Глава первая,

в которой все наконец встает на свои места. Яльга сдает сессию, Эгмонт выплачивает долги, Мароу ди Бертолли становится семейным человеком, а королевская свадьба — готовится петь и плясать

1

Я почти не помнила того, что происходило после нашего возвращения: так, отдельные куски, движущиеся картинки… Вот Ежи, в кольчуге и шлеме, с саблей в руке, восхищенно озирается по сторонам. Вот грозный Михал громко спорит с каким-то молодым магом: оба перемазаны в саже, только глаза сверкают. Вот Сигурд бережно держит на коленях сомлевшую… кого-кого?! От изумления у меня даже немного прояснилось в голове, и в сомлевшей барышне я безошибочно узнала Матильду ле Бреттен. Одной рукой оборотень придерживал аспирантке голову, второй махал каким-то платочком перед ее лицом. От платочка исходил резкий запах. Чуть поодаль, бросая на эту пару мрачные взгляды, стояла худощавая магичка, в которой безошибочно угадывалась некромантка. Она рылась в большой кожаной сумке, явно отыскивая зелье для страдалицы.

Госпожа ле Бреттен изредка бросала на Сигурда маловразумительные взгляды, но не забывала вовремя стонать: в меру жалобно, в меру мелодично.

Сигурд здесь, а где Эгмонт? Я огляделась, постаравшись кое-как сфокусировать взгляд. Маг обнаружился неподалеку, возле разворошенного стога; он разговаривал по-араньенски с каким-то молодым ковенцем, причем говорил большей частью ковенец, а Эгмонт слушал, и на лице его недоверчивость понемногу сменялась облегчением. Я разобрала «Эллендар», «Тэнгиэль», «коллеги», а потом поймала взгляд Рихтера и сразу же вспомнила, что подслушивать нехорошо.

И над всем этим безумием реяла белоснежная рубашка с кружевным жабо, криво привязанная за рукав к сучковатой палке.

— Ясновельможная княжна… — возник откуда-то пан Богуслав.

Он, кажется, говорил что-то еще, но я не слышала. Звуки гасли, мир отъезжал все дальше и дальше, и последнее, что мне суждено было запомнить, — как распахнулись ворота замка и оттуда, чуть прихрамывая, вышел князь-воевода Леснивецкий.

…Выспаться как следует мне не дали. Ранним утром кто-то легонько прикоснулся к моему плечу и сказал:

— Яльга, хватит спать! Через два часа телепорт в Межинград. Э-эй! Если ты решила насовсем остаться с отцом и братьями, то, конечно, можешь спать и дальше. Кое-кто этому очень даже обрадуется…

«Панна, панна моя!» — отозвалась память голосом пана Богуслава. Я вздрогнула и проснулась.

Было еще очень рано, над лесом едва-едва занималась заря. В кресле темного дерева сидела с ногами Лерикас Аррская; на полу стояли сброшенные сандалии, состоявшие из деревянной подошвы и множества ремешков. В полупрозрачном утреннем сумраке ее глаза казались особенно яркими.

— А… сколько времени? — спросила я и прокашлялась.

— Почти пять.

Мрыс эт веллер! Уныло зевнув, я села на постели и увидела приготовленную для меня одежду. Настроение сразу прыгнуло вверх: вместо юбок, корсажа и лент на стуле скромной кучкой лежал мой старый дорожный костюм. «Мелочь, а приятно!» — подумала я, завязывая тесемку штанов.

— Ты уже поняла, что значат эти руны? — вдруг спросила Лерикас.

Я машинально глянула на татуировку. Она как будто сделалась ярче.

— Нет…

— Ну, значит, позже поймешь.

Она спустила ноги и принялась нащупывать сандалии. Я смотрела на это и пыталась осознать, что нахожусь в одной комнате с конунгом оборотней и золотым драконом. Но если разум соглашался и готовился трепетать, чувства утверждали, что я разговариваю с равным. Ну… со старшим равным, вроде Эгмонта.

А может, Лерикас самой этого хочется?

Мне вдруг припомнилась полянка, усеянная ромашками, плавящиеся зеркала и холод, пронзавший меня до костей, — но сейчас тот ужас уже не казался таким ужасным. Даже нет, не так. Его как будто вообще не было на свете.

— Скажи… те… — неловко начала я, но Лерикас предложила, не отрываясь от шнурков:

— Давай лучше на «ты», если не против.

— Хорошо, — выпалила я, торопясь задать все вопросы, пока они не разбежались. — Что за лестница? Что за двери, ромашки, зеркала?.. И… — Лерикас внимательно смотрела на меня, — почему мне кажется, конунг, что вокруг нас складывается единая мозаика? Может, это странно звучит, но… каждое событие будто притерто к предыдущему, все ложится одно к одному…

Оборотница прикусила нижнюю губу. Она явно раздумывала над ответом.

— Я немногое могу тебе сказать, — наконец произнесла она. — Но подумай хорошенько: когда началось то, о чем ты говоришь?

— Когда мы встретились с Сигурдом, — брякнула я и тут же поняла, что ошиблась. — Нет… когда я увидела Эгмонта! Или нет, еще раньше…

Я отчетливо вспомнила то, что случилось двенадцать лет назад в последний день зимы, и уверенно сказала:

— Когда Хендрик выпустил Тьму на волю.

— Подумай об этом, — предложила Лерикас и резко изменила тему разговора: — Но вы молодцы, Яльга, — вы просто молодцы! Я в общем-то почти не сомневалась, что так все и выйдет. Но знаешь, все едино страшно следить за этим со стороны…

Я кивнула, мало что поняв из последней фразы. Ну да, мы молодцы — на лестнице не заблудились, из ромашек вылезли, пана Богуслава не покусали, хотя порой очень хотелось. Но при чем здесь Хендрик? Доплетая косу, я все пыталась сопоставить отдельные кусочки мозаики между собой — в существовании этой мозаики не могло быть никаких сомнений. Хендрик — Тьма — мы трое — почему-то вспомнился Слепой треугольник…

Лерикас, как и Лис, предпочитала говорить загадками.

— Сумку только не забудь, — совершенно незагадочно напомнила оборотница, когда я шагнула было к двери.

Мы спустились по лестнице. Светлело на глазах; издалека донесся хрипловатый, но возмутительно бодрый петушиный крик.

— А почему так рано? — рискнула я.

Лерикас фыркнула.

— Ты вообще знаешь, сколько спала?

Я подумала и помотала головой.

— Три дня, — просветила меня Лерикас. — Причем изредка просыпалась, ела, разговаривала, сообщала, что очень хочешь спать, и опять отключалась. Что, не помнишь?

— Нет, — честно сказала я. — Совсем.

— Спроси у Эгмонта, если мне не веришь.

— А что случилось за эти три дня?

— Сигурд уехал, — буднично сказала оборотница. — Ты, между прочим, помахала ему из окошка, а до того долго передавала приветы и обещала приехать навестить. Особо просила передать привет Вульфгару — дескать, он не успел научить тебя играть на флейте…

— То есть… как это уехал? — тупо переспросила я. За эти недели я так привыкла к волкодлаку, что не могла и представить, как можно жить без него.

Лерикас окинула меня очень внимательным взглядом.

— Знаешь, — нейтрально сказала она, — в сущности, от Межинграда до Арры не так уж далеко.

— Ага, — подтвердила я. Но на душе все равно было погано.

Сигурд!.. Большой, лохматый, добрый и очень хитрый — я не знала ни одного, кто умел бы так мастерски прикидываться валенком… Он был первым моим другом. И сейчас…

Нет, не надо об этом. Если наши проблемы закончились, это вовсе не значит, что закончилась и наша дружба.

В конце концов, у него есть Арра и есть семья.

Мы вышли во внутренний двор. Поверх старых плит горели очертания будущего телепорта. Возле стены стоял Эгмонт, который — я почувствовала определенное дежавю — опять разговаривал с тем молодым ковенским магом. Теперь, чувствуя себя относительно хорошо, я не могла не отметить, что маг мне нравится. Худощавый и невысокий — на голову ниже Рихтера, — тем не менее он держался очень свободно. Я припомнила, что даже тогда, после взрыва, он ухитрялся не выглядеть неряшливым, хотя было видно, что досталось ему не меньше прочих. Ну а сейчас это был самый натуральный араньенец, как на картинках рисуют: темные волосы заплетены в коротенькую косичку, на камзоле ни пылинки, правая рука привычно лежит на эфесе шпаги.

От него исходило какое-то ощущение спокойствия, уверенности в том, что все будет хорошо. Я вдруг поняла, что хотела бы узнать, как его зовут.

— Доброе утро, — бодро сказала Лерикас.

— Доброе утро, — чуть вразнобой откликнулись маги.

Эгмонт посмотрел на меня, и глаза его чуть сузились.

— Жоффруа, это Яльга Леснивецкая, адептка первого курса. Яльга, это…

— Жоффруа Ле Флок, к вашим услугам, — перебил араньенец, целуя мне руку. Хоть убей, я не помнила, когда успела ее подать. — Сегодня вы мне нравитесь гораздо больше, мадемуазель! Когда мы виделись в прошлый раз, вы, кажется, не вполне очнулись после магических изысканий…

Глаза у него были черные. Вполне так себе ничего.

— Я рада нашему знакомству, — наконец нашлась я и осторожно вытянула руку. — А как насчет позавтракать? Телепорт же только через два часа?

— С удовольствием составлю вам компанию, — живо откликнулся магистр Ле Флок.

Эгмонт скрестил руки на груди.

— Помнится мне, Жоффруа, вы говорили, что с утра вас тошнило.

Тот легко отмахнулся:

— Истинная красота, мой друг, способна спасти мир, не то что исцелить от какой-то тошноты!.. Идемте, мадемуазель, — заговорщицки прошептал он, увлекая меня со двора. Учитывая, что увлекал он на кухню, я решила не сопротивляться. — Я свел короткое знакомство со здешней кухаркой, и она выставит для нас все, чего вам захочется…

— Мрыс знает что! — пробормотал Эгмонт, провожая парочку взглядом.

— Он хороший эмпат, — невпопад ответила Лерикас. — Он чует силу. И это нормально.

Она вдруг усмехнулась.

— И потом, он мужчина, а Яльга, согласись, — очень привлекательная девушка, уж не говоря о том, что княжна. Чему тут удивляться?

Рихтер покосился на нее, но ничего не ответил.

Мы не торопясь позавтракали и вернулись на внутренний двор.

Уже совсем рассвело. Небо стало чистым и голубым, только на востоке пока виднелась размытая розоватая полоса. В тени было холодно, на солнце — почти тепло, а во дворе резко прибавилось народу.

Это были провожающие, и я почувствовала, как в животе у меня сжалось что-то очень холодное. Пан Богуслав — ну ладно, здесь как-нибудь разберемся. Ежи и Михал — уже сложнее, но пару слов для них я, наверное, отыщу. Но что я могу сказать пану воеводе?!

Я оглянулась на замок и поняла, что наша сумасшедшая дорога и впрямь подходит к концу. Мы возвращаемся туда, откуда ушли; круг замкнут, змея кусает свой хвост, но нам уже никогда не сделаться прежними. Слепой треугольник; северные города; Старые Земли; Драконий Хребет; Конунгат; Хенгернский замок…

Даркуцкий кряж.

Мне не влезть в сброшенную кожу. И это, наверное, к лучшему.

— Панна моя… — первым заговорил отважный хорунжий.

На плече его виднелся бантик — кривоватый, чуть припачканный и прожженный в нескольких местах. Бантику здорово досталось на поле несостоявшейся битвы. «Вот чара пролетела, и ого!» — вспомнилась мне старая песенка. Ну что же, здесь горы, а в горах бывает эхо, так что «ого» могло не раз повториться…

— Я вас никогда не забуду, мой отважный рыцарь, — честно пообещала я, поправив сбившийся бантик, и повернулась к Ежи и Михалу. Братья выглядели немного разочарованными, и я не понимала почему. Радоваться же надо: я уезжаю!..

— Ну… до встречи, сестра! — солидно произнес Ежи.

Михал молча кивнул. Я хотела сказать что-то серьезное, но не сдержалась и выпалила:

— Если где-нибудь наметится подходящая война, я вас сразу извещу!

— Спасибо! — хором просияли младшие Леснивецкие.

Мы с князем посмотрели друг на друга.

«Ну, что тебе сказать?! — тоскливо подумала я. — Я ведь даже отцом тебя назвать не могу — не потому что не хочу, а просто врать некрасиво! Пообещать, что вернусь? А оно тебе вообще надо?»

Князь молчал. Он тоже не знал, что сказать. И я уже готова была ляпнуть любую глупость, чтобы только прекратить это затянувшееся молчание, когда он вытолкнул:

— Божьи мельницы мелют медленно. Чему суждено случиться, то случится.

Я коснулась сережек и невпопад ответила:

— Спасибо…

— Яльга, пора! — негромко сказал Эгмонт.

Я преисполнилась к нему самой горячей благодарности.

— Нам… и правда, пора.

— Пора, — повторил князь.

Жоффруа Ле Флок подал мне руку, и я легко запрыгнула внутрь телепортационного контура. Эгмонт молча взял меня за локоть и подтащил чуть поближе, чтобы сумка не высовывалась наружу. Я вдруг поняла, что, может быть, никогда не увижу этого замка, и посмотрела наверх, туда, где в прозрачную синеву уходил бронзовый флюгер.

Мир заволокло зеленоватой дымкой, земля ушла из-под ног.

Нас ждали Межинград и Академия Магических Искусств.

2

Еще не открыв глаз, я поняла, что нас опять выбросило не туда. Конечно, Академия никогда не считалась тихим и спокойным местом, но даже там никогда не творилось такого гама. Вокруг нас все орало, лаяло, мычало, блеяло, надсадно скрипело и долбило металлом по металлу. Мелькнула мысль: а не угодили ли мы в родной табор?

Глаза распахнулись сами собой.

Первым, что я увидела, оказалась печальная верблюжья морда. Верблюд был белый, довольно мохнатый; в глазах у него отражалась вся мировая скорбь, но едва я решила пожалеть животное, как оно, вздохнув, метко плюнуло в самого горластого торговца. Торговец привычно уклонился, ни на секунду не прекращая расхваливать «этот божественный ковер».

— Ладно, мне пора, — улыбнулась Лерикас. Ободряюще коснувшись моей руки, она скользнула вперед и, прежде чем я успела хоть о чем-то ее спросить, беззвучно растворилась в воздухе. Не было ни заклинаний, ни жестов, ни знаков; я не почувствовала даже малейшего запаха магии. Впрочем, вряд ли я могла сейчас что-то унюхать: в двух шагах топталась торговка пряностями с открытым лотком.

Я ошарашенно оглядывалась. Кругом, куда ни посмотри, пестрели зонтики, занавески, шатры и шали. Неподалеку нахваливали плетеные сундуки, чуть дальше продавали на развес соленый жареный арахис. Отовсюду неслись вопли самое меньшее на двенадцати языках; прислушавшись, я худо-бедно поняла, что здесь торгуются, ругаются, проклинают конкурентов, зазывают покупателей и уговаривают заморского попугая произнести хотя бы словечко. «Пиастр-р-р-ры! — хрипло смилостивилась птица. — Р-р-ром! Тур-р-р-булентность!» Издалека доносился запах свежего кафия.

Я подняла взгляд — и увидела знакомый серебряный шпиль.

Мы были у ворот Академии.

Все разом отодвинулось на второй план. Конечно, мне хотелось узнать, откуда в Межинграде взялась вся эта экзотика, кто хозяин верблюда и почему у животного такой несчастный вид, — но это потом, потом, все подождет! А сейчас я вернулась туда, куда и не чаяла вернуться!

— Мадемуазель, — меня осторожно взяли за локоть, — позвольте, я покажу вам, как здесь пройти. За время вашего отсутствия многое изменилось. Кстати, имейте в виду — у верблюда отвратительный характер…

— У меня тоже, — рассеянно сказала я.

— В отличие от вас, — возразил куртуазный магистр Ле Флок, — это совершенно неблагодарная скотина. Чем бы вы его ни угостили, он непременно в вас плюнет, причем попадет не куда-нибудь, а в новый плащ. Его продают уже шестую неделю, но кому он нужен?

— Тому, кто разбирается в боевых верблюдах, — сухо ответил Эгмонт. — В кафском языке, Ле Флок, слова «красота» и «верблюд» происходят от одного корня и звучат почти одинаково…

— Господин! — Из-за верблюда выскочил какой-то маленький человечек в огромной чалме и длинных туфлях с загнутыми носами. Судя по тому, как покосился на него верблюд, это и был нынешний его хозяин. Нас с Ле Флоком человечек не удостоил даже взглядом, зато Эгмонту тут же отбил целых четыре поклона. — Как тонко чувствуете вы прекрасное! Я сразу распознал в вас истинного знатока! Это животное воистину обладает семьюдесятью семью достоинствами и способно озолотить своего владельца! Этот верблюд могуч и прекрасен, его горбы возвышаются, как два бархана, — взгляните, какие они ровные! А шерсть, господин мой! Какая шерсть! Да она белее молока, белее роз, нежнее поцелуя возлюбленной!

Я с сомнением покосилась на серую клочковатую шерсть. Может, верблюда надо вымыть и тогда он снова станет белым? Тут мне представился Эгмонт с тазиком и мылом, и я поскорее прогнала ужасное видение. А торговца было уже не остановить:

— Взгляните ему в глаза, господин! Это глаза чистопородного верблюда, принца среди верблюдов — величиной с ладонь, а ресницы длиною с палец!

Принц среди верблюдов испустил тяжелый вздох и с надеждой покосился на Эгмонта.

— Зачем тебе верблюд?! — не выдержала я.

— В самом деле, это непрактично… — встрял Ле Флок.

— Как это зачем?! — возмутился торговец. — О женщина, имя тебе — неразумность! Этот верблюд станет вожаком большого стада, прародителем тысяч длинноногих породистых верблюжат! Он пересечет любую пустыню, вступит в схватку со всеми, кто попытается помешать ему, защитит своего господина от…

— Я беру его, — коротко бросил Эгмонт.

Верблюд перестал жевать и уставился на мага. Вот сейчас у него точно глаза были не меньше ладони — а то и больше, гораздо больше.

Хозяин коротко взвыл и кинулся на колени.

— О небо! — вскричал он и добавил что-то еще на непонятном мне языке.

— Меня зовут Эгмонт Рихтер, — известил маг, отворачивая воротник. — Вот мой знак. Я забираю этого… принца среди верблюдов. Но ты не назвал цену.

Предыдущий хозяин верблюжьего принца перестал взывать к небесам, обхватил сапоги Эгмонта и проникновенно посмотрел на него снизу вверх.

— Господин, небо свидетель — я взял бы с тебя немало звонких монет, но не сейчас! Только что ты даровал мне свободу, ибо таково было условие! Клянусь печатью и… другой печатью, я твой должник, Эгмонт Рихтер! А теперь отвяжи своего боевого верблюда, проведи его в верблюжатню и вели своим рабам хорошенько заботиться о нем! Да будут благословенны твои дни, и полон твой дом, а жены твои кротки и нежны! А если я понадоблюсь тебе, просто позови, и я тотчас же явлюсь!

С этими словами он вытащил из шаровар начищенную до блеска лампу, ласково провел по ней ладонью и растаял, обернувшись тонкой струйкой дыма. Дым быстро втянулся в лампу, та покачнулась и в свою очередь растаяла у нас на глазах.

Эгмонт невозмутимо принялся отвязывать верблюда.

— Вот это удача! — не скрывая зависти, выдохнул Жоффруа Ле Флок. — Джинн…

— Совершенно согласен, коллега, — ответил Эгмонт, и в голосе его послышались ледяные нотки магистра Рихтера. — Не каждый день удается купить такого прекрасного верблюда.

— Пойдемте, а? — жалобно сказала я. — К рабам, в верблюжатню… да хоть в гарем!

— Ваше слово — закон, мадемуазель…

Без Жоффруа Ле Флока нам пришлось бы худо: рынок, как вода, просочился во все углы и закоулки. Мы могли бы проплутать там весь день, а так дорога заняла не более пятнадцати минут.

Эгмонт и верблюд составляли удивительно гармоничную пару: оба не шли, а шествовали сквозь толпу, высокомерно оглядывая окружающих. Особенно старался верблюд. Он даже не снисходил до того, чтобы в кого-нибудь плюнуть, — видно, берег стратегические запасы для врагов своего господина.

«Кажется, теперь я знаю, как будет выглядеть отработка», — тихонько подумала я.

Рихтер даже не обернулся.

Мы вошли во двор Академии. Там, по счастью, все оставалось прежним, не считая огромной клумбы, на которой буйно цвели алые тюльпаны. Во взгляде верблюда появилась ностальгия.

— И не думай, — шепотом предупредила я.

Верблюд всей мордой выразил презрение.

— Я хотел бы сказать вам… — начал было Жоффруа, но Эгмонт перебил его:

— Магистр Ле Флок, я хотел бы заметить, что резиденция КОВЕНа находится в другом месте. Полагаю, вам не нужен провожатый.

«И начальное ускорение», — без труда додумала я. И чего Эгмонт так взъелся, спрашивается? В конце концов, Жоффруа — выпускник нашей Академии…

«Начальное ускорение — это замечательная мысль, хозяин!» — читалось в прекрасных глазах принца верблюжьего племени.

— Отнюдь, — спокойно ответил араньенец. — Видите ли, у меня небольшое дело к магистру Буковцу. Он мой научный руководитель, и я хотел посоветоваться с ним насчет последней части моей диссертации. Я собираюсь соискать кандидатскую степень.

Он повернулся ко мне и осторожно взял за руку.

— Итак, мадемуазель, я не прощаюсь. Помнится, вы упоминали, что желали бы посетить Дворец оперы и балета?

Ни о чем подобном лично мне не помнилось, но я кивнула — исключительно назло верблюдовладельцу. А вообще, с каждой минутой магистр Ле Флок нравился мне все больше. Дворец оперы и балета? А почему нет? Девушка я или кто? За всеми ухаживают, вот и меня наконец-то пригласили в приличное, заметим, место!

— Магистр Ле Флок, — мрачно сообщил Эгмонт, — адептке Ясице надлежит сейчас думать о несданной сессии, а не о походах в увеселительные заведения. Это я вам как ее декан говорю!

Араньенец отмахнулся от него как от назойливой мухи.

— Ваша лучшая адептка не может не сдать сессии, Рихтер, уж я-то это знаю! И поверьте, Ядвига, жизнь не состоит из одних только лекций! — «Верно, — подумала я, — есть еще и практикумы». — За мной давно оставляют отдельную ложу в опере, так что я обещаю вам билеты на все премьеры этого сезона. До скорой встречи, мадемуазель!

Бросив на меня последний взгляд, магистр Ле Флок откланялся и поспешил навстречу директору Буковцу. Я посмотрела ему вслед и обернулась к Эгмонту.

— Кстати, я что-то запамятовала — а где у нас верблюжатня?

— Где я скажу, там и будет, — отрезал маг.

Тут до меня дошло, почему у него такое отвратительное настроение. Конечно, будешь тут недовольным, когда Сигурд уехал! Вот он и верблюда купил — верблюд не Сигурд, но некоторую пустоту заполнить может. И я совсем было собралась хлопнуть Эгмонта по плечу и сказать, что на ближайших выходных мы непременно побываем в Арре, что я его прекрасно понимаю и совсем не злюсь, что мне тоже не хватает Сигурда… но не успела. Главная элементаль услужливо распахнула двери, и на мраморной лестнице появились магистры Шэнди Дэни и Эльвира Ламмерлэйк.

Еще через минуту во дворе стало тесно от магов. Эгмонт смеялся, что-то говорил насчет расписания и отработок, а я постояла-постояла и осторожно выбралась из толпы. Адептке нечего делать среди преподавателей. А верблюд как-нибудь и сам разберется.

Меня ждали друзья. Ну, наверное, ждали.

На самый худой конец, у меня есть элементаль.

3

Теплым летним вечером, когда над горизонтом плыла романтическая розовая заря, а в саду сладко пахло виноградом, во двор поместья ди Бертолли вкатил роскошный лакированный фаэтон. Его влекли четыре гнедых коня, украшенных розетками из желтой бумаги и пышными султанами в тон. Выглянувшая на шум Злата Бржезовая оценила и розетки, и лошадок, и саму карету, — но более всего ее заинтересовал герб, нарисованный на обеих дверцах. Герб был подозрительно знакомый, но у Златы была очень коротенькая память.

За это, отметим в скобках, ее ценили отдельно.

Карета остановилась, подняв тучу мелкой пыли. Лакей мигом отворил дверцу и помог выбраться наружу весьма представительной даме в желтом шелковом платье. Дама была, скажем так, среднего возраста и обладала золотистой кожей, роскошными иссиня-черными волосами, пышными формами и просто отвратительными манерами. Едва ступив на черно-белые плитки двора, она по-хозяйски огляделась кругом, потрогала расцветающий бутон на ползучей розе, оплетавшей колонну, хмыкнула, передернула плечами и решительно направилась к террасе.

Злата отпрянула от окна и замерла в грациозной позе, пытаясь понять, не позвать ли синьора ди Бертолли. Но ей нравилось самой встречать гостей, и танцовщица, натянув длинные перчатки, поспешила выйти на террасу.

Когда Злата выпорхнула из двери, к даме уже присоединились две ее дочери — помельче и посмуглее — и орава слуг, продолжающая вылезать из второй кареты. Деревенского вида особа в полосатом платье и огромном чепце укачивала младенца — мальчик то был или девочка, Злата не поняла, ибо из вороха кружев виднелась только упитанная розовощекая мордашка, выражавшая крайнее недовольство жизнью. Дочери обмахивались одинаковыми веерами и с деланым равнодушием рассматривали дом. Зато слуги, кто побойчее, уже окружили мраморного льва и восхищенно тыкали в скульптуру грязными пальцами.

Двор невероятно быстро терял привычный лоск, и Злата поспешила вмешаться.

— Чем могу быть полезна пани? — суховато спросила она, застегивая миниатюрную пуговку на левой перчатке.

Дама повернулась к ней, колыхнув бюстом, и смерила Злату нехорошим взглядом с головы до ног.

— Это дом синьора ди Бертолли? — осведомилась она глубоким оперным контральто.

— Это поместье богатейшего магната пана Мароу ди Бертолли! — с достоинством ответствовала Злата.

Но собеседница уже утратила к ней всяческий интерес. В черных глазах ее вспыхнул боевой огонь, и, обернувшись, танцовщица увидела на террасе самого хозяина дома. Мароу ди Бертолли, в домашнем халате, колпаке и шлепанцах с загнутыми носами, казался растерянным до невозможности.

— Лючия, дорогая… — только и пролепетал он.

Злата прищурилась.

— Это что еще за Лючия, любимый? — проворковала она, поправляя жемчужную сережку. — Я чего-то не понимаю, или…

Она еще продолжала говорить, но вдруг перестала слышать собственный голос. Все пространство террасы заполнило контральто синьоры Лючии, по сравнению с которым голос первой оперной примы показался бы жалким писком ослабевшей от долгого голодания мышки.

— Это что еще за финтифлюшка?! — гремела она, указывая на съежившуюся от неожиданности Злату. Так царица Навсикая в опере «Иоланда» обличала своего аманта во лжи. — Ах, Мароу, ах, мерзавец! Твоя жена и дети пухнут с голоду, над кланом ди Бертолли смеются от Мраморной бухты до Тихой — а ты тут жируешь со всякими профурсетками?! Говорила мне мама: «Лючита, детка, этот человек загубит тебе жизнь!» Ты пустишь семью по миру, оставив меня в одной юбке! С кем еще ты изменял своей супруге, коей клялся в верности и любви перед алтарем?!

— Папаша, вы мерзавец! — выпевали дочери одинаковыми колоратурными сопрано.

И даже младенец, поддерживая их длительными воплями, вопил исключительно громко и музыкально, ни на шаг не отступая от заданного метра и такта.

— Джулия, успокой Ромео! — на мгновение отвлеклась дама.

Синьор ди Бертолли торопливо выдохнул и стер со лба пот.

— Он хочет кушать! — непререкаемо заявила кормилица в полосатом.

— Так покорми его!

— Прямо здесь, синьора?

— Лючия, любовь моя…

— Ах, как смеешь ты называть меня по имени?! — Голос синьоры ди Бертолли взмыл к трагическим высотам и тут же опустился до патетического шепота: — Мароу, предатель! Как рвалась к тебе моя душа, а ныне…

— Мы спешили! — хором исполнили дочери. — Мы так торопились, папаша!

— И что явилось нашим взорам?

Тихо-тихо, на носочках, Злата Бржезовая прокралась обратно в дом. Пока во дворе a Kapella звучал божественный голос синьоры ди Бертолли, она шмыгнула в свои покои, накрепко заперла за собой дверь и достала из-под кровати маленький, но вместительный баульчик. Будучи девушкой предусмотрительной, Злата понимала, что в мире ничто не вечно, и заранее продумала возможные пути отхода. Конечно, даже она не могла предположить, что у ее обожаемого Мароу имеется законная супруга, но… что с того? Злата хорошо знала жизнь, и этого было достаточно.

Баульчик, сделанный специально по ее заказу, содержал небольшой кусочек пятого измерения. О, Злата была скромна в своих желаниях! Она вовсе не собиралась подражать героиням известной баллады и уносить с собой синьора Мароу ди Бертолли. Но в баульчик вошли все меха, все кружева, все украшения, все золото, две картины в дорогих рамах, шелковые платья и пятьдесят четыре серебряные ложки. Злата долго вздыхала, глядя на любимое резное креслице гномской работы, но потом, подумав, решила ничего не оставлять. Да, и нельзя же бросить на произвол судьбы это бюро! Подумать только, что может сделать эта ужасная женщина с ее обожаемой мебелью!..

Ровно через десять минут — часы в гостиной как раз пробили восемь, и им вторили ходики из баульчика — Злата щелкнула хитроумным талисманом, и сумка, выдвинув три колесика, покорно покатилась рядом с хозяйкой. Балерина еще раз похвалила себя за предусмотрительность и умение правильно вкладывать капитал. При всей тренированности Злата не смогла бы оторвать баульчик от пола. Но и оставить его здесь было бы выше ее сил.

Проходя по коридору, Злата увидела маленького бронзового слона и, смахнув слезу, вызванную воспоминаниями, быстренько сунула его в боковой кармашек. Баульчик охнул, слегка покосился на одно колесо, но все же покатился дальше.

Они вышли из дома через черный ход. Злата прислушалась: с другой стороны здания до сих пор доносились фиоритуры. Восхищенно покачав головой, она направилась в сторону оперного театра.

Не прошло и трех минут, как Злата уже сидела в карете, а у ног ее тихо вздыхал перегруженный баульчик. На козлах переводил дыхание кучер, польстившийся на плату в три серебрушки и нежный взгляд знаменитой балерины. До сегодняшнего дня он полагал актрис неземными созданиями, не способными поднять ничего тяжелее букета.

Злата печально вздохнула и расправила складочки на платье. Жизнь продолжается. Мароу уже не вернуть, но это и к лучшему: впереди ее, несомненно, ждет еще много приятных приключений.

…Этим же вечером, едва сумерки спустились на Межинград, из городских ворот с грохотом вылетело несколько карет. Стражники, как раз собиравшиеся закрыть ворота на ночь, едва успели посторониться. Впрочем, они были вознаграждены: из последней кареты вылетело несколько серебряных монет и одна золотая. Серебрушки поделили легко и быстро, за золотой завязалась небольшая драка, но едва общественность решила сообща пропить его в кабачке, как на шум явился десятник, и проблема исчезла сама собой.

С тех пор никто в Лыкоморье ни разу не слышал о синьоре ди Бертолли.

4

За время моего отсутствия Академия почти не изменилась. Я шла знакомыми коридорами, вглядываясь в каждую трещинку, — и узнавала даже то, что, казалось бы, было давным-давно забыто. Вот фикус, за которым я пряталась от Фенгиаруленгеддира. Вот плакат о вреде гламурии (сбоку подписано мелкими буковками: «Выполнила адептка де Моран, 1 курс»). Вот перила, по которым я проехалась в первый же учебный день…

А вот и родная дверь.

Она была точно такой, какой я ее запомнила, — темная, исцарапанная, с медной девяткой. Я не успела взяться за ручку: у косяка материализовалась наша элементаль, которая, издав нечленораздельный вопль, кинулась меня обнимать. Тот, кого ни разу не обнимали флуктуации, никогда не поймет, что это такое: в тебя вцепляются сразу всеми конечностями, выплескивая при этом бешеное количество энергии, и через полторы секунды я поняла, что сейчас взорвусь.

— Хозяйка, хозяйка моя! — приговаривала элементаль, а я пыталась слить лишнюю энергию в амулеты. Хвала богам, они были полностью разряжены. — Оюшки! Вот счастье так счастье привалило! Хозяйка! Вернулась! А я знала, я-то всегда знала, что так и будет! А худая-то какая! Одна кожа да кости! Изголодалася вся, измучилася вконец…

Когда она отпустила меня, из моих волос вылетали маленькие синие молнии, а перегруженные амулеты начинали предупреждающе потрескивать.

— Хозяйка! — Элементаль вновь попыталась меня обнять, но мне отчаянно хотелось жить, и я быстренько сказала:

— Есть хочу! А…

Тут дверь распахнулась, и на пороге возникла Полин.

Я не успела даже оценить ее на предмет возможных изменений — алхимичка, ахнув, тоже кинулась мне на шею. Вот это было излишним: щелкнуло, сверкнуло, запахло паленым, а распущенные волосы Полин немедленно завились мелкими кудряшками.

— А я покрасилась! — тут же заявила алхимичка.

— Вижу, — осторожно сказала я. Теперь Полин была радикальной брюнеткой. — Тебе идет.

— Да? Правда? Ты ведь не сильно есть хочешь? Ой, это ничего, что в комнате не прибрано? Понимаешь, мы вас ждали, но не думали, что вы явитесь прямо сегодня! И…

— Ничего. — Я великодушно махнула рукой, решив, что пыль можно и завтра протереть. — Есть я хочу не так сильно… сильно — это я мыться хочу…

Но тут Полин распахнула передо мной дверь, и я сусликом застыла на пороге.

Что-то в этой комнате было мне отдаленно знакомо — например, дверь. Или куча учебников в дальнем углу, едва просвечивающая через прозрачную кисею. Ну, еще портрет принца, теперь обзаведшийся новой рамой. Но роскошное ложе под балдахином?.. Но ковер, в котором нога утопала самое меньшее по щиколотку?.. Но огромная люстра эвксиерского хрусталя, позвякивающая подвесками?..

