Глава 39

ПЕРВЫЙ БИОН

Уверенно встав на диск холодного, жесткого света, Гентун летел между сияющими серебристыми трубами, над глянцевитыми каньонами, вдоль многомильных стен, до самых верхних ярусов Первого биона – на территорию урбаний Великих Эйдолонов.

Когда-то – если верить легендам – люди считали, что Вселенная просуществует не дольше нескольких десятков миллиардов лет. Никто из обитателей Яркости – теплой, сверкающей утробы последнего триллиона столетий – понятия не имел, как долго будет тянуться история, как часто станут повторяться ее жестокие шаблоны: войны, которые шли миллиарды и даже триллионы лет – уничтожение квадриллионов мыслящих существ, – сожжение несметного количества небес идиотским пламенем несчетных преисподних. Вслед за неизбежной бесплотной божественностью мириадов цивилизаций последовал столь же неизбежный коллапс, низвержение к индивидуальным телам, ввергнутым в мрачное невежество, забвение утраченных вершин… Циклические подъемы и спады – словно удары сердца, раздираемого бесконечным и безжалостным временем.

Никто из живших в изначальные миллиардолетия и представить не мог, что стареющий космос станет дряблым и фрагментированным, что его частям потребуется перепланировка, достройка, замена – и что осколки забытого прошлого станут откалываться, дрейфовать и ударяться о настоящее.

Что же касается последнего Триллениума, залитого тенью нависшего Хаоса, то большинство легенд повествовало об эпохе Войн за материальную массу. Бозонные Асуры переросли границы своего господства над световыми годами темной материи, претендуя на власть над всеми… но их покорили мезонные Канджуры, коих, в свою очередь, разбили Девы – созданные по подобию интегральных кварков. Расе Дев пришлось уступить место ноотикам. Ноотическую материю вряд ли можно вообще считать материей – скорее, это нечто вроде ковенантного соглашения, связывающего пространство, фатум и два из семи аспектов времени – темпоральные степени свободы.

Ноотики – самоназвание: Эйдолоны – поместили всех выживших в искусственные галактики и почти каждого заставили обратиться в себе подобных. Последние остатки первородной материи перевезли и законсервировали в местах с наиболее длительными периодами непрерывной истории, в число которых входила и Земля, – превратив их в своеобразные ковчеги.

Лишь слуги старой Земли – по большей части Ремонтники и Формовщицы – получили соизволение остаться первородными. Впрочем, в основной своей массе они решили-таки сменить сущность. На какое-то время даже Гентун поддался искушению – пока его не поставили на должность Хранителя. Ноотическая материя гарантировала более безопасную и удобную среду обитания, более эффективные мыслительные процессы и куда более разнообразные и предельно изощренные органы воздействия. В каждой элементарной частице ноотиков был заранее запрограммирован набор всевозможных поведенческих характеристик, которые можно было встраивать в беспрецедентные по своему масштабу функции – предельная форма порабощения.

В последние века Триллениума полный ментальный контроль своего ноотического «я» превратил большинство этих разумов в эксцентриков самого разнообразного – неисчислимого – толка, тем самым гарантируя их доминирующее положение.

Что же касается Гентуна, мифы о Войнах за материальную массу до сих пор служили ему великим уроком: в обществе демиургов простой смертный обязан вести себя скромно.

Фотонный диск быстро скользил сквозь перемежающиеся регионы материи и света, над плотными жилищами и дорогами, вдоль которых шагали столь же плотные обитатели, хотя когда механическое движение им наскучивало, они взлетали ввысь, подобно эфемерным вихрям, переходя на более бесплотные пути – в царство разума, пульсирующего искусством и достижениями десяти триллионов лет истории.

Диск пролетал над ленточными кварталами, населенными бывшими Девами, которые ныне отказывались от любых технологических новшеств, за исключением самых экстремальных. Они настояли на том, чтобы их жилые районы были построены в виде бобин, медленно разматывающих ленты обновления и локализации шириной с пол мили, каждую из которых усеивали фестоны пузырчатых обиталищ, когнитивных галерей и регенерационных ферм. Толпы имажинантных образов – ментальных проекций местных жителей – обрели форму вокруг Гентуна, проявляя вялое любопытство – но, распознав в нем низкородного Ремонтника, тут же сплющились и поблекли.

Порой Гентуну приходило на ум, что наиболее продвинутые урбании Кальпы были ничуть не менее странными, чем внешний Хаос, – пока не наступал очередной шанс узреть его воочию. В сравнении с ним высшие урбании и ленточные кварталы были не в пример уютнее и привычнее.

Даже здесь трудно потерять разум – свою душу, – но там, за границей реальности…

Фотонный диск ловко закладывал виражи, танцуя по вьющейся дорожке – судя по всему, ради собственного удовольствия, – потом замедлился и на последних милях открыл канал связи с охранным подразделением Астианакса: роями машин, которые ничем не отличались от ярусных смотрителей – если не считать размера и запасов смертоносной мощи.

На высшем уровне Кальпы, окружавшем коренной цоколь Разбитой Башни, располагались урбании, исполинской медузой выраставшие из скального фундамента и прикрытые колпаком рассеянного голубого света, чье отражение растекалось по неботолку. Вертикальные ребра урбаний – высотой до восьми миль – медленно колыхались, меняя цвет с багряного на зеленый и алый. При внимательном рассмотрении ребра распадались на стековые пакеты горизонтальных обиталищ, которые непрерывно перемещались друг относительно друга, никогда не повторяясь и вечно образуя новые сочетания.

В каждом размещалось по несколько миллионов Эйдолонов.

Даже здесь, в последнем городе…

Скука, скука, бесконечное повторение развлечений, затем унылое забывание – и вновь свежий восторг…

Диск приблизился к приемной платформе. В гуще роившихся стражей возникло крошечное яркое изображение – сфера с экваториальным поясом изумрудного света, «державное яблоко», регалия монаршей власти и символ привилегий Астианакса Кальпийского.

Стражи идентифицировали Гентуна и разошлись в стороны, давая дорогу.

Хранитель ступил на платформу. Диск исчез с легким хлопком, оставив после себя голубое сияние, растворившееся в полу, который расцвел алыми и золотыми многоугольниками – ритуал столь же древний, как и титул самого Астианакса.

Вереница многоугольников побежала вглубь, показывая дорогу.

