Каждый бой по себе выбирает смерть.

Тим Александр Кельт

Это было совсем недавно, когда количество волос на моей голове ещё можно было назвать причёской, а количество слов в лексиконе — достаточным для поступления на филфак. Рок-н-ролльщик, спортсмен и секретарь комсомольской организации постепенно деформировался в «проклятущего поэта» и алкоголика. Шесть струн болгарского «Орфеуса», подпалённого в костре, нехилые вылазки в петербургское сопливое пространство, и девочки, пишущие длинные курсистские романы… Гнилая романтика леса и деревенские танцы с томиком Рембо в кармане. Областные олимпиады по математике и биологии и разбитые очки в пьяных спорах о Моррисоне. И верные друзья, рисующие, стихоблудствующие, гитарощиплющие. Именно тогда рождались темы для картин — «Девочка на шару», «Бурлюки на «Волге», «Спирохета, вызывающая сифилис», «Декабристы будят Герцена»… И тексты, тексты, тексты… Первая отповедь из журнала «Парус» о несоветскости стихов и первые песни в соавторстве с Винни (теперь он доктор философии в Нидерландах). Это было одновременно «stairway to heaven» и спуск в преисподнюю, поиск «house of rising sun» и «пути в сторону леса». Почему-то сейчас захотелось это вспомнить… Для нестатистов того пространства, да и для себя. Тот момент, когда возраст Рембо и Божидара не позволял врать и слушаться классиков.

Нюхайте, пяльтесь и прыгайте назад на четверть века. Тогда я стал Кельтом. И перестал быть мальчиком…

 

Конар-хисти

Нарисуй меня черным всадником

В инквизиторском белом костре,

В императорском сюртуке

И в агонии бледных сумерек.

Распиши это небо мной,

Пьющим затхлость монашеской кельи,

Офицером английского флота,

Менестрелем-бродягой севера.

Вышей образ мой на плаще

Матадора или мессии…

И в бурлящем стакане ваганта,

И на вывеске дома терпимости,

И на крыльях подбитого лебедя

Пусть глаза мои будут осенние.

Выжги профиль мой на груди

У седого крупье Монте-Карло,

На цыганском платке у торговки,

На борту корабля из Испании…

Но когда ты вернёшься ко мне,

Я спою тебе песню кельта —

Гимн моей негритянской России,

Ослеплённой и преданной пеплу.

И когда в поцелуйном преддверии

Ты протянешь мне губы печальные

Я умру. Ибо я не любил тебя.

Ты простишь. Ибо Смерть — тебе имя.

 

Закатный плач

Дмитрию Лапушкину

Скрипач играл Сарасате,

Ветер выхлёстывал лица.

Тоска до кровавой рвоты

И смех истеричных глаз.

Но тихо сошла Богоматерь

С убийцами сына проститься.

Огонь наводил позолоту

На старые зеркала.

Деревья сплетались с закатом,

Меня приглашая на танец,

Да я ведь игрок, а не зритель

Пути сквозь петлю на погост.

В шеренгу расставят солдат, и

Проступит кровь сквозь сутану,

И пепел грехопролитий

Покроет улыбки звёзд.

А я, никому не нужный,

Подам, как предам, Ван-Гогу

Малиновым золотом сада,

Взращённого мертвецом.

И он мне отрежет уши

И ссутенерит богу.

Погаснет сирень заката,

В деревья вплетя лицо.

 

Исповедь язычника. Ветер

Мне стыдно, что я невиновен

И мой костёр не в крови.

Я выстроил Имя Слова

И Храм Февраля на Любви.

Распятье…. Багровой тучей

Легла на колки голова

За то, что бог невезучий

Позволил себя целовать.

Гуляйте, пока не застрелят,

Стреляйте, пока дают.

Есть в смерти шальная прелесть —

Вертеть в руках не свою.

 

Исповедь язычника. Слово

Мне числа имени разрезали чело,

За то, что боль хранил в порочном теле.

За то, что имя: тайна, Вавилон…

Царапал на развалинах борделя.

За то, что всадник был и белый конь

(Я имя помню лишь наполовину)

Легло клеймо на правую ладонь

И когти на подставленную спину.

Но я с утра ещё вернусь домой

И матом изрисую всю страницу.

Да, ты права, трубил уже Седьмой.

Пал Вавилон, великая блудница!

 

Регтайм

Да, это жизнь моя сволочная покатилась

башкой стюартовой.

Да, это ересь моя. Поймай, наизнанку выверни.

Но, жаль, не мои сокола разорвут утром рты ветрам

Да Николе сплетут мягкой травы ремни.

Видно, последний омут лишь головой постичь.

Эти же строчки пиявками сердцу привычнее.

Благослови, опозорь, бедный Иисус Иосифович

И не крести. Так мне сподручней язычничать.

Да, это бог дрожит себя под оплёванной скатертью,

Да, это танец мой — пеной с губ эпилептика.

Но долго петляет Россия — с чёртовой матери

До святого отца. Да один поводырь. Некто Хлебников.

Да пожалейте ж меня, губы в кровь искусавшего!

Но лишь каблуком между строк и грязную кость

под дождь….

А икнётся — закашляешь, выйдет любовь красной кашею.

Здесь время года — покос да место встречи — погост.

Так что ж?

Ведь весну не уймёшь — молча сушите простыни….

 

Белое и красное

Последний крик совы последней ночи,

И кто-то скрипку рвёт в пустой часовне.

Но молоком умыты руки зодчих

И кровью — менестрелей-песнословов.

А в унисон с простуженной свирелью

Выводит флейта смертный клич Аттилы.

И серебром укроет колыбели,

Кто медью укрывал свои могилы.

Шарманщик спать уложит попугая

И, накормив судьбу, стакан достанет.

А снег, краснея перед звёздной стаей,

Вслед за костром вольётся в белый танец.

 

Солнышко

Мне обруч рек на горло-небо.

Клеймо луны на грудь — земля мне.

Меня встречали — где-то хлебом,

А где-то просто п….ми.

Имел рассвет — вручил расстрелам,

Имел закат — разбил о камни.

И душу вывинтив из тела,

В ней убивал тоску пинками.

Но Солнышко моё — от дьявола.

Не ровня праведным потёмкам.

Застыв гнилым и кислым яблоком

В глазах убитого котёнка

Прощало телом, смехом, пулею,

В постель тащило на раскаянье.

Но Авель был — глаза акульи,

А губы — лёд. Куда там Каину!

Куда там Хорсу — младо-зелено,

Куда Гефесту — слабо кормлено.

Лишь Солнышку под стать веселие

В петле над гордой колокольней.

Умом объята и измерена,

Величьем вдавлена в двустишия,

Измены Клодии Валерию

Страна доныне не простившая.

Страна-отец больному выродку,

На три россии мир делящему.

(В пожарах римских сердце вырвалось

И отрыгнулось настоящим).

Моим россиям — глаз старушечий

Да мне б невинность малолетнюю.

В разгул пустились мы б не хуже, чем

Орда мадонн желтобилетных.

Я строил идолов и капища,

Язык разучивал языческий.

А Солнышко, почистив лапищи,

Смиряло вольные привычки.

Считало сорванные пальчики,

В огонь кидало глазки блядские.

А я искал кудрявых мальчиков

С раскосым взглядом азиатским.

Мы с Солнышком купались порознь

И жрали огненную трапезу.

Ему быть — в свете, мне — лишь в голосе,

Раз жизнь пошла погрязшей в праздниках.

Тупые умоподношения,

Святые телосумасшествия…

Оно — пророком, я — прощением,

А скопом — подло и божественно.

Богов лепили с грязным фаллосом,

Лишь не хватало — нимб на задницу.

Оно кричало: «Брось, отвалится!»,

А я попробовал — всё ладится.

Ругались — было, но построили.

Плевать, что криво — полюбилось же.

А топором что было скроено,

Пером не вылижешь…

 

***

Колокол, обитый белым бархатом,

Звонница, раскланявшись, молчит.

Каин измеряет судьбы картами —

Выпадают только палачи.

И застыли нежно руки с чётками,

И червонным золотом звеня,

Две цыганки и моряк чечёткой

Вызывают к небесам меня.

Докурив, я выйду в ночь по холоду

Безнадёжно, как на эшафот.

Чтоб увидеть, как уходит под воду

Мой сгоревший погребальный плот.

 

***

Мазками масок скалится тоска

В палитре черно-красных судеб.

Кисть жаждет холст, но вновь дрожит рука,

Охвачена безумьем цветоблудий.

Ещё глоток. И вихря ждёт закат,

И в вое пса заложен приступ страсти.

Но падают глаза в пустой стакан

И похотью вгрызаются в запястье.

А проститутка томно улеглась

На красками испачканное ложе,

Но в эту ночь её заставит власть

Пропойцы сделаться похожей

На ту, что приходила в этот дом

Печальною и тихою истомой.

И губы запечатав красотой

Манила нас презреть законы дома.

И мы, забыв глаза других мадонн,

Смотрели вслед, боясь табу порога.

И лишь шуты в разверстую ладонь

Ей приносили в жертву сердце бога.

И лишь когда последний точный взмах

Улыбку на лице её поправил,

Он умер.

А она сошла с ума,

Когда себя увидела в оправе.

 

Колыбельная

Стон вертепной скрипки — небо плачет блюз.

Похоть и улыбка — сквозь одну петлю.

Ногти впились в скатерть:

«Я тебя люблю».

Сердце просит ветра да крепки ремни,

Словно мокрой веткой выхлестаны дни.

Выходи на паперть,

Руку протяни.

Жёсткие постели, ржавый скрип пружин,

В непорочном теле только просьба: «Жить».

На венчальный камень

Пальцы положи.

Бледных проституток впалые глаза,

Среди пошлых шуток вырастет лоза,

И печальный Каин

Повернёт назад.

По венкам из липы прелый скрип подошв.

Нужно только выпить, в стремена и — в дождь.

Но, пока поешь ты,

Молча не уйдёшь.

Солнце между ставен — тут хоть плачь, хоть пей.

Бог уже не ставит — бей промеж цепей.

Там не потревожат.

Спи, я смог допеть.

 

Тронный век

Завтра солнце увидит меня безнадёжно живым.

Гибель последней стаи низвергнет спасенье,

Бессилье задушит февраль руками знамений.

Пусть будет так. А жить я смертельно привык.

Приготовят постель из сухого огня и травы,

И марево высветит брошенный в озеро город,

И живот овдовевшей земли будет нагло распорот

Будет путь на семь лун, и устанет колдун —

Бубен ляжет, как нимб, в серый пепел седой головы.

Да, тюрьма и сума. И чума? Но ведь мы не больны.

Пусть умрёт в страшных муках последний и гордый король

И печаль будет ткать тишину над молчащей сестрой.

Пусть будет так. Но, устав, мы попросим войны.

Мне судьба — не судья. Искушением — лесть сатаны.

Я просрочен. И, стало быть, мне крутить барабан.

Дрожь в коленках пройдёт. Повезёт, так избавь от забав.

Я б поверил в него, если б верить мы были вольны.

Вскройте прикуп. Я — пас.

В моем зеркале — тени предчувствий.

И окурок погаснет в руках и поверит страстям.

И с похмелья я выдам им имя слепого вождя.

Но под сердцем — ожог. А на сердце — по-прежнему пусто.

И распутная ночь не меня уподобит Прокрусту,

И я втисну в себя это время — была не была.

Но шальная стрела задохнётся в груди у орла.

Пусть будет так. А со мной уж поделятся грустью.

 

Караван

Он вышел ко мне по твоим костям, Джим.

Волосы Авеля

В стакане портвейна.

Париж.

Секта слепых онанистов.

Улыбка Каифы с рекламы.

Тебе носивший во чреве

Подставил ладонь Пер-Лашеза.

Беги. Беги, Джим, беги…

А в придорожной закусочной

Сегодня торт с земляникой.

Капелла кастратов похабит

Печальный напев каравана.

И бесконечная очередь —

Люди с обрюзгшими лицами.

Они получают деньги

За то, что пили с тобой.

Беги. Беги, Джим, беги…

В дешёвых пивных голубые

Блюют на твои портреты,

И солнце корёжит засовы

На вечных твоих дверях.

Беги, пока под Шопена

Выносят чистое Слово.

Беги, брат, мы встретимся завтра

На пороге Изгнанья.

Беги. Беги, Джим, беги…

 

Я за собой оставляю право любить, а вам оставляю право не верить в мою любовь. Но когда вы начнёте пускать кровь, пусть выбор падёт на меня. Но знайте — я родился в чёрной рубашке, и я останусь жив, пока мне это будет нужно. Я вернусь, когда запечётся Любовь на ваших глазах. Я упаду под ваши колени, когда вы вспомните о красоте и начнёте молиться. И, может быть, в прокуренном и облёванном тамбуре кто-то вспомнит обо мне. И, может быть, когда черви закопошатся в ваших ртах, вы споёте меня.

 

***

«Я не хочу.

Кусая солнцу локти,

Плешь пеплом вымазав и на луну скуля,

Я не могу.

Бегу, смотав дорог тень,

Как мышка с гибнущего корабля.

Смеёшься?

Ведь смеёшься больно —

Не разорвёшь колоду пополам.

Мои глаза с оглохшей колокольни

Ты сбросишь,

Мстя своим колоколам.

Я не хочу.

Я не люблю.

Тебе ли

Пыль обивать с туфлей, пройдя порог?

Тебе я в жертву тысячи Офелий

Мог принести.

Но не донёс,

Не смог.

Губ твоих привкус не слизать, не сплюнуть,

Ты знала,

Душу пьяную маня,

Что, захотев потешить свою юность,

Ты до смерти потешила меня.

Пусть взгляд твой гордый в сердце отпечатан,

Я не смеюсь…

Мне душно без тоски…»

И в грязь упала белая перчатка,

Едва коснувшись пепельной щеки.

 

***

Пальцы тонкие медленно выломав,

Я венок Вам совью и петлю.

Не кричите, пожалуйста, милая.

Я люблю Вас, по-детски люблю.

Подождите, я больше не буду так.

Черт с ним, с пальцами — дым без огня.

Вы так вздрогнули мило, как будто

Вы обнять захотели меня.

Обнимите, я знаю не просто Вам.

Пусть сегодня я дьявольски пьян.

Оправдаться хочу перед господом

Тем, что вечер Вы были моя.

Губы дёрнулись. Ну, улыбнитесь же,

Может быть, все уйдёт на заре.

Не простят мне грехи — я все выдержу

За невинный сегодняшний грех.

 

***

Неуют мокрых перьев. Кому бы

Расцарапать слезами жилет?

Эти мёртвые, синие губы

Мне не сделают больше минет.

Ни вина не прошу, ни отравы,

Моя гордость сегодня не в счёт.

Я готов в придорожной канаве

С губ твоих пить колодезный лёд.

Ни петли не хочу, ни объятий,

В череп неба впечатав луну, —

Мне б сорвать с тебя белое платье,

Как с гитары срывают струну.

Мне б немного тобой освежиться,

Мне б хоть самую малую горсть!

Ведь твоя черногрудая птица

Расклевала любви моей гроздь.

 

Сергею Есенину

Не тебе я был брат, грустный дьявол мой яблоневый,

Не тебе этот бант из волос моих выплели.

Не тебе был мой Каин, по-здешнему авелевый,

Не сюда приходил ты тоску свою выблевать.

В моем круге — костры, да тебе до огня ли здесь?

Омертвела сирень, да в петлицу воды не влить.

Помню: снег не сошёл — повели тебя на люди,

Пристегнули к коню, да не к сроку мосты свели.

По земле — синева, по кордонам — весна не в лет.

У меня снегокос, у тебя — златосев, хоть вой.

Атаман, если сам, поводырь, если наняли,

А позвали пинком — на рассвет по росе конвой.

Пусть я сам не твой сын, и не мой тебе дом, как дым.

Все размыло следы, я к тебе через новой тракт

Я б пораньше пришёл, просто не было повода

Отпустить повода да пустить тройку по ветрам.

Только крест на груди, словно боль перечёркнута,

В небо шеи церквей наугад понатыканы…

Запрягай да гони, бледный ангел мой чёртовый!

Только как ни крути — не закроют мосты ко мне.

 

***

Умирать? Так какая ж забава

Мне положена в жизни ещё,

Если богу служить за… ло

Да и с чёртом не полный расчёт.

Может, солнце разорвано в клочья,

Может, слову так мало меня.

Или, выиграв право пророчить,

Доиграюсь до Судного дня.

Душу спрятав в стакане с окурком

И без двух отыграв мизера,

Я улягусь в постель к Петербургу

Как любовник, как муж и как брат.

А хотелось лишь самую малость —

Бросить пить и попробовать спеть, —

Только сердце судьбой отблевалось,

Проглотив беззащитную смерть.

Но в полете предсмертного вальса,

Оторвавшись от скрюченных рук,

Нацарапают синие пальцы:

«В моей смерти винить Петербург».

 

***

Ворвалась зима и поля перепачкала снегом,

Всем было плевать, но зачем-то хотелось огня,

Но кто-то не спал и от скуки откашлялся небом,

Потом поперхнулся и нехотя сплюнул меня.

Я так и остался плевком, попирающим слезы.

Я жаждал любви, издеваясь над похотью слез.

Но этот подлец ещё выдумал пьяную розу

И нас обвенчал за полпачки сырых папирос.

Она умерла, а меня обозвали поэтом,

Пытались стереть, но я спрятался в тающий снег.

А глупый чудак где-то выкопал подлое лето

И, видно устав, закопался в полуденном сне.

 

***

В эту ночь в перекошенном небе

Не моргать надоевшей луне.

Я ещё на земле этой не был,

И она не заплачет по мне.

Не в её волосатой утробе

Я болтался, на волю просясь,

Я ещё своё небо не пропил,

Чтобы падать в холодную грязь

Но когда-нибудь, гордый и вольный

Я напьюсь и ударю в бега,

Чтобы в снежное русское поле

Выйти на неокрепших ногах.

Прощание с Петербургом

Ошалелый, раздавленный, преданный…

Эта слизь на брусчатке — не я ли?

Кто из вас первым мной отобедает,

Не подавится пьяной печалью?

Языкам фонарей вряд ли нужен я.

Ну, оближут да сплюнут, поморщась.

Не для них я шаманил простужено,

Взгромоздившись на лысину площади.

Не для фейсов, в трамваях приплюснутых,

Душу склеивал водкой да горлом,

Небом грустным да солнышком блюзовым

Мне б прикрыть свои песенки голые.

Я вернусь, если только забуду вас,

Я не пел здесь и паинькой не был.

Дома лягу, напьюсь и закутаюсь,

Натянув на себя ваше небо.

 

***

Утром совесть из простыни выжав

(Ты лежи и не плачь, раз пришла),

Я оставлю свой след на Париже,

Незаметно раздев догола

Свой живот с выступающей грыжей,

Недосказанной, как «I Love».

И, прищурив бельмо идиотски,

Улыбнётся с окурка верблюд.

Кто-то здесь — Беранже или Бродский

(Бреюсь я, а не мылю петлю!)

Расписался коряво и броско

Предпоследним конкретным «люблю».

 

С. Веселову

Выжму. Выжгу. Не к спеху она мне.

Хватит, пожил. Противна уже

Память, брошенная на камни

В пережёванном неглиже.

Вспомню изредка. Было б чем вспомнить,

В грязных пальцах обрывки держа

Наготу переполненных комнат

Изувеченного этажа

И ухмылку по-питерски зимних

Поцелуев промозглых. Скажи,

Ты когда возвращала стихи мне,

Я ловил ребятишек во ржи?

 

***

Они говорили: «Верь, брат, нам,

Ты будешь палач и бог.

Мы в люльке качали Рембрандта,

К купели носили Рембо.

Ты будешь купаться в вермуте,

Лаская блядей у ног.

Ты ж не какой-нибудь Лермонтов,

Что нас не пустил на порог.

Иначе ненужным довеском

Мы вздёрнем тебя на Парнас.

Когда-то дурак Достоевский

Смертельно обидел нас».

И слюни текли по скатерти,

В глазах расплывалась слизь.

Хотелось послать их матерно

Туда, откуда взялись.

Чтоб черными стали из красных,

Чтоб с шеи сползла голова.

«Я вам далеко не Некрасов,

чтоб временем пачкать слова.

Я вам не шарманка с музыкой —

Позолоти и крути.

Я просто беспечно русский,

Меня уже не спасти».

 

***

Связки песней подрезаны,

Не кресту — красота.

Было б дело по-трезвому,

Было б всё неспроста.

Но не спевшим — куда идти?

Конным, пешим ли? Бред

Только бешеный в памяти,

Только сдуру — поэт.

Мне к последнему празднику

Бубенцы не готовь.

Если жить угораздило,

Значит, будет любовь.

Небо к ночи потрескалось.

Не кричи — выручай.

Было б дело по-трезвому,

Было б всё невзначай.

Бог не мебель — подвинется,

Не с небес, так с креста

Скинет ножки — травиночки,

Чай, не в масть пустота.

Волки мной не побрезгуют,

Эко дело — вино.

Было б дело по-трезвому,

Было б снова смешно.

 

Бессонница

Полосую без удержу

По-садистски листы.

Бесполезную голову

Кием «Паркера» —

В лузу.

Скулы сводит, как в Питере

Утром мосты,

С томным скрипом,

Рождающим новые блюзы.

