Раскаты грома сотрясали воздух.

Андрей продолжал начатый в Новом году субботний утренний ритуал – во исполнение данного под Новый год обещания: встать до восхода солнца и гулять по только что построенному городу, пока не призовет служебный долг.

Почему гроза не добралась до Катюша-сити? Он втянул голову, сопротивляясь последним порывам зимнего ветра, засунул окоченевшие руки в карманы легкой куртки и зашагал вдоль по прямой, как стрела, аллее. Пожирая глазами все окружающее, он рассеянно вытащил из сумки шоколадку и стал жевать её, не ощущая вкуса. Сушеные в меду орехи и зёрна интересовали его так же мало, как, собственно, причины этих прогулок – в конце концов, он так или иначе занимается джоггингом через день, так что ему не требовалось бродить каждую субботу по утрам для поддержания формы.

Сорок. Он поперхнулся и закашлялся, неосмотрительно глотнув непрожеванный орех. Вновь зашагав в темноту, он старался игнорировать эту мысль, как игнорировал в последнее время очень многое. Попытался просто гулять и не думать о том, что ему сорок и всю свою жизнь он только и занимался тем, что исполнял приказы других, никогда не делая то, чего сам хотел.

Но как бы он ни старался сохранить мир в душе, постоянные приглушенные раскаты грома он проигнорировать не мог. Это не был сотрясающий душу и тело грохот – просто гул строительных механизмов, от которого мелко дрожал воздух и тряслась почва. Сколько лет это продолжается? И конца этому не видно. Насколько должен вырасти этот город, Никки? Насколько?

Тихий, но быстро усиливающийся шум заставил его обернуться туда, где небольшой вагон подвесной канатной дороги двигался в сторону центрального квартала. Лица гражданских и солдат глядели из него наружу и мысли их были так же скрыты, как его собственные.

Кроме них, в вагоне можно было увидеть серьёзные лица нескольких детей. У некоторых от нетерпения блестели глаза, иные были затуманены страхом. Их везут в первые приемные семьи. Это было одно из немногих всеобъемлющих новшеств, которые Андрей поддерживал безоговорочно. В рамках созданной еще двадцать лет назад во время Исхода из Внутренней Сферы программы, которую Николай значительно расширил, маленькие дети воспитывались наставниками и приемными родителями – ради лучшей подготовки к будущей профессии. Слишком много дел ожидало их, чтобы позволить им обычное детство. Он никогда не задавался вопросом – а не сформировались ли его убеждения под влиянием собственного детства, проведенного в годы восстания Амариса.

Тем не менее, он заметил, насколько юны были лица детей – и знал, что это был один из ключевых моментов, раздражающих колонистов. Обвинения в том, что Николай желает разрушить семью и обречь её на уничтожение, находили свое отражение в демонстрациях и лозунгах, намалеваных на машиных и домах. Он пожал плечами. Противоречивые чувства, вызванные тем, что, с одной стороны, он поддерживал эти действия своего брата, с другой же – ненавидел необходимость лично преподавать именно этим детям искусство убийства, заставили его расхохотаться над самим собой. Пытаешься усидеть на двух стульях, Андрей? Или ты поддерживаешь эту программу, или не поддерживаешь. То, что я обучаю их, с какой стороны у

ружья ствол, не меняет того факта, что парнишка, работающий на побегушках у ученого и желающий когда-нибудь пойти по его стопам -максимум семи лет отроду.

Он пожал плечами вслед удаляющемуся вагону. Еще одна тема, о которой он предпочитал не задумываться. Тем не менее, он заметил расстояние, которое отделяло простых людей от солдат. Как бы он ни старался, он не мог не прийти к выводу, высказанному Сарой ранее: жившие здесь колонисты вовсе не радовались изменениям в их жизни. Совсем не радовались.

И уж тем более – тому, что мы ровняем с землей их город, чтобы на его месте выстроить этого монстра.

Андрей пошел дальше, размеренно переставляя ноги. Небольшие ховеры и солидных размеров грузовые машины все чаще попадались навстречу – город оживал. На горизонте появилось солнце, прогоняя ночную тьму и купая город в ярком, лишенном иллюзий свете.

