СТОЙКОСТЬ ЯНОАМА

Спустя несколько дней намоетери решили вернуться. Двоюродная сестра Фузиве подошла ко мне и сказала: «Ты с детьми оставайся со мной». Но я решила идти с намоетери. Они возвращались в большое шапуно.

У одного из мальчиков, по имени Макакаве, рано умерла мать. Фузиве сказал мне: «Корми его, смотри за ним. Мать у него умерла, а отец и мачеха не заботятся о нем. Помоги ему. Потом он будет приносить тебе бананы, дичь».

Мальчик играл с моими сыновьями, которые были моложе его, водил их на игарапе купаться. Теперь он подрос, стал почти взрослым. Шереко, другая жена Фузиве, подозвала его и сказала: «Кому ты будешь носить бананы — Напаньуме или мачехе? Лучше носи их Напаньуме». «Я только ей и буду носить»,— ответил юноша. На ночь он шел спать к своему очагу, а днем отправлялся на охоту или на рыбную ловлю. Вот и на обратном пути он наловил в игарапе рыбы, и две большие рыбины принес мне. «Тетя,— так он называл меня,— возьми эти две рыбы. Нам с отцом двух других хватиг». Он был добрым, этот мальчуган. Когда еще был жив тушауа, он часто ходил со мной в лес на плантацию, помогал мне нести дрова и корзины с плодами.

На четвертый день мы подошли к большому шапуно патанаветери. Шамаве, горько плача, сказал: «Куда же мы пойдем теперь, когда больше нет моего брата, нашего тушауа?» Старый вождь патанаветери ответил: «Пей хав! Давайте жить вместе в нашем большом шапуно. Ведь вы остались одни, а пишиаансетери — ваитери. Вы не собаку убили, а брата Рашаве. И они не собаку убили, а вашего тушауа. Оставайтесь у нас».

Мужчины намоетери стали говорить: «Если мы будем жить вместе с патанаветери, едва наши дети или жены поссорятся с ними, они скажут: «Раньше вы жили отдельно, а теперь когда ваш тушауа умер, боитесь. Значит, вы трусы». Тут старик — тушауа гнаминаветери сказал: «Прежде вы ссорились с патанаветери, а не с нами. Перебирайтесь в наше шапуно. Нас мало и вас немного. Вот и давайте обьединимся. Если вы будете жить одни, пишиаансетери нападут на вас. А если поселитесь в шапуно намоетери, то скоро поссоритесь». Шамаве спросил у своих: «Выбирайте, будем жить одни на старом месте или же объединимся с гнаминаветери?» Токома сказала: «С гнаминаветери нам будет спокойнее. Тогда пишиаансетери не решатся напасть на нас».

Старший сын по-прежнему искал отца. Каждый день он плачущим голосом спрашивал: «Когда отец вернется в шапуно?» Он очень любил отца. Если Фузиве охотился рядом с шапуно, он часто брал с собой сына. И когда Фузиве удавалось подстрелить тукана, арару или другую красивую птицу, он привязывал ее ленточкой коры сыну на шею. И тот гордо приносил мне свою добычу — ведь у него тоже были маленький лук и стрелы.

Мы стали жить вместе с гнаминаветери в их большом шапуно. У гнаминаветери каждый мужчина, если у него не было жены, имел свой отдельный очаг. Я с детьми устроилась рядом с Шереко, другой женой Фузиве.

В это время умерла мать Фузиве, от которой я видела только добро.

Примерно месяца через два после смерти Фузиве его младший брат захотел взять меня в жены. Когда я попала к намоетери, он был совсем маленьким. Мы с ним вместе играли, и я относилась к нему, как к брату. Так я ему и сказала. «Если ты не хочешь стать моей женой, я тебя силой заставлю»,— ответил он. Но я его не боялась и быть его женой не захотела. С той поры жизнь моя стала печальной и тяжелой. Мужчины часто отправлялись на охоту, но мне и детям из добычи почти ничего не давали.

 

БЕГСТВО ВДОВ

Однажды я вместе с дочкой Фузиве отправилась в лес собирать дрова. Вдруг вдалеке послышались крики: «Пей хав, пей хав, хай, хай!» Дочка Фузиве сказала: «Бежим, это пишиаансетери». «Если бы это были враги, они кричали бы по-другому — хриплым голосом»,— ответила я. У некоторых индейцев яноама есть специально обученные попугаи, которые при приближении чужих громко кричат: «Вайукане, вайука-не» (враги, враги). Но это были голоса людей. Мы вернулись в шапуно и увидели, что к нам пришли в гости хасубуетери, мужчины и женщины.

Вечером тушауа хасубуетери взял свой лук и стрелы, подошел к Шамаве и сказал: «Я пришел с одним только гамаком за спиной. Нет, я не собираюсь есть банановую кашу и пупунье, я пришел сюда, чтобы сразиться с пишиаансетери. Хочу посмотреть, в самом ли деле наши враги — ваитери. Со мной пришли только те, кто первыми бросаются в схватку. Остальных я оставил в шапуно. Завтра ты покажешь мне тропу, которая ведет к Рашаве. Я сам, один хочу убить Рашаве». Но Фузиве был убит не Рашаве, а Херикакиве и Эраматове. Это они двое продели в уши и привязали к запястьям черные палочки. Но Эраматове был сыном родной сестры тушауа хасубуетери. Обо всем этом я узнала потом от самих пишиаансетери.

Мужчины проговорили всю ночь. Наутро Шамаве сказал: «Завтра мы разломаем и сожжем второй лук и стрелы, которые остались от умершего тушауа». Мы, три жены, хранили все, что осталось от Фузиве. У меня были три ящичка из коры пальмы пашиуба. В первом ящичке хранились одни белые перья, во втором — разноцветные перья тукана и в третьем — перья других птиц. Шереко хранила три связки бамбуковых стрел и связки черных и цветных палочек.

Ко мне подошел Шамаве, сел рядом на корточки и спросил: «Где лежат его вещи?» Подошел и второй брат Фузиве. Шамаве сложил стрелы и лук, разжег костер и заплакал. Мы стояли возле огня, смотрели, как горят стрелы, лук и палочки Фузиве, и тоже плакали. Потом гнаминаветери стали обносить всех банановым мингау.

Когда совсем стемнело, мужчины собрались на центральной площадке и хором закричали: «Эээй!» Индейцы яноама говорят, что, когда они собираются на войну, в ответ на их хриплый крик издали должно донестись: «Аууу!» Трижды мужчины крикнули: «Ээээй!» —но никто не отозвался. «Никто не отвечает,— сказали индейцы.— Значит, в этот раз мы никого не убьем». Однажды, когда я уже жила у пунабуетери, воины тоже собрались и крикнули: «Ээээй!» и я сама слышала, как из лесу донеслось в ответ: «Ауууу!» Индейцы говорят, что это отвечает душа врага, которого они непременно убьют. В тот раз индейцы ударили стрела о стрелу и радостно сказали: «Он ответил! Очень хорошо! Он уже мертвый» — и спокойно улеглись в гамаки.

Воины встали рано и разрисовали себя разжеванным листом, который красит не хуже угля. У многих индейцев белыми остались лишь глаза и зубы. Потом все воины построились друг против друга на большой площадке шапуно. В одном ряду хасубуетери, в другом — патанаветери и гнаминаветери. Все держали в руках луки и стрелы. Они дружно крикнули: «Пей хав, пей хав!» — потом сказали нам, женщинам: «А вы повернитесь и не смотрите». Индейцы говорят, что если их жены и сестры увидят, в какую сторону они направились, то потом жены и сестры их врагов тоже заметят, когда они подойдут к вражескому шапуно. Мы наклонили головы, и мужчины направились к лесу. Тушауа хасубуетери сказал: «Половина моих воинов пойдет впереди, за ними— патанаветери и гнаминаветери, сзади — другая половина моих воинов. Я пойду в середине». Впереди шел также зять тушауа, сзади — Шамаве и сыновья тушауа патанаветери. Всего в военный поход ушло больше пятидесяти воинов.

Когда воины скрылись из виду, старик — тушауа гнаминаветери сказал: «Женщины, сходите в лес за дровами и на реку за водой. Через три дня сюда нагрянут пишиаансетери, и тогда я никому не разрешу выходить из шапуно».

Все женщины отправились на реку. Только я и Шереко, у которой тоже не было родных, остались в шапуно. К нам подсели две старухи хасубуетери: «О внучки, послушайте, что мы вам скажем. Вчера, когда вы были в лесу, старейшины хасубуетери, патанаветери и гнаминаветери говорили про вас с братьями вашего мужа. Старший брат Фузиве сказал: «Сегодня мы уйдем, чтобы сразиться с пишиаансетери. Потом мы снова сразимся с ними, а когда вернемся, приготовим банановое мингау и съедим его вместе с пеплом. А после этого убьем Напаньуму и арамамисетериньуму. Иначе, когда пишиаансетери нападут на нас, они уведут с собой этих женщин. Потом у наших врагов родятся от этих двух женщин сыновья и тоже станут нашими врагами. Лучше заранее их убить». Старый тушауа патанаветери ответил: «Сын, не надо убивать женщин. Женщина всегда остается в шапуно убитого мужа и растит его детей. У арамамиситериньумы родные далеко, у Напаньумы родных и вовсе нет. Почему вы хотите их убить?» «Все равно мы их убьем. Нас никто не остановит»,— сказали братья Фузиве. Тушауа хасубуетери вначале согласился с ними, но потом ему стало жаль вас, двух ни в чем не повинных женщин, продолжали свой рассказ старухи.— Он позвал нас и сказал: «Когда мы уйдем, скажите этим двум, чтобы они убегали, да поскорее, если им жизнь дорога». Бегите, пока другие женщины собирают в лесу хворост. Мы никому не скажем, куда вы девались». Когда они умолкли, я плача ответила: «Куда мне идти? Я не убегу. Я никому не сделала зла». Тут старухи тоже заплакали и снова стали нас уговаривать: «Бегите, спасайтесь, пока не поздно».

Шереко спросила меня: «Что теперь делать?» «Я не стану убегать,— сказала я,— Да и куда?» Шереко продолжала: «Когда мы были у хасубуетери, мне сказали, что видели мою мать и брата в шапуно арамамисетери. Сбежим к ним». Я сказала: «Я не знаю дороги». Но Шереко настойчиво уговаривала меня. С собой она взяла маленького попугайчика. «Мне его подарил Фузиве»,— сказала она. Тогда и я собрала свои вещи, сломанное мачете, которое мне дал Фузиве, взяла малыша на руки, и мы вышли из шапуно. У самого выхода нам повстречалась сестра Фузиве. Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Вместе с нами увязался Махакаве, мальчик, у которого умерла мать. Мы прошли совсем немного, как Шереко воскликнула: «Мы же огонь забыли!» Я сказала старшему сыну: «Сбегай и возьми головешку». Махакаве сказал: «Я пойду с ним. Можно?!» Тогда я им сказала: «Если спросят, зачем вам огонь, ответьте, что я и арамамисетериньума хотим сжечь муравейник и принести мужчинам личинки. Пусть полакомятся». Слышно было, как неподалеку женщины собирают сучья. Немного спустя мальчики вернулись. В шапуно женщины у них и в самом деле спросили, зачем им огонь. Махакаве спросил у меня: «Мы тоже пойдем собирать сучья?» «Да, беги к тем женщинам»,— сказала я. Он побежал вперед. Я не хотела брать его с собой. Когда мальчуган отошел подальше, мы свернули с тропинки в лес. Пробираться по лесу, да еще с детьми, было очень тяжело. Мы шли и шли, пока не добрались до большой поляны. Я ее сразу узнала: давным-давно, еще когда я была «на карантине», меня приводила сюда старуха, приставленная ко мне. На поляне мы нашли и следы воинов, отправившихся в поход. Шереко сказала: «Пойдем и мы по той же тропинке». Я удивилась: «Разве она не к пишиаансетери ведет?» Шереко ответила: «Не бойся. Я хорошо знаю дорогу. Мы пройдем лесом мимо шапуно пишиаансетери и потом снова выйдем на тропу, ведущую прямо к арамамисетери». «Так ты хорошо знаешь дорогу?» — «Конечно». Но она говорила неправду.

Мы шли долго и почти без остановок. Наконец я совсем выбилась из сил. Села на землю и заплакала. «Больше не могу,— сказала я.— Ты как хочешь, а я вернусь. Если они хотят меня убить, то пусть хоть убьют в шапуно. Это лучше, чем медленно умирать от стрелы в лесу». «Теперь уж нас, если мы вернемся, непременно убьют. Идем дальше»,— стала убеждать меня Шереко.

Стемнело. Я спросила: «Где же мы заночуем? На тропинке нельзя. Может, намоетери нас преследуют, тогда они нас сразу увидят». «Верно, лучше переночуем в лесу»,— согласилась Шереко. Мы углубились в лес и стали сооружать тапири.

Вдруг из-за кустов выскочила собака. Она подбежала к моему старшему сыну, уперлась лапами ему в грудь и... стала его лизать. Это была любимая собака Фузиве, мать щенят, которых сын носил на перевязи в корзине.