Кофта фата желтее, чем

Натюрморты с луной,

Вышью вместо «битлов»

Я мозаику смерти.

И останется Бог

Тёплой горькой слюной

На отправленном мной

Безымянном конверте.

 

Классическое

Ромашки оборвать — и в урну…

Не любит / любит. Нечет к чёту.

Быть иль не быть. Какого чёрта

Моя любовь неподцензурна?

По потолкам с разбитой лепкой

Прощеньем — тень моих объятий

(со стороны:

Поблёкшей блядью

Играет пьяный эпилептик).

Нервно-тряпичным арлекином

В меха и кнут одел Венеру.

А ты сидишь, ослабив нервы,

Полулежа.

Какой богине

Заклан ягнёнок?

Слава мёртвым!

Твой холод — трупный холод жертвы.

Опустошённые фужеры

В овале губ полуистёртых…

Vae victis! Без суфлёра — жутко.

Quo vadis! Поводырь бесплатно.

И, как слеза за вырез платья

Стечёт любовь последней шуткой.

 

Автореминисценция

Было б весело,

Я бы не плакал…

И какого же черта рыдать,

Если жизнь полудохлой собакой

Заползала ко мне на кровать.

Было б дело бессмысленной ночью,

Я б заснул или выпил вина,

Я бы выпелся, я бы отсрочил,

Я бы выплакал совесть до дна.

В грязной мути сигарного дыма

Я б нашёл для себя облака…

Слишком долго Мария для сына

Вожделенный тот крест берегла.

По острожью и по бездорожью,

По зелёной, как плесень, траве

Татуировал сумерки кожей,

Лишь бы в пляс не пришлось голове.

Но не мне эти груди залапать,

Чтобы брызнули кровью соски.

А ведь смерть для прикола могла бы

Пожалеть… Так ведь все не с руки.

К черту Дьявола —

Есть ли он, нет ли.

Мог бы Бога приснить для себя…

Но не мылом ли смазаны петли,

Что сегодня на горле скрипят?

Было б сердце на кругленьком блюдце

Без вины сиротливых зрачков…

Только песенки в пятнах поллюций

Изнасилованы смычком.

 

Итака

Кричали «вон!», «распни его!», вопили «Ave»,

Носили небо на руках дo первой крови,

Но пил в хлеву из грязных луж подлиза Авель:

В ногах — дерьмо, и аналой — у изголовья.

И, отхаркнувши желчь, кряхтел разбитый идол,

И кислотой плескал в купели Pater потный,

Но я свой варварский парад ещё не видел,

Забив глаза нелепым сном туник двубортных.

Держали понт, шептали «вист!», кидали пальцы

И волокли спиной по аду до Эдема,

Но пух летел из плюшевых паяцев,

И чей-то праведник скулил: «Откуда? Где мы?»

Ведь я ещё не посмотрел Мадонну Санти,

Никто не спел «Ла скала блюз» в моих оскалах,

А вы тащили мордой вниз, оставив сзади.

Свою любовь, что вам назло меня искала.

Теперь ли править «Отче наш» a la хвалебен?

Теперь ли строить ля диез в моих аккордах?

Ведь та, что вас ласкала ртом, рисует небом

И носит в сердце образок не с вашей мордой.

 

Lost

Я не понимаю.

Быть может, не знаю пароля,

Но роли исчезли. Спираль — это та же прямая.

И, может быть, mc² — это формула внутренней роли

из двух монологов и хора?

Я не понимаю.

Нет тех меблирашек, заблёванных точно по рангу.

Я был там вчера,

значит, здесь никого не ломает.

Пусть спит Арлекин и страдает подвыпивший ангел:

Безвыходность полупорока…

Я не понимаю

Крезоидный выгрыз в игре призакрытых капризов.

Я — вне патологий.

Пусть это кого-то стремает.

Мой поллюционный кошмар недостёрт,

недолизан —

Лишь слепок недетской тоски,

Но я не понимаю

Пластических ласк на приплюснутых верой картинах —

Традиция плоти.

И в вальсе исчезла восьмая.

Молись не молись —

не прикупишь прощенья невинным,

А, впрочем, безгрешных

я попросту не понимаю.

 

ПЕРВЫЙ РОМАНС

Здесь пахло весной. Точней, кожурой апельсина.

Прогнившее небо уже оклемалось вполне,

И чья-то любовь над моей головой голосила

Под сдавленный хрип алкоголика в красном кашне.

Под полуотвергнутый, полуприласканный клёкот

Помоечной стаи, оставленной, чтобы устать,

Какая-то ненависть неба отодранной плёнкой

Бессильно повисла с уставшего верить креста.

Я выброшен, выпрошен, выкрошен хлебом в кормушку.

Весна обманула — сгоняй, позови сизарей!

Чужая надежда со смехом казнённой игрушки

В обнимку с окурком тустеп танцевала в ведре.

И, может быть, буду ходить в золочёной визитке,

Рыгая словами за деньги, почти без вистов…

Моя безнадёга расколотой кафельной плиткой

Немного ещё поскрипит под ногами шутов.

 

ВТОРОЙ РОМАНС

Фортепьянный кошмар. Веера полупьяного бала:

Или брошеный гость, или просто непрошеный Бог.

Просто руки скользят, просто верить уже зае… ло,

И судьба набекрень, и в чернильнице чей-то плевок.

Вреден север и мне, только списан декабрь на запчасти.

Мёрзнет в проруби хвост. Полетели, осталось по сто.

Все слова в полусне. Неразбавленным деепричастьем

Стынет в рюмке кагор. Нипочём, не к лицу, ни за что.

Отойди, не мелькай! Ты в моих зеркалах не увидишь

Жест добра (он уснул наугад между «fuck» и «O. K.»).

Я ещё наверху — над Помпеей смеющийся Китеж —

В окруженьи проклятий, вертящихся на языке.

Нет добра без петли, нет красивых цветов без отравы.

Нет признаний в любви. И любви безо всяких табу.

Ной ведь жрал голубей, не предавших вопящей оравы,

И кричали «Добей!» среди мёртвых от страха трибун.

Никому не в обиду. Зачем же корябать шарманку?

Перестань подвывать. Я ещё не на том вираже.

Оттанцуй без меня танец маленьких белых подранков,

И не смей вспоминать.

Лучше выпей со мной.

Я уже.

 

ТРЕТИЙ РОМАНС

Ты придёшь наобум. И сорвёшь веера с грязных клавиш,

Превратив пьяный столик в кричащий «Добить!» Колизей.

Но ты вновь не в себе: или длинную масть обезглавишь,

Или сбросишь семёрку, играя дырявый мизер.

В замутнённых глазах — отражение мятых рубашек,

Тебе всё по бубям — ты же здесь, как и в небе, чужой.

Сквозь кипящие слюни: «Не будет сегодня по-вашему.

Распасы, мсье Селин. У меня в каждом джокере — Джойс.

У меня в каждом севере — лунный нечищеный реверс,

И на каждый полёт я отвечу падением вверх».

Улыбнёшься и сбросишь сырую сутану на клевер,

Словно трупную гарь на успевший сгореть фейерверк.

Ты придёшь не один. Полупьяные руки на плечи,

Пальцы мнут кружева, и пружинит упругая грудь.

Шум и скатерть, и жен… Но она твою грусть не залечит —

Ты играл на неё. А теперь поделись и забудь.

Закатай рукава и повесь эту «пулю» как ценник

(у тебя каждый ход — из ремарок и старых цитат).

Ты играл на неё, как играл Ипполита на сцене,

Взвесив совесть свою и продав её в твёрдых вистах.

Ты уже не придёшь. Только вспомнит измятое платье:

«Раздавай на туза. У меня в каждом взгляде —де Сад».

Но ведь мокрым глазам,

прикреплённым в довесок к оплате,

Ты уже не докажешь, что свой на своих небесах.

 

ЧЕТВЕРТЫЙ РОМАНС

Противно до смеха. Себя у признания клянчить,

Расплющив о левую грудь отсыревший бычок.

И, словно безумно карманом играющий мальчик,

Стыдливо улыбиться, дёргая нервно плечом.

Последние строчки прикручены намертво скотчем,

Иссякла на выдумки неперекатная голь.

И хочется быстро, не очень затейливо кончить,

Осыпав с мозгов, как листву в сентябре, алкоголь.

По-моему, дембель в судьбе мне ещё не положен,

Пусть первый откажет в деньгах, значит, сотый нальёт.

Так много героев, за задницу схваченных лонжей,

Так мало несмелых, страхующих шею петлёй.

Мой «метр на два» не намерян, да и не намерен

Я ладить чужие подтяжки к остывшей трубе.

Неправильно скобки раскрыл на своём же примере?

Подумаешь, несколько прочерков в пьяной судьбе!

Спасибо тому, кто хоть раз, но по масти подкинул,

Кто вовремя строчкам подставил больное перо.

Я снова вернулся.

И пусть моему Арлекино

Целует тугую промежность слюнявый Пьеро!

 

Ноктюрн

Тут либо вешай меня, а либо

Богов — к ногтю.

Мне говорили, что здесь смогли бы

Сыграть ноктюрн.

Не клейте губ. Горячо — не сладко.

Стакан — не лоб.

Давай, парнишка, снимай перчатки,

Скрутило чтоб.

И мне плевать, что я неверлибрен,

А ты так юн.

Слабо на саксе сливного фильтра

Сыграть ноктюрн?

Ну что глазёнышки пораззявил?

Брось, не реви!

Я тоже жизнь оттрубил, как зяблик

В полулюбви.

Я тоже ползал, сдирая пузо,

И жрал из урн.

Мне просто нужно сорваться с блюза.

Сыграй ноктюрн!

Ну что ты плачешь, глаза руками

Опять вдавив?

Я, может, к шее прилажу камень

И — c`est la vie?

А, может, спьяну кого отдраю

Да и влюблюсь…

Гарсон! Ты, может быть, подыграешь

Парнишке блюз?

 

Summertime

Без Верди.

Без вербы с гербария герба

Пригублен.

Ведь грубость верлибра — не буги.

Игру бы на вертел.

Не верьте, что сгублена Герда

Безгубием Каина, смертностью Санкт-Петербурга

(ведь черти не чертят богов на груди друг для друга).

Где вещие вирши — строка за строкой по рейсшине,

Которые не довершили (ведь не до вершины)?

И вешние вишни? Першит — не греши на ошейник.

И Гершвин — не Кришна:

В тиши не престижен отшельник.

Со сфер не до форсу? и морфий для форм a la morte.

Морфемные рифмы оформлены фирменно в морге.

Орфей псевдомоден — здесь фотогеничен Георгий.

Фартово кефиривший морду,

Мир метафоричен,

Как Forman’s перфоманс,

И Фомас Аквинский, и Моцарт,

Офелии выдавший фору (но вера аморфна!),

И Я, саммертаймно прилегший Горгоной на Порги.

Мне скучно без оргий.

Мне скучно, Бесс!

 

Теофобия

Ничего не менялось: каменный

Стал внезапно паркетно-кафельным…

Что здесь? Часто пинали Каина

Или слишком ласкали Авеля?

Слишком быстро успели выплюнуть,

Да не всё до конца отхаркалось —

Затолкали закладкой в Библию,

То ль в Матфеево, то ли в Марково.

Как здесь? Рай для несвежевыбитых

Или лай для инцеста с голосом?

Если с ночи душа не выбрита,

Между строк остаются полосы.

Ради Бога, не надо ключей Петра!

«Ты с ним был?» — не тяни с ответиком.

Ведь писали не сказку четверо —

Дело шили неровным крестиком.

Кто здесь? Лжеадвокаты Каина

Или псевдофанаты Авеля?

Просто в этом дерьме раскаянье

Жизнь не делает комфортабельней.

 

По Гейне

Мир целёхонек — сердце в трещинах,

И бессовестно жжёт нутро.

На какую б ни ставил женщину,

Шарик прыгал всегда в «зеро».

Сколько галстуков испомажено

И испорчено простыней!

Пусть бросалась в постель не каждая —

Всё равно б не хватило дней.

Видно, счастье не мне завещано —

Не вписали туда любовь.

Сколько б я ни сдавался женщинам,

Оставалась холодной кровь.

Сколько нервов наэкономлено,

Сколько денег легло на счёт.

Только круто в карьер несло меня —

Потеряли и Бог, и Чёрт.

Лишь судьбу безнадёжно-вещую

Растранжирил на ремесло.

Ни одну не любил я женщину.

Как им всё-таки повезло!

 

Семь блюзов

 

1

Секундой бы позже — и выжил,

Себя раскорячив.

Простишь,

Что пел, не стесняясь отрыжек,

И пропил билет на Париж?

Что, пялясь в оконную темень,

Висит на ремне «Англетер»?

За что меня глупое время

Рывком переводит в партер?

Под горлышко знаком вопроса,

Повисшим на первой струне,

Чтоб жёг об язык папиросы

За тридцать фальшивых монет.

Не складывай губки в конвертик —

Он снова уйдёт без письма.

За что же, карабкаясь к смерти,

Я снова катился с ума?

Малышка, сопливым минетом

Не пишут на сердце: «Люблю!»

Никто из залезших к поэту

Не смог — и в постель, и в петлю.

 

2

У тебя ли по зиме в долг земли просить?

Два аршина не нашил — крест не врос в песок.

И зачем тебе глаза мои экслибрисом,

да и мне твой поцелуй вместо росписи?

Мужики тебе (себе ль вперекор) дают?

Может, совесть стыд опять перевесила?

Что ж, попрыгай, постегаю аккордами.

Может, пили тяжело — жили весело.

Без закуски прёт назад? В закрома хромай.

А не хочешь жечь нутро — лучше в лес вали.

Эх, дорожка — лента вкось, набок бахрома!

Как бы лучше заплести, чтоб по-трезвому?

Как бы к вечеру — к крыльцу… Был бы кто чужой —

что с своих? пусть сны гоняют под лавками —

я вернулся бы к тебе. Что ты? Хочешь же,

чтоб приполз на четырёх кверху лапками.

Чтоб скулил, лизал ладонь, бился, грыз стекло,

о любви цыганил, выл, жизнь выпрашивал.

Хочешь, можешь по глазам меня выстегать.

Хочешь, брюхо распори — вдруг душа жива?

Пусть мой след кривой пасут снегири в грязи.

пьяной тропкой до любви не добраться им.

Я — к твоим ногам сквозь смех, как на привязи,

челюстями от любви зябко клацая.

Я тебя бы пил взасос да зверел в любви,

путал песни в волосах — кто их выкосит?

Нас доверчивые сны ночью грели бы…

Хочешь? Вижу, вся дрожишь…

На-кось, выкуси!

У тебя же поцелуй — лучше ставь клины,

Лучше шей губа к губе — береги слова.

Ведь любовь — когда взахлёб души сдавлены.

Разулыбь меня. Слетай, скушай кислого

И налей, пока держусь, спрячь глазёныши,

Не сопи в сырой платок по-снегурочьи.

Наплевать, что жизнь под хвост — повезёт ещё.

Не тебе меня судить.

В койку, дурочка!

 

3

Не сюда ли волокли моё завтра?

Не вчера ли я ещё был от Бога?

Только поздно — твой подол уже задран —

Не вернётся пьяный конь с полдороги.

Может, где-то и утешат молитвой,

Да с чего бы нынче прошлым порочить?

Здесь не Гумберт забавлялся с Лолитой,

Спотыкаясь и плюя в междустрочья.

Я спокоен — мой стакан уже полон,

Ты ещё не распечатала губы.

Слишком поздно бегать по небу голым.

Я не в моде.

НЕ УМЕЮ БЫТЬ ГЛУПЫМ.

Не умею прятать спину, петляя,

Уводя чумных собак от берлоги.

Скулы поздно рвать улыбкой — я знаю

Восемь цифр на своём некрологе.

Что ж ты, глазки закатив, машешь мордой?

Ну-ка, передом ко мне, к лесу задом.

Не вчера ли я ещё…? Хватит! К чёрту!

Не сюда ли…? Подавись моим завтра!

Выйди в люди — погордись своим телом.

Не красней — последний стыд уже содран.

Хочешь похоть на любовь переделать?

Не старайся,

Я УМЕЮ БЫТЬ ДОБРЫМ.

Когти рвать бы наугад — мало выпил.

Вперехлёст ремни дорог — страшно горлу.

Оближи мои глаза — слёзы слиплись.

Потерпи, я отыграю нескоро.

В молоко ушли последние пули.

Был бы подлым, перебрался б поближе.

Помнишь, ладили любовь — крест погнули?

Я уйду. Мне всё равно, где быть лишним.

В эту ночь я не вернусь больше трезвым.

В этом круге не плясать Саломее.

Просто ждать, когда ты сдохнешь на рельсах,

Ты прости, но

Я УЖЕ НЕ УМЕЮ.

 

4

Снова сок зари апельсиновой

на плечах.

Снова в ночь глаза позапрятала

не свои.

Мне плевать, что ты некрасивая —

вылечат.

Морда не покроется пятнами

от любви.

Ты целуй, целуй, не увиливай

по бедру.

Что же тут зазорного — лёд сошёл,

оттепель.

Если вдруг шепну тебе: «Милая» —

я в бреду.

Ты хотела этого прошлого?

Вот тебе!

Губками оскал никотиновый

заметай,

Поиграй корявыми мыслями —

выпендрись.

Прохрипит оскрипшей пластинкою

«Summertime»,

Спой мне, в такт качая обвислыми,

«Women’s dreams».

Ты кому платила подслёзные

два к пяти,

Вынося меня чревом к северу

мерять рвы?

Не с руки любить нетверёзого?

Пей с горсти.

Если отвязалась от дерева —

поздно выть.

Если вдруг отбилась от скатерти —

уезжай.

Брось пугать меня мутно-серыми —

вынь глаза.

Что ж ты, как щенок к суке-матери,

губы сжав?

Может, хочешь душу со спермою

высосать?

Всё бы так, да просто копеечно

повелась…

Стоп. Прости. Прости ради Бога, я

чушь порол.

Может, никогда не поверишь, но

кровью ласк

Ты меня немного расстрогала.

Thanks for all!

 

5

Какому Пушкину любовь? Какого лешего

Варить ошмётки из Рембо в верленском крошеве?

И брось плеваться на судьбу — она утешилась.

Хотя бы раз в сыром гробу побудь хорошею.

Я груб для труб. И труп для струн.

Я пьян. Вали ко мне!

(Не зря сегодня поутру собаки плакали)

В тебе ж всего один секрет — «спала с великими».

Жаль, только я в такой игре — не самый лакомый.

Сквозь поцелуи — кровь да соль. Терпи, родимая!

Живую флейту в колесо — молчи, безумная!

Всегда хватала послабей да поинтимнее,

Но я подыгрывать тебе и не подумаю.

Какого хрена образа? Свечу! А надо ли

Через плечо плевать назад? Ведь снова вырулишь.

Ты не влезала высоко — помягче падала,

А продала меня тайком — себе ли, миру ли…

Я не успею за порог —

ты встанешь висельно,

Перечеркнёшь моим пером

все строчки синие

Там, где я врал, что ты больна,

когда в любви сильна,

И безнадёжно верил снам,

где ты красивая.

 

6

Зачем пришла сюда, таща клочки любви моей?

Ведь ты шепнула мне: «Прощай! А кровь я вымою!»

Прости мои остатки губ на тощем вымени,

Ведь я любил.

Что может быть непоправимее?

Зачем дразнил тебя всерьёз, играясь именем?

Поймай за хвост, поставь к стене, в упор спроси меня.

Не обижайся, что судьба отхиросимила,

Ведь я любил.

Что может быть невыносимее?

Холодной грудью не втолкнёшь в постель нагретую.

Нарви цветов, сорви портрет, порви с поэтами.

И не молись. Не Богу мне теперь советовать.

Ведь я любил.

Что может быть глупее этого?

Сходи в кабак, набив карман моими песнями.

Себе врала ты — никогда не знали здесь меня.

Зачем всё это? Поцелуй уже заплесневел.

Да, я любил.

Что может быть неинтереснее?

Толкаешь тщетно языком в меня сквозь зубы яд.

Прости, случайно подсадил, как на иглу, — был пьян.

Но не тебе меня стращать, глазами хлюпая,

Ведь я любил.

Но не тебя.

Оденься, глупая.

 

7

Меня в этот мир не втиснуть —

Оба уже перекошены.

Синий узор Матисса

Не разыскать под кожей.

Мне не тебя на ужин.

Гордость — она не пахнет.

Не растопыришь душу

Глазками цвета «трахни».

Пусть на любовь не грешен,

И не с руки играю…

Кто там сказал: «Повешусь!»?

Дай барабан, родная.

Больно тебе? Так плакни —

В счастье хреново парой;

Если в дороге крякнешь —

Выберу Боливара.

На образа не скалься

И не кусай простынку.

Слушай, засунь два пальца

Или смени пластинку.

Ночь фонари рисует,

Форточка в пол-Ван Гога.

Я напою, станцуй мне, ―

Выспишься на уроках.

Пой, не перечь природе —

Время не испугаешь.

Пролитый кофе с бёдер

Слижет уже другая.

Если с утра проснёмся,

Снова не будет «снова»:

Я — в ожидании Солнца,

Ты — в ожиданьи другого.

 

Смешно

Ну, все. Я вышел. И не надо хлопать.

Не натянуть улыбку на лицо.

Быть может, просто, ввинчиваясь в штопор,

Устал от пьяных женских голосов.