Путь вел к одной-единственной, ничем не примечательной двери. За ней, как было известно Гентуну, лежали наиболее приватные помещения и ведомства Астианакса. Однако впервые Хранителю Ярусов была дозволена аудиенция с последним Ратуш-Князем в его личном горнем месте.

 

Глава 40

ЯРУСЫ

Молодежь вернулась из экспедиции, сжимая в руках только три книги – и все их нашла Тиадба.

Кхрен с подростками отстали через несколько часов, затем вообще бросили поиски и занялись другими развлечениями.

Джебрасси проводил Тиадбу до ее ниши; она расстелила на столе трясоткань, выложила плащ Грейн, затем достала три горшка с позаимствованными буквожуками.

Юноша стоял в сторонке, охваченный благоговейным трепетом – он и думать не думал, что буквожуки годятся на что-то путное, в свое время даже питал презрение к тем, кто увлекался их разведением и коллекционированием. Представить теперь, что с помощью жуков можно читать настоящие книги, да еще написанные древними знаками… нет, он не был суеверным, но комната уже сейчас казалась переполненной призраками прошлого…

Ранний оранжевый свет нового пробуждения расходился по неботолку и вливался в нишу.

Тиадба с гордостью разглядывала горшки и книги.

– Мои друзья по креш-яслям всегда хотели узнать, что могут рассказать их старые жуки.

С сияющим видом она поглядела на Джебрасси, который упорно держался в тени.

– Сколько времени это займет? – спросил он.

– До похода осталось меньше десяти пробуждений. Если не спать, то… – Она коснулась пушка на носу и насмешливо присвистнула. – Что, боишься, вояка?

– Осторожность и тебе не помешает. Тут есть чего бояться.

– Мы уже так много видели и сделали вместе. Даже книги нашли.

– Это ты нашла свои книги, – поправил он.

– Нас будут тренировать для похода. Чего еще нам желать? Чего бояться?

Тиадба пришпилила разостланную трясоткань, размеченную знакомыми символами и словами, которые чаще всего составляли молодые буквожуки. Перед партнерами стояла задача отметить слова, которые формировали жуки древние, с их непонятными буквами, потом сравнить надписи между собой – найти сходства; затем транслитерировать.

Лишь тогда, возможно, им удастся расшифровать книги, как это раньше делала Грейн с ее товарками.

– Жаль, книги не расскажут нам, что сейчас находится снаружи, – посетовала Тиадба. – Понимаешь, в последнем сне твой визитер сказал, что…

– А? – Лицо Джебрасси потемнело. – Чего он тебе наплел? А может, ты с ним спала?

– Дети, вопросы полагается задавать по одному, – улыбнулась Тиадба, прикоснувшись к обоим ушам. Из всех ее манер молодому воину меньше всего нравился этот снисходительный, наставнический жест. Да вот беда: все остальные ее жесты, в том числе прикосновения, ему очень нравились… пожалуй, даже слишком.

Обратного хода нет – хоть с визитерами, хоть без, с книгами или без оных.

– Он мало чего рассказал, – поделилась воспоминаниями Тиадба. – И был совсем невеселым. Похоже, в их мире какие-то сложности. Что-то у него не ладилось. А теперь ответ на твой второй вопрос: нет, я не занималась с ним любовью. В блужданиях нам и без того сложно. А еще он сказал, что книга повествует о странствиях – далеко-далеко, за пределами Кальпы, среди каких-то звезд, если я правильно запомнила это слово.

– Мне надоело играть роль ниши, в которую без спросу вселяются бродяги, – мрачно сказал Джебрасси. – И я устал жить в неведении.

Он раздраженно поддернул подол куртуники и плюхнулся на табурет подле стола.

– Ладно, пусть катится в выгребную яму. Рассыпай жуков.

Тиадба вручила ему мягкий серый прутик, которым пишут на трясоткани, открыла первый горшок и положила его набок. Жуки – длинные, глянцево-черные, с пятью парами лап и голубыми карбункулами глаз, – полезли наружу, щебеча и стрекоча. Ничуть не обиженные за содержание в тесноте, они просто желали разбежаться по сторонам, а потом снова собраться в компании и возобновить нескончаемую игру в слова.

Жуки в двух соседних горшках таращились сквозь крышку с пробитыми дырками и тихонько шевелили усиками. Девушка выпустила и эту партию. Чем больше жуков, тем длиннее слова.

Тиадба взяла палочку и присела возле Джебрасси. Тот уже записывал простейшие комбинации, по мере того как самые старые жуки подползали друг к другу, формируя параллельные ряды.

Тиадба благоговейно раскрыла первую книгу.

Миновало два периода бодрствования, заполненных тяжким, изнурительным трудом, прежде чем она решилась рискнуть сделать хоть какие-то предположения о тексте. Джебрасси уже знал, что в книге встречается имя – Сангмер. Юноша оказался способнее Тиадбы в деле транслитерации букв древнего алфавита. Впрочем, скоро стало ясно, что речь в тексте шла не просто о Сангмере: книга была написана им самим — новая и неожиданная концепция для новоявленных исследователей.

– А интересно, что чувствует человек, когда пишет про свои приключения? – задумчиво произнесла Тиадба, отряхивая те участки трясоткани, где транслитерация и перевод оказались ошибочными. На пол посыпалась серая пудра, оставленная писчими прутиками.

– Для начала надо хотя бы устроить себе приключения, – сухо заметил Джебрасси. – Древнее племя слишком робкое, где уж нам осмелиться на такое.

Он откинулся на спину, зевнул и потянулся, приглашая к соблазнительным обниманиям.

– Ерунда, – отрезала Тиадба. – Я член племени, но робости во мне нет. Как и в тебе.

– Это точно, – согласился Джебрасси. – Хотя мне лично было бы неловко описывать свою жизнь от начала и до конца. Нет в ней ничего интересного – пока что.

– То есть ты хочешь сказать, что описывал бы только интересные части, – кивнула Тиадба. – В противном случае твои читатели… ой, смотри, я только что придумала новое слово! – Девушка расцвела от удовольствия. – Итак, твои читатели решили бы, что у них есть дела получше. Например…

Она прильнула к Джебрасси, и юный воин понял, что до сих пор обладает талантом отвлекать ее от работы – пусть и на короткое время.

Содержание первых параграфов несколько прояснилось еще до того, как заря четвертого пробуждения осветила неботолок.

