот лягушкам, и что даже сейчас студентам показывают на лягушках научные опыты. Маме он шепнул:

— Знаешь, это знаменательно, что Витюся так заинтересовался лягушками...

С тех пор Витюся стал по утрам ловить лягушек, а потом, вооружившись железкой, безжалостно рубил лягушачьи лапки, головы...

По мнению отца эти первые опыты свидетельствовали об исследовательских наклонностях ребенка. Мама же только морщилась и махала рукой, когда сын пытался за столом делиться с отцом результатами своих опытов.

* * *

Витюся возвратился осенью в город выросшим и окрепшим. Появилось у него и чувство превосходства над малышами. Он решительно завладевал приглянувшейся игрушкой, а если владелец ее поднимал рев, еще и награждал его тумаком.

Вечером отец возвращался с работы через сквер, где бабушка гуляла с внуком. Он брал у нее ключи и отправлялся домой. Но, несмотря на вечную спешку и предстоящую работу над очередной статьей в медицинский журнал, отец каждый раз не мог удержаться от соблазна понаблюдать за сыном.

У отца существовала своя теория развития ребенка. Разумеется, она не имела никакого отношения ни к преподаваемой им медицинской статистике, ни к его специальным научным занятиям, и пока он эту теорию не решался высказывать вслух. Но ему представлялась такая возможность находить ей подтверждения!

Отец отмечал, с каким чуть ли не звериным удовольствием сын с хрустом обгладывает за обедом куриные кости, присматривался к забавным, похожим на танцы дикарей, телодвижениям, которыми сын, как и многие дети его возраста, выражал свою радость.

Наблюдения эти укрепляли его уверенность: «Да, да! Так оно и есть; конечно, ребенок в своем развитии как бы повторяет ход развития человека, с древнейших времен до наших дней».

Отец давно вынашивал мысль о том, что психологический и педагогический анализ проявлений у детей радости, удовольствия, негодования, горя может стать темой научного исследования. Родительские чувства соприкасались с чувствами естествоиспытателя и последние, пожалуй, побеждали.

Сегодня папе повезло. Он остановился у выхода из сквера рядом с потоком спешащих по дорожке людей. И тут же за кустом, за поворотом дорожки, разбаловавшийся Витюся стал отнимать трехколесный велосипед у малыша. Тот удивленно посмотрел на Витюсю и, разгадав его намерения, крепче вцепился в руль своего сокровища. Но силы были неравны, и малыш не усидел в седле под натиском, сполз набок и рухнул на дорожку, увлекая с собой велосипед. Витюсе осталось только разжать маленькие кулачки и усесться в седло. Когда обиженный заплакал, Витюся высунул язык и скорчил преотвратительную, должно быть устрашающую гримасу. (Папа мысленно провел аналогию с обрядовыми масками.)

Но нашелся защитник. Мальчик в школьной фуражке подскочил к упивающемуся победой Витюсе.

— Не смей обижать малыша! Слезь! — крикнул он.

Витюся попытался увернуться, ускользнуть от неожиданного врага, но тот ухватил его за рукав. Пришлось подчиниться, мало того, вырываться и позорно спасаться бегством. Школьник попробовал его догнать, но, увидев, что Витюся уселся на скамейке рядом с бабушкой, оставил его в покое...

Отец отправился домой удовлетворенный наблюдениями. Он не находил в действиях сына никаких других мотивов, кроме проявления первобытного закона силы. Первобытный закон в чистом виде!.. Оценка своих сил, возможностей противника и действия сообразно обстановке!..

На следующий день Витюся получил от отца подарок — матросскую шапку с надписью золотом на голубой ленточке «Смелый». Он давно мечтал о такой шапке.

* * *

К концу осени подошла очередь, и Витюсю приняли в детский сад. Дома же. его воспитанием целиком занялась бабушка: папа отправился с группой студентов на практику, а маме предложили читать лекции в институте усовершенствования учителей.

Мама приходила поздно. Помимо занятий она бывала на совещаниях, в библиотеках, читала лекции в университете культуры. Последнее не было для нее обязательной нагрузкой, но раз представлялась возможность подработать, было бы глупо упускать ее.