Быть может, просто, вылетев из строя,

Забыл прикрыть больной рукою пах.

Но если мир не под меня раскроен,

Сгодится рай на клоунский колпак.

И жизнь деля на бога без остатка,

Меня держать в уме — велик резон.

Быть может, просто бесполезный сталкер

Уже не верит в заповедность зон.

Быть может, просто, ненадёжно вклеив

Свой мутный профиль в дьявольский триптих,

Забыл, что врать в поэзии подлее,

Чем утром уходить не заплатив.

И в глупом ремесле — бесплатно плакать

Не больше смысла, чем катать шары.

Я вышел.

И плевать, как карты лягут.

А будет фарт —

Спишите всё с горы.

 

Больно

И снова вечер взахлёб калечит,

И смачно дрочит на ставни век.

А так хотелось по-человечьи

Цедить из облака сладкий снег.

Рвать кадры порно — «не любит» / «любит»,

«В постель» / «по морде» — не к ночи будь.

Всю жизнь вертелся, как хрен на блюде,

А захотелось — сплясать, как людь.

Всю жизнь бросался, как бык на вены,

Менял постели, как города.

А так хотелось обыкновенно,

Смотря на небо, не зарыдать.

Ласкаясь жизнью, как Афродитой,

Не сразу въехал, что не весна.

Привык на «здрасьте» шептать «иди ты»

И на прощание — «ну вас на…».

А вечер, сука, все метит в печень

И ковыряет тоской ребро.

Ну хоть разочек по-человечьи,

Не наклоняясь, лизнуть добро!

Хотя бы тронуть шерстинку счастья,

Чуть-чуть обжечься о снегирей,

Любить поглубже да жить почаще,

Пока не начало серебреть.

Пока не дрогнула, скрипнув зубом,

Осоловелая блядоверть…

И снова вечер. И снова глупо.

И снова зад подставляет смерть.

 

Поздно

А был в куражах. Ставил три против ста

И счастье бодяжил в немытом стакане,

Но даром снимают не только с креста, —

Сшибают с ума. В грудь. Прицельно. Плевками.

Запихивал лист под больное перо —

Девчонкой под влажный язык одеяла,

И с остервенением делал добро,

Как падший, из ада низвергнутый дьявол.

Была не была. Восемь строчек не крюк.

Для бешеных псов непривычна усталость.

Ведь тоже хотелось дуэль к январю,

Но вроде моглось и немножко писалось.

Бордовые кляксы матрацу не в шок —

Я просто всегда невпопад гуттаперчев.

В нечленораздельном ночном «хорошо»

Опять прочитается «арриведерчи».

Придется в бега. И опять раздирать

Колени в надежде фартового драфта.

И страшно — рвануть молча на номера,

Но больше никак не довраться до правды.

И снова мальчишки споют не меня, —

Я слишком старался в скрипучих кроватях…

Простите за небо: я этот сквозняк

Разорванным сердцем недоконопатил.

 

Глупый джайв

Вроде не тело от роз болит.

Вою — в глухой фальцет.

Только последние п… ли

Вспухнут не на лице.

Вроде, делов-то — тебя обвить,

Выхлебав, отстрелять.

Только в глаголе «любить» любви

Меньше, чем в слове «б… дь».

Вроде не купишься на «слабо»,

Но не вспотеть слезе,

Если на шее следы зубов

Верных твоих друзей.

Вроде бы надо к каре туза —

Выпрыгнуть вне игры.

Только когда не слезят глаза,

Водка не шьёт надрыв.

Вроде кому-то куда-то в слог —

Это не мой каприз,

Только пока нас не занесло,

Крепче ногой упрись.

Может, захочется не посметь —

Круче меня вяжи.

Если тебе навязали смерть,

Мне не предложат жизнь.

Вроде делов-то — тебя отмыть

Да уложить под бок.

Только богатой такой сумы

Мне не предложит Бог.

Вроде бы надо, да не сумел.

Каждому — по судьбе.

Видно в последней своей тюрьме

Вспомню не о тебе.

 

Блюз №8

Ты всё ещё любишь? Но это не довод —

У бога проси, идиотски присев.

Тропинка в кабак, словно шарф Айседоры, —

Уже в колесе, в колесе, в колесе.

Ты всё ещё можешь? Какая нелепость

Играть вполуслеп, не стирая мой крап.

Ты просто как пьяный последний троллейбус,

Ушедший с утра, но пришедший вчера.

Ты всё ещё хочешь? Слепая награда

За пару шлепков не рождённых детей.

Ведь ты же ещё не читала мой райдер

Внизу на кресте, на кресте, на кресте.

Ты всё ещё веришь? Не пялься на хохот —

Он криво повис на разбитых губах.

Меня слишком долго держали за лоха,

Когда я держал их за горло и пах.

И было бы больно, но снова не в моде.

Ты всё ещё здесь? Приседай, бог готов!

Я попросту мог бы набить тебе морду,

Но это не то, всё не то, всё не то…

 

Блюз №9

Ты не пригодилась — опять тоска

(не тебе умершего извинять)

И губой лаская пустой стакан,

Что ты хочешь выглазеть из меня?

Что ты хочешь выдрать из-за души?

Это — не запретная полоса!

Ну, сходи кленёночка задуши —

Он уже у мамки устал сосать.

Поиграй в песочнице — хрен слепи

(ведь должно же что-то иметь объем).

Что там было вскользь про не надо пить?

Всё равно себя через край прольём.

Ну, переиграй меня в соль бемоль,

Совесть — не подмога такой игре.

Помнишь — наглядела Ассоль бельмо

Да об рею зад иззанозил Грей?

Каждому non multa sed multum, но

Ты ведь не отбила ещё за то.

Вновь не пригодилась — пока темно —

Ну, такие бочки у нас в лото!

Ну, не откудрявил твоих степят,

Ведь, неровен бог, подрастут слова.

Ну, разочек сдуру пришёл в тебя,

Что ж теперь, и мимо нельзя слабать?

Ты не привилась — это больно. Как

Нынче дешевеют дурные сны.

Ну, слегка когда-то послал в нокаут —

Это не причина так долго ныть.

Развяжи котомку — пусти вовнутрь.

Моего не надо хранить добра.

Можно ведь разочек и обмануть.

Ты не пригодилась. А мне пора.

 

Передоз

Поздно вопить о любви и подстилать полотенца ей —

Это не кровь целомудрия, это всего лишь мозги

Выжаты нежно на холст. Так выжимала Флоренция

Бронзовых мальчиков Винчи гибкий и гибельный гипс.

Люминесцентные бельма спьяну сойдут за лампады, но

Это не траур подсолнухов, это всего лишь антракт,

Не отафишенный загодя. Так по башке баррикадами

Били красавец Париж за либертеновский страх.

Поздно слезой у друзей помощь вымаливать, страшно им.

Это не свадьбы гулять, вырвав у счастья клочок

Мутного кайфа любви. Так вены струн перекрашивал

Маленький Зальцбург в ночи, скрипкой ширяясь в плечо.

Это нечестно. Не в масть. Это не я обесточился —

Это сыграли в меня, подрисовав имена.

Так уходили из глаз, выдав мое одиночество,

Лучшие, но не мои… Так умирала весна.

 

***

Опять не ночится и жгут костры тузе-

Мцы — им ещё полжизни до привала.

Ведь ты, узнав о козырном тузе,

Меня к себе на небо зазывала?

Часы стоят. Поддельный Тициан.

С тобой ли, девочка, мы с Вудстока линяли?

Еще один смешной инициал

И мой портрет, приклеенный слюнями.

С тобой ли, кроха, сняв шальной джек-пот,

Мы поливали пляж Red Label Johnny Walker?

И я тебе вылизывал живот,

Как дикий скифский царь своей неволке.

Невольнице? Кого ты учишь врать?

Мои слова тебе не перекаять.

Опять не ночится? Смахни себя с ковра,

Возьми платок — не три глаза носками.

С тобой ли, пупсик, дули на двоих,

Пока муж спал, ну а аллах не видел.

Кого-то в эту ночь несли в Аид,

А мы смеялись под порнушный видик.

Опять не ночится. А утро будет в долг.

Так надо, зая, хватит передозов.

Фонарь издох. Луна, как валидол

Под языком богов, упавших с воза.

Так надо, милая, присяжных не найдёшь.

Ты будешь приговор, я — исполненье.

Я с рук своих следы твоих подошв

Слижу, как забродившее варенье.

Ахматовский боксёрский нос свечи

Воткнулся в перетрескавшийся череп.

Мне нравится, о чем сейчас молчишь.

Опять не ночится.

А утро будет через…

 

***

Снова с жизнью лёг без презерватива,

С перепоя занемог — видно, осень.

Ты кого сюда весь вечер водила

Посмотреть, как боль меня пылесосит?

Понахныкали соплей — ты оставь их.

Пусть засохнут, как янтарь с дохлой мухой.

И не надо мне других эпитафий,

И не надо мне других — кол им в брюхо!

Бог сфальшивил — лишь две кнопки вдавило,

Прозевал, смешной — одну с треском в дамки.

Ты б на всякий отошла. Вдруг? Да видно

Родилась в ночнушке. Умной. И самкой.

Мне твои ресницы не перебредить

И себя не перебре… Из ребра ты.

Черным чайкам бакенбард север вреден…

К лысым ласточкам своим впишешь брата?

В три смычка с крестов надгробных табличек:

«Пили-пили, пролива-проливали».

Ты помашешь мне, как та, с пограничья,

Что напрасно прождала свово Ваню?

Я играл не за себя. Переплюньте!

Долго ждать им, коли ты под сердечком.

Пусть не в очередь кого — в моем грунте,

Пусть кого-то, кто за мной — в моей печке.

Как когда-то на заре сивый мерин

Свои ржавые стихи вклеил в телку.

Пол-аршина на меня (хрен ли мерить?)

На Россию общий клин (хрен ли толку?)

Кукарача, рок-н-ролл — ноги сломишь!

Да хоть раком! Петухи ждут до третьих.

Довести б галчат за лапку до дому,

Дать холодных п… лей — да согреть их.

А себе ещё навью я местечко.

Всё срастётся, коли ты под сердечком.

 

Пятый романс

Вроде срасталось всё — черт разлепил косяк.

Вроде воткнул зерно — вышло корнями кверху.

Ну почему летать радугой мне нельзя?

Ну почему опять заколотили дверку?

Выйти через войну? Снова разбил очки.

Выйти через петлю? Не повернётся сердце.

Снова через неё? Снова до белочки?

Вроде бы всё прошёл — не фиг туда переться.

Был бы восьмой этаж… Грязно сегодня вниз.

Пусто. Три точки. Воскл. Снова не до дуэли.

Хоть бы читать лайт крайм.

Хоть бы вести дневник.

Хоть бы Тотошкой вдаль к маленькой хатке Элли.

В радугах нет тепла. Выхода нет в дверях.

Каждому свой прайм-тайм —

значит, прошляпил сетку.

Только поётся мне — скоро в календарях

Братья мои пером черным закрасят клетку.

 

***

Пахло носками сожжёнными —

Розы заткнули носы.

Всё-таки прокажённым

Вырос твой плюшевый сын.

Каждой собаке по празднику,

Каждой скотине — весло.

Мне ведь, такому заразному

Больше всех в жизни везло.

Мне ведь, такому паскудному,

Бабы лизали ладонь.

Вроде не ласкан иудами

И не обрезан мой конь.

Здесь не осудят — не принято.

Здесь не накажут — вподляк.

Только какая-то вынута

Кость из груди корабля.

И не в перчаточках лайковых,

И не в цилиндрике, нет.

Только твой друг, моя ласковая,

Лучший в России поэт.

 

Последний блюз

Дохлой крысой сползает ошкуренный вечер,

В саксофонную похоть завёрнут звонок

Твоего телефона. Меня не калечит

Это пьяное «ну?», как извозчичье «но!».

Но сегодня мне врач запломбировал душу

И в мишень головы тихо вставили мозг.

(Ведь поэтов, я помню, душили подушкой,

Как ты била меня головой о трюмо).

Знай, глупышка, тебе не достанется славы —

Не надейся, что я не заметил твой блеф.

Крыса-вечер уже наглотался отравы —

Я последний на этом хмельном корабле!

Да не пялься в дисплей перепуганной рожей —

Вечер сдох. Прогуляйся под свежей луной.

А таксист передаст тебе томик Серёжи,

Твои тапки и порванный мной проездной.

Ты же знаешь, мой вальс не танцуют без ран. Кем

Переигран финал — тот и мордой в песке.

Я уже до звезды наигрался в орлянку.

Добеги до ларька.

Нажимаю «escape».

 

Farewell

Солнышко поцелуй. Не обожги глаза!

Я пока приценюсь, ждёт ли меня вокзал.

Волю засунь за лиф или в карман пальто.

Судьбы не подошли? — Время ещё не то.

Носом воткнись в кино. Выждешь — тогда вернусь.

Я не бывал давно в домике с кличкой Русь.

Да не бери всерьёз тресканный кафель лиц —

Я уже знал её взгляд из-под капельниц.

Будь молодцом. Я всё переиграю враз.

Знаю, когда несёт и начинаешь врать.

Солнышко сбереги — тяжко теперь ему.

Если я взял мозги — богу не по уму.

В курсе: билет one way, но ведь бывал come back.

Помни: твоих бровей я не забуду бег.

К двери не подходи — там только мутный мир.

Вспомнил: в твоей груди где-то есть… (черт возьми!)

Точно! Сырая боль — хватит ещё на год.

Так что у нас с тобой полный теперь расчёт.

Я подустал, пока складывал буквы Кай.

Только не стань искать!

Только не стань искать!

Я маякну, когда снова свалюсь на снег.

Мне уже не предать — я на твоей блесне.

Скажут, что сдох — пойми.

Трубы не проскрипят.

В этот собачий миг я вспоминал тебя.

Снова звонит такси. Как-нибудь доберусь.

А не дождёшь — спроси маленький домик Русь.

 

Шестой романс

Баховская C moll и сквозняком D dur,

И сигарет всего: пачка, что на рекламе.

Выплюнуть бы кишки да замозгачить дурь,

Чтобы Земля с орбит вышла к едрене маме.

Все на своих местах: только второй WarCraft

Да и не жгут в печи деток царя Давида.

Если бы ты сыграл запахи прелых трав

Горлом моей зари — я бы тебя не выдал.

Кошку прибить к доске или забить козла…

Знаешь, когда не спишь, хочется запах неба.

Жизнь без неё — петля; хочешь, чтоб не пришла —

Ловишь на парадокс, словно с руки троллейбус.

Выбрось свои часы, выпей ещё пивка —

Каждому в голове нужен свинцовый грузик.

Ночью по всем щелям лезет в дома тоска:

Если мигнул фонарь, значит, кому-то грустно.

Выпилить бы луне новых смешных ресниц

Или раскрасить Ковш вечной болотной краской…

Ладно, на посошок тоже чуть-чуть плесни.

Знаешь, когда не спишь, хочется слова «здравствуй».

 

Алкоголи

Не пишется. Вопит больной Гийом —

Мост Мирабо застыл над грустной Сеной,

А мне сейчас совсем не до неё —

Мне руки крутит чувством, что весенним

Холодным утром вертится в башку,

Что умирать — смешная антреприза.

И я не удержу свою тоску

И покачусь по скользкому карнизу.

Меня уже устали страховать —

Я должен сам пройти по льдистой кромке.

(Компьютер, стол, прожжённая кровать

И блядская улыбка Незнакомки).

Смешные книжки — я их не писал,

И телефон молчит — три дня как пропит.

И некого винить. Я где-то сам

Для Рыб придумал этот пьяный тропик.

Но только по весне. И не со зла.

И не прося прощанья (здесь курсивом).

Но хочется, чтобы душа легла

На небо не по-здешнему красиво.

И чтоб отлипла лишняя любовь

В смешной подарок безнадёжно серым.

Сегодня вечер. Сена. Мирабо.

И скука со страниц Аполлинера.

 

Маленькая молитва

Дай, Господь, ума на две бусины

Да щепотку сил, чтоб суму трясти.

И ещё молю: не забудь себе

Отцедить хоть капельку мудрости.

Я прошу, чтоб пули не в молоко,

Чтобы счастье мне без петли пасти.

А себе, мой Бог, не прими в укор,

Подари чуть-чуть справедливости.

Сделай так, чтоб мир не догрыз меня,

Чтобы жить — не мстить, чтобы петь — не льстить.

И чтоб ей мне больше не изменять.

А себе подкинь больше милости.

Пусть тоска да грусть на цепи сидят.

Дай мне оседлать их да шпорой пнуть.

Только, глупый мой, не обидь себя,

Чтобы нам с тобой было поровну.

 

Математика Гамлета — Мышкина

Любовь есть притяженье боли к (учесть mg)

холодному рассудку.

Я, значит, болен и безумен — не влюблюсь.

Не сходится. Не сплю вторые сутки.

Кому-то нужен. Помню и зовут как —

Вот где-то здесь придётся ставить плюс.

Ещё (есть интеграл?): I′m mad (здесь расшифровка).

Плюс расстоянье минус лю… (не спать!).

Немного пива (это не в формулировку).

Итог: не болен, значит, я здоров. Ку-

Да я дел таблицу слов на пять?

Повтор: болит (квадрат!), но ясное сознанье.

Умножить на любовь (тогда к кому?).

И расстоянье около трёх Даний

Или пяти. Но где таблица знаний

Там, где любовь приравнена к уму?

Зачёркиваю все (delete!). Здесь среди мумий

Любви нет. Значит, формула проста.

Есть расстоянье между болью и безумьем,

Которое к нулю. Короче, в сумме:

Один я знаю, где здесь красота.

 

Литургический сон

 

(мини-поэма)

 

1

настасья спит рогожин мёртв едва ли

себе я дал бы шанс моих людей

всегда так неумело убивали

что было весело и я вводил предел

на качество распада закрывай рай

на карантин и керосинь от вшей

мне пофиг как погиб джордж гордон байрон

но в кайф считать пролёты этажей

мне не грозит висеть в посмертном воске

но льстит ввалиться в глубь библиотек

писать как кельт читать по-маяковски

и отдаваться в полной темноте

базаров глух кирсанов глуп зачем же

кому-то выдан пропуск в мой гарем

пусть этот мир мне задницу почешет

и вылижет немного пригорел

и недосолен я по недосмотру

но это не спасёт кому ж не знать

что по аллеям бродит смуглый отрок

без томика парни и желтизна

по-болдински и смерть по-пятигорски

давно уже мне выдали аванс

так принесите мне хотя бы в горстке

для роли кельта новые слова

застрелен ленский а онегин врёт не смею

искать врагов когда они ничьи

пока праженщина в раю пугала змея

еёлюбовник изобрёл дрочить

сопливый день a la французский насморк

а мне ещё тащиться на парнас

стихами вытошнит и пересушит насмерть

и ни одна настройка не верна

пусть паганини спит на страдивари

струну загнув крючком то храп то свист

я снова наперчён и переварен

но строю домик как трудяга свифт

и снова чай календула ромашка

и йо-хо-хо на сорок мертвецов

так хочется сменить свои замашки

и натянуть серьёзное лицо

каренин лох а вронский жмот не в тему

загениалить среди минус мозг

всегда волчонок был моим тотемом

а покусаться никогда не мог

и снова где-то в пьяной электричке

спою про заблудившийся трамвай

и в слове идиот забыв кавычки

себе же выпишу диагноз и плевать

на душный запах старого вокзала

(клозет и пот, не смешанный с весной)

напрасный труд она вчера сказала

что любит на ночь жареный чеснок

ещё она сказала что я гений

поэтому наверно и свинья

а я прикалывался складывая тени

шекспир поэт

бодлер поэт

я это я

 

2

не проромансить бы и продинамить боль

и прошмонать бы мир — истина где-то рядом

но если брать карман — паспорт дыра и болт

и на прожжённый снег пара безумных взглядов

время ещё не то но для рывка на ноль

завтра ещё не срок а послезавтра поздно

если играть себя будет сплошной минор

если играть тобой слишком выходит просто

в лапах корёжит гриф выжать бы до конца

свой волосатый вальс только пять струн вне правил

сдвинулся иисус и подменил отца

прыгнув ко мне на стол в грязной больной оправе

каждому по серьге каждой на поцелуй

след по сырой траве стелется чётко-красный

лучше перестоять чем на беду-иглу

нежно присесть как гость на уголок матраса

если глаза насквозь ветер туда-сюда

штопай пока душа к вечеру не простыла

где-то пяток чертят режется в города

чтобы легко решить чей проломить затылок

ну а в моем нутре снова на бред запрет

перестарался жить дальше уже вслепую

редкая птица (sic!) водится на днепре

впрочем не важно кто первым схлопочет пулю

впрочем не важно кто будет себе женой

и не понятно как сам себя тайно бросит

пару порожних душ вырезать по живой

и оторвать крючок в этом пустом вопросе

мне это близко но я пережил христа

это не мне в укор просто бывает плохо

если ещё пишу значит уже устал

биться о стены лбом жутко ломает похоть

и пополам глаза выставить два окна

законопатить дверь нефиг гулять по людям

если кричат лыжню значит идут не к нам

если молчат люблю точно уже полюбят

это не нам пацан выпишут ордена

это не нам сынок бог поцелует строки

скоро придёт рассвет серый как кардинал

ты прозевал закат так наверстай востоком

так догони вразбег пару шальных минут

я через час взлечу и никому об этом

ты же считал что я мучаю время ну

я это я

а ты можешь считать поэтом

 

3

над никульским кладбищем тишина

это в кайф что мне там нашлось местечко

если ты вдруг замужем ты жена

навсегда моя а его навечно

споловинить сроки всегда с руки

сполоумить строки не в полный голос

ты мне пальцы чуточку подстриги

чтоб не так гулял я по плоти голой

ты мне спину капельку пригорбать

чтобы ящик в тютельку по длине был

так и не носить мне видать герба

удивлённый глаз на три пьяных неба

я когда откинусь не закрутись

никому не дай полувеки смежить

мне б ещё взглянуть как ночной флейтист

в полный свист блюзнёт по луне несвежей

задолбало до смерти петь про смерть

ты присядь ко мне поделись живинкой

расскажи как ночью звенит проспект

или как ходила за ежевикой

проворкуй мне сказочку про пажа

и про королеву с ажурной пеной

хоть бы джиму лапу сейчас пожать

или джима струнами взъерепенить

отлепи губу отлежись сама

это летаргия не литургия

я спускался вниз много раз с ума

я ведь я

поэты они другие

 

Письмо Еве Кудрич

Безалаберно вдарить первым

В безразмерную безамберность…

К бесам верность, наверно, ревность

Отревут за меня. На нервах

Я вистую, свистя из «Sweetsa».