Мы развели огонь и легли спать. Ночью собака несколько раз начинала лаять. Я испугалась: обычно собаки лают, когда чуют запах ягуара. Посреди ночи я внезапно проснулась, будто кто-то меня в бок толкнул. Посмотрела вокруг и увидела, что огонь погас. Вода в игарапе поднялась и залила костер. Я посадила малыша на плечи, и мы побежали на маленький холмик. Когда мы немного отдышались, я стала ругать Шереко, но та молчала. Я не унималась. Наконец Шереко не выдержала и сказала: «Чем я виновата, что костер погас?» «Мы из-за тебя в этом лесу сидим ночью. Вот теперь разводи костер»,— ответила я. «Будь я крокодилом, который выплевывает огонь из рта, я бы давно это сделала. Но ведь ты дочь белого, а белые умеют разжигать огонь». «Мой отец употреблял для этого спички, о которых ты даже не слышала»,— сказала я. «Тогда возьми подгнивший кусок дерева и вытащи огонь из моего рта». Я с яростью ответила: «Я не птица, про которую твои хекура рассказывают, будто она умеет извлекать огонь изо рта». Так мы ругались и спорили почти всю ночь, пока я не замолчала, потому что уже не могла ни слова выговорить.

Но тут стали хныкать мои и ее дети. Им было холодно и страшно в темной лесной ночи. Я сказала старшему сыну: «Замолчи! Во всем виноват твой отец. Он только и думал, кого бы еще убить. А теперь, когда и его убили, я одна мучаюсь с вами». «Ты сегодня очень сердитая»,— сказал сын. «Да, сердитая. Поэтому тебе лучше сидеть тихо и молчать». Но и старший и младший продолжали плакать. «Я тут дрожу от холода, а та, которая послала его на смерть, спокойно спит в тепле рядом с матерью».

Стало светать. Я толкнула сына: «Вставай, пошли». Шереко спросила: «Куда ты?» «Тебе лучше знать. Ты пойдешь впереди, а я следом». Мы поднялись на высокую гору, спустились в долину и потом вошли в густой лес пальм бурити. Наконец мы добрались до большого игарапе. Я сказала: «По тропе нам идти нельзя. Кто убегает, должен избегать тропинок. Лишь тот, кто идет прямо через лес, может спастись». У нас не было ни огня, ни плодов, дети плакали от голода. Тут я заметила большие круглые листья, которые индейцы называют варума. Я никогда не видела, чтобы их ели индейцы, но теперь решила попробовать. Сунула лист в рот, пожевала. Он был не-горький, приятный на вкус. Я сказала Шереко: «Я видела, как обезьяны их ели, дадим их детям». Потом и Шереко отважилась дать эти листья своим дочерям.

Мы все время шли лесом, пока не добрались до просеки, которая прежде называлась Машиветека и была расчисткой намоетери. Перед тем как уйти в поход, намоетери сказали: «Если мы встретим пишиаансетери в лесу, то там сразу их и убьем. А потом вернемся через Машиветеку». Я сказала об этом Шереко. Мы стали искать следы воинов намоетери, а нашли следы пишиаансетери. Я это определила потому, что они вели к их шапуно. Я испугалась. Пройдя еще немного, я увидела три стрелы, связку бананов и несколько гамаков.

Я побежала назад к Шереко: «Там бананы, гамаки». «Может, они сражались и, когда отступали, побросали все?» Мы вернулись на просеку. «Верно, так оно и было»,— сказала Шереко. Мы осторожно пошли дальше и увидели, что на ветке висит связка плодов инайи. Ее уходя оставили пишиаансетери. Рядом на земле валялись зернышки. Я взобралась на дерево, палкой сбила плоды, и они попадали вниз. «Только не съедайте все сразу!» — крикнула я. Поев, мы замаскировали наши следы и пошли дальше.

Ночь мы провели в пещере у скал. Я сказала своим сыновьям: «Не вздумайте плакать. Ваш отец говорил, что в эти пещеры ночью часто заходят ягуары. Если вы заплачете, ягуары услышат и всех нас съедят». Утром, когда запели птицы, мы тихонько выбрались наружу. «Сегодня пойдем к ним»,— сказала Шереко. «К кому?» «Ну, к пишиаансетери»,— ответила она. «И у тебя хватит храбрости привести и меня с детьми?» — «Конечно». «Нет, я не пойду,— сказала я.— Подожду тебя в лесу. Ночью ты выйдешь из шапуно и оставишь головешку у главного входа. Я подкрадусь и унесу ее. День ты пробудешь у них, разузнаешь путь к арамамисетери, а на следующую ночь убежишь. И тогда мы вместе пойдем к твоим родным». Шереко согласилась.

Мы еще немного прошли лесом, а потом выбрались на тропинку. Я увидела неподалеку сломанные ветви и рядом место, где сидели в засаде двое индейцев. «Оно еще теплое, они только-только ушли»,— сказала я. Очень скоро на смену им должны были прийти два других воина. Мне стало очень страшно. Когда мы подошли совсем близко к шапуно, я сказала Шереко: «Я подожду тебя в пещере. Никому про меня не говори». «Не скажу»,— пообещала Шереко и пошла прямо в шапуно. Немного спустя я услышала голос второй жены отца Фузиве. Она звала меня: «Напаньума, Напаньума!» Я не ответила и детям тоже велела молчать. Вместе с ней шли три ее дочки и невестки. Старуха хорошо знала эту пещеру, потому что мы с ней часто прятались туда. Она быстро отыскала меня, влезла в пещеру и с плачем обняла моих сыновей. Одна из дочерей старухи, сводная сестра Фузиве, воскликнула: «Зачем ты пришла с детьми к пишиаансетери?! Разве ты не знаешь, что сыновей нельзя приводить к врагам. Ведь их тут убьют». Все пять женщин громко зарыдали от жалости к нам. Старуха сказала: «Нет, я не дам убить детей». «Я не велела Шереко говорить, где мы прячемся. Она пообещала молчать, а сама все вам рассказала». Тут невестка старухи, ее звали Комишими, взяла за руку моего младшего сына и сказала: «Он останется со мной. Я буду его защищать и беречь. Его убитый отец всегда ко мне хорошо относился, дарил мне бананы». Я подумала про себя: «Если пишиаансетери захотят убить моих сыновей, то я умру вместе с ними. Попрошу, чтобы убили и меня».

Потом мы вошли в шапуно. Я прошла к гамаку старухи, и она мне сказала: «Садись с малышом в мой гамак». Уже стемнело, полил дождь. Старуха взяла куйю и накормила нас банановым мингау. Моего младшего сына взяла Комишими, жена младшего брата старухи. Сам брат сказал мне: «Младшего дай мне. Если кто-нибудь придет, чтобы его убить, я его сумею защитить. Да, его отец убил одного из наших, но ведь малыш тут не виноват». Но я все равно боялась, что кто-нибудь из пишиаансетери убьет моего младшего сына.

Уже ночью ко мне подошел Рашаве, держа в руке лук и стрелы. Я дрожала от страха, потому что он был самый храбрый из всех. У меня не хватало смелости даже посмотреть на него. Я сидела, опустив голову, и думала с тоской, что когда-то он был другом отца моих детей. Они вместе вдыхали эпену, и, какого бы зверя или птицу Фузиве ни убил на охоте, он часть добычи всегда посылал Рашаве. Рашаве сел возле меня на корточки и сказал: «Значит, ты пришла?» «Да, пришла».— «Вспомнила дорогу к нашему шапуно?» — «Нет, не вспомнила. Это арамамисетериньума меня привела. Сама бы я не пришла».— «Не бойся, ничего не бойся, никто не убьет твоих сыновей. Это я должен был бы убить твоих сыновей. Ведь их отец убил моего брата. Но мне так жалко тебя, и я не могу гневаться на маленьких детей». Когда он сказал: «Ведь их отец убил моего брата», я вздрогнула. Он повторил: «Не бойся, ни у кого из моих воинов не хватит смелости убить детей. Они ждут, что я это сделаю. Я слышал, как они говорили: «Мы не убивали брата нашего тушауа, значит, не нам и мстить за него». Так они сказали. Но я крепко, до боли, сжимаю в руке стрелы. Ради тебя я не выстрелю из лука в твоих сыновей. Я спас тебя, когда тебя хотели убить, и теперь я думаю: «Как я могу убить детей той, которую сам же спас?! Я заплакал, когда увидел, что вы вошли в шапуно, и когда старик уговаривал воинов убить твоих сыновей. Теперь я перестал плакать и пришел к тебе. Не бойся. Спи спокойно, никто не помешает тебе. Я был большим другом отца твоих детей. Спи спокойно. Мой старший брат тоже ничего не скажет плохого, он пуглив, как женщина». И он вернулся в свой гамак.

Три дня спустя к старухе пришел молодой пишиаансетери и сказал, что хочет взять меня в жены. Я лежала рядом в гамаке и слушала. Старуха ответила: «Я не могу приказывать Напаньуме, но я слышала, как она говорила: «Мне не нужен муж. Я пришла сюда потому, что меня привела моя подруга. Но я все равно долго здесь не останусь». «Да,— подтвердила я,— и пусть лучше Вашиве пойдет к патанаветери, у которых много молодых безмужних женщин. А с меня хватит двух сыновей. Я пришла сюда не для того, чтобы искать мужа». На следующий день он пришел снова, но я накричала на него, и он ушел. Утром Рашаве спросил у меня: «Зачем приходил вчера этот человек?» Я рассказала, и Рашаве громко, чтобы все слышали, сказал: «У него нет ни стыда ни совести! Женщина убегает, спасаясь от смерти, а он хочет забрать ее, пользуясь ее беззащитностью. Не бойся! Я никому не дам тебя обидеть». Потом потише добавил: «Они так говорят, потому что молоды. А плохого они тебе ничего не сделают». Но молодые пишиаансетери думали по-другому: «Раз она не хочет жить с нами, надо увести ее из шапуно. Рашаве ничего не будет знать и не сможет ей помочь».

Тем временем саматари позвали пишиаансетери на реахо. Пишиаансетери решили, что саматари вновь стали их друзьями. Они и не подозревали, что хасубуетери заранее договорились с саматари убить их на третьем реахо. Поэтому двое молодых воинов задумали умыкнуть меня и бежать к саматари. Дня через три старуха сказала мне: «Пойдем на плантацию соберем бананов». Я ответила: «Я очень боюсь, но все же пойду». С нами отправились две дочки старухи и еще несколько женщин. Мы сорвали несколько гроздьев. Старуха с дочками ушла вперед. Я шла сзади, несла привязанные к спине бананы и младшего сына, оседлавшего мои плечи. Рядом шел старший сын.

Вдруг из-за кустов выскочил молодой пишиаансетери и схватил меня за руку. Я крикнула: «Отпусти, не то я тебя укушу!» Мой старший сын положил на землю бананы, навел на воина свой маленький лук и детским, ломким голосом сказал: «Ты зачем взял мою маму за руку?! Сейчас я в тебя выстрелю». Тут другой пишиаансетери схватил его лук и потянул к себе. «Отпусти мой лук, отпусти мой лук»,— закричал сын. К нам уже бежали старуха и ее дочки. Молодой пишиаансетери сказал своим друзьям: «Помогите же мне, разве вы не видите, сколько женщин сбежалось?!» Старуха взяла на руки моего младшего сына, я уронила бананы и впилась зубами в руку молодого пишиаансетери. Он вскрикнул: «Ай! Не кусайся так!» —и отпустил меня. «Когда был жив отец этих детей,— закричала я,— никто из вас не отважился хватать меня за руку. А теперь, когда его нет, вы все расхрабрились». Молодой пишиаансетери сказал: «Тебя хочет увести с собой вот он. Не бойся, тебе с ним будет хорошо». Тот хотел схватить меня за руку, но я увернулась. Старуха тоже кричала: «Когда Фузиве был жив, вы даже притронуться к ней боялись». Мужчины потоптались немного на месте и ушли. Я вернулась в шапуно, легла в гамак, но еще долго не могла успокоиться. Я плакала, кричала на молодых пишиаансетери, обзывала их трусами.

 

РИОКОВЕ, НОВЫЙ ВОЖДЬ САМАТАРИ

Тем временем моя подруга Шереко (бывшая другая жена Фузиве) не зевала. Спустя несколько дней после нашего прихода в шапуно она уже сошлась с одним пишиаансетери. Из-за этого мы с ней снова поссорились. Я ее отыскала, когда она купалась на речке, и сказала ей: «Мне сказали, что ты живешь с одним молодым мужчиной. Ты бессовестная. Говорила, что отведешь меня к своим соплеменникам, а сама осталась у пишиаансетери. Да вдобавок, не успел остыть пепел твоего убитого мужа, стала жить с другим. Ты любишь моих детей, но больше ты их не увидишь. При первом же удобном случае я убегу к белым». Я ее всячески ругала, чуть не побила. Она сказала: «Это правда, я спала с мужчиной»,—и заплакала от стыда. Она не знала, что ее брат по имени Риокове стал вождем саматари. Как-то в шапуно саматари пришла женщина хасубуетери и сказала ему, что его сестра живет у пишиаансетери.