Не вполне понимая, как надо пользоваться книгой, они решили начать с обоих концов; затем, потеряв нить, перелистнули страницы до середины. Постепенно до них дошло, что эта книга отличалась от той манеры, в которой древнее племя рассказывало сказки своим детям: повести традиционно начинались в самый напряженный, гибельный момент, и лишь после нескольких приключений возвращались к началу, чтобы объяснить, в чем, собственно, состоит смысл этих происшествий. Сказания древнего племени чем-то напоминали головоломки.

Эта же книга приступала к рассказу с самого начала – стоило лишь открыть обложку справа – затем переходила к середине и, наконец, заканчивалась возле левой обложки. Когда они разобрались с правилами транслитерации, то выяснилось, что язык не очень сильно отличается от их собственного, чему Джебрасси был немало удивлен – ведь столько времени прошло.

– Слушай, по идее повествование должно быть очень древним. Отчего же в нашей речи так много одинаковых слов?

– Но ведь в противном случае ее нельзя было бы прочесть, – резонно заметила Тиадба. – А кто-то хочет, чтобы нам это удалось… Или, что тоже вероятно, нас намеренно придерживают в развитии. Нам недостает естественности. – За неимением лучшего, здесь она использовала термин, означавший легкость, с которой дети привыкали к опекунам. – Давай попробуем прочитать вслух, что у нас получилось. Вряд ли это слишком сложно.

Однако у Джебрасси зародилось новое подозрение.

– Сангмер не принадлежал к нашему племени, – сказал он, подсыпая буквожукам смесь из сушеного парса с катлуповой сечкой. Поедая корм, жуки тихонько пели. Особи постарше, по-видимому, не очень-то жаловали парс, потому что, выбрав сухие зернышки, они сгребали их на край стола и спихивали вниз.

– Ну и что? – пожала плечами Тиадба. – Может, он был Высоканом.

– А эти новые слова… странные они какие-то. Ум за разум заходит. Вот это, например, что такое?

– Я думаю, это число. Только очень большое.

– Да? А что означает «световой год»?

– Ты читай, читай… Разберемся по ходу дела, – приказала она, игриво щелкнув его по уху.

Джебрасси принялся старательно читать вслух. Когда у него начинал заплетаться язык, вступала Тиадба. Так, на пару, они осилили некое «предисловие» (вводные страницы, предположили они) и приняли прочитанное за чистую правду, подобно невинным детенышам, едва покинувшим креш-ясли. Многое, очень многое было за гранью постижения… всего лишь звуки, поднимавшиеся со страниц, но звуки эти несли зловещий, и тем самым убедительный смысл, словно Джебрасси с Тиадбой обладали какими-то общими врожденными чертами, точками соприкосновения с Сангмером и теми, кого он описывал.

Мы вышли в гибельное странствие меж разбитых галактик в свихнувшемся корабле – умерли и воскресли, чтобы вновь возжаждать смерти, – мы вернулись к родному очагу путями ужаса, неся спасение Земле – и когда мы прибыли, то наш триумф стал нашим палачом, нашему безумию славословил круг обожателей, которых мы некогда считали смертельными врагами.

Сквозь тернии обрел я силу и малую толику свободы, – чтобы отдать их без остатка за любовь, час утраты которой еще поджидал меня. Таков исход моего путешествия в царство Шен, чьи обитатели отрицают свое происхождение от людей и не признают общности с народом пятиста галактик.

Я пишу эти строки ради одной цели: возродить энтузиазм Кальпы, которую почти не заботит то, что лежит за ее стенами; я надеюсь на повторное разрешение – пусть не поручение, так хотя бы соизволение – совершить последний поход, куда более краткий, куда более опасный, – поход, из которого никому из нас не суждено вернуться.

Джебрасси втянул воздух сквозь зубы.

– Вряд ли нас ждет счастливая повесть, – тихо пробормотал он.

– Боюсь, ты прав…

Юноша бережно отодвинул любопытствующего жука, который пытался залезть на раскрытую книгу, и вместе с Тиадбой, сплетя под столом пальцы, обратился к следующей странице.

Продолжение, как выяснилось, далось сложнее – буквожукам надоело, что их все время перетасовывают, и они перестали составлять полезные строчки.

В конечном итоге Джебрасси прикрыл веки и вскоре задремал. Убедившись, что он спит, Тиадба забежала вперед на толщину пальца. Ей казалось, что она способна чувствовать книгу – ее связи, ее форму, – так что теперь, предоставленная самой себе, она инстинктивно решила перескочить к страницам, которые могли бы – почти — ответить на ее вопросы.

Моя супруга, сконденсированная из забытых принципов…

Пылающий нимб, вековечная тень…

Мы примирились с Ишанаксадой – самой энергичной, разумной и могущественной из всех известных мне женщин, – даже слились в «плоть едину». В нашей жизни она стремилась к совершенству посредством конфликта, к идеалу путем раздора, к исправлению через победу и поражение – величайший вклад Gens simia [8] в человеческий триумф Триллениума, по ее словам – и я не смею оспаривать ее странные познания.

Подобно всем Девам, она связывает себя с Gens simia Дщерь Великого Эйдолона, единственная и уникальная во всех отношениях, цепляется за семейные узы прошлого – какими бы искусственными они ни были, особенно в ее случае.

Мои парентали, как и все прочие Ремонтники, столь же иррационально настаивают на своем происхождении от Gens avia [9] – наследие, уходящее глубоко в эпоху Яркости. Никто не понимает ныне сии корни, – но оставшиеся пряди почитаемы и заботливо хранимы…

В середине свадебного торжества мои парентали потребовали уплатить традиционную виру за ритуальное пожирание и проглатывание предков, которое практиковали Gens Simia в обрядах «Насыщения». Должен признаться, что Ишанаксада извращенно наслаждалась этим мифом. Она с энтузиазмом уплатила виру, и вскорости я узнал, почему – когда она заявила права на господство в брачном гнезде.

Таковы суть причины нашего первого диспута в качестве связанных законными узами партнеров, глупого спора о Пиршествах-из-Дичи. В разгар этих архаичных, ритуальных безумств я уступил ее домогательствам, кротко склонив выю, – и вынужден был терпеть, храня скорбное молчание, пока она грызла мою так называемую «ножку», глодала «крылышко», после чего занялась «грудкой». Увы, во сохранение личного достоинства пришлось мне усмирить естественно-природные реакции.

