Ключи от рая

Бинчи Мейв

В небольшом ирландском городке Россмор нет знаменитых достопримечательностей и фешенебельных курортов. Там живут самые обыкновенные люди: отец Брайан Флинн, доктор Дермот, Недди Нолан, Эдди, Пэппи, Джейн… У них обычные проблемы и чаяния, надежды и мечты, недостатки и стремления. А Боярышниковый лес, что у церкви Святого Августина, и полноводный источник Святой Анны хранят множество их секретов…

 

Глава 1

ДОРОГА, ЛЕС И ИСТОЧНИК — 1

Отец Брайан Флинн, викарий церкви Святого Августина в Россморе, ненавидел День святой Анны со страстью, необъяснимой для католика. Однако, насколько ему было известно, он был чуть ли не единственным священником в мире, в приходе которого находился многоводный источник Святой Анны, святыня и место поклонения верующих. Место, где прихожане собирались, чтобы попросить мать Девы Марии решить их разнообразные проблемы, в основном личного характера, с которыми они не могли обратиться к мужчине-священнику. Например, найти им жениха или мужа, а затем благословить их союз, послав им дитя.

Рим хранил молчание по поводу этого источника.

Возможно, Рим преследовал двойную цель, мрачно думал отец Флинн. Там могли быть довольны тем, что в становящейся все более мирской Ирландии совершаются хоть какие-то благочестивые дела, и не желали им препятствовать. Разве Рим не мог сразу сказать, что языческим церемониям и суевериям не место в храме Божьем? Это какая-то загадка, говорил Джимми, симпатичный молодой врач из находящейся в нескольких милях деревни Дун. По его словам, в медицине происходило в точности то же самое: не могли получить высокий пост те, кто к этому стремился, зато он случайно доставался тем, кому это было вовсе не нужно.

Церемонии происходили ежегодно, двадцать шестого июля, когда люди приходили из ближних и дальних мест, чтобы молиться и украшать источник венками и цветами. Отца Флинна неизменно просили сказать несколько слов, и каждый год он страдал, делая это. Он не мог сказать этим людям, что это очень близко к идолопоклонничеству — когда сотни людей настойчиво добираются до обшарпанной статуи, некоторые части которой откололись, находящейся в глубине пещеры позади древнего источника в центре зарослей боярышника.

Из того, что он читал и изучал, следовало, что о святой Анне и ее муже святом Иоакиме люди имели довольно неясное представление; вполне вероятно, что ее путали с Анной из Ветхого Завета, которая считалась бездетной, а в конечном счете родила пророка Самуила. Но чего святая Анна точно не делала за последние две тысячи лет — она не бывала в Россморе, в Ирландии, не выбирала места в лесах и не устраивала там святой источник, который никогда не иссякал.

Это было совершенно определенно.

Но попробуйте сказать это кому-либо из жителей Россмора, и вам не поздоровится. Поэтому ежегодно он стоял там, бормоча десяток молитв, которые не могли задеть ничьих чувств, и читал небольшую проповедь, призывающую к доброжелательности и терпимости, которую большинство поклоняющихся просто не слушали.

Отец Флинн часто думал о том, что у него вполне достаточно своих забот, помимо заботы об источнике Святой Анны. Здоровье его матери внушало все большие опасения, и быстро приближалось то время, когда она уже не сможет жить одна. Его сестра Джуди написала ему, что, хотя Брайан избрал одинокую жизнь и дал обет безбрачия, она не желает оставаться одинокой. Все кругом или женаты, или распутничают. Брачные агентства испытывают нашествие психопатов, на вечерних курсах можно встретить только находящихся в депрессии неудачников; она собирается приехать к источнику близ Россмора и попросить святую Анну помочь ей решить ее проблемы.

Его брат Эдди оставил свою жену Китти и четверых детей в поисках самого себя. Брайан отправился взглянуть на Эдди — тот нашел себя, уютно устроившись с Наоми, девицей на двадцать лет моложе брошенной жены.

Смеясь в лицо Брайану, Эдди сказал:

— Ты ведь не похож на нормального мужчину, так почему все остальные должны походить на тебя и давать обет безбрачия?

Брайан Флинн почувствовал себя очень усталым. Он подумал, что на самом деле он нормальный человек. Ему нравились женщины, но он был связан данным церкви словом. Существующие правила гласили, что, если он хочет быть священником, он не должен жениться и иметь детей, то есть у него не должно быть нормальной семейной жизни.

Отец Флинн всегда говорил себе, что однажды эти правила изменятся. Даже Ватикан не может оставаться безучастным, видя, как столь многие покидают ряды духовенства, чтобы жить по человеческим, а не по Божьим законам. Во времена Иисуса все апостолы были женатыми мужчинами, новые правила были введены гораздо позднее.

И потом, если в связи с этим в церкви поднимется шум, то это заставит консервативных неповоротливых кардиналов осознать, что в двадцать первом веке некоторые каноны должны быть пересмотрены.

У людей больше нет чувства невольного уважения к церкви и ее священнослужителям.

Теперь все не так.

Далеко не все представители современного духовенства носят свой сан по призванию. Брайан Флинн и Джеймс О’Коннор были единственными рукоположенными в епархии восемь лет назад. Но Джеймс О’Коннор уже покинул церковь, оскорбленный тем, что пожилой унижающий людей священник воспользовался защитой церкви и избег какого-либо наказания.

Брайан Флинн пока упорствовал.

Его мать забыла, кто он, его брат презирал его, а его сестра Джуди готовилась приехать из Лондона, чтобы приложиться к этому растрескавшемуся языческому памятнику, и думала о том, не окажется ли ее молитва более эффективной, если она приедет в День святой Анны.

Приходским священником у отца Флинна был спокойный пожилой человек, каноник Кэссиди, который всегда ценил молодого викария за его добросовестную работу.

— Я останусь здесь столько, сколько смогу, Брайан, к тому времени вас сочтут достаточно зрелым человеком, и вы получите приход, — часто говорил каноник Кэссиди. Он имел благие намерения и был озабочен тем, как уберечь отца Флинна от высокомерия, свойственного некоторым самоуверенным и неприятным в общении приходским священникам. Но временами Брайан Флинн размышлял о том, не лучше ли будет, если он оставит естественный ход вещей, поторопит каноника Кэссиди с переходом в приют для пожилых священнослужителей и найдет кого-нибудь, пусть одного человека, для помощи в приходских делах.

Конечно, посещаемость церкви заметно уменьшилась с того времени, когда он был молодым человеком. Но людям по-прежнему нужно было креститься, получать первое причастие, исповедаться, они должны венчаться и быть погребенными.

Иногда же, как было, когда летом приехал польский священник, чтобы помочь ему, Брайан Флинн думал, что лучше справляться одному. Польский священник несколько недель изготавливал венки для святой Анны и ее источника.

Не так давно отец Флинн побывал в начальной школе Святой Иты и спросил, не хочет ли кто-нибудь из учениц стать монахиней, когда вырастет. Отнюдь не бессмысленный вопрос, который можно задать маленьким девочкам в католической школе. Они были озадачены. Похоже, никто не понял, о чем он говорит.

Потом одна из них догадалась.

— Вы имеете в виду что-то типа фильма «Действуй, сестричка!»?

Отец Флинн почувствовал, что мир определенно перевернулся.

Иногда, когда он просыпался по утрам, день казался ему унылым и бесконечным. Как всегда, нужно было одеться, затем побриться и пригладить свои рыжие волосы, которые вечно торчали в разные стороны. Потом налить чашку чаю с молоком и приготовить кусочек тоста с медом для каноника Кэссиди.

Старик благодарил его с такой признательностью, что отец Флинн чувствовал себя вполне вознагражденным. Он отдергивал занавески, взбивал подушки и делал несколько оживленных замечаний о погоде. Затем шел в церковь и служил дневную мессу, хотя число прихожан постоянно уменьшалось. А после всего этого шел к матери, с колотящимся сердцем думая о том, какой он ее увидит.

Она неизменно будет сидеть за своим кухонным столом, выглядя всеми покинутой. Он объяснит, как всегда, что он ее сын, священник в приходе, и сделает ей завтрак из овсянки и вареного яйца. И с тяжелым сердцем пойдет по Кастл-стрит к газетному киоску Сканка Слэттери, где купит две газеты — одну для каноника и вторую для себя. Обычно это сопровождается интеллектуальной дискуссией со Сканком о свободе воли, или о предопределении, или о том, как любящий Господь позволяет случаться цунами или голоду. К тому времени, когда он возвращается к дому священника, приезжает Йозеф, латыш, ухаживающий за пожилыми людьми, который помогает канонику Кэссиди встать, одеться и умыться и застилает его постель. Каноник будет сидеть в ожидании своей газеты. Позже Йозеф пойдет со стариком на неспешную прогулку к церкви Святого Августина, где тот с закрытыми глазами будет читать молитвы.

Каноник Кэссиди любил на обед суп, и иногда Йозеф вел его в кафе, но чаще отводил хрупкого человечка в свой собственный дом, где его жена Анна наливала тарелку чего-то домашнего; взамен каноник учил ее новым английским словам и выражениям.

Он всегда интересовался родиной Йозефа и Анны, прося показать виды Риги и замечая, что это красивый город. Йозеф имел еще три места работы: он делал уборку в газетном киоске у Сканка, он забирал полотенца из парикмахерской Фэбиана в прачечную самообслуживания «Красота и свежесть» и стирал их там и три раза в неделю ездил на автобусе к семье Нолан и помогал Недди Нолану присматривать за его отцом.

Анна также имела много работы: она чистила медные детали на дверях банка и в тех офисах, которые имели большие, важно выглядевшие вывески: она работала в кухне отеля во время завтрака посудомойкой; она распаковывала цветы, которые привозили на рынок торговцам, и ставила их в воду в больших букетах. Йозеф и Анна обрели в Ирландии материальный достаток и получили благоприятные возможности скопить денег на будущее.

Они имеют план, рассчитанный на пять лет, объяснили они канонику Кэссиди. Они откладывают деньги на покупку магазинчика под Ригой.

— Может быть, вы приедете туда нас навестить? — говорил Йозеф.

— Я посмотрю на вас и благословлю вашу работу, — отвечал каноник сухим тоном, словно рассчитывая на лучшее в мире ином.

Иногда отец Флинн завидовал ему.

Старик по-прежнему жил в мире, где царила уверенность, где Священник был важным и уважаемым лицом, где существовал ответ на любой вопрос. Во времена молодости каноника Кэссиди священник в течение дня должен был переделать столько дел, что часов в сутках не хватало. Священник был желаем и необходим при всех важных событиях в жизни прихожан. В наши дни вы ждете, когда вас позовут. Каноник Кэссиди мог без приглашения и без предупреждения зайти в любой дом в приходе, тогда как отцу Флинну пришлось научиться быть более сдержанным. В современной Ирландии, даже в таком городке, как Россмор, многие не обрадуются внезапному появлению на пороге католического воротника.

Так что, когда Брайан Флинн шел по Кастл-стрит, он собирался сделать полдюжины дел. Нужно было встретиться с семьей поляков и договориться о крещении их близнецов в следующую субботу. Они интересовались, можно ли провести обряд у источника. Отец Флинн постарался сдержать раздражение. Нет, крещение состоится в купели в церкви Святого Августина.

Затем он отправился в тюрьму навестить узника, который хотел встречи. Эйдан Райан был жестоким человеком, чья жена наконец нарушила многолетнее молчание и созналась, что он бил ее. Он не выразил сожаления и не раскаялся, он пытался рассказать путаную историю о том, что это полностью ее вина, так как много лет назад она якобы продала их ребенка каким-то проезжим людям.

Отец Флинн принес Божье благословение в приют для пожилых под Россмором, носивший довольно нелепое название «Папоротник и вереск». Владелец приюта сказал, что в Ирландии, где существуют разные религии, лучше не называть все подряд именами католических святых. Они, казалось, были довольны, видя его, и рассказали о проектах разведения садовых культур. Когда-то все эти приюты возглавлялись духовенством, но этой женщине, Пэппи, похоже, все удавалось лучше.

Для поездок у отца Флинна имелась старая побитая машина. Он редко пользовался ею, поскольку в черте города движение было затруднено, а мест для парковки не было. Ходили слухи о строительстве большой обходной дороги для тяжелых грузовиков. У людей уже сложилось два мнения по этому вопросу. Некоторые говорили, что нормальная жизнь на этом закончится, другие же заявляли, что это вернет Россмору кое-что из прежнего облика.

Целью следующего визита отца Флинна был дом семьи Нолан.

Семью Нолан он очень любил. Старик Марти был полон жизни и имел неисчерпаемый запас историй о прошлом; он говорил о своей покойной жене так, как если бы она была жива, и часто рассказывал отцу Флинну об ее чудесном исцелении благодаря источнику Святой Анны, что подарило ей еще двадцать четыре года счастливой жизни. Его сын был очень славный человек, они с невесткой Клэр всегда были рады его видеть. Отец Флинн помогал канонику во время их бракосочетания несколько лет назад.

Клэр работала учительницей в школе Святой Иты. Она рассказала викарию, что школа полна слухов о новом шоссе, которое проведут к Россмору. Она даже попросила своих учеников спроектировать его. Чрезвычайным событием было то, что шоссе должно было пройти прямо через их собственность.

— Получите ли вы достаточную компенсацию, если дорога пойдет через вашу землю? — спросил отец Флинн. Было приятно думать о том, что эти хорошие люди будут вознаграждены при жизни.

— Но, отец, мы никогда не дадим ей идти через нашу землю, — сказал Марти Нолан. — Хоть через миллион лет.

Отец Флинн был удивлен. Обычно мелкие фермеры молились о подобной удаче. Чтобы вот так, случайно, повезло.

— Видите ли, — объяснил Недди Нолан, — если она пойдет здесь, это будет означать, что она пойдет через лес.

— А это значит, что придет конец источнику Святой Анны, — добавила Клэр. Ей не было необходимости говорить, что источник подарил ее покойной свекрови еще четверть века жизни. Это подразумевалось само собой.

Отец Флинн сел в свою маленькую машину с тяжелым сердцем. Пресловутый источник становился еще одной причиной, способной внести раскол в умы горожан. Будет еще больше разговоров о нем и его достоинствах, будут приводиться аргументы и контраргументы. Глубоко вздохнув, он подумал о том, что, если бы под покровом ночи пришли бульдозеры и уничтожили источник, это решило бы массу проблем.

Следующий визит он нанес своей невестке Китти. Он старался навещать ее по крайней мере раз в неделю, чтобы она не чувствовала себя покинутой всеми. Ведь Эдди оставил ее.

Китти выглядела не очень хорошо.

— Ты, наверное, хочешь поесть, — сказала она неприветливо. Брайан Флинн оглядел замусоренную кухню с не мытой после завтрака посудой, детскими вещами на стульях и полным беспорядком. В этом доме не ждали гостей.

— Нет, я и так поправляюсь, — ответил он, ища, куда бы сесть.

— Тебе бы лучше есть поменьше. Наверное, во всех этих домах, куда ты ходишь, тебя откармливают, как призовую свинью, — неудивительно, что ты набираешь вес.

Брайан Флинн подумал, что Китти не всегда была такой угрюмой. Он не мог высказывать недовольство. Может быть, именно уход Эдди к молодой сексапильной Наоми так изменил ее.

— Я был у своей матери, — мягко сказал он.

— Она сказала тебе что-нибудь?

— Боюсь, немного, и смысла в словах тоже было мало. — Он тяжело вздохнул.

Однако Китти не проявила сочувствия.

— Ну, не жди, что я буду лить над ней слезы, Брайан. Когда она еще была в своем уме, я всегда была недостаточно хороша для ее драгоценного сыночка Эдди. Так что пусть себе сидит и думает над этим. Так я считаю. — Лицо Китти было бесстрастно. Волосы ее были спутаны, на шерстяной кофте темнели пятна.

На какое-то мгновение отец Флинн испытал легкое сочувствие к брату. Если бы можно было выбирать из всех женщин вокруг, что, очевидно, делал Эдди, Наоми была куда более веселой и привлекательной. Но потом он напомнил себе о своем долге, о детях, о своем обете и изгнал подобные мысли.

— Мама не может больше оставаться одна, Китти. Я думаю продать ее дом, а ее поместить в приют.

— Ну, я никогда не имела видов на этот дом, так что действуй, если ты спрашиваешь мое мнение.

— Я скажу об этом Эдди и Джуди, спрошу, что они думают, — сказал он.

— Джуди? О, неужели ее светлость ответит на телефонный звонок в своем Лондоне?

— Она приедет в Россмор через пару недель, — ответил отец Флинн.

— Ей не следует думать, что она может остановиться здесь. — Китти огляделась с видом собственника. — Этот дом мой, и это все, что у меня есть. Я не позволю родственникам Эдди здесь селиться.

— Нет, у меня и в мыслях не было, что она… захочет… э-э… потеснить тебя. — Он надеялся, что голос не выдал его; конечно, Джуди никогда не остановится в таком жилище.

— Так где же она остановится? Она ведь не может поселиться с тобой и с каноником.

— Нет, полагаю, что в одном из отелей.

— Ну, леди Джуди сможет заплатить за это, в отличие от остальных. — Китти презрительно фыркнула.

— Я думаю о приюте «Папоротник и вереск» для нашей матери. Я был там сегодня, похоже, там все очень довольны.

— Это же протестантский приют, Брайан, священник не может отправить родную мать в такой приют. Что люди скажут?

— Ты ошибаешься, Китти, — мягко ответил отец Флинн. — Это приют для людей всех религий или вообще нерелигиозных.

— Я был там вчера с благословением. На следующей неделе они открывают крыло для людей с болезнью Альцгеймера. Я подумал, что, может быть, кто-то из вас пока присмотрит за ней…

Китти смягчилась.

— Ты неплохой парень, Брайан, вовсе неплохой. Такая уж тяжелая жизнь пошла, что ни у кого нет ни капли уважения к священникам.

Он понимал, что это проявление сочувствия.

— Некоторые каплю уважения все же проявляют. — Он бледно улыбнулся, вставая, чтобы идти.

— Почему ты не бросишь все это?

— Потому что я добровольно принял на себя эти обязанности, и хоть и редко, но могу чем-то помочь, — грустно сказал он.

— Всегда рада тебя видеть, — сказала Китти, своим тоном намекая на то, что она едва ли не единственная в Россморе, кто рад его видеть.

Он сообщил Лили Райан, что повидается с ней и расскажет, как себя чувствует в тюрьме ее муж Эйдан. Она все равно любила его и сожалела, что свидетельствовала против него в суде. Тем не менее это было единственным выходом; побои на этот раз были столь жестокими, что дело закончилось больницей, а ведь у нее было трое детей.

У него не было настроения разговаривать. Но какое значение имело его настроение? Он заехал на ее узкую улочку.

Младший из мальчиков, Донал, учился последний год в школе при церкви. Его не было дома.

— Вы ведь надежный человек, святой отец?

Лили была очень рада видеть его. Хотя у него и не было для нее хороших новостей от мужа, утешало то, что она считает его надежным. Ее кухня сильно отличалась от той, где он только что был. Подоконник был заставлен цветами, медная посуда сверкала, в углу стоял столик, за которым она подрабатывала составлением кроссвордов: все было в полном порядке.

Она поставила на стол тарелку с песочным печеньем.

— Благодарю, нет, — сказал он с сожалением. — В предыдущем месте мне сказали, что я жирный как свинья.

— Держу пари, что это не так. — Она не обращала на него внимания. — Не будем ходить вокруг да около. Расскажите мне, как он там?

И со всей возможной деликатностью отец Флинн попытался построить на основе утренней встречи с Эйданом Райаном рассказ, который принесет пусть каплю утешения его жене, которую он избил, а теперь не желает видеть. Жене, которую он всерьез подозревал в продаже их ребенка чужим людям.

Отец Флинн просмотрел газетную статью двадцатилетней давности о том, как маленькая девочка Райанов исчезла из коляски рядом с магазином в городе.

Ее так никогда и не нашли. Ни живую, ни мертвую.

Отец Флинн пытался вести разговор в обнадеживающем тоне, произнося наборы словесных штампов: Господь милостив, никто не знает, что будет потом, следует ценить каждый день.

— Вы верите в святую Анну? — внезапно спросила его Лили.

— Ну да, я думаю… конечно, я верю, что она помогает и… — Он помедлил, не зная, как она воспримет сказанное.

— Но как вы думаете, она слышит нас у источника? — продолжала спрашивать Лили.

— Поскольку, Лили, источник служит местом поклонения в течение столетий, это само по себе говорит о его силе. И, конечно, святая Анна находится на небесах, как и все святые, хранящие нас…

— Я это знаю, святой отец. Я тоже не верю в источник, — прервала его Лили. — Но я была там на прошлой неделе, и, честное слово, это было удивительно. В этот самый день все, кто туда пришел, были удивлены, и вы тоже удивитесь.

Отец Флинн попытался изобразить вежливое удивление, правда, не очень успешно.

— Я знаю, святой отец, вы поймете меня. Знаете, я хожу туда каждый год в день ее рождения. Моя маленькая девочка, она исчезла задолго до того, как вы появились в здешнем приходе. Обычно хожу без особой цели, но на прошлой неделе я посмотрела на это как-то по-другому. Было так, как будто святая Анна действительно слушала меня. Я рассказала ей обо всех своих бедах, которые произошли из-за этого, и что бедный Эйдан был не прав, обвинив меня в случившемся. Но в основном я просила ее дать мне знать, в порядке ли Тереза, где бы она ни была. Я была готова на все, лишь бы знать, что она счастлива где-то.

Отец Флинн молча смотрел на несчастную женщину, не в силах как-то отреагировать на ее слова.

— Как бы то ни было, святой отец, я знаю, что людям встречаются двигающиеся статуи и говорящие иконы, и обычно думают, что все это чепуха, но здесь что-то было, святой отец, здесь действительно что-то было.

Он по-прежнему сидел молча, но кивнул, и она продолжила:

— Там было около двадцати человек, все со своими собственными рассказами. Была женщина, говорившая так, что любой мог слышать ее: «О святая Анна, сделай так, чтобы он не охладевал ко мне, сделай так, чтобы он больше не отворачивался от меня…» Все могли ее слышать и быть в курсе ее проблем. Но никто из нас специально не прислушивался. Каждый думал о своем. И внезапно у меня появилось чувство, что с Терезой все в порядке, что у нее было пышное празднование двадцать первого дня рождения пару лет назад, у нее все хорошо и она счастлива. Было так, словно святая Анна сказала мне, что можно больше не беспокоиться. Я знаю, это кажется смешным, святой отец, но это принесло мне столько радости, и что в этом плохого? Я так хотела, чтобы бедный Эйдан мог оказаться там, когда она это сказала, или внушила мысль, или воплотилась в моем сознании, или что там еще она сделала. Это дало бы ему покой.

Отец Флинн в ответ сказал о неисповедимости путей Господних и даже вставил цитату из Шекспира о том, что есть многое на свете… что и не снилось нашим мудрецам. Затем он покинул маленький дом и поехал на опушку леса.

Когда он шел через лес, его приветствовали люди, прогуливающие собак, бегающие трусцой в спортивных костюмах, что, по мнению его невестки, ему необходимо было делать самому. Женщины катили коляски, и он останавливался, чтобы восхититься младенцем. Каноник говаривал, что игривое приветствие «А кто это у нас тут?» было замечательным выходом из положения, если вы встречали коляску с ребенком. Оно подходило к младенцам обоего пола и позволяло не помнить имена. Родители ребенка сами предоставят вам всю информацию, и тогда вы ею и воспользуетесь — «какой славный парень!», «какая красивая девочка!».

Он повстречал Кэтела Чамберса, управляющего местным банком, который сказал, что пришел в лес, чтобы проветрить голову.

Чамберсу досаждали люди, желающие занять денег, чтобы купить здесь землю, а потом, когда начнут строить дорогу, с большой выгодой ее продать. Было очень трудно принять решение. В Главном управлении банка считали, что он, как живущий в этой местности, должен предвидеть, что произойдет потом. Но как можно это знать?

Флинн сказал Чамберсу, что адвокат Майлс Бэрри находится в столь же затруднительном положении. К нему приходили уже трое с просьбой сделать предложение Ноланам по поводу их маленькой фермы. Это просто спекуляция и жадность, вот что это такое.

Отец Флинн сказал банкиру, что рад встрече с ним, человеком, который думает о подобных вещах, что это очень взбадривает, но Кэтел ответил, что в Главном управлении на все смотрят совершенно иначе.

Сканк Слэттери прогуливал двух своих борзых и подошел, чтобы подшутить над отцом Флинном.

— A-а, святой отец, направляетесь к языческому источнику? Надеетесь, что древние боги сделают то, чего не в силах сделать современная церковь? — Голос его был язвительным, а две его костлявые борзые вздрагивали, словно их раздражали такие шутки.

— Я же всегда ищу более простые пути, Сканк, — ответил отец Флинн сквозь зубы. Он изобразил улыбку и смотрел на Сканка, пока его гнев не иссяк, а Сканк не повел своих трясущихся собак прочь.

Отец Флинн тоже пошел дальше с мрачным выражением на лице; впервые он сам направлялся к источнику Святой Анны. Он бывал здесь по долгу службы, это всегда огорчало и смущало его, но он никогда не приходил сюда по своей воле.

Несколько деревянных знаков, вырезанных верующими местными жителями, в течение многих лет указывали дорогу к источнику, который находился в большом скалистом гроте, похожем на пещеру. Место было сырое и холодное; ручей сбегал с возвышения и растекался вокруг; было грязно, и стояли лужи — верующие подходили сюда, чтобы зачерпнуть воды старым железным ковшом, и часто проливали на землю.

Было утро буднего дня, и он подумал, что там не окажется много народу.

Кусты боярышника вокруг грота были сплошь обвешаны кусочками материи, записками и ленточками, даже наградными знаками и амулетами, упакованными в пластик или целлофан.

Это были обращения к святой, просьбы и пожелания, иногда благодарности за оказанную услугу:

«Он не пьет уже три месяца, святая Анна, благодарю тебя и молю укрепить его в этом…»

«Муж моей дочери собирается расторгнуть брак, если она в ближайшее время не забеременеет…»

«Я боюсь идти к врачу, но я харкаю кровью, пожалуйста, святая Анна, попроси Господа, чтобы даровал мне здоровье. Это просто какая-то инфекция, и это скоро пройдет…»

Отец Флинн прочитал все записки. Лицо его порозовело.

Наступил двадцать первый век в стране, которая быстро становилась мирской. Откуда идет это идолопоклонничество? Ходят ли сюда только пожилые? Возврат к добрым старым временам? Но многие из тех, кого он встретил лишь за сегодняшнее утро, были людьми молодыми, и они верят в силу источника. Его родная сестра возвращается сюда из Англии, чтобы ей послали мужа, молодая польская пара хочет крестить здесь детей. Лили Райан, которая считает, что статуя поведала ей о благополучии ее давно исчезнувшей дочери, чуть больше сорока.

Это было вне его понимания.

Он вошел в грот, где люди оставляли костыли, палки и даже очки, как символ надежды на то, что они исцелятся и будут способны управляться без них. Там лежали детские ботинки и носки — что они означали? Благодарность за рождение ребенка? Просьба исцелить больное дитя?

И в тени — эта огромная статуя святой Анны.

Ее подкрашивали и подновляли из года в год, делая круглые щеки все более розовыми, коричневое покрывало все ярче, а волосы под кремовым покрывалом все светлее.

Если бы святая Анна существовала в действительности, она была бы невысокой темноволосой женщиной из Палестины или Израиля. Она не могла выглядеть как девушка на рекламе ирландского плавленого сыра.

Люди, стоявшие на коленях перед источником, казались совершенно обычными людьми. Здесь их было больше, чем когда-либо бывало в церкви Святого Августина в Россморе.

Это было удручающее и отрезвляющее зрелище.

Статуя равнодушно смотрела, и отец Флинн почувствовал облегчение. Если бы он начал воображать, что статуя обращается лично к нему, он бы оставил свои намерения.

Но поскольку статуя ничего ему не говорила, он почувствовал потребность обратиться к ней. Он посмотрел на молодое встревоженное лицо дочери Майлса Бэрри, которой не удалось поступить на юридический факультет, к великому огорчению ее отца. О чем она может молиться, стоя с закрытыми глазами и сосредоточенным лицом?

Он увидел Джейн, чрезвычайно элегантную сестру Пэппи, хозяйки приюта для пожилых. Джейн, которая, даже на неискушенный взгляд отца Флинна, носила наряды от высококлассных модельеров, что-то тихо говорила статуе. Молодой человек, работавший в овощном ларьке на рыночной площади, тоже был здесь, его губы беззвучно шевелились.

Отец Флинн в последний раз взглянул на статую, и ему захотелось спросить святую Анну, слышит ли она молитвы всех этих людей и что делает, когда два человека просят о противоположном?

Но он счел это фантазией, если не безумием.

Он коснулся стен пещеры, сырых стен с нацарапанными на них посланиями, и вышел из грота. Он прошел мимо кустов боярышника, загораживающих вход, кустов, которые никто не подрезал, потому что они несли на себе надежды, молитвы и просьбы столь многих людей.

Даже на старых деревянных воротцах была приколота записка: «Святая Анна, услышь мой голос».

Отец Флинн почти слышал эти голоса вокруг себя. Зовущие, просящие и молящие из года в год. Он услышал собственный голос, творящий небольшую молитву:

«Пожалуйста, позволь мне услышать голоса, обращенные к тебе, и узнать, кто эти люди. Если я направлен делать добро, позволь мне узнать, о чем они просят, как мы можем откликнуться и что мы можем сделать для них…»

 

Глава 2. ОСТРЕЙШИЙ ИЗ НОЖЕЙ

 

1. Недди

Я слышал, люди обо мне говорят: «А, Недди Нолан! Ну, про него не скажешь, что он острейший из ножей…»

Но, знаете, я никогда и не хотел быть таким человеком. А что касается ножей, то несколько лет назад у нас был на кухне очень острый нож, и все говорили о нем с ужасом. «Положи острый нож на полку, пока кто-то из детей не отрезал себе руки», — говорила моя мама. А папа говорил: «Лезвие острого ножа должно быть обращено к стене, чтобы кто-то не порезался». Родители жили в страхе, что может случиться что-то ужасное и вся кухня будет залита кровью.

Сказать по правде, острый нож здесь ни при чем. Он не был предназначен пугать людей, хотя и способен на это. Но я не стану рассказывать людям об этом, иначе меня опять назовут неженкой.

Неженка Недди — так меня многие зовут.

Да, потому что я не мог слышать писк маленькой мыши, попавшей в мышеловку, и страдал, когда конные охотники, преследующие лису, приближались к нашему дому. Я видел глаза лисы, спасающейся бегством, и гнал ее в Боярышниковый лес. Парни думают, что я веду себя как неженка, но, на мой взгляд, мышь вовсе не мечтала попасть в мышеловку, она хотела мирно жить в поле и стать старой доброй мышью. А очаровательная рыжая лиса совершенно точно не сделала ничего такого, что могло так досадить всем этим гончим, лошадям и людям, одетым в красное, что они с такой яростью преследовали ее.

Но другим людям я не мог быстро и внятно объяснить подобные вещи, да никто и не ожидал от меня слишком многого, так что меня более или менее оставили в покое.

Я думал, что, когда я вырасту, все будет по-другому. Взрослые не ведут себя глупо, а если и ведут, то не жалеют об этом. Я был уверен, что со мной произойдет то же. Но, похоже, мое взросление длилось слишком долго.

Когда мне было семнадцать, наша компания — я, мой брат Кит и его друг — поехали в фургоне на танцы аж за несколько миль от Россмора за озера, и там была эта девушка. Она выглядела совсем не так, как другие; те носили платья с бретельками на плечах, а на ней был джемпер с высоким воротом и юбка, у нее были очки и вьющиеся волосы, и, похоже, никто не собирался приглашать ее на танец.

Итак, я пригласил ее, а когда танец закончился, она пожала плечами и сказала:

— Ладно, хоть на один танец меня пригласили.

Я пригласил ее еще и еще раз, и, когда все танцы закончились, я сказал:

— Ты была приглашена четырнадцать раз, Нора.

А она сказала:

— Я думаю, ты хочешь проводить меня.

— Проводить? — спросил я.

— Мы бы погуляли, — сказала Нора вялым покорным голосом. Это была плата за то, что ее пригласили на танец четырнадцать раз.

Я объяснил, что мы с другой стороны озер, из-под Россмора, и мы все поедем домой вместе. В фургоне.

Мне было жаль оставлять ее огорченной и разочарованной, но пришлось уехать вместе со всеми.

Они насмехались надо мной всю дорогу.

— Недди влюбился! — распевали они во все горло.

Совсем не до песен стало четыре месяца спустя, когда Нора со своим папочкой появилась у нас и сказала, что я являюсь отцом ее будущего ребенка.

Я был потрясен до глубины души.

Нора не смотрела на меня, она уставилась в пол. Я мог видеть только ее макушку. Ее темные вьющиеся волосы. Меня охватила волна жалости к ней. Особенно когда Кит и другие мои братья накинулись на Нору и ее отца.

Совершенно исключено, сказали они, чтобы их Недди провел хоть десять секунд наедине с Норой. Тому есть сотня свидетелей. Они собираются пригласить каноника Кэссиди как главного свидетеля. Раскрасневшись, они заявили Нориному папаше, что готовы присягнуть, что я даже не поцеловал ее на прощание, когда они затаскивали меня в машину. И что это самое крупное жульничество, с каким они столкнулись.

— Я никогда ни с кем не занимался любовью, — сказал я Нориному отцу. — Но если вы считаете, что я этим занимался и результатом стало зачатие ребенка, я, конечно, несу ответственность и буду иметь честь жениться на вашей дочери, но, вы знаете… так вообще-то не бывает.

И по какой-то причине все поверили мне. Все до единого. И ситуация разрешилась.

А бедная Нора подняла свое красное заплаканное лицо и посмотрела на меня сквозь свои толстые очки.

— Извини, Недди, — сказала она.

Я никогда больше не слышал о ней.

Однажды кто-то сказал, что во всем виноват ее дед, потому что всеми деньгами семьи владел он и ничего не делалось без его ведома. Я так и не узнал, родила ли она ребенка и воспитала ли его. Ее семья жила так далеко от Россмора, что спросить было не у кого. А моя семья не советовала мне наводить справки.

Они очень зло высмеяли меня.

— Самоуверенный сопляк, — сказала мама.

— Наш Недди возьмет под свое крыло еще чьего-нибудь байстрюка, — добавил дед.

— Пожалуй, даже Неженка Недди не способен на такую глупость, — произнес папа.

А у меня был комок в горле при мыслях о бедной молодой женщине, которая так гордо сказала, что согласится еще на один танец, и так ужасно отблагодарила меня за удовольствие, полученное от четырнадцати танцев.

Все это было очень печально.

Вскоре я покинул Россмор и поехал в Англию, в Лондон, работать на стройках с моим старшим братом Китом. Он подыскал квартиру над магазином; их там уже было трое, а я стал четвертым. Там было не очень чисто и аккуратно, но она располагалась рядом со станцией метро, а в Лондоне это самое главное.

Сначала я только заваривал чай и носил все на стройплощадку, а они так стучали старыми кружками, что те кололись, так что, когда я получил первые деньги, я пошел в магазин и купил дюжину новых больших кружек. И все были слегка удивлены тем, что я чисто мыл кружки и завел кувшин для молока и вазочку для сахара.

— Наш Недди — настоящий джентльмен, — сказали они обо мне.

Я никогда не был уверен, хвалили они меня или порицали. Но это совсем не важно.

Во время работы на стройке они проделывали кое-какие дела, например, каждый шестой контейнер для мусора наполняли вовсе не мусором — там были мешки с цементом, кирпичи и попадались даже запасные инструменты. Очевидно, здесь была своя система или договоренность, но мне никто этого не объяснил, поэтому, естественно, я обратил внимание мастера на то, что хорошие материалы выбрасываются, и думал, что все окажутся довольны.

Но они не были довольны.

Не тут-то было.

Кит был раздосадован больше всех. Мне было приказано оставаться на следующий день дома.

— Но меня же уволят, если я не пойду на работу, — возразил я.

— Если ты пойдешь, парни спустят с тебя шкуру, — сказал Кит сквозь зубы. Лучше было не спорить с ним.

— Что же мне делать весь день? — спросил я.

Кит всегда знал, что кому нужно делать. Но не в этот раз.

— Господи, Недди, я не знаю, делай что-нибудь, провались оно все, приберись тут, в конце концов. Что угодно, только не подходи к стройке.

Остальные вообще не разговаривали со мной, из чего я понял, насколько важен был этот полный контейнер для мусора. Я сел подумать. Все было не так просто.

Я рассчитывал скопить в Лондоне кучу денег. Тогда я устроил бы маме отпуск и подарил бы папе красивое кожаное пальто. А теперь мне было приказано не ходить на работу.

Приберись здесь, было сказано. Но чем? У нас не нашлось ничего для этого: ни отбеливающих средств для раковины или ванны, ни стирального порошка. Нечем было полировать мебель. А у меня осталось только девять английских фунтов.

У меня возникла идея, и я спустился в магазин Патела, который работал круглосуточно.

Я набрал моющих средств и взял банку белой краски, в общей сложности на десять фунтов, и сложил все в коробку. Затем я спросил мистера Патела:

— Предположим, я прибрался в вашем дворе, подмел его, аккуратно уложил все ваши ящики и коробки. Отдадите ли вы мне все это в качестве платы?

Он задумчиво посмотрел на меня, как бы прикидывая цену и количество работы, которую мне предстоит сделать.

— А окна магазина ты тоже помыл? — решил он поторговаться.

— Разумеется, мистер Пател, — ответил я, широко улыбнувшись.

И мистер Пател тоже улыбнулся в ответ.

Затем я пошел в прачечную и спросил, могу ли я покрасить их дверь, которая выглядела не лучшим образом.

— Сколько ты хочешь? — Миссис Прайс, хозяйка этого заведения, которая, говорят, имела много друзей-джентльменов, была умудрена опытом.

— Я хочу две коробки стирального порошка, — сказал я.

Дело было сделано.

Когда Кит и другие парни вернулись со стройки, они не поверили своим глазам.

Постели были застланы чистым бельем, старый линолеум на полу блестел, стальная раковина сверкала. Я выкрасил шкафчики на кухне и в ванной.

Я сказал, что могу на следующий день еще поработать у Патела и мне дадут средство для восстановления эмали в ванне. А в прачечной тоже есть что покрасить, так что мы можем постирать кучу вещей — рубашки, джинсы, все, что угодно, — я уже набил сумки тем, в чем нельзя уже было ходить на стройку или еще куда-нибудь.

Поскольку они, похоже, успокоились и были очень довольны уютной, обновленной и чистой квартирой, я решился спросить о другом. Мастер кого-нибудь прищучил?

— Ну, возможно, — сказал Кит. — Он не мог поверить, что ты меня мог заложить, своего родного брата! Я внушил ему, что никто не мог этого сделать, никто из парней, живущих со мной. Так что он решил, что ему нужно всюду искать воров. И теперь он повсюду и высматривает их.

— Ты что, думаешь, он найдет их? — спросил я удивленно.

Можно было подумать, что мы — персонажи триллера.

Все смущенно посмотрели друг на друга. Наступило молчание.

— Наверное, нет, — сказал Кит через некоторое время.

— А я смогу пойти на работу на следующей неделе?

Снова тишина.

— Ты знаешь, ты так здорово поработал здесь, Недди, превратил это в отличное жилье для нас, может быть, этим ты и будешь заниматься?

Я был обескуражен. Я думал, что буду ходить с ними на работу каждый день как напарник.

— Но где же я возьму деньги на жилье и для дома, если у меня не будет никакой работы? — тихо спросил я.

Кит наклонился ко мне и заговорил как мужчина с мужчиной.

— Я думаю, мы можем считать себя компанией, Недди, а ты можешь быть нашим управляющим.

— Управляющим? — переспросил я, потрясенный.

— Ну да, представь, что ты будешь готовить завтрак и даже упаковывать для нас ленч, а это место содержать в полном порядке. И, конечно, контролировать наши финансы, относить наши деньги на почту за нас. Так ты облегчишь жизнь нам, а мы все скинемся на оплату твоего труда. Что вы об этом думаете, парни? Хорошее чистое жилье, мы даже сможем приглашать сюда гостей, раз Недди гарантирует нам качество.

Они все сказали, что это классная идея, а Кит побежал в магазин и купил рыбы и картошки для всех, чтобы отметить день моего назначения управляющим.

Работы было много, но значительно более простой, чем работа на стройке, потому что все было заранее оговорено, и я точно знал, что должен делать. Я написал обо всем этом в своем еженедельном письме домой и думал, что мама и папа будут рады. Но они в своих письмах выражали опасение, не используют ли меня Кит и прочие как дешевую рабочую силу и не перегружают ли работой.

«Ты такой скромный, воспитанный мальчик, — писала моя мама, — ты должен позаботиться о себе в этой жизни. Ты обещаешь мне это?»

Но на самом деле это оказалось нетрудно, потому что все были добры ко мне, и я все успевал. После приготовления горячего завтрака для парней я вел детей Патела в школу. Затем я открывал прачечную, потому что миссис Прайс, имевшая много друзей-мужчин, ранним утром бывала не в форме.

После этого я возвращался к семейству Патела и помогал им расставлять товары на полках и относить мусор на свалку. Затем нужно было наводить порядок в квартире, делать уборку, и каждый день я старался сделать что-то новое, вроде сооружения новой полки или приобретения подержанного телевизора, который мне дали в обмен на уборку в мастерской по ремонту телевизоров. Потом Кит нашел видеомагнитофон, который упал с грузовика, но не разбился, так что у нас было как бы собственное кино в столовой.

Я приводил из школы детей Патела и делал покупки для Кристины, старой дамы-гречанки, которая сшила нам занавески.

И каждый год я приобретал билеты обратно в Ирландию. Мы с Китом возвращались домой на маленькую ферму под Россмором, чтобы повидать родителей.

Каждый раз что-то было по-новому, город очень быстро рос и расширялся. Теперь был даже автобус, который ходил до поворота к нам. Я никогда не слышал ничего о бедной Норе и ее жизни. Кит сказал, что не у кого спросить.

Когда мы приезжали домой на эти две недели, я всегда делал какую-то работу по хозяйству. Ну, Кит обычно пропадал на танцах и не замечал ничего такого, а жилье ветшало, и требовалось то что-то подкрасить, то что-то починить. Папа занимался скотом, и у него не оставалось времени или сил для этого.

Я предложил Киту купить им хороший телевизор или даже стиральную машину, но Кит сказал, что у нас не хватит денег и не надо, чтобы нас считали миллионерами, потому что это не вызовет у наших соседей ничего, кроме зависти.

Меня беспокоило мамино здоровье. Она всегда была болезненна, но она говорила, что святая Анна дала ей эти дополнительные годы, для того чтобы она могла увидеть, как растет ее семья, и что за это она очень ей благодарна. Как-то летом мне показалось, что она очень плохо выглядит, но она сказала, чтобы я не беспокоился за нее, что все хорошо, и сейчас им стало жить легче, потому что папа продал одно поле и часть скота, и теперь он чаще бывает дома и может приготовить для нее чашку чаю. Ее ничто не беспокоит, за исключением того, как будет жить папа, когда ее не станет.

А потом мы с Китом приехали на мамины похороны.

И все наши друзья в Лондоне прислали цветы, потому что я рассказывал им о маме. Говорили, что к Киту очень хорошо относятся в Лондоне, раз у него столько друзей. На самом деле это были мои друзья, но это не имело никакого значения.

Бедный папа выглядел как тяжелораненый. Его лицо было полно печали, когда он прощался с нами.

— Теперь тебе предстоит присматривать за Недди, — наставлял он Кита на станции железной дороги. Как показало дальнейшее, все потом случилось совсем не так.

— Как ты думаешь, он не заплатит за нас? — проворчал Кит. Но деньги у меня были, и я мог заплатить за нас…

А потом, поскольку я привел в порядок все наружные помещения мистера Патела, когда он расширил площадь складов, он предоставил нам еще одну отдельную комнату за ту же плату, и один из наших парней перешел туда и завел девушку для серьезных отношений, так что теперь нас было только трое в квартире, и у каждого было по комнате.

У остальных тоже бывали девушки, вполне приятные девушки, они завтракали и были очень милы со мной.

Все были очень заняты, и время летело незаметно, и вот мне исполнилось тридцать семь, но я почти двадцать лет копил деньги, так что мне повезло с этой стройкой. В самом деле, если вы откладываете двадцать фунтов в неделю сначала, а потом больше, от тридцати до пятидесяти, все это складывается в весомую сумму.

Каждый год мне приходилось уговаривать Кита поехать со мной домой. Он говорил, что чувствует себя в Россморе заживо погребенным. А в один из наших приездов оказалось, что с папой не все в порядке. Он не отремонтировал загон для птицы, и лисица съела всех кур. Он не мог больше ходить в магазин и полагался на людей, заходящих к нему и предлагающих продать скот, отчего ему становилось еще хуже.

Он сильно постарел и совсем не ухаживал за домом. Я сказал Киту, что папа больше не может жить один. Кит ответил, что мысль о доме призрения вызывает у него ярость. Как будто бы я хотел отправить нашего папу в дом призрения!

— Нет, — сказал я, — я буду ухаживать за ним. Постараюсь работать за него.

— И получить все наследство? — с ужасом спросил Кит.

— О нет, Кит, я попрошу кого-нибудь оценить все, может быть, Майлса Бэрри, адвоката из города, а затем дать тебе и остальным вашу долю. Это будет по-честному, разве нет?

— Ты будешь жить здесь с отцом? — Кит смотрел на меня, открыв рот.

— Кому-то нужно это делать, — объяснил я, — и потом, я скоро женюсь, если смогу найти хорошую девушку.

— Купить этот дом? Выдать нам нашу долю? Что за мечты? — Кит рассмеялся.

Но я мог купить его, и я сделал это прямо на следующий день, и папа был очень рад, но Киту это совсем не понравилось.

Он сказал, что у него нет сбережений, и я, который в своей жизни ни одного дня не работал, не буду ли так любезен залезть в свой карман и дать ему на приобретение маленькой фермы или хорошей квартиры, пригодной для джентльмена. Это был очень странный поворот дела.

— Но почему ты считаешь, что я в своей жизни ни одного дня не работал, я же был вашим управляющим? — закричал я, чрезвычайно расстроенный этим нелепым обвинением.

Он, похоже, не был согласен с моим объяснением.

— Я был вашим управляющим, — настойчиво повторил я. Потому что я действительно им был. Я устроил хорошую квартиру, в которой они жили. Я мог бы еженедельно откладывать их деньги так же, как откладывал свои, если бы они мне их давали. Нужно было пойти на почту и завести счет, и аккуратно его пополнять. Но я не мог по пятницам выцарапать из них деньги, если они пропадали в клубах или тратили их на девушек, или покупали модную одежду.

Причина, по которой я смог накопить денег, состояла в том, что я не пил. Покупал одежду по низким ценам в «Оксфаме», был занят на работе с утра до вечера, и у меня просто не было времени куда-то ходить и тратить деньги — вот я и накопил на дом.

Я все это спокойно сказал Киту и объяснил ему так подробно, что он не мог не понять. Я наблюдал за его лицом и увидел, что он перестал злиться. Его лицо смягчилось и стало приятным, как в тот вечер, когда он сделал меня управляющим. В тот вечер, когда он бегал за рыбой с картошкой. Он положил свою широкую ладонь на мою руку:

— Извини, Недди, я был не прав. Конечно, ты был нашим управляющим, и очень хорошим управляющим. И я не знаю, как мы обойдемся без тебя, если ты не останешься с нами здесь. Но главное, что папа будет под присмотром, и это станет утешением для нас.

Я облегченно улыбнулся. Все опять налаживалось.

— Ты знаешь, быть женатым трудное дело, Недди. Не расстраивайся, если это окажется для тебя не так легко, как все остальное. Женщин очень трудно понять. Тяжелая работа. Ты славный парень, но ты не острейший из ножей, и ты не знаешь, что нужно женщине в наше время.

Он был доброжелателен, поэтому я поблагодарил его, как всегда благодарю за советы, независимо от того, принимаю я их или нет. А я занялся поисками девушки, чтобы на ней жениться.

Это заняло семь месяцев. А потом я встретил Клэр.

Она была школьной учительницей. Я встретил ее, когда она возвращалась из нашей приходской церкви под Россмором с похорон своего отца. Она показалась мне очень хорошенькой.

— Она слишком яркая для тебя, — говорили все.

Ну, папа такого не говорил, потому что ему нравилось жить со мной, и он не хотел говорить ничего такого, что огорчило бы меня. Я варил ему овсянку каждое утро и нанял человека, чтобы он следил за нашими несколькими коровами. Я занимался курами и утками. Мы ходили гулять в лес, чтобы его ноги сохраняли подвижность. Иногда он ходил к источнику поблагодарить святую Анну за все эти годы, которые он прожил с моей мамой. И я каждый день доставлял его в паб повидаться с друзьями, выпить пинту пива и съесть горячий обед.

Папа часто говорил обо мне:

— Недди совсем не такой неженка, как вы все думаете…

Папа решил, что Клэр вполне мне подходит. Он сказал мне, чтобы я потратился на покупку нескольких красивых рубашек и на аккуратную стрижку в салоне в Россморе. Вообразить только, папа знал слово «салон».

Клэр была честолюбива, она сказала мне об этом в самом начале. Она собиралась продолжать учительствовать и, может быть, когда-нибудь стать директором школы, и я сказал, что это хорошо, потому что, на мой взгляд, я мог бы заниматься домом и делать все к ее приходу. А если предположить (только предположить!), что у нас появится ребенок, я мог бы присматривать за ним, пока Клэр находится на работе. К моей радости, она сказала, что все это звучит очень приятно и успокаивающе и она будет счастлива стать моей женой.

Кит не мог приехать на свадьбу, потому что сидел в тюрьме в Англии по какому-то недоразумению. Настоящие преступники были пока не найдены.

Папа заметно окреп и выглядел лучше. Плохо было то, что он страдал от одиночества и впал в депрессию, ведущую к безразличию ко всему на свете.

Мы пригласили хорошего плотника, и он сделал прекрасную работу, разделив дом с учетом пожеланий Клэр, так что, когда она пришла сюда жить после нашей свадьбы, у нас с ней была своя отдельная часть дома. Этот вариант всех устраивал.

Я пригласил папиных друзей приходить к нему по вечерам. Я купил ему большой телевизор, потому что все они любили спортивные передачи.

День нашей свадьбы в Россморе был прекрасен.

Основную церемонию провел каноник Кэссиди, но новый викарий отец Флинн тоже был при деле. И у нас была вечеринка в отеле, где люди говорили речи.

Папа сказал, что его возлюбленная жена, исцеленная святой Анной, тоже присутствует, чтобы поздравить нас, и что я лучший сын в мире и буду лучшим мужем, а когда подойдет время, то, конечно, и отцом.

Я в своей короткой речи сказал, что хотя я никогда не был острейшим из ножей, — и я понимаю, почему люди так говорят, — но я всегда был счастливым человеком. Я достиг всего, чего хотел в жизни, и больше ничего не прошу.

А Клэр сказала, что тоже хочет выступить. Она знает, не принято, чтобы новобрачная говорила, но есть кое-что, о чем она непременно хочет сказать.

Я понятия не имел, что сейчас произойдет.

Она встала в своем красивом платье и сказала всем в зале, что знает: семейное счастье может омрачаться острыми конфликтами, и это похоже на то, как в кухне во время приготовления еды можно пораниться острыми ножами. Но когда она встретила меня, вся ее жизнь перевернулась. А я смотрел в зале на людей и видел, что у всех на глаза навернулись слезы, все они хлопали и одобрительно кричали. И это был счастливейший день в моей жизни…

 

2. Золотая звезда Клэр

Когда я училась в школе Святой Иты в Россморе, я обычно получала золотую звездочку каждую неделю.

Однажды, когда я болела гриппом, другая девочка, моя подруга Гарриет Линч, получила ее, но все равно она была почти моя.

Я обычно снимала ее с моей школьной блузки в понедельник утром и клала ее обратно на стол директора, а часом позже, когда в классах зачитывали списки награжденных, мне вручали ее снова.

Эта награда присуждалась совокупно за хорошие оценки, хорошее поведение и за поддержание престижа школы. Ее нельзя было получить только за усердные занятия. Нет, школа стремилась готовить разносторонне развитых людей.

Я любила ходить в школу. Я приходила рано и уходила поздно. В школе все видели и понимали, что мое присутствие поддерживает ее авторитет. Но я думаю, что любая девочка на моем месте предпочла бы как можно больше находиться в школе, чтобы как можно меньше оставаться дома.

Дело было не только в ошибке моей матери. Не только в ней.

Семейный быт заставляет женщину соблюдать традиции, что в силу конкретных обстоятельств может привести к неприятным или даже опасным последствиям. Считается, что быть замужем в любом случае лучше, чем быть незамужней, что лучше терпеть унижения, чем оказаться брошенной мужем. Женщины идут к источнику Святой Анны молиться, чтобы жизнь их наладилась, вместо того чтобы постараться изменить ее самим.

Я была не единственным ребенком в школе, у кого дома имелись подобные проблемы. Была такая бедняжка, некая Нора. Слегка глуповатая. В ее случае это оказался дедушка, который донимал ее. Она забеременела и сказала, что виноват парень, которого она встретила на танцах, но парень привел своего брата и других свидетелей, и они подтвердили, что он не оставался с ней наедине. И бедная Нора родила своего ребенка и отдала его монахиням на воспитание, а дедушка как ни в чем не бывало продолжал жить в своем доме. Все они знали об этом. В течение всего времени. И не сказали ни слова.

Точно так же в нашем доме все знали о моем дяде Нейле. И тоже все молчали.

Я поставила замок на двери в спальню, и никто не спросил почему. Они прекрасно знали, что брат моего отца пристает ко мне. Но он владел большей частью хозяйства, и что они могли сделать?

Я часто молила Бога, чтобы Он защитил меня от сексуальных поползновений дяди Нейла. Но Бог был слишком занят кучей других дел. Тяжелее всего было то, что все они понимали это, но ничего не могли предпринять. Они знали, что я делаю домашние задания в школе, остерегаясь встретиться с ним в пустом доме, и не возвращаюсь домой до тех пор, пока не бываю уверена, что моя мать вернулась с маслобойни, а отец — с поля, что в доме есть кто-то, кто может защитить меня.

Хождение в школу помогало мне избегать грязных притязаний моего дяди, и я не чувствовала стыда за своих родителей, которые ничего не предпринимали, чтобы помочь мне и облегчить мое положение в семье.

Я думаю, это заставило меня быстро повзрослеть. И когда я сдала выпускные экзамены, я твердо заявила, что буду поступать в университет далеко отсюда.

Я выслушала недовольное ворчанье по этому поводу. Где они возьмут деньги, чтобы оплачивать это, поинтересовался отец. Он волновался по поводу денег всю свою жизнь, это была его величайшая беда.

Почему я не могу остаться дома, пойти на курсы секретарей и присматривать за сестрой, спросила мать.

Моя сестра Джеральдина не нуждалась в присмотре, я ее научила, как ей следует вести себя в семье, и предупредила об опасности. Не случится ли со мной в большом городе чего-то плохого, спросил дядя Нейл, хотя я знала, и мои родители знали, что плохое могло случиться здесь, и гораздо быстрее, если бы я не поставила замок на дверь спальни.

Но я была гораздо тверже, чем все они думали.

Я действительно была достаточно взрослой для своих лет.

Я проживу, сказала я им. Буду работать, чтобы платить за жилье и обучение. Я девочка с золотой звездой. Я всесторонне развита. Я способна заняться чем угодно.

И я это сделала. Я приехала в Дублин за две недели до начала семестра и устроилась на квартиру, где жили еще три девочки. Я стала работать в кафе, где продавали ранние утренние завтраки, и это было очень удобно. Я успевала сделать всю дневную работу и подать горячий завтрак до того, как мне нужно было к десяти часам ехать на лекции. А потом я работала в пабе, от шести до десяти каждый вечер, и весь день у меня был свободен для учебы.

Из-за отвращения к дяде Нейлу и всему, связанному с этим, я не интересовалась парнями, в отличие от своих соседок, поэтому могла целиком посвятить себя занятиям. И к концу первого года я оказалась в числе лучшей пятерки из всей группы, что было успехом.

Я ничего этого не рассказывала, когда вернулась в Россмор. Никому, кроме моей сестры Джеральдины, потому что хотела убедить ее, что мы можем сами что-то сделать, если захотим.

Джеральдина, на мой взгляд, выглядела прекрасно, и она рассказала мне, что теперь вполне способна справиться с дядей Нейлом, громко, восклицая: «О, вы здесь, дядя Нейл, что я могу для вас сделать?», после чего он тут же ускользал. А однажды она сообщила всем, что навесила огромный замок на дверь своей комнаты.

А потом, в середине второго года моего пребывания в университете, случилось много плохого. У моей матери обнаружили рак, и оперировать было уже поздно. Отец в результате стал много пить и пил в одиночку каждый вечер.

Моя сестра ушла жить к младшей сестре моей подруги Гарриет Линч, чтобы спокойно учиться и быть подальше от дяди Нейла.

В это же время в Дублине сильно повысили плату за жилье. И тогда же я познакомилась с Кено, у которого был ночной клуб на узкой, мощенной булыжником улице, и он предложил мне танцевать в клубе. Я сказала, что это глупости, я не умею танцевать, но он ответил, что это не имеет значения. Я высказала опасение, что это может быть опасно — выставлять себя людям напоказ, а потом не позволять себя трогать.

Но у Кено для подобных случаев имелись вышибалы.

А потом умерла мама.

Да, это было ужасно, и я горевала, но никогда не могла забыть, что она была не очень внимательна к нам с Джеральдиной и оставила нас на произвол судьбы. Вскоре после похорон дядя Нейл, не спрашивая согласия отца, продал ферму, а Джеральдина была в таком отчаянии, что не смогла ходить в школу. Я подумала, что, если соглашусь на эти проклятые танцы, это будет означать, что у меня появится своя квартира в Дублине, я закончу университет, а Джеральдину помещу в одну из этих шестилетних школ, дающих аттестат об образовании, и смогу присматривать за ней. Поэтому я ответила Кено согласием и в чисто условных трусиках танцевала вокруг шеста каждый вечер.

Это было глупо. И тоскливо.

И музыка временами ужасно надоедала.

Но чаевые были огромные, а вышибалы знали свое дело, и в три часа ночи меня всегда отвозило домой такси. Господи, почему нет?

Я сказала Джеральдине, что работаю в казино, я — крупье, принимающий ставки, и что по закону она слишком мала, чтобы туда ходить, и все шло прекрасно. Но однажды вечером туда зашли, представьте себе, отец Гарриет Линч с друзьями и узнали меня. Они были в шоке.

Я подошла к их столику и сказала сладким голосом, что каждый зарабатывает на жизнь по-своему, как и развлекается на свой лад, и я не вижу никакой необходимости сообщать матери Гарриет Линч или дочерям в Россморе о характере их деловой поездки в Дублин. Они правильно поняли меня, а Кено сказал мне потом, что я самая яркая девушка, когда-либо работавшая в его стойле. Мне не нравилось слово «стойло». От него веяло выставкой скаковых лошадей или чем-то похожим. Но мне нравился Кено. Очень нравился. Он был очень вежлив со всеми нами, а занимался всем этим потому, что у него была очень бедная семья в Марокко, которую нужно было содержать. На самом деле он хотел быть поэтом, но за это не платили денег. Его маленькие братья и сестры не получат образования, если вместо работы в клубе он начнет рифмовать строки.

Я прекрасно его понимала.

Иногда мы вместе с Кено пили кофе — мои друзья из колледжа считали, что он немного рисуется. Он всегда говорил о поэзии, поэтому они принимали его за студента. И он никогда сознательно не лгал, хотя я заметила, что откровенным он тоже не был.

И он не рассказывал моим друзьям, будущим бакалаврам гуманитарных наук, что знает меня как девушку, танцующую почти обнаженной пять вечеров в неделю в его клубе.

Не говорил он этого и Джеральдине, которая теперь тоже училась в университете, но интересовалась моей так называемой работой в качестве крупье в казино. Я не заигрывала с Кено, и он не заигрывал со мной, но мы часто говорили о любви и браке, как это бывает при дружеском общении. Он скептически относился к мысли, что романтические отношения долго сохраняются. Его личный опыт говорил об обратном.

Он сказал, что любит детей, и у него действительно был ребенок, дочь, которая жила в Марракеше и воспитывалась бабушкой. Ее мать исполняла экзотические танцы в одном из его клубов. Так я впервые узнала, что у него есть и другие источники дохода, кроме того клуба, где я работала.

Но мы никогда не возвращались к этому разговору.

— Ты прекрасная девушка, Клэр, — часто говорил он мне, — настоящая звезда.

— У меня была золотая звезда в школе, — объяснила я, и он решил, что это просто замечательно.

— Крошка Клэр — золотая звезда! Бросай эти глупости насчет учительницы и иди в мой клуб навсегда, — стал упрашивать он.

Я объяснила ему, что именно ради того, чтобы стать учительницей, я и пошла работать в клуб. Хотя слишком велика опасность того, что меня увидят родители учеников.

— Ладно, если ты просишь, их здесь не будет, — смеялся он.

Он пришел на вручение дипломов и сел на церемонии рядом с Джеральдиной. Я улыбалась, держа в руке диплом. Если бы они знали, что девушка, получившая диплом с отличием, была танцовщицей, выступавшей топлес… Только Кено знал это, и он аплодировал громче всех.

Через год я стала полноценной учительницей с дипломом и устроилась именно в ту школу, какую выбрала. Я пригласила Кено на ленч, чтобы попрощаться. Он не поверил, когда я сказала ему, чем собираюсь заниматься, но с меня было довольно.

Джеральдина выиграла стипендию, мои сбережения ей уже не требовались.

Я поблагодарила его от всего сердца за все, что он для меня сделал. Он был мрачен, выглядел унылым и сказал, что я неблагодарна.

— Если даже через несколько лет я смогу что-то сделать для тебя, я это сделаю, — пообещала я и была уверена в этом.

Я не слышала о нем в течение трех лет. Ко времени нашей следующей встречи очень многое изменилось.

После нескольких лет пьянства мой отец в конце концов умер, и на похоронах я встретила старика в кресле-каталке, которого звали Марти Нолан и который когда-то знал моего отца. Давным-давно, в те дни, когда еще можно было с ним разговаривать. Симпатичный старик. Его сын, толкавший кресло, был очень добродушным парнем по имени Недди. Недди сказал, что работал в Англии на стройке управляющим у брата и его друзей, а сейчас он вернулся домой и ухаживает за своим отцом.

Он был удивительно спокойным человеком, и мне понравилось разговаривать с ним.

Гарриет Линч сказала мне, что у Недди, конечно, приятная внешность, но если бы я видела его старшего брата, то признала бы, что он настоящий красавчик. Я поинтересовалась, где он сейчас. Гарриет ответила, что, по-видимому, сейчас он сидит в тюрьме за что-то, так что Недди — единственный луч света в этом семействе, хотя не обладает ярким умом и чуть-чуть медлителен. Впоследствии Гарриет Линч сожалела, что добровольно выложила мне эти сведения.

Очень сожалела.

Я опять повстречалась с Недди, потому что я снова и снова приезжала в Россмор, чтобы получить причитающуюся нам с Джеральдиной долю отцовского имущества. Если можно применить слово «имущество» к тому, что осталось от пьяницы, кончившего свои дни в доме призрения. Первые годы я пыталась поддерживать его за счет своих заработков в клубе Кено, хотя врач предупреждал меня, что игра не стоит свеч. Он сказал, что отец плохо осознает, где находится, и просто истратит все на выпивку. Люди отказались давать ему какие-либо деньги.

Я встретилась с дядей Нейлом после похорон, когда он принимал соболезнования по поводу кончины своего несчастного брата.

Я попросила его уделить мне минутку.

Он обратил на меня испепеляющий взгляд.

— Что я могу сделать для вас в этот печальный день, мисс Клэр? — спросил он.

— Ровно треть того, что вы получили за семейную ферму, — вежливо ответила я.

Он посмотрел на меня как на сумасшедшую.

— Одной трети достаточно. Я записала номер банковского счета.

— С какой стати ты решила, что я дам тебе хоть один-единственный евро? — спросил он.

— Видите ли, я думаю, вы бы не хотели, чтобы Джеральдина и я рассказали местному врачу, священнику, половине Россмора и, что более важно, адвокату о причине, по которой мы с ней были вынуждены покинуть дом в очень юном возрасте, — ответила я.

Он посмотрел на меня, словно не веря своим ушам, но я встретила его взгляд, и в конце концов он отвел глаза.

— Никаких проблем. Здесь есть новый молодой викарий, который поможет канонику Кэссиди проследить за всем. Мистер Бэрри пригласит к нам опытного барристера из Дублина, доктор подтвердит, что я просила его помочь вытащить Джеральдину из ваших лап. Знаете ли, мир изменился. Ушли те дни, Нейл, когда дядюшка с деньгами мог вытворять все, что ему заблагорассудится.

Он что-то бессвязно забормотал. Кажется, то, что я назвала его «Нейл», послужило решающим ударом.

— Если ты хоть на мгновение подумала… — начал он.

Я прервала его:

— Неделя с этого момента, и приличный надгробный камень моему отцу.

Это оказалось на удивление легко. Он все выполнил.

Конечно, это был шантаж, но всерьез я так не считала и отбросила подобные мысли.

А потом я стала встречаться с Недди. Он приезжал раз в неделю в Дублин повидать меня. И мы виделись с ним каждую неделю. Мы не спали с ним, потому что Недди был не такой.

И в разгар этих встреч в Дублине, всегда чуть-чуть торопливых, он оставался очень спокойным.

А потом возник Кено.

Я услышала, что он очень нуждается во мне в своем клубе, он просто в отчаянии. У него куча проблем с некоторыми из этих девиц с улицы. Визы, волокита, заполнение бланков. Ему нужен кто-то надежный, кто танцует, конечно, ну и приглядывает за всем.

Я объяснила, что это невозможно, или попыталась объяснить. Я даже рассказала Кено о Недди и о том, что он за человек. Мне не следовало рассказывать Кено о Недди.

Когда он положил на стол фотографии, он упомянул про Недди.

Я не знаю, откуда взялись эти фотографии, на них, безусловно, была я, и позы были довольно выразительными. Было больно смотреть на все это.

Мысль о том, что руководство школы или славный невинный Недди увидят их, была невыносима.

— Это шантаж, — сказала я.

— Я так не считаю, — пожал плечами Кено.

— Дай мне неделю, — попросила я. — Ты должен согласиться.

— Идет. — Кено всегда был покладист. — Но ты мне тоже должна. За жизненный старт.

В течение этой недели Недди сделал мне предложение.

— Я не могу, — ответила я. — Слишком много препятствий.

— Меня не интересует прошлое, — сказал Недди.

— Это как раз не прошлое, — возразила я. — Это будущее.

И я рассказала ему. Абсолютно все. Все до последней мелочи — и про моего жуткого дядю Нейла, и про Джеральдину, и как противны и утомительны танцы. Я положила конверт с фотографиями на стол, а он взял и бросил их в огонь, не открывая конверта.

— Я уверен, ты очень красива на этих фотографиях, — сказал он, — и почему бы людям не платить, чтобы посмотреть на тебя?

— У него есть еще, — сказала я с отчаянием в голосе.

— Да, конечно, но это не имеет значения.

— Но послушай, Недди, я занимаюсь с хорошими девочками из респектабельных семей, неужели ты думаешь, что меня подпустят к ним, если увидят эти фотографии?

— Ладно, я надеюсь, что, если ты выйдешь за меня замуж, мы вернемся в Россмор, и ты будешь работать там.

— Но он все равно может их показать, — сказала я. Я подумала, в своем ли Недди уме.

— Но ты можешь опередить его. Ты можешь сказать на собеседовании, что тебе приходилось зарабатывать на учебу в колледже, выполняя разные работы, в том числе экзотические танцы, — ответил он.

— Это не сработает, Недди, это не сойдет нам с рук.

— Это сработает, потому что это правда. — Он смотрел на меня своими честными голубыми глазами.

— Могу только надеяться, — ответила я.

— Ты скажешь мне «да» и выйдешь за меня замуж, если мы решим эту маленькую проблему? — спросил он.

— Недди, это серьезная проблема. — Я тяжело вздохнула.

— Скажешь, Клэр?

— Хорошо, Недди, я говорю «да». Для меня честь стать твоей женой.

— Тогда все в порядке — мы все уладим, — сказал он.

И мы с ним отправились тем же вечером к Кено. Мы прошли мимо танцовщиц и клиентов в его офис в задней части здания. Сказать, что Кено был удивлен, — все равно что ничего не сказать.

Я представила их друг другу, и Недди заговорил.

Он сказал Кено, что понимает ситуацию, и представляет, как тяжело вести бизнес, имея эти проблемы с персоналом и прочим, но нельзя разрушать мою мечту, потому что я всегда хотела стать учительницей, даже тогда, когда была школьницей.

— У Клэр в школе была золотая звезда, — сказал Кено, по-моему, просто чтобы поддержать беседу.

— Я совсем не удивлен, — сказал Недди, с гордостью посмотрев на меня. — Итак, вы видите, мы не можем заставить Клэр делать что-то другое и препятствовать ее желанию быть учительницей. Никто из нас не может.

Из ящика стола Кено извлек большой коричневый конверт.

— Как насчет фотографий? — спросил он у Недди.

— Они очень красивые, Клэр показала их мне сегодня.

— Она показала? — Кено был удивлен.

— Конечно, если мы собираемся пожениться, у нас не должно быть секретов. Я рассказал Клэр о своем брате Ките, который сидит в тюрьме. Вы не можете не беспокоиться о своих близких. И я знаю, что Клэр очень, очень благодарна вам за то, что вы ей помогли вначале. Поэтому мы здесь.

— Но зачем? — Кено был совершенно сбит с толку.

— Чтобы узнать, нет ли другой возможности помочь вам. — Недди говорил об этом как о чем-то совершенно очевидном.

— Какой еще другой возможности, господи?

— Ну, у меня есть хороший друг, кузнец, он может сделать для вас новые наружные окна, которые будут отлично смотреться и еще надежно защищать от непрошеных гостей. Давайте посмотрим, что еще мы можем сделать для вас. Если танцовщицы устали и хотят где-нибудь отдохнуть, то в лесах, где мы живем, очень тихо… Может быть, кто-то из танцовщиц нуждается в хорошем, спокойном отпуске. Они могут приехать к нам. В Россморе есть на что посмотреть. У нас даже есть чудесный источник в лесах. Люди загадывают желание, и оно исполняется. — Его добродушное лицо было озабочено тем, что бы еще предложить Кено.

Я просила Бога или не дать Кено глумиться над Недди, или дать мне знак, что я выхожу замуж за дурачка. Я очень решительно говорила с Всевышним в своих мыслях:

«Я никогда не надоедала Тебе с просьбами, не так ли? Я не просила ничего у источника Твоей бабушки, святой Анны, верно? Нет, я сама решала свои проблемы и присматривала за маленькой сестрой. У меня мало грехов, кроме танцев, если это грех. Но хотя это глупое занятие, это же не грех, разве не так? А сейчас я хочу избавиться от всего этого и выйти замуж за хорошего человека. Разве не для того Ты существуешь, Господи, чтобы помогать людям в трудных случаях?»

И на этот раз Господь меня услышал.

Кено включил машинку для уничтожения бумаг и сунул туда конверт.

— Их больше нет, — сказал он. — Пусть твой кузнец, Недди, зайдет ко мне. А теперь катитесь отсюда, парочка, и планируйте вашу свадьбу. Мне здесь хватает своих проблем.

И мы вышли из клуба рука об руку и пошли по булыжной мостовой.

 

Глава 3. ОТПУСК ДЛЯ ОДИНОКИХ

 

1. Вера

Все стало ясно с того момента, как я увидела рекламное объявление:

«Отпуск для одиноких

Солнце, море, смех и отдых»

Это было именно то, чего я хотела. В Ассоциации активных пенсионеров мне не понравилось то, что они очень медлительны, в Группе по стимуляции сердечной деятельности люди были недружелюбны. В Садоводстве для пожилых они были определенно враждебны.

Мои кузины, вернувшись в Россмор, сказали, что такой отдых подходит только молодым людям. Непритязательным молодым людям, которые, может быть, хотят заниматься сексом на открытом воздухе или пить все пятнадцать дней, которые там проведут.

Но что об этом сказано в рекламе?

Ничего.

Я заплатила свои двести евро задатка и затем остальное, когда они прислали счет. И никто ни разу не спросил о моем возрасте. И о социальной группе тоже. И я оказалась в аэропорту со своей маленькой пурпурно-желтой биркой с надписью «Отпуск для одиноких».

Я действительно одинокий человек.

Я легко могла выйти замуж за Джеральда или, вполне возможно, за Кевина. Но Джеральд был очень, очень тупой. Поэтому я не вышла за него замуж. А женщина, способная выйти за него, сойдет с ума от скуки. Что касается Кевина, то я не старалась вызвать у него страсть, потому что он был очень ненадежный. С ним я не могла бы чувствовать себя спокойной ни минуты.

И я никогда не жалела о том, что осталась одна. Никогда, кроме одной-единственной ситуации — отпуска.

Приходилось оплачивать комнату еще за одного дополнительно. Часто доставался маленький убогий столик вдалеке от остальных постояльцев. Было не с кем поговорить, в то время как другие беседовали и смеялись чему-то целыми днями. Вот почему я так обрадовалась, увидев объявление об отпуске, предназначенном специально для одиноких.

В аэропорту я увидела массу этих пурпурно-желтых бирок и парней, которые, о да, показались мне слишком молодыми, примерно лет на сорок моложе меня, но других не было. Более пожилые приедут, видимо, позднее.

И пока я стояла в очереди, ожидая регистрации, я поймала несколько быстрых случайных взглядов. Но я всегда ловила на себе эти быстрые случайные взгляды. Женщина шестидесяти с чем-то в джинсах и в большой шляпе от солнца со свободно свисающими полями должна часто вызывать повторные взгляды. Люди смотрят еще раз как бы для проверки, не показались ли им все эти линии и складки под цветастой хлопковой шляпой и над нарядными джинсами.

Девушка-регистратор спросила меня, уверена ли я, что заказала именно тот отпуск, который мне нужен, и я подтвердила, что я действительно одна и смотрю на это спокойно. Позднее, когда все начнут знакомиться, я присоединюсь к кому-нибудь.

— Меня зовут Вера, — представилась я и сердечно пожала руки ближайшим в очереди. Это были симпатичные молодые люди, одну пару звали Гленн и Шэрон, другую — Тодд и Альма. Ни они, ни я не бывали в отпуске для одиноких, и это нас сближало.

— Где вы были в прошлом году, Вера? — спросил Гленн.

Я рассказала им об Ассоциации активных пенсионеров, устраивающей каникулы в Уэльсе, и об автобусном туре в Шотландию годом раньше, где побывала в Группе по стимуляции сердечной деятельности. Я собиралась в поездку для пожилых по садам Корнуолла и еще в Райский уголок, но неожиданно я увидела это приглашение и решила, что это именно то, что мне нужно.

Шэрон, очень хорошенькая девушка с милой улыбкой, спросила, есть ли у меня семья, и я грустно сказала, что нет. Я была единственным ребенком, я никогда не была замужем, но у меня много хороших друзей. И много времени для того, чтобы повидаться с людьми, с тех пор как я вышла на пенсию.

Тодд поинтересовался, откуда я. Я объяснила, что в настоящее время из Дублина, а вообще я родом из Россмора — они, возможно, о нем и не слышали. Оказалось, что слышали.

О Россморе, оказывается, рассказывали по телевизору — там есть самый настоящий чудесный источник, выполняющий любые желания. Альма сказала, что, может быть, стоило всем поехать туда вместо Италии и загадать что-то у священного источника. Я хотела было сказать им, что на самом деле источник не священный, что он существовал задолго до того, как святой Патрик приплыл в Ирландию. Но это было бы ошибкой — давать молодым людям слишком много информации.

Гленн спросил, бывала ли я в Италии раньше, и я рассказала им, что посетила Рим, Флоренцию и Венецию, но в этом месте, Белла-Аврора, куда мы ехали сейчас, я никогда не бывала. Фактически я о нем даже не слышала до тех пор, пока не прочитала брошюру, где сказано, что там много интересного. И мне страстно захотелось повидать, что же это такое.

— В основном вечеринки, я думаю, — сказала Альма. Ее друг в прошлом году был здесь и сказал, что было здорово, можно было запираться и днем и ночью.