Потом я узнала историю Риокове. Время от времени индейцы устраивают «поединок на стрелах». Каждый снимает наконечник стрелы и вместо него вставляет листья початков кукурузы. Обычно каждый берет с собой шесть — восемь старых стрел. Вначале расчищают площадку: вырывают с корнем низкие, маленькие растения, оставляя лишь высокие кусты и деревья. Мужчины разбиваются на две группы и начинают пускать друг в друга стрелы. Цель игры — научить юношей увертываться от стрел. Обе группы должны выстрелить из луков точно в одно время. Когда мужчины одной группы обращаются в бегство, другие начинают их преследовать. Заканчивается игра, когда преследователи выпустят все стрелы. Она очень опасна, и чаще всего в ней участвуют мужчины одной общины. Иначе может выйти ссора. Фузиве всегда говорил: «Будьте осторожны. Стрелы ищут человеческий глаз. Услышите свист стрелы, тут же пригибайтесь. И покрепче привязывайте к стреле початки кукурузы». У моего старшего сына на лбу большой шрам: кто-то плохо привязал початки, и стрела поранила сына. Несколько лет назад, когда арамамисетери играли в «поединок на стрелах», одна стрела угодила сыну Риокове в грудь. Он без сознания упал на землю. Его отнесли в шапуно, но мальчика спасти не удалось. В ту же ночь Риокове сжег тело, собрал кости и сказал матери и другим женщинам: «Идите вперед». Своим родичам он мстить за смерть сына не стал, но вместе с братьями навсегда ушел к саматари. В это самое время саматари остались без тушауа, которого убил мой муж. Риокове был сильным, смелым, и он был большой хекура. Старый отец убитого вождя саматари сказал Риокове, чтобы тот руководил ими. Так Риокове стал их вождем.

Однажды я услышала крики: «Пей хав! Пришли саматари, наши друзья!» Я была на плантации и увидела, как мимо идут мужчины, раскрашенные коричневой краской. На голове у них красовались белые перья, к запястьям были привязаны хвосты попугая арара. Сын спросил: «Что они кричат, мама?» Я ответила: «Пришли саматари. Боюсь, что они убьют и всех пишиаансетери, и нас». В это же самое время с другого конца в шапуно вошли махекототери. Их было трое: старуха, мужчина и юноша. Старуха была матерью Акаве, который потом стал моим вторым мужем.

Едва я ее увидела, сразу узнала. Еще когда был жив Фузиве, она приходила в шапуно. Она мне в тот раз сказала: «Приходи жить к нам. Возле нас по большой реке (Ориноко) плавают белые». Помнится, я тогда ответила: «Я не могу оставить мужа, да он меня и не отпустит». Фузиве был ко мне добр, и я сама не хотела от него уходить. Но теперь он был мертв, и я могла идти куда вздумается. Я подумала: «Старуха живет у большой реки. Как бы мне с ней сговориться и бежать отсюда».

Поздно вечером саматари вылезли из гамаков. Двое из них подошли к Рашаве и сказали: «Мы пришли позвать вас на реахо. У нас много пупунье и бананов». На самом деле они задумали убить пишиаансетери на третьем реахо. Потом Риокове, брат Шереко, добавил: «Я слышал, что намоетери враждуют с вами, грозятся вас убить. Если хотите, мы можем вам помочь. Вы нам покажете тропу к намоетери, и мы вместе нападем на них». Я стояла в сторонке и слушала.

Когда Риокове умолк, поднялся мужчина махекототери и сказал так: «Мы тоже пришли, чтобы позвать вас на праздник. У нас созрело много пупунье. Мы позвали патанаветери, но они ответили, что ждут вашего нападения. А если они уйдут из шапуно, то вы, пишиаансетери, скажете, что они сбежали, испугавшись ваших стрел». Рашаве ответил: «Вначале я схожу к саматари послушать красивые песни их женщин. Когда и мои женщины научатся этим песням, вернусь в шапуно. А потом отомщу патанаветери». Воин махекототери сказал: «Ну что ж, иди, я не обижусь. Ведь саматари первыми вас пригласили. А я позову в гости наших соседей кашибуетери». Так они проговорили всю ночь. Наконец юноша махекототери сказал: «Вы идете есть мингау к саматари, но скоро они из ваших друзей станут врагами». Он отлично знал от патанаветери, что ждет пишиаансетери на реахо.

На следующий день Риокове сказал: «Хочу забрать свою сестру». Шереко не желала возвращаться к брату, а ее новый муж решил ее защищать. Риокове схватил Шереко за руку и выволок из шапуно. Но ее муж догнал Риокове и с помощью друзей отбил ее. Тут уж Риокове и другие саматари еще сильнее рассердились на пишиаансетери.

Едва саматари ушли, мужчины закричали: «Пей хав! Пойдем в гости к саматари!» Орисиве (ори на языке яноама означает «ядовитая змея»), сводный брат Фузиве, подошел к моему старшему сыну и сказал: «Приготовь свой гамак, скоро мы пойдем танцевать в шапуно саматари». Я громко сказала сыну: «Ответь так: когда мой отец был жив, я не уходил далеко в чужую землю. Теперь у меня нет отца, и я без матери и шага не шагну». Орисиве молча отошел.

Немного спустя ко мне подошел Рашаве и спросил: «А ты не пойдешь с нами на реахо?» Рядом стояли Орисиве, брат Рашаве и несколько воинов. Я ответила: «Я женщина, и лучше мне остаться в шапуно. Раньше я всюду следовала за отцом моих детей. А теперь я одна, и мне надо смотреть за детьми». Хромой старик, его звали Амухуне, сказал: «Мне трудно ходить, я останусь здесь».

И тут я подумала: «Нет, нужно их предупредить». Я сказала Рашаве: «Хочу сказать тебе кое-что. Ты спас меня и моих детей, поэтому я тебе открою тайну. Я слышала, как намоетери говорили с хасубуетери. Они сказали, что сговорились с саматари. Первый раз саматари вас пригласили на реахо, чтобы поесть лепешки — бейжу, второй раз — чтобы съесть бананы. А в третий раз хасубуетери спрячутся возле шапуно саматари и, когда вы войдете, нападут на вас». «Может быть! — воскликнул Рашаве.— Но никто не сумеет убить меня».

«Не знаю,— ответила я.— Что я слышала, то вам и сказала. А уж вы сами решайте, идти вам или нет».

Вперед выступил один из воинов и сказал: «Саматари — мои друзья. Когда я приду, они встретят меня с почетом. Тушауа Риокове и его брат Хайкиаве всегда меня принимают как дорогого гостя. Эта женщина лжет, она все придумала». «Да, я лгу и все выдумала,— с яростью ответила я.— Но когда в живот тебе вонзится стрела, ты подумаешь, если успеешь: «Да, эта лгунья говорила правду». Воин усмехнулся: «Что ты сегодня неспокойная». «Да, неспокойная. Я вас предупредила, а вы говорите, что я все выдумала из страха». Тогда Рашаве сказал: «Я ей верю. Они уже не раз так делали. Вначале притворяются друзьями, а потом внезапно нападают. Но я пойду, чтобы никто не подумал: «Наш тушауа испугался». Приготовьтесь, скоро тронемся в путь». Это было в последний раз, когда я видела Рашаве.

Махекототери еще не ушли. Когда я собралась на реку, ко мне подошла старуха, мать Акаве, и спросила: «За водой идешь? Я пойду с тобой искупаюсь. И потом мне надо тебе кое-что сказать». По дороге она предложила: «Хочешь уйти вместе с нами? Недавно у нас побывали белые. Один из них подарил мне всякую одежду. Ты сможешь с ним договориться и убежать». Я ответила: «Если хромой дядя моих детей согласится пойти, я тоже пойду. Позовите его!» Этот хромой старик был очень добр ко мне, и я не хотела идти без него. Воин махекототери подошел к Орисиве и сказал: «Мы зовем твоего хромого брата и его женщин к себе в гости. Мост через реку крепкий, по нему нетрудно будет пройти. А заодно вы посмеетесь над намоетери. Они нападут на ваше шапуно, а в нем пусто».

Ближе к вечеру я пошла на плантацию. Там никого не было. Я стала в ярости обрывать плоды пупунье и топтать их. Потом

Я попыталась сломать сами пальмы. Старым тупым топором мне удалось срубить семь молодых деревьев. Тут подскочил хромой старик и вырвал у меня из рук топор. «Это плохая примета, рубить пупунье,— сказал он.— Твои сыновья умрут раньше тебя. Оставь эти пальмы, чтобы потом, когда ты умрешь, сыновья собрали плоды и на реахо съели их вместе с пеплом и банановым мингау».

«Думаешь, я здесь умру? Нет, меня похоронят очень далеко отсюда, в моей родной земле». Старик повернулся и молча побрел к шапуно.

 

ПУТЬ К ОРИНОКО

В тот же вечер мы отправились на Эль-Патанал к махекототери. Три дня мы шли лесом, а на четвертый добрались до берега реки. Там был мост из стволов деревьев, обвязанных лианами. По нему мы перешли на другую сторону реки. Мужчина махекототери сказал: «Теперь уже близко. Мы пойдем первыми, чтобы предупредить тех, кто остался в шапуно». Они пошли вперед, а я с детьми, хромой старик с женами, матерью и сыновьями тихонько шли сзади: ведь хромому старику нелегко было одолевать пригорки и холмы.

Наконец, мы увидели плантацию махекототери. Там было полно бананов. Хромой старик сказал: «Надо покраситься!» Я раскрасила ноги, грудь и лицо. После смерти мужа я первый раз покрасилась. Потом мы вошли в шапуно махекототери. Я его не узнала, потому что индейцы перенесли его поближе к реке. Теперь река протекала совсем рядом, а позади шапуно высилась остроконечная скала. В шапуно было совсем немного мужчин — почти все ушли на охоту.

Пришли четверо пишиаансетери. Среди них был и Махарашаве, брат Рашаве. Старуха сказала моему старшему сыну: «Иди, половишь с ними рыбу». Мальчик пошел на реку. Когда я услышала об этом, то очень забеспокоилась. Я сказала старухе: «Зачем ты послала моего сына с ними? Разве ты не знаешь, что пишиаансетери мне враги?» Старуха ответила: «Не бойся, они не сделают ему ничего плохого». В полдень сын вернулся. Он лег в гамак и заплакал. «Мама, эти люди хотели меня убить»,— всхлипывая, сказал он. «За что?» — «Когда мы ловили рыбу, брат Рашаве ударился о камень. Он рассердился и сказал другому пишиаансетери: «Приведи сюда этого мальчишку, я хочу отрубить ему голову». Я сильно испугался». Рассказывая про это, сын весь дрожал. «Ты не должен был идти с ними,— сказала я.— Разве ты не знаешь, что мы живем среди врагов, а твоего единственного защитника — отца у тебя больше нет». Подошла старуха и спросила: «Что случилось?» Я ответила: «Случилось, что твои добрые пишиаансетери хотели убить моего сына». «Меня спас Кохинаве,— продолжал сын.— Он сказал: «Мальчик не виноват в смерти твоего брата, и его нельзя убивать». Потом он шепнул мне: «Беги поскорее в шапуно и подожди меня в лесу. Я тебя догоню».

Я совсем испугалась. Мне рассказали, что пишиаансетери решили долго пробыть в шапуно махекототери. Вечером мы втроем пошли на плантацию: я шла впереди, за мной — старуха, а сзади — мой старший сын. В пути мы снова встретились с несколькими пишиаансетери. Один из них сказал: «Вон сын Напаньумы. Давайте убьем его». Другой ответил: «Нет, он слишком мал. Дадим ему и младшему брату подрасти, тогда и убьем».

Сын все это услыхал, прибежал ко мне и рассказал. Тут уж я решилась и сказала: «Надо нам, сынок, поскорее убегать. Иначе пишиаансетери рано или поздно нас убьют». Мы сразу же вернулись в шапуно. Все мужчины были на охоте, в шапуно остался один, да и тот почти глухой.

...

Я укоротила перевязь из коры, на которой несла младшего сына, и мы побежали дальше, теперь уже по маленькой, узкой тропинке. Потом я подумала: «Сегодня нас никто не станет преследовать. Пишиаансетери еще не вернулись в шапуно, а хозяева отправились на охоту». Мы спустились вниз по склону горы, перешли вброд мелководное игарапе. Ближе к ночи у подножия горы мы увидели старые тапири. Я подумала: «Должно быть, в этих тапири махекототери ночуют, когда идут в гости к кашибуетери». В одном из тапири я нашла заплесневелый гамак. Я его как следует взбила, отмыла, просушила. Потом уложила в него голодных, дрожавших от холода сыновей и легла сама.