Ишанаксада взглянула мне в лицо, отирая алые от крови губы и наблюдая за тем, как регенерирует моя истерзанная плоть, заявила о том, что мы составляем собой идеальный баланс, – что она и впредь будет насыщаться, а я будут обязан служить ей в качестве брашно, получая за это ничтожнейшее вознаграждение.

Я полагал, она шутит. Однако вскоре обнаружил, что такие шутки весьма докучливы…

Тиадба подчеркнула последние слова ногтем, не вполне понимая, что они означают. Девушка злилась, испытывая дискомфорт от вещей, которые казались странными. «Она что, его вправду грызла?» – прошептала она ошеломленно. Тиадба подумала даже, что такие пассажи вряд ли годятся для Джебрасси, и решила вырвать страницу – однако та оказалась слишком прочной и не поддалась.

И все же что-то шевельнулось в ней, где-то глубоко внутри. Мерное течение незнакомых слов проникло в душу, разбередило воспоминания о событиях, которые девушка, по ее собственному убеждению, никогда прежде не переживала.

Прежде чем перевернуть следующую страницу, она, сама пребывая в полудреме, бросила взгляд на Джебрасси – такой умиротворенный, лежит рядышком – и подумала о партнерах, о парах, о любовниках – существовавших во всех непостижимых мирах времени.

 

Глава 41

Астианакс принял Гентуна возле прозрачного стенда со сверкающими ноотическими инструментами, которые он методично прикладывал – не касаясь – к симулакрическому изображению. Объект его занятий в какой-то мере напоминал представителя древнего племени, хотя и был массивнее, плотнее, не столь грациозен и отличался пониженной волосатостью.

Окружавшая их зала менялась по прихоти Великого Эйдолона. Гентуну пришлось несколько раз перейти с места на место, чтобы его чем-нибудь не опалило, обморозило или попросту раздавило. Из уважения к князю он поначалу перевел свой плащ в минимальный режим, однако теперь попытался незаметно поднять уровень защиты.

И это еще Астианакс пытался быть вежливым.

– Порой я задаюсь вопросом, – начал тот, поворачивая симулакру. – Неужели наш земной предок выглядел вот так? Он не столь симпатичен, как твои питомцы из древнего племени, разумеется… но все же более убедителен в своей неуклюжести и топорности.

– Весьма убедителен, – согласился Гентун. – Впрочем, мы никогда этого не узнаем. Архивные свидетельства давно утрачены.

– Было бы забавно сравнить, – вслух размышлял Астианакс. – Если, конечно, ты не боишься конкуренции.

Симулакра глазела на них, недоуменно хлопая ресницами.

– Как полагаешь ты, Хранитель, если я закреплю его форму и выпущу в Ярусы, он тоже будет видеть сны? – спросил Астианакс. – Станет ли он вести себя подобно нашим предкам, при каждом сновидении сбрасывая ненужные мировые линии, непройденные судьбы?

Эйдолоны редко поминали судьбу. Их внутренняя организация препятствовала появлению вариаций вдоль пятого измерения – все фатумы автоматически оптимизировались в единый путь. Такое отсутствие гибкости делало их особо уязвимыми перед лицом Хаоса.

Гентун обошел вокруг симулакры.

– Возможно, – наконец сказал он.

– Если бы удалось проследить комбинированную прядь этого создания и его племени к истоку, – продолжал Астианакс, – связать столь сенситивное, сотворенное из первородной материи животное с его ближайшими предками, сколь бы далеко они ни отстояли… смогло бы это существо дать нам свидетельства об утраченном прошлом? Впрочем, для этого пришлось бы постулировать, что его мировые линии способны стыковаться и совмещаться с аналогичными прядями ретрокаузально – подобно примитивным генетическим цепочкам.

– Такие эксперименты уже проводились, но без положительных результатов.

Гентун осторожничал: неизвестно, что конкретно знал Ратуш-Князь, или какой информацией успели обменяться Великие Эйдолоны за половину вечности, потраченной на увертки и отговорки.

– И все же именно в этом заключается твоя цель – подтверждение некоего события в далеком прошлом. Финального акта разрушения. Я прав?

– Вы никогда не ошибаетесь, – поклонился Гентун.

Астианакс заморозил симулакру, затем растворил ее.

Ком первородной массы влажно шлепнулся на платформу.

– Забавы от скуки, – сказал Эйдолон. – Разговаривал ли ты в последнее время с Библиотекарем?

– Я нанес визит в Разбитую Башню семьдесят пять лет тому назад, – ответил Гентун. – Удалось запланировать встречу по поводу Ярусов, однако до сих пор меня не вызывали.

Он отлично знал, что нет смысла прятать очевидную правду.

– Хранитель, ангелинам Разбитой Башни ты доложил о каких-то изменениях на Ярусах. Я же полагал, что найдется некто, кто и меня поставит об этом в известность. В конце концов, мы с Библиотекарем с давних пор сотрудничаем в рамках данного предприятия.

– Презренный клеврет не смеет передавать послания между Великими Эйдолонами. – Гентун знал, что над ним презрительно насмехаются. Чего еще можно ожидать от Эйдолонов? – в сравнении с Ратуш-Князем Хранитель был ничтожнее грузопеда на пыльной тропинке.

– Я слышал, что Библиотекарь до сих пор трудится над радикальным устранением наших… м-м… осложнений, – сказал Астианакс.

– С Разбитой Башни нисходит много слухов, – уклончиво ответил Гентун. – Я недостаточно информирован, чтобы знать, когда и чему верить.

Астианакс внимательно посмотрел на Хранителя. Мало что можно было утаить – любой Великий Эйдолон способен просканировать рядового Ремонтника за секунды.

– Ремонтники и Формовщицы по меньшей мере полмиллиона лет занимаются текущим штаммом древнего племени.

– Ничто из того, чем занята наша Формовщица, меня не удивляет. Она и без того крайне редко выполняет мои просьбы.

Вспышкой Астианакс дал понять, что оценил юмор. В рассеянном фоновом излучении плащ Гентуна пошел опалесцирующими пятнами.

– Порой мне кажется, что этот город никогда не удастся взять под контроль. Я чуть ли не с радостью посмотрел бы, как с этим справится Тифон.

Гентун непроизвольно передернул плечами.