«Запираться»? Я удивилась, но вслух ничего не сказала. Молодые люди так раздражаются, когда вы чего-то не понимаете.

— Звучит заманчиво, — сказала я весело, и, может быть, мне показалось, но они посмотрели на меня с большим интересом.

Когда мы прибыли и получили в аэропорту багаж, две почти обнаженные девушки в пурпурно-желтых бикини записали нас и посадили в автобус. Миновав несколько больших курортов, мы приехали в Белла-Аврора. Всюду были большие белые отели, обращенные к морю, ряды кафе, пиццерий, кафе-мороженых, баров.

Было трудно заметить что-либо особенно интересное. Очень громкая музыка неслась отовсюду — но я подумала, что не стоит ни на что жаловаться, пока не устроишься. Возможно, здесь весело, хотя способов веселиться, похоже, было маловато, пляж выглядел переполненным. Однако веселье было обещано.

Три чуть менее обнаженные девушки с папочками в руках ждали нас у отеля, чтобы распределить по нашим комнатам; нам было сказано, что у нас есть полчаса, чтобы распаковать свои вещи, а затем мы приглашаемся на общую выпивку.

Я повесила свои вещи, приняла душ, надела джинсы и красивую чистую футболку, и вот я уже внизу.

К моему удивлению, почти все прилетевшие были почти обнажены, вроде девушек-служащих. У очень многих была совсем белая кожа, но некоторые, как Альма и Шэрон, обладали изумительным темным загаром. Шэрон выглядела очень красиво, как будто прибыла откуда-нибудь с Гавайев. Они выглядели так, словно провели здесь несколько недель.

Подали что-то вроде фруктового пунша, он был приятен на вкус и освежал; нас всех мучила жажда из-за жары, перелета и всего остального. Почти обнаженные девушки-служащие проинформировали нас о клубах, которые открываются в полночь и где все было очень живо, классно и полно действия. А потом я почувствовала себя немного странно, и, поскольку бассейн закрывался, я решила прилечь на время и закрыла глаза.

Когда я проснулась, уже темнело, другие, похоже, танцевали рядом с бассейном. Звучала очень громкая музыка.

Тодд лежал на одном из деревянных диванчиков неподалеку от меня.

— Они добавили изрядную доли водки в этот коктейль, — сказал он голосом знатока.

Водки? Я пила водку днем, в эту жару?

— Должен вам сказать, что вы очень выносливый человек, Вера, — произнес Гленн, держась за голову. — Мне нравятся женщины, которые могут как следует выпить. Лично я думаю, что мне надо пройтись. Увидимся за обедом…

Обед? Я думала, что пропустила его и пора спать. Может быть, еда будет привычной.

Обеденный зал был украшен бумажными цветами, и можно было выбирать место на свой вкус. Я села рядом с Шэрон, которая была печальна и не хотела есть. Она сказала мне, что ей нравится Гленн, но, по сути дела, он не очень хочет ее видеть. Только этот шумный Тодд подходил к ней, а потом напился пьяный. Все это ужасно, не правда ли?

Я сказала, что это только начало, может быть, не стоит слишком быстро начинать заигрывать. Она расцвела и плотно пообедала.

Сразу после полуночи они все направились в один из интересных клубов по дороге к морю, а я отправилась спать и опять все пропустила.

Следующим утром я пошла в бассейн, проплыла его три раза и почувствовала себя гораздо лучше. Я огляделась в поисках своих новых друзей, но никого не увидела. Я вернулась к бассейну и села почитать. Я неплохо прогулялась и обнаружила старую церковь или музей, но я не хотела, чтобы мои знакомые и другие «одинокие» решили, будто я их сторонюсь. Я ждала и ждала, но никто не появлялся.

Потом я подумала, что, должно быть, я пропустила что-то интересное, организованное в то время, когда со мной случилось что-то вроде потери сознания из-за фруктового пунша с водкой прошлым вечером. Одна из почти обнаженных девушек-служащих вручила мне свою карточку на случай возникновения каких-либо проблем, поэтому я позвонила ей и поинтересовалась, не пропустила ли я чего-нибудь интересного.

Девушка была недовольна, почти раздражена, что ее разбудили так рано. Рано? Уже миновал полдень, я на ногах с восьми. Нет, конечно, на утро ничего не планируется. Утром никто ничего не хочет. В любое время после двух тридцати будет ленч а-ля фуршет из морских продуктов, затем водное поло. Все это было написано на доске объявлений в отеле. А теперь она просит извинить ее и разрешить ей поспать еще.

Итак, я читала свою книжку и дожидалась ленча а-ля фуршет из морских продуктов. Около трех часов пополудни стали появляться люди с усталым и похмельным видом. Все они выпили примерно по три чашки черного кофе и дополнительно апельсиновый сок, что заменило им завтрак, затем обратились к холодному пиву и стали поглощать горы креветок, кальмаров и мидий. А потом неожиданно у всех появились силы для игры в водное поло. Я не думаю, что игра шла строго по правилам, во многом она состояла из соскальзывания верхней части купальников играющих.

Я посмотрела игру и сказала, что обычно не делаю физических упражнений в течение двух часов после еды. Это старое правило, и я ему следую. Они с интересом слушали, словно я сообщала им новости с планеты Марс.

Шэрон сказала, что Гленн слегка за ней поухаживал, и это было прекрасно, поэтому я была права, сказав ей, что стоит подождать. Тодд заявил, что Шэрон просто сногсшибательна. Альма сказала, что считает Тодда изумительным. А Гленн сказал мне, что находит этот отпуск просто фантастическим, и поинтересовался, нравится ли он мне. И так как я привыкла быть вежливой и всегда говорить, что все прекрасно, даже если это не так, сказала, что мне здесь очень нравится.

На самом деле я не считала, что здесь есть для меня интересные занятия, я была старовата для их развлечений. Все же еще оставалось море, солнце и приятное общество за обедом, поэтому, пока они играли в то, что называли водным поло, я пошла и отправила открытки моим друзьям в Ассоциации активных пенсионеров, и моим кузинам в Россморе, и в Садоводство для пожилых, и в Группу по стимуляции сердечной деятельности, в которых написала, что все прекрасно. В основном это было правдой.

Я с осторожностью отнеслась к фруктовому пуншу во второй вечер, и за обедом Шэрон сообщила мне по секрету, что Гленн хочет быть с нею даже после того, как они вернутся домой. Тодд пожаловался, что Шэрон дразнит его, а Альма сказала, что Тодд такой шумный, потому что он не такой, как все, но его никто не понимает. Потом все они пошли в очередной крутой клуб, а я отправилась спать.

Я поняла, что у меня есть целое утро, чтобы заниматься своими, интересными для меня вещами. До тех пор, пока я не вернусь к ленчу из морских продуктов в три часа, никто мне не помешает. Я пошла в музей старого города, где мне очень понравилось, и увидела настоящий старый отель, совершенно непохожий на остальные в Белла-Аврора. Все так отличалось от остальных очень шумных мест вдоль морского берега, полных полуголых людей, что я решила зайти и выпить здесь чашку кофе.

Кофе подавали в большом тенистом саду. Это место оказалось мне гораздо больше по душе, за исключением того, что здесь было бы одиноко. И никому до меня не было дела, потому у меня были мои собственные каникулы для одиноких.

В саду отеля на солнце сидел пожилой человек и рисовал. Он любезно кивнул мне, и я кивнула в ответ, надеясь, что тоже сделала это достаточно любезно. Сорок восемь часов общения с дикими молодыми людьми заставили меня говорить по-другому, думаю, что совсем по-другому. Через некоторое время он подошел ко мне и показал рисунок.

— Что вы об этом думаете? — спросил он.

Я сказала, что это чудесно — прекрасно прорисованы все детали.

Он сказал, что его зовут Ник и он здесь находится два дня. Это прекрасный отель, но чересчур тихий, да и отдыхают здесь все парами. Я согласилась с ним и подтвердила, что это всегда является проблемой. Он поведал мне, что он вдовец, детей у него нет и его вполне устраивает свое собственное общество, но счастливым пенсионером его не назовешь. Я рассказала ему, что никогда не была замужем и что в результате дискриминации по отношению к одиноким отдыхающим в обычных отелях я выбрала отпуск для одиноких.

Он был изумлен.

— Они рассчитаны на значительно более молодых людей, чем мы? — спросил он.

— В приглашении этого не сказано, — объяснила я, и это, похоже, ему понравилось. Он рассмеялся и сказал, что я очень занятный человек.

Я объяснила, что на самом деле они не встают раньше трех.

— А что они делают? — удивился Ник.

Я ответила, что, честно говоря, не знаю. Я не могу поверить, что все они занимаются сексом все утро, думаю, что они вынуждены вставать так поздно, потому что исчерпывают все свои силы в клубах по ночам.

Ник снова сказал, что я очень интересная личность, и спросил, можно ли пригласить меня на поздний ленч. Я объяснила, что должна вернуться к фуршету из морских продуктов к трем часам.

Он похлопал меня по руке, словно мы были старыми друзьями.

— Пожалуйста, пообещайте прийти сюда завтра утром, и мы где-нибудь побываем, пока все «одинокие» спят, — произнес он.

Я сказала, что это прекрасная мысль.

Во время ленча Альма сказала, что они с Тоддом были ночью вместе, и это было чудесно. Я не совсем точно поняла, что означало «были вместе». Я одобрительно кивнула. Шэрон не знала, хорошо или плохо будет, если она останется с Гленном. Это очень трудно решить. Я пожелала им всего самого лучшего. Затем вместо водного поло состоялся конкурс мокрых футболок, но, по-моему, это было почти то же самое. За обедом Тодд сказал, что Альма сногсшибательна, а Гленн, похоже, положил глаз на одну из полуголых девушек-служащих. Потом они пошли в очередной клуб, а я улеглась в кровать и слушала музыку, звучавшую над Белла-Аврора.

Я ждала встречи с Ником на следующий день. А потом потянулась цепочка очень приятных дней.

Мы с Ником целыми днями были вместе. Иногда мы отправлялись на автобусе в какие-нибудь местечки вдалеке от моря, и дважды я пропустила трехчасовой ленч, но никогда не пропускала обед.

— Могу ли я прийти на обед как-нибудь вечером? — спросил он.

Никто еще не приводил сюда гостей, поэтому я пообещала разузнать.

— Я заплачу, разумеется, и захвачу вина, — сказал он.

— Я упомяну про это, — заверила я Ника.

Одна из полуголых девушек-служащих сказала, что это вообще-то не положено, но для меня будет сделано исключение. Я пригласила Ника.

— Я немного нервничаю, — сказал он, — как если бы ты представляла меня своей семье. — Я рассказывала ему о Тодде, Гленне, Шэрон и Альме и их сложной жизни. Им я ничего не говорила о Нике.

В тот вечер, когда он пришел, Гленн целовался с полуголой девушкой-служащей, вместо того чтобы есть свой обед, Шэрон плакала, Альма всем рассказывала, какой Тодд малахольный.

— Что это означает? — спросила я.

— Козел, — сказала Альма.

Это мало что прояснило для меня.

Ник принял все близко к сердцу.

— Виноваты климат и вино, — объяснял он Шэрон. — Увези Гленна от этой пьянки и жары хоть на денек в какую-нибудь тенистую деревушку, где вы сможете общаться без этих голых тел кругом. Все будет отлично.

Тодду он сказал, чтобы тот не вел себя как лошадиная задница, иначе он отправится домой ни с чем, а эта милая девушка называет его малахольным потому, что заигрывает с ним. И Ник приходил на обед каждый вечер, за исключением последнего, который мы провели вдвоем и говорили только о том, что касалось нас.

У Ника была маленькая машина, но на автомагистралях он нервничал и предпочитал менее оживленные дороги. Может быть, он сможет отвезти меня в Россмор, а я покажу ему этот знаменитый лес, который всех заинтриговал.

— И я смогу увидеть твоих кузин, — осторожно добавил он.

— Они не одобрят тебя, — сказала я, — они не одобряют никого и ничего.

Ник сказал, что это грандиозно.

— О чем можно с ними поговорить? — спросил он.

— Они будут допрашивать тебя, — объяснила я. — Потом, когда они решат, что достаточно, они замучают тебя своими соображениями относительно строительства новой обходной дороги, являющейся, по их мнению, национальным позором, и будут просить тебя писать по этому поводу письма в газеты.

— Это действительно национальный позор? — спросил Ник.

— Нет, это совершенно необходимо. Россмор похож на стоянку для машин, и невозможно ни въехать, ни выехать из него. Давным-давно пора это сделать.

— А этот святой источник?

— Это языческая святыня. Считается, что боярышник имеет какие-то волшебные свойства — фермеры никогда не захотят его вырубить. По сути дела — полный вздор.

Ник сказал, что я очень занимательная. И разве не прекрасно, что он живет на расстоянии короткого автобусного маршрута от меня в Дублине?

Он сказал, что всегда хотел научиться садоводству, но думал, что уже слишком поздно, а я сказала, что всегда хотела научиться рисовать, но не знала, с чего начать. И мы оба согласились с тем, что, как бы ни была хороша компания самого себя, вдвоем быть гораздо лучше.

На следующий день, когда мы уезжали, Шэрон шла под руку с Гленном, а Тодд нес чемодан Альмы.

Когда полуголая девушка-служащая сажала нас в автобус, она спросила меня, приеду ли я еще в отпуск для одиноких. Я посмотрела на нее из-под моей широкополой цветастой шляпы и ответила, что в следующем году я не буду иметь к отпуску для одиноких никакого отношения.

 

2. Chez Шэрон

Нет, я просто ненавидела возвращение домой из этого отпуска. Понимаете, просто ненавидела. Когда мы набились в автобус из Дублинского аэропорта, меня чуть наизнанку не выворачивало. Я была абсолютно уверена, что все кончилось, что это был курортный роман. Он говорил: «Встречаемся» — или звал меня, а потом все кончилось. Больше нет хороших местечек, куда можно пойти, как в Белла-Аврора. Только безрадостная работа и дождь, а мне никто так не нравился, как Гленн, за всю мою жизнь, а мне уже целых двадцать три.

Как бы то ни было, все прощались и целовались друг с другом, и рассказывали, как видели друг друга в таком-то и таком-то клубе, а Гленн стоял и смотрел на меня. Я молила Бога дать мне возможность думать о чем-то еще взамен того, что мелькало у меня в голове: «Не бросай меня, пожалуйста, Гленн» или «Все будет у нас хорошо, даже когда приедем домой и должны будем ходить на работу…». Я могла думать только об ужасных условиях, в которых я живу, о чем парни не любят слышать.

В конце концов я сказала: «Вот мы и побывали здесь», что было не особенно остроумно. Понятно, что мы были здесь. Где еще мы могли быть?

Гленн улыбнулся:

— Конечно, мы были.

— Было очень весело. — Я надеялась, что мой голос звучит ровно, не слишком громко, не слишком тихо.

— Да, но все еще не кончилось, так ведь? — тревожно спросил Гленн.

— Это невозможно, — ответила я, деланно улыбнувшись.

В этот момент к нам подошла попрощаться Вера.

— Ник возвращается домой только на следующей неделе, он пробудет здесь на неделю дольше, чем мы, а я собираюсь устроить в своем доме что-то вроде встречи друзей. Вы приедете? Тодд и Альма собираются. Мой адрес у вас есть, так что приглашаю вас в субботу на следующей неделе на Chez Вера. Как насчет восьми?

— Шоу Вера? — глупо спросила я.

Она ужасно милая, эта Вера, она никогда не поставит тебя в неловкое положение.

— Это такое дурацкое выражение. Оно означает… дома у кого-то, Chez Вера — значит, в моем доме, Chez Шэрон — в твоем доме… Мы просто так говорим уже давным-давно. — Она, в этой своей нелепой шляпе и старомодных джинсах, виновато посмотрела на нас.

Она помахала нам рукой, потому что ей пора было садиться в свой автобус. Смешная маленькая женщина, которая всем ужасно понравилась, — и у нее тоже закончился отпуск.

Гленн сказал, что его брат и несколько приятелей возвращаются из Санта-Понцы, они будут примерно через час, и он собирается встретиться с ними в баре. Они предложили подбросить его к нему домой. Не хочу ли я подождать, и они отвезут меня к себе домой?

Я была бы готова ждать очень долго, только бы наш курортный роман продолжился в Ирландии так же, как здесь, под этими голубыми небесами. Но пригласить Гленна ко мне домой было невозможно. Дело не в том, что Гленн недостаточно хорош, просто нужно было примерно месяц работать, чтобы привести наш дом в приемлемый для приглашения гостей порядок. Я не кокетничаю, ничего подобного, но такой уж у меня был дом.

Весь сад зарос одуванчиками и завален старыми железяками, которые нельзя выбрасывать. Кухонное окно заколочено досками, после того как папочка последний раз выбрасывал вещи, и до моего отъезда никто и не собирался вставлять стекло. Краска везде облупилась. Если бы я приехала с Гленном и он увидел, что творится в моем доме, он упал бы в обморок.

Поэтому я сказала: нет, мне пора ехать, но я надеюсь скоро о нем услышать. И я села в автобус и проплакала всю дорогу до дома.

Мама готовила ужин. Она выглядела усталой, как всегда, другой я ее не помнила.

— Не беспокой отца сегодня, — были ее первые слова.

— Он опять в запое? — спросила я.

— Ему немного не повезло, Шэрон, будь хорошей девочкой и не расстраивай его. У тебя только что были отличные каникулы, а у нас тут не очень весело?

Ответа у меня не нашлось.

У моей мамы не было ничего, только собачья жизнь и опостылевшая работа, уборка офисов с четырех до восьми утра, а потом еще мытье посуды в кафе, где целый день подают завтраки. У меня только что было четырнадцать дней солнца, и вина, и веселья, и я встретила потрясающего парня. У меня не было причин огорчаться.

Я изобразила улыбку, когда папочка вошел, громко ругаясь из-за какой-то лошади и так называемых друзей, которые сильно подвели его.

— Хорошо было, Шэрон, за границей-то? — спросил он, недовольно глядя на меня.

— Да, папа, мне очень понравилось, — сказала я и увидела, как успокоилось мамино лицо. На самом деле моя поездка была результатом тяжелого труда. Я откладывала по двадцать евро в неделю из тех денег, что зарабатывала в химчистке, и так копила тридцать семь недель! Все для того, чтобы оплатить этот отпуск и несколько нарядов.

Отец никогда не мог скопить ничего. Мама вполне могла, но все уходило на нас, и на дом, и на новые рубашки отцу в связи с тем, что он постоянно ходил на собеседования, чтобы получить работу.

Мои младшие братья пришли пить чай, и я достала для всех большую коробку итальянских бисквитов, которую привезла, и папочка окунал их в свой чай, потому что у него были плохие зубы и он ненавидел еду, которую надо было жевать.

Разве возможно предположить, что я могу привести сюда Гленна? В эту комнату, где на всех спинках стульев сохнет старая одежда, а по всему полу разбросаны газеты, открытые на страницах с объявлениями о скачках. Без скатерти на столе. Эта мысль вызвала у меня дрожь.

На следующий день я вышла на работу в химчистку в своей форменной одежде и ощущение было такое, что я никогда не была в отпуске. Девушки, которые работали там, отметили мой отличный загар, но клиенты никогда ничего не замечали. Они беспокоились лишь о том, чтобы бесследно удалить пятно от красного вина на белой кружевной блузке, или о том, как удалить смолу с дорогой юбки, в которой кто-то прислонился к сосновому стволу.

Потом я подняла глаза и увидела Гленна, стоящего у прилавка.

— Тебе идет желтый цвет, — сказал он, и неожиданно я подумала, что все будет хорошо. Он не забыл меня, он не собирается меня бросить.

Он работал на своего дядю, который был строителем, и трудился совсем неподалеку. Он сказал, что мы можем встречаться каждый день. Вопрос о том, где мы сможем проводить каждую ночь, решим позднее. Он был одним из шестерых детей, поэтому в его доме не было места, так же как не было в моем.

А потом даже клиенты начали замечать меня. Они говорили, что я — сама улыбка и само хорошее настроение. Девушки, работающие со мной, сказали им, что я влюблена, и им было приятно это слышать. В окружении жирных пятен, растворителей и материи, которая сминается, как только ты подумаешь об этом, было приятно и успокоительно подумать о любви хотя бы пару мгновений.

В следующую субботу мы пошли к Вере. Это была очень приличная часть города, и я не думаю, чтобы ее жители когда-нибудь видели в своем районе людей вроде меня с Гленном или Тодда с Альмой. Вера жила в трехэтажном доме, слишком большом для нее и ее рыжего кота Ротари. Конечно, Ник тоже мог бы жить с ней, если все пойдет на лад. У них все было в разгаре, и он, очевидно, навещал ее каждый день после ее возвращения. Он очень много смеялся над ее шутками и объяснял нам, что она чудесная женщина. Когда он говорил «чудесная», он закрывал глаза.

Ник, оказывается, снял квартиру на расстоянии автобусной остановки от дома Веры. Конечно, он мог переехать к ней и жить в таком большом доме. Они очень подходят друг другу и могут даже пожениться.

Вера приготовила много спагетти по-болонски, а Ник приготовил большой торт со взбитыми сливками и кучей клубники, и всем было хорошо, за исключением Альмы, которая шепнула мне, что Тодд, по некоторым признакам, остывает к ней, и это было плохой новостью. Когда Тодд сказал, что он должен уйти пораньше, Альма собралась идти с ним, и это выглядело так, будто она навязывается ему. Можно было видеть, что он раздосадован, и это обеспокоило бедную Альму еще сильнее.

Под конец мы с Верой мыли посуду, а Гленн помогал Нику обрезать ветви вереска и ежевики, которыми заросла задняя дверь в доме.

— На вас с Ником приятно смотреть, — сказала я, вытирая тарелки.

— Да, он очень, очень хороший человек, — ответила Вера, довольная моим замечанием.

— И вы будете жить вместе? — спросила я. Такой вопрос Вере можно было бы задать, даже если бы ей было около девяноста.

— Нет-нет, мы не будем этого делать, — неожиданно ответила она.

Я почувствовала себя неловко.

— Я не имею в виду секс, — сказала я, стремясь загладить свою вину, — я имею в виду дружеское общение.

— Нет, в смысле секса проблем нет, возможно, после вашего ухода мы снова займемся сексом, — прозаично ответила Вера.

Я поинтересовалась, в чем же тогда проблема. У него есть жена или другая женщина, которую он прячет? У него куча детей, которые не хотят отпускать его к Вере?

— Все совершенно не так. В этом смысле все в порядке. Когда вам уже достаточно много лет, кажется, что вам не хочется менять свою жизнь, или вы не можете изменить ее так, как вам хочется. Должно быть привычное пространство, а ваши собственные вещи должны быть на своих местах.

— Я не понимаю. Разве это важно, где должны быть мои вещи, если я живу с парнем, от которого без ума? — спросила я.

— Да, но, может быть, ты не имела стольких вещей, и они не стояли на своих местах так долго, как мои.

— В чем же дело? — спросила я.

— О, Шэрон, все трещит по швам. Я не могу вынести, когда Ник касается некоторых вещей, таких как мой гербарий или мои коробки с вырезками, которые я однажды наклею в альбом. А он очень беспокоится о своих тюбиках с красками, даже таких старых, из которых ничего нельзя выдавить, о старых рваных блокнотах для зарисовок, о коробках с письмами. Все это он когда-нибудь выбросит, но не сейчас. Мы не можем себе позволить погрузиться в это, Шэрон, мы сражались неделю. То, что у нас есть, более важно. Мы не можем рисковать этим ради того, чтобы жить вместе.

Мы с Гленном говорили об этом всю дорогу на обратном пути. Казалось, эти два хороших человека тратят отпущенное им время впустую. Мы вздохнули. Мы ничего не имели. Мы так хотели жить вместе, и ничто этому не препятствовало. Правда, у нас не было денег, и нам негде было жить.

— Нельзя ли поселиться у тебя, Шэрон? Разделить с тобой комнату? В конце концов, у тебя есть своя комната, а у нас с братом одна на двоих, — сказал Гленн.

— Нет, Гленн, поверь мне, нет. Не получится. Мой отец — пьяница и игрок.

— Ничего, мой — религиозный фанатик. Говорю тебе, это не важно.

— Это важно, если ты там живешь.

— Я могу внести деньги, можно?

— Нет, Гленн, отец просто станет больше пить.

— Что же нам делать? — Гленн расстроился.

— Мы что-нибудь придумаем, — сказала я с уверенностью, которой на самом деле не чувствовала. Я представила мамину жизнь и решила, что никогда не буду жить так, как она. Она готовила, стирала, чистила и носилась вокруг папочки и братьев все время, оставшееся после уборки офисов и мытья жирных тарелок.

«Я вполне счастлива, Шэрон, — говорила она, если я ее об этом спрашивала. — Я имею в виду, я люблю его, и мы не должны забывать, что он не гулял, когда я вас носила».

Двадцать четыре года она благодарна ему за это и называет это любовью, а он принимает это как должное.

Время от времени я встречала Альму. Она сказала, что Тодд определенно видится с кем-то еще, но она любит его и сделает все, чтобы его вернуть. Он встречается с другой женщиной, и она знает это, но тем не менее прощает ему, потому что любит.

У меня также было желание поговорить с Верой по поводу того, что она говорила о любимом Нике. Ведь она встретила на склоне лет замечательного человека. Так неужели она готова потерять его из-за этих альбомов с засушенными цветами или из-за его тюбиков с красками? Такая любовь казалась мне очень своеобразной. А здесь были мы с Гленном, которые на самом деле любили друг друга и желали друг другу лучшего, и у нас не было возможности найти жилье, чтобы жить вместе.

В жизни все очень несправедливо. По радио часто передавали старую песню, где речь шла о том, что мы должны создавать наше счастье своими руками, что это происходит не за счет вмешательства каких-то высших сил, что есть люди, чья жизнь в итоге повернулась к лучшему, и они получили желаемое. Я сказала Гленну, что и нам не следует пускать все на самотек. Нужно делать что-то.

Я надеялась, что у него возникнут какие-нибудь идеи, ведь у меня их не было.

Я спросила Веру, считает ли она, что этот самый святой источник в Россморе может выполнять желания. Она сказала, что это маловероятно. Если бы существовала святая Анна и выслушивала просьбы, она должна была бы отказывать в выполнении таких пожеланий, как желание пары жить в грехе и интенсивно заниматься сексом вне брака. Я сказала, что я в отчаянии и хочу попробовать, на что Вера ответила, что поедет со мной до Боярышникового леса и заодно навестит своих остролицых кузин.

Поездка к источнику была прекрасной, но, когда мы добрались туда, я испытала что-то вроде стыда. Я думаю, это не оттого, что я не верила в святую Анну или молитву. Там было около ста человек. Некоторые привезли детей на креслах-каталках или на костылях, и многие очень плохо выглядели. И все они отчаянно просили поддержки. Я подумала, что если я попрошу у… источника… жилье для нас с Гленном, это будет… не совсем правильно.

Поэтому я как бы намекнула: «Если моя просьба дойдет до тебя и будет возможность помочь, это было бы замечательно. Но, может быть, ты будешь так добра и поможешь сначала этим людям…»

По пути домой я рассказала об этом Вере, и она ответила, что я вполне заслужила получить то, что я хочу, потому что я гораздо более добродетельный человек, чем многие другие, и она в том числе.

Я спросила Веру про ее кузин, и она ответила, что они похожи на ласок. Похожи своим недалеким умом, острыми зубками и пронзительными голосами. Они постоянно готовы говорить о цене на землю и о компенсации, которую должны получить люди, если их дома будут разрушены. Когда мы вышли из автобуса, нас ждали Гленн и Ник, Гленн на мотоцикле, а Ник — на своей маленькой машине.

— Мы потеряли наших подруг, — сказал Гленн, — и нам захотелось, чтобы святая Анна нас услышала.

Гленн был такой порядочный и честный, что любой святоша пожелал бы мне совместной жизни с ним. Нужно будет поинтересоваться, какова была личная жизнь у самой святой Анны.

Мы все пошли выпить по кружке пива, и я спросила Гленна, о чем они говорили с Ником. Разговор, оказалось, шел о подвальном этаже в доме Веры.

Ник сказал, что, несмотря на то что в доме живет рыжий кот Ротари, там много крыс, а Гленн заметил, что их, должно быть, дюжины. Ник сказал, что хорошо бы когда-нибудь привести этот подвал в порядок и перестроить его под жилье, а Гленн пообещал узнать о стоимости переделки у своего дяди-строителя.

Я поняла, что они всерьез обсуждают это дело. Но, очевидно, было мало шансов устроить все это, и Вере вряд ли понравилась идея Ника жить в подвале, хотя они оба бубнили о том, что они не молоды и кому-то придется ухаживать за ними в будущем, когда они состарятся.

Господи, они способны свести с ума. Эта парочка, у которой жизненных сил в двадцать раз больше, чем у половины людей их возраста, неожиданно предалась рассуждениям на уровне древних старцев. Во всем виновата боязнь перемен, им гораздо лучше остаться наедине со своими старыми тюбиками и альбомами с засушенными цветами.

И только мысль о совместной жизни выводит их из равновесия. Какая же это нелепость, какое пустое расточительство!

И при этом был налицо прекрасный, хоть и полный крыс, подвальный этаж, который Гленн со своим дядей могли бы привести в порядок для нас, и мы могли бы там жить. Мы не очень привередливы — со временем там неплохо бы устроились.

В химчистке было трудно сосредоточиться на работе, когда в голове крутилось столько мыслей. Я поняла, что эта женщина говорит и говорит о чем-то, а я не обращаю на нее внимания. Речь шла о наряде, который она взяла на время у своей сестры, чтобы пойти в нем на свадьбу, и какой-то придурок пролил на него «ирландский кофе». Есть ли хоть какой-нибудь способ бесследно удалить пятно? Ее сестра — сущий дьявол в отношении своих вещей, в особенности одежды, если она испорчена.

— Понимаете, у меня сплошные проблемы. Я журналистка-психотерапевт, а не представляю, что сказать сестре.

Я выслушала ее, ввела в курс дела менеджера и пообещала, что мы удалим пятно, а ее попросила помочь мне с моей проблемой. Я рассказала ей про Веру и Ника, которые любят друг друга, но терпеть не могут посягательств на свою собственность, и про нас с Гленном, и о том, как мы хотим жить в этом крысином подвале.

Она спросила, сколько в доме спален. Я ответила, что четыре.

— Это слишком много для них, они, в их возрасте, не собираются ловить звук шагов милого. Устройте им по кабинету, пусть ваш парень сделает полки и прочее для хранения тюбиков с красками в одном кабинете и засушенных цветов — в другом. Приведите в порядок подвал, скажите им, что будете следить за домом, отпугивать воров, давать коту Ротари миску какой-нибудь еды и чистой воды, когда они будут в отъезде, и присматривать за ними, когда они состарятся. Это же очевидно, разве не так?

Удивительно, но это было так.

Еще более удивительным оказалось то, что нашелся такой сильный растворитель, который удалил пятно с взятого на время платья.

Гленн со своим дядей очень быстро оборудовали полками два кабинета, и, когда совет психотерапевта был выполнен, Вере и Нику больше не пришлось спорить из-за того, где располагать и сохранять свои коллекции, потому что эти их драгоценности были спасены.

Затем они спустились в подвал вместе с Ротари, который надменно взирал на потревоженных грызунов. Ротари был не из тех, кто станет напрягаться по собственной воле. Зачем нападать на что-то большое и опасное, когда есть хозяева, которые сделают это за вас?

Я попросила Веру рассказать о личной жизни святой Анны, и оказалось, что она была замужем за парнем по имени Иоаким.

— Они были счастливы? — спросила я.

— Я бы сказала, не больше и не меньше остальных, — ответила Вера.

Я думаю, она увидела, что я разочарована этим. Я предпочла бы более счастливый конец.

— Ну ладно, ладно, — сказала Вера неохотно. — Пожалуй, они были счастливы. Если бы было что-то, неприемлемое для детей или больных, мы бы знали об этом. Точно знали.

В подвале было много комнат. Он был просто отличный, и мы устроили там прекрасное уютное гнездышко. Мама дала старую кухонную посуду из дома и чистящие средства из тех офисов, в которых она наводила порядок ранним утром. Мама Гленна дала нам шторы. Папочка отдал нам газонокосилку, потому что не собирался ею пользоваться, впрочем, он вообще мало чем пользовался. Папа Гленна дал ему совет, на какую борзую ставить, чтобы выигрыш был пять к одному.

Ник отдал нам свою кровать, поскольку теперь собирался делить ее с Верой. Альма подарила нам букет цветов и прочитала лекцию на тему о том, что настоящие мужчины перевелись. С Тоддом ничего не получилось.

Гленн прекрасно проявил себя, когда мы пришли в дом моих родителей, однажды названный Chez Шэрон. Он сделал по дому то, что папочка не сделал бы и за месяц. Мы с Гленном собираемся пожениться на будущий год, когда накопим достаточно денег на красивую свадьбу.

Вера сказала, что если свадьба будет летом, то можно устроить церемонию в ее саду, а она станет подружкой невесты. Она произнесла это как бы в шутку, но я сказала, что это замечательно и мне это ужасно нравится. Я предложила ей быть ее подружкой, может быть, стоит попросить источник Святой Анны, чтобы она помогла им быть вместе. Но она посмеялась над самой идеей этого.

Они с Ником совсем не собираются устраивать свадьбу. Они староваты для этого. Люди смеются, когда мы говорим, что познакомились с Верой и Ником в отпуске для одиноких.

— Вы смешно фантазируете, — говорят они нам.

Как будто это можно было выдумать.

 

Глава 4. ДРУЖБА

 

1. Малка

Я встретила Ривку Файн, дайте вспомнить, давным-давно, в шестидесятых годах. Мы приехали на лето в кибуц в пустыне Негев. Я была первой из Россмора, кто отважился на такую авантюру — рискнуть поехать на Ближний Восток собирать апельсины и ощипывать кур. Я вспоминаю, как бедный каноник Кэссиди говорил, что, хотя это и прекрасно — побывать на Святой земле и ходить там, где ходил Господь, — я должна соблюдать осторожность и хранить свою веру там, где встречу многих людей других вероисповеданий.

Мы не сразу подружились с Ривкой — она показалась мне мрачноватой и даже угрюмой, в то время как я была рада всем и общалась со всеми. Они приехали из многих стран: Марокко, Румынии, Турции, Германии. Все учились говорить на иврите. Было всего несколько человек, говорящих по-английски, и нам с Ривкой пришлось учить остальных, что «тапусим» означает «апельсин», а «тода раба» — «благодарю». Я пыталась учить по десять слов в день, но на самом деле из-за жары и тяжелой работы на кухне и прочего это было слишком много, и я решила учить по шесть.

Нам с ней пришлось разделить на двоих домик, поэтому мы узнали друг о друге немного больше. Она была здесь, потому что ее родители в Нью-Йорке чувствовали себя виноватыми в том, что не эмигрировали в Израиль, и хотели иметь возможность говорить: «Наша дочь работает в пустыне как волонтер». Я оказалась здесь потому, что в Россморе учила латыни двух маленьких еврейских мальчиков, и их родители, мистер и миссис Джекобс, устроили мне поездку в Израиль в качестве благодарности. Это были каникулы, а этот кибуц они выбрали для меня потому, что здесь как-то летом была кузина миссис Джекобс, и ей понравилось.

И это действительно было здорово. Я влюбилась в Шимона, который был родом из Италии, и он влюбился в меня тоже, и мы собирались организовать наш собственный бизнес по выращиванию гладиолусов, когда он отбудет воинскую повинность.

Возможно, Ривка немного завидовала мне, потому что Шимон вечно кружил возле нашего домика. Мы не спали друг с другом, и ничего такого не было. Да, ничего такого не было. Побоялись, наверное. Во всяком случае, было так.

Ривка спросила меня, действительно ли я собираюсь заниматься выращиванием гладиолусов, и я ответила, что, конечно, надеюсь на это; все, что теперь нужно сделать, — это поехать домой в Россмор и как-то подготовить семью к восприятию этой идеи, что будет нелегко. Будет серьезное препятствие со стороны каноника Кэссиди из-за замужества с нехристианином. Потом нам придется уговаривать его семью, которая смотрит на вещи иначе; евреи верят, что линию судьбы определяет женское начало, и они не хотят лишнего беспокойства, принимая в семью девочку-нееврейку.

Потом Ривка влюбилась в Дова, друга Шимона, и нам всем стало гораздо веселее, мы могли гулять вчетвером. У Ривки не было долговременных планов на то, чтобы потом жить с Довом в Израиле. Она сказала, что должна вернуться в Нью-Йорк и там выйти замуж за дантиста. Это же так очевидно. Нет, она не может взять Дова с собой после отбывания им воинской повинности. Дов был из Алжира. Они там живут в бараках. Нет, для нее, Ривки, это не имеет значения. Но для мамы будет иметь очень большое значение.

Это было чудесное лето. Мы занимались сбором апельсинов и ощипыванием кур, повязав волосы платком. Мы ополаскивали волосы лимонным соком, мы все сильно похудели, потому что ненавидели маргарин, который там использовали, и питались апельсинами и жареным куриным мясом. Я часто думала: если бы меня сейчас видели те, кто остались в Россморе…

А потом быстро все закончилось, и пора было возвращаться домой, мне — к работе учительницей в Святой Ите в Россморе, а Ривке — в туристическом агентстве в Нью-Йорке. Мы очень подружились и не хотели расставаться. Никто, кроме нас, не мог оценить это лето и понять, как мы любили танцы вечером в пятницу и красные скалы в пустыне. Мы обе знали, что рассказы о Шимоне и Дове воспримутся нашими друзьями как дурацкие увлечения на каникулах, а на наших родителей подействуют как красная тряпка на быка.

Мы поклялись поддерживать связь друг с другом и выполнили это.

Я отправила слезливое письмо Ривке, когда услышала от Шимона, что он не видит будущего в выращивании гладиолусов. Или чего бы то ни было еще. А Ривка в гневе написала, что с ней связался брат Дова и сказал, что Дов не умеет читать по-английски и просит не докучать ему. Я рассказала Ривке о том, что моя мама предложила оплатить уроки игры в гольф в надежде на то, что я встречу юриста или банкира в каком-нибудь курортном гольф-клубе. Ривка объяснила, что ее мама на неделю берет ее в горы, которые служат чем-то вроде рынка женихов и невест. Она должна выглядеть наилучшим образом, надо спешить, или время будет потеряно.

Время было потеряно, но ничего не произошло.

Ривка должна была стать менеджером в офисе, но в плане замужества никаких изменений не было. Это было серьезным стрессом для семьи.

Для моей мамы тоже наступило время стресса. Во время нескольких разговоров на повышенных тонах она говорила: «В твоем возрасте, Морин, я была замужем и уже была беременна» и «Не думаешь ли ты, что после двадцати пяти ты будешь выглядеть лучше?» Я сказала, что лучше умру мечтая, чем предоставлю себя на выбор этим невежественным так называемым состоятельным мужчинам, которые любому общению с женщиной предпочтут выпивку и гольф. Папа сказал, что больше всего хочет покоя.

Возвращаясь к Ривке, нужно сказать, что, по ее словам, дела у них пошли более серьезно. Ее мать стала рекламировать ее перед кем-то в магазине одежды.

Я знала, что, если в этом году мне придется проводить летние каникулы дома, я просто свихнусь.

Моя мама будет отправлять меня к источнику Святой Анны в Боярышниковый лес молиться, чтобы святая послала мне мужа, и я, может быть, убью родную мать своими руками, и меня посадят в тюрьму, и не будет ни сейчас, ни потом покоя моему доброму папе. Поэтому я подала заявление о работе летом в детском лагере в Америке.

Сначала я собиралась провести неделю у Ривки в Нью-Йорке.

— Что это за имя — Ривка? — спросила мама.

— Это ее имя, — услышала я свой недовольный голос, словно мне было шесть лет.

— Но откуда оно взялось? Она была крещена как Ривка? — Моя мама была в таком настроении, что было бы очень утомительно объяснять, что Ривка, скорее всего, вообще не была крещена.

— Я точно не знаю, — сказала я мрачно.

Я не стала вслушиваться в мамины слова о том, что при всем моем образовании я на самом деле не знаю ничего. Мужчинам нравятся женщины внимательные, бодрые, живые, а не такие мечтательные и непостоянные, как я.

Я подумала, как замечательно, что моя мама не знает, какой живой и бодрой я была в пустыне Негев с Шимоном. За все хорошее, что было. Во всяком случае, скоро я окажусь вдалеке отсюда, в Нью-Йорке с Ривкой.

Ривка встретила меня в аэропорту, и мы крепко обнялись от радости. По дороге домой она сказала мне, что ей очень неудобно, но она дала понять своей маме, что я еврейка. Она поинтересовалась, не стану ли я возражать. Всего на недельку?

По моему мнению, это было идиотизмом. Не хватало еще, чтобы Ривка выдала меня замуж!

— Ну, это чтобы нам было жить попроще, чтобы не было поводов для стычек, — умоляюще попросила она.

У меня дома была та же ситуация. У нас у обеих ненормальные матери.

— В общем, я сказала, что тебя зовут Малка, — призналась она.

— Малка? — воскликнула я.

— На иврите это значит «королева», — пояснила Ривка, как будто это что-то меняло.

— Ладно, — сказала я.

Шестидесятые годы стали десятилетием перемен и перспектив. Но не для нас с Ривкой. Я не могла быть Морин для ее матери, она должна была быть крещена — для моей.

О-хо-хо…

То, что я работала у мистера и миссис Джекобс и побывала в Израиле, очень помогло мне. В конце концов, я знала, что такое седер, и Песах, и Высокий праздник. Я знала о Хануке вместо Рождества, знала, что молочные и мясные блюда должны подаваться отдельно, есть даже тарелки для них, и о том, что нельзя есть мясо парнокопытных.

Миссис Файн была красиво одета и очень хороша собой. Она очень волнуется из-за пустяков, предупредила меня Ривка. Но одно было ясно. Она просто обожала свою дочь.

Я сказала об этом Ривке, когда мы остались одни в необыкновенно красивой спальне.

— Может быть, — ответила Ривка, — но дело в том, что эта любовь душит. Лучше бы меня вообще не любили.

Первые дни прошли без особых проблем. Миссис Файн интересовало, как моя мама соблюдает правила приготовления кошерной пищи. Я сказала, что соблюдает, и услышала свой голос, описывающий синагогу, куда ходило семейство Джекобс, когда приезжало в Дублин, но где я ни разу не бывала. Я должна была исключать из своих разговоров тот факт, что я преподавала с монахинями в монастыре в Святой Ите, и делать упор на работу в средней школе с мифическими мелкими, но активными еврейскими сообществами в Россморе. В действительности в Россморе было всего три еврейских семьи, но знать это миссис Файн совсем не обязательно.

Они были очень приветливы со мной и просто счастливы, что я, как и Ривка, живу в доме моих родителей. По их мнению, только легкомысленные молодые девушки могли жить на квартирах.

«Молодые девушки!» Оказавшись одни, мы с Ривкой посмотрели друг на друга. Если бы мы были молодыми! Трогательные старые девы; прожили около четверти века на этой земле, и никаких намеков на мужа или хотя бы жениха.

Когда они обращались ко мне, называя меня Малкой, или упоминали это имя, я боялась, что не смогу достаточно быстро ответить, но Ривка сказала, что у меня получалось очень хорошо, и еще раз попросила прощения за этот нелепый фарс, который мы устроили в эти дни.

А потом наступило время уезжать, и было долгое утомительное путешествие на поезде в летний лагерь, где меня опять стали звать Морин, а не Малка, к чему я уже начала привыкать. Спортивных занятий было больше, чем я ожидала, были экскурсии и пешие прогулки, игры в бейсбол и бесконечные усилия по утешению девочек, которые считали, что их матери ненавидят их, поэтому и услали их на лето.

— Матери не могут вас ненавидеть, — объясняла я снова и снова. — Они как раз считают, что делают для вас все самое лучшее. Это не всегда так, но на самом деле они этого не знают. — Я думаю, что в нескольких случаях восстановила разрушенные отношения и успокоила несколько разбитых детских сердец.

В письмах я занималась тем же самым.

Ривка в своих письмах постоянно говорила, что ее мать просто в восторге от меня и после моего отъезда часто вспоминает по любому поводу. У Малки такой жизнерадостный характер, и Малка никогда не перехватывает куски между едой, и она интересуется людьми, которые живут рядом, вместо того чтобы их не замечать, как это делает Ривка.

Я отвечала, что определила для себя жизнь прежде всего как действие. И вот я, скрыв свое происхождение, выдаю себя за члена их сообщества. Они принимают это. И в этом состоит урок. Мы должны показывать людям, что мы спокойнее, счастливее, выдержаннее, чем есть на самом деле.

Ривка ответила, что она много думала об этом и что я на самом деле открыла всеобщее правило.

А еще через неделю, когда проводились игры, в которых наш лагерь состязался с другим, я встретила Деклана, который был учителем из местечка милях в пяти от Россмора, и мы безумно влюбились друг в друга.

Чувства были настолько сильны, что он собрался повидать моих родителей при возвращении в Ирландию. И хотя он не был ни врачом, ни юристом, а всего лишь учителем, как и я, он обладал всеми качествами, которые требовались моей маме: он был католиком, из хорошей семьи и отличался по-настоящему хорошими манерами.

К Рождеству он сделал мне предложение.

Я не была уверена, что хочу уехать и жить в глуши и, возможно, быть растворенной в его большой семье; но все они были очень гостеприимны, и я решила, что стать его женой для меня более важно.

И я сделала это — я вышла за него замуж и переехала в глубь страны. Я сообщала Ривке о каждом шаге на этом пути, и, к счастью, она встретила Макса, который хоть и не был дантистом, но был очень успешным бизнесменом, имевшим собственное туристическое агентство, и ее мать чрезвычайно довольна им, и она тоже собирается выйти замуж. Она приехала в Ирландию на мою свадьбу, которая состоялась раньше, и это было прекрасно, и на мою маму произвели такое впечатление ее наряд и то, что дядя Деклана оказался судьей, что она умудрилась не поинтересоваться у Ривки насчет ее необычного имени и не заметила, что свадебный подарок от мамы Ривки был адресован «Дорогой Малке».

Ривке в Россморе все казалось неправильным. Она называла статую в церкви «благочестивой», а не «святой». Она была удивлена продолжительностью брачной церемонии, и папским благословением, и тем, что многие женщины были в платках и накидках на головах вместо того, чтобы надеть нарядные шляпки.

Она не могла понять, зачем на свадьбе подано такое количество выпивки и зачем столько людей, распевающих свои песни…

Но это было важное событие, и Деклан крепко держал меня за руку, и я никогда не думала, что могу быть такой счастливой.

На медовый месяц мы с Декланом поехали в Испанию, а потом вернулись, чтобы жить в его краях, которые представляли собой горную местность, где не происходило ничего примечательного. Поскольку я была замужней женщиной, я больше не могла работать учительницей, и время тянулось очень медленно. Дни были очень похожими один на другой, кроме воскресных, когда мы обедали у его матери и его сестер, которые каждую неделю интересовались, не беременна ли я.

Письма от Ривки были живительным лучом в этой тихой заводи. Она советовала, какие книги читать, она предлагала устроить что-то вроде передвижной любительской библиотеки для тех, кто не может выходить из дома. И всем понравилась эта затея. Деклан зашел так далеко, что назвал меня вдохновленной.

Но поехать на свадьбу Ривки со мной он не захотел. Это слишком далеко, слишком дорого, он не знает, как вести себя с евреями и их обычаями. Нет, он хочет обойтись без этого. Что ж, я поняла, что уговаривать его бесполезно. Я утешилась тем, что если мне опять нужно стать Малкой, то это будет легче сделать без Деклана. Так оно и оказалось.

Это была совсем другая свадьба — балдахин в большом саду семьи Файн, пение на иврите, разбивание стеклянного бокала, что было как-то связано с разрушением Храма, но я не могла об этом спросить, потому что в ипостаси Малки я, само собой разумеется, должна была это знать.

Макс был очень весел и дружелюбен; он шепнул мне на ухо, что знает мой маленький секрет. Я не поняла, что он имел в виду. Может, он узнал, что я ездила в Дублин за противозачаточными таблетками, потому что не хотела забеременеть раньше, чем устрою библиотеку? Или узнал, что у матери Деклана и трех его коров-сестер очень трудные характеры и я иду на все, чтобы избежать встречи с ними?

Нет, оказалось, он знает, что я на самом деле не Малка и что я ни капельки не еврейка.

— У нас с Ривкой нет и никогда не будет секретов, — сказал он.

Почему-то я почувствовала себя чуть-чуть тревожно, что, конечно, было абсурдно. Из-за Макса не стоило тревожиться. Он был добрый, ласковый, он любил Ривку. Он был просто душка.

Мы с Ривкой продолжали некоторое время переписываться. Потом она стала звонить мне из офиса. Она сказала, что это проще, быстрее, надежнее. Это было, конечно, хорошо, но гораздо дороже. Я думала, что не осилю трансатлантические звонки. Но Ривка сказала, что это не имеет значения, она работает менеджером и может звонить сколько угодно. Она не думает, что я вообще смогу дозвониться ей из моих краев.

Наши длинные путаные письма кончились, но это не значило, что она от меня что-то скрывала, она сообщала мне все подробности своей, как выяснилось, изнурительной жизни. Ривка постоянно сидела на жесткой диете. Она всегда вела длинные разговоры, рассказывая, на какой прием она собирается, и объясняя, что ей нужно сбросить семь килограммов за две недели, чтобы влезть в платье. Она сказала, что чувствует постоянную усталость.

А я объясняла ей, как ужасны сестры Деклана и что меня канонизируют при жизни за то, что я не рассказываю ему, что за существа три его полоумных сестры.

— Ты будешь? — спросила она с интересом.

— Буду — что? — ответила я вопросом на вопрос.

— Будешь канонизирована при жизни? — спросила Ривка. Похоже, она действительно очень устала. Даже евреи должны понять, что это шутка и человек может быть причислен к лику святых только после смерти.

А потом у нас обеих одновременно начался кризис.

Кризис у Ривки был не такой уж серьезный, просто она отчаянно устала на какой-то конференции по туризму, проходившей в Мексике, и заснула в тот момент, когда все думали, что она переодевается к банкету, на котором должны были вручать Максу премию за его достижения, и ее пришлось будить, и она в суматохе прибежала и выглядела чудовищно. Макса чуть не хватил удар, и туристический бизнес и мексиканцев тоже чуть не хватил удар. Господи, можно было подумать, что началась третья мировая война.

По сравнению с тем, что произошло со мной, это были пустяки.

Моя очаровательная золовка решила, что она обязана рассказать Деклану, что именно она нашла в коробке с лекарствами в ванной, куда она якобы случайно заглянула. Бедный Деклан не знал, что эти таблетки, которые я принимаю, абортивные. Она так и сказала: они препятствуют зачатию и убивают зарождающееся дитя. Они не скажут об этом матери — она будет слишком потрясена, она может не выжить, услышав такое. Деклан был очень расстроен, что я таила от него это. Я ответила, что способность к деторождению — это мое дело, но он сказал: нет, это наше дело, и он примет это во внимание. Какое же доверие может быть в нашем браке в будущем, если я буду вести себя так замкнуто?

Отчасти я была согласна с ним, но, к сожалению, я этого не сказала: вместо этого я заявила, что его сестры — это свора назойливых гиен и что я ненавижу их почти с той же страстью, с какой ненавижу его мать. Это было неблагоразумно, и между нами надолго наступило охлаждение. Сестрицы самодовольно ухмылялись, я бросила таблетки в огонь, но Деклан сказал, что он не хочет ребенка насильно, поэтому мы перестали заниматься сексом, а сестры, похоже, догадывались об этом и ухмылялись еще гаже.

Итак, я проводила все больше и больше времени в поездках по горам с передвижной библиотекой, а Деклан — в разговорах о травяном хоккее и в поглощении пива у Каллагана в компании с этим ужасным Сканком Слэттери, и достойные времена все никак не наступали.

Я попыталась рассказать обо всем Ривке. Но она считала с некоторым на то основанием, что сестры Деклана были из лечебницы для наркоманов, и, хотя она пыталась понять, что произошло, она не понимала.

А я никак не могла понять, почему Ривка просто обязана ходить на все эти мероприятия, когда она так устает. Я знала, что она хотела объяснить, но ей не хватало слов.

Когда мы говорили по телефону, я продолжала ей советовать:

— Скажи ему, что ты очень устаешь.

А она советовала мне:

— Скажи ему, что ты очень сожалеешь.

Со временем Деклан вернулся на наше супружеское ложе. Было не так, как раньше, но было менее одиноко, и атмосфера в доме стала не такой тяжелой. Между тем Ривка нашла какие-то чудодейственные витаминные энергетические добавки, и, как ни странно, мы обе одновременно забеременели.

У нее родилась девочка, которую назвали Лидой, в честь матери Макса, и я надеялась, что у меня тоже будет девочка, и что мы назовем ее Рут, и они с Лидой станут настоящими друзьями. Деклан сказал, что это несколько натянутая идея и что во всяком случае он предпочел бы сына, который будет отстаивать честь графства в травяном хоккее.

Брендон, названный так в честь отца Деклана, родился на две недели позже Лиды. Теперь, поскольку Ривка больше не сидела в офисе, мы снова начали переписываться, обсуждая родовые схватки, кормление грудью, бессонные ночи и тонкие пальчики на ручках и на ножках. Похоже, мы завуалированно сообщали друг другу, что жизнь была не настолько хороша, какой могла бы быть.

Но мы никогда не писали об этом. Почему мы должны были сожалеть о чем-то? У нас были наши дети.

Я думаю, мне следовало бы заметить, как поздно стал приходить Деклан по вечерам, и при этом он совсем не был навеселе, хотя должен бы, если он проводил по четыре часа у Каллагана, и мне следовало бы обратить внимание на то, что Сканк Слэттери часто спрашивал меня, как там Деклан, что было странно, потому что, по словам Деклана, они каждый вечер встречались и пили вместе. Но я была очень занята с маленьким Брендоном, который был просто ангелочком. В рабочие дни я сажала начинающего ходить Брендона в фургон с передвижной библиотекой и разъезжала по маленьким поселкам, где встречалась с восхищенными читателями. Много внимания я уделяла тому, чтобы держать его подальше от его кошмарных теток.

Так шли месяц за месяцем. Мы по-прежнему приезжали навестить мать Деклана каждое воскресенье, каждый из нас привозил какое-нибудь блюдо, потому что здоровье ее шло на убыль. Она была счастлива видеть всех своих детей вокруг себя, и я не возражала против этого. Ривка часто присылала из Америки лекарства. В конце концов свекровь умерла, очень мирно, словно бы заснула.

Вечером после ее похорон Деклан очень спокойным голосом сообщил мне, что я должна знать, что он встречается с другой женщиной. Ее зовут Эйлен, она работает секретарем в школе, и в конце семестра они поедут в Англию. Брендону тогда было семь. Вполне взрослый для того, чтобы регулярно приезжать и видеть отца, мимоходом сказал Деклан. И добавил обнадеживающе, что Эйлен будет рада стать второй матерью для Брендона.

Я смотрела на Деклана так, как будто увидела его впервые. Мне казалось это нереальным, это было похоже на шок после сильного удара по голове или обморока. Я сказала, что мы с Брендоном на следующий день должны уехать на поезде в Дублин и мы сможем поговорить о встречах и прочем, когда я вернусь. Я вписала Брендона в свой паспорт два года назад, когда я думала, что мы сможем поехать в Америку повидаться с Ривкой и Лидой, но у Макса были в это время какие-то проблемы, и мы не поехали.

Я оставила Деклану записку, что сняла с нашего банковского счета достаточно денег, чтобы поехать в Нью-Йорк и иметь там средства на карманные расходы; он может распорядиться насчет дома и сообщить родственникам о происходящем. Он не должен думать, что я увожу его ребенка навсегда, я вернусь. Нет необходимости обращаться в Интерпол.

Я не писала о том, что он предал меня, о том, насколько мне тяжело, и ни слова о его Эйлен.

Ривка сказала, что с удовольствием увидит меня.

— Как Макс? — спросила я со страхом.

— Он бывает дома далеко не каждый день, он вообще не заметит, здесь ты или нет, — ответила она.

Мы горько рыдали, обнявшись. Я плакала первый раз после того вечера, когда Деклан сказал мне все. Я оплакивала все, что могло бы быть. Но обратно я бы его не приняла, даже если бы он умолял меня. Возможно, он был прав, все кончилось, давно кончилось.

Двое ровесников семи лет от роду весело занимались игрушками Лиды. Мой светловолосый мальчик и ее красивая девчушка с темными локонами. Как всегда, мы стали давать друг другу советы. Ривка сказала, что я должна заставить его продать дом и переехать. Мой отец к этому времени умер, и я должна жить с матерью.

Я заныла:

— Но я не могу вернуться в ее дом, я потратила столько усилий, чтобы вырваться оттуда.

— Слушай, ты же не можешь оставаться там, в этом местечке под Россмором, рядом с этими сестрами, с гнусной Эйлен и всем, что напоминает о прошлом. Настало время решительных действий, Малка, вперед! Возвращайся в Ирландию, можешь даже переехать в Дублин, забери мать, найди себе собственное жилье. Начни все сначала.

Да, ей легко говорить, американцам это привычно, все эти новые земли и фургоны с парусиновым верхом; но это не для ирландцев. Жить с моей мамой и этими ее заклинаниями вроде «не погуби свою душу»? Невозможно.

В свою очередь Ривке я посоветовала бросить работу в офисе, которая мешает ее насыщенной жизни, и заняться туристическим бизнесом, как Макс, разработать такой его аспект, до которого Макс еще не додумался. Пусть ее мать поможет ей растить Лиду. Ее семейная жизнь еще не кончена, но это может произойти, если все пойдет так, как идет.

Конечно, она тоже страшно сопротивлялась, а потом мы вместе посмеялись над всем этим.

Через некоторое время я почувствовала себя лучше, чем за все последние годы. Брендону все здесь очень нравилось.

— Мамочка, почему там все зовут тебя Малка? — спросил он, когда мы возвращались на самолете домой.

— Так по-американски будет Морин, — ответила я, и он был вполне удовлетворен; то же было, когда мы переехали в Дублин, и моя мама отнеслась к нам гораздо лучше, чем мы думали, и никогда не делала мне никаких упреков.

Я устроилась на работу учительницей в школе, где я организовала настоящую библиотеку. Брендон рос крепким и здоровым. Время от времени я отправляла его в Англию повидаться с папашей и с некоторым злорадным удовлетворением узнавала, что у Эйлен очень тяжелый характер и она упрекает Деклана, что тот слишком много пьет, а потом и директор школы сказал, что он слишком много пьет.

Я писала Ривке каждую неделю, а потом у нее появился факс, и письма стали доходить быстрее.

Потом появилась и электронная почта.

Теперь она приезжала в Европу четыре раза в год, потому что вела отдел культуры в компании Макса и возила людей в галереи и на выставки. Ирландия значилась в маршруте, так что Ривка могла приехать и повидать меня. У нас здесь тоже были настоящие произведения искусства, достойные обозрения.

Ривка все меньше говорила о Максе и все больше о Лиде. Макс посещал массу рабочих совещаний и домой приезжал редко. Мы не думали, что у него есть другая женщина, но обе считали, что он потерял к Ривке интерес. В общем-то все это не имело большого значения — ни Эйлен с ее тяжелым характером, ни то, что Деклана уволили с его работы в Англии и он вернулся в свое местечко под Россмором помогать своим зятьям. Он так мало зарабатывал, что был вынужден выпрашивать у Эйлен деньги на ежевечернюю выпивку у Каллагана. Для нас имели значение Лида и Брендон.

Они были нашим будущим.

Когда Лиде исполнилось семнадцать, она приехала на каникулы ко мне в Дублин. Она хотела какое-то время побыть отдельно от мамы, и мы с Ривкой это понимали. Мы могли бы написать инструкцию по решению подобных проблем.

Она сказала, что, сколько она себя помнит, ее родители не спят в одной комнате. Ее интересовало: это естественно? Нормально?

Я сказала, что не знаю, как принято в Америке, может быть, не так, как у нас. И, может быть, это и к лучшему. Я спала в одной постели с мужем годы, но ни к чему хорошему это не привело, так как он ушел от меня к другой женщине.

Я очень ей сочувствовала. Она села и взяла меня за руки. Она сказала, что мужчин трудно понять. Какой-то парень заявил ей, что она фригидна, потому что не захотела заниматься с ним сексом. А потом он сказал, что она странновата, как и ее отец. Она никому об этом не говорила.

Я ответила ей, что она права, лучше выкинуть это из головы. Парень, очевидно, безумно хотел заняться с ней сексом и начал молоть чепуху, потому что она ему отказала.

Мы поддерживали отношения многие годы, но больше ни она, ни я не возвращались к этой теме.

К двадцати годам гордая брюнетка Лида стала очень красивой. Она изучала право. Этим летом она объявила, что она едет на два месяца в Грецию, прежде чем приступит к работе в крупной юридической фирме. Как она заявила матери, ничто не заставит ее поехать в Израиль. О нет, она против этого места.

Мы с Ривкой были ужасно огорчены.

Моему Брендону тоже исполнилось двадцать. Он светловолос, нетороплив и, по-моему, очень красив.

Он уже должен был получить диплом инженера, но, перед тем как вплотную заняться работой, он собрался устроить себе длинный отпуск в Италии.

Как мы с Ривкой радовались бы, если бы они поехали в пустыню Негев, в наш кибуц. Они бы узнали, получилось ли что-нибудь у фирмы по выращиванию гладиолусов и на каких женщинах женились в конце концов Шимон и Дов. Они бы влюбились друг в друга, Брендон и Лида, на фоне романтических красных утесов и долин. Они бы поженились и подарили бы нам трех внуков, которые у нас с Ривкой были бы общими. Молодая чета и их семья жили бы шесть месяцев в году в Америке и шесть месяцев — в Ирландии.

Да, случаются странные вещи. Подобно тому, как обе наши матери стали очень благоразумными только к старости, люди не следуют автоматически тому, что им советуют. Это было бы совершенно невероятным.

И хотя мы иногда с тоской вздыхаем, когда слышим по радио мелодии, исполняемые ради пары, отмечающей тридцатилетие со дня свадьбы, или видим пышную церемонию в отеле, в общем мы удовлетворены положением вещей.

Нам идет пятый десяток, мы ухожены и одеты лучше, чем в двадцать пять, и неплохо выглядим. Если бы мы собрались опять выставляться на рынке невест, у нас были бы неплохие шансы. Но нам это не нужно, у нас обеих есть любимая работа, у нас обеих по обожаемому ребенку, и в течение десятилетий у нас есть наша дружба, в которой никогда не было секретов и обмана, а было осознание того, что такая дружба — редкость.

Я где-то читала, что радость удваивается, если человек осознает при этом, что он в чем-то был в жизни счастлив. Если у каждого будет по бриллианту на пальце или если каждый закат будет алым и золотым, люди не станут ценить ни того ни другого. Точно так же обстоит дело и с нами.

 

2. Ривка

Я иногда читаю небольшие лекции — в благотворительных целях или в целях рекламы компании Макса. И за несколько лет я усвоила, что существуют две темы, которые всегда занимают внимание аудитории. Одна из них о том, как безболезненно сбросить пять фунтов перед вашим отпуском, а вторая — о созидающей силе дружбы.

С пятью фунтами — это просто, нужно есть экзотические фрукты на завтрак и ужин, манго, папайю и тому подобное. И небольшие порции жареной рыбы или курицы на ленч. Я перемежаю рассказ смешными историями о тех временах, когда я съедала коробку шоколадного печенья или трубочку мороженого. Им это нравится.

Но еще больше им нравятся рассказы о моей лучшей подруге Малке. Я зову ее так, хотя ее настоящее имя Морин. Я рассказываю, как мы встретились в кибуце и остались друзьями на всю жизнь и как любовь может прийти и уйти, а дружба остается. Такая дружба в известном смысле лучше, чем любовь, потому что она более великодушна. Вы не расстраиваетесь, если у вашего друга есть еще друзья, вы даже одобряете это. Но вы будете яростно протестовать против того, чтобы тот, кого вы любите, любил еще других, и сделаете все возможное, чтобы разлучить их.

Я видела, что аудитория одобрительно кивала.

Я всегда улыбалась, когда рассказывала о Малке.

Мы провели вместе очень много времени после случайной встречи в кибуце. Моя мама думала, что она приличная еврейская девушка, и не знала, что она приехала из города фанатичных католиков, которые к тому же поголовно поклоняются какому-то языческому источнику в глубине леса. Если бы вы это только видели. Берегите дружбу, говорила я им, а затем объясняла преимущества поездки в отпуск с подругой, а не с супругом.

Потому что если ваш супруг не хочет посещать выставки и достопримечательности или заниматься шопингом, а будет сидеть за столиком кафе на площади, разглядывая чужестранцев, то лучше вам поехать в отпуск с подругой.

Когда я начала работать в его семейной фирме, Макс всегда восхищался тем, что я нашла свой путь в бизнесе: арт-туры, художественные классы, бридж-клубы для дам или литературные группы. Он восхищался мной, однако очень сдержанно и беспристрастно.

Видите ли, оглядываясь назад, я понимаю, что Макс на самом деле не любил меня, не любил так, как об этом пишут, или поют, или мечтают. И у меня не было повода думать, что он любит кого-нибудь еще. Я говорила себе, что, возможно, у него невысокие сексуальные потребности, в отличие от мужа Малки в Ирландии. Нет, я уверена, что он не любил никого другого, он просто рассматривал меня и других женщин в качестве партнеров по бизнесу. Он выбрал такой путь.

Какое-то время я считала, что, если я буду стараться нравиться ему — стану лучше одеваться, похудею, буду более оживленной, — он полюбит меня. Но моя подруга Малка убедила меня, что это вряд ли сработает, потому что дело не в этом. В противном случае все стройные, с приятной внешностью и живым характером женщины были бы очень счастливы, но мы знаем — они ведь нас окружают, — что многие из них очень несчастны.

Малка добавила, что я смешная, и красивая, как бутон, и остроумная, как кнопка, и еще произнесла дюжину нелепых ирландских фраз, и я начала во все это верить и обрела необъяснимую уверенность в себе. И, оглядываясь назад, я вижу, что почти все время чувствовала себя счастливой.

Несчастлива в эти годы я была тогда, когда моя мама пилила меня по поводу замужества. Это было то время, когда я изнуряла себя, ничего не ела и просиживала по десять часов в офисе, после чего следовали приемы, — я не была счастлива тогда.

Но когда родилась Лида, моя красивая, моя чудесная дочь, я была счастлива и никогда не переставала ею быть. У меня был дневник, куда я записывала все, чем мама раздражала или огорчала меня, и я старалась не делать этого сама.

Но мир изменился.

Я не представляю, чтобы я могла предложить Лиде рассмотреть варианты замужества, прежде чем уйдет ее красота.

Это было бы похоже на жизнь на чужой планете.

К этому времени моя мама тоже изменилась, она стала нормальным здравомыслящим человеком. Когда я была молодой, это было совсем не так, и я ничего не могла с этим поделать, но тем приятнее было убедиться позднее, что все стало по-другому.

Малка говорила про свою мать то же самое. Ее мать успокоилась, только когда появился внук. Но все же я не думаю, что миссис О’Брайен была столь трудна в общении. Как все люди ее возраста, очень суеверная, конечно, и болезненно воспринимающая то, что другие люди в Россморе могут сказать или подумать, но, в сущности, она была хорошим человеком.

Однако Малка говорила, что миссис О’Брайен была очень нетерпелива, когда была молодой, поэтому я считаю, что с годами люди становятся добрее.

Малка обожала своего маленького сына Брендона, что было к лучшему, после того как ее муж оказался далеко не тем, чего она от него ожидала. Я любила ее приезды с Брендоном ко мне на пару недель в то время, когда этот Деклан, бродячий муж, набрел на школьную секретаршу Эйлен. В свой первый приезд Малка была в очень подавленном состоянии и очень много плакала. Она сказала, что не плакала дома — она не хотела давать своим золовкам удовлетворения видеть ее сломленной. Но она плакала у меня на кухне, у меня в саду, когда мы смотрели на наших детей, игравших в бассейне, она плакала в музыкальном баре, куда мы зашли как-то вечером, мы плакали вместе, когда пианист играл «Голубую луну», которая была их песней, их с Декланом песней.

— Я никогда не думала, что он мечтал о другой женщине, — говорила она сквозь слезы. — Он всегда говорил, что я — единственная. Я думала, что если мы и расстанемся, то только из-за пьянства; я видела, что происходило сражение между мной и алкогольным заведением Каллагана за привлечение его внимания.

Я погладила ее по руке и протянула ей носовой платок. Не стоило сейчас говорить Малке, что ее суженый пытался трахнуть меня за три дня до их свадьбы.

Если я не сказала ей ничего перед их свадьбой, когда это могло бы оказаться полезным и благоразумным, то не было никакого смысла говорить об этом позднее.

Я уверила себя, что все дело было в приподнятом настроении. Я не знала этих людей и их обычаи, разве не так? Может быть, для него и его окружения не было никакого потаенного смысла в том, что он, зная, что я лучшая подруга его невесты, прижал меня к стене, стиснул так, что я не могла пошевелиться, и стал целовать? Либо я говорю об этом, срываю свадьбу и разрушаю нашу дружбу с Малкой, либо молчу.

Можно было поступить по-разному, но я сделала свой выбор и стояла на этом. И я всегда говорила себе, что если бы я что-то сказала тогда, то, возможно, Брендон не появился бы на свет, и ее жизнь была бы гораздо беднее.

Брендон был очень хорошим сыном — не хотел слушать советов, конечно, но кто из молодых людей в наши дни слушает советы? Он не создавал ей никаких сложностей, когда они жили в Дублине, и он рос в отсутствие отца. В каникулы он всегда подыскивал себе работу, чтобы помогать платить за обучение. Как-то летом Макс устроил его в одно из туристических агентств, и он работал так усердно, что его были готовы взять на постоянную работу. Но я воспротивилась. Как можно было лишить мою подругу Малку возможности сказать: «Мой сын — инженер»?

К сожалению, он не встретился с моей Лидой в то лето, а она, представьте себе, была в Ирландии. Они с Малкой любили друг друга с первых дней, поэтому меня не удивляли их встречи. И я тоже очень радовалась, когда Брендон приезжал к нам на каникулы. Он был спокоен, покладист и не держал зла на отца.

— Папа слишком интересовался женщинами, одной ему всегда было недостаточно, — объяснял мне Брендон. — Мне кажется, он пытался делать это со всеми, чтобы показать, какой он сильный мужчина. Это было в его характере, точнее, в его натуре.

Я кивнула, соглашаясь, он был прав. Именно этим Деклан и занимался — демонстрацией своего мужского «я».

— А ты такой же? — спросила я как бы в шутку.

Но я видела, что Брендон совершенно не такой. Он рассказал мне, как шутят его друзья: его надо поджарить, чтобы заставить действовать.

— Я полагаю, отец пытался за вами ухаживать, Ривка? — спросил он.

— Дело прошлое, это не важно, — пробормотала я.

— Вы сказали об этом маме? Ну, позднее, когда они разошлись?

— Нет, — ответила я. — Я говорю, это уже не важно.

Он одобрительно кивнул.

Это было единственное, что я держала в секрете от Малки. Мы рассказывали друг другу обо всем. Я не думаю, что у нее есть какие-то секреты от меня. И я полагаю, что, если ее спросить, утаила ли я, по ее мнению, что-то от нее, ответ будет отрицательный.

И что такого она могла знать или чувствовать, чего бы не могла сказать мне? Макс, совершенно точно, никогда не приставал к Малке, как ее без пяти минут муж приставал ко мне. У Макса было низкое либидо, так моя мама объясняла его долгие отлучки. Может быть, это правда. Она сказала, что я должна быть благодарна за это. Я полагаю, что это сказало мне об их жизни с отцом больше, чем я хотела бы знать.

Когда мы с Максом занимались любовью, то, по моим понятиям, это было далеко не прекрасно, но я догадываюсь, что то же самое он думал обо мне.

Малка всегда говорила, что она любила заниматься этим с Декланом, но нервничала из-за боязни забеременеть. Его сестры имели по пять детей каждая, и это еще считалось маленькой семьей.

Малка была единственным человеком, с которым я говорила о сексе, хотя и не часто. Когда начинаешь думать, сколько на почве секса было начато военных действий, совершено убийств, разрушено семей, публично опозорено людей, бывает очень трудно это понять.

Лида, по-моему, в своей молодой жизни до настоящего времени была очень осторожна в вопросах секса. Как-то она сказала мне, что ходила в женскую клинику улаживать некоторые проблемы. Когда я представляю себя, сообщающую моей маме подобные вещи… мне просто делается плохо. Но времена меняются.

Кто бы мог подумать, что я, Ривка Файн-Леви, буду иметь мое собственное специализированное агентство арт-туров и стану широко известна как жена знаменитого Макса Леви. В отличие от многих женщин, которых я знаю, я никогда не испытывала переживаний по поводу верности или неверности Макса, я была в нем уверена. Он не интересовался женщинами, в отличие от Деклана, который был всегда в полной боевой готовности, о чем знал даже его сын.

И кто бы мог подумать, что я стану человеком, любящим свою маму, вместо того чтобы ненавидеть ее, и что мне на самом деле будет нравиться ходить с ней по магазинам? Что я буду любить свою дочь больше жизни, что по-прежнему мы будем дружить с Малкой, с которой я познакомилась за ощипыванием кур столько лет назад, когда она хотела обратиться в иудаизм, выйти замуж за Шимона и иметь фирму по выращиванию гладиолусов? Что я стану вспоминать время, когда я была слишком застенчива, чтобы позволить этому алжирскому юноше по имени Дов сделать первый шаг?

Я очень хотела, чтобы Лида побывала в Израиле, но, конечно, не было причин настаивать на этом.

Она сказала, что гордится Израилем, но не одобряет тех и иных их действий в настоящее время и не хочет поддерживать их, поехав туда.

В этом была вся Лида — имеющая определенную позицию, думающая о результатах, правдивая и просчитывающая последствия. Достойная похвалы, даже восхищения.

Но она не создана для легкой жизни.

Макс бывал дома редко и не высказывал своего мнения об этом. Если я заговаривала с ним, он повторял одно и то же: он поражен, что у него есть дочь, которая не хочет помощи и слишком самостоятельная.

По прошествии примерно четверти века он мог бы приучить себя смотреть на вещи по-новому.

Этим летом я планировала совершить с Малкой небольшое путешествие. Мы проведем неделю во Флоренцию и неделю на море на Сицилии, чтобы отдохнуть от всего, занимаясь обзором местных красот и художественных галерей. Было так странно думать о том, что наши дети тоже будут в Средиземноморье, плавая в тех же водах. Но мы знали, что не должны рассчитывать на встречу с ними, не надо ограничивать их в перемещениях, это могло бы их обидеть. Мы прошли через все это давным-давно, когда наши матери не давали нам свободно дышать. Мы все знали про длинный поводок и дали им свободу. Не нужно показывать свою боязнь расстаться с ними.

Я была занята подготовкой к поездке, хотя и не забывала про Лиду. Я могу упаковать два чемодана очень быстро и умело. Один из моих рассказов за завтраком или ленчем для леди посвящен «разумной упаковке». Людям это нравится.

Я говорю, что нужно иметь отпечатанный список, в который вы будете вносить все то, что может потребоваться для поездки: это может быть небольшой фонарик, ваша любимая наволочка или маленький деревянный клин, чтобы держать двери открытыми. Вы не поверите, насколько это полезно.

И вот, когда я укладывала свои платья между листами оберточной бумаги, зашел этот молодой человек лет тридцати с чем-то. Я думала, что это знакомый Лиды, но оказалось, что он ищет Макса.

Я сказала, что Макс в отъезде и вернется вечером. Я уезжаю в Европу на следующий день и могу оставить для него записку. Кто его спрашивал?

Молодой человек попросил передать, что заходил Александр, что он очень сожалеет, он думал, что я уезжаю во Флоренцию сегодня, а не завтра.

Он знает, что я уезжаю во Флоренцию на этой неделе, и в то же время я никогда о нем даже не слышала. Это меня немного встревожило. Он отказался от чая, ничего не сказал о том, каким образом связан с бизнесом Макса, и очень быстро откланялся.

— Сегодня приходил Александр, — сказала я Максу в тот вечер. — Он думал, что я уже уехала во Флоренцию.

Макс посмотрел на меня с пренебрежением.

— Мне очень жаль, что ты обнаружила все это, — сказал он.

Я не поняла, что такое я обнаружила. Нисколько, как сказала бы Малка. Я непонимающе уставилась на него.

— Я насчет Александра, — произнес он.