Родители зарабатывали хорошо, но ведь так часто человеку бывает всего мало и хочется большего. Мама считала, что их семья должна жить «в ногу с веком», быть «современно» одетой.

Не ронять престижа семьи должен был и Витюся, вернее его одежда. В остальном же родителей тешила та исключительность ребенка, с которой они, казалось, сталкивались на каждом шагу.

Особенно восхищало их то, что он умел за себя постоять. Бабушка докладывала об этом маме, а мама не забывала черкнуть в письме отцу:

«Витюся стал вполне самостоятельным...»

Самостоятельность была весьма своеобразной. Одеваться сам он дома и не пытался. Зачем же это делать, если рядом всегда готовая к услугам бабушка? Зато жалобы от воспитателей поступали ежедневно: вчера он разорвал пальто Гале, сегодня ударил палкой по голове Вову и еще столкнул с горки Сережу, да так, что у того три дня болела спина.

Бабушка не оставалась в долгу:

— Плохо смотрите за детьми, — поджимая губы, говорила она в ответ. — Дома он у меня никого не колотит, а вы распускаете. Чем виноват ребенок, если воспитатели не могут внушить ему, как себя вести?

Скоро бабушке пришлось привыкать выслушивать жалобы и от детей:

— Тетенька, а ваш Витя опять поколотил Сашу!

— И не врите, не врите! — махала руками бабушка. — Его самого больше колотят!

А Витюся показывал из-за бабушкиной спины кулак.

* * *

В третьем классе уже не было ни Витюси, ни Вити, а появился Вик, который вскоре для солидности решил воспользоваться еще и частичкой отчества и стал называть себя Викник. Еще в первом классе он сумел пресечь всякие попытки дразнить его Сюсюсей.

— Запомните все, Викник! А кто попробует еще сюсюкать — получит по шее! — пригрозил он.

Но Витюся великодушно стерпел, когда его маленький сподвижник по кличке «Козявка» перекрестил его на «Финика». Финик! Это звучало. Прозвище пришлось по душе.

Нетрудно догадаться, что родители «подвижного, неуравновешенного ребенка» хорошо изучили дорогу в школу. И не только из-за двоек...

Двоек тоже хватало. Мальчик был несомненно способным, и родителей возмущало, что педагоги не могут понять его натуры. Удивляла мелочная придирчивость учительницы, непонятно было, почему кляксы и помарки так сильно влияют на отметки. Почему? Они считали, что такое отношение снижает у мальчика стимул к учебе.

Эти вопросы обсуждались не очень часто, но, когда уж заходил такой разговор, папа ссылался на авторитеты, вспоминал Достоевского, который проходил повторные курсы, Горького, Грина, которым не пришлось даже как следует учиться в настоящей школе. В этом он находил если не оправдание плохим успехам сына, то подтверждение своим теоретическим изысканиям о развитии человеческой личности.

— Хорошее учение в школе еще ни о чем не говорит, дорогая, — говорил он жене, подводя итог своим размышлениям. — Не стоит наседать на мальчика. Еще, чего доброго, вообще отобьешь вкус к занятиям.

Мама отмалчивалась, а папа заносил еще один тезис в тетрадь сокровенных мыслей: «Не надо давить на психику ребенка... Надо дать свободу его самостоятельному развитию. Пусть он привыкает существовать в обществе, бороться за свое место в жизни. Когда слишком много заботятся о детях, вырастают пай-мальчики и пай-девочки, которых родителям приходится и в институт за ручку вести и на работу пристраивать. Ни на что такие не годятся...»

Действовал ли отец согласно этой теории или лишь подтверждал ею правильность своего невмешательства в воспитание сына, он упускал из виду одно, что общество — это люди, которые окружают его сына. А люди бывают разные — хорошие и плохие. Он забывал, что ребенок — не растение, которое тянется только к свету. Он не задумывался над тем, сможет ли сын противостоять вредным влияниям, если у него не будет поддержки родителей?

Мать придерживалась своей точки зрения и готова была опекать Витюсю где надо и где не надо. Но события чаще всего складывались так, что опекать где надо она просто не успевала...

А сын рос. Менялись его товарищи, интересы, только дома он всё еще оставался Витюсей.

* * *

Дядя Костя считался первым голубятником квартала. Он жил в том же доме, что и Козявка. Козявка и познакомил Витюсю с дядей Костей.