Едва рассвело, я встала и разбудила сыновей. В тот день мы бежали почти не останавливаясь. Небо было обложено густыми облаками, и беспрерывно лил дождь. На тропинку то и дело падали подгнившие стволы деревьев, но страх гнал нас все дальше и дальше. Старуха сказала, что нам придется перебираться через большую реку. Вечером я увидела за бамбуковой рощей светлую полоску. Это была река. Мы подбежали к берегу. Вода сильно поднялась и уже залила мост из стволов деревьев. Лишь на другой стороне выступали из воды несколько столбов. Я подумала: «Господи, помоги. Если мы тут останемся надолго, пишиаансетери нас настигнут и убьют». Уже стемнело. Я усадила старшего сына на упавший ствол дерева, а он посадил к себе на колени братишку. Сказала им: «Ждите меня здесь, схожу поищу лианы». Течение в реке было очень быстрым, вода несла листья и белую пену. Возле берега резвились бото (речные дельфины). С одного из деревьев свисала длинная лиана. Я дернула ее что было сил. Наконец мне удалось ее оторвать. Потом я отыскала еще несколько лиан, связала их вместе, а потом привязала к большому дереву и обмотала всю «веревку» вокруг ствола. Вернулась к детям и сказала старшему: «Я должна переплыть реку. Смотри не обижай брата. Если он заплачет, я могу оглянуться, и меня унесет течением». Я немного прошла вверх по берегу, привязала другой конец лианы к запястью, взмолилась к богу о помощи и нырнула в воду. Сильное течение сносило меня вниз, но я плыла и плыла через реку, пока мне не удалось схватиться за уцелевший столб у противоположного берега. Передохнув немного, я из последних сил вынырнула из воды и уцепилась за ветку дерева. Наконец я выбралась на берег, крепко привязала лиану к стволу дерева и снова вошла в воду. И вдруг у самого берега послышалось бульканье: «глу, глу, глу». В реке водилось много бото, а они очень добродушны и не нападают на человека. Но это был не бою. Однако выбора у меня не было. Держась за натянувшийся над рекой лиановый канат, я отправилась назад. Меня опутывали гнилые листья и ветки, да и с течением я еле справлялась. На середине реки я немного передохнула и с новыми силами двинулась дальше. Сыновья ревели в голос и звали меня. Не знаю уж, как мне удалось добраться до берега. Я еле держалась на ногах, но не могла терять драгоценное время. Старшему сыну я сказала: «Сейчас начнем перебираться на другой берег. Крепко держись обеими руками за лиану. Когда устанешь, обхвати меня за шею». Младшего я привязала лентой из коры к груди. «Не бойтесь»,— сказала я и вошла в воду. Я больше боялась преследовавших нас пишиаансетери, чем зверей и сильного течения.

На середине реки сын крикнул мне: «Мама, я устал, я больше не могу». Я остановилась и сказала ему: «Одной рукой обхвати меня за шею, а другой схватись за запястье». Теперь я несла сразу двух сыновей и свободной рукой цеплялась за лиановый канат. Младший громко плакал, потому что старший сын сильно прижал его. Я выбилась из сил и уже не могла двигаться дальше. «Мама, ты устала?» — спросил старший сын. «Да, очень,— сказала я.— И если ты не отпустишь мою руку, мы все пойдем на дно». Сын снова ухватился за лиану. Мы потихоньку двинулись дальше. Наконец мы приблизились к застрявшему у берега стволу дерева. «Ты легче меня,— сказала я сыну,—попробуй первым вскарабкаться на ствол». Помогая себе ногами, он взобрался на ствол и сразу протянул мне руки. С его помощью влезла на ствол и я. Отдышавшись немного, я сказала: «Мне нужно еще порвать лианы. Не то пишиаансетери тоже переберутся по ним через реку». Я оторвала кусок лианового каната и бросила его в воду.

Возле реки мы нашли старое тапири и переночевали в нем. Утром старший сын сказал мне: «Мама, я не могу идти дальше. Я устал и хочу есть». Я ответила: «Во всем виноват твой отец. Видно, ему очень хотелось, чтобы мы голодные и еле живые брели по лесу. Нам всем жилось так хорошо и спокойно, но он думал только о новых боях. А теперь мы расплачиваемся за его поступки».

Часов в одиннадцать я увидела вдали несколько тапири. Я подумала: «В них должны быть кашибуетери. Говорят, они всех, кого увидят, берут в плен». Но в тапири никого не было. Рядом я увидела свежие, вчерашние следы. Мы пошли дальше. Постепенно стемнело. Я не знала, куда идти дальше. Тут я вспомнила, что старуха мне сказала: «Возле расчистки растет огромное дерево, а рядом проходит тропинка, ведущая к пунабуетери». Я отыскала огромное дерево (индейцы называют его вазимаки), плоды которого похожи на авокадо, только из них торчат волокна. Рядом и в самом деле была тропинка и на ней старые следы. Я сказала сыновьям: «Человек проходил здесь. Нам нужно держаться этой тропинки». Старший сын хотел лечь спать прямо посреди расчистки. Но я не разрешила, потому что увидела следы ягуара. Мы переночевали под деревом возле расчистки. Я устлала землю банановыми листьями и положила сверху ветки. Детей я уложила на листья, а сама села, прислонилась к стволу и почти сразу заснула.

Посреди ночи меня разбудили крики жаб: «дру, дру, дру». Вдруг рядом послышался шум и кто-то пронзительно свистнул. Я задрожала: «Верно, это пишиаансетери. Они перебрались через реку и нашли мои следы». Я разбудила старшего сына: «Кто-то свистнул рядом. Что нам теперь делать?» Свист повторился, потом послышался хруст, и возле меня с треском упало молоденькое банановое деревце. «Как думаешь, это люди?» «Нет, мама, это поре»,— сказал сын. «Думаешь, сынок, это поре?» — «Конечно, люди не бродят ночью одни в лесу». Младший сын тоже проснулся и в страхе прижался ко мне. Снова хрустнула ветка, потом все стихло.

Прошло немного времени, и я услышала всплеск воды и громкое пыхтение: «пуф, пуф, пуф». Жабы сразу умолкли. Это был ягуар. Он охотился в реке за жабами. Подул ветер и донес до меня характерный запах ягуара. Мы затаились. Ягуар покружил возле нас и ушел.

Утром я отправилась на то место, где упало банановое деревце. Я кралась осторожно, неслышно. Следов никаких не было, на земле не валялось ни одного упавшего деревца. Но я вернулась и сказала детям: «Слышали, как ночью сквозь кусты пробирался поре? Наверное, он шел впереди пишиаансетери. Надо скорее убегать отсюда». И мы снова побежали по тропинке.

Часа в три дня мы наткнулись на старое, заброшенное шапуно. Старший сын бежал впереди, я с младшим сыном на руках — чуть позади. Когда я выбежала на площадку перед шапуно, из-за куста выскочил воин и прицелился в меня из лука. Я закричала: «Не стреляй, мы спасаемся от врагов». Тут с разных сторон поднялись мужчины с луками и стрелами: «Кто ты такая?» И тут ко мне бросилась женщина. Она крикнула: «Это Напаньума! Не стреляйте, это Напаньума!» Женщину эту звали Арума. Она приходила в гости к намоетери и видела меня там. Старший сын в страхе подбежал ко мне и ткнулся в колени. «Не пугайте малыша!» — крикнула Арума мужчинам.

Вперед вышла старуха — тетка Акаве. Она сказала: «Идем со мной. Мой племянник был другом твоего мужа, поэтому ты останешься со мной». Эта женщина была женой тушауа пунабуетери. Мы миновали банановое поле и наконец подошли к большому круглому шапуно с красивой площадкой и двумя выходами: один — к игарапе, другой — к плантации. Шапуно было защищено высокой изгородью. Это было шапуно пунабуетери. Они ждали нападения ихитери, своих злейших врагов.

 

ПУНАБУЕТЕРИ

Акаве жил с ними, но сейчас его не было в шапуно. Он сидел в засаде у одной из тропинок. Как только пунабуетери меня увидели, кто-то из них предупредил Акаве. К вечеру он вернулся, весь разрисованный черным уруку. Я стояла возле его тетки. Он подходил все ближе, держа в руке стрелы с бамбуковым наконечником. Акаве передали, что тетка сказала: «Она останется со мной. У моего племянника и так много жен. Зачем ему еще и Напаньума?» Вдруг Акаве вскинул лук и прицелился в меня. Женщина вскочила и закричала: «Почему ты хочешь ее убить? Что она тебе сделала?» Она схватилась за лук. «Да, я ее убью,— отвечал Акаве,— за то, что она не хочет остаться с тобой. Мать прислала ее для меня». «Зачем тебе еще одна жена, если ты и других вечно ругаешь и бьешь?» —сказала старуха.

Акаве ничего не ответил, взял меня за руку и повел к своему очагу. Мой старший сын пошел было за мной, но тушауа пунабуетери его удержал: «Твоя мать далеко не уйдет. А ты останешься со мной, будешь играть с моими сыновьями». Сын заплакал, хотел меня догнать, но его не пустили. Вместе с младшим сыном я перешла к очагу Акаве. В том же шапуно у него была еще одна жена, совсем еще девочка, которая жила со своей матерью. Дни я проводила у очага Акаве, а на ночь возвращалась к очагу его тетки.

В шапуно пунабуетери жили две женщины ихитери, ставшие женами двух здешних индейцев. Пунабуетери похитили их, и они боялись, что ихитери нападут на шапуно. Эти женщины говорили, что ихитери очень свирепые и храбрые воины, что они убивают всех, даже молодых женщин, чтобы потом их сыновья не могли отомстить. Однажды я отправилась на плантацию и вдруг услышала крики возле шапуно. Кого-то из пунабуетери уже ранили в ногу. Я бросилась назад, крича: «Не стреляйте, я не пунабуетери, я Напаньума». Со всех сторон шапуно окружили мужчины, густо раскрашенные черным уруку, только глаза у них были светлые. В меня они стрелять не стали. Я влетела в шапуно и спряталась у стены. Я тихонько спросила: «Кто эти воины?» «Ихитери,— ответила мне одна из двух женщин ихитери.— Видела возле шапуно воина со светлыми волосами? Это мой брат».

Ихитери часа три-четыре осаждали шапуно. Один из них звал по имени пунабуетери, который похитил его невесту, и кричал: «Комошиве (название большой бабочки), ты увел мою невесту, но теперь тебе недолго осталось жить. Я тебя убью, непременно убью! Ты не дождешься от нее сыновей. Я до тех пор буду приходить к вашему шапуно, пока тебя не настигнет моя стрела». «Нет, тебе меня не убить»,—отвечал ему Комошиве. «Убью, наверняка убью. Потому что я ваитери, а ты трус».

Ихитери было много больше, чем пунабуетери, но прорваться в шапуно они не смогли. Покричали, постреляли из луков и вечером отправились назад. И тогда самые смелые из воинов пунабуетери бросились за ними в погоню. Но догнать врагов так и не сумели. Четыре дня спустя все воины, кроме Акаве, вернулись в шапуно. Все решили, что ихитери убили Акаве. Когда вдалеке гремел гром, старики говорили: «Слышите, как плачет гром. Это он жалеет мертвого Акаве». «Нет,— говорила я.— Он не умер, он жив и сейчас ест мясо убитых зверей».

Много дней спустя Акаве и в самом деле вернулся. Он рассказал, что подобрался к самому шапуно ихитери. Целый день он просидел в засаде у берега игарапе. Но искупаться в речке пришли одни только женщины. В них он стрелять не стал.

У Акаве было много жен. Но чтобы заполучить новых, он готов был даже на убийство. Еще до моего прихода иньеветери позвали Акаве, чтобы он напал вместе с ними на копариветери. Взамен они пообещали отдать ему в жены одну из девушек. Они напали на копариветери, когда те купались в реке, и многих из них убили. Акаве тоже убил одного копариветери. Потом он вместе с иньеветери пошел в поход на ватубаветери. Сами иньеветери жили в низине. Возле шапуно протекала река, вода в которой была красной, как кровь (инье). Отсюда и их название. Их тушауа был крепкий старик. Акаве долгое время жил с ним. Он взял себе в жены одну из иньеветери, но потом бросил ее. Родные женщины велели ему передать: «Ты обманул нашу дочку. Мы тебе этого не простим». Но через некоторое время Акаве вернулся, и они помирились.

Чаще всего мы жили в шапуно пунабуетери. Однажды к нам в гости пришла мать Акаве. В тот раз Акаве, едва вошел в шапуно, стал кричать, кусать всех, кто стоял рядом. Подбежали мужчины и связали его. Одна старуха принялась окуривать его дымом, но Акаве рвался и кричал: «Я должен идти, должен идти, эти женщины ждут меня. Разве вы не видите, они стоят вон. там и зовут меня. Вон там!» Старуха — мать Акаве схватила головешку, стала ею размахивать и кричать: «Уходите. Что вам надо от моего сына». Мы смотрели и никого не видели.

Тогда колдуны решили надышаться эпеной. Мне было страшно. Мать Акаве сказала мне, чтобы я держалась подальше от ее сына. Когда он вдруг приходит в бешенство, то может наделать много бед. А он кричал, дико вращая красными глазами: «Посмотрите, какие эти женщины красивые!» Мужчины связали его так сильно, что веревки вонзились в тело. Он ничего не ел, а только просил: «Мама, отвяжи меня. Мама, эти женщины хотят меня увести с собой». Старуха выбежала из шапуно и закричала в пустоту: «Почему вы мучаете моего сына? Вы иай (незамужние), вот и ищите себе мужа среди холостых. А мой сын женатый!» В шапуно днем и ночью вдыхали эпену и старались спугнуть духов — хозяек леса — амахини. Наконец, Акаве стало лучше. Ему уже больше не виделись эти женщины. На третий день он немного поел. За это время он стал худым и слабым.

Спустя некоторое время пунабуетери отправились на праздник к кашибуетери, в шапуно которых жил молодой мужчина, похитивший жену у хромого дяди Фузиве. Я осталась в шапуно, а тушауа пунабуетери пошел в гости и взял с собой моего старшего сына. Вернувшись, они рассказали мне, что пишиаансетери пришли к кашибуетери, чтобы забрать эту женщину.

Однажды в шапуно пришел брат Акаве, живший с махекототери. Он сказал: «Пишиаансетери собираются на реахо к саматари. Они сказали, что на обратном пути зайдут к вам и заберут двух сыновей Напаньумы». «Пусть берут»,— ответил Акаве. Но старый тушауа пунабуетери сказал: «Если хотят, пусть приходят, но детей я им не отдам. Раньше они грозились этих малышей убить, теперь вздумали их забрать. Кто знает, что у них на уме». Один из воинов тоже сказал: «Нет, детей мы им не позволим забрать. Иначе эти пишиаансетери подумают, что мы их боимся».