И вдруг мне все стало ясно. Все получило разумное объяснение: долгие отлучки, разъединение, отстраненная манера держать мою руку на публике, отдельные спальни.

Малка потом спрашивала меня, как я чувствовала себя после этого и что я делала.

Я ответила, что держалась хорошо, получив этот удар. Я всю ночь просидела в спальне, собирая из кусочков цельную картину. Конечно, это все объясняло. Ну почему я была так слепа? Потому, что никак этого не ожидала.

Я забеспокоилась, может ли еще кто-нибудь знать об этом. Одна ли я была настолько глупа, что не догадывалась, за какую команду играет мой муж? И когда уже рассвело, я решила, что, пожалуй, об этом не знают и я не буду объектом для насмешек. И это помогло. Вряд ли могло помочь, но помогло. Во всяком случае, я не буду выглядеть идиоткой.

Я аккуратно оделась и привела в порядок лицо. В десять часов за мной должна была заехать машина.

Макс, бледный и взъерошенный, выглядел ужасно. Он тоже не спал. У него был вид провинившегося щенка, знающего, что он будет наказан.

— Что ты намерена делать? — робко спросил он.

— Я скажу тебе о моих планах, когда вернусь, Макс. — Я была холодна, вежлива и сдержанна.

Все остальное — слезы, ругательства, вопросы, злость — я оставила на потом, до Флоренции и встречи с Малкой.

Она сразу догадалась обо всем. Задурить Малке голову невозможно. Она была готова мне помочь, и я излила душу, рассказав ей все. Я плохо помню эту часть отпуска, когда мы обе орали во всю глотку, рыдали, решали, убить ли Макса, или отдать под суд, или просто поколотить за все его дела. Мы собирались то разоблачать его, выставив на посмешище, то держаться благородно, сказав, что это не имеет значения.

Но к моменту приезда на Сицилию мы выпустили пар полностью. Мы взяли напрокат машину и ездили по острову. Мы плавали в ярко-синем море, мы пили много вина, больше, чем я могла себе представить.

— Когда я вернусь к действительности, мне придется лечиться от алкоголизма, — сказала я, на самом деле не желая думать о возвращении к действительности.

— Не хочешь позвонить в офис? — спросила Малка.

Обычно я ношу с собой сотовый телефон и могу связаться с ним откуда угодно. В офисе все шло прекрасно и без меня, что слегка раздражало.

По электронной почте пришло письмо от Лиды:

«Папа говорит, что не знает, где именно в Италии ты находишься, в офисе говорят, что ты обещала позвонить, но не позвонила, так что я не виновата. Я пыталась найти тебя повсюду, чтобы сказать тебе, что мои планы изменились и я все же поеду в Израиль. Я встретила Брендона в Риме. Это наше постоянное место встречи. Мы вместе последние два года и часто встречаемся. Мы не говорили вам с Малкой ничего, потому что вы начали бы страшно волноваться, а мы хотели быть уверены в себе прежде, чем говорить что-нибудь. А теперь мы уверены. Совершенно уверены.

Он просит меня передать, чтобы ты сказала его маме, потому что в смысле техники она безнадежна и, видимо, ждет письмо по голубиной почте. И хватит с нас этих глупостей насчет разной культуры, традиций, истории и прочей чуши. Тебе предстоит уладить все с бабушкой и папой. Ты сделаешь это, правда? Ты всегда ужасно всего боялась. Брендон говорит то же самое про свою маму. Можете ли вы нам, наконец, сказать, где находится эта мифическая ферма по выращиванию гладиолусов, и мы поедем посмотреть на нее и на этих парней, которые могли бы быть нашими отцами, повернись все иначе?»

Мы с Малкой выучили письмо наизусть. Разве оно того не стоило? Письмо, которое все поменяло и придало смысл всему.

 

Глава 5. ПЛАН

 

1. Бекка

Мама всегда говорила мне: «Бекка, ты можешь добиться абсолютно всего, если у тебя есть продуманный план». Она повторяла это, когда мы прогуливались по Кастл-стрит, делая покупки, или когда ждали, пока стирается наше белье в прачечной самообслуживания «Чистота и свежесть», или когда пили кофе в «Скачущем бобе».

За свою жизнь мама составила много планов. Например, когда мне исполнился двадцать один год, а папа и слышать не хотел о большой вечернике, на которую пришлось бы серьезно потратиться, мама разработала план. Она направилась в новый отель, который только что открылся в Россморе, и показала им наш список гостей, где было много важных персон. В разговоре с менеджером она настояла, чтобы ей снизили цену вдвое, потому что она порекомендует этот отель всем, кто придет на праздник ее дочери Бекки. И это был потрясающий двадцать первый день рождения, и приглашены были абсолютно все. А удалось это потому, что у нее был план.

Моя любимая мама была права во многих вещах. Ну, она, конечно, не всегда была права насчет папы. Но, с другой стороны, отец ушел от нас к Айрис, этой ужасной вульгарной женщине, когда мне было двадцать пять, а маме должно было исполниться пятьдесят. Эта противная Айрис и молодой-то не была. Она носила ужасную шерстяную кофту и выгуливала свою дворняжку в Боярышниковом лесу. Мама говорила, все было бы не так обидно, если бы Айрис была глупой молодой девчонкой со здоровенной грудью. Но нет, Айрис была одного с ними возраста. Это было просто унизительно.

Я наивно предложила матери посетить источник Святой Анны, ведь желания многих людей благодаря этому сбылись. Однако ей внушала ужас сама мысль об этом. Нелепое место, средоточие идолопоклонничества, куда ходят одни лишь девственницы и идиотки. Больше мне не хотелось и упоминать об этом.

Мама как-то сказала, что, если бы у нее хватило сил, она бы убила Айрис.

Я стала умолять ее не делать этого:

— Пожалуйста, мама, не убивай Айрис. Тебя же поймают, арестуют и отправят в тюрьму.

— Нет, если я сделаю все правильно.

— Но ты не сделаешь все правильно, мама. И потом, представь на минуту, что ты все же сделала это. Как ужасно будет, если отец начнет тосковать по этой Айрис. Представь, как ужасно это будет.

Мама нехотя согласилась.

— Если бы я была моложе и составила точный план, я без труда убила бы эту Айрис, — сказала она спокойно. — Но, Бекка, дорогая, тогда я сделала бы это намного раньше, и все было бы в порядке. Думаю, ты права, и теперь будет мудрее оставить все как есть.

К счастью, так она и поступила.

Отец же оставался вне пределов досягаемости. Время от времени он писал матери, чтобы напомнить ей, что она выжала из него все. Мама же говорила, что отец и эта ужасная Айрис потратили все деньги, на которые мать имела право, и все, что осталось, — рушащийся дом в Россморе. Мама вздыхала и вздыхала, говоря, что нанять еще одного адвоката, такого же хорошего, как Майлс Бэрри, уже не на что.

— Когда ты станешь старше, Бекка, дорогая, я заклинаю тебя всегда заранее готовить план. Ничего не делай, предварительно не продумав, но старайся не медлить с уже принятыми решениями.

И, пожалуй, это была мудрая мысль, ведь все, с чем мама затягивала, происходило не так, как было задумано, в то время как дела, с которыми она не медлила, заканчивались превосходно. Она была абсолютно права, что железо надо ковать, пока горячо.

Поэтому и я старалась составлять планы всех своих действий. Я работала в модном бутике в Россморе, где одевались богатые клиенты, и я пыталась ненавязчиво знакомиться с ними. Иногда это получалось, иногда — нет. Еще я подружилась с Кевином, водителем служебного фургона, который подрабатывал таксистом на стороне. Он часто подвозил меня, куда мне было нужно, что было весьма кстати, поскольку я была стеснена в средствах и денег на такси у меня не было.

Кевин был славный. Он, правда, ужасно кашлял, а по характеру был пугливым ипохондриком, вечно принимавшим простую головную боль за менингит. Вот такой он был, но зато он просто обожал меня и всегда повторял, что я могу попросить его заехать за мной в дождливую ночь, и он поедет. Я никогда не злоупотребляла его добротой, но время от времени просила его об услуге.

Мамино здоровье к тому времени пошатнулось, но, по правде, я не очень вникала в ее проблемы, потому что слишком бурно проходила моя собственная жизнь. Понимаете, тогда я только познакомилась с Франклином, и все перевернулось.

Вы знаете, люди часто затрудняются описать какое-нибудь важное событие своей жизни, например, как они увидели кинозвезду, или королеву Англии, или папу римского, или президента Соединенных Штатов, или что-то потрясающее. В памяти всплывает масса второстепенных деталей, но только не самое главное.

Со мной было точно так же, когда я познакомилась с Франклином.

Я помню свою одежду: красное шелковое платье с бретельками, которое я купила в секонд-хенде. Я помню аромат своих духов: «Желание» от Келвина Кляйна. Вообще-то я не могла позволить себе такие духи, но по случайности кто-то из покупательниц забыл этот флакон в бутике.

Не могу вспомнить, почему я пошла на ту вечеринку. Она устраивалась по поводу открытия нового ресторана в Россморе. Город стал теперь таким большим и так изменился по сравнению с тем временем, когда мама была молода. Открылись новые рестораны, отели, художественные галереи. Я даже не была приглашена, но знала, что, если неожиданно прийти на подобное мероприятие хорошо одетой, тебя всегда впустят. Так что два или три раза в месяц я позволяла себе появляться на таких праздниках. Это был способ ускользнуть от маминого надзора, и потом мне нравилось мечтать, кого я там могу встретить.

Тем не менее до сих пор мне попадались лишь противные субъекты и какие-то французишки, и я стала уже разочаровываться в мысли найти своего принца на какой-нибудь из этих вечеринок, но в тот вечер я встретила Франклина. Большие розовые неоновые часы показывали девятнадцать сорок три. Я думала, что часов в восемь вечера надо будет уходить домой. В этот раз можно было не звонить Кевину: напротив входных дверей автобусная остановка. И тут со мной поздоровался Франклин.

Голубоглазый блондин, слегка взъерошенный, с отличными зубами, он выглядел просто потрясающе. И был таким милым и непринужденным. Это началось между нами почти сразу. Выяснилось, что у нас общие взгляды на все, абсолютно на все. Нам обоим нравились Греция и Италия, мы обожали тайскую еду, любили кататься на лыжах и смотреть по телевизору старые фильмы. Нам нравились большие собаки, чечетка и долгие поздние завтраки по воскресеньям.

У мамы в то время развилась депрессия, и она была скептически настроена по поводу моего романа.

— Всем это нравится, Бекка, глупенькая девочка. Не надо питать несбыточных надежд, дорогая, он же говорит очевидные вещи. Как будто есть кто-то, кому не нравится Италия, или «Сержант Билко», или «Папашина армия», или катание на лыжах! Будь благоразумна, дорогая! Пожалуйста!

Затем она лично познакомилась с Франклином и, как и любая бы другая на ее месте, была очарована им.

— Я вижу, от кого Бекка унаследовала свои прелестные скулы. Вы так умны: вы потрясающе играете в бридж. Вы должны позволить мне называть вас Габриель: вы слишком молоды, чтобы я звал вас миссис Кинг.

Если бы я была циничной, я бы подумала, что это лишь игра: он знает, что говорить женщинам старшего возраста. Но я не циник, я жизнерадостный оптимист, и я не подумала ничего такого. Лишь улыбнулась.

А так как Франклину, бедному милому человеку, негде было тогда остановиться, он стал жить у нас. Некоторое время он, для приличия, жил в комнате для гостей, но для всего его имущества нам потребовалась отдельная комната, так что он переехал в мою.

У Франклина, по существу, не было работы, но со своим другом Уилфредом они разрабатывали какую-то сложную техническую идею. Они собирались открыть свое дело. Это было связано с мобильными телефонами, суть их плана объяснить было трудно и еще труднее — понять. Но Франклин и Уилфред были словно два школьника-отличника, со своей научной работой. Их энтузиазм увлекал.

Мама говорила мне много раз, что мне следует серьезно подумать о том, как бы удержать Франклина, потому что такие мужчины на дороге не валяются. Например, я должна быть более заботливой и готовить для него. Еще мне следует чаще наряжаться: можно одалживать на время вещи в бутике, а после химчистки возвращать обратно. Франклину надо показать, какой замечательной я могу быть.

Нам всем было так хорошо. Мама учила всех нас: Франклина, Уилфреда и меня, как играть в бридж, а потом я готовила ужин. Это были четыре чудесных месяца.

У нас с Франклином оказалось потрясающее взаимопонимание. Нам обоим было по двадцать девять лет, и, естественно, определенное прошлое, но никогда раньше мы никого не любили так, как друг друга. Казалось, если вдруг по какой-то причине сила нашей любви станет уменьшаться или мы встретим кого-то другого, между нами не будет никакого обмана, никакой лжи. Мы скажем друг другу все как есть. Но мы взрывались хохотом при одной мысли об этом! Казалось, ничего подобного просто не может произойти.

Но однажды вечером Франклин сказал мне, что он познакомился с этой Джанис, и у них взаимные чувства, и вот, верный нашему обещанию, он честно мне все рассказывает. И улыбнулся своей разрывающей душу улыбкой.

Выражение лица Франклина было таким, будто он ждет, чтобы его похвалили за то, что он рассказал мне об этой Джанис. Будто он с честью прошел проверку своей честности и порядочности. Я стиснула зубы и улыбнулась вымученной улыбкой. При этом я ощутила боль в скулах, которые так похожи на мамины.

— Может быть, тебе просто кажется, что ты испытываешь к ней чувства, — сказала я. — Возможно, когда ты узнаешь ее получше, ты поймешь, что это лишь увлечение. — Я была просто восхищена своим спокойствием.

Но он объяснил, что очень уверен в своих чувствах.

— Может быть, ты хотя бы подождешь до того момента, как вы переспите, чтобы быть абсолютно уверенным? — Я была так горда своим самообладанием.

— О, это уже произошло.

— По-моему, когда мы говорили о взаимопонимании, мы не подразумевали секс тайком друг от друга, не так ли? — Я надеялась, что мой безразличный голос не выдает моих истинных чувств.

— Но ты же не была там, я не мог спросить у тебя разрешения, — сказал он так, словно это само собой разумелось.

— Где именно? — спросила я.

— В отеле. У нас с Уилфредом была встреча с инвесторами, так случилось, что там играли в бридж, мы с Уилфредом присоединились, так я и познакомился с Джанис.

Мне пришла в голову мысль, что эту яму вырыла мне собственная мама. Ну почему она не отказалась научить Франклина играть в бридж? Если бы она отказалась, тогда бы он никогда не встретил эту Джанис. И наша жизнь была бы прекрасна.

И я подумала, что в этой ситуации мне необходимо составить план. А пока надо сохранять спокойствие.

— Что ж, так тому и быть, Франклин, — сказала я, широко улыбаясь. — И я искренне надеюсь, что вы с Джанис будете счастливы вместе.

— Ты просто чудесная! — воскликнул он. — Ты знаешь, я рассказывал Джанис о нашем взаимопонимании, но она сказала, что все это несерьезно. А я верил, что это серьезно, для нас обоих. И я оказался прав. — Он стоял, счастливо мне улыбаясь, восхищенный, что его вера не была напрасной.

Может, он был сумасшедшим? Неужели он не понимал, что произошло со мной, что свет для меня померк? Неужели он не слышал рев урагана, под порывами которого я стояла и который сметал все вокруг меня? Возможно, это был шок. Или упадок сил. Или начало безумия. Со мной такое случилось впервые, это было словно предобморочное состояние. Все вокруг словно качалось у меня перед глазами, как маятник.

Но мне нельзя было падать в обморок, мне нельзя показывать никаких признаков слабости. Это был переломный момент моей жизни. Теперь мне нужно было продумать план, как вернуть его назад. Он ведь, наверное, даже и не подозревает, что весь мой мир рушится.

Я сказала Франклину, что мне надо спешить: много дел в бутике, и к тому же мне придется уехать. Пожелала ему всех благ с Джанис и ушла. Я не курила уже пять лет, но сейчас купила пачку сигарет. Затем пришла в бутик, села за стол и залилась слезами.

Кевин был там. Заядлый курильщик, он присоединился ко мне за столом и погладил меня по руке.

Не успела я рассказать, что со мной приключилось, как Кевин начал делиться собственными проблемами.

— У меня самого не все в порядке, Бекка, — сказал он, и тут я заметила, какое у него осунувшееся, изможденное лицо.

— Что случилось, Кевин? — вежливо спросила я, хотя на самом-то деле мне было не до него.

Наверное, что-то случилось с фургоном, не удается подрабатывать таксистом, угадал только два номера в лото — да кого это волнует? Разве мне есть до этого дело сейчас, когда Франклин бросает меня ради Джанис и весь мир летит к дьяволу?

— У меня сложная форма рака, Бекка. Говорят, нет смысла оперировать. В лучшем случае у меня есть два месяца.

— О, Кевин, мне так жаль, — сказала я, и это была правда. Всего за полминуты я забыла и Франклина, и Джанис, и план. — Ты знаешь, в больницах сейчас неплохо, — заверила я его. — Тебе будут давать достаточно обезболивающих.

— Я не хочу ждать, Бекка. Я не смогу просыпаться каждое утро с мыслью: «А не случится ли это сегодня?»

— И что же ты хочешь сделать?

— Разгонюсь в фургоне и направлю его в стену. Бах — и все, — сказал он. — Все будет намного быстрее, без томительного ожидания и беспокойства.

И вот тут в голову мне пришел план.

Бывает, что мой мозг начинает работать с потрясающей быстротой: тогда мне кажется, что я могу осмыслить сотни вещей одновременно. Это был дерзкий, безумный план. Но оно стоило того. Все проблемы могли разрешиться за один ход.

Если он собирается убить себя, он может прихватить с собой и Джанис.

Если он все равно хочет умереть и больше всего боится ожидания, тогда почему бы им не оставить этот мир вдвоем?

Теперь мне надо быть очень, очень осмотрительной, он не должен ни о чем догадаться. У него не должно появиться ни малейшего подозрения, что я замышляю.

— Думаю, ты абсолютно прав, Кевин, я бы сделала то же самое, случись это со мной. Ну, когда-нибудь я, возможно, так и поступлю. Оставлю этот мир, когда это будет угодно мне, а не кому-то другому.

Он был совершенно поражен, ожидая, что я буду упрашивать его не делать этого.

— Но знаешь, что я думаю, Кевин? Думаю, тебе лучше сделать это в такси, а не в фургоне. Такси часто попадают в катастрофы. Это будет выглядеть более естественно для следователей, тогда твоя мама или еще кто-то смогут получить страховку.

— Я понимаю, — сказал он медленно. — Значит, они не заплатят, если сочтут это самоубийством?

— Определенно нет.

— Бекка, это так хорошо, что ты вникаешь в мою проблему. Но что тебя саму так расстроило?

— О, ничего, по сравнению с твоими проблемами абсолютно ничего, Кевин, дурацкая ссора с матерью, это быстро пройдет.

— А у вас с Франклином все в порядке? — спросил он.

Думаю, Кевин всегда был немного влюблен в меня. Конечно, я не подавала виду, что замечаю это. И ему не следовало знать, что сотворил Франклин.

— У нас с Франклином все отлично, ни облачка на горизонте, — заверила я его. Обдумывая все, я перестала плакать. Кевин дал мне бумажную салфетку, и я вытерла слезы. Все должно было получиться.

Я могла позволить себе потратить время, чтобы побыть с Кевином.

— Пойдем, Кевин, отведаем китайской еды, — сказала я, и Кевин выглядел таким трогательно благодарным.

— А Франклин не будет против? — спросил он.

— Франклин позволяет мне делать все, что я захочу, — ответила я.

— Если бы ты была моей, я бы поступал точно так же, — сказал Кевин.

У нас был долгий унылый ужин, Кевин все рассказывал мне о своем диагнозе и решимости покончить с этим. Я с состраданием кивала и повторяла, что он абсолютно прав. Я не вслушивалась в его слова. Я сидела и обдумывала свой план. Кевин сделает это для меня. Кевин мне поможет.

Мне придется восторгаться этой противной Джанис, придется стать ее подругой.

Затем я дам ей номер Кевина, как надежного таксиста, на которого можно положиться. Конечно, Кевин не захочет брать ни в чем не повинного пассажира, убивать его. Значит, мне придется рассказать ему историю, что Джанис тоже страдает от ужасной неизлечимой болезни и она попросила меня помочь ей быстро уйти из этого мира. Это будет роль не из легких. Сложно самой написать сценарий и сыграть его. Но я должна сделать это. Это отличный план. Никто меня в жизни не заподозрит, я же буду подругой, исполненной доброжелательности.

— Не знаю, что бы я делал без тебя, Бекка, — повторял Кевин во время нашего ужина.

— А я не знаю, что бы я делала без тебя, Кевин, — честно отвечала я ему.

Уилфред, друг и партнер Франклина, удивлялся.

— Ты просто полна сюрпризов, — говорил он. — Я ожидал безудержной ярости с твоей стороны, но я крупно ошибался.

Я рассмеялась.

— У нас с Франклином всегда было взаимопонимание, Уилфред, — ответила я глядящему на меня с благоговением Уилфреду. Я улыбнулась ему в надежде, что моя улыбка разобьет его сердце, как это произошло с Франклином.

Моя мама была поражена, когда я сказала, что, как бы то ни было, нет смысла пытаться удержать Франклина, если он не хочет быть со мной. Она в изумлении покачала головой и сказала, что я всегда была намного более взбалмошной, чем она, так что удивительно слышать такие здравые рассуждения.

Я сказала Франклину, что ему не обязательно торопиться съезжать от нас. Но, конечно, теперь ему придется спать в гостиной, ведь все изменилось. Я много гуляла. Часто — с Кевином. Это казалось вполне справедливым. Но главной частью плана было — познакомиться с Джанис.

Первым ударом было то, что ей лишь девятнадцать.

Кроме того, ей была безразлична одежда, поэтому мне не было смысла предлагать ей дешевые вещи из бутика. Она не интересовалась кулинарией, и совершенно бесполезно делиться с ней рецептами. Так как же мне было сойтись с ней?

Как это часто бывает в жизни, решение было найдено при игре в бридж. Я попросила эту мерзкую Джанис оказать мне любезность и быть моим партнером по игре на благотворительном вечере. Поскольку я вела себя так мило и так безрассудно, без всякого ропота позволив отбить у меня Франклина, ей ничего не оставалось, как согласиться.

Мы неплохо поладили в этот первый же вечер, и несколько раз она повторяла, что восхищена мной и поколением, к которому я принадлежу, за наше отношение к любви. И что когда-нибудь она надеется стать такой же выдержанной.

Я поборола желание задушить ее собственными руками прямо за игровым столом. В конце концов, у меня был лучший план.

Как ни странно, мы выиграли и решили вместе сыграть еще раз на очередном благотворительном вечере в отеле Россмора. Во многом она была весьма приятным человеком. Студентка университета, весьма богатая, имеющая в распоряжении достаточно времени для развлечений, но при этом воспитанная и, следует признать, хороший игрок в бридж. Конечно, молода и наивна, словно малый ребенок.

И, естественно, я время от времени ощущала нечто вроде легких приступов беспокойства, угрызений совести, даже вины оттого, что я собираюсь послужить причиной смерти девятнадцатилетней девочки. Я ведь тоже человек. Кто бы не чувствовал подобного? Но ведь она встала между мной и моей единственной истинной любовью, и я не знала способов заставить ее отказаться от него.

Мне оставалось только одно.

А мы играли вместе вновь и вновь, Джанис и я. Мы провели вместе несколько вечеров, прежде чем я выбрала время.

Франклин собирался съехать от нас, но я упросила его остаться еще на несколько дней. «Ты всегда можешь уходить, чтобы проводить ночи с Джанис, — уговаривала я его. — Но не вывози пока все свои вещи».

План мог сработать только в том случае, если он будет оставаться у нас, когда она умрет.

Кевин был очень беспокойным в эти дни.

Он начал все переоценивать. Он стал тревожиться по поводу пассажирки, которую он возьмет. Он полагал, что ему следует сначала обсудить это с ней, узнать, есть ли у нее какие-то пожелания. Может быть, она хочет принять успокоительное перед катастрофой?

Я ответила, что она определенно не будет изменять свое решение. Когда мы с Кевином вновь и вновь прорабатывали все детали, это всегда было камнем преткновения для него. А что, если в последний момент она передумает? У него не будет времени, чтобы затормозить. Будет слишком поздно.

Нет, отвечала я, она точно не передумает. Снова и снова я объясняла, что у Джанис эта ужасная болезнь, которая уже начинает оказывать свое действие, что боль скоро будет невыносимой. А в дополнение к этой изнурительной болезни у нее стало развиваться изменение личности. И она попросила меня устроить все так, чтобы ей не пришлось ни думать об этом, ни обсуждать это.

Что ж, он лишь хотел, чтобы все было как лучше, отвечал Кевин. Он и впрямь был добрым и внимательным человеком. Иногда я позволяла себе думать, насколько проще была бы жизнь, полюби я такого человека. Но я не собиралась тратить время на пустые размышления. С тех пор как Франклин рассказал мне о Джанис, я стала очень сосредоточенной.

Иногда Кевин задумывался, а имеет ли он право отнять у себя жизнь? Принадлежит ли она ему?

Я справилась и с этим. Люди говорят о любящем Боге, Который все понимает. Если это так, тогда этот Бог поймет, что Кевин не смог держаться и ждать то, что неотвратимо. Что он лишь ускорил ход событий. Для всех. Обычно через десять — пятнадцать минут это срабатывало, но это было чрезвычайно утомительно.

Все это время Франклин, мама, Уилфред, мои сотрудники и даже сам бедный Кевин говорили мне, что я не похожа на себя. Какая-то растрепанная. Растерянная, сказала мама. Но я лишь наложила побольше косметики и улыбнулась кошмарным оскалом.

В конце концов наступила длинная ночь, которая должна была стать ночью катастрофы. В тот день я встретилась с Кевином пораньше, убедила его, что он правильно поступает по отношению к себе, а мы оба правильно поступаем по отношению к Джанис. Он остановился, как мы и планировали, прямо у дверей отеля, где проходил вечер благотворительной игры в бридж.

— О, вот такси для тебя, Джанис, — сказала я любезным голосом.

— Ты просто чудо, Бекка, все вокруг только ищут их, а ты остановила его тут же. — Она выглядела неподдельно восхищенной.

Кевин поднялся с водительского места и открыл пассажирскую дверь. Мы стиснули руки друг друга.

Джанис собиралась ехать к себе домой, где позднее она должна была встретиться с Франклином. Я сказала, что мне пора, ведь подъезжает мой автобус, да и в любом случае нам в разные стороны.

— Прощай, прекрасная Бекка, — сказал Кевин.

— Вот видишь, Бекка, по тебе все сходят с ума, — с завистью сказала Джанис, махая мне на прощание.

И я отправилась домой, долго разговаривала с мамой, а потом отправилась спать. Франклин позвонил мне, чтобы узнать, во сколько мы закончили игру, ведь Джанис еще не вернулась. Я ответила, что удивлена, ведь все видели, как она села в такси несколько часов назад. А утром он позвонил снова и сказал, что она так и не появилась.

Я посочувствовала ему, но сказала, что не могу и предположить, что произошло.

После полудня он позвонил, чтобы сказать, что бедная прекрасная юная Джанис погибла вместе с водителем такси: они врезались в стену. Все были шокированы. Франклин не стал съезжать, ведь он так поразился, а вскоре вновь полюбил меня. И все стало бы отлично, все должно было быть отлично, если бы не Кевин.

Я оказалась права.

Он действительно любил меня.

И он застраховал свою жизнь в мою пользу. Мне причиталось небольшое наследство. Это, конечно, погубило весь план. Никто и никогда не подумал бы связать происшедшее со мной, если бы мое имя не значилось в страховом полисе.

В полисе и в письме, где Кевин благодарил меня за все, что я сделала для него.

Теперь все разбираются с этим. Люди из страховой компании, полиция, все. И весь Россмор говорит обо мне. Говорят, мать и сестры Джанис отправлялись к этому нелепому источнику в лесу, а за ними двигалось нечто вроде процессии. Будто это помогло бы вернуть ее обратно!

Люди говорят, что я жестокая. А я никогда не была такой, я всегда была доброй, как котенок.

Конечно, я могла бы не обращать на это внимания. Но Франклин зол на меня. Он не говорит ничего такого, но на прошлой неделе начал вывозить свои вещи из нашей квартиры.

Это был такой отличный план — если бы только Кевин не стал пытаться быть щедрым. Пытаться подарить мне что-то в конце своей жизни.

Вместо этого он умудрился испортить всю мою жизнь.

 

2. Габриель

Все мои друзья в клубе по игре в бридж были добрыми. Действительно, очень добрыми.

Они недовольно смотрят на того, кто случайно упомянет о тюрьме, убийстве, преступниках или о чем-то подобном. Они считают меня очень смелой, потому что я навещаю Бекку в тюрьме каждую неделю и вообще держу голову высоко, куда бы в Россморе я ни пошла. Вообще-то не так уж сложно быть уверенной в себе. Во многом это зависит от того, как ты выглядишь. Я всегда это знала, но у меня никогда не было достаточно денег, чтобы хорошо выглядеть.

Мой бывший муж, этот проклятый Имон, оставил меня без гроша, когда ушел к этой вульгарной Айрис. Содержание дома обходилось недешево, так что у меня всегда было туго с деньгами, и некуда было деться от этого. Поэтому я так признательна бульварным газетам.

Я знаю, нам следует думать, что это чтиво для горничных, но в этих газетах уделялось много внимания тому, что сделала Бекка, и, по правде, я втайне получала от этого чтения удовольствие. Одна из них купила у меня историю о детстве Бекки, и появилась эта статья — «Что сделало эту женщину такой, какой она стала». Еще одна газета купила материал о ее работе в бутике модной одежды. Нужно было взять побольше денег с той напыщенной дамы, которой принадлежала полоса в газете: готова спорить, я удвоила ее доходы.

Еще был эпизод о том, как изменилась Бекка после того, как ее отец, ужасный Имон, бросил нас. Мне нравилось помогать работать над ним. Нигде не было указано, что я сотрудничала с ними, но я в подробностях описала все события. Это вылилось в ряд великолепных статей.

Конечно, мне не нравились заголовки вроде: «В мыслях убийцы», но, с другой стороны, газеты благодаря этому хорошо продавались, да и в сознании многих людей бедная глупая Бекка как раз и была убийцей.

Каждый раз, когда я посещала ее, она спрашивала, как репортеры выясняют все эти детали. Я убеждала ее, что я не рассказывала им ничего нового; они и так все это знали. А что они не знали, то выдумали. Например, эти глупые рассказы о бедняжке Бекке, совершающей поход к источнику в Боярышниковом лесу, чтобы вымолить у святой Анны любовь Франклина.

— Я никогда подобного не делала, ты же знаешь, мама. — Она зарыдала у меня на плече.

Я поглаживала ее, утешая.

— Конечно, все знают, что это ерунда. Они все это придумали…

Мне очень хорошо заплатили как раз за эту историю. Газеты вовсю публиковали фотографии этого жуткого места поклонения. И благодаря этому газеты продавались! Естественно, Бекка ничего об этом не знала, и я утешила ее, напомнив, что это благодаря мне Франклина оставили в покое, и, естественно, она была очень мне благодарна. Выйдя из тюрьмы, она рассчитывала выйти за него замуж, поэтому ей не хотелось, чтобы до этой поры ему досаждали ненужным вниманием.

Она очень хотела, чтобы он пришел навестить ее, но я сказала, что кругом снуют репортеры и они обязательно заметят его, что разрушит всю ту приватность, которую все мы так тщательно стараемся поддерживать. Она увидела в этом смысл.

Вообще-то в тюрьмах работают довольно милые люди. Как правило, заботятся о нуждах заключенных — что должно быть довольно тяжело, учитывая, с какими людьми им обычно приходится работать. Конечно, Бекка другая, и они видят это, конечно, видят. Во-первых, она леди, а во-вторых, у нее нет криминального мышления. Она возвышается над всеми, кто сидит там, и в то же время поддерживает со всеми ними хорошие отношения, что, безусловно, говорит о хорошем воспитании.

Она учится вышиванию в «личное» время у одной из тюремщиц, хорошей женщины по имени Кейт. Бекка говорит, что это занятие оказывает очень расслабляющее, почти терапевтическое воздействие. Она вышила мне накидку для диванной подушки, и, хотя получилось не очень профессионально, я сказала, что положу ее на видном месте в гостиной. Бедная прелестная Бекка! Она думает, что запросто сможет оказаться дома, чтобы посмотреть на накидку. Ей удалось подняться над всем ужасом своей ситуации путем отказа от его осознания. Есть такой способ держаться, и у Бекки это хорошо получается.

Она начала работу над большим покрывалом для постели, с вышитыми словами «Франклин» и «Ребекка».

Мне следует помнить о том, что я не должна надевать свои лучшие наряды, когда я отправляюсь к ней, потому что Бекка опознает фирменные вещи за полмили, благодаря годам работы в бутике. Она знает, что обычно я не позволяю себе жакеты от «Прада» или Джозефа Рибкофа. Для этих случаев у меня есть костюм для посещения тюрьмы, как я его называю, так что она не сможет связать бульварные статьи с моим новым гардеробом.

Прошло уже несколько месяцев, и Бекка выглядит сейчас намного лучше. Ее спина стала более прямая, она не переживает по поводу завивки, как это бывало раньше; теперь ее волосы прямые и изящно выглядят. Одна из тюремщиц, Гвен, подруга Кейт, той, которая славная, по-видимому, училась на парикмахера и все еще работает неполный рабочий день в косметическом кабинете, так вот, она регулярно всех стрижет. Им самим, конечно, не разрешают держать собственные ножницы. Что в случае с Беккой глупо: какой вред она сможет кому-то причинить с помощью ножниц?

Теперь она кажется менее озабоченной, чем в те дни, когда была на свободе, какой-то более спокойной. Очень интересуется ретушированием, плетением из нитей и переживает, возьмут ли ее в команду по нетболу. Надо же, Бекка интересуется спортом и вышиванием. Кто бы мог подумать! Кто бы мог вообразить это хотя бы отчасти!

Иногда люди из бульварных газет спрашивают меня, есть ли у меня какая-то симпатия к бедной Джанис, которая пошла на смерть, сама того не зная, но я напоминаю им, что меня нельзя цитировать: мое мнение и моя искренняя глубокая печаль — это мое личное дело. А прежде, чем они развернутся против меня, я скармливаю им новое описание Бекки, подробности о вечеринках, которые она посещала, банкетах, приемах, на которые ее даже не приглашали. Они запустят еще одну историю, описывая ее как женщину легкого поведения, хорошо проводящую время.

Так обычно и говорят о женщинах, попавших в исправительные заведения.

У Бекки осталось мало интересов за пределами этого ужасного места, где она находится. Она рассказывает мне об отталкивающих лесбийских связях между заключенными и даже между заключенными и тюремщицами. Единственная нить, которая связывает ее с внешним миром, — это ее мысли о Франклине.

Это удивительно, что она с таким позитивом относится ко всему происходящему, но, похоже, она утратила чувство реальности, ведь она, кажется, не понимает, как долго ей предстоит там пробыть. Ни разу она не осознала чудовищности того, что она сделала. Она как бы отмахнулась от этого.

А ведь это был ужасный поступок — убить невесту Франклина или подстроить ее смерть, что, в общем, то же самое. «Предумышленное хладнокровное убийство» — так сказал судья, вынося приговор после единогласного вердикта присяжных. Она ни разу не заговаривала ни о Джанис, ни об этом действительно несчастном парне, Кевине, который был за рулем, ни о чем-либо другом, случившемся в эту ночь.

А я не хотела причинять ей страдания. Бедная простушка, ее жизнь сложилась совсем не так, как она мечтала.

Поэтому, когда она заговаривала о Франклине и своем будущем с ним, я не говорила ничего такого, что бы привело ее в уныние. Но когда она осознала, что он не сможет навестить ее, она перестала спрашивать, как он живет и чем занимается.

Это было серьезное облегчение.

Действительно, большое облегчение. Мне становилось все труднее и труднее выдерживать ее вопросы о нем. Я пыталась рассказывать ей о клубе по игре в бридж, но Бекка потеряла весь свой интерес к этому — она едва отреагировала, когда я рассказывала о том, что выиграла все взятки. Похоже, она едва прислушивалась к моим рассказам о том, как Уилфред, Франклин и я регулярно играем вместе, если случается найти четвертого. Затем я решила, что бридж — больное место для нее, ведь Джанис познакомилась с Франклином, будучи его партнером по бриджу, и все такое.

Поэтому, пожалуй, лучше не упоминать о бридже.

Проблема в том, что лучше было бы не упоминать о слишком многих вещах. Вместо этого я говорю о том, как похожи на фуксию эти нити светло-вишневого цвета и как трудно тюремщице Кейт содержать двоих детей на свою зарплату, и я слушаю, как Бекка рассказывает мне, что роман Глории с Эйлис закончен и это может отразиться на составе команды по нетболу.

И еще пересказывает истории о проститутках, наркоторговках, женщинах, убивших своих мужей в результате самообороны. Какой же это ужасный способ существования. Этот проклятый Имон, мой бывший муж, спрашивал, не хочет ли Бекка, чтобы он навещал ее, и я ответила, что конечно же нет. До того как все это случилось, он не оказывал ей никакой помощи, а теперь он только огорчит ее. На этом он и успокоился.

Кейт во время моих посещений время от времени отводит меня в сторону и говорит, что Бекка очень хорошо адаптируется и пользуется авторитетом у других заключенных. Будто мне будет приятно, что моя Бекка нравится этим ужасным женщинам! Но Кейт говорила, она ничем бы не смогла помочь, если бы у Бекки не были развиты соответствующие задатки. По словам Бекки, Кейт была такой же несчастной жертвой, как и я, ее муж бросил ее. Ублюдки, честное слово, других слов не подберешь.

И вот, посещая тюрьму, я стала приносить Кейт небольшие подарки. Ничего особенного: хорошее мыло, глянцевый журнал или маленькую баночку тапенады. Бедняжка, не думаю, что она знала, что это такое, но все равно ей было очень приятно. А она была так добра к моей Бекке.

Франклин с облегчением воспринял то, как я уладила вопрос с посещением им тюрьмы. С большим облегчением. Но Уилфред, который был таким вежливым и всегда старался делать правильные вещи, спросил, не стоит ли ему сходить навестить Бекку? Я подумала над этим некоторое время, затем ответила, что, пожалуй, не стоит: о чем ему там говорить? И он тоже испытал страшное облегчение. Я ясно это видела. В любом случае я не хотела, чтобы Уилфред оказался там, болтающий и рассказывающий ненужные вещи. Он предлагал это, конечно, лишь из вежливости.

Он по-прежнему был партнером Франклина по этому загадочному бизнесу, связанному с мобильными телефонами, занимаясь скачиванием или пересылкой чего-то на мобильные телефоны людей. В общем, это невозможно было понять.

Потом мама этой несчастной Джанис спросила, может ли она посетить Бекку, но я попросила Кейт сказать администрации, что это будет ошибкой. Эта женщина была одержима идеей возрождения или какой-то другой, столь же неоднозначной, и она полагала, что Бекке будет легче, если она придет и скажет, что простила ее. Я думаю, что Бекка, по правде говоря, уже давно забыла о Джанис, так что я воспрепятствовала этому, и Кейт, видимо, сказала что следует, потому что эта женщина так и не пришла.

И жизнь шла своим чередом. Как будто бы все изменялось, но в то же время с течением дней все возвращалось к своей сути. Мы продолжали играть в бридж по вечерам два раза в неделю. Отец Бекки, проклятый Имон, звонил мне каждый раз, когда в бульварных газетах появлялось что-то новое — его гадкая жена, очевидно, ничего другого не читала.

— Как они об этом узнают? — кричал он в трубку.

Я отвечала ему, что не имею ни малейшего представления. Мы с ним не виделись, поэтому он не знал, что у меня такая красивая одежда и что я купила спортивную машину. Или что теперь каждый день приходит уборщик, а раз в неделю — садовник. Хотя в любом случае это было не его дело. Его же ничто не волновало, когда он бросил меня и Ребекку.

Каждую неделю, направляясь в тюрьму, я брала такси, просила таксиста ждать на автобусной остановке за углом и присоединялась к остальным посетителям. Я предоставляла для осмотра сумку и подвергалась личному обыску, прежде чем увидеть собственную дочь. Я не хочу, чтобы кто-нибудь рассказал Бекке, что меня ждет такси. Она задумается, откуда я беру деньги. В конце концов, все это делается для ее спокойствия и дает мне возможность посещать ее каждую неделю без лишней нервотрепки и напряжения.

— Кейт очень добра ко мне, мама, — сказала она однажды.

— Да, действительно. — Я гадала, к чему она ведет.

— Я подумала, может быть, ты пригласишь ее на чай как-нибудь, когда у нее будет выходной?

— Нет, дорогая, я не буду делать этого, — ответила я.

— Пожалуйста, мама.

Бекка окончательно утратила чувство реальности. Как я могу пригласить эту унылую, бедную женщину, которая живет в коммунальной квартире и работает тюремщицей, в мой дом?

— Извини, Бекка, вопрос закрыт, — сказала я быстро.

Бекка была очень расстроена. Я видела это по ее лицу. Но это же было абсолютно невозможно. Она больше ничего не сказала, в лихорадочном темпе продолжая свое шитье. Вернувшись в такси, я размышляла, зачем я вообще утруждаюсь навещать ее. Она ведь так неблагодарно относится ко всему, что я сделала. Неужели не достаточно того, что я покупала все эти маленькие подарки для Кейт? Ни слова благодарности от Бекки. Хотя, возможно, эта женщина ей ничего не говорила.

Как же тяжело испытывать это! Ведь Кейт всего лишь тюремщица. Представьте Бекку, полагающую, что я буду развлекать эту женщину в своем доме. Я даже не могу позволить, чтобы она увидела, как мы живем.

Когда такси трогалось, мне показалось, я увидела Кейт, стоящую неподалеку и задумчиво смотрящую на меня, но это, должно быть, мое воображение. Если бы она увидела меня, она подошла бы поговорить, а не просто стояла бы там и смотрела. Я надеялась, она ничего не скажет Бекке о том, что я брала такси. Но затем я тряхнула головой и приказала себе не фантазировать. Побывав в этой ужасной тюрьме, любой начнет воображать бог знает что.

Приехав домой, я обнаружила ждущих меня парней. У них был шотландский виски и имбирь. Такие милые мальчики. Они всегда спрашивают про Бекку, а я всегда отвечаю, что это слишком ужасно, чтобы рассказывать об этом, и что мне нужно принять хорошую ванну. Сам факт посещения такого места заставляет человека чувствовать себя грязным. Я лежала в теплой ароматной пене и не спеша потягивала свой холодный виски с имбирем. Жизнь теперь стала намного лучше, чем раньше. Просто поразительно, как наличие большого количества денег может решить все проблемы.

Мне теперь не надо было больше беспокоиться по поводу шифера на крыше, или по поводу покупки новой сумочки в тон моему наряду, или по поводу марки вина, когда мы отправлялись куда-нибудь пообедать. Я начинала считать, что имею полное право на шелковые платья и косметический ремонт в спальне. Этим вечером я собиралась надеть действительно красивое платье, которое стоит столько же, сколько мы потратили на нашу первую машину. Оно смотрелось, конечно, изящно, но мне нужны были туфли получше. Возможно, мне следует подготовить еще одну историю для этих отвратительных газет. Что-нибудь вроде «Вышивая свой путь в будущее», с описанием покрывала, которое делает Бекка. Да, это будет неплохо, это бросит тень подозрения на некоторых людей в тюрьме. Например, на эту уродину Кейт.

Я оглядела себя в зеркале.

Совсем неплохо для моего возраста. Новые туфли сделают меня неотразимой.

Франклин стоял внизу, у лестницы. Уилфред уже уехал, чтобы встретить нас за столом. Особый ужин в новом ресторане. Я угощаю. Я всегда угощаю. Но не будь жадной, Габриель, сказала я себе. Бизнес у мальчиков только налаживается, они еще не достигли больших высот. У них и правда совсем нет серьезных денег, бедные крошки.

— Ты прекрасно выглядишь, — сказал Франклин. Было действительно приятно красиво одеваться для людей, которые это ценят. Проклятый Имон не обратил бы внимания на то, как я одета.

— Благодарю, — промурлыкала я ему.

— Неужели она совсем обо мне не спрашивает? — неожиданно сказал он.

— Нет, в общем, ты знаешь, мы все решили, что ей будет лучше не касаться этого, пока… ну, ты знаешь… она не выйдет оттуда.

— Но, Габриель… — Он изумленно смотрел на меня. — Ей же предстоит провести там годы и годы.

— Я знаю, — ответила я. — Но ты бы поразился тому, какая она сильная. Мы с тобой сломались бы в подобном месте, но не Бекка, она смелая как лев.

Он с нежностью посмотрел на меня.

— Ты так все облегчаешь для меня, — сказал он. Его глаза были полны благодарности.

— Пойдем, Франклин, не стоит опаздывать, — сказала я, и мы стали спускаться по ступеням нашего дома, мимо новой железной ограды, обвитой побегами душистого горошка и жимолости. Я уже собиралась сесть в машину, как мне почудилось, что я снова увидела Кейт, стоящую прямо на дороге.

Но это могло быть только галлюцинацией.

Что она могла делать у нас по соседству?

Но на следующий день я как будто опять видела ее там. Этого, конечно, не могло быть. Но я почему-то стала чувствовать себя неловко и решила подарить ей небольшой подарок и поболтать с ней во время моего следующего посещения. Может быть, глупая Бекка уже пригласила ее на чай в мой дом. И теперь Кейт была раздосадована, что приглашения так и не последовало?

Нелепо, но кто знает, какие мысли в голове у таких людей, как она.

Я принесла Бекке несколько роз из сада и немного сладкого горошка для этой Кейт. Еще глупый кружевной платок, с буквой «К» на нем. Она молча приняла розы и платок, поблагодарив кивком, и почти тут же поспешила уйти, ничего не сказав.

— Все в порядке, Кейт?

— Как нельзя лучше, благодарю, — ответила она, подойдя к двери своего кабинета и забирая пальто. После чего немедленно ушла. Это было очень таинственно.

Бекка выглядела как обычно, но в ней было что-то настороженное, подозрительное. Будто она изучала меня.

— Мы с тобой всегда говорим только обо мне, — сказала она. — Но здесь почти ничего не меняется. Расскажи мне, как ты проводишь дни и вечера, мама.

Это был неприятный вопрос. Я не ожидала такого. До этого момента я не рассказывала ничего определенного, а она никогда не спрашивала.

— О, знаешь, Бекка, дорогая, я мотаюсь туда-сюда, то немного поиграю в бридж, то напомню твоему проклятому отцу, чтобы он хоть чем-то помог мне. Дни проходят. — Она коснулась моей ладони и повернула ее, рассматривая мои ногти.

— Похоже, некоторые дни проходят в салоне красоты, — молвила она.

— О, если бы, дорогая, это всего лишь дешевый лак.

— Я вижу. Как и твоя прическа. Сделала ее сама, кухонными ножницами, да?

Я была очень раздражена. Эти вещи я не могла от нее скрыть: дорогую стрижку и укладку волос, которые я делала каждые пять недель у Фэбиана. Еженедельный маникюр в салоне «Помпадур».

— Что ты говоришь? — спросила я.

— Да ничего особенного, мама. Здесь учишься ничего не говорить до тех пор, пока точно не сформулируешь, что хочешь сказать.

— Это бы сделало мир довольно молчаливым местом, — хихикнула я.

— Думаю, нет, скорее — местом для прямолинейных вопросов.

Я попыталась сменить тему:

— Кейт, похоже, очень торопилась сегодня: она прямо пролетела мимо меня.

— У нее сегодня неполный рабочий день, — ответила Бекка.

— Да, и я помню, что ты просила меня пригласить ее на чай, но, дорогая, ты немного не понимаешь ситуацию. Это было бы так неправильно. Я надеюсь, ты не обижаешься.

— Нет, все в порядке, я поняла, и она тоже.

— Что ж, это хорошо, — сказала я неуверенно.

— Тебе ведь совсем одиноко, мама? Как ты переносишь то, что отец тебя бросил, а я нахожусь здесь?

Я понятия не имела, почему она задает этот вопрос.

— Ну, одиночество — это неподходящее слово. Я никогда не вспоминала об этом ублюдке Имоне в эти дни. Я скучаю по тебе, любимая, и жду тебя домой. И ты будешь дома. Однажды.

— Ждать еще годы и годы, мама. — Она была права.

— Я буду ждать тебя, — сказала я твердо.

— Я очень сомневаюсь в этом, мама, правда сомневаюсь.

Она по-прежнему выглядела абсолютно спокойной, но обычно мы так не разговаривали. Повисло непродолжительное молчание. Затем, после долгой-долгой, как мне показалось, паузы, Бекка заговорила.

— Почему ты сделала это, мама? — спросила она.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — ответила я. И я действительно не понимала — она могла иметь в виду многое. Может быть, такси? Может быть, тогда на дороге действительно стояла Кейт, которая рассказала ей о свежевыкрашенном доме? О том, что повсюду были признаки больших денег, легких денег? А может быть, она рассказала ей о чем-то еще?

Я поднялась, будто собираясь уходить, но она выбросила вперед руку, схватила мое запястье и прижала к столу, за которым мы сидели. Одна из тюремщиц двинулась к нам, но Бекка улыбнулась ей и заверила ее, что все в порядке.

— Моя мама хочет кое-что мне рассказать, она находит это несколько неприятным, но она сумеет подобрать нужные слова.

Я потерла свое запястье.

— Ну, ты понимаешь… — начала я.

— Нет, не понимаю, мама. Я слышала, что ты живешь с Франклином. Вот что я слышала.

Я начала слегка нервничать.

— Но я делаю это для тебя, Бекка, милая. Уилфреду и Франклину нужно где-то жить, я живу в большом разваливающемся доме, почему бы не предоставить им комнаты?

— Не в таком уж и разваливающемся, насколько я знаю, — сказала Бекка.

— Но, дорогуша, они всего-навсего занимают там пару комнат, не будь такой глупой.

— Ты спишь с Франклином? — спросила она спокойно.

— Как ты можешь говорить такое? — начала я.

— Мне рассказывали Кейт и Гвен.

— Гвен?

— Одна из тюремщиц, ты каждую неделю ходишь к ней делать маникюр. Одетая совсем иначе, нежели сегодня…

На какое-то мгновение я потеряла дар речи. Бекка, однако, не молчала.

— Это отвратительно, он же на тридцать лет моложе тебя.

— На девятнадцать, — сказала я с вызовом.

— Он съедет, — ответила она.

— Может быть, — согласилась я. — Однажды, может быть.

— Быстрее, чем ты думаешь, — сказала моя дочь.

И Бекка рассказала мне о своем плане. Она напомнила, что это я говорила — у каждого должен быть план. Бекка планировала свести Кейт с бульварными газетами. Кейт и Гвен считали, что с Беккой обошлись несправедливо, и они предупредили фотографов из бульварных газет, чтобы те подловили Франклина и меня.

«Убийцу предала собственная мать» — эта история обещала стать намного лучше всех тех, что я продала им за все это время. Они и впрямь хорошо заплатят Кейт за нее.

Она выглядела очень спокойной и уравновешенной, рассказывая все это мне. Я внезапно подумала о том, что, если бы я, отбросив все свои комплексы, пригласила эту Кейт на чай, возможно, ничего этого никогда бы не случилось. Но теперь бессмысленно гадать…

 

Глава 6. УИК-ЭНД В БАНКЕ

 

1. Барбара

Я всегда такая веселая и настолько привыкла быть в центре событий в офисе, что само собой подразумевалось, что я являюсь как бы частью праздника. Никогда не случалось такого, чтобы его устраивали без меня, Барбары, которая всегда была его душой. Именно я рассказала им про отель в местечке, называемом Россмор, в глубинке, где у них большой бассейн и патио и где разрешали жарить свои собственные стейки или цыплят. Я нашла веб-сайт, распечатала всю информацию и отдала им.

Поэтому, естественно, я считала, что поеду на этот праздник.

А потом я услышала разговоры о том, кто с кем будет жить в комнатах и в какое время они соберутся, чтобы выпить перед посадкой в поезд. И что там еще есть какой-то исполняющий желания источник в лесах, где появляется святая, и они собираются исследовать его и посмотреть, будет ли видение святой.

И вдруг до меня дошло, что все это будет без меня.

Сначала я думала, что это ошибка, так бывает. Каждый подумал, что кто-то другой сообщил мне. Они просто не могли поехать без меня. Испытываешь какое-то особенное чувство, когда оказываешься за бортом.

Ну, сначала я страшно рассердилась. Как они смели взять мою идею и не включить меня? Потом я расстроилась. Почему они не любят меня? По какой причине они бросили меня? Я с трудом сдерживала слезы от жалости к себе. Потом я начала всех их ненавидеть. Людей, которых я считала своими друзьями. Смеющихся за моей спиной. Я мечтала, чтобы уикэнд прошел ужасно и отель был в ужасном состоянии. Я желала, чтобы непрерывно шел дождь и чтобы патио кишело ужасными тварями, которые заползут им в одежду и в волосы.

Они уезжали в пятницу во время ленча, успевая на двухчасовой поезд. Утром они все принесли свой багаж в офис. Было просто удивительно, что они открыто обсуждали все рядом со мной. Они даже не испытывали неловкости оттого, что украли мой отпуск, они лишили меня его. Они не понижали голос и не отворачивались, они продолжали разговор, как будто было решено, что я уже не имею к этому отношения.

Утром в пятницу Роззи, одна из самых хорошеньких, призналась мне, что она очень надеется в этот уик-энд хорошо провести время с Мартином из отдела продаж.

— Как ты думаешь, Бар, у меня есть шанс? — спросила она.

— Я не знаю, почему ты спрашиваешь меня, — холодно ответила я.

Роззи, казалось, была удивлена.

— Именно потому, что ты так сдержанна. Ты ведь знаешь все, Бар, — сказала она.

Насколько я понимаю, она не смеялась надо мной, и было очень странно, что она не предлагала к ним присоединиться.

— По-моему, у тебя есть все шансы завоевать симпатию Мартина, — ответила я. — Но старайся держать его подальше от Сандры, она считается роковой женщиной.

— О, Бар, ты просто прелесть, я хочу, чтобы ты поехала с нами, ты бы могла мне давать советы все время. Почему ты не едешь? Из-за чего?

— Меня не приглашали. — Я пожала плечами, стараясь не показывать, насколько я задета.

Роззи расхохоталась:

— Как будто тебе нужно приглашение. Ты просто не хочешь ехать, мы с самого начала знали, как ты рассказывала про это место и смеялась над ним. Мы считаем, лучше бы ты занялась чем-нибудь еще.

— Я никогда не смеялась над Россмором, я сама предлагала поехать туда! — закричала я в возмущении.

— Нет, впрямую ты не насмехалась, но, Бар, мы все знаем, что это не для тебя. Чуточку ниже тебя. Не снобизм, но где-то близко.

— Я не верю тебе, — сказала я.

— Ладно, спроси кого-нибудь еще, — предложила Роззи. И я спросила.

Я спросила у людоедки Сандры.

— Я не думаю, что это входит в твои интересы, — сказала Сандра. — Хорошо для нас, простых людей, но не для тебя, Бар.

— Почему не для меня? — спросила я ледяным тоном.

— Ты более утонченная, чем мы, Бар. Знаешь, никто не видел, чтобы ты проводила уик-энд в джинсах, жаря сосиски.

Я была изумлена.

Ну да, я люблю хорошо одеваться. Я слежу за внешним видом. Я ухаживаю за собой. Я брала несколько уроков дикции, чтобы улучшить свое произношение. Но сказать, что я слишком утонченная, чтобы поехать с офисом на прогулку? Ну-ну. Они все такие непритязательные и испытывают такой страх передо мной, что не включают меня в свою компанию? Неужели?

Но я не собираюсь показывать им, насколько я удивлена и расстроена. Не дождетесь.

— Хорошего тебе отдыха, Сандра, — сказала я весело. — Положила глаз на кого-нибудь конкретно на этот уик-энд?

— Пока нет. Этот Мартин из отдела продаж вообще-то красавчик. Ладно, там увидим.

Сандра могла увлечь любого мужчину, какого бы захотела, Роззи была не столь удачлива. Несмотря на мое собственное расстроенное состояние, я решила исключить кое-какие варианты.

— Я бы не стала тратить на него время, те, кто его знают, говорят, что он невыносимо скучный, — заметила я.

— Благодарю, Барбара, — сказала Сандра, подкрашивая губы. — Желаю удачи. Что ты собираешься делать в эти дни?

— Я? Ничего особенного, — смутившись, ответила я.

— Держу пари, собираешься, — сказала Сандра.

— Я собираюсь устроить большой обед, — с ужасом услышала я собственный голос.

— О-о, Барбара, а еще что? Сколько будет человек?

— Двенадцать, включая меня. — Я сошла с ума? У меня нет двенадцати знакомых. Я не смогла бы их накормить, даже если бы они и были.

— Двенадцать человек! Это потрясающе, Бар, покажешь фотографии на той неделе?

— Вполне возможно, — ответила я жалким голосом. Я всегда могла сказать, что камеру заклинило. Я была не только жалкая и непопулярная… я была еще ненормальная и нечестная. Хорошее начало уик-энда.

Я помахала им на прощание рукой, когда они уходили из офиса на двухчасовой поезд. Люди, которых я считала своими друзьями, — сексуальная Сандра, наивная Роззи, красавчик Мартин из отдела продаж и полдюжины других, считавших меня слишком гордой и высокомерной. Я посмотрела на себя в зеркало в дамской комнате. Бледное лицо, обрамленное дорогой прической, хорошо сшитый пиджак, который я чистила губкой и щеткой каждый вечер. Под него я надевала недорогие футболки, каждый день разного цвета. Это был не высший класс и не снобизм, разве не так?

Вошли две уборщицы со своими ведрами и швабрами. Они приветствовали меня широкими улыбками, сверкая массой золотых зубов. Они не были ирландками, но в Ирландии сейчас работало много людей из-за моря, и я не знала, из каких краев они приехали. Они были удивительно жизнерадостны перед предстоящей трехчасовой чисткой и полировкой.

И я еще осмеливалась жалеть себя, я, которая имела хорошую работу в маркетинге, большую квартиру с садом, телевизор с плоским экраном и стильный пиджак!

— Собираетесь чем-нибудь заняться в выходные дни? — спросила я.

— Ничем особенным, — ответила одна.

— В воскресный день в большом городе грустно и одиноко, — сказала другая.

Я хорошо ее понимала.

— Не хотите ли прийти ко мне на обед? — неожиданно для себя самой спросила я.

Они смотрели на меня, открыв рот.

— Обедать с вами? — переспросили они удивленно.

— Ну да. В воскресенье, около часу дня, в моем доме. Вот, я напишу вам свой адрес.

Я достала свою маленькую записную книжку в кожаном переплете. Обе женщины, в своих желтых рабочих халатах, смотрели на меня так, словно я приглашала их в полет на Луну.

— Да, мне нужно знать, как вас зовут, чтобы представить остальным, — сказала я.

— Так будет кто-то еще? — Они выглядели встревоженными.

— Да, конечно, в общей сложности человек двенадцать, — весело ответила я.

Они сказали мне, что они с Кипра, сестры, имена у них греческие: Магда и Элени.

Элени взволнованно сказала, что никто никогда не приглашал их к себе домой.

Магда поняла это по-своему.

— Может быть, вы хотите, чтобы мы прибрали у вас в доме? — спросила она.

Мне стало так стыдно, что я с трудом могла говорить.

— Нет-нет, вы мои гости, — пробормотала я.

— Мы сделаем баклаву… красивый греческий десерт, — сказала Магда теперь, когда все встало на свои места.

Я оставила их, взволнованно говоривших по-гречески, — ничего более удивительного ранее с ними не происходило в новой для них стране.

Возвращаясь в свой офис, не успев даже осознать, что я только что сделала, я встретила моего шефа Алана, нервного беспокойного трудоголика лет сорока пяти, по-моему. Мы ничего не знали о его частной жизни, кроме отрывочных сведений, когда он разражался речью о том, как страстно ненавидит свою бывшую. И сейчас последовала очередная вспышка страсти.

— Она злая и порочная женщина, — сказал мне в коридоре Алан. — Глупый и очень плохой человек.

— Что она сделала на этот раз? — спросила я.

Алан был довольно привлекателен и мог бы составить хорошую компанию, если бы не бубнил постоянно о своей бывшей.

— Всего лишь уехала и бросила моего Гарри и двух его десятилетних друзей на меня на весь уик-энд и оставила инструкцию, чтобы не было никакой еды на скорую руку. Очевидно, мне предстоит готовить им правильную еду.

— О, приводите их ко мне в воскресенье — около часу дня, — сказала я, аккуратно записывая свой адрес.

— Я не могу этого сделать, Бар, — ответил он, хотя было ясно, что он хочет.

— Ну почему же? — пожала я плечами. — Нас будет двенадцать человек, и полно домашней еды. — Я опять стала думать, не сошла ли я с ума.

— Тогда я захвачу вина, — с благодарностью сказал Алан и энергично поклонился.

Вернувшись в офис и собирая свои вещи, я в последний раз заглянула в свой ежедневник. Меня не будет здесь до вторника, лучше лишний раз убедиться, нет ли чего-нибудь, о чем следует помнить. В субботу был день рождения тети Дороти, старшей сестры моего отца. Она мало кого одобряла и редко выслушивала приятные слова сама.

Еще оставалось время отправить ей поздравительную открытку, тогда она не сможет меня обвинить в том, что я ее забросила, и пожаловаться моим родителям. Потом я решила, что будет еще лучше пригласить ее на обед. Она уже не сможет сделать это мероприятие еще более нелепым.

Когда я позвонила, тетя Дороти была в мрачном расположении духа. Ее три партнера по бриджу забыли про день ее рождения, она-то всегда помнит про их дни рождения, а из них никто не вспомнил.

— Тетя Дороти, бросьте вы все это и пригласите их всех на обед ко мне домой, — предложила я. Я осознала, что полностью лишилась рассудка. Тете Дороти идея страшно понравилась. Она заставит их смутиться, испытать унижение и стыд.

— Что я могу принести с собой для обеда, дорогая? — спросила она тоном, который можно было назвать почти любезным.

Я ненадолго задумалась. Я даже не представляла, что мы будем есть, но салат был необходим в любом случае, и я сообщила ей об этом.

— На пятерых? — спросила тетя Дороти.

— Нет, фактически на двенадцать, — сказала я извиняющимся тоном.

— У тебя не усядутся двенадцать человек, — повысила она голос.

— Мы будем есть в саду, — сказала я и повесила трубку.

Я подсчитала, и набралось одиннадцать. Нужен еще один.

Появился охранник Ларри. Он собирался запирать помещения на выходные. Естественно, я пригласила его на обед, а он, естественно, сказал, что с удовольствием и что он приедет пораньше на своем фургоне, привезет несколько досок и соорудит стол в саду.

Вот, и у меня будет праздник.

Домой я ехала через книжный магазин, где нашла книгу о том, как сделать несложное угощение для гостей. В субботу я поехала по магазинам и купила три дешевые скатерти, пакеты с чипсами, соусы, несколько ярких надувных шаров, а также все необходимое для простого пирога с куриным мясом и простого совершенно вегетарианского пирога. Всего этого, плюс греческий десерт, салат тети Дороти и вино Алана, должно хватить на всех.

В ночь на воскресенье я прекрасно спала и совсем не думала о своих коллегах, которые на патио в Россморе жарили куски баранины и сосиски среди комаров и посещали ходящие статуи в лесах.

Ларри, верный данному слову, привез в своем фургоне доски и полдюжины складных стульев, позаимствованных в офисе. У меня не было плана, как рассаживать гостей: пусть садятся где хотят.

В половине первого я начала переживать, придет ли хоть кто-нибудь. Ровно в час прибыли все, и Алан принес вина в количестве достаточном для того, чтобы напоить еще и всех соседей. Как только они вошли, сразу стало шумно от голосов.

Магда и Элени, кроме десерта, захватили маслины.

Оказалось, что сын Алана Гарри и два его друга очень интересуются заработком.

— Сколько вы нам заплатите, если мы будем официантами? — спросили они, как только вошли.

Я беспомощно посмотрела на Алана.

— Это стоит не больше двух евро каждому, — сказал он.

— Пять, — поправила я и села поудобнее, предоставив им возможность все делать.

Тетя Дороти командовала своими друзьями и была очень счастлива.

— О, у Барбары такой широкий круг знакомств, — гордо сказала она и пролила скупую слезу, когда я предложила всем спеть для нее «Happy Birthday».

Магда сказала, что Элени всегда нуждалась в сильном умелом мужчине вроде Ларри и сделает все, чтобы они были вместе. Гарри и его друзья закончили мыть посуду и поинтересовались, заплатят ли им, если они прополют и цветочные клумбы.

— По одному евро каждому, — сказал Алан.

— Три евро каждому, — поправила я.

Магда и Элени учили Ларри исполнять танец зорба; тетя Дороти и ее друзья пели хором «Вечернюю песню».

Алан подошел ко мне:

— Вы знаете, вы всегда мне нравились, но я думал, что вы очень задаетесь. Я никогда в жизни не подумал бы, что вы такая. Вы просто чудесная.

Так что я забыла про людей, забывших пригласить меня жарить что-то там на патио в отпуск, который в общем-то устроила для них я, а Алан забыл о своей бывшей.

Возможно, кто-то сделал фотографии, но это совершенно не важно. Потому что никто никогда не забудет этот день.

 

2. Кое-кто из папиного офиса

Очень многие ребята в школе имеют родителей, которые разведены. Ну, это можно понять, вы ведь не хотите всю жизнь иметь одно и то же, правда? Я, например, не люблю вещи, которые мне нравились в семь лет, сейчас, когда мне десять. Эта ужасная игровая приставка, которая мне нравилась тогда, нет, она, конечно, хорошая, но сейчас это кажется таким скучным.

Так что я вполне понимаю, почему мама с папой устали друг от друга и хотят разного. Ничего личного. Или, по крайней мере, не должно быть. Но в нашей семье не так. Мама никогда не перестает говорить о том, какой папа никчемный, как он постоянно держит нас в бедности.

Я бы не сказал, что мы живем бедно, но об этом говорить не принято.

Папа всегда говорит мне, что моя мать отдала бы всех нас в ближайшее время в работный дом. Этого не будет, потому что папа занимает высокий пост в своем офисе. И с какой стати говорить, что мы не должны выглядеть как люди из работного дома?

Они оба говорят, что любят меня. Чересчур сильно.

Мама говорит: «…единственное, что я хочу сказать этому памятнику себялюбия, — это то, что он должен отдать мне тебя, Гарри».

Папа говорит: «…единственное, что я хочу сказать этой недалекой и самонадеянной женщине, — это то, что она дала мне прекрасного сына».

Я не знаю, почему они думают так, я ведь вечно создаю проблемы, беспокойство, меня поставишь в одном месте, а найдешь совершенно в другом.

Джордж вообще никогда не видел своего отца, он говорит, что я счастливый по сравнению с ним. Вэз говорит, что в его семье постоянно скандалят и мы оба счастливы по сравнению с ним. Очевидно, во всех семьях все по-разному.

Во всяком случае, у мамы новый парень. Это ужасно, конечно, как он пытается быть со мной добрым и делает вид, что интересуется мной, хотя ему это ни капли не интересно. Его зовут Кент, но он не из Кента в Англии или чего-то такого. Его просто так зовут.

Джордж говорит, у Кента очень дорогая машина, и, значит, он при деньгах, и мы должны вытянуть из него как можно больше денег, пока он там. Он сказал, что я могу заявить, что коплю на новый мобильник или на модернизацию компьютера. Мне нужно сделать вид, что я во что бы то ни стало хочу сам набрать нужную сумму, и Кент с удовольствием кое-что добавит.

Сначала я нервничал, но все прошло как по маслу. Я выполнил свою часть сделки: я попадался ему на глаза и был очень вежлив с ним. Мама спросила, нравится ли он мне, и я очень широко открыл глаза, что полезно, когда ты говоришь не совсем правду, и сказал, что, по-моему, Кент очень хороший, а мама сказала, что я очень хороший сын, на самом деле хороший сын, и глаза у нее стали мокрыми, и я ушел.

Джордж говорит, что матери выходят замуж за этих людей независимо от того, нравятся они нам или нет, во всяком случае, его мать такая. Джордж говорит, я должен дать ему понять, что считаю его классным парнем, и тогда он даст мне денег на разные проекты. Вэз сказал, что очень хотел бы, чтобы его родители разошлись и появился кто-то, кто даст ему денег на новый плеер.

Как бы то ни было, в эти банковские каникулы мы собирались обработать Кента, чтобы он взял нас всех в парк отдыха. Там много местечек, где могли бы занять себя наши родственники, например рестораны, а мы бы покатались на аттракционах.

Я уже приготовился к жалостливому рассказу, как вдруг он очень серьезным голосом произнес, что собирается забрать маму с собой на длинный уик-энд в красивый отель в большом Боярышниковом лесу. Я не хотел ехать в красивый отель в лесу. Ни капли. Но я напомнил себе, что надо быть очень вежливым. Я слышал голос Джорджа так отчетливо, словно он стоял рядом со мной и предостерегающе шептал мне в ухо.

— Не будет ли слишком дорого для вас, если мы все поедем — Вэз, Джордж и я? — спросил я.

Мне показалось, он вздрогнул при мысли о том, чтобы взять всех нас в красивый отель на реке в Боярышниковом лесу.

— Нет, Гарри, я собираюсь поехать только с твоей мамой, видишь ли, мне нужно решить с ней один вопрос.

Я объяснил, что мама на кухне и он может пойти и поговорить, но оказалось, что этот вопрос можно задать только в соответствующей обстановке. Я видел, как парк с аттракционами тускнеет и исчезает вдали; парк с аттракционами — разве это не подходящее место, чтобы задавать вопросы?

Но я пригласил к себе Вэза и Джорджа. Об этом нельзя забывать. Есть какая-нибудь надежда, что нас оставят одних? Нет, конечно, мы должны ехать к папе.

— Но у него сейчас нет каникул, — начал я.

— Будут, — сказал Кент.

Из кухни я слышал, как мама кричит в телефонную трубку:

— Ты всегда думал только о себе, Алан, в этом нет сомнений. Ты не способен взять к себе собственного сына на дополнительные выходные — большинство мужчин были бы счастливы, только не ты… Не важно, куда и с кем я еду. Я не замужем за тобой, Алан Блэк, за что я каждый день благодарю Бога. Замужество — это нечто такое, что оставляет меня совершенно равнодушной. Слушай меня внимательно. Гарри и его друзей завезут к тебе в пятницу… Не важно, достаточно ли у нас кроватей, у них есть спальные мешки, и у них должна быть нормальная еда. Ты слышишь меня?..

Ее, наверное, слышали все соседи.

Кент нервно ходил туда-сюда, ожидая, когда мама закончит. Он выглядел озабоченным.

— Все в порядке, Кент, все обойдется, не обращай внимания, — пояснил я.

— Мне это не понравилось — она сказала, что мысль о замужестве оставляет ее равнодушной. Мне это совсем не нравится, — в его голосе слышалось беспокойство. Кажется, я все понял насчет отпуска в этом захолустье под названием Россмор.

Я задумался ненадолго. Он все же был лучше других.

— Ну, я бы сказал, она имела в виду папу. Я не думаю, что она вообще против. — Я с глубокомысленным видом покачал головой, словно мне было не впервой решать мировые проблемы.

— В такую погоду в этом Россморе должно быть очень красиво, конечно, и я не хотел сказать ничего плохого. — Он прикусил губу.

— Россмор? Это то самое место, где идет большой спор про дорогу, проходящую через какой-то лес? У нас в школе учитель предложил нам поспорить насчет этого, некоторые должны были выступать за дорогу, некоторые — против… — Я говорил это только для того, чтобы отвлечь его, но ему это, похоже, понравилось.

— Да, об этом много говорили по телевизору. Твоя мама говорит, что это очень романтическое место, и я надеялся…

— Ладно, Кент, не теряй надежды, я уверен, что все будет хорошо, — сказал я с бодрым видом. — Получай удовольствие от отеля, от лесов, задавай свои вопросы. По сравнению с нами у вас все будет прекрасно. Мне предстоит выслушивать ворчанье и жалобы папы с сегодняшнего дня и до вторника, — закончил я с виноватым видом.

Чтобы искупить свою вину, Кент дал мне двадцать евро и предложил потратить по моему усмотрению.

Когда мы приехали к папе, я подумал, какой он седой, старый и усталый по сравнению с Кентом. У Кента был постоянный загар, а у папы был такой вид, словно его переехал садовый каток. Он приготовил курицу, и еще у нас был замороженный горошек.

— В пакете должен быть замороженный свежий горошек, — сказал он оправдывающимся тоном, а мы сказали, что нам нравится.

Потом был торт с яблоками, который он специально заказал в местной пекарне, и мороженое.

На следующий день он согласился отвести нас в парк с аттракционами.

— Нет ли у вас временной зазнобы, мистер Блэк, которая бы составила вам компанию? — вежливо спросил Вэз.

— Временной — чего? — спросил папа удивленно.

— Зазнобы. Подружки, вот что имеет в виду Вэз, — объяснил Джордж.

— Нет. Нет, разумеется, — в замешательстве ответил папа.

— Нет проблем, найдете на месте, — утешил его Вэз.

Мы не заставляли папу особенно тратиться, но он был достаточно щедр, и, конечно, у меня были нежданные деньги от Кента, так что это был прекрасный день.

В воскресенье оказалось, что нужно идти на обед к кому-то из папиного офиса. Я спросил, большой ли у него дом, а папа сказал, что это женщина. Вэз и Джордж обменялись понимающими взглядами. Но я знал, что они ошибаются. Папа ходит на работу и обратно, ссорится и сражается с мамой по телефону. У него нет подруги. Это очень хлопотно.

Мы поинтересовались, можно ли нам отказаться от приглашения, но оказалось, что нельзя. Мы спросили, имеет ли эта женщина детей, будут ли там младенцы, а папа сказал, что он не знает, кто там будет, но очень сильно сомневается, что там будут младенцы. Так что мы отправились без особой радости.

Папа принес много вина, несколько коробок. Там должна быть сильно пьющая компания, подумали мы. Начало не предвещало ничего хорошего, когда мы вошли и увидели ужасную старую женщину по имени Дороти, сидевшую в кресле. Лицом она напоминала чемодан, который то открывался, то закрывался, а рядом с ней, с неодобрительным видом, сидело еще трое пожилых людей. Еще были две женщины-иностранки, выкладывавшие на блюдо маслины, и мужчина по имени Ларри, расставлявший стулья и повторявший: «О господи, и мистер Блэк здесь, он же увидит стулья». Я не понимал, почему мой отец не должен был видеть стулья, как любой другой? Куда же ему садиться? Действительно, трудно представить более ненормальное сборище.

Папа вместе с Ларри расставлял бутылки на приставном столике, а Ларри все повторял, как заведенный, как он не ожидал встретиться здесь с мистером Блэком.

— Что мы будем делать здесь целый день? — спросил я у Джорджа, который всегда хорошо знал, что нужно делать.

— Лучше мы найдем хозяйку и начнем с нее, — ответил Джордж.

Она была на кухне. Она была моложе всех остальных, но все же не слишком молодая, если можно так выразиться. Она выглядела встревоженной. Ее звали Барбара.

— Мы бы хотели помочь, — сказал Джордж.

— Мы берем недорого, — добавил Вэз.

— Но вы же гости, — сказала Барбара, смутившись.

— Мои друзья имеют в виду, что мы, конечно, гости и нам здесь очень нравится, но мы интересуемся, не нужна ли вам помощь в обслуживании гостей, у нас на самом деле большой опыт.

Я увидел, как Джордж делает мне жуткие гримасы, но я не понял, чего он хочет: я решил, что он предоставляет слово мне.

— На самом деле мы выполняем всего несколько видов работы… — начал я, а потом заметил, что отец стоит в комнате.

— По-моему, это незаконно, — произнес он.

— Неформально, мистер Блэк, — поправил его Джордж.

— Не более двух евро каждому, и они работают как следует, — сказал папа.

Барбара повысила оплату до пяти и сказала, что мы будем трудиться как рабы. Папа вышел, чтобы налить гостям вина, а мы получили инструкции.

Мы должны были создать большой шум вокруг этой женщины, которая, выпрямившись, сидела в кресле. Мы должны были сказать, что праздник устроен в честь дня ее рождения, и называть ее тетя Дороти.

— Но она же не наша тетя, — логично заметил Джордж.

— Я знаю, Джордж, но это то, что называется учтивым обращением, — пояснила Барбара, хотя понятней от этого не стало.