Уже одно пребывание на чердаке было для мальчиков заманчиво, а тут еще голуби. Гонять дяди-Костиных голубей было почетно. Добиться расположения дяди Кости не так-то просто. Чего это стоило Витюсе, можно было видеть по его дневнику, в котором запестрели двойки; прогуливать занятия он пока не решался, но о приготовлений домашних уроков не могло быть и речи. Считалось, что он готовил их в отсутствие родителей, хотя в действительности, едва возвратившись из школы, он сразу же отправлялся на чердак и до позднего вечера пропадал на голубятне. Нужно было не только накормить птиц, но и ухаживать за ними: вычистить гнезда, наносить песку, чистой воды в ванночки, разыскать доски для расширения вольера.

Когда приходили дяди-Костины приятели, он похлопывал мальчишек по плечам и говорил:

— Самостоятельные ребята. Настоящие мужчины, и голубятники из них будут — во! На большой палец!

По мнению дяди Кости, тринадцать лет — возраст, вполне позволяющий мужчине быть самостоятельным.

— Мужчине, а не девчонке, — говорил он Витюсе. — Понял? Над девчонкой и до двадцати лет родичи будут квохтать, а тебе уже соображать надо. А что отец с матерью побрюзжат, так не принимай близко к сердцу.

Птиц дядя Костя знал, его голуби частенько возвращались на голубятню с пополнением, зато соседи не досчитывались своих и, по законам голубятников, несли ему выкуп. Не дал выкупа — ищи тогда своих голубей на Кондратьевском, на птичьем рынке. Сам дядя Костя не ездил туда, но «самостоятельные мужчины» вполне могли продать пару, другую благоприобретенных голубей по твердым рыночным ценам. Это было одной из сторон «свободной деятельности настоящего мужчины», как говорил дядя Костя. «Свободная деятельность» приносила заработки, — дядя Костя не забывал делать помощникам отчисления от сделок с голубями. Даже когда покупатели приходили прямо на голубятню, — а голуби дяди Кости славились, и получить птенцов от них было тоже заманчиво, — хозяин и тут выделял ребятам рубль, другой.

Собственные средства давали независимость. Как это приятно сознавать, что ты можешь тратить деньги на что угодно и никому не надо давать отчета в этом, не надо просить у матери, не надо врать, когда деньги нужны на вещи, не предусмотренные в бюджете родителей.

Но аппетиты всё время росли, и дядя Костя хорошо это понимал.

— Ничего, ребята, — говорил он. — Я и сам так начинал. А вот совет вам могу дать. Имеются породистые голуби, и знаете где?

— Где?

— В Зоосаде давно были? Наверное, как мама за ручку водила, так с тех пор и не ходили?

— Меня за ручку не водили, — ответил Витюся. — Мы и сейчас с ребятами ходим туда, даже бесплатно. Лаз там есть около рва. Через него. Голубей там всяких видали...

— Э-э, то что видали, это не те. А вот я слышал, что есть над бегемотником голубятня, так там такие красавцы, что за любого настоящий голубятник красненькую выложит, не пожалеет. Чуешь?

— Ага.

— Вот и «ага», — передразнил дядя Костя. — Соображать надо...

— Соображать? Посмотреть на них, проверить? — с готовностью спросил Витюся.

— Посмотрите, посмотрите... — непонятно усмехнулся дядя Костя. — В общем, на меня можете рассчитывать... Поживиться там, говорят, можно. Вы хлопцы смышленые...

* * *

Позади кинотеатра «Великан», где семью этажами вознесся жилой корпус, можно было легко перебраться через Кронверкскую протоку, которая ломаной линией опоясывала арсенал. Она напоминала ребятам старинный заброшенный крепостной ров. Крутые берега густо поросли тальником и вербой, а кое-где осыпались. Здесь, за зданием, более половины ширины протоки занимала насыпанная из камня и песка гряда. Спокойная, заросшая зеленой тиной вода в этом месте как бы оживала и узеньким ручейком протекала среди обломков бетонных труб, кирпичей, ржавого железа. Противоположный берег был так близко, что прыжок — и ты на нем. Но пробираться здесь надо было осторожно, чтобы не запутаться в натянутой по берегу колючей проволоке. И только за кинотеатром, в узком месте, был проход, который давно обнаружили ребята.