Как в бреду: бутерброд на Броде,

Как рот в рот (до сих пор мне снится

Мальчик с синим лицом урода

На пруду областной больницы).

Не икалось Шато д Икемом,

Декольте пахли О де Кёльном

Просто спиртом всегда богемней,

А портвейном еще прикольней.

Солнце сверху и солнце снизу,

То, что ниже, рыжее трижды —

Пусть Париж наживает грыжу!

А слабо пройти по карнизу?

Ещё дозу — и рожей в жижу!

Намазюкаем новых музык:

Охренеют охрипши скрипки,

Обезлюдеют скрепки блузок,

Обезблюзив разлюб улыбок!

Просто без handsfree & bluetoothов

Все ослепли, хандря в трех липках.

(Посмотри: на дисплее бесится

С Эмэмэсиком Эсэмэсица!)

Не забыть шебутное бешенство:

Ркацители — цель — утро в складочку,

Пиво в складчину, спирт по скляночкам.

И стихи, стихи, стих-хоть вешайся.

Silver age на скрипучих Loveочках —

Разогнать бы всех к черту вилами.

Ведь поэзия любит славочку,

Существует — и ей до лампочки…

Вы виновны!!! Казнить не миловать!!!

 

***

Я этому миру не должен, ведь были за ним грехи

Похуже, чем жены друзей в краплёной моей колоде.

И пусть шепелявый бог под глупенькое «хи-хи»

Шестёрок своих другим нарежет судьбу на ломти.

Забудьте про титры. Напрочь. Увольте по всем статьям.

Щенявое «вон!» не светит моим караванным строчкам.

Я их не царапал зубками, как мальчиков для битья.

Пусть лучше другие гордятся своей молодой суходрочкой.

Белёсые скулы скулят прощенье своим черепам.

Мне было не до живых. Я пялился в мартиролог.

Я этому миру не врал. Поэтому и не спал

С такими, как он. Но в кровь вонзился его осколок.

К очкам приморожен наспех вчерашний больной угар…

К чертям «бережёных бог..» — ни ставки на фаворитов!

Кому оттоптал лицо, простите. Шёл наугад —

В голодном моем лесу дороги ещё не пробриты.

И пусть «я на этом мире» — довольно смешной этюд,

Но «я у него в ногах» — совсем уж дурной набросок.

Был грех — к небесам в толпе с надеждой тянул культю,

Но только на поцелуй! И пальцы загнув вопросом.

Пусть кто-то поймёт: «hands up»,

а кто-то прочтёт: «воздев» —

Я просто хотел летать, не плача о Джонатане.

И мне не писали писем на адрес «Ему. Везде» —

Не каждому выдан шанс себя раскрутить на танец.

Мне выдали этот мир, без всяких гарантий на…

Ему навязали мой тщедушный, но вольный остов.

И дочь его не со мной, но все ж не разведена —

Нам некуда жить вдвоём. Шей саван из брачных простынь!

А если скроил — считай, кто сколько напел молитв,

И сколько из них меня хоть раз помянули всуе.

Но я выдавал всегда пять строчек на каждый литр —

В расчёте! Пусть он теперь мои образа рисует.

 

***

Я почти обессловел. Не к чину слова.

Ведь словам нужно зубы почище.

Мне б с тебя в эту ночь все добро сцеловать

И сдавить его в жадных ручищах.

Все получится — я не купил эту боль,

Да и радость сегодня не в смете.

Если веришь — ударь, если любишь — уволь, —

Бог в приказе меня не отметит.

Здесь вчера солнцевело. Сегодня снежит.

Только завтра дождливит след в след мне.

Я же видел, что мне в этих пальцах не жить,

И не надо считаться, кто летней.

Я опять о любви. В зависть тем, кто кричал,

Что с тобою совсем обесстишел,

Что поверился вдрызг этим острым плечам,

Что испелся и плачу потише.

Догоняйся. Я шрам из себя иссеку

И углы обточу об дорогу.

Я все врал, что любовь состоит из секунд.

Догоняй. Только песни не трогай.

 

***

Лишь от окурка след выдаст пустой карман…

Петр ногами вверх выдаст судьбу поэта…

Кошечка, ты опять, видно, сошла с ума,

Если в такую ночь мне предлагаешь это.

Кошечка, ты проверь: крыша не протекла?

Я не чинил давно сломанный дамский зонтик.

Быстро беги в кровать. Я не хотел бы класть

Свой небольшой на всех.

Лучше попялься в сонник.

Было. Прошло. Ну что ж? Может быть, Мендельсон?

Будешь спокойно спать под моего Шопена!

Жизнь не солёный снег, выпавший на лицо,

Да и ложится смерть явно не мыльной пеной

Типа Gillette-лимон. Вынь из волос перо

И разложи пасьянс. Я постихачу, ладно?

Каждому на судьбу маленький дан пирог,

Ну а дерьма на всех выписано изрядно.

 

Эдику Цветкову

Ты тоже спел. Но только не по-нашему.

Тогда respect — мы большего не нажили.

Ты врезал джаз — я об него обрезался.

Ты жил держась — мне не хватало трезвости.

Хочу кукушкой над гнездом петушечьим

(И на боку хоть царствуй, хоть беду кричи),

Хоть Маргаритой голой, хоть валькирией,

Да хоть Вакулой, хоть с обрыва гирею.

Лети, сынок — тебе ведь жить не с Бахами,

Не все ль равно, кого и где оттрахали.

И пофиг дым, что ты одет по-летнему —

Мне ждать звезды.

Мне уходить последнему.

 

Соната

Завещаю себе тебя.

Не пинай дежурного клоуна.

Запрещаю, собой скрипя —

Ты не вся об меня переломана.

За плечами тоски не спят —

Лучше влёт между раковин век ударь.

Завершаю собой тебя.

Не вкорячить тебя в моё некуда.

Упрощаю тебе. Устал.

Я не буду твоим угощением.

Я прощаю себя. Кем стал? —

Украшением? Укрощением?

Разрешаю тебе пристать —

Потроши меня по-хорошему.

Развращаю. Не перестать.

Ты с какого меня взъерошила?

Унижай. Не забудь слизать

Все моё, что с испугу выжала.

Уезжай. Не к столу слеза.

Просто снова некстати выжила.

И не жаль. Больно, если за

Этим жалом — вампирный умысел.

Мне не жаль — я привык слезать

С игл неба, ведь там ни к чему мы все.

Умоляю, иди в отгул

Я и так уже много выскулил.

Уваляю себя в снегу

Там, где волки добычу рыскали.

Увольняю, но сберегу —

Не хочу слишком долго маяться.

Увиляю, когда смогу.

Ведь не каждый тобой ломается.

Что ж ты ноешь, как выпь в трубу?

Счёт закрыт — ничего не выставить.

Спараноишь себе судьбу —

И сама же к себе на исповедь!

Не дано лишь меня. Забудь

Все, что было на грязных лестницах

Все равно между этих букв

Ни одна твоя не уместится.

 

Седативное

Вышло как-то по-людски. С непривычки, что ль?

Как-то вроде не впервой, но… никак.

Все хотелось доползти до харчевни воль —

Отскочил куда-то вдоль на века.

Не сошлись в цене с судьбой? Я не спрашивал.

Не столкнулся с головой? Тоже бред.

Просто жизнь моя хреново покрашена

В бестолковый поэтический цвет.

Вышло тошно? Вынь глаза — не отсвечивай.

Стало круто? Полетай мотыльком.

Не такой уж бог сегодня доверчивый,

Чтоб дарить тебе меня целиком.

Ну, подумаешь, башка перекошена.

Ну, подумаешь, на сердце два шва.

Лучше выкурим одну по-хорошему —

Нам вдвоём теперь с тобой выживать…

Был у цели — смог нализаться.

Шёл домой. Проснулся — валежник.

Накарманил цивилизаций —

Баб хотелось, как у Валледжо.

И пришлось костюмчики гладить —

Иззанозил руки об доску.

Со своим вином на оладьи —

Не хотелось баб, как у Босха.

Вот и ты лежишь эшафотом,

Зная, что я телом перевран.

Ведь на том замызганном фото

Кельта ретушировал Рембрандт.

 

Теофобия

Я к богу не вернусь. Ключи на полке справа.

Не мне перепевать надрывно-горловых.

Ещё бы сто монет — и я б простил Варавву,

Чтоб больше в пол не бить остатком головы.

Чтоб не терпеть взасос сопливый ультиматум.

Кто мне соврал, что жизнь бывает и трезва?

С похмелья пили квас, а я ругался матом,

Когда ты шёл к Нему. Ведь он тебя не звал!

Мне не привинтят нимб. Тебя не вклеят в складень —

Не первый ты менял бейсболку на клобук.

Я душу продавал ему всего лишь на день,

А буду и в гробу с отметиной на лбу.

И пусть младенцы спят в ладошках богородиц.

Он обещал прийти. Наверное, за мной.

Но лучше на шесте в лохмотьях в огороде,

Чем в гору под хлыстом с брусками за спиной.

Ты слишком мало знал, чтобы влюбиться в доску

В копчёную доску с нестриженым ИНЦИ.

Я не прощу ему киднеппинг по-жидовски,

Как не простил себе нелепый суицид.

 

Сравнения

 

1

Я — ваше всё (плач в зале). Да, … mea mecum…

Как Пушкин с рожками (Учебник. 5 класс.)

Как хомячки, разорванные смехом,

И Дон Жуан, залюбленный дотла.

Как еженощный сон (да-да, про лошадь),

Как новый «Форбс», где ваши имена

Не на обломках пишут — на обложках,

И каждой ляжке разная цена.

Как Броудвей, омюзикленный бредом,

Как дилижанс, в котором не трясёт.

(Пусть копирайтеры вымучивают credo,

Но под гербом навек: «Я — ваше всё!»)

Как два носка у грязной батареи,

Как два соска или как два горба,

Как труп под Роджером, вихляющий на рее,

Как Чацкий (помню: «…бля» и помню: «…бал»).

Как «жизнь свою пройдя до половины»,

Как «не с глаголами», «суглинки, чернозём»,

Как «Отче наш», как «не убий невинных»,

Как рупь на опохмел, — «я — ваше всё».

Как Ветхий Жид, мой вечный агасверстник,

Как горький макс торговой марки «Sweppes»,

Как $ (символ доллара (ещё зелёный персик)),

Как новый «Reebok», лопнувший на шве.

Как ксёндз, бормочущий свою латынь у гроба

(Молиться — то же, что просить у пули «sos!».

Брось рассуждать «жизнь/смерть/любовь». Попробуй

Не спутать пулемёт и пылесос).

Как «дважды два», как «Маша, я Дубровский»,

Как Иисус (или мы с Ним вдвоём?).

Проснись, сынок, ты намочил матроску!

«Я всё своё! Я всё своё! Я всё своё!»

 

2

Мне нравится, что вы больны. Не мне

Доить капитолийскую волчицу.

А кто-то с толстой сумкой на ремне

Стучится, и стучится, и стучится,

Как колокол о свой больной язык,

Как дятел, как часы до приговора

И как Клааса пепел (до росы

Мне не найти сравнений Мальдорора).

Я Вас любил. Любви не может быть,

Пока на дубе цепь не золотая.

А кто-то, перервав гнилую нить,

Плутает, и плутает, и плутает,

Как Моисей, который go down,

Как Людвиг Ван вглухую среди клавиш,

Как заяц вперехлёст своим следам

(Здесь вычеркнуть — крота уже не вставишь).

Взволнованно ходили Вы… Внаём

Сдавался только я… И проворонил.

А кто-то тело жирное своё

Хоронит, и хоронит, и хоронит,

Как фараон среди костей рабов,

Как белка каждый раз по разным дуплам,

Как мальчик неизлитую любовь

Потоком прячет в надувную куклу.

Но Ваши пальцы пахнут. Насовсем

Я не отдамся — не плюю в колодцы.

А кто-то, на постель мою присев,

Смеётся, и смеётся, и смеётся,

Как человек, который у Гюго,

Как бультерьер у дверцы преисподней…

Но мне, поверь, совсем не до него.

Ответь мне честно,

Ты моя сегодня?

 

Ученикам

Или вспотел асфальт, или взлетел СашБаш,

Или кому-то здесь вновь раскровянить морду?

Только, mon cher, за мной очень крутой вираж,

И не тебе судить, как я потратил город.

И не твои стихи, как я потратил баб…

Мальчик, родимый, вынь руки из этих ножниц.

Это не брызги вин и не мокрота лба —

Это с тебя, малыш, нежно срезают кожу.

И не твоих умов, как я потратил боль:

Или забыл очки или схватил отвёртку…

В нас, на большом огне, жизни — на коробок,

Да остальной фигни — раз завернуть в скатёрку.

 

Воспалённое солнце

(отрывок из поэмы)

…Я отштукатурился вновь (простите меня за корявость),

А с новой резьбой не привык — крутился на ржавых болтах,

И не завидовать мне тем, у кого якоря есть —

Будет ещё у меня несколько новых Полтав.

Будет на фору ещё горстка неписанных правил

Или неправильных писем (а это уже на резон).

Теплится пара слезин в моем застеклённом анклаве,

Бьётся в печурке огонь — тесно ему, как в сизо.

Время ещё не квадрат, тоску на любовь не умножить.

Есть только окружности поп и то на последний peep-stop.

Есть отрицательный вектор двух пар положительных ножек,

И следствие хуже причин…

И жизнь — заполненье листов…

А смысл и разум — враги (нарочно грустить буду нудно!),

Трагедия смеху — родня (пока не захочется выть!).

В окошко судьбычится Марс, в саду керосинит Иуда.

И пусть отречёт Галилей меня от меня.

Так и Вы.

Слетели ко мне мотыльком, нарушив три дня целибата.

Не смог, как Венере вандал ответить Вам: «Только без рук!»

И два электронных письма на сто тридцать два килобайта

Простите, я так и не сжёг. Ну да, пожалел ноутбук.

И снова замазывать руст (вот здесь, я прошу, без ироний!)

И спать меня ложит Прокруст (ошибка, и рифм не должно).

Но я никого не пущу в сопливый свой быт макароний.

И пусть меня высечет Бог. И сильно накажет вино…

 

***

Мне сердце вкрутили и бросили плыть,

За то, что стоп-кран машинально не дёрнул.

А я снисхожденья просил у иглы

В расплавленном чайником диске Deep Purple.

Кому еще вдруг по зубам облака?

Здесь под человека никто не закосит.

А я б на коленях стоял и лакал

Липучую сперму зарубленных сосен.

Я выл бы Бетховена мутной реке

Больным тенорком молодого лисёнка

И где-нибудь в тихом пустом кабаке

Писал про любовь на линялой клеёнке.

Да я бы… Чего там? Вертеть так вертеть!

Вскопал бы себе уголок Пер-Лашеза,

Чтоб даже чертовски красивая смерть

Влилась неприятным глоточком дюшеса.

Терпеть так терпеть. Петлевать так в миру.

А дохнуть так медленно. Время — резина.

Но я никогда до конца не умру.

Мне смерть не к лицу.

Как Иуде — осина.

 

Монолог Шекспира

Ума хотелось, что ли? Власти ли?

Какой мне прок, что этот мир безмерен?

Ведь если сердце — просто пластилин —

Я им замажу трещину на вере.

Ведь если сердце — просто дикий воск —

Достаточно на мини-Галатею.

А на дурацкий Гамлета вопрос

Подкину ему новую идею,

Ведь если сердце — масло, то во мне

Искать не надо бога поприличней.

И если Лир бродил в своём уме —

Пусть мир поищет поновей наличник.

Но сердце — плоть. И вновь весь мир — театр,

Как будто вся судьба в режиме моно.

Так, значит, мне опять на все плевать

И шить платки плаксивой Дездемоне.

 

***

В каждой беде беды ровно на полведра.

Выискать бы себе горя на искорку.

Ты же меня вчера так и не привела

К дому, где я живу, нежно маня ирисками.

Выклянчить бы тебе новенького меня,

Может, слегка того, хоть на полковшика.

Я развалился вдрызг и уже стал линять.

Не ремонтируй. Бред. Нет ничего хорошего.

Выставить бы стекло или хотя бы счёт,

Выставить бы коня — сказки закончились.

Только не жги друзей — слишком им горячо.

Ну а потом врубай нежные колокольчики.

Ну, а потом врубай скорость на пол-езды.

Бреду уже не быть — к дому доехать бы.

Если б не лез в строку — не было бы беды

И не летел бы вниз с дикими смехами.

Ну, а пока гуляй — счастья тебе кило.

Вылечусь — прилечу. Нет — так покедова.

Каждому свой перёд. Не разверни седло

И не пинай коня рваными кедами.

 

***

Улетел снегур с бабморозихой,

Справил бёздики Отчий сын.

Нет, не нам, браток, пить амброзию

Под хрустящие огурцы.

Эй, гарсон, ещё нам маслин и чек!

Помнишь, Джозефа есть сонет?

Я пойду удобрю суглиночек,

Ты одобришь. Держись, поэт!

Step by step. Топ-топ. Зря ты толстую,

Щипозадую не увлёк.

А народ, смотри, все безмолвствует.

Мёрзни, прыщ-ямщик — путь далёк.

Ну, давай, давай, брызгай яствами,

Подержу чуток. Не грустней.

Нам бы лучше вон ту, сисястую,

И выдру с ней.

Бьются чурочки, как в печурочке,

Всем салям-аллах! Как вам бар?

На, пожуй снежку — поищу очки.

Поналезли, блин, как в амбар!!!

Шапку пяль свою мономахую.

Тяжела? Без неё хужей!

Что ж ты так, родной, амфибрахием

С громким иктом на вираже?

Тело жирное к свету изверги,

Ты взмывай стрелой, альбатрос.

Ты ж не в байках беззубой Изергиль.

Во, писатель был — жаль подрос.

Батя Пётр твой у воротиков

Держит ключики, как кастет.

Мне сегодня не до эротики.

Исчезаю. Бывай, поэт!

Какой сикамбр разума угас!

 

Седьмой романс

Этим утром,

вскрывающим «Ниже!», «Ещё!» и «Пошла ты на…»

Без надрыва и лживо всплывёт: «You’re my dearest teacher».

И пускай моя совесть бессовестно наспех залатана —

Не к столу этот бред. Я сегодня насквозь герметичен.

Я сегодня напьюсь.

Буду бог, если вдруг не исполню. Я

Научился кроить джаз-концерты для скрипки под ругань.

Ты не бойся кричать. Все сойдёт. Наши души на молнии.

И пока не заест — будет корм обнаглевшим подругам.

Я сегодня навзлёт симпатичен.

Проси два по триста. Не

Привыкай дергать с неба статистов —

Лишь выгрустишь скуку.

Не дрожи вперебор. Пусть морячки завоют на пристани.

Отрывай якоря, как срезал фальшь с танцующих кукол.

Этим вечером — вдрызг.

Не держи за рукав. Не рискую без повода.

Кто-то клянчит две ноты и слог. Брось в колпак, бога ради.

Ты знобишь от любви. Можешь пробовать снова и снова. Да

Зазвенишь, как монисто…

Не надо визжать в ресторане!

Я в дугу эмпиричен.

Прорвусь. Слишком много смешного запрета на

Дезинфекцию слов неразбавленной кельтовой хлоркой.

И пустяк, что твоё/моё прошлое преданно предано —

Я не буду струной, перерезавшей пьяного Лорку.

Не рисую себя —

Небольшой перебор на богов у убого-нестоящих.

Попытайтесь-ка мне вжечь тавро под литавры. Да кто вам

Спать подаст без намордника

в затхлом поэтовом стойбище?

Отойдите, прошу. Я сегодня не так продиктован.

Не надейся на роль

В задний план все постели на годы забиты до премии.

Этот кастинг взасос отслюнявится содранным боком.

Don’t tоuch it!

И попробуй не ныть о так грубо опущенном времени —

Его место в углу. А тебя и до неба дотащит.

Я сегодня в строке.

Ты меня не гарпунь в моей сладкой шампанской купели. Но

Докурю свой глагол

И всем в левый сосок повтыкаю — просили.

Добирайся один. Мне на небе еще не постелено.

