Я проснулась под громкий хохот моих спутников.

— Что вас так насмешило? — обиделась я, развязывая лиану.

— Посмотри-ка в зеркало, — посоветовал Муса, — что стало с твоим лицом! Даже я еле признал тебя!

Тут я и сама стала смеяться: лица мальчиков тоже раздулись, носы их распухли, вместо глаз остались узкие щелочки.

— На себя бы сначала взглянули! — проговорила я. Но вдруг почувствовала острую боль во всем теле. Особенно горело лицо. Только терпи!

Лал, по-видимому желая меня подбодрить, снисходительно сказал:

— Как только привыкнешь к укусам, совсем перестанешь обращать внимание на москитов.

Но мне так и не удалось привыкнуть к ним до конца путешествия.

За завтраком он продолжал меня утешать.

— Придет время, я тебя угощу гуявой, — говорил он. — Чего-чего только нет в моей Индии! Если есть на земле рай, то этот рай именно здесь, только здесь, в Индии.

Я уже знала, что эти слова принадлежат старому поэту.

Тут я взглянула вокруг себя и застыла очарованная: солнечные лучи превратили джунгли в какое-то волшебное царство, честное слово!

Нас обступали высокие-превысокие пальмы. Они, словно могучие колонны, подпирали густой зеленый потолок. «Как настоящие геркулесы! Ну и сила!» — подумала я. Сквозь щели и просветы этого зеленого потолка пробивались золотые лучи, как молнии. К ним тянулись лианы и ползучие цветы; все они переплетались и перепутывались в этих солнечных молниях.

Деревья самые странные, каких свет не видал! Одни из них стройные, с гладкой корой; у других стволы исполосованы глубокими щелями. У третьих корни будто нарочно засыпаны; некоторые деревья устроили вокруг своего ствола пирамиды из тоненьких зеленых досок, под ними можно спрятаться, как в шалаше.

«Колонны» и белые, и черные и желтые, и зеленые; среди этих стволов я заметила и шиповатые, и морщинистые, то совсем гладкие, будто отструганные, то такие, у которых кора шелушится.

Во всех направлениях тянулись лианы — узловатые, как веревки, гладкие, как ленты, некрасивые, с шипами. И в этом волшебном царстве порхали и щебетали веселые невидимые птички. Они жили где-то над зеленым потолком.

Я бы все смотрела и смотрела — так великолепно было вокруг, но Лал вдруг сказал:

— Посмотри, Шаура, вон на то дерево с воздушными корнями, оно растет всего сто лет, а потом тысячу лет стоит просто так, как бы отдыхая от трудов.

— Как пенсионер! — уточнил Муса.

Лалу пришлось объяснить, кто такие пенсионеры; только после этого он повернулся направо и показал еще на одно дерево. Он здорово ориентировался в этом лесу.

— Запомни: Зонтичная пальма, — сказал он. — Она живет столько же, сколько человек из джунглей, — пятьдесят или шестьдесят лет. Цветет всего один раз в жизни; некоторые лепестки цветка, словно павлиньи перья, поднимаются до сорока футов — вот на сколько! А потом дерево умирает.

Сейчас пальма не цвела, и нам было трудно представить себе, какие великолепные цветы она распускает. Но все же зонтичная пальма очень заинтересовала нас и даже, сама не знаю почему, вызвала к себе уважение.

— А то дерево, которое живет тысячу лет, не цветет? — спросила я у Лала.

— Нет, — коротко ответил он.

— Лучше уж прожить шестьдесят лет, чем тысячу лет, и людям подарить прекрасные цветы, — сказал рассудительный Муса. — Если бы от меня зависело, я бы наверняка выбрал судьбу зонтичной пальмы.

— И я! — сказала я.

Лал промолчал. Наверное, он знал много других деревьев, судьбы которых больше его устраивали, чем судьба зонтичной пальмы. Он — хозяин джунглей, у него ведь большой выбор!

В это утро в реке все чаще и чаще попадались крокодилы.

— Они не нападут? — беспокоилась я, следя за тем, как эти чудовища снуют взад-вперед, то вдруг ныряя, то внезапно всплывая.

Лал только махнул рукой:

— На плот, пока мы тут, не взберутся, за это можно быть спокойным, но вот если случайно бултыхнешься в воду, то трудно поручиться за крокодилов.

Нечего сказать, успокоил.

Густые леса все ближе и ближе подступают к берегу.

— Скоро вступим в настоящие джунгли, — обрадовал нас Лал. — Пока все идет как положено.

Однако мне показалось, что он и сам испугался своих слов.

Большой остров делил реку как бы надвое. Наш капитан задумался. Нельзя мешкать, надо делать выбор. Он, наверное, и сам не знал, по какому рукаву плыть. Спасло нас то, что он был решительным человеком. Махнув рукой, Лал бодро скомандовал:

— Держать влево! Левый рукав наш!

Мы поверили ему. Кому, как не ему, указывать путь. Если бы мы плыли, допустим, по своей, родной реке Белой, то, несомненно, капитанами были бы я и Муса. А на этой Брамапутре, конечно, Лал хозяин! Ему виднее.

Наш рукав становился все уже и уже. Это заметили все. Громадные деревья толпились возле воды. Иногда они, отступив вглубь, открывали густые кустарники.

Птиц стало больше. Особенно чаек.

Они падали камнем в воду и, издавая радостные и громкие крики, взмывали ввысь, держа в клювах маленькую рыбешку.

Загадочные берега занимают мои мысли. Что там такое?

Заросли вокруг темные, туманные. Они полны скрытой жизни. Временами наступает сумрак. Густая листва не пропускает дневного света.

Во время обеда я впервые за всю дорогу увидела другого Лала — его как будто подменили на несколько минут. За обедом он не произнес ни одного слова. Даже на меня не обращал никакого внимания. Что с ним? Мы с братом переглянулись, но не стали задавать вопросов. Если найдет нужным, то объяснится. Но разве я выдержу?

— Что с тобой? Почему нос повесил? — спросила я, предчувствуя недоброе.

Он глубоко вздохнул.

— Не по тому рукаву плывем, — сказал он. — Надо было свернуть вправо.

— Что же делать?

— Рано или поздно мы выберемся в основное русло, но когда это произойдет, трудно сказать.

Вот те на!