С вечера Витюся и два его приятеля вертелись у большого бездействующего фонтана рядом с кассами кинотеатра. До лаза отсюда было двадцать шагов и можно было наблюдать за милиционером у будки. А он расхаживал по берегу и иногда отходил довольно далеко, скрываясь за густым кустарником.

Разведка была произведена раньше. Было точно известно, что над бегемотником — голуби, что вход в бегемотник с одной стороны не закрывается. Решение украсть голубей созрело как будто само собой.

Под проволоку поползли, когда начало смеркаться. Миновав заграждение, не полезли на берег, чтобы не обнаружить себя, а направились прямо по грязи и мелкой воде. Протоку перешли вброд. Перебравшись через вольеры, перелезли через проволочную сетку и двинулись к бегемотнику.

К новенькому контрольному замку подошел ключ от голубятни дяди Кости. По скрипучей лесенке приятели поднялись на чердак, определили по хлопанью крыльев и воркованью, где птицы, и ощупью добрались до них. Сонных голубей насовали в мешок и тем же путем двинулись назад...

Через двадцать минут их уже встречал дядя Костя.

— Быстро вы дельце обтяпали! — восхищался он. — А хвоста за вами нет? Подождите, не заходите, я схожу погляжу.

— Порядочек, — сказал он, вернувшись. — Молодцы. Заходите, заходите. Я у вас, ребята, первый покупатель. Беру сразу десяток. Вот этого, этого, этого, — хватал он еле живых птиц и рассовывал по клеткам. — Почтовиков оставляю вам, у меня своих хватит, а вот хохлачей — возьму, турманов парочку — тоже, кружаков, да их тут никак три!

Приятели уселись у стола. Тут была бутылка красного вина, пол-литра водки, миска с капустой.

— За дальнейшие успехи, джентльмены! Вы народ понятливый, далеко пойдете. А обмануть вас я не дам. Без меня не продавайте. Почтовиков — породистые они — не меньше как по трешке пустим, ну, а этих там разных — посмотрим.

Глухо стукнулись кружка и стаканы. Витюся «выдержал марку» и осушил почти полный стакан водки, запил водой из-под крана и стал тыкать вилкой в капусту.

Потом ребята ушли, а Витюся, не роняя «мужского» достоинства, пропустил с «учителем» еще по чарочке и понес всякий вздор. Он вспоминал какой-то ножик с нерусской надписью, который нашел на чердаке, хотел обязательно подняться на крышу и погонять голубей. Дяде Косте с большим трудом удалось его уложить на диван и уговорить переночевать у него.

— Нечего тебе на улицу выползать. Попутают дружинники и всё. И голуби твои пропали и самого затаскают. Да про ножик тоже, смотри, помалкивай и в ход не пускай. Если надо для острастки, помахать можно, а больше — ни-ни.

— Ладно, — сквозь сон бормотал Витюся... — Ладно...

* * *

Когда Витюся явился утром домой, родители, которые провели тревожную ночь, при виде его смягчились: сын был жив и невредим.

Мать устало выслушала его объяснение о ночлеге на голубятне, отец сказал, что если повторится такое, если повторится... и он не нашел даже слов сказать, что же он сделает, если это повторится, а только постучал кулаком по столу.

А через два дня родители получили повестку с вызовом в милицию. Мать наотрез отказалась идти. «Хватит того, что я в школе бываю чуть не каждую неделю!» Отправился отец.

Он с удивлением услышал здесь о похождениях сына в Зоологическом саду и не менее удивился итогу этих похождений — двести сорок рублей стоили породистые голуби, украденные из бегемотника.

Без лишних разговоров отец написал заявление в банк с просьбой принять вносимую им сумму — треть стоимости похищенных голубей — на расчетный счет городского Зоологического сада.

В милицию он явился с банковской квитанцией. К делу о несовершеннолетних преступниках приобщили еще и обязательство отца о том, что он берет на себя всю ответственность за дальнейшее поведение сына и просит не отправлять его в детскую воспитательную колонию.

Первое знакомство родителя Витюси с милицией на этом закончилось.

На обратном пути отцу было время для размышлений о воспитании сына и, надо сказать, немало хороших проектов возникало у него. Следовало только осуществить их.