А согнётся флагшток — покемарю на мягкой России.

 

Сентябред

Глухой запрет на появленье шамбр-

Гарни. Цвести и гнить в бобровой заводи-

Нарвался смехом на дамоклов шампур

И недостроен — выдохся мой Гауди,

Отплюнув сплетни и полсердца схаркнув…

Тем, кто поверил — ни кусочка с соусом!

Пусть редко, но я принимал подарки —

Любовь ко мне, обёрнутую совестью.

И ходит осень, напрягая шармом —

С открытой попкой, зубки — губки бантиком.

А я в офсайде — отобрали шарик,

(В) вернули честь — такая акробатика.

Опять впотьмах гадать на кофеварке:

«Доколе мне терпеться с Катилиною?»

Уж если и написан я с помаркою,

Терпи, малышка — строчка будет длинною.

Но гонит осень, нежно душит шарфом

(меня сломать — не надо много челяди)

Пусть мясорубка жрёт в режиме shuffle

Того, кто был всегда немного спереди.

И пусть горят джорданы и д’арки —

Я погашу. Тайком. По-пионерскому.

С улыбкой наскребёт мой ржавый «Паркер»

Три вечных буквы в алтаре над фресками.

Влезает осень с запахом клошара,

Что в рот полезло — бесполезно вылезет.

Мне всё равно, когда берут за жабры,

Но тронь, попробуй, если я без привязи.

И пусть здесь ходят к жмурикам с припаркой,

И пусть меняться лезут с шилом в мыльнице —

Меня сюда не первый бог накаркал,

Здесь каждый пятый был моей кормилицей.

Им невдомёк — здесь каждый свой кошмар брал

В нутро не влезть — не спутаешь с матрёшками.

Тут — или к Мастеру, зажавши в ляжках швабру,

Или — к Пилату лунною дорожкою.

Не мне пить плесень с завтрашней заваркой.

Все дома. Так не лезьте в избу ластами —

Иосиф быстро вам сколотит нарко-

Притончик с ножками, вполне окорочкастыми.

Притихнет осень, скромно ножкой шаркнув,

А я пойду сентябрь в стороне пасти

И ждать, когда набухнет твёрдый шанкр

В паху урода, названного небом здесь…

 

Видеоклип

Лямуры, айлавы, ихлибы…

Глаза в волосах, серьги в губы…

И где-то глумятся талибы,

Клеймя могендовид на трупах.

А мы с тобой любим на трубах.

Кому-то срубают полипы.

Нас завтра послали за водкой.

Вчера посылали за смертью.

А, впрочем, всегда по короткой —

Есть должность «посыльный» по смете.

А мы с тобой любим, как дети.

Полипы полезли из глотки.

Упал курс банана в Уганде

По отношенью к картошке.

У нас есть труба на веранде,

Тугие-тугие застёжки

И трусики с розовой кошкой.

А скальпель ползёт к левой гланде.

В Байкале вода стала чёрной,

Убили посла без прелюдий.

А кошка смоталась позорно,

Открыв непричёсанный лютик.

Мы снова и снова. Мы любим.

А гланды отрезали с горлом.

Упали режимы, цунами,

Ракеты в безумном галопе.

Глазами, губами, руками

Мы любим, мы любим в нонстопе!

Полипы гуляют в Европе,

Земля отпылала над нами…

 

Дикая масленица

(колыбельная)

Соберём костёр — на весь лес востер,

Бросим брёвнышек, словно зёрнышек,

А потом на двор созовём сестёр

Будет плясочка. Спи, зверёныше!

Приползёт беда — мы её туда,

Подойдёт зима — в пламень личиком,

Бражки три ведра — то-то будет пра-

Здничек знатненький. Спи, язычник мой!

А потом пойдёт лютый хоровод.

Будет братушка Джироламушка —

Разойдись народ, все в расход пойдёт.

Даже детушки. Спи, мой лапушка!

Вон, гляди, вдали дядьки понесли

Красну-девицу буйну Жаннушку

Расступился лес — искры до небес!

Хорошо горит! Спи, журавушка!

Спи, муравушка! Вон Джорданушку

Волокут петлёй — рот забит землёй,

Вроде верится, вишь, как вертится.

Полыхнул копной! Спи, змеёныш мой!

Ох, идёт гульба — берегись, толпа!

А под пьяночку — пана Яночка.

Был великий Гус, а теперь, как гусь,

Весь обжаренный. Баю-баючки!

Гаснет — не беда! Видишь, поезда?

Там все деточки, словно веточки.

Полыхнёт до крыш! Не смотри, глупыш!

Повернись ко мне — дам конфеточку!

Крутит колесо — подвезли Лазо,

И везут-везут — потерял я счёт

Ведь не вешали — вот потешили!

Ты уже уснул? Ну а я ещё

Посмотрю насчёт

Гарной ладушки.

Спи, мой Владушка! Спи, Десадушка!

 

Второе письмо Еве Кудрич

В этом небе не так красиво:

Там амброзия пахнет квасом.

Нет там розовых апельсинов,

Не набросано ананасов!

К Рождеству не сумел съянварить

Новых жестов — другие лезут.

Не сварилось — пускай не к сваре

И не к своре. Язык железо

После спирта уже не лижет,

Как по детству. Пора на пристань,

Грамм по триста и — к аду ближе!

Может, к черту? Hastalavista!

Все на вечность! Себе ни свечки,

Ни окурочка, ни огарка —

Где-то в мозге открылась течка,

Как у сучки — и ту отхаркал.

Я слажал. Я по жизни — чайник.

Ведь за это не ставят к стенке?

Мне б гонять по помойкам чаек

И отчаянно грызть коленки…

Если встретимся («если» — шутка),

Строчки выстрочим по фигуре…

Кроме «если» есть «вдруг», малютка.

Если «вдруг», помни: было жутко

Гражданину кантона Ури.

 

Ин мемори

Вот и все. Резко кончился трафик —

Слишком поздно закинут аванс.

Каждый пиксель твоих фотографий

Профилирует вечность en face.

Снова август садистски обглодан —

Больно нам прищемили июль.

По туману — ты спрятался в Лондон,

Хоть по пьяни и пел Ливерпуль.

Было, было — лупили по крыльям

И друг другу лепили рога.

Вот ещё одну песню накрыли,

Грязной лапой настроив орган.

Помнишь вздохи троих клофелинщиц?

Или трёх? Мы играли в дуэль.

Ты любил их упрямо, по Линчу.

Я — в раскачку, по Эммануэль.

Никуда ты не спрячешься, мальчик —

Я из «симки» не стер строчку «То».

Мир не так уж бездарно заманчив,

Чтобы прятать его под пальто.

Только вспомни, как утром на Волге

Грели курткой больных голубей.

Ты затаскивал жизнь на помолвку.

Я — ходил на свиданья к судьбе.

Вспомни — слезы и зубы в подушку,

Вспомни — вой двух заброшенных псов.

Как Господь не по нам занедужил,

Но по нам прокатил колесом.

Как в подвале, почти до отрыжки

Хоронили любовь под портвейн.

Приходи в мою осень, братишка —

Там ещё не уснул соловей…

 

***

Ковырнули — да попусту вскрыли, но

Облажались — душа не с карманами.

Я тащусь к тебе с мокрыми крыльями,

Как залог нёс Алене Ивановне.

Как Шарлотту вёл к ванне Маратовой,

Сняв ботинки с дырявой подошвою.

Я ползу к тебе ласковый, братовый,

Умываясь заслуженным «дожили».

Я мажорливый. Да, я пьяниссимо, —

Фортерпенье твоё изминорено.

Ты диезово независима,

Но басово ещё не оформлена.

Помнишь, как за троллейбусом драпали

Мы по площади — плоскости Римана?

Ты дразнилась пальтишечком драповым,

Я — своей недожёванной «Примою».

У тебя, знаю, было и с дьяволом,

Ты прими, я пойму — только высушусь.

Ты Марию при мне обезглавила

И Емельку при мне обескрышила.

Ну, допустим, и князь твой не липовый,

И любить, предположим, умеешь как.

Только брось эти штучки, Филипповна,

Не полезу я в печку за денежкой.

Не волнуйся — я это всё стёр уже,

Но ещё не прощаю по-частому.

Ты взъерошь мои мокрые пёрышки,

И погладь их, как раньше, несчастная.

 

***

Снова грезится джимов июль

И луна с языком в три заплёта.

Снова нам не отсыпали пуль

Пулемётных, но здесь мимолётных.

Буцефал или гидроцефал —

Я не помню, за кем этот выбор,

Но к кресту не прикрутят овал

И табличку с размашистым: «Выбыл».

Кто-то спрятался в нашей норе

От страданий сопливо-дождливый,

Только хочется на минарет,

Чтобы каркнуть своё: «Да пошли вы…»

Только хочется… Мало ли что?

Не прикрутят… Кому это надо?

Чтоб в овале смешной Мефисто-

фель глумился, что крест за оградой?

 

Шахматный романс

Хоть на жопу богу марки наклеивай,

Хоть петлю вяжи из ниток фортун —

Разменялись мы вчера королевами

И словили мат на третьем ходу.

Хоть луну пробрей да вставь ей два клевера,

Хоть протектор изотри о котят —

Разменялись мы вчера королевами

И влетели, ни на метр не взлетя.

Пусть давнёхонько слова не пристреляны,

Пусть все солнца прогнили до кишок —

Растерялись мы тогда с королевами

Под шипящее вослед «хорошо!».

Жизнь сама воткнулась в свежую плевотень —

Не утонет — подождёт корабля…

Облажались мы тогда с королевами.

Ты как хочешь — я кладу короля!

 

Птичий блюз

Тетерев с тетёркой — пляска в десять па.

Весь дневник в пятёрках, а сама глупа.

Косы в десять строчек — хоть луну повесь.

Кто из нас порочен — ты узнаешь здесь!

Голубь без голубки — песня набекрень.

Я ведь тоже глуп, как труп. Но это хрень.

Недоплыли кони. Август недогнил.

Я здесь незаконен, так что сдуй огни.

Ворон на воронке — секс среди войны.

Мне твои заслонки выбить — хоть бы хны.

Не печаль всевышних — их печаль права.

Недозрели вишни — помер дед Иван.

Селезень бил утку — без цветов пейзаж.

По-смешному жутко ты себя отдашь.

Зевс имел корову тоже не со зла…

С плечика младого лямочка сползла.

Птицы, птицы, птицы… Хичкок — просто бой.

До утра глумиться буду над тобой.

У крыльца карета, словно «воронок».

Как венок поэту, платьице у ног.

Голь летит на падаль. Лажа — каждый такт.

Золушка, так надо, если принц — простак.

Хлопает по рылу лапой старый клён.

Катенька с обрыва — трусики вразлёт.

Стриж срезает мысли — ступор да тоска.

Я сегодня прислан душу оттаскать

За златые косы. Заплети ещё.

Пусть меня заносит — я уже прощён.

Филин тихо охнет — Бах рыгнет в орган.

Я ещё не сдох, но душу мне сваргань.

Ножки, словно циркуль — шире градус дай.

Не привозят в цинке с этих войн, мадам!

Снегири жрут ветки — кружит вальс в хлеву.

Воланд тоже, детка, врал не наяву.

Губы не занозишь. Так что будь смелей!

Соловей мимозе плакать не велел.

Вот и кукареку. Одеяло скинь.

Грустно человеку без такой тоски.

До свиданья, птенчик. Вытри со стола.

Будь я не застенчив — ты б ещё спала.

 

А. Кабанову

Куда ты, мыслитель бамбуковый,

Сгибаешь ботинками путь?

Из моего ноутбука

Рапсодит араб Фредди Ртуть.

Какой-то день выдался судненький —

И скудненький, мать его так,

Давай царапнём по абсурдику

И трахнем реальность в кустах.

На склоне фарфоровый слоник

Разбился. Все дети «кап-кап»

А Фредди ещё барселонится

И делает солнцу make-up.

Хотэя чеши по животику —

Что будет? Потом подивись.

В тебе же есть пьяная готика

И трезвый, блин, конструктивизм.

Пора и домой. По коллекциям

Ты — бабочек, я — просто баб.

Я тоже так думал — эрекция,

Она оказалась — судьба.

Да оба мы… Ты не потерян,

И я не монах-курощуп,

Но вот за дырку в гетере

Тебя я, прости, не прощу.

 

Злой блюз

Себя храня, меня кляня,

Крала огонь из глаз.

Тебя я тихо извинял,

А ты агонилась!

И раскрывало небо пасть —

Катились вниз дела.

Давала в долг на месяц страсть,

А душу пи… ла.

Пусть губы с вечера знобят —

В камин травы ложи.

Я снова кончу на себя,

А ты все вылижешь!

Ведь плоть впустую ковырять-

Не очень выгодно.

Я на Руси твоей — варяг,

Но утром — выгоню!

Пусть снова будут не с руки

Компот с яичницей.

Пойми: я — волк своей тоски,

А ты — отличница!

И забирай мои глаза,

И душу волоком.

Ещё найдётся что сказать

Седому волку.

Потом поймёшь: я не со зла

И не от скупости.

Я не хочу, чтоб ты взялась

Мою тоску пасти!

Давай, натягивай свой лиф

И прыгай в трусики.

Мы снова встретимся вдали

Уже по-русски!!!

 

Полусравнение. Шекспир

Пусть кто-то будет исступлённо шамкать

Про то, что негде, незачем, не в масть.

Да. Эльсинор. Площадка перед замком

И тень-отец, тень-сын, тень-дух, тень-мать.

Три пачки в день и три ноль-семь портвейна.

Мат из-под юбок. В самоваре — квас.

И что-то каплет на стихи из вены

И на три четверти перевран венский вальс.

Но чаю чаю, раз уже кончаю.

Dum spiro spero — спирт уже иссяк.

Я был намеренн, но уже нечаянн,

Беднягой Павлом вниз башкой вися.

И снова мне «баранка» за неявку.

Считаю капли. Щерюсь, как щенок.

Здесь — в дурака три кона на пиявки,

А там, надеюсь, будет прощено.

Я не деталь, но кто-нибудь заменит —

Я им давал нехитрый мой чертёж.

Давлюсь бухлом под кислые пельмени

Под «за спецназ» и «что ты там несёшь?».

Не удалось по тропочке прокрасться,

Под фонарями снова провели.

Здесь Гильденстерн бьёт харю Розенкранцу

И плачет в ванной крезанутый Лир.

Сосед умно плетёт про Вицлипуцли,

У Ариадны отобрав клубок.

Садко не пропоёт меня под гусли,

НО ВАМ НЕ ПОЛЮБИТЬ МЕНЯ — СЛАБО.

Я не умру среди пустых бутылок,

И не поставят раком на ножи.

И мне плевать, что где-то ты простыла.

Ведь ты простила? Значит, будешь жить.

Но в Мулен Руж твоим Тулуз-Лотреком

Не коленкор — тобою рулит муж.

Я лучше выпью с этим человеком

И проведу его, дав слалом между луж.

Я не рисую, не танцую — что же

Теперь стонать, пока не сломан грош.

Я стопудово не умру святошей —

Я ненавижу сказки про святош.

Окурок бросив в баночку с вареньем,

Я изрисую скатерть «С нами Бог».

Я был не худшим из Его творений,

Хоть слеплен наспех, словно колобок.

Смеркалось быстро и шорьки ширялись,

Дым выел глаз созвездием Петля.

Пусть хлюпал носом, что-то пел ноздрями,

НО ВАМ НЕ ПОЛЮБИТЬ МЕНЯ — ВПОДЛЯК.

 

Wintertime

Крутись, как хо… Но каждый при приходе,

При приходе, при прихоти, при при…

Из строя рвусь, ведь к строевой не годен.

Запри, be free, и посмотри «Забри-

ски Пойнт». Скинь понт и раскапризь «Пинк Флойда»

И спой про «kiss», про «Кысь»

Прокис компот.

А ты замри на три, заври

Свой грех и жди приплода.

И сберегись — затри платочком пот.

На бой с тобой любой не слюбит дюже.

Your boy don’t play the game up to game-point.

А твой гобой в запой поёт «Катюшу»

И ты за ним «Катрин» в надрыв запой.

Но хватит звуков и — «вельми понеже».

Кольни пониже — это злая роль.

Я снова потерял пароль от «нежность».

Скинь ссылку, плиз, ведущую на «боль»

 

Французский компаратив

 

Бодлер

Меня забыли… Брошенной игрушкой.

Как «Мишке лапу рвали» — в горле штык,

Как «выпьем, няня, где же наша кружка,

Куда мы лили горький нашатырь?».

Меня не сняли… Вновь обижен Оскар.

И шёпот: «Отче!», словно окрик: «Хальт!».

А губы, чмокая, мусолят папироску,

Оплёванную, как Констанс Уайльд.

А Шарль не спит. И в зарослях Онфлёра

Цветы упорно потакают злу.

Но не напишут: подавал актёрам,

Разбившись в кровь на лестнице Сен-Лу.

Побили Францией… В глазах — «Пьеро» Сезанна.

Как рыцарь пьяный, словно ландыш в дождь.

Соплив, как триппер старых куртизанов,

Глаза мозоля шпорами подошв.

А Шарль потеет… Мысли греют падаль.

Таких, как он, к обедне не зовут.

Но, как регата Ноя с трюмом гадов,

Поход волхвов с ночёвкой в хлеву.

Меня простили: «Уходи, подонок,

И не верти башкой — застынешь в соль.

И, как щенок, промеж сосков Мадонны,

Я пробираюсь, пьяный и босой.

Кончал апрель раздавленным эклером

И если мало — в горнице пошарь.

Меня все звали чокнутым Бодлером,

Я не перечил: «Можно просто Шарль».

 

Вийон

1

Мой брат, я здесь… Как ты, укрыт Парижем.

Молчи, молчи… Я в курсе — Франсуа.

Оставь… Мой стих твои слова подлижет,

А твой споткнётся о мои слова.

Брось руку жать — я не оставлю фото.

Ты не поймёшь, француз, что есть анжан-

Беман. Ты рвёшься к эшафоту,

А я плюю на плеши парижан.

Ты крест украл — я скинулся на гвозди,

А Сын сбежал — не тронута плита…

2

Вийон все врал — никто не знал его здесь,

И я не в цель — меня не ждали там.

Ведь сняв с петли — в гробницу не положат

Костюм не нам. К Петру идут в тряпье.

Но этот вор играл на жизнь Деложем,

А я все крыл козырным Монкорбье.

Я пьяный спал, блюя в его постели,

А он искал netbook в моих вещах

И мне оставил запахи борделя,

Мой бублик слопал, дырку завещав.

И массу зада мерили мы горлом.

Хорош безмен. Но дальше — без меня.

Он бросил трезвость, а меня попёрло —

Он прочитал: «Не слабая фигня!».

Париж бил в пах, а сбоку ваших нету —

Плечо к плечу, не в ногу, но рот в рот.

Он трахал шлюх и не любил поэтов,

А я, дурак, совсем наоборот.

Меня он предал, выйдя трижды первым.

Я сдох в Сен-Бенуа-ле-Бетурне.

Теперь я здесь, жру водку под консервы,

А он лежит в кладбищенском г… не.

Но знал ведь, гад, что миру я — приёмный

И буду гнить от скользкого вранья.

Я понял все, но только не Вийона,

Он все познал, но только не меня!

 

Лотреамон

Не надо: «Здравствуй!». Просто туфли скинь

И залезай в постель бесцеремонно.

Я только принесу сюда листки

Там, где Дюкасс имел Лотреамона.

Я только замочу свои носки

И поищу в штанах презервативы.

О древний Океан, твои соски

Я срезал не по-здешнему красиво.

О древний Океан, вода, как желчь.

(Лежи, лежи, не обнажая дёсен)

Ведь перед тем, как рукописи сжечь,

Мы с Лоэнгрином мирно разойдёмся.

Всевышний пьян, как тысяча клопов,

Он не осудит нас, моя Медея.

Ты мне отдашься просто за «слабо» —

Я покажу тебе Монтевидео.

Шесть песен. Значит, шесть попыток влёт.

Всоси меня покрепче, по-акульи.

Пусть твой плавник мой разрезает лёд.

Режь крепче, режь — мы не впервой рискуем.

Терпи, терпи — мы скоро отдохнём,

Зубами закусив одну подушку.

Но обещай — помолимся о нем

И навестим горячную психушку.

Пиши, пиши: «Фобур-Монмартр, 7».

Он девственник. Согрей его, родная.

Я не сревную. Пусть заткнутся все,

Кто до сих пор таких, как мы пинает.

Накинь ночнушку — на дворе ноябрь.

Тут близко: век и где-то четверть века.

Эх, был бы он красавицей, то я б

И голышом с короткого разбега.

Ты спишь, ma cher? И рядом не Париж?

Нет, просто дразнишь ласковым укором…

Ведь завтра ты простишь меня, малыш.

Я снова твоим буду Мальдорором.

 

Рембо

Тебя несло в загул — душонку покормить,

На свой костлявый тыл прикармливая беды.

Ты спаивал корабль от носа до кормы —

Теперь везут домой, как прежде Грибоеда.

Но в пояс золотой зашил слова торгаш.

Похоронил стихи, вынашивая грыжу.

А помнишь ли, Гаврош, как старая карга

Тебе закрыла дверь, открыв глаза Парижу?

А помнишь, пьяный Лель тебя носил в кровать,

Целуя твой аккорд, обсасывая буквы?