И вообще, насколько я помнила, наша комната была немного меньше — раза этак в четыре!

Главная причина увеличения площадей стояла у боковой стены. Это был гардероб розового дерева, размерами напоминавший среднего слона. Рядом притулился туалетный столик, заставленный флаконами и притираниями, дальше шла низенькая тахта с аккуратной горкой подушек и что-то бесформенное, заваленное кучей нераспакованных подарков. Присмотревшись, я опознала в бесформенном собственную кровать.

Полин, немного смутившись, быстренько перетащила подарки в угол. Я осторожно прошла мимо гардероба, столика, тахты и комода, мимоходом заглянула в трельяж, полюбовалась на огромное батальное полотно, висевшее как раз на том невыдергиваемом гвозде, и с удобством расположилась на кровати. Полин прилегла на ложе, приняв непринужденную позу, и выжидающе посмотрела на меня.

— У тебя шампуня не найдется? — спросила я.

Алхимичка тут же ойкнула, подскочила и поволокла меня в ванную. Я в общем-то была готова ко всему и потому даже не спросила, куда делась наша старая лохань и каким образом сюда втащили это розовое чудовище о четырех бронзовых лапах. Все сверкало новеньким кафелем, с полотенец улыбались купидоны, а стоило Полин повернуть крошечный золотой краник, как в ванну хлынул поток душистой пены.

— Вот, — скромно сказала алхимичка. — Я думаю, этот аромат тебе подойдет.

— Ага, — слабо сказала я.

Дальше по плану шел пеньюар с кружавчиками, но вместо него мне удалось отвоевать длинный халат, расшитый диковинными цветами. Как выяснилось, Полин было не жалко для меня как минимум пятнадцати разновидностей шампуня; я выбрала первый попавшийся, и не прогадала.

Восточные принцы хорошо действуют на лыкоморских барышень. Я ждала, что Полин не даст мне вымыться спокойно: женского любопытства еще никто не отменял. Но прошло пять минут, семь, потом — десять; вода остыла, подогрелась заново, пена сменила цвет, запах и размер пузырьков, а Полин терпеливо ожидала меня в ком… в покоях. В будуаре.

— Может, спинку потереть? — предложила заботливая элементаль.

Наконец я с сожалением вылезла из ванны и, облачившись в халат (он оказался коротковатым), проследовала в комнату. Там, возле низенького столика, в компании с удивительно знакомым кафийным автоматом, коротала время будущая принцесса земли Каф.

— Рассказывай! — потребовала она прежним полининским тоном, поднимая взгляд от крохотной фарфоровой чашечки.

— Дай поесть человеку! — строго произнесла элементаль.

Я с ногами забралась на постель. Следовало собраться с мыслями, чтобы вспомнить все наши приключения, — а времени у меня было ровно столько, сколько нужно, чтобы выпить чашечку кафию. Больше бы в меня все равно ничего не влезло.

Пока не влезло.

А там посмотрим.

— Яльга, ну скажи честно: он за тобой ухаживал? — Полин затаила дыхание, перестав намазывать масло на хрустящий малокалорийный хлебец.

Я многозначительно пожала плечами. Полин сощурилась.

— Ты это о ком?

— Какая разница, о ком? — искренне удивилась алхимичка. — Обо всех! Ну, скажем, этот… как его, Сигурд? Или, может, Рихтер? — Полин оживилась, и глаза ее заблестели. Будучи воспитанной барышней из хорошей семьи, она прекрасно понимала, что у порядочной девушки не может быть двух возлюбленных одновременно. Ну, во всяком случае, они не должны так явно пересекаться.

Я задумалась, подставляя чашечку под струю кафия. С одной стороны, скрывать было нечего, и я гордилась нашей дружбой, но рассказывать о ней кому бы то ни было, даже Полин…

И тут мне вспомнился пан Богуслав.

— Какой там Рихтер! — небрежно сказала я. — Вот, помню, в отцовском замке…

— Ты была среди кицунэ?! — ахнула Полин. Вот ведь память у человека! Я уже и сама давно забыла, что наплела ей при нашем знакомстве…

— Нет! — торопливо сказала я, прикидывая, как половчее вывернуться. — Тот, который кицунэ, — он мне не настоящий отец. А настоящий — даркуцкий князь, очень богатый и знатный. Я у него единственная дочка.

Полин недоверчиво прищурилась. В историю с кицунэ ей верилось гораздо больше, но я, заметим, в этот раз ничуть не соврала. Конечно, единственная! Больше-то дочек у него, надеюсь, нет…

Во всяком случае, мне о них ничего неизвестно.

Чтобы отвлечься от восточных фэйри, я начала рассказывать про пана Богуслава. Когда я дошла до момента присвоения мне должности Прекрасной Дамы с торжественным повязыванием ленточки, Полин ахнула и потребовала рассказать все еще раз, с начала и поподробнее. На словах: «Я отдам за тебя, моя панна, всю кровь по капле», — мною был замечен мгымбр Крендель, который скрупулезно записывал мой рассказ. Изгнать Кренделя не получилось, зато на шум в нашу комнату завернул грустный Хельги. Вампир молча предъявил шоколадку; в обмен ему выдали пуфик, обитый лиловым шелком, и велели сидеть тихо и не перебивать.

Дальше дверь почти не закрывалась. К нам заходили какие-то алхимички, среди которых мне померещилась Викки, на удивление тихая и в юбке; некроманты, из которых я знала только Валентина де Максвилля; среди некромантов затесались близнецы аунд Лиррен… Последним явился герцог Ривендейл. Шоколадки он не принес, зато принес роскошную белую розу на длинном стебле. Стебель был серьезный, не хуже дубины: похоже, роза была боевая.

Мне пришлось рассказывать все сначала, и не с пана Богуслава, а с похода в ковенскую тюрьму. Кое-что я все-таки опустила, но под конец мне начало нравиться, я говорила разными голосами за разных персонажей и сама мало верила, что все это случилось со мной на самом деле.

— Спать пора, — напрасно взывала к нашей совести элементаль. — Человек с дороги, понимать надо!

— Человек, ты спать хочешь? — спросили близнецы аунд Лиррен.

Я помотала головой, и веселье продолжилось.

5

Утром стало ясно, что элементаль, как всегда, была права.

— А я говори-ила… — неразборчиво неслось из косяка. — А я предупрежда-а-ла! Утром-то завсегда спать хочется! А легли-то когда? А? Что, думаете, ежели я в двери, так я и не слышу?

Я сидела на кровати, мрачно пила воду и пыталась кое-как продрать глаза. Получалось плохо: последние алхимички покинули нашу комнату в четвертом часу утра, а в восемь пришла коротенькая записка от Рихтера, очень некстати вспомнившего о своих профессиональных обязанностях. Из записки следовало, что студентке Ясице ровно к девяти часам надлежит быть в лаборатории ее декана. Присмотревшись повнимательнее, я поняла, что девятка нарисована поверх тщательно затертой восьмерки — значит, у Эгмонта сохранились некоторые остатки человеколюбия. Хотя, быть может, ему самому лень вставать так рано.

Каюсь, у меня скользнула мысль малодушно проигнорировать сей эпистолярный шедевр. Но элементаль прозрачно намекнула, что не стоит лишний раз дергать василиска за хвост — тем более в преддверии сессии. Я еще раз посмотрела на записку, оценила тон и лаконичность, вспомнила, от кого зависит, зачтут мне практику или нет… Похоже, мой друг Эгмонт остался на поле боя под стенами фамильного замка Леснивецких, а в Академию вернулся магистр Рихтер, которому совершенно все равно, хочу я спать или нет.

Я быстренько оделась и умылась, чуть не заблудившись в наших роскошных интерьерах. Автомат поплевался паром, но выдал мне чашку кафию. Правду говорят, что кафий усиливает умственную деятельность! Как раз на последнем глотке до меня дошло, что не только я что-то должна деканату. Деканат мне тоже задолжал — заметим, немаленькую сумму! Как ассистенту Рихтера на практике — раз; за вредные условия труда — два; за участие в военных действиях — три; за участие в заграничной экспедиции — четыре; за бесценные научные сведения, добытые с риском для жизни, — пять…

И я уже не говорю об оплате за моральный ущерб! Особенно если учесть вредность характера начальника экспедиции!

Нет, что вы, в мои планы вовсе не входило опустошить казну Академии до дна. Я вполне согласна взять положенное — заработанное непосильным трудом! — частями.

К лаборатории я подходила в прекрасном расположении духа. Утро светлое, солнечное, в Академии пахнет летом, то есть известкой и краской. Экзамены я сдам — первый раз, что ли? Денег, которые даст мне Рихтер, вполне хватит на приличное платье и даже, может быть, на туфли. Полин уложит мне волосы, а за это можно попросить Жоффруа поставить для нее лишний стул в ложе…

Дверь была приоткрыта, но для порядка я побарабанила пальцами по косяку, мимоходом погладив высунувшуюся элементаль. Довольная флуктуация помурлыкала мне в ладонь и спряталась обратно.

— Не стойте на пороге, студентка, денег не будет! — донеслось откуда-то из глубины лаборатории. Интонации были до боли знакомыми.

— И вам доброго утра, магистр Рихтер, — вздохнула я, заходя. — Что это вы говорили о деньгах? Я, кстати, тоже хотела поговорить об этом самом…

За время отсутствия хозяина лаборатория почти не изменилась. Кажется, она стала просторнее; с другой стороны, в ней определенно прибавилось книг. Всюду возвышались неустойчивые стопки специальной литературы. Я наклонилась, прочла темные буквы на корешке: «Трансгастральная холецистолитостомия в условиях ранее наложенного холедоходуоденоанастомоза», — и заподозрила, что магистры просто сволокли в пустующую лабораторию все, что могло помешать ремонту. Эгмонт, конечно, многоплановая личность и полифункциональный специалист, но не до такой же степени!

Стопка, в основании которой лежала «Трансгастральная холецистолитостомия», опасно покачнулась и неожиданно завалилась на меня. Я едва успела подхватить ее, для надежности прижав верхнюю книгу подбородком. Возможно, это был знак судьбы, но я не планировала заниматься ни холецистостомиями, ни холедоходуоденоанастомозами. Для счастья мне вполне хватало василисков, виверн и магистра Назона. Я огляделась, прикидывая, куда бы пристроить эти сокровища мысли.

Чуть дальше на полу виднелся свободный прямоугольник, не занятый никакими книгами. Там, кстати, даже ковра не было — значит, можно оттащить всю стопку разом, а не возиться с отдельными книжками. Привычно придерживая научную литературу, я начала отодвигать ее вбок, но тут меня неожиданно схватили за плечо. Я дернулась от неожиданности и рассыпала все книги.

— С ума сошла? — рявкнул Рихтер. — Не видишь, что будет? Глаз у тебя, что ли, нет?

— Мрыс эт веллер! — ответила я. Но с деканом в таком тоне не разговаривают, поэтому я добавила, тише и, по возможности, спокойнее: — Откуда мне знать, магистр? Это же ваша лаборатория!

— Извини, — сказал Эгмонт, тоже тоном ниже. — Я думал, ты поймешь. Давай их сюда…

Он забрал у меня книги. А я внимательно посмотрела туда, куда собиралась их передвинуть. Ну и ничего особенного, незачем было так… орать: неровный пол, заново выкрашенный в желтый цвет, тут пятно, там вмятина. И…

— У окна есть кресло, студентка Ясица, — напомнил о себе Эгмонт. — Сядьте туда и постарайтесь не сбить по дороге все остальные книги. Некоторые из них обладают дурным характером.

Мне очень хотелось повторить вчерашнюю фразу про то, что мой характер все равно хуже, но магистр Рихтер — это совсем не то же самое, что Жоффруа Ле Флок. Поэтому я молча прошмыгнула между стопками зубодробительной литературы и села на шаткую конструкцию из четырех ножек и продавленного сиденья. Назвать это креслом мог только очень вежливый человек.

— Итак, адептка, — сам Эгмонт благоразумно предпочел стоять, — как ваш декан я обязан позаботиться о выполнении вами учебного плана. Здесь, — он продемонстрировал мне увесистый свиток, — перечислено все, что вам надлежит выполнить до сдачи сессии, во время сдачи сессии и непосредственно после сдачи сессии.

Я потянулась за свитком, но маг сделал вид, что не заметил этого, и продолжал:

— Еще раз заостряю ваше внимание: все перечисленное здесь надлежит выполнить до начала следующего семестра. Только в этом случае ваша летняя практика будет считаться зачтенной, а сессия — успешно закрытой. С вытекающими отсюда последствиями.

Я кротко сложила ладошки на коленках и нежно улыбнулась магистру, глядя на него снизу вверх.

— Последствия — это вы очень кстати! Я как раз хотела поговорить о… денежном эквиваленте последствий. Помните наш разговор в конце прошлого года?

Эгмонт насторожился.

— Должность ассистента, — напомнила я. — Заработная плата. Кстати, мне еще стипендию за три месяца не заплатили! Как мой декан вы должны помнить, что голодный студент — это плохо обучающийся студент…

— Насчет стипендии разбирайтесь сами. Обратитесь к завхозу, напишите заявление… я полагал вас достаточно взрослой, чтобы решать подобные вопросы без моего непосредственного вмешательства!

— Согласна, — не отступала я. — А насчет зарплаты — это тоже к завхозу?

Рихтер чуть слышно скрипнул зубами.

— Как всегда, деньги по этой статье придут не раньше середины осени.

— Магистр, а жить я на что буду?!

— Обратитесь к близнецам аунд Лиррен, — посоветовал Эгмонт. — Ближайшие друзья принца Саида наверняка не откажут своей подруге в такой мелочи. К тому же, по моим агентурным данным, вам еще не отдали все выигранные обеды.

«А платье?! — мрачно подумала я. — А туфли? А прическа? Хотя, с другой стороны, Жоффруа еще не видел меня в том платье зеленого шелку…»

— Ознакомьтесь с расписанием, — быстро сказал Эгмонт и сунул мне пресловутый свиток. — Особо обратите внимание на то, что записано на оборотной стороне.

Я взвесила свиток на руке и поняла, что в ближайшие три недели опера мне не светит. Хотя… это как посмотреть. Будем живы, не помрем.

— Я вас более не задерживаю, — сухо сказал Эгмонт и посторонился, давая мне пройти. Стопка книг шустро выскочила у него из-под ног.

Уже у двери меня догнало:

— Да, я запамятовал!.. Вас хочет видеть магистр Ламмерлэйк. Она крайне огорчена результатами ваших алхимических изысканий. Вы найдете ее в теплицах.

«Яблочко от вишенки!» — злобно подумала я и закрыла дверь.

Благодаря совместным усилиям магистров, день пролетел незаметно. Я, как савраска, бегала по всей Академии, отыскивая то Белую Даму, то нервного Марцелла, то печальную и неразговорчивую госпожу ле Бреттен (последняя держалась за виски и жадно пила холодную воду). Уже в сумерках я завернула в библиотеку; магистр Зирак просмотрел огромный список литературы, присвистнул, вручил его гноменку, вытянувшемуся за лето, и увел меня в отдельный кабинет — пить чай с молоком и смородиновым листом. К чаю полагалась яблочная шарлотка.

Я рассказала нашу историю в очередной, семьдесят девятый раз, напилась чаю и преисполнилась к магистру Зираку самой искренней любовью. В отличие от коллег он не имел ко мне никаких претензий: без разговоров подмахнул бегунок, поставил штампик в читательском билете, подписал характеристику и предложил забрать остатки шарлотки с собой.

Полин еще не было. Я ехидно подумала, что кое-кто гуляет кое с кем под луной, и отправилась в ванную, где долго нежилась в пене. У принца Саида было много достоинств, и первым номером значилась щедрость к прекрасной пери.

Свиток отправился под кровать, а я — под одеяло. И в последний раз за это лето мне приснился странный сон.

Во сне я шла по Академии — пустыми гулкими коридорами, в которых шевелилась темнота. Все вокруг было окрашено в оттенки коричневого, будто на старых гравюрах. Я шла мимо закрытых дверей, мимо опустевших аудиторий и знала, что, кроме меня, во всей Академии нет ни единой живой души.

Впереди я увидела приоткрытую дверь и подошла ближе. Это была лаборатория Рихтера. Сквозь узкую щель был виден краешек стола, уставленного книгами, приборами и какими-то странными инструментами.

Дверь дрогнула и беззвучно распахнулась. Не знаю, было ли это приглашением, но мне очень хотелось войти. Внутри все оставалось таким же, как в ту осеннюю ночь: столы, никаких «Холецистолитостомий» и прочих «Анастомозов». Посреди комнаты стояло нечто, завешенное черной тканью.

Что это? Я изо всех сил пыталась вспомнить, понимая, что от этого знания зависит все мое будущее. Перешагнуть порог, сдернуть черную тряпку… но я все же стояла на месте, до боли вцепившись в косяк. Стой, Яльга, стой, где стоишь. Иначе…

Раздался легчайший шелест, и черная ткань начала сползать под собственным весом. Это был шелк — эльфийский шелк, непроницаемый для любых видов чар. Ткань сползала, черной лужицей стекала на пол. Мгновение — и я увидела зеркало в причудливой раме. Поверхность его была черной; там отражался косогор, усыпанный ромашками. Удивительно знакомые места.

Среди тишины, неподвижности и коричневых тонов это зеркало казалось живым черным пятном. Оно как будто было неподвижно, но мне казалось, что стекло дрожит от усилий, пытаясь освободиться из рамы. Так, как оно избавилось от шелка. Так, как оно вышло из медальона. Так…

Этого не будет!

Я опять испытала то странное, дикое и прекрасное чувство — огонь рванулся ввысь, я вся превратилась в сгусток пламени. Черная поверхность отразила языки огня. Раздался треск, и зеркало потекло, капля за каплей впитываясь в эльфийский шелк. Вскоре от него осталась одна пустая рама.

И несколько пятен на неровном полу.

6

Но некогда было думать о странностях и снах. У меня были дела поважнее: во-первых, сессия, во-вторых, свадьба. Впрочем, обо всем по порядку.

Наутро я еще раз просмотрела свиток и поняла, что реальность страшнее самого кошмарного сна. Выполнить все, чего хотел от меня Эгмонт, можно было при одном условии: я не буду ни есть, ни спать, а только учиться и сдавать, учиться и сдавать, как завещал лыкоморской молодежи покойный государь.

— А другая-то сторона, слышь, хозяйка!.. — напомнила элементаль.

Я перевернула пергамент, вчиталась в мелкие буковки и окончательно убедилась, что этим летом мне не светят ни опера, ни балет.

Сессию бы пережить, что ли!..

Вздохнув, я подошла к стопке учебников и сдернула с них кисею. За время моего отсутствия книги покрылись пылью; из-за толстого тома «Рубедо — техника безопасности» торопливо выбежал маленький паучок. Я опустилась на колени и принялась перебирать книги, сортируя их на несколько кучек. Это сдать, это повторить, это вернуть хозяину… а это что?

Из старой пожелтевшей «Истории тайных орденов» торчал какой-то листок пергамента, покрытый неразборчивыми каракулями. Я вытащила его наружу и мигом идентифицировала каракули как свой почерк, а листок — как список должников, обязанных накормить меня обедом. Возле некоторых имен стояли крестики, но больше половины еще не вернули мне долг чести.

Жизнь сделалась немного приятнее. По свежеобретенной привычке я перевернула листок и увидела на обратной стороне крупную запись красными чернилами. «Три желания с близнецов!» — напоминала она.

Я поймала себя на коварной улыбке. Ага!

Сколько можно сидеть на шее у Полин? Помнится, уговор звучал как «один обед каждый день в течение года». А если народу в списке гораздо меньше, чем дней в году, значит, скоро я пойду по второму кругу. Так или иначе, но до середины зимы мне можно не задумываться о питании, а просто отлавливать тех, кто попадется.

Но пока лучше двигаться по списку. Я постучала ногтем по имени «Хальдред из Хьорна». Интересно знать, на каком факультете учится Хальдред. Помнится, на некромантическом. Это было бы неплохо, потому что Шэнди Дэнн собирает своих студентов задолго до начала семестра…

— Яльга, оставь ты книжки! — подала голос Полин. — Пойдем попьем горячего шоколаду! Мне с тобой поговорить надо! Ой…

Я подхватила падающую вазочку с печеньем и ногой отодвинула кучки учебников подальше к стене.

В понятие «попить горячего шоколаду» Полин вкладывала несколько иное содержание, нежели все остальные. Туда входило несколько видов булочек, масло, мармелад, странный белый сыр, который можно было намазывать ножом, гренки ну и, разумеется, этот самый шоколад. Элементаль витала рядом, то и дело выхватывая из особенно поджаристой гренки ее астральную сущность. Полин утверждала, что от этого гренки становятся еще более диетическими.

— Кстати, давно хотела тебе сказать. — Алхимичка глянула на меня поверх кружки, на которой резвилось с десяток пушистых котят. — Ты будешь моей свидетельницей. Саид уже согласен, так что можешь не волноваться.

— Мне надеть нечего, — быстро сказала я, проглотив фразу, что это Саиду лучше начать волноваться.

— Ничего, найдешь, — беззаботно махнула ручкой Полин. Сверкнули бриллианты и бриллиантики.

— У меня сессия!

— У меня тоже, — парировала алхимичка. — И вообще, Яльга, нельзя быть такой эгоисткой! Тебе пора начинать думать в государственном масштабе!

— Мне-то зачем? Это же не я выхожу замуж за принца!

Полин решила зайти с другой стороны. Она отставила чашку, встала, обняла меня за плечи и сообщила доверительным голоском:

— Не грусти, Яля, мы и тебе кого-нибудь подыщем! Я сегодня же попрошу Саида, чтобы он познакомил тебя с каким-нибудь своим другом! Ты знаешь, у них там такие теплые отношения… Так что будем дружить семьями!

— Не надо друга! — выпалила я и запнулась, поняв, что рассказывать Полин про Жоффруа Ле Флока мне почему-то очень не хочется. — Меня Сигурд тогда убьет! У них знаешь как все серьезно? А он меня уже с семьей познакомил!

— Правда? — Полин посмотрела на меня с подозрением. — А почему он тогда тебе ничего не подарил?

— Как это не подарил? — тут же нашлась я. — А боевой верблюд?! Видела, какой пушистый? А ресницы какие? Да это принц среди верблюдов!

— Так он же вроде рихтеровский…

— Это мы так просто сказали, чтобы завхоз место под верблюжатню выделил. А то ты же знаешь правила: домашнее животное нужно держать в комнате…

Полин поежилась, но так легко сдаваться не собиралась. Похоже, идея дружить домами захватила ее всерьез. Хорошо хоть домами, а не гаремами!

— И все равно! Зачем он тебе такой скупой? Еще не муж, а уже на тебе экономит! Додумался, что дарить девушке! Он бы тебе еще боевой амулет подарил! Кстати, где те сережки, которые от Рихтера? Тебе они очень идут, я хочу, чтобы ты надела их на мою свадьбу…

«Проще согласиться», — поняла я. Мне определенно уготована какая-то роль, и лучше быть подружкой невесты, чем невестой друга.

— Значит, так! — Полин вернулась на свое место и долила себе шоколаду. — Что тебе надеть на свадьбу — это моя забота. Нет, это дело государственной важности, и мы не можем пустить его на самотек! А теперь слушай, в чем заключаются твои обязанности…

— Подожди, — печально сказала я, щелчком подзывая сумку. — Я буду конспектировать.

7

Обязанностей было много, но все они были приятные. Труднее всего оказалось втиснуть их в мое расписание — большая часть времени уходила на бдения в библиотеке и лихорадочную сдачу зачетов. Экзамены приближались, курсовая росла, как на дрожжах, и конца-края всему этому было не видать. Магистры хором похвалили меня за ценные наблюдения во время странствий (Шэнди Дэнн особо отметила склонность к ведению дневника), но автоматов мне почему-то никто не предложил. Я даже догадывалась, кого должна за это благодарить. Вся Академия, весь Межинград знал, что приближается событие государственной важности! Одному Рихтеру было начхать на все, что выходило за рамки учебного процесса.

А мне еще нужно было подумать о подарке!..

Полин прозрачно намекнула, что хочет получить что-нибудь необыкновенное. «Ну, в твоем стиле!» — безмятежно заявила она, и я провела остаток вечера, пытаясь сообразить, в чем состоит этот неведомый мне стиль. Замуж выходят один раз в жизни (по крайней мере, Полин рассчитывала, что будет именно так), поэтому тортиком с розочками здесь не отделаешься. Но что можно подарить невесте кафского принца, чтобы и ее порадовать, и его не обидеть, и дипломатических отношений не испортить?!

Последнее меня особенно беспокоило. Не стоило подрывать дружбу с основным поставщиком отменного кафия.

За этими мрачными мыслями я сама не заметила, как сдала первый экзамен, — это была некромантия, и если бы не свадьба, мрыса с два я отделалась бы так легко. Погруженная в тягостные размышления, я рассеянно написала ответ на три вопроса, выполнила практическое задание и пришла в себя, только увидев в зачетке аккуратное «отлично». Справедливости ради надо сказать, что билет мне достался простой, а от изумления я отходила весь последующий вечер. Кажется, для Белой Дамы мои успехи тоже были приятной неожиданностью.

Лечебную магию мы сдавали зачетом, и это было хорошо. Рихтер сдал меня с потрохами, и на консультации Шэнди Дэнн долго и язвительно расспрашивала меня о том, как лечится пищевое отравление. Под конец я готова была спрятаться от нее под партой. Что-то нехорошее подсказывало, что на экзамене я не получила бы больше тройки, но недифференцированный зачет милосерднее к нерадивым адептам. Я сдала тест, получила свое «зачт.» и отправилась готовиться к экзамену по алхимии.

Вот он обещал быть весьма интересным. В первом семестре алхимия давалась мне легко, и во втором я позволила себе расслабиться — зачем учить формулы, если можно их вывести? Понемногу этот тезис приобретал другие формы. Сперва это было: «А зачем мне готовиться заранее, если все то же самое можно сделать утром перед парой?» К концу весны он окончательно оформился и стал выглядеть так: «А какого лешего вообще что-то делать, если конспекты можно глянуть у Полин, теорию прочесть в учебнике одним глазом, а все остальное умная талантливая Яльга выведет прямо здесь и сейчас?»

И вот теперь настал час расплаты.

Вечером накануне экзамена я решила немного расслабиться и забралась на кровать с книжкой «Золотой Лев». Это была иллюстрированная история алхимии, начинавшаяся с тех самых времен, когда эту почтенную науку вовсю скрещивали с философией, а от банального магистериума требовали не только превращать свинец в золото, но еще и давать ответы на все вопросы бытия. Книжку мне порекомендовал магистр Зирак, и он, как всегда, оказался прав — я прочла ее на одном дыхании и легла спать, только перевернув последнюю страницу. Однако наутро вместо формул в голове прыгали одни символы. История науки — это, конечно, прекрасно, но Эльвира — это вам не волхв Легкомысл. Я прекрасно понимала, что вряд ли выеду на Красном Владыке, Королевской Свадьбе и Прочих Прекрасных Вещах, Которые Пишутся Исключительно С Большой Буквы. Обычно дело обстояло как раз наоборот: я знала предмет с практической точки зрения, могла порассуждать о теории, но впадала в панику от вопроса: «А скажите-ка, студентка, кто из основоположников нашей науки, монстров и зубров магической мысли изображен на этой прекрасной гравюре?»

Сейчас я сама могла нарисовать парочку гравюр, пусть и не таких качественных. Меня клонило в сон, от развешанных по стенам таблиц веяло неизъяснимым ужасом, и, увидев разложенные на столе билеты, я отчетливо поняла, что сейчас завалю экзамен и отправлюсь паковать вещи. «Папа, папа, здравствуй, папа! Я к вам насовсем!»

— Тяните билет, адептка Ясица, — вздохнула госпожа Ламмерлэйк. Похоже, у нее уже не осталось иллюзий касательно моих талантов.

Я обреченно посмотрела на нее и ткнула пальцем в ближайший листок.

— История алхимии, — глядя мне в глаза, сказала магичка. — Ранние алхимические школы. Философская подоплека, символика и инструментарий.

— Фу-ух, — облегченно вздохнули на заднем плане.

Кажется, это был Келлайн, который, как все нормальные адепты, боялся истории предмета пуще самого предмета. Это был первый билет, состоявший из одного-единственного вопроса, но весь курс был готов отвечать на три вопроса плюс практика — лишь бы избежать разговора о зеленом драконе, трансмутации духа и Философском Яйце.

Я недоверчиво схватила листок и всмотрелась в расплывчатый шрифт. Что?! Да не может быть!

Госпожа Ламмерлэйк наблюдала за мной с очень странным выражением лица.

— Адептка Ясица, — наконец произнесла она. — Вы знаете, что я никогда этого не делаю, но… У каждого есть предел возможностей. Если желаете, можете взять любой другой билет.

— Нет! — воскликнула я, пылко прижимая драгоценный листок к груди. — Ни за что на свете!

Алхимичка изящно приподняла брови.

— О? — только и сказала она.

— Ага, — неизящно подтвердила я, чувствуя, что расплываюсь в счастливой улыбке. Меня прямо-таки распирали полученные накануне знания.

Я прихватила пять или шесть дополнительных листов пергамента и села за переднюю парту. Гравюры, говорите. Символы, говорите.

Нет, шести листов определенно будет недостаточно…

Оставался только один экзамен, и то профильный. И у меня был заготовлен коварный план.

В прошлом семестре, готовясь к очередной практике по истории, я вычитала в анналах Академии, что у адепта, претендующего на высший балл, есть одна особая привилегия. Он может потребовать у преподавателя право ответить на все экзаменационные вопросы — и преподаватель не может ему в этом отказать. Как там говорила Лерикас? «Я в своем праве»? Держитесь, магистр Рихтер; вы хотели, чтобы ваша студентка занималась делом, вот она им и занялась!

Ничто так не радует человека, как мелкая пакость, сделанная ближнему. Утром в день экзамена я проснулась с прекраснейшим настроением. В зачетке красуются две пятерки, стипендия, заметим, повышенная, практически в кармане, меня ждет самый настоящий триумф, а магистра Рихтера — воистину тяжелый день. Я заранее предвкушала, как расскажу любимому преподавателю содержание трехсот пятидесяти восьми книжек из списка дополнительной литературы и непременно упомяну о том замечательном свитке, в котором жило привидение с мерзким характером…

Мы зашли в аудиторию дружной сплоченной толпой. Основная масса адептов не разделяла моего оптимизма, но Рихтер был всего один, а нас — гораздо больше. Куругорм комкал в кармане справочник по шпаргалкам — самих шпаргалок было около семидесяти, и они были рассредоточены по всему Куругорму самым хитрым образом. Из-за этого эльф передвигался очень плавно и величаво, как и подобает представителю такого древнего рода. Генри Ривендейл предложил мне фляжку с клюквенным морсом; я поблагодарила и отпила пару глотков, предвкушая длительное выступление.

— Если хочешь, Яльга, возьми ее совсем, — неожиданно предложил вампир.

— Ты всем фляжки даришь или это Яльга такая замечательная? — незамедлительно влез Хельги.

— У тебя шансов все равно нет, — ответила я, рассеянно поглядывая на дверь. Ну где носит этого мрыса… то есть… внимательного слушателя? А морсик очень кстати, триста пятьдесят восемь книжек рассказать — у кого хочешь горло пересохнет. Молодец, Генри, сразу видно — настоящий товарищ! Не то что некоторые…

— Видишь ли, Ульгрем, — с великолепной надменностью ответствовал Генри, — если я начну дарить подарки юношам, это может дурно сказаться на моей репутации.

Хельги уже готов был приступить к практическому применению основ боевой магии, но в аудиторию быстро вошел магистр Рихтер. Остановившись на пороге, он оглядел нас всех, неожиданно ласково улыбнулся — все насторожились — и прошел к столу.

— Можете сесть, господа адепты, — разрешил он.

Вообще-то стоял один Хельги Ульгрем, который поспешил выполнить указания руководства.

Эгмонт тем временем разложил билеты, приготовил экзаменационный журнал и вытащил из ящика стола какой-то листок.

— Адепты Ривендейл, аунд Финдэ, аунд Дарру и…

— Который аунд Дарру? — раздалось два похожих голоса.

— Адепт Куругорм аунд Дарру, — ответил Рихтер, не отрывая взгляда от листка. Куругорм побледнел еще больше. — Да! И адептка Ясица. Ваши зачетки.

Я насторожилась. Что этот мрыс задумал?

— Давай зачетку, — шепнул Генри, — я отнесу.

Я кивнула, предчувствуя неладное.

Рихтер вышел вместе с зачетками, оставив нас в недоумении. Келефин на цыпочках прокрался к его столу, перевернул крайний слева билет и разочарованно сказал:

— Пустой…

— А ты как хотел? — рыкнул Хельги. — Чтоб Рихтер тебе билеты без присмотра оставил?

— Ха! — отчетливо произнес билет.

Младший аунд Дарру сравнялся в бледности со старшим.

Едва он успел шмыгнуть на свое место, как Рихтер вернулся в аудиторию. Он прошел за кафедру, уселся и красноречиво постучал зачетками по столу. Повинуясь этому эмпо-призыву, мы четверо на неверных ногах подошли к магистру. Рихтер не глядя раздал нам зачетки, но тут случилось страшное. У Куругорма что-то переклинило, громко щелкнуло, и из обоих рукавов прямо на преподавательский стол потоком хлынули шпаргалки.

Эльф покраснел, позеленел и принял уже привычный бледно-желтый вид.

Рихтер поднял одну, развернул и вчитался.

— Однако, — уважительно произнес он. — Вы проделали титаническую работу, студент аунд Дарру. Было бы жестоко лишить вас возможности высказаться. Верните зачетку.

Куругорм, ничего не понимая, покорно протянул зачетку декану.

— А вас троих я не задерживаю. Можете быть свободны.

И тут я обрела дар речи.

— Что… Как это свободны? А экзамен?!

— Так у вас же автомат, студентка! — радостно сообщил мне любимый наставник. — Равно как и у адептов Ривендейла и аунд Финдэ.

Куругорм, только сейчас понявший, чего лишился, горестно взвыл на всю аудиторию.

— Тягу к знаниям следует поощрять, — наставительно высказался Эгмонт, окинув нас прямо-таки отеческим взглядом.