— Но разве она захочет, чтобы Вэз называл ее тетей, а? — Я хотел выяснить все до конца, поскольку Вэз был темнокожий.

Барбара не обратила на это внимания или решила, что это несущественно.

— Я не очень-то похож на ее племянника, — сказал Вэз.

— Вы все не являетесь ее племянниками. Я объяснила вам, что это учтивое обращение. Так, вы собираетесь спорить по каждому поводу или начинаете помогать?

Тетя Дороти сказала, что мы необыкновенно хорошие и трудолюбивые мальчики и по сравнению с сегодняшними молодыми мы — счастливое исключение. Вэз заявил, что для нас честь оказаться на таком празднике и познакомиться с таким почетным гостем, и все ужасные друзья тети Дороти прямо затряслись от зависти и злости. Вернувшись в кухню, я доложил обо всем Барбаре и спросил, что еще нужно, и она поинтересовалась, могу ли я объяснить Магде и Элени, что мы помогаем за деньги, а они — нет.

— Почему же они должны делать это? — спросил я возмущенно.

— Потому что люди сошли с ума, Гарри, очень и очень многие. Ты поймешь это, когда вырастешь.

— Я понимаю это уже сейчас, — сказал я, и она дружески улыбнулась мне.

Я пошел договариваться с этими двумя ненормальными женщинами из Греции, усадил их и наполнил их стаканы.

— Вы не работаете сегодня, работаем мы, — повторял я несколько раз, пока мне не показалось, что они поняли.

Джордж нашел атлас и попросил их показать нам, где именно на Кипре они живут, и так как, несомненно, никто их об этом даже не спрашивал, им было очень приятно. Оказалось, что вегетарианцев среди нас не было, и Барбара сначала расстроилась из-за этого, потому что она считала, что половина гостей — вегетарианцы, но я сказал, что мы будем на каждую тарелку класть еду с обоих блюд и каждому будет помногу, и она была очень довольна.

— Ты настоящее сокровище, — сказала она. — Что случилось, почему твоя мама не смогла быть с тобой в этот уикэнд? Я очень рада, что все так получилось, но мне просто любопытно.

— Она поехала в место под названием Россмор, чтобы Кент мог задать ей вопрос, — объяснил я. — Я не знаю, что это за вопрос, но, похоже, его нужно задавать у реки и в лесу.

Она понимающе кивнула.

— Он может просить ее выйти за него замуж, — предположила она. — Вот какие вопросы можно задавать у реки.

— У меня это просто не укладывается в голове. Если это так, то разве он не мог задать ей вопрос дома на кухне? — спросил я. Я подумал, что она была совершенно права: каждый сходит с ума по-своему.

— Гарри, можешь сделать для меня еще одну вещь: можешь передать Ларри, что мистер Блэк, я имею в виду твоего папу, не узнает эти стулья, даже если будет пристально их рассматривать, — скажи ему, чтобы он перестал нервничать.

— Трудно внушить взрослому, чтобы он перестал нервничать, — сказал я. — Я очень долго пробовал убедить папу не нервничать, но он не перестает и считает, что это наглость с моей стороны — говорить об этом.

— Хорошо, возьми нарезанную петрушку и посыпь эти блюда, а я поговорю с Ларри, пока буду всех рассаживать.

Вэз и Джордж вошли в кухню.

— Они все ненормальные, — возмутился Вэз.

— Но она, наверное, знает об этом. Прекрати есть эту петрушку, — сказал я.

— Может быть, они из приюта? — задумчиво проговорил Джордж.

— Что мы тогда тут делаем, и твой папа тоже? — захотел узнать Вэз.

Ответа на этот вопрос не было.

Пирог с курицей вполне удался, все его оценили и сказали, что соус великолепен, а Барбара сказала, что в нем нет ничего особенного. Я-то знал, что в дело пошли баночки с грибным супом, полбутылки вина и сдобное тесто, потому что помогал ей убирать мусор. Но я не сказал ничего. Папа ходил среди гостей, подливая им вина, а потом спросил, не будут ли дамы возражать, если они с Ларри снимут пиджаки. Ларри перестал нервничать и принялся ухаживать за одной из дам с Кипра. Тетя Дороти расслабилась и рассказывала каждому, что современные песни не идут ни в какое сравнение со старыми. Когда мы мыли тарелки из-под пирога, Джордж, который всегда говорит дельные вещи, сказал Барбаре, что все было прекрасно и что она может гордиться собой.

Она взяла его за воротник, и в какой-то ужасный момент он решил, что она хочет его поцеловать, поэтому он крикнул ей, что цветочные клумбы находятся в отвратительном состоянии за несколько дополнительных евро, мы очистим их от сорняков. Она согласилась, и мы договорились.

Вэз сказал, что все эти люди, безусловно, явились из какого-то медицинского заведения, в том числе Барбара, а мой папа так классно присматривает за ними в течение дня. Но я видел, как папа сидел за столом в рубашке с засученными рукавами, распевая «Англичане и собаки очень любят жить во мраке…», и что-то заставляло меня сомневаться в том, что все это — длительный акт милосердия.

Потом ненормальные женщины начали исполнять греческие танцы, а тетя Дороти со своими друзьями принялась хором петь старые песни, а мы вскапывали клумбы садовыми лопатками и тяпками, которыми нас снабдила Барбара. Все это было довольно тяжело, если честно.

Но мы хорошо поели и допили все остатки белого вина в бутылках после того, как все перешли к красному, и мы неплохо заработали за день. Папа совсем не нервничал, а эта женщина, которую он на самом деле называл Бар, а не Барбара, была очень приятной. Она была, конечно, выпившей, как и все, но очень симпатичной. Я увидел, что она взяла папу за руку, когда он запел следующую песню — «Мисс Яблочный пирог», — и все запели хором.

Я сказал Вэзу, что мама никогда бы этому не поверила.

— Ей это неинтересно, — ответил Вэз.

Мне это показалось странным, потому что она всегда интересовалась, что папа, или «этот урод Алан», как она его называла, говорит или делает.

— Не сейчас, когда ей надо отвечать на заданный вопрос, — объяснил Джордж. И мне пришла в голову потрясающая мысль. Она могла прийти потому, что мы допили остатки белого вина. Или оттого, что помыли и оставили кухню в чистоте и пропололи клумбы. Но я думаю, что и остальным может прийти в голову, что Бар — папина зазноба.

И я абсолютно ничего не имею против.

 

Глава 7. ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО

 

1. Доктор Дермот

Я знаю каждого нашего жителя, что вполне логично. Если им тридцать пять или около того, я быстро их отпускаю, а если у них другой возраст, я прослушиваю грудную клетку, их кашель, лечу их хвори, зашиваю порванные уши и вынимаю стекло из изрезанных коленей.

Дун — это небольшое местечко в двадцати милях от Россмора, расположенное вдоль узкой ухабистой дороги. У нас нет необходимости часто посещать крупный город. У нас здесь есть все, что нужно. И в этом маленьком спокойном провинциальном поселке я знаю всех мужчин, женщин и детей.

Я закрывал глаза их матерей и отцов, бабушек и дедушек, я приносил им новости, хорошие и плохие, я находил для них слова, которых не могли найти другие. Господи, да они все мне обязаны. Вот почему я был так разочарован и чувствовал себя обманутым, когда они все кинулись к этому новому молодому доктору — Джимми Уайту.

Зеленый мальчишка, который прозвал меня доктором Дермотом, как только увидел меня. Каждый здесь зовет меня так, но чтобы это говорил он — извините. Да, ему, носящемуся то здесь, то там с озабоченным видом, гораздо проще угодить всем. Конечно, он отвечает на вызовы в любое время суток, и, конечно, у него есть мобильный телефон, и вы можете найти его где угодно. В довершение ко всему он посылает людей через полстраны на ультразвуковое исследование, анализы крови для разных целей и рентген. Наши жители — простые люди, они верят в это как в волшебство.

Даже больница в Россморе недостаточно хороша для доктора Джимми Уайта. Да, недостаточно хороша, он посылает больных к специалистам ни больше ни меньше как в клиники Дублина. И это вместо того, чтобы положиться на многолетний опыт кого-то, кто знает их вдоль и поперек в течение нескольких поколений.

Например, такого, как я.

Я не показал виду, что я расстроен и все такое. Ничего подобного. Я всегда спокойно разговаривал с доктором Джимми Уайтом. Я бы сказал, что это подающий надежды молодой человек, который пока заглядывает в свои книги по медицине. С возрастом он станет полагаться на свой опыт, а набравшись опыта, научится не замечать вещи, в которых не уверен.

Люди считают, что он мне нравится и я восхищаюсь им, в то время как на самом деле я сомневаюсь в его квалификации. Мне не нравится, что он постоянно сверяется с книгами, меняет свое мнение, посылает кровь на анализ, а людей на обследования.

У нас есть один чересчур словоохотливый американец по имени Честер Ковач, живущий в отеле, поскольку у него куча денег. Его деда звали О’Нейл, он уехал отсюда давным-давно, и его забыли. Теперь, конечно, все заговорили об О’Нейле. Я несколько раз говорил мистеру Честеру, что молодой доктор отчасти знает свое ремесло, но иногда невозможно смотреть, какие он делает ошибки в лечении людей нашего прихода. Честер сказал, что новый доктор должен, конечно, быть образованным медиком, на что я заметил, что есть образование, а есть опыт. Честер закивал, похоже, он ухватил мою мысль.

Потом он сообщил мне, что собирается купить в Дуне землю под строительство. Он спрашивал моего совета, какие сферы обслуживания следует развивать в нашем городке. В чем у нас нужда, чего не хватает… Его лицо имело очень сосредоточенное выражение. Меня это раздражало. Вся эта сентиментальная чепуха здесь неуместна. Было бы интересно посмотреть, удастся ли ему сделать что-нибудь в таком местечке, как наше. Пока есть только многословный и сбивчивый разговор о необходимости строительства для социальных нужд. Ну то есть так, как это обычно бывает. К тому же он сожалел о прошлом, говорил, что, если бы его дедушка имел здесь собственный дом, ему не пришлось бы эмигрировать.

Я кивал, отпивая по глоточку из своей кружки. Потом я подумал про себя, что, если бы его дедушка не оторвал свою задницу и не отправился бы туда, где можно жить по-человечески, Честер не носил бы модную одежду и туфли ручной работы. Но лучше этого не говорить. Пусть каждый живет своим.

Ах, он собирается строить концертный зал и какой-то центр. Здесь, в Дуне, ни больше ни меньше! Великолепно, сказал я ему, прежде чем вернуться к обсуждению пробелов в образовании доктора Уайта.

В свое время мы с моим соперником работали совместно, и работы хватало каждому из нас. Ну, по крайней мере мне. Но потом положение вещей изменилось к худшему.

Все дело в этой недалекой женщине, Мэгги Кернан, которая была беременна, и можно было подумать, что в мире не было рождено ни одного ребенка, кроме дитя Мэгги. Ее беременность длилась бесконечно, ни одно млекопитающее не имело более длительного периода вынашивания. Она приходила по два раза в неделю и когда ей нездоровилось, и когда она чувствовала себя хорошо; если ребенок шевелился — естественно ли это? а когда он не шевелился — не означает ли это, что он умер? Ей требовалась персональная бригада врачей, гинекологов и акушеров, которые сидели бы в ожидании в ее доме.

За три недели до срока она позвонила в два часа ночи и сказала, что начинаются роды. Я велел ей выпить чашку хорошего чая и сказал, что мы поговорим об этом утром. Она продолжала повторять, что у нее начинаются схватки и что мне нужно быть у нее. Четыре мили в гору! С ума она сошла? Я стал ее успокаивать, но она повесила трубку.

Только на следующее утро я узнал, что произошло: она позвонила доктору Джимми Уайту, и он, конечно, явился. И можете себе представить? Роды уже начались, и были осложнения, и он заставил санитарную машину заехать в гору, и если бы он не сопровождал бы ее до отделения «Скорой помощи» в Россморе, ребенок бы умер, и Мэгги бы умерла, и половина населения умерла бы от сострадания.

Утром мне пришлось раз пятнадцать выслушать историю о бедняжке Мэгги Кернан и как ей, наверное, было страшно, и, конечно, благодарение Богу, что молодой доктор Джимми Уайт смог позаботиться о ней. И всюду присутствовали невысказанные слова о том, что я оставил Мэгги Кернан в беде.

Я, конечно, был раздосадован, но не показал виду: вместо этого я рассыпал похвалы доктору Джимми Уайту и выражал беспокойство о Мэгги, и несколько раз сказал о том, что все младенцы всегда ведут себя по-разному и как было бы легче жить, если бы мы заранее об этом знали. Я ничего не объяснял и не оправдывался. Думаю, что в конце концов это сделало свое дело. Я по-прежнему оставался их мудрым добрым доктором Дермотом.

Как и каждую субботу, в обеденное время мне принесла счета Ханна Харти, единственная бывающая у меня леди. Она была квалифицированным бухгалтером, воплощением осмотрительности, и общалась с массой людей в городке. Ровно пять суббот спустя после того, как Мэгги Кернан выкинула свой номер, Ханна откашлялась и прямо заявила мне, что я теряю очень многих пациентов, которые хотят лечиться у доктора Уайта. И, таким образом, существенную часть заработка.

Сначала я ей не поверил. Ханна всегда немного сгущала краски. Дело было и в том, что она давным-давно заигрывала со мной. Но я не думал, что это правда.

Я никогда не обнадеживал ее. В течение нескольких лет я лечил ее мать. Ханна, конечно, присматривала за ней, но я часто заходил на всякий случай, и если они ужинали, то приглашали меня присоединиться.

Я никогда не был женат. Однажды предложил руку и сердце женщине, но она сказала, что я слишком беспечный и она никогда не согласится на роль супруги провинциального врача. Ну что ж, я такой, какой есть. Я не собираюсь меняться ради кого бы то ни было, так что не особенно долго вспоминал ее и ее слова.

Я внимательно выслушал Ханну, и, конечно, не прошло и получаса после ее сообщения о падении доходов, как начал действовать.

Я зашел поболтать в семью Фолли. Старик отец был плох; долго он не протянет. Но я был полон заботы о нем, сказал, что у него богатырское здоровье и состояние его превосходно. Когда я покидал их, вся семья Фолли была мне очень признательна. И я очередной раз сказал сам себе, что именно этого и ждут от доктора: чтобы он создавал хорошее настроение, ободрял, поддерживал, а не пугал их статистикой, тестами и исследованиями.

По дороге домой я встретил молодого доктора Уайта.

— Вся эта шумиха вокруг Мэгги Кернан… — начал он неловко.

— Да? — Мой голос был холоден.

— Ну, мне не хотелось бы, чтобы вы думали, что я вмешиваюсь в вашу работу… — сказал он, переминаясь с ноги на ногу.

— Вы так считаете? — Мой тон по-прежнему был ледяным.

— Ну, формально она, конечно, ваш пациент, но мне нужно было решить, есть опасность или нет. И я решил, что опасность есть.

— Итак, вы считаете, что вы правы, доктор Уайт?

— Зовите меня просто Джим, я же зову вас Дермот.

— Я это заметил. — Я послал ему улыбку.

— Здесь хватит работы на нас обоих, Дермот, — сказал он довольно фамильярно. — Никто из нас не будет голодать в этом местечке.

— Я уверен в этом, доктор Уайт, — ответил я и пошел своей дорогой.

Придя домой, я сел и как следует задумался. Потом позвонила Ханна Харти и предложила занести мне сыр, мясо и свежеиспеченный пирог с почками. После смерти матери она не приглашала меня на ужин, и этого мне не хватало, особенно по выходным дням, которые приходилось проводить в одиночестве.

У меня есть экономка, скучного вида женщина, но она в основном занимается уборкой, стирает и гладит. Она, конечно, покупает продукты и готовит овощи, но никогда не делает таких вкусных блюд, как Ханна. Я сказал, что для меня честь угоститься ее пирогом и у меня есть бутылка кларета. Когда Ханна пришла, неся посуду с едой, я заметил, что после утренней встречи она была у парикмахера. На ней была элегантная белая блуза и брошь с камеей. Она даже подкрасилась, что было крайне необычно.

Неужели она все еще имеет намерения относительно нас обоих?

Лучшее, что можно было сделать, — это игнорировать все эти украшения, ничего при этом не объясняя. Никаких комплиментов, ничего подобного. Иначе это приведет к проблемам. Мы говорили о знаменитой дороге в обход Россмора и о том, случится ли это. Всколыхнут ли эти изменения нашу маленькую тихую заводь, или же о нашей узкой ухабистой дороге в Россмор попросту позабудут? Никто ничего не знал.

Мы прекрасно поели, и, поскольку Ханна принесла довольно хорошего сыра, я откупорил вторую бутылку вина.

— Скажи мне, ради бога, как ты собираешься ужиться с молодым Уайтом, Дермот? — спросила она в лоб. На ее лице читалась озабоченность. Ее действительно волновало, что будет со мной, если большинство жителей городка бросят меня и перейдут в оппозицию. Я наклонился к ней и похлопал по руке.

— Меня это не беспокоит, Ханна, дорогая, — подбодрил я ее. — Всегда важно сохранять спокойствие в подобной ситуации и ждать, пока не кончатся неприятности.

— Но они могут не кончиться, Дермот. Ты знаешь, я бываю в разных учреждениях в нашем местечке, и многие от тебя уходят. Мистер Браун из банка собирается консультироваться с доктором Уайтом по поводу пневмонии у его отца. Мистер Кенни, адвокат, обеспокоен тем, что его мать не может самостоятельно ходить, и считает, что доктор Уайт может дать ей какие-то более действенные новейшие современные лекарства. Ты не можешь, Дермот, просто сидеть и ждать, как плоды твоей тяжелой работы и весь твой опыт, приобретенный здесь, исчезают, как вода в песке. — Она выглядела по-настоящему беспокоящейся за меня. А может быть, и за себя тоже, если она действительно видит свое будущее со мной.

— Нет, конечно, я не буду сидеть и ждать, Ханна. На самом деле я думаю, что могу устроить себе небольшой отпуск.

— Отпуск? Сейчас? В решающий момент? Дермот, ты, должно быть, спятил! — в изумлении воскликнула она.

Но я не стал отвечать или как-то реагировать. Просто улыбнулся в ответ.

— Я знаю, что я делаю, Ханна, — повторял я снова и снова.

И в течение следующей недели я сделал несколько визитов. Я решил, что старик Фолли протянет еще две недели; что мать мистера Кенни на ее последние месяцы можно бы оставить в покое и не давать новые медикаменты, которые только нарушат ее спокойствие; что отец мистера Брауна входит в последнюю стадию пневмонии, после чего он мирно отойдет в мир иной.

После этого я объявил, что беру небольшой отпуск. Я успокоил Брауна, Фолли и Кенни, сказав им, что оставляю их на попечение этого милого молодого доктора Уайта, пока меня не будет. Конечно, я считаю, что могут быть разные мнения, но молодой человек исключительно хорошо подготовлен. Он прекрасно присмотрит за ними.

Затем я положил в машину принадлежности для гольфа и поехал за сто пятьдесят миль в уютный тихий отель на берегу моря. Было нетрудно найти партнеров, так что я выигрывал до восемнадцати лунок в день.

Каждый вечер я играл в бридж в комнате отдыха в отеле, а за завтраком каждое утро, за второй чашкой чаю, я открывал газету на странице, где публиковались объявления о смерти.

Сначала я прочитал о кончине старика Фолли, потом — миссис Кенни и, наконец, мистера Брауна. Я быстро попрощался со своими друзьями по гольфу и бриджу и поехал домой в Дун.

Я обошел все дома усопших, качая головой в недоумении по поводу причины их невосполнимых потерь. Я говорил, что не могу поверить этому — старик Фолли был в великолепной форме, когда я уезжал, он был полон жизни, это же относится к миссис Кенни и мистеру Брауну. Как печально, какая ирония судьбы, что все они умерли в те десять дней, когда я, который знал их почти всю жизнь, был в отъезде. Потом я снова качал головой и говорил, что это для меня полная загадка.

Это не заняло много времени. На самом деле это произошло гораздо быстрее, чем я рассчитывал. Среди жителей пошли разговоры.

Они говорили, что очень странно, как три прекрасно чувствовавших себя человека умерли в течение десяти дней, пока доктор Дермот был в отпуске. Они говорили, что не нужно принимать поспешных решений и гнаться за новым вместо того, чтобы использовать испытанное и проверенное. Проверенное человеком, который знал их молодыми, старыми, здоровыми и больными, знал всю их жизнь. Мало-помалу они стали возвращаться ко мне, даже те, которые забрали свои медицинские карты и передали доктору Уайту. Некоторых из них обеспокоил бессистемный характер записей, и их не устраивало то, что я все держал в голове. Я знал, какой ребенок притворяется, а у какого, боже упаси, корь. Не нужны мне компьютеры и принтеры.

Разговаривая с ними, я вел себя великодушно. Я не показывал, как мне больно, на моем лице не было ни тени уныния. Они все так хотели, чтобы я взял их обратно, они хотели расторгнуть отношения с доктором Уайтом. Но я опять повел себя благородно. Я не хотел слушать обвинений в адрес мальчика. Я называл его мальчиком, я понимающе улыбался и говорил, что он еще очень молод и из-за этого он в чем-то ошибался. Все были поражены моим великодушием.

Перед своим отъездом из города доктор Уайт зашел ко мне. Визит вежливости, сказал он по поводу своего отъезда. Я уже знал об этом, но изобразил удивление. Я пожелал ему успехов и сказал, что мне жаль терять коллегу.

— Вы найдете себе что-нибудь более подходящее, — добавил я.

— Да, я уверен в этом, — ответил он.

— У вас хорошая привычка — разбираться в сути, — заметил я, чтобы похвалить его.

— Кое в чем — безусловно, Дермот, — сказал он.

Меня передернуло, как всегда, когда он позволял себе подобные фамильярности. Но я не думаю, что он это заметил. Я предложил ему выпить, но он отказался.

— Еще не все, Дермот. Можно дать вам маленький совет, прежде чем я уеду?

Ради смеха я сказал, что можно. В конце концов, я выставил его из города. Я мог позволить себе такую милость.

— Когда к вам приедет следующий молодой парень, сделайте его вашим партнером, продайте этот дом, возьмите кабинет в клинике Честера, устройтесь на полставки, женитесь на Ханне Харти и живите в ее большом доме. Это лучше, чем тот путь, где вы получите крупный иск за преступную небрежность при лечении больного, который вскоре после этого умрет.

И он встал, наглый молодой щенок, и вышел, не оглядываясь.

Я немного подумал над тем, что он сказал. В этом не было здравого смысла. Совсем не было. И что это такое — клиника Честера, о которой он лепетал? Честер организовал что-то вроде медицинского центра, дурацкое место с дорогой техникой, где люди могут тратить время и деньги. Они даже собираются сделать комнаты ароматерапии или тому подобной чепухи. И какое неудачное время он выбрал для этого! Как раз когда по новой дороге будут доставлять пациентов отсюда в Россмор. Проект был обречен еще до того, как начался. Мне не о чем беспокоиться.

Здравомыслящие люди не согласятся с этим бессмысленным проектом, связанным с именем Денни О’Нейла, какого-то неудачника, о котором никто не помнит. Но одна вещь совершенно ясна и гораздо более важна: мое имя определенно связывают с именем бедной Ханны Харти. Это необходимо устранить в зародыше. Она собирается угостить меня завтра изысканным блюдом из лосося, запеченного в тесте. Лучше позвонить ей прямо сейчас и сказать, что я занят.

С отъездом Уайта все сложилось так хорошо, и мне не хотелось бы дополнительных сложностей.

 

2. План Честера

Я всегда обещал своему ирландскому дедушке Денни О’Нейлу, что поеду в Ирландию, но я не смог сделать это при его жизни. Он имел обыкновение рассказывать легенды о своем доме в Дуне, в нескольких милях от Россмора, об огромном Боярышниковом лесе и о святом источнике, творящем чудеса. Но по ряду причин я не мог поехать в Ирландию, пока он был жив. Было слишком много забот: нужно было получить образование и зарабатывать на жизнь.

Мой родной отец, Марк Ковач из Польши, был столяром, но заболел туберкулезом, и мне, как старшему, пришлось поддерживать семью. Я не раз говорил маме, что жизнь была бы чуточку легче, если бы они не считали необходимым иметь девять детей. Но она только смеялась и спрашивала, кого именно я бы отправил обратно. Мы много трудились и имели хорошие оценки в школе, и у каждого была своя работа после того, как рост позволял нам устанавливать полки в супермаркете или собирать картон и укладывать в аккуратные стопки.

Мне повезло, я познакомился с одним парнем из банка, который выразил готовность дать мне деньги, чтобы я начал собственное дело подрядчика-строителя, и тогда я смог дать работу всем братьям и сестрам, а компании дал имя отца. Он так радовался, видя на грузовиках надпись «Марк Ковач и семья, строительные подряды».

У меня не было необходимости давать компании собственное имя, я знал, что она моя, зато имя отца семейства в названии придавало ей больше солидности. Упоминание родственных связей вызывало больше доверия.

Все родственники моего отца уехали из польской деревни, которой больше не существовало, но дедушка с маминой стороны все твердил об этом чудесном месте в Ирландии. Поэтому, когда мне исполнилось пятьдесят, я решил сделать самому себе подарок в виде трехмесячного отпуска.

Я никогда не был женат. Попросту не хватало времени. Полагаю, что это звучит немного безнадежно, но я никогда не задумывался над этим всерьез. Я был слишком занят делами, связанными с бизнесом, а теперь чувствовал, что уже поздно. Все мои братья и сестры имели семьи и детей, и я мог только радоваться семейной жизни, окружающей меня.

Но потом мой врач обнаружил у меня гипертонию и посоветовал поменьше волноваться. После смерти дедушки, после всей этой ирландской музыки у него на похоронах и разговоров о Россморе, лесах и прочем я призадумался и решил, что сейчас подходящее время поехать в Ирландию и отдохнуть подальше от дел.

Но поскольку я был человеком, не умеющим бездельничать, я решил изучить возможность строительства в Ирландии, как дань памяти дедушке О’Нейлу. Это показало бы людям, что его жизнь и его путешествие в Америку были весьма плодотворны.

Все согласились, что это хорошая мысль, и заверили меня, что компания «Марк Ковач и семья, строительные подряды» будет продолжать успешно работать и в мое отсутствие.

— Может быть, ты даже найдешь там ирландскую девушку, — сказала мама.

Я подумал, что она имела в виду далеко не молодую девушку, но ничего не сказал на это. Многие годы я обычно предпочитал улыбаться людям и соглашаться с ними, вместо того чтобы сказать последнее слово. Последнее слово не всегда на самом деле нужно.

И вот я приехал сюда, на родину моего дедушки Денни О’Нейла. Очень хорошее место для отдыха. Никто в Дуне не помнил моего дедушку, что огорчило меня.

Они знали, что стояло несколько небольших домов, но все они развалились, потому что пришли в запустение. Это было так давно, а фамилия О’Нейл в Ирландии очень широко распространена.

Поэтому я решил, что его вспомнят. Я прослежу за этим. Я создам ему памятник, но не что-то показное, а то, что принесет его родному городу большую пользу. Я поговорил с людьми по поводу их предложений. Они были многочисленны и разнообразны. Люди хотели небольшой театр. Художественную галерею. Может быть, небольшой парк, где могли бы играть дети, а пожилые люди сидели бы по вечерам. Церковь или музей. Идей было столько, сколько было опрошенных людей.

Одна пожилая леди посоветовала пойти и помолиться у источника в лесу под Россмором, и тогда мне станет ясно, как днем, что именно я должен сделать. Я поехал, оставил машину у опушки и вошел в лес. Я встретил большую дружелюбную собаку, которая сопровождала меня и, похоже, знала дорогу к источнику, потому что делала соответствующие повороты у каждого маленького деревянного столбика. Потом она вежливо села в стороне, в то время как я вошел в сырой темный грот.

Источник был необыкновенным, иначе не скажешь. Я религиозен, как любой человек, имеющий ирландскую мать-католичку и польского отца-католика, я не мог избежать этого, разумеется. Но моим глазам предстало такое, чего я никак не ожидал.

Люди писали свои послания на стенах грота, они оставляли крошечные детские ботинки и носки с записками, молящими об излечении от ревматизма, или четки с мольбой о выздоровлении любимой матери.

Во многих случаях это выглядело нелепо, но иногда трогало до глубины души. Такая коллекция последних надежд, собранная на таком маленьком пространстве. Это не вызвало у меня никакого ощущения благочестия и святости. Статуя не излучала мудрости. Вместо этого я ощутил тревогу и захотел уйти отсюда. Когда я вышел наружу, я опять увидел большую собаку, это была овчарка или колли, я думаю; она ждала меня, как будто я был ее давно потерянным другом. Я почесал ей за ухом и пошел по лесу обратно, глубоко задумавшись.

Потом мне пришла в голову мысль.

Я построю медицинский центр, чтобы местные жители не стояли на коленях в этом холодном сыром месте, моля об исцелении святую, которая умерла две тысячи лет назад. Возможно, подумал я, это хороший выход: решение проблемы приходит, когда ты не думаешь о ней чересчур много.

Пес с довольным видом бежал рядом со мной.

Он вовсе не собирался со мной расставаться.

Я отвел его в ближайший приют для животных. Его внимательно осмотрели. У него не было ошейника, и он был не ухожен. Кто-то отвел его в лес и оставил там.

Я был потрясен.

Бросили такую славную, дружелюбную собаку.

— Вы сами отведете его домой? — спросил молодой сотрудник.

— Пошли, — сказал я псу, и он ловко заскочил в машину.

Я решил назвать его Злотый. Так назывались старые польские деньги. Он откликнулся с такой готовностью, словно это было его настоящее имя.

Вернувшись в Дун, я решил, что это место будет медицинским центром. Если кто-то нуждается в специальном лечении или в ультразвуковом и рентгеновском исследованиях, он должен ехать по ухабистой дороге в Россмор. Да, я слышал про эту объездную дорогу, которую собирались построить. Но все это могло быть лишь мечтой на ближайшее десятилетие. Кроме того, в Россморе не было всего необходимого для пациентов — иногда им приходилось совершать длинную поездку в Дублин, что могло еще более ухудшить их состояние.

Разве не прекрасно иметь все эти возможности рядом с домом?

Все люди здесь были очень приятны и охотно разговаривали со мной. Я остановился в отеле, а Злотый спал в большой пристройке. Я познакомился с Сиреном Брауном из банка, адвокатом Сином Кенни, семьей Фолли и Мэгги Кернан, которая рассказывала всем, как она отчаянно хотела иметь ребенка и в конце концов родила. Была здесь и женщина с манерами леди, Ханна Харти, которая была бухгалтером и воплощением осмотрительности. Поэтому, когда я купил кусок земли у Сина Кенни, он предложил мне попросить Ханну проследить за оформлением бумаг, чтобы обо мне не было лишних пустых разговоров.

Еще в городе было два доктора, доктор Дермот, очень раздражительный человек, и гораздо более молодой и толковый парень по имени Джимми Уайт. К сожалению, я познакомился с доктором Дермотом до приезда в город Джимми Уайта, и мне пришлось общаться с ним. Он был медлительным, ленивым человеком; посмотрев на предписанное мне лечение, посоветовал мне продолжать его. Потом он уехал в отпуск. Через некоторое время у меня началась одышка. Я проконсультировался с Джимми Уайтом, который послал меня к специалисту по стрессам и на ультразвук. Кардиолог прописал мне новые лекарства, и я снова почувствовал себя хорошо.

Но для всех это было плохое время. Умер старик Фолли, потом умерли мать Сина Кенни и отец Сирена Брауна, и все в течение десяти дней. Мы протоптали дорогу на церковный двор по случаю похорон.

Бедный Джимми Уайт едва не лишился рассудка.

— Надо же, это случилось именно при мне, — признался он как-то вечером. — Люди здесь считают, что солнце светит из задницы Дермота и что все эти старики не умерли бы, если бы он был здесь.

— Но это невозможно, — сказал я. — Они были старыми и больными, я полагаю, что их время вышло.

— А вы скажите это Фолли, Брауну и Кенни, — угрюмо произнес он.

— Ужасно не повезло, — сказал я, от души сочувствуя ему.

— Да, но я считаю — хотя это похоже на бред параноика, — что это было запланировано, — произнес он.

Я удивленно посмотрел на него, и Джимми поспешно сказал, что нет, конечно, это невозможно, даже доктор Дермот не мог убить их, будучи в отпуске. Я подумал потом над этим. Может быть, этот проныра доктор действительно ждал, пока все эти старики будут готовы отправиться в мир иной.

Или я, подобно Джимми, тоже мыслю как параноик?

Как бы то ни было, у меня была масса забот. У меня была в Ирландии строительная фирма, не слишком-то загруженная делами. Распорядитель работ Финн Фергюсон часто говорил, что, когда Бог создавал время, Он отвел его людям в достаточном количестве. Разрешения на перепланировку были сущим кошмаром, создать на родине единую строительную бригаду было очень трудно. Каждый старается работать в нескольких местах, вздыхал я иногда у этой милой Ханны Харти, и она всегда была полна оптимизма и готова дать практические советы.

Я сказал Финну Фергюсону, что, если его жена захочет поехать в Америку в шопинг-тур, мои сестры помогут ей и направят в нужные магазины. Все получилось хорошо: женщина вернулась домой не только с тремя чемоданами покупок, но и с новостью, что фирма Марка Ковача крупная даже в масштабах США. Финн после этого перестал называть меня неповоротливым старым Честером, а стал говорить мне «мистер». Он по-прежнему ходил пить со мной пиво и часто приносил Злотому косточку. Ему непременно хотелось делиться своими тревогами по поводу дороги, которую предполагалось построить в объезд Россмора.

Однажды одна из крупных фирм получила контракт на постройку объездной дороги и обосновалась в Россморе, при этом мелкие компании, вроде той, что у Фергюсона, вытеснялись и лишались работы. Людям казались более предпочтительными крупные компании с огромными бульдозерами и кранами, и мелкие компании терпели убытки. Я заверил его, что у меня есть работа для специалистов. Здание будет иметь собственное имя, и все должно быть сделано на самом высоком уровне.

Когда Центр имени Денни О’Нейла откроется, будет выпущен красивый рекламный проспект на глянцевой бумаге. Финн, конечно, сможет использовать его для привлечения новых клиентов.

В результате Финн стал более серьезно относиться к Центру, и видеть это было очень приятно.

— Вы очень хороший парень, мистер Честер, я так считаю, — сказал он. — Очень многие говорят про вас то же самое. Я слышал, как мисс Харти говорила канонику Кэссиди, когда он приезжал сюда на прошлой неделе, что вы ангел-хранитель этих мест.

Мне нравилась Хана, и меня расстраивало, что она, похоже, ухаживала за доктором Дермотом. Я спросил ее как-то, была ли она когда-нибудь влюблена, и она сказала, что нет, но в возрасте пятидесяти двух она уже не думает, что на ее жизненном пути будет такое счастье. Ее мать всегда говорила, что доктор Дермот — выгодная партия, и она потратила массу времени, чтобы претворить это в жизнь. Но он человек независимый и не собирается ничего менять.

— Или, может быть, чуточку эгоистичен? — предположил я и тут же понял, что был не прав.

Ханна Харти встала на его защиту. Он без устали работает в этом городке. Никто не может сказать, что он эгоист.

Я сказал, что, как человек посторонний, могу чего-то и не знать. Но на самом-то деле я знал. Он был эгоистом, и я видел новые и новые тому подтверждения.

Он соглашался на выпивку в отеле за мой счет, но никогда не платил сам. Я слышал от Ханны Харти, как она готовит ему мясо и пироги или жарит цыпленка, потому что мужчины так беспомощны. В то же время при отеле была превосходная столовая, куда он мог бы пригласить ее, но никогда этого не делал. Он чрезвычайно высокомерно относился к молодому Джимми Уайту, он вел себя так, что парень сообщил мне о своем намерении собрать свои вещи и уехать. Здесь ему жизни не было.

Между тем дело двигалось. Распорядитель строительных работ Финн теперь любил меня как брата и набирал людей со всей страны для сооружения Центра здоровья имени Денни О’Нейла в Дуне. Центр стремительно рос с каждым днем.

Люди могли с трудом поверить, что там будут рентгеновский кабинет, устройства для наблюдения за работой сердца и терапевтический плавательный бассейн, все в двух шагах от их дома, а также не менее дюжины процедурных кабинетов, запланированных для тех, кто захочет арендовать их. По словам газет, это была медицина будущего. Люди уже спрашивали, будут ли залы для лечебной физкультуры и занятий йогой; зубоврачебный кабинет; некоторые специалисты интересовались возможностью практиковать здесь дважды в неделю. Все это делалось ради того, чтобы медицинская помощь пришла к людям, а больным не пришлось совершать дальние поездки. Я надеялся, что Джимми Уайт станет здесь работать, но он уехал до того, как строительство было закончено.

С помощью Ханны Харти часть моей работы была передана бухгалтерской конторе, и она по-прежнему вела для меня книги бухгалтерского учета. Я радовался нашим встречам.

Финн приходил в отель в пятницу около шести, выпивал и приносил мне все новости за неделю, потом к нам присоединялась Ханна Харти, давая Финну на подпись чеки, а потом мы с ней обедали.

При наших встречах у нее всегда была новая красивая прическа. Ей нравилось говорить о докторе Дермоте, и, поскольку я по существу человек покладистый, я ей не препятствовал. Они встречались по субботам, так что соблазнительная прическа на самом деле предназначалась для него. Но я заметил, что все чаще и чаще доктор Дермот по субботам был занят и не имел возможности с ней встретиться.

Он проводил консультацию с пациентом. У него была игра в гольф, где без него не могли обойтись. К нему заехали друзья из-за моря. Друзья, которые никогда не были ни названы, ни представлены.

Ханна стала беспокоиться, не избегает ли ее доктор Дермот. Я возмущенно сказал, что этого не может быть, и именно это она и хотела услышать.

— Вы, конечно, по-прежнему ведете его книгу расходов?

— Да, но сейчас он оставляет счета здесь на подносе, его самого нет. — Она была очень огорчена.

— Может быть, он занят, срочный вызов.

— О, Честер, вы знаете Дермота, — сказала она. — Никогда не бывает ничего очень срочного. Я думаю, он боится, что кто-то свяжет наши имена.

— Но он, наверное, должен гордиться этим? — спросил я.

Она закусила губу, ее глаза наполнились слезами, и она печально покачала головой. Мне хотелось пойти, взять этого противного доктора Дермота за тощие плечи и вытрясти из него душу. Как он смеет огорчать такую очаровательную женщину, как Ханна Харти? Да любой нормальный мужчина счел бы за честь общение с такой женщиной. И, может быть, в течение всей жизни.

Поскольку меня занимали эти мысли, они привели меня еще к одной. Ханна Харти слишком хороша для этого типа. Это была женщина, которой я был бы счастлив отдать гораздо больше времени. Я удивился, почему не замечал этого раньше.

Я надеялся, что она не подумает, что слишком разоткровенничалась со мной, иначе она никогда больше этого не сделает. Ладно, я никогда ничего не узнаю, если чуть-чуть не подтолкну события. Поэтому я предложил ей совершить поездку, после того как завтра она заберет бумаги доктора Дермота.

— Если он не придет, конечно, — ответила Ханна.

Он не пришел, и мы поехали смотреть замок, под которым был водопад. На следующей неделе мы поехали на художественную выставку, а на следующей мы вместе отправились на свадьбу дочери Финна Фергюсона. Теперь она все меньше говорила о докторе Дермоте, и ее имя было совершенно определенно рядом с моим, или связано с моим, или как там еще можно было выразиться.

Три месяца моего визита превратились в шесть. Несмотря на все усилия Финна, стройка, казалось, будет тянуться вечно. Я все меньше и меньше думал о возвращении к Ковачам в Америку. Меня здесь держало очень многое. Необходимость связать имя моего дедушки с превосходным Центром, строящимся в сердце страны, которую он так любил и о которой так долго тосковал в Америке.

Я сообщил своим братьям, что я рассматриваю возможность остаться здесь насовсем. Они были рады за меня и заверили, что смогут вполне справиться без меня, и они давно поняли, что я нашел в Ирландии дело, которое меня увлекло. Они не понимали, насколько я увлечен.

И они не слышали о Ханне Харти.

Она помогала мне во всем: нашла дизайнера для оформления Центра здоровья имени Денни О’Нейла, поручила новоиспеченному зятю Финна создать живописный ландшафт, устраивала обеды, куда приглашала Сирена Брауна из банка с женой и адвоката Сина Кенни с женой, а потом и Мэгги Кернан с мужем, когда они нашли няньку для ребенка.

Время от времени она интересовалась доктором Дермотом, но он вечно был занят. А потом она перестала о нем вспоминать.

Как-то раз в столовой он сел за мой столик и пристал ко мне с вопросами о новом Центре. Он совершенно не изменился и был все такой же самонадеянный. Он слышал, что на открытие прибудет министр. Ему смешно это слышать. У них что, мало дел и много времени?

Я напомнил ему, что несколько раз предлагал ему занять здесь кабинет. Я думал, что, когда он оценит все возможности оборудования, он сможет в конце концов начать направлять людей на исследования, в которых они нуждаются. Но он не стал меня слушать.

Он вообще стал высмеивать необходимость создания Центра, сказав, что у него есть собственный отличный кабинет.

Я объяснил, что тогда предложу кабинеты другим врачам, на что он ответил, что желает мне взять побольше денег с бродяг и неудачников. Но, конечно, я думал не об этом. Центр здоровья имени Денни О’Нейла строится для того, чтобы люди были уверены, что получат достойное медицинское обслуживание. Не то что мой дедушка и его многочисленные братья и сестры, разбросанные по свету, которые не могли получить квалифицированную медицинскую помощь, когда начинали жизнь на новом месте.

Но только сейчас, когда он осознал, что настоящий живой министр, член правительства, приедет открывать Центр, доктор Дермот проявил какой-то интерес.

— Я полагаю, это место принесет вам кучу денег, Честер.

Разговор с ним стоил больших усилий. Мысль, что можно работать не ради прибыли, была выше его понимания. Ему были непонятны побудительные причины действий человека, вложившего в дело свои собственные деньги.

— Ну, вы знаете, как бывает в таких случаях, — пожал я плечами. Я научился подобным бессмысленным фразам, приехав сюда.

— Я совсем не знаю, как это бывает, я здесь все узнаю последним, — бросил доктор. — Один пациент сказал мне сегодня утром, что вы водите знакомство с мисс Харти, это для меня тоже новость.

— Я большой поклонник Ханны Харти, это правда, ваш пациент вас правильно информировал, — сказал я напыщенно.

— Что ж, до тех пор, пока это будет восхищение на расстоянии, нет причин для раздора.

Он всерьез предостерегал меня, заявляя о своих правах на женщину, которую он игнорировал и унижал. Я почувствовал, как во мне закипает гнев. Я прожил достаточно большую жизнь, чтобы научиться сдерживать свои чувства. Сейчас я не могу рисковать. Но я понял, что испытываю первобытную ярость, направленную против этого человека как против соперника.

Я видел слишком много раз, как в ярости люди совершали необдуманные поступки. Я не дам гневу вырваться.

— Мне пора, доктор Дермот, — сказал я слегка изменившимся голосом.

Он улыбнулся своей высокомерной улыбкой:

— Конечно, конечно. — Он приподнял свой стакан.

Я неуверенной походкой пересек площадь. Злотый шел со мной, чтобы составить мне компанию или, возможно, ободрить — не знаю.

Я никогда не испытывал к человеку подобной неприязни. Никогда. Однако это также означало, что я никогда не испытывал подобных сильных чувств и к женщине. Но я не имел представления, испытывает ли она что-либо хотя бы отдаленно похожее. Ханна спокойная, мягкая, с манерами леди, — может быть, она думает обо мне просто как о приятном знакомом.

Как же нелепо я, должно быть, выгляжу! Но я не знаю, нравлюсь ли я этой женщине хоть чуть-чуть.

Я вдруг осознал, что иду прямо через площадь к красивому, увитому плющом дому, где она жила в одиночестве. Еще ее бабушка и дедушка, должно быть, жили в этом доме, когда мой бедный дедушка собирал свой немудреный скарб и покидал жалкую лачугу, на месте которой будет стоять Центр здоровья имени Денни О’Нейла.

Она удивилась, увидев меня. Я никогда не заходил без предупреждения. Но она впустила меня и предложила бокал вина. Она выглядела скорее обрадованной, чем раздосадованной, и это было хорошим признаком.

— Меня интересует, Ханна… — начал я.

— Что же вас интересует? — Она склонила голову набок.

Я совершенно безнадежен как ухажер. Есть мужчины, которые хорошо знают, что нужно говорить в таких случаях, и легко находят нужные слова. Но Ханна, по-моему, не общалась с такими мужчинами, ей нравился этот отвратительный доктор. Я просто должен быть прямым и правдивым.

— Меня интересует, можете ли вы представить себе свое будущее с таким человеком, как я? — прямо спросил я.

— С таким человеком, как вы, Честер, или с вами? — передразнила она меня.

— Со мной, Ханна, — просто ответил я.

Она прошлась по своей элегантной гостиной.

— Я слишком стара для вас, — грустно сказала она.

— Вы старше меня всего на два с половиной года, — произнес я.

Она улыбнулась мне, как ребенку, сказавшему что-то необыкновенное.

— Да, но до того, как вы родились, я уже ковыляла здесь, познавая окружающий мир.

— Может быть, вы ждали, что я приду и присоединюсь к вам? — с надеждой спросил я.

— Что ж, если я вас ждала, Честер, то мне пришлось ждать очень долго, — сказала она.

И тут я понял, что все будет хорошо. И гнев на доктора Дермота прошел. На что мне злиться?

Если бы не он, я мог бы никогда не перейти улицу и не заговорить с Ханной напрямую, я мог бы упустить эту возможность, как и другие возможности, мимо которых я прошел.

— Мне придется переехать и жить в Америке? — спросила она.

— Нет, я бы предпочел жить здесь. Я хочу увидеть Центр достроенным и работающим, я хочу знать, будет ли когда-нибудь проложена дорога в обход Россмора и будет ли разрушен источник Святой Анны. Меня теперь очень притягивают эти места, и жить здесь вместе с вами — это… это будет пределом моих мечтаний.

Она выглядела очень довольной.

— Но я надеюсь, что ты съездишь познакомиться с моей семьей, — добавил я.

— Они придут в ужас, увидев меня, — сказала она, нервно теребя волосы.

— Они полюбят тебя, и мама будет очень довольна. Она говорила, что, может быть, здесь я найду девушку по душе, — успокоил я ее.

— Ну, не очень молодую девушку, — сказала она.

— Ханна, пожалуйста… — начал я, и она пошла задернуть шторы на большом эркере, выходящем на площадь.

Прежде чем она задернула их, я увидел доктора Дермота, выходящего из отеля. Он остановился и посмотрел на дом Ханны, а потом повернулся и пошел к своему одинокому дому. Работать ему осталось недолго. Когда в Дуне откроется Центр здоровья имени Денни О’Нейла, доктор Дермот со своей старомодной полупрофессиональной медициной вряд ли будет востребован. А сейчас он потерял женщину, которая поддержала бы его в последние годы.

Я знаю, про меня говорят, что я очень добродушный человек и всегда думаю о людях хорошее.

И действительно, мне было жаль его.

 

Глава 8

ДОРОГА, ЛЕС И ИСТОЧНИК — 2

Отец Брайан Флинн отправился на станцию встречать свою сестру Джуди. Она не была дома десять лет, и время отложило отпечаток на ее лице. Его поразило, насколько она бледна и измученна. Джуди было только тридцать девять или сорок, но выглядела она на все пятьдесят.

Она увидела его и помахала рукой.

— Как мило с твоей стороны встретить меня! — Она обняла его.

— Вот только мне очень жаль, что я не могу предложить тебе жилье. Ужасно, должно быть, платить за отель, когда у тебя в Россморе живут мать и два брата.

— Мама совсем не узнает меня, Брайан?

— Ну, у нее свое понимание вещей, — сказал он.

— А точнее?

Он забыл, насколько прямолинейной могла быть Джуди.

— Видишь ли, Джуди, больную психику трудно определить конкретными словами.

Она нежно погладила его руку.

— Ты всегда был таким милым, — сказала она. — Жаль, что меня так долго не было. Меня постоянно удерживало там то одно, то другое.

— Но ведь ты часто писала нам и всегда справлялась о маме.

Джуди приободрилась.

— А теперь устрой мне экскурсию по Россмору, покажи все изменения и назови лучшего парикмахера.

— Есть очень модное место — салон Фэбиана, хотя это вовсе не его имя — я учился с ним в школе, и его звали как-то по-другому, — и сейчас к нему едут отовсюду.

— Хорошо, я это запомню. Понимаешь, кроме надежды на святую Анну, я собираюсь купить несколько нарядных вещей, сделать модную стрижку и предпринять вторую попытку.

— Ты хочешь найти мужа здесь? — удивленно спросил Брайан Флинн.

— Ну да. Почему бы и нет? За десять лет жизни в Лондоне это мне не очень-то удалось.

— Тебе удалось добиться успехов?

Джуди иллюстрировала книги для детей.

— Да, но я не собираюсь просить святую Анну о карьере. — Джуди оживилась, оглядываясь вокруг: — Господи, вы только посмотрите, сколько машин, — как на углу Гайд-парка.

— Возможно, вскоре все изменится. Ведется много разговоров о новой дороге, и тогда уберут из города все грузовые автомобили. Транзитный транспорт будет проходить мимо, не создавая пробок на наших узких улицах.

— Это действительно произойдет или это только разговоры?

— Я думаю, произойдет. Если можно верить хотя бы половине того, что пишут в газетах. Об этом очень много спорят — люди ведь с трудом меняют свои мнения.

— А по-твоему, это хорошо или плохо?

— Я не знаю, Джуди, я действительно не знаю. Получается так, что дорога пройдет через Боярышниковый лес и, возможно, через источник Святой Анны.

— Тогда я приехала как раз вовремя, — сказала Джуди Флинн с выражением упрямой решимости на лице, при виде которой Брайану Флинну стало немного не по себе.

Джуди была поражена тем, что Брайана приветствовал чуть ли не каждый второй, когда они припарковали машину и пошли по многолюдной Кастл-стрит к отелю.

Из местного газетного издательства вышла женщина, и ее лицо осветилось улыбкой.

— А, вот и вы, Лили, — сказал отец Флинн.

— Это, должно быть, ваша сестра, святой отец, — заметила она.

— Ясно, что сестра, а не подружка, — сказала Джуди. — Это можно установить за десять секунд.

— Зачем вы так, разве отец Флинн не просто совершает прогулку? — спросила шокированная Лили Райан.

И тут Джуди узнала ее. Та самая женщина, чей ребенок пропал много лет назад. Джуди помнила, как сотни людей ходили в Боярышниковый лес, ища тело или молясь у источника. Ни то ни другое не принесло результатов. Она почувствовала неловкость и подумала, что это отразилось на ее лице. Но Лили Райан за двадцать лет привыкла к этому. Два десятилетия человеческого любопытства и невозможности упоминания о большой потере из-за боязни сказать что-нибудь не то.

— Набираюсь смелости перед встречей с матерью, — призналась Джуди. — Боюсь, в нашей семье вся тяжелая работа достанется Брайану.

— Сделайте это до того, как будете делать все остальное, — посоветовала Лили. — Когда вы в первую очередь разделываетесь с трудными вещами, становится легче.

— Вы, наверное, правы, — согласилась Джуди. — Брайан, ты можешь занести мой чемодан в отель? Я сейчас же ее и навещу.

— Я пойду с тобой, — сказал он.

— Нет, я сделаю это самостоятельно. Удачи, Лили.

И они смотрели, как Джуди свернула на маленькую боковую улочку, где в одиночестве жила их мать.

— Лучше я пойду за ней, — начал он.

Но Лили объяснила ему, что Джуди хотела сделать это одна. Поэтому он пожал плечами и понес чемодан своей сестры в отель. Он хотел подождать в одном из больших кресел с подлокотниками, пока она не вернется, и тогда он закажет ей чего-нибудь покрепче, в чем она, несомненно, будет нуждаться.

Миссис Флинн, конечно, не узнала Джуди, и никакие воспоминания не помогали. Она решила, что Джуди была патронажной сестрой, и не хотела ее отпускать.

Джуди в отчаянии огляделась, но фотографий на стенах или в рамках на старом письменном столе не было. Бедный Брайан делал все, чтобы поддерживать в этом месте подобие порядка, и раз в неделю относил ее вещи в прачечную, но Джуди заметила, что в доме ощущается неприятный запах, а мама имеет очень неухоженный вид. Каждый месяц из года в год Джуди высылала чек своему брату Брайану, и она знала, что он тратит их на нужды мамы. Но утюгом как будто и не пользовались, мягкое кресло было наполовину завалено кипой газет. Миссис Флинн не придавала значения удобствам.

— Ты должна помнить меня, мама, я Джуди. Я средняя из твоих детей. Моложе, чем Эдди, старше, чем Брайан.

— Брайан? — Казалось, мать была озадачена.

— Конечно, ты помнишь Брайана, он приходит каждый день по утрам, чтобы накормить тебя завтраком.

— Нет, это не он, это человек от «Обедов на колесах», — уверенно сказала мать.

— Нет, мама, они приходят в обеденное время. Брайан каждое утро варит тебе овсянку и яйцо.

— Это он так говорит.

Убедить мать не удавалось.

— Ты помнишь Эдди?

— Конечно, помню, что я, с ума сошла, что ли? Не хочу о нем говорить, женился на этой Китти, ничего хорошего ни в ней, ни в ее семье. Неудивительно, что все так вышло.

— Вышло так, что Эдди оставил ее ради молодой.

— Грех так говорить, кто бы вы ни были! Говорить такие вещи про мою семью! Запомните, это Китти бросила моего сына и захватила его дом. — Мать поджала губы.

— А что об этом говорит Брайан?

— Не знаю никакого Брайана.

— А дочь у вас есть?

— Да, молодая, она в Англии, делает какие-то рисунки, но никогда не дает знать о себе.

— Это она-то не дает о себе знать, посылая матери еженедельные письма или открытки и ежемесячные переводы Брайану!

— Я твоя дочь, мама, я Джуди, ты должна узнать меня.

— Не могли бы вы уйти? Моя дочь — молодая девушка, а вы — женщина средних лет, как я.

Когда Джуди вернулась в отель, она подумала, что пора нанести визит этому модному парикмахеру, которого зовут Фэбиан. Она постояла в нерешительности перед новым салоном красоты «Помпадур». Массаж лица и маникюр также не повредят. У нее было отложено на эти цели достаточно денег. Молитвы святой Анне она хотела подкрепить посещением парикмахерской и салона красоты, что сделает поиски жениха более успешными.

Брайан был прекрасным гидом. Он не только ждал ее, пока она договаривалась о приеме у Фэбиана и в салоне «Помпадур», но и показал ей очень модный бутик.

— Бекка Кинг не работает? — спросила Джуди.

— Ради бога, не упоминай о Бекке Кинг, — сказал отец Флинн, оглядываясь по сторонам.

— Почему, скажи на милость?

— Она в тюрьме. Она подговорила одного водителя, чтобы он убил новую любовницу своего парня.

— Господи, а еще говорят, что в Лондоне опасно жить! — удивленно воскликнула Джуди.

Он привез сестру на встречу с каноником. Йозеф и Анна наготовили маленьких сандвичей в честь гостьи. Они содержали дом священника в образцовом порядке, и сам старик выглядел свежо и опрятно. В отличие от матери он хорошо помнил Джуди. Он был на ее первом причастии, присутствовал, когда епископ прибыл на конфирмацию у девочек в Святой Ите, и, хотя он давно забыл ее детские грехи, выслушал ее признание.

— Я еще не имел удовольствия проводить обряд венчания на вашей свадьбе, — сказал каноник Кэссиди, выпив чаю и съев несколько вкусных сандвичей.

— Надеюсь, долго ждать не придется, — сказала Джуди. — Я собираюсь в течение девяти дней молиться святой Анне в ее гроте, поэтому она пошлет мне хорошего мужа.

— И никто не сделает этого лучше святой Анны, — сказал каноник со своей обычной убежденностью.

Отец Флинн искренне позавидовал ему.

— Пойду повидаюсь с невесткой, — сказала Джуди, вздохнув.

— Не строй особых надежд, — предупредил ее Брайан Флинн.

— Что ей можно подарить, чтобы при этом не обидеть? — поинтересовалась Джуди.

— Надо подумать. Цветы страшно дороги, от конфет портятся зубы у детей. Всякой ерунды полно в магазинах, книгу можно взять в библиотеке. Купи буханку хлеба и полфунта ветчины, она сможет сделать тебе сандвич.

— Все так плохо? — спросила Джуди.

— Хуже некуда, — ответил отец Брайан Флинн.

Он был в плохом настроении. В десять часов должен состояться митинг, большой митинг протеста, и ему придется туда пойти и выступить перед людьми. Многие городские жители говорили ему, что очень ждут его слов. А ему было нечего сказать.

Ему было не по душе стоять там и протестовать против проекта, который улучшил бы движение транспорта и уровень жизни очень многих людей, протестовать потому, что это обрекло бы на уничтожение старую жалкую статую, из-за которой среди прихожан распространяются опасные идолопоклоннические настроения.

Была ли жизнь каноника Кэссиди легче в бытность его викарием? Или всегда происходит что-то подобное? Ведь если вы священник, то беды и проблемы людей не могут обойти вас стороной.

Брайан был по природе оптимистом и успокоился на том, что слухи о дороге — это пока всего лишь слухи. До сих пор не было принято окончательного решения. Кроме того, он был предупрежден о митинге за десять дней. У него было достаточно времени, чтобы продумать свое выступление. Но оставалось много других нерешенных вопросов.

Например, как вести себя с Джуди, если она поймет, что святая Анна не поможет ей найти мужа? Что делать, видя ухудшающееся состояние матери? Сколько еще каноник Кэссиди сможет находиться в своем доме в должности приходского священника? Как он сможет завтра, повидав Эйдана Райана в тюрьме, убедить его, что его жена Лили не является злодейкой, продавшей своего ребенка?

И самый неотложный: что произойдет сегодня днем при встрече полной гнева Китти и Джуди с ее натянутыми нервами?

Он тяжело вздохнул и, запустив руки в свои рыжие жесткие волосы, принялся их теребить, пока они не начали напоминать венчик на голове сумасшедшего панка.

Встреча Китти и Джуди в итоге вполне удалась.

Джуди решила предложить ей в качестве подарка визит к Фэбиану. Сначала Китти презрительно рассмеялась и сказала, что Фэбиан не для таких, как они. Тогда Джуди сказала, что из солидарности тоже пойдет.

— Ты собираешься меня опекать, — сказала Китти насмешливо.

— Вовсе нет. То, что Эдди поступил с тобой недостойно, вовсе не означает, что Брайан или я плохо к тебе относимся. Я не была здесь много лет, я хотела купить большую коробку шоколадных конфет, но потом подумала, что это может быть плохо для детских зубов, поэтому я решила сделать такое, чего ты сама бы себе не позволила.

— Ты, должно быть, набита деньгами, — по-прежнему неприязненно сказала Китти.

— Нет, но я очень много работаю, и я накопила денег на поездку домой.

— И что же потянуло тебя домой? — Китти говорила тем же тоном.

— Я хочу выйти замуж, Китти. Только и всего. Я не смогла найти в Лондоне никого, кроме женатых мужчин, и мне не нужно тебе объяснять, как это тяжело и как низко. Ты знаешь это с другой стороны. Поэтому я надеюсь, что если я буду девять дней ходить к источнику Святой Анны, то, может быть… — Джуди замолчала.

— Мне смешно, ты со своим Лондоном просто издеваешься над нами.

— Это вовсе не так, но ведь жизнь и на самом деле слишком коротка. Если ты хочешь жить так, как живешь, то я ничего не могу поделать.

По какой-то причине это возымело действие. Китти заговорила совсем другим тоном:

— Если предложение остается в силе, я бы с удовольствием пошла к парикмахеру. У этой молодой шлюшки Наоми, к которой ушел твой брат, волосы как крысиные хвосты. Это меня очень поддержит…

Когда отец Флинн вернулся к дому каноника, его ждала еще одна группа людей. У них была просьба поддержать тех, кто находился на другой стороне великого раскола. Группа местных жителей, заинтересованных в строительстве дороги, собиралась устроить шествие со свечами через город в поддержку этого строительства, что положит конец опасному сквозному проезду автомобилей, ревущих на весь Россмор. На этой дороге уже были многочисленные несчастные случаи, в том числе гибель пятилетнего ребенка. Они хотели, чтобы отец Флинн шел во главе процессии.

«Прекрасно, — сказал он себе, — просто прекрасно, и я даже не должен отвечать на другие призывы».

Лицо его прояснилось. Может быть, это и есть ответ. Он скажет, что церковь не должна участвовать в местных политических распрях. Что это было: соломоново решение или проявление человеческой слабости? Он не знал ответа.

В принципе он хотел широкого обсуждения вопроса. Эти бесконечные слухи о там, что будет так или, наоборот, не так, очень мешали. Каждый день подливал масло в огонь, давая новую пищу для предположений. Люди говорили, что видели строителей, обедавших в ресторане при отеле «Россмор». Это означало, что строительство дороги было вопросом решенным — вопрос был в том, кто будет строить ее.

Фермеры, чьи земли примыкали к лесу, бросали работу. Земля, на которой они боролись за жизнь, могла быть теперь продана. Хитрость была в том, что земля продавалась перекупщику. Особенно если у вас было несколько акров, которые могли не попасть под акцию принудительного приобретения недвижимости, но в то же время могли стоить достаточно дорого. Казалось, куда бы ты ни пошел, всюду слышались голоса. И голоса эти что-то говорили.

Человек, владевший гаражом, был очень расстроен. Если дорога появится, его бизнесу придет конец. Было очень трудно припарковать машину рядом с домом, а выезд обратно на дорогу можно было уподобить русской рулетке.

Женщина, имевшая небольшую гостиницу на краю города, собиралась устраивать новые ванные комнаты и расширять столовую, если новая дорога будет проложена. У нее появится нескончаемый поток инженеров, экспертов и консультантов, нуждающихся в жилье рядом с местом строительства.

По телевидению шли дебаты по поводу рискованности езды по ирландским дорогам; разбогатевшие сельские жители недолго будут оставаться такими, если европейские экспортеры вместо третьего мира с его забитыми транспортом дорогами и бесконечными заторами обратят свои взоры сюда. Туристический бизнес пострадает, если приезжие не смогут перемещаться с одного места на другое без буксирования их арендованных машин трактором или тягачом.

Такие заведения, как прачечные, не ждали ничего хорошего от появления дороги. Они никогда не имели дохода от приезжих. Парикмахеры Фэбиана считали, что их дела пойдут лучше, если их клиенты будут иметь возможность парковать рядом свои машины.

Но садоводческий центр на окраине города не приветствовал появление новой дороги. Существовал небольшой стабильный бизнес; автомобилисты, двигавшиеся с востока на запад, имели возможность остановиться, размять ноги, перекусить в кафе и, может быть, положить в багажник что-либо из стелющихся растений или азалии в подарочном оформлении. Если будет построена новая дорога, здесь больше никто никогда не появится.

Владельцы отеля «Россмор», Сканк Слэттери и владелица салона «Помпадур» пока не определились в своих предпочтениях. Для них оба варианта имели свои достоинства и недостатки. Они потеряли бы доходы от транзитных посетителей, потому что никто не проезжал бы через город. Но это могло означать, что у них будет стимул привлекать местных жителей делать покупки, пользоваться салоном красоты или обедать в отеле, когда те будут знать, что можно свободно вздохнуть без риска быть сбитым на дороге вечно торопящимися водителями грузовиков.

А еще были сотни тех, кто рассчитывал на помощь святой Анны. Они не могли поверить, что их любезные соотечественники собираются бросить святую на произвол судьбы и позволить уничтожить источник. Ходили разговоры о том, что люди лягут перед бульдозерами и будут препятствовать движению землеройных машин, строящих дорогу.

Это было последнее, что они могли сделать, чтобы отблагодарить свою святую за все чудеса, сотворенные благодаря источнику. На самом деле не имело значения, что эти чудеса не получили признания Рима, в отличие от Фатимы или Лурда. Местные жители знали о них. Люди издалека, и очень издалека, знали тоже.

Разве они не едут сюда из-за моря, за многие мили, целыми толпами?

И вот равнодушные, жадные до денег люди собирались пренебречь этим великим благом, которым святая Анна одарила столь многих, ради того, чтобы транспорт двигался быстрее и они заработали больше денег, чем обычно.

Каноник совершенно не подозревал о кипящих спорах и говорил лишь, что мы должны молиться о наставлении нас на путь истинный. Йозеф и Анна признались отцу Флинну, что, по их мнению, старик нуждается в круглосуточном уходе.

— Я не заглядываю в будущее на много, святой отец, — сказал Йозеф. — Просто вы должны это знать. И я, конечно, все время боюсь, что однажды вы скажете, что он отправляется в приют, и тогда для меня больше не будет работы. Я надеюсь, что не кажусь эгоистом, но я хотел бы знать заранее.

Отец Флинн ответил, что очень хорошо все понимает и это, конечно, серьезный вопрос. Каноник чувствует себя прекрасно на своем месте, и было бы жаль тревожить его. Его жизнь потеряет цель, если он покинет дом священника. В то же время, если он нуждается в большем уходе, ему придется принять это.

— Я как раз думал, что можно будет получить работу при строительстве дороги, — сказал Йозеф.

— Вы считаете, что это произойдет? — удивленно спросил отец Флинн.

— У меня есть друзья-поляки, и они говорят, что это будет обязательно. Они обращаются и к святой Анне, и ко мне, и к вам, святой отец, вы не представляете, какие большие деньги они заработают на этом строительстве. — На лице Йозефа читалось, что он полон надежд и сладких грез.

— Да, но это всего лишь деньги, Йозеф.

— Это деньги, на которые можно купить магазинчик для моих братьев на родине, в Латвии. Здесь у нас есть все необходимое, но они там живут бедно.

Без всякой связи с происходящим отец Флинн подумал о своем друге Джеймсе О’Конноре, который был посвящен в духовный сан в тот же день, что и он. Джеймс оставил служение церкви, женился на Роззи и имеет двух маленьких сыновей. Джеймс занимается компьютерными технологиями, он говорит, что это хорошая необременительная работа, и когда он приходит из офиса домой, то может забыть о ней.

Ничего общего с работой священнослужителя, когда нельзя пройти мимо незащищенного, нельзя не позаботиться о тех, кто в этом нуждается. Отец Флинн подумал, что любит свою работу.

Именно любит ее.

Сканк Слэттери удивленно поднял глаза, когда Китти Флинн вошла в его магазин с незнакомой элегантной дамой.

— Как поживаешь, Сканк? — спросила Китти. — Мы решили купить несколько глянцевых журналов, а потом отправимся наводить красоту к Фэбиану.

— Желаю успеха, Китти. Это никогда не поздно, я считаю, — не очень вежливо ответил Сканк.

— Всегда скажешь что-нибудь приятное, — буркнула Китти.

— Ты не представишь меня своей подруге? — спросил Сканк.

— Это не подруга, Сканк, это моя невестка — ты не помнишь ее? — ответила Китти.

— Китти тоже всегда скажет что-нибудь приятное! — сказала Джуди. — Я Джуди Флинн, между прочим. Сестра Брайана и Эдди.

— Рад видеть вас, меня зовут Себастьян Слэттери, — представился Сканк.

— Ничего подобного! — возразила Китти. — Ты — Сканк, всегда был им, им же и останешься.

Сканк и Джуди обменялись недоуменными взглядами, пока Китти перебирала глянцевые журналы.

— Удивительно, я никогда не встречал вас раньше. Вы надолго к нам? — спросил Сканк.

— Настолько, насколько будет нужно, — загадочно ответила Джуди Флинн.

Наоми подошла к отцу Флинну. Обычно она далеко его обходила. Существовало некоторое количество людей, которых Наоми старательно избегала. К ним относились жена Эдди Китти, дети Эдди, его мать и, в первую очередь, его брат Брайан, местный священник.

— Простите, Брайан? — заговорила она.

Отец Флинн споткнулся от неожиданности.

— Да… гм… Наоми. — Чего, ради всего святого, хочет эта девушка?

— Брайан, меня интересует, можете ли вы мне объяснить, как Эдди может аннулировать свой брак.

— Это практически невозможно, Наоми, — ответил отец Флинн.

— Но я же знаю, что это можно сделать, вопрос в том — как. — Наоми уставилась на него своими большими глазами.

— Аннулирование означает, что брака не было, — ответил отец Флинн, — а я должен сказать вам, что между Эдди и Китти существуют узы брака и в результате этого брака они имеют четверых детей.

— Это не было настоящим браком… — начала Наоми.

— Это было, Наоми. Вы еще не родились в то время, а я был здесь. Брак состоялся, вы не можете сказать, что он не состоялся. Разве я сказал вам хоть слово по поводу вашей жизни с Эдди? Я не сказал вам ничего. Это ваше с ним дело, но, будьте любезны, не трогайте установленные государством и церковью принципы регистрации браков.

— Он тогда этого не знал, ему было только двадцать. Господи помилуй, да что может двадцатилетний парень знать по поводу жены и детей? Его согласия на это не спрашивали.

— Что все это даст вам, Наоми? — ровным голосом спросил отец Флинн. Это было не хуже всего того, с чем ему пришлось соприкоснуться за последние дни. Но было бы неплохо узнать, чего ради после двух лет совместной жизни эта девица захотела соблюсти светские приличия и получить одобрение церкви и государства.

— Дело в том, что я хочу, чтобы все было честно и открыто… — начала она.

— В самом деле? — полным сомнения голосом спросил отец Флинн.

— Ну, видите ли, мои родители узнали, что я больше не студентка, они думали, что я учусь в колледже, и это их очень беспокоит…

— Не сомневаюсь в этом.

— Ну вот, значит, я им сказала, что выхожу замуж за Эдди, и теперь они опять очень рады и готовы устроить свадьбу, вот в чем все дело, вы понимаете…

Отец Флинн смотрел на это девятнадцатилетнее существо в полном изумлении. Он подумал, что стал уже крупным специалистом в произнесении успокаивающих словесных штампов, помогающих разрядить трудные и нередко конфликтные ситуации. Но в данном случае он не находил слов.

Недди Нолан раз в неделю привозил своего отца повидаться с каноником. Два старика играли в шахматы, а Йозеф подавал им кофе и бисквиты.

— Скажите мне, каноник, сможем ли мы все проголосовать против дороги, если будет такая возможность? — спросил Марти Нолан.

— Я не думаю, что у нас появится такая возможность. — Рукопожатие каноника было сильным.

— Но вы понимаете, что я имею в виду, каноник, — голосование с помощью ног. Выйти на митинг на площади, может быть, с плакатами. Разве мы ничем не обязаны святой Анне?

— Почему бы вам не спросить отца Флинна, он мозг нашего прихода, — сказал каноник.

— Я спросил его, каноник, но он в это время пытался разобраться в том, что нам посоветует наша совесть. — Марти Нолан расстроенно покачал головой. — Нет никакой пользы от того, что совесть разных людей советует разное. Куда мы с этим придем? Мы нуждаемся в руководителе.

— Знаете, мистер Нолан, мне кажется, что руководитель — это одно, а здравый смысл — другое. Я никогда не думал, что доживу до таких времен, но, похоже, это правда.

— Нам очень тревожно, — сказал Марти Нолан. — Видите ли, нам предлагают продать землю. За большие деньги. И я знаю, что Недди не спит ночами, думает, как же поступить.

— Но ведь еще ничего не решено. Почему люди предлагают вам продать землю? — Каноник был в замешательстве.

— Я не уверен, каноник, может быть, они знают больше, чем мы. Но вы поймите, как трудно Недди. Его родная мать была излечена этим источником. Это не оценить никакими деньгами.

— Где сейчас Недди? — спросил каноник, стараясь сменить тему.

Это сработало.

— Ну, вы знаете Недди, он, как всегда, весь в мечтах. Бродит вокруг Россмора, руки в брюки, интересуется всем и пока ничего не предпринимает.

— Ну ладно, лучше вернемся к шахматам, — сказал каноник. — Мой ход или ваш?

На самом деле Недди находился в юридической конторе Майлса Бэрри.

— Я всегда был немного нерасчетлив, Майлс, — начал он.

— Я бы так не сказал. Разве вы не устроили свою жизнь, не женились на прекрасной девушке? Разве вы не друг всем в Россморе?

— Да, Майлс, но в будущем я боюсь поступить не так, как следовало бы. Ко мне приходят самые разные люди и предлагают продать им нашу собственность.

— Но это же хорошо?

— На самом деле — нет. К ним откуда-то поступает информация, которая мне неизвестна. Они должны знать, что дорога действительно пройдет через нашу землю. — Он выглядел очень расстроенным.

— Я знаю, Недди, но разве это не удача? Вашей семье очень повезло. — Майлс решительно не понимал, в чем проблема.

— Но я не хочу продавать нашу землю перекупщикам, людям, которые покупают участки то здесь, то там, словно хотят скупить все, что им удастся. У меня такое впечатление, что, скупив все доступные участки, позже, когда придет время, они потребуют выкуп и в конце концов продадут эту землю правительству и строителям, чтобы получить большую прибыль. Я не хочу принимать участие в этой афере.

— Да, но… нет… — Майлс Бэрри забыл, что хотел сказать.

— Некоторые из них сказали, что обращались к вам по этому поводу, — озабоченно сказал Недди.

Майлс Бэрри пытался выиграть время.

— Все это так, Недди. Но вы понимаете, что это не является чем-то незаконным — предлагать продать землю. Вы называете цену, ее выплачивают, вы кладете деньги в банк, а они позднее продают землю по более высокой цене, потому что у них тут и там будут участки на продажу. Или же вы отказываетесь и получаете меньшие деньги от правительства, когда подойдет время. Вот и все. Так и происходит. В чем проблема?

— Проблема в том, что все заняты только деньгами.

Майлс вздохнул и решил быть откровенным.

— Да, это правда, некоторые клиенты просили меня сделать вам предложение, но я сказал, что вам нужен свой адвокат и, может быть, агент по продаже недвижимости, чтобы консультировать. Я же не могу выступать посредником и выкручивать вам руки.

— Вы можете быть нашим адвокатом, Майлс? Я знаю вас столько лет, вы учились в школе с моим братом Китом, — бесхитростно сказал Недди.

— Я, конечно, могу быть вашим юристом, Недди, но я бы посоветовал пригласить кого-нибудь повесомее меня. Из крупной фирмы в Дублине, например. С этими вопросами связаны серьезные деньги. Вам следует нанять серьезную профессиональную команду.

— То есть вы не хотите разочаровывать людей, Майлс, меняя клиентов и представляя меня? — Недди хотел это знать.

— Нет, здесь не будет столкновения интересов. Никто не называл сумм. Я не видел никаких бумаг. Я сказал, что не буду ничего делать, пока вы не определитесь. Вот и все, — сказал Майлс.

— То есть вы можете сделать, если захотите? — Недди всегда был исключительно прямолинеен.

Конечно, Майлс Бэрри мог это сделать. Но он заработал бы гораздо больше денег, если бы представлял сообщество местных бизнесменов. Он не мог предложить Недди и его отцу достойную оплату. Особенно при таком положении вещей и притом, что Ноланы продолжали сопротивляться. В конце концов земля все равно будет куплена, если сюда придет дорога, и, похоже, все шло к этому. Эти отдельные бизнесмены, обращавшиеся к нему, не видели в ферме Ноланов ничего, кроме того, что узнали при встрече. Майлсу Бэрри дали понять, что готовы рассмотреть любое разумное предложение Ноланов.

Конечно, это было посредничество. Но насколько это все упрощало. Люди шли на риск: они могли и крупно выиграть, и проиграть все. И только Недди Нолану виделось во всем этом нечто сомнительное.

Майлс посмотрел на человека по другую сторону письменного стола, заработавшего тяжелым трудом то, что имел. Стоило поискать другого такого, кто создал все своими руками.

Майлс Бэрри был слишком хорошо осведомлен, что скоро слухи превратятся в реальность и страсти снова закипят. Кэтел Чамберс в банке говорил ему про двух членов местного совета: эти парни не принадлежат к тем, кто делает что-то просто так, и все же на днях они принесли солидные пачки наличных, которые хотели положить на депозитный счет. Это была столь очевидная покупка голосов, что Чамберс был удивлен.

Все, что он мог сделать, в соответствии с законом о банковских операциях, — это поинтересоваться происхождением этих денег. Они, глядя ему в глаза, сообщили, что выиграли их в покер. Голосование по поводу дороги будет сначала проходить на местном уровне совета, а затем на национальном. И это походило на заранее известное решение.