Астианакс одобрительно кивнул.

– Да, Хранитель, я отчетливо вижу, что ты не настроен предавать Кальпу. Или Библиотекаря. Здесь нет тайны, Ремонтник, – лишь твое полное неведение о прошлом, о том, что же в действительности произошло между Библиотекарем и Ратуш-Князьями. Тем не менее я хотел бы получить негласный и полный отчет о положении дел на Ярусах – точную копию доклада, который ты сделаешь Библиотекарю, когда он тебя вызовет.

– Разумеется, – поклонился Гентун.

К его удивлению, Астианакс не сделал жеста, означающего конец аудиенции. Вместо этого что-то изменилось в самой зале. Ангелины вздрогнули и затуманились, перейдя на верхний уровень бдительности – и ошеломленный Гентун понял, что сейчас лицезреет коренное «я» Ратуш-Князя, который напрямую контролировал свой эпитом. Сияние глубинной ипостаси резануло по глазам. Впрочем, цветовой тон слов, изрекаемых непосредственно из ядра Ратуш-Князя, стал куда менее наглым, можно сказать, доверительным.

Ангелины сосредоточили все внимание на Гентуне – своего рода изумленное предупреждение. Столь неформальный уровень аудиенции был неслыханным – чуть ли не беседа двух равных. Такой оборот дел ангелины нашли почти невыносимым.

– Я очень хорошо помню Полибибла, когда он был одним из девов, – промолвил Ратуш-Князь. – Крошечное создание в сравнении с тем, в кого он превратился сейчас. Он пришел и вместе с благолепным даром выживания принес с собой так много беспокойств… Да, сначала я поддержал – затем попытался взять под контроль – вновь начал поддерживать нашего Библиотекаря; старался понять его планы, проникнуть в метод мышления – постичь всю его интегральную сущность. И потерпел поражение. Несть равенства даже среди Великих Эйдолонов, и я стал меньшим из двоих – тут сомнений нет. С другой стороны, Библиотекарь уже давно бы уничтожил оставшееся нам время, если бы не усилия Ратуш-Князей. Кальпа дополнительно прожила несколько сотен миллионов лет – не спорю, по большей части одно и то же, своего рода старческий умиротворенный покой после безрассудной юности и бесконечной зрелости…

Между ними вдруг возник визуальный элементаль – три фрагмента перекрученной головоломки. Состыковавшись, части сформировали шарик размером меньше сжатого кулака Гентуна, с крайне хитроумным рисунком, напоминающем плетенку.

– Прими мнемоноид, Хранитель. Сообщение или, если угодно, память, которая проявится вновь в нужный момент времени – когда времени не останется, если точнее. А до тех пор эта память будет храниться глубоко внутри, недоступная взгляду.

Гентун почувствовал, как фокус его внимания дернулся влево, затем вправо. Головоломка – стремительная юла из перекрещенных колец, обвивающих… пустоту…

Эта пустота притягивала, и на бесконечный миг его мысли словно застыли. До Гентуна доносился голос Астианакса, богатый обертонами, подчиняющий себе, повествующий о стародавних событиях… но каждое услышанное слово проскальзывало мимо сознания. Гентун, дрожа от собственного нахальства, отважился спросить:

– Почему вы отправили ее в ссылку?

Ответ сохранился в его памяти, хотя все остальное поблекло и стерлось.

– Сомневаюсь, что ты, Ремонтник, способен понять скромность Эйдолона. Во всех своих проявлениях я стремился быть непритязательным. Однако я вижу мрачную угрозу, нависшую над Кальпой. Если все части Вавилона будут собраны вместе, городу – и всему остальному – придет конец. Их завершение и единение обманным путем побудит последние великие силы нашего космоса начать все сначала. Я говорю о подвижном в своей неподвижности Брахме, который проснется; о Мнемозине-примирительнице, которая в свое время находилась среди нас, но теперь будет вынуждена явить свой истинный лик; и я говорю о Шиве и его восторженном танце уничтожения… Но знаешь ли ты, о Хранитель, что такое Вавилон?

Астианакс коснулся своей мантии, и Гентун узрел гомункулов – служек Вавилонского Столпа, – карабкающихся по спиральным лестницам с террасы на террасу, которые рядами шли вдоль стены, убегавшей вверх, вниз, влево и вправо – по-видимому, в бесконечность. С террас открывался доступ к полкам, грузно осевшим под чудовищным количеством древних, переплетенных инкунабул. В далекой дымке смутно проглядывали очертания других лестниц, возносившихся на немыслимые высоты и уходивших в бездонные глубины.

Гомункулы по очереди брали тома с полок, просматривали их, хмурились и возвращали на место. Книга за книгой, полка за полкой, уровень за уровнем…

Взгляд в противоположную сторону показал Гентуну, что он находится в узком ущелье, чья вторая стена несет на себе столь же огромное число томов на столь же колоссальном количестве полок. Две исполинские стены, казалось, сливались в исчезающую вертикальную кривую. Этот оптический феномен изящно намекал на искажение пространства – и бесконечность поиска.

Цепочки символических данных, превосходящих границы исчисления – во всяком случае, для рядового Ремонтника. И, вполне вероятно, даже для самого Библиотекаря. Каждая история, каждая повесть, последовательности фактов, верные и ошибочные теории, затерянные в несказанном лабиринте перемешанных, не поддающихся расшифровке текстов…

– Ничто не превзойдет масштабы Вавилона, когда он будет завершен. Здесь будет все – все возможности, весь вздор, вся гордыня, все поражения… Воистину он явится величайшим творением из когда-либо созданных. И самым опасным.

В уме Гентуна меж тем вспыхнул вопрос, пусть даже – а может, и потому что – на него нельзя дать ответ: «Что более важно для Вселенной – хаотический вздор или же вещи, которые, как нам представляется, мы способны прочесть и постигнуть?»