 

ВИТУКАЙЕТЕРИ

В один прекрасный день витукайетериньума, жена Акаве, сбежала с молодым мужчиной. Они попросили приюта у макиритаре. Их вождю женщина очень понравилась, и он взял ее себе. Молодой витукайетери стал возмущаться, требовать, чтобы ему отдали женщину. Три дня спустя тушауа вернул женщину, но велел влюбленным покинуть их шапуно. К другим племенам они идти не решались — знали, что у Акаве много друзей, и примерно через месяц вернулись в родное шапуно. Однажды Акаве сказал мне: «В шапуно куритатери живет совсем молоденькая девушка. Когда она подрастет, мать пообещала отдать ее мне в жены. Ее я возьму с великой охотой».

«Бери,— сказала я.— Потом она тоже сбежит от тебя». «Нет, она хорошая,— возразил Акаве.— Она еще совсем малышка, а уже ни с кем из мужчин не говорит. И ни к кому не подходит, кроме меня». «Разве ты не знаешь,— ответила я,— что те, кто девушками боятся всех и вся, женщинами никого не боятся?» «Нет, ты лжешь. Она хорошая девушка. Она меня любит»,— сердито воскликнул Акаве.

 

ИЗБИЕНИЕ ПИШИААНСЕТЕРИ

Однажды в наше шапуно пришла мать Акаве с сыном и несколькими мужчинами. Они рассказали: «Пишиаансетери отправились на реахо к саматари. А те вместе с хасубуетери напали на них». За несколько дней до того, как я с Акаве ушла из шапуно, на том берегу собралось много женщин, стариков и детей пишиаансетери. Они громко кричали: «Помогите нам перебраться. Помогите. Наших мужей и сыновей убили». Тогда люди обвязали лианами стволы деревьев и соорудили мост. По нему пишиаансетери перешли через реку. «Теперь ты можешь быть спокойна,— сказала мне мать Акаве.— Саматари и хасубуетери убили или ранили почти всех мужчин. Пишиаансетери долго будут помнить это реахо». Я сказала: «Я их предупреждала. Но они ответили, что саматари их друзья. Вот Риокове и встретил их по-дружески».

В полдень пришли двое пишиаансетери. Один из них приблизился к тушауа и стал нараспев объяснять: «Я пришел сюда не для ссоры. Я пришел узнать, могут ли мои люди войти в ваше шапуно. Они голодны, а кашибуетери не захотели нас принять и махекототери тоже не захотели. А вы что нам ответите?» Тушауа сказал: «Не знаю, я должен подумать. Завтра дадим ответ». Эти двое попросили табаку, получили его и ушли. Спустя три дня пришли другие пишиаансетери, и среди них дядя Рашаве, который убеждал молодых воинов убить моих сыновей. Они уговорили тушауа и тот сказал: «Можете приходить и побыть у нас некоторое время». Пишиаансетери рассказали, что враги убили Рашаве, его брата Пакаве и многих других. Почти все мужчины были ранены, кто тяжело, кто легко. Саматари и хасубуетери безжалостно убивали мужчин, но женщин и детей не тронули. Я расплакалась, когда узнала, что убили Рашаве. Женщины сказали: «Почему ты плачешь? Ты должна радоваться! Ведь убили всех твоих врагов». «Они не были моими врагами. Это они считали меня своим врагом!» — ответила я. Двое пишиаансетери, которые убили мужа, были ранены, но остались живы.

Когда все уцелевшие пишиаансетери перебрались в шапуно пунабуетери, мне стало страшно. В одну из ночей Акаве остался ночевать у очага брата. Ко мне подошел старик — тушауа пунабуетери и сказал: «Возьми своего старшего сына. А то у моего очага собралось слишком много пишиаансетери». Когда он ушел, пишиаансетери, который убил моего мужа, слез с гамака, взял стрелы и стал вставлять отравленные наконечники. Он сказал жене: «Утром я убью Напаньуму и ее сыновей». Потом лег в гамак и уснул. Рашаве больше не было, и нас никто не стал бы защищать. Ночью я тихонько позвала детей. Наверху жерди, образовавшие стены шапуно, были крепко связаны лианами. Я зубами перекусила лианы, неимоверным усилием сумела раздвинуть две жерди и кое-как пролезла. Потом я вернулась, забрала детей, и мы поодиночке выбрались наружу. Наученная горьким опытом, я не забыла захватить головешку. Я посадила ребят около шапуно и сказала: «Подождите меня здесь. Я только свяжу жерди и вернусь». Едва я сделала несколько шагов, как младший захныкал: «Мама, мама». Я подбежала к нему: «Не кричи. В шапуно пришел человек, который убил вашего отца. Теперь он хочет убить и нас». Мальчик сразу умолк. Ночь мы провели в лесу. Наутро меня разыскал Акаве и сказал: «Не бойся. Скоро мы пойдем к куритатери».

Рахараветери, которые жили далеко от нас, пригласили Акаве и его родных на реахо. Только они вышли из шапуно, как послышался женский крик. Брат Акаве бросился в лес и исчез. Мы решили, что его убили враги, и сильно испугались. Его молодая жена целыми днями плакала. А недели через две он вернулся. Он рассказал, что кумареме звала его, он откликнулся и шел на ее голос, пока не заблудился в лесу. Он еле нашел дорогу обратно в шапуно. Но и тут кумареме не оставила его в покое. Утром он закричал: «Мама, эта женщина стоит напротив и смотрит на меня своими глазищами. Спугни ее». Никто, кроме брата Акаве, ничего не видел. «Там стоят одни корзины с пупунье»,— отвечала мать. «Нет, вон она. Напугай ее, ударь». Тогда женщины стали жечь перец и смолу, колдуны начали дуть на кумареме. Наконец, через несколько дней им удалось ее прогнать. Только после этого брату Акаве стало лучше.

 

ПЕЧАЛЬНАЯ ЖИЗНЬ С АКАВЕ

Тем временем пишиаансетери отделились от пунабуетери, и мы с Акаве вернулись к их шапуно. Там у пунабуетери и родился мой третий сын. Акаве сказал: «Он белый, красивый. Хекура сказали мне, что его имя будет Хошивейве». (хошивей — так индейцы называют голубую лесную птичку).

Акаве все время думал о девочке из племени куритатери, которую ему обещали в жены. Случилось так, что, едва девочка подросла, она сбежала с юношей иньеветери. Влюбленная парочка укрылась в шапуно вакавакатери. Немного спустя родные девушки забрали ее, но юноша остался с вакавакатери. Акаве чуть не убил меня. Он кричал: «Она, молодая, сбежала, а ты, старуха, осталась. Это ты должна была убежать».

Ночью он надышался эпены и запел. Надышавшиеся эпены индейцы становятся как пьяные и все выбалтывают. Акаве пел: «Завтра утром я отрублю тебе голову, Напаньума. После бегства той девушки ты тоже для меня умерла. Если хочешь остаться в живых, уходи сегодня. Потому что завтра будет поздно». Я слушала как ни в чем не бывало. Но в душе у меня были гнев и страх. Рано утром Акаве стал краситься черным уруку. Ко мне подошла тетка Акаве и спросила, с чего вдруг он стал краситься черной краской. «Верно, это неспроста». Я ответила: «Он хочет меня убить». Когда он подошел ко мне, я схватила самого младшего сына, спавшего в гамаке, и бросилась бежать. Акаве хотел выстрелить в меня, но мужчины отняли у него стрелы. Он сказал: «Неважно, я могу убить ее и одним луком». И попытался проткнуть меня острым краем лука, но я увернулась. Мужчины накинулись на него и силой увели к очагу. С того дня он стал мне противен. Фузиве никогда не обращался со мной так жестоко. Пока я пряталась в лесу, мужчины отобрали у Акаве и лук. Издали я слышала, как они громко его ругали. Ближе к вечеру он вышел из шапуно и стал звать: «Напаньума, вернись. Мой сын голоден. Вернитесь, я вам ничего не сделаю». Но я не отвечала и думала про себя: «Глупец тот, кто сначала убегает, а потом отзывается». Поздно ночью, когда вокруг все смолкло, я вернулась в шапуно. Одна из собак залаяла, но потом узнала меня и завиляла хвостом. Когда я вошла, жена тушауа, хоть и было темно, сразу меня заметила. Она уложила меня в гамак и сказала: «Акаве совсем обезумел. Он ищет тебя, грозится убить». Я заплакала. Старая женщина сказала: «Огня зажигать не буду, тогда он тебя не увидит».

Несколько дней подряд утром я пряталась в лесу и возвращалась в шапуно лишь ночью. Однажды жена тушауа сказала мне: «По большой реке недавно проплыла лодка с белыми. Если она снова появится, беги к ним. Уж очень мне тебя жалко». Мой старший сын все повторял: «Когда я вырасту, то уйду к белым и заберу маму с собой».

Однажды утром Акаве вернулся с охоты, и я услышала, как он сказал жене тушауа: «Вы спрятали Напаньуму и моего сына. Мне сказали об этом мои хекура». Тут он заметил меня — я сидела на корточках у очага. Он ткнул меня ногой в плечо: «Убирайся отсюда, по твоей вине молодые девушки избегают меня. Если бы не ты, у меня было бы три, а то и четыре новых молодых жены. А так они видят тебя, старую, и пугаются». Я сказала: «Пусть приходят, я могу жить отдельно. У меня хватает забот с сыновьями». В ответ он сильно толкнул меня в спину, чтобы я упала. Но я удержалась на ногах, вскочила и бросилась бежать. Он догнал меня, схватил и стал валить. Падая, я успела обхватить его руками за шею. Он поскользнулся и тоже упал на землю. Я извернулась, и Акаве оказался подо мной. Я изо всех сил сдавила ему горло руками. Акаве закричал: «Отпусти меня, отпусти. Оттащите ее!» Но я еще крепче сжала ему горло. «Мать моего сына, не дави так. Ты меня убьешь!» — простонал он. Подошли мужчины. Они стояли, смотрели и одобрительно говорили: «Хорошо, так его, так!» Наконец подскочила его теща и оттащила меня. Акаве весь побагровел и дышал тяжело, с хрипом. Пошатываясь, побрел к гамаку: «Не знаю, чья она дочь. Кто мог родить такую змею!» «Ах, ты не знаешь, чья она дочь?! — отвечали ему мужчины.— Зато теперь ты знаешь, какая у нее сила в руках. Тебе еще мало досталось! За что ты ее ругаешь и бьешь?»

Другая жена Акаве, совсем еще юная пунабуетери, молча глядела на него. Теща пошла за водой и обмыла ему лицо. На другой день Акаве взял лук, стрелы, колчан с отравленными наконечниками: «Я ухожу к махекототери. Хочу посмотреть, кто тебе будет без меня приносить дичь. У тебя хватило сил сдавить мне горло, должно их хватить и для того, чтобы поймать дикую свинью, сдавить ей горло и задушить. Попробуй, если сумеешь». «Почему я должна сдавить ей горло? — ответила я.— Ведь она не нападала на меня и не валила на землю. Зачем ты напал на меня?» «Когда я уйду, никто тебе и куска мяса не даст»,— не унимался Акаве. «А я и не стану ни у кого просить. И не буду стоять рядом, ожидая подачки. У меня есть дети, когда они подрастут, то пойдут на охоту и принесут мне убитых зверей».

Он сказал: «Ты не человек, у тебя сила, как у зверя!» «Может, я и не человек,— ответила я.— Но только я ягуара не испугаюсь, а ты человек, и потому ночью, услышав рев ягуара, чуть не умер со страху». С того раза он больше меня не бил. И вообще стал относиться получше.

В тот день он хотел взять с собой сына, но я не дала. Он ушел к махекототери один. Спустя три дня он вернулся веселый, обнял сына и сказал: «Я вернулся, сынок, потому что очень тебя люблю. Иначе бы я к твоей матери никогда не вернулся». Я ответила: «Кто-то говорил, что больше не вернется. Между тем этот человек вернулся посмотреть, где висит куйя с его пеплом». Когда кто-нибудь говорит, что уходит навсегда, это все равно как если бы он умер. А если потом он все же возвращается, то индейцы спрашивают у него, не пришел ли он посмотреть, где висит куйя с его пеплом.

Я отвернулась и продолжала варить ухину. Потом ко мне подошла двоюродная сестра Акаве и спросила: «Что ты ешь? Дай немного и моему брату». Я ответила: «Не могу, потому что он сразу станет старым, бедняжка. Я собирала плоды своими старыми руками, и если он их съест, то тоже вмиг состарится». Акаве засмеялся и сказал: «Эта женщина не знает даже, что, когда человек возвращается из дальнего пути, он голоден». Взял три плода и ушел.

Тут тетка Акаве сказала мне: «Не понимаю я вас, белых. Ты можешь хранить обиду день, два, три и даже больше. А мы, яноама, долго зла не держим. Муж утром побьет жену, а днем они уже мирно о чем-то беседуют. И жена уже не сердится на мужа». Она подошла поближе и тихо добавила: «Не сердись на него. Ведь он на тебя больше не сердится. Почему же ты его так плохо встретила?» «Потому что он относится ко мне не по-людски. А я тоже человек. Если бы знала куда уйти, давно бы ушла».