А помнишь, как вином насиловал слова,

Рождая миру смех над миром? А судьбу как

Помнишь ты, плюясь, брезгливо бил под дых?

Ты не забыл, как пел, даря своё презренье.

И как в песках просил у золота воды…

Три месяца в аду и пара озарений —

Роскошный ход — и мат чертям, богам, себе.

И прошлому на гроб, и будущему в люлю.

Безумным на покой и нищим на обед.

И мне на опохмел со сдачею на пулю.

Спасибо. В ад один нас не определят.

И тысяча чертей на все твои проклятья.

Ведь ты и сам дрожал, как сотни пуделят,

И ты познал позор при первом женском взгляде.

И уничтожив речь, теперь ко мне лезь!

Тобой я сделан, но ведь не тобою создан.

И абиссинский крик: «Что делаю я здесь?»

Как глупый приговор, не слышен моим звёздам.

 

Антиблюз

Выткался над озером — вставь в багет.

Вечный Пост, умойся — побрей щеку!

Хочешь на желание? Я — поэт.

Можешь и не спорить. Скажи «ку-ку».

Сколько тела съедено, Отче наш!

Сколько чаш променяно на стакан!

Руку не слюнявь мою. Прощена

Та, с которой змейками стих стекал.

Ты пиши, старайся. Дефис, пробел.

Открывай кавычки — я буду речь.

Гавриил пусть пыжится на трубе,

Пётр пусть… Не надо мне этих встреч!

Путь копыта кованы на «авось» —

Не пора кончать ещё этих дел!

Хоть и не хотелось, но помоглось.

Видно, черт за мною не углядел.

Не успел съянварить до Рождества,

Но осталось капельку на «айлав»

Как у Сержа с маковки — вниз листва —

Тела скатерть белая со стола

Так небрежно падает. Будь добра

Из-под век не капай. Ведь к горю — соль.

Лучше душу выплесни из ведра.

Мы с тобой две палочки в колесо.

Кто там, в белом венчике, в кимоно?

Розы или сакуры? Дай пенсне!

Мы читали это в каком кино?

Только всадник должен быть на коне.

Смазал карту будня… Остерегись —

Не отмоешь краску — всю жизнь мешал.

Мы с тобой два берега у реки.

Кто построит мостик — сама решай.

 

Ноев ковчег

С этим солнышком мне не выгодно,

С этим дождиком — полный крах.

Если ты эту боль не выгонишь —

Не загонишь в ковчег мой страх.

Если ты для тоски не выкроишь

Пару метров — не втиснуть смех.

По глазам моим — синевы края,

А слезам моим не посметь.

Скрой свой гонор за покрывалами,

Спрячь мой нимб за железный ларь.

Снова буду стихом слова ломить —

Ты мне волю отчегеварь.

Если веру ужать на треть. То и

Радость влезет на четверть. Но

Я всегда пролезал под плетьями

И опять ставил все вверх дном.

Ставил все на попа — проигрывал.

Ставил все, только ноль к пяти.

Если злость утрясёшь по литру, то

Можно ужаса наскрести.

Ставил на уши, в небо пятками,

К югу задом, в восток — лицом.

Если Он не совсем распят, кого

Я посмел называть отцом?

Вот и выход. Табличка светится.

Не вместилась лишь доброта.

Если выгорит ковш медведицы,

Бык не вынесет ворота.

Но есть способ — все вынуть заново,

Уместить все — умять, унять.

Влезет все — я продумал загодя,

Если просто не брать меня.

 

Атипичная гармония

То «целуй», то «поспи»,

То «поставь мне XP».

Костеришь, как Шекспир

Данию.

А устала от спин,

Так высчитывай «пи».

Таково уж моё воспи-

тание.

Прекращай соловеть!

Я не тот соловей,

Чтоб простить голове

Праздничек.

А не спишь от словей —

Так давай деловей.

Пару раз уж слове-

ласничай.

А, вообще-то, дай брюк!

Возвернусь к декабрю.

Ты откроешь мне «брют»

С шипами.

И не надо «хрю-хрю»

Я пойду удобрюсь,

Коли сердце за брю-

шиною.

 

Растяжимолость

Мне не вернуться вспять — тропки давно завились.

Бабы на шконке спят — пьян с головы до пят.

Каждый, кому не лень, вштопывал антивирус.

И, не найдя свой пень, резал моих опят.

Плакать? Бесполезняк. Ржать? Здесь — рукой до клиник.

Жизнь не борьба — возня. Каждому — невтерпёж.

Мне наплевать, что нищ, и перегнили клинья.

Выстрелит сгнивший прыщ — Господу не наврёшь.

А почему бы нет? Врут же с утра молитвой,

Ставя на теле крест, а на душе — пятно.

Я в себя все добро внутрь протолкнул поллитрой.

Знал ведь, глупыш, где брод. Ведал, где не темно.

Поздно искать козла, чтоб отпустил грешочки.

Сам проскочил успех, хапнув пяток удач.

И, словно зверь без лап, брюхом утюжил кочки.

Жизнь — это быстрый смех, если не долгий плач.

Впрочем, я был бы сер, если б не стал так чёрен.

Ставить привык не все — выиграть не срослось.

Бредил, как Родион. Скалился, как Печорин.

Только не повезло вылюбить свою злость.

Верить — лишь врать себе. Врать — лишь себя бояться.

Ну а лелеять страх — только судьбу просить.

Тупо чудить в толпе, не прикрывая яйца.

Глупо послать всех нах, лучше сказать merci.

Как же они храпят! Может, послать их в темень?

Только с утра кого — рысью и до ларька?

В жизни всегда вот так: выбросить любишь семя,

Значит, учись, дурак, до тошноты ласкать.

 

Полиграф-блюз

Ты признайся мне — не по пьяни ли

Тебя боги отмодильянили?

Под какой тебя под землёй нашёл

Самый странный из всех влюблёнышей?

Объясни искривлённым ротиком

(От тебя же streepteeth — эротика)

Как вдруг стал извращенец маленький

Самым вечным культурным смайликом?

Как из Моны кроили стерео

И из веры варили вериво?

Пробегись мозговою просекой

Самым простеньким из вопросиков

(Кто есмь аз и кто ты?), будь ласкою,

Кто вангогушку бил веласкою?

И не жабь свои щёчки грозные

(здесь альковная — не допросная!).

Как так стало, что выпав решкою,

Я стал стёртой ненужной флэшкою?

Напрягись, посчитай (и налей ещё!)

Сколько весит сезанн в малевичах?

И кто бил меня на шагалище?

И… пойдём в кровать.

Я не спал ещё.

 

Mors in coitu

Да не беги с размаху —

Лучше пошли всех на.

После любого страха

В душу ползёт война.

И не греши молитвой

В бабушкин Юрьев день!

Спой, отвори калитку

И кружева надень.

Да не лежи, как Маха,

Между бухих Данай.

Помни: и у монаха

Есть иногда жена.

Я к тебе выйду завтра

В тоге из ничего.

Ты захвати свой запах —

Я не забыл его.

Губы клади на плаху

И попроси вина.

После любого краха

Боль уже не нужна.

Выешь весь клевер в поле —

Мне ж приготовь ухи.

Будешь моей слепою —

Стану твоим глухим.

Всыплет на раны сахар

Вежливая весна…

После любого траха —

Всякая тварь грустна!

 

Манифест

Я — бражник, как стражник,

Я — парус, и странник.

Натянут мешком на рембрандтов подрамник.

Но в вашей колоде сыграю паяцем.

Я буду конем, словно вирус троянцам.

Я, как офицер, между унтер и обер.

Я карлик, я мизер, я — крошка Циннобер.

Фонарьте меня, и комарьте, кошмарьте.

Я — гессевский волк, да я — Иден, я — Мартин.

До мартовских ид и маратовских «доров».

И пусть нездоров, но мне не до задоров.

Сосите мой мозг до извилин промозглых —

Мой молитвослов без восторженных «восклов».

Сминайте, пинайте, да хоть поминайте,

Но знайте — я с вами при каждом «гуднайте».

И каждый ваш байт мной забанен до старта.

Страна-королева не любит бастардов.

Я виршен. И пусть в чёрной башне мой бишоп —

Поэтов не пишут на битых и бывших.

На горьких и гордых, на горших, горбатых —

Я мат начерчу только черным аббатом.

Не сверзить меня козырьми и ферзями.

Не смерзить. Но верьте: дерзить так нельзя мне.

И, как Иафет, бивший Хама при Симе

(Хоть это насилье и невыносимо).

Сдавайте на кон и коня с потрохами.

Рыгайте, рыдайте моими стихами.

Но если не будет вина в калебасе,

То я неопасен, когда не колбасит.

Тогда и пристрочат к погосту просрочку.

Но даже тогда я не сдам вам ни строчки.

 

Пёсья песенка

Оскудели пальцы зим — я был нем.

Нашаманил Лао-Цзы дьявола.

Бред заплёванных рябин — яблони.

Твои губки от любви — дряблые.

Отчего твои глаза склёваны,

И с пелёнок твои сны клёнами?

Ходят пасынки весны квёлыми,

Над погостом вертят зад клоуны.

Мы ведь знали правила про «ча/ща»

И дефис оставила трын-трава

Ты хоть через раз давай, причащай

Только не опаздывай на трамвай.

Много смерти утекло с осени.

Конский череп под седло — к песьему.

У сортира снег — янтарь с проседью.

Вновь похмелье на алтарь носим мы.

Мытарей свела судьба — в приставы,

Половые стали баристами.

Ты ладошкой не маши — с пристани,

Посмотри на дуру-жизнь пристальней.

Кто-то сверху вопрошал: «Я — ловец?»,

И с сетями антраша под Бизе

Богу не запомнить свод тех словец

Что-то типа: «экс, вай… йот вместо зет».

Посмотри на дуру-жизнь через боль,

Правду матку не души — ересь пой

Встретишь веру — не зови. Вбей весь болт.

Просто дырка от любви — не с резьбой.

Пусть меня умчит в зарю грубый конь

Я на время притворюсь трупиком

Спрячу ключ от головы — и в игру бегом

И пускай берут живые Рубикон.

Ты давай, трамвай, лети прямиком

От меня не свалите — в вене ком.

Я и сам бы вас хотел пряником,

А придётся в темноте — веником.

Оскудели пальцы зим…

 

***

Два очка вперёд или — без ладьи,

Или два снежка в окна с праздником…

Нужен будет бог — ты вперёд иди:

Нас давно с тобой угораздило.

Нам давно с тобой — мимо лузы шар,

Нас давно без карт — канделябрами.

С послезавтра я разрешён дышать

Да и ты начни свои жабры мыть.

Да и ты начни свои губы дуть.

Может, спеть на кон.

Может, выморщим.

Две души б/у. Добрый трубадур

Закарманит смех в злые швы морщин.

Нам с тобой домой не прописано.

Заалела грудь — три салфетками.

Не дано наверх — не облизан нос,

А внизу швейцар много лет хамит.

Но тебе мой бред не по жизни прост —

Отдуплюсь в слова и утихну враз.

У моих страниц начался некроз,

У твоих кистей начался маразм.

Поле-полюшко, печки-лавочки,

Короли валетом на поводе.

Кожуру свою лучше на ночь скинь,

Чтобы я тебя в ничего одел.

Чтоб укутал стыд дымным саваном,

Чтоб царапал глаз уголок пера.

Предпоследний я, ты — не самая.

Только вместе мы — чистым покером.

Только вместе мы — в лёд с Титаника,

Две руки замком — черт не дал аванс.

Только снова нам доброта — никак.

И опять для нас жизнь — кидалово.

Ты меня, мой грех, не сейчас томи.

Рассекло нас врозь — пей цикуту, пей!

Мне бы лучше вон ту, сисястую,

Она выглядит потупей.

 

Предпоследнее танго

Мне, конечно, не смочь рассказать

голубую сирень в цвете фар.

И с утра недобритый асфальт,

передавленный спелой малиной.

Не кричите, что осень хрипит — это просто у неба инфаркт.

И пускай это солнце кровит,

скоро дождь эту муть распавлинит.

Мне, конечно, уже не пропеть

бледный вой паутиновых струн.

И шуршание высохших звёзд,

продырявленных веткой рябины.

Просто вылижут псы городов эту степь, как родную сестру.

И поддатые голуби рек повернут на родную чужбину.

Мне, конечно, никак станцевать

снов заката сосновый загар,

Косолапый в потёках туман, пересыпанный запахом ночи.

Но простуженный клён не простит этим улицам их берега.

Да и мрачных черёмух тоска тоже вряд ли когда-то захочет.

Просто мне не посметь рисовать

измождённый фиалкой закат.

И завёрнутый в слезы полей

хвойный след на витрине просёлка.

Только если о смерти молчать,

то есть шанс все забыть на века.

Ну а если кричать о любви,

то уж точно — не помнить надолго.

 

Стременная

…И приговор: на корм чертям…

Я слишком врос в очки.

И в рожу — гнилостный смертяк,

И в спину — розочки.

Надели робу и колпак —

Корону сплавили.

На то и создана толпа,

Чтоб жить по правилам.

На то и создана вода,

Чтоб не просили пить.

Ещё есть время не продать

И душу вылепить.

Пусть крикнет рать святая: «Кинь

С размаху в лиру им!».

Я брошу — в горле косяки

Свои и мировы.

И все — есть мелочь на стакан

И Сад на полочке.

Ведь мне ещё всю ночь скакать…

Прощаю… Сволочи…

 

Романс Назанского

Накосячил Касьян или кто-то косит под Касьяна,

Окосев от тоски? Но виски снова втиснут в тиски.

Изъясненный изъян или не было просто изъяна?

Или ян был не пьян? Не сошёлся пасьянс — карты скинь.

Без ножа ли, без ног — все равно обезножен безбожно.

То ли клин, то ли клинч. Или Линч снова бросил свой клич.

Просто невмоготу. Просто нем. Просто не. Невозможно

Параллелить всегда. Если каждый апрель — паралич.

Обеднела беда. Отобедала бледной победой.

Обезлобела злоба. И отформатирован страх.

Просто неподфартило. И мне, и Аттиле, и Бледе.

Недотрога-весна подарила мне свой недотрах.

Уже можется все, а любовь до сих пор не жива ещё.

Запорола заточкой, ремнём. В общем, все запорола в упор.

Что она для меня? Возрастание по убивающей.

Розги и на горох — я не горд. Вот и весь разговор.

Вот и весь порожняк. Порождение на поражение.

Вот и весь наворот. От ворот поворот. Ну их в рот!

Вроде рожей не рыж. Да и рылом — ума выражение.

Переждать передоз? Не с руки — заржавело перо.

А в окошке — она. Как бы случаем и понарошку.

Как бы кошку впустить, как бы штору спустить, но — она.

И шуршанье ночнушки, и шарм обжигающей ножки.

Пусть уж лучше ножом полоснуть полусвет полусна.

Выпьем, брат, за добро —

сполоснуть скрежеток челюстиный.

Пусть и муж — полужмур. Нам её недожать, недождать.

Расколи свой монокль. Подожди, провожу до гостиной.

Что-то, друг, ты размок. Все равно все надежды — наждак.

Я проспал и пропал. Липкой лапой мне ляпнут подстилку.

У родных Палестин пластилиновый слепят костёр.

Мы вернём ей игру, царапнув письмецо на пластинке.

Ты иди. Спи, родной. Я твои пальцы тщательно стер.

 

Готический запой

Мертвописцы рисуют кресты для отца своего,

Что-то свистнув из Вагнера, что-то из Гойи.

Только я в этом сне безнадёжно отсасываю

И играя вслепую, играю изгоя.

Раскатай мне губу. Ну, пожалуйста, просто я

Не успел накарябать свою пентаграмму.

Сумасброжу я, верно, я с детства юродствую

Рыцарь-шут, гранд-паяц под подошвой у Дамы.

Заверни мне стыда и проверь-ка, в уме ли я,

Снизошёл ли с него или просто скатился

Этой ночи не стать снова Варфоломеевой —

Не напьюсь, как король, так нажрусь, как скотина.

Ну подёргай за нитки смешных гугенотиков,

Я отравлен собой — не ищи антидота.

Ты пойми недоверчивость недоэротика —

Недоверченность — я же недослан, недодан.

Не прошу кофеи мне в пуховы постели несть —

Просто требую водки, иначе — по роже.

Мне ведь надо запить эту недорасстрелянность,

Хотя здесь с палачом мы немного похожи.

Ну хотя бы под эндшпиль, хотя бы под занавес

Слышать жидкий хлопок — две ладошки в проходе.

Только строчки мои снова запартизанились —

И опять мне судьбина — рейсшиной по хорде.

Ты сгниёшь, унавозив мою недосказанность,

Узанозив меня — нелечибельный сепсис.

Мы ведь на спор давно обменялись проказами —

Да, зимой, класс седьмой — времена недосекса.

Ну а завтра — рассвет и рассол — ломка с выходом.

Ты мне трезвость на сердце медалькой прицепишь.

Я за рюмку кагора тебе всех живых отдам,

Ты же просто шепнёшь: «Я люблю тебя, Цепеш».

 

Григорианское

Не огнём опалены локоны.

Выбелены бельма — не синь.

Что же ты соплишь, куздра глокая?

Тело мне на койку неси.

Лапой за грудки — вот манер венец.

Дланию за перси — не вой.

Что дрожишь, скукоженный нервенец?

Принимай меня за Него.

Можно от зерцал не таиться нам.

Но нельзя — на сено и всласть.

Раз дано — в покоях царицыных,

Так откройся и — понеслась.

Что же ты знобишь щуплым зябликом?

Как на Пасху — жмись потолпей.

Пусть порежет боль вострой сабелькой

То, что пело не по тебе.

С зорькой причастят скоро всех к дарам,

Отпущу — так выбери путь.

Хочешь — в покрывале к прозектору,

Сдюжишь — постригись и забудь.

Выйдешь — позови мне задверную,

(Крестик свой обратно навесь).

Пусть зайдёт сюда вместе с: «Верую!»

Заценю: «Достойна ли есть».

 

Постпасхальное

И кол серебряный в осиновую печень…

И в темя метит темень-маета.

Из глаза льются бревна.. и беспечен

Бог без креста — не выдержал гайтан.

И праздник с праздницей потешатся друг дружкой —

Укромно, скромно выбрав уголок.

И по-верблюжьи вшепчет ночь мне в ушко

БОЛЬШУЮ ТАЙНУ (да, вот так — через caps lock).

О том, что мир — лишь псевдоневаляшка,

Любовь — лишь дурнокрашеный волчок.

А смерть — лишь повод поиграть в пятнашки,

И лишь она — извечно не при чем.

А я не верю ни в неё, ни в завтра —

Хотя они и оба — овертайм.

Ещё не забран, но надёжно завран

Мой экзистенс. И слюнками у рта

Пристроились, как ржа на кровоспуске

Слова безумцев, сказанных не в тон.

Но на душе царапает вуглускр

«F есть ma». И порван мой Ньютон.

Но есть немного Антананаривы,

Кетцалькаотля, децл Катманды.

Промажу раны, промочу нарывы

И пропущу три строчки ерунды.

Ведь было страшно, глупо, робко, тошно

Когда погнал по встречке и без прав.

И ради нужно, через слишком можно,

Вступил в нельзя, и … «смертью смерть поправ.

 

Новогодность

Папы Карло каморка — дырявый камин

В голове — жмурки-порки, ключ — пароль да логин

И давно устарел интерфейс очага

Грели, млели, сопрели бельма в темных очках

Рыбий хвостик без банта — бульон из крапив

В погребке дяди Канта — лишь императив

Лишь не прячься в куст терновый

Там поют шансон да мат

Там год новый, он — гондовый

Там сума на все дома

Там под ёлкой снежны тапки

Выйдет месяц, бросит кость

Печки-лавки, кверху лапки

Выходи себя насквозь.

Мне чего-то добавкой — на два колеса

И гадали две бабки, заплевав все глаза

То мне роль, то разруха, то ранний аборт,

То пиковая шлюха в мажорный аккорд.

В животе — кошки-мышки, и в челюсть — гудрон

Дядя Гоголь в манишке зеркалит патрон.

Сказки лишь на полбанки — и баиньки, Кай

Дай детишкам ледянку — и с ними тикай

Только сквозь ветрянку-свинку

Трипперок причереди

Выйдут месяц, вынет финку

Выходи себе вредить

Шишел-мышел, мистер Крюгер

Вяз на улице продрог.

Выйдет месяц, снимет брюки

И тебе внимать урок.

Погуляйте, детишки, не вам бой часов

Гамлет снимет манишкой с заслонки засов

Жизнь от корки до горки подарки несла.

Я включу все конфорки — поставьте дизлайк.

 

С выходом

Снова торкнет по-тарковски, градус выбьет радиан

Без закуски в блузке броской, пластик блюза на стакан.

Утром выбритый Голядкин на папир нальёт чернил,

Его младшенький на блядках наворочает херни.

Ты кропай, пиши, Михалыч, идиотов-бесенят,

Ну тебе судьба махала лифом в розовых сенях

Это мне маячит нимфа — брось кропать, постель тепла.

В твоих брюках больше рифмы, чем в бумажнике бабла.

Строчки-дрочки, виснут почки, разбухают по весне,

Есть укромный уголочек — на минутку покраснеть.

Соблазнённые поэмы — утешенье для лохов.

Есть один запойный демон в куче трахнутых стихов.