Я была готова взвыть горше Куругорма. Ну почему я не догадалась прихватить хотя бы одну шпаргалку?! Такой план пропадает!

— Идем отсюда, Яльга. — Ривендейл потянул меня за рукав. — Не стоит портить Рихтеру настроение. Людям ему еще экзамен сдавать.

— Верное наблюдение, — с удовольствием подтвердил Эгмонт.

Куругорм, одновременно лишившийся и автомата, и стратегического запаса шпаргалок, проводил нас скорбным взглядом.

8

— Так мы, получается, что — все сдали?! — первым сообразил Келлайн. — Йо-хоу! Мы свободны! Все лето наше!

— Какое лето? — возмутилась я. — Зарев на дворе, и тот кончается!

— Все равно! — отмахнулся эльф. Он был счастлив. — Ладно, ребята, я побежал! Дела, дела!..

И он в самом деле умчался по лестнице вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Дела, как же. Я с такими делами в одной комнате живу и алхимию у них списываю.

Ривендейл повернулся ко мне. Он ощутимо нервничал.

— Вот фляжка, — быстро сказала я. — Еще раз спасибо! Жаль, не пригодилась…

Генри непонимающе уставился на фляжку, потом улыбнулся.

— Оставь, забирать подарки назад — дурная примета.

— Ну, если примета… — Я с чистой совестью убрала фляжку обратно. Надо бы узнать, где Генри заправляется таким прекрасным морсом.

— Яльга, слушай… — Он быстро облизнул губы. — Это ведь такая удача — сдать сессию на одни пятерки, да еще автомат у Рихтера…

— Удача, — осторожно согласилась я, не понимая, к чему он клонит. Вампиры, конечно, крови не пьют, но кто его знает.

— Такую удачу нельзя не отметить! — решительно заявил Ривендейл. — Пошли посидим где-нибудь. Я, кстати, один кабачок знаю — очень приличное место, мне Валентин подсказал…

В прошлом семестре я наверняка бы отказалась — в местах, которые герцог Ривендейл полагает приличными, нечего делать рыжим оборванкам. Но после наших летних приключений, а особенно — после корсета с кружавчиками, я была готова к любым испытаниям. Даже к консоме. К тому же Ривендейл — не Аннелизе, у него, если что, всегда можно спросить совета.

— А пошли! — легко сказала я.

И вдруг меня осенило.

— Стой, где стоишь! — сдавленным шепотом приказала я.

Вампир замер. Его рука легла на рукоять фамильной шпаги.

— Что такое? — напряженно спросил он.

— Отвечай быстро и не задумываясь… — Я набрала побольше воздуха и скороговоркой выпалила: — Генри, ты петь умеешь?

 

Глава вторая,

в которой звучат свадебные марши, завязываются новые отношения и рушится старая дружба, а невест оказывается больше, чем ожидалось

1

Существует множество мнений насчет того, что именно является лучшим подарком. Некоторые утверждают, что это книга. Другие, вроде принца Саида, делают ставку на бриллианты, бриллианты и еще раз бриллианты, а в промежутке, чтобы нескучно было, обращаются к золоту и белкоблевым манто. В конце концов, существует классическая формулировка: «Лучший твой подарочек — это я!» По слухам, автором этого афоризма был некий вампирский граф, забывший поздравить жену с годовщиной свадьбы. Жаль, история не сохранила ответа графини — вампирши, особенно благородные, отличаются редкой кротостью и незлобивостью.

Мы с Генри Ривендейлом решили подарить Полин песню.

Конечно, это было не так уж оригинально: едва ли алхимичка забыла бессмертное «ай нанэ!». Но, во-первых, она сама просила что-нибудь в моем духе. Откуда я знаю, что она считает «в моем духе»? А во-вторых, я смело полагала, что великолепный герцог Ривендейл, поющий о любви, станет лучшим подарком для любой невесты. Другое дело, что к невесте прилагается жених, и жених ревнивый…

Складывалась забавная ситуация, напоминавшая старинную задачу про волка, козу и капусту. Если выпустить Генри на сцену в одиночку, то можно уже начинать продумывать, чем именно оглушить разъяренного Саида и как потом заново налаживать поставки кафия в Лыкоморье. Если мы с Генри споем хором, то ревновать, скорее всего, станет Полин. И вряд ли у меня получится доказать, что я вовсе не набиваюсь в младшие любимые жены.

На первый взгляд, задачка решалась очень просто. Нам нужен был дуэт, причем такой, где исполнители признаются в любви друг другу, а не вымышленному собеседнику. Желательно, чтобы он оказался не очень сложным (сразу отметались все эльфийские арии, ариозо и ариетты), не очень длинным (увы, пришлось отказаться от гномских баллад) и чтобы в финале все были счастливы (пункт самый трудный и практически невыполнимый). Мы перерыли груду книжек, свитков и глиняных дощечек, но нужная песня никак не находилась. А день свадьбы между тем становился все ближе и ближе.

Я уже начинала подумывать, не написать ли клятый текст самой (до Лариссы-Чайки мне далеко, но в лирических песнях главное — это завывать погромче). Саида однозначно ждал культурный шок. Ситуацию спас Генри, отыскавший в каком-то манускрипте текст древней вампирской народной песенки.

— М-да, — сказала я, ознакомившись с текстом. — Ну неплохо вроде бы. Очень даже неплохо. Опять же о цветах говорится. Можно будет в подходящий момент вытащить из шляпы букет и преподнести невесте…

— Кто будет преподносить? — заинтересовался Генри.

— Ты, конечно. — Я пожала плечами. — А я рядом постою, чтобы наш принц тебя не… того.

Вампир задумался. Он явно представил, как вручает букет Полин, по ходу дела отбиваясь шпагой от охраны принца.

— Может, все-таки ту альбу споем? — с тоской предложил он. — Помнишь: «Беседуя, лежал в объятьях милой рыцарь…»

— Не надо лежачих объятий, — решительно сказала я. — На сцене наверняка будет грязно. Вдобавок там еще есть голос рассказчика, а где мы найдем третьего солиста? Разве что Хельги взять…

Генри презрительно фыркнул.

— Так уж и быть. Оставим альбу в покое.

Я забралась на подоконник с ногами и еще раз перечитала текст. Да. Сразу было видно, что песню создал братский вампирский народ. Лирический герой пылко объяснялся своей девушке в любви, убеждая, что она достойна всего на свете, и еще немножко. При этом он дарил ей облака, острова и звезды, то есть вещи прекрасные, романтические и абсолютно бесплатные. Самой большой его тратой, которой и была посвящена песня, стал букет из белых роз — количество цветков благоразумно не уточнялось. Неизбалованная девушка была так поражена, что восторгалась несчастным букетом буквально через слово.

Над словами были подписаны странные хвостатые значки.

— Это ноты, — с готовностью пояснил Генри. — Понимаешь…

Я честно помотала головой.

Последующие пятнадцать минут вампир честно пытался мне объяснить сущность нотной системы. Кое-что я поняла, но главное оставалось тайной: каким образом можно запомнить, какой закорючке соответствует тот или иной звук?! Моя тренированная память, из которой еще не вылетели сорок пять билетов по боевой магии, напрочь отказалась воспринимать все, что не связано с учебой, наукой или Рихтером лично.

— Ладно, — сдался наконец герцог. — Я тебе лучше так… напою.

Действительно, так оказалось гораздо лучше. По крайней мере, понятнее.

Когда мы худо-бедно домурлыкали текст и оторвались от листочка, на нас в молчании смотрели все флуктуации Академии.

2

Время шло. День свадьбы приближался с пугающей скоростью. Каждое утро Полин, ахая, зачеркивала квадратик на самодельном календаре; каждый вечер она, с ногами забравшись на кровать, фантазировала о своем счастливом будущем. Нет — об их счастливом будущем! Я узнала о принце Саиде столько мелких подробностей, что могла бы уже начать рисовать биографические лубки. Я знала, что он любит есть на обед, каких кобылиц предпочитает, с каким именно племенем враждовали его предки и сколько когтей у геральдического льва на его стяге.

Каждый день мы с Генри репетировали наше выступление.

Вампир все лучше входил в роль. Его пение приобретало невероятную страстность и пылкость; когда в финале он опускался на одно колено, протягивая воображаемой Полин воображаемый букет, пронимало даже меня. Ну если Полин и это не понравится!..

Дня за три до премьеры я решила устроить себе выходной и прогуляться по Межинграду. Погода стояла отличная. Я купила пирожок с земляничным повидлом, побродила по историческому музею и тайком от служительниц потрогала пальцем знаменитые доспехи князя Мечеслава Лыко-в-Строку. Дальше в программе значились мост, балаганчик и букинистический магазин.

Едва я успела выйти из музея, как послышался зычный вопль:

— Яльга!

Я чуть не споткнулась на ровном месте.

— Где ж это тебя носит, хотел бы я знать! — Удивительно знакомый гном стоял у меня на пути, уперев руки в боки. — Ищу ее, ищу, с ног сбился, нигде нетути! В эту, как ее… експидицию, говорят, отбыла. В дальние, говорят, страны уехала. А мне как быть, спрашивается? — Гном воздел руки к небесам.

Я присмотрелась. По всему выходило, что это мой прежний работодатель, который прошлой зимой рассчитал меня за отсутствие сертификата. Сейчас-то ему чего от меня надо?

— И долго ты еще стоять столбом собираешься? — осведомился гном. — Или денег тебе уже не надобно?

Неверно расценив мое молчание, он сменил тон на более ласковый и предложил:

— Я, ежели что, добавлю, ты не сомневайся! Такой… специалистке да не добавить! Разве ж можно? Ну что, но рукам?

— Подожди, — осторожно сказала я. — Ты что, меня обратно зовешь? Так у меня ж чер… сертификата нет! Сам же говорил, что без него никак…

Гном сморщился и махнул рукой.

— Э-э, когда это было! Таперича, ежели не на полный рабочий день, то и без энтой бумажки можно. Главное, чтоб жетон был, да справка, что долгов у тебя нету, что учишься исправно… А мы и не будем на полный день! На полный у меня есть кому работать, мне на немного надобно. Так ты как, согласна?

Я задумалась. Заработать лишним не будет, это факт, вопрос только в наличии свободного времени. Я припомнила свиток с заданиями и поежилась. Вряд ли Рихтер резко подобреет в следующем семестре. С другой стороны, может у меня быть хоть какая-то жизнь, кроме учебы?

— Ну… по субботам можно, — осторожно сказала я. — Субботы у меня пока свободны. Пойдет?

— Пойдет! — просиял работодатель.

3

Я должна была приступить к работе с началом учебного года — даже гном не смел посягать на законные студенческие каникулы. А деньги между тем таяли на глазах. Впрочем, время уходило еще быстрее. Вот уже Полин в предпоследний раз съездила на примерку свадебного платья, вот уже ей доставили наряд для официальной кафской церемонии, вот юркий эльфенок из лучшей обувной лавки принес коробку с атласными башмачками, расшитыми розовым жемчугом… От мелькания нарядов рябило в глазах, и однажды утром я не выдержала. Где там были мои новенькие, даже не штопанные еще, штаны?..

Полин листала журнал и с интересом смотрела на меня поверх страниц. Я с некоторым трудом влезла в штаны — они были эльфийские, со шнуровкой по боковому шву, и сидели плотно, будто вторая кожа. Сверху я надела широкую рубашку, завязала волосы лентой и смело сочла, что выгляжу достаточно экзотично.

— Неплохо, — кратко оценила Полин. — Интересненько так. Чувствуется народный лыкоморский колорит.

Я с сомнением покосилась на соседку. Как-то иначе представлялся мне народный лыкоморский колорит.

— А обуть ты что собираешься?

Я красноречиво показала на свои единственные туфли. Они прилагались к платью, подаренному Рихтером на Новый год, и устраивали меня всем, кроме высоты каблуков. Но других все едино не было, так что я, не заморачиваясь, села на обитый лиловым бархатом пуфик и принялась возиться с застежками.

— Нет-нет, это не подойдет! — Алхимичка отбросила журнал и соскользнула с тахты. — Нужно что-нибудь полегче, в таком… этническом стиле… подожди-ка!

— В каком стиле? — не поняла я, но Полин было не до того, чтобы отвечать.

Щелкнув пальцами, она заставила боковую стенку гардероба раствориться в воздухе, и моим глазам предстали ряды полок, уставленные обувью. Принц Саид не терял времени даром и штурмовал сердце возлюбленной с разных позиций.

— Так-так-так… — Полин пробежалась взглядом по обуви и задумчиво потерла подбородок. — Ну, эти не годятся, каблук высоковат. Эти по цвету не подойдут… эти замшевые, ты их махом обдерешь, тут сноровка нужна… А если…

Она быстренько подтащила второй пуфик, взлетела на него и, сияя, сняла с верхней полки узкую коробку.

— Вот, примерь! Тебе должно подойти, если только это твой размер.

Я сняла крышку и вытащила из коробки простенькие босоножки, чем-то напоминавшие сандалии аррского конунга. Они состояли из плоской подошвы и нескольких ремешков, украшенных небольшими зеленоватыми камешками.

— Примерь! — потребовала алхимичка.

Поколебавшись, я так и сделала. Отрегулировать ремешки оказалось несложно; босоножки сидели вполне привычно, по крайней мере, пальцы из них не высовывались.

— Прям как на тебя сделаны, — гордо сообщила Полин. — Носи на здоровье!

— Ну, даже не знаю, — растерянно сказала я. — Неудобно как-то…

— Где неудобно? — насторожилась Полин. — Давят? Давай ремешок ослабим!

— Нет! — Я мотнула головой и почувствовала, как экзотично-эльфийско-этническая лента начинает понемногу сползать с волос. — Я хотела сказать…

Неожиданно послышалось довольное хихиканье, и у двери материализовалась наша элементаль.

— А к тебе гость идет, хозяйка! — доложила она и хищно потерла ложноручки. — Молодой, красивый, с цветами…

— Саид? — вспорхнула Полин.

— Какой Саид? — удивилась флуктуация. — Саид — он к тебе ходит, а ты — младшая хозяйка! Лыкоморским же языком сказала — просто хозяйка! К Яльге то есть идет.

Полин смерила меня нехорошим взглядом.

— А зачем это мой Саид идет к Яльге?

— Тьфу на тебя! Да не Саид это! Как там его, то бишь… Сейчас сама увидишь!

Полин, мрачнее тучи, скрестила руки на груди. Послышались шаги, гость остановился, но не успел он постучать, как дверь сама открылась перед ним, не издав ни малейшего скрипа. «Ай да элементаль!» — подумала я, пытаясь вспомнить, когда в последний раз смазывала петли.

На пороге стоял Жоффруа Ле Флок. И в руках у него был небольшой букет желтых роз.

— Добрый день, мадемуазель! — бархатным голосом произнес араньенец, перешагивая порог. Молодец, правильно понял: если ждать, пока тебя пригласят, так и до вечера недалеко. — Ядвига, это вам. Надеюсь, вам нравится желтый цвет?

— У нас говорят, что желтые цветы — это к разлуке, — не подумав, брякнула я. Никто никогда не дарил мне цветов — ни желтых, ни полосатых, так что я была несколько ошарашена.

— Да? — ничуть не огорчился Жоффруа. — А мне просто понравились эти розы. У вас найдется куда их поставить?

— Конечно-конечно! — пропела Полин. В одно мгновение она раздобыла вазочку, ловко выдернула у Ле Флока букет, и вскоре цветы уже красовались на подоконнике, будто какой-то тайный шпионский знак.

Этого времени мне хватило, чтобы вспомнить о политесе.

— Полин, это магистр Ле Флок…

— Жоффруа Ле Флок, к вашим услугам, — поправил меня араньенец.

— А это Полин де Трийе, — продолжала я. — Она невеста кафского принца.

— Очень приятно, — нежно улыбнулась алхимичка.

— Мадемуазель, — Ле Флок чуть поклонился в сторону Полин, — я с удовольствием задержался бы дольше, но день обещает быть жарким. Я хотел бы, чтобы мы вышли пораньше. Ядвига — я надеюсь, я могу вас так называть? — очень удачно, что вы уже одеты. Как насчет небольшой прогулки, которую вы мне обещали?

«Какой куртуазный!» — просигнализировала мне бровями Полин. Но тут за окном запели трубы, а это, как я успела узнать, всегда предваряло визит кафского принца к своей нареченной. Алхимичка побледнела. Если Саид застанет в ее чертогах чужого мужчину, то сначала убьет всех, до кого дотянется, а уже потом будет разбираться, кто к кому и зачем пришел.

— Яльга, брысь отсюда! — прошипела она. — Давай-давай, дверь вон там!

Выскакивая из комнаты, я успела заметить, как Полин быстренько прячет розы под кровать.

А утро и впрямь выдалось замечательное. Солнце заливало весь город, заглядывало под каждую крышу; все предметы отбрасывали четкие тени, а на скамейке, рядом с забытым ведром, лежал и загадочно щурился большой черный кот. День обещал быть жарким. Я даже пожалела, что не надела никакой косынки. Но тюльпаны уже отцвели, вместо них на клумбах распустились роскошные бархатцы; ягоды на рябине начинали краснеть, а в зеленых кронах берез появились первые желтые пряди.

Скоро осень. Лету не длиться вечно.

Мы вышли за ворота Академии и сразу окунулись в пеструю шумную суету. Предусмотрительно взяв меня под локоть, Жоффруа миновал множество лотков и прилавков, отмахнулся от четырех гадалок и указал мне на невысокий каменный домик, из открытой двери которого доносились умопомрачительные запахи.

— Ядвига, — заговорщицким тоном поведал телепат, — хозяин этого заведения готовит превосходнейший кебаб. Вы же еще не завтракали?

Я не успела ответить — Жоффруа уже провел меня внутрь, вывел во внутренний дворик и усадил за небольшой деревянный стол. Рядом тихонько журчал фонтан в виде простой каменной чаши.

Хозяин заведения больше всего напомнил мне ифрита, как их рисуют в научно-популярных изданиях для детей младшего возраста (ну или воина из личной охраны принца Саида, что в принципе почти одно и то же). Он был выбрит налысо, мрачен и зловещ настолько, что я не сдержалась и проверила, из кого сделан наш кебаб, — может, из предыдущих несговорчивых покупателей? Мясо оказалось бараниной и такой вкусной, что я сама не заметила, как исчезла моя порция. Но ифрит уже спешил со следующей.

— Жоффруа, я…

Договорить мне не дали. Ифрит, оскорбленно воздев руки к небесам, произнес что-то страстное и неразборчивое.

— Он говорит, — перевел Ле Флок, — если его еда так плоха, что юная девушка отвергает ее, значит, он опозорен навеки. Лучше ешьте, Ядвига, не то сейчас случится страшное. А кебаб просто великолепен, правда?

— Правда, — согласилась я, — просто мне хочется пить. Это не будет оскорблением для хозяина?

— Что вы!

И Ле Флок в двух коротеньких фразах перевел мою просьбу. Ифрит просиял, выругал себя по-кафски и убежал на кухню.

— Жоффруа, делайте что хотите, но третья порция в меня не войдет, — быстренько прошептала я. — Иначе страшное случится уже со мной!

По счастью, третьей порции не полагалось. Взамен хозяин принес закопченный пузатый чайник, тонкие, почти прозрачные белые чашки и большое блюдо сладостей. Я попыталась расплатиться, но Ле Флок так оскорбился, что я быстренько спрятала деньги и на всякий случай извинилась.

— Я достаточно обеспечен, чтобы угостить даму небольшим завтраком! — серьезно заявил он, и на этом тема была исчерпана.

Мы вышли обратно на торговую площадь. Башенные часы пробили полдень. А я-то думала, мы провели у фонтанчика не меньше двух часов!

Я посмотрела на Жоффруа, и он поймал мой взгляд. Несколько мгновений мы молчали, потом я отчего-то смутилась и опустила глаза. Так! Надо быть осторожнее. Все-таки я имею дело с телепатом.

Ле Флок взял меня под руку и осторожно отодвинул с дороги. Мимо нас продребезжал невероятный гибрид лыкоморской телеги и кафской арбы.

— Ядвига, — произнес мой спутник, — в свое время я неплохо изучил Межинград. Мне было бы приятно показать его вам таким, каким вы вряд ли его знаете. Если, конечно, вам этого хочется!

Я задумалась. Хочется ли? А с другой стороны, что я в Межинграде видела, кроме ковенской тюрьмы да еще пары общеизвестных мест? И почему я не могу прогуляться с человеком, чье общество мне приятно? Ну или хотя бы не досаждает? Это по-любому лучше, чем болтаться по Академии и не знать, чем заняться…

— Я согласна, Жоффруа. Только я хотела бы попросить вас об одной услуге…

— Все, что в моих силах, Ядвига. Чем я могу вам помочь?

— Жоффруа, если уж мы друзья… Мои друзья не говорят мне «вы».

— Тогда вперед? — Он улыбнулся так, будто был не дипломированным магом, а обыкновенным студиозусом. — Начнем со старых казарм!

…Нет, я не прогадала. Тот Межинград, где я прожила без малого год, не имел ничего общего с городом, который мне открывал Жоффруа Ле Флок. Мы блуждали по узеньким улочкам и неожиданно выходили на блистательные проспекты; мы видели дворцы, и маски, и статуи, когда величественные, а когда смешные. Перед Ле Флоком распахивались многие двери и многие решетки; мы побывали в старинных внутренних дворах, где время будто остановилось, видели стены, покрытые мозаикой, и стены, разрисованные забавными, чуточку наивными сюжетами. Кто мог догадаться изобразить на фасаде собственного дома солнышко, небо, облака и двух щенят?

В букинистической лавке, затертой между двухэтажными домиками, было прохладно и темно. Пахло книжной пылью. Мы с упоением рылись в книгах, перебирая разноцветные корешки; у нас с Жоффруа были совершенно разные интересы, и это оказалось очень удобно — не нужно драться за понравившуюся книгу. Как бы я стала делить, например, с Рихтером эту замечательную «Историю боевой магии Темных веков»?

Из переплетения улочек мы выскочили на просторную площадь, где тоже вовсю шла торговля. Самым большим спросом пользовались товары, связанные со свадебной тематикой, и сувениры. Кажется, весь Межинград решил срочно вступить в брак!

— Зайдем? — Жоффруа уже распахнул передо мной дверь очередной, ничем особенным не отличавшейся лавочки.

Над запыленным окном висела стершаяся вывеска. Внутри царила уже привычная полутьма, перечеркнутая яркой солнечной полоской: длинные шторы неплотно прилегали друг к другу. Под ноги мне немедленно сунулось что-то подвижное, теплое и мяучащее. Второе такое же, только полосатое, важно лежало на груде книг и при виде нас зевнуло, продемонстрировав розовую пасть и острые маленькие клыки.

На полках красовалось множество сувениров. Я присмотрелась и вдруг с изумлением обнаружила почти родного подкузьминского князюшку. Компанию ему составляла куколка поменьше, рыжая и конопатая, судя по платью происходящая из окрестностей Даркуцкого кряжа.

— А у вас неплохой вкус, госпожа, — лениво заметил эльф-продавец. Он стоял у соседней полки и задумчиво водил по огромной расписной вазе крохотным батистовым платочком. Было видно, что ваза изрядно ему надоела, но он еще не уверен, что поговорить со мной окажется занимательнее.

— Мм? — выказала я заинтересованность.

Эльф аккуратно свернул платочек, положил его в карман и снял с полки одну из рыжих паненок.

— Это последние экземпляры, — поведал он и дунул на статуэтку. С нее полетела пыль. — Расходятся как горячие пирожки. Не успеваем подвозить.

Я недоверчиво приподняла бровь. Сложно было представить, чтобы в этой лавчонке хоть что-то происходило быстро, — жизнь будто обтекала ее, не рискуя заглядывать за плохо пригнанные занавеси. Эльф прекрасно меня понял. Он насмешливо прищурился, покрепче облокотился о полку и напрочь сразил меня неожиданным потоком красноречия. Через пять минут я уже знала, что:

— я держу в руках скульптурное изображение легендарного подкузьминского князя, основателя лыкоморской династии, великого воителя, мудрого мага, известного картографа и просто хорошего человека, с которым эльф был знаком лично;

— девица, идущая с ним в комплекте, — вовсе никакая не девица, а законная подкузьминская княгиня, Ядвига Ольгердовна, дочь подгиньского князя и сильнейшая магичка;

— на Подгини же испокон веков самыми красивыми считаются рыжие. И если бы госпожа, для примера, съездила к Даркуцкому кряжу, она убедилась бы в этом на собственном опыте;

— впрочем, госпожу и здесь никто не назовет некрасивой — вот хотя бы господин маг подтвердит. Правда, господин маг?

Господин маг подтвердил — а куда бы он делся?! Эльф удовлетворенно кивнул и отправился упаковывать статуэтку Ядвиги Ольгердовны в подобающий пакет. Он долго обвязывал его куском бечевки, потом вручил мне покупку, молча получил от Жоффруа несколько серебряных монет и с чувством собственного достоинства ушел в глубину лавки. Правда, по дороге он не глядя подхватил под пузо очередного кота, пробиравшегося меж раскрытых музыкальных шкатулок.

Из лавки сувениров мы отправились к каруселям и там крутились до упаду, едва не выронив фарфоровую княгиню из открывшейся сумки. Потом мы стреляли из луков по мишеням, и я каким-то чудом ухитрилась выиграть маленький приз — петушка на палочке, которого сразу же засунула в рот. А вечером зашли в кафийню, где кафий варили в раскаленном песке и подавали в крошечных чашечках.

Когда мы вернулись в Академию, уже начинало темнеть. Голоса духов, живущих в фонтане, звучали призрачнее и громче. Жоффруа проводил меня до лестницы на жилой этаж. Я поднялась на две ступени, а он остался внизу и смотрел на меня с неуловимой, чисто араньенской улыбкой.

— Спасибо, — сказала я и тоже вдруг улыбнулась. Позади был замечательный день; весь вечер я буду рассказывать о нем Полин, а потом стану вспоминать сама, и…

Тут за фикусом послышалось сдавленное ойканье, и я увидела краешек шелкового платья. Алхимички!..

— Что вы, Ядвига, — церемонно сказал Жоффруа; глаза его смеялись, и я была уверена, что он тоже заметил подсматривающих магичек. А, разумеется, как я могла забыть — он же телепат! — Это я должен вас благодарить. Если позволите…

Мгновением позже я поняла, что протягиваю ему руку, а Жоффруа с самым серьезным видом целует мне кончики пальцев. За кадкой ахнули; маг приподнял голову и неожиданно подмигнул.

— Кгхм, — сухо раздалось сверху.

Даже не вздрогнув, я посмотрела туда. На верхней ступеньке стоял магистр Рихтер собственной персоной — весь в черном, мрачный, как привидение, с тремя или четырьмя книгами под мышкой — и сверлил нас взглядом.

А чего, собственно, такого? Моя личная жизнь никого не касается!

— Добрый вечер, магистр Рихтер! — пропела я вторым бальным голоском. От неожиданности мне даже удалось не сбиться на первый. Ого! Да Полин может мной гордиться!

— Здравствуйте, коллега, — небрежно кивнул Ле Флок и вновь повернулся ко мне. — Ядвига… В субботу дают новый спектакль. Вы… Ты не возражаешь, если я заскочу за тобой пораньше — часам, допустим, к десяти?

Он продолжал держать мою руку. Я зачем-то шевельнула пальцами и пришла к выводу, что освобождаться пока не хочется.

— К десяти — это слишком рано. Давай лучше к половине одиннадцатого.

Когда я посмотрела наверх, Рихтера там уже не было.

4

Первое свадебное утро началось еще затемно. Когда меня растолкала взволнованная элементаль, не было даже пяти часов. Полин уже носилась по комнате — растрепанная, в одном халатике и с выражением невероятного ужаса на лице. Она хваталась то за одно, то за другое, все время что-то роняла, пыталась что-то найти, находила и тут же теряла.

Вчера мы легли очень поздно — от переживаний Полин долго не могла заснуть, и мы говорили, говорили и говорили, пока элементаль не пригрозила, что вот прямо сейчас она позовет магистра Ламмерлэйк и кому-то будет очень-очень стыдно. После этого мы убрали пульсар и забрались под одеяла, немножко поболтали шепотом, но все-таки уснули.

И вот теперь нужно было действовать… хуже того, нужно было думать, а голова напрочь отказывалась соображать.

Я вздохнула, прошлепала босиком в ванную и умылась холодной водой. Предстояла тяжелая миссия: успокоить Полин, запихнуть ее в свадебное платье номер раз и сдать готовенькую невесту с рук на руки жениху. На этом мои сегодняшние обязанности исчерпывались, и я смело могла возвращаться в кровать. В полтретьего меня, правда, ждал Жоффруа… Но ведь это же будет только в пол третьего!

Три чашки кафию сделали свое дело. Втроем с Полин и элементалью (Полин, правда, только мешала и сеяла панику) мы разыскали четыреста пятьдесят восемь важных мелочей, расправили все складочки, подцепили булавкой оторвавшуюся оборку, отчистили то крохотное пятнышко на левой туфельке и с громадным облегчением встретили куафера. Куафер, разумеется, был эльфом, и эльфом бывалым: от него сразу повеяло таким спокойствием, что Полин махом прекратила подскакивать и причитать. За каких-то четыре часа он превратил обыкновенную алхимичку в сказочное создание — такое воздушное и невероятно прекрасное, что в нее просто невозможно было не влюбиться. Заметим, ни капли гламурии! Вот что значит высокое искусство!

«А может, и мне замуж сходить?» — подумала я и тут же ужаснулась. Боги, как я могла так низко пасть!

Новая Полин не носилась по всей комнате — она неподвижно сидела в кресле и не отрываясь смотрела в зеркало. Я успела убрать все лишнее, навести на комнату хоть какой-то лоск и даже переодеться.

Снаружи привычно завыли трубы. Полин нехотя отдала мне зеркало и перевела взгляд на дверь. Я открыла, поулыбалась всем, начиная с принца и заканчивая маленьким церемониальным попугайчиком, и с огромным удовольствием передала жениху его сокровище. На жениха страшно было смотреть — он просто светился от счастья и, похоже, завидовал сам себе. «Ничего, — злодейски подумала я, — это на тебе теперь будут испытывать все новые эликсиры!»

Полин отбыла во дворец, а я с чистой совестью вернулась в постель.

Бракосочетание Саида Кафского и Полин де Трийе состояло из двух частей — лыкоморской и кафской. Лыкоморская в свою очередь подразделялась на торжественный прием во дворце царя-батюшки, народные гуляния с хождением новобрачных в народ (по слухам, царю это не понравилось, но он смолчал) и, наконец, вечеринку для своих. Все это должно было длиться не менее недели. Покончив с лыкоморскими традициями, молодожены отправлялись в Каф, где их еще раз соединяли узами брака — наверное, для надежности. И только после этого их ожидало свадебное путешествие.

Самое интересное, что по законам земли Каф Полин давно уже пользовалась всеми правами законной супруги — с того самого момента, когда у шатра принца поставили ее шатер. Саид мог безнаказанно любоваться ее красотой, проводить с ней сколько угодно времени в приятных беседах и советоваться по важным делам, не посягая, однако, на большее. Это время — не меньше месяца — дается невесте, чтобы привыкнуть к новой роли, обжиться в чужой семье. Если девушка за «время невесты» приходила к выводу, что ее решение было поспешным, она была вправе расторгнуть брак, при этом не несла никаких моральных и материальных потерь. То есть все свадебные подарки по умолчанию оставались за ней.

Поэтому женихи вели себя весьма благоразумно, а замужние дамы впоследствии вспоминали это благословенное время со светлой грустью.

Не знаю уж, что происходило во дворце, но не заметить народных гуляний было просто невозможно. Лыкоморцы — основательные люди, и Межинград гулял, что называется, на широкую ногу. Были песни, пляски, игрища, дармовое угощение. Утверждали, что два часа в сутки — один час до полудня и один час после — один из фонтанов бьет чистейшей лыковкой, так что у межинградцев неожиданно появилась новая традиция: каждый час обегать все фонтаны, зачерпывая из каждого ладонью. Предприимчивые гномы выдавали желающим чарки и ковшики — разумеется, незабесплатно.

Но самое веселое началось во второй день. Принца Саида ждало знакомство со свадебными обычаями Лыкоморья.

Я дорого бы дала, чтобы посмотреть, как он преодолевает препятствия, — их выдумывал весь алхимический факультет, далеко славящийся изощренностью ума. Самым простым испытанием было подняться по лестнице, на каждой ступеньке называя какое-то качество, за которое он любит Полин. Все бы ничего, но ступенек было сто двадцать шесть. По слухам, принц заранее узнал об этом от своих тайных агентов, скрывающихся под псевдонимами Э. и Я., и требуемые качества выдумывали всем двором. Однако на сто двадцать четвертой ступеньке кончились воображение и словарь.

Увы, мне было не суждено увидеть все это своими глазами. Я играла совсем другую роль и томилась в маленькой комнатке вместе с Полин, Шэнди Дэнн, незнакомой девочкой лет пяти и белой пушистой кошкой. На всех, исключая кошку, были длинные белые платья. Кошке пришлось довольствоваться роскошным бантом. У каждой из нас на руке или лапке была повязана длинная розовая лента, тянувшаяся в коридор. Принцу предстояло вытащить себе невесту и жениться на ней — либо откупиться, если получится.

Полин нервничала, Белая Дама поправляла бант у девочки, та норовила вырваться и потискать кошку. Издалека доносились почти неразличимые голоса; понемногу они приближались, и можно было различить взрывы смеха, веселую скороговорку алхимичек и серьезные (а как иначе?) ответы жениха.

— А теперь, Саид, ты можешь выбрать себе жену! — кокетливо сообщила Викки, у которой неожиданно прорезались таланты свахи. — В Межинграде много красивых девушек! Может, ты не всех еще видел? Может, еще тебе кто по нраву придется? Выбирай, нам не жалко!

Саид точно не знал, в чем здесь подвох. Секрет нашей задумки хранила Шэнди Дэнн, а в ее случае фразеологизм «нем как могила» имел самое прямое истолкование. Ленты были заколдованы, и Полин должна была появиться во всем великолепии самой последней.

Первой задрожала лента на моем запястье. Я встала, поправила шуршащие юбки (спасибо близнецам, кружев здесь было не просто много, а невероятно много!), попыталась подтянуть корсаж повыше и решительно вышла из комнаты невест. По контрасту коридор показался мне очень ярким и шумным; впрочем, шум моментально стих.