Майлс Бэрри посмотрел на Недди. Он нуждался в ком-то, кто защитит его интересы. Он пустился в плавание по опасным водам. Но Недди Нолан не хотел связываться с ребятами из Дублина, он опасался, что эти фирмы попытаются надуть его. Нет, он доверял человеку, который учился в школе с его братом Китом, в настоящее время сидящим в английской тюрьме.

— Конечно, Недди, — вздохнул Майлс Бэрри. — Для меня честь представлять ваши интересы.

Джуди Флинн в одиночестве шла по Боярышниковому лесу. Она надела лучшее, что у нее было: темно-синее шелковое платье и сине-белое кашне. Недавно подстриженные блестящие волосы были красиво уложены. Она хотела представиться святой Анне перед началом своих поисков.

В гроте было полдюжины людей, бормочущих и молящихся возле статуи. Джуди преклонила колени и сразу перешла к делу:

— Я буду совершенно откровенна перед тобой, святая Анна. На самом деле я не знаю, существуешь ли ты, а если существуешь, то занимаешься ли такими вещами или нет. Но все же стоит попробовать. Я собираюсь приходить по утрам девять дней подряд и молиться за мир на земле или за то, что ты считаешь нужным. У нас есть очень много поводов для молитв. А взамен я хочу, чтобы ты направила меня и я встретила мужчину, за которого я бы вышла замуж и с которым у нас были бы дети. Понимаешь, я все время рисую для детских книжек, а своих детей у меня нет. И, делая эти рисунки, я начинаю понемногу верить в волшебство, ну и в волшебные слова, которые могут творить чудеса. Почему бы мне и не найти мужа здесь?

Да, ты захочешь узнать, почему я не нашла его до сих пор. Все очень просто. Я искала не там. Я искала в издательствах, рекламных и информационных агентствах, среди людей этого мира. Я взяла за основу не то, что нужно. Мне хотелось бы кого-нибудь из этого города, тогда я не буду чувствовать себя оторванной от него, виноватой за то, что долго не была здесь. Тогда я смогу помочь моему брату Брайану присматривать за нашей мамой, я смогу помочь Китти — я уверена, что она приходила сюда с просьбой вернуть ей моего брата Эдди. Хотя я считаю, не стоит этого делать, это бесполезно.

Я не думаю, что замужество связано с внешним видом и красивой одеждой, но я должна сказать тебе, что это мой самый лучший облик. Может быть, я слишком нетерпелива и чересчур тороплюсь, но я думаю, что держу все под контролем. Так обстоят дела. Я буду читать молитвы по четкам за твои труды и завтра приду опять. Я не могу сказать лучше, чем сказала.

Эдди Флинн вышел из бара в отеле. Времена настали тяжелые. Наклевывалась одна выгодная сделка с группой деловых людей. Это могло принести кое-какие страшно необходимые ему деньги. Ему сейчас так нужны были деньги!

Девчонка выдавала родителям сплошную ложь, дескать, она студентка второго курса в Дублине. Сейчас она продолжает им врать, заявляя, что брак Эдди будет аннулирован и они поженятся. Этого никогда не будет, никогда в жизни. Совсем дурная голова у девчонки.

Было бы во многом легче, останься он с Китти. В конце концов, всегда был накрыт стол, когда вечером он приходил домой, были дети, которые позаботятся о нем. Сейчас он чувствовал себя неловко, ему было немного не по себе, они могли счесть его кем-то вроде крысы, бросившей их. Потом, Китти отправляла его с детьми в кино в конце недели, а Наоми хочет ездить на уик-энды. И все считали, что он уделяет мало внимания своей матери.

Он устал от всего этого. Если он сейчас придет домой, там будет Наоми с фотографиями свадебных платьев и списком приглашенных. Разговор с Брайаном наверняка оказался совершенно бесполезным, и теперь она думает, что они должны идти прямо к канонику, который, конечно, имеет более влиятельное положение. И разве формально он не является начальником Брайана?

На другой стороне улицы он увидел Китти. Или это не Китти? На ней была куртка Китти, это точно, но у нее была совершенно другая прическа, и выглядела она очень нарядно. Он отошел в тень и присмотрелся. Это была Китти. Но она что-то с собой сделала. Изменила цвет волос, что ли?

Она помолодела на несколько лет.

Он увидел, как она оживленно разговаривает с этой бедной Лили Райан, чей ребенок был украден много лет назад, из-за чего муж очень жестоко с ней обращался. Эдди смотрел, как Китти идет по улице. Он не хотел признаваться самому себе, что жизнь была бы намного легче, если бы сейчас он шел домой к Китти пить чай.

Демонстрация против строительства новой дороги прошла через весь город и дошла до Боярышникового леса. Некоторые несли плакаты с надписями «Спасите нашу святую» или «Нет — новой дороге». События освещались телевидением и журналистами национальных газет.

Отец Брайан Флинн знал, что ему придется сделать какое-то заявление. Он не имел морального права оставаться пассивным наблюдателем. Но ему была ненавистна мысль о том, что он может появиться на экранах телевизоров.

— Мои волосы в таком беспорядке, я похож на щетку для мытья посуды, — признался он сестре.

— Сходи к Фэбиану, он отличный парикмахер, — посоветовала Джуди.

— Ты с ума сошла — за эти деньги можно неделю кормить семью.

— Ты не должен кормить семью, иди, Брайан, и мне приятно это сделать, — сказала она твердо.

Он отправился в салон, чувствуя себя так глупо, как никогда в жизни. Он не мог видеть, что делает с его волосами парень, называвший себя Фэбианом, но после салона он стал выглядеть гораздо лучше.

У него взяли интервью, в котором он сказал, что источник Святой Анны является объектом местного поклонения и всегда печально видеть прихожан, огорченных тем, что задевают их чувства.

Неделю спустя у него снова взяли интервью на митинге со свечами в поддержку идеи убрать из Россмора транзитный грузовой транспорт. На этот раз отец Флинн сказал, что гибель ребенка должна быть оплакана и руководящие лица должны сделать все возможное, чтобы мы были уверены, что здесь не оборвется ни одна молодая жизнь.

— Я уверен, что любой, увидевший оба интервью, будет считать меня совершеннейшим шутом, — сказал он Джуди.

— Нет, они решат, что ты человек, который знает, чего хочет, — ответила Джуди.

Она проявила себя гораздо более уравновешенным человеком, чем он думал. Она сказала, что понимает, какая это глупость, но все же обретает душевный покой, помолившись у этого старого источника. Она выкрасила кухню в доме матери и принесла ей котенка, который развлекал старую женщину, — но мать так и не сказала, что узнала Джуди.

Брат и сестра каждый вечер заходили в бар при отеле выпить по бокалу вина. Однажды они увидели там Эдди и помахали ему рукой, чтобы он к ним присоединился. Никто не упоминал о Наоми, Китти или матери.

Это была очень приятная беседа.

— Я думаю, мы все заметно повзрослели в результате всего этого, — сказала Джуди позднее.

— Если бы, если бы, — ответил отец Флинн. Он предвидел впереди серьезные проблемы, которые нужно будет решать каждый день.

Голоса за и против дороги, голоса в защиту леса только набирали свою силу — хотя на первый взгляд это казалось не так.

 

Глава 9. РАЗГОВОР С МЕРСЕДЕС

 

1. Элен

Вот и вы, Мерседес. Я видела короткий сон. Мне снилось, что я опять в Россморе и иду по многолюдной улице. Мне это часто снится. Но вы совсем не знаете, где это. Это в Ирландии, за морем. От Лондона до Ирландии всего пятьдесят минут самолетом. Когда-нибудь вы там побываете. Такой религиозной католичке, как вы, там понравится.

Ладно, что было, то было.

Вы мне всегда нравились, Мерседес, гораздо больше, чем дневные сиделки. Вы уделяли людям больше времени, вы угощали чаем. Вы слушали. Они не слушали, они только говорили, что нужно сесть, или проснуться, или встать, или приободриться. Вы никогда так не говорите.

У вас приятные прохладные руки, от вас пахнет лавандой, а не дезинфицирующим раствором. Вы проявляете заинтересованность.

Вы говорите, что вас зовут Мерседес и вы хотели бы выйти замуж за доктора. Вы хотели бы посылать своей матери побольше денег. Но мне потребовались недели, чтобы узнать это о вас, Мерседес, потому что вы хотели говорить только обо мне и моем здоровье.

Я хотела бы, чтобы вы называли меня Элен, а не мадам. Пожалуйста, не зовите меня миссис Харрис. Вы так дружелюбны, так интересуетесь моей семьей, когда они меня навещают. Мой высокий красивый муж Джеймс, моя обходительная свекровь Наташа, моя чудесная красивая дочь Грейс.

Вас интересует все о моей семье, и я с удовольствием вам рассказываю. Вы так много улыбаетесь. И вы не любопытны и не ведете себя подобно полиции, ведущей допрос. Так ведет себя Дэвид. Вы знаете Дэвида, это парень Грейс. Я думаю, вы понимаете это, часто вы его вежливо выпроваживаете. Вы знаете, что он меня утомляет.

Но с вами я готова говорить постоянно.

Вам нравится рассказ про тот вечер, когда я встретила красивого мужчину, Джеймса Харриса, двадцать семь лет назад, и когда я взяла платье моей соседки по квартире, чтобы пойти на вечеринку. Он сказал, что платье такого же цвета, как мои глаза, и что у меня должен быть хороший художественный вкус. На самом деле у нас было одно платье на троих, и оно мне подходило.

Я рассказала вам правду об этом и о том, как я в первое время боялась встречи с его матерью Наташей. Их дом был таким большим и внушительным, ее вопросы такими подробными. Я никогда раньше не ела устриц — это было так непривычно. Я рассказывала вам правду про множество вещей, и о том, как они были добры ко мне, после сиротства, в котором я росла, и о том, как они хотели, чтобы я сделала свадебный торт. Наташа возражала, потому что думала, что это получится неумело, но даже она была приятно удивлена.

Я часто навещала приют. Мне говорили, что я была единственным ребенком в приюте, кто не спрашивал о родителях. Все остальные очень интересовались, могут ли их матери когда-нибудь вернуться и забрать их.

Меня это не интересовало. Это был мой дом. Кто-то оставил меня, несомненно, не от хорошей жизни. Что тут спрашивать? Что пытаться узнать?

Я не говорила сестрам, что я так больна, Мерседес. Им было бы тяжело это вынести. Вместо этого я сказала им, что мы с Джеймсом уезжаем за границу и появимся позднее. Я оставила им кое-что по завещанию и письмо. Необходимо благодарить людей за то, что они делают. Это действительно так. Иначе они могут так и не узнать, как им были благодарны. Как вам, например. Я вам очень признательна за то, что вы так внимательно слушаете меня и интересуетесь историей моей жизни.

Вы работали так много и спасли стольких, что поймете, как я тоже много работала, учась на курсах секретарш здесь, в Лондоне. Другие ученицы проводили время за кофе или за разглядыванием витрин, но я много училась и работала.

Я жила в квартире с двумя другими девочками, которые любили готовить и научили этому и меня.

По субботам я работала в косметическом магазине в большом торговом центре и, кроме основного заработка, получала бесплатно образцы косметических товаров; по воскресеньям я работала в садовом центре, где научилась многому: оформляла букеты и рекомендовала окрестным жителям растения для оконных ящиков. Время от времени удавалось получить хорошую работу в Сити с приличным заработком, потому что я была более воспитанна, чем многие девочки, покинувшие приют вместе со мной. Когда я встречалась с ними, они всегда говорили, что я выгляжу как настоящая леди, что они гордятся мной и что я могу выйти замуж за герцога, если захочу.

Но я захотела выйти замуж за Джеймса Харриса.

Я читала в книгах о таких людях, как Джеймс, но не верила, что они реально существуют.

Он был джентльменом до мозга костей. Он никогда не повышал голос, он всегда был вежлив, у него была очень приятная улыбка. Я твердо решила выйти за него замуж и упорно работала над этим, как привыкла работать всегда. Я не скрыла ничего из своего прошлого. Мне не хотелось бы, чтобы его мать Наташа исследовала и получала сведения о маленькой Элен из сиротского приюта, поэтому я была готова к любым вопросам. И это окупилось сполна. В конце концов она согласилась на свадьбу, и мне кажется, что она стала испытывать уважение ко мне.

Я была красивой невестой. Я показывала вам фотографии? Конечно, показывала. Я хочу посмотреть на них еще раз.

Все мы хотели появления ребенка.

Кого-то, кто унаследует солидное Наташино имущество. Когда вы очень богаты, Мерседес, вы не говорите «деньги», вы говорите «имущество». И вот, когда прошло уже три года, как мы поженились, и никаких признаков беременности не появлялось, я стала беспокоиться. Джеймс проявлял озабоченность, а Наташа сердилась.

Я отправилась к врачу в совершенно другую часть Лондона, где меня обследовали.

Оказалось, что мне нужно лечиться от бесплодия.

Но я слишком хорошо понимала, как Джеймс будет возражать против этого. Если бы стало известно, что он способен быть отцом ребенка, но его жена не способна забеременеть, между нами бы все изменилось. Если бы Наташа об этом узнала, миру в нашей семье пришел бы конец.

Я поняла, что для нас с Джеймсом нет возможности поступить так, как поступают нормальные супружеские пары, имеющие проблемы с зачатием: получить ребенка «из пробирки». Я не могу пойти на секретное искусственное осеменение. Это тоже, очевидно, было невозможно.

Джеймс не согласился бы на ребенка, выношенного суррогатной матерью, это даже не обсуждалось. Никакого усыновления, даже если бы была такая возможность. И я даже не хотела думать о том, какое лицо сделает Наташа по поводу того, что в нашем доме появится заморский ребенок. Маленький Харрис-африканец! Харрис-азиат! Не смешите меня.

Нет, Мерседес, вы очень добры, но я не расстраиваюсь, вовсе нет. Я знаю, что вы очень следите за тем, чтобы я не расстраивалась, особенно когда приходит Дэвид и начинает меня расспрашивать. Но это другое дело. Я хочу все объяснить вам. Я хочу это вам рассказать, я нуждаюсь в том, чтобы рассказать. Вообразите, что пишу вам письмо. Письмо для Мерседес от Элен.

Хорошо, я выпью глоток чаю, благодарю вас, дорогая, вы всегда готовы прийти на помощь.

Итак, как я говорила, предстояло решить, что делать дальше.

С тех пор прошло двадцать три года, вы тогда только научились ходить, бегали себе по солнышку на Филиппинах. Там ведь солнечно, правда? Ну а я была здесь, в Лондоне, и ломала себе голову.

Я всегда быстро находила решение, для меня это не составляло большого труда. Одна из девочек на моей работе была в отпуске в Дублине, в Ирландии, и, когда она была там, она ездила в одно место — Россмор. Это небольшой, но очень красивый городок, там есть старый замок, лес, который называется Боярышниковым, и даже волшебный источник. Святой источник. Вы, католичка, должны знать об этом, Мерседес. Люди приходят туда молиться святой, и она отвечает на их просьбы. Там оставляют мелкие предметы в знак благодарности.

Просят они каждый о своем, святая очень могущественна. Люди молят о муже или об излечении от болезни. Очень многие о детях. Представьте себе, к колючим веткам привязана масса маленьких детских ботинок и других вещей от людей, желающих иметь ребенка.

Я настолько живо все это себе вообразила, что думала об этом день и ночь. Вот где я должна молиться о том, чтобы у меня появился ребенок.

Эти люди не шли бы туда молиться, если бы это не приносило никаких результатов. Поэтому, когда Джеймс отправился в деловую поездку, я взяла два дня отпуска и ускользнула в Ирландию, где на автобусе добралась до Россмора.

Все было очень необычно. Это действительно было очень странно. Вполне современный город с красивыми магазинами и хорошими ресторанами, я даже сделала прическу в модном салоне. Но проедешь по дороге всего милю — и можешь наблюдать эту сцену идолопоклонничества, как в странах третьего мира. Извините, Мерседес, я не хотела вас обидеть, но вы понимаете, о чем я говорю.

Там было не менее сотни человек, каждый со своей собственной историей. Там была одна пожилая женщина, которая молилась святой Анне. Оказывается, святая Анна была матерью Марии, которая родила Иисуса, впрочем, вы все это знаете. Когда-то давно у нас в приюте была такая статуя.

Как бы то ни было, эта женщина просила об излечении сына-наркомана. Там была девушка, молившая, чтобы ее парень не слушал сплетен о том, что у нее была дурацкая интрижка с другим мужчиной. Был мальчик, говоривший, что ему просто нужно сдать экзамены, потому что вся семья держится на нем. Девочка лет четырнадцати просила, чтобы ее отец перестал пить.

Итак, я закрыла глаза и заговорила с этой святой. Я пообещала, что буду истовой верующей, о чем я слегка подзабыла после встречи с Джеймсом и Наташей, если она сделает так, что я забеременею.

Там была очень мирная атмосфера, и все казалось возможным. И я была уверена, что все получится. До прихода вечернего автобуса я провела день, осматривая Россмор. Транспорта было немного, можно было спокойно гулять. Я уверена, что сейчас он сильно изменился. Казалось, все знакомы между собой, половина людей на Кастл-стрит, главной улице, приветствовали друг друга. Все гуляли семьями, я заметила. Хотя, когда однажды приеду сюда со своим ребенком, я тоже буду частью семьи. Я намеревалась вернуться в Россмор и поблагодарить святую Анну за помощь.

Очень многие жители оставляли своих детей на площадке около магазина, поскольку детские коляски были слишком велики и громоздки, чтобы завозить их внутрь. Прохожие приостанавливались, чтобы выразить свое восхищение круглощекими младенцами. Дюжинами младенцев. Скоро и у меня в коляске будет лежать наш ребенок, наш с Джеймсом, внук Наташи. И когда это произойдет, мы никогда не спустим с него глаз.

Но шли месяц за месяцем, и ничего не происходило. Я со злостью вспоминала свою бесполезную поездку и чувствовала некоторое беспокойство. Я все время вспоминала этот городок, где мамаши оставляли своих детей на всеобщее обозрение на главной улице без всякого присмотра. Они оставляли своих детей, не подозревая о том, что многим было больно смотреть на эту картину из-за невозможности иметь детей.

И тогда у меня родилась идея.

Я поеду в Ирландию, найду коляску и привезу домой нашего ребенка. Не важно, мальчик это будет или девочка. Если бы это был наш ребенок, мы тоже не могли бы выбрать его пол, поэтому все будет естественным.

Все нужно было как следует обдумать.

Для поездки в Ирландию не требовался паспорт, но путешествовать самолетом было более рискованно, чем паромом. Поэтому я решила ехать морем.

Я сказала Джеймсу, что беременна и пойду не к их с Наташей семейному доктору, а буду посещать специализированную женскую клинику. Он отнесся ко мне с пониманием и с нежностью. И, конечно, его страшно обрадовала новость.

Я упросила его пока ничего не говорить матери. Я сказала, что мне требуется время. Он согласился с тем, что это будет наш общий секрет до тех пор, пока мы не будем уверены, что все идет как надо. Через три месяца я сказала, что теперь предпочитаю спать одна. Он с неохотой согласился.

Я прочитала все о симптомах беременности и все делала в соответствии с ними. Я пошла к театральным костюмерам и приобрела специальную форму для изображения живота беременной женщины. Я объяснила, что по роли это будет хорошо смотреться под ночной рубашкой. Они очень заинтересовались этим, и мне пришлось напустить туману, потому что собрались прийти в театр и смотреть мою игру!

Наташа была чрезвычайно рада. Когда она приходила к нам обедать по субботам, она даже помогала мне мыть посуду.

— Элен, моя дорогая девочка, ты даже не представляешь, как я счастлива, — говорила она, кладя руку мне на живот. — Когда мы почувствуем, как он толкается, как ты думаешь?

Я сказала, что узнаю об этом в клинике.

Я понимала, что ко времени так называемых родов мне нужно куда-то уехать. Это могло стать проблемой, но я решила ее. Я сказала Джеймсу и Наташе, что, по-видимому, приближающееся материнство вызывает у меня ностальгию по сиротскому приюту, единственному дому, который я помню. Джеймс захотел сопровождать меня, но я сказала, что эту поездку я хочу совершить в одиночестве. Он должен заниматься своим антикварным бизнесом и оставаться в Лондоне. Я вернусь через неделю, задолго до срока родов. Потребовалось долго их убеждать, но в конце концов они меня отпустили.

В офисе я получила отпуск по беременности. Я была свободна и могла заняться своими делами. Я поехала в приют, где были рады моей беременности. Особенно рады они были моему приезду потому, что моя биологическая мать умирала в больнице и очень хотела меня видеть прямо сейчас. Чтобы объясниться.

Я сказала, что не хочу объяснений.

Она дала мне жизнь, это прекрасно. Больше мне ничего не нужно. Я буду жить дальше.

Сестры и персонал были шокированы. Я, такая благополучная, с хорошей работой, состоятельным мужем, красивым домом, ожидающая ребенка. Почему я не могу с открытой душой поговорить с бедной женщиной, которой в жизни так не повезло?

Но я не поехала к ней. У меня было слишком много своих проблем. Мне нужно было ехать в другую страну, красть младенца для меня, ребенка для Джеймса и наследника для Наташи Харрис. Зачем мне слушать бессвязные оправдания чужого человека, которые сказаны слишком, слишком поздно?

Потом я уехала и оставила машину на стоянке у парома. На мне был парик, свой фальшивый животик я отвязала и убрала в багажник. Я купила недорогой дождевик, одеяльце и куклу, похожую на живую. Я была готова. В те годы телекамеры не использовались так широко, но мне нужно было быть уверенной, что если поднимется шум, то никто не обратит внимание на женщину с ребенком, садящуюся на судно, отправляющееся в Соединенное Королевство, — кто-нибудь наверняка запомнит, как она ехала в том направлении. Я сидела на свежем воздухе и обнимала куклу.

Одна или две другие матери подошли ко мне взглянуть на ребенка, но я извиняющимся тоном сказала, что она не любит посторонних. Вы видите, я уже думала о ней как о своей дочери.

Потом я поехала на автобусе в Россмор, крепко прижимая к себе куклу. Была суббота, и в городе царило оживление. Я медленно шла вдоль по Кастл-стрит.

Я сделала несколько покупок, купила тальк, пеленки, смягчающий крем. В этот приезд возле магазинов также стояло много колясок. Кто-то может сказать: простодушные, доверчивые люди в безопасном городе. Я с этим не согласна. Преступно неосторожные, небрежные родители, которые недостойны иметь детей, — вот как я бы сказала.

Мне необходимо было проявлять крайнюю осторожность.

Автобус, на котором мне предстояло уезжать, уходил в три. До отхода парома оставалось два часа. Я должна была взять ребенка перед самым отходом автобуса, не раньше, чтобы не оставить властям времени для поисков.

Я увидела в тот день на этой многолюдной улице священника в сутане. Ну, вы же знаете, что такое сутана, вы католичка. Каждому он пожимал руку. Похоже, половина населения отправилась делать покупки, и все приветствовали друг друга. Я стояла на ступеньках отеля «Россмор», когда увидела коляску с младенцем. Он спал, а к ручке коляски за поводок был привязан маленький йоркширский терьер. Я перешла дорогу, и все заняло несколько секунд: кукла была брошена в контейнер для мусора, а ребенок оказался в моих руках, завернутый в одеяльце. Глаза были плотно закрыты, но я слышала, как маленькое сердечко бьется рядом с моим. Все произошло так, как и должно было произойти. Пусть не совсем обычным способом, но святая Анна привела меня к этому ребенку.

Я пошла на автобус и в последний раз взглянула на Россмор. Автобус примчал меня к парому, где я вместе с дочерью поднялась на борт. Когда поднялась тревога, я была уже очень далеко. И потом, кому бы пришло в голову тут же начать обыскивать паромы? Когда они пришли к выводу, что это было тщательно спланированное похищение, я уже сидела в своей машине.

Я сделала то, что решила сделать: я получила своего ребенка.

Это была девочка, и ее будут звать Грейс Наташа. Ей было примерно от двух до четырех недель от роду. Я сказала себе, что люди, оставляющие такую крошку без присмотра, достойны презрения. Ей будет гораздо лучше оттого, что я забрала ее, я обеспечу ей лучшую жизнь. Никто не найдет меня, говорила я себе, первый раз готовя ей на спиртовке молочную смесь на заднем сиденье автомобиля.

Самое удивительное, Мерседес, что действительно меня никто не нашел.

Я все очень хорошо продумала.

Я опять надела мой фальшивый животик и, оставив ребенка в машине, зашла в дешевую гостиницу. Среди ночи я притворилась, что у меня начались схватки, и сказала, что еду в больницу. На самом деле я поехала в приют.

Я сказала, что родила самостоятельно и прошу разрешения остановиться у них на пару дней, пока не оправлюсь после родов.

Одна из женщин сказала, что я не могу иметь такого ребенка, ведь я была здесь несколько дней назад. На вид ребенку две недели, а не три дня. Другая предложила вызвать врача. Но это были люди, с которыми я прожила семнадцать лет. Я умела с ними обращаться. И не забывайте, они любили меня. Я не забывала их все эти годы и навещала. Я даже делала взносы в их фонд строительства. Они не стали задавать вопросы бедной маленькой сиротке Элен, чья родная мать сейчас умирала.

Они знали — конечно, они знали. Эти женщины круглые сутки жили рядом с детьми. Возможно, они должны были сообщить о происходящем, я думаю, вам это известно. Но потом они решили, что я, по-видимому, купила ребенка. Они понимали, что мне нужно скрыть его на время от моего благородного мужа и свекрови. В общем, они сделали вид, что все в порядке.

Я сожгла фальшивый живот, парик и дешевый плащ в их мусоросжигательной печи, когда меня никто не видел. Они позвонили Джеймсу и сказали, что у него родилась дочь, а он сообщил Наташе, что у нее появилась внучка. Они даже зарегистрировали ребенка. Джеймс плакал, говоря со мной по телефону. Он сказал мне, что любит меня еще больше и всю оставшуюся жизнь будет заботиться о нас обеих. А Грейс спала себе, обожаемая всеми, и до двадцати трех лет наша жизнь была безоблачной.

Она так похожа на меня, не внешне, конечно, но характером. Вы ее видели. Она моя дочь во всех смыслах этого слова.

Она — сильный человек. Точь-в-точь как ее мама.

Точно такая же, как я.

Нет, Мерседес, я не интересовалась ее семьей, оставшейся в Ирландии. Конечно, в газетах пишут обо всем, но я не читала их.

У них всех по многу детей, и я не думала об этой стороне вопроса.

Нет, конечно, я никогда и ни за что не скажу Грейс об этом.

Теперь у нее появился парень, Дэвид, вы, конечно, его знаете. Джеймсу мальчик не слишком нравится, он не говорит этого, но я чувствую. Мне он совсем не нравится, но это выбор Грейс, и я молчу, я только улыбаюсь.

Оказалось, что Дэвид ирландец. Невероятно, не правда ли? А Грейс никогда не была там. С тех самых пор. До сих пор. Но вчера я испытала самый настоящий шок, когда Дэвид вдруг начал рассказывать, что в Ирландии разыгрывается самая настоящая драма по поводу дороги, которую собираются строить в обход Россмора. Многие, по-видимому, против этого.

— Россмор? — У меня кровь застыла в жилах.

— А, захудалый городишко, в самой глуши. Конечно, его надо объезжать. Никому он не нужен, там нечего делать. — Он хотел выбросить его из головы.

Я впилась в него глазами. Может ли он знать? Вдруг он родом из Россмора? Вдруг в один ужасный миг окажется, что это его сестра была украдена из коляски? Может ли случиться так, что они с Грейс — брат и сестра?

Мне стало очень плохо. Помните, вы же были со мной, как всегда.

Я не упала в обморок, как мне сначала показалось. Я почувствовала, что возвращаюсь к реальности. Я спросила себя, почему он выбрал этот город из всех, нет ли тут связи? Может быть, он несколько лет выслеживал меня. Я должна знать.

— Вы когда-нибудь бывали там, Дэвид? — спросила я, бесстрашно ожидая ответа.

Но нет, он сказал, что, возможно, он и проезжал через него, направляясь в западную часть Ирландии, но не останавливался там. Правда, они с Грейс говорили о нем, не зная, интересно это или нет. Он замолчал. Он просто пытался поддержать разговор.

Грейс смотрела на него любящими глазами.

— Я расскажу тебе, мама, о чем мы говорили. Дэвид сказал мне, что там есть место поклонения, волшебный источник или что-то вроде. Ты знаешь, говорят, он излечивает… — Она смотрела на меня с надеждой.

— Нет, Грейс, Дэвид, благодарю вас, но я хорошо себя чувствую, — сказала я. — Вполне хорошо. На самом деле это все не действует.

— Но говорят же, что он действует, так или иначе. Знаешь, мама, люди становятся сильнее, увереннее, они чувствуют себя лучше. Люди, которые ходят туда, получают всю возможную помощь.

— Я получаю все возможное… — Я заговорила и увидела, что они все смотрят на меня. — Я получаю всю возможную помощь отовсюду, и это придает мне силы. Я чувствую себя очень хорошо, — твердо сказала я.

И Грейс взяла мою тонкую руку и поцеловала ее.

Ее бабушка оставит ей все деньги через два года, когда ей исполнится двадцать пять. Она получит все имущество Харрисов. Что она получила бы, если бы я оставила ее в этой коляске с привязанной к ручке коляски собакой? Меня, конечно, уже не будет, когда она унаследует все, но это не важно. Я дала ей очень хороший жизненный старт. Я сделала для нее все — все, что может сделать мать. Для нее, для ее отца, для ее бабушки.

Я не чувствую никакой вины. Я никогда в жизни не обманывала Джеймса, только один раз, и я сделала это из любви к нему. У нас была чудесная супружеская жизнь, и я сердцем чувствую, что он никогда не лгал мне. Никогда. Но, как я сказала, я не чувствую за собой вины.

Перестаньте плакать, Мерседес, прошу вас. Вы должны поддерживать в нас силы и не обращать внимания на остальное. Многое и так слишком тяжело, чтобы еще заставлять сиделок оплакивать нас.

Так-то лучше.

Вот и улыбка, которая мне так нравится.

И можно мне еще глоточек чаю?

 

2. Джеймс

Мама всегда звонит в девять тридцать утра. Многие считают это странным, но мне кажется это вполне разумным. Это значит, я не должен сам звонить ей и я начинаю день, узнав о событиях, происшедших в мире, что всегда интересно. В мире, полном писателей и юристов, банкиров и политиков.

У нас с Элен всегда была очень спокойная жизнь, поэтому было очень занимательно узнавать из первых рук новости о людях, о которых пишут в газетах. Элен никогда не отвечала на звонки в это время, потому что мы оба знали, что это мама. Не то чтобы Элен не любила говорить с мамой, они прекрасно ладили, и Элен была удивительно ласкова с ней. С самого начала она решила, что мы должны поддерживать с ней тесные отношения и приглашать ее к нам на ленч или обед раз в неделю. Еще она совершенно точно выбирала тон разговора. Иногда мама делала ошибки, вызванные капелькой снобизма, но боже мой, насколько правильно Элен себя вела!

Она смотрела на маму большими голубыми глазами.

«Прошу прощения, миссис Харрис, но вам придется мне помочь. Мы никогда не ели устриц в приюте»… Или — у них в приюте не было чаш для ополаскивания пальцев, или закуски к аперитиву, или еще какой-нибудь маминой выдумки. Ее поведение обезоруживало, и мама, после некоторых колебаний, очень скоро поменяла к ней отношение. Она искренне и откровенно восхищалась Элен.

Она также знала, что я никого не любил раньше и никого не полюблю потом. Я ясно понял, что Элен будет моей женой, вскоре после того, как я увидел ее в первый раз, в платье точно такого же цвета, как и ее голубые глаза. Она часто носит вещи такого цвета — шелковые платки, блузки. И домашние платья и халаты. Это то, в чем все видят ее и сейчас.

Семья, мои дяди и их дети, — все всегда хотели, чтобы я работал в Сити, как мой отец. Но у меня к этому не лежала душа. Мне была противна сама идея. Вместо этого я настоял на том, что буду заниматься торговлей антиквариатом. Я пошел на курсы истории искусств, и вскоре я женился на Элен, все произошло стремительно. Элен учила меня модно одеваться и не пользоваться старомодной одеждой, которую я обычно носил, а выглядеть более убедительно. Вести беседы о мебели восемнадцатого века. Она одобрила идею сообщать в прессе об интересных экспонатах. Отдых, как она говорит, остался в прошлом.

У меня несколько антикварных магазинов в стране, и я регулярно выступаю по телевидению в качестве эксперта.

Я выбрал свой собственный путь и очень горжусь этим. Как я горд тем, что женился на Элен. Несколько дней назад исполнилось двадцать шесть лет со дня нашей свадьбы. Элен даже захотела выпить немного шампанского вечером. Мы принесли к ней в больницу несколько хрустальных бокалов и бутылку шампанского. Она выглядела такой же красивой, как в день нашей свадьбы.

Потом мы пошли обедать: мама, Грейс и я. К счастью, Грейс не настаивала, чтобы этот неотесанный Дэвид пошел с нами. Мы пошли в маленький французский ресторан, куда мы с Элен часто заходили до ее болезни.

Мама предложила тост: «За одну из самых счастливых супружеских пар, которые я знаю», она произнесла это звенящим голосом. Я улыбнулся понимающей нежной улыбкой.

Это была та же самая женщина, которая четверть века назад ругалась и плакала, умоляя меня не жениться на девушке, о которой мы не знаем ничего — ни истории ее жизни, ни ее родителей, кроме того, что она выросла в сиротском приюте.

Грейс разделяла взгляды на наше супружество. Она сказала, что мечтает, чтобы ее брак с Дэвидом был хотя бы вполовину таким же хорошим, как наш. Она сказала, что все ее друзья жалуются, что их родители постоянно ссорятся и сводят счеты. В ее жизни такого никогда не будет. Она не помнит, чтобы были какие-нибудь споры.

— Я тоже, — просто сказал я.

Еда в ресторане казалась мне безвкусной, как нарезанный картон. Меня опять охватило чувство несправедливости происходящего. Почему этот брак подходит к концу? На будущий год, даже уже через несколько месяцев, мы будем говорить о моей покойной жене. Какой смысл в том, что Элен, в своей жизни не обидевшая и мухи, умирает, а другие, жизнь которых была полна злобы и жадности, остаются жить? Почему я сижу здесь, за столом, и говорю дежурные фразы матери и дочери, когда я хочу быть рядом с койкой Элен, держать ее за руку, говорить, какое было хорошее время и что я не помню прошлого без нее и не представляю будущего без нее?

И мы говорили бы о самых разных вещах, таких как выращивание гераней, и как мне приходилось отправлять мои куртки в химчистку каждую неделю, а рубашки в китайскую прачечную, и как мне приходилось носить золотые запонки, даже если требовалось три минуты, чтобы вдеть их. Я так любил ее, и я никогда не думал ни о ком другом. Это правда — я никогда даже не думал об этом.

Но эта женщина с Филиппин, Мерседес, глядя своими большими печальными глазами, заверила меня, что сегодня вечером Элен была счастлива. Она много говорила о своей семье и достала фотографии с нашей свадьбы и фотографии маленькой Грейс. Элен хотела, чтобы я постарался и у меня было то, что она называла нормальной жизнью. Пойти и весело пообедать с матерью и дочерью. Как будто это было возможно. Я видел, как мама и Грейс бросали на меня взгляды, это был тревожный знак. Нужно быть повеселее. Я устал от необходимости быть веселым на людях.

У Элен были еще пожелания. Она сказала, что я должен кое-что сделать, отчего ей будет легче: я не должен подавать виду. Я должен не забывать регулярно приглашать мать, я должен быть вежлив с Дэвидом, хотя избранник Грейс вызывает раздражение, и не говорить, что она могла бы выбрать получше. В общем, я расправил плечи, заставил себя понять, что я ем, и стал по-прежнему не подавать виду.

Обе женщины были красивы. Моя мать не выглядит на свои семьдесят с чем-то, я даже не помню с чем. Ее прическа, косметика и одежда — все было показателем хорошего вкуса. На ней было сиреневое платье и жакет, рассчитанные на человека лет на сорок моложе, но сидевшие на ней превосходно.

Грейс, с ее светлыми волосами и темными глазами, всегда обращала на себя внимание. Но сегодня вечером, в красном платье с узкими бретельками, она выглядела ослепительно. Слишком хороша для этого Дэвида, слишком красивая и слишком яркая, но я ничего этого не скажу.

Она все еще говорит о Дэвиде. Когда она остановится? Он тоже работает в Сити.

Говорят, у него способности. Способности — в смысле природной изворотливости. Вроде букмекера на скачках, в отличие от экономистов, банкиров и финансовых экспертов, в кругу которых столь естественно смотрелась Грейс.

Нет, конечно, молодой человек был из другой породы.

Но нет сомнения, что Грейс любит его. Она никогда никого не приглашала домой до этого, а сейчас нужно терпеть этого деревенщину.

— Дэвид заходил сегодня навестить маму. — Грейс, видимо, доставляло удовольствие произносить его имя. — Он сказал, как это странно, что я так непохожа на вас обоих и что я не могу сидеть на солнце больше двух минут без риска обгореть, а вы можете загорать хоть месяц и становитесь только золотисто-коричневыми. Он сам — вылитый отец, они с ним как близнецы, тот же нос, тот же рот, та же манера откидывать волосы со лба.

Я удержался и не стал говорить, что это плохо для них обоих. Я изобразил признак интереса, чтобы побудить Грейс рассказывать дальше о предмете своего обожания.

— Вот он и спросил маму, не считает ли она странным, что я так непохожа на вас.

— И что же ответила мама? — Я постарался, чтобы мой голос звучал тепло и заинтересованно. Я едва мог говорить. Как смеет этот болван допрашивать умирающую женщину? Как он смеет омрачать ее последние часы своими дурацкими вопросами?

— О, ты знаешь маму, она сказала, что согласна с ним, потом ей стало плохо, и она позвала Мерседес.

«Мальчик тут не виноват, просто у Элен усилились боли», — сказала моя мать. Как ни странно, Наташа всегда вставала на защиту этого молокососа.

— Потом, на нашем маленьком праздновании, ей ведь стало лучше, правда, папа? — Большие, красивые, темные глаза Грейс смотрели вопрошающе.

— Да, ей стало лучше, — выговорил я.

В следующий час я умудрился сделать массу дел. Я улыбался матери и дочери, я рассказывал им маленькие истории о счастливых временах. Я не забыл поинтересоваться, арманьяк или коньяк мы возьмем на десерт. Потом, наконец, моя мать поехала в свой особняк, а моя дочь поехала в свою квартиру, куда, несомненно, явится Дэвид, так похожий на своего отца, и уляжется в ее постель.

Я был свободен.

Наконец я был волен пойти и повидать Элен.

Туда пускали в любое время.

Как важно иметь достаточно денег, чтобы пользоваться услугами частной медицины. Я прошел сквозь большие бесшумные двери в вестибюль, который больше походил на холл большого отеля, а не больницы. Ночной дежурный вежливо приветствовал меня.

— Если она спит, я обещаю, что не буду беспокоить ее, — сказал я со своей отработанной, но едва ли искренней улыбкой.

Мы с Элен часто говорили о том, что жизнь в своей основе похожа на театральное действие. Как много времени в нашей жизни уходит на притворство. Мы вздыхали по поводу этого и обещали друг другу, что по крайней мере мы с ней никогда не будем притворяться. Но мы притворялись. Разумеется, притворялись. Самое большое притворство было именно у нас.

Она никогда не рассказывала мне о Грейс, а я никогда не говорил, что знаю. Я знал с самого начала.

Я знал с того дня, как зашел в ее комнату во время ее так называемой беременности, когда она сказала, что предпочитает спать одна. Она металась во сне, я положил руку на лоб, чтобы успокоить ее, и увидел, что под ее ночным халатом надето что-то белое. Я приподнял простыню и увидел красивую золотисто-кремовую ночную рубашку и привязанный к ней пенопластовый искусственный живот.

Я испытал невероятный шок. Элен, моя жена, обманывала меня. Но потом он сменился нахлынувшим сочувствием и любовью. Моя бедная девочка, как же она должна была бояться моей матери и, разумеется, меня, если пошла на такие крайние меры. И что она собиралась делать, когда подойдет время, и что она скажет нам?

Возможно, она где-то договорилась купить ребенка. Но почему она ничего не сказала мне? Я бы поделился с ней всем, чем угодно. Почему она ничего мне не сказала?

Я вернулся в свою комнату, полный тревоги. Как она собирается обойтись без моей помощи? Я знал, что она не сможет сделать это без меня, завершить этот полубезумный план, который она выдумала.

Но я понимал, что должен ждать. Я должен позволить ей действовать. Ничто не может быть хуже того унижения, какое она испытает, если я дам ей понять, что знаю о ее обмане.

Время шло, Элен выглядела бледной и встревоженной, мама связывала это с беременностью. Только я знал, что есть более важная причина. Я испытал большое облегчение, когда в конце концов она сказала, что хочет навестить свой сиротский приют, место, куда ее отдали. Видимо, там она возьмет ребенка и притворится, что это наш.

Меня удивило, даже шокировало то, что такое респектабельное заведение вместе с ней идет на такие ухищрения. Это было противозаконно, это было против их же правил. Они всегда были очень щепетильны в отношении детей, находящихся под их опекой. Что они предпочли: изыскать законный способ передать Элен ребенка или встать на путь обмана? Но я знал, что они всегда заботились об Элен.

Там все еще оставались женщины, которые были в числе персонала, когда Элен еще была малышкой.

Они должны сострадать ей и жалеть ее.

Когда я услышал новость, что у нас неожиданно родился ребенок, здоровенькая славная девочка, и все были так счастливы, я наконец свободно вздохнул. Я не вникал в вопросы регистрации ребенка, заполняя и подписывая документы без лишних вопросов.

Мне приходилось держать на руках маленьких девочек, и даже я, стопроцентный мужчина, как меня называют, заметил, что Грейс выглядит старше того возраста, о котором объявила Элен. Я старался держать всех подальше от матери и дитя, пока разница в возрасте не стала менее заметной. Я напоминал всем, что я тоже родился большим, и, к моему удивлению, моя мать — всегда спорившая со мной по подобным вопросам — согласилась и сказала, что я был весьма увесистым.

Элен никому не рассказывала о родах, даже моей матери и своим ближайшим подругам, которых интересовали подробности. Она говорила, что плохо помнит, как это было, но сейчас, когда маленькая Грейс с ней, это уже не кажется важным, и она счастлива, что есть люди, которые знали, как ей помочь. Никто ничего не заподозрил.

Никто.

А кто мог что-то заподозрить?

Все видели Элен в течение последних шести месяцев, с постепенно увеличивающимся животом, готовящуюся к рождению ребенка. Только я знал, но я бы ни за что не сказал.

Я прошел по застланному ковровой дорожкой коридору в палату Элен. Я должен был сказать ей еще одну вещь, дать понять ей, что ее тайна так и осталась мне неизвестной. Не важно, что сказал ей этот бестактный бойфренд Дэвид, никто так и не узнал, что Грейс не наша дочь. Но я не мог сказать ей этого прямо. Тогда она догадается, что я знаю.

Я буду сидеть и смотреть на нее, и слова придут ко мне.

Я буду знать, что нужно сказать.

В комнате было темно, горел ночник и была видна большая тень Мерседес, женщины с Филиппин, сидящей рядом. Мерседес держала Элен за руку. Глаза Элен были закрыты.

— Мистер Харрис? — удивилась Мерседес.

— Она не спит? — спросил я.

Она, видимо, заснула; она только что приняла свой набор лекарств. Полчаса назад ей дали успокоительное.

— Я считаю, что Дэвид ее сегодня расстроил.

— Она этого не говорила, мистер Харрис.

Но я чувствовал, что Дэвид обеспокоил ее, я видел на ее лице тревогу, когда он гудел о каком-то месте в Ирландии с чудесным лесом, или волшебным источником, или еще с чем-то. Я мог читать по лицу Элен все как по раскрытой книге. Сиделка была бесстрастна.

Она видела и слышала все, но говорила очень мало.

Я должен знать.

— Она так не считала? Совсем? — Голос выдавал мое смятение, но я должен был знать, не потревожил ли ее этот мальчик. Сейчас, перед самым концом.

— Нет-нет, она говорила только, как вы приносили шампанское отпраздновать годовщину вашей свадьбы.

Мерседес смотрела на Элен, как будто та могла слышать, несмотря на все принятые лекарства.

Итак, ее мир не перевернулся от страха, что ее давний секрет будет раскрыт. Я опять мог дышать.

Я спросил, могут нас оставить одних. Оказалось, что нет. Она должна быть под наблюдением постоянно. Их беспокоит состояние ее легких.

— Пожалуйста, Мерседес, я хочу поговорить с ней, когда она проснется.

— Мистер Харрис, когда она проснется, я отойду на другой конец комнаты, и вы сможете поговорить с ней, а я не буду вас слышать, — сказала она.

И вот два часа я сидел у ее кровати, поглаживая ее тонкую белую руку.

Они ожидают ее смерти сегодня или завтра, если удастся продержаться еще двадцать четыре часа.

Потом она открыла глаза и улыбнулась мне.

— Я думала, ты сейчас обедаешь. — Ей было трудно говорить.

— Я уже пообедал, — ответил я.

Я сказал, что мы говорили о многом: как все были очень счастливы, а я был счастливее всех. По поводу слов Дэвида, что ему кажется странным, что у Грейс темные глаза, тогда как у нас светлые, я сказал, что у моего отца тоже были темные глаза. А мама согласилась и даже добавила, что темные глаза Грейс могут быть и со стороны Элен. Мы просто не знаем ее родственников. Так что Дэвид согласился. Пожал плечами и удалился.

Элен долго смотрела на меня, взгляд ее был серьезен.

— Он тебе по-прежнему не нравится, — хрипло сказала она.

— Нравится, — солгал я.

— Не пытайся надуть меня, Джеймс, мы никогда не лгали друг другу, ни разу, помнишь?

— Я знаю.

И я солгал ей в последний раз:

— На самом деле у меня нет к нему неприязни, дорогая. Дело в том, что я так люблю свою девочку, что никто, мне кажется, не может быть достаточно хорош для нее. Это моя дочь, моя плоть и кровь; ничто не заставит меня поверить, что другой человек сделает ее такой же счастливой, как это сделали мы.

Улыбка Элен была чудесной. Я мог бы любоваться ею бесконечно, но что-то в ее лице изменилось, и Мерседес должна была идти за медицинскими сестрами.

Перед тем как выйти из комнаты, она сказала мне:

— Вы прекрасный человек, мистер Харрис, вы доставили ей огромную радость своими словами. — И хотя это было совершенно нелепым предположением — если вдуматься, — мне на мгновение показалось, что она знает нашу тайну, что она знает все про Грейс.

Хотя, конечно, это невозможно.

Элен ей никогда бы не сказала.

Никогда в жизни.

 

Глава 10. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ДЖУН

 

1. Джун

Ну, все ясно с самого начала, так ведь? Мне исполняется шестнадцать лет шестнадцатого июня, и зовут меня Джун. Куда еще можно поехать, кроме как в Дублин на Праздник цветения? Она говорит, что это будет волшебный день.

Я на самом деле не очень верю в волшебные дни, но она так переживала насчет этого, что рассказывала каждому встречному: «Моей дочери исполняется шестнадцать в тот самый день, когда Леопольд Блюм встретил Молли». Большинство не понимали, о чем идет речь, но когда бывало такое, чтобы маму остановили?

Планирование этой поездки началось почти за год, когда мы проводили за Интернетом часы в поисках более выгодных цен на билеты и более дешевого жилья. Я готова поклясться, что мы, должно быть, единственные американцы ирландского происхождения, у которых, похоже, нет родственников в Ирландии. Я не знаю, что произошло у мамы с ее семьей. Она, видимо, отдалилась от них. Оживленно обсуждать, как здорово мы живем по другую сторону Атлантического океана, вряд ли правильно.

Она родилась в глухом местечке под названием Россмор. Большинство членов ее семьи переехали в Дублин. С годами это все больше и больше забывалось. Когда она была ребенком, она играла в тамошних лесах, и все они ходили к святому источнику и молились, чтобы Бог послал им мужа.

— Это был на самом деле волшебный источник? — спрашивала я.

В результате маме достался папа, и она больше не думала об источнике. Видимо, люди вспоминают о нем, когда приходит необходимость.

Мама жила в Ирландии до одиннадцати лет. Господи, там же должны быть какие-нибудь двоюродные братья и сестры, тети, дяди, знакомые. Я не думаю, что съели бы у них всю картошку и обрекли на голод. Почему мы, как нормальные люди, не можем остановиться у них?

Ну, маму просить бесполезно! Она будет пожимать плечами, и махать крыльями, и говорить, что все не так просто сейчас, когда все разбросаны повсюду. Правда, было совершенно не ясно, кто уехал, куда и зачем. Мне всегда казалось, что уехали только мы, все остальные остались.

Нет смысла заставлять маму отвечать на вопросы. Она ничего не знает о Россморе и не помнит лет, проведенных в Дублине. Она выкинула их из памяти и становится все более рассеянной, беспокойной и тревожной.

То же самое происходит при упоминании дат и событий. Маму это беспокоит, и со временем эти разговоры прекращаются совсем. Маме сорок четыре года. Всем окружающим она говорит, что ей тридцать четыре. Это значит, что ей должно было быть восемнадцать, когда она родила меня, и только семнадцать, когда она забеременела. Я не знаю, откуда у нее бралось время на обучение в колледже, в котором она училась, по ее словам, далеко отсюда, и где жили ее сокурсницы и подруги по женскому клубу. Но об этом лучше было не спрашивать.

Я вижу своего папу два раза в год, когда он приезжает на Восточное побережье. Он итальянец, очень темпераментный, он женат второй раз, и у него растут два маленьких сына. Он показывает мне их фотографии и называет их моими единокровными братьями. Когда он приезжает, чтобы забрать меня в мотель, где он останавливается, с мамой он не встречается. Если она находится дома, она смотрит из окна второго этажа, как мы уезжаем. Но обычно она на работе. Человек, который продает водные растения и садовые бассейны, похоже, должен находиться на работе постоянно.

Когда я спрашиваю папу про Ирландию, он ничем не может мне помочь.

— Не спрашивай, Джуни, не спрашивай, каждый раз это будет новая история, — просил он меня.

— Но, папа, ты должен что-то знать. Я думаю, когда была ваша свадьба, там были гости из Ирландии?

— Кто-то был, но послушай, Джуни, зачем смотреть в прошлое, я всегда говорю, что нужно смотреть в будущее.

Он опять собрался показывать мне фотографии моих единокровных братьев, но я не дала сбить себя с толку.

— Ладно, этот день рождения я буду отмечать в Дублине. Ты встречал каких-нибудь маминых родственников, когда был в Дублине?

— Никаких, — ответил он.

— Но почему? Мама ведь встречалась с твоими родственниками, когда вы были в Италии?

— Джуни, милая, я никогда не был в Дублине, — сказал папа. — Я всегда хотел побывать, но мы туда не ездили. По-видимому, дедушка и отец твоей матери однажды крупно поговорили. Они сильно поссорились, а ее отец был гордым молодым человеком, он забрал свою семью и уехал в Соединенные Штаты и не советовал никому вспоминать прошлое.

— Папа, но ведь это было столько лет назад! — Я была в замешательстве: что же произошло, если следы ссоры сохраняются до сих пор.

— Ну, знаешь, как бывает, когда события нарастают как снежный ком. — Папа, как всегда, готов был всех защищать.

— Но когда умер мамин отец и дедушки не стало, разве нельзя было все наладить?

— Возможно, она сочла бы это неуважением к памяти отца. В общем, я так и не увидел ни Россмора, ни Дублина. Так что я тебе не помощник. — Папа пожал плечами.

— Я все тебе расскажу, папа, — пообещала я.

— Мы с Джиной дарим тебе ко дню рождения фотоаппарат, Джуни. Фотографируй все, что увидишь, и покажешь мне в мой следующий приезд. У тебя будет настоящее путешествие. Милая, твоя мама будет так гордиться тобой перед всеми. Вы с пользой проведете время. — Папа такой добрый, он хочет, чтобы все любили друг друга.

Я почувствовала, что мне на глаза навернулись слезы.

— Ты никогда не рассказывал мне, почему вы с мамой развелись? — Я задала вопрос без особой надежды услышать что-нибудь определенное.

— Ну, знаешь, такое случается, тут никто не виноват. — Он широко улыбнулся. — И вот что, Джуни, если оглядываться назад, ничего хорошего не получится. Мы будем смотреть в будущее, мы будем думать о твоем чудесном путешествии в Ирландию и о том, как однажды ты приедешь на Средний Запад повидать своих единокровных братиков и…

Я поддержала его:

— Я с удовольствием встречусь с Джиной и познакомлюсь с малышами Марко и Карло. — Я видела, как ему было приятно, что я помню их имена.

— Как там твой отец? — Мамин голос был монотонным и вымученным. Очевидно, это был не лучший день для продажи садовых бассейнов. Я очень хотела ей рассказать, какой он добрый и великодушный и как открыт для общения. Но она этого не оценит и может еще больше расстроиться. Поэтому так же, как папа, который все эти годы говорил, что не был в Дублине, я тоже сказала очень мало.

— Он был добр ко мне. — Я пожала плечами. — Он мало говорил.

— Он никогда много не говорит, — сказала мама, успокаиваясь. Напевая себе под нос какую-то мелодию, она достала большую папку, подготовленную для нашего путешествия. На папке большими зелеными буквами было написано фломастером: «Шестнадцатилетие Джун».

— Что ты собираешься делать? — спрашивали меня в школе. Я не знала, что отвечать, потому что просто не знала, что мы собираемся делать. Но, в отличие от мамы, я не тревожилась по поводу того, что они подумают.

— Ты будешь устраивать празднование? — спросила меня моя подруга Сьюзи.

Я сказала, что не знаю — это могло быть, а могло и не быть.

Когда мы вернемся, я обязательно устрою праздник. Я надеялась, что мы приедем в этот Россмор, где есть волшебный источник, но я не буду говорить об этом маме, пока мы не будем там. Единственная вещь, о которой я точно знала, — это то, что шестнадцатого июня мы поедем на экскурсию по местам, связанным с Джеймсом Джойсом. Мама записала нас в эту группу.

Все должно начаться на морском берегу у башни. Мы пойдем в музей, а потом будет сытный завтрак с почками, печенкой и еще чем-то, а потом мы поедем в Дублин на маленьком поезде. Это казалось странным, но мама уже давно не была так счастлива, и это радовало. Как бы то ни было, после суеты и бесконечного укладывания и перекладывания вещей в чемоданах настал этот день, и мы прилетели в Дублин.

Самолет был полон, а недорогой отель был вполне хорош, хоть и небольшой, но все было о’кей. Магазины были совсем не похожи на наши, и деньги были другие, и я спрашивала маму, помнит ли она все это или хотя бы что-нибудь, а она говорила, что не знает, прошло столько лет.

— Не так уж много, мама, тебе ведь только тридцать пять, — сказала я, и впервые она не ответила на это.

— Я чувствую себя на сто тридцать пять по сравнению с этими молодыми лицами вокруг. Ирландия превратилась в страну тинейджеров, — проворчала мама. Она выглядела усталой и озабоченной. Я решила не дразнить ее больше.

— Ты выглядишь не хуже любой из молодых, мама, честное слово.

— Ты хорошая девочка, Джун, в тебе много итальянского оптимизма. От отца, наверное.

— А что можно сказать о линии О’Лири в нашей семье? Во мне есть что-нибудь от них? — спросила я. Следовало действовать с большой осторожностью, но если я не могу говорить об этом в их родном городе, то где еще я могу узнать что-то об этих неназываемых именах?

— Слава богу, нет, — ответила она. — В них нет ничего, кроме зависти.

— Поэтому мы и не будем с ними встречаться? — смело спросила я.

— Они странные, эти О’Лири. Мы все родом из этого городишки, называющегося Россмор, а потом обосновались в Дублине. И боюсь, что там, в доме на Северной окружной дороге, и был тот самый разговор. — Голос мамы звучал монотонно. — Давай вернемся к Джойсу.

Она была довольна, что мы увидели дверь в доме номер семь по Эккл-стрит, который, по ее словам, является самым знаменитым адресом в английской литературе, и мы могли бы получше ознакомиться с творчеством Джойса и подготовиться к главной поездке на Праздник цветения.

— Джун, ты знаешь, по поводу чего все это? — спросила мама.

Я знала.

Однажды в четверг в июне девятьсот четвертого года множество жителей Дублина гуляли и встречались друг с другом, и кто-то может подумать, что это вымышленная история и ничего тут такого нет, но они наряжаются и повторяют это каждый год. Я бы предпочла поехать в Дублин повидать своих двоюродных сестер, настоящих О’Лири. Но это не предполагалось.

В Праздник цветения, день моего рождения, центр города был в маскарадных костюмах. Они все были одеты по моде времен короля Эдуарда, в шляпах канотье, и катались на дребезжащих старомодных велосипедах — это было и глупо, и смешно. Я старалась вести себя как мой папа и во всем видеть хорошую сторону. Я старалась вести себя как моя подруга Сьюзи, которая любые сборища рассматривает как местонахождение привлекательных и пока не обнаруженных мальчиков. Я старалась не смотреть пристально на маму, которая выглядела довольно нелепо, демонстрируя свое ограниченное знание Джойса всем остальным участникам экскурсии. Мы переезжали с места на место, и всюду были корреспонденты газет, фотографировавшие все происходящее, и телевидение. Через некоторое время ко мне подошла девушка с микрофоном, бравшая интервью для радиопрограммы, и задала несколько вопросов.

Я сказала, что это мой шестнадцатый день рождения, что меня зовут Джун Арпино, я наполовину итальянка, наполовину ирландка, и я немного знаю о Джеймсе Джойсе, и мне все очень интересно, но на самом деле я больше всего хотела бы найти моих кузин О’Лири.

Девушка-репортер была очень милая, с большими темными глазами и приятными манерами, похоже, ее заинтересовало, почему я не знаю, где мои кузины.

Я рассказала, что они живут в Дублине, а семья родом из местечка Россмор в глубинке. На свадьбе тридцать три года назад, в доме на Северной окружной дороге, состоялся крупный разговор. Моя мама уехала в Америку со своими родителями вскоре после этого. Может быть, именно из-за этого.

Бравшая интервью девушка слушала меня как завороженная, поэтому я сказала ей, что меня, конечно, интересует, что произошло с Леопольдом Блюмом и Молли сто лет назад, но, по правде говоря, мне гораздо интереснее, что случилось у О’Лири тридцать три года назад, и помнит ли кто-нибудь из них мою маму, и могут ли те сказанные слова быть сегодня забыты.

Ей очень понравился наш разговор, и она записала адрес нашего отеля. Она сказала, что с удовольствием поговорила со мной, и пожелала мне счастья. Еще она сказала, что шестнадцать лет — это замечательный возраст, и кто знает, что может произойти до конца дня. Я ничего особенного не ожидала, особенно во время экскурсии, но мама проводила время с пользой, рассказывая всем, что мне исполнилось шестнадцать.

В общем день получился хорошим. В группе были приятные люди — шведы, немцы и земляки-американцы. Они угощали меня мороженым и фотографировались со мной. Мама улыбалась весь день. Когда мы остановились в Центре Джойса и купили почтовые открытки, я послала две моим единокровным братьям Марко и Карло. Это было недорого, но им, папе и Джине, будет приятно.

Когда все закончилось, мы вернулись в отель. У мамы очень устали ноги, и она сказала, что перед тем, как мы пойдем куда-нибудь угощаться пиццей, она натрет их кремом. Когда мы вошли, все служащие посмотрели на нас с большим интересом.

Им целый день звонили и слали сообщения. Никогда еще этот дешевый отель не пользовался таким вниманием. Дюжины людей по фамилии О’Лири, родом из Россмора, жившие у Северной окружной дороги, несколько часов искали нас и оставили множество телефонных номеров и ждут звонка. Некоторые из них собрались в баре и хотят устроить для Джун Арпино такое празднование шестнадцатилетия, которого она никогда не забудет.

Я в ужасе посмотрела на маму. Я совершила непростительную ошибку. Я вошла в контакт с людьми, которые вели тот разговор тогда, тридцать три года назад.

Кроме этого, сказав для радиопрограммы, что мама уехала из Ирландии тридцать три года назад, я выдала ее возраст. Это было хуже некуда.

Удивительно, но это был действительно волшебный день.

— Я весь день думала о том, что такое слова, — сказала мама. — Джойс как раз писал об этом, как мне кажется. Некоторые слова стоить помнить столетиями, а другие надо забывать сразу же. Пойдем, Джун, встретимся с твоими братьями и сестрами.

 

2. Лакки О’Лири

Я понимаю, что это смешное имя, но научите меня, как от него избавиться. Я знаю, нельзя позвонить в колокольчик и объявить, что отныне я называюсь Клэр, или Анна, или Шелли, или еще как-нибудь иначе. Но нет. Я всегда была Лакки и всегда буду Лакки О’Лири. Это мой крест.

Мои родители назвали меня Лукреция в угоду старой тетушке, у которой было много денег. Она ничего им не оставила, так что это было бесполезно, но папа всегда называл меня своей малышкой Лакки, потому что считал имя Лукреция слишком обременительным для ребенка, как бы велико ни было наследство.

Вы бы только знали, как меня дразнили в школе из-за моего имени.

Если я получала плохую оценку за задание, если я не знала ответа, когда меня вызывал учитель математики, если я пропускала пас в хоккее, кто-нибудь обязательно говорил: «Не больно-то ты удачлива, Лакки», как будто он слышал мое имя впервые.

Не очень удачлива я была и в своих попытках поехать на лето работать в закусочной в Нью-Йорке. Хотя это мне больше подошло бы, чем езда на средиземноморские курорты, чтобы напиваться пьяной и заниматься сексом со всеми подряд, как хочет половина нашего класса после сдачи экзаменов. Я не собираюсь делать карьеру после дорогостоящего обучения в университете, которое разорит моих родителей. Меня даже не очень интересовали заработки в этих краях, которые считались дикими и опасными.

Все, чего я хотела, — это носить белые носки, ботинки на толстой подошве, розовое полосатое платье и ходить по Манхэттену. Я хотела подавать блинчики с кленовым сиропом; я хотела готовить яйца с картофельными оладьями для завсегдатаев. А они бы говорили: «Эй, привет, Лакки!»

А может быть, я даже сменила бы имя и взяла бы себе нормальное ирландское, например Дейрдре или Орла.

Разве это пустые мечты? Зарабатывать себе на жизнь, заниматься чем-то достойным, даже ценным, например, готовить людям завтраки. Я же не собиралась танцевать голой на столах. Но с тем же успехом я могла бы собираться полететь на Луну. Как я рассчитываю жить в таком опасном городе, как Нью-Йорк, спрашивали меня, и тема даже не обсуждалась. Я не могла понять, почему у нас нет родственников в Америке, — была бы какая-нибудь замечательная семья с двоюродными братьями или сестрами, куда я могла бы ездить на уик-энды, делать барбекю и печь моллюсков, играть в теннис и прочее, что я знаю из фильмов и что мне так нравится в Америке.

Но увы! Кажется, в Ирландии только О’Лири не имеют эмигрантской ветви в семье. Нам никогда не приходили посылки с классными американскими вещами. У нас не было дядюшек и тетушек со смешным акцентом, которые постоянно ходили в дождевиках светло-желтого цвета. А мои мама и папа даже не понимали, какое сокровище они имели в моем лице. Они хотели отправить меня в этот самый Россмор.

Они должны были на коленях благодарить Бога, что в семнадцать лет я была девственницей, не курила и крайне редко употребляла спиртные напитки. Все это среди моих сверстников было редкостью. Я сдавала экзамены, я не устраивала дома шумных вечеринок. Я даже была вполне вежлива со своей противной сестрой Катрионой, когда она пыталась взломать с помощью ножа ящик моего туалетного столика, чтобы добраться до моей косметики. Так же я вела себя с моим надоедливым младшим братом Джастином, который таскает в мою комнату хрустящий картофель и пытается там курить, потому что считает, что там у него меньше шансов попасться.

Ну и чего же они еще хотят от старшей дочери? Чтобы я была как мать Тереза из Калькутты?

В общем, все было довольно уныло в доме О’Лири в этот июнь. Я сказала очень вежливо, что не хочу ни к кому присоединяться на семейном празднике в Россморе. Я сказала еще более вежливо, что, возможно, они будут не в восторге, но мне совсем не нравится гулять по берегу реки или продираться сквозь колючие заросли, чтобы убедиться, что Катриона и Джастин не свернули себе шеи на аттракционах в парке. И еще я не думаю, что заведу себе хороших друзей в течение двух недель там. И не будут ли они так любезны отпустить меня в Нью-Йорк, в закусочную, к блинчикам и рогаликам.

А они попросили меня не возвращаться опять к этому вопросу, потому что это просто невозможно.

Поэтому я пошла в свою комнату, заперла дверь от Катрионы и Джастина и посмотрела на себя в зеркало. Я неплохо выглядела, я не была ни толстой, ни неуклюжей, ни прыщавой. Я не была красавицей, но у меня было приятное лицо — такое, какое нравилось бы всем посетителям закусочной, а еще важно то, что у меня хорошая память, я запоминаю людей, и я бы точно знала, кому подать кофе, а кому положить побольше фруктового желе на тост.

Я обычно не слушаю радио, я слушаю CD-плеер. Я бы очень хотела дешевый телевизор в спальню, но папа сказал, что наши карманы не набиты деньгами и поэтому мы не будем делать глупостей. Но я все же включила радио, и там какая-то пожилая женщина решала проблемы своих слушателей. Такие, как она, считают себя разбирающимися во всем, но говорят что-то не то. В общем, одна, конечно глупая, девчонка написала, что ее мать — болезненно подозрительная зануда и это мешает ей ходить куда ей вздумается и заниматься чем ей хочется. Я зевнула и сказала: «Расскажите мне об этом», но я не понимала, почему она считает, что эта пожилая на радио скажет ей что-нибудь хоть капельку полезное.

Пожилая сказала: очень печально, что старые и молодые люди не понимают друг друга, но выход есть. Я думала, она скажет: соглашайся со старшими, следуй их советам, не надейся на невозможное.

Но вместо этого она произнесла: «Ваша мать одинока, дорогая, одинока и растеряна, доверьтесь ей — и вы сделаете ее своим союзником».

Да, гениальная идея. Я стану превращать мою маму в союзника, а через две минуты она скажет: «Не ходи вокруг меня, слышишь?»

«Расскажите матери о своих делах, своих тревогах, пусть она расскажет о своих. Она может отозваться не сразу, но со временем отзовется. Матери юных девушек могут выглядеть самонадеянными, но на самом деле они часто бывают обеспокоенными и неуверенными в себе. Будьте заинтересованными, сначала изображайте интерес, а потом придет настоящий интерес. Вы стоите в преддверии того, чтобы сделать мать вашим большим другом. Сначала сыграйте в дружбу, и со временем она станет реальностью…»

В каком мире живут эти пожилые? Наверное, она заплатила деньги за то, чтобы выступить на радио, и говорит все эти глупости. С ума сойти!

Потом пожилая стала рассказывать историю про двух лучших друзей, которые смертельно поссорились, и она посоветовала тому, кто ей написал, сделать первый шаг и протянуть руку со словами: «Вот моя рука, я не хочу вражды»… Совет, конечно, правильный, но, по-моему, она его где-то вычитала. Одинокие матери, чувствующие себя не в своей тарелке. Ну-ну.

Мама с папой были в ссоре, мы все это знали, потому что это проявлялось в виде подчеркнутой вежливости за ужином. Я не знала, в чем там дело, и это меня не особенно интересовало.

— Катриона, убери локти со стола и окажи уважение тому блюду, которое ваша мама приготовила для всех нас…

— Не говорите все сразу, дети. У вашего папы был длинный и очень тяжелый день…

Я не знаю, по поводу чего они ссорились, честное слово, я не обращала внимания. У них иногда наступало такое охлаждение. Но потом это проходило. Я притворилась, что ничего не замечаю. Катриона и Джастин со своими куриными мозгами все, конечно, заметили и стали комментировать.

— Ты поссорилась с папой? — спросила Катриона.

— Нет, дорогая, конечно нет, — ответила мама ледяным тоном.

— Вы собираетесь разводиться, папа? — поинтересовался Джастин.

— Нет, Джастин, ешь свой ужин, — сказал папа.

— А с кем из вас я останусь? — спросил Джастин, тревожно глядя то на одного, то на другого из родителей.

— Глупости, Джастин, как могут родители, у которых есть такой, как ты, замечательный сын, думать даже о возможности развода? — сказала я. Я говорила с сарказмом, но Джастин не понял моей иронии.

— Ну, тогда все хорошо, — счастливо заявил он и набросился на остаток своего ужина.

Я помогла маме сложить посуду в мойку.

— Ты молодец, Лакки, — сказала она.

— Что поделаешь. Мужчины! — Я вздохнула.

Она быстро взглянула на меня, и, по-моему, у нее в глазах блеснули слезы. Но у меня пока все в порядке с головой, и я не собиралась превращать ее в самую большую подругу, как советовали по радио.

На следующее утро папа сказал, что я ужасная дочь и просто сущее наказание, потому что за последнее время позволяла себе думать, что они собираются разводиться.

Я ничего не сказала. Только пожала плечами.

Папа не пришел к ужину на следующий день, и мама закрылась в столовой со своей сестрой. Я пыталась прислушаться к тому, о чем они говорили, пока не заметила, что Катриона делает то же самое, поэтому я велела ей идти к себе и сказала, что очень плохо подслушивать чужие разговоры.

Папа пришел домой очень поздно. У дверей их спальни ничего не было слышно. Стояла полная тишина.

Из-за этой отчужденности родителей дни были довольно унылые.

Мама работала в детском бутике; работа была только по утрам, и после полудня она могла приходить домой и контролировать нас. От нечего делать я пошла в бутик (нам никогда не разрешалось называть его магазином). Она встревожилась, как всегда тревожатся пожилые люди, когда видят, что на работу к ним вдруг приходит кто-то из домашних. Она решила — что-то случилось.

Я сказала, что ничего не случилось, просто рядом есть новый паста-бар, и мы могли бы вместе пойти туда на ленч, если она хочет. И ее лицо словно осветилось изнутри.

Во время ленча мама сказала:

— Тебе будет тяжело, Лакки, поехать с нами в Россмор в этом году?

Я не стала ей говорить, что ни за что не поеду с ними на эти тоскливые каникулы. Почему-то я вспомнила женщину на радио, говорившую про матерей, которые чувствуют себя неуверенно и одиноко. Стоило попытаться, если я хочу чего-то добиться.

— Может быть, мама, тебе это тоже нелегко, — сказала я.

Она посмотрела на меня:

— Да, Лакки, временами нелегко.

Она замолчала, словно собираясь с мыслями, чтобы сказать что-то очень важное. Я ждала. Я гадала, что же она скажет: что папа ей до смерти надоел, или что она завела себе молодого любовника, или что я могу поехать в Нью-Йорк. На самом деле она сказала совершенно другое.

— Понимаешь, все когда-нибудь кончается, — произнесла она в конце концов.

Это было настолько глупо и бессмысленно, что я не знала, что ответить.

Поэтому я сказала:

— Ты, наверное, права, мама.

Она улыбнулась и похлопала меня по руке, отчего с моей вилки свалились макароны. Я почувствовала себя так, словно жизнь кончилась, если это все, что она может сказать, и всю дорогу до дома гнала перед собой камушек, что было глупо, потому что я исцарапала носки моих новых красивых туфель.

Мама собиралась пойти по магазинам, но я сказала, что я занята. Я боялась, что если я пойду с ней в супермаркет, то сделаю какую-нибудь нелепость. Вместо этого я пошла домой и улеглась на свою кровать и думала о том, как мне будет сорок или еще больше и вся жизнь будет позади. Я включила радио, там передавали что-то ужасно заумное про Джеймса Джойса и про ненормальных иностранцев, приехавших сюда.

Там была девушка, бравшая интервью у какой-то девочки-янки, которая встречала свое шестнадцатилетие, мотаясь со своей мамой на экскурсии, посвященные автору «Улисса». Ладно, пусть я плохая, но я никогда так не сделаю.

А эта Джун, имевшая итальянскую фамилию Арпино или что-то вроде, сказала, что у нее должны быть родственники в Ирландии по фамилии О’Лири и что они были родом из Россмора, как и мы, и с Северной окружной дороги, как папина семья. И тут до меня дошло. Вдруг это моя кузина?

А вдруг Джун Арпино и ее семья поможет мне поехать в Нью-Йорк, чтобы работать в закусочной?

Я стала лихорадочно собирать информацию. Она остановилась в дешевом отеле, который похож на тюрьму в Восточной Европе. Я позвонила на радиостанцию, и они сказали мне, что этой девочки, Джун Арпино, у них нет, это интервью было взято на улице днем; но они дали мне телефон отеля и сказали, что им позвонили уже половина населения страны и все стремятся в этот отель.

Представить только! А вдруг они все хотят получить работу в закусочной. Люди такие странные. Так что мне тоже нужно попасть туда, хотя бы ради смеха.

Мама постучала в дверь моей спальни. Она сказала, что искала себе юбку, но ни одна ей не подошла, и вместо этого она купила юбку мне. Юбка была очень симпатичная, из розового вельвета, совсем не то, что она покупала обычно, — вещи, которые постыдились бы надеть дети в сиротских приютах девятнадцатого века.

— В папиной семье никто не уезжал в Америку, кто-нибудь с Северной окружной дороги? — спросила я.

— Да, его дядя уехал после какой-то ссоры или разрыва, никто уже не помнит причины. И никто не знает, где они теперь. Боюсь, дорогая, они вряд ли тебе помогут в твоей затее с закусочной. — Ей было искренне жаль.

— Кажется, я нашла их, — сказала я и все рассказала маме.

Как ни странно, она заинтересовалась и выглядела довольной. Просто удивительно.

— Пойдем, — сказала она.

Внутри отель быль столь же ужасен, как и снаружи. Он был полон людей, и, можете себе представить, здесь были даже некоторые из противных папиных кузин, и все они в возбуждении переговаривались, и в центре всего этого стояли две американки, которые, видимо, и были Джун и ее мать.

Джун была вылитая я, мы были как две сестры. И на ней была розовая вельветовая юбка. Мама и другие переговаривались пронзительными голосами, и мама рассказывала все ужасные подробности ссор с папой и о том, что он никогда не извиняется и она уже просто больна оттого, что только она может положить ссоре конец, попросив прощения.

Тут неожиданно в разговор вступила мать Джун и сказала, что, если бы она имела возможность начать жизнь заново, она бы обязательно больше прощала отцу Джун, и тогда он, может быть, не ушел бы к этой дрянной молодой женщине, от которой у него уже двое детей…

Я разговаривала с Джун, и нам было не до этой истерической ерунды. Она на год моложе меня, но это не имело значения, они там взрослеют гораздо быстрее. И мы думали: разве это не чудесно, что мы родственники, но никогда не знали о существовании друг друга?

Мама позвонила папе по мобильному, и он приехал через полчаса, и первое, что он сделал, — сказал маме, что он просит прощения за свой скверный характер, и мама поцеловала его на глазах у всех. А после этого он пожимал руки своим родственникам и говорил, что мама — лучшая жена в мире.

Джун была очень довольна.

Я сказала ей, что в моей комнате две кровати, поэтому если она хочет, то может остановиться у меня. Мы можем даже съездить в этот пресловутый Россмор, где находится неиссякающий источник, исполняющий желания. Мама сказала, что хотела бы поговорить со святой у источника, потому что впервые ее муж, которому она послала сообщение, явился сюда и попросил прощения. Может быть, он просто притворялся, может быть, он не будет больше так делать. В ее возрасте это, конечно, довольно тяжело, но мы с Джун поможем.

Мама Джун сказала, что они, конечно, могут поменять билеты на самолет и после каникул здесь, с нами, и поездки в Россмор взять меня в Нью-Йорк. Они знают одну потрясающую закусочную, где я могла бы работать. Очень приличное семейное заведение.

Мама и папа не испытывали такой уверенности, но Джун шепнула мне, что я могу намекнуть им, что альтернативой будет поездка на Кипр или Майорку, что обойдется дороже. Это заставит их задуматься. Пока это не определилось. Путешествие пока оставалось в будущем. Но с моей новой кузиной Джун мы наверняка с этим справимся.

Я увидела, что мама смотрит на меня с каким-то сентиментальным выражением.

— Мама, ты выпила? — спросила я тревожно.