Но вот, как это сделать отцу, если занятие воспитанием совершенно не предусматривалось его творческими планами? Как?

* * *

Дяде Косте пришлось вскоре разочароваться в ловкости своих юных последователей, распроститься с голубятней и с городом. Он был уже достаточно хорошо известен в милиции своими делами.

У Витюси страсть к голубям поостыла. Сотоварищи по «зоологическому походу» тоже были отвергнуты.

Кое-как Витюся перебрался в седьмой класс.

За новыми дружками далеко ходить было не нужно. Они нашлись здесь же, дома, в парадной, где по вечерам собирались подростки. Их объединяла тоска по «самостоятельной, независимой» от «предков» жизни. С завистью говорили о парне, который год назад окончил курсы киномехаников и теперь разъезжает на мопеде, приобрел магнитофон. Они не знали, да и не хотели ничего знать о том, как нелегко ему было приобрести полюбившуюся профессию, не знали и не хотели знать, как он работает. Они видели только, что он, почти ровесник им, уже вполне самостоятельный человек.

Через три дома от парадной, где собирались подростки, находился пивной ларек. Каждый вечер они видели, как ларечница ровно в десять закрывает окошко и тусклая лампочка остается сиротливо желтеть до утра.

Решение пришло неожиданно. Витюся предложил двум паренькам, которые внушали ему доверие:

— Сходим, посмотрим? Может, чем разживемся?

Они сразу поняли, о чем речь, и, не раздумывая, согласились.

На следующий вечер, запасшись разными ключами, приятели отправились «посмотреть».

Витюсе уже не было ново чувство грозящей опасности, которое впервые испытывали его неискушенные помощники, но и у него дрожали руки, когда он осторожно открывал скрипучую дверь. Протиснулись. В потемках спотыкались о бочки, ящики и, лишь пробравшись через кладовую в торговую часть, где сквозь ставни проникал с улицы свет, смогли различить расставленные на полках бутылки, разложенные пачки папирос, спички. У окна под прилавком нащупали выдвижной ящик для выручки. Горстями выгребли мелочь. Бумажек не нашлось. На полке заметили маленькие плитки шоколада. Их было много: не считали, но, видно, больше сотни.

— Берите, берите, — подбадривал Витюся и сам принялся запихивать их за пазуху.

Тут же напились лимонаду. Взяли сколько смогли папирос. Дележ добычи решили произвести дома...

* * *

Для раскрытия этого преступления не потребовалось ни собаки-ищейки, ни сверхопытного детектива. Через три дня всё, что произошло поздним вечером в ларьке, было зафиксировано в деле о несовершеннолетних ворах.

Милиция на этот раз настаивала на помещении Витюси в воспитательную колонию. В комиссии по делам несовершеннолетних побывали и родители, но они не смогли убедить в нецелесообразности такой меры по отношению к их Витюсе.

Пришлось прибегнуть к поддержке школы. Там хорошо знали Витюсю, но знали также и его родителей, которые внушали уважение. Вопрос о Витюсе разбирался на педагогическом совете, с ним самим несколько раз беседовали. Он уверял, что всё произошло совершенно случайно, что он будет лучше учиться, что подобный случай с ним больше никогда не повторится. Родителям пришлось приложить немало усилий, прежде чем в комиссии появился протокол заседания педагогического совета школы, в котором учителя брали на себя обязательство «усилить воздействие на сбившегося с пути подростка и помочь ему закончить школу».

Витюся стал ходить в школу каждый день. Он успевал на переменах списывать задания к следующему уроку и даже давал удовлетворительные ответы на устных опросах, хотя почти никогда не раскрывал учебника. Ему было некогда, он должен был встречаться со своими друзьями. Разговоры шли всё о тех же проблемах, которые волновали Витюсю уже не первый день, — как добыть денег?

* * *

В парке, совсем рядом с широкими аллеями, освещенными голубым светом фонарей, были такие глухие места, где с наступлением сумерек редели потоки прогуливающихся людей и только отдельные пешеходы спешили более коротким путем пройти из кинотеатра домой.