На лице Саида появилось очень довольное выражение. Он смотрел на меня как-то… оценивающе, что ли? Я немного занервничала. А ему вообще объяснили, что я — не добавочная жена, а просто средство розыгрыша?

Пауза затягивалась. Я уже физически начинала ощущать напряжение, исходящее из комнаты невест, но тут вмешались агенты Э. и Я. С двух сторон сунувшись к принцу, они быстренько заговорили:

— Вот, Саид! Если это твоя невеста — значит, забирай и пошли скорей отсюда, будем пировать! А если нет, то ты должен откупиться, дать бедной девушке приданое, чтобы она смогла найти себе другого достойного мужа! Пусть и не такого… хм… качественного, как ты!

— А что, двух не… — на чистейшем лыкоморском пробормотал принц.

Я в панике оглянулась. Где-то на заднем плане виднелись преподаватели, в том числе и Рихтер. Он-то меня точно Саиду не отдаст — через неделю уже выходить на учебу, какая тут свадьба?!

Близнецы, тоже почуявшее неладное, подсунули Саиду ларец с украшениями. Принц с негодованием произнес что-то по-кафски, и ларец тут же заменили на другой, побольше и потяжелее. Эллинг что-то шепнул Саиду, тот кивнул, распорядился — и мне всунули что-то продолговатое, завернутое в тяжелую шаль.

— Возьми это, о достойная дочь своей матери, радость наставников и украшение… — Тут Саид запнулся, махнул рукой и протянул мне ларец. Руки были заняты, так что я, не задумываясь, сунула продолговатое под мышку, подхватила тяжеленный ларец и ответила, как договаривались:

— Ты щедр и благороден, и я не держу на тебя зла!

Саид опечалился, но ненадолго. Ему уже подсовывали вторую ленточку.

Вторым номером шла кошка, от которой откупились золотой миской, полной сливок. Животное, которого с вечера никто не кормил, не стало привередничать и сразу припало к миске. Третьей была девочка — ей подарили кошку, миску и тот ларец, который изначально предназначался мне. Но гвоздем программы стала Шэнди Дэнн. Когда она явилась нашим взорам, в коридоре повисло натуральное гробовое молчание.

Она была не просто красива — она была невероятно красива. Четкая в каждой линии, исполненная чего-то темного, женского, изначального и почти змеиного. Ее красота завораживала, как темная вода. Бедный принц!..

— Я не люблю тебя, но мне придется взять тебя в жены, — сказал Саид, и я с ужасом поняла, что он не шутит. — Ибо я не знаю ничего, что было бы достойно тебя, женщина. Я подарил бы тебе золото, много золота, но что значит золото для такой, как ты? Скажи мне, чего ты хочешь, — если оно в моей власти, я дам тебе это, если нет — я женюсь на тебе!

— Чего может хотеть женщина? — негромко спросила Шэнди Дэнн и вдруг улыбнулась. — Я хочу магистра Буковца — в праздничной упаковке и с бантиком! Вот с этим бантиком. — И она протянула Саиду свою ленту.

Магистра Буковца быстренько вытолкнули из рядов сплотившегося преподавательского состава. Директор был красный как рак, но особенно не протестовал. Саид торжественно связал руки Шэнди Дэнн и Ирия Буковца нелепой розовой лентой.

— Как властитель земли Каф, — нараспев произнес Саид, — я отдаю тебе, женщина, этого человека в мужья. И союз ваш отныне будет нерушим. Я сказал!

— Горько! — нестройным хором выкрикнули близнецы, но под ласковым взглядом Шэнди Дэнн тут же спрятались за спину Саида.

Некромантка улыбнулась и, подняв свободную руку, щелкнула пальцами. В тот же миг ее платье стало темно-зеленым. На ней больше не осталось ни единой белой нитки — по крайней мере там, где это было заметно.

Счастливую пару тут же обступили коллеги. Послышались поздравления и пожелания семейного счастья. Про Саида и Полин все как-то позабыли, и их можно было понять — пожелай Шэнди Дэнн, ей точно так же вручили бы любого другого, хоть Фенгиаруленгеддира, хоть Рихтера, хоть гнома-завхоза. Хотя нет, Рихтера — это вряд ли. Он все же как-никак лучший боевой маг Лыкоморья, да и скрываться от закона ему уже не привыкать…

Даже удивительно, как среди всего этого шума мы услышали скрип отворившейся двери. Саид медленно тянул за последнюю оставшуюся ленту, и шаг за шагом к нему подходила самая прекрасная из всех невест.

Разумеется, Саид не сразу получил свою нареченную: в коридор набился почти весь алхимический факультет, а тамошние девицы отлично знали, как развести жениха на выкуп. Но принц остался на высоте. Он одарял девушек золотом направо и налево, справедливо рассудив, что украшений много не бывает. Барышни ахали, вскрикивали и бойко уступали место товаркам. Кое-где уже начинали образовываться отдельные группки: там обменивались кольцами, если те оказались не по размеру, и прочими финтифлюшками, если те пришлись не по сердцу.

Я бы с удовольствием посмотрела, что будет дальше, но нужно было спешить. Через двадцать минут нам с Генри уже нужно быть на сцене, а мне предстоит сменить одно платье на другое, еще раз пробежать глазами текст и, если получится, повторить выступление. Будь моим партнером Хельги Ульгрем, я добавила бы пункт «найти этого клятого вампира и отлепить его от алхимички», но Генри был почти безупречен. По крайней мере, на него можно было рассчитывать.

Скрывшись в комнате, я честно постаралась сама распустить шнуровку. Но уже через минуту стало ясно: без помощи тут не обойтись. Утром мне помогла Полин, однако сейчас, по понятным причинам, она была далеко. Я представила, как поворачиваюсь к Генри спиной и прошу расшнуровать мне платье, и поняла, что этот вариант оставлю как запасной. Если иначе не получится.

Но тут мой взгляд упал на дверь, и я вспомнила, как здорово наша флуктуация управлялась со вполне себе материальными жареными курицами.

— Помоги, а? — Я красноречиво подергала плечами.

Элементаль побурчала, но все-таки взялась за шнуровку.

Она управилась с ней куда быстрее, чем Полин: не прошло и минуты, как я выскользнула из одного платья и сразу же кинулась к другому. Стоило поторопиться, потому что Генри был уже на подходе.

Разобравшись с кучей юбок, прозрачных, полупрозрачных, кружевных, атласных и газовых, я еще раз пережила процесс зашнуровывания. Платье мне обеспечили близнецы, и я отлично представляла, с какими ухмылками они его выбирали. Помимо бешеного количества юбок оно отличалось длинным шлейфом и ослепительным декольте, открывавшим спину до лопаток, а грудь — до верхней границы приличия. Лямок там не водилось, и лиф выглядел так, будто он вот-вот с меня соскользнет. Наверное, как раз на этот случай к платью прилагался воздушный газовый шарфик.

— Ить сюдой! — прикрикнула элементаль, и я послушно отошла от зеркала. Не переставая бурчать, она укрепила у меня в волосах двенадцать серебряных звезд. Весь вчерашний вечер я потратила на то, чтобы уменьшить их вес, насколько это возможно. И все-таки не стоило двигать головой без крайней необходимости.

Я посмотрела на себя еще раз. Да. В таком виде выступать было уже не страшно. Вряд ли кто-то будет меня слушать: мужская часть, скорее всего, попытается понять, куда дели настоящую Яльгу и кто это говорит Яльгиным голосом, а женская заключит пари, на какой минуте из меня посыплются эти клятые звездочки.

А вообще-то девица в зеркале и впрямь почти не походила на ту Яльгу Ясицу, которую я знала уже двадцать лет. Это была скорее уж вельможная панна Ядвига Леснивецкая. Поколебавшись, я достала мнемо-талисман и, чувствуя некоторую неловкость, создала автопортрет. Ну и плевать, что это нескромно. Зато когда у меня будет плохое настроение, я достану талисман, вспомню этот вечер и порадуюсь.

Или не порадуюсь — зависит от того, как мы исполним наш будущий хит…

Генри все не было. Я перечитала текст и, напевая, подошла к окну. Внизу шел весьма оживленный обмен — жениха и невесту давно уже поджидали дети. Всем и каждому известно: если ребенок поздравит невесту и преподнесет ей цветы, то брак будет крепким, а потомство — здоровым и многочисленным. Невесте взамен полагалось одарить дитятю конфетами. Далеко не у всех местных детишек были деньги на цветы, а если и были, то тратить их так глупо было просто немыслимо. Поэтому палисадники Межинграда подверглись массовому набегу юных вредителей. Дети, выстроившись в очередь, вручали Полин астры, георгины, гладиолусы, наломанные ветки какого-то кустарника, сплошь усыпанные мелкими сиреневыми цветочками. Полин зачерпывала конфеты из огромной вазы обеими руками и высыпала в подставленные подолы рубашек и платьиц.

Саид с умилением наблюдал за этой картиной, не забывая подгонять слуг с новой порцией сладостей.

Если пожелания хотя бы малой части дарителей сбудутся, у него, похоже, будет десятка два наследников…

Полюбовавшись на предприимчивых детишек, я вдруг вспомнила про честно заработанный ларец с украшениями. Звезды звездами, но шарфик прикрывал не все, и декольте просто вопияло. Покопавшись в ларце, я отыскала там самое скромное ожерелье из белого золота. Я защелкнула замочек перед зеркалом и почувствовала себя немножко более одетой.

— Перчатки! — сурово напомнила элементаль. — И веер не забудь! А то знаю тебя!

Я досадливо хмыкнула, не рискуя передергивать плечами. Флуктуация разгадала мой секретный план: не зная, что делать с веером, я собиралась ненароком забыть его в комнате.

Когда я расправляла краешек второй перчатки, раздался быстрый стук. Элементаль не глядя открыла дверь, и в комнату вошел Генри Ривендейл.

Вот теперь передо мной стоял настоящий герцог. Фрак цвета горького шоколада, столь любимого нашей невестой; шейный платок в тон; узорчатый жилет теплых коричневых оттенков и белоснежная рубашка, из которой был виден один только жестко накрахмаленный воротничок. Жилет меня впечатлил, брюки и туфли — не особенно. Я очень настаивала, чтобы Генри надел сапоги, — ему романтического героя играть, а я помнила, что все романтические герои в книжках Полин изображались в сапогах и распахнутой мокрой рубашке. Однако герцог наотрез отказался и от того, и от другого. Памятуя о Саиде, приходилось признать: в чем-то Генри был прав. Ему, наверное, хотелось пережить эту свадьбу.

— А ну иди сюда! — скомандовала я.

Вампир подошел к зеркалу, и я придирчиво изучила наше совместное отражение. Ну, что сказать… Смотрелись мы неплохо, а кремовый оттенок моего платья отлично сочетался с цветовой гаммой герцогского костюма. Белые розы сюда вообще прекрасно подойдут. Кстати, где они?

— В запасниках, — успокоил меня Генри. — Я установил морозильное заклинание, чтобы раньше времени не повяли…

— Нет чтобы девушке чего приятное сказать! — донеслось из косяка. — И чему только этих герцогов учут!

Вампир очень серьезно посмотрел мне в глаза.

— А я не знаю, что сказать, — негромко произнес он. — Я даже не думал, что ты можешь быть такой… прекрасной.

Я быстро глянула в зеркало. Генри смешался.

— Банально, да? — чуть усмехнулся он.

— Не банально, а справедливо, — отрезала я. — И вообще, честность — вот главное достоинство дворянина! Если девушка прекрасна, ей прямо так об этом и надо сказать! Сразу, как увидел — так и сказал!

Издалека донеслись знакомые фанфары.

— Мрыс дерр гаст! — вырвалось у меня. Герцог посмотрел на меня с немой укоризной. — Генри, бежим скорее! Там же без нас начнут, а Полин мне этого вовек не простит!.. A-а, мрыс, куда же этот шлейф…

— Яльга, — мягко, но убедительно сказал вампир. — Ты, конечно, прекрасна, но постарайся выбирать выражения. Барышни в подобных платьях просто не знают таких слов.

Я осторожно кивнула, перебрасывая шлейф через руку. Где там этот мрысов веер? И чем, спрашивается, мне придерживать газовый шарфик?!

5

Свадьба праздновалась под открытым небом: на площади возле Академии, где раньше вольготно раскинулся восточный базар, всю неделю устанавливали шатры, столы, цветочные арки и прочую праздничную атрибутику. Последние работы заканчивали этой ночью, поэтому как мы ни торопились, а все-таки не могли сдержаться и с любопытством оглядывались по сторонам.

В центре площади стоял огромный стол в форме подковы («На счастье!» — авторитетно утверждал эльф-оформитель). Стол был обширен, как просторы Лыкоморья, и покрыт снежно-белой скатертью с серебряными узорами. Вокруг него уже толпились приглашенные. Молодожены еще не появились: Полин собиралась выходить замуж только один раз и потому желала получить от этой свадьбы максимальное удовольствие. Сейчас они с Саидом, как обычные жених и невеста, бросали монетки в фонтан с олененком (на счастье), гладили сверкающее правое ухо кошки перед зданием городской ратуши (так полагается, Саид, и не спорь!), и прочее, прочее, прочее… Как я узнала позже, больше всего принцу понравился обычай вешать замок на Мосту Любви с последующим выбрасыванием ключа в реку. Счастливые новобрачные еле-еле смогли найти свободное место.

Список достопримечательностей оказался обширен, как свадебный стол, а Полин, в отличие от гостей, сегодня была сыта любовью. Поэтому гостям оставалось только уповать на голодных и оттого весьма убедительных близнецов аунд Лиррен.

Вообще-то мне, как подружке невесты, полагалось быть сейчас вместе с ней. Но в этом случае я не успевала подготовиться к выступлению. И Полин пришлось пойти на эту жертву.

Поддерживаемая Генри Ривендейлом, я поднялась на сцену по семи («А как же, счастливое число!» — утверждал все тот же эльф) ступенькам, застеленным красным ковром. Сцена располагалась как раз напротив мест жениха и невесты. Я проскользнула за кулисы, вытащила из-за корсажа листок с текстом, перечитала еще пару раз, переговорила с Муинной, отвечавшей за музыкальное сопровождение, и выслушала восемь комплиментов и один совет сменить платье на розовое. Или сиреневое, на самый худой конец.

Наконец снаружи послышался оживленный шум. Я выглянула и удостоверилась, что молодые уже выходят из кареты. Можно начинать.

И торжество началось.

Эллинг и Яллинг, в одинаковых элегантных костюмах, одновременно управляли ходом праздника и бодро уничтожали всю провизию, до которой только могли дотянуться. Радиус охвата у среднего эльфа составляет длину руки и еще немножко, а братья аунд Лиррен ни в чем не были средними. Я выглянула из-за кулисы и поняла: если мы хотим успеть к свадебному столу, стоит поторопиться.

К Полин между тем давно уже тянулся ручеек дарителей. Тут тоже существовал определенный ритуал: гость вручал невесте подарок и получал взамен специально испеченную булочку в виде сосновой шишки. Как объясняла Полин, булочка символизировала богатство, здоровье, удачу и что-то там еще, «ну, в общем, додумаешь сама». Не знаю, додумывали гости или нет, но все выглядели довольными.

Наконец близнецы объявили о нашем подарке.

Заиграла музыка. Мы с Генри переглянулись и вышли навстречу друг другу из разных кулис. В зале — тьфу ты, за столом! — постепенно установилась тишина, только изредка доносились странные сдавленные звуки: это самые голодные из гостей торопливо доедали свой салатик.

Проигрыш закончился. Генри повернулся ко мне и с чувством пропел начало своей партии — первые три строки. В зале стало совсем тихо, и я понимала отчего. Роль романтического героя, как и ожидалось, полностью захватила нашего герцога. Незамысловатые слова песенки в его устах прозвучали как какое-то откровение — возможно, потому, что услышать от Ривендейла причудливо срифмованное: «Ты моя, ты любимая», — мечтала половина алхимического факультета. А уж если учесть, что на лице у Генри отражалась вся гамма необходимых чувств, как то: страсть, нежность, обещание скорого совместного светлого будущего… «Одной мне лучше пока не гулять!» — трезво подумала я, глядя в ласковые глаза подружек невесты. Как бы так понезаметнее сделать знак от порчи?..

Следующие три строки были моими.

— Мне так мало в жизни надо! — с выражением пропела я, мысленно обращаясь не к Генри, а к Хельги. Вот уж поистине девушка его мечты!

Припев мы исполнили хором.

На втором куплете я зачем-то глянула на Саида и похолодела. На лице у принца было печатными буквами написано, о чем он думает. А думал он о том, что две жены — это куда лучше, чем одна, и очень удобно, что они уже подружились. Можно немного сэкономить на свадьбе. Принц, конечно, человек щедрый, но и о государственном бюджете подумать надо. Вообще все прекрасно получается: одна жена красивая, другая — умная! А если прекрасная пери будет ревновать, то он построит два дворца, один побольше, один поменьше…

Пока я в панике решала, что делать (может, хотя бы сфальшивить, а?!), Саид глянул куда-то вбок и изменился в лице. «Нет-нет, — теперь читалось в его взгляде. — Оно мне надо — две жены! Да мне и одной пока за глаза хватит!»

С чувством растягивая последнюю строчку, я посмотрела туда, куда смотрел Саид. Там сидел очень мрачный Рихтер, который внимательно рассматривал окружающее поверх бокала с вином.

Музыка закончилась. В моих руках сам собой материализовался роскошный букет белых роз, но не успела я сделать и шагу к заветным семи ступенькам, как что-то щелкнуло, скрипнуло, и музыка заиграла по новой. Я сразу узнала начальные аккорды нашей песни.

Генри, не растерявшись, запел первый куплет. Страсть, нежность и обещание неба в алмазах со второго раза удались ему еще лучше.

Когда мы во второй раз пели первый припев, вампир чуть заметно кивнул и спустился со сцены. Мы так не договаривались, но он уже протянул мне руку, и ничего не оставалось, как пойти следом. До сих пор не понимаю, как мне удалось спуститься, если одной рукой я держалась за Ривендейла, в другой сжимала букет, а чем-то нужно было придерживать шарфик, шлейф и злосчастный веер.

«Хоть бы она на третий круг не пошла!» — подумала я, медленно приближаясь к новобрачным.

Но проигрыш закончился, и музыка стихла. Я посмотрела на стол и поняла, что мне придется либо залезать на него, либо по-простому перекинуть букет Полин в руки. Но это как-то нечестно получается. Это она тут невеста, это она должна кидать букет незамужним девицам…

— Э-э… — сказала я, на ходу вспоминая подходящее заклинание.

Два белоснежных голубка, сотворенных прямо из воздуха, спустились ко мне и подхватили клювиками букет. Полин восхищенно всплеснула руками. Птицы, слаженно работая крыльями, доставили розы по назначению, под шумок стащили по крекеру из огромной вазы и исчезли туда, откуда явились.

Успех был ошеломительный. Полин стояла, прижав цветы к груди, и в глазах ее были слезы. Саид косо поглядывал на великолепного Ривендейла, но все-таки произнес краткую энергичную речь по-кафски. Его никто не понял дословно, но поддержали все.

— Горько! Горько! — закричали близнецы, в совершенстве изучившие человеческий свадебный этикет.

Мы с Генри, как те голуби, прихватили свои подарочные шишки и смылись под шумок.

Впрочем, «смылись» — это сказано так, для красного словца. Кто бы дал смыться подружке невесты и наследнику герцога Ривендейла!.. Для нас были приготовлены лучшие места. Так что слева от меня сидел парадный, отутюженный и очень недовольный жизнью Рихтер. Я с большим интересом косилась в его сторону — что-то подсказывало, что не скоро мне доведется увидеть любимого декана в праздничном камзоле и при шпаге. Шпага ему отчаянно мешала, но деваться было некуда. На этой свадьбе его сиятельство граф фон Рихтер был обязан соблюдать этикет.

Место справа изначально предназначалось Жоффруа. Я специально договорилась об этом с Полин, и невеста, как никто другой понимающая обычные человеческие желания, устроила все лучшим образом. Но в последний момент вмешались судьба и Магистр Эллеидар. Жоффруа срочно отправили с секретной миссией в дальние страны. А пустующее место досталось двадцать первому герцогу из рода Ривендейлов.

Я отпила белого вина из тончайшего бокала, заела это дело тарталеткой и огляделась. Здесь было за чем — и за кем! — понаблюдать.

Вот магистр Цвирт с молодой женой — бледный, официальный и немного настороженный. Когда мы встретились с ним взглядами, он вздрогнул, нахохлился, но тут же выпрямился и сделал вид, что мы незнакомы. Госпожа Цвирт дотронулась до его плеча изящной ручкой, затянутой в кружевную черную перчатку, и ковенец немедленно забыл о всяких там рыжих Ясицах. Алехандрина Родригес Диас Цвирт знала толк в кружевах. Ее черная мантилья, закрепленная на ажурном черепаховом гребне, вызвала шквал зависти у наших алхимичек.

— Ка-акие кружавчики… — томно выдохнула Ликки де Моран. — Энджи, мне пойдет такая? Только цвет мрачноват…

Госпожа Цвирт сверкнула на Ликки черными южными очами. Чтобы заслужить право надеть мантилью черного цвета, ей пришлось выйти замуж за Поля Цвирта. Кроме того, назвать такое кружево кружавчиками… Да что!.. Да как!..

Услышь это ее маменька — свадьба очутилась бы на грани срыва. Но госпожа Цвирт знала, какие обязанности на нее накладывает ее новое положение, и училась владеть собой. Вместо того чтобы затеять скандал, она сказала мужу, что хочет танцевать, а уж в танце постаралась несколько раз пройтись мимо этой юной незамужней нахалки, чтобы та в полной мере оценила красоту гребня и изысканность кружева, спадающего сзади почти до колен.

Дальше, за отдельным наборным столиком, располагался Магистр Эллеидар в компании двух коллег. Одним был ветхий старичок, жестикулировавший настолько живо, что на него было боязно смотреть — а вдруг развалится. Другой — хрупкий до прозрачности эльф — пил чай и снисходительно улыбался. Эллендар и старичок о чем-то азартно спорили и громко хохотали, не забывая, впрочем, поднимать бокалы за молодых. Вино им доливал ученик в черной подпоясанной хламиде. То и дело он откидывал на спину длинную тоненькую косичку. Эта косичка определенно заинтриговала половину алфака, и вскоре молодой человек мог похвастаться множеством полезных знакомств.

Не знаю, чем меня так зацепила эта троица, но я наблюдала за ними несколько минут и потом, не выдержав, повернулась к Рихтеру:

— Магистр, подскажите, пожалуйста, — а кто это вон там, рядом с Магистром Эллендаром? А то Генри интересуется, а я никак вспомнить не могу…

Выдержке Генри Ривендейла можно было только позавидовать. Он даже бровью не повел. Рихтер косо посмотрел на меня; я улыбнулась еще умильнее, но на всякий случай сделала под столом знак от сглаза.

Высокий шейный платок по моде Западных Земель — этакая многослойная удавка, для надежности закрепленная булавкой, — выглядел, спору нет, весьма сообразно. Но двигать головой в полном объеме Рихтер уже не мог. Он развернулся всем корпусом, как волк, несколько мгновений смотрел на хохочущих магов и кратко ответил:

— Это Арлаутар аунд Элдер и учитель Тэнгиэль.

— Кгхм, — вот и все, что я смогла ответить. В этот момент я как раз сделала глоток и чуть не захлебнулась белым аль-буянским.

— О, — уважительно произнес Генри, как всегда оказавшийся на высоте.

Свадьба потихоньку перетекала в ту стадию, когда основной поток дарителей уже иссяк, гости разбиваются на группки, где-то звучат песни, где-то — разговоры относительной задушевности, а где-то начинаются игры и конкурсы для желающих. Среди последних я вдруг увидела подозрительно знакомого мальчишку. Он только что выиграл какой-то приз и теперь со всех ног мчался показать его матери.

— Мистрис Рэгмэн? — ошарашенно пробормотала я.

— Ну да, — прохладно подтвердил Эгмонт. — Чего здесь такого?

И тут я аж подпрыгнула от неожиданности. Рядом с Ардис уверенно стоял не кто-то-там, а Сигурд дель Арден! Даже отсюда было видно, что он никому не даст посягнуть на эту женщину.

— Эгмонт! — забывшись, я вцепилась в его руку. — Ты смотри, и Сигри здесь! Ты же ведь знал, да? Так мне почему не сказал?! Так нечестно, Эгмонт!

Не удостоив меня взглядом, Рихтер высвободился и холодно произнес:

— Знаете ли, студентка, свадьба — это прекрасно, но обращаться к своему декану по имени — признак дурного тона. Вам стоило бы помнить, что я не поощряю фамильярности.

Значит, вот так. Ну что же, магистр, как скажете.

— Прошу прощения, ваше сиятельство. — Я улыбнулась краешками губ. — Я забылась. В самом деле, мне надлежит знать свое место. Благодарю вас, что вы сочли возможным напомнить мне об этом.

«Я говорю слишком много», — мелькнула отстраненная мысль. Эгмонт… магистр Рихтер, чтоб ему! — все так же смотрел перед собой, и я испытала огромное, ни с чем не сравнимое желание разорвать его в клочья прямо здесь и сейчас. Вот ведь гад. Испоганить такое настроение…

Ну нет, испортить себе праздник я не позволю ни одному Рихтеру на свете!

— Какая замечательная музыка, Яльга! — Генри был очень смелым человеком: меня прямо трясло от бешенства. — Пойдем потанцуем?

Желающих потанцевать было не так много: на лужайке кружилось три или четыре пары. Я была так зла, что даже не подумала, как буду танцевать, но Генри всегда оставался прекрасным партнером. Танцевать с ним оказалось еще приятнее, чем петь.

— Между прочим, тебе удивительно идет этот цвет, — прошептал мне вампир. — Нет, правда! Я думал, тебе подходят только яркие цвета, но этот мягкий тон… С ума можно сойти!..

— Ты правда так думаешь? — тоном ниже спросила я.

— А зачем мне врать?

Я немного посопела. Слышать такое от Ривендейла, признанного знатока по части женской красоты, было очень приятно.

Когда мы натанцевались до упаду, предусмотрительный вампир повел меня к специальным скамейкам и предложил соку. Я уже немного отошла, поэтому смогла выдать улыбку, а не оскал. Генри улетучился, я глянула на Полин — и поняла, что изумилась бы, не утрать я уже эту способность. К молодоженам как раз подходили запоздавшие гости, и среди них была Лерикас Аррская с супругом. Хвала богам, она была не в том коротеньком платьице, но все равно — явление золотого дракона Арры должно было вызвать невероятный переполох!

— Если золотой дракон хочет, чтобы его не узнали, его не узнают, — прозвучал у меня в голове негромкий голос. Я машинально кивнула. Ваша правда, конунг, — ведь не узнают!

Рэнтар тем временем вручил Саиду их подарок — настоящую аррскую колыбель. Ручная работа, эксклюзив и все такое прочее.

«Интересно, — мелькнула шальная мысль, — Рэнтар ее сам делал, или как?»

Лерикас обернулась и кивнула. Похоже, все-таки сам. Однако!

«Как же так? — напряженно думала я. — Ведь по ним же сразу видно, что они волкодлаки! Ладно Лерикас, но Нарроугард — в нем же волка даже больше, чем человека! Если никто не видит дракона, это еще куда ни шло. Но почему никому даже в голову не приходит спросить, что в столице Лыкоморья забыла эта оборотничья ячейка общества?!»

Лерикас вновь посмотрела на меня. Взгляд можно было расценить как приглашение. Она явно была не прочь поговорить, и я вдруг поняла, что настроение, испоганенное господином графом, резко пошло в гору. Да пусть он лесом идет, этот господин граф. У него своя свадьба, у нас своя.

— Яльга, вот ты где! — подскочили близнецы аунд Лиррен. — А кто мне танец обещал? Вот и верь после этого женщинам! Все танцы, говорит, твои — а сама после этого от Ривендейла не отходит! Конечно, где нам равняться с герцогами…

…Я дважды танцевала с каждым из близнецов, потом — с Валентином, потом набралась храбрости и пригласила Рэнтара Нарроугарда. Лерикас, кажется, веселилась от души, зато ее муж несколько опешил, но отказываться не стал. И правильно — не каждый день его приглашают девушки в таких платьях! Дотанцевав с волкодлаком, я посмотрела на невесту и поняла, что Полин тоже отчаянно хочется веселиться. Но принцесса Кафская уже не принадлежит себе, и оттого Полин оставалось только смотреть, как развлекаются другие. Это непорядок! Это ее день, ее праздник.

Я пошептала на ухо Генри, и мы подошли к новобрачным. Как я и думала, Саид не смог отказать мне в такой пустячной просьбе, а после того, как он пошел танцевать со мной, то запретить Полин танцевать, допустим, с близнецами было уже как-то нелогично.

Потом Полин пригласила Эллендара.

Потом мы станцевали парный танец: мы с Генри и Полин с Саидом. Пару раз мы менялись партнерами, и принца всякий раз раздирали самые противоположные чувства.

Но это пустяки. Главное, что Полин была счастлива, правда?

За опустевшим преподавательским столом, как монумент самому себе, восседал его сиятельство граф Эгмонт фон Рихтер. С каменным выражением лица он ковырял вилкой в почти нетронутой тарелке. Шпага лежала рядом, на освободившемся стуле.

6

А букет невесты поймала Матильда ле Бреттен.

 

Эпилог

1

Так закончился первый свадебный день. Но был еще второй, и третий, и четвертый — принц не жалел денег, лыковка в фонтанах все не кончалась, и дружба братских народов крепла на глазах. Академия вдобавок прекрасно помнила, что еще немного — и начнется учебный год, а там уж будет не до праздников. Словом, гуляли про запас.

Про молодоженов, естественно, уже на второй день все и думать забыли. Они не возражали. Однако когда в последний вечер Саид вдруг потребовал слова, почти все гости ухитрились вспомнить, кто он такой и почему говорит с таким забавным акцентом.

— Мы приготовили гостям небольшой сюрприз, — старательно выговаривал принц, а Полин тихонечко поправляла его, когда он путался в грамматических категориях. — Для каждого из вас приготовлен подарок. Он зачарован так, чтобы узнавать…

— Узнать, милый…

— …чтобы узнать только своего владельца. Найденное сокровище обрадуется вам так же, как вы обрадуетесь ему. Но если оно узрит в вас чужака…

— Загрызет на месте… — шепотом закончил Хельги Ульгрем.

Я недовольно покосилась на вампира: из-за его слов я не расслышала, что хотел сказать Саид.

Молодой супруг сделал поистине царский жест.

— Ищите! — повелел он.

И все кинулись искать.

Поиски длились до самого утра. Самые везучие нашли свои подарки на этажах Академии; невезучим пришлось обшарить и чердаки, и подвалы, и подсобки, и прилегающую территорию, которая в ведомостях значилась как «лесопарк». То и дело раздавались яростные вопли: «узрев чужака», подарок ругался во весь голос, жалуясь на бандитов, пиратов, грабителей и прочих преступных элементов, падких до чужого добра.

Хуже всех пришлось Хельги. Он искал свой подарок до шести утра. Всю ночь его печальная фигура появлялась то там, то здесь, и каждый новый подарок, к которому он с надеждой протягивал руки, считал своим долгом возмутиться громче и визгливее, чем предыдущий.

— Убери свои грязные ручонки, Хельги Ульгрем! — слышался очередной пронзительный вопль. — Я не твой подарок! Я подарок несравненной Ликки де Моран — и не говори, что не знаешь такой!

Ликки (Анна, Катрина, Валентин де Максвилль — имя и фамилия, понятное дело, всякий раз были разными) — немедленно кидалась туда, откуда слышался этот крик. А печальный Хельги с тяжелым вздохом шел дальше.

Было шесть часов утра, когда я, поднимаясь по боковой лестнице, услышала следующий диалог:

— Дорогой подарок! Ты… ты… вы…

— Да твой я, твой! — рявкнул подарок и тут же смолк. Зашуршала оберточная бумага, послышался счастливый вздох.

— Ты просто чудо! Мы созданы друг для друга… — прерывающимся голосом поведал миру вампир.

Но до самого Нового года близнецы аунд Лиррен, едва завидев вампира, слаженно заводили:

— Убери свои грязные ручонки, Хельги Ульгрем! Я не твой подарок… эй, Хельги, ты куда?

Вампир был готов растерзать эту парочку, но эльфов было двое, а он — всего один. Вдобавок они лучше знали боевую магию. Поэтому Хельги предпочитал спасаться бегством.

Время шло. Все возвращалось в свою колею. С первого числа мы вышли на учебу; я долго не знала, как вести себя с Рихтером, и отмалчивалась на практикумах. Я обиделась на него — действительно, сильно обиделась. Но целый месяц я жила в комнате одна, и по вечерам у меня не было другого занятия, кроме как думать. Мысли лезли самые разные, большей частью — довольно грустные, но однажды я приказала себе собраться и подумать логически.

Ничто не остается неизменным. Где та девушка, которая поступала в Академию, создавала мгымбра, взламывала рихтеровскую лабораторию? Все меняется, и все меняются; что толку пытаться повернуть время вспять?

Нас было трое. Поначалу, когда я вспоминала о том сумасшедшем путешествии от Межинграда до Даркуцкого кряжа, в горле вставал комок. Нас было трое, мрыс дерр гаст!.. И мы были одно. Такое больше никогда не повторится.

Но прошлое прошло, и нужно учиться жить дальше. Наши дороги на какое-то время пересеклись, а потом вновь разбежались в разные стороны. Боги мои, боги! Что общего может быть между волкодлаком, магистром и студенткой? Если вдуматься, то магистра и студентку разделяет даже больше, нежели, например, студентку и волкодлака…

У каждого из нас — свой путь, своя жизнь, свой выбор. Так что Эгмонт, наверное, был прав, хотя и жесток. Нечего цепляться за прошлое; нечего лезть друг другу в душу.

Я, знаете ли, тоже не поощряю фамильярности.

И у меня теперь был Жоффруа Ле Флок.

Да! Я такая же девушка, как и все; у меня есть личная жизнь, мне дарят цветы, водят в театр и кормят мороженым. Мы целуемся в укромных уголках, говорим друг другу глупости, ссоримся и мирился… Что там еще нужно делать?

Если уж говорить о личной жизни, у Сигурда тоже все налаживается. У него есть мистрис Рэгмэн. А у магистра Рихтера нет ничего, кроме преподавательского гонора и боевого верблюда. И поделом!..