И не няня с кружкой эля, не Маргоша на метле —

Не тебе узор петельный на заблёванной крыле.

Печень точат Прометею, зеку вран сосёт бельмо.

Сделай, сука, Галатею — и башкою о трюмо.

Снова бритва крошит рожу, жгёт кишки одеколон.

Мне бы пару строчек, боже!

Пару нежных строчек, боже!

Пару умных строчек, боже!

Чтоб не стыдно на поклон….

Только водка, тётка в ложе и охрипший саксофон….

 

Колыбельная для панка — 3

Как на Белоснежку вывели семь гномов,

На мальца-волчонка семерых борзых козлов.

И не стало в сказке теремков знакомых,

На страничках добрых раздобрело, вспрело зло.

Дочка разозлится — сдохнет тамагочи,

Шрек сожрёт рапунцель, репке сломят пышный хвост.

Серый вместе с Белым бабку загогочат,

Слушай, детка, сказки, завтра выспишься, авось.

Любо, сына, любо,

Любо сны смотреть

Только из-под юбок

Видно только лишь на треть.

Как двенадцать панков сели на полянку,

Как пришлось апрелю разбудить пинком весну.

Как горбатый пони полюбил Иванку,

И три медвежонка погадали на жену.

Бьют часы на Спасской, бей и ты с опаской,

Скоро крокодилы про вагоны запоют,

Слушай папу, глупый, и учи все сказки.

Скоро без подсказки сам ты выберешь свою.

Любо, мальчик, любо,

Простынь теребить.

Только ёрзать клювом

Не считается любить.

Ведь как на буйный Терек выведут под ручки,

Не поможет вечный и волшебный крабле-бумс.

И лишь одна тропинка — от случки до получки.

И следы от траков, как пощёчины от бутс.

Так что спи, мой, кроха, не сопли, не охай.

Слушай в полудрёме папин полупьяный шаг.

И одно запомни, если будет плохо —

Каждому Гольдони будет свой родной Маршак!

Любо, милый, любо,

Любо, милый, спать.

Как наточишь зубы,

Не грызи свою кровать.

 

Овертайм — 1

Снова ночь для меня сколотили

Из обрезков сгоревших веранд.

Нет, не бился в решётки бастилий

Мой корявый сонорный вибрант.

Не дырявил Бориса и Глеба

Рыхлый тенор залитых простуд.

И платком носовым в четверть неба,

Не стирал со стекла мутный блуд.

Не выискивал в дроби мышиной

Серебро для ребят-упырей.

Меня время упорно душило,

Как неспелую репу пырей.

В горло дня золотым суррогатом

Меня солнце вливало винтом.

И бросало меня из палаты

Наркоклиники в наркопритон.

Пой, танцуй. На проклятом рояле

Пляшут «яблочко» вбрызг сапогом.

Мне амброзию в грешном Граале

Перебредили на самогон.

И лицо моё в гнутой оправе

Пузырями пошло от дождей.

Боже левый! Господь крайний правый!

Возроди меня в этой вражде!

Я найду свой погнутый нательный

Между пробок, гандонов, бычков.

Ты мне снова жестоко постелешь

Пустоту подложив под бочком.

Но я встану в небритую осень

И нечищеный рот сентября

Поцелуями заплодоносит,

Лепестками мой лоб серебря.

Впрочем, этих смешных покаяний

Мне не хватит на «присно прощён»

Пой, танцуй. На проклятом баяне

Нестучащие кнопки не в счёт.

Слишком много написано желчью —

Кто поймёт — не поправит медком.

Я любил только водку и женщин.

И себя, сердцем вдрызг, босиком.

 

Овертайм — 2

Кабарю под Кустурицу —

В масть два черных кота.

Может, выпустить куриц

Петуха потоптать?

Любомудры умишками

Красоту не сожрут.

Бить Рогожина Мышкиным —

Слишком долгий маршрут.

Гюльчатай вынет личико

Из вонючей чадры.

И надушенный Чичиков

Вырвет фарт из игры.

Я завшивлен мультяшками

И чешусь от персон.

Тётка Чарлей подтяжками

Душит дядюшкин сон.

И не сгнила сирень еще

Не слетела пыльца.

Престарелый верленище

Мнёт сонетом юнца.

Пять квадратов каморковых

Помнят воск юных тел

Уговаривал Лоркою,

И Икаром потел

Всласть диванил по-байроньи

Джойсом драил бедро.

И кухаркам, и барыням

Выпадало «зеро».

Был героем и клоуном

Среди мыльных мальвин,

Были ночи разломаны,

Дни из трёх половин.

Да и ныне подстрочником

Прошмыгнёт злой задор.

Даниилу — заточинку,

Родиону — топор.

Меж форзацев и титулов

Переплющил судьбу.

Мне кредитов не выдали

Под залог блудных букв

Петь хоралы вдоль улицы

И псалмы над толпой.

Кабарю под Кустурицу —

Освяти мой запой!

 

Овертайм — 3

Распеленали под дождём,

Пропели: «Выживешь»

И прошипела: «Подождёшь»

Чертовка рыжая.

И распинали не пинком —

Плевками хлипкими.

И кровь — не кофе с молоком,

А чай со сливками.

Презерватив — не макинтош,

Аборт — не выкидыш.

Ещё не пели: «Подытожь»,

Бубнили: «Выберешь».

Меня ты выбрось из башки,

Не убаюкивай.

Я не пришью себе кишки

Мисимы Юкио.

Ни храм, ни маска не по мне —

Златая исповедь.

Давай играть не в «кто главней»,

А в «кто здесь выстоит».

Пусть «выше-ноги-от-земли»

Не жди с травы углей.

Чем тоньше горло для петли,

Тем вены выпуклей.

А красить паруса — мура,

Найди сама меня

Я тоже с виду — самурай,

В халате мамином.

Пусть ночь японская тиха

И ветер маленький.

Я все равно начну пихать

Калоши в валенки.

И пусть во мне гниёт нора —

Душа не выльется

Ведь мне твоё «саёнара»,

Как спирт из мыльницы.

Меня не выкуришь чумой

Не выпнешь вирусом.

Ты ж не закажешь: «Отче мой»

Кастратам с клироса.

Я покемарю в скорлупе

До свиста рачьего.

Люби людей, они глупей

И подурачливей.

А я в дырявом кимоно

В петлице — сакура.

Пойду глядеть своё кино

На Фудзи, на гору.

Про то, как десять негритят

Дурили ронинов.

Как бьётся солнышко в костях

Незахороненных.

А ты ступай в свою избу,

Свернись калачиком.

Я приплыву к тебе в гробу

Японским мальчиком.

Ты будешь долго почивать

Да сны насиловать.

Но на моё «коничива»

Ответишь: «Милую!»

 

Монолог Онегина

Пусть не понять, что быстро вырос

Из потных нюнь до скользких ню,

Но, как детей несут на вырез,

Я, словно знамя, нёс херню

Среди купален и шахматен,

В парсеках, милях и часах.

Я просто честь свою лохматил

Чтоб эго в джинсах почесать

Ведь не писал я, как хуликал

Папаша в клювик голубя.

Я стал не отражаться в ликах,

Мстя за себя и за себя.

И, как Пьеро, в трусах Адама

Я ждал Джульетту в Эльсинор

Ну, поцелую и отдам вам

Как цент фальшивый в казино.

Но вы же, расчленив укором

Хоть каплю жалости храня

Ни буквы вспомнив из меня —

Я буду счастлив приговором

Но где-то там (мизинец — вверх!)

В эфирном круглом уголочке

Я поименно вспомяну

И вот, мой бог, тогда воткну

Я в горло каждому по строчке!!!

 

***

Будь ласка, отсоси мне голос

Чтоб он завял, обмяк, обвис

Я стану плачущим монголом

Среди рыжеющей любви.

Наплачь мне тазик донкихотов

И напои детей у рва.

Чтоб имитируя охоту,

Я смог тебя не целовать.

Чтобы вообще не смог светильник

Угаснуть. Стухнуть насовсем.

И мой нательный пепел Тилю

Стучал по рёбрам «рубль-семь».

И пусть «прыг-скок», и пусть «семь-сорок»

И пусть в час-десять — на укол.

Дай лапу — на последней ссоре

Я насвищу тебе «The Wall»

Под маской плюшевого зайца

Я не прикинусь, что узрел

Твой рваный рот на три абзаца

На зависть нудной мошкаре!

Присядь на «отл», на «откл» — успеешь,

Пошарь в Писании бельмом:

11.Не сметь блудить, не мывши шею!

12. Не блюзь, не выбелив бемоль!

И по меню: блаженны волки,

Не морща пасть: в беде, в еде.

А мальчик — у Христа на ёлке,

Там, за дровами, в темноте.

 

Памяти Сергея Лаптева

Шумел камыш. Буянил, выл.

Зубами клацал, бил коленом

Среди рыжеющей травы,

На почве, зноем раскалённой.

И мёрз ямщик. Рябину дуб

Манил. Она не шла, качаясь.

Твердил Бездомный ерунду,

Так и не понятый врачами.

И жеребёнок, матерясь,

Галопил, параллельно рельсам.

И чешуёй, как жар, горя,

Из моря шли гиперборейцы

Был клоун зол, факир был пьян,

Предвидя в будущем отсталость.

Ты уходя, изрёк: «Tres bien!

Допейте, что ещё осталось.

Добейте тех, кого ещё…

Допойте, гнусно караоча.

И не оплачивайте счёт —

Пускай поят за кари очи».

Ты в молодые годы был.

Рождён был хватом, сватом, братом.

И не впервой твои дыбы

Манили с неба Конокрада.

Уход-возврат, как сход-развал.

И плётство — херо, стихо, алко

Ты рай меня искать позвал,

А я привёл тебя на свалку.

Но ты придёшь, когда светло,

Когда в окошко врежут двери.

И тронешь ангела за лоб,

Шепча; «Прошу, боюсь, не верю.

Мне наплевать, что Вы не без

Греха, стиха, добра, насилья

Я увольняю Вас с небес.

Урок окончен. Сдайте крылья»

«Они — близняшки», — скажешь ты,

Притопав голым на молебен, —

«Глаза, молящие о хлебе,

Глаза, просящие пизды».

 

Памяти Василия Якупова

Февраль, Февраль… Опять достать и плакать?

Зависнуть на «бессилье-точка-ком»?

Как будто скрипку грубо черным лаком…

Как будто Рафаэля наждаком…

Февраль, ты — враль. Давай, валяй, ври горше.

Повыгоняй печалек из норы.

Как будто в душу кислоты пригоршню

Швырнули, чтобы вытравить нарыв.

Пляши, Февраль. Меняй смешные позы.

Пой, соловей, пока не вдрызг осип.

I wanna drink your cup of dirty poison.

Ты только чашу мимо не неси.

Ты знал, Февраль, что при такой оферте

Не каждый сможет отыграть свой кон.

Мы думали, что трезвость — норма смерти.

Но смерть не норма… Даже не закон.

 

Памяти Семена Александрова

И снова вывихнуты веки,

Опять полбритвы на губах.

Зачем вы, люди-человеки

Иглой терзаете свой пах?

Дорожка в spacе`ы через спайсы,

Тропинка в рай через капкан.

И дозы, ломки, схватки, спазмы,

И свист, и твист, и гранканкан.

Тебя я правил против правил,

Не видя лиц, ломая шприц.

Но ты опять меня ограбил

Через петлю, мой наркопринц.

Эх, звери-люди-человеки

(Я буду ныть, как пономарь),

На этой улице аптеке

Поставьте гибельный фонарь.

Опять нет бога, кроме Бога

(Как задолбал тупой рефрен!).

Теперь ты сам собой оболган,

И поиск вер, как поиск вен.

А мне сосать в берлоге лапу?

Ломая зубы, жрать Луну?

Смотреть, как мухи гадят в лампу?

Молиться, отходя ко сну?

Ты сделал все: не спел, не создал,

Не откусил от пирога.

Не рано ль ты наскрёб на «поздно»?

Слабак, исправься.

Жду звонка…

 

Памяти Никиты Титаренко

Никогда ты не сватался к роли.

Для тебя не написано пьес.

Только был убегающий кролик,

Только ластился иствикский бес.

И штормило до рваных пробоин,

И Всевышний молил «От винта!»,

И отцеживал боль на пропои

В междуречье бездушный кентавр.

До безумия рвался из хора

И до рвоты пел соло, но ведь

Мнил себя всемогущим Ван Хорном,

А крутился на вертеле ведьм.

Ты на камни любовей поддай-ка

С глупым шепотом «Снова ничей».

Только рваная пятка Апдайка

Наступила на виолончель…

 

Монолог Рогожина

Налейте мне расплавленных зеркал…

Не пить. Харону зря давать на водку.

На Пасху снова вся в крови рука.

Слизать? Какого дьявола везёт так?

Купала гол. И по реке венком

Горящим станцевала похоть.

Назад в пещеры? Слишком далеко.

Вперёд, в себя? Наверно, слишком плохо.

Налейте же. И предъявите счёт.

В тарелках — понадкусанные книги.

Назад рогами? Засмеётся чёрт.

Вперёд ногами? Пошлые интриги.

Два пальца в рот. Наигранный раскол.

Наружу — отражение желудка.

По-скотски трезв. Слуга спинных мозгов.

Погрязший насмерть из-за глупой шутки.

Кому ещё? На паперти — голяк.

Луна привычно машет жирным задом.

И закусила губы мать-земля.

Кому-то нужно. А кому-то — надо.

Текут стихи в гнилой презерватив,

Ища, надеясь дырок, трещин, скважин.

Сегодня мне ни с кем не по пути.

А по какому — мне уже неважно.

 

Монолог Аполлона Григорьева

Сыграем? Водите не вы —

Мне фарт пока идёт.

Моей небритой синевы

Не расплескаете!

Толкайте в дамки короля —

Он чудно-голенький.

(Как нервы выгодно шалят

У алкоголика!)

Но флаг забыт и фланг забит

Каким-то мусором.

Мне выпал шутовской гамбит

И эндшпиль лузера.

И мне уже не улизнуть

Из этих лапищ, но

Я выбрал свой нелепый путь —

Воздушно-капищный.

Зачем забавиться? Ведь я

Не кафкой деланный.

Плевать, что свистнута ладья,

Причём — не белая.

Как жаль, что умерла тоска

Она могла б ещё…

Тогда была б здесь не доска,

А мини-кладбище.

Тогда бы тут стоял не я,

А тот, без тремора.

Тогда б не утекла ладья

По венам севера.

Но рассыпаются ходы,

В глазах — цейтнотики.

Уже не классика в кадык —

Сугубо готика.

Простите мне мою пургу

И какофонию.

Но я с собой уволоку

Свой труп Полония.

 

Hang-over

И что-то чаще и сильней от дней нас, брат, тошнит.

И лезет слизь, и в уши «брысь!», как будто сутки пил.

Зачем ты, хор небесный, пел о невзаправдашних —

Я не могу уснуть, как Фирс, под скрежет бензопил.

Что за комиссия, предатель? Вынь да выложи,

С какого сбренделя с утра нагие Русь солим?

Что толку ныть о красоте? — На счастье пыль лежит.

И сделан ямочный ремонт — на Иерусалим.

А ты откуда здесь лежишь, зазноба ясная?

Вчера — не к спеху, ни к столу, ни к божьей паперти.

И где же пьяные волхвы тебя наяслили?

Какой небритый Казимир ваял по памяти?

Закаруселило меня, слегка завьюжило

В тумане прелую пеньку я на парчу менял…

А ты ступай, пока без бед, моя замужняя

Я запощу тебе привет с хэштегом «чурменя»

Чуть-чуть побуду кум себе, душой до пят ничей.

Чтоб меня выманить пожить, такого слова нет.

Я буду век тебя любить. Всегда. Попятнично.

И подаёт пускай тебе трусы лиловый негр.

 

Ковчег

Меня не взяли на ковчег —

Нет твари в пару мне.

Зачем я им такой ничей

И весь запаренный?

Зачем я им без рубежей

И перегаристый?

Им втиснуть бы двоих ежей

И пару аистов.

Им прописать бы гей-семью

В насмешку Господу.

Чтобы продать мою скамью

Нелепым особям.

Но я подрежу им весло,

Собью уключины.

И сброшу парочку ослов —

Я ведь заглюченный.

Я все равно среди кают

Найду по рангу мне.

Пускай, кого хотят, сдают —

Я вместе с ангелом.

И пусть укачивает птах,

Тошнит от голода.

Меня впихнули… Впопыхах

Забыли голубя.

 

***

Когда простым и нежным Зорро

Я приползу к тебе, мой враг, —

На лапу дряхлого Азора

Не упадет кровавый мак.

Без всех псалмов и песнопений

Войдет к тебе мой царь Давид.

Тогда и будет марш шопений,

Без шепотков, шипов, шипений,

Позора мелочных обид.

Альковный скрежет мало скажет,

Зубовный скрип не выдаст скреп.

Ты не поймал меня на краже

Ни звёзд, ни слов, ни солнц, ни неб.

Не заклешнил меня за пальцы,

Когда я лез в карман богам.

Теперь не парься и не пялься

И не пытайся драть в бега.

Ты пил из моего стакана,

Туда плюя козлиный вздор.

Не ту ты тронул донну Анну —

Судьбы свершился приговор:

Уже у двери Командор.

И щель в паркете — крупным планом.

 

Няня Арина

Воздрузите меня на витрину

Среди старых сортов коньяка.

Я заброшен. И няня Арина

Не накормит больного щенка.

Доигрался до «просто не нужен»,

Доплевался до «всё, задолбал».

Круг заужен, и плакать всё туже,

И тоска не стекает со лба.

Дописался до «чисто банально»,

Опустился до «фу, примитив».

«Минус два» по простой пятибалльной,

И в два пальца-три ноты мотив.

И с ума вновь тошнит суматошно,

В две фаланги — три горла напев.

И пятно на обоях всё то же,

Безнадёга соплит по губе.

Джонатан (то ли Свифт, то ли Чайка)

Манит в форточку, небо на дом

Променять. Только злая печалька

Мозг сосёт обеззубленным ртом.

Потакните акыну стаканом —

Я поддакну, поддам без затрат.

Боль в залог — я навеки не кану.

Мне возврат — не разврат.

Черт не брат.

Не раскаюсь, но и не отрину,

Соборуя себя. Да одно

Рвёт в клочки: что не няня Арина

Соскребает со стенки пятно.

 

Ремиссия

Не тревожьте мне уши — бросайте всё в «личку»,

Я уже не скольжу на краю

И бессовестно верю: смерть-алкоголичка

В диком треморе душу мою

Не удержит. Уронит на мокрую клумбу

В потный запах гнилых лепестков,

Чтоб мой голос — голодный, галопный и глупый

Не забился фальшивым песком.

Не тревожьте глаза. Перейдите на ближний.

Я ещё не подцеплен на крюк.

И в моей бессловесной рифмованной жиже

Нет ни шанса на блеф или трюк.

Нет колодного крапа, намёка на гати,

Ни зазорчика для подставных.

Ни за фук, ни за фак не схватить. И ногами

Здесь запрет бить под зелень весны.

И из точек пюре, и тире из заточек —

Из морзянки не выпарить чувств.

Не зашарить за ширму синичку платочком

И припрятать себя на чуть-чуть.

Не тревожьте нутрянку — рождён недиетен.

Стукнет в темечко — сам распощусь.

В мои топи ванвейный положен билетик,

И неважно: ты свят аль кощун.

Вязнут лапти в хореях — чеши камышами.

Скоро дождь — затрясинит по бровь.

Вот тогда занаждачит, тогда зашершавит…

Вот тогда не тревожьте любовь.

 

Ремиссия — 2

Не пробрить мне мозги без горячей воды —

Лишь на совести сделать порез.

Как слона я себя на показ выводил,

И на подиум внаглую лез.

На условный меня не пробьёт адвокат,

На расстрельную — слаб прокурор.

И зачем я себя отдавал напрокат

Обезьянкой на грязный курорт?

Не промыть мне слова без слезы-кислоты.

Глухота — залипает контакт.

Значит — прыгать с разбегу с фарси на латынь

На пуантах в бинтах на понтах.

Значит, дрыгать руками, плеская бокал

Мутной смеси аптеки с «Шато».

Выбрать центр, когда по костлявым бокам

Стонут девочки типа «не то».

Мне не выстрелить зонтичным стеблем из трав,

Мух пугая залипшим лицом.

Кляксанёт каллиграф и соврёт полиграф,

И меня возомнят мудрецом.

Парой строчек спонтанно рыгну на забор

Среди ранних своих ахиней,

Как Герасим собачек привычно за борт

Опускал с ожерельем камней.

Не дожить мне до мокрых дорог ноября —

Я успею лишь чмокнуть асфальт.

Эти ночи уже не добрят, не бодрят,

Эти дни и не блэк, и не вайт.

Я — припев, и привой, и прикорм и припой,

И прибой, и пробел, и пробой.

Мать Мадонна, прости и прочти, и провой.

И суди, и ссуди на пропой.

Мне бы жить, мне бы ржить, мне бы жать бы да ржать

До осиплости слипшихся гланд.

Но от глаз на бордюре останется ржа,

А от памяти — гнойная мгла.

А каким был я парнем: дурным иль парным —

Не понять ни босым, ни косым.

Только нет на губах пелены белены —

Есть немного бедовой росы.