По этим темным дорожкам и прогуливался допоздна Витюся со своими приятелями. Они долго не решались или не находили случая осуществить свое намерение, которое уже давно было обдумано в деталях. Но однажды перед выходом на очередную прогулку приятели опустошили две бутылки мадеры, и тогда всё оказалось значительно проще.

— Эй, салага! — окликнул Финик идущего по темной дорожке подростка. — Не торопись! Хотим с тобой познакомиться.

Растерявшийся паренек шарахнулся было в сторону, но дружки Финика уже окружили его.

— Помалкивай и стой спокойно! — развязно произнёс Финик, помахивая перед носом первой жертвы ножом, отливающим синеватым светом. Тем самым ножом с надписью на непонятном языке.

Обшарили карманы ошеломленного парня и взяли сущую ерунду: семьдесят копеек мелочи, авторучку.

— Домой дорогу найдешь, детка? — с издевкой спросил Финик.

Парень, судорожно дернув плечами, пролепетал: «Да».

— Ну дуй, крошка! Да смотри не оглядывайся! И никому ни гу-гу! А то из-под земли достанем и распишем. Понял!

Парень сделал несколько неуверенных шагов и пустился наутек. Вдогонку ему свистнули и сами разбежались по сторонам.

Такой результат, конечно, не устраивал. Даже не оправдали затрат на вино.

Но это было только начало.

Дальше стало получаться удачнее. Доходы «компании» скоро превысили расходы. Случались и неудачи, о которых можно было судить по синякам на физиономиях Витюсиных сподвижников: была договоренность в драки не ввязываться и ножа в ход по возможности не пускать.

Впрочем, если нож уже в руках?..

* * *

«Встать! Суд идет!»

И снова в зале тишина.

— Оглашается приговор, — начинает председатель суда. — Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики... народный суд в открытом судебном заседании рассмотрел дело по обвинению Измайлова Виктора Николаевича...

— ...суд нашел установленной вину подсудимого в том, что он...

Следовало подробное описание обстоятельств жестокого преступления, совершившегося в кассовом зале кинотеатра «Великан».

— ...и нанес тяжкое телесное повреждение подростку Шаповалову...

Показания свидетелей подтверждали преднамеренность совершенного преступления. Они слышали, что Виктор, он же Финик, еще крикнул: «Ах так, гад! Сейчас увидишь...» И в дело дошел нож. Преступника схватили за руку слишком поздно, но крепко схватили

Подсудимый признал свою вину Он объяснил, что Шаповалов не уступал ему дорогу к кассе, он сказал, что был пьян и что трезвый, наверное, этого бы не сделал.

Суд при вынесении приговора учел и возраст подсудимого и то, что у него первая судимость.

И тем не менее:

— ...приговорил Измайлова Виктора Николаевича признать виновным... и лишить свободы сроком на восемь лет с отбыванием наказания в трудовой колонии для несовершеннолетних. Приговор может быть обжалован в течение семи суток со дня вручения копии.

К последним словам особенно прислушалась женщина с серьгами. Но на нее никто сейчас не обращал внимания. Все смотрели на подсудимого.

На стриженой голове смешно, совсем по-мальчишески, торчат уши. Кажутся несовместимыми только что произнесенные слова и эта стриженная под машинку, круглая ребячья голова. Кажутся несовместимыми, если... если не видеть нагловатой улыбки.

А может быть, это только снаружи — улыбка, а внутри жмется в комок сердце и хочется рыдать? Может быть...

Вот родители — эта дама с серьгами и полнеющий мужчина. Уж очень по-деловому они отнеслись к последним заключительным словам: «может быть обжалован...» Может быть, на эти слова они возлагают все надежды и только ради них и присутствуют здесь?.. Милиционеры торопят остриженного парня, подсудимого, их сына, а они теребят за рукав адвоката.

Арестованного подвели к столу расписаться. И тут худенькая старушка, его бабушка, тоже подходит к судье. Тот кивает на старшего конвоира.

Бабушка просит передать внуку небольшой сверток и разворачивает его на столе. Тут любимый пушистый свитер с вышитым оленем, зубная паста, носовые платки и... несколько маленьких плиток шоколада в ярких веселых бумажках...

Старший конвоя заворачивает пакет. Берет с собой. Виктор идет за ним. Второй конвойный сзади.

А она стоит и смотрит им вслед...