В середине осени к воротам Академии подкинули маленького белого верблюжонка. На шее у него висел кожаный футляр для писем. Верблюжонка, разумеется, отдали Рихтеру. Письмо вручили ему же, однако через неделю вся Академия знала, что на подходе еще тридцать два верблюжонка, которые, по достижении сообразного возраста, тоже будут переданы законному владельцу. Гном-завхоз расширял верблюжатню. А Рихтер каждый день ездил выгуливать своих питомцев. Для него установили стационарный телепорт, и вскоре зрелище «магистр Рихтер верхом на боевом верблюде уезжает по делам» сделалось привычным, как игры фэйри в фонтане.

Прошел месяц — из свадебного путешествия вернулась Полин. Она загорела, в совершенстве освоила восточный макияж и в разговоре то и дело сбивалась на кафский. Она тоже изменилась — неуловимо, но отчетливо. Взять хотя бы макияж: то, что смотрелось слишком вычурно на лице у Полин де Трийе, выглядело удивительно гармонично у принцессы Кафской. При этом на все про все у Полин по-прежнему уходило не более семи минут.

Теперь алхимичка увлекалась Востоком и учила сразу два языка. По вечерам она хватала пергамент, подсаживалась ко мне и начинала рисовать самые разные иероглифы, на ходу объясняя их значение. Все эти черточки, палочки и крючки моментально вылетали у меня из головы, но Полин не сдавалась и упорно объясняла, что вот это «весна», это «человек», а это «маленькая глупая Яльга, которая не понимает своего счастья».

Самым сложным оказалось отучить ее говорить о себе во множественном числе. Поначалу я не могла понять, о чем это она: «Мы думаем, что…» — или: «Мы полагаем, будто…» Через неделю мы кое-как расправились с этим. В качестве компромисса пришлось согласиться на формулировку «наш муж». С этим бороться было бесполезно.

Наш муж навещал Полин каждые выходные, если его не задерживали дела государственной важности. В этом случае принцесса отбывала в Каф к супругу, пользуясь все тем же рихтеровским телепортом.

Неделя за неделей пролетали с невероятной скоростью. По будням — учеба, по субботам — подработка, по воскресеньям — Жоффруа Ле Флок. Телепат считал своим долгом грамотно организовывать мой досуг, и за несколько месяцев мы последовательно изучили весь оперный, балетный и драматический репертуар столичных театров. Когда театры наконец-то закончились, Жоффруа переключился на музеи, литературные гостиные и выставки современного искусства.

Потом кончились и музеи. Начались семейные торжества.

У Жоффруа обнаружились весьма обширные родственные связи. Каждые выходные кто-то из Ле Флоков рождался, умирал, женился или отмечал юбилей. Я познакомилась с матерью Жоффруа, его отцом, тремя старшими и одним младшим братом, а также многочисленными кузенами, кузинами, двоюродными племянниками и троюродными тетками. Вскоре я могла уверенно нарисовать все их родословное древо и понемногу начинала подозревать, что Жоффруа совсем не против добавить к этому древу новую веточку. Впрочем, пока он об этом не заговаривал.

И то хорошо.

Я долго собиралась написать Сигурду, но мыслей было так много, что они просто не помещались на пергамент. Несколько черновиков отправились в мусорную корзину, еще парочку я сгоряча спалила малым боевым пульсаром (Полин долго проветривала комнату, а ворчала потом еще дольше). Дело кончилось тем, что Сигурд сам мне написал. Он был краток.

«Здравствуй, Яльга, — незамысловато начинал волкодлак. — Чего не пишешь? Хотя, может, тебе и писать некогда. Эгмонт вон все грозился тебе показать, где раки зимуют. У нас все хорошо. Капуста в этом году уродилась — загляденье, а не капуста! Мать уже все кадушки засолила. И половинками, и четвертушками, и с мочеными яблоками, и со свеклой, и просто так. Так что приезжай к нам, Яльга, покуда еще хоть что-то осталось. А то ведь съедим, так и не попробуешь. Ждем вас с Эгмонтом на выходных. Сигурд».

Я дважды перечитала этот гимн волкодлачьим соленьям и сглотнула слюну. Рот аж свело, так хотелось попробовать капусту половинками, четвертушками, с мочеными яблоками, со свеклой и — мрыс с вами со всеми! — хотя бы просто так. Ради этого я согласна была даже вытерпеть Рихтера. К тому же после того разговора на свадьбе Полин прошло уже достаточно времени, и мы успели привыкнуть к заново очерченным границам.

Но все оказалось гораздо проще. В четверг Рихтер выдал нам задание в три раза больше обычного, а в пятницу на стенде с расписанием появился небольшой листок, сообщавший, что на ближайшую неделю пары магистра Э. Рихтера у адептов отменены, но непременно будут восстановлены, когда преподаватель вернется из командировки. Освободившееся время адептам надлежит использовать для самообразования.

«Чтоб тебя там виверна сожрала!» — без особенной надежды подумала я.

У Сигурда было… хорошо. Хвала богам, уж он-то не был моим преподавателем, и мы долго-долго вспоминали прошлогодние приключения, заедая их половинками, четвертушками и мочеными яблоками. Оборотень напрасно меня стращал: капуста и впрямь уродилась на славу и в случае голода Арра могла дотянуть до весны на одних капустных запасах.

Очень удачно, что Эгмонт отбыл в командировку. Арра была не тем местом, где можно сохранять официальные отношения. А общение в неформальной обстановке тяготило бы нас обоих.

На следующие выходные я ловко откосила от встречи с Ле Флоками, объяснив это необходимостью заняться самоподготовкой. «Рихтер вернется — мне мало не покажется! — честно сказала я Жоффруа. — Ты ведь меня понимаешь, правда? Я очень хочу, но…»

Жоффруа понял, хотя выглядел он весьма разочарованным. А я благополучно не стала уточнять, чего именно очень хочу.

Через неделю у Полин состоялось новоселье в ее кафском дворце. Разумеется, мне, как ее лучшей подруге, необходимо было там присутствовать. «Протокол, Жоффруа! — еще честнее сказала я. — Ну ты ведь понимаешь, правда?» Ле Флоку совсем не обязательно знать, что новоселье являлось чисто формальным и по справедливости должно было называться «праздник по случаю ремонта левого флигеля южного крыла».

К следующим выходным из командировки, верхом на боевом верблюде, вернулся Рихтер, и мне на самом деле стало не до Ле Флоков.

Так прошел месяц. Семестр понемногу заканчивался, я готовилась к сессии, а по Академии ползли слухи о том, что на Новый год адептов ожидает нечто необыкновенное. Но до Нового года еще нужно было дожить. Я дописывала курсовую работу, спала на ходу и едва не ночевала в библиотеке.

В то воскресное утро я проснулась очень рано и долго лежала, задумчиво глядя в потолок. Этот день был моим! Я работала всю неделю как проклятая и вот теперь наконец смогу отдохнуть. Через заиндевевшее окно ярко светило солнце; я видела краешек неба, по-зимнему бледного, но очень ясного. Вот сейчас я разбужу Полин, позавтракаю с ней и завалюсь обратно еще на пару часиков. Потом проснусь, почитаю книжку, может быть, схожу прогуляюсь…

И тут меня осенило. Какое там «завалюсь», какое там «прогуляюсь»! Сегодня же именины тетушки Софи, на которые мы с Жоффруа непременно должны пойти!

С тихим стоном я уткнулась лицом в подушку. И ведь нельзя отвертеться — я и так прогуляла три семейные встречи…

В комнате было холодно — несмотря на все усилия Полин, из щелей нещадно дуло. Я завернулась в одеяло, прислонилась к стене и мрачно посмотрела на тумбочку. Там стоял небольшой букет глициний — в этом сезоне глицинии были самыми модными и дорогими цветами. Правда, я все равно предпочитала розы…

Я увидела себя как будто со стороны — и поняла каким-то холодным, действительно отстраненным знанием, что моя жизнь уже давно не принадлежит мне. По какому праву Жоффруа Ле Флок решает, что мне делать, с кем встречаться, что любить? Я сама позволила ему это. Я ошиблась. Что ж, значит, мне эту ошибку и исправлять.

Приятный выходной летел в тартарары, но это не имело никакого значения. Решившись, нужно идти до конца. Я оделась, тщательно причесалась и написала Жоффруа короткое письмо. Я думала, что буду размышлять над каждой строчкой, но слова сами собой ложились на пергамент. Конечно, есть вещи, которые правильнее говорить лично, а не в письме. Но для этого нужно было найти Жоффруа, а выяснять отношения в доме престарелой именинницы — все-таки не лучшая идея.

Особенно если учесть, что Жоффруа — ее любимый племянник, а темпераментом боги не обидели ни меня, ни его, ни тетушку Софи.

Уже через час мы с Ле Флоком сидели в вестибюле, и я перебирала бусинки собственного браслета, выслушивая, как я несправедлива, как сильно маг меня любит и как глупо поддаваться минутному капризу. Каприз добил меня окончательно, да и бусинки кончились.

Я встала, прервав араньенца на середине фразы:

— Извини, мне правда пора идти. Я благодарна тебе… действительно, очень благодарна. Но этого мало, Жоффруа! Нам обоим этого мало…

— Мало, — согласился араньенец. — Но, быть может, ты все-таки скажешь, в чем дело? Я чем-то обидел тебя? Я был невнимателен? Неучтив? Яльга! Да скажи наконец, что я сделал не так! Нам же было хорошо с тобой!

Он был бледнее обычного и очень четко выговаривал каждую фразу. Не нужно было прибегать к телепатии, чтобы понять, что он обижен, рассержен и ровным счетом ничего не понимает. Он же все делал по правилам: ухаживал, дарил цветы, водил в приличные места, даже с семьей познакомил! И вот девушка, которая еще вчера была со всем согласна, вдруг ни с того ни с сего объясняет, что он, магистр Ле Флок, — ее приятное, но прошлое!

Мне было жаль его. Но лучше пусть я буду жалеть его, чем свою загубленную жизнь.

— Ты прав, Жоффруа. Нам действительно было хорошо. А я хочу жить дальше.

Я сняла с пальца кольцо, которое Ле Флок подарил мне месяц назад. Такое кольцо означает, что вскоре тебе сделают предложение. Месяц назад мне это понравилось. Сейчас у меня уже не было права носить его.

Араньенец отшатнулся от меня, словно я его ударила.

— Зачем ты так? Я могу понять и принять твой отказ, но для чего ты меня еще и унижаешь? Неужели ты считаешь меня таким… таким…

— Извини, — быстро сказала я. — Тогда я оставлю его на память, хорошо? Я… честно, я не хотела тебя обидеть.

Последние дни старого года выдались очень тягостными. Мне, кажется, никогда еще не было так одиноко. Я не жалела о разрыве с Жоффруа, но раньше мне хотя бы было с кем поговорить. Полин — это хорошо, и очень хорошо, но, когда два человека живут в одной комнате, время от времени им нужно отдыхать друг от друга. Иначе дело кончится зверским убийством.

Новогодний бал почти не отличался от прошлогоднего. Наученная горьким опытом, я заранее позаботилась о платье, прическе и украшениях. Правда, на уроки танцев времени уже не хватило. Но женщина без недостатков — это не женщина, а гомункулус. Решив не изображать из себя гомункулуса, я танцевала как умела. На отдавленные ноги, во всяком случае, никто особенно громко не жаловался.

В два часа ночи мы высыпали на улицу зажигать фейерверки. Под моими туфлями скрипел снег; все небо было усыпано мелкими звездами, и мороз стоял такой, что смерзались ресницы. Впрочем, обогревающего заклинания хватило, чтобы досмотреть фейерверк до конца.

Вернувшись в зал, я первым делом кинулась к стойке, где наливали глинтвейн. Заклинание — это прекрасно, но горячее вино со специями, да еще в новогоднюю ночь, — это почти святое. Рядом со мной стоял Генри Ривендейл; мы чокнулись кружками с горячим глинтвейном, пожелали друг другу счастливого Нового года, а потом, допив вино, отправились танцевать.

Все было хорошо, и ничто не предвещало беды. В пятом часу утра, когда у меня протерлась подметка, вампир вызвался проводить меня до комнаты. Мы прошли по темным коридорам, смеясь и болтая о всякой чепухе, но, немного не доходя до нашей двери, Генри остановился.

С самым серьезным видом он вынул из внутреннего кармана небольшой футляр темно-зеленого бархата. Внутри у меня все похолодело, но я решила, что надо бороться с начинающейся паранойей.

— Вот, — красноречиво сказал вампир. — С Новым годом, Яльга. Надеюсь, тебе понравится.

Предчувствуя нехорошее, я медленно открыла футляр.

Да. Интуиция не подвела. Внутри, на специальной подушечке, лежал эльфийский серебряный гарнитур — серьги и кольцо, украшенные зеленовато-золотыми камнями. Хризолиты, кажется. И топазы…

А как все хорошо начиналось…

Я теряла хорошего, надежного друга — возможно, лучшего из моих друзей, не считая Сигурда. Но Сигурд — это почти что я. А Генри — это совсем другое дело!

— Нравится? — с надеждой спросил вампир.

— Нравится, — обреченно сказала я. — Но знаешь что, Генри…

— Не надо, — перебил меня Ривендейл. Он все прекрасно понял. — Не говори сейчас ничего. Это просто подарок на Новый год — и ничего более. Я все понимаю, и я подожду. Я буду ждать долго, Яльга, — столько, сколько потребуется. Только не говори мне сразу «нет». Договорились?

Я отрывисто кивнула. Ничего другого мне не оставалось.

На этом, хвала богам, мои любовные приключения исчерпались. Каникулы прошли, наступил второй семестр. Теперь я работала еще и по воскресеньям, выторговав у гнома-корчмаря двойную оплату. Денежки шли, знания накапливались, а зима тем временем сменилась весной. А там уже недалеко и до лета.

2

Лето выдалось какое-то бестолковое: не то жаркое, не то мокрое, а главное — донельзя суетливое. Дождь шел чуть ли не каждую ночь, и я привыкла, что наутро весь Межинград превращается в одну большую лужу. К полудню лужи обычно высыхали: жара стояла такая, что даже мухи куда-то попрятались. Но ближе к вечеру небо вновь затягивало тучами, и над городом будто поворачивали невидимый кран.

В это время я как раз проходила производственную практику в небольшой северной деревеньке и дважды в неделю телепортировала в столицу, чтобы отчитаться перед непосредственным руководством. Руководство намекало, что не прочь видеть меня немного реже, но я откровенно маялась от скуки. В эту деревеньку каждый год засылали адептов-практикантов, и вся местная нежить успела понять, что связываться с нами еще хуже, чем со взрослыми магами. Кто там был опасен — так это мухи: здоровенные оводы размером с полпальца, которым было глубоко начхать на все мои заклинания.

К концу практики я вспомнила, что должна вести дневник, и, почесываясь, перелистала методичку по боевой магии. Так. Упыри, болотники, порча, залом…

Всю ночь, при свече, я писала дневник. Перед моим внутренним взглядом проплывали картины великих битв, иллюстрации к учебнику, отрывки из хрестоматий и прошлогодние воспоминания. К утру дневник был готов. Я перечитала его, почистила кляксы и поняла, что одна эпическая поэма «Битва с упырем в болотах у деревни Большие Телушки» достойна высшего балла и благодарственной надписи в диплом.

С другой стороны, было немного боязно. Врать я умела, но врать так нагло мне раньше не доводилось.

К моему огромному облегчению, смешанному с некоторым разочарованием, руководитель практики даже не открывал дневника. Он задумчиво посмотрел на мои искусанные руки и посоветовал хорошую мазь от зуда.

— А что с зачетом? — рискнула я.

— Зачет зачтен, — меланхолично ответил преподаватель. — Кстати, не хотите ознакомиться с материалами предыдущих практикантов?

Я неуверенно пожала плечами, и он вынул из тумбочки две огромные растрепанные папки.

— Читайте, — все с той же задумчивостью посоветовал он и ушел пить чай.

Я открыла чей-то дневник и с первой же страницы погрузилась в мир суровых воинов, жутких тварей и кровавых сражений. «Упырь пер на меня, размахивая задушенным петухом, — смачно излагал какой-то бывший второкурсник. — Но я вспомнил практикум номер двадцать шесть от седьмого стужайла прошлого года и применил заклинание двух зеркал…»

Если верить папкам, деревня Большие Телушки была самым опасным местом в обитаемых землях.

В начале грозника я вернулась в Академию — там меня уже ждало письмо, запечатанное фамильным перстнем Леснивецких. Я вскрыла конверт из чистого любопытства: расставались мы со вновь обретенными родственниками на довольно радостной ноте, не испытывая ни малейшей печали от предстоящей разлуки, и я совершенно не представляла, для чего братья могут мне написать.

Сказать, что я была удивлена, — значит ничего не сказать. В письме, написанном несколько коряво, зато чистосердечно, братья выказывали обиду на то, что за целый год я ни разу не приехала под отчий кров. «Отчий кров» добил меня окончательно. «Людям в глаза стыдно смотреть, — писал Михал. — Что ж мы за гады такие, коли нас даже единокровная сестра видеть не хочет? Ежели чем провинились, ты уж прости нас, потому как не дело это, коли в семье разлад!»

Я долго думала, как мне поступить. Помощь пришла от Генри Ривендейла. Как выяснилось, земли Леснивецких и земли Ривендейлов располагались не то чтобы сильно близко, но и недалеко. В итоге сначала мы с Генри заехали в маеток Леснивецких, где состоялось повторное единение семьи, а потом отправились к родителям вампира, где меня встретили тоже очень хорошо. Единственное, что немного напрягало, — это то, как внимательно рассматривала меня матушка Генри, многоуважаемая герцогиня Ривендейл. После я, как и обещала, вернулась к братьям и провела целую неделю — правда, не столько под отчим кровом, сколько на лоне природы. Получилось нечто вроде дополнительной практики, но никто не возражал: народ только радовался появлению такой замечательной панночки, которая, ежели что, и корову подлечит, и упыря в могилу загонит. Кстати, упырь был дохленький, не успевший толком набраться сил, но после его усмирения братья зауважали меня еще больше прежнего.

На счастье, пан Богуслав Раднеевский был отправлен князем-воеводой с посольством. Я не выясняла, куда именно, — главное, что далеко и надолго. Третьего объяснения в любви за год я могла и не пережить.

Обратно я вернулась в начале зарева — одна, без Ривендейла, который обещал приехать в Академию приблизительно в двадцатых числах. В принципе я была рада немного побыть одна — кроме того, за время тесного общения с вампиром выяснилось, что у него имеется одна, но очень странная привычка: замолкать на полуслове и смотреть на меня внимательным проникновенным взглядом. Вероятно, у Ривендейлов это было фамильное.

Словом, лето удалось.

Академия встретила меня запахом краски, олифы и прочих строительных жидкостей. По коридорам сновали бригады гномов-маляров, таскавших ведра, кисти, складные лестницы и матерчатые мешки, в которые можно было запихнуть боевого слона. Пару раз на меня опрокинули ведерко с краской, и только чудом я успевала слевитировать ее обратно. Полин еще не вернулась; честно говоря, во всей Академии обреталось от силы два или три адепта.

Зато преподаватели присутствовали в полном составе — и каждый, наткнувшись на меня в коридоре, считал своим святым долгом выдать студентке какое-нибудь Особо Важное Поручение. Единственным исключением была Эльвира Ламмерлэйк. Как-то раз я встретила ее недалеко от теплицы; алхимичка медленно шла по направлению к подземельям, удерживая в воздухе силой мысли разом семь горшков. В каждом имелся цветок, который необходимо было подбодрить и успокоить.

— Магистр Ламмерлэйк, вам помочь? — благородно предложила я. Все равно делать мне было нечего.

В коридоре было темно, и Эльвира, занятая семью цветками одновременно, не сразу сообразила, кто именно предлагает ей помощь. Магичка радостно встрепенулась, но цветы, которым не надо было никого подбодрять и поддерживать, мигом просекли, кто стоит перед ними. Как по команде, они свернулись в шары и втянули листья, так что снаружи было видно только плотное переплетение стеблей.

— Что это с вами тако… — Эльвира подняла глаза, увидела меня и невольно сделала защитный жест. — Нет-нет, студентка Ясица, благодарю вас, не надо!

Ближайший ко мне цветок сотрясался от мелкой дрожи. Я растерянно шагнула к стене, и магичка прошла мимо. До меня донесся слитный облегченный вздох; посмотрев ей вслед, я увидела, что вокруг горшков сияет радужная пленка защитного купола.

«Однако», — не без уважения к себе подумала я.

— А если вы хотите помочь, студентка Ясица, — донеслось из-за поворота, — лучше идите в библиотеку! Магистр Зирак разыскивает вас с самого утра.

Совет был неплох, и я отправилась куда сказали.

Там и верно для меня нашлось немало работы. Я помогла снять книги с полок, разбавила краску олифой, сбегала за кисточкой, подкрасила подоконник, вбила в стену гвоздь, съездив себе молотком по пальцам, нашла, куда исчезла кисточка за те две минуты, которые потребовались на воссоединение гвоздя со стеной, и с удивлением узнала, что вбивать его надо было совершенно в другое место. Гноменок Ригли, вытянувшийся за лето, бодро покрывал новые полки лаком; время подходило уже к восьми часам, и Зирак, вбив гвоздь куда надо, отпустил меня восвояси.

Насвистывая под нос старую эльфийскую песенку, начинавшуюся со слов «Нас вечер встречает прохладой…», я бодро выскочила из библиотеки — и буквально столкнулась с Рихтером. Вот это было… нехорошо.

В последнее время преподаватели встречались мне кто часто, кто редко, но, так или иначе, за день я пересекалась почти что со всеми. Даже с бестиологом, который прилагал все усилия, чтобы по максимуму избегать этих встреч. Единственным, с кем мне ни разу не удалось пересечься, был Эгмонт. Иногда я видела, как он торопливо сворачивает за угол, иногда слышала в отдалении его голос. С одной стороны, было немного обидно, что декану нет никакого дела до того, как его студентка провела такую интересную практику… вдобавок мы же все-таки друзья — ну или были друзьями! Несмотря ни на что, мне отчаянно не хватало тех времен, когда нас было трое и мы были одно. Но что прошло, того уже не воротишь. Нынешний Эгмонт разительно отличался от того, каким он был когда-то. Каждая встреча только добавляла сложности в мою и без того не слишком легкую жизнь. Теперь он окончательно потерял представление о том, что способна сделать студентка второго курса, а что находится выше сил человеческих. Ну — или не совсем человеческих, но все равно выше.

Поэтому, выскочив из библиотеки и столкнувшись с деканом нос к носу, я не испытала никакой радости. Зато Рихтер, как ни странно, обрадовался.

— Студентка Ясица, вы очень кстати, — заявил он, глядя куда-то мимо меня. — Директор только что сообщил мне, что сегодня вечером в столицу с официальным визитом прибывает Аррани Валери.

Год назад я бы радостно завопила: «Эгмонт! Что, правда Лерикас приезжает?!» Сейчас я стояла, хмуро смотрела в окно и ожидала дальнейших инструкций.

Рихтер подергал себя за ухо — появилась у него такая привычка.

— Собственно, она прибудет уже через полчаса. Я сейчас буду немного занят, так что встречать ее придется вам. Короче, вы ее встретите и проводите…

Тут он запнулся и яростно дернул ни в чем не повинное ухо. Ухо медленно наливалось красным. Я с интересом наблюдала за процессом и гадала, что случится раньше: ухо оторвется или Эгмонт сообразит, что запасного у него все-таки нет. Он же не василиск из глазной серии.

Но тут до меня дошло, о чем речь, и я едва не подпрыгнула на месте. Где я встречать буду Лерикас — в резиденции царя-батюшки? Меня ж туда не пустят! Эгмонт что, совсем свихнулся?

Все это, правда в чуть более мягкой форме, я выложила Рихтеру.

Тот уставился на меня непонимающими глазами. Было заметно, что маг борется с желанием постучать себе по лбу (в скобочках — мне, в скобочках — нужное подчеркнуть).

— Что с вами, адептка? — устало спросил он и повторил, подчеркивая каждое слово: — Аррани Лерикас — приезжает! В Академию, к нам, а не к царю-батюшке. Она же конунг! С каким еще визитом она может приехать, кроме как с официальным?

— Понятно, — быстро сказала я, чтобы он не сомневался в моих мыслительных способностях. — Лерикас, приезжает, уже через полчаса. Где встретить и куда проводить?

— Встретить на границе зоны телепортации, а проводить в… — Эгмонт вновь запнулся, но я уже сообразила и закончила за него:

— В вашу лабораторию. Я права?

— Да. Да. Конечно. В лабораторию… — Рихтер кивнул, потом улыбнулся, потом добавил: — Ладно, я пошел, дел еще много… — И исчез за поворотом.

Я недоуменно посмотрела ему вслед. Магистр, вы знаете, есть такие травки — валерьянка, например…

Значит, Лерикас приезжает. Это… это здорово, честное слово! Я улыбнулась, чувствуя, что настроение рывком полезло вверх. Может быть, и Сигурд приедет? Хотя… это вряд ли. У него наверняка хватает своих дел. Вполне возможно, что он уже женился; дом, семья, дети — что может быть выше этого для правильного волкодлака?

У Сигурда семья, у Эгмонта нервы… Я подергала себя за ухо, потом спохватилась — вот гад, еще и студентку дурной привычкой заразил! — и отправилась искать братьев аунд Лиррен. Не торчать же одной на границе телепортационной зоны!

Лерикас приезжает. Интересно, почему я сразу решила, что теперь все будет хорошо?

В девять часов вечера мы втроем стояли на границе зоны, свободной для колдовства, и зоны, свободной от колдовства. Стояли и ждали, когда перед нами наконец вспыхнут зеленым светом границы телепорта. Время шло, однако Аррани не появлялась. Близнецы тихонько жаловались на жизнь, я демонстративно любовалась окрестностями.

Собственно, здесь было чем любоваться. В последние дни по вечерам небо затягивало облаками, и, пробиваясь сквозь них, заходящее солнце окрашивало все вокруг удивительно мягким розовым светом. Между заново выложенными в том году камнями — увы, слонов наша мостовая не пережила — пробивалась пока еще робкая трава. Стояла тишина, на улицах не было ни одного человека, и именно этим объяснялись непрекращающиеся жалобы близнецов.

Дело в том, что эльфы всем сердцем жаждали оказаться там же, где находилась сейчас добрая половина населения Межинграда, — в открывшейся десять минут назад корчме «Под хмельком», где в честь открытия каждую пятнадцатую кружку обещали наливать бесплатно. А тому, кто приведет с собой друга, полагалась и бесплатная закуска к этой самой пятнадцатой кружке. Хотя лично я сомневалась, что кому-либо к указанному моменту понадобится закуска. Близнецы не замедлили бы туда отправиться — но нельзя же было упустить шанс своими глазами увидеть владычицу Конунгата!

Эти два несовместимых желания просто разрывали братьев напополам, и надежда оставалась лишь на то, что Валери поторопится, Эллинг и Яллинг получат свои впечатления, а после успеют добежать до корчмы и предъявить права на бесплатные кружки и закуску.

Но Лерикас запаздывала, что было на нее непохоже.

Неожиданно послышался чуть слышный звук шагов. Из-за поворота выскользнула огромная серая тень. Завидев нас, она перешла на шаг, и близнецы завороженно уставились на громадного волка. Лерикас взяла с собой Фенрира?.. Он шел, опустив морду к самой земле; одно ухо заинтересованно торчало вверх, другое обвисало тряпочкой. За прошедший год он еще вырос и, как ни странно это звучит, повзрослел.

С неба мягко струился ровный красноватый свет; где-то я уже видела все это… В следующий момент до меня дошло, и до близнецов, кажется, тоже. Мы переглянулись и, давясь хохотом, заговорили, перебивая друг друга:

— Конец света!.. Предсказание вельвы!..

— Никому не скажем! Ой, мама!..

— Ой, не могу…

Наверное, мы догадались бы и раньше, если бы и в этот раз смотрели на город сверху. Теперь же ракурс был иным, и нам потребовалось время, чтобы совместить в сознании две картинки. Впрочем, к нашей чести, — не так уж много времени.

Мы еще не перестали хохотать, хлопая друг друга по плечам, когда рядом раздался слегка удивленный хриплый голос:

— Конунг, а чего это они?

Казалось, говоривший произносит слова с некоторым трудом, словно проталкивая их через непослушную глотку. Наверное, так оно и было, потому что на моей памяти Фенрир Волк говорил впервые. Он стоял в двух шагах, забыв опустить поднятую было переднюю лапу, и смотрел на нас, скажем так, несколько обескураженно. Близнецы разом замолчали: похоже, они не ожидали, что Фенрир заговорит. Я немного смутилась — объяснять нашу реакцию пришлось бы довольно долго, — но тут прямо из воздуха, без зеленого света или хлопка, появилась Аррани Лерикас. Через плечо у нее была переброшена дорожная сумка.

— Это же эльфы, Фенрир, — объяснила она, перебросив назад чуть растрепавшуюся косу. — Они всегда себя так ведут.

— Да? — подозрительно уточнил Волк.

— Ну, кроме Эрика, разумеется, — но он же полуэльф… О, Яльга, здравствуй! Добрый вечер, господа маги…

— Здравствуйте, — чуть ошарашенно согласился Эллинг.

Яллинг же, которому определенно пошло на пользу давнее проклятие Эгмонта, сорвал с головы несуществующую шляпу и изобразил с ее помощью элегантный поклон.

— Госпожа конунг, разрешите представиться: Яллинг аунд Лиррен, а это — мой брат Эллинг. Вы, быть может, помните нашего брата, юного Тиллета…

— Его забудешь! — хмыкнула Лерикас.

— Конунг! — вмешалась я. Возможно, это было не очень вежливо, но у меня имелся жизненно важный вопрос. — А Сигурд… он с тобой не приехал?

Оборотница чуть улыбнулась.

— Он приедет чуть позже, — мягко сказала она. — У него небольшие неприятности, но думаю, что он сумеет с ними разобраться. И вскоре уже будет здесь.

Разумеется, Лерикас приехала налегке: кроме сумки, с ней не было никакой поклажи. Это немало огорчило близнецов аунд Лиррен, ибо, имейся у Валери хотя бы один чемодан, его можно было бы донести и под этим предлогом проводить ее до комнаты. На пальце у конунга поблескивало обручальное кольцо, но, во-первых, братья не видели Рэнтара вживую, а во-вторых, вряд ли их планы простирались так далеко. Просто золотой дракон — он и есть золотой дракон. К нему тянет всех, и эта тяга пересиливает даже обаяние бесплатной пятнадцатой кружки.

Распоряжения декана надо выполнять, но где же сказано, что их надо выполнять дословно? Да и что взять с Эгмонта, в последнее время отнюдь не отличавшегося адекватностью? Я поймала завхоза, узнала, что он прекрасно осведомлен о прибытии конунга Арры, выяснила, которую из гостевых комнат ей отвели, и проводила Лерикас туда. По пути мы встретились по меньшей мере с пятью строительными бригадами, а Волк то и дело чихал, проходя мимо очередной свежевыкрашенной стены.

— Вот, — бодро сказала я, широким жестом указывая на дверь. — Здесь ты будешь жить. Можешь, конечно, жить здесь или здесь, — я по очереди ткнула пальцем в двери справа и слева, — но разницы никакой. А в остальных идет ремонт.

— Понятно, — кивнула Лерикас. — Ремонт — это святое. Но что-то мне не верится, что студенты ложатся спать в девять вечера.

— Ну, чаще бывает, что в девять утра… Запомнила, как сюда идти? В двери есть элементаль, если будут вопросы — она все объяснит.

Флуктуация, явно стесняясь, тихонько сидела в косяке.

— Где ты будешь жить, я показала, а теперь пошли к Рихтеру в лабораторию. А то декан — он такой, он ждать не любит. Тебе хорошо, ты золотой дракон, а мне у него еще три года учиться…

Лерикас внимательно посмотрела на меня и немножко сквозь — так, будто она видела то, что происходит у меня внутри.

— Да, — немного не в тему сказала она. — Кажется, я вовремя приехала.

Возразить было сложно: во-первых, она была права, а во-вторых, так или иначе, но золотому дракону не скажешь: «Что-то не вовремя ты приперся, дружок!» Так что я улыбнулась, развернулась на каблуках и пошла вперед, указывая гостям дорогу.

Надо сказать, что лаборатория Рихтера не стала для студентов меньшей тайной. Я отлично знала, что первокурсникам Эгмонт прочитал классическое внушение на тему того, что не стоит даже пытаться ее взломать. Пару раз за минувший год я слышала за спиной уважительный шепоток: «Видишь, вон рыжая пошла? Это та самая, ага, та самая, которая Рихтерову лабораторию взломала!» Легендой быть приятно, но речь не о том.

Скорее всего, не будь ремонта, судьбоносная встреча с конунгом Арры произошла бы в деканате. Но ремонт был и диктовал свои условия. В деканате красили стены и меняли пол, и, даже если удастся выгнать оттуда гномов-ремонтников, все едино это никак не то помещение, в котором надлежит принимать конунга.

Я распахнула незапертую дверь и первая зашла внутрь. Да… места маловато. Стол был отодвинут к окну, на нем вперемешку стояли приборы, накрытые какой-то тканью, и книги, сложенные в не слишком-то аккуратные стопки. Книги лежали и на полу; по углам валялись свитки, а в единственном кресле, отодвинутом к стене, красовалась целая охапка карт, свернутых в тугие и не очень рулоны. Оглядевшись, я решительно выгребла эти рулоны и запихнула их под шкаф. Оттуда не запищало. Странно. Для завершения колорита не хватало только мышей.

— Садись, ты у нас гостья… — Я внимательно присмотрелась к подоконнику, смахнула с него ладонью обрезки пергамента и решила, что сяду здесь. А Рихтер пускай устраивается где хочет. Хоть на шкаф залезает.

— Да-да, госпожа конунг, чувствуйте себя как дома! — Элементаль, высунувшись из косяка, в прямом смысле сияла от радости. — Располагайтесь поудобнее, мы всегда рады вас видеть!

«Подхалимка», — хмуро подумала я. Когда это, спрашивается, она еще могла видеть конунга до того, как та приехала в Академию? А с другой стороны, чего это я? Не всякой элементали выпадает такое счастье — чтобы к твоей двери прикоснулся золотой дракон. Даже я понимаю, что Лерикас в драконьем обличье не просто змея с крылышками, а уж флуктуации…

На мгновение мне представилось, как Лерикас целенаправленно идет по Академии, по порядку открывая каждую дверь, и я кашлянула в кулак, стараясь скрыть улыбку.

