Возвратясь в дом Нестора, они заметили, что у друзей озабоченный вид.

– Здесь что-то случилось, – шепнул Аревало.

– Вот этот появился, – объяснил Видаль, указывая на племянника Больоло.

«Всякий новоприбывший, – подумал он, – обновляет печаль. Я проверил. Те, кто уже собрались на бдение, подчинились ходу вещей: жизнь продолжается, ничего другого не остается, как чем-то отвлечься; однако новоприбывшие опять привлекают внимание к покойнику». И как бы сквозь сон услышал слова Данте:

– Говорят, что Джими схватили.

– Кто говорит? – спросил Аревало.

– Такой слух, – подтвердил племянник Больоло, – идет в молодежных кружках.

Рей издал что-то вроде глухого рычанья, заметно побагровел, запыхтел. «В гневе он, наверно, превращается в зверя, в настоящего свирепого быка», – подумал Видаль и сразу же горько пожалел, что он и Аревало проявили такую нерешительность. Они не должны были возвращаться, не выяснив, дома ли Джими.

– Мы были недостаточно настойчивы, че. Всего лишь два раза позвонили.

– А если бы и проявили настойчивость, – рассудил Данте, – и выяснили, что Джими нет дома, тоже не много бы успели: только переполошили бы женщин.

– Уж взялись, надо было довести до конца, – возразил Видаль.

– Бедняга сказал, что идет позвать тебя, – объяснил Рей. – Вышел вот в эту дверь. Больше мы его не видели.

Видаль отвел племянника Больоло на другой конец столовой и сказал ему твердо:

– Говорю с вами конфиденциально. Если правда, что Джими схватили, постарайтесь встретиться с похитителями и, пожалуйста, скажите, чтобы они его отпустили. Если будут возражать, скажите, чтобы поговорили со мной.

– Но подумайте, как я могу с ними связываться? – спросил племянник жалобным тоном.

«Неужели я поддался импульсивному порыву? – подумал Видаль. – Но я должен был что-то сделать для Джими. Я тогда стоял как дурак и смотрел в это дурацкое окно и подверг его опасности. А теперь вышел показать свою храбрость, а его похитили».

Он вернулся к друзьям. Рей, величественный в своем гневе, что-то проворчал о сыне Нестора и о племяннике Больоло.

– Что ты говоришь? – спросил Данте с улыбкой.

– Что? Не слышу.

– По правде сказать, это подозрительно, – сказал Аревало. – Молодежные активисты сообщили ему об этом чересчур быстро.

Видалю вспомнилось, как Нестор гордился своим 90

сыном. Потом он подумал об Исидорито и спросил себя, знает ли сын про последние убийства и хватит ли у него мужества их не одобрить.

– В нашей пассивности, – заявил Рей, – есть что-то недостойное. Если мне суждено умереть, пусть у меня хотя бы будет утешение, что я вспорол брюхо трем или четырем из них. Скажите этому парню, что его, мол, вызывают по делу.

– Вы его встретите на улице, и что тогда? – спросил большерукий.

– Да ничего. Уложу одним ударом по башке, – ответил Рей.

– Но разве это не будет зверством? – спросил остролицый.

– Вроде бы существует молчаливый сговор, – заметил Аревало. – Одна половина общества имеет право бесчинствовать, другая нет. Всегда было так.

– Я с вами не согласен. У меня, слава Богу, еще хватит и духу и сил, и я с удовольствием проучу одного из этих нахальных юнцов… Только, ох, – Рей издал хриплый стон, – птичка-то упорхнула!

Все взглянули на дверь – да, племянник Больоло, откланявшись, уходил. Видаль спросил себя, стоит ли радоваться. Снова появилась соседка с чашечками кофе на подносе.

– Сеньора, – обратился к ней Данте, – не могли бы вы объяснить, на каком основании вы утверждали, что выдал Нестора собственный сын?

– Не выдумывайте, – запротестовала женщина. – Я никого не обвиняю, и я не позволю, чтобы обвиняли меня.

Аревало протер стекла очков и астматическим своим голосом проговорил:

– Страх – не глупость. Верно, кто-то из этих молодчиков сказал ей, что, если она будет болтать, из нее душу выбьют.

– Грозятся, убивают, – проворчал Рей, – а мы сидим сложа руки.

Видаль услышал шум мотора, визг тормозов.

– Возможен и другой вариант, – рассудил Аревало. – Хитрая старуха чует в воздухе перемену к худшему.

– А может, от вашего прямого вопроса у сеньоры, так сказать, помрачение в мозгу? – спросил большерукий. – На экзаменах такое бывает.

– Tc-c-c, – прошептал остролицый. – Не оглядывайтесь. Разговаривайте, будто ничего не случилось.