Дайте годик в кредит под дурные стихи,

Под процент от бездарных шагов…

Без горячей беды не пробрить мне мозги —

Только срезать нарывы от слов.

 

Аффект бабочки

Не считайте пули в стареньком кольте

И мой рост в длину шагами не мерьте.

Раз не дали долюбить, так позвольте

Наверстать последний раз перед смертью.

Вроде, был и виноват: дёргал плавно

Да и с Вечери сбежал слишком тайно.

Не наигорил зегзят Ярославне

И троянцам слал коней беспедальных.

С баб слезая, утром брови не сопил,

Тамплиеров не палил — сам прижжён был.

Отливались крысам кошкины сопли,

Когда я любил Джоконду при жёнах.

Каюсь, Каин был не мной обезбратен,

Да и Ирод не при мне обездщерен.

И цикута не моя у Сократа,

Не мои следы у гномов в пещере.

Я ведь с ёжиком бродил по туману,

И над Витебском носился с метлою.

Когда принц забрал к себе Антуана,

Я ещё был никуда не целован.

Запишите на скрижаль: «Дядя взрослый,

Купит, пьёт, детей волчонком пугает»

Сорок три мне в феврале. Точный рост мой —

Метр восемьдесят два с попугаем.

Я не ставил ценник тем, кто мне дорог,

Да и мой для распродаж не сгодится.

(Ой, забыл — я в день второй термидора

Уводил у Спартака далматинцев).

Mundi Gloria когда-нибудь transit,

Приговор не рвите — люд любит сказки…

Пусть Господь меня с душой отматрасит,

Все равно уже не вымолить смазки.

 

Деграданс

В позе Ромберга спой мне ласточку,

Соловья, на лотос присев.

Ты пьяна уже, моя лапочка,

Твоя белочка — в колесе.

Не кусай меня, дрянь, за мочками,

Не щипай и не гладь интим,

Лучше пальцы сложи замочками

И пойдём в сарай пофинтим.

И пойдём в сырой подопревший рай

На закат, где ещё шумят,

Ты в меня ныряй, ты меня ширяй

И сюсюкай моих щенят.

Я воткну тебя в дровяной шалаш

Там не надо вопить — он нем.

Ты мне будешь мстить за шальную блажь

Я — за рваный венок измен.

Этот пьяный день будет шит и крыт

Будет гибельней в десять крат.

Чтоб никто-никто не узнал игры

В подкидного совсем без карт.

В розах Зальцбурга — звуки Фигаро

Не для нас — был бы писк мышей.

Кружева в клочки рви об изгородь —

На головку свою пришей.

Иззанозим себя об лавочку,

Изнавозим убогость тел.

Не трезвей ещё, моя лапочка —

Твоей белочке есть постель.

Поздно подергом рвать меха весне,

Наша сделочка — под сукном.

Делай, девочка, делай каверзней.

Я — восьмой Белоснежке гном.

Мы уйдём с ума в берега-бега

Сберегать обветшалость губ.

Не до шалости жизнь в рога сгибать

Погибать не в масть на бегу.

Но уже не спеть — только спать бочком

Ты опять стоишь на бровях.

Мне б прогнать тебя, полька-бабочка

Но не кончился краковяк.

В дозе вермута — доля ландыша,

Накрывай на крапиве стол.

Не кончай пьянеть, моя ладушка.

Моя стервочка, пей по сто.

 

Немотив

Отчаянно бил я по рельсу,

Кричал про аврал и пожар.

Но рвали листы эдельвейсу

И горло носили ножам.

С какой-то солёною течкой,

С какой-то озлобой в очах

Готовили блюдо Предтече,

Собой разжигая очаг.

А мальчик все плакал, что «волки»,

А девки топили венки.

И Чичиков в ржавой двуколке

Бездушно давил колоски.

Пыталась нередкая птица,

И тройка домчалась в рукав.

Мне родина дала добриться

И вытерла с черновика.

 

Вадиму Шершеневичу

Как Вы давите бородавочки!

Как выпрыщиваете угри!

У меня все равно темнота в очках,

Вы б меня все равно смогли!

Зря порхаете крылышкуючи,

Выгибаетесь, как смычок.

Не меня Вам, мадам, языку учить,

Расшершавите язычок.

У ужимок свои зажимчики,

У объятий — своё битьё.

Мои губы уже не прижить щекой —

Вы давно уже здесь — моё.

Мной недавно здесь все закаено.

Как слетает Ваш пеньюар!

Есть такая дорога у гаера —

Будуар и — оревуар.

 

Вадиму Шершеневичу — 2

Мне выносили мозг. Под шубой и с укропом.

И падало вино на непробритый пол.

Менялся Метрополь с доплатой на некрополь

И троллил метроном в режиме «ври-да-пой».

Развязно подошла с беспрекословным «мой Вы»

И ткнула ногтем в пах, собой лаская высь.

Я дёрнулся, боясь попутать мойру с мойвой.

И окунулся в вальс с пустым «какая Вы».

На «раз-два-три» дробя носок каблучной пяткой,

Я сделал круг за два, жуя Ваш запах губ.

Я вывел из себя и формулы, и пятна,

Но сквозь «помилуй мя», и через «не могу».

Вошла в меня насквозь с фальшивым аусвайсом.

Кому кричать «спаси»? Кого молить «храни»?

Я сыпал на паркет подсолнухи Прованса,

Слюнявое «вот-вот» меняя на «ни-ни».

Но бил в окно озноб, и током бил визг альта,

Пардонила рука, плетя узор чулка.

Катились вниз глаза, стекая за бюстгальтер.

А Вы вели наверх, к вальгалле потолка.

Я шёл, как бык на плащ, доверчиво надеясь

Три четверти страстей сложить напополам.

На Вашем декольте сопел седой младенец,

Похожий на меня, влюблённого дотла.

Мы шаркали навзрыд, и в нас плевали скрипки,

Пытаясь оскорбить смычками колесо.

Вам смыли с полотна мадоннову улыбку,

А мне давал «добро» Таможенник Руссо.

И хмыкали юнцы, скрывая стыд в лосинах,

Когда я влез в цилиндр, оставив Вам «Пока!».

Я больше не Пьеро в подушках штраусиных,

Постой, тебя слезит… Рыдай наверняка!

 

***

Куда ни плюнь — везде июнь.

Куда ни глянь — инь-ян.

А я — нетерпеливо юн

И вечно вусмерть пьян.

Я сдам тебе свой анти-пин,

Как раньше выдал ник.

С утра — нарцисс, к ночи — люпин

(Раз завела цветник).

Куда ни встань — першит гортань.

Куда ни крикни — тишь.

Флиртуя в рань, фильтруя брань,

Опять взахлёб грустишь.

Ключ — под арест — тебе в халат.

Крест — в стол, он мало грел.

Раз завела себе свой ад —

К утру закончу грех.

Раз завела меня себе —

Готовь особый корм.

Недоцелованный плебей

Живёт наперекор.

Наперекос, наперевес

Наотмашь, на все сто.

Раз завела себя — не лезь

Отплясывать на стол.

Куда ни кинь — все блуд да синь,

Куда ни харкни — свять.

Будь хоть главнейшей из богинь,

Услышишь эхом: «Блядь».

Но раз мы где-то завелись,

Как черви в молоке,

Все будет наше: даль и близь

И бабочка в руке.

И пусть завидует Парнас,

Пусть валит всех понос.

Мир состоит теперь из нас,

И это лишь анонс.

Куда ни брось — все вкривь да вкось —

Такие пирожки

Таких нас мало завелось

И потому дырявит злость

Солохины мешки.

А ты в халате ключ возьми,

Пусть Петр спит у врат

Ад будет круглым до восьми.

А мы уйдём в квадрат.

 

Киньтырусь

Клянусь, я брал себе не до фига,

Да и снимал ни с верха и не с низа.

Но на столе — окурки от сигар,

И на ковре — следы от онанизма.

И мой затекст — сплошной — satura lanx

Аптечный фреш рождает Одиссею.

Даёт шута мозаика из плакс,

И снайпера — коктейль из ротозеев.

На гранях гравировано «уже»,

На днище впукло выдавлено «пробуй».

Хватает виз до в «ад на ПМЖ»,

Но нет на пошлину на ценный вывоз гроба.

Всего рывок, чтоб подновить глаза,

Взрастить полмысли надо четверть споры.

Run, Rabbit, run! За деревом — Мазай.

Пей по-гусарски. Спор особо шпорный.

С кровати — к небу сам себе снуя,

Играя вновь в «Энколпия — Гитона».

Всего-то свыкнуть — каждый раз — с нуля.

Мазай — с баркаса! Кролики не тонут!

Сиди глазей в берёзовый музей,

Протри весло и глазками не дрыгай.

Сестра тебя не сводит в Колизей

И не шмыгнет Катюха под квадригу.

Солоха оптом купит пять мешков,

Пока я сплюну склёванные строчки.

Мне до аптеки — семь минут пешком

В сырых носках и вязаной сорочке.

Жизнь — это дорого и чаще — далеко,

А смерть — или смешно, или не круто.

За нужный звук — парное молоко.

За лишний слог — несмазанный шпицрутен.

А кто в жюри? Иль овдовевший жир,

Или в трусишках липких praetextati.

Меня научат правильным «ши/жи»

И приурочат, что бухал некстати.

Я буду биться клювом о косяк —

И так весь пол кусками «я» забрызган.

Мне «через не хочу» уже нельзя —

Не скоро догниёт шальной огрызок.

А я прикинусь, что уже зарёк

И вылистаю стольник из «Завета».

Не потому, что светит пузырёк,

А потому, что с ним не надо света.

 

Псалом для вида

Накромсали меня в винегрет,

В остов лишних деталек навладили.

А в напрасном углу — не портрет

Грея, а дорианская впадина.

Чей-то бог, соскочивши с ума,

Душит смех за прогнившую талию.

И бесстыжий Давидка в туман

Опускает свои гениталии.

Как тропарь целит выстрел на треск,

Как мясник цепко держится скальпеля.

Кистью Буонаротти — надрез

На грунтованном совестью кафеле.

Поцелуй — смятый лиф — приговор.

Подзатёрты любовьки поэтами.

Мавр макает платок в хлороформ,

Чтобы грязно кряхтеть над Джульеттами.

Под кадилом — объедки просфор.

С лунных башен — минорное блеево.

Гнев, богиня, мне снова проспорь

Ахиллеса, ублюдка Пелеева.

 

Считалочка

Вот и снова — в тихом блядстве.

Жив снаружи. Мёртв — вблизи.

Если не за что цепляться,

Значит — некуда скользить.

Восемь, десять, цинцинатцать —

Выходите выносить.

Стал калечить — окаличел.

Раскололся — околел.

По лицу — в глазах с поличным.

Уцелел — целуй с колен.

Тридцать, сто, считай, отличник.

Выползайте поскорей.

Замени петлю гайтаном —

Будет вечный крестный мор.

Будешь чайкой Джонатаном,

Будешь каркать «Nevermore».

Посчитаем по стаканам —

Вылезайте из камор.

Дисмас, Гестас — крест из теста,

Нету гостя без гвоздя.

Ком-кому голгофье место?

Будет место погодя.

Выходи по счёту «двести»,

Выплывай из-под дождя.

Выйдет месяц, что-то вынет,

Выйдет заяц на крыльцо.

Не стесняйтесь, что кривые —

Здесь торгуют не лицом.

Выскребайтесь, сучье вымя.

Кто последний — тот отцом.

На златом крыльце бухали

Джокер, дама и король.

Хули делать, хали-гали?

Отгадай теперь пароль.

Не таким тузам пугали.

Ну-ка в круг, чумная голь!

А теперь — крути рулетку.

Шарик — шасть и — верть-поверть.

Встаньте, суки, встаньте в клетки.

Чёт-почёт, а нечет — смерть.

Доедай свои объедки —

Скоро будем посмотреть!

Красный — в пламя, чёрный — в угли.

Пусть напрыгается всласть.

Что от страха поприпухли?

Каждый день такая масть.

Тишь ли, гладь ли, гром ли, стук ли —

Есть игра в слепую власть.

Вот и шарик тише косит,

Вот и дёргается нить.

Ишь как каждый жизни просит…

Все, пора остановить:

Чёрный чётный, честный «восемь» —

Выходи себя казнить!

 

Спурт

Промыт, перешит, обезгноен,

ОбрАмлен веночком октав.

Но чьим-то безбожием мною

Заполнен не мой кенотаф.

Пыль с берцев стряхнув у порога,

Я — мельком. Добри не бодри.

Качают насосом из бога

И Федры — мой теофедрин.

Ещё два фальстарта. И начат

Заплыв бесконечных измен.

И если я — первый, то значит

Работает мой сервисмен.

Низвергнутый сверху на сверку,

Промажу я жопой в качель.

Мне в ржавую райскую дверку

Петруша не сыщет ключей.

За все расписался по таксе.

Не должен и «ноль» в «итого».

Фальшивит Гаврила на саксе,

Моих раздражая врагов.

И с ангельским ликом аглИцким

Харон передаст мне косяк.

Качнётся с обрыва Грушницкий,

Обманутый через «нельзя».

А мне только «неуд» в зачётку

И график тупых пересдач.

И снова расписано чётко:

«Don’t worry», «Be careful», «Don’t touch».

Пусть верят, что всласть зализали,

С лихвой замажорив рингтон.

Я сам себе выбрал экзамен,

Который не примет никто.

А я — снова краем по пашне,

Пока подмывается чёрт.

Я в этом семестре без башни —

Я сам себе ставлю зачёт.

 

ЗЧМТ

И корчась от фантомной роли,

От подлых полоротых лиц,

Я, как смычок, наканифолен

И занесен у всех в хейт-лист.

Несу себя, смиря рубаху,

Как соплеменник сопляку.

Весь путь свистел под дудку Баха —

Теперь считаю под «ку-ку».

Лежу себе, как гирь на чаше,

Не трепыхаясь, не снуя.

Слабо закончить, не начавши

С неабсолютного нуля?

Меня не слайкают, не строллят.

Мозольный пластырь — на глаза!

Шесть пик — кандальные гастроли.

Не проскандаль — тащи туза!

На розах почки набухали.

Я вёл дневник бутонодней.

Мы здесь порядком набухали —

Осталась страсть. И то на дне.

На шару шарь, и всласть прохлопай,

Что стул не очень-то дощат.

Эм Же квадрат шершавой жопы

Раздавит шелуху пощад.

И светел лик, и месяц ясен,

Как пни, как дружный хор «распни».

А кость не держится на мясе? —

Пиши мне в душу труподни.

Не подснимай — целуешь первым,

В колоде — дюжина иуд.

А боль не держится на нерве? —

Рисуй в дневник прогул и «уд».

Забей, прости, забыть не пробуй —

Меня не сглазить, затерев.

Чуму на оба наших гроба

Не разглядеть из-за дерев.

Мы не смогли, громя тевтонцев,

Подряд тащить по три каре.

Но лозунг дан — светить до донца

На зависть нудной мошкаре!

А крест не держится на шее?

Не вой — заранее отпет.

Из всех предсмертных украшений —

Позор и мелочь на обед.

Не ладь любовь — не в лад она мне,

Ведь и не выдаст, и не съест.

Все, что кропали мы — анамнез,

А что не врали — палимпсест.

Ты мимо? Вряд ли я сбанкую!

Сижу на нарах, как валет…

Под Баха пусть другой кукует

И мух готовит для котлет!

 

Кельтская цыганочка

Вроде жизнь — не в ведро отрыжкой,

И удача — не абы как.

Просто сердце, задрав штанишки,

Отдавалось по кабакам.

Просто вышло — терпеть в пробелах

И кончать между потных спин.

Если тело тошнит от тела,

Значит, кто-то из нас не спит.

Ведь антракты писать забавный,

Чем вычерчивать задом хит.

Если Бог подложил под бабу,

Значит, выдавит, гад, стихи.

Сквозь стакан разыграв паяца,

Не проснуться бы подлецом.

Просто раз получив по яйцам,

Забываешь закрыть лицо.

Выдрать горло и спать, как мальчик —

Птичку срезать на пол-«ку-ку».

Не пришлось бы бессмертье нянчить,

Выйдя в жизни на перекур.

Не пришлось бы калечить губы,

Выцеловывая «fuck off».

Если счастье пошло на убыль,

На фига надо было слов?

И не ради стихачьих трепов

И униженных «милосердь».

Видно, жизнь маловато шлёпал

Или баловал много смерть.

Прохлебав без закуски совесть,

Я забил на «In God we trust».

Вроде, жил, не в помойке роясь,

А отдался, как блядь, на раз.

Сам себя, как пинок в награду,

Изнасиловал, не виня…

И кому это было надо —

Мимо смерти тащить меня?

 

Код «ПиН»

И снова: голяк сообщений на ленте,

И снова — стакан недолит.

Но чтобы начать — недостаточно «Enter»,

А чтобы исправить — «Delete».

И поздно халявить, гремя закромами,

Но рановато — в окно.

Мне жаль, что Гнедая твоя захромала —

Молись о паркет. Я — игнор.

Мне больно за Трою. Позор Камелота

Не смыт. И довольно забав!

Но нежную честь по вонючим болотам

Марать суждено из-за баб.

В пустом ирреале слегка обоснуем,

Я выпал. — Контекст не в размер.

Уже не замажешь бальзамом Гренуя

Вонючую печень измен.

Но шаркает шанкротвердящий Смотритель,

Но парки плетут тетиву.

Верни свою маску студенту Морите —

Он молча прикончит главу.

Мне просто не к спеху угар в передозе,

Тебе — ни полчиха на кон.

Мы — смирные люди, а этот бульдозер

В продаже на lom. сom.

 

Опять про своё

Заветрена боль, и гербаристым вкладышем

Кому-то «зеро», а кому-то — в ребро.

Закат доедает несвежие ландыши,

Как дембель с компотом последний свой бром.

Анютка на рельсах судьбой заштрихована…

Мне поздно/не рано вычихивать сплин.

Под окнами псы вывирают Бетховена,

В подвале коты петушат «Цеппелин».

Такая судьба — отходная по раненым,

Такой запредел — голосить проще так.

Сбираться к вратам Цареграда пора не нам —

Три связки удач — не на наших щитах.

Bye, cher, и прощайте, гористые скалочки,

Гомер-поводырь, истребитель-Дедал.

Пока Небозвон недо/не наискал очки,

Сгоняю к Петру и навру, что предАл,

А я не хотел. Мол, така геометрия —

Поверить гормонам (чертей в колесо!).

Мне просто давно на себя равнобедренно —

Ослабла резинка парадных трусов.

Я Аньку снесу под обрыв к Кате-дайверу,

Как сладкие паданцы в общий компост.

Просрочка-судьба мастурбит: «Коли дал — бери».

Под окнами — псы. В стопке — спирт. Выбор прост.

 

Текст — драйв

 

Устал мечтать. Сыграю в бисер

Перед рожающей свиньёй.

Моих блестящих старых писем

Не помнит даже вороньё.

Ведь были ж схватки? Боевые

Сто грамм — и не расти трава.

Тату «любовь» на тощей вые

Ещё не пропуск, но — права.

Пал Буцефал, предала Троя,

Несвежий бланш хитрит глаза.

И бюст на родине героя

Ещё не каждый облизал.

Мне больше здесь не заиюнит:

Гейм-пойнт — заело календарь.

Ракиты распустили нюни

И с парадиза снят вратарь.

В той жизни умирать не ново —

Танкист узнает свой конец.

Кровавый мальчик Годунова

На голом проскакал коне.

Прилягут дамочки валетом —

Их хоть тревожь, а хоть стреножь.

Немного котиков вам в ленту?

Или под сердце финский нож?

А может — к черту человечин?

Воскрес. Воистину в вине!

Пиши, что «был в словах по плечи,

А стал — по маковку в г… не».

 

Поэза № one

Ночь сманит нежными устами

И отдалит от нас рассвет —

Я на тебя вползу устало,

Как муэдзин на минарет.

 

Поэза № two

И мне заглядывают в карты,

Не наливая мне вина.

Но в жилах северного барда

Струится кровь Карамзина!

 

Поэза № three

Я кораблей не дочитал. Простите:

Привычка к смерти губит на века.

Но я ходил Озирисом к Изиде

И на своих писал черновиках.

 

Поэза № four

Мне жилось, как жилось, как и многим —

то справа, то слева.

И мне даже везло безо всякого прикупа. Вплоть

До тех пор как волхвы не допёрлись до старого хлева

И младенцу Христу не оттяпали крайнюю плоть.

 

Поэза № five

Из всех путей я презирал короткий,

Чтобы не прыгать кочками сердец.

Моим стихам, как суррогатной водке,

Настанет свой п…ц!!!

 

Поэза № six

Ты съешь свои слова, что я не нюхал нежность,

А лишь крутил хвосты есенинских кобыл —

Я музе языком вылизывал промежность

За пару строк о том, как я тебя любил.

 

Поэза № seven

Иль Кассандра мне так накричала?

Но пришили удел мертвеца:

Моих книг не читают с начала

И сжигают, прочтя до конца.

 

Поэза № eight

Пусть будет славен стих, не на меня похожий.

Их было легион — покраше и погаже.

Я просто словом жёг не вас — себя по коже,

А был ли я поэт, пусть вскрытие покажет.

 

Поэза № nine

Завяжи узелок на платке:

Ложу — ложево, гробу — лишь гробово.

Мне не хочется на потолке,

А другое я все перепробовал.