Конунг, усмехнувшись, погладила элементаль — так люди гладят кошек, — и флуктуация, заурчав, опять подсунулась под ее ладонь. Во все стороны брызгами летели искры; одна из них упала на переднюю лапу Фенрира Волка, и он тихонько рыкнул. Элементаль, осознав всю недопустимость своего поведения, ойкнула и моментально скрылась в косяке.

— Я правильно поняла, они живут у вас в каждой двери? — Лерикас посмотрела на свою ладонь, потом — на косяк. Кажется, элементаль ей понравилась. — Что-то вроде замены замку с кнопочками?

— Почти в каждой. Но есть и исключения. — Я благоразумно не стала спрашивать, зачем на замке нужны кнопочки. Что, разве он без них не работает?

Конунг все никак не могла оторваться от двери. Она тихонько побарабанила когтями по косяку, и мне почему-то представилось, как она, не прилагая ни малейших усилий, засовывает руку по локоть в пятое измерение и вытаскивает оттуда за хвост какую-нибудь хищную флуктуацию. Саламандру, например. А саламандра, поджав лапки, честно пытается изобразить, что она тут совсем ни при чем и вообще так… мимо пробегала.

Видя такую заинтересованность, Фенрир тоже обнюхал косяк. То ли случайно, то ли намеренно он ткнулся носом в ладонь Валери. Конунг рассеянно потрепала свисающее ухо и, щелкнув когтем напоследок, зашла в кабинет. Фенрир просочился следом, и внутри разом стало тесно. Несколько мгновений он топтался на одном месте, прикидывая, как ему можно улечься между стопками учебной литературы. Я изящно взмахнула рукой и самая высокая стопка величаво отплыла к дальней стене. Волк лег на освободившееся место и уложил голову на лапы.

— Ремонт? — понимающе спросила Лерикас. Я кивнула. — Яльга, а они… элементали как-то размножаются?

Я задумалась. Эта сторона вопроса меня почему-то никогда не интересовала: возможно, мне просто не приходилось испытывать нехватки в элементалях. Обычно их было даже чуть больше, нежели требовалось для спокойной жизни.

— Ну… этого мы еще не проходили. Я думаю, Эгмо… то есть магистр Рихтер! — должен знать наверняка. Эту же он откуда-то взял!

Лерикас задумчиво провела пальцем по нижней губе.

— Как ты думаешь, — нейтрально спросила она, — Академия согласится выделить мне одну? Или двоих, чтобы им не скучно было?

— Да ты и с одной не соскучишься, — хмыкнула я, а от порога добавили:

— А Академия скажет конунгу большое спасибо. И поинтересуется, не хотят ли подданные оного завести себе такое же экзотическое животное.

— Какое еще животное?! — возмущенно возникла элементаль, но, покосившись на Рихтера, тут же залезла обратно. Впрочем, из косяка еще долго доносилось неразборчивое бормотание, что-то вроде: «Живо-отное, тоже скажут…»

— Ну не растение же, — философски пожал плечами Эгмонт. — Здравствуйте, Лерикас.

Он закрыл за собой дверь и, аккуратно перешагнув через Волка в самом его невысоком месте, подошел к окну. Я быстро слезла с подоконника; среди книжных завалов мелькнула табуретка, и я, пока ее еще кто-нибудь не заметил, поспешила заявить на нее свои права. Рихтер открыл окно; ветер качнул створку, маг заложил ее стопкой книг, той самой, которую я слевитировала к стене, и развернулся к нам.

На несколько мгновений воцарилась неловкая тишина, которую Хельги, случись он рядом, охарактеризовал бы метким выражением «Стражник родился». Я слышала, как за окном воркуют голуби, как Фенрир Волк тихонько скребет когтями по полу и как Эгмонт пытается сообразить, чего бы сказать, призывая на помощь весь графский опыт. Неожиданно в сумке у Лерикас что-то завозилось, и скрипучий голосок недовольно произнес:

— Ну да, конечно, элементаль мы погла-адили… чужую, между прочим! Волка погла-адили… ну ладно, он свой! С этими… магами, — последнее слово голосок угрожающе подчеркнул, — поздоровались, хотя они-то с которого боку свои?! А про Скупидонуса никто и не вспо-омнил! Коне-эчно, дождешься тут, чтобы погладили или здоровья пожелали!

В этот момент Фенрир вдруг одним скользящим движением поднялся на ноги и метнулся вперед. Он сделал это так быстро, что я не успела ничего разглядеть: по комнате будто промелькнула смазанная серая тень. Рихтер машинально вскинул руку, но тут же, вспомнив, сжал пальцы, заглушая вызванное было заклинание. Скупидонус смолк, а Валери, нахмурившись, как будто к чему-то принюхивалась.

— Что случилось? — быстро спросила я, переводя взгляд с Волка на Эгмонта, а с него — на владычицу оборотней. Та пожала плечами:

— Не знаю… Фенрир?..

Волк, по-охотничьи сгорбившись, обнюхивал какое-то место на полу. На первый взгляд, ничего особенного там не было, но, присмотревшись, я увидела на досках две неглубокие вмятины — здесь стояло что-то тяжелое, и убрали его сравнительно недавно. Что-то мелькнуло у меня на краю памяти, но тут Фенрир прижал уши к голове и очень тихо зарычал. Возможно, волки не рычат, но я не могла подобрать другого слова. Не знаю, как там Лерикас, но я мгновенно поняла, что у меня есть не то шерсть, не то подшерсток, — как бы то ни было, оно встало дыбом. Это был голос охотника, почуявшего дичь. Судя по всему, очень опасную дичь… но если она опасна для него, то что же говорить о нас?

Эгмонт напряженно смотрел на это место, и я чувствовала, что он в любой момент готов ударить. На всякий случай и я начала разминать пальцы; но тут Лерикас встала и, быстро подойдя к Фенриру, положила ладонь ему на голову, между ушами.

— Успокойся, мальчик, — негромко произнесла она. — Его здесь уже нет. Его вообще больше нет. Он здесь был, и его уничтожили. Это всего лишь запах, след, отголосок… и он никому больше не сможет повредить.

В ее голосе не было ничего особенного, но в тот миг я отчетливо поняла, за что Валери даль Торрант называется конунгом. Мир стал прежним; тень, которая на него легла, исчезла под лучами солнца. Исчезла, чтобы больше никогда не появиться.

Рычание мало-помалу стихало, но Волк еще долго не мог успокоиться. Через какое-то время он позволил увести себя; Лерикас вернулась в свое кресло, а Фенрир лег вокруг, живо напомнив нам тот день, когда мы впервые увидели конунга Арры на центральной площади города. Правда, любимое кресло Эгмонта было немного меньше каменного трона, и это позволило Фенриру положить голову Лерикас на колени. Что же сумело так его напугать?

Кстати сказать, перемещаясь по лаборатории, ни конунг, ни Фенрир не уронили ни единой книги.

Тут сумка опять заворочалась и завздыхала. Не вставая, Валери подняла ее с пола и сообщила нам, возясь с хитроумной гномийской застежкой:

— В самом деле, нехорошо получается. Скупидонус же приготовил вам подарок…

Фраза была совершенно невинной, но Эгмонт почему-то вновь напрягся. Впрочем, как раз это меня и не удивляло. Я плохо действую на преподавателей. К примеру, ума не приложу, как это еще жив бедняга-бестиолог. Хотя ему еще два года нам лекции читать…

А вот директор после кафских слонов стал относиться ко мне немножко теплее. Вероятно, оттого, что из-за меня не пришлось заново мостить все прилегающие к Академии улицы.

Пока не пришлось.

— Ну, забирайте. — Конунг встряхнула сумку, переводя взгляд с меня на Рихтера.

Но Эгмонт по-прежнему стоял, намертво вцепившись в подоконник, и я поспешила воспользоваться моментом. Прикоснуться к легендарной Сумке Скупидонуса… ха, да близнецы за это дали бы себя обстричь если не налысо, то очень и очень коротко, а Генри Ривендейл согласился бы всю жизнь ходить кудрявым!.. Упускать такую возможность я не собиралась и потому быстренько сунула руку внутрь.

«Внутри» оказалось куда глубже, чем я предполагала; рука ушла туда по локоть, но почти сразу мне в ладонь толкнулось что-то толстое и прямоугольное. Почти одновременно я ощутила прикосновение маленькой мохнатой лапки, которая мгновенно ощупала всю мою руку целиком и каждый палец в отдельности. Чувствовался недюжинный профессионализм, и я оторопела.

— Скупидонус, — сладким голосом сказала Лерикас, — она колец не носит. Пока. И я не поняла, кто кому тут подарки дарит?

— А я что? Я ничего! — заторопилась сумка. — Я так, любуюсь! Красивые пальцы, музыкальные… А вообще, чего это она колец не носит, а, конунг? Самое время!

Я оторопела повторно, Рихтер еще крепче вцепился в несчастный подоконник. Лерикас быстро глянула на него и прикусила губу.

— Я тебе потом объясню, — мягко пообещала она. — А раз уж ты кольцами интересуешься, так я слышала, что здешний клан ювелиров готов заключить выгодную сделку…

Последние слова она договаривала уже в пустоту, вслед исчезающей сумке. Когда Скупидонус построил для своего обиталища телепорт, не заметил никто, включая, кажется, и золотого дракона. Вот что значит чувство долга, не без уважения подумала я. Всегда на работе!

Я посмотрела на то, что осталось у меня в руке. Это была книга — и впрямь довольно упитанная, но все равно не способная составить конкуренции среднему труду по боевой магии или алхимии (правда, магистр Зирак?). Сверху на обложке тонкой эльфийской вязью были выведены имена двух авторов. Ну да эльфы на то и эльфы — поодиночке не ходят, книги и то вдвоем пишут. Ниже более крупным шрифтом золотыми буквами было выведено название. Я прищурилась и разобрала среди цветочков и завитков: «Фортуна избирает златокудрых». Ничего не понимаю…

Между авторами и названием располагалась картинка. Я уставилась на нее, пытаясь хоть как-то прояснить ситуацию.

На картинке были изображены трое: девица и двое лиц предположительно мужской национальности. Если рассуждать логически, девица и была той самой Фортуной; вопреки названию, она никого не избирала, а, дико вытаращив глаза, пялилась в какой-то фолиант. Не знаю, что она там увидела, — но вряд ли заявленных златокудрых. Волосы у девицы были художественно растрепаны, брови подведены черным карандашом, а губы умело подрисованы дорогой эльфийской помадой. Шею украшала золотая цепочка сложного плетения с какой-то висюлькой. На висюльке было что-то изображено, но что именно — я не разглядела.

Со всех сторон девицу окружали стопки растрепанных пергаментов, а сбоку, под левой рукой, стояла мисочка с воткнутой туда ложкой. Мисочка определенно напоминала мне алхимические тигли, но какой же дурак будет совать ложку в зелье? И каким должно быть зелье, чтобы ложка стояла дыбом?

Чуть подальше от девицы располагался встрепанный молодой человек в зеленом кафтанчике. Руки его были вскинуты в защитном жесте, глаза — уже знакомо выпучены, и складывалось впечатление, что юноша отбивается из последних сил, не надеясь уже доказать героине, что он не златокудрый. С рук его во все стороны летели искры.

Еще дальше в полумраке едва виднелась чья-то, не побоюсь этого слова, харя. Была она черна, нос зловеще изгибался крючком, а глаза и клыки сверкали весьма кровожадно. Немного подумав, я решила, что девица, наверное, студентка, а существо на заднем плане — не кто иной, как Сессий, злой дух экзаменов. А глаза у девицы выпучены от усердия. Хотя, может, она гражданина в зеленом все пытается превратить в златокудрого — а получается только то, что нарисовано!

Тогда она может таращиться и от испуга.

— Ты книжечку-то переверни, — посоветовала мне Лерикас.

Все еще ничего не понимая, я послушно перевернула — и окончательно выпала в осадок.

На переднем плане художественно распласталась уже совсем другая девица — светловолосая, коротко и неровно обстриженная. Одета она была в обтягивающие штаны неизвестного мне покроя и кружевную прозрачную кофточку, которую я назвала бы весьма провокационной, если бы девице было чем провоцировать. Увы, судьба ее обделила: бедняжка была плоской как доска. В руке у нее горел сгусток пламени, создавать который умеют только выпускники, да и то, если верить Рихтеру, не все. От сгустка тянулся длинный огненный шлейф, каковой, причудливо изгибаясь, находил свой конец в глазу у какой-то длинной сплющенной твари. Сплющенная тварь — вероятно, ей пришлось протискиваться через очень узкую щель — вылезала на поверхность из непонятной лужи, разевая клыкастую пасть. К зубам я присмотрелась не без профессионального интереса; клянусь «Справочником», тут не надо быть дипломированным магом, чтобы понять: несчастное животное страдает от желудочного недуга, ведь с таким набором клыков технически невозможно закрыть пасть. Вероятно, это было единственной причиной, почему девица до сих пор оставалась в живых.

В некотором отдалении виднелся коренастый мужчина, наполовину лыкоморец, наполовину эльф: в рубахе до колен, подпоясанной ремешком, но с длинными светлыми волосами. Вскинув руки и растопырив пальцы, он задумчиво взирал на животное — не то замерял пропорции, не то с безопасного расстояния показывал степень своей крутизны. Первый вариант мне нравился больше. А что, историческое полотно… и название можно придумать хорошее, например «Дева и Змей».

Тут я вспомнила, что уже читала книгу с таким названием. Книга была хорошая; ладно, пускай этот… лыкоэльф придумывает другое название. И чтобы без плагиата!..

Помотав головой, я раскрыла книгу и прочитала первую строчку: «Прекрасная златокудрая Иальга хищной упругой походкой приближалась к дверям резиденции магов. „Не-эт, — на ходу думала она. — От меня еще живым никто не уходил!“». Совсем ничего не понимая, я прочла эту строчку вслух — и вот тут-то мне стало нехорошо.

А вот Лерикас, похоже, было совсем неплохо. Покосившись на Эгмонта, она провела в воздухе рукой, и перед нами повисла цветная картинка с задней обложки, увеличенная в несколько раз.

— Это, Яльга, ты. — Конунг ткнула пальцем в растрепанную девицу. — И то скажи спасибо, что тебя не в кольчужном бикини нарисовали. А это — магистр Эгмонт Рихтер, боевой маг и…

— Реконструктор, очевидно. — К чести Эгмонта, он отреагировал довольно сдержанно. — А чешуйчатое — это, надо думать, гельминт?

— Нет, — Лерикас приятно улыбнулась, — василиск. — Отобрав у меня книжку, она быстро зашелестела страницами и, отыскав нужное место, с выражением процитировала: — Горный василиск! Надо же, какие странные у нас в Конунгате горы! — Я покосилась на ровную лесистую долину, посреди которой одиноко торчал валун. — Верно говорят, все у оборотней не так, как у людей. Горы — и те по пояс!

— Зато берилл красивый, — вступилась я за книгу.

— Где берилл? — заинтересовался Рихтер.

Я молча ткнула пальцем в камень, украшавший обложку фолианта — того самого, который заставил меня… то есть Иальгу! — так вытаращить глаза.

Я продемонстрировала обложку, но мы сидели едва ли не в разных углах комнаты, а берилл был слишком мелким.

— Лучше дай посмотреть.

Эгмонт протянул руку ладонью вверх, и я отпустила книгу, прошептав короткое заклинание. Я немного не рассчитала траекторию, но маг легко поймал книгу, сделав шаг вбок. Несколько секунд он внимательно рассматривал обложку. Лерикас с ехидным видом ждала продолжения.

— Это не камень, — припечатал Рихтер после краткого осмотра. — Это глаз. Надо думать, тот самый, запасной.

Я фыркнула, вспомнив коробку, полную ярких книжек.

— Ага… а это вы, студентка Ясица. Зело разноплановая особа. Так… а этот, в зеленом, тогда кто? На мгымбра не похож…

— Это Марцелл Руфин Назон, — ответила я, постаравшись придать лицу самое уважительное выражение.

Эгмонт только хмыкнул.

— А сзади, — закончила я, — одно из двух: либо Генри Ривендейл, либо сам Сессий. Причем Сессий мне нравится больше. Как вариант.

— Да, — согласился Рихтер. — На адепта Ривендейла это как-то не тянет.

Он открыл книгу посредине и с выражением зачитал вслух:

— «Прекрасная златокудрая Иальга величавой поступью вступила в бальную залу. Музыка тотчас же смолкла, так велика была сила ея красоты. Сам Игемондус Ужасный пал жертвой чар Иальги. Не теряя ни мгновения, подскочил он к юной деве и увлек ее в вихре танца…»

Мы с Лерикас переглянулись. Оборотница уважительно приподняла бровь.

— Думаю, близнецы аунд Лиррен, как авторы сего произведения, согласятся признать это черненькое… хм… Сессием. Потому что вряд ли они задолжали Ривендейлу так много, чтобы расплатиться с ним столь изысканно.

Эгмонт произнес эту фразу, не отрываясь от чтения.

— Это те двое, что встретились нам у границы? — Лерикас с невозмутимым видом почесывала у Фенрира за ухом.

Я кивнула, испытывая непреодолимое желание прямо сейчас поговорить с близнецами по душам.

— Весьма перспективные молодые люди, — прокомментировала конунг.

— Более чем, — согласился их декан. — Смотри-ка… где это оно тут было… Ага! «Роковой сумеречный красавец Сигизмунд, запрокинув голову, неотрывно смотрел на полную луну. Какой зов будила она в его мрачной, смятенной душе? „Интере-эсно, — затаив дыхание, робко подумала Иальга, — каков он, таинственный поцелуй волкодлака?“ Но ей не суждено было познать его этой ночью…»

Да, подумала я. Хорошо, что в комнате нет рокового красавца Сигизмунда. Близнецы, конечно, быстро бегают и неплохо маскируются, но от Сигурда, как от Иальги, никто еще живым не уходил.

Тут подул ветер, принесший запах свежей олифы, и Фенрир в очередной раз чихнул.

— Не вовремя я приехала, — озабоченно сказала Валери.

Я открыла было рот, удивленная такой непоследовательностью, но конунг быстро взглянула на меня, и я прикусила язык. Рихтер, по-прежнему уткнувшийся в книгу, ничего не заметил.

— Э-э… ремонт, — подумав, осторожно сказала я.

— А погода такая хорошая, — мечтательно продолжила Лерикас. — Последний летний месяц, всего лишь четыре недели… Хорошо бы сейчас выехать за город, а то от краски аж голова кружится…

Я изрядно сомневалась, что у золотого дракона может кружиться голова — от краски или от чего бы то ни было другого. Но оборотни тоже хищники, и конунг только что вышла на охоту, а мне меньше всего хотелось вставать поперек ее гона.

Воцарилась тишина, которую нарушил Эгмонт.

— В принципе, — очень независимым тоном сказал он, — у меня вчера начался отпуск. Может, нам всем съездить в Рихтер? Дождаться Сигурда и уехать, как в старые добрые времена?

Фенрир вновь чихнул, определенно воздействуя нам на совесть.

— Яльга, ты как? — Лерикас обратила ко мне совершенно невинное лицо.

— Ну… — Я запнулась. Рихтер отложил книгу на подоконник и тоже смотрел на меня. — Ну… в самом деле, почему бы нет? У вас там этот, как его, донжон…

— Мы же вроде как перешли на «ты»? Еще прошлым летом…

— Но учебный год…

Магистр пожал плечами:

— Так он же еще не наступил!

Да уж. Рихтер был сама нелогичность. Я вспомнила, как он рявкнул на меня прошлым летом, но отчего-то решила промолчать. В самом деле, Лерикас творила чудеса. Здесь не хватало только Сигурда, чтобы все стало совсем как надо. Странное дело — мы полчаса провели с Эгмонтом в одной комнате, а я не чувствую и капли того напряжения, которое раньше появлялось уже через пару минут!

— Отлично, тогда договорились! — Лерикас хлопнула в ладоши и поднялась на ноги. Фенрир, вовремя убравший голову, тоже встал с пола. — Сигурд, я думаю, будет завтра или послезавтра… — Она зевнула, прикрывая рот обеими ладонями. — Так спать хочется! — извиняющимся тоном объяснила оборотница. — Спокойной ночи.

Она выскользнула за дверь, прежде чем кто-либо из нас двоих успел ее остановить. Фенрир, разумеется, последовал за своим вожаком.

«Интересно, а он-то где спать будет?» — мелькнула совершенно нелепая мысль. Но тут же явился и ответ: не иначе как на коврике у двери.

— Встречу близнецов — убью! — кровожадно пообещала я, нарушив воцарившееся молчание.

— Ну зачем же так… — Рихтер положил книгу на стол и, подумав, сел на подоконник. — Если уж убивать всех, к этому причастных, то начать придется со Скупидонуса. А на него даже у нас троих вместе сил не хватит. А по-другому нечестно выйдет.

Я немного подумала. Звучало убедительно.

— А с чего вы… ты взял, что этот опус сочиняли именно они?

Эгмонт пожал плечами:

— Будем рассуждать логически. Во-первых, книга явно написана человеком, хорошо знающим Академию, тебя… ну и меня, кажется, тоже. Все ключевые события того года описаны достаточно достоверно: и мгымбр, и история с лягушками, и ваше перемещение в Треугольник… По стилю, кстати, четко видно, где записано на основе собственных впечатлений, а где — по твоим рассказам. Ну и, наконец, сами близнецы по тексту появляются достаточно редко, а уж если появляются, то невероятно лучезарные и пресветлые…

— Ага, — хмуро поддакнула я. — Остановись, виденье, ты прекрасно!

— Вот-вот, видишь, ты все сама поняла. Ну и потом, не припомню я за братьями аунд Лиррен такой любви к альма-матер. До начала учебы еще целый месяц, а они уже три дня здесь ошиваются. Спрашивается, зачем?

Это был весомый аргумент. Единственное, что могло подвигнуть братьев на такой подвиг, — это переэкзаменовка, но я твердо знала, что на четвертый курс близнецы перешли без каких бы то ни было хвостов. Просто потому, что иначе перейти было невозможно: переэкзаменовки разрешались только до третьего курса включительно. Дальше — либо с первого раза, либо никак. Так что Эллинг с Яллингом попросту ждали, когда издательство «Эльфо-книга» выпустит в свет их первую печатную работу.

— Но нельзя же это оставить просто так!

— Нельзя, — согласился Эгмонт. — Я и не оставлю. Вот прямо сейчас пойду и возьму у них автограф.

— И что, ты думаешь, они тебе напишут? «Игемондусу Ужасному от любящих учеников»?

— Ну почему же. — «Игемондус» хищно улыбнулся. — Можно иначе: от жертв, например. В скобочках — будущих, в скобочках — нужное подчеркнуть. Как там, кстати, «Справочник» поживает?

— Это был не «Справочник»! — очень натурально возразила я.

Эгмонт покивал.

— А можно еще вот так, — предложил он, к счастью не останавливаясь на такой скользкой теме. — «Авторам от Игемондуса Ужасного и прекрасной Иальги. На долгую память, в скобочках — вечную».

— «В скобочках — нужное подчеркнуть», — хором закончили мы.

Вообще-то близнецов стоило пожалеть. Неизвестно, насколько близки они были к вожделенной пятнадцатой кружке, но хмель выветрится из них уже на второй минуте беседы с… хм… жертвой авторского произвола. Рихтер всегда жил по правилу «никогда не откладывай на завтра, кого можешь съесть сегодня».

— Ладно, меня в автографе они могут не упоминать. — Я встала с табуретки и попыталась вспомнить, где она стояла раньше. — Я тоже спать пойду… Кстати, потом дашь мне этот труд почитать?

— Разумеется. — Рихтер спрыгнул с подоконника, сдернул с головы воображаемую шляпу, сделал глубокий поклон, подметая воображаемыми перьями пол, и патетически вопросил: — Разве найдется в этом мире смертный, который в чем-либо сумеет отказать прекрасной златокудрой Иальге…

— Игемондус, — буркнула я.

— …чья красота, подобно стреле, пронзает сердца навылет? — Рихтер не выдержал и расхохотался.

Я сосредоточенно придумывала, что сказать в ответ. Но в голову ничего не приходило, и потому я просто ткнула пальцем в висевшее изображение:

— Надеюсь, ночью мне это не приснится. Иначе вы с Лерикас имеете все шансы не дождаться меня за завтраком.

Эгмонт щелкнул пальцами; изображение исчезло. Я пододвинула ногой табуретку к стене и вышла из лаборатории. Уже закрывая дверь, я завидела, что магистр усаживается в любимое кресло и раскрывает книгу на первой странице.

Эльфы могли еще долго пировать: Рихтер явно собирался прочесть все до конца.

3

Когда наутро я заглянула в столовую, то сперва решила, что ошиблась дверью. Пахло сытно, но вкусно. У котлов суетились целых три поварихи. Выстояв очередь, я взяла миску гречневой каши с мясом, щедро политой подливой, стакан молока и большую, еще горячую плюшку, посыпанную сахаром. Возможно, Полин сочла бы мои действия кощунством — летом надо питаться легкой, растительной пищей, по преимуществу соками и минеральной водой! — но в нашей столовой редко удавалось достать нормальной еды. На моей памяти это вообще был первый раз.

Я доедала кашу, когда в столовую вошла Лерикас — как ни странно, одна, без Фенрира. Я помахала ей рукой, и конунг, махнув в ответ, пристроилась в хвост гномской очереди, успевшей немного сократиться. В лицо ее не узнали, и, кажется, конунг была этому только рада.

Еще минуты через три явился Рихтер. Вот его не узнать было куда сложнее; гномы расступились, уважительно косясь кто на Эгмонта, кто на табличку «Преподаватели обслуживаются вне очереди». Я отнесла миску к грязной посуде и вплотную занялась булочкой.

— А где Фенрир? — поинтересовалась я, когда мы все собрались за столом.

Конунг пожала плечами.

— Охотится, наверное…

Я слегка напряглась.

— На кого охотится?

— На фэйри. Больше тут все равно не на кого… не на вас же! Вы все так пропахли магией, что даже надкусить не хочется.

— Это он тебе сказал?

— Нет. Личные наблюдения. — Лерикас с невинным видом уткнулась в кружку чая.

— О, какие эльфы…

Рихтер, чуть прищурившись, смотрел на очередь. В конце ее переминались с ноги на ногу две прекрасно знакомые мне личности. Вид у обоих был усталый и малость помятый; очевидно, вчера братья добрались-таки до заветной халявной кружки.

Почувствовав на себе знакомый взгляд, Эллинг вздрогнул и обернулся. Я нежно улыбнулась, постукивая по столу отросшими ногтями. Эллинг толкнул Яллинга локтем в бок. С полминуты братья непонимающе созерцали нас с Эгмонтом, а потом я сделала жест, будто расписываясь в воздухе гусиным пером. Близнецы позеленели еще больше и, бочком-бочком выбравшись из очереди, поспешили покинуть столовую. Гномы сочувственно смотрели им вслед.

— Так, — сказал Эгмонт, проводив их взглядом. — Мы с Лерикас отправляемся в графство. Твоя задача — дождаться Сигурда, а он будет не сегодня-завтра, и телепортироваться к нам.

— А телепорт я сама строить буду? — обрадовалась я.

Рихтер вздрогнул.

— Ну уж нет! — решительно возразил он. — Мне одного раза хватило. Василиски — животные редкие… — Маг достал из воздуха кусок пергамента и протянул его мне. — Здесь матрица телепорта, тебе останется только активировать ее.

— Ты мой наставник, — обиженно напомнила я. — Ты должен поощрять во мне стремление к самостоятельной работе.

— А ты и будешь действовать самостоятельно. Сигурд тебе вряд ли чем-нибудь поможет.

Сигурд появился в Академии в четыре часа пополудни. К этому времени я успела уже перенести два стула из кабинета общей магии (четвертый этаж) в кабинет некромантии (подвалы), сбегать проверить, как там смотровая площадка Башни Изысканий, и попытаться покормить директорского ворона по кличке Кар-Рокэ. Последний — ворон, а не директор — едва не прокусил мне палец, и я была, мягко скажем, далека от любви к братьям нашим меньшим.

Однако и Сигурд не был преисполнен благодати. Когда я увидела его, то едва удержалась от желания присвистнуть: под левым глазом у оборотня наливался лиловым внушительный синяк.

— Это где ты так ухитрился?

— Поскользнулся, — сквозь зубы ответил волкодлак.

— И об кого, если не секрет?

— На ровном месте! И все из-за вас, из-за женщин! Правильно говорят: все зло от баб…

Я оторопела. Услышать такое от Хельги — куда ни шло, но от Сигурда… нет, от любого волкодлака!..

— Эй, что все-таки случилось? Может, я помочь могу?

Сигурд меньше всего был настроен изливать кому бы то ни было душу, но рассказать все-таки пришлось. Мало-помалу картина сделалась ясной.

Дело было так. Вчера вечером, едва только мать успела подоить коров, в дом родителей Сигурда заявился соседский Эйнар. («Ну ты помнишь, стражник, мы его еще встретили, когда входили в Арру!») Пришел, стало быть, и заявляет так нахально, что он желает взять в жены Хильду!

— Сигурд, а ты-то тут при чем? — удивилась я. — Хильда же тебе сестра, а не дочь!

Волкодлак чуть помялся.

— Отец был в отъезде, — признался он. — Так что я был старший мужчина в доме!

— Ну, и как старший мужчина в доме ты…

— А что я? Я сделал все как должно! — Сигурд машинально потрогал синяк. — Врезал ему, как следует, чтобы впредь думал, чего говорит! Хильду ему в жены, разбежался! Она ж еще ребенок совсем, я ее вот на этих руках носил. — Сигурд предъявил ладони, и я отшатнулась, испугавшись, что в следующий момент оборотень покажет, как именно он ее носил. — Пеленки стирал! А он — в жены!..

— Так это что, он тебе засветил? — Представить себе, как Сигурд учит Эйнара уму-разуму, я вполне могла. А вот вообразить, что оборотень бьет морду почти что шурину… Нет, на это не хватило бы ничьей, даже самой наглой, фантазии.

Судя по всему, волкодлак понимал это не хуже меня.

— Понимаешь, — смутившись, начал объяснять он, — врезал я этому… от души, сгреб за шкирку да и выкинул во двор, чтобы шел себе подобру-поздорову! А тут откуда ни возьмись эта вылетает… невеста! И ка-ак хрясь сковородкой! Чуть глаз не выбила… «Я его, — кричит, — люблю больше жизни! И замуж за него пойду! И ничего ты мне, брат, не сделаешь! А что лет немного — так конунг вон не шибко-то и старше была, и что с того?» Я ей в ответ: «Вот станешь конунгом, так и выходи на здоровье!» Любит она его, понимаешь!.. А тут как раз мать от соседей вернулась…

— Боевая у тебя сестренка, — осторожно признала я.

— Еще какая, — расплылся в улыбке оборотень. — Вся в меня! Маленькая еще, но боевая!

— Какая ж она маленькая? Ей уже шестнадцатый год…

Волкодлак мигом вызверился по новой:

— И ты туда же! Сама вон не замужем, как я погляжу!.. А ты-то всяко постарше будешь!

— Не за кого, вот и не замужем. — Про Генри Ривендейла, Жоффруа Ле Флока и пана Богуслава Раднеевского я решила не вспоминать. — Ты же меня замуж не берешь? Вот, и я о том же! А Нарроугард уже женат. Разве что за Эгмонта выйти…

— Ну а он чем тебе плох?

Я не к месту вспомнила Игемондуса Ужасного.

— Чтоб за Эгмонта выйти, сначала Академию закончить надо. А потом еще раз, но уже по специальности «алхимия», чтобы зелья успокаивающие варить. И эти, как их… декокты.

Волкодлак недоверчиво хмыкнул, но все-таки немного успокоился.

— Тут, стало быть, мать вернулась, — продолжил он рассказ. — Посмотрела на все и сказала: «Спасибо тебе, старший сын, что честь семьи настолько крепко блюдешь, но мой дом покамест еще не сирота, и есть в нем хозяйка. Ступай и переоденься, чтоб не говорили люди, что тебе рубаху порванную некому зашить! А ты, Хильда, брату умыться подай да сковородку спервоначалу на место положь! Эйнар, а ты иди, отца с матерью приведи, потому как серьезное дело решать будем!» Ну и вылетел он, как будто пятки ему поджаривали. Так вот оно все и вышло…

— А дальше чего решили?

— Привел он, стало быть, родителей своих. Сидим мы в горнице за столом: я с одного конца синяком отсвечиваю, Эйнар с другого. Хильда ближе к печке жмется и на сковородку поглядывает. Я сижу молчу, потому что старшие говорят. «Жениться, — говорят, — Эйнар, надумал? Хорошее это дело! А куда, — спрашивают, — жену молодую приведешь? Ты дом срубил? Дерево посадил?»

Я чуть было сдуру не ляпнула: «Сына вырастил?» — но вовремя сдержалась.

— «А коли нет, так чего ж ты седины наши позоришь? Теперь ты, Хильда. Вестимо, для девушки главное дело — замуж выйти, мужа любить-почитать, детей ему нарожать, чтобы порядок был в дому. Так что тут мы тебя понимаем и поддерживаем». Я сижу, зубами скриплю, но молчу, потому как слова мне покамест никто не давал. «А есть ли у тебя, Хильда, — спрашивают, — приданое?» Сестренка аж засветилась вся: еще бы, она ж у нас рукодельница, каких поискать! Подскочила к сундуку, крышку откинула и давай показывать…

Я мрачно подумала, что мне показывать было бы нечего. Разве только конспекты по боевой магии и то, как замечательно я умею плести «кошачью колыбельку», но это, скорее всего, пошло бы не в зачет.

Может, тоже начать потихоньку собирать? Там, глядишь, и жених появится…

Впрочем, на худой конец остается Генри Ривендейл. Он-то меня точно возьмет, даже с конспектами.

Голос Сигурда вернул меня к реальности.