Добравшись до центральной площади, он немного притормозил рядом с пересечением нескольких, больших и маленьких, улиц. Всего их было четыре – одна из них та, по которой он пришел. Первый луч огромного пятилучевого перекрестка, строящегося здесь. Или шестилу-чевого? Андрей никак не мог вспомнить. Он знал даже, почему: когда бы Никки ни заговаривал о своем видении нового, совершенного города – он всегда обрывался на полуслове.

Вторая великолепная улица поворачивала под идеально прямым углом и продолжалась по направлению к лежащему примерно в двадцати пяти километрах почти полностью построенному новому космопорту. Эта часть монорельсовой дороги была уже завершена. Две другие, не такие широкие, разбегались под тупыми углами к другим лучам и формировали пятисто-роннюю границу центрального района.

Десять километров в длину. Десять километров, Никки. Десять километров! Андрей грустно кивнул. Но ты бы свободно сделал из них двадцать или пятьдесят, имей мы на это средства. Но это превышает границы возможного для нас. Даже гражданские, которых мы привезли с собой, скрипят от тяжести, которую мы на них наваливаем.

Он уставился на практически безжизненные кварталы нового города. Там, где когда-то располагалось старое поселение, не было ничего. Так основательно его не сравняла бы с землей даже орбитальная бомбардировка. И ты удивляешься тому, что они тебя не любят, Никки. Что они тебя боятся. Ты сваливаешься им на голову невесть откуда, разрушаешь их город, после чего оставляешь его развалины пустыми, ожидающими Бог знает чего… Его мысли оборвались, когда в самом центре этого запустения он вдруг что-то заметил. Странная, одинокая фигура в середине пустоты.

Словно притягиваемый невидимой цепью, он шаркающими шагами направился в ту сторону.

Чтобы отвлечься, он оглянулся на площадь. Работа над остальными тремя – или все-таки четырьмя? – лучами звезды едва началась. Но объявления об их начале были развешены и, несмотря на протесты и ежедневную необходимость убирать граждан, приковывающих себя цепями к предназначенным на снос зданиям, расчистка продолжалась. На свой лад Никки был так же непреодолим, как природный катаклизм.

Солнце поднялось выше на небосводе и, хотя стояла поздняя зима, Андрей вспотел. Шоколадка свинцовой тяжестью давила на желудок и ему пришлось несколько раз сглотнуть – так пересохло у него во рту.

Его мысли продолжали блуждать. Он запутался в почти что паническом состоянии сомнений и поисков извинений, так что ему пришлось насильно брать себя в руки: «К черту, Андрей! Когда это кончится? Приди в себя, наконец!».

Яростные слова, казалось, помогли. Но он слышал их отголоски, разнесшиеся почти на километр над развалинами. Ему казалось, что он в самом деле вступил на ничейную землю – в место, почва которого несла на себе впечатанные мокрыми от крови человеческими костями слова: «Оставь надежду, всяк, сюда входящий!».

Словно прохладная рука легла на его лоб и Андрей едва не споткнулся, когда, остановившись с колотящимся сердцем и гулко бухающей в ушах кровью, взглянул вверх. Он глубоко

вздохнул, войдя в тень и привыкая к резкой перемене освещения.

Внезапно заслезившимися глазами он увидел огромную, двенадцатиметровую скульптуру. Хотя он был уверен, что многие найдут утешение в гордой, задумчивой позе, приданной скульптором статуе – как она глядит на свет звезд, с которых прилетела, на дальнюю точку, где Николай когда-то впервые коснулся грунта Страны Мечты… – ему она казалась неподходящей. Иногда он даже видел, как переживающие бурю эмоций наблюдатели даже проливали слезы от полноты чувств – каких именно, он сказать не мог.

Слезы, которые каждый раз удерживал Андрей, не были слезами гордости. Или восхищения. Или преклонения. Щекотка в глазах имела совершенно иной, более глубокий источник, который питал лишь невидимые слезы.

Страдание.

Внезапное воспоминание захлестнуло его и слезы все-таки пробились наружу. Пустой пьедестал в парке Камерона на Эдеме. Я знал, что произойдет. Я знал это уже тогда и я просто не мог поверить в то, что это будет на другой планете. Слезы лились, не переставая – так же, как и каждую субботу. Демоны, с которыми он не мог столкнуться нигде более, кроме этого места, в тени величайшего генерала в истории человечества.

«Мне так жаль… Что они с тобой сделали, отец…».