Однажды витукайетери, в шапуно которых мы вернулись, убили тапира и поделили мясо между всеми охотниками. Акаве свой кусок мяса положил в корзину и сказал второй жене: «Прибереги его до моего возвращения. У меня нет другой жены, была бы, дал бы немного и ей». «Почему тебе не дать кусок матери твоего сына?» — сказала женщина. «Нет,— ответил Акаве.— Если ей захотелось отведать мясо тапира, пусть сама его убьет». Он не забыл, как я тогда схватила его за горло. Своего сына он очень любил, но к моему другому сыну, Ка-рионе, относился плохо. Поев, он бросил Карионе кость. Я вскочила: «Мой сын не собака. У него нет отца, поэтому ты над ним измываешься, да? Тебе приятно будет, если с твоим сыном, когда ты умрешь, поступят так же?» И хоть мой сын был голоден, добавила: «Отойди подальше, сынок».

В это время у моего самого младшего сына, сына Акаве, начался сильный понос. Уходя с другой женой на плантацию, он сказал мне: «Не уходи никуда, жди, пока я вернусь». Я ничего не ответила. Но только он скрылся в лесу, я отвязала гамак, положила его в корзину вместе с пряжей, вторую корзину дала Карионе, и мы пошли к выходу. Я решила сбежать к шипариветери. Там жила сестра Акаве, которая всегда меня защищала. Шапуно шипариветери было далеко от шапуно витукайетери, но если уж я что задумала, меня ничто не могло остановить. У выхода нам повстречалась теща Акаве. Она поняла, что мы хотим сбежать, схватила Кариону за локоть и сказала: «Не уходи, твой отчим будет недоволен». Сын стал вырываться, плакать. Тут подошел шурин Акаве и сказал: «Отпустите их с миром. Он слишком часто их ругает. Разве вы не видели, как он бросил мальчику кость». Он был добрым человеком, шурин Акаве. И нам дали уйти.

После двух дней пути мы добрались до шапуно шипариветери. Малыш не хотел брать грудь. Ночью в лесу было холодно, все два дня мы голодали, и теперь малышу стало совсем плохо. Лечить его собрались четыре самых лучших знахаря, тушауа шаваракариве, муж сестры Акаве, Хехетаве и еще один, имени которого я уже не помню. Они надышались эпены, а сестра Акаве уложила малыша в гамак. Подходил первый знахарь и начинал отсасывать болезнь из груди, второй — из горла, третий — из живота, четвертый — из головы. Они объясняли мне, что главная болезнь сидит в голове малыша, потому что она очень горячая. Когда они кончили петь свои песни, шаваракариве сказал: «Теперь он поправится. Мы отсосали болезнь из груди и головы, теперь и он начнет сосать молоко». Сестра Акаве заплакала. Он сказал: «Не плачь, малыш не умрет. Когда он вырастет, то превратится в белого. Потом придут белые, и он уйдет с ними. Мы навсегда останемся без одежды. А он будет хозяином одежды. Так что ты не плачь».

От усталости я задремала. Поздно вечером меня разбудила сестра Акаве. Она принесла мне ребенка и сказала: «Хекура велели тебе передать, что отец уже идет за сыном. Он скоро будет здесь».

Потом мне рассказали, что, когда Акаве вернулся с плантации и увидел, что очаг потух и рядом никого нет, он заплакал. Мать второй жены прислала ему банановое мингау, но он не стал его есть и даже к мясу тапира не притронулся. Вечером он решил отправиться за нами. Когда он пришел в шапуно шипариветери и увидел, что сын чуть дышит, он сказал мне: «Если мой сын умрет, тебе не сносить головы. Он умирает потому, что за ним пришли хекура твоего белого отца». Я ответила: «Я не виновата. Нет у меня никаких хекура. Были бы у меня хекура, я бы их послала ослепить тебя». Сестра сказала Акаве: «Ты только и думаешь, как бы ее убить! Мы можем умереть от укуса змеи из-за гнева хекура, но муж не должен убивать свою жену!» Малыш с закрытыми глазами лежал у меня на руках, сжав маленький ротик.

В полночь он открыл глаза, посмотрел вокруг, приподнял голову и потянулся ко мне. Потом он заснул и проспал до самого утра. Старые колдуны вылечили его. Колдун, вождь шипариветери, весь день просидел возле малыша. Он сказал, что вражеские хекура могут вернуться, похитить душу малыша и тогда он умрет. «А теперь,— запел он,— я спрячу душу малышки в шкуру ягуара». Он встал на четвереньки, высунул язык, оскалил зубы и зарычал, точно настоящий ягуар.

Спустя некоторое время мы вернулись к куритатери. Мой старший сын Марамаве остался жить с тушауа пунабуетери. Однажды, когда я была одна в шапуно, пришел тушауа витукайатери с другими мужчинами. Он велел мне отдать Кариону, моего второго сына. Я не хотела, кричала, плакала, но все-таки они увели Кариону с собой. Когда вернулся Акаве, он сказал: «Пусть твой сын пока побудет у витукайатери. Когда он подрастет, я его у них отниму». Куритатери сказали, что они помогут Акаве отобрать моего сына. Потом они не раз бывали в гостях у витукайатери, но сына так и не забрали.

 

ПЕРВЫЕ БЕЛЫЕ

Я все время думала, как бы мне убежать. Первый раз я увидела белых на земле махекототери, когда отправилась с Акаве навестить его мать. Мы сидели в шапуно, как вдруг с реки донесся шум мотора. Индейцы закричали: «Напе, напе!» (белые, белые). Я побежала к берегу. Белых было трое. Мне так и не удалось поговорить с ними.

Позже мы снова пришли в гости к махекототери. Однажды Акаве сказал мне: «У реки поселились белые». Они жили в красивом домике на берегу реки. Я подошла к одному из белых, высокому, стройному мужчине, и спросила, где мы находимся. Он ответил: «В Венесуэле». Тогда я сказала: «Я жила с отцом, индейцы его ранили, а меня похитили». Я попыталась написать свое имя. Я хотела попросить его помочь мне бежать, но в этот момент подошел Акаве. Он сердито спросил: «О чем вы тут говорите. Бежать задумала?» Он был очень подозрительным и вечно следил за мной.

Спустя много времени мы поселились у витукайатери. Их шапуно стояло возле большой реки. Однажды утром, часов так в восемь, я услышала крики: «Пей хав, напене хав!» (белые). И увидела, что к нам идет человек в соломенной шляпе, а чуть позади — другой. В руках у них были ружья. Акаве взял стрелы и тихо сказал: «Что им нужно, этим белым? Хотят, чтобы я их убил?» Я ответила: «Тебе лишь бы кого-нибудь убить. Вместо того чтобы попросить мачете, ты хочешь их убить. Что они тебе плохого сделали?» «Нет, я их убью»,— повторил Акаве. Тогда я сказала: «Думаешь белого так легко убить? У них есть ружья, и они тебя самого убьют, глупец». Он испугался. Тогда тушауа витукайатери сказал: «Стрелы оставьте в шапуно, чтобы белые не рассердились». Все пошли навстречу гостям без стрел и луков.

Потом я узнала, что человек в широкополой шляпе был венесуэлец и звали его Систо. Я хотела подойти к белым, но вокруг толпились индейцы, и я не смогла. Индейцы принесли гостям связки бананов. Систо есть их не стал, а сказал: «Отнесите их в мою лодку». Я еще кое-что помнила по-испански и перевела его слова. Когда индейцы отнесли в лодку корзины, полные бананов, Систо стал раздавать мачете. Но он дал мачете не всем из тех, кто принес связки бананов. Потом они сели в лодку и уплыли. Индейцы, которым не достались мачете, очень рассердились. Один из них сказал: «Если они вернутся, я их убью». Те, кто получил мачете, не соглашались. Но потом все договорились в следующий раз этих белых убить.

Спустя примерно месяц эти двое белых вернулись. Теперь они уже знали дорогу и сами пошли к шапуно. Помнится, в тот день я лежала в гамаке. Меня укусила змея, и вся правая нога вздулась. Систо вошел в шапуно, увидел меня и спросил, что со мной случилось. Я объяснила. Он сказал: «У меня есть лекарство от укусов змеи». Тем временем мужчины собрались на главной площадке шапуно. Они задумали убить белых. Но раскрасили тело не черным уруку, а коричневым. Я увидела, что они подошли к Систо и его другу, держа в руках луки и стрелы. Один из них показал Систо на гнезда муравьев, живущих на деревьях. Они же сами объяснили белым, что хотят посмотреть, как те стреляют. Товарищ Систо решил, что они шутят. Он вскинул ружье и стал показывать, как охотиться на зверей. Но индейцы повторяли: «бум, бум, бум», уговаривая его и Систо выстрелить. Они знали, что белые убивают зверей и людей из ружей.

Наконец Систо прицелился в муравейник и хотел выстрелить, но я на ломаном испанском языке сказала ему: «Не стреляй, не стреляй! Когда вы истратите все патроны, индейцы вас убьют». Мужчины повторяли: «Шори, бум, бум». Но Систо понял меня и стрелять не стал. Он и товарищ встали рядом и направили ружья на витукайатери. «Уходите,— сказала я им.— И по дороге все время оборачивайтесь, потому что они могут напасть на вас сзади». Уже стемнело, но двое белых не уходили. Я спросила: «Что же вы ждете?» «Я тут неподалеку заметил большое дерево, из которого можно выдолбить лодку,— ответил Систо.— А такое дерево найти нелегко». Тогда я сказала: «Ночью не ложитесь спать, иначе индейцы вас убьют. Они очень злы на вас за то, что вы бананы в подарок приняли, а мачете дали не всем. Ружей из рук не выпускайте. Они боятся ружей. А если они подкрадутся к вам близко, то убьют вас из луков». В ту ночь двое белых просидели под деревом, не выпуская из рук ружей. Рано утром они раздали много мачете и уплыли на своей моторной лодке.

Потом в шапуно мужчины в шутку говорили женщинам: «Что же вы не погуляли с Систо. Тогда бы у нас был белый сын». Женщины начинали сердиться. Мужчины их успокаивали: «Не ругайтесь, мы же пошутили». Один из мужчин сказал стоявшей рядом женщине: «Почему ты не хочешь пойти с ним в лес? Приятно иметь курчавого сына». Женщина ответила: «Пошли лучше свою жену». Неправда, будто индейцы предлагают своих жен гостям. Разве что в шутку, как в тот раз. И неверно, будто беременные женщины, чтобы их дети родились более сильными, спят с другими мужчинами. Ни в одном из племен, в которых мне довелось жить, такого обычая нет.

Я снова ждала ребенка. Однажды Акаве убил крокодила. Вернувшись, он сказал мне: «Сходи за водой». Я взяла куйю и пошла на реку. Уже стемнело. Я шла по тропинке впереди, а за мной еще несколько женщин. Вдруг я наступила на что-то холодное. И в тот же миг огромная змея обвилась вокруг моего тела. Змея укусила меня в ногу, разжалась и кольцом упала на землю. Я побежала к шапуно. Змея, высоко вскинув голову, поползла за мной. Я бежала из последних сил, но змея все же догнала меня и снова укусила в ногу. С тех пор у меня на правой ноге остались два больших шрама. Я отчаянно вскрикнула. Женщины бежали сзади и тоже кричали: из двух ран сочилась темная кровь. Я вбежала в шапуно. «Во всем ты виноват! — крикнула я Акаве.— Послал меня за водой в темноте!»

В первый момент я не почувствовала боли, но потом раны стали болеть все сильнее. Подошел старик и сказал: «Разотри раны табачными листьями». Одна из женщин выжала из листьев сок и растерла им раненую ногу. Вначале боль немного поутихла, но потом стала просто нестерпимой. Я плакала, и женщины, глядя на меня, тоже плакали.

Индейцы говорят, что после укуса змеи нога может навсегда скрючиться. Поэтому я все время лежала в гамаке с вытянутой ногой, туго забинтованной куском полотна. Из ран все время сочилась желтая водица. Тогда индейцы сожгли муравьиное гнездо и растертой золой посыпали мне обе раны. Постепенно они зажили, но остались два больших шрама.

Если индейцев укусит большой муравей токандира или другое ядовитое насекомое, они туго перевязывают лианами или полотном место повыше укуса, чтобы яд не прошел дальше.

 

ГИБЕЛЬ РИОКОВЕ И ЕГО СЫНА

Я еще не оправилась после укуса змеи, когда в шапуно пришло несколько пишиаансетери. Они отозвали Акаве в сторонку и сказали ему: «Ты ваитери, тебя все боятся. Ты убил вайка, сражался с шириана, теперь помоги и нам. Мы покажем тебе путь к шапуно саматари, а ты отомстишь за нас. Если ты убьешь кого-нибудь из саматари, мы отдадим тебе в жены одну из наших женщин». Я лежала в гамаке и слушала. Акаве сказал мне: «Я пойду. А ты меня не жди. Я останусь с пишиаансетери». «Оставайся,— ответила я.— Бери себе в жены молодую пишиаансетери и живи с ней. Для тебя я старая. Ну что ж, можешь уходить к молодой». Потом я сказала пишиаансетери:

«Подыщите ему жену покрасивее и помоложе». Они ответили: «Мы ему сразу двух жен дадим, молодых и красивых. Вот тогда ты заплачешь с горя». «Нет, я не стану плакать из-за мужчины,— ответила я.— Я умею готовить, рубить деревья, собирать плоды, я и одна проживу».

Акаве молча взял гамак, стрелы, отравленные наконечники и ушел с этими пишиаансетери.

Потом он сам мне рассказал, как убил Риокове, вождя саматари. Когда они подобрались к их шапуно, то увидели, что Риокове вместе с женой, тещей и детьми купался в реке. Малыши ныряли в воду, плескались и громко пели: «Шамариве токо токое» (тапир, когда плюхается в воду, кричит: «токо токое»). Акаве подполз поближе, прицелился и спустил тетиву. Стрела попала Риокове в грудь. Он вскрикнул, хотел выскочить на берег, но тут же упал головой в воду. Жена с криком бросилась к шапуно. Акаве попытался ее догнать, но не смог.

Пишиаансетери еще раньше пытались отомстить саматари, но не смогли. Тогда они позвали Акаве, и он убил храброго тушауа саматари. После этого пишиаансетери сказали Акаве, что могут дать ему в жены одну девушку, но она еще совсем юная. Ее отец, низкорослый индеец с большим шрамом на лбу, велел передать Акаве: «Моя дочь еще слишком молода. Когда придет время, я скажу. А пока пусть носит мне и моей жене убитых зверей». Акаве охотился полгода-год, большую часть добычи отдавал будущим тестю и теще, но время никак не наступало. Наконец ему надоело ждать, и он вернулся ко мне.

 

ПОСЛЕДНИЙ ПОБЕГ

Когда Акаве вернулся, я жила у его сестры в шапуно куритатери. К тому времени у меня уже родился четвертый сын. Я все твердила, что убегу к белым. Однажды по реке приплыл к нам белый по имени Балаки. Когда потом родился сын, индейцы шутили, что он очень похож на этого Балаки. Так за моим четвертым сыном и осталось имя Балаки.

Примерно месяц спустя Акаве спросил у меня: «Ну что, сбежим к белым?» Я удивилась: «Ты хочешь бежать к белым, с чего вдруг?!» «Да, хочу, слишком многие хотят меня убить». После того как он убил Риокове, он боялся мести саматари. Да и с пишиаансетери он поссорился. «Они меня обманули»,— говорил он. Я сказала: «Если ты возьмешь всех моих сыновей, я убегу. Я не могу их оставить. Ведь потом, когда куритатери узнают про наш побег, они их убьют». «Тогда убежим вместе с детьми»,— ответил Акаве. Он очень испугался и был согласен на все.

Вечером он сказал нескольким куритатери: «Хочу забрать сына Напаньумы у старика тушауа пунабуетери. Он уже большой, сам умеет охотиться и сумеет помочь матери. Пойдете со мной?» «Конечно»,— ответили мужчины куритатери. Тогда Акаве закричал: «Пей хав! Мы все пойдем отнимать сына Напаньумы!»

Я страшно обрадовалась, но виду не подала. Своих двух малышей я оставила на одну старуху, а сама вместе с мужчинами и другими женщинами отправилась к пунабуетери. Когда мы подошли к их шапуно, мужчины раскрасились черным уруку. Потом сказали нам: «Вы, женщины, понесете луки и стрелы. Мы войдем в шапуно с одними палицами. А если пунабуетери схватятся за луки, тогда и вы не медлите».

Я несла лук и стрелы Акаве. Мы шли быстро и на рассвете добрались до их шапуно. Первым вошел Акаве, за ним — другие мужчины и последними — мы, женщины. Акаве подбежал к гамаку, в котором лежал мой сын, схватил его за руку и поволок за собой. Я ждала их в центре шапуно. Акаве сказал мне и другим женщинам: «Скорее бегите отсюда. А мы, мужчины, останемся, чтобы сразиться с пунабуетери».

Тем временем пунабуетери похватали свои палицы, и началась схватка. Сильный удар рассек Акаве голову. Палица содрала кожу, и потом рана долго не заживала. Многие мужчины пунабуетери и куритатери были ранены, но не смертельно. Наконец тушауа пунабуетери, добрый и мудрый старик, сказал: «Хватит. Если мы и дальше будем драться на палицах, то все руки переломаем. И тогда, если нападут враги, мы даже не сможем выстрелить в них из лука. Куритатери, мы не хотим сражаться с вами насмерть! У нас и так немало врагов». Наши мужчины спокойно вышли из шапуно и догнали нас, когда мы были уже далеко. Акаве сказал: «Вы, женщины, идите дальше, нам лучше остаться здесь. Пунабуетери непременно нападут на нас с луками и стрелами». И верно, вскоре появились вооруженные пунабуетери. Потом куритатери мне рассказали, что Акаве схватил лук, вставил стрелу, выскочил на тропинку и крикнул: «Кто ищет смерти, пусть подходит. Кто хочет жить, пусть возвращается к себе в шапуно». Пунабуетери постояли немного и потом повернули назад. Больше они нас не преследовали. Когда все вернулись в шапуно, многие из мужчин подходили ко мне и говорили: «По твоей вине мне сломали руку», «Это из-за тебя мне разбили голову». Я отвечала; «Так вы же привыкли сражаться». Спустя несколько дней к нам пришло несколько, пунабуетери. Они сказали: «Нам нужно помириться. Ихитери говорят: «Мы давно уже ранили одного пунабуетери, а до сих пор ни одна стрела не влетела в наше шапуно». Куритатери, помогите нам одолеть ихитери. Ведь они и ваши враги». Акаве сказал другим мужчинам: «Вы идите, а я потом сам, один нападу на ихитери».

Почти все мужчины куритатери отправились в поход на ихитери. В шапуно остались лишь тушауа и несколько стариков и юношей. Вечером Акаве позвал моего сына и сказал ему: «Из-за тебя мне пробили голову. Ты должен мне помочь. Сходи к жене старого тушауа и скажи ей: «Акаве хочет взять в жены твою дочь». Я буду ждать ее у очага». Вначале сын не хотел идти, потом согласился. Мать девушки велела передать Акаве: «Я не отдам дочь человеку, у которого и так много жен. Я отдам ее за холостого мужчину из другого рода». Мой сын все так Акаве и передал. Акаве страшно разгневался: «Все, все до одного против меня. Давай сегодня же убежим к напе». «Хорошо,— сказала я,— но я хочу забрать и второго сына». «Забирай,— ответил Акаве,— только я к витукайатери не пойду». «Я сама заберу Кариону из их шапуно». «И у тебя хватит на это храбрости?» — спросил Акаве. «Да, я умею незаметно проникать в шапуно. А ты пока что собери все и жди». «Нет, женщина не сможет пробраться в шапуно,— подумав, сказал Акаве.— Там колючки в три ряда, а потом высокая ограда».

Я тут же отправилась в путь. Шла, не останавливаясь, всю ночь, миновала расчистку, углубилась в лес, снова пересекла расчистку и наконец добралась до игарапе. Я вся взмокла и решила искупаться. Немного передохнув, двинулась дальше. Когда я подошла к шапуно, неподалеку залаяла собака. Я трижды прочитала Патер Ностер и Аве Мария и стала бесшумно подкрадываться к изгороди. И тут я наткнулась на первый ряд колючек. Я отыскала большую палку и потихоньку проделала ею проход. Прошла еще несколько шагов, и снова путь мне преградили колючки. Но теперь я уже знала, что мне делать. И третий ряд колючек я одолела, пустив в ход палку. Наконец я подобралась к самой изгороди. Я подумала: «Подниму всего два шеста, я маленькая — пролезу». Шесты были высокие, но легкие. Я их осторожно подняла, раздвинула немного, легла ничком и проползла внутрь шапуно. Ночь была темная. У костра сидело несколько мужчин — варили обезьяну. Один из мужчин спросил у другого: «Ну как суп — вкусный?» «Немного горек из-за мяса. Женщины плохо его помыли». В противоположной части шапуно все спали. Я попыталась разглядеть, где спит мой сын. Вдруг, когда я проходила мимо, поднялась большая собака и глухо зарычала. Я тут же сунула ей под язык лист пишиаанси и крепко сжала зубы. Индейцы говорят, что так можно успокоить злую собаку. Собака и в самом деле снова улеглась на землю и задремала. Наконец я отыскала сына. Его гамак висел прямо под гамаком сына тушауа, а сам тушауа спал рядом. Я подула сыну в лицо. Он сразу проснулся. «Вставай, только тихонько». Он показал рукой на маленький лук и стрелы, которые были воткнуты в крышу прямо над головой старого тушауа. Я осторожно вынула их, отвязала гамак сына. Никто не проснулся, и мы незаметно выскользнули из шапуно. Я снова проложила палкой проход через колючки и сказала сыну: «А теперь бежим». Мальчику уже было лет десять. Он бежал рядом, не отставая.

Вернулись мы уже утром. Акаве ждал нас, но старшего сына в шапуно не было. Я ничего ему не сказала, и он ушел на охоту. Ждать его больше мы уже не могли. Сестра Акаве сказала мне: «Он еще с двумя юношами ушел на охоту». «Когда вернется, скажи ему, что я ушла к большой реке». «Значит, ты и в самом деле решила бежать?» — спросила эта добрая женщина. Потом сказала: «Иди, может, там тебе будет лучше». Она смотрела на меня и плакала. Я собрала уруку, мои куйи и корзины и отдала их сестре Акаве. С собой я взяла лишь маленькую корзину, которую она мне подарила.

Мы незаметно выскользнули из шапуно, но шли мы не по тропинке, а лесом. Я несла на руках двух младших сыновей, Кариона шел рядом. Он то и дело натыкался на колючки и жалобно вскрикивал. Акаве нес горящие головешки. Потом он взял своего старшего и посадил себе на плечи. Мы проходили мимо табачной плантации. Акаве сказал: «Хочу нарвать листьев». «Не надо,— ответила я.— Там, куда мы с тобой идем, табаку тьма-тьмущая. Кто убегает, не должен останавливаться». Полил дождь. Мы добрались до большой реки. Кариона сказал: «Мама, я приходил сюда с другими мальчишками ловить рыбу. Где-то тут должна быть лодка. Ниже по течению реки живут иньеветери». Акаве сказал: «Пойдем поищем эту лодку». Скоро они вернулись, лодки они так и не нашли.

Внезапно затрещали сучья. Я обернулась. Ко мне бежал старший сын Марамаве: «Мама, витукайатери гонятся за нами. Я слышал их крик». Едва они обнаружили, что я увела сына, сразу же примчались к куритатери и потом вместе бросились за нами в погоню. Сын заплакал: «Они хотели меня убить. Почему вы убежали, не дождавшись меня? Старый тушауа куритатери сказал мне: «Беги, беги скорее к своей матери. Тогда хоть умрешь не один, а вместе с братьями и с отчимом. Не хочу, чтобы тебя убили в шапуно. Пусть тебя убьют и сожгут вдали отсюда. Тогда зловонный дым не долетит до нас!»

Услышав про лодку, старший сын сказал: «Я знаю, где она». Он побежал вдоль берега, потом нырнул в воду. Лодка лежала на дне вместе с четырьмя веслами, прикрытая ветками, и была привязана лианами к коряге. Сын отвязал лодку и поднял. Вылил из лодки воду, и мы все попрыгали в нее. Акаве не умел грести и остался сидеть с детьми на носу. Я села на корму и взялась за весло. Два старших сына жили в шапуно у большой реки и тоже умели грести. Мы быстро плыли вниз по течению. Вскоре лодка заскользила у берега по чистой воде, и наконец мы увидели впереди широченную реку с почти прозрачной водой. Это была река Ориноко. Потом мы добрались до земли иньеветери. Мы выбрались на берег, но в тапири никого не было. Мы пошли дальше и набрели на расчистку. Рядом стояло несколько тапири, в которых оставались лишь женщины и один старик. Он показал нам, где можно повесить гамаки, и спросил, от кого и куда мы убегаем. Акаве тут же придумал историю, будто он поссорился со своими родичами из-за женщин. А про бегство ни слово. Я тихо сказала: «Если хочешь оставаться, оставайся. Можешь взять своих двух сыновей. Моих я тебе не отдам». Одна из женщин сказала нам: «Все мужчины ушли на реахо. Тут проплывал белый с женой. Он показал на пальцах — через сколько дней вернется». «Когда это было?» — спросила я. Женщина загнула шесть пальцев. «Наверное, он вернется завтра»,— сказала она. «Как его зовут?» — «Эдуардо». Наступила ночь. Я подошла к знакомой женщине и сказала ей: «Открою тебе секрет, но только никому об этом не говори. Мы бежим к белым». «Я тебе помогу»,— сказала женщина.

Утром старик сказал моим старшим сыновьям: «Тут неподалеку растут пальмы патауа, на них садится много попугаев арара. Сходите поохотьтесь на них». У старшего брата уже был свой настоящий лук. Он взял с собой Кариону, сына старика и отправился в лес. А чуть позже пришел старик — тушауа пунабуетери, который вырастил моего старшего сына и очень его любил. Я увидела старика еще издали и сразу же побежала к знакомой женщине. Я сказала ей: «Беги по тропе. Когда увидишь, что старший сын возвращается, задержи его — сюда пришел старик пунабуетери». Я знала, что мой старший сын тоже очень любил старика, и не хотела, чтобы они встретились. Женщина перехватила моих сыновей на тропе. Они отдали ей двух убитых попугаев и вернулись в лес еще поохотиться.