— Показывает она, стало быть, радуется, а они ей и говорят: «Славная ты девушка, Хильда, не зря тебя наш сын выбрал… — Он, понимаешь, выбрал!.. — …И приданое у тебя для девушки твоих лет подходящее. Все бы ничего, кабы ты замуж не собралась. Потому как ежели замуж, то этого мало будет. Известное дело, за голый стол гостей не усадишь, скатерть надобна». У нас, Яльга, гостей на свадьбу не зовут — кто хочет молодым счастья пожелать, тот сам приходит. И садятся все за один стол, и скатерть на нем одна. И должно хватить, даже если придет вся Арра. Вот эта скатерть и есть главное в приданом. «А где, — спрашивают, — твоя свадебная скатерть, Хильда? А коли нету, так садись и шей! Вот как сошьешь, а он тем временем дом построит, вот так вас и поженим! Чтоб все было по справедливости. Правда, Сигурд?» На том и порешили. Дали этим… молодым да ранним… три года сроку, чтоб Эйнар дом построил, окна-двери прорубил, крышу сладил, да во дворе все, что полагается, возвел, дерево посадил…

— А дерево зачем? — все-таки не выдержала я.

— Как зачем? — не понял вопроса Сигурд. — Дерево посадит, и видно будет: если хороший человек, так будет оно расти и зеленеть, а если так себе, то зачахнет. Правда, я ни разу еще не видел, чтоб не росло. Но все одно полагается — значит, должен сделать, и точка. А Хильда за это время скатерть сделать должна. Ну не одна, конечно, потому как одной этого не осилить, подружки там, родня, соседки, но Хильда больше всех. Она ведь невеста, не кто-нибудь! А если и через три года они поймут, что правильным было их решение, тогда сыграем свадьбу. Хорошо решили, правда?

Я согласно покивала головой и оценивающе посмотрела на волкодлака. Синяк сиял… то есть вопиял.

— Слушай, Сигурд, давай я тебе синяк эликсиром смажу? А то как-то перед Лерикас неудобно выйдет!

Я благоразумно не стала упоминать, что Валери заранее знала о проблемах в семействе Сигурда. Впрочем, она конунг, ей положено.

Имя Лерикас подействовало безотказно. Сигурд без возражений дал себя исцелить, хотя после совместных странствий он приучился с большой осторожностью принимать медицинскую помощь из моих рук. Но это, во-первых, было год назад — чему-то я все-таки научилась! А во-вторых, эликсир готовила не я, а Полин. А у Полин был диплом за первое место на олимпиаде по лечебным чарам.

Надо сказать, что Рихтер честно шпынял меня весь год, утверждая, что порядочный боевой маг должен уметь оказать необходимую помощь как себе, так и товарищам по несчастью. Но ближе к летней сессии в нем все же проснулась совесть — а может, он вспомнил, что и сам гораздо лучше делает дырки, нежели их латает.

После пары-тройки бутербродов с холодным мясом и доброй кружки взвара, принесенных заботливой элементалью, Сигурд был готов путешествовать дальше. Я захватила дорожную сумку, рихтеровскую схему, и мы отправились строить телепорт подальше от ворот Академии.

Мы вышли через внутренний двор. Ремонт и там оставил свои следы: подачу воды в фонтан перекрыли, а куда девали тамошних фэйри, знал один директор Буковец. На мраморном бортике сидела, склонившись над гитарой, эльфийка Гудрун; дергая то одну, то другую струну, она честно пыталась настроить свой инструмент. Гитара не собиралась сдаваться просто так и, похоже, успела попортить Гудрун немало крови. Когда мы проходили мимо, эльфийка безразлично скользнула глазами по мне и окинула Сигурда оценивающим взглядом.

— Гудрун, это Сигурд. Сигурд, это Гудрун, — не сбавляя шага, я непреклонно увлекла волкодлака наружу.

Телепорт по матрице, созданной Эгмонтом, сработал как часы, и буквально через пару минут мы с Сигурдом стояли под раскидистым дубом. Неподалеку виднелся замок — надо полагать, фамильное гнездо графов фон Рихтеров.

— Ну что, пошли? — бодро спросила я, засовывая пергамент в карман.

Сигурд не двинулся с места.

— Яльга, кто это был… была… то есть, я хотел сказать, кто эта девушка?

— Какая девушка? — Я огляделась вокруг. Кроме меня, в обозримом пространстве девушек не наблюдалось. — Какая еще девушка, Сигурд?

— Ну… та, с гитарой, в Академии? — Оборотень смотрел на меня так, будто от меня зависело все счастье его грядущей жизни.

— Сигри, во-первых, она эльфийка. Во-вторых, перешла на пятый курс факультета боевой магии. И в-третьих, я точно знаю, что свадебной скатерти у нее нет!

— Это хорошо, — обрадовался волкодлак. — Значит, ее пока еще никто не просватал!

Я не нашлась что ответить, и мы молча побрели к замку.

— А скатерть… что скатерть? — вдруг сказал Сигурд, когда мы уже ступили на мост. — У мамы попрошу — она свою даст. Тоже мне проблема!

Он помолчал и зачем-то добавил:

— Вон у Ардис тоже скатерти нет, и что с того?

4

Замок графов фон Рихтеров, конечно, входил во все существующие списки культурного наследия — насколько я знала Эгмонта, он наверняка решил обезопасить свою собственность еще и таким образом. На воротах был прибит крошечный металлический щит, покрытый синей эмалью, — знак страхового общества «Гномья секира», связываться с которым не пожелал бы и сам король Эккехард. Словом, было видно, что владелец замка — человек прогрессивный, не отстающий от веяний эпохи.

Но стоило пройти первую линию укреплений и взглянуть на старый донжон, как становилось понятно: этот замок не по зубам ни времени, ни королям, сколько бы их сюда ни явилось, ни даже безалаберности предыдущих владельцев. Пять башен образовывали вершины неправильного многоугольника; его сторонами были высокие стены, сложенные из серого камня. Кладка выглядела старой, но в щели между камнями нельзя было просунуть лезвие ножа. Некоторые из камней казались гораздо темнее остальных, и я немедленно заподозрила, что это легендарный драконий камень. Но как Рихтеры могли его заполучить?!

Вспомнив, что мы не в музее, я совершенно открыто поковыряла пальцем стену башни. Стена держалась крепко. Я задрала голову и увидела узкие бойницы, карниз и голубя, поворачивавшегося ко мне хвостом. Я решила не искушать судьбу и быстренько шмыгнула за Сигурдом.

Уже стоя в дверях, я обернулась. День был пасмурный, серое небо хмурилось, раздумывая, не поделиться ли дождем. Вход в донжон располагался на уровне второго этажа, и со своего места я видела весь внутренний двор с его хозяйственными постройками, флюгеры на шпилях дальних башен и внутреннюю галерею, тянущуюся вдоль стены. Да. Здесь было на что посмотреть и где полазить. Я удовлетворенно кивнула и поспешила за волкодлаком.

Мы очутились в огромной зале с нереально высоким потолком. Я запрокинула голову и чуть не упала — движение получилось слишком резким. Но меня вовремя поддержали за локоть. Это был не Сигурд, а местный житель — не то дворецкий, не то экскурсовод.

— Фройляйн, — убедительно сказал он на чистейшем лыкоморском, — если вы желаете насладиться красотой потолочной резьбы, не следует откидывать голову назад. При этом пережимаются сосуды, питающие голову, и вы можете упасть без чувств. Надлежит медленно, с достоинством отклонить стан кзади, повернув лицо кверху, и этого окажется вполне достаточно.

И он продемонстрировал, как именно надлежит отклонять стан «кзади». Конец красного капюшона, завязанный узлом, почти коснулся пола.

— Благодарю вас, — ответила я, поняв, что Эгмонт в свободное от основной работы время проводит для персонала занятия по боевой магии. Именно таким движением он учил нас отклоняться от летящего в лицо пульсара. — Мы впервые в гостях у господина графа.

Потенциальный экскурсовод обреченно вздохнул.

— Где вы желаете разместиться? — осведомился он. — Обычно гости предпочитают специально отведенные для них покои наверху. Оттуда открывается прекрасный вид на галерею и окрестности.

Я прикинула высоту этого зала, вспомнила, что это всего лишь второй этаж, и несколько оторопела. Впервые я слышала, чтобы гостей селили под самой крышей. Наверное, чтобы раньше времени не сбежали.

Наш благодетель тем временем продолжал:

— Однако если по здравом размышлении вы сочтете, что более привычны к цивилизованным условиям, то за ту же сумму мы можем предложить вам номера в гостинице неподалеку от замка. Там вам предложат полный пансион. В стоимость проживания включены завтрак и обед, ужин можно заказать за отдельную плату. Вы желаете осмотреть спальный этаж прямо сейчас?

Я переглянулась с Сигурдом и поняла, что ничего не знаю о людях. Нет, конечно, аллеманцы — очень экономный и предприимчивый народ, но чтобы Эгмонт требовал с нас денег за ночлег и селил рядом с голубями, в неотапливаемых помещениях?!

— Меня зовут Ядвига Леснивецкая, — сделала я последнюю попытку поселиться на халяву. — Или Яльга Ясица. Впрочем, возможны варианты: студентка Ясица, адептка Ясица…

«…эта рыжая поганка, которая в очередной раз испортила настроение своему декану», — мысленно закончила я. Но на лице аллеманца и без этого отразилась нешуточная работа мысли.

— Очень приятно, — наконец выдавил он. — Вайс, к услугам фройляйн.

— Фройляйн поселится в зеленой комнате, — прервал его размышления знакомый голос. — А мой друг Сигурд, я думаю, предпочтет комнату рядом с моей. Я сам ознакомлю их с достопримечательностями, Йохан. Вы можете быть свободны.

Следующие полчаса мы обживались на новом месте. В моем случае это выглядело так: сбросив плащ на скамью, я отправилась бродить по залу, замирая перед каждым необычным предметом и остро жалея об оставленном в Академии мнемо-амулете.

В замке Леснивецких все было устроено иначе, а уж про пряничный домик баронов Хенгернов и упоминать нечего. Этот донжон и впрямь был очень старым. Я и подумать не могла, что люди до сих пор так живут.

Под высоким резным потолком танцевали пылинки; там гуляло бы и эхо, но оно, наверное, просто заблудилось среди бесчисленных занавесей, холстов и шпалер. Занавеси, холсты и шпалеры висели здесь не просто так — они разделяли единое помещение на отдельные комнаты. Можно было отвернуть краешек гобелена и заглянуть, например, в библиотеку или рабочий кабинет (при условии, что хозяина нет поблизости, а то однажды я уже заглянула в лабораторию). Стены — настоящие каменные стены — были обтянуты коврами, прорезанными вокруг оконных и дверных проемов.

Я прошла к окну, встала коленями на скамью и посмотрела вниз. Падать отсюда было бы высоко и жестко. Внизу простирались поля, луга и прочие угодья. Сверху все это выглядело как лоскутное одеяло. Я присмотрелась и различила у кромки леса длинный домик под красной черепицей. Из трубы, несмотря на летнее время, валил дым. Ага. Стало быть, это и есть та замечательная гостиница с полным пансионом и отдельно оплачиваемым ужином…

Кстати об ужине — он же обед.

Я повернулась спиной к окну и опять оглядела зал. Так. Стол вижу, камин вижу… роскошный, кстати, камин — вытяжной колпак украшает огромный щит, поддерживаемый двумя бронзовыми львами… Взгляд зацепился за деревянный буфет с выставленной напоказ посудой. Если тут есть посуда, значит, гостей хотя бы изредка, но кормят.

К вечеру погода испортилась. Похолодало, с востока неотвратимо наползала туча, и в воздухе пахло дождем. Я честно собиралась полюбоваться закатом из окна старинной башни, но закат выдался не ахти — бледный, печальный и как будто напуганный предстоящей грозой. Скоро мне надоело смотреть на робкое золотистое сияние, вдобавок наполовину скрытое фиолетовой тучей, и Эгмонт закрыл ставни.

В зале разом сделалось еще уютнее. В трех серебряных подсвечниках горели настоящие восковые свечи, обработанные каким-то хитрым алхимическим составом. Они почти не оплывали, не коптили, давали в четыре раза больше света, зато и стоили еще дороже, чем обычные. Рихтер обозвал их «энергосберегающими». Впрочем, после близкого знакомства с королем Эккехардом наш владетельный граф мог позволить себе еще и не такую прихоть.

Совместными усилиями стол перетащили поближе к камину. Так было теплее, уютнее и романтичнее. Дрова потрескивали («А они, часом, не энергосберегающие?» — невинно поинтересовалась Лерикас), отблески огня прыгали на бронзовых фигурах щитодержателей. Эгмонт уже прочел одну краткую лекцию о геральдике и теперь примеривался ко второй.

Я вдруг поймала себя на том, что вслушиваюсь в мерный шум дождя за окном. Когда же он начался? А кто его знает… Дальняя стена зала терялась в полутьме, портреты многочисленных Рихтеров загадочно смотрели на нас из рам, и все было таким хорошим, теплым и родным, что я едва не заснула прямо здесь, в кресле с подставочкой для ног.

Неожиданно послышался шум крыльев и громкий стук. С меня разом слетел весь сон. Гарпия! Это что, новости из Академии?

Эгмонт щелкнул пальцами, и ставни распахнулись. На мгновение в окне повис странный темный силуэт, раздался клекот, и на подоконник тяжело опустилась крупная гарпия. Дождь снаружи шел стеной. На подоконник немедленно натекла изрядная лужа. Закапало и на пол.

— Примите почту, — хрипло произнесла гарпия. Ее форменную шапочку с зеленой кокардой смело можно было выжимать. Но оба пакета, и большой, и маленький, выглядели абсолютно сухими.

Мы посмотрели на Эгмонта. Эгмонт посмотрел на гарпию. Гарпия посмотрела на кастрюльку с глинтвейном.

— Окажите нам честь, дэспинис… — Маг огляделся, пытаясь сообразить, что можно предложить гарпии в качестве сиденья. Лерикас хлопнула в ладоши, и вопрос решился сам собой. Возле стола появился прекрасный, просто-таки образцово-показательный насест.

— Благодарю, — коротко сказала гарпия. Она покосилась на Лерикас, но ничего не добавила.

Сигурд налил даме глинтвейну, а Эгмонт принялся распаковывать почту. Как и полагается, он начал с той посылки, которая была больше.

Это оказалась картина — точнее, мнемо-образ, перенесенный на полотно.

Баронесса фон Хенгерн сидела на изящной скамеечке возле розовых кустов. Подле супруги стоял барон. В обеих руках он держал по младенцу, которые походили друг на друга как две капли воды. Хотя, с другой стороны, до определенного возраста все дети одинаковые. Младенцы таращились на зрителя, как им это и полагается, то есть бессмысленно, но уже сейчас в них чудилось что-то неуловимо рихтеровское.

Вид у барона был счастливый донельзя.

Все остальное семейство, похоже, в мнемо-амулет не вошло.

— Мрыс эт веллер келленгарм! — сказал Эгмонт с совершенно непередаваемым выражением лица.

Я отобрала у него второй пакет, справедливо решив, что там должно быть письмо. Так оно и оказалось. Рихтер отдал полотно Лерикас, та показала Сигурду и гарпии, а мне пришлось довольствоваться видом того, как Эгмонт читает письмо из материнского дома.

— Мрыс эт веллер, — повторил он, дочитав до конца. — Сигри, плесни мне немного…

Я ничего не сказала, просто вовремя подсунула кружку.

— Друзья! — Эгмонт откашлялся и поднял кружку. — Я только что узнал удивительную новость. Госпожа баронесса фон Хенгерн подарила своему мужу двоих сыновей. Их назвали… — для верности маг сверился с листком. — Их назвали Зигфрид и Зигмунд. Сигри, насколько я понимаю, одного назвали в твою честь.

— Виват! — воскликнула я. За лето я изрядно пополнила словарный запас подгиньского.

Мы выпили за Зигфрида, Зигмунда и их достойную матушку, и Лерикас задумчиво сказала:

— Очень удобные имена, между прочим… Крикнешь: «Эй, Зигги!» — кто-нибудь да прибежит…

Гарпия переступила лапами на насесте и приняла от Сигурда новую кружку.

— Это их первые птенцы? — добродушно спросила она, отхлебнув глинтвейну.

— Нет, — мрачно сообщил Эгмонт. — Первый птенец — это я.

Гарпия смерила его взглядом сверху вниз и снизу вверх.

— Достойное гнездо, — проронила она и занялась глинтвейном вплотную.

5

Назавтра выяснилось, что у благородных графов есть не только права, но и обязанности. Раз в месяц Эгмонт должен был вершить над своими подданными справедливый суд, и уже с утра во дворе замка собралось человек этак двадцать взыскующих правосудия. В основном это были крестьяне, как я поняла — арендаторы.

Мы торопливо позавтракали, и Эгмонт решительно выставил нас с Лерикас из зала. Сигурд остался: ему было интересно посмотреть, как выглядит юстиция в исполнении сеньориального суда. Я бы тоже не отказалась, но пресловутый суд, состоявший из Эгмонта, его сенешаля и еще двоих дворян, хором заявил, что это не женское дело. Лерикас хмыкнула и пожала плечами. Я тоже не стала спорить.

— Ничего в этом интересного, — убежденно сказала оборотница, когда мы вышли на лестницу. — Иногда скучно, иногда сложно… Пошли лучше наверх, я тебе То-Самое-Окно покажу.

— Давай! — обрадованно кивнула я. То-Самое-Окно из баллады Риэнталя Хвостика Эгмонт обещал показать нам еще вчера, но его постоянно что-то отвлекало.

Узкая винтовая лестница была сделана так, чтобы предоставить как можно больше преимуществ защитникам замка. Для тех, кто поднимался по ней, столб оказывался по правую руку — не слишком-то удобно для размахивания мечом.

Зал на втором этаже был разделен на три комнаты. В самой большой находилась библиотека; увидев количество книг, я со сдавленным стоном кинулась к полкам, но предусмотрительный Эгмонт уже поставил вокруг них защитное заклинание. Наверное, Лерикас смогла бы взломать его мизинцем, но предлагать аррскому конунгу подобные вещи было как-то совестно. Да и вообще странно осуществлять взлом библиотеки на втором этаже, когда на первом вершится правосудие.

— …и четыре коровы… — донесся снизу монотонный голос секретаря.

Я печально посмотрела на книжные полки и прошла следом за Лерикас в другую комнату.

Там располагалась гардеробная. Вдоль стен стояли большие сундуки, покрытые резьбой. Из любопытства я приоткрыла один и присвистнула — внутри лежала груда металла, которую при некотором воображении можно было принять за доспехи. Я немедленно проверила два других, но в одном лежали ткани, купленные про запас в соседнем городе, а в другом — постельное белье.

Оружия здесь не было. Всю свою коллекцию Эгмонт держал в доме на острове.

Последняя комнатка была спальней. В углу стояла огромная кровать — из-за полога, накрывающего ее с трех сторон, и резной деревянной спинки она сама казалась комнатой в комнате. Сейчас полог был поднят и подвязан толстым золоченым шнуром.

— Ты здесь спишь? — зачем-то спросила я.

— Ага, — кивнула Лерикас. — Я вообще-то хотела расположиться этажом выше. Там воздух свежий и к небу ближе. Но Эгмонт был очень против.

— Верхний этаж предназначен для туристов, — вспомнила я слова экскурсовода.

— A-а. Ну поднимемся — увидишь. А вот это, собственно, и есть То-Самое-Окно.

То-Самое-Окно, на мой взгляд, ничем не отличалось от остальных. Узкое и длинное, застекленное (и я даже знаю, за чей счет!), изнутри оно закрывалось ставнями. Под ним стояла деревянная скамья с обитым узорчатой тканью сиденьем. Я представила сцену объяснения и решила, что если скамья тоже сохранилась с тех легендарных времен, то это ей, а не окну, нужно было посвящать баллады. По собственному опыту и по наблюдениям за Полин я знала, что влюбленные вечно захватывают самые удобные лавочки.

Отдав должное Тому-Самому-Окну, мы поднялись на третий этаж. Да. Вот чего-чего, а свежего воздуха здесь было предостаточно — в окнах не было даже слюды, даже пузыря. Ветер свободно гулял меж старых кресел, скамей и прочего барахла, которое давно нужно выбросить, да рука не поднялась.

— А туристов-то они куда складывают? — вырвалось у меня.

— Во-он туда. — Лерикас безошибочно указала на узкую щель между полуразвалившимся буфетом и бывшей кроватью. — Стелют на пол шкуру, дают плащ и пару подушек. Незабываемые впечатления гарантированы…

— Раньше весь этот этаж занимали воины, — говорила оборотница, пока мы поднимались на смотровую площадку. Она даже не запыхалась, хотя лестница оказалась очень крутой. — Но теперь в замках стараются разделять личное и… хм… сеньориальное. Крепости превращаются в усадьбы… хотя, конечно, этот процесс займет еще немало времени…

Мы вышли наверх, и холодный ветер отбросил мою косу назад. Я зажмурилась от неожиданности. День сегодня выдался ясный, но холодный, и здесь, на самом верху, отчетливо недоставало если не плаща, так хотя бы куртки.

К полудню распогодится…

Лерикас подошла к самому краю и встала между зубцами.

— Ты боишься высоты, Яльга?

— Нет, — подумав, сказала я. Отсюда все казалось очень маленьким, но больше всего меня поразило, как раздвинулся горизонт. Я видела заливные луга за лесом, а вдалеке серебрилась на солнце гладь озера.

— Ты ничего не чувствуешь? — с намеком спросила оборотница.

Я насторожилась.

— Холодно, вот и все…

— Да? — Лерикас прищурилась.

Я посмотрела на дорогу, ведущую к замку. По ней как раз скакал какой-то путник — сверху был виден его серый плащ и то, что лошадь была вороная.

— Смотри, еще кто-то правосудия захотел…

Лерикас присмотрелась, придерживая развевающиеся волосы.

— Это не к правосудию, это ко мне! — Она обернулась, вдруг подмигнула и спрыгнула с башни.

Я чуть не прыгнула следом. Но в лицо мне ударила волна горячего воздуха — золотой дракон Арры облетел вокруг донжона и, расправив крылья, резко спикировал вниз.

Огромная тень накрыла дорогу. Всадник спокойно поднял голову, остановил лошадь и спрыгнул на землю. В следующее мгновение он уже обнимал свою жену.

— Рэнт, это Эгмонт, мой друг. Эгмонт, это Рэнт, мой муж. Ну что, можно считать, что вы знакомы?

— Э-э… — сказал Эгмонт, машинально пожимая протянутую волкодлаком руку. — Очень приятно. Я много о вас слышал.

— Я тоже, — серьезно ответил аррский принц-консорт. — Эрик часто на вас ссылается. Чаще он упоминает только два слова…

— Подождите, — медленно произнес Эгмонт, — я попытаюсь угадать какие.

Он посмотрел куда-то вбок и вверх и предположил:

— «Книги»? Э-э… «старые книги»? «Много книг»? Хотя нет, для Веллена много книг быть не может…

Мужчины дружно расхохотались.

— Располагайтесь, как сочтете необходимым. В этом замке нечасто видели волкодлаков.

— Замок — это хорошо, — вставила Лерикас. Минуту назад она о чем-то оживленно шепталась с Сигурдом. — Но вряд ли стоило проделывать такой путь из Межинграда, чтобы сидеть в четырех стенах! Лето уже на исходе. Как насчет легкой прогулки? Говорят, Эгмонт, у вас просто замечательная рыбалка…

— Точно, — весомо произнес Сигурд. — А знаете, конунг, какую превосходную уху варит наш Эгмонт?

Мы с Рихтером переглянулись. Значит, не только мне показалось, что оборотни выступают против нас единым фронтом. Складывалось впечатление, что Рэнтара позвали еще и для того, чтобы у них оказался численный перевес.

Но, с другой стороны, чего опасного может быть в рыбалке? Разве что комары нас сожрут — так спасибо руководителю практики, у меня еще полбанки мази осталось! Я представила, как мы пятеро будем сидеть на берегу реки и уплетать уху по-эгмонтовски. И где еще, мрыс дерр гаст, у меня будет возможность поговорить с Рэнтаром Нарроугардом в теплой, почти домашней обстановке?!

Опять же будет о чем рассказать Полин…

— В самом деле, Эгмонт, — как будто со стороны услышала я свой голос. — Я весь год вспоминала твою уху… — Вспоминала незлым тихим ласковым словом, но это к делу не относится. — Да и вообще — сколько их осталось, теплых летних дней? Всего ничего!

Теперь нас стало четверо против одного. Хотя нет, пятеро — на нашей стороне было чувство долга хозяина, принимающего гостей. И Рихтер капитулировал.

Тем же вечером мы отправились на рыбалку. Как и ожидалось, у Эгмонта («Запасливый ты наш», — долго ворчал Сигурд) нашлось все необходимое. Спустившись с холма, на котором стоял замок, мы пересекли небольшой лесок и вышли к реке. Я немедленно вспомнила рассказ магистра Зирака: именно здесь утопили предыдущего графа, сводного брата Эгмонта. Но мага, похоже, это не слишком-то огорчало.

Лерикас, как полагается конунгу, немедленно начала руководить. Сигурд, как полагается подданному, безропотно выполнял указания. Он установил палатку, подготовил кострище и собрал целую груду хвороста, а потом был милостиво отпущен искупаться. Эгмонт с Рэнтаром тем временем поделили реку на участки и принялись выяснять, чей способ рыбалки лучше. Маг предпочитал удочку, а волкодлак, следуя традициям, по-простому ловил рыбу руками.

Я сидела на пригорке и наблюдала за процессом, подбадривая то одну, то другую сторону. Стороны не слишком-то нуждались в подбадривании, зато они нуждались в зрителях. Мне все равно было нечем заняться: Рэнтар объявил, что рыбалка есть чисто мужское дело, а женщина должна украшать собой компанию. Я не стала сражаться за права женщин, потому что никому в здравом уме не хочется чистить рыбу и мыть посуду.

Солнце спряталось за лес, и от земли потянуло холодом. Но в реке еще отражалось розовое закатное сияние, и все: замок на фоне темнеющего неба, плеск воды, азартные возгласы рыбаков — вдруг показалось каким-то сказочным, прекрасным и печальным одновременно. Отсюда до обычной жизни было еще дальше, чем от Арры до Межинграда.

— Вы там что, всю рыбу выловить решили? — не выдержала Лерикас. — Нечего экологию нарушать! И вообще, Эгмонт, в это время в замке ужин дают!

— За отдельную плату! — тоненьким противным голоском подтвердила я.

— Туристы — главная статья нашего дохода!

— Оно и видно… Ай! — Рядом со мной встряхнулось что-то большое, лохматое и мокрое насквозь. — Сигри!..

Только присутствие декана с одной стороны и конунга с другой удержало меня от иных выражений.

…В состязании традиций и прогресса последний потерпел полное фиаско. Вся крупная рыба в этой реке плавала исключительно вокруг Рэнтара. Судя по его улову, выстроилась целая очередь рыб, желавших посмотреть на настоящего волкодлака. А Эгмонт со своими удочками надоел им хуже горькой редьки.

Маг отыгрался на ухе. Оценив размеры котла, я поначалу немного испугалась — если сложить компактно, то туда и меня можно было запихнуть. Но мы съели все, и Сигурд, как дежурный по кухне, печально потащил котел к реке. Рэнтар отправился с ним из мужской солидарности, а Лерикас — чтобы проконтролировать процесс помывки котла.

Мы с Эгмонтом остались вдвоем. Я сидела, привалившись к старой березе, а маг стоял возле костра и шевелил угли.

От реки подул холодный ветер. Я поежилась, и тогда Эгмонт молча снял куртку и набросил ее мне на плечи.

— Так лучше? — спросил он.

— Ага. Спасибо…

Куртка была знакомая — из черной кожи, с серебряными талисманами на рукавах. От нее даже пахло знакомо. Я закуталась в нее поплотнее, на мгновение зажмурилась и поняла: да. Так в самом деле гораздо лучше.

— А ты как? — для очистки совести уточнила я.

— Нормально, — отмахнулся Эгмонт.

Переговариваться через костер было неудобно. Рихтер сел рядом, и мы стали молча смотреть на костер.

Языки огня то поднимались ввысь, то опадали, выбрасывая в темноту целые пригоршни золотых искр. Вокруг костра плясали серые мотыльки, и оттого граница огня и мрака казалась зыбкой и странной. Но на душе у меня было удивительно спокойно. Я не чувствовала ни раздвоенности, ни надлома, ни противоречия — все казалось цельным, в мире властвовала гармония. Мне давно уже не было так… хорошо.

— Эгмонт, — очень тихо позвала я, и маг обернулся, — скажи — почему всегда не может быть так? Почему мы делаем не то, что хотим, а то, чего хотят от нас? Зачем мы отгораживаемся от тех, кто… — Я запнулась и несколько мгновений подыскивала нужное слово. — От самих себя? Кому от этого лучше? Ведь жизнь у нас всего лишь одна, и кто может сказать, сколько времени нам осталось?

Я сказала и пожалела об этом. Наверное, я все испортила. Сейчас Эгмонт снова превратится в магистра Рихтера и напомнит, где он, а где я. Но он молчал; мы смотрели друг на друга, и пауза становилась все длиннее, длиннее, длиннее… Я вдруг поняла, что не выдержу второго раза, и, сунув Эгмонту куртку, едва ли не побежала к реке.

Трое волкодлаков азартно спорили — снаружи или изнутри правильнее начинать мыть котел.

6

С утра зарядил дождь. Оборотням он не страшен, и конунг увела свою маленькую стаю поохотиться в здешних угодьях. А я дезертировала наверх и стояла у Того-Самого-Окна, наблюдая, как капли сползают по стеклу, оставляя за собой длинные мокрые дорожки.

На душе было странно. Я пыталась разобраться в том, что чувствую, но почти сразу потерпела сокрушительное поражение. Ничего такого раньше со мной не случалось. Жоффруа Ле Флок… да при чем тут Жоффруа Ле Флок!

Я нашла недостающую часть себя — и тут же ее потеряла. И что теперь делать, и как дальше жить? Ни в одном романе Полин не встречалось подобных вопросов…

Я машинально поковыряла пальцем раму Того-Самого-Окна и вспомнила, как Лерикас спрыгнула с башни. Жалко, что ни один маг не может повторить подобного. Я вдруг поняла, о чем тогда она говорила, — голубое или серое, небо одинаково прекрасно. Если было бы можно расправить крылья и…

Но чего нет, того нет. Ладно. На худой конец можно спросить Лерикас, что она думает по поводу полетов на драконе…

Ну в виде исключения!.. С научной целью!..

Я вновь посмотрела в окно. Утро было довольно сумрачным, вдобавок шел дождь, и стекло смутно отражало очертания комнаты. За моей спиной кто-то стоял. И я даже знала кто.

— Эгмонт? — не оборачиваясь, окликнула я.

— Ядвига… — начал Эгмонт и сбился. Это было совсем на него не похоже. — Яльга… — поправился он и опять замолчал.

Я покосилась на него через плечо и зачем-то сказала:

— Дождь…

— Дождь, — быстро согласился маг. — Здесь вообще часто бывают дожди.

Больше говорить было не о чем. Мы стояли и смотрели в окно, а за серой стеной дождя почти ничего не было видно.

— Ты, кажется, что-то хотел сказать… — развернувшись, напомнила я.

Эгмонт набрал побольше воздуха, словно хотел выпрыгнуть в это самое окно, но, вопреки ожиданиям, не произнес ни слова. Он шагнул вперед и крепко обнял меня. Я уткнулась носом в какой-то колючий амулет.

Сердце бешено колотилось где-то в горле, но мне отчего-то стало удивительно легко. Да пропади они пропадом, все слова на свете! Сколько можно спорить, доказывать и убеждать!

Где-то там, вдалеке, шел дождь, трое волкодлаков гоняли зайцев, а четверо несчастных туристов мокли на чердаке. Но до всего этого мне не было ровным счетом никакого дела.

7

Я проснулась в середине ночи и приподнялась на локтях, сразу же почувствовав что-то необычное. В ногах у меня горел волшебный светильник, накрытый стеклянным колпаком, за окном шел дождь, в комнате тикали часы и шуршали мыши. Но что-то заставило меня проснуться.

В лесу заухала сова. Полог приподнялся, и знакомый голос ворчливо произнес:

— Второй раз я прихожу к тебе, девочка, и второй раз нахожу тебя в его доме. Да скажи же ему наконец, чтобы перестал цеплять на дверь эту рябиновую дрянь!

Я не глядя сдвинула подушки и села. Удивляться уже не получалось.

— Можно? — галантно осведомился мой ночной гость.

— Разве есть варианты? — засмеялась я. — Если я скажу «нельзя», ты развернешься и уйдешь?

Лис чуть наклонил голову, но это нельзя было принять за согласие.

— А ты изменилась, — одобрительно произнес он, запрыгивая на постель. Я пододвинулась, чтобы освободить ему место. Впрочем, на этой кровати можно было свободно улечься поперек. — Поняла, что ты интересна мне не меньше, чем я тебе!

Вот он ничуть не изменился: та же острая морда с белой полоской, те же темные, затягивающие глаза. Я потянулась к столику за кубком с водой (стаканов в замке не водилось, но я намеревалась это исправить), однако тут же отдернула руку. От воды ощутимо тянуло болотом, а на поверхности расцвела миниатюрная желтая кувшинка.

— Как ты сюда пришел? Здесь ведь не твои земли!

— Все земли принадлежат мне, ровно так, как я принадлежу им. — Пушистый рыжий хвост шевельнулся и замер. — Мы свободны, сестренка. Хотя, быть может, лучше сказать: мы вернулись к себе.

— Это значит, — медленно начала я, — что Треугольника больше нет?

— Как это нет?! — оскорбился Лис. — Даже мы должны где-то отдыхать! Кроме того, вас, магов, постоянно нужно держать под контролем. А так вам всегда есть над чем поломать голову…

«Где-то я это уже слышала…» — подумала я. А вслух сказала:

— Твоя лаборатория охраняется гораздо лучше…

— У меня и опыта больше, — снисходительно заметил Лис.

Мы помолчали. Я с любопытством потрогала кувшинку пальцем. Она была настоящая — влажная и холодная.

— Мы ушли, и мы вернулись, — опять заговорил Лис. — Раны заросли, мир снова стал цельным. Мне кажется порой, что мы вернулись в ту древнюю весну. Ха! Да я как будто начинаю ностальгировать!

— Это радостная весть. — Я изо всех сил пыталась ощутить, что за изменения произошли в мире. Но все вроде как осталось прежним. — Как же это произошло?

— Ты спрашиваешь меня об этом? Ты? — Лис лукаво прищурился. — Мрыс дерр гаст, как любите говорить вы, люди, — это я явился к тебе, чтобы узнать, как вам это удалось!

Да. Мир действительно изменился — чтобы Древние Силы задавали вопросы смертным?! Прежде все было как раз наоборот, и я на мгновение ощутила себя этакой девой озера перед смущенным рыцарем. «Меч, говоришь? Граф, говоришь? Остров, говоришь?»