– Я ничего в этом не понимаю, – спокойно сказал он, смежив веки, хотя внутри все дрожало. Вавилон превысит саму Вселенную…

– Не важно. Достаточно, чтобы ты понимал, что не завершил свою работу, – ответил ему Ратуш-Князь. – Но ты ее завершишь. Не пройдет и нескольких пробуждений, как Хаос прорвется сквозь наши защитные рубежи. Я признаю свое поражение. Не осталось ни выбора, ни поводов для отсрочки. Я передал ключ от города ангелинам в Разбитой Башне, и моя власть перешла вместе с ним. Мне известно, что ты долгое время питал надежду последовать за своими питомцами и пересечь границу реальности. Что ж, иди, Ремонтник. Нет больше городских законов, могущих тебя остановить. Поступай как знаешь, но доставь особей древнего племени в Натараджу – если она до сих пор существует. Оставшиеся нам периоды сна и пробуждения промелькнут и исчезнут. Планам Библиотекаря суждено реализоваться. Мы больше не встретимся с тобой – в этой реальности…

Астианакс посерел как древний монолит, и его ипостась перетекла в иную точку локализации.

Экстраординарная аудиенция завершилась.

Один из ангелинов сопроводил Гентуна к платформе, где уже поджидал фотонный диск.

Хранитель отслеживал вторжения достаточно давно, чтобы понять значительную долю сказанных Астианаксом слов – или недомолвок. Генераторы реальности ослабли до такой степени, что были неспособны защитить хотя бы один бион.

Пришло время решительных действий. Гентун обязан положить гуманный конец этому эксперименту – сделать последнюю попытку выполнить поручение тысячелетней давности, чего бы там ни желали или сколько бы ни дебатировали Эйдолоны сущность конца времен.

Хранитель смутно понимал, что играет роль последнего средства, оставшегося в арсенале Ратуш-Князя.

 

Глава 42

ЯРУСЫ

Ради Грейн Формовщица уступила настояниям Гентуна и сделала то, чего не происходило никогда, – она покинула креш-ясли.

Невидимками проникли они в нишу старой саммы и дождались ее пробуждения. Формовщице было приятно знать, что Грейн, несмотря на всякого рода вмешательства, до сих была способна видеть сны. Да, это племя отличалось большим числом сильных сновидцев. Формовщица пригнулась и положила широкие, крепкие пальцы на лоб Грейн, затем прошептала:

– Ответь, кто лучше всех годится для этого последнего похода, а кто – для визита в Разбитую Башню.

Грейн не нуждалась в голосе для ответа.

Формовщица отпустила ее.

– Да, она умеет разбираться в людях – подобрала весьма сообразительную пару.

– Пара? Бридинговая? – переспросил Гентун, подойдя ближе.

– Этого они еще в себе не открыли.

– Разумно ли разлучать бридинговую пару? – задал Гентун риторический вопрос.

Формовщица решила не утруждаться ответом: ее должность не предполагала высказывать мнения, и, спасибо городу, этого никогда не случится. Она просто занималась формовкой – не предаваясь чрезмерным раздумьям.

– Они ходили на заброшенные ярусы, искали себе книги. Как и всегда, – пояснила она. – Грейн подсказала им полки, которые склонны повторять повести о Сангмере и Ишанаксаде. О разлученных любовниках…

– Ты можешь сказать, что ей снится? – спросил Гентун.

– О, это мне известно уже сотню лет, – ответила Формовщица. – Все инструкторы со времен первой партии видят один и тот же сон. Грейн снится, что она входит в группу древних самок – по всей видимости, еще в эпоху Яркости. Детали малопонятны, разумеется, но, похоже, они выискивают талантливую молодежь, точно так же, как это делала она вместе со своими сестрами…

Формовщица вновь коснулась Грейн и пробормотала:

– Жаль с ней расставаться. Столько трудов… Моя любимица.

Грейн дернулась во сне. В лице читалась скрытая тревога, ничуть не связанная с их присутствием.

Гентун прикрыл веки.

– В таком случае, мы с ней хорошо знакомы, – сказал он.

Формовщица не сумела подавить все свое любопытство.

– Каким образом? Получается, и ты видишь сны, Хранитель?

– Не забудь изъять инструкторские книги.

Формовщица поглядела на старую самму; помедлив, протянула руку к ларцу, открыла пальцевый замок и достала книги – все пять. Они с легкостью поместились в многочисленных манипуляторах Формовщицы.

– Не надо ее будить. Такая потеря будет очень горька для нее. Впрочем, не подумай, что я сентиментальна.

Они покинули нишу. Теперь в нее вошел Бледный Попечитель, неторопливый и молчаливый. Он накрыл Грейн своими крылами, и, едва заметно вздрогнув во сне, она покинула этот мир.

Жест милосердия, если учитывать то, что неумолимо надвигалось.

– Приведи мне юного самца, – приказал Гентун.

– А его подруга?

– Она отправится в поход. Найди еще людей – желательно их товарищей, если они ими обзавелись. Делай что хочешь, но заверши подбор походной группы и ускорь их подготовку.

 

Глава 43

Звук начался низкой и тяжелой нотой – басовитым гулом, от которого завибрировали стены ниши. Джебрасси открыл глаза и, дернув рукой, смахнул одну из драгоценных книг со спальной подстилки. Последнее, что ему помнилось перед сном, было мягкое, ритмичное дыхание Тиадбы – сладкое и умиротворяющее. Однако сейчас место рядом с ним пустовало.

Он сел, прислушиваясь, и подумал, что в шуме повинна сама Тиадба, занимающаяся домашними хлопотами.

Кстати, где она?

Впрочем, звук был слишком силен, слишком громок. Возникало впечатление, что Ярусы дрожали в лихорадке.

Путаясь в разбросанном постельном белье, Джебрасси накинул куртунику и бросился к двери, которая распахнулась наполовину и почему-то не хотела открываться дальше. Неясно отчего, но это страшило сильнее, чем непрестанно усиливающийся звук.

Тряска не давала удержаться на ногах.

Поверх глухого гула возник еще один звук, не менее пугающий, однако куда более высокий по тону – визг и вой, словно дикой болью мучились какие-то твари.

Джебрасси протиснулся сквозь щель и в коридоре упал на колени. Еще чуть-чуть – и рука коснулась бы глубокой, маслянистой черноты, расходившейся по коридорному полу, словно края резаной раны. Глаза пытались сфокусироваться на том, что падало в эту щель – мимолетное видение десятка мельтешащих пятен, чем-то походивших на сородичей по племени, пытавшихся вплавь выскочить из черноты, – но тут что-то ухватило его за плечо и развернуло кругом.

Колоссальный смотритель чуть ли не полностью занял коридор своей тушей – крылья сложены, крепкие, неподатливые руки вытянуты вперед, одна сжимает Джебрасси, вторая закидывает невод, плотную массу переплетенных светящихся волокон, которые всосались в черноту и – пусть даже на короткий миг – задержали ее расползание.