Видаль оглянулся – оказывается, в столовую ворвалось четверо парней. Он не только посмотрел на них, но (видимо, потому, что не сразу понял, что произошло) задержал взгляд на том, который казался у них старшим. После нескольких секунд грозного молчания этот тип направился к приземистому и прыщеватому; остальные двинулись за ним, громко стуча подошвами; до сих пор все, кто был в доме, ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Внезапно пошли стенные часы.

– Они невольно выдают, кто они есть, – беззвучно, словно страдая афонией, произнес большерукий.

– А кто они? – с тревогой спросил Данте.

– Грубияны, которые не уважают дом в трауре, – пояснил большерукий.

– Грубияны и невежи, – еле слышно подтвердил остролицый.

Новоприбывшие, приземистый и прыщеватый о чем-то оживленно спорили. Время от времени они поглядывали на группу пожилых или, не глядя, указывали на них пальцем. Тиканье часов усугубляло напряженность.

– Я считаю, отсюда до двери шагов четыре-пять, – сказал остролицый.

– Если успеем выскочить, мы спасемся, – подтвердил большерукий.

Рей пригрозил:

– Молчите, или я вас пристукну.

Видаль следил за ходом событий с равнодушием стороннего наблюдателя. «Еще немного, и мной овладеет страх», – подумал он и тут же спросил себя, что появится раньше – страх или агрессивность.

Агрессивность не появилась. Четверо парней удалились так же внезапно, как вторглись в дом. Не желая подать виду, что были испуганы, старые друзья не сдвинулись с места. На улице зафырчал и покатил прочь автомобиль. Аревало первый подошел к молодым.

– Они хотели нас прирезать? – спросил он.

– Ну, не так страшно, – ответил приземистый. – Но что-то близко к этому.

– Никто им не возражает. Только он да я возражаем, – объяснил прыщеватый.

– Ради сеньора Нестора, который был нам как отец, – признался приземистый.

– Мы им напомнили, что наша группа уже выполнила свою квоту в лице сеньора Нестора, – сказал другой парень.

– Который был вам как отец, – уточнил Аревало.

– По сути, – запальчиво заговорил Видаль, – в этой стране никто не желает кровопролития. Несчастья случаются только из-за трагического стечения обстоятельств – ведь все мы пользуемся первым удобным предлогом, чтобы сбежать.

– Я бы не стал за это осуждать, – сказал Аревало.

– Не думайте так, сеньор Видаль, – сказал приземистый. – Они доказывали, что этот сеньор, – он указал на Данте, – и вот этот сеньор, – он указал на Рея, – как раз подходят под категорию стариков.

– Ах, мать твою! – сказал Данте.

– Они хотели вас увести, – подтвердил приземистый.

– На небольшую прогулку. А мы им говорили, что у этого сеньора нет ни одного седого волоса, а вот этот еще в полной силе, – сказал прыщеватый.

– Разве я вам не говорил, что мы в мышеловке? – спросил Данте. – Они хотели меня увести? Для чего? Чтобы изрешетить меня пулями? Люди взбесились. Увидеть вдруг столько ненависти у своих сограждан, клянусь вам, ужасно грустно.

– И это молодежь, которой следовало бы жить собственным умом, – прибавил Аревало. – Они думают и действуют, как стая зверей.

– Неправильно говоришь, – возразил Рей. – Как стадо. Стадо свиней.

– Но послушайте, – вставил большерукий, – ведь свиньи – это мы.

– Для личности уже нет места, – флегматично проговорил Аревало. – Везде лишь толпы животных, которые рождаются, размножаются и умирают. Для некоторых из них характерно наличие сознания, как для других наличие крыльев или рогов.

Страх и, возможно, гнев возбуждали старых друзей.

– Это ужасно, – сказал Данте. – Народу становится все больше, хотя места уже нет. Все дерутся, одни уничтожают других. Не находимся ли мы накануне грандиозной гекатомбы?

– Не кажется ли вам, что душа и иллюзия бессмертия представляются ныне деревенской отсталостью? От деревни мы перешли к пчелиному рою, – размышлял Аревало.

– Куда ни глянь, – продолжал Данте, – повсюду преступность и нарушение порядка. Чтоб далеко не ходить, что вы скажете о том, как теперь одеваются женщины? Разве это не скандал? Разве не приближаемся мы к концу света?

Видаль с интересом слушал эту беседу. И вдруг что-то его кольнуло, и он пошел посмотреть на Нестора. «Это мой долг, – подумал он и сказал себе: – С закрытыми глазами он уже не похож на петуха. Совсем недурно выглядит, бедняжка». И едва он мысленно произнес слово «бедняжка», как ощутил на своем лице слезы.