— Нисколько. Ты помнишь, что я говорила тебе сегодня утром, Дакки? — спросила она голосом Мэри Поппинс.

Мы с Джун уже поговорили о том, как легко осчастливить матерей, если заговорить их языком. Они не понимают, что мы, как попугаи, повторяем их слова.

— Ты сказала, что все когда-нибудь кончается, — ответила я.

Мамино лицо засветилось радостью.

— Ты запомнила! Ты действительно мой самый лучший друг, Лакки, — сказала она. — Мне будет тебя очень не хватать, когда ты уедешь в Америку.

И я улыбнулась в ответ. Это была сложная улыбка, содержавшая в себе многое.

Во-первых, это была улыбка огромного облегчения, — я выиграла, я поеду в Нью-Йорк работать в закусочной. Моя мама согласилась на это.

Во-вторых, это была дружеская улыбка, что нам всем советовала делать пожилая женщина на радио. Она говорила, что это может сотворить чудеса. Она говорила, что сначала это будет игра, но через некоторое время мы заметим, что действительно начинаем думать по-другому.

Я ощутила, что уже не притворяюсь.

Когда я говорила маме, что она тоже мой лучший друг, я на самом деле думала так. Я больше не играла.

Может быть, мне сопутствует удача, и не нужно будет менять имя после всего этого.

 

Глава 11. ЗАЧЕМ?

 

1. Эмер

Скажите, зачем мне эти огромные электронные часы, цифры на которых можно разглядеть с другой стороны улицы? Почему я не могу завести себе небольшие часы, как у всех нормальных людей, вместо этой здоровенной штуки размером с большое блюдо рядом с моей кроватью, на которых каждую минуту меняются красные цифры?

Я разглядывала их минут пять, пока цифры менялись с девяти часов восьми минут до девяти тринадцати. Все время забываю поставить будильник на девять тридцать. У меня на такие вещи плохая память. Я знаю, что, если встану в половине десятого, смогу принять душ, одеться, выпить кофе и к десяти быть на улице.

Очень важно, чтобы сегодня я была на улице в хорошей форме. Я иду на собеседование по поводу работы, которой я добивалась в течение нескольких лет: хочу получить место директора картинной галереи «Откровение». Это изумительное учреждение, в котором я давно мечтала работать. Я прошла массу соответствующих аттестаций, но вакансий все время не было. Сейчас тот парень, который заправлял там последние три года, уехал в Австралию. Сегодня я иду на собеседование.

И вот скажите мне, почему я не легла спать пораньше, трезвая и в одиночестве?

Я не могу пошевелиться, потому что это разбудит его.

И он может подумать, что я намекаю на то, что хочу заняться всем этим опять. Я должна лежать неподвижно до тех пор, пока не почувствую, что будильник вот-вот зазвенит, и после первого же оглушительного звука я должна в одно мгновение выключить его, выпрыгнуть из кровати и убежать в ванную.

На мне ничего нет, конечно, поэтому я должна пошевеливаться. Нет времени, чтобы позволить себе такую роскошь, когда голова лечится чем-нибудь шипучим, а из кофеварки пахнет кофе, и она успокаивающе шумит. Нет, все должно быть просто и обыденно. Как будто это самая обычная вещь — пригласить к себе водителя такси и улечься с ним в постель.

Ну, скажите, почему я не рассталась с ним в салоне такси, как сделали бы девяносто девять процентов пассажиров? Почему я этого не сделала?

Во всем виноват этот прием, на котором я была. Там было это паршивое вино, которое можно было только быстро проглотить. И, конечно, никакой еды. Ни печенья, ни чипсов, чтобы закусить. И вот оно поступило в мой желудок и начало свою вредную работу. Оно распространилось по всем сосудам, внутренностям и мышцам, оно постепенно и неумолимо продвигалось к мозгу и полностью его парализовало. Так что причина была в этом и еще в том, что я по-настоящему ненавидела Монику, женщину, картины которой демонстрировались.

Я всегда ее терпеть не могла, еще со времен искусствоведческого колледжа, задолго то того, как она стала строить свои глупые, трепещущие ресницами глазки Кену на моем дне рождения, сидя за столом, накрытым за мой счет. При этом она знала, что он мне нравится.

А сейчас я ненавижу ее за манеру улыбаться одним ртом, но не глазами. Я ненавижу ее за то, что ее знают, чествуют, ею восхищаются, а за ее картинами выстраиваются очереди желающих их купить. Все они отмечены красными точками, означающими, что они проданы. Как пятна на ее ужасных рисунках на конфетных коробках.

Нет, ну зачем я это сделала? Почему не осталась дома и не подготовилась к собеседованию? В самом деле, зачем?

Но в то же время был смысл пойти. Я хотела показать Монике, что не боюсь ее, что я не завидую ей, не переживаю из-за того, что они с Кеном друзья. Или, может быть, больше чем друзья.

К тому же, готовясь к собеседованию, я сделала себе новую прическу и завела новую льняную блузку, которую можно надевать под мое хорошее замшевое пальто. И я решила устроить себе выход в их общество. Кену не повредит, если он увидит меня в таком потрясающем виде.

Все закончилось плохо. Если Кен и думал обо мне этим утром, то только с чувством глубокого облегчения оттого, что его канадская практическая жилка возобладала над желанием приударить за мной. Кен, вероятно, проснулся утром с чувством облегчения. В отличие от него я проснулась с таксистом в моей кровати.

Со своего места на краешке кровати я могла видеть льняную блузку, и выглядела она так, как будто на нее вылили полбутылки красного вина. Интересно, что с моей дорогой прической — ладно, сегодня утром я не смотрелась в зеркало, но волосы, очевидно, похожи на спутавшиеся ветви дикого кустарника.

Вино было кошмарным, а церемония открытия скучной. По-моему, картины были ужасные, все могли это видеть. Когда я получу работу в картинной галерее (точнее, если я получу там работу), я не буду поощрять размещение подобных экспозиций. Они никому не нравятся — люди что-то бормочут и говорят правильные слова и покупают их, потому что хотят поддерживать хорошие отношения с Тони, который владеет галереей. Однажды Тони может предоставить и им возможность выставиться, если правильно себя повести.

А Моника вела себя грубо и оскорбительно. Неудивительно, что я напилась. Похоже, она с трудом вспомнила мое имя. Его нетрудно запомнить, даже малоспособные ученики справляются с этим. Нельзя сказать, чтобы имя Эмер было трудным для произношения.

Но Моника не может с этим справиться. Ей нужно напрягать свои мозги, чтобы представить меня людям.

Она заявила, что я училась вместе с ней в художественном колледже. И если я такая старая и немощная, а она такая молодая, никто не поверит, что мы ровесницы.

Давай, Моника. Нам всем по тридцати одному году — тебе, Кену и мне. Никто не состоял в браке.

Кен преподает в школе изобразительное искусство, ты рисуешь кошмарные пастели на коробках для сахара и пряностей, у меня административная работа. В это самое утро я вполне могла получить отличную работу в одной из лучших картинных галерей страны — место директора или, точнее, куратора.

Я очень хочу получить эту работу. Ну зачем я влезла в эту грязь?

Я даже не могу пошевелиться, чтобы встать и привести себя в порядок. Найти что надеть на себя. О господи, на блузке, кроме пятен от вина, еще и спагетти!

Да, действительно, потом мы поехали в паста-бар. Вместо того чтобы поехать на автобусе домой, как нормальный человек, я лила слезы от счастья, что Кен предложил некоторым из нас поехать туда. Конечно, Моника отправилась тоже, сказав, что будет забавно отвезти туда Тони из картинной галереи и эту ужасную крикливую публику. Ну, в конце концов я, возможно, была самой крикливой. А один из посетителей подошел ко мне и угостил бутылкой вина за то, что я нарисовала вывеску для мастерской по ремонту велосипедов, принадлежавшей его отцу. И Моника решила, что это очень смешно. Эмер рисует вывески для ремонтных мастерских, просто невероятно, разве она годится на что-нибудь еще?

Кажется, в какой-то момент Кен прошептал, чтобы я не обращала на нее внимания, она нарочно заводит меня.

— Зачем? — спросила я.

— Потому что она ревнует.

Может быть, я просто подумала об этом. Он мог такое сказать, но, опять же, я могла это выдумать. Честно говоря, я помню вечер не очень хорошо. Было много напитков со льдом, потом все стояли в ряд и пели «By the Rivers of Babylon», и я вместе со всеми. И я думала, что все восхищаются мною.

А как мы платили? Вообще, мы платили? Господи, пусть будет так, что мы заплатили.

Да, я вспомнила. Кен сказал, что с каждого причитается по десятке, и все с этим согласились, кроме меня, у которой был приступ трезвости, и я сказала, что надо бы скидываться по пятьдесят, и, кажется, он сказал, что это глупости, это всего лишь плата за возможность видеть меня подольше. Моника это слышала, и это ей совсем не понравилось, и она своим тошнотворным голоском маленькой девочки сказала, что лично ее платить никто не заставит, потому что весь вечер в своем салоне она поила всех прекрасным вином. Это уже не понравилось Тони, который заявил, что на самом деле это он всех поил весь вечер. И, боюсь, я спросила, не собираются ли они подраться, чтобы восстановить справедливость, раз это так ужасно важно, кто платил за вино. И Кен поспешно заплатил по карте Visa и вывел нас всех на улицу.

У меня от свежего воздуха сильно закружилась голова, и я бы очень хотела, чтобы Кен отвез меня домой, только лишь для того, чтобы позаботиться обо мне и напоить молоком или водой. Но, конечно, мадам Моника настояла, чтобы он сопровождал ее, и мы все разъехались в разных направлениях. Он поймал мне такси, застегнул на мне мое замечательное замшевое пальто и сказал водителю, чтобы он был ко мне внимателен, потому что я особенный человек.

Мальчик, то есть водитель такси, был ко мне очень внимателен.

Я не могу винить Кена, он тут ни при чем. Он не просил водителя идти ко мне домой и спать со мной. Нет, к сожалению, я не могу сказать, что это его вина. В основном она моя.

Но зачем? Скажите мне, зачем? Я не ложусь в постель с незнакомцами, то есть в моей жизни этого никогда не было. Может быть, это произошло из-за того, что Кен обманул мои надежды? Дал ли он мне повод так думать? Не выдумала ли я все насчет него?

Думай, Эмер. Думай и постарайся вспомнить путь до дома. Думай тихонько. Не разбуди его.

Он был молодой, я бы сказала, чуть за двадцать. Худое, острое лицо, чем-то напоминающее лисье. Хитрая лиса, ожидающая благоприятного момента.

— Похоже, у вас был хороший вечер, — сказал он, когда я торопливо залезла в машину, вместо того чтобы попрощаться с Кеном и притвориться более трезвой, чем была.

— На самом деле у меня был дерьмовый вечер, если это так вас интересует, — холодно ответила я.

— И что же вы предпочли бы? — спросил он.

— Не ходить туда вообще. Не пить это дешевое вино, не разговаривать с этой скучной женщиной, не смотреть на ее плохие картины.

— Звучит ужасно, в самом деле, — сказал он.

Я не хотела, чтобы он меня жалел.

— Ну а как вы провели вечер? — надменно спросила я.

Кажется, он сказал, что вечер был похож на все остальные, — он пожал плечами и не мог вспомнить ничего особенного. Я ответила, что у него неправильное отношение к вечерам.

Господи, кто меня дернул за язык, почему у меня вызвало раздражение то, что он так скучно проводит свое время, и я решила скрасить ему вечер? Может быть, именно это он и делал каждый вечер. Что я о нем знала? Почти ничего.

Он что-то говорил про необходимость зарабатывать на жизнь, и я спросила его, есть ли у него девушка. Кажется, он сказал, что есть и зовут ее то ли Хисси, то ли Мисси, то ли еще каким-то ужасным именем. Во всяком случае, он не очень-то ее любит, если вечер закончился здесь.

Он сказал, что она современная женщина, работает в цветочном магазине. Она знает, что в любовных отношениях много беспокойства, лжи и чувства вины. Она не хочет себя ограничивать, она позволяет ему идти своим путем, а он позволяет ей жить по-своему. Таким образом, они идут по жизни, ни на что не закрывая глаза, ну и тому подобная чепуха.

Я сказала, что это нагромождение лжи — эта Хисси хочет быть с ним, но при этом будет притворяться, что не хочет, вот как это на самом деле выглядит. Сказала, что имею об этом представление, я притворяюсь, что равнодушна к Кену, но я люблю его, и, если бы знала, что это поможет, я бы оставила любую работу. Но не бывает так, чтобы удавалось все.

— А сегодня вечером вам что-нибудь удалось? — спросил он. Он хотел меня развеселить.

— Да, удалось, я пела с посетителями.

Я опять запела «By the Rivers of Babylon», чтобы показать, как я хорошо пою, он присоединился ко мне, и мы пели хором. Он спросил, знаю ли я «Stand by Your Man». Я сказала, что знаю ее, но считаю слишком сентиментальной. Однако ради спортивного интереса мы спели ее, потом я предложила спеть «Неу Jude», а потом мы приехали.

И почему, ну почему, скажите, я не смогла с ним распрощаться и вспоминать только хороший концерт в конце шумного вечера? Но нет, у меня вечно бывают какие-то сложности. Вместо этого мне понадобилось пригласить его к себе, и, к своему стыду, я не могу вспомнить, что было потом.

Включала ли я CD? Можно ли предположить, что я выпила еще? Понятно, что ему нужно быть трезвым, он же за рулем. Конечно, он был трезвый. Отправились ли мы прямо в постель?

О, если бы я могла вспомнить, что было потом! Тогда я смогла бы выйти из этой ситуации без постыдных воспоминаний.

Я прикоснулась к огромным электронным часам, перед тем как должен был прозвучать сигнал будильника. Слава богу, я его не разбудила. Он так и лежал, как мертвый, на другом краю кровати. По крайней мере, он не храпел и не метался.

Где он поставил свою машину? Везде только двойные желтые полосы — здесь проходит трасса, это опасно. Собираются строить объездную дорогу, и чем раньше, тем лучше. Но пока ее не построили, ему пришлось бы проехать несколько миль, чтобы найти место для стоянки. Или в порыве страсти он бросил ее прямо у дверей?

Впрочем, это были его проблемы.

Сказал ли он хотя бы, как его зовут? Должно же быть у него имя. Я не хочу больше об этом думать, это слишком ужасно. Лучше подумать о том, как мне одеться для собеседования. Допустим, я надену мое замшевое пальто и сверху намотаю шарф.

О боже, мое пальто!

Не оставила ли я его в этом такси? Его не было на обычном месте — на мягких плечиках, висевших на внутренней стороне двери. О господи, я знаю, что ты не можешь быть доволен мной. Я знаю, что это очень плохо — тащить таксиста к себе в постель, очень глупо и дурно, но за мной, если разобраться, не так уж много грехов. И я ходила молиться к источнику Святой Анны. Я просила святую сделать так, чтобы Кен полюбил меня, но пока этого не случилось и, наверное, уже не случится. Но послушай меня, Господи, я еле жива, я провалю собеседование, я испортила новую льняную блузку, а теперь, теперь оказывается, я потеряла и свое замшевое пальто тоже.

Я так расстроилась по поводу своего пальто, что забыла про водителя такси и о том, что его нельзя будить.

Я села и повернула к нему свою измученную похмельную голову.

Там никого не оказалось.

В кровати рядом со мной лежало мое широкое пальто, скатанное в рулон. Тяжелое, торчащее и занимающее в кровати ужасно много места. Это свое пальто я приняла за таксиста и напугалась до смерти.

Я в восторге выпрыгнула из кровати. У меня было будущее, я приняла душ и стала искать чистые вещи, которые можно было бы надеть. Потом я должна получить работу в картинной галерее, потом отнести в химчистку все испачканные вещи, а после этого позвонить Кену и предложить ему отпраздновать это, и он вернется ко мне.

Действительно, это дешевое вино действует ужасно, оно способно даже вызывать галлюцинации.

Например, что я затащила к себе в постель незнакомого таксиста!

 

2. Хьюго

Нет ничего плохого в том, что я вожу такси. Я считаю, что это во многом хорошая работа. Ты можешь заниматься ею столько, сколько считаешь нужным. Если ты устал, можешь закончить пораньше, если ты хочешь накопить на отпуск, можешь работать на три часа дольше ради дополнительного заработка. В машину каждый раз садятся разные люди, и ты поневоле соприкасаешься с разными гранями жизни и изучаешь людей.

Я вез женщину, которая направлялась на прием в саду Букингемского дворца в Лондоне, и она так нервничала, что ей дважды становилось плохо, и ей приходилось выходить из машины. Я вез актера, которому с трудом давалось заучивание текста роли, и мы с ним повторяли текст в течение сорока минут, в то время как счетчик щелкал. Я вез пожилую пару, которая собралась пожениться, и мне пришлось четыре раза примерять кольцо, и там был такой большой бриллиант, каких мне не доводилось и видеть.

Так что вождение такси совсем не скучная работа и неплохой способ зарабатывать на жизнь.

Мой дядя Сидней, который водит такси и который помог мне устроиться, говорит, что всегда старается получить хоть крупицу полезной информации от каждого пассажира; таким образом в течение всего трудового дня вы получаете интересные и самые разнообразные сведения. Он приходит домой, принося информацию о том, какая ожидается погода, где купить овощи за полцены в связи с закрытием ларьков на рынке, как играть с дамами в бридж.

Я встречаюсь с красивой девушкой, ее зовут Крисси, и она работает в цветочном магазине. Она говорит, что я очень смешно рассказываю о своей работе и должен написать об этом книгу. Чтобы я писал книгу? Я, Хьюго? Нет, этого мне совсем не хочется.

По правде говоря, я хотел бы быть певцом, мне нравится воображать себя на сцене на глазах толпы народа. Я не боюсь людей и их выкриков, хотя это довольно нервная работа. Я знаю нотную грамоту и умею играть на гитаре, но у меня ни разу не было выступления, я никогда на это не решался.

Хотя я пытался. Я участвовал в конкурсах, я посылал им магнитофонные записи, потом записи на CD, но никто не заинтересовался ими. Я не хуже многих, которым повезло. Я писал собственные песни, я перерабатывал песни других авторов. Ничего не помогало.

Я не общался с другими музыкантами. Я знаю, что это звучит странно. В конце концов, если вы чем-то увлекаетесь, почему бы не иметь друзей, у которых те же интересы? Но почему-то я дружил только с теми ребятами, с кем учился в школе.

Они, конечно, любили ходить в клубы и танцевать с девчонками под хорошую музыку, но сами по себе не были музыкальны. Они никогда не хотели ни исполнять, ни сочинять музыку. Так что ничего не менялось.

Они работали в разных местах, и некоторые тоже были водителями. Когда мы собирались вместе, мы говорили и об этом, и об отпусках, и о любимых командах, а иногда мы все собирались заняться бегом трусцой или гимнастикой, потому что все мы отсидели себе задницы и начали обзаводиться животами из-за постоянного сидения в машине. В воскресенье по утрам мы играли в футбол, а потом шли выпить по паре пинт пивка. Но постепенно они, один за другим, обзаводились парами и женились, и теперь из двадцати пяти или двадцати шести человек я единственный холостяк.

Так что теперь у меня с ними еще меньше общих интересов. Они рассказывают о росте расходов на содержание дома, или о строительстве новой крыши, или об укреплении фундамента, или о настилке полов. Отчасти я им завидую, потому что они с таким интересом это обсуждают и проводят все субботы, ухаживая за своими жилищами. У некоторых из них есть дети, которые все похожи друг на друга.

Когда-нибудь и я женюсь и заведу детей, но не сейчас, а после того, как встречу нужного мне человека — такого, который помог бы мне.

Надеюсь, что это будет кто-то, связанный с музыкальной индустрией, потому что я не совсем отказался от своей мечты. Почти отказался, если честно, но не совсем. Когда ты слышишь интервью со звездами, всегда отмечаешь, что в какой-то момент им повезло, например, они встретили кого-то, кто свел их с другим человеком, а тот предоставил им возможность выступить.

Я по-прежнему живу с родителями, но это вовсе не из-за бесхарактерности и нерешительности, как можно было бы подумать про молодого человека двадцати шести лет.

Ну, живу и живу, почему бы и нет? Дома у нас есть микроволновка и большой холодильник с тремя отдельными полками с надписями «Папа», «Мама» и «Хьюго».

Моя сестра Белла, которая живет отдельно с двумя феминистками, сказала, что считает его — наш дом — самым печальным местом из всех ею виденных, более печальным, чем истории болезни у инвалидов, потому что у них больны тела, а в нашем случае болен рассудок. По ее мнению, мы представляем собой троих ужасно печальных беспомощных людей, ведущих жалкий образ жизни, в то время как мы могли бы жить по-человечески.

Говоря откровенно, я никогда по-настоящему не понимал, чего она хочет. У нас была вполне нормальная жизнь. Я ежемесячно откладывал некоторую сумму родителям на черный день. Папа работал ассистентом в маленькой ветеринарной лечебнице. Он работал там давно, и, хотя не был ветеринаром — у него не было соответствующего образования, — в нем очень нуждались. Никто лучше него не мог удержать кошек при уколах, успокаивать собак или прибирать за хомяками, которые гадили повсюду. Он очень любил животных, но, к сожалению, у мамы была аллергия — она покрывалась сыпью, чихала, и у нее слезились глаза. Поэтому он занимался животными в рабочее время, а вечером выгуливал в парке собак.

Мама работала в туристическом агентстве, она проводила целые дни, находя для людей наиболее приемлемые варианты проведения отпуска, и вполне преуспевала в этом. Она могла оформить большие скидки на самые разные поездки. Например, найти горящую путевку в Вест-Индию за полцены, дешевую путевку на длинный уик-энд в Венецию во внесезонное время… Но папа не мог летать, он однажды попробовал, но у него было что-то с вестибулярным аппаратом, и в самолете у него так заболели уши, что больше он этого не повторял. Мама могла бы поехать со своими коллегами, хотя это ее не очень устраивало. Но они были счастливы, вполне и по-настоящему счастливы по сравнению с большинством людей в мире.

Папа был вегетарианец, а мама все время сидела на каких-то странных диетах, и это объясняет, почему у нас были собственные полки в холодильнике. И все в доме у нас тоже было устроено очень удобно.

У нас стояло два телевизора, один на кухне и другой в гостиной, поэтому не разгоралось жарких споров по поводу того, что смотреть. Каждую третью неделю мы по очереди устраивали стирку, утюгом мы не пользовались, поскольку носили изделия из быстросохнущей ткани. Моя сестра Белла находила это достойным сожаления. Как будто ее жизнь с этими двумя тетками-занудами, которые носили «здоровую» одежду, ели так называемую «здоровую» пищу и вели здоровые, по их мнению, разговоры, была менее унылой.

Мама и папа в общем были в порядке, и за время работы таксистом я убедился в том, что они чувствуют себя лучше, чем многие люди их возраста. А ведь с водительского места видишь много людских бед.

И вот сегодня утром мама сказала, что в следующие выходные едет в Дубай на восемь дней, а папа сказал, что это прекрасно, она об этом мечтала, а он сможет на это время отправиться в приют для раненых животных — он давно хотел найти время заняться бедными осликами, у которых можно пересчитать все кости, и запуганными собаками, которые часто имеют по три ноги или выбитый глаз. Они спросили, справлюсь ли я без них, а я ответил, что все будет хорошо. В этот уик-энд был мой черед устраивать стирку, так что все мы могли заниматься своими делами.

— Ты очень хороший мальчик, Хьюго, — сказала мама.

— Настоящий мужчина, — уточнил папа.

— Может быть, ты соберешься жениться к нашему приезду? — спросила мама.

Она спросила это как бы в шутку, но я знал, что она думает об этом всерьез. Она мечтала увидеть меня женатым. Я ощутил свою несостоятельность по сравнению с ними. Когда они были в моем возрасте, Белле было пять, а мне — четыре. Я не мог предложить им ничего, кроме счета в банке.

— Нет, я думаю, что буду с вами, пока вы не станете старыми и седыми, — ответил я.

— Нет, сынок, я надеюсь, что будет не так. Хорошо бы тебе найти кого-то по душе, а не жить с нами, так не принято, — сказал папа.

Я ощутил внезапный холодок при мысли, что я никогда не встречу никого, кто был бы мне по душе, потому что я пока сам этого не решил.

Я просто плыл по течению и брал то, что само давалось в руки. Я стал работать таксистом потому, что дядя Сидней устроил меня туда, я шел гулять с девушкой, потому что она была чья-то сестра, или с другой девушкой, которая была подругой девушки моего товарища. Я играл в футбол по воскресеньям, потому что кто-то набирал команду, и там было свободное место. Я покупал одежду в магазине, где работал Гарри, мой приятель. Он всегда придерживал для меня несколько вещей, когда была распродажа.

— Ты можешь по-настоящему классно выглядеть, Хьюго, если захочешь, — говорил он мне пару раз. — У тебя такое лицо с тонкими чертами, какие нравятся женщинам. Тебе пойдет хорошая кожаная куртка. — Но дело в том, что Гарри — очень веселый, добродушный парень, который все время говорит людям приятные вещи.

По-моему, ему все равно, как я выгляжу — хорошо или как заднее стекло автобуса Россмор-Дублин. Вряд ли стоит придавать значение его комплиментам.

Странно, кроме Крисси, я никогда на самом деле не встречал девушку, которую хотел бы узнать получше. И даже в ней я не вполне уверен.

Было бы глупо для нас обоих строить какие-то планы, если мы не уверены. Что, Крисси так и будет всегда веселой и очаровательной, как цветок? Все дни и ночи? Я не знаю.

И Крисси этого не знает, если честно. Мы говорили с ней о том, что нет ничего особенно плохого в том, что люди сохраняют отношения без любви. Крисси все время это видит. Она говорит, что несчастны больше половины невест, для которых она готовит свадебные букеты.

Я знаю, что очень многие из тех людей, которых я вожу, тоже несчастны и постоянно борются за лучшую жизнь. Особенно часто этим занимаются во время отпуска. Кажется, что семейные пары часто ненавидят друг друга.

Вечером моя мама отбыла в Дубай загорать на солнце и покупать золотой браслет, папа поехал кормить маленьких больных телят из бутылки теплым молоком и перевязывать раны осликам, а я взял дополнительную работу. Я думал о том, что действительно было бы хорошо, чтобы был кто-то, кто восхищается тобой и хранит твой очаг, как это происходит в кино.

А потом я проезжал мимо итальянского паста-бара, откуда на улицу вышла изрядно подвыпившая компания. С такими пассажирами следует соблюдать осторожность. Дядя Сид всегда говорит: включая счетчик, не торопись, убедись, что они вменяемы и способны заплатить, как положено, а особенно внимательно следи за теми, кому может стать плохо в салоне.

От компании отделился симпатичный парень и махнул мне рукой, он казался более или менее трезвым. Пожалуй, американец или канадец, очень вежливый.

— Не могли бы вы отвезти домой эту молодую леди? — Он дал мне десятку, что было более чем достаточно, чтобы доехать до указанного адреса.

Женщину слегка покачивало, но, похоже, она с собой справлялась. Со временем приходит умение это определять — отсутствовала характерная аура, если можно так выразиться. Тем не менее, залезая в машину, она споткнулась и упала на колени, что было нехорошим признаком.

Она села на сиденье и осторожно выпрямилась.

Я спросил его, не собирается ли он поехать с нами. Я подумал, что он сможет быть полезен в конце маршрута при выволакивании ее из машины.

— Нет, я мог бы, но, видите ли, Моника… она здесь… и это, в общем, ее вечер, и нам ехать в одном направлении. Все в порядке, Эмер, проснись, дорогая, проснись и поговори с этим симпатичным водителем.

— Я не хочу разговаривать, Кен, я хочу петь с водителем, — воспротивилась она.

— Все в порядке, шеф? — спросил он озабоченно.

— В полном, Кен, — ответил я. — Я тоже спою.

— Я ненавижу Монику, Кен, ты слишком хорош для нее, у нее лицо как суфле на палочке, и рисует она так, как будто окунает другое суфле на палочке в розовую, синюю и желтую краску. Она ужасно вульгарна, Кен, как ты можешь этого не видеть?

Кен, видимо, беспокоился, как бы Моника не услышала этой характеристики, и нетерпеливо посмотрел на меня. Я часто думаю, что моя работа немного похожа на работу дипломата и брачного агента одновременно.

— Ну, мы поехали? — спросил я.

— Берегите ее, она особенный человек, — сказал он на прощание, и мы тронулись. Она ворчала на заднем сиденье, спрашивая, почему, раз она такая особенная, он повез домой эту Монику, у которой лицо как миндальное пирожное.

— Пожалуй, все же больше похоже на суфле, — поправил я ее. Она мне понравилась.

— Точно, именно на это оно и похоже. Как это мило с вашей стороны, что вы это заметили. — Она счастлива улыбнулась сама себе и несколько раз повторила слова «как суфле», словно не она придумала эти слова. — Да, Кен попросил меня спеть для вас — что бы вы хотели?

— На ваше усмотрение, — как всегда вежливо ответил я.

Она была очень приятной девушкой, но уже за двадцать, с длинными и прямыми светлыми волосами. Она была сильно выпившей, но казалась довольной всем, кроме воспоминаний о Монике с ее плоским лицом.

— Кен очень милый, понимаете, он знает, что водить такси скучно и вам захочется развлечься, поэтому он и предложил спеть. Я спою «By the Rivers of Babylon». — И она спела, и довольно неплохо.

Я предложил спеть «Stand by Your Man». Она сказала, что мужчины глупы и не нуждаются в том, чтобы кто-то был рядом, мужчинам нужен только будильник. Но мы все же спели и эту песню, и еще несколько.

Потом я испугался, что она может заснуть и мы не сможем найти ее дом или определить нужную квартиру. Поэтому я предпринял усилия, чтобы поддержать разговор, и спросил ее, почему же мужчины нуждаются в том, чтобы их будили.

— Потому, что рядом с ними есть замечательные женщины, только протяни руку, а они этого не видят, — сердито сказала она. Она сбивчиво рассказала об этом Кене, о том, как он не замечает полной глупости Моники, и о том, что он ошибочно считает, будто эта тупая женщина нуждается в нем. Она не думает, что они спят вместе, но с мужчинами никогда нельзя быть ни в чем уверенными. И сегодняшний вечер может перейти в ночь. В ту самую ночь, когда это произойдет. В этом ужасном доме Моники на Оранж-Кресент, тридцать пять. Это ее очень огорчало.

— Может быть, сегодня он был слишком пьян для этого, — сказал я, пытаясь как-то помочь.

— Нет, он вообще почти не пьет. Он как раз был трезвый и заплатил за вечер больше всех.

Она тяжело переживала все это. Она сказала, что ходила молиться к источнику Святой Анны, и святая Анна ничуть не похлопотала за нее. Святая Анна позволяет всяким ужасным Моникам рыскать по земле и сбивать людей с толку. Затаскивать их домой и пользоваться ими.

— Ну, я думаю, что он посмотрел ее дом и потом поехал к себе, — сказал я как можно убедительнее.

— Но не захотел видеть меня, вот в чем дело. Кстати, как вас зовут?

Я сказал, что меня зовут Хьюго.

— Хьюго — это немного необычно, правда?

— Разве? Не знаю. Мне всегда казалось, что это будет хорошо смотреться на обложке CD или на афишах концерта, где я буду играть. Понимаете, у меня есть мечты. — Я обычно не рассказывал о себе. Сам себе удивляюсь, что это на меня нашло. Впрочем, не важно, это была всего лишь пьяная женщина, я мог с таким же успехом зачитывать ей правила дорожного движения.

Она встрепенулась:

— Ну и почему вы ничего не делаете для выполнения своей мечты? — Она была похожа на маленького злого терьера на заднем сиденье. — Моя семья хотела, чтобы я была воспитателем или учителем, они не хотели, чтобы я занималась искусством, но я настояла на своем, и завтра я иду на собеседование по поводу отличной работы, и я надеялась, что Кен поедет со мной и приласкает меня, вместо того чтобы ехать на Оранж-Кресент, тридцать пять, к этому глупому суфле на палочке, как вы правильно назвали ее. — Она чуть не плакала.

Я должен был успокоить ее нервы любой ценой.

— Послушайте, — сказал я, — мужчины всегда немного уклончивы. Это потому, что мы не хотим попадать в ситуации, когда мы можем быть неправильно поняты, и это может привести к огорчениям и осложнениям. Вот и все.

— Это все ерунда, — ответила она. — Держу пари, что есть какая-нибудь хорошая девушка, которая надеется быть с тобой, какая-нибудь ненормальная, которая верит, что ты сможешь стать певцом, если не будешь так осторожен, которая думает, что сделает тебя счастливым, если ты ей позволишь. В мире полным-полно таких женщин. Я не знаю, почему вы всех стрижете под одну гребенку. Я действительно этого не понимаю. — Она скорбно покачала головой.

В зеркале заднего вида я заметил, что ее глаза закрываются.

— У меня есть подруга, Крисси, — громко сказал я, чтобы не дать ей заснуть, — но я не уверен, что это именно то, что мне нужно, и думаю, что она в этом не уверена, и было бы глупо строить на этом серьезные отношения.

— О господи, Хьюго, ты полный дурак. Как можно быть в чем-то уверенным в этом мире? Я тебя спрашиваю. Я никогда не встречала такого нерешительного, как ты. Очевидно, это у тебя в характере. Лет через сорок я встречу тебя опять, и ты будешь в точности такой же, как и сейчас, конечно, старше и с лысиной, и у тебя уже не будет того личика, которое так красиво смотрелось бы на CD, у тебя будет толстое озабоченное лицо и засаленная форменная фуражка. Но в основном ты будешь тот же самый.

Эта речь не вызвала у меня раздражения. Я спросил ее, что, по ее мнению, я должен делать. О, ответ у нее был готов.

Мне следовало немедленно ехать к Крисси и сказать, что я готов к решительным действиям, что жизнь коротка, а любовь прекрасна, и это лучшее, что мы можем сделать.

— Я мог бы это сделать, — сказал я.

— Ты не сделаешь этого, — заметила она.

— Почему же ты не скажешь все это Кену? — воодушевленно спросил я.

— Потому что, если это не поможет, я этого не перенесу, — ответила она очень откровенно.

Когда мы приехали, она вышла из такси и немного постояла, пошатываясь. Я тоже вышел, чтобы поддержать ее и помочь подняться по ступенькам к входной двери. Пришлось долго возиться с ключами, но в конце концов я ввел ее в квартиру.

— Ты довольно хорошо поешь, — сказала она на прощание. — Да, довольно хорошо. Тебе нужно поработать над репертуаром, но с мелодиями у тебя все в порядке, — добавила она, перед тем как ввалиться внутрь.

Было уже очень поздно, когда я оказался рядом с Оранж-Кресент. Я запомнил, что она сказала о моей нерешительности. Я ей докажу.

Я позвонил в дверь.

Похожая на суфле на палочке Моника открыла. Она была босой, но вся остальная одежда была на месте. Возможно, я приехал вовремя.

— Я приехал за Кеном, — сказал я.

Вышел Кен, он был в некотором замешательстве.

— Вы заказывали машину, — продолжал я.

Он был очень вежлив, но озадачен. Видимо, произошла какая-то ошибка? Но я был непреклонен. Как иначе я мог бы узнать имя и адрес? Я специально приехал, причем издалека, чтобы забрать его.

— Ладно, Моника, раз водитель приехал за мной… Я действительно поеду.

Суфле на палочке скорчило недовольную гримасу, но он уже сидел в машине. Я вез его домой.

— Эмер любит вас, — сказал я.

— Нет, не любит. Она любит свою карьеру, — грустно ответил Кен.

— Вы ошибаетесь, — сказал я. — Вы очень ошибаетесь. Все время, пока она не пела, она рассказывала, как любит вас.

— Это все сказано по пьянке, — не согласился он.

— Я думаю, это не зависит от того, пьяная она или трезвая, — сказал я. — Завтра у нее наступит похмелье; может быть, вы могли бы подбодрить ее немного перед тем, как она пойдет на собеседование.

Он задумчиво посмотрел на меня и спросил:

— Вы занимаетесь терапией и кризисными ситуациями в свободное время?

— Нет, я занимаюсь пением. Вы, случайно, не знаете, где я мог бы выступить?

Вот ведь как бывает! Оказалось, что студенты Кена собираются устроить дискотеку в художественном колледже в ближайший вечер. Их ведущий гитарист покинул их. Мы устроили в машине прослушивание, я спел три песни, и Кен одобрил мое исполнение. Я был нанят на работу, и он дал мне адрес, где я должен появиться. Он спросил, есть ли у меня девушка, потому что там будет весело.

Я сказал, что у меня есть хорошая девушка по имени Крисси, а он мог бы пригласить Эмер отпраздновать начало ее работы в галерее. Он посмотрел на меня так, как будто это никогда не приходило ему в голову.

Получается, что Эмер была права.

Мужчины не нуждаются в том, чтобы женщина стояла рядом, им это совершенно не нужно. Им нужен хороший пинок под зад, когда все уже сказано и сделано.

Что касается волшебного источника, я не знаю, есть он или нет. Не стоит слишком рассчитывать на помощь святой Анны.

 

Глава 12. ЮБИЛЕЙ

 

1. Перл

Я всегда была очень любознательной. Если бы только у меня был компьютер, я бы сидела за ним весь день. Если бы мы ходили на викторины в пабах, держу пари, я бы возвращалась оттуда с призами. Если бы я только решилась попробовать сыграть в игру «Кто хочет стать миллионером?», я уверена, все было бы хорошо. Честное слово. Я часто правильно отвечаю на все вопросы, в то время как реальные участники не знают ответов.

«Головастая Перл» — так меня называли в школе, но это было именно в школе. Девочки с моей улицы не занимались тем, что называется дальнейшим образованием. Моя семья приехала из Ирландии искать счастья в Англии, как это делали многие ирландцы в пятидесятых — шестидесятых годах. Мы были родом из местечка под названием Россмор, которое тогда было очень бедным. Но сейчас все разительным образом изменилось. Вы не поверите, как хорошо там сейчас живут некоторые из моих кузин. Мой Боб родом из Голуэя, мы познакомились на ирландской вечеринке с музыкой и танцами.

Мой папа работал на строительстве дорог, а все мы устроились на промышленные предприятия или в магазины и были избавлены от сомнительного счастья идти в служанки и от повторения судьбы наших матерей. Все мы вышли замуж не позднее девятнадцати. Так мы и жили.

Как у всех здесь, у нас к двадцати одному году было по два ребенка. Все мы, естественно, ходили на работу, никто из наших мужей не зарабатывал достаточно для того, чтобы в одиночку прокормить семью. Никто не жаловался.

Мы были в большей степени англичанами, чем ирландцами. Мы с Бобом болели за английские футбольные команды.

Однажды мы поехали на поезде, потом по морю, потом опять на поезде на родину, в Россмор. Моей младшей кузине Лили было ровно столько же, сколько и мне. Они жили тогда очень бедно, и она завидовала моей красивой, по ее мнению, одежде.

Красивая одежда! Моя мама распространяла каталоги на нашей улице, вот почему мы так одевались. Когда мы приехали в Россмор, людей очень веселил наш английский акцент, но мы не обращали на это внимания. Бабушка была очень мила, она заставила нас с Лили сходить к этому источнику в лесу, где стоит статуя Святой Анны, и помолиться, чтобы Бог дал нам хороших мужей. Мне следовало молиться особенно усердно, потому что я жила в Англии, где могла встретить кого-нибудь недостаточно религиозного.

И это, должно быть, помогло, потому что я встретила Боба, и это было прекрасно, а Лили встретила Эйдана, и это тоже было прекрасно. В то время у нас не было денег, чтобы съездить на свадьбы друг к другу, но мы были очень счастливы и часто обменивались длинными письмами.

Я ожидала Эми примерно в то же время, в какое она ожидала своего первого ребенка, Терезу, так что нам было нужно многое рассказать друг другу. А затем произошло самое ужасное.

Не верится, что это может произойти не с посторонними людьми, а с твоими близкими. Кто-то украл Терезу прямо из коляски, ее так и не нашли, и она так и не вернулась к родителям. Бедная маленькая собачка лаяла, и на улице были сотни людей, но никто ничего не заметил.

После этого все изменилось. После того, что произошло, я не могла разговаривать с ней и рассказывать про Эми. После смерти бабушки мы больше не ездили в Ирландию. Мы жили очень счастливо на севере Англии, и, когда родился Джон, жизнь показалась полностью устроенной.

Поначалу мы каждую неделю делали ставки в футбольном тотализаторе, играли в лотерею и планировали, как мы будем тратить те деньги, которые выиграем. В первую очередь это будет круиз, затем вилла на Средиземном море и большой дом в хорошем районе нашего города, предусматривался также уютный домик с садом для наших родителей. А дети! Чего мы только не планировали!

Они будут ходить в самые дорогие школы, брать уроки музыки и танцев, учиться верховой езде и теннису. У них будет все, чего не было у нас. И даже больше!

Справедливости ради следует сказать, что мы все же шли дальше одних мечтаний насчет детей, по крайней мере мы с Бобом. Мы понимали, что большого выигрыша может и не быть и мы потратим время в бесплодном ожидании, вместо того чтобы сделать что-то конкретное. Поэтому мы организовали фонд и каждую неделю клали туда некоторую сумму с момента их рождения. В почтовом банке копились денежки для Эми и Джона.

Я где-то читала, что если вы хотите, чтобы ваши дети были успешны, то нужно давать им простые традиционные имена. Имена, которые нам нравились, могли считаться малоупотребительными и принадлежащими рабочей среде. Так появились Эми и Джон. Двое прекрасных ребятишек, других имен для которых никто уже не мог представить.

Когда подошло время, каждый получил по новенькому велосипеду, не какое-нибудь починенное старье. Мы водили их в тематические парки, а на дни рождения они могли приглашать друзей, которых мы угощали гамбургерами и показывали видеофильмы. Мы подарили Джону компьютер, который он поставил у себя в комнате. Я бы им с удовольствием пользовалась, но не решалась делать это без разрешения Джона, который был очень образован для своих пятнадцати лет.

Эми мы отдали в очень дорогой колледж, готовивший секретарей. Наш фонд с трудом это выдержал, потому что я работала кассиршей в супермаркете, а Боб был водителем фургона, и на этих работах платили не очень много. Но на самом деле образование стоило этих денег.

Оказалось, что Джон очень одарен в технических науках, он получил хорошую работу в области информационной технологии, так что стоило дарить ему в детстве компьютер. Дорогостоящие секретарские курсы Эми тоже не пропали даром, она получила очень хорошую работу в большой компании, сначала служащей в приемной, затем продвинулась до должности личного секретаря.

И он, и она — в Лондоне! Представить только!

Время от времени они навещали нас, но друзей к нам они, конечно, не приглашали. У них была своя жизнь, независимая, успешная, такая, ради которой мы так старались. Я думаю, что они не приглашали друзей не из-за нашей маленькой веранды, а по другой причине. Эми было двадцать четыре, Джону — двадцать три, и они жили в квартирах с другими молодыми людьми, как это обычно бывало.

Наши с Бобом друзья спрашивали нас, как мы собираемся отмечать нашу серебряную свадьбу, двадцать пять лет нашей семейной жизни. Мы говорили, что не знаем, потому что дети что-то собирались сделать для нас. Они хорошо знали этот день, первое апреля, потому что, когда мы были молодыми, мы всегда его отмечали.

Апрельский Безумный день!

На этот день мы, смеясь, возлагали особые надежды. Что же тут удивительного? Мы выставим на стол большой торт-мороженое, чтобы каждому хватило на две порции. Наши друзья, сестра Боба и моя кузина уже приобрели опыт, устраивая празднования собственных серебряных юбилеев. Там было много гостей, и мы слушали записи песен, которые были популярны во времена наших свадеб.

Меня занимало, что же придумают Джон и Эми.

Семья и друзья уже знали, а я считала, что они выжидают, чтобы сюрприз был еще более неожиданным. Поскольку мы так привыкли откладывать деньги в детский фонд, мы взяли оттуда часть, и я купила Бобу новый темно-серый костюм и красивую белую рубашку, а себе темно-синее креповое платье и сумочку в тон. Мы были достаточно красивы, это точно, для выслушивания их неожиданного сообщения.

Юбилейная дата становилась все ближе и ближе, но не было и намека на то, что же они планируют. Вообще-то я слышала от Эми, что они с Тимом, с человеком, чьей личной, так сказать, секретаршей она была, собирались провести этот уик-энд в Париже. Я старалась не думать о том, что это все всерьез. Так же как старалась не думать о том, что Джон собирается поехать заниматься дайвингом с ребятами из своего офиса, он говорил мне, что купил новый гидрокостюм и все снаряжение.

За два дня до юбилея я начала беспокоиться. Две знакомые супружеские пары предлагали нам вместе поужинать, одна пара предлагала индийский ресторан, другая — итальянский.

Они сказали, что день должен быть отмечен. И когда я согласилась с ними, мне пришла в голову мысль. Я решила так или иначе выяснить все, не дожидаясь, пока Боб расстроится. Он примерял свой костюм через день и радовался своему отражению в зеркале в спальне. Я позвонила Эми на работу.

— О, мама, — ответила она, и, хотя обычно говорила мне «мамочка», сейчас прозвучало «мама».

— Я насчет твоего уик-энда, — сказала я. — Ты действительно хочешь поехать, дорогая? Именно на этот уик-энд?

Она тут же вспылила:

— Вот что, мама. Послушай, пожалуйста. До сих пор вы никогда не вмешивались в мою жизнь, вы позволяли мне жить так, как я хочу, и не говорите, что вы переживаете и плачете по поводу Тима. Его брак распался, мама, мы едем в Париж и не прячемся по углам. Пожалуйста, не надо хором этому сопротивляться…

Я сказала ей, что я не собираюсь возражать против ее поездки в Париж, я даже не знала, женат Тим или нет. Я звонила совсем по-другому поводу.

— Тогда зачем ты звонила, мама?

Моя дочь может быть резкой. И причиняющей боль.

— Потому что я интересовалась, не забыла ли ты про нашу серебряную свадьбу в субботу? — Я выпалила это прежде, чем смогла остановиться.

— Вашу — что?

— Твой папа и я поженились двадцать пять лет назад. Мы думали, что вы с Джоном, может быть, собираетесь… ну, устроить что-то вроде праздника. Родственники тоже интересуются…

Я слышала, как она резко вздохнула.

— О, мама, да. Безумный день в апреле. Господи, да…

Я поняла, что на самом деле она все забыла. И Джон забыл. И праздника не будет.

Был четверг, было слишком поздно приглашать кого-то и устраивать торжество. Это разобьет сердце Бобу, он всегда гораздо тяжелее, чем я, переживает, что его маленькая девочка редко приезжает навестить родителей. Он с такой радостью примерял свой новый костюм и готовился петь «Ты — молодость моя». Он считал, что они, возможно, арендовали зал в пабе «Канарейка», потому что, по слухам, в субботу там состоится какая-то церемония.

Я подумала о сестре Боба, которая всегда была склонна критиковать моих детей, о моей доброй кузине и изумительных праздниках, которые устроили они и их семьи. И еще я подумала о своем темно-синем креповом платье и сумочке в тон. О годах, проведенных на сквозняке за кассой супермаркета, чтобы заработать побольше денег для нашего фонда. Я вспоминала, как мы покупали на эти деньги деловой костюм, когда она в первый раз собиралась на собеседование, и как их друзья всегда приглашались в этот дом на праздничное угощение в честь дней рождения Эми и Джона. Я думала о долгих часах, проведенных Бобом на дорогах, о его красных усталых глазах и одеревеневших плечах, все ради того, чтобы были велосипеды, радио и CD-плееры. Я думала о поездках в Страну «Лего» и в зоопарк. Я вспоминала, как мы ездили через Канал во Францию.

И в какой-то страшный момент я испугалась, что если я не найду правильных слов, то никогда больше не услышу ни Эми, ни Джона.

Я лихорадочно размышляла. Ради чего все это было — четверть века экономии, изнурительной работы, ведения хозяйства? Чтобы дать им больше, чем было у нас? Это не должно кончиться дурным настроением и ссорой. Я не должна указывать им на их невнимание, я должна убедить их, что ничего страшного не произошло. Я должна сделать это быстро, прежде чем Эми начнет оправдываться.

Поэтому я перебила ее как раз тогда, когда она собралась говорить:

— Видишь ли, мы с папой собираемся вместе уехать на этот уик-энд, и мы хотим быть уверены, что это не нарушает ваши планы…

— Мама, я так виновата… — Она пыталась что-то сказать, но я не должна была позволить ей извиняться.

Если это произойдет, все пропало.

— Ну вот, все в порядке, а если ты собралась посылать цветы, то не могла бы их отправить папиной сестре, раз мы уедем.

Эми сглотнула.

— Да, конечно, мама.

— А настоящий праздник мы устроим на жемчужную свадьбу.

— Жемчужную?

— Ну да, мы с папой всегда считали, что серебряная свадьба для нас мало значит. Но раз меня зовут Перл, то большой настоящий праздник должен состояться на наш жемчужный юбилей… — Я излучала доброжелательность и предупредительность.

— А это когда? — спросила дочь.

— На тридцатилетие, конечно, — весело ответила я. — Еще всего пять лет, так что у вас с Джоном есть время. Это будет праздник на все времена.

Ее голос был полон благодарности.

— Благодарю, мамочка, — сказала она. Я заметила, что она не сказала «мама».

Затем я подумала, как я скажу Бобу насчет поездки на уик-энд в Блэкпул и о том, что надо заказать билеты. На сестру Боба цветы, конечно, произведут впечатление. Я знаю, что букет, искупающий вину, будет огромным. Гораздо лучше что-то сказать и сделать, чем впадать в депрессию от жалости к самой себе.

В школе меня называли Головастой Перл не за красивые глаза.

 

2. Щедрый Джон

В офисе у меня есть прозвище — Щедрый Джон.

Все началось с дурацкой традиции, которую я ввел; каждую пятницу я предлагал всем желающим шипучего вина, немного копченого лосося и сухого печенья, — все это я ставил на мой рабочий стол. Это знаменовало собой начало уик-энда. Те, кто никуда не ехали, с удовольствием подходили и воздавали должное; те, кто отправлялись куда-нибудь, останавливались на минутку, и это было гораздо лучше, чем напиться в пабе, как это делали служащие других офисов. А цена двух-трех бутылок вина не так уж высока. За это, а также за пакет копченого лосося, несколько упаковок печенья и нарезанный лимон я приобрел репутацию щедрого парня.

У нас в офисе хорошая команда. Место нельзя назвать потрясающим — многие из нас считают, что к тридцати годам можно добиться чего-то большего.

Впрочем, эта работа и наша фирма на хорошем счету, так что к дьяволу жалобы.

Мне это нравится, и я снимаю большую светлую квартиру с двумя моими коллегами.

Моя сестра как-то позвонила мне в офис и попросила к телефону Джона. «Вы имеете в виду Щедрого Джона или другого Джона?» — спросили ее. Она сказала, что имеет в виду «другого», но ошиблась.

Эми была удивлена.

— Ты же не щедрый, — сказала она.

— Да, но я и не скупой, — ответил я.

Она согласилась, и мы заговорили о другом.

Были ли мы близки как брат и сестра? На самом деле — нет. Конечно, есть много общего, связанного с нашим воспитанием. И у нас масса общих воспоминаний. Но живем мы совершенно по-разному.

Эми училась в одном из этих модных секретарских колледжей, где готовят женщин, умеющих хорошо одеваться, разговаривать с людьми и способных работать в офисе. Она училась хорошо, она тонкая, как карандаш, и носит очень красивые платья и очень модные жакеты. Очень ухоженная и холодная на вид. Есть только одно темное пятно — этот ее Тим.

У Тима была состоятельная жена, огромный дом, двое детей в умопомрачительно дорогой школе. Он имел важную должность генерального директора своей компании, так что не стал отказывать себе в удовольствии «скрыться в лучах заходящего солнца» с моей сестрой, очаровательной, какой она может быть, и выставляющей себя напоказ в качестве кандидата в жены. Но Эми не могла или не хотела видеть несерьезности происходящего, а когда она это увидит, будет слишком поздно.

Как-то вечером за ужином я пытался ей это объяснить, но, увы, семена упали на невозделанную каменистую почву. Эта хорошенькая попрыгунья сказала, что это не мое дело и я не понимаю, насколько для нее это важно.

Мне она также весьма решительно напомнила, что, когда я смотрю на себя в зеркало, я должен осознавать, что у меня мало шансов встретить подлинную вечную любовь. И что у меня вообще не было ни одной девушки, заслуживающей внимания.

Это было не совсем верно, и меня задели ее слова. Но мы с Эми не стали ссориться, а просто никогда больше не обсуждали нашу личную жизнь.

Потом я встретил Линду. После этого я, конечно, захотел рассказывать о своей личной жизни каждому.

Линда была сказочно красивой девушкой, которую перевели к нам на полгода из главного офиса фирмы. Она так туда и не вернулась. Она была хоть и ирландка, но вполне современна — без этих комплексов, свойственных ирландским девушкам. Она была хороша, как нераспустившийся бутон, и пользовалась большим успехом.

И из всех парней, которым она нравилась, она выбрала меня. И это было очень приятно.

Как-то в пятницу за копченым лососем, как это ни удивительно, она напрямую спросила меня, как Щедрый Джон собирается провести остаток вечера, и я услышал собственный дрогнувший голос, предлагавший Красотке Линде провести его со мной, и мы пошли в итальянский ресторан. А потом мы встречались очень часто.

Она привезла меня домой познакомить со своими родителями. Ее отец был достаточно крупным ирландским банкиром, и они жили в большом доме с садом, фруктовыми деревьями и собаками-лабрадорами.

Они не спрашивали меня про мою семью, но Линда однажды спросила:

— Когда мы поедем к ним?

У меня хватило ума не притворяться, что мои родители относятся к тому же классу, что и ее, такая ложь ни к чему хорошему не привела бы. Нет, конечно, я объяснил ей, что родился в маленьком доме с террасой, а мои родители принадлежат к рабочему классу. Но пока я не могу привезти ее на встречу с родителями. Пока.

Папина жуткая сестра Дервла захочет прийти и рассмотреть ее получше. Мамины шумные кузины тоже найдут повод появиться. Он начнут говорить о своей родине и попытаться найти связь с семьей Линды. Все это будет невыносимо.

Я должен буду извиняться за них, а потом ненавидеть самого себя за такие мысли.

Нет, нужно держаться от них подальше. Так будет лучше всего.

Теперь встреча с Эми выглядела иначе. Я пригласил Эми в суши-бар, чтобы познакомить ее с Линдой, а она притащила своего ужасного Тима. Он все время откидывал рукой волосы и говорил о своем перемещении на более высокую должность. Эми смотрела на него глазами спаниеля, а не высококвалифицированной личной секретарши, кем она в действительности была.

Когда они ушли, я пожал плечами и извинился за него:

— Я не понимаю, что она в нем нашла.

— А я понимаю, — возразила Линда.

Я был в недоумении.

— Она любит его, — сказала она таким тоном, словно это было совершенно очевидно.

К моему великому сожалению, Линда отказывалась оставаться со мной на ночь в моей комнате в нашей просторной квартире. Девушки часто оставались; я испытал бы гордость перед своими соседями по квартире, если бы увидел, как Линда, в моей рубашке, пьет свежевыжатый апельсиновый сок на завтрак.

Но нет, она оставалась тверда, и я тоже не мог остаться в ее квартире, которую они снимали вдвоем с другой девушкой. Мы могли бы провести вместе ночь в отеле во время поездок, так что дело было не в ее нежелании секса как такового. Причина была в отношении Линды к браку. У нее была, как она говорила, «любовь к семейной жизни».

Она говорила, что нужно подождать, чтобы быть уверенными в своих чувствах, а потом приобрести собственное жилье.

Я повторял, что я-то уверен, но она отвечала, что это глупости, что со дня нашего знакомства прошло слишком мало времени и, кстати, когда она сможет повидаться с моими родителями? Я размышлял, какой из вариантов хуже: встречаться дома или привезти их сюда, в Лондон? По крайней мере, в Лондон не приедет ужасная тетя Дервла и не явится половина улицы, чтобы рассматривать нас и обмениваться впечатлениями. Но, с другой стороны, в Лондоне они будут чувствовать себя так неуверенно.

Я прикидывал и так и этак.

Однажды Линда позвонила мне во время своей деловой поездки и сказала, что она находится всего в пятнадцати милях от моего родного города и с удовольствием повидалась бы с моими родителями. Я соврал ей, что они уехали. Когда она вернулась, я стал бурно сожалеть, что они разминулись, но она перебила меня:

— Мы не разминулись, Джон, я встретилась с ними.

— Но они же уехали. — Слова давались мне с трудом.

— Им пришлось вернуться.

— Ну и?.. — спросил я.

— И мы пили чай с тостами и сыром, и я немного рассказала им о нашей с тобой работе, а потом пришла твоя тетя Дервла и сказала, что, может быть, мы все встретимся на «серебре». Что такое «серебро», Джон? Это отель, паб или что это?

— Я не знаю, что это может быть, — пробормотал я.

Линда встретилась с моими родителями, была в моем доме, встретилась с тетей Дервлой и выжила. Это, должно быть, любовь.

Я пытался поговорить с Эми, но она была слишком занята своей поездкой в Париж с Тимом и слушала меня невнимательно. Я думал, не пригласить ли мне родителей в Лондон как-нибудь. В конце концов, они встретились с Линдой, так что худшее было позади. Они уже не будут так смущаться, как смущались бы в присутствии совершенно незнакомого человека. Но у меня постоянно не хватало времени и была масса других дел.

Мы много работали, а на уик-энды все лето ездили заниматься виндсерфингом. Некоторые из нас собирались совершать осенью глубоководные погружения. Иногда мне было немного стыдно, когда я думал, как мало имеют родители и как много имею я. Но, честно говоря, такова жизнь. Посмотрите, как живут люди в Африке, у них вообще ничего нет. И мы ничего не можем с этим поделать. Так что незачем постоянно испытывать стыд.

Линда всегда ездила домой повидать свою семью, но она относилась к этому совсем по-другому, хотя это было не так далеко. Она постоянно звонила им и говорила довольно бессмысленные вещи. Я не звонил домой потому, что Боб и Перл принадлежали к таким людям, которые впадают в панику от телефонного звонка. Они всегда ожидают плохих известий, и они беспокоились и просили меня поберечь деньги, даже когда я звонил из офиса. Я собирался купить им билеты на какое-нибудь музыкальное шоу, они любили их, и устроить на ночь в отеле. Но, как я говорил, время прошло.

А потом был совершенно неожиданный звонок Эми, которая сказала, что ожидается наш приезд на празднование какой-то там серебряной свадьбы. Вот что они имели в виду, когда говорили Линде, что хотели бы видеть ее на «серебре». Это было вовсе не название паба. Это был двадцатипятилетний юбилей их свадьбы.

— Дьявол! — повторил я несколько раз, и Эми была со мной согласна.

— Если бы они только сказали, — повторяла она снова и снова. — Они ничего не говорят и ожидают от нас, что мы вспомним обо всем сами.

На какой-то момент я вспомнил о больших поздравительных открытках, которые они присылали мне каждый год, с вложенными в них льняными носовыми платками, или записными книжками, или чем-то бесполезным. Но родители, конечно, должны помнить дни рождения своих детей — когда у меня будут дети, когда у нас с Линдой будут сын и дочь, мы тоже будем помнить их дни рождения. Хотя я должен сказать, что она всегда пишет письма домой на дни рождения или юбилеи у родителей. Впрочем, все девушки ведут себя по-разному.

Что очень досадно, так это то, что Эми сама вспомнила про серебряную свадьбу. Я ответил, что, поскольку у нас вечная нехватка времени, лучше сделать для них что-нибудь в Лондоне, устроить обед, шампанское или еще что-нибудь, прислать за ними лимузин. Так ведь нет. Эми здесь не будет. Они с Тимом едут на уик-энд в Париж, и отменить поездку невозможно. Она временами такая эгоистичная, Эми, и неразумная. Очень неразумная.

Был еще какой-то невнятный лепет насчет того, чтобы устроить большой праздник на мамину жемчужную свадьбу, потому что это связано с ее именем и все такое. Жемчужная свадьба — это тридцать лет.

Один Бог знает, что будет тогда. Мы с Линдой поженимся, это точно, а Тим заведет себе новую подругу, более молодую, чем моя сестра, в этом тоже можно не сомневаться.

Поэтому я предложил послать по букету от нас в дом ужасной тети Дервлы, и еще сказал, что, может быть, в Блэкпуле им будет даже лучше, и еще сказал, что к жемчужной свадьбе мы придумаем что-то выдающееся, но что-то мешало мне убедить самого себя или Эми, что так и будет.

Все это сегодня вечером я рассказал Линде. Она выслушала меня очень спокойно. Она смотрела на меня так, как будто увидела впервые.

Мне очень не понравился этот взгляд. Можно было подумать, что у меня на лбу что-то написано.

— Что-то не так? — спросил я с тревогой.

— Нет-нет, ничего, — сказала она. — Продолжай, рассказывай дальше.

Я снова заговорил и рассказал ей, что мои родители были, конечно, теми, кого называют «солью земли», — ведь она видела их, она знает это. Но при этом они довольствовались слишком малым. Это достойно жалости. Путь, который они выбрали, не приводит к успехам. И моя мать предпочитает заниматься своей кухней, чем же еще, и превратилась в неряшливую женщину — ни изящества, ни манер, ни стиля. И они испытывают благоговейный страх перед тетей Дервлой, старшей сестрой отца, которая знает все на свете, хотя бывала только дважды южнее Уотфорда.

Они были вполне счастливы в своем домике, вместо того чтобы найти более высокую цель в жизни. Времена изменились, люди перемещаются, а они ни к чему не стремились. Если бы все люди на земле были такие, как они, человечество все еще жило бы в пещерах.

Лицо Линды ничего не выражало. Обычно она вела себя живо, соглашалась или возражала. Но она сидела безучастно, и казалось, чем дальше я рассказывал, тем меньше она понимала. Я стал говорить о том, как мои родители считали кур и чипсы лакомством и на Рождество увешивали все в доме цепями из разноцветной бумаги, так что мы едва могли двигаться.

И так как Линда продолжала молчать, я стал рассказывать, как мама брала дополнительную работу, чтобы мы получили новые велосипеды, а ужасная тетя Дервла приносила нам молоко и печенье. Я заметил, что Линда медленно опускает ноги с дивана и засовывает их в туфли. Это было странно, потому что мы были в квартире одни и она никогда не уходила так рано.

Она встала и сказала, что должна уйти.

Я растерялся:

— Зачем же так рано уходить — как насчет цесарки, которую я купил нам на ужин, и бутылки очень хорошего кларета?

А Линда ни с того ни с сего вдруг спросила, готовил ли я когда-нибудь цесарку для своих родителей, а я объяснил, что на их кухне готовить невозможно, и потом, они все привыкли есть такую ужасную пишу, что от цесарки получат несварение желудка. Ее лицо как-то странно изменилось.

— Что не так, Линда? Что случилось? — тупо спросил я.

Она выглядела очень грустной, прикасаясь к моей руке перед уходом.

— О Джон, — сказала она, — Щедрый Джон, ты действительно этого не понял?

И она ушла.

А я не понимал и не понимаю до сих пор.

 

Глава 13. ПОХОД В ПАБ

 

1. Пэппи

Когда я была маленькой, наша бабушка жила с нами и мы ее ужасно любили. Она не была вечно занята, как наши родители, и хорошо понимала нас. Она много повидала на своем веку, и слушать ее было очень интересно. Она брала нас с Джейн в длинные прогулки в Боярышниковый лес, где всегда находила и показывала нам что-то интересное. Например, деревянный дом, построенный много лет назад ее братьями, или способ высушивания растений, или, чаще всего, источник Святой Анны. Она говорила, что ни в коем случае нельзя смеяться над теми, кто молится здесь, потому что однажды мы обязательно придем сюда молиться за нас самих.

И вот к чему это привело. Когда она была молодой, она думала, что эти люди, что-то шепчущие и бормочущие, не в своем уме, но с возрастом это отношение странным образом переменилось, и появилось понимание. Она учила нас уметь слушать людей. Видимо, меня она этому научила. Может быть, именно поэтому у меня появилось желание работать с пожилыми людьми.

Дома это не вызвало большого энтузиазма.

— Сначала ты должна получить какую-то квалификацию, — сказал папа.

— Старые люди очень требовательны, — добавила мама.

— Ты никогда не встретишь парня, если похоронишь себя в этой гериатрии, — сказала моя старшая сестра Джейн.

Когда мы выросли, Джейн стала сильно отличаться от меня — она умело пользовалась румянами и карандашом для век, и у нее был паровой утюг, которым она гладила свои вещи. Она очень заботилась о своей обуви, всегда набивала ее газетами и наводила блеск обувным кремом. Мы с подругами звали ее Шикарная Джейн.

В общем, хотя все они были против моей идеи работать с пожилыми, я не обратила на это внимания, потому что, откровенно говоря, они были категорически против чего угодно. Я поработала медсестрой здесь, в Россморе, в больнице Святой Анны, а потом попросилась на работу по уходу за стариками.

И здесь я встретила замечательных людей и получила от них массу полезных советов.

Один мужчина рассказал мне все о капиталах и акциях, другой — все о выращивании цветов в ящиках на подоконниках, одна пожилая леди, получившая семь предложений руки и сердца, объяснила мне, как привлекать мужчин, а другая научила меня полировать медь. Таким образом, я была осведомлена о многом к тому времени, когда увидела объявление, что в приют под названием «Папоротник и вереск» в пяти милях от Россмора требуется заведующая хозяйством.

Это был старый дом, принадлежавший когда-то чудаковатой парочке, помешавшейся на садоводстве. После их кончины здесь был устроен дом престарелых. Мне было тридцать семь, и все полученные советы я пустила в дело. У меня был небольшой, но достаточно весомый портфель ценных бумаг. Мужчины, конечно, влюблялись в меня, но, к несчастью, я вышла замуж за человека по имени Оливер, который влюблялся слишком легко и слишком часто, и через год супружеской жизни я ушла от него.

Медная посуда у меня сверкала, как драгоценная. Я могла вырастить что угодно в ящике на подоконнике, и цветы круглый год радовали бы глаз. Все это не входило в обязанности заведующей хозяйством «Папоротника и вереска», но я, будучи квалифицированной медсестрой с инициативным характером, произвела хорошее впечатление на собеседовании и получила эту работу. По должности мне был положен небольшой коттедж с садом. Сад был совершенно запущенный, но я намерена была вскоре исправить это.

После того как я была утверждена в должности, я встретилась с персоналом и с людьми, для которых приют стал домом. Они производили впечатление вполне довольных жизнью людей. Им нравилась предыдущая заведующая хозяйством, которая перешла на работу на телевидение.

— Я надеюсь, что вы не будете рассматривать это место как трамплин для карьеры, как это сделала та, — проворчал Гарри, который, как я моментально определила, был выразителем мнения всех недовольных.

— Нет. Если я выбрала такое поприще, я на нем и останусь, — бодро ответила я.

— А если вы выйдете замуж, вы нас покинете? — раздраженно спросила болезненного вида женщина по имени Ева. Я отметила ее про себя как источник беспокойства.

— Замуж? Нет, я уже сходила, — ответила я.

Они смотрели на меня, открыв рот. Возможно, они привыкли к более изысканному обращению.

Я спросила, не могут ли они в течение первых трех дней носить таблички с именами, и сказала, что для успешной работы мне нужно знать их всех поименно. Я сказала, что меня зовут Пэппи. Я согласна, это довольно глупое имя, но это не самое худшее, что есть в моем свидетельстве о рождении, так что, если их это устраивает, пусть будет Пэппи. Я сказала, что люблю слушать людей и учиться новому, и если у них есть какие-то идеи, то я их с интересом выслушаю.

Похоже, им это понравилось. Я слышала, как они, отправляясь пить чай, говорили, что я не совсем обычная. Я осмотрела место, которое должно было стать моим новым домом, и в общем осталась довольна. Я понимала, что мой настоящий дом будет здесь. Дом, где я росла, представлялся чем-то очень далеким.

Я осознала это, когда почувствовала, что не испытываю никакой потребности сообщить отцу и маме о своей новой работе. У меня не было желания выслушивать их неприятные высказывания. Они скажут, что это огромная ответственность, и если кто-то из этих стариков переломает себе ноги, то отвечать буду я.

Я, естественно, не стала звонить своей сестре Джейн — она опять начнет говорить, что у нее ничего не было с Оливером, но он красивый и богатый, и я поступила глупо, бросив его, — мне следует учитывать, что все мужчины склонны немножко погуливать, это свойство их натуры.

Я не стала звонить Оливеру, я никогда ему не звонила.

Я позвонила своей лучшей подруге Грэнии, которая одновременно была моим адвокатом и помогала мне заключать контракты, и сказала ей, что место очень хорошее и она должна приехать и повидать меня.

— Я могу приехать раньше, чем ты ожидаешь, — ответила Грэния. — Мой папочка уже не может жить самостоятельно.

Отец Грэнии, Дэн Грин, был замечательным человеком. Я всегда с удовольствием приходила в их дом. У него было неизменно бодрое настроение, и он всегда очень громко смеялся.

— Я буду счастлива видеть его у нас, — сказала я Грэнии и добавила, что подготовлю для него комнату в любой момент.

— Есть проблема, — вздохнула она. — Он говорит, что у него нет желания отправляться куда-либо, он хочет оставаться на месте, ходить каждый вечер в паб за своей пинтой пива. Проблема в том, что он не может больше этого делать. Вот в чем сложность, Пэппи. — Она вздыхала очень печально.

— Можно пойти в обход, — сказала я. Отца Грэнии нельзя было оставлять без присмотра, но в то же время не стоило и раздражать. — Предложи ему как-нибудь приехать сюда на чай — я не хочу навязываться.

— Я попробую. — Судя по голосу, у Грэнии не было особой надежды на успех.

Современными усилиями мы сделали уже много дел в «Папоротнике и вереске», но садом пока не занимались.

— Хорошая заведующая — это счастливая заведующая, — говорила я своим подопечным. — А я, глядя на наш сад, чувствую себя несчастной. Я хочу сделать несколько цветочных клумб разной формы, но мне нужна помощь при посадке цветов.

Гарри заявил, что он заплатил большие деньги, чтобы находиться здесь, и не намерен работать с землей и пачкать руки. Я ответила, что он, конечно, может заниматься только тем, что ему нравится. Однако, услышав наши веселые голоса, когда мы вслух читали надписи на пакетах с семенами и обсуждали условия их посадки, не говоря уж о чае со льдом, который я предложила «садоводам», он поменял свое мнение и присоединился к работающим.

Для начала я выдала каждому по оконному ящику, после чего руководила посадками. Это приобрело характер соревнования, и все они стали просить навещавших, чтобы те приносили им что-нибудь экзотическое из садоводческого центра. Ко времени первого визита руководства мы занимались серьезным обсуждением устройства небольшого искусственного ручейка, который мы называли «водным элементом». Все шло хорошо.

Наконец Грэния навестила нас со своим отцом. Он был все тот же Дэн Грин, жизнерадостный и счастливый человек.

Но он был ослаблен болезнью. Он отдавал себе отчет, что один он больше жить не может и в то же время не может оставаться у Грэнии с ее большим семейством. Мы пошли с ним вдвоем погулять. Я показала ему все наши посадки и сказала, что, когда наступит зима, мы собираемся организовать класс рисования и, может быть, выставку наших работ.

— Ты хочешь, чтобы я жил здесь, Пэппи, так ведь? — спросил он.

— Нет, я не могу на этом настаивать, в самом деле довольно трудно поменять обстановку, Дэн, — сказала я с сожалением.

— Я могу читать тебя как раскрытую книгу, вы ведь с Грэнией дружите с десяти лет. Если мне и переезжать куда-нибудь, то только сюда, но я не могу. Я на самом деле не могу отказаться от того, что люблю больше всего на свете: вечером пойти в паб и выпить.

— Вы можете выпивать здесь, Дэн. Поверьте, вы можете каждый вечер выпивать по стакану вина.

— Нет, это совсем другое, — сказал он раздраженно, как будто ему уже надоело объяснять одно и то же. — Женщины совершенно не понимают, что это такое — пойти в паб. Это пиво, разливное бочковое пиво, и это целый ритуал.

Да, пожалуй, он был прав. Я не понимала его. Я не понимала, какое удовольствие идти в это место, где можно сойти с ума от тамошних шуток, от избитых словечек бармена или от бесконечно повторяющихся одних и тех же рассказов, где к вам может пристать с дурацкими разговорами любой пьяный, испытывающий потребность излить душу. Почему нельзя просто выпить и пойти в гости к друзьям или пригласить их к себе? Но сейчас было не время объяснять это такому завсегдатаю паба, как отец Грэнии.

Я попробовала зайти с другой стороны. Я рассказала ему о нашем новом телевизоре с плоским экраном и о том, как мы собираемся превратить одну комнату в настоящий старомодный кинозал с попкорном и служительницей с фонариком, показывающей людям их места. Я рассказала о том, как мы отвели помещение под читальный зал с огромной надписью «Тишина!» на двери, с разложенными на столе свежими газетами. Родственники и друзья приносят самые разнообразные книги, и у нас уже составилась приличная библиотека.

Я объяснила, что каждую неделю приезжает микроавтобус и отвозит нас на прогулку в Боярышниковый лес, где мы делимся своими воспоминаниями. Я познакомила его с Мэтти, замечательным лохматым псом, которого нам дал Сканк Слэттери, мечтавший найти приют для собаки. Мэтти прекрасно подходил на роль домашней собаки для пожилых людей, разрешая всем без исключения ласкать себя и гладить по голове.

Я показала Дэну кур на заднем дворе, которые были моей гордостью и радостью — семь белых леггорнов. У каждой из куриц было свое имя, и, словно в благодарность за уважение, они ставили рекорды яйценоскости, о чем возвещали радостным кудахтаньем в курятнике. Он с большим интересом выслушал меня, но по-прежнему твердо заявил, что не клюнет на приманку — «Папоротник» находится слишком далеко от паба. Он ничего не имеет против этого места, кроме его расположения. Оно находится в пяти милях от Россмора и цивилизации.

— Грэния сможет отвозить вас туда, когда будет навещать. — Я пыталась его уговорить.

Я с удовольствием взяла бы ее отца сюда. Я подумала, что он из тех мужчин, кто хочет, чтобы его уговаривали, и при этом хочет настаивать на своем. Когда он уезжал от нас, он казался почти огорченным. Его сопровождал запах вкусной еды, доносившийся с кухни.

По четвергам у нас был кулинарный класс, и раз в неделю разные группы готовили ужин. Сегодня вечером, после прослушанной днем лекции об индонезийской кухне, ожидался рис с мясом, овощами и яичной лепешкой.

Я все время была занята, дел было много. Поэтому в течение двух недель я не думала о Дэне, пока Грэния не сообщила, что он неудачно упал и после выхода из больницы будет нуждаться в уходе. Она просила меня взять его хотя бы на пару недель, пока она не выяснит, что делать дальше.

Была только одна подходящая, угловая комната. Я собиралась превратить ее в музыкальный салон. Но теперь, когда приехал Дэн, я предоставила комнату ему. Он был очень подавлен и не проявил никакого интереса к обитателям «Папоротника», встретившим его. Трудно было представить, что когда-то он громко хохотал; его большое красное лицо казалось посеревшим и уменьшившимся. Но хотя он был здесь, я не могла уделять ему повышенного внимания только потому, что он отец моей подруги. Произошло слишком много всего одновременно.

Гарри, глашатай всех недовольных, выдвинул протест из-за того, что Дэну досталась самая большая комната из всех. Ева, тревожившаяся по любому поводу, заявила, что некоторые новые книги в библиотеке содержат откровенную порнографию. Мой бывший муж Оливер заявил в письме, что по зрелом размышлении он понял: женщины не понимают поисков мятущейся мужской души, и он был бы счастлив вернуться ко мне и жить дальше в условиях строгой моногамии. Моя исключительно элегантная сестра Джейн сказала мне, что я, конечно, сумасшедшая, если не пускаю его обратно. Но, как ей известно, я никогда не принимала мудрых решений. Руководство «Папоротника и вереска» сообщило, что один из учредителей собирается забрать свою долю и необходимо провести детальное изучение стоимости приюта.

Поэтому я послала Гарри к Дэну, чтобы они поговорили один на один. Я знала, Дэн сможет убедительно объяснить, что у него нет намерения оставаться здесь насовсем, и это должно успокоить Гарри.

Я пошла с Евой в библиотеку и ознакомилась с книгами, содержащими «откровенную порнографию», и они на поверку оказались вполне невинными любовными романами. Я написала Оливеру, что желаю ему удачи в его духовных исканиях, но у меня нет намерения обсуждать вопрос о нашем воссоединении. Я деликатно намекнула ему о различных здешних ограничениях, чтобы исключить его визиты сюда и дальнейшее обсуждение этого вопроса.