Смотритель оттащил Джебрасси в сторону.

– Ты уходишь, – сказал он бесстрастным, непреложным тоном.

Юношу приподняло над полом, и он повис, подобно кукле. Повернув голову, Джебрасси увидел, как Тиадба шмыгнула мимо серого панциря смотрителя в полуоткрытую дверь своей ниши.

Визг и грохот нарастали. К ним добавились крики Джебрасси, с болью вопрошавшего:

– Почему?!

Тиадба вытащила мешок в коридор – их книги. Повернувшись спиной к смотрителю, съежившись от страха, она позволила подхватить себя под животом и поднять в воздух. Их понесло задом наперед: они оба смотрели в бурлящий мрак, который заполнял противоположный конец коридора…

Рев, визг…

Сеть, сдерживавшая края черноты, растворилась. Мрак ринулся вперед, вскинув на гребень своей волны тройку, четверку, пятерку сородичей – Джебрасси не успевал их сосчитать, – в предельном ужасе прыгавших поплавками и перекрученных так, как ничто на свете не могло перекрутиться. Неведомая сила выворачивала их наизнанку и вновь сворачивала обратно – так, что кожа и внутренности то и дело менялись местами. При этом неизъяснимым образом его соплеменники все еще жили, дрыгали руками и ногами с невозможной скоростью – на пеньках шей волчком вращались головы, которые внезапно начали расти, – мутные пятна вместо глаз поползли в стороны, словно готовились взорваться…

Тиадба присоединилась к крикам и воплям.

И Джебрасси вспомнил. Он узнал. Он уже видел это, но в уменьшенном, более сконцентрированном масштабе. Они находились на самом краю вторжения – подобного тому, которое некогда всосало его опекунов.

Смотритель дергаными прыжками мчался по коридору, поминутно задевая и обдирая стены. Позади них туннель стянулся в тупик. К центральной лестнице спешили золотистые смотрители, повсюду раскидывая сети…

Не снижая скорости, их носильщик развернулся под крутым углом и, прижав болтающиеся тела поближе к корпусу, чтобы не ударить о какой-нибудь край, ворвался в некое помещение или, скорее, новый тип туннеля – гладкий и серебристый, – нечто вроде трубчатого коридора, который Джебрасси никогда еще не встречался.

Лифт! Наподобие того, что в Диурнах!

Джебрасси попытался дотянуться до Тиадбы, но не сумел даже коснуться ее кончиками пальцев. Она была жива – судорожно прижимала к груди мешок с книгами, – но изо всех сил жмурила глаза и безвольно кивала головой, покорная любому повороту судьбы.

Путешествие вдоль блестящей трубы практически не заняло времени, воздух набегал так быстро, что, несмотря на частичную защиту под корпусом смотрителя, с Джебрасси чуть было не сорвало одежду. Затем обнаженные участки кожи потеплели – беглецы вырвались из проема в дальней стене. Смотритель расправил крылья и плавной дугой воспарил со своей ношей над третьим островом. Джебрасси на пару мгновений удержал глаза открытыми – посмотреть, как высоко они находятся, – и его тут же стошнило.

Тиадба почти не было видно – только ступни болтались под вторым крылом, – однако вместе с опорожнением желудка на Джебрасси снизошло своего рода смирение, унылая покорность судьбе.

Первый и второй острова, располосованные на всю глубину, обнажили десятки уровней. Джебрасси со странной отрешенностью разглядывал разломанные стены, выпотрошенные ниши, водовороты удаляющегося мрака – сотни и тысячи осыпающихся фигурок…

Воздух наполнен гарью и тленом одновременно. Половина неботолка исчезла, открыв глазам нечто, ранее не виданное, – новый город поверх привычной небесной тверди, блоки и узлы незнакомой архитектуры, спиральные и серебристые арки, стены и дороги, перемещавшиеся в сложном танце излечения, пытавшиеся перестроиться и регенерировать, воссоздать безопасное убежище для других жителей…

Жителей, обитавших над Ярусами – которые тоже страдали – возможно даже, гибли в этот самый миг…

Смотритель поднял их над облаком расплывающейся черноты, однако даже высота не спасала от невероятной вони. Джебрасси опять потянуло на рвоту, но он был опустошен…

Донесся плач Тиадбы. Крылья и ноги смотрителя перестроились в положение для более гладкого полета, и девушка с юношей наконец взглянули в глаза друг другу. На лице Тиадбы читалось нечто такое, что превосходило границы понимания Джебрасси, границы его сочувствия…

Слезы бежали по ее щекам и слетали назад. За плачем Джебрасси все равно чудился ее смех – Тиадба рыдала и хохотала одновременно, от ужаса и ликования.

И тут они попали под удар – что-то уродливое и презрительное выбросило свою длань, проткнуло смотрителя, сделало его черным, покрыло коростой. Затем нечто едва коснулось Джебрасси – и его тело через край заполнилось мерзостным чувством и болью – болью столь страшной, что он не мог выразить ее криком.

 

Глава 44

ЗАЛИВ ПЬЮДЖЕТ-САУНД

Буря пришла с моря тугим валиком штормовых облаков, который напоминал мазок гигантской кистью, напоенной серой грязью. В ранний утренний час шторм быстро развернулся над полуостровом Олимпия, всосав в себя все местные тучи, стянув вместе и перенаправив спираль их ветров, аккумулируя и контролируя заряды зазубренных молний, – буря накрыла Пьюджет-Саунд гигантской, невозможной тенью – тенью титанической женщины.

Тень ринулась в глубь суши, затем повернула на юг, вновь свернулась. Казалось, она не могла отыскать некую желанную цель и потому в бешенстве хлестала крылами по городу. Самым пугающим ее атрибутом был не ливень, а молнии – сияющие пучки всех цветов радуги осыпали город раскатами громовых ударов, как будто чудовищными кулаками колотили по кафедральному органу.

Головы поворачивались, глаза обращались в одну и ту же сторону – жители со все возрастающим страхом наблюдали за тем, как усиливаются и учащаются сполохи. Не довольствуясь соскоками с неба на землю, молнии принялись загибаться вбок, проскакивать между небоскребами, выбивать окна, ползти по внешним контурам балок и перекрытий, окутывая башни злым электрическим кружевом, чтобы вновь извергнуться фонтанами возле тротуаров, насквозь пробивая плотную застройку – так рапиры пронзают куски мягкого сыра.