— Но-но! — возмутился Лис. — Палку-то не перегибай! Какой еще граф?

— Это я так, о своем, о девичьем. Ты не отвлекайся.

Лис резко дернул ухом.

— Я хочу увидеть мир, как видишь его ты, — прямо сказал он. — За это я расскажу тебе все, что ты хочешь знать.

— Сперва расскажи, — потребовала я, чувствуя, что нахожусь в своем праве. — Что мы такое? Что за Тьма шла за нами? Куда она делась? Что случилось в то утро в замке Леснивецких? И…

— Тише, тише, — проворчал он. — У этого… графа… ты тоже так частишь? Тогда понятно, для чего он от тебя рябиной отгораживается…

— Отвечай же! — сказала я и быстро добавила: — И вовсе он не от меня отгораживается. Просто рябина красивая!

— Ага. Питательная. — Лис метко сплюнул на пол обгрызенную веточку и облизнулся тонким темным языком. — Откуда мне начать? С сотворения мира или раньше?

— Начни с причины.

— А ты действительно изменилась… — повторил он. — Итак, причина. Много лет назад, во времена Нахождения Тверди… а Твердь, я думаю, искали очень долго, ибо Предвечный Океан поистине велик!..

Я терпеливо ждала. Причиной пока и не пахло.

— Пропустим этот кусок. — Лис одарил меня недовольным взглядом. — В конце концов, в следующий раз тоже о чем-то придется рассказывать. Ладно, полукровка! Ты должна знать, что вскоре после появления Младших в мире началась первая война. Серый Конунгат, значительно более могущественный, нежели сейчас, терпел недолго. Оборотни атаковали людей чарами, а те ничем не смогли защитить себя. Есть законы, нарушать которые не дано никому. Мир треснул, и через трещины к нам потянулась Пустота.

— Тьма?

— Ты видишь ее черной, а я — никакой. Но суть от этого не меняется. Она пуста, и единственное ее желание — наполниться. Но этой способности у нее нет, и потому все, до чего она дотягивается, проваливается в нее навечно. Это… — он запнулся, — это страшно, девочка. Мы все тогда испугались. Казалось, что проще избавиться от треснувшего мира, чем пытаться залатать дыры. Но нам, как ты знаешь, не дали этого сделать.

— Вы ушли, — негромко сказала я. Волшебный огонек метался под колпаком, и наши тени прыгали по пологу. — Но что случилось потом?

— Главная щель находилась в горах Конунгата. Именно поэтому он распался; именно в этом заключалось его проклятие. Ты никогда не думала, почему оборотни всегда держались так обособленно? Им не было дано покидать пределы своих городов, потому что иначе Пустота проникла бы дальше и со временем пожрала бы весь мир.

— Но Конунгат же она не сожрала?

— Седрик даль Арра добровольно отдал жизнь за свой народ. Этим он заставил ее отступить на время. А там уже подоспели драконы. С тех пор они всегда живут в этих горах. Конунгат в самом деле стоял над бездной, но у оборотней были конунги, и это помогло им продержаться до прихода Ариаланн.

— Лерикас? — неуверенно сказала я.

— Да. Это подробности. Так или иначе, самая большая дыра была закрыта. Но Пустота никогда не отступает. Осталось множество мелких трещин — слишком незначительных, чтобы она могла пролезть туда по своей воле. Но она ждет, вечно ждет с той стороны, и как только один из вас поддается слабости, щель становится шире.

— Хендрик, да?..

— Не только. Он был одним из многих, кто расшатывал кирпичи, просто именно его удар оказался решающим. Знаешь, за что была проклята Белая Дама? А почему твой граф так не любит Эрика Веллена? Причина одна, и теперь она тебе известна. Как это у вас говорят? «Ошибки молодости»… То, что призвал Хендрик, то, что нашел Сигурд, то, что напало на тебя тогда, — все это одной природы.

— Но почему оно не напало раньше, когда я не могла защититься?

— Тебя защищает твоя кровь. Но в тот час, наверное, в тебе было слишком много человеческого.

Я вспомнила пакет с зелеными штанами, кивнула и закашлялась.

— Кгхм-кхм… Да что ж такое! Кхм-м!

В горле пересохло, но пить воду из кубка я не стала бы ни за какие коврижки.

Лис сделал вид, что ничего не заметил, и продолжил:

— Мы ушли, но от этого стало только хуже. Мы и эта земля — одно, я это уже говорил. Мир медленно умирал, но у него еще осталась одна неиспользованная возможность. У него были вы трое.

— Что мы такое? — выпалила я, забыв про пересохшее горло.

Лис рассмеялся.

— Посмотри на свой живот, полукровка. Как читаются эти знаки?

«Тебе виднее!» — хотела ответить я, но вдруг поняла, что странные, прихотливо изогнутые линии на самом деле складываются в руны. И руны эти всегда были мне известны.

— «ДР…» — неуверенно начала я.

— А теперь руки!

На обеих моих ладонях высветились серебристые знаки.

— «ДРАК…» О боги!

Я все поняла, но для чистоты эксперимента взглянула в единственное зеркало, которое у меня было, — в глаза Лиса. В черном зрачке отразилась маленькая встрепанная Яльга с недостающей руной на щеке.

— Вы — дракон, — спокойно подтвердил Лис, и руны начали таять. — Слово прочитано, и более они не нужны.

Я закрыла глаза и откинулась на спинку кровати. Какой кошмар. Нет, правда! Мне представилась наша дальнейшая тройственная жизнь. Вот мы, например, прыгаем с башни и летим в Межинград: я отвечаю за левое крыло, Сигурд — за правое, а Эгмонт злобно плюется огнем, ему не привыкать.

Лис довольно похихикал.

— Да не бойся ты, — покровительственно сказал он. — Лерикас привыкла, и ты привыкнешь. Все будет совсем не так. Дракон — это не только ящерица с крыльями. Не ломай голову, девочка, когда придет время, ты все поймешь.

— Ага, — слабо сказала я. — Можно я пойду с донжона спрыгну?

— Еще успеешь. Или, может, тебе уже неинтересно?

— Интересно. Давай дальше.

— А чего дальше? Дальше все просто. Чтобы стать драконом, нужно пройти две инициации. Первая случилась в ночь летнего солнцестояния на холме у Межинграда. Мы почувствовали это… все это почувствовали, и Пустота тоже. Она всячески пыталась дотянуться до вас, но получилось только в отрогах Драконьего Хребта. Вторая инициация — это маленькая смерть. Дракон должен исправить ту неправильность, которая вызвала его к жизни. Вы сделали и это. Вы загнали Пустоту обратно… а вот дальше началось непонятное.

— Ну? — нетерпеливо сказала я, когда он сделал очередную тщательно рассчитанную паузу.

— Ваше появление — залог нашего возвращения. Вы очистили раны, нам должно было их заживить. Но ран не было! Ни единой трещинки, ни единой царапинки! Земли у Сольца, кафские соляные пустоши, трясины в Хэльвсдаре, Рембьерский лес… всего и не перечислить. Мы проверили каждую пядь. Там, где были сочащиеся гноем язвы, не осталось даже рубцов. Теперь мой черед спрашивать, дракон, — что вы такое и как вы это сделали?

— Ты выполнил свою часть уговора, — медленно сказала я. — Ты хотел увидеть — смотри.

Я не успела заметить, как он это сделал, — но ткань мироздания вдруг сделалась прозрачной, и мы увидели наш мир со стороны. Это было похоже на огромный планетарий. По причудливым орбитам мчались звезды, планеты, спутники, астероиды… Все было единым и живым. Все пронизывали тонкие, почти невидимые связи.

Вот летит парочка планет. Если присмотреться, то станет понятно — это близнецы аунд Лиррен. Сейчас, кажется, спят и видят во сне очередную пакость. Рядом с ними — связь чуть слабее, но она все равно есть! — их родители, их младший брат, их друзья… О, а это кто? Генри? Ага, точно… вот герцог Ривендейл, вот госпожа герцогиня, а вот и…

Вот и я сама.

Мы оказались тройной звездой, и, хотя от каждого тянулись свои собственные нити, то, что связывало нас троих, было крепче всего во вселенной.

Я моргнула, и все вернулось на свои места.

— Значит, вот так… — прошептал Лис. Он выглядел ошеломленным. — Значит, это и держит мир… Так просто… Кто бы мог подумать…

— Новая игрушка? — не выдержала я.

Он поднял на меня глаза.

— При чем здесь это? Я видел нас. Я никогда не думал, что…

И он исчез. Я подождала несколько минут — а вдруг надумает вернуться? — но Древние Силы, похоже, удалились обдумывать увиденное. На кровати остались только обгрызенные веточки. Стряхнув их на пол, я подтянула поближе подушку и мгновенно заснула.

8

Я проснулась с твердым решением сегодня же спрыгнуть с башни. Вот прямо сейчас — пойду позавтракаю и спрыгну. Не получится с первого раза — получится со второго. Донжон высокий, слевитировать я всегда успею.

Не мне одной этой ночью снились странные сны. И Эгмонт, и Сигурд были какие-то взъерошенные и невыспавшиеся. Мы косились друг на друга, и я никак не могла понять, что в них не так. Чешуя не отросла, когтей тоже не видать…

Тут я присмотрелась к Эгмонту и присвистнула.

— Да-а, магистр, теперь меня точно алхимички загрызут…

— То есть? — насторожился мой без пяти минут нареченный.

— Видишь ли, — с наслаждением произнесла я, — я открою тебе одну страшную тайну. Раньше ты был просто роковой брюнет. Теперь ты роковой брюнет с синими глазами. Весь алхимический факультет упадет к твоим ногам!..

— Кто бы говорил, — отмахнулся «роковой брюнет». — Не боись, прорвемся.

Синеглазый Сигурд тем временем спокойно поедал колбасу.

 

Глава дополнительная,

последняя

1

Свадьбу Эгмонта Рихтера и Яльги Леснивецкой сыграли в конце лета. Конечно, по размаху ее никак нельзя было сравнить с памятным всему Межинграду бракосочетанием Полин де Трийе и кафского принца, — но лучшее есть первый враг хорошего. На празднике гуляло все графство и прилежащие к нему земли.

Изначально планировалось скромное семейное торжество. «Ну для своих… ты ведь понимаешь?» — изящно сформулировала госпожа будущая графиня. «Ага, — не стал спорить господин граф. — Кто составляет список?»

Составлять список не хотелось ни Яльге, ни Эгмонту, поэтому своих оказалось непредвиденно много. Приехали даркуцкие родственники невесты и хенгернские родственники жениха. Приехал печальный пан Богуслав Раднеевский, страдавший ровно до того момента, как на его пути не повстречалась новая прекрасная дама — эльфийка Гудрун с боевого факультета. Приехал веселый бестиолог Гюи — он привез в подарок какую-то глазастую и ушастую тварь, которая обреченно копошилась в картонной коробке. Тварь не хотела быть свадебным подарком, но ее никто ни о чем не спрашивал.

Вместе с Гюи приехал учитель Тэнгиэль, вместе с учителем — айлэри Арлаутар, вместе с Арлаутаром — Эллендар Четвертый и весь преподавательский состав Академии. Видели среди гостей и магистра Цвирта под руку с супругой.

Отдельно пировала небольшая, но сплоченная гномья диаспора.

От Конунгата на свадьбе официально присутствовали Аррани Лерикас, Рэнтар Нарроугард и Фенрир Волк — разумеется, это не считая Сигурда! Но отдельные гости утверждали, что видели как минимум восемь волков разных мастей и размеров. В конце концов, Сигурд, как любой волкодлак, отнюдь не был сиротой.

Братский эльфийский народ представляли принцесса Рандориэль и принц-консорт Родриго, известный среди своих под прозвищем Трубадур. Разумеется, их сопровождала свита. Эльфы, сколько бы их ни было, всегда создают впечатление толпы. То там, то здесь мелькали светлые макушки братьев аунд Лиррен.

Из официальных лиц остается упомянуть принцессу Кафскую — ее царственный супруг прибыл только на второй день, зато привез в подарок белого слона.

Все остальные присутствовали неофициально и оттого не подлежали пересчету. Ни один адепт не упустит шанса погулять на свадьбе декана — непринципиально, своего или не своего. Да об этом можно будет потомкам рассказывать! «Не верь им! Добрый Рихтер существует — я сам его видел!»

Ардис и Сигурд сидели рядом, и оборотень сиял, не обращая внимания ни на каких эльфиек. Артур успел подраться, помириться и еще раз подраться с наследным эльфийским принцем и только после этого озаботился узнать, как того вообще зовут.

Чуть поодаль, в окружении четырех северных эльфов, расположилась Ларисса-Чайка. К ее столику тянулся этакий смущенный ручеек поклонников; каждый робко кашлял, протягивал перо и пергамент и просил расписаться «вот здесь, пожалуйста». Ларисса расписывалась, улыбалась и обещала непременно спеть. Одного из ее спутников — высокого рыжего нордана — это явно нервировало, зато другой, хрупкий, черноволосый и неприметный, искоса поглядывал на все это и ухмылялся, когда думал, что его никто не видит.

В самый разгар празднования за столом аррского конунга обнаружились еще два гостя. К тому моменту почти все волкодлаки отправились танцевать, а эти двое пододвинули поближе бочонок с элем, обнялись по-братски и, размахивая кружками, запели древнюю фьордингскую песню:

Получалось пусть не очень музыкально, зато душевно.

— Это что, Эрик Веллен? — изумленно пробормотал жених.

— Да, кажется, — приглядевшись, ответила невеста. — Помнишь, ты же ему сам приглашение подписывал! Еще Лерикас попросил проконтролировать, чтобы он точно не отвертелся… Как это ты говорил? Он такой скромный, тихий… почти что книжный червь…

— Да уж, — сквозь зубы прошипел жених. — Да уж.

Этот куплет Эрик допел в одиночку. Сим, пыхтя, подкатывал к столу новый бочонок на смену опустевшему.

Вечером, когда все певцы, начиная с Эрика и заканчивая Трубадуром, выдохлись и охрипли, неприметный черноволосый нордан тяжело вздохнул и вышел вперед.

— Айлэ и айлэри, воргас и воркас, дамы и господа! — привычно начал он. — Меня зовут Морольт ан Финденгейро. Я рад поздравить друзей нашего дома…

Остальные его слова заглушили восторженные вопли разом протрезвевших морольтоведов и морольтолюбов. Одним движением руки нордан остановил кинувшуюся к нему лавину почитателей.

— Это потом, — несколько свысока сказал он. — А сейчас позвольте мне все-таки спеть. Кайлендаро, арфу!..

Младший нордан скривился, нарисовал в воздухе руну, и перед великим — нет, величайшим! — нет! а-ах! — словом, перед Морольтом ан Финденгейро возникла его арфа.

2

Как известно, все имеет оборотную сторону. Гулять на свадьбе было легко и приятно, но проблемы начались уже через несколько дней.

По возвращении в Академию магистр Марцелл Руфин Назон категорически отказался вести занятия у третьего курса боевого факультета. Объяснять свое возмутительное поведение он отказался, да этого и не требовалось. Именно на третий курс была успешно переведена студентка Ясица, вот уже четвертый день как откликающаяся на фамилию Рихтер.

— Марцелл, возьмите себя в руки, — пытался успокоить несчастного Ирий Буковец. — Вы преподаете этому курсу уже два года, и никаких серьезных проблем! В конце концов, вы опытный преподаватель!

Лесть на бестиолога не подействовала. Он был тверд и непоколебим как скала. Найти же нового магистра за два дня до начала учебного года было не просто трудно — невозможно.

Но Марцелл Руфин Назон боялся.

Студентка Ясица являла собой неприятную, но вполне терпимую ситуацию. С ней можно было примириться и даже как-то сосуществовать. Другое дело — графиня Рихтер, жена декана факультета боевой магии, близкая подруга Аррани Валери и много кого еще! Что с ней прикажете делать? А если она зачет завалит, что тогда?!

— Коллега Назон, вам не о чем беспокоиться, — очень убедительно сказал магистр Зирак. — Вы же знаете, что для Рихтера, — при упоминании страшной фамилии Марцелл вздрогнул, — нет ничего важнее долга. Так что теперь, наоборот, у нас будут дополнительные рычаги воздействия на эту конкретную студентку.

— Это раньше для Эгмонта не было ничего важнее долга! — запальчиво возразил Марцелл. — Вы просто не знаете, что может женщина сделать с человеком! Вы — мужчина, откуда вам знать, что такое женщина!

Парировать Зираку было нечем. Уж кем-кем, а женщиной он точно не был. Магистр Ламмерлэйк переглянулась с магистром Дэнн и ласково, как к тяжелобольному, обратилась к бестиологу:

— Марцелл, вы совершенно правы, коллега Зирак не знает, что такое женщина. Не спорьте, Зирак, это вопрос принципиальный. — Гном, открывший было рот, закрыл его, но на бестиолога смотрел по-прежнему нехорошо. — Зато я это знаю пре-вос-ход-но. И как специалист в данной области смею вас заверить: проблем с Яльгой будет значительно меньше. Больше всего сейчас она будет стараться не подвести мужа, оказаться взрослой и серьезной. Вспомните, дети всегда к третьему курсу становятся взрослее и ответственнее. Как правило, основные шалости заканчиваются к концу четвертого семестра. Вы сталкивались с этим уже не единожды!

Магистр Назон хотел было возразить, что со студенткой Ясицей — тьфу ты, уже Рихтер! — он сталкивается в первый и, хочется верить, в последний раз, но ему этой возможности не дали.

Рука Эльвиры мягко, но настойчиво легла ему на плечо, и Марцелл почему-то промолчал. «Интересно, — мелькнула и исчезла разумная мысль, — как она это делает?»

— И потом, вы упоминали, что вас нервирует привычка Яльги сидеть на лекциях в первом ряду.

Лишенный возможности говорить, бестиолог быстро закивал.

— Тогда вы можете читать лекции в новой аудитории. Помните, она вам так понравилась? А Эгмонт передаст Яльге наше настойчивое пожелание садиться… хм… подальше. Со слухом у нее проблем, кажется, нет, со зрением — тоже, так что этот вариант, я думаю, всех устроит. Правда, Марцелл?

На том и порешили.

3

Мы сидели на заднем ряду большой поточной аудитории. Аудитория была новехонькой, сверкавшей ремонтом недельной давности: от стен до сих пор пахло краской, а от парт — свежим деревом и лаком. Их поверхность все еще оставалась девственно-чистой — ни у кого рука не поднялась испортить ее рисунком или надписью. Хотя чесались-то руки у многих, и у меня в том числе.

Итак, аудитория была поточной, выстроенной в форме амфитеатра. Где-то далеко внизу у большой, во всю стену, доски бегал маленький, но очень деловитый Марцелл Руфин Назон. Иногда он забегал на кафедру, но долго устоять на одном месте не мог. На доске висел цветной плакат, изображавший внутреннее строение виверны. Виверна, с вывернутыми наизнанку внутренностями и совершенно целой головой, смотрела на гадов-студентов такими глазами, что хотелось стукнуть кулаком по парте и выкрикнуть что-то вроде: «Долой опыты на животных!» Даже портреты бестиологических светил, развешанные по стенам, смотрели на плакат с немой укоризной.

Новая аудитория нравилась всем без исключения. Педагогов радовала вместимость: сюда легко можно было загнать один, а то и два курса. У студентов же были свои радости. Во-первых, здешние скамейки были рассчитаны отнюдь не на двоих — они тянулись полукругом от стены до стены, а откидывающиеся крышки парт были прикреплены к спинкам скамеек нижестоящего ряда. Кроме того, от кафедры, если особенно не присматриваться, преподаватель почти не видел задних, то есть верхних, рядов. А в общении с бестиологом это был большой плюс.

Конечно, скамейки были не цельными — они состояли из отдельных секторов, но все равно так было куда удобнее и тому, кто списывает, и тому, у кого списывают. Кстати, на один сектор помещалось человек шесть. Вот и сидели мы вшестером: я, Генри, Хельги, Валентин де Максвилль и близнецы аунд Лиррен. Последним здесь было делать нечего, но братья объявили, что, во-первых, их настигла ностальгия, во-вторых, про эту аудиторию все говорят, а им тут ничего не читают, и, в-третьих, у них все равно свободная пара.

Не знаю как насчет аудитории, но вот ностальгию определенно следовало утолять в другом месте. Марцелл бегал, тыкая указкой изображение виверны то с одной, то с другой стороны; я отчаянно зевала, Хельги любовно глядел на длинную шипастую розу, лежащую рядом с ним на скамье, Генри был мрачнее тучи, но к этому я как раз уже привыкла. Честный де Максвилль контролировал записывающее заклинание, потому что на этот раз была его очередь снабжать конспектами остальных. Близнецы ерзали, пихали друг друга локтями в бок, громко шептались — словом, пытались развлекаться, как только могли.

— Слышь, Яльга, — наконец не выдержал Эллинг. — Ну, ты хоть это… расскажи нам — как оно, в графинях-то?

— Странно, — честно сказала я.

Генри покосился на меня с неожиданной надеждой, наверное, рассчитывая на более подробное продолжение. Я пожала плечами, вспомнив, как то же самое из меня пыталась вытянуть Полин. Хотя их тоже можно понять: я ж не за кого-нибудь вышла замуж, а за Рихтера, и никаких тебе до того романтических ухаживаний.

— Да, Яльга, что ни говори, а хорошо мы погуляли! — благодушно сказал Хельги и похлопал меня по плечу. Впрочем, вампир почти сразу же отодвинулся, насколько позволяла скамейка. — Молодец ты у нас, давно праздников не было…

— Слышь, госпожа графиня, а с колдовством-то у них как? — продолжил настойчивый эльф. — Я тут читал, раньше маги там сильные были, заклинания, говорят, круче, чем катапульта. Если по деревням поискать, наверняка можно много чего интересного нарыть…

— Да мрыс с ним, с колдовством, Элле, какой у них там фольклор! Я две тетради исписала, а там еще писать и писать… Вот, смотри! — Я щелкнула пальцами, и на парту плюхнулась толстая общая тетрадь с разлохмаченными листками. Генри глянул на нее зверем, и я сообразила, что на простенькой зеленой обложке крупно выведено: «Яльга Рихтер». Элементаль постаралась: я тетради подписываю всегда с внутренней стороны.

— Вот, держи! — Я торопливо сунула тетрадь Эллингу.

Валентин де Максвилль с интересом переводил взгляд с меня на Ривендейла и обратно.

Эльф пошелестел страницами и совсем было собрался что-нибудь зачитать, как из тетради вдруг выпорхнул небольшой обрывок пергамента. Яллинг наклонился за ним, и его брат тут же заинтересованно уставился на поднятое.

На листке был виден корявый рисунок, изображенный детской рукой. В нем смутно угадывалось некоторое сходство с основными магическими знаками, но прямого повтора я не обнаружила — иначе бы не стала прятать листок в тетрадь по фольклору. Чуть ниже моим почерком, меленько и со множеством сокращений, шел текст самого заклинания, записанный под диктовку.

Венчало все это огромное шоколадное пятно.

— Это что? — Эллинг встряхнул листочек. — Чары?

— Нет! — Я улыбнулась, вспомнив, как замечательно помог наладить контакт с детьми кулек шоколадных конфет, украденных со свадебного стола. Собственно, благодаря этому кульку речь и зашла о предмете заклинания. — Это схема для вызывания Матного Гномика.

— Мятного? — переспросил воспитанный де Максвилль.

— Ой, может, и Мятного… — Я смутилась и выхватила у эльфа листок. — Может, даже Магного, тут непонятно написано.

— Нет такого слова, — авторитетно заявил Яллинг. — Сойдемся на Мятном.

— А мне Матный нравится больше, — ухмыльнулся Хельги, но его прервали.

— А для чего его вызывают? — с любопытством спросил Валентин.

Я спешно освежила в памяти все фольклорные познания.

— Ну, дети любят все таинственное… — Фраза была осторожная, потому что точного объяснения я не помнила. — Вроде как возможность соприкоснуться с таинственным миром магии и духов… А, вспомнила!.. Если он Мятный, значит, то же самое, что Конфетный. Его конфетой угостить надо, и он тогда что-нибудь расскажет. Вот, здесь написано…

Тут влез Яллинг, предпочитавший словам действия.

— Да что мы голову ломаем?! — заявил он, отбирая листок. — Хельги, гони конфету, щас мы его живо вызовем!

— Да у меня… — начал было вампир, но эльф перебил его:

— Элен обойдется, давай сюда!

Недовольный Хельги полез в карман — судя по всему, бездонный — и вытащил оттуда конфетку в пестрой обертке. Эллинг выдернул ее у вампира из пальцев, и, прежде чем я успела сказать, что все это детские игры и полная чушь с магической точки зрения, эльфы хором зачитали текст с листа.

Раздался негромкий хлопок, и над партой в воздухе появился гномик. Был он мал, размером приблизительно с локоть, имел длинную бороду, нос картошкой и весьма недобрый взгляд. Откуда бы мы его ни вытащили, там определенно остались значительно более важные дела.

— Работает… — восхищенно выдохнул Эллинг.

Гномик медленно обвел нас взглядом и нехорошо прищурился. На конфету он, что характерно, не обратил никакого внимания. У меня появилось весьма нерадостное предчувствие: есть вариант, что Элен следовало сказать всем нам большое спасибо, потому как если даже конфетный гномик не в восторге от угощения, это о чем-то да говорит.

Тут конфетный дух перебрал ножками на одном месте, упер руки в боки, открыл рот и высказал все, что он о нас думает, таким отборным лыкоморским матом, что странно было слушать его из уст западного по сути своей существа. Гномик, точно прочтя эту мысль, перешел на эльфийский, и у Эллинга с Яллингом одновременно загорелись глаза и уши. Один из братьев даже потянулся за пером, но тут благородный Ривендейл вышел из ступора — первым, как и подобает наследнику древнего герцогского рода. Вампир взмахнул рукой, пытаясь ликвидировать гномика, и это оказалось стратегической ошибкой.

Сделав изящный пируэт, гномик легко ушел от чары, осыпав Генри фейерверком ругательств на его языке. Хельги даже закашлялся, а гномик помчался вдоль ряда, взбежал вверх по стене и оказался на потолке, вверх тормашками. Далее он просто нарезал круги, все наращивая скорость и с каждым разом приближаясь все ближе к застывшему от изумления магистру Назону.

Адепты бросили писать и ошарашенно внимали безднам родного языка, неожиданно открывшимся перед ними. Аунд Лиррен упоенно строчили, забывая лишний раз обмакнуть перо в чернила, Ривендейл шел пятнами, явно набираясь злости, чтобы предпринять вторую попытку, — пока что его останавливало внимание преподавателя. И тут аудиторию озарила алая вспышка.

Гномик заорал благим матом и помчался еще быстрее. Теперь мои глаза даже не замечали самих его перемещений: по полу, потолку и стенам мелькала цветная смазанная полоса. Зато вопли зазвучали громче — кажется, гномик обиделся. Еще бы, когда тебя ни с того ни с сего лупят боевым заклинанием…

Боевым?!

И тут до меня дошло. Сжав парту, я уставилась вниз, на магистра Назона, — а он, приняв классическую стойку, чуть прищурившись, швырял одно за другим мощнейшие заклятия по практически недосягаемой цели. Мысль в голове была только одна, да и та, похоже, выжимка из учебника: что-то насчет того, что в экстремальных условиях в человеке пробуждаются давно забытые навыки и умения.

Рядом громыхнуло особенно сильно. С потолка посыпалась известка. Заклинание срикошетило, и я автоматически выставила Щит. Оглянувшись, я заметила, что его поддерживают все пятеро сидевших рядом.

— Яльга, ложись!! — вдруг не своим голосом завопил Генри, и в следующий момент я очутилась под партой. Там было тесно, ибо мгновением раньше туда нырнули все остальные.

Сверху доносился шум битвы и запах гари. Не походило, что у Марцелла заканчиваются силы, наоборот, с каждым мгновением он входил во вкус. В воплях гномика прорезалась боевая тональность.

— Вот интересно, кто ж его так качественно боевой магии учил? — выразил общее мнение Хельги, озабоченно рассматривающий обожженную руку.

Генри хмуро глянул в мою сторону.

— Да мне только один такой известен, — заявил он. — Учитель…

Чувствовалось, что вампир хочет кое-что добавить, но паузу с успехом заполнил гномик, как раз в этот момент очень удачно проносившийся неподалеку.

Народ озадаченно замолчал, проводя несложные вычисления.

— Эй, Яльга, — дернул меня за рукав Яллинг, — это ж сколько тогда твоему мужу лет? Неплохо он сохранился!

— Сколько-сколько… — Я попыталась вспомнить. — По-моему, тридцать пять.

— А он тебе не наврал, а? — Пол дрогнул, с грохотом обрушилась доска. — А то стиль-то… э-э… чувствуется.

— Ну что, Яльга… — Голос Генри прямо-таки сочился ядом. — Теперь у тебя нет сомнений, как этот… гномик называется?! Мятный, значит, конфетно-мармеладный! Лыкоморским же языком написано было: Матный! Как в твоем возрасте можно быть такой наивной?!

Кажется, последнее слово он хотел заменить другим, но в последний момент решил поберечься. И правильно: когда сверху прицельно лупит Марцелл, а снизу добавлю я, мало никому не покажется.

На помощь мне пришел Валентин.

— Ну, Генри, — примирительно сказал он. — Она просто поверить не могла! Добро бы кто еще, а то — дети!

Над партой со свистом пронеслась очередная комета, взорвавшаяся двумя-тремя рядами выше. Сидеть там никто не сидел, потому обошлось без жертв, если не считать того, что шальная искра прожгла Генри дырку на штанах.

— Какие ж это дети?! — злобно возразил он, рассматривая дыру. — Это ж сволочи!

Миролюбивый де Максвилль пожал плечами. Возражений он, похоже, не имел.

Я тоже не ответила, прислушиваясь к обстановке снаружи. Взрывы и раскаты не прекратились, но стали заметно реже, а к запаху гари вдруг добавился тонкий цветочный аромат. Хельги вдруг ткнул пальцем в сторону: в просвете между сиденьем и партой виднелись две стройные ножки в эльфийских чулках и башмачках из василисковой кожи, на высоченных каблуках, выточенных из кости горгульи.

Твердые ногти выбили по крышке парты быструю дробь. Я осмелилась выглянуть наружу.

Магистр Ламмерлэйк щелкнула пальцами, призывая отвергнутую гномиком конфету, зашуршала оберткой — а миг спустя раздался еще один хлопок, и гномик исчез, прерванный на середине особенно заковыристой фразы.

Марцелл Руфин Назон по инерции выпустил еще серию боевых пульсаров, и в аудитории повисла звенящая тишина. Один за другим адепты выбирались из-под парт и осматривали учиненное побоище. Не уцелел ни один портрет, а в воздухе кружились хлопья сажи, которая еще недавно была свежей покраской и побелкой. Единственным уцелевшим наглядным пособием был плакат с виверной, которая все так же кротко и жалобно смотрела в аудиторию.

Я села на покосившуюся скамью. На ней, чудом пережив такую атаку, лежала моя тетрадь и чуть поодаль — несколько подкопченная роза Хельги. По очереди из-под парты вылезли и остальные. Я прижала тетрадь к себе и затосковала. Не далее как вчера я дала Эгмонту честное слово, что на занятиях у Марцелла буду тише воды ниже травы. Кто же поверит, что это не моя вина?

С другой стороны, клочок с вызовом сгорел, эльфы не признаются, ну а в вампирах я вообще была уверена, как в себе самой. Де Максвилль происходит из династии банкиров, а они умеют молчать еще лучше, чем мы все, вместе взятые. И кто теперь дознается?..

— Неплохо, неплохо, — нейтрально сказала Эльвира, и я вздрогнула, лишь потом сообразив, что ее слова относятся не к гномику, а к конфете. Алхимичка задумчиво рассматривала обертку, которую она уже успела свернуть в аккуратный квадратик.

— Адепт Ульгрем… — Хельги, горевавший над розой, быстро поднял голову. — Я настоятельно рекомендовала бы вам впредь не экономить на конфетах и цветах, ибо экономия есть исключительно женская прерогатива.

— Я хотел купить две розы, — брякнул Хельги, не подумав. — Но… денег не хватило!

Близнецы, переглянувшись, тихонько сползли обратно под парту. Алхимичка приподняла бровь:

— О… Тогда уж экономьте.

С этими словами она развернулась на каблуках, легко спустилась вниз, подхватила под руку застывшего сусликом Марцелла, и оба они исчезли самым прозаическим образом — через дверь.

— Дети, мр-рыс дерр гаст… — еще раз повторил Ривендейл. Он нагнулся и поднял с пола крошечный обрывок пергамента, обугленный по краям, но все-таки уцелевший. Я узнала его с первого взгляда, и сердце рухнуло куда-то под плинтус.

— Генри, дай сюда, это улика!..

Вампир, не отвечая, перевернул листок и с выражением зачитал:

— «На прощанье не забудьте поблагодарить гномика, не то он обидится и больше никогда не вернется!» — Он выдержал паузу. — Какой ужас, Яльга, мы же его не поблагодарили!

Я погрозила вампиру кулаком.

— Никогда себе этого не прощу… — выдохнул Эллинг.

Яллинг бережно прижимал к себе тетрадь с подробным конспектом.

— Весьма познавательная лекция, — подытожил Валентин.

До меня только сейчас дошло, что он так и не выключил записывающего заклинания.

Молчал только Хельги. Он страдал над розой — похоже, никак не мог решить, дарить ее или все-таки выбросить.

4

После побоища аудиторию поспешили проветрить, но дым уже успел расползтись по всему этажу. Отовсюду слышалось недовольное покашливание. Я сглотнула, энергично помахала ладонью, разгоняя дым, но это не помогло. В горле вдруг резко запершило.

— Кхм-кхм, — недовольно сказала я. Стало только хуже. — Кгхм-кхм-хм! Мрыс! Кх-х-хм! Ой!..

Объявление о спешном переносе занятий из аудитории № 308 вдруг вспыхнуло и осыпалось сиротливой кучкой пепла.

— Т-твою… э-э… некромантию… — выдавил Валентин де Максвилль, первым сообразивший, что произошло.

Близнецы переглянулись.

— А сокровищница у тебя уже есть? — зачарованно спросил Хельги.

— Кхм, — скромно ответила я.

И выдохнула целое облачко искр.

Омск — Евпатория — Омск

2010–2011