Я ответила руководству, что буду счастлива предоставить им отчет, с тем чтобы они сделали свою оценку. Я также сказала, что они могут приезжать и осматривать приют в любое время, но визиты не должны быть слишком продолжительными, чтобы это не беспокоило обитателей. Они сами увидят картину происходящего. Я могла бы представить положение дел плачевным, чтобы дешево выкупить долю, но потом я все равно должна буду приводить все в порядок, иначе лишусь своей работы в должности заведующей хозяйством.

Все шло хорошо. Дэн и Гарри быстро подружились. Ева организовала группу феминисток для изучения вопроса, можно ли понять психологию мужчин, если изначально исходить из предпосылки, что они добры и деликатны.

Оливер приезжал в дом моей сестры и твердил свое, рыдая на ее плече, и проделывал это так часто и каждый раз так долго, что она перестала называть меня идиоткой за то, что я ушла от него, и теперь не говорила вообще ничего.

Руководство приехало неожиданно, когда мы были в лесу. Они выглядели очень довольными и запросили у меня огромную сумму, составившую двадцать пять процентов от общей стоимости.

Но я была к этому готова.

Я объяснила, что моя покупка закрепит мое присутствие здесь. Я перечислила усовершенствования, которые провела, и намекнула на другие планируемые изменения. Я предложила им свободно поговорить с обитателями, чтобы выяснить, как они себе представляют свою жизнь здесь, если меня не будет. Вряд ли они на это согласятся, а я уже столько вложила в это дело, что мой финансовый вклад должен быть существенно меньше, чем они изначально рассчитали.

— У вас очень нестандартный подход к делу, Пэппи, — сказали они. — Но никакие правила не нарушены. Будьте уверены, «Папоротник и вереск» сохранит свою лицензию.

Я знала, что правил я не нарушала. Куры содержались в чистоте, в библиотеке не было порнографии. Но в глубине души меня кое-что беспокоило.

Это было связано с отцом Грэнии.

Дэн почему-то был слишком веселым.

За ним нужно было глядеть в оба.

У него не было возможности сходить в паб. Ближайший паб находился в четырех милях отсюда, и, если бы он взял такси, я бы узнала об этом моментально. И все же он обрел свою бывшую хорошую форму и цветущий облик.

Когда он решил остаться здесь, он съездил домой за вещами.

Мы хотели помочь ему разложить их, но он отказался от нашей помощи. Если он хочет сохранить чувство собственного достоинства, он должен сам разложить свои вещи в привычном ему порядке.

Он сказал, что ему поможет его новый друг Гарри.

Я была твердо убеждена, что обитатели приюта действительно должны иметь определенную долю независимости и личной свободы, поэтому я, конечно, согласилась. Прозвучали несколько ударов молотка, но, кажется, ничего не было разбито. У него был старый буфет с зеркалом, который он поставил в глубине комнаты, несколько фотографий на темы охоты, письменный стол, мишень для игры в дартс на двери и еще несколько предметов мебели, закрытых чехлами и одеждой. Возможно, сервант, сундук или комод?

Но его комната была такая большая, что места хватило для всего. Он сказал, что привез несколько складных стульев на случай, если потребуется пригласить гостей, и две высокие табуретки, которые он использует в качестве подставок для ваз с цветами. Я заметила, что перед ленчем некоторые на полчаса заходят в комнату Дэна и потом заходят вечером.

Женщины начали одеваться более нарядно. Они более аккуратно укладывали волосы у нашего приходящего парикмахера, стали чаще пользоваться духами и бижутерией. Мужчины иногда надевали галстуки и приглаживали волосы.

Что-то происходило.

Я долго не могла понять, в чем дело, пока не обнаружила, что Дэн устроил паб у себя в комнате.

В буфете хранились бутылки. Покрытая чехлом мебель превратилась в стойку. Вазы были сняты с высоких табуреток, стулья стояли возле имеющихся столов.

У Евы было немного сухого мартини, и некоторые леди имели наперсточного размера рюмочки, а мужчины пили преимущественно пиво, наливавшееся из металлического бочонка, умело упрятанного в огромную подставку для журналов.

Как я это обнаружила?

Совершенно случайно.

И оказалось, что мои подопечные превратились в очень счастливых людей. Они никогда не напивались допьяна, и никто не причинял никакого беспокойства. Но, конечно, это было нарушение закона. Запрещалось продавать алкогольные напитки без лицензии. Нигде и никому. И особенно в медицинском учреждении, где существуют всевозможные дополнительные ограничения. Никакими правилами не предусмотрено устраивать для обитателей платный бар.

Но они так радовались. Будет ужасно, если я положу этому конец. Я решила, что сделаю вид, будто ничего об этом не знаю.

Поэтому, когда кто-нибудь из обслуживающего персонала намекал, что мне нужно кое о чем знать, я старалась избежать этого. Бог знает, на что еще я могла преднамеренно закрыть глаза! Как бы то ни было, руководство продолжало приезжать, и я всегда давала Дэну знать, в какой день ожидается их приезд; я не хотела, чтобы они продолжали знакомиться с жизнью моих подопечных в тот момент, когда те вовсю распивали коктейли. В конце концов один из членов правления продал свою долю, и теперь мне принадлежала половина.

Моя сестра Джейн была ужасно мрачной и нисколько не радовалась за меня. Я хотела пригласить ее на ужин, чтобы отметить это событие. Но Джейн была полна ревности и не переставала удивляться, что медицинская сестра поднялась так высоко. Я была слишком занята, чтобы беспокоиться по этому поводу, мне было нужно убедиться, что расписание занятий класса рисования не попадает на время, когда заведение Дэна «открыто», и что в день, когда у нас будет художественная выставка, они не «примут» для храбрости.

И вот однажды я пошла прогуляться в лес в сопровождении одной лишь собаки.

Мэтти любил гулять в лесу и находил что-то интересное на каждом шагу. Мы оказались рядом с источником, и я решила зайти туда.

Вокруг висели записки по поводу будущей дороги.

«Мы не дадим тебя в обиду, святая Анна», — говорилось в одной из них. К другой был привязан карандаш, всем противникам будущей дороги предлагалось поставить свои подписи. Я тоже собиралась расписаться. Большинство моих подопечных были против дороги. Меня это удивляло, мне казалось, что ликвидация пробок на дорогах будет означать, что навещать их станет легче.

В этот самый момент зазвонил мой мобильный телефон. Я вздохнула: и в святом месте не было покоя.

Звонили из нашего Дома. Без предупреждения приехали три инспектора из отдела здравоохранения.

Думать нужно было быстро.

Я посмотрела на статую, как бы прося совета. «Ну же, святая Анна, ты не очень-то помогла мне в обретении мужа, — сказала я, — так помоги сейчас». Затем я попросила соединить меня с Дэном.

— Мистер Грин? — сказала я по возможности безапелляционным тоном. — Мистер Грин, наши планы несколько меняются. Я не имею возможности сейчас обсуждать ваши работы, как мы это собирались сделать. Не могла бы я вас попросить, чтобы вы все вместе прямо сейчас пошли в столовую. Видите ли, к нам приехали инспекторы из отдела здравоохранения, а меня нет на территории. Я скоро вернусь и займусь с ними. Для меня было бы большим облегчением знать, что все отправились на обед. Конечно же, мы обсудим ваши работы перед тем, как вы нас покинете. Благодарю за помощь, мистер Грин. — Я отключила телефон.

Дэн все сделает. Мы с Мэтти побежали к машине, и я быстрее ветра помчалась к «Папоротнику». Инспекторы сидели в холле и пили кофе с песочным печеньем. Они рассматривали коллекцию местной флоры в застекленных ящиках. Они изучали объявления на стене, извещавшие о грядущей выставке кулинарных достижений, о дневном показе любимого «Мимолетного свидания» и о диспуте, посвященном новой дороге.

Я извинилась за опоздание и предложила осмотреть здания и прилегающий участок. Когда я вела инспекторов по первому этажу, я увидела небольшую группу хихикающих выпивох, следующих в столовую. Даже выпившие ванну джина во времена Сухого Закона не смогли бы веселиться так, как веселились наши.

Все, что теперь мне следовало сделать, — не дать Дэну понять, что произошло, что я спасла его маленький паб и заодно свое место.

— Добрый день, Пэппи, — весело сказал он. И кивнул инспекторам из отдела здравоохранения: — Фантастическое место, но, боже мой, вы просто не поверите, какая она ярая сторонница законов и порядка, все строго по инструкциям, осматривает помещения, учит действиям в случае пожара, заставляет поддерживать чистоту. Но нам здесь просто очень нравится.

Инспекторы были поражены, весельчаки пошли обедать, а я поняла, что мне беспокоиться не о чем.

 

2. Шикарная Джейн

Когда я была совсем молодая, про меня говорили, что я человек, во всем добивающийся совершенства. Мне очень нравилось это определение, оно означало, что я стараюсь, чтобы все, что я делаю, вызывало восхищение. Однако, когда я выросла, они перестали это говорить. Возможно, они решили, что я слишком разборчива, требовательна и у меня тяжелый характер.

И вот в результате — старая дева.

Никто никогда не называл Пэппи стремящейся к совершенству. Никогда. У нее вечно были исцарапаны коленки. Волосы постоянно падали на лицо, одежда была изорвана от лазания по деревьям в Боярышниковом лесу. И все же, как ни странно, все всегда любили Пэппи. Это было очень несправедливо.

Дом был полон ее друзей, эта ее шумная, крикливая Грэния, о господи, чуть ли не жила у нас. Да в такой толпе было и незаметно — человеком больше или меньше. То же самое было и с мальчишками, когда пришло время — довольно рано, кстати, — они вились вокруг нее дюжинами. Когда она закончила школу Святой Иты в Россморе, она могла поступить в университет, как я. Я получила образование и стала библиотекарем, так нет, Пэппи, у которой всегда было собственное мнение, настояла на том, чтобы стать медсестрой.

Мать с отцом, наверное, испытали облегчение оттого, что им это ничего не будет стоить, но все равно были против. Зачем было им столько работать и копить деньги детям на обучение? Пэппи будет приезжать домой и привозить из больницы истории, от которых волосы будут вставать дыбом. А что еще она там видит целыми днями? Я не могла понять, как люди будут доверять человеческие жизни моей ненормальной сестре?

Когда она получила образование (опять несправедливо; я должна сказать, что я никогда не верила, что она доведет дело до конца), она устроилась на работу в приют для пожилых, большинство из которых — страшно беспокойные полусумасшедшие старики и старухи. Пэппи находила их очаровательными и веселыми. Можно подумать, что она работает с Эйнштейнами и Питерами Устиновыми, а вовсе не с кучей старичья, в голове у которых все перепуталось, и они с трудом могут сказать, какой сегодня день.

Среди казавшейся бесконечной череды молодых людей, желавших стать самыми близкими друзьями Пэппи, был один, по имени Оливер. Его родители имели собственность по всему Россмору. Он был очень хорош собой и, похоже, бабник. Он не утруждал себя серьезной работой, поскольку в ней не было необходимости. Его семья испытывала сложные чувства: облегчение оттого, что он наконец остепенится, и сожаление по поводу того, что невеста по имени Пэппи работает медсестрой и не имеет приданого. Я предостерегала Пэппи, что он не производит впечатление надежного человека, но она сказала, что в жизни приходится рисковать и, в конце концов, она сама может увлечься другим человеком, так что вступление в брак — это поступок оптимистов.

Таких свадеб я еще не видела. Я смотрела на нее как на что-то, о чем ты слишком много думал и заранее представляешь, как должно быть. Странно, я никогда не относилась серьезно ни к чьим свадьбам, кроме того времени, когда встречалась с Кейтом, который тоже был библиотекарем. Мы очень хорошо подходили друг другу, но наступил момент, когда исчезло взаимопонимание. Я не знаю, как это произошло.

Мы всерьез говорили о помолвке, и я сказала, что хочу обручальное кольцо с небольшим квадратным изумрудом. Оно не было необыкновенно дорогим, но мне показалось, что он был недоволен, что я уже выбрала за него и даже примерила его. Когда я сказала, что в нашем доме должна быть гардеробная, иначе наша одежда невероятно изомнется, он решил… впрочем, не знаю, что он решил на самом деле. Он сказал, что ему нужно время подумать, а потом совсем исчез с моего горизонта.

Свадьба Оливера и Пэппи была именно такой, какую можно было ожидать. Беспорядочная, неорганизованная. Было много смеха, шампанского и маленьких сандвичей с курятиной. И свадебный торт. И это все. Никаких банкетов с подписанными местами и прочим.

Матери с отцом понравилось. Мне — нет.

Эта шумная Грэния вопила на всю округу на пару со своим кошмарным краснолицым папашей. Мать с отцом сказали, что в жизни Пэппи больше не будет тяжелых дней.

По-моему, это было уж слишком.

Чтобы у Пэппи да жизнь без проблем?

Были ли у меня проблемы? Я жила в своей квартире и навещала их. Не так часто, как родители, но достаточно часто. Время от времени. Пэппи и Оливер жили в роскошном доме, по крайней мере по сравнению с моей маленькой квартирой, но, поскольку Пэппи, как рабыня, пропадала в своей гериатрической больнице, дом был ужасно неухоженным.

Уж если бы я вышла замуж за Оливера, я бы не работала, содержала дом в порядке и приглашала гостей. А он, возможно, гулял бы поменьше.

Я довольно быстро узнала об этом. Я была в винном баре и увидела, как он обнимался с какой-то девчонкой. Естественно, он меня увидел тоже и отцепился от нее. Он подошел ко мне, излучая море обаяния.

— Мы взрослые люди, вы и я, Джейн, — произнес он.

— Разумеется, Оливер, — ответила я ледяным тоном.

— И взрослые люди не должны бежать домой и рассказывать глупые сказки, не так ли?

— Если не видят других взрослых, делающих глупые вещи в винных барах, — сказала я, очень гордая собой.

Он внимательно посмотрел на меня.

— В конце концов, вы сами сюда пришли, Джейн, — бросил он и вернулся к своей девице.

Я заплатила по счету и ушла.

Когда это случилось, я ничего не сказала Пэппи.

Я пыталась предостеречь ее перед тем, как она вышла замуж, а она пожимала плечами и была так беспечна — пусть сама узнает обо всем.

Она узнала спустя шесть месяцев, когда неожиданно рано вернулась домой и, открыв дверь в спальню, обнаружила там Оливера с какой-то его старой любовью. Она потребовала развода. В этот же день.

Конечно, он запротестовал.

Она слишком серьезно все воспринимает, говорил он. Она не желала слышать ни объяснений, ни извинений, ни обещаний безупречной жизни в дальнейшем. Она сказала, что ей нужен добрый семейный очаг, а не материальные блага и что женитьба на ней была именно для него выгодной сделкой, в чем он убедится, когда подробно обсудит это с судьей и своими разведенными друзьями.

А потом, как будто это не было глупостью, Пэппи бросила свою скучную, но спокойную работу в больнице и устроилась в этот дурацкий приют по уходу за престарелыми под названием «Папоротник и вереск».

Ну и название! Но Пэппи есть Пэппи, она заявила, что ей там нравится, что для нее это было лучше, чем работа в клинике, потому что, когда она станет тут работать, людей не будут подгонять слишком быстро на тот свет. Многие из этих домов престарелых имеют бестактно жизнерадостные названия, ей еще повезло с этими «Папоротником и вереском», и она тут ползает на четвереньках, сажая растения, чтобы оправдать это глупое название.

Да, Пэппи не признает прописных истин.

Несмотря ни на что, этот приют слыл процветающим, и мама сказала мне, что Пэппи владеет значительной частью его имущества. Родители заявили, что, когда они состарятся, хотели бы отправиться туда и жить там. А Пэппи сказала, что можно замечательным образом устроиться туда пораньше и направить еще имеющуюся у них энергию на те прекрасные дела, какими занимаются все обитатели приюта.

Мне эта идея показалась неудачной.

Иногда я поддакивала им, но меня расстраивала мысль о том, что они будут сидеть среди стариков с пергаментной кожей и рассуждать о турнире по настольному теннису.

Временами Пэппи заявляла в своей дурацкой манере одиннадцатилетней девочки: «То, чем ты там занимаешься, Джейн, не идет ни в какое сравнение с нашей работой». Но, думаю, вряд ли кто-нибудь стал бы сравнивать такие несовместимые вещи.

Родители говорили, что Пэппи совершенно неугомонна. Не знаю почему, но мне показалось, что они говорили это с одобрением.

Многих сумасбродных стариков в этом приюте очень сильно волновал вопрос об обходной дороге, которую хотели проложить рядом с Россмором. Некоторые приветствовали эту идею, называя ее прогрессивной. Будет легче переходить дорогу, поскольку трасса не будет проходить через город. Другие были против и говорили, что родственники их все равно не посещают. Пэппи стала организовывать диспуты на эту тему, а затем привозила и тех и других в Россмор, чтобы они могли участвовать в соответствующей акции протеста. Ну не идиотизм ли? И даже Оливер, который время от времени навещал меня, говорил, что это бессмысленное дело.

Я держала у себя в холодильнике крупные сочные маслины и тонко нарезанную салями на случай прихода Оливера. И я всегда нарядно одевалась, так что он никогда не видел меня неряхой. Бедная Пэппи часто выглядела так, как будто целый день выполняла тяжелую физическую работу… впрочем, в этих больницах работа медсестры такой и была. Это было до того, как она начала работать в приюте. Что и говорить, меня радовали визиты Оливера.

И, конечно, мы спали вместе. Таков уж был Оливер. По-моему, ничего серьезного в этом не было. В конце концов, я была его свояченица, ну, если совершенно точно, то бывшая свояченица. И я не считала его кандидатом в мужья. Хотя, если святая Анна ответит на мои молитвы, он не вернется к Пэппи.

Он довольно много говорил о Пэппи, и это раздражало. Однажды я сказала, что надо найти другую тему для разговора, но он выглядел озадаченным. Он все время хотел знать, встречается ли она с кем-нибудь, а я ответила, что он ведь знает Пэппи, она встречается со всеми, но в то же время ни с кем. Это озадачило его еще больше, и он спросил, не интересовалась ли она им.

Дело в том, что, если я стану упоминать об Оливере, Пэппи будет возводить глаза к небу и тосковать. Но нельзя было оставлять все как есть. Он считал, что мы с Пэппи гораздо более близки, чем были на самом деле, недаром он интересовался подробностями нашего детства. Как будто я могла это помнить!

Я решила поехать в это идиотское место, «Папоротник и вереск», повидаться с Пэппи, чтобы иметь возможность что-то рассказать о ней Оливеру. Я хотела заставить его думать, что мы с Пэппи очень любим друг друга.

Когда я приехала, то первым делом увидела Пэппи — зад ее возвышался над ямой, которую она выкопала. Рядом с ней стояла команда старичков, среди которых я увидела этого горластого краснолицего Дэна, папашу Грэнии. Он-то что здесь делает? Они все над чем-то громко хохотали. Когда моя тень упала на них, они перестали смеяться.

— Да это же Шикарная Джейн! — заорал Дэн как ненормальный. Остальные посмотрели на меня без особого удовольствия. Пэппи вылезла из ямы, с грязными руками и измазанным лицом.

— О, привет, Джейн, что случилось? — спросила она. Как будто приехать повидаться с родной сестрой можно только в случае, если произошло что-то особенное.

— Почему должно что-то случиться? — повысила я голос.

Они все поняли, эти старики, а Дэн лучше всех.

— Застегните ремни безопасности, — сказал он, и все засмеялись.

— Включайте бортовой компьютер и исчезайте, — сказал другой, почти беззубый, старик. Он-то должен был исчезнуть лет тридцать назад.

Я ненавидела их за то, что они заметили холодность в наших отношениях и, вероятно, догадывались о ее причинах. Я ненавидела Пэппи за то, что она позволила им это увидеть.

— Ладно, друзья, я отлучусь ненадолго. Ради бога, стойте подальше от ямы, я не хочу откапывать вас, да еще со сломанными конечностями, — велела им Пэппи и повела меня к своему маленькому домику, расположенному на участке. Она умылась, предложила мне хереса и села напротив меня.

— У тебя осталась грязь на лице, — сказала я.

Она проигнорировала мое замечание.

— Что-нибудь с папой? — спросила она.

— Нет, конечно, а что может быть?

— На прошлой неделе у него было высокое давление, — сказала Пэппи.

— Ради бога, откуда ты знаешь? — удивилась я.

— Я меряю ему давление, когда у меня короткий рабочий день.

Пэппи каждую неделю ездит к родителям в свой короткий рабочий день? Невероятно!

— Ну так в чем дело? — спросила Пэппи, нетерпеливо глядя в сад. Она хотела быть там, а не вести разговоры со своей родной сестрой.

— Я хотела поговорить об Оливере, — начала я.

— Об Оливере? — спросила она в замешательстве.

— Да, об Оливере. О твоем муже, о человеке, с которым вы поженились.

— Но сейчас он мне не муж, Джейн, — сказала Пэппи таким тоном, как будто говорила с умственно отсталым. С этими своими чокнутыми стариками она разговаривала как со здоровыми людьми.

— Да, но он спрашивает о тебе, — ответила я, не понимая, как это у меня вырвалось.

— Что именно? — Ей это было совершенно неинтересно. Я почувствовала, что зря приехала.

— Ну, не знаю. Разное. Во что ты играла в школе, что мы делали на твой день рождения.

— Оливера интересует все это? Господи, он что, с ума сошел? — весело произнесла Пэппи, посмотрев в окно, словно ей до смерти хотелось снова продолжить рытье ямы.

— Я не думаю, что он сошел с ума. По-моему, он вполне разумен. Я верю, что на самом деле он хотел бы, чтобы у вас все было хорошо.

— Конечно, он хотел бы, и именно поэтому он притащил в мою постель свою старую подружку, — сказала Пэппи лишенным эмоций голосом.

— Это была и его постель тоже, — довольно глупо заметила я.

— Ну, раз так, тогда все в порядке, — сказала Пэппи.

Нависло молчание. Я думала, чем его заполнить. Я хотела проявить какой-то интерес к этому дурацкому месту, где она работает.

— Для чего вы выкопали эту яму?

— Это братская могила, так выходит дешевле, — ответила Пэппи.

На какой-то момент я поверила ей. У нас в библиотеке такие глупые шутки были не в ходу.

— Извини, это для большой пальмы. Ее привозят сегодня днем, и мы готовим место для посадки.

— Тогда не буду тебя задерживать. — Я встала с надменным видом.

— Подожди, допей свой херес. — Она сидела грязная и взъерошенная. Я молча потягивала херес.

Она дважды взглянула на меня с таким видом, будто что-то хотела рассказать, но в последний момент не решалась.

— Говори, — велела я в конце концов.

— Ну хорошо, пункт первый: мне совершенно не нужен Оливер, так что путь открыт, можешь действовать. Ты не наступишь на те же грабли. Но есть пункт второй: на самом деле он ужасно занудный; прилипчивый и занудный. Ты в этом убедишься. Да, он богатый и красивый, но в жизни в дальней перспективе это не самое главное. Богатые часто бывают скупыми и неохотно тратят деньги, а красота может быть внешней. А кончится тем, что ты будешь испытывать чувство вины, потому что обнадежила его. И вряд ли он собирается хранить тебе верность вечно. Ты мне сказала об этом несколько лет назад, а я тебе не поверила. Так зачем тебе слушать меня сейчас?

Пэппи сидела передо мной, уверенная в своей правоте, в забрызганной грязью одежде, с бокалом хереса в руке и кучей полоумных стариков на дворе, ожидавших ее, чтобы продолжать заниматься своей ямой.

— А это лучше? — спросила я, кивком показывая на сад, обитателей приюта и все остальное.

— Гораздо лучше, — ответила она.

Я знала, что никогда не понимала ее и никогда не пойму. Мои усилия, направленные на установление более близких дружеских отношений, по-видимому, предпринятые слишком поздно, пропали даром.

Когда я садилась в машину, я услышала их веселые голоса, они радовались возвращению Пэппи. Ну что ж, она получила то, что хотела. И Она сказала, что горизонт чист.

Я заехала в парикмахерскую, потом купила немного копченого лосося — на случай прихода Оливера.

Как это не раз бывало, он не пришел. Он появился на следующий вечер.

Оливер никогда не приносил мне подарков и очень подолгу рассматривал себя в зеркале. И он всегда задерживался допоздна, хотя мне рано утром нужно было вставать и идти на работу. Иногда он оставался на ночь, но это было не лучше.

Он никогда никуда меня не приглашал. И действительно, он был какой-то прилипчивый. Но мы не были женаты, поэтому я не могла развестись с ним и отсудить часть имущества. Хотя иногда мне этого хотелось. Для душевного спокойствия.

В библиотеке и дома очень редко звучал смех. Дни тянулись долго. Я сравнивала свою жизнь с жизнью в этом сумасшедшем доме «Папоротник и вереск», где в течение дня не было ни одной свободной минуты, когда кто-нибудь не смеялся бы.

Неужели Пэппи была права? Пэппи, чья кожа никогда не была ухожена, чьи волосы никогда не были уложены и чей гардероб был похож на дурную шутку? Неужели Пэппи была способна открыть секрет счастливой жизни? Это было бы слишком несправедливо!

 

Глава 14

«ОДИННАДЦАТИЧАСОВАЯ» ЛЕДИ

 

1. Пандора

Я чувствую, что сегодня в салоне будет много работы. Когда ты разрываешься между клиентами, время тянется ужасно медленно. У меня не было свободной минуты, чтобы подумать о разговоре за завтраком.

Я пришла, как обычно, в восемь сорок пять. Фэбиан, чья слава уже вышла за пределы Россмора и распространилась на четыре прилегающих графства, любит перед открытием сделать, как он это называет, «контроль внешности». Он говорит, что независимо от того, процветает его салон или несет убытки, внешний вид персонала должен быть безупречен. Обязательный маникюр, приличная обувь, волосы в полном порядке. Мы были предупреждены об этом в самом начале. Фэбиан каждое утро должен был убедиться, что у нас блестящие, хорошо уложенные волосы, и в случае чего подправлял прическу. В этом состояло одно из преимуществ нашей работы.

Наша рабочая одежда стиралась в прачечной, поэтому она всегда должна была выглядеть чистой, как «шляпная картонка». Забавное выражение — «шляпная картонка», интересно, что бы оно значило. Фэбиан настаивал на том, чтобы мы побольше улыбались и демонстрировали радость при виде клиентов. Салон — не место для печальных размышлений. Все заботы должны быть оставлены за пределами парикмахерской. Это было обязательным условием.

Фэбиан сказал, что может поддерживать свои очень высокие цены только в том случае, если люди будут считать его салон особенным местом. Среди персонала не должно быть людей, страдающих от похмелья, головных болей, от несчастной любви, имеющих проблемы с детьми.

Вы могли бы сказать, что это нереально. И Фэбиан согласился бы с вами.

Но еще он сказал, что визит в его дорогой салон должен быть для посетителей уходом от повседневных забот, своего рода отдохновением, здесь не должно быть разговоров о трассе, болезнях или ограблениях. Перед самым открытием салона у входа разбрызгивался дорогой одеколон, и в течение дня это повторялось несколько раз. Это подчеркивало атмосферу салона, дружелюбную и элегантную, что было очень важно для всех, кто заходит сюда и платит дорого.

Чаевые также были неплохими, и, проработав несколько лет у Фэбиана, вы могли устроиться куда угодно. Можно было открыть даже собственный салон. Если вы скажете, что вы от Фэбиана, люди к вам пойдут отовсюду.

Я не могу сказать, что твердо решила открыть собственный салон. Я подумывала об этом, Иен постоянно уверял, что у меня есть все данные руководителя.

Но сегодня за завтраком все изменилось.

Стоп, Пандора. Улыбайся. Излучай улыбку, Пандора.

Пандора — это мое имя в салоне, по-моему, оно подходит мне, когда я на работе. Дома меня зовут Ви.

Не думай о доме. Улыбайся, Пандора, день только начался.

Моя постоянная клиентка в девять часов уже влетела в дверь. Она приходила обязательно каждый четверг, составляя как бы единое целое со своим мобильником. Фэбиан очень строго следил за тем, чтобы телефоны использовались только в виброрежиме для регистрирования входящих сообщений. Никаких звонков, чтобы не беспокоить других клиентов.

Улыбка не сходила с моего лица. Она тараторила как пулемет, не давая вставить ни слова, но требуя при этом знаков согласия, одобрительных кивков и благодарности за содержательную беседу, в общем, все как обычно.

Но я не могла полностью отключить свой мозг и не думать о Иене и его хитростях, о которых я догадалась прошлой ночью.

«Девятичасовая» леди всегда кипела по поводу своей работы. Один тупица сделал то-то, другой, напротив, не сделал того-то, проклятый курьер опоздал, идиот спонсор явился слишком рано, Россмор — глушь дальше некуда. От меня требовались доброжелательность, непрерывные поддакивания и скорость. «Девятичасовая» леди должна была выйти и пронзительным криком остановить такси в девять сорок пять.

Моя клиентка, записанная на девять тридцать, помыла голову и погрузилась в журнальную статью о принцессе Диане.

— Ужасно, что ее не могут оставить в покое, — произнесла она. — Нет ли у вас еще чего-нибудь почитать о ней?

Она также была постоянной клиенткой. Каждую неделю она делала новую прическу, ища идеально подходящую к свадьбе дочери, которая должна была стать грандиозным событием. При этом леди была отстранена от организации его проведения. Этим занимался специальный человек. Ничто за всю жизнь не задевало ее так сильно. Ее единственная дочь отвернулась от нее в самый важный момент своей жизни.

Эту клиентку мне также следовало мягко успокаивать. Давать массу заверений в том, что доброе отношение к дочери принесет больше пользы, чем неприятие ее поведения. Убеждать, что зато теперь у нее будет гораздо больше времени, чтобы сосредоточиться на собственной прическе, собственных нарядах, собственном ощущении праздника. Леди жаждала быть в центре событий, возражая, распоряжаясь и доводя всех до умопомрачения.

— Не выходи замуж, Пандора, — напоследок посоветовала она. — Не стоит оно того, уж поверь мне, я-то знаю.

Я много раз говорила ей, отвечая на ее бессмысленные вопросы, что я уже замужем, за Иеном. Но она этого не помнила, и, как сказал Фэбиан, мы не должны ожидать, что они что-либо помнят о нас. Приходя сюда, они попадают в центр внимания. Мы же являемся чем-то вроде хорошо воспитанных и привлекательных деталей обстановки. Конечно, это был не тот случай, чтобы говорить ей о моем замужестве. В самом деле, судя по тому, как началось это утро, не стоило об этом и говорить.

В десять часов прибыла дама не из нашего города, которая увидела рекламу в журнале. Она приехала в наш город, чтобы приобрести материю для мягкой мебели, и заодно решила сделать прическу. Нет, ничего нового, она благодарит за советы, но сама знает, что ей подходит, так же как знает, какая материя ей нужна. Скука и монотонность ее жизни словно пропитали меня. Я подумала: если моя жизнь с Иеном сейчас тревожна и беспокойна, то это все же лучше, чем смертельная скука в жизни этой леди.

В десять тридцать пришла фотомодель. Ну, на самом деле она рекламировала нижнее белье, но называла себя фотомоделью. Она была довольно хорошенькой и каждые шесть недель меняла имидж.

— Вы сегодня неважно выглядите, — сказала она.

Я подумала: хорошо уже то, что она вообще заметила меня, большинство не замечают. Но вот то, что она обратила внимание на мое измученное лицо, уже хуже. Ведь она произнесла дежурную фразу, какой пользуются в британских мыльных операх, говоря о находящихся при смерти, или беременных, или выброшенных на улицу.

Хорошего в такой оценке мало. Я надеялась, что Фэбиан не слышал этого. Я улыбалась больше обычного, стараясь отогнать мрачные мысли и догадки.

— Я понимаю, я понимаю. Мне так же приходится улыбаться каждый вечер, — сочувственно сказала фотомодель. — Иногда я чувствую себя просто зазывалой на рынке, и тогда я должна улыбаться еще больше.

Она была очень милой и, похоже, проявляла заинтересованность и внимание. Я уверена, что к ней очень хорошо относятся на работе и леди полностью доверяют ей, обсуждая особенности дамского белья. Я готова держать пари, что все на работе доверяют ей свои тайны, потому что она готова всех с интересом выслушать. Я огляделась, проверяя, не находится ли Фэбиан в пределах слышимости. Я нарушала существовавшее у нас строгое правило: не обременять клиентов собственными личными проблемами.

— Дело в моем муже, мне кажется, он встречается с другой.

— Поверь мне, так оно и есть, — сказала она, поджав губы.

— Что? — вскричала я.

— Дорогая моя, я работаю в таком месте, которое по вечерам просто набито мужьями, любующимися каталогами дамского белья. Вот что делают мужья. Это не проблема, если ты сама ее не усугубишь.

— Что вы имеете в виду?

— Послушай меня, я знаю это — они любят рассматривать картинки и знакомиться с девчонками. Они вовсе не хотят оставлять своих жен. Они не сожалеют, что женились на них, им просто ненавистна мысль, что все кончено и что они упускают массу возможностей. Им иногда кажется, что «женатый мужчина» — то же самое, что и «мужчина, не пользующийся успехом у женщин». Здравомыслящая жена не будет комплексовать по этому поводу, проблемы как раз у тех, кто придает этому слишком большое значение и пытается бороться с этим. Все это пройдет само собой.

Я в изумлении смотрела на нее. Как она приобрела такой трезвый и вместе с тем мудрый взгляд на вещи? В модельном бизнесе эту женщину звали Катерина, но дома, может быть, называли каким-нибудь уменьшительным именем, как и меня.

— Вы считаете, нужно не обращать внимания на неверность и ложь и делать вид, что ничего не случилось? Вы действительно так думаете? — спросила я.

— Да, самое разумное вести себя именно так, пока вы точно не убедитесь, что это правда; но даже если открылась истина, надо рассчитывать на то, что это пойдет к концу, если дать ему расслабиться. Вскоре может не остаться никаких проблем, кроме неприятных воспоминаний.

— А если предположить, что ему не просто нужно расслабиться? Допустим, он действительно любит ее и не любит меня. Что тогда?

— Что ж, тогда он будет ходить к ней, — ответила Катерина. — И тут ничего нельзя поделать. Я просто говорю, что самый худший сценарий — это протестовать именно сейчас. — Она посмотрела на меня так, будто сочла вопрос исчерпанным, поэтому я автоматически продолжила свою работу, промыла ей волосы и высушила их феном. Уходя, она оставила мне щедрые чаевые. — Все уладится, Пандора, увидимся через шесть недель, — сказала она и, как маленькая пантера, выскользнула из салона.

— Твоя леди, записанная на одиннадцать, еще не явилась, Пандора?

Фэбиан имел систему наблюдения, которой позавидовал бы любой военачальник. Он знал обо всем, что происходит или не происходит, в каждом углу его салона. Мы вместе посмотрели в книгу записи на прием. Новый клиент. Мисс Дезмонд. Нам обоим это имя ни о чем не говорило.

— Выясни, где она слышала о нас, хорошо, Пандора? — спросил он, готовый работать двадцать четыре часа в сутки.

— Да, конечно, Фэбиан, — машинально ответила я.

На самом деле я буду думать о том, как такое могло случиться, почему разрушается моя пятилетняя семейная жизнь.

Во-первых, я случайно увидела в ящике комода цельнолитой серебряный браслет с надписью на тыльной стороне ободка: «Моей дорогой в честь рождения новой луны, с любовью, Иен». Я не знала, что он имел в виду. Я не помню, чтобы мы когда-нибудь любовались луной.

Но это уже можно было соотнести с некоторыми событиями. Я проверила по календарю: в следующую субботу должен народиться молодой месяц. Возможно, он собирается увезти меня куда-нибудь, чтобы отпраздновать это. Я должна воспринимать это как сюрприз. Но никаких намеков на поездку в субботу не было; наоборот, были грустные новости о том, что он уезжает на конференцию, которая состоится во время уик-энда. Так что мне по-прежнему все было неясно. Я, должно быть, слишком глупая, или слишком недогадливая, или слишком доверчивая.

Но вчера Иен пришел домой очень поздно. В одиннадцать я легла спать, потому что сильно устала. В четыре я проснулась, но его все еще не было. Это начало меня беспокоить. У него был мобильник, он мог бы мне позвонить. Я пыталась позвонить ему сама, но его телефон был отключен. В этот самый момент я услышала, как он поворачивает ключ в замке. Я была так сердита, что решила притвориться спящей и не выяснять отношений. Он не торопился ложиться, но я все равно не открывала глаз. Я услышала, как он подошел к комоду и выдвинул ящик. Я чуть приоткрыла глаза — он держал в руках браслет и улыбался, разглядывая надпись, а потом положил его на дно портфеля.

Иен всегда уходил из дома раньше меня — ему приходилась долго добираться до работы на машине. А может быть, он еще куда-то заезжал? У него оставалось всего три часа на сон. Он спросил меня, когда я легла спать.

— В одиннадцать, я просто валилась с ног. А когда ты пришел? — спросила я.

— Ну, я пришел уже скорее рано утром, ты так мирно спала, что я не стал тебя будить. Эта неразбериха в офисе вымотала мне все нервы…

— В таком случае подумай об оплате сверхурочных. — Я поддержала разговор, чтобы не возбудить его подозрений.

— Я не уверен, что мне заплатят, и послушай, любимая, мне придется в этот уик-энд уехать на конференцию. Честное слово, я далеко не в восторге, у тебя тоже пропадет уикэнд, так что прости, пожалуйста. — Он изобразил маленького обиженного мальчика, что раньше я находила очаровательным. До этого утра, когда мне это показалось противным.

У него роман.

Многое встало на свои места. Все стало ясно.

У меня был еще час до ухода, но я не испытывала желания мыть посуду, оставшуюся после завтрака Иена, прибирать в доме Иена, готовить Иену обед. Я оделась и вышла, как только услышала, что его машина отъехала. Я села на первый же автобус. Он шел не в сторону салона Фэбиана, но это меня не волновало. Я просто хотела уехать из дома, где я когда-то была так счастлива. Когда-то. Сейчас этот дом показался мне тюрьмой.

Автобус остановился у дальнего края Боярышникового леса, где должен был развернуться и ехать обратно. Я, как зомби, бездумно побрела по лесу. Говорят, его собираются выкорчевать, чтобы проложить здесь шоссе, но, возможно, это только слухи. Во всяком случае, если леса не будет, стоит хотя бы сейчас совершать здесь прогулки.

Я шла, стараясь подавить боль в груди, сознавая, что все кончено и Иен любит другую. Какую-то наглую, хитрую девку.

Он был совращен ею, купил ей браслет и собирается ехать встречать с ней молодой месяц.

По деревянным указателям я дошла до источника. Мы приходили сюда из любопытства, когда были детьми, но с тех пор я здесь не бывала. Даже в этот ранний час здесь были молящиеся. Пожилая женщина с закрытыми глазами. Двое детей с чьей-то фотографией, возможно, их матери, просящие об исцелении. Это выглядело нереальным и было очень печально.

Ну, вот и я здесь, подумалось мне, пожалуй, вреда от этого не будет. Я рассказала святой Анне свою историю, очень простую. Удивительно, насколько проста эта история. Мальчик любит девочку, мальчик находит себе другую девочку, сердце первой девочки разбито. Святой, должно быть, рассказывали сотни и тысячи подобных историй.

Я не ощутила прилива надежды, ничего подобного. На самом деле я, наверное, немного не в себе. Я не знала, о чем мне ее просить.

Может быть, о том, чтобы с этой женщиной приключилось ужасное несчастье? Святая Анна не станет выполнять такую нехристианскую просьбу.

Заставить Иена изменить свои намерения — вот чего я хотела.

Я быстро вышла из леса и поехала на автобусе на работу.

Все утро я вспоминала самые неприятные доказательства его романа. Как он на прошлой неделе отказался поехать в кегельбан, без которого он, казалось, не мог жить. Как он дважды менял тему разговора, когда я просила его обдумать покупку газетного киоска у нас на окраине, который шел на продажу, и устроить в нем салон.

— Не надо быть такой нетерпеливой, — сказал он. — Кто знает, что будет через год или два?

Неожиданно мои мысли были прерваны.

— Одиннадцать, ваша леди пришла, — напомнила мне одна из помощниц.

Мисс Дезмонд поджидала меня у конторки. У нее была очень милая улыбка, и она попросила, чтобы я звала ее Брендой.

— Какое чудесное имя — Пандора! — мечтательно сказала она. — Я бы хотела, чтобы меня звали так.

Фэбиан не советовал говорить клиентам, что это наши выдуманные имена, фактически он запрещал делать это.

— Я думаю, моя мама в свое время читала какую-то фантастику, — сказала я, для страховки называя банальную причину.

Мне понравилась эта женщина. Бренда Дезмонд отдала свое пальто помощнице и села в кресло, пока мы смотрели на нее.

— В этот уик-энд я хочу выглядеть потрясающе, — сказала она. — Я еду в замечательное место за городом встречать молодой месяц с новым парнем.

Я посмотрела на ее отражение в зеркале и сказала себе, что в городе могут быть девушки, собирающиеся на уик-энд с новыми парнями. Это не обязательно Иен. Я приятно улыбнулась и изобразила заинтересованность.

— Это здорово, — услышала я собственный голос. — У вас с ним серьезно?

— Да, насколько это возможно. Он не свободен, увы, он говорит, что для него нет проблем, но, понимаете, мне кажется, это может быть помехой нашим отношениям, вроде это вставляет палки в колеса. Забавное выражение, не правда ли? Интересно, почему так говорят.

— Наверное, это не нужно понимать буквально — что палка или что-то еще попадает в колеса машины, — сказала я.

Она слушала, заинтересовавшись.

— Да, вы правы, не нужно все понимать слишком прямолинейно. Вы интересуетесь происхождением разных выражений?

Она обращалась ко мне как к нормальному человеку, имеющему право на свое мнение, а не как к кому-то безликому, кто обслуживает ее. Но я должна быть уверена, что это она, прежде чем я выдеру ей каждую прядь ее тусклых волос.

— Да, меня интересует происхождение слов, как раз сегодня утром я думала о словах «шляпная картонка». Вы знаете, откуда они взялись?

— Да, как ни странно, я об этом читала: шляпная картонка — это такая легкая коробка, где держат ленты, банданы, шапочки, дамские шляпки и тому подобное.

— В самом деле? — Мне действительно стало любопытно. Надо же, она знает подобные вещи! А почему эта картонка должна быть свежей и чистой? Но довольно размышлений. Нужно браться за работу. — Какой образ вы бы хотели?

— Я на самом деле не знаю, Пандора, у меня не очень хорошие волосы, и у меня ужасно много работы. Я чувствую себя как выжатый лимон. Так что для меня это очень важно. Я сказала, что заболела. Я же не могу пойти завтра на работу с новой прической, чтобы никто ничего не заподозрил, а в субботу я поеду с коллегой на этот грешный уик-энд.

— А где вы работаете? — спросила я. Слова гремели и отдавались эхом в моей голове.

Пожалуйста, пусть это будет не фирма Иена.

Она назвала фирму Иена.

Мои руки лежали на ее плечах. Мне хотелось поднять их, обхватить ее за шею и задушить. Она не ожидала бы этого, конечно, так что все бы получилось. Она могла бы сидеть в кресле мертвая.

Но я сдержалась. Было бы слишком много последствий.

Вместо этого я заговорила о ее волосах.

— Они у вас слишком прижаты к голове, — сказала я, удивляясь, как я могу вообще что-то делать.

— Да. Как вы думаете, может быть, стоит приподнять их и придать форму? Что бы вы предложили?

Я представила, как мой Иен перебирает ее ужасные тусклые волосы, говоря Бренде, что она красивая, как часто в свое время говорил мне. Это было невыносимо.

— Это должно быть что-то очень стильное, — задумчиво сказала я. — Позвольте, я спрошу у Фэбиана, у него всегда есть идеи.

Неверной походкой я поплелась к Фэбиану и объяснила, что моей клиентке очень нравится классический стиль.

Он бесшумно приблизился и прикоснулся к ее голове.

— Мисс Дезмонд, Пандора, которая является одним из лучших наших стилистов, интересуется моим мнением. Я считаю, что лучше всего вам подойдет классический стиль, который вы выбрали, он дополнит ваши черты, и все, что вам требуется, — это небольшая аккуратная стрижка.

— Вы думаете, это будет хорошо? — спросила она, и великий Фэбиан прикрыл глаза, как бы говоря, что словами нельзя будет выразить всю прелесть этой прически.

— Люсинда, — позвала я молодую помощницу. — Возьми мою леди и дай ей самый лучший шампунь. — Я шепнула Люсинде — в реальной жизни ее звали Брид, — чтобы она ударила ее головой о раковину и напустила мыльной пены ей в глаза. Брид, естественно, поинтересовалась, зачем. — Потому что она мерзкая шлюха и спит с мужем моей лучшей подруги, — прошипела я.

Люсинда послушалась. Обессиленная, полуослепшая и страдающая от боли Бренда Дезмонд вернулась ко мне. Люсинда постаралась от души и едва не свалила ее с ног. Я нанесла на ее от природы жирные волосы самый маслянистый гель и сушила их до тех пор, пока все они не стали похожи на крысиные хвосты. Я обрезала их, чтобы концы стали клочковатыми и неровными. Когда кто-то на меня смотрел, я пожимала плечами, как бы спрашивая, что я могу сделать, если таковы полученные мною инструкции.

Когда я закончила и сделала ее настолько страшной, насколько это было в моих силах, она с сомнением посмотрела на себя в зеркало.

— Вы говорите, что это классический стиль?

— Он самый, Бренда, ему понравится.

— Надеюсь на это, он, знаете, очень элегантен. Как и положено французу.

— Он француз?

— Ну да, разве я не сказала, его направили к нам из парижского офиса! Представить только! И я, похоже, ему нравлюсь… — Она радовалась просто по-детски.

Я в ужасе смотрела на нее.

— В вашем офисе вы знаете кого-нибудь по имени Иен? — неожиданно спросила я.

— Иен? Иен Бенсон? Конечно, знаю. Он отличный парень, этот Иен. Откуда вы его знаете?

— Я знакома с ним, — мрачно произнесла я.

— Его жену зовут Ви, он все время говорит о ней.

— И что же он про нее говорит?

Я так себя презирала в этот момент, что была готова упасть перед ней на колени и, рыдая, просить прощения за то, что придала ей вид сбежавшей из сумасшедшего дома.

— О, многое, он хотел уехать с ней на этот уик-энд, а его послали на конференцию. Это почетно, конечно, но он сказал, что предпочел бы поехать с Ви в это место с озером и встретить там молодой месяц. И загадать желание.

— Как вы думаете, что он хотел загадать?

— Он не говорил, но, по-моему, он мог думать о том, чтобы в скором времени завести детей. И о том, чтобы приобрести для Ви салон поближе к дому. Он без конца работает сверхурочно. Он определенно копит деньги для чего-то…

И она ушла, со своей ужасной прической, гарантирующей полный провал уик-энда с этим утонченным парижанином.

Я думаю, что мне напоминали про клиентку, записанную на одиннадцать тридцать, но я ничего не слышала. Как почти ничего не слышала и позднее.

Возможно, святая Анна проявила милосердие, ответив на мою просьбу. Но на самом деле она ведь ничего не сделала, не так ли? Я думаю, что Иен никогда не переставал любить меня, так что я молилась за то, что мне уже даровано. С другой стороны, все получается так, как мы хотим.

Что ж, продолжим работать.

Это лишь деньги для наших будущих детей.

Это не конец жизни, как казалось пять минут назад.

 

2. Бизнес Крепыша

Мое настоящее имя Джордж. Это мало кто знает. С двух лет меня называли Крепышом. А в салоне меня зовут Фэбиан.

В нашей школе в Россморе все имели прозвища, и, к сожалению, они однажды услышали, что мама назвала меня Крепышом. Ничего не поделаешь. Я был невысокого роста, но коренастый и сильный, и прозвище прижилось. В конце концов, это не такое уж плохое прозвище. Новые знакомые решили, что моих кулаков следует побаиваться, и не трогали меня, что облегчало мне жизнь.

Мне было десять, когда мой друг Хоббит сказал мне, что мой отец бегает. Я был настолько наивен, что решил, будто он действительно бегает кругами или трусцой по дороге. Но оказалось, что Хоббит имеет в виду беготню за девушками. Он, по его словам, видел моего отца в машине с блондинкой, которая была гораздо моложе его, и они быстро куда-то умчались.

Я не поверил Хоббиту и ударил его. Хоббит разозлился.

— Я сказал тебе, чтобы ты был готов в случае чего, — недовольно сказал он, потирая плечо, куда я его ударил. — Я не удивлюсь, если твой отец сбежит с ней.

Чтобы его утешить, я угостил его печеньем с шоколадом из своего чемоданчика для завтраков, и все было улажено.

У меня в чемоданчике всегда были разные вкусности, потому что мама знала, как я люблю шоколад и бутерброды с арахисовым маслом. Бедный Хоббит носил с собой ужасную еду вроде яблок, сельдерея, сыра и кусков очень жесткой курицы.

Вскоре моя мама обнаружила, что отец действительно бегает, и все у нас в семье изменилось.

— Мы сами виноваты, Крепыш, — объяснила она. — Мы не способны привлечь внимание твоего отца и вызвать его интерес. Все должно быть по-другому.

И все стало по-другому.

Первым делом она потащила меня к источнику Святой Анны, чтобы обсудить вопрос со статуей.

Потом содержимое моего чемоданчика для завтраков поменялось, и оно стало еще хуже, чем у Хоббита. Каждое утро я должен был пробежать четыре автобусные остановки, прежде чем сесть в автобус. После школы мы с мамой шли в гимнастический зал. Это стоило дорого, поэтому мы подрабатывали там же, за что нас пускали на тренажеры. Она в течение двух часов стояла за конторкой, а я собирал полотенца.

Мне это нравилось, мне нравилось разговаривать там с людьми, они рассказывали мне свои истории и почему они пришли сюда. Там был парень, который мечтал встречаться с девушками, но у него это плохо получалось, там был мужчина, который боялся, что у него откажет сердце; была женщина, которая готовилась к свадьбе и хотела хорошо выглядеть, и певица, которая, посмотрев свой клип, обнаружила, что у нее слишком большой зад, что более или менее соответствовало действительности.

Поскольку меня на самом деле интересовали их истории, они продолжали их рассказывать и говорили тем, кто собирался прийти в гимнастический зал, что я ценный кадр. И хотя я вообще не должен был там работать из-за своего возраста, мне разрешили дольше находиться в зале. Они не решались мне платить, потому что закон запрещал это, но зато дарили мне хорошие вещи, например совершенно новый школьный пиджак, купленный в магазине, или фотоаппарат, и это было здорово.

Мама сильно сбросила вес, и папа, по-видимому, закончил свои прогулки и сказал, что невозможно переоценить роль святой Анны и здорового питания. И дома все опять стало хорошо.

В школе тоже все было хорошо, потому что я заметно окреп. Когда нам исполнилось тринадцать и мы пошли на дискотеку, Хоббит сказал, что я понравился большинству девочек. Это было хорошо для меня, а не для Хоббита.

Ни Хоббит, ни я не могли решить, где работать после школы и как делать карьеру. Мой отец занимался сбытом электротоваров, и мне очень не хотелось заниматься тем же. Родители Хоббита владели мелким магазином, и он ненавидел саму мысль о работе в нем. Мама устроилась в гимнастический зал на полный рабочий день, она читала лекции и вела занятия по аэробике. Но все это не облегчало выбор профессии для нас с Хоббитом. Даже мисс Кинг, консультант по профессиональной ориентации, приходившая к нам в школу, затруднялась посоветовать что-то.

Она сказала мне, что, раз я люблю общаться с людьми, я должен это учитывать при выборе профессии. Я прямо сказал ей, что не хочу быть социальным работником, я ненавижу такую работу. Она сказала, что не это имела в виду. Преподавание также не подходит. Я не выдержу. Она понимающе качала головой. Она, мисс Кинг, всегда была добра к нам.

— Нужна какая-то работа, где бы ты мог разговаривать с людьми и улучшать их настроение, — предложила она.

— Наемный партнер для танцев? — Я засомневался. Я подумал, что это больше подходит Хоббиту.

— Ну, что-то вроде этого, будем искать в этой области, — сказала она приятным голосом.

В общем, я ничего не сказал Хоббиту. А потом Хоббит вдруг заявил, что мы должны стать парикмахерами. В колледже будет полным-полно девушек, и весь день в салоне мы будем гладить женщин по волосам и не только.

— Парикмахерами? — удивился я.

— Нужно же что-то делать, — резонно заметил Хоббит.

Никому, кроме нас с Хоббитом, идея не понравилась. Мама сказала, что я мог бы найти что-то более интеллектуальное, а папа заявил, что это не для настоящего мужчины. Родители Хоббита сказали, что им будет стыдно показаться в своем магазине.

Но потом все оказалось не так плохо. Хоббит получил работу в модном салоне, где ему присвоили имя Мерлин.

Мерлин!

Я должен был помнить это, если заходил к нему или звонил по телефону.

Я получил место в «семейном» салоне на окраине Россмора. Салон «Миледи». Мне понравился его владелец, мистер Диксон. Мы все звали его мистер Диксон, даже те, кто проработали здесь по двадцать лет.

В этом салоне применялось еженедельное мытье головы с шампунем и сушкой, но там неохотно занимались стрижкой, раз в шесть недель, и окраской волос в неяркие цвета дважды в год. Никаких нововведений, никаких экспериментов, никаких шансов проявить свой стиль. Но сюда ходили хорошие, добропорядочные люди среднего возраста и среднего достатка, которые хотели выглядеть получше.

Они с беспокойством рассматривали себя в зеркале. Каждая прическа была в некотором роде мечтой. Женщина могла, скажем, давать обед, другая могла идти на ледовое шоу или в женский клуб. Очень многим из них не хватало уверенности в себе, и из-за этого они отказывались от чего-то нового. Иногда я замечал, что они совсем немного поменяли свой облик в салоне, но от этого настроение их улучшалось, они выпрямлялись и шагали целеустремленнее и улыбались своему отражению в витринах магазинов.

Это было немного похоже на то, что было с моей мамой.

Внешне она не слишком сильно изменилась после первого сбрасывания веса в гимнастическом зале. Она просто стала увереннее, в этом все дело. Она стала лучше себя чувствовать и перестала пилить папу за то, что он поздно пришел, или обвинять его в том, что он не обращает на нее внимания. Она стала гораздо терпимее и приятнее в общении, и он стал лучше к ней относиться. Все было так просто.

И то же самое чувствовали женщины, посещавшие салон.

По-моему, я им нравился, они давали мне щедрые чаевые, им нравилось мое имя Крепыш. Они спрашивали меня о семье, об отпуске и о том, есть ли у меня девушка. Добрая половина из них считала, что мне пора остепениться, а другая говорила, что всему свое время. Некоторые полагали, что, дабы не совершить роковой ошибки, нужно спросить совета у святой Анны.

В конце концов время пришло. Как-то мы с Хоббитом пошли по клубам, но встретили только ужасно крикливых девчонок, которые совсем не подходили на роль тех, кого мы желали видеть. Хоббит, то есть теперь Мерлин, был полон уверенности и амбиций. Он сказал, что я должен бросить старика, который только и умеет, что делать перманент, и ждет, пока я наберусь опыта и заменю его. Мы должны отделиться, пойти туда, где происходит действие, где мы ощутим конкуренцию и выиграем.

В глубине души я понимал, что он прав, но мне претила мысль покинуть мистера Диксона и салон «Миледи». Это было похоже на предательство. Мистер Диксон сказал, что у него есть пять очень привередливых клиентов, которые требуют меня. Не мог бы я выкроить время и раз в месяц приходить к нему? Мерлин сказал, что это полный бред — так себя связывать, но я по-другому не мог. Мистер Диксон научил меня всему и платил хорошо, и, я думаю, нельзя забывать людей, которые тебе помогли.

Как бы то ни было, мы с Мерлином объединили наши сбережения и открыли собственный салон. Россмор определенно изменился за последние годы. Новые веяния заставили людей стремиться жить лучше. Была почти бесконечная череда молодых клиентов при деньгах: девушки с львиными гривами, коротко стриженные девушки, девушки с разноцветными волосами, леди, которые перекрашивали волосы столько раз, что никто не мог определить их первоначального цвета.

Они были длинноногими и апатичными и приходили в салон два раза в неделю. Я поражался их благосостоянию и повышенному вниманию к своим волосам.

Естественно, мое имя тоже изменилось. Я теперь был Фэбиан. И хотя Мерлин смеялся надо мной, когда каждую последнюю пятницу месяца я отправлялся в «Миледи», я думаю, отчасти он уважал меня за это. Мистер Диксон радовался мне, словно я был блудным сыном, возвращающимся на семейную ферму.

Они по-прежнему называли меня Крепышом и одобрительно смотрели на мою собственную оригинальную прическу и красивый жилет. Я сказал им, что люди посходили с ума и в модном салоне в Россморе надо одеваться соответственно. Они любили слушать такие истории и ощущать себя в безопасности. Я обладал теперь большей уверенностью в своих силах, предложил им внести некоторые новшества. Даже мистер Диксон согласился с моими идеями по изменению обстановки на более современную.

Все спрашивали меня о моей личной жизни, и я сказал им чистую правду, что я очень много работаю и у меня просто не остается времени на знакомства. Они советовали мне особенно не затягивать с этим, и я кивал с важным видом.

Эксперимент, который я решил осуществить в своем салоне, состоял в том, чтобы всех в салоне, за исключением Мерлина, — и меня тоже, считали голубыми. Я подумал, что в современном обществе это во многих случаях можно обратить себе на пользу. Женщины иногда больше доверяют мужчинам-геям, как бы соединяющим в себе качества и мужчин, и женщин. Отсутствие откровенных мужских взглядов и женской конкуренции, спокойные интонации, умение поддержать разговор на общие для мужчин и женщин темы.

Репутация голубого нисколько мне не навредила, наоборот, клиентам нравилось, что они могли довериться мне. Разве они доверились бы мне так, как эта необыкновенная девушка, Хэзел, которая рассказала мне о всех своих разовых сексуальных партнерах и о том, какой одинокой и ненужной она ощущает себя потом. Она никогда не поделилась бы со мной, если бы считала меня гетеросексуальным самцом и возможным претендентом.

Делая ей прическу, я постарался сгладить ее исключительно колючий облик и излишнюю нервозность. Я предложил ей вариант ближе к классическому стилю, и получилось здорово. Ей очень понравилось.

Потом пришла Мэри Лу, которая никак не могла заарканить своего парня. Он был счастлив с ней, но не разрешал ей перевезти к нему свои вещи. И, естественно, ни намека на кольцо и все такое. Я посоветовал ей вести себя более независимо и уехать в отпуск с подругами. Нет, конечно, не для того, чтобы загорать и заниматься сексом со всеми подряд, а чтобы посвятить себя культурному отдыху. Она была полна сомнений, но, думаю, она сделает это. Очень уж она тревожилась по поводу того, как будет жить без него.

В общем, все у меня было в порядке. Мне начала нравиться красивая девушка по имени Лара, дизайнер, которая регулярно приходила к нам приводить в порядок прическу. Все это время я навещал «Миледи» и мистера Диксона, который, что ни говори, помог мне начать свой бизнес. Время от времени я привозил ему в подарок то модное зеркало, то мощный фен, то упаковку новых полотенец, но я всегда забирал причитающуюся мне зарплату, даже если не нуждался в этом.

Мистер Диксон был представителем старой школы. Не стоило обижать его.

Однажды он пришел ко мне в наш салон и все осмотрел. Потом он сказал мне, что я хороший парень, самый лучший из всех, кого он знал, и ему дела нет до моих пристрастий. До моей личной жизни, так сказать.

И я не смог ничего ему объяснить. А вскоре мистер Диксон умер и оставил мне свой салон.

Я был удивлен. Но у него не было близких родственников, и он не хотел, чтобы дело всей его жизни пропало и чтобы помещение было продано кому-нибудь, кто устроит здесь торговую точку по продаже фаст-фуда.

Я не знал, что делать с этим подарком. Парикмахерская Диксона безнадежно устарела и была убыточной, но я знал, что салон должен быть сохранен. Я не хотел огорчать всех пожилых леди, которые много лет ходили сюда, причем преимущественно ко мне, со всеми вытекающими отсюда последствиями. В любом случае мне сейчас было не до этого. Меня занимали другие вещи.

Я безумно влюбился в Лару, но она считала, что я гей, и я не мог убедить ее в обратном.

— Глупости, Фэбиан, я не могу тебе нравиться, мой сладкий! — смеялась она. — Мы с тобой подруги, просто у тебя появилось дурацкое желание показаться на глаза какому-то красивому парню и сказать: «Я гуляю с девушкой, вот я каков!»

— Я не гей, Лара, — сказал я спокойно. — Я на сто процентов гетеросексуал.

— И Джерри, Генри и Бэзил, конечно, тоже? — продолжала она иронизировать.

— Нет, конечно. Но я — да.

Все было бесполезно. Я сказал, что меня зовут Крепыш, но это развеселило ее еще больше. Я Джордж, сказал я в отчаянии, но она предложила мне примириться с этим.

Мне позвонила женщина, занимавшаяся хозяйственными делами «Миледи», и согласовала кое-какие вопросы. А потом с одной из моих лучших стилистов случилось что-то вроде истерики в комнате для персонала, она рыдала и кричала что-то бессвязное о том, как уничтожила чьи-то волосы, как не понимала, что ее муж отчаянно хочет детей, и о том, что люди не верят друг другу.

Для утра рабочего дня это было ну просто необходимо.

Джерри и Бэзил, обычно хорошо справлявшиеся с подобными вспышками гнева, нервными расстройствами и плачем, не смогли ни понять причину, ни успокоить ее. Генри сказал, что мы должны вызвать медиков. Я пошел к ней и сел рядом.

— Пандора, — мягко произнес я.

— Ви, меня зовут Ви, — закричала она.

Я забыл об этом. В салоне ее всегда звали Пандорой.

— А я Крепыш — это мое настоящее прозвище, — сказал я.

— Крепыш? — недоверчиво спросила она.

— Боюсь, что да, — признался я.

— О господи, — сказала она. — Этого еще не хватало — тебя зовут Крепышом.

Я решил разобраться, в чем дело. Она опять начала всхлипывать, и я понял примерно четверть сказанного: там фигурировал Иен, ее муж, там была «одиннадцатичасовая» леди, там была бедная Бренда Дезмонд, француз и молодой месяц.

Я подумал, не прав ли Генри. Может быть, она сошла с ума и ее нужно связать и изолировать. Я предложил ей выпить воды и похлопал по руке.

Мне сказали, что пришла Лара. Я ответил, что ей придется подождать. Я продолжал сидеть рядом с рыдающей женщиной, поглаживая ее по руке.

— Не нужно раздражать Лару, — пробормотала, всхлипывая, Пандора-Ви.

— Меня это не волнует. Лара раздражает меня, она продолжает думать, что я — гей, она смеется надо мной и гонит меня прочь. Вот пусть это ее дурацкое выпрямление волос и подождет, пока я буду готов подойти к ней.

Ви подняла ко мне залитое слезами лицо.

— Но это глупость, Фэбиан, стоит только посмотреть на тебя, и становится ясно, что ты любишь и то и другое. — Она говорила совершенно серьезно.

Мне хотелось дать ей хорошую затрещину, но сейчас было не время досконально обсуждать мою сексуальную ориентацию. Впрочем, она увидела выражение моего лица.

— Если как следует подумать, то в бисексуальности есть смысл, — сказала она, глотая слезы. — Ты отказываешься от чего-то, но приобретаешь другие возможности.

— Я вовсе не бисексуал, Ви. Я занимался сексом с женщинами, слышишь, с женщинами, с подругами, девушками, девками, телками. Но, по-видимому, этого недостаточно. С этого дня я начинаю спать со всеми женщинами подряд. Пусть эти всезнающие Лары поймут, что к чему. Пусть посмотрят…

Я увидел, что рот Ви округлился от ужаса. Она уставилась на кого-то за моей спиной. Я понял, кто это, еще до того, как обернулся. Там стояла Лара, слушающая каждое слово и смотревшая весьма неодобрительно.

— Как ты посмел довести Пандору до слез? — заговорила она. — Хулиган. Пандора, бедняжка, что тебе сказал этот негодяй?

Сочувственный тон вызвал, разумеется, новый поток слез. Я опять услышал ключевые слова: дети, молодой месяц, Иен, «одиннадцатичасовая» леди, француз, браслет. Нечто бессвязное и совершенно невразумительное. Однако Лара поняла ее моментально. Нет проблем, сказала она мне, надо сделать вид, что мы ничего не знаем.

Ну, для меня это было не сложно. Я действительно ничего не знал и не понимал.

«Одиннадцатичасовую» леди следует обслужить бесплатно и исправить ей прическу, Ви должна перестать принимать противозачаточные таблетки, Иен любит ее, браслет предназначался Ви, а не «одиннадцатичасовой» леди. Короче, не о чем лить слезы. Главное — избегать стрессов.

Я по-прежнему ничего не понимал.

Ви вытерла слезы, высморкалась и улыбнулась.

— Тяжело избегать стрессов в таком салоне, — грустно сказала она Ларе.

— Иди работать в более спокойное место и поближе к дому, — предложила Лара.

— Где его найти? — спросила Ви.

— Ну, я уверена, что Силач, или Крепыш, или как там его, поможет тебе в этом, — сказала Лара, но при этом она смотрела на меня, улыбаясь. Это была совсем другая улыбка, можно было подумать, что она видит меня впервые.

И у меня возник план.

Ви, как оказалось, жила рядом с «Миледи», в пригороде Россмора, неподалеку от Боярышникового леса. Она может быть руководителем в салоне. Она может разбираться с детьми, браслетами и молодыми месяцами, когда ей будет удобно, а «одиннадцатичасовая» леди ей больше не встретится. Все то, что они хотели.

Все в порядке, можно браться за работу?

Я усадил Лару в кресло и, посмотрев ей в глаза в зеркале, сказал, что у нее прекрасные волосы и выпрямление им не требуется.

Она поинтересовалась, не слишком ли непрофессионально я глажу ее шею. Это больше похоже на врачебный осмотр, и не нужно ли меня поколотить за непрофессиональное поведение.

Я ответил, что ничего подобного, просто в салоне вводятся новые правила, а она ласково и весело рассмеялась и сказала, чтобы я и не мечтал спать со всеми женщинами подряд.

Она пришла отчасти и ради этого…

 

Глава 15

ПРОВЕРКА СООБРАЗИТЕЛЬНОСТИ

 

1. Мэлани

Вы ведь знаете, люди думают, раз человек глухой, значит, он тупой. В действительности это чрезвычайно далеко от истины. Если человек глухой, он часто довольно сообразителен, поскольку ему приходится во многом использовать другие чувства. Я все время смотрю на лица людей, чтобы понимать, в каком они настроении. Например, если обращать внимание на то, как люди сжимают кулаки, или кусают губы, или просто суетятся, можно точно знать, что происходит. Я могу пройтись по Кастл-стрит и Маркет-стрит в Россморе и сказать вам, какое настроение царит в городе.

Так что, когда они все стали говорить о тесте на умственные способности, конечно, я понимала, что это важно. И чем больше они говорили, что волноваться не о чем, тем больше я понимала, насколько это значительно. Я не дура, у меня сильная глухота, да, но я совсем не тупа. Все это происходило в школе для девочек, таких как я, в школе Святого Мартина.

«Тебе понравится там, если у них найдется для тебя место, — повторяла мама. — Это легендарное учебное заведение, их ученицы так хорошо устраиваются в жизни. Но если у них не будет места, не беда, мы найдем другое заведение. Их сейчас так много».

Но я понимала, что это будет непросто — оказаться в школе Святого Мартина, и я знала, что других заведений не очень-то много. Если мне удастся правильно ответить на вопросы этого теста, я поступлю, это понятно.

Мне удалось познакомиться с девочкой, которая уже училась там, так что я знала все об этом месте, и, по рассказам, там было чудесно. Девочка, которую звали Ким, рассказывала, что их превосходно кормят и можно есть только вегетарианскую пищу, если хочешь, и, несмотря на то что это школа для девочек, там устраиваются танцы с парнями. Там даже учат правильно танцевать, глядя на отражение в полу. Там есть студии для рисования, каждый год проводятся выставки работ, и они играют в разные игры, такие как нетбол, хоккей, английская лапта, против учеников других школ, как глухих, так и с нормальным слухом. Все девочки носят некое подобие униформы: кремовую блузку любого фасона и темно-синюю юбку или джинсы того же цвета.

У них разнообразные световые сигналы вместо звонков, различные специальные уроки, например, такие, как чтение по губам, и обычные занятия.

Я отчаянно хотела попасть в эту школу.

Но мама и папа хотели еще больше. Ведь, кроме всех прочих достоинств, обучение там бесплатное. Какой-то богатый глухой человек завещал свое состояние для организации обучения девочек с нарушениями слуха. Но деньги были не главной причиной, по которой они так увлеклись этой идеей. Главное, почему они хотели моего обучения в школе Святого Мартина, — девочки оттуда поступают куда угодно. Они заканчивают университет и делают блестящие карьеры. Это было бы спасением, потому что у мамы с папой не слишком-то много денег, а им надо еще воспитывать Фергала и Кормака. Они, правда, не глухие. Но и им нужно образование.

Бизнес отца все время под угрозой банкротства. У мамы плохо со спиной, но ей надо проводить долгие часы в супермаркете, чтобы поддерживать семью. Я знаю, что мама часто ходит к источнику в лесу и молится, чтобы ко мне вернулся слух, что в общем-то довольно нелепо. Как можно обратить вспять то, что уже произошло? И вообще, есть множество людей, которым еще хуже, чем мне.

Так что, хотя они и старались не давить на меня, было видно, что они крайне болезненно воспримут мой провал.

Сам тест не беспокоил меня. Я не считала, что он окажется слишком сложным. Там будет проверка общих знаний и логического мышления. Это не сложно. Еще там надо будет распознавать предметы на рисунках и фотографиях. Ким, девочка, которая уже училась в школе Святого Мартина и с которой я познакомилась, сказала, что это было не очень сложно. У нее возникла трудность лишь с изображением воздушного змея, потому что она ни разу в жизни его не видела, так как ей не разрешали бегать за воздушными змеями, опасаясь, что ее может сбить машина, звук которой она не услышит. Так что она не знала, как они выглядят. Но в остальном она показала хорошие знания и поступила.

В день испытаний мама и папа были обеспокоенными как никогда раньше. Мама все подбирала себе одежду: костюм слишком официален, в отделанном оборками платье она похожа на пуделя, а в джинсах выглядит слишком беспечной. Что же ей было надеть?

Я подумала, что в общем-то все равно, что наденет она и что надену я. Но мама страшно нервничала, и весь пол в спальне был завален вещами, чего никогда раньше не случалось. И я сказала, что ей лучше всего надеть темно-синий костюм, а к нему розовый шарф. Мама перестала суетиться и начала целовать меня, приговаривая, что я просто сокровище и что я обязательно поступлю в школу, кто бы что ни думал.

Папа три раза порезался во время бритья, и я сказала, что он словно сразился на дуэли.

— Ты такая умная, Мэл. Ты знаешь такие сложные выражения, как «драться на дуэли». Они должны быть слишком злыми, чтобы не принять тебя в эту школу.

Когда пришло время ехать, родители были на грани нервного истощения.

Из Россмора до города, где находилась школа, мы добрались на поезде, затем на автобусе доехали прямо до ворот школы. От ворот шла длинная аллея. Территория школы была огромна. Там были видны большие спортивные площадки, обнесенный стеной сад, о котором мне рассказывала Ким: за каждым учеником там была закреплена грядка, на которой можно было выращивать что угодно. Я заглянула в окна студии для рисования и увидела девочек, рисующих настенную фреску, — и я страстно захотела стать частью всего этого. В школе, где я училась сейчас, было так сложно добиться, чтобы учителя помнили, что я глухая, и я часто впадала в отчаяние. Но если я попаду в школу Святого Мартина, я буду стараться изо всех сил. Конечно, не стоит им этого говорить. Иначе это будет звучать так, словно я прошу, унижаюсь.

Все будет зависеть от теста.

Когда мы вошли внутрь, родители задержались в гардеробной, а я осталась стоять в большом холле и оглядывалась по сторонам. Я вдруг вообразила себя учащейся здесь в течение нескольких лет. Я подумала, что у меня будут друзья и я смогу приглашать их к себе домой и ходить в гости к ним. Они, конечно, возненавидят моих братьев Фергала и Кормака, но ведь, пожалуй, и я смогу ненавидеть их братьев и сестер. Родители будут приезжать ко мне во время моей учебы, они увидят мою грядку и мои работы на художественной выставке.

Ко мне подошла женщина, чтобы поговорить. Очевидно, ее обучали общению с глухими. Она не заговорила до тех пор, пока мы не посмотрели друг на друга.

Она выглядела очень эффектно, у нее были длинные темные вьющиеся волосы и обаятельная улыбка. Одета она была в элегантную узкую черную юбку и желтую кофточку с черно-желтой брошью. На плече висел рюкзак, обе руки были свободны, и свои слова она сопровождала серией жестов.

Это было неожиданно.

Ведь я думала, что они не используют язык жестов в этой школе. Я полагала, что они не одобряют это и будут удерживать нас от этого. На уроках чтения по губам, которые я посещала три раза в неделю, мне все время повторяли, что, если я хочу жить в реальном мире, я не должна использовать язык жестов.

Но эта женщина выглядела как учитель. Может быть, это проверка. Или какой-то подвох? Было очень сложно на что-то решиться.

А может быть, она сама глухая? Правила вежливости требовали, чтобы я ответила на языке жестов, но я решила еще и говорить вслух, чтобы показать, что я на это способна.

Она спросила меня, кого я ищу.

Я ответила, используя оба способа общения, что никого, и поблагодарила. Я жду моих родителей, которые сейчас подойдут, а затем мы пойдем на собеседование. Она ответила, что это хорошо и мы увидимся позже, потому что она будет принимать во всем этом участие.

Она оглядела большой холл и, кажется, вздохнула.

— Вам, наверное, нравится здесь, — сказала я.

— Да, очень, — ответила женщина, но при этом она была какая-то грустная, словно ей предстояло покидать это место. Когда вы глухи, вы так стараетесь понять, что вам говорят, что улавливаете множество нюансов.

Мои мама с папой так нервничали, что с трудом отвечали на поставленные вопросы при заполнении обычной анкеты. Мне хотелось закричать, что это я должна сдавать тест, это у меня проблемы в общении. Если бы они увидели мою маму в супермаркете, на кассе, они бы заметили, что она быстрая, словно фокусник. А мой папа пользуется таким доверием в компании, что у него есть ключи от всех дверей, и если кому-то нужно попасть в закрытое помещение, обращаются к нему. Но родители не выглядели заслуживающими доверия людьми: казалось, они не могут вспомнить, владеют они нашим домом или снимают его, и, похоже, не знают, кто такие Фергал и Кормак.

Позже к нам присоединилась женщина с черными вьющимися волосами, сказала, что ее зовут Каролина и что она проведет некоторое время со мной. Она собирается задать мне несколько вопросов.

Вообще-то сначала я подумала, что это какая-то шутка. Меня спрашивали о вещах, которые знает пятилетний ребенок, — о цветах светофора, о том, кто премьер-министр Ирландии, кто премьер-министр Великобритании, а кто президент Соединенных Штатов, а также над каким животным одержал победу святой Георгий. Потом были более сложные вопросы: например, где в человеческом теле располагаются кутикула и сетчатка. А затем было несколько задачек про скорость поезда и длину платформы.

Они попросили рассказать им о Россморе и я объяснила, что в городе сейчас ужасный ажиотаж вокруг объездной дороги, которую собираются проложить прямо через Боярышниковый лес. Я сказала, что мне очень нравится эта идея, ведь сейчас так сложно переходить дорогу, когда по ней несутся громадные грузовики, и вообще нужно стремиться к прогрессу, а не оглядываться в прошлое. Кажется, их это заинтересовало, но было сложно понять это наверняка.

Каролина спросила, не хочу ли я задать им какой-либо вопрос. Я спросила по поводу языка жестов — какова их позиция по этому поводу, и она ответила, что многим глухим нравится общаться с помощью жестов, поскольку это не так тяжело. Так что в школе Святого Мартина это не запрещается, язык жестов считается вспомогательным. Это меня устраивало.

Затем она сказала, что у нее сложный вопрос: если маляр собирается нанести номера домов в жилом массиве, от одного до ста, сколько раз ему придется нарисовать цифру девять. Я смотрела на нее, ожидая окончание вопроса. Но она молчала.