Поговорив со старым иньеветери, тушауа подошел к нам. «Мы приплыли сюда вчера»,—сказал Акаве. «Знаю,—ответил тушауа.— И пришел сказать вам, чтобы вы не возвращались к куритатери, они в великом гневе. Тебя они назвали животным, а Напаньуму обманщицей. Я пытался вас защищать, но они чуть не избили меня. Витукайатери, у которых твоя жена украла ночью сына, хотят убить вас отравленными стрелами. Они гнались за вами не с палицами, а с луками и стрелами. Не бойтесь, я пришел не за мальчиком. Где он, мой саматари!» (иногда он называл моего сына саматари, иногда — намоетери). «Ловит рыбу с другими мальчишками»,— ответил Акаве. «Бедный мальчуган. Вы ведь не убежите с ним, не правда ли?» «Нет,— сказал Акаве,— к белым я не убегу, потому, что боюсь болезней. А куритатери и витукайатери стали мне врагами. Я останусь здесь». Старик все понял и беззвучно заплакал — он очень любил моего сына. Мне больно было смотреть на старого тушауа. Я повернулась к нему спиной и тоже заплакала. Немного спустя старый тушауа сказал: «Я ухожу, берегите мальчика и других сыновей. Оставайтесь здесь. Может, когда-нибудь мой намоетери и придет ко мне в гости». Когда старик тушауа ушел, Акаве сказал: «Мне жалко было смотреть на этого старика. Его борода совсем побелела».

Ближе к ночи вдали послышался шум мотора. «Эдуардо, это Эдуардо!» — закричали мужчины иньеветери. Они к этому времени вернулись из лесу. Эдуардо зашел в тапири взять людей, которые помогли бы ему связать лианами срубленные им кедры. Трое иньеветери пошли помочь ему сделать плот. На следующий день они вернулись. Впереди плыл плот, а за ним — моторная лодка. Я взяла на руки двух младших сыновей и побежала к берегу. Я была совсем голая, но мне не было стыдно. Я подумала: «Если буду стыдиться белого, никогда отсюда не выберусь. А когда куритатери и витукайатери узнают, где мы прячемся, они нагрянут и убьют нас».

Жена белого, которого звали Хуан Эдуардо, вылезла из лодки. Я сказала ей по-испански: «Скажите, куда вы плывете?» «В Сан-Фернандо».— «Я хочу вам что-то сказать». Мне было очень трудно говорить, но я немного помнила язык, на котором в детстве разговаривал со мной отец. Мужчина спросил: «Кто ты такая?» «Я дочь Карлоса Валеро». Тут Хуан Эдуардо спрыгнул на берег: «Ты дочь Карлоса Валеро?» «Да, меня еще девочкой похитили индейцы. Где я теперь нахожусь?» «Ты даже не знаешь, где находишься?! — воскликнул Эдуардо.— Ты в Венесуэле, на Верхней Ориноко». Тогда я спросила: «А вы не можете отвезти меня в Сан-Фернандо?»

«Конечно, могу. Карлос Валеро мой друг, у него в Сан-Фернандо дом. Он там живет».

Хуан Эдуардо протянул мне куйю с маниокой. Но мне не хотелось есть, мне не терпелось уплыть отсюда. Жена Хуана Эдуардо достала одно из своих платьев и протянула мне. Я схватила детей, усадила их в лодку, потом села сама. Подбежал Акаве. Я сказала ему: «Оставайся, если хочешь, возьми двух своих детей. Тут у тебя есть родные и друзья. А у меня и у двух моих сыновей здесь нет никого». Я не могла простить Акаве все зло, которое он мне причинил. «Нет, я поеду с вами»,— сказал Акаве. Он очень боялся мести соплеменников.

Мы все сели в моторную лодку. Хуан Эдуардо велел индейцу макиритаре заводить мотор. Когда эта моторная лодка быстро уносила меня все дальше от берега, сердце мое стучало радостно и громко. Я уже видела себя в материнском доме.

 

ПЛОХОЙ МИР БЕЛЫХ

Спустя три дня мы приплыли в Тама-Тама, а оттуда добрались до владения Хуана Эдуардо, у которого было два своих дома. Потом Хуан Эдуардо сам отправился в Сан-Фернандо-де-Атабапо и рассказал миссионерам мою историю. Сразу же прибыла моторная лодка миссионеров. Я мучилась животом, и меня отправили в больницу. Монахини дали нам одежду. Когда мне стало получше, меня отвезли к двум миссионерам и доктору. Они задали мне множество вопросов, но я тогда ничего не смогла им рассказать, потому что почти забыла испанский.

Я вернулась в дом Хуана Эдуардо. Однажды к берегу пристала моторная лодка. В ней сидел мой брат Анисио, работавший на антималярийной станции. Ему сказали: «Анисио, тут твоя сестра». «Как ее зовут?»,— спросил он. «Елена».— «Я ее не знаю, завтра вернусь, тогда поговорим». Наутро он снова приплыл на моторной лодке с несколькими друзьями. Эдуардо позвал меня. Мне было ужасно стыдно. Эдуардо сказал брату: «Это твоя сестра. Я нашел ее в лесу. Решай сам, что делать — сразу забрать ее или вызвать отца». Анисио ответил: «Я не могу ее забрать, мне нужно работать. Сегодня же пошлю телеграмму». Он спросил меня имя отца, матери, братьев. Я ответила: «Моего отца зовут Карлос, мать — Клеменсия да Сильва, одного из моих братьев зовут Луис Валеро, другого — Анисио, сестру — Анна Тереза». Он все записал, потом сказал: «Точно, ты моя сестра. Отец с матерью недавно уехали отсюда. Власти узнали, что мы не венесуэльцы, и отправили их в бразильский город Манаус за документами». Мой отец потерял все документы, когда однажды перевернулась лодка, у матери их вообще никогда не было. Как видно, без документов у белых жить нельзя. Анисио отнесся к нам неплохо. Он купил четыре куска материи для меня и дал Акаве одежду.

Мои родители получили телеграмму на пути в Манаус. Вернулся отец через пятнадцать дней, так что встретились мы не сразу. Мой брат Луис написал из Манауса, что не советует нам приезжать. И вообще мне незачем было возвращаться. Я должна была остаться в лесу с индейцами. Я разрыдалась от горя и ярости. Когда мы наконец встретились, Акаве сказал моему отцу, попросив меня перевести: «Возьми этого мальчика, вырасти его, потом, когда ты станешь совсем старым, он будет тебе другом. Я не хочу, чтобы он голодал и мучился, потому что очень его люблю». Он взял на руки своего старшего сына, которого теперь зовут Карлинхос, и протянул моему отцу. «Я, верно, вернусь к своим,— продолжал он.— Твой отец должен растить моего сына, никому другому его не отдавай».

На время я осталась у монахинь. Однажды пришло письмо из Манауса. Братья писали, что мать все время плачет — хочет меня видеть. Я попросила написать, что если она в самом деле хочет меня видеть, пусть приезжает сюда, в Тапурукуара. Я к братьям не поеду. Но сестра-монахиня сказала мне: «Мать есть мать». К тому времени Акаве вернулся к индейцам кохорошиветари, и я отправилась в Манаус. Когда я увидела братьев, то выложила им все, что думала: «Я не по своей воле попала к индейцам. Они меня похитили, а потом мне никак не удавалось бежать. А мои дети чем виноваты? Хорошо же вы меня встретили!» Я заплакала. Братья стали оправдываться, что написали так, потому что были злы на индейцев. Особенно Луис.

«Он бежал вместе со мной (я говорила об Акаве) и помог мне. Без него я бы так и осталась в лесу. Вы куда хуже, чем он». Когда я теперь вспоминаю об этом, Луис начинает злиться. Но как я могу это забыть! Ведь я с такой радостью ждала встречи с родными, а они причинили мне столько горя. Я долгое время пробыла у миссионеров в Тапурукуара. Но однажды пришли индейцы с реки Марауйа и сказали, что Акаве хочет забрать своих сыновей. Тогда я перебралась в Манаус. Брат сидел без работы. Чтобы мне было на что жить, я нанялась в прислуги. Инспектор по делам индейцев вызвал меня и сказал, что мои дети будут учиться на государственный счет. Но он солгал — просто ему хотелось услышать мою историю. Власти мне много всего пообещали, но так ничего и не сделали. Если бы я не нашла работу, мои дети умерли бы с голоду. Лишь монахини время от времени давали мне молока, немного риса и маниоки. Однажды к нам в дом пришел журналист. Он хотел, чтобы я рассказала свою историю. Брат сказал: «Сестре не больно-то приятно рассказывать о своих мучениях. Вы напишете, а она и гроша не получит. Это несправедливо». Журналист быстро ушел. Потом газеты рассказали обо мне тьму всяких небылиц и глупостей.

Например, они написали, что правительство нам поможет, даст нам отдельный дом, мои дети смогут учиться бесплатно. Все это было сплошным враньем. Однажды ко мне пришла важная сеньора и сказала: «Ты поедешь в губернаторский дворец». Я ответила, что не умею говорить. Но за мной все равно приехали и отвезли во дворец. Губернатор и два его помощника сидели за длинным столом. Женщина, которая меня привезла, спросила у губернатора, не поможет ли он определить моих детей в церковную школу. Он ответил, что ничем не может помочь, и сказал: «Мы никому не в состоянии помогать». И добавил: «А ты поищи работу. Детей окрести и постарайся отдать в школу». «Ну, а если не найду работу?» — спросила я. «Если не найдешь, возвращайся с детьми в лес». Так прямо и сказал. От гнева я расплакалась. Когда мы вышли, я сказала сеньоре: «Я не хотела идти. Зачем ты меня привела? Чтобы поглумиться надо мной?» «Я прочитала в газетах, что власти хотят тебе помочь. Поэтому и привела»,— растерянно ответила эта женщина.

Потом я пошла к священникам, но они ответили, что не могут принять детей в свою школу, потому что они совсем неразвитые. Может, миссионеры в Тапурукуара и приняли бы моих детей. Но туда часто приходили индейцы с реки Кауабури, и потому я боялась их там оставить.

Тогда я отправилась к баптистам; меня встретил американец с женой. Его жена сказала, что возьмет меня к себе в услужение. «А завтра окрестим твоих детей»,— добавила она. Утром они окрестили моего старшего сына Марамаве, дали ему имя Хозе и взяли в свою церковную школу. Купили ему форму, ботинки, тетради, карандаши. Я работала у американки, и она давала мне немного денег, которых хватало лишь на то, чтобы купить мыло, маниоковую муку, малость рису и сахару.

Как я с детьми мучилась в то время! В иные дни мы вообще голодали. Хозе после школы бежал на рынок — помочь грузчикам отнести какой-нибудь ящик, а те давали ему за это две-три рыбы. Этого должно было хватить на день для всей моей многочисленной семьи. Брат никак не мог найти работу. Иногда одна добрая женщина присылала нам немного мяса и зелени. Единственные, кто нам хоть как-то помогал, были баптисты. Госпожа, у которой я работала, дала мне старое платье, гамак для моей матери и еще шесть тарелок, дюжину стаканов, несколько ножей и вилок. Ну и кое-какая мелочь мне от нее перепадала. Но на эти гроши мне никак не удавалось прокормить Хозе и двух младших сыновей. Кариона, его окрестили Мануэлем, остался с моей сестрой в Венесуэле.

Потом Карлинхоса мне удалось устроить в детский сад. Там его наконец стали учить грамоте. Одежду ему купила одна добрая монахиня. А Мануэль, бедняжка, только теперь начал учиться грамоте. Один солдат, знакомый моей сестры, взялся научить его читать и писать... Года два спустя я съездила в церковную школу Доминго-Савио и там встретилась со священником Шнейдером. На другое воскресенье отец Шнейдер приехал к нам в дом. Он поинтересовался, учатся ли мои дети, помогает ли им правительство. Я ответила, что никто нам не помог. Он сказал: «Здешние священники, если простой человек с ними поздоровается, даже не ответят. Они большие гордецы, эти священники. Но когда они с богатыми людьми говорят, то становятся очень любезными. Лишь с бедняками они не церемонятся». Потом он стал меня расспрашивать про язык индейцев. Я как умела рассказала ему все, что знала. В конце он спросил, не хочу ли я помогать ему по дому. Я ответила: «Я работаю у одной женщины, поговорите с ней».

Я ездила к нему убираться четыре раза. Он был щедрым, дал мне четыре конто.

Отец Шнейдер мне по-настоящему помог. Немного спустя я получила письмо из церковной школы Доминго-Савио. Я поехала туда. Пожилой священник спросил меня, в какую церковную школу я хочу определить своих детей. Я сказала: «Лучше всего в Таракуа. Там я училась, там приняла первое причастие. Я хочу, чтобы и мои дети начали там учиться». Он ответил: «Хорошо» — и дал мне письмо к сестре-директрисе. Сестра-директриса прочитала письмо и сказала: «Собирайся, я отправлю тебя с одним из бразильских военных самолетов, который летит в Таракуа».

И вот теперь, спасибо отцу Шнейдеру, мой сын Мануэль учится в церковной школе. Недавно он мне сказал: «Мама, когда мы переедем в Манаус, если я найду работу, то буду готовить уроки по ночам». Карлинхос и Джованни еще маленькие. Не знаю, смогут ли они учиться и дальше.

Я думала, что у белых все по-другому.