Тапи Рам Ольми шагал по коридору жилого комплекса, построенного столетия назад. Апартаменты семейной триады Ольми-Секор, где ему назначил встречу отец, отыскались без особого труда. Дверь была отворена, за ней виднелся декор в стиле и вкусе прежних жильцов. Он хорошо изучил этот этап отцовской жизни. Перед самым Исходом семейной триаде пришлось покинуть Александрию — город Второго Зала. Здесь Ольми провел только три года, однако любил возвращаться сюда, как будто лишь эту квартиру считал своим домом.

Тапи еще не успел привыкнуть к стабильности мира вне городской памяти и яслей, и такая привязанность казалась ему курьезной. Но он свято верил: что бы ни делал отец, это хорошо и правильно.

Ольми стоял у единственного окна в просторной комнате справа от прихожей. Тапи молча вошел и стал ждать, когда отец заметит его.

Ольми повернулся. Тапи, крепкий и цветущий, сразу расстроился: по всей видимости, отец забросил омолодительные процедуры. Он сильно похудел и выглядел измученным. Он остановил на Тапи невидящий взгляд.

— Рад, что ты смог прийти.

— Я рад, что ты захотел меня видеть.

Ольми сделал несколько шагов вперед. Взгляд его сфокусировался, и он снова посмотрел на сына — ласково и в то же время слегка отчужденно.

— Прекрасно. — Это относилось к мелким деталям внешности, украшениям, заметным лишь тому, кто жил в собственноручно сконструированном теле. — Ты неплохо потрудился.

— Спасибо.

— Я так понял, ты передал Гарри Ланье мое послание… перед его смертью.

Тапи кивнул.

— Жаль, что не доведется послужить под его началом.

— Замечательный был человек. Обидно, что так неловко сложилась судьба двух мужчин, почти всю жизнь отдавших Гекзамону…

Тапи напряженно внимал, склонив голову набок.

— Буду счастлив, если ты кое-что передашь маме. Я ее не увижу.

— Она все еще в изоляции, — сказал Тапи. — Я тоже не смогу с ней встретиться.

— Ты все равно увидишься с ней раньше, чем я.

Тапи крепко сжал губы, но больше ничем не выдал волнения.

— Я, может быть, расстаюсь с вами насовсем. Не могу пока ничего объяснить…

— Папа, ты уже так говорил, — перебил Тапи.

— На сей раз у меня нет ни сомнений, ни другого выбора.

— Вот вернется Павел Мирский… — сказал Тапи, надеясь, что отец обратит это в шутку.

— Если удастся. — От улыбки Ольми у Тапи мороз пошел по коже.

— Папа, можно кое о чем спросить?

— Лучше не стоит.

Тапи кивнул.

— Я бы все равно не сумел ответить, — добавил Ольми.

— Могу я чем-нибудь помочь?

Ольми снова улыбнулся, на этот раз ласково, и легонько кивнул.

— Да. Твой новый пост — в Седьмом Зале?

— Да.

— Ты вот что скажи. Я сам пытался это выяснить, но безуспешно. Ваше оружие только по яртам стреляет? Или и по людям может?

— На стрельбу по людям оно не запрограммировано.

— Значит, по людям не будет палить ни при каких обстоятельствах?

— Вручную можно перепрограммировать на огонь по любой цели. Но это надо сделать заблаговременно.

— Не надо, — сказал Ольми.

— Что?

— Именно так. Не надо перепрограммировать на стрельбу по людям. Понимаю, эта просьба может повредить твоей карьере, но она единственная.

Тапи сглотнул и уперся взглядом в пол.

— Папа, я все-таки должен задать один вопрос. Ты собираешься нарушить закон. — Он протянул руку, коснулся отцовского запястья. — Ты уверен, что это послужит на благо Гекзамону?

— Да, — сказал Ольми. — Думаю, по большому счету — да.

Тапи попятился.

— Если так, не надо больше ничего говорить. Все, что смогу, я сделаю. Но если будет хоть малейший намек на… если… — На лице юноши отражались гнев и смятение.

Ольми закрыл глаза и сжал руку сына.

— Если будет хоть тень подозрения, что я лжец и предатель, перепрограммируй.

— Что-нибудь еще? — угрюмо спросил Тапи.

— Я уже благословил тебя.

— Я хоть когда-нибудь узнаю?

— Если у меня будет один-единственный шанс, я все тебе расскажу.

— Папа, ты идешь на смерть?

Ольми покачал головой.

— Не знаю.

— Что передать маме?

Ольми вручил ему блок.

— Вот это.

Тапи сунул блок в карман, шагнул к отцу и порывисто обнял его.

— Не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы насовсем. В тот раз я не смог этого сказать. — Он отступил, и Ольми увидел на его щеках слезы.

— Боже мой, — тихо вымолвил он. — Ты умеешь плакать.

— Разве это плохо?

Ольми коснулся слезинки пальцем и сказал:

— Нет. Я всегда жалел, что разучился.

Они вышли из квартиры, и Ольми запер дверь. В коридоре они молча кивнули друг другу и быстро зашагали в противоположные стороны.

«Твой сын очень похож на тебя», — напомнил о себе ярт.

— Даже чересчур, — сказал Ольми вслух.