Я продолжала смотреть на нее.

— Это все. Здесь нет подвоха, — сказала она. Но тут, конечно, был подвох. Каждый знает ответ на этот вопрос. Но ведь не могут же они решать, взять вас в эту замечательную школу или нет, на основании ответа на подобный вопрос.

Она попросила меня написать ответ на листе бумаги, что я и сделала. Посмотрев на листок, она кивнула, затем сложила его и обратилась ко всем присутствующим.

— Что думаете вы? — спросила она директора.

Директор сказал, что девять. Заместитель директора сказал, что десять. Мама сказала — одиннадцать. Папа сказал, что однозначно одиннадцать, так как в цифре девяносто девять две девятки.

Каролина улыбнулась им и спросила:

— А знаете, как ответила Мэлани?

Все посмотрели на меня, и я почувствовала, что краснею.

— Простите, — сказала я. — Я думала, надо считать каждый раз, когда он нарисует цифру девять.

— Так и есть, — ответила Каролина. — И ты ответила совершенно правильно, единственная из всех в этой комнате.

Все стали считать на пальцах: девять, девятнадцать, двадцать девять…

Каролина остановила их.

— Ответ Мэлани — двадцать раз, все прочие забыли про девяносто один, девяносто два, девяносто три и так далее. Отлично, Мэлани.

Мама и папа радостно улыбались мне и поднимали большой палец в знак одобрения. Директор и его заместитель смеялись, и, кажется, им было немного за себя стыдно.

Затем мы приступили к заданию по узнаванию объектов.

Они были изображены на карточках, и, по правде говоря, поначалу это было очень просто: кролики, здания, подсолнухи, автобусы и разные другие предметы. Затем мы перешли к более сложным заданиям. Мне не хотелось быть слишком самонадеянной, но это было вовсе не трудно. Это были такие объекты, как грузовик, миксер, скрипка, саксофон.

Но затем последовало одно задание, которое совершенно сбило меня с толку.

Оно было в форме треугольника. Я немного повертела карточку, чтобы лучше рассмотреть ее. Нет, я по-прежнему не могла сказать, что бы это могло быть, рисунок был очень простой, слишком простой, не было никаких подсказок.

— Боюсь, у меня нет никаких идей, — сказала я с сожалением.

Каролина выглядела разочарованной. Это было заметно по ее глазам.

— Подумай еще, — сказала она.

Но чем дольше я смотрела на изображение, тем большую растерянность я чувствовала. Кто знает, что бы это могло быть? Я бросила взгляд на моих родителей и, к своему изумлению, увидела, что они крепко держат друг друга за руки. Папины глаза были закрыты, а у мамы был тот слегка раздраженный взгляд, какой иногда бывает у нее на кассе, когда покупатели ведут себя глупо или долго копаются в поисках кошелька. Я догадалась, что они знают, что это такое. Я не могла в это поверить, как они могут знать? Нужно быть ясновидящим, чтобы понять, что это такое.

— Не надо спешить, — сказала Каролина. У нее были большие глаза, и они внушали мне, что я знаю, что это такое. Остальные были поражены, что я не знаю, я ясно видела это.

Они, кажется, пришли в замешательство, и, наверное, им казалось, что мои предыдущие правильные ответы были сплошным везением, что мне попадались только те вопросы, ответы на которые я знала. Они даже не смогли решить простейшую задачку про то, сколько девяток нарисовал парень, но вместе с тем они знали, что изображено на рисунке.

Я до боли в глазах всматривалась в этот треугольник. Неужели это помешает мне попасть в эту потрясающую школу? Неужели это стоит между мной и отличным образованием? Неужели я, полная сожаления и разочарования, вернусь в свою старую школу? Неужели я вернусь в залитый бетоном школьный двор и не смогу играть в хоккей три раза в неделю и ухаживать за своей грядкой? Я уже придумала, что буду выращивать на ней: томаты на шпалерах, карликовые хвойные и анютины глазки, чтобы получился сад непрерывного цветения.

— Нет, мне очень жаль, но я сдаюсь, — сказала я Каролине.

— Попробуй угадать, — взмолилась она.

— Но, это лишь предположение, — предупредила я ее.

— У тебя получится, — заверила она.

— Например, это может быть треугольный ломтик чеширского сыра, — сказала я с сомнением в голосе. — Но это может быть и ломтик чеддера или какого-то другого предмета треугольной формы.

И вдруг все переменилось. Вокруг плакали, пожимали друг другу руки и обнимали меня. У мамы и папы на глазах были слезы. Надо же, результатом всех моих изнурительных умозаключений стал зрительный образ кусочка сыра. Но я вдруг осознала истинный смысл этого задания — узнать, понимаю ли я, что такое обобщение, могу ли сопоставить в воображении конкретный предмет и абстрактное его изображение. Решение такого задания в конечном итоге все и определило.

Нам показали дортуары и столовую, а мои мама с папой перестали нервничать и вновь стали вести себя как нормальные люди.

Каролина сказала:

— Увидимся в начале следующего семестра.

Я ответила:

— Так вы вернетесь?

Она посмотрела на меня, изумляясь тому, что я, видимо, знала о ее сомнениях по этому поводу, хотя они ясно читались по ее лицу и глазам. И она ответила, что да, окончательное решение было принято сегодня. Около десяти минут назад. И теперь она выглядела намного менее встревоженной.

Когда мы ехали домой на поезде, мама с папой достали бумагу и ручку и принялись выяснять, почему маляру пришлось рисовать девятку двадцать раз, а я разглядывала карточку с треугольником, которую Каролина подарила мне как сувенир.

 

2. Карьера Каролины

Когда мы были юными, у нас была тетя, которая все время нас навещала. Она была младшей сестрой моей мамы, но мы никогда не звали ее тетей или тетушкой, так как она говорила, что это заставляет ее чувствовать себя старухой. Мы всегда звали ее Шелл.

Она была очаровательной кокетливой девушкой, эта Шелл, и она рассказывала мне и моей сестре Нэнси разные вещи, о которых наша мама и не заикнулась бы: например, что мужчины любят, когда девушки надевают черные туфли на высоких шпильках, носят высокие прически и пользуются яркой красной помадой. Сама Шелл соблюдала эти правила, она выглядела очень эффектно, и поэтому вокруг нее всегда было много мужчин. Причем это всегда были разные мужчины, потому что, как говорила моя мама, Шелл была весьма ветреной особой. Она часто пропадала где-то некоторое время, но всегда возвращалась.

Ветреная или нет, она очень заботилась о нас: выщипывала нам брови, нашла нам бюстгальтеры, создающие впечатление более высокой груди. Она говорила мне и Нэнси, что вокруг полно возможностей и нам надо хвататься за них. Это так отличалось от того, что говорили нам все остальные. Мама и папа все время твердили нам, что надо учиться, не поднимая головы, то же самое говорили наши бабушки и учителя в школе.

Но Шелл была сама по себе. Жизнь полна перспектив, говорила она, и мы должны быть готовы хватать все, что подвернется нам на пути. Благодаря ей мы чувствовали себя бодрыми и воодушевленными, и лишь одна вещь беспокоила меня.

Шелл часто говорила мне, когда мы оставались наедине, что я не должна волноваться по поводу своей карьеры. Она говорила, что я красавица и что в двадцать лет мне уже можно выходить замуж, надо лишь найти приличного парня при деньгах. Мне не нравилось ничего из того, что она говорила, да и вам бы в двенадцатилетнем возрасте это не понравилось, правда? Ну, говорить, что Нэнси нужно учиться, а мне — нет, потому что у меня личико более симпатичное, это… я не знаю…

Но вы бы не стали спорить с Шелл, вот и я ничего не сказала, кивком согласившись с ней.

Когда я окончила школу, мне предоставили место в педагогическом институте, и я стала обучаться преподаванию в школе глухих. Нэнси поступила в университет на экономико-политическое отделение. Шелл в то время общалась с очень богатым мужчиной, и она устроила нам праздник: Нэнси отправилась в образовательную поездку по Италии, а я поехала на шикарный горнолыжный курорт, где познакомилась с Лоренсом.

Лоренс работал адвокатом в очень известной юридической фирме. Он был крупным, красивым, доброжелательным мужчиной с темными вьющимися волосами и обаятельной улыбкой. Все, кто сидели с ним по вечерам за обеденным столом, все время хохотали над его остротами. Девушки, которые работали в шале, говорили, что готовы обслуживать его бесплатно в любое время, ведь он такой славный.

В первый же вечер он сказал мне, что я просто восхитительна — вот слово, которое он употребил, и он говорил это так часто, что я почти начала верить в это…

Шелл всегда говорила, что некоторые мужчины говорят слишком красиво, чтобы это было правдой, и что лучше сразу внимательнее приглядываться к их изъянам, чтобы горько не разочароваться впоследствии.

Что ж, приглядимся к его недостаткам, сказала я себе. Он очень красив, а говорят, что красивые люди полны самомнения. Он, правда, не казался таким, но я решила взять это на заметку, как потенциальный недостаток. Он был слегка нетерпелив с теми, кто мешкал на горнолыжном склоне, и с теми, кто не улавливал суть разговоров во время обеда. Но для меня он был готов жертвовать всем своим временем, его интересовало все обо мне, моей учебе, моей семье, моих надеждах и мечтах — и еще его очень интересовала возможность переспать со мной.

Я сказала ему, что не занимаюсь этим на отдыхе.

— Зачем же ты приехала сюда? — несколько раздраженно спросил он.

— Чтобы кататься на лыжах, — просто ответила я.

Весьма странно, но он успокоился на этом и перестал тревожить меня насчет секса. Я решила, что больше никогда о нем не услышу, поэтому была очень удивлена, когда он позвонил мне две недели спустя после окончания отдыха.

Он жил всего-навсего в пятидесяти милях от меня, в Россморе, так что мы несколько раз вместе обедали, а потом он как-то завел разговор о том, не хочу ли я провести уик-энд с ним в отеле в Озерном крае в Англии.

Я сказала, что это было бы здорово, и поблагодарила.

Это действительно было здорово и очень мне понравилось.

Он познакомил меня со своими родителями, они были очень утонченными и подчеркнуто элегантными людьми, но при этом оставались милыми и простыми в общении.

А я пригласила его для знакомства со своей семьей, и, естественно, Шелл решила внимательно изучить его. Потом, на кухне, она приложила пальцы к губам, изобразив воздушный поцелуй.

— Каролина, он просто лучший. Разве я не говорила тебе все время, что ты выйдешь замуж еще до двадцати одного года и что тебе не надо тревожиться по поводу профессии?

Я удивленно посмотрела на нее. Ведь у меня есть профессия. Я собиралась учить глухих, мой испытательный срок начнется уже в этом сентябре. Что она имела в виду, говоря, что мне не следует тревожиться по поводу профессии?

Но, как обычно в беседе с Шелл, лучше было не возражать ей. Поэтому я промолчала.

Но, как это обычно бывает, все пошло не так, как предполагалось. Мы с Лоренсом поженились в сентябре, и было очень много суеты в связи с переездом и ремонтом дома, так что все говорили, что пока мне лучше не начинать работу. В следующем году я была беременна и, естественно, работать не могла.

Потом я ухаживала за Алистером, и было бы глупо заниматься преподаванием, имея младенца. Затем, когда он пошел в первый класс, я пыталась найти работу на неполный рабочий день, но здесь, в Россморе, мне это не удалось.

Я не хочу сказать, что мне очень хотелось уехать оттуда и начать работать или что мне было скучно, что мне нечего было делать. На самом деле мне вечно не хватало времени. Довольно часто звонил Лоренс и спрашивал, не могу ли я выбраться, чтобы пообедать с ним вместе; он все время говорил, что я восхитительна и он не перестает любоваться мной. А мне нравилось быть с ним и хотелось сделать его жизнь более приятной.

Денег хватало. У нас были горничная и садовник. Я регулярно ходила в спортзал, укладывала волосы у Фэбиана, делала маникюр; каждую неделю по пятницам у нас были гости.

Всегда восемь человек — например, начальники Лоренса, бизнесмены, а иногда, когда восемь человек не набиралось, мы приглашали Шелл, которая, по словам Лоренса, очень хорошо смотрелась на наших обедах. Я стала неплохим поваром: научилась готовить десять разных закусок, десять основных блюд, и я записывала, что уже подавала людям, чтобы не угощать их одним и тем же кушаньем снова и снова. И за столом, освещенным свечами, Лоренс поднимал свой бокал в мою честь.

— Любимая Каролина, благодарю тебя за все!

И женщины за столом смотрели на меня с завистью.

Мы решили, что сначала заведем только одного ребенка, но, когда Алистер начал подрастать, я подумала, не родить ли еще одного. Лоренс был против этого, и он деликатно убеждал меня. Алистер очень радостный ребенок, у него много друзей — не похоже, что он жаждет, чтобы у него появились брат или сестра. У нас же есть возможность посвятить время друг другу, чего мы всегда хотели. В его доводах был смысл, и я соглашалась с ним. Но до конца он меня не убедил.

А время летело быстро, и вот Алистеру исполнилось одиннадцать, и пришло время для его обучения в школе-интернате. Вот этого я совсем не хотела, мне это казалось абсолютно бесчеловечным. Но Лоренс очень сильно хотел, чтобы наш сын учился в том же месте, где учился он сам и где учился его отец. Он привозил меня в школу несколько раз и показывал места, где он выкурил свою первую сигарету, где он первый раз играл в регби, библиотеку, где он усердно занимался, чтобы получать отличные оценки. Он говорил, что здесь ему было очень хорошо, и что здесь он возмужал, и что с большинством своих друзей он познакомился здесь и продолжает общаться с ними до сих пор. Мы сможем приезжать сюда каждый второй уик-энд, останавливаться в отеле и приглашать Алистера и его друзей пообедать вне стен школы.

Когда мы с Алистером остались наедине в саду, я спросила его, чего он в самом деле хочет. Я сказала, что он может говорить со мной откровенно, потому что это его жизнь.

Он посмотрел на меня своими большими карими глазами и сказал, что с удовольствием пойдет в эту школу.

Что ж, так мы и поступили.

Вот тогда я и занялась поисками преподавательской работы.

Мне очень хотелось получить работу в школе Святого Мартина. Да и любой бы этого хотел. Там были настоящие чудеса, намного более реальные, чем те, которые якобы происходили у источника Святой Анны, в лесу, где я играла с Алистером и выгуливала собак. Но у них не было вакансий.

Здесь, в Россморе, не было специализированной школы для глухих, но были соответствующие отделения в школах Святой Иты и Святых Братьев. Дети вели себя ужасно, и я, как и любой начинающий учитель, делала все ошибки, какие только могла сделать, но и многому научилась в этот первый год.

Я научилась раздавать поручения по уходу за домом, так что дом и сад были в отличном состоянии и без моего участия, и я стала заказывать продукты на дом, чтобы продолжать устраивать обеды по пятницам.

Когда моя свекровь похвалила меня за то, что я начала работать, — тоном, который давал понять, что она совсем не считает, что это хорошо, — я сделала вид, что не уловила этого, и поблагодарила ее за эту похвалу.

В обеденное время я старалась успевать к Фэбиану на укладку волос и, кроме того, переоборудовала под кабинет маленькую комнату, которую мы до этого использовали в качестве кладовки, чтобы разместить там мои бумаги, ноутбук и прочие вещи. Пришел конец незапланированным обедам с Лоренсом в маленьких уютных итальянских ресторанчиках и моим долгим походам по магазинам с кредитной карточкой в руках. Я поняла, как это понимают все работающие жены, что если вы задержались на работе и не успели навести дома порядок, то это еще сложнее сделать с утра, перед тем как бежать на работу.

Каждый второй уик-энд мы ездили навещать Алистера. Он обзавелся кучей друзей, занимался в шахматном клубе и группе по наблюдению за птицами, и я убедилась, что мы поступили правильно, отдав его в школу. Мы бы не смогли обеспечить ему эти возможности дома.

На работе я часто слушала рассказы женщин о своих мужьях, друзьях и просто любовниках. Каждое слово, которое они произносили, заставляло меня все больше убеждаться, какое сокровище мой Лоренс. Добрый и энергичный человек, который рассказывал мне все о своей работе и делился со мной абсолютно всем и всегда говорил, какая я прекрасная и даже восхитительная, причем, к моему особому удовольствию, говорил это прилюдно. Я даже не знаю, зачем я слушала все эти истории, возможно, чтобы лишний раз убедиться, что он просто великолепен.

Я слушала рассказы женщин о том, как мужчины им изменяют. Многие из них, даже умудренные житейским опытом, посещали источник Святой Анны в надежде на какое-то волшебство, которое спасет их брак. Я-то знала, что Лоренс не изменяет мне. И он по-прежнему так же страстно любил меня, как и много лет назад, когда мы познакомились на горнолыжном курорте, где я старалась не слишком приближать его к себе. Иногда, когда я чувствовала себя усталой или когда мне надо было заняться бумагами или рано вставать, мне, честно говоря, было не до секса, и в такие минуты даже хотелось, чтобы и он чувствовал себя усталым, или сонным, или на время потерял к этому интерес. Но из рассказов своих коллег я поняла, что с этого и начинаются все проблемы.

Моя сестра Нэнси часто говорила мне, что я, пожалуй, самая счастливая женщина на земле. Так говорила и моя тетя Шелл. И моя мама, и мама Лоренса.

Я и сама так думала.

Мне лишь хотелось, чтобы он хоть немного больше интересовался моей работой. Сама я весьма интересовалась его работой. И даже помогала ему искать необходимую информацию в судебных решениях. Я знала всех совладельцев фирмы, где он работал, перспективных совладельцев, конкурентов, союзников. Мы обсуждали сроки, когда он сам должен был стать совладельцем фирмы, это должно было случиться в течение следующих восемнадцати месяцев.

Я убедила его не говорить Алистеру, что для него в офисе уже готов кабинет. Лоренсу казалось, что это позволит сыну обрести уверенность, а я посчитала, что он будет чувствовать себя загнанным в угол.

Лоренс обсуждал со мной все это за бутылкой вина — это было обсуждение, а не спор. Он всегда был очень рациональным и старался понять мою точку зрения. Возможно, говорил он, я права и нашему сыну нужно больше свободы в жизни, больше возможностей для самовыражения и реализации своих интересов. Когда Лоренс говорил так, я всегда спрашивала себя, ну почему же я почти каждую ночь просыпаюсь около трех часов утра с беспокойными мыслями.

Ведь, казалось бы, было совершенно не о чем беспокоиться.

Но неожиданно, когда я размышляла о школе Святого Мартина, я поняла, что именно тревожило меня. Лоренс не понимал моих переживаний по поводу преподавательской работы. Он не знал, каких удивительных результатов там можно достичь, помогая глухим девочкам. Он старался показывать свою заинтересованность, когда я рассказывала ему о рекордах школы и о том, что многие ее выпускники занимают впоследствии должности, о которых дети с нормальным слухом могут только мечтать.

Я видела, что он старался понять суть моей работы, ведь он видел, как много это значит для меня, и хотел разделять мой энтузиазм. Но он однажды сказал, что чем больше он слышал моих рассказов о работе, тем чаще он благодарил Бога за то, что наш Алистер не был глухим.

Если бы Алистер был глухим, то благодаря сегодняшним технологиям у него, тем не менее, была бы возможность замечательно прожить жизнь, я знала это. Лоренс же так не думал. Он считал, что на мои рассказы надо реагировать лишь кивками, восклицаниями и восхвалением Бога.

У меня появился шанс карьерного роста. Мне нужно было пройти практикум, и в школе Святого Мартина, лучшей из лучших среди школ для глухих, были готовы дать мне работу по шесть часов в неделю. Допустим, что я справлюсь успешно… и тогда они почти наверняка предложат мне работу с полной занятостью.

Я была крайне взволнована и с нетерпением ждала возвращения домой Лоренса, чтобы все рассказать ему. Он задерживался на работе, один из учредителей фирмы уходил в отставку. Это было совершенно неожиданно и в общем-то довольно странно. Какие-то разговоры о необходимости уехать в Аризону, чтобы найти себя. Что-то в этом роде. Кажется, этот человек просто спятил.

Я помнила его. Скучноватый человек, с такой же тусклой женой, которая, по-видимому, не собиралась отправляться с ним в Аризону и участвовать в его исканиях. Я без устали слушала про хитросплетения этого дела, про то, какие позиции занимали сотрудники фирмы; кто-то уже готовил акты о передаче имущества, но были и те, кому это было безразлично.

Внезапно я поняла, что это означает долгожданное повышение для Лоренса. Он наконец-то станет полноправным партнером. Я старалась радоваться за него, я убеждала его, что это совсем не выглядит так, будто он кого-то «подсидел», ведь этот скучный человек, который едет в Аризону на поиски смысла жизни, почти наверняка прихватил с собой какую-нибудь женщину, лет на двадцать моложе, чем его жена, и едет он совершенно добровольно.

— Это означает, что в нашей жизни наступят большие перемены, — сказал Лоренс. — В чем-то — намного более интересные. А ты такая затейница, Каролина, что тебе это обязательно понравится, ты, наверное, скучаешь, ведь Алистер в школе.

И я не стала рассказывать ему о возможности повышения и практикуме в школе Святого Мартина. Не в этот вечер. Это был его вечер. Вместо этого я приготовила ему горячую ванну, добавив в воду немного масла сандалового дерева, и принесла ему мартини, пока он был там. Затем я достала из холодильника мясное филе, откупорила бутылку вина, надела короткое черное платье и зажгла свечи. Он раз двадцать сказал мне, что я восхитительна, и что он обожает меня, и что он не просто счастливый человек, а самый счастливый мужчина во всем мире.

Прошло четыре дня, прежде чем я смогла сказать ему, и, когда сделала это, он был просто поражен.

— Но ты же не можешь просто взять и поехать в школу Святого Мартина, до нее же шестьдесят миль, — говорил он.

— У меня есть машина, и скоро построят новую дорогу, так что это не будет занимать много времени, — легко ответила я, пытаясь побороть разочарование его реакцией.

— Но, дорогая, эти расстояния! Я имею в виду, я думал… мне казалось…

— У меня получится, — ответила я, пытаясь не заплакать.

— Но почему, Каролина, почему ты хочешь заняться этим теперь, когда нам столько нужно сделать вместе?

Мне удалось сдержаться и промолчать, хотя я не понимала, что мы должны были делать вместе.

У меня было достаточно работы по дому: контролировать работы по отделке, покраске, обивке, руководить постройкой оранжереи, возможно, расширением внутреннего дворика, чтобы большее количество гостей смогло распивать там аперитивы во время наших летних праздничных обедов.

— Почему ты молчишь, Каролина, ангел мой? — спрашивал он меня, совершенно сбитый с толку.

— У меня немного кружится голова, Лоренс, я пойду в постель, — сказала я. Когда он присоединился ко мне, полный беспокойства, и попытался приласкать меня, я притворилась спящей.

На следующий день он поднял этот вопрос во время завтрака.

Но я провела семь часов без сна, размышляя над всем этим, так что была готова к разговору.

— Я собираюсь заняться повышением квалификации и буду работать по шесть часов в неделю в школе Святого Мартина, Лоренс, а в конце года мы обсудим, стоит ли мне устраиваться на полный рабочий день или нет. Возможно, они сами не захотят брать меня. Или я пойму, что расстояния и впрямь слишком большие. Но от этого учебного года я не могу отказаться и не откажусь.

А затем я внешне непринужденно завела разговор о пикнике, который мы собирались устроить на следующей неделе, когда Алистер вернется из школы.

Мне казалось, Лоренс смотрел на меня с восхищением, так, как он мог бы смотреть на коллегу-адвоката, который блестяще выступил во время судебного заседания.

А может быть, мне показалось. Я часто принимаю желаемое за действительное.

А год был действительно тяжелым, этого я не отрицаю. Должна сказать, что мне запомнились часы, проведенные за рулем дождливыми ночами, когда щелкали «дворники» лобового стекла, а я, надрывая голос, диктовала по мобильному телефону указания насчет обеда.

Лоренс действительно стал партнером, а мужчина, который уехал на поиски смысла жизни в Аризону, действительно отправился туда без жены, но с очень молоденькой секретаршей из офиса.

Мне очень нравилась работа в школе: мы учили людей говорить. Снова и снова мы дарили речь и саму радость жизни людям, лишенным способности к общению, по существу немым из-за глухоты, и это было самое захватывающее и благородное дело, каким я когда-либо занималась. Меня ценило руководство, и, когда завершился этот изматывающий учебный год, мне сказали, что с радостью предложат должность с полной занятостью.

Они поинтересовались, не нужно ли предоставить мне комнату для проживания в школе. Некоторые учителя на это согласились, ведь плохая погода, большое расстояние до дома, пробки и долгие часы за рулем — все это довольно тяжело.

Я ответила, что скоро приму решение. Очень скоро.

У нас готовился большой прием для сотрудников Лоренса и их жен, а я приехала домой за двадцать минут до того времени, когда должны были появиться первые гости. Я едва успела переодеться, занести купленные по дороге сливки на кухню, переставить таблички с именами гостей и разложить принесенные из магазина канапе на большие овальные блюда, украшенные цветами из оранжерей школы Святого Мартина.

— Ну разве ваша жена не гениальна? — спросил Лоренса один из его коллег.

— Любимая, любимая Каролина! — Он поднял свой бокал, глядя на меня.

— И, ко всему прочему, у нее есть стоящая работа, — сказала одна из женщин с ноткой ехидства.

— Да, но я все не могу понять, зачем ей это, — ответил Лоренс.

Я потрясенно посмотрела на него.

— Я хочу сказать, что это заставляет всех думать, будто у нас совсем плохо с деньгами. И когда в моей налоговой декларации видят графу «заработок супруги», это всех повергает в шок. Так для чего же все это, в конце концов? Но она все равно хочет этим заниматься. Не правда ли, дорогая? — И он снисходительно посмотрел на меня.

Я улыбнулась в ответ.

Я не испытывала к нему ненависти. Конечно же нет. Вы бы тоже не смогли ненавидеть Лоренса. Да и были вещи, в которых он оказывался прав. Может быть, мне просто хотелось показать ему, что у меня тоже есть своя жизнь. Возможно, все это было пустой тратой времени.

Есть множество педагогов, работающих с глухими детьми. Может быть, глухим даже легче, когда их называют глухонемыми, когда мы не стараемся научить их правильно дышать и не вытягиваем из них правильные звуки.

Кто знает?

Я должна была принять окончательное решение на следующей неделе. Но я решила принять его в этот же день.

Тем временем завязалась беседа о новой дороге. Голоса стали звучать громче. Кто-то говорил, что это натуральное варварство, другие утверждали, что это абсолютно необходимо. Я напомнила о старом источнике в Боярышниковом лесу. Голоса зазвучали еще громче.

Некоторые считали, что это — смехотворное и даже опасное суеверие, другие говорили, что это — неотъемлемая часть древних традиций нашей страны. Так что я плавно переключила их на такую тему разговора, как цены на недвижимость, по поводу чего у нас не могло быть разногласий. Я также подала трюфели, которые купила в магазине во время обеденного перерыва, слегка смяла их, чтобы они не выглядели так идеально, и обкатала их в какао и молотых орехах. Все подумали, что я сделала их сама.

— Восхитительная Каролина! — Лоренс снова поднял бокал, глядя на меня.

— Лоренс! — сказала я, поднимая собственный бокал.

На сердце было очень тяжело.

Пожалуй, все это лишь бесцельная трата времени — мои попытки сделать серьезную карьеру. Я старалась не тосковать о мечте, которой не суждено было сбыться. В мире полно людей, мечты которых не сбываются.

В этот вечер я не стала делать уборку, тем более что завтрашний день не обещал быть слишком тяжелым.

На следующий день я медленно поехала в школу Святого Мартина. Меня попросили присутствовать на вступительном экзамене. Девочку, которая собиралась поступать, звали Мэлани, и говорили, что она весьма умная.

Это не слишком затруднит меня, более того, мне это понравится. В конце концов, это один из последних экзаменов с моим участием.

Не правда ли, забавно, что никогда не знаешь, что произойдет в следующую минуту. Когда я увидела, на что способна эта Мэлани и сколько мы можем достичь с ней вместе, у меня не осталось никаких сомнений в правильности своего решения.

Мы возьмем ее в школу Святого Мартина. Я была уверена в этом так же, как и в том, что я останусь здесь и буду незримо способствовать ее успехам. Вот что я хотела и собиралась сделать.

Как и Лоренс, который хотел заниматься адвокатской практикой.

Больше не было неопределенности. И это не будет концом света. Не будет споров, не будет противостояния. По всей стране люди осуществляют мечты и состоят при этом в браке. И не стоят перед выбором: либо одно, либо другое. Мы решим эту задачу. Конечно, решим.

Удивительно, но умная девочка, кажется, поняла меня без слов, будто могла свободно читать ход моих мыслей.

— Так вы вернетесь? — непринужденно спросила она спустя лишь несколько секунд после того, как я приняла окончательное решение.

И я улыбнулась в первый раз за прошедшие недели совершенно искренне. Потому что теперь все было решено.

 

Глава 16

ДОРОГА, ЛЕС И ИСТОЧНИК — 3

Эдди Флинн ждал рядом с церковью окончания службы, пока не увидел, что вышел его брат.

— Брайан, можно тебя на пару слов? — заговорил Эдди.

— Нет, если ты об аннулировании брака, — ответил священник, не останавливаясь. Он направлялся к Сканку Слэттери за газетой, а потом домой.

— Ты знаешь, что я не об этом. — Эдди был вынужден почти бежать. — Притормози, у нас не рекордный забег на милю.

— Я иду завтракать, я голоден, у меня масса дел, говори, если хочешь… — Отец Флинн продолжал целеустремленно идти по дороге, ежеминутно приветствуя прихожан.

— Ты так широко известен, что можешь идти в политику, — проворчал Эдди, поджидая, пока отец Флинн пожелает одному успешной сдачи экзаменов, а другого поздравит с появлением новой борзой.

— Ладно. Кофе? — спросил он, когда они вошли на кухню.

— Я думал, у тебя есть кто-то, кто готовит завтрак. У тебя, кажется, есть знакомый русский или кто-то там, он не работает на тебя? — Эдди выглядел огорченным.

Его брат положил три куска бекона и нарезанный помидор на сковороду и стал ловко их переворачивать.

— Его зовут Йозеф, он на самом деле латыш, а не русский, и помогает он не мне, а канонику.

— Каноника пора сдать в дом престарелых, — сказал Эдди.

— Наоми от него тоже ничего не добилась. Я прав? — Брайан Флинн улыбнулся.

— Оставь это, Брайан. Я хочу спросить тебя об источнике.

— Об источнике?

— Об источнике, это же твоя территория, парень, о святом источнике, о божественном источнике и бог знает еще о каком. Я спрашиваю, они бросят его?

— Кто «они»?

— Господи, Брайан, ты становишься тугодумом. «Они» — это ты, церковь, священнослужители, папа римский, кто там еще?..

— Решение предстоит принять мне. Папа римский никогда не упоминал его на моей памяти, а если и говорил что-то, то до нас это не дошло. Ты уверен, что не хочешь бекона?

— Нет, я не хочу никакого бекона, и тебе не стоило бы засорять свои артерии. — Эдди Флинн смотрел неодобрительно.

— Верно, но у меня так мало потребностей, и я не обязан делать женщин счастливыми.

— Я серьезно, Брайан.

— Я тоже, Эдди. Лучшее время дня — это когда я сижу здесь, мирно завтракаю и читаю газету. А ты сидишь у меня на кухне и цепляешься ко всему, что я говорю или делаю…

— Кое-кто предлагает мне объединиться с ними в синдикат. — Эдди произнес это с очень важным видом. Казалось, он ожидал одобрительной реплики.

— Но разве ты не этим занимаешься, Эдди? Ты бизнесмен, ты постоянно объединяешься с теми или иными людьми.

— Это мой шанс заработать настоящие деньги, Брайан. А мне так нужны деньги. Ты представляешь, во сколько может обойтись свадьба? — Эдди даже разволновался.

— Простая регистрация брака? Наверное, недорого? — предположил Брайан.

— Ну нет, нам нужен посторонний священник и кто-то, кто пустил бы его в церковь, чтобы дал нам благословение, подружки невесты, шаферы, угощение — словом, много всего. И потом, Китти все время шлет мне записки насчет платы за школу. Господи, мне нужен этот шанс, поэтому я должен знать об источнике.

— Послушай, Эдди, я, может быть, и тугодум, но что тебя интересует по поводу источника?

— Хорошо. Я расскажу тебе, но это только между нами, это не для священнослужителей и прочих. Строительство нового шоссе начнется, несмотря на все протесты, и мы скупили в разных местах много мелких участков земли. Всем придется вступать с нами в сделки, когда начнется принудительная покупка земли, то есть мы поймали удачу за хвост. Есть только одна загвоздка: кое-кто боится, что этот источник в лесу принесет одни неприятности. Скажи, есть ли выход? Вот что мы должны знать. Никому не хочется иметь дело с толпой разъяренных религиозных фанатиков.

— Я ничего не знаю об этом. — Брайан Флинн начал мыть посуду.

— Ты наверняка знаешь, Брайан.

— Нет, я не знаю. Я стараюсь быть вне этого. Поневоле. Я не собираюсь поддерживать ни тех ни других. Я не принимаю в этом участия, так что ты обратился к единственному человеку в Россморе, у кого нет своей точки зрения на этот счет.

— Но ты единственный, кто знает, вызовет ли это взрыв негодования, или все заглохнет. Ты должен чувствовать такие вещи, и нам нужно это знать. Сейчас…

— «Мы» означает синдикат, который вложил деньги в землю?

— Не нужно насмехаться, отец Флинн. В твое образование и обучение на священника было вложено много семейных денег, не так ли? И то, что я финансово независим, — это груз на твоей совести.

— На моей совести нет груза, Эдди, и никогда не было. — Брайан был очень раздражен, но старался не показывать этого. — Если это все, то мне нужно идти на работу.

— На работу? Какую работу? — издевательски спросил Эдди. — Будь уверен, в эти дни до Бога никому нет дела, тебе нечем заняться. У тебя в жизни вообще не было ни одного нормального рабочего дня.

— Хорошо, Эдди, ты, конечно, прав. — Брайан устало вздохнул и собрал свой портфель.

Он собирался пойти к матери и принести набор старых фотографий, которые, как объяснил Джуди психотерапевт, могут оживить ее память.

Он был готов вместе с Лили Райан и одним из ее сыновей отправиться к Эйдану в тюрьму. Эйдан Райан, очевидно, успокоившись, согласился на встречу и разговор с женой.

Он намеревался переговорить с Марти Ноланом и с одним стариком по поводу дороги; он должен был открыть в Святой Ите день благотворительных сборов в пользу голодающих; ему предстояло вбросить мяч в матче между сборными школ Святых Братьев и Святого Михаила; он собирался поехать в «Папоротник и вереск» и оценить их новую комнату для молитв и размышлений. Они не называли это молельней, но именно здесь в воскресенье он собирался отслужить мессу.

Может быть, Эдди был прав и все это не было настоящей работой. Но чувство было именно такое.

Джуди Флинн провела восемь дней в молитвах у святой Анны. Остался еще один.

Ее приезд в Россмор радовал ее гораздо больше, чем она ожидала. Было приятно заново узнать Брайана, он был такой же добродушный молодой человек, каким и был всегда, и люди здесь его любили. Мать по-прежнему пребывала в странном состоянии то ли бодрствования, то ли сна, но стала заметно менее враждебно настроенной. Бедный Эдди был наказан отлучением от дома — Джуди и Китти много смеялись над странными проблемами, которые он на себя взвалил, связавшись с молодой Наоми. Китти сказала, что не пустит его обратно, даже если он приползет к ней сквозь весь Боярышниковый лес.

Джуди занималась поисками мужа, играя в бридж в клубе в отеле. Она познакомилась с двумя красивыми мужчинами, которых звали Франклин и Уилфред. Они мечтательно рассказывали о сервисе в сфере мобильной связи, которым они собираются со временем заняться.

Они жили в доме у пожилой леди, которая никогда нигде не появлялась по причине какого-то скандала, суть которого было слишком трудно понять. Они показались ей довольно ограниченными, и Джуди оставила их наедине с их планами.

Джуди нравились ее дневные занятия. Навестить маму, провести три часа в номере, рисуя то, что придет в голову. Она выпьет чашку кофе с Китти, а затем переоденется для похода к источнику. По дороге она купит газету, а позднее, вечером, она выпьет с Брайаном, и он расскажет о своих делах в течение дня. Спокойная, размеренная жизнь. Она не понимала, зачем уехала отсюда так надолго.

Она вымыла голову шампунем у модного Фэбиана. Молодой человек, который, видимо, владел салоном, сказал ей, что он влюблен и надеется, что они поженятся до конца года. Это ее удивило. Она была уверена, что он гей, но, приехав сюда, поняла, что многое является не тем, чем кажется.

— Я тоже надеюсь выйти замуж, — призналась она. — Я просила святую Анну у источника помочь мне найти мужа.

— Я уверен, что у вас не будет проблем, — польстил ей Фэбиан. — Поклонники с предложением руки и сердца будут просто падать к вашим ногам.

Она улыбалась, когда представляла падающих поклонников, взяла газету в киоске Слэттери и прошла к кассе.

— Как обычно, Себастьян, — сказала она.

— Вы очень красивая, когда улыбаетесь, Джуди.

— Благодарю. — Она удивилась.

От человека, которого все звали Сканком Слэттери, она не ожидала услышать такие приятные слова.

— Так оно и есть. Я хотел узнать, может быть, вы иногда бываете свободны по вечерам, чтобы… я думаю, чтобы… пойти… может быть, мы поедим вместе?

— Это очень мило с вашей стороны, Себастьян, — ответила Джуди, стараясь представить его матримониальный статус. Она никогда не слышала от Китти о миссис Сканк, но это ничего не значило.

— Если вас устраивает пища в отеле, там можно очень неплохо поужинать, — взволнованно сказал Сканк. Пожалуй, миссис Сканк не существовало, если он приглашал ее так открыто.

— Какой вечер вы предлагаете, Себастьян? — спросила она.

«Куй железо, пока горячо», — подумал он.

— Может быть, сегодня в восемь? — озабоченно спросил он. — У вас нет других предложений?

Джуди отправилась к источнику бодрой пружинящей походкой. Все шло очень хорошо. Она должна узнать, почему его зовут Сканк.

Недди Нолан сообщил Клэр, что должен наконец поговорить со своими братьями в Англии насчет земли и проследить за тем, чтобы они получили свою долю.

— Не понимаю, зачем это нужно. Кит в тюрьме, для него это не имеет значения, двое других тоже много лет не бывали здесь, мы даже не знаем, где они вообще.

— Но они имеют право на долю, если нам придется продать землю, — сказал Недди.

— Какое право, Недди? Ну в самом деле, какое право? Они никогда ничего не предлагали, никогда не сообщали о себе, никогда не интересовались и не тревожились об отце. — Клэр была настроена очень решительно.

— Но для них не все в этом деле понятно, так же как и для меня. — Как всегда, он хорошо думал о людях.

— Ты все делал сам, Недди, и ты никогда не забывал об отце. Твой отец теперь лишен иллюзий относительно других членов семьи, — сказала Клэр. — Они никогда не боролись с лисами в курятнике, не принимали роды у коров, не чинили ограды и стены. Они никогда не готовили еду для твоего отца, не убирали за ним и не возили его на встречу с друзьями.

Она преданно смотрела на него, и Недди спросил себя, как делал это не раз, за что она так его любит.

— Может быть, в конце концов все это заглохнет, эта затея с дорогой, — сказал он без особой надежды.

— Я не надеюсь на это, — ответила Клэр, которая слышала разговоры в школе Святой Иты, в бридж-клубе в отеле и в прачечной. Сейчас никто не говорил: «Если будет дорога», все говорили: «Когда будет дорога». За последние недели все неуловимо изменилось.

В ближайшее время ее мужу Недди предстояло принять решение. Она не хотела навязывать ему свое мнение. Продаст ли он отцовскую ферму за небольшие деньги этому синдикату гангстеров, в составе которого такие типы, как Эдди Флинн? Или будет держаться до конца в надежде, что в одиночку остановит наступление нового и спасет лес и источник, который, как он наивно верил, исцелял его мать в течение многих лет?

— Неужели ты идешь обедать со Сканком? — Отец Брайан Флинн был поражен.

— Ты хочешь сказать, что у него жена и десять детей? — спросила Джуди слегка дрогнувшим голосом.

— Боже мой, нет, кто пойдет замуж за Сканка? — ответил Брайан и тут же пожалел, что сказал так резко. — Я имею в виду, что он никогда не был женат и все считают, что он так и останется одиноким, — добавил он, запинаясь.

Джуди спросила коротко и ясно:

— Почему все вы зовете его Сканком?

— Я не могу этого объяснить, — искренне ответил брат. — Он всегда был Сканком, сколько я его помню. Я считал, что это его имя.

Лили Райан был поражена тем, как изменился ее муж Эйдан Райан за последние одиннадцать месяцев. Он выглядел очень исхудавшим, с обтянутым кожей лицом и широкими темными кругами под глазами. Его сын Донал, который пришел сюда неохотно, казалось, хотел спрятаться от этого человека с диким взглядом.

— Пожалуйста, Донал, — попросила она шепотом.

Юноша нехотя протянул отцу руку.

— Я надеюсь, ты помогаешь маме. — Голос Эйдана звучал очень строго.

— Да, я стараюсь.

Ему было восемнадцать, и он хотел бы оказаться за тысячу миль отсюда. Он видел, как раньше отец бил маму. Он не понимал, почему мама так умилительно благодарна за то, что им разрешили навестить отца.

— Нельзя вести себя хуже, чем вел себя я, — сказал Эйдан Райан. — Перед отцом Флинном и перед тобой, Донал, я хочу извиниться за то, как обращался с Лили в последнее время. Мне просто нет прощения, и я не буду его искать. Алкоголь и горе от потери ребенка могут быть объяснением, но не оправданием. — Он переводил взгляд с одного лица на другое.

Отец Флинн молчал, потому что это было семейное дело.

Лили просто лишилась дара речи. Ответил Донал, и это был ответ взрослого человека:

— Благодарю за то, что сказал это при всех. Тебе нелегко было это сделать. Что касается твоей просьбы простить все, то я никогда этого не обещаю, хоть через сто лет. Я видел, как ты отломал ножку у стула и бил маму, хотя она ни в чем не виновата. Но жизнь идет дальше, и, если мама попросит меня простить тебя, я пойму это. А сейчас мы с мамой уйдем и оставим тебя с отцом Флинном, посмотрим, будешь ли ты чувствовать то же самое во время нашего визита через неделю. — Он встал, чтобы уйти.

Эйдан Райан обратился к нему:

— Конечно, я буду чувствовать то же самое, сынок. Я не изменю своего мнения.

— Ты мог бы сделать это пораньше, не дожидаясь, пока тебя посадят под замок. — Донал говорил ровным, лишенных эмоций голосом. Он опять попытался уйти.

— Не уходите! — закричал Эйдан Райан. — Не уходите, не оставляйте меня еще на неделю. Я не понимаю зачем, и не знаю, простили ли вы меня.

— Мама много лет не понимала, за что ты так жестоко с ней обращался. Ты вполне можешь подождать неделю. — Он повел мать к двери, не давая ей заговорить.

Отцу Флинну так понравилась речь парня, что он хотел издать одобрительный возглас, но сохранил невозмутимое выражение лица.

— Это было горе, Донал, — сказал Эйдан Райан. — Все реагируют на него по-разному. Я очень горевал по твоей пропавшей сестре.

— Да, у людей все бывает по-разному, — спокойно заговорил Донал. — Что касается меня, то я никогда не видел Терезу, но завидую ей, потому что, кто бы ни забрал ее, он увез ее далеко от тебя и от твоего пьяного бешенства…

И они ушли.

В коридоре Лили спросила:

— Почему ты не дал мне поговорить с ним? Он так переживает…

— Поговоришь с ним на следующей неделе, мама, если он по-прежнему будет переживать.

— Но представить только, как он там сидит все это время… — Ее глаза были полны жалости.

— Ты, мама, тоже сидела все это время дома и переживала за него, — сказал Донал.

В комнате для посетителей, на глазах надзирателей, отец Флинн сел рядом с плачущим Эйданом Райаном.

— Как вы думаете, святой отец, она простит меня?

— Я в этом уверен.

— А почему же она не сказала ни слова?

— Она в шоке, Эйдан. Ей нужно время, чтобы все обдумать. Понимаете, как она может знать, способна она простить вас или нет? Год назад из-за вас она угодила в районную больницу, а потом вы не хотели, чтобы ее пускали к вам сюда. Я думаю, об этом стоит поразмыслить, согласны?

Мужчина был явно напуган, и отец Флинн был доволен. Это пойдет ему на пользу. Отец Флинн знал, что Лили Райан простит своего мужа в следующий вторник. Возможно, Донал Райан знал это тоже.

Пусть Эйдан немного поволнуется.

Майлс Бэрри, адвокат, ехал на ферму к Недди. Лицо его имело чрезвычайно мрачное выражение. Он получил сообщение из одной из тюрем ее величества в Великобритании. Мистер Кристофер Нолан (известный как Кит) прочитал о компенсации, полагающейся фермерам, имеющим земли рядом с Россмором, подлежащие изъятию при строительстве дороги. Мистер Кристофер Нолан хочет заметить, что его отец Марти Нолан стар и не способен принять правильное решение. Что же касается младшего брата Эдварда Нолана (известного как Недди), то он фактически умственно неполноценен. Он никогда не был способен занять какую-то позицию или взять на себя ответственность. Он фактически оказался неспособным работать даже на стройке. Таким образом, нецелесообразно, чтобы решение, касающееся семьи Нолан, принимал кто-то из этих людей. Он, Кристофер Нолан, заявляет свои права на имеющуюся собственность.

Майлс Бэрри никогда не был так зол.

Этот никчемный уголовник Кит, прочитавший в какой-то газетенке в тюрьме, что можно сделать деньги за счет семьи, которую он давно бросил, теперь собирается прикарманить собственность своего отца и брата.

Майлс Бэрри должен был показать им письмо или передать его содержание. Что делать дальше, он пока не решил.

Он встретил отца Флинна, который только что покинул ферму Ноланов.

— Все в порядке? — спросил Майлс.

Священник рассмеялся:

— Нет, это не соборование. Марти любит причащаться. И потом, он не может прийти в церковь на службу, как делал это раньше.

— Надеюсь, он окружен заботой? — предположил Майлс.

— Может ли он быть где-либо окружен лучшей заботой, чем здесь, у Недди и Клэр? — сказал священник, не подозревая, что у него за спиной стоит Недди. — Если я состарюсь в Россморе, я предпочел бы, чтобы за мной ухаживала именно эта пара, и никакая другая. Тяжело видеть таких людей, как моя бедная мать или бедный старый каноник, которые хотят быть независимыми, но на самом деле борются за жизнь…

Недди, который вышел, чтобы приветствовать адвоката, охотно вступил в разговор:

— Каноник в порядке, святой отец? Йозеф говорил мне, что ему нравится бывать в центре города, в гуще событий.

— Да, Недди, но Йозеф хочет уйти и работать на строительстве дороги полный рабочий день, когда оно начнется.

— Если оно начнется, — сказал Недди.

— Нет, правильнее будет сказать, когда оно начнется, — произнес Майлс Бэрри. — Поэтому я здесь, и нам надо поговорить.

— Прекрасно, это поможет нам принять решение, — рассмеялся Недди.

Священник сел в свою машину и уехал, а адвокат прошел на кухню. У Недди в доме все сверкало. Майлс Бэрри заметил блестящие поверхности, выскобленный стол и голубую и желтую фарфоровую посуду, аккуратно расставленную на открытых полках.

Недди сказал, что отец отдыхает в своей комнате, налил адвокату большую кружку кофе и поставил тарелку домашнего печенья. Он сказал, что на прошлой неделе по телевизору какой-то кулинар показывал, как их печь, и это оказалось довольно простым делом.

Он был, конечно, наивен, но вовсе не умственно отсталым.

Внезапно Майлс Бэрри решился показать Недди дышащее злобой и алчностью письмо, написанное его братом Китом из английской тюрьмы. Недди медленно прочитал его.

— Он не очень-то заботился о нас, не так ли? — сказал он в конце концов.

— Не помню, были ли мы друзьями в школе? Он всегда немного отпугивал людей, он пошел по пути, ведущему в никуда… — начал Майлс Бэрри.

— После того как вы закончили школу, он хоть раз связывался с вами? — спокойно спросил Недди.

— Нет, но ведь, как бывает, жизнь людей складывается по-разному. Одни выбирают одно, другие — другое… — Майлс Бэрри не мог понять, почему он ведет себя так, как будто извиняет Кита Нолана, хотя на самом деле хотел набить ему морду.

— Он никогда не писал мне тоже. Я посылал ему письмо каждый месяц, всегда рассказывал, что происходит в Россморе, как чувствует себя папа, и обо всем остальном, что может его интересовать. Конечно, я писал ему и о дороге. Но не получил ни одного ответа.

— Может быть, ему нечего сказать, — предположил Майлс Бэрри.

Его злость на Кита, казалось, достигла своего предела. Только представить себе, порядочный Недди писал своему неблагодарному брату каждый месяц из года в год, и что в результате? Кит сам написал адвокату и обвинил брата в слабоумии.

— Это правда. Там каждый день похож на все остальные. — Недди печально покачал головой.

— Вы слышали о синдикате Эдди Флинна? Я думаю, они заходили к вам.

— Да, был такой малоприятный визит.

— И что же вы сказали им, Недди? — Майлс Бэрри затаил дыхание.

— Я сказал, что не считаю возможным иметь с ними дело и мы не возьмем такую крупную сумму.

— И что же они сказали на это? — Голос Майлса превратился в шепот.

— Вы не поверите, Майлс, но они предложили еще больше! Как будто они меня не расслышали.

Майлс почесал лоб. Никогда в жизни он не свяжется с подобным клиентом. Благодарю покорно.

— И что же будет, Недди?

— Мы определимся с этим, когда придет время — когда будет принято решение о принудительном приобретении недвижимости. — Недди, похоже, это мало волновало.

— Понимаете, я полагаю, что правительство заплатит вам сумму, несравненно меньшую той, которую предлагают Эдди и его дружки. Видите ли, эти люди из синдиката достаточно сильны — они скупили небольшие участки земли повсюду.

— Да, я знаю об этом, но если я продам им землю, это будет уже их собственность, и я не буду иметь права голоса при решении каких-либо вопросов.

Майлс Бэрри не знал, говорить ли Недди Нолану, что он потеряет право голоса при любом покупателе, как только он продаст ее. Но вряд ли стоило это делать.

— Так что же мы скажем Киту? — спросил он с чувством безысходности.

— Нет необходимости что-либо говорить Киту — он не имеет здесь никаких прав ни на что, за исключением того, что я выделю ему сам. — Недди гордо оглядел обновленную кухню в когда-то полуразрушенном жилом доме на отцовской ферме.

— Ну хорошо, я согласен, что ему будет трудно доказать законность своих притязаний, но, как сын вашего отца, он, конечно, сможет…

— Нет, Майлс. — Недди по-прежнему был очень спокоен. — Когда я второй раз устроил его выход под залог, я был вынужден разобраться с этим вопросом. И я нашел английского адвоката, очень приятного пожилого человека. Как бы то ни было, он заставил Кита подписать бумагу, в которой говорится о том, что взамен денежного залога он отказывается от своих прав на семейное имущество. Я объяснил адвокату, что это всего лишь несколько акров неплодородной земли, но, тем не менее, это имущество. — Он улыбался, вспоминая это.

— И этот документ по-прежнему у вас, Недди?

— Да, конечно. Видите ли, Кит удрал, и я потерял деньги, а когда он опять попался, залог не вернули, так что нет дела до его вопросов.

— Я могу взглянуть на этот документ?

Недди подошел к небольшому дубовому шкафчику в углу. Внутри находились аккуратные папки, которые сделали бы честь любому офису. Через несколько секунд он нашел нужную бумагу. Майлс Бэрри взглянул на полку с папками. Он увидел, что папки были подписаны: «Страхование», «Пенсии», «Школа Святой Иты», «Медицина», «Бытовые расходы», «Ферма»… Все это принадлежало человеку, чей брат думал, что тот ничего не смыслит в серьезных делах.

Себастьян Слэттери доказал, что может составить прекрасную компанию. Джуди обнаружила, что с ним очень легко разговаривать, и к тому же он очень интересовался ее работой. Как долго она занималась иллюстрированием детских книг? Встречались ли книги, которые ей не нравились, и было ли труднее с ними работать?

Он спросил, ездила ли она во Францию на поезде под Ла-Маншем. Это было то, что он постоянно обещал себе устроить, когда в следующий раз будет в Лондоне. Он сказал ей, что у него почти нет родственников. Он был единственным ребенком, а его родители умерли. У него есть двоюродные братья, которые живут в нескольких милях отсюда, в небольшой деревне Дун, очень милом местечке. Его приглашали на открытие Центра здоровья имени Денни О’Нейла, в память об одном ирландце, который уехал в Америку. Его внук, наполовину поляк, затеял строительство Центра в его честь. Может быть, Джуди тоже захочет поехать на открытие?

— Почему вас зовут Сканк? — неожиданно спросила она.

— Честно говоря, Джуди, я не знаю. Это прозвище появилось в школе да так и приклеилось. Может быть, тогда от меня плохо пахло. Сейчас ведь от меня не пахнет плохо?

— Нет, Себастьян, нет, мне нравится ваш запах.

В этот момент вошел Кэтел Чамберс, управляющий банком.

— Добрый вечер, Сканк, добрый вечер, Джуди, — любезно поздоровался он.

— О, Кэтел, мы как раз сейчас говорили об этом. Отныне он будет называться своим настоящим именем — Себастьян. — Джуди Флинн сказала это таким тоном, как будто обращалась к классу непослушных подростков.

— Конечно, извини, Сканк, то есть Себастьян, больше этого не повторится.

И Сканк Слэттери, который носил это прозвище более тридцати лет, великодушно простил его.

На следующий день, после того, как они застелили постель миссис Флинн и усадили ее в кресло, Джуди подверглась допросу с пристрастием со стороны своей невестки Китти. Дела сейчас шли заметно лучше. Миссис Флинн в конце концов неохотно признала свою дочь и так же неохотно преодолела свою необъяснимую неприязнь к невестке. Это было заметным успехом.

Конечно, были обычные жалобы на то, что кто-то украл ее одежду, когда Джуди быстро распаковала выстиранное в салоне «Чистота и свежесть» белье.

— Ну, рассказывай! Сканк не распускал руки? — спросила Китти.

— Его зовут Себастьян, и он просто очарователен, — недовольным тоном сказала Джуди.

— Сканк? Очарователен? — Это было выше понимания Китти.

— Говорю же тебе, он больше не откликается на это дурацкое школьное прозвище.

— Потребуется время, чтобы все об этом узнали, Джуди.

— Да, и он начнет уже сегодня, он рисует новую вывеску над своим киоском.

Миссис Флинн переводила глаза с одной на другую.

— Тебе повезло, Сканк накопил много денег, — сказала она.

— Не нужно выбирать человека только потому, что он много накопил, — укоряюще заметила Джуди.

— А за что же еще ты могла его выбрать? Он хорошо бьет чечетку? — спросила мама, и почему-то, по какой-то непонятной причине, это показалось всем очень смешным.

Кэтел Чамберс был озабочен, поскольку Недди Нолан брал взаймы такую сумму. Конечно, в качестве гарантии служила его ферма, но, тем не менее, это были большие деньги. И это совершал человек, всегда хорошенько размышлявший перед тем, как купить пару обуви в магазине дешевых товаров.

— Можно мне узнать, для чего это, Недди? — спросил Кэтел.

— Это для моих консультантов, — объяснил Недди.

— Господи, какого рода консультацию вы хотите получить за такую сумму? — Кэтел был в замешательстве.

— Хорошие эксперты стоят дорого, — сказал Недди, словно считая это достаточным объяснением.

— Смотрите, чтобы это не оказались недобросовестные консультанты, которые просто вытянут у вас деньги. — Кэтел искренне переживал за Недди, так же как и за свой банк.

Кэтел пришел к адвокату Майлсу Бэрри.

— Майлс, я не хочу вмешиваться в отношения между адвокатом и клиентом, но кто эти консультанты у Недди Нолана?

— Консультанты? — Майлс Бэрри не понимал, о чем идет речь.

— Ну да, люди, которым он, по-видимому, собирается выплатить крупный гонорар.

Майлс почесал в затылке.

— Бог его знает, кто это. Я не посылал ему ни одного счета, он вряд ли пригласит другую юридическую фирму, не сообщив мне. Я не знаю, о чем идет речь, Кэтел, я действительно не знаю.

В день посещений Лили Райан и ее сын Донал пришли в тюрьму. На этот раз они решили пойти без священника.

— Если я вам понадоблюсь, я буду недалеко. Мне нужно повидать в тюрьме еще одного человека, — предупредил он.

Отец Флинн был очень недоволен беседой с бедной Беккой Кинг, которая, похоже, сходила с ума. Она была приговорена к очень длительному сроку заключения за соучастие в убийстве соперницы в любовном треугольнике. Она совершенно не испытывала раскаяния, повторяя вновь и вновь, что это должно было быть сделано. Он надеялся, что она не будет опять просить его договориться о разрешении сыграть в тюрьме свадьбу с этим молодым человеком, мысли о котором превратились в навязчивую идею. С молодым человеком, который ни разу не навестил ее в тюрьме, не говоря уж о свадьбе. Но сегодня что-то изменилось. Она написала обращение к святой Анне и хотела, чтобы ее записка была прикреплена у статуи на всеобщее обозрение.

Она показала ее священнику. Это была фотография Габриель Кинг, ее матери, под которой было написано: «Святая Анна, пожалуйста, жестоко накажи эту женщину за то, что она погубила жизнь своей дочери. А если кто-то из твоих поклонников встретит ее на улицах Россмора, пусть плюнет в нее от твоего имени».

Отец Флинн почувствовал себя очень старым и усталым. С серьезным видом он заявил, что сделает это сегодня же, в первую очередь.

— Она должна висеть на таком месте, чтобы каждый мог ее увидеть, — обратилась к нему Бекка, когда он уходил.

— Я повешу ее на достойное место, Бекка, — пообещал он.

Когда он уходил, к нему подошла Кейт, одна из надзирательниц:

— Вы добрый человек, святой отец, не расстраивайте ее.

— Вы считаете, что я это выброшу? — спросил отец Флинн.

— Конечно, считаю, но подождите, пока не придете домой, а там сожгите в печке. Это лучше, чем оставлять ее здесь, где каждый может ее подобрать.

Отец Флинн положил фотографию в бумажник, рядом с чеком, который прислали из Лондона этим утром. Это были деньги, оставленные умершей женщиной, Элен Харрис. Она хотела поблагодарить святую Анну за то, что она вняла ее молитвам по поводу благополучных родов двадцать три года назад. Пусть священник потратит так, как считает нужным в ее честь.

Он сел на деревянную скамейку на случай, если позже понадобится Лили Райан, и стал размышлять о роли священника в современном обществе. К тому времени, когда вышли Лили и Донал, к каким-либо удовлетворительным выводам он не пришел.

— Все хорошо? — озабоченно спросил он и ощутил неловкость. Что может быть хорошего в семье, в которой отец сидит в тюрьме за жестокое обращение с женой и в которой четверть века назад был похищен ребенок?

Но, к его удивлению, Лили кивнула, будто бы он задал совершенно естественный вопрос:

— Все хорошо, святой отец. Я понимаю теперь, что он просто очень слабый человек. Видите ли, я этого не знала, он казался таким большим и сильным, он попрекал меня глупостью. Но на самом деле он слабый и нервный, я теперь это ясно вижу.

— Именно потому, что мама его понимает и прощает, она понимает также, что государство не может его простить и отпустить домой. Он должен досидеть свой срок, — добавил сын.

— Да, и Донал был так добр, хотя это было ему не по душе, он, чтобы сделать мне приятное, пожал отцу руку и пожелал ему бодрости духа. — Усталое лицо Лили было теперь более спокойным.

— Итак, можно сказать, что мы кое-чего добились? — спросил отец Флинн.

— Всего, что возможно в этих обстоятельствах, — согласился Донал.

— Что ж, будем надеяться на лучшее, — сказал отец Флинн.

Клэр привезла своих учениц в художественную галерею для выполнения учебного задания. Эмер, директор галереи, была ее подругой. Они завели девочек в галерею, чтобы те искали ответы на вопросы задания, а сами решили выпить по чашке кофе.

Эмер недавно вышла замуж за канадца по имени Кен, который ей давно нравился. Она считала, что потеряла его. Но неожиданно, как гром среди ясного неба, он явился к ней с огромным букетом цветов, и все получилось прекрасно.

Отец Флинн, как всегда, был готов помочь. Эмер предположила, что священник бывает очень рад, когда кто-нибудь заходит в церковь в наши дни или венчается.

— Он сам себе хозяин, — сказала Клэр.

— Конечно, — согласилась Эмер. — Вас с Недди венчал он?

— Нет, венчал каноник, но он присутствовал, чтобы в случае чего помочь канонику или вернуть его к теме, если того слишком уведет в сторону…

— В последние дни я часто вижу твоего Недди, у него какой-то бизнес в офисе рядом с офисом Кена. Они переделывают какую-то старую мельницу, — сказала Эммер.

— Недди? Бизнес?

— Ну да, я так поняла. Я видела его сегодня, когда приносила Кену ленч в его офис. А вчера…

Клэр молчала. Недди не упоминал ни о каком бизнесе. Ее сердце вдруг сжалось от страха. Но нет, только не Недди. Никогда.

Эмер поняла, что случилось.

— Я, наверное, что-то напутала, — неловко сказала она.

Клэр не произнесла ни слова.

— Там сплошные офисы и небольшие помещения, которые снимают под офисы. Там нет квартир или номеров. Нет, Клэр, не думай. Господи, он ведь обожает тебя.

— По-моему, у девочек было достаточно времени, как считаешь? — сказала Клэр лишенным выражения голосом, так не свойственным ей.

— Пожалуйста, не делай поспешных выводов… ты же знаешь мужчин, — попросила Эмер.

Клэр знала мужчин лучше, чем кто-либо в Россморе.

— Пошли, девочки, мы пришли сюда не на весь день, — сказала она голосом, которого нельзя было не послушаться.

Она садилась в свою машину, когда встретила Кэтела Чамберса. Он тепло приветствовал ее.

— Вы с Недди, должно быть, строите серьезные планы насчет вашей фермы, — сказал он.

— Вряд ли, Кэтел, пока еще очень не ясно, пройдет ли дорога прямо через нашу землю или нет.

— А кто же тогда эти консультанты, услуги которых стоят так дорого?

— Я ничего не знаю про консультантов, стоящих кучу денег.

— Может быть, я не прав. Но вы знаете, что вы взяли очень крупную ссуду? — Круглое лицо Кэтела выражало озабоченность.

— Крупную ссуду? Ах да, конечно, я знаю… — Клэр сказала это таким голосом, что было совершенно очевидно: она ничего не поняла.

Когда-то она думала, что Недди слишком хорош для того, чтобы это было правдой. Возможно, она была права.

Когда она приехала домой, ее свекор отдыхал на веранде, который они строили вместе. Она вспомнила, как подавала Недди гвозди один за другим. Марти дремал в плетеном кресле с легким теплым пледом на коленях. Здесь Клэр чувствовала себя так хорошо и спокойно, и вот теперь все кончилось.

Недди сидел за кухонным столом, заваленным бумагами.

— Мне нужно задать тебе один важный вопрос, — заговорила Клэр.

— А мне нужно сказать тебе кое-что очень важное, — ответил Недди.

Джуди Флинн остановилась, чтобы как следует рассмотреть новую вывеску на газетном киоске Слэттери. Вывеска выглядела превосходно.

— Потребуется много времени, прежде чем они перестанут называть меня Сканком, — озабоченно сказал он.

— Ничего, у нас есть время, — ответила Джуди.

— Вам пока не нужно возвращаться? — спросил Себастьян Слэттери с верхней ступеньки стремянки.

— Нет, я сама себе хозяйка, но у меня недостаточно тугой кошелек, чтобы и дальше оставаться в отеле.

— Как насчет дома вашей мамы? — предположил Себастьян.

— Нет, боюсь, ее однажды найдут зарезанной хлебным ножом, если я останусь там жить. — Джуди хорошо знала себя.

— А у Китти?

— То же самое. Этих людей я могу выносить в течение очень короткого времени.

— Ну хорошо, а что вы думаете насчет моей квартиры? Вы можете пожить здесь, над магазином, пока… пока…

— Пока — что, Себастьян?

— Пока мы не поженимся и не найдем что-то получше для вас и для меня, то есть для нас…

— Мы собираемся пожениться? Мы едва знаем друг друга! — воскликнула Джуди.

— Я так надеюсь на это, — сказал Себастьян, спускаясь со стремянки.

— Ну хорошо. Я перееду сегодня вечером, — согласилась она.

— Гм… Я должен подготовить для вас комнату…

— Вы полагаете, что мы будем спать отдельно? В вашей комнате? — крикнула она через улицу, к радости прохожих.

— А как же твой ужасный брат-жрец, который считает меня средоточием всевозможных грехов?

— Не говори глупостей, Себастьян. Брайан только обрадуется, если мы будем счастливы. Он не обращает внимания на всякую чепуху. Просто ты очень давно не приходил в церковь…

Брайан Флинн был удивлен, встретив Честера Ковача, высокого американца, который финансировал строительство Центра здоровья имени Денни О’Нейла в Дуне.

— Я хотел узнать, могу ли я рассчитывать на вас в проведении брачной церемонии между Ханной Харти и мной, но, вы знаете, без широкой огласки…

— Да, конечно, можете, и примите мои поздравления. Но почему вы не хотите пожениться в Дуне, где вы живете? Там служит отец Мэрфи.

— Видите ли, в Дуне пришлось бы извещать всех, а мы не так уж молоды, чтобы устраивать пышное торжество. Кроме того, там живет доктор Дермот — мы не хотели бы его дразнить. Это все осложняет.

Отец Флинн знал доктора Дермота — неприятного раздражительного человечка. Он охотно верил, что это все осложняет.

— Я просто хочу, чтобы вы не упустили возможности отметить этот большой день, вот и все, — успокоил он Честера.

— О, не беспокойтесь, святой отец, мы ничего не упустим. Когда мы поедем в Штаты на медовый месяц, там будет большое торжество и масса народу. А когда мы поедем обратно, мы возьмем мою маму, чтобы она отдохнула у нас. Ее тоже зовут Анна, и она очень хочет посетить источник.

Отец Флинн подумал про себя, что если она хочет увидеть источник, то ей надо поторопиться, а потом он открыл свой ежедневник, чтобы выбрать подходящую дату и поскорее назначить свадьбу.

Когда было объявлено, что решение о строительстве дороги принято, нигде не могли найти Эдди Флинна. Результаты голосования были в пользу строительства дороги. Синдикат Эдди скупил каждый клочок земли, который входил в состав территории, отводимой под строительство, за исключением фермы Ноланов. Согласно плану, дорога проходила прямо через их собственность, а затем по прямой линии шла через лес, поглощая источник и место поклонения.

Эдди убедил остальных, что покупать землю у Недди Нолана — это все равно что отнимать конфету у ребенка. Да, правда, Недди оказывался в проигрыше. Государственная компенсация будет гораздо ниже того, что предлагал синдикат. Но Недди всегда был немножко странным. Настоящая проблема состояла в том, что Эдди не добился желаемого. И он исчез.

Китти и дети едва заметили его уход. Наоми, напротив, была очень расстроена. Она нашла материал на платья подружкам невесты и цветочницам, и ей было нужно поговорить с ним об этом. Почему он сделал это сейчас? И он не оставил ей денег, и за квартиру заплачено только на два месяца вперед. Это ужасно досадно…

Лили Райан получила известие от своей кузины Перл с севера Англии. Перл была замужем за очень славным парнем по имени Боб, и у них было двое взрослых детей. Оказалось, что в их жизни кое-что изменилось к лучшему. Их дети, которые вели себя достаточно холодно, отдалились от родителей и как бы даже стыдились их, стали гораздо ласковей. Перл всегда писала очень честно, не притворяясь и не хвастаясь. Она интересовалась, могут ли они с Бобом приехать и провести несколько дней в Россморе. Если это неудобно, Перл ее поймет.

Лили села за стол и написала обо всем, все об Эйдане и об обвинении, и о том, как трудно это выдержать, и что, несмотря на свою жестокость, он слабый человек, и в тюрьме ему сидеть еще восемнадцать месяцев, и как она, Лили, будет рада их приезду. Когда она отправила письмо, она почувствовала себя гораздо лучше, словно ей необходимо было выговориться, и это придало смысл всему. Она написала, что, когда Перл приедет, они пойдут к источнику Святой Анны в память о прошлом.

Клэр и Недди сидели по разные стороны стола. Клэр даже не взглянула на бумаги, разбросанные по всему столу. Она была готова к первому и последнему выяснению отношений с Недди Ноланом в тот самый день, когда хотела сообщить ему, что у нее задержка на три недели и это может означать беременность, которую они оба долго ждали. Теперь было слишком поздно.

Недди очень спокойно заговорил:

— Разрешение на строительство дороги получено сегодня, Клэр. Как мы и думали, она проходит прямо через наши земли и далее через источник.

— Мы знали, что это произойдет, но ты отказался продать землю Эдди Флинну в тот момент, когда нуждался в деньгах больше, чем когда-либо, — холодно сказала Клэр.

— Но я не мог продать им землю, я бы потерял над ней контроль. — Он объяснял неторопливо, как неразумному ребенку.

— И какой же контроль у тебя сейчас? Потеряны деньги, только и всего…

— Нет, Клэр, это не так, мы имеем все это… — Он поводил рукой над бумагами на столе.

— Что это?

— Я получил консультацию и поручил экспертам составить альтернативный план, такой, чтобы дорога прошла по-другому, не уничтожая источник. В этом принимают участие архитекторы, строители, множество инспекторов, и все это стоит целое состояние. Клэр, я занял деньги у Кэтела Чамберса, а он думает, что я занимаюсь наркотиками, азартными играми или чем-то подобным.

Неожиданно она поняла, для чего именно нужны ему эти деньги, и что они вовсе не предназначены для свивания маленького любовного гнездышка на восстановленной старой мельнице. Одновременно с облегчением она почувствовала обиду.

— Господи, почему ты ничего не объяснил ни ему, ни мне?

— Я был обязан держать это в секрете, никто не должен был видеть, что я провожу эти встречи.

— На старой мельнице? — догадалась она.

Недди застенчиво улыбнулся:

— Никому и в голову не пришло, где я!

Он погладил ее руку и поцеловал пальцы, как часто это делал. Обида исчезла. Клэр испытывала только облегчение, поняв, что он по-прежнему любит ее. Она только сейчас осознала, в какой ужас привела ее мысль о том, что она может потерять Недди.

— А это получится, Недди? — спросила она слабым голосом.

Недди нанял всех этих людей, чтобы они составляли расчеты и планы. Это было невероятно.

— Думаю, что да, — спокойно ответил Недди. — Понимаешь, я нанял эксперта по связям с общественностью, чтобы он объяснил, как получить ее одобрение. И он пришлет автобус с телеоператорами, если мы с тобой согласимся выступить.

— По телевидению?

— Если ты согласишься, мы можем выступить в большой программе новостей и обсудить это с представителями строительных компаний.

— Мы можем?.. — тихо спросила она.

— Да, мы можем объяснить, как много здесь людей, которые благодарны святой Анне и хотят сохранить источник и святыню. Нам не смогут возразить.

— Недди, но разве мы не могли сделать это без привлечения всех этих экспертов?

— Нет, в том-то все и дело! — воскликнул Недди. — Тогда это было бы выступление набожных, суеверных, консервативных людей, стоящих на пути прогресса. Это выглядело бы так: старые ирландцы, цепляющиеся за свои традиции и историю, выступают против современных молодых ирландцев, желающих, чтобы все жили лучше…

— А теперь?

— Теперь мы имеем вполне выполнимый альтернативный план. План, составление которого мы оплатили из собственных средств, отказавшись от огромных денег, предложенных синдикатом и прочими. — Он кивнул на дубовый шкафчик. — У меня все подробно Записано. Они убедятся, что мы говорим правду и использовали свои деньги.

— А где же пройдет дорога?

Они склонились над картой. Одной рукой он поглаживал ее по волосам, а другой показывал. Новая дорога проходила бы по-прежнему через ферму Ноланов, но затем шла бы по пути, оставляющему существенную часть леса в неприкосновенности, ту самую, где находился источник. Там будет устроена большая стоянка для автомобилей и ответвление от новой дороги, ведущее непосредственно к святыне; посетителям не нужно будет ехать через Россмор. А местные жители будут, как всегда, ходить туда по лесу.

Клэр смотрела на него с восхищением. Все могло получиться. Правительство накануне выборов и местный совет, боящийся обвинения во взятках, охотно используют этот шанс, позволяющий избегнуть серьезной конфронтации, которая уже назревала. Решение Недди предлагало наилучшее решение проблемы, устраивающее всех.

— Ты мог бы мне все рассказать, — сказала она.

— Да, я собирался, но ты выглядела усталой, и тебе нужно каждый день быть в школе. Я же остаюсь здесь. Моя жизнь гораздо легче.

Клэр огляделась. Все в доме сверкало, Недди работал за троих, наводя в нем порядок. Она знала, что это была не такая уж легкая жизнь. Но Недди никогда не жаловался.

— Да, так что же такое ты хотела мне сказать? — спросил он.

Клэр сказала, что есть убедительные признаки того, что она беременна. Недди встал и крепко обнял ее.

— Я сегодня был у святыни, и, хотя я знаю, что это не имеет смысла, я сказал, что есть кое-что, чего мы вместе ужасно хотим, — сказал он, зарывшись лицом в ее волосы.

— Должна же она сделать что-то для человека, который спас ее источник, — сказала Клэр.

Они так и стояли, обнявшись, когда вошел Марти Нолан.

— Приехал отец Флинн, ему кое-что непонятно, так что мне пришлось идти за вами. — Он был недоволен, что прервали его сон в кресле.

Когда они пили чай с домашним печеньем, птицы стали устраиваться на ночлег на деревьях. Солнце начало садиться за лес, который Недди Нолан почти наверняка спас.

Священник знал, что его сестра Джуди была у источника, благодаря святую Анну и говоря, что не ожидала столь быстрого исполнения своего желания.

Когда стемнело, отец Флинн выслушал план Недди.

Он собирается купить дом гораздо ближе к Россмору, и тогда, может быть, мать отца Флинна и каноник смогут там жить. Не нужно переезжать далеко от города, он присмотрел большой участок с садом, что понравится канонику. Недди будет за всеми присматривать.

А если Бог пошлет Недди и Клэр дитя, он станет ухаживать и за ребенком. А старым людям будет приятно видеть рядом с собой новую молодую жизнь.

И на этот раз отец Флинн не нашелся что сказать, а какие-то словесные штампы не имели бы смысла.

Он посмотрел на хорошего честного человека, сидящего перед ним, и впервые за долгое время увидел смысл в той жизни, которая недавно казалась запутанной и очень противоречивой.

Он еще раз посмотрел на темнеющий лес.

То, что в этом необыкновенном месте было услышано столько голосов и исполнено столько желаний, вовсе не казалось фантастикой.

 

ОБ АВТОРЕ

Мейв Бинчи — одна из самых известных ирландских писательниц, незаурядная личность, автор выдающихся мировых бестселлеров. Ее романы, пьесы и рассказы отмечены престижными международными премиями.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Ссылки

[1] Идиоматическое выражение: «The sharpest knife in the drawer» — букв.: «самый острый нож в ящике стола», примерно то же, что «резкий парень». — Здесь и далее прим. пер.

[2] Fish and chips — рыба с картофелем во фритюре, популярное дешевое блюдо.

[3] Благотворительная организация с центром в Оксфорде, от Oxford Famine Relief — оксфордский комитет помощи голодающим.

[4] Алкогольный напиток из смеси ирландского виски и кофе с сахаром и сливками.

[5] Провансальское блюдо из каперсов, маслин и анчоусов.

[6] Система доставки горячей пищи престарелым и инвалидам.

[7] Игра слов: название месяца и женское имя (June) пишутся и произносятся одинаково.

[8] Леопольд Блюм, Молли — герои романа ирландского писателя Джеймса Джойса «Улисс».

[9] Lucky, от luck (счастье, удача) — счастливый, приносящий удачу.

[10] Игра слов: pearl — жемчуг, жемчужина, перламутр.

[11] Игра слов: skunk — скунс, вонючка, негодяй.

Содержание