Взвыли сирены. Пожарные и полицейские машины внесли свой вклад в какофонию, звучавшую до самых окраин. Буря уплотнилась и наконец обрела цель. Если бы кто-то взглянул сверху, то увидел бы темный, мутный таран параллельно мосту на 90-м шоссе, который, протянувшись над озером Вашингтон, прощупывал себе дорогу мощным оголовком – гулом ударов, водяным вихрем, вспышками молний.

Итак, буря нашла искомое.

Она мчалась за стареньким белым мини-фургоном.

 

Глава 45

ВАЛЛИНГФОРД

Ой-ой-ой.

Надвигается беда…

Даниэлю хватило меньше минуты, чтобы распознать в буре охотника – однако тот явился не по его душу. Страшные события готовы были развернуться к югу от его квартала, к югу от городского центра.

Как только хлынул ливень и упали молнии, Даниэль немедленно оставил за спиной утренних водителей, гнавших машины на запад по Сорок пятой улице. Хватит тратить время на перекрестки и попрошайничество. Этим утром он перестал быть одним из тысяч серых мужчин и женщин, стоявших на замусоренных тротуарах возле развязок и съездов. С той жизнью покончено. Начинается новая.

В конце концов – и прежде всего – он умеет выживать.

Даниэль бросил взгляд на юг, отслеживая поступь бури. Ни вспышки молний, ни горизонтальные смерчи из облаков не могли подавить в нем новое чувство физической радости.

Вот уже два часа он наслаждался свободой от змеи в кишках. К этому моменту остатки Фреда потеряли способность оказывать сколько-нибудь значащее сопротивление. Тело было молодым и относительно здоровым – пусть даже и не в самой лучшей форме.

Там, в доме, Мэри до сих пор спала. На кушетке, прикрытый одеялом, валялся жалкий и выпотрошенный Чарлз Грейнджер – мертвый. «По крайней мере, я в этом не виноват», – подумал Даниэль в свое оправдание. Разваливающийся мешок мяса и требухи просто-напросто опустил руки.

Вновь обретя здоровье, Даниэль испытывал жесточайший, ничем не обоснованный приступ гордости за свою силу, свои способности. Тем более что – сейчас в этом не имелось никаких сомнений – в городе находились подобные ему – и их вот-вот «сколлекционируют».

В свой же собственный адрес он бодро мурлыкал «Dies irae».

Даниэлю не хотелось, чтобы буря, обнаружив искомое, застала его на улице. Даже на расстоянии нескольких миль «побочный эффект» был бы крайне неприятным.

Кроме того, из заброшенного дома требовалось забрать шкатулку, спрятанную в кладке камина.

 

Глава 46

ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ

При съезде с Западного моста мини-фургон тряхнуло. Плотно сидя в кресле водителя, бледный от напряжения Главк обогнал тащившиеся по левой полосе машины – слегка подправил мировую линию, когда мини-фургон занесло и правые колеса оторвались от асфальта, – возвратил машину на прямой курс и, отдуваясь, мозолистым кулаком смахнул с бровей капли пота.

В задней части салона Джек Ромер, упакованный в крепкий парусиновый мешок, просунул руку сквозь стянутую веревкой горловину и, не обращая внимания на покачивания и потряхивания, принялся ощупывать холодное металлическое днище.

Главк уже перестал насвистывать свои птичьи трели. Сейчас он как будто расхваливал разный товар, как много-много лет тому назад. «Яблочки-ранетки, ягода-смородина!» – вопил он, вновь переживая славу и радость минувших деньков. Пенелопа громко хрюкнула – молния ударила в подстанцию за окном. Один из трансформаторов взорвался фонтанами искр и повалился на дорогу, едва не задев задний бампер.

Главк не переставая выкрикивал слова, вроде бы не имевшие никакого смысла или хотя бы связи с их поездкой или опасностями: «Шнурки и джут! Пакля и очесы! Бумага, тряпки и старый чугун! Лук репчатый! Лук-порей! Кости и ЛЯРД!..» – в этот момент ударила очередная молния – «…Гипс и грунтовка! Шпатлевка для всех!»

Смрад ударил Джеку в нос, прогорклый и тяжелый; не та вонь, что шла от пота или от обернувшей его мешковины, а вонь из предыдущего прыжка, когда он сиганул слишком далеко, угодил в больной узел мировых прядей – распадающихся, захлестывающих друг друга петлями – вонь жуткого нечто.

Он знал, что за машиной что-то движется…

Похоже, что и Главк разделял это мнение. В промежутке между бессмысленными воплями – сейчас он добрался до москательных товаров: «Краска лазоревая! Синька! Индиго!» – он нагнулся было к своей партнерше, словно желая что-то сказать, затем встряхнул головой и вновь откинулся на спинку сиденья – плечи твердые, квадратные, странно даже подумать, что он способен голосом выразить свои чувства, какими бы они ни были.

Сомневаться нельзя – не время.

Пенелопа тем временем оторвала подлокотник и мяла его в руках как перезрелый банан, скручивая пластик и сталь. Глаза ее бессмысленно выпучились из окруженных жировыми валиками орбит.

Странный свет пылинками плясал возле их лиц.

Главк прикрыл рот ладонью, зажал пальцами нос и уставился перед собой широко распахнутыми глазами.

– Что это? – взвизгнула Пенелопа голосом перепуганной малышки из детсада.

– Восхитительно! – проорал Главк. – Власть и обязательство! Помолвка и обручение!

Его слова напрочь расходились с выражением физиономии: брови нависли, свинячьи глазки еще глубже просели в глазных впадинах.

Джек высунул руку по плечо и, извиваясь ужом, пытался пропихнуть голову.

– Как-как вы сказали? – пропищала Пенелопа.

– Что-то охотится на нас! Нетерпеливое, слишком долго ждавшее!

– На кого охотится?! Вы обещали, что нас это не коснется!

– Меня-то уж точно…

Главк виновато взглянул на нее, затем вывернул руль, съезжая на обочину, и добавил, с мрачным любопытством вперив глаза в зеркало заднего вида:

– Я пробовал свернуть с дороги – молнии как тумбы ног, сокрушающие ступни – они следят, поворачивают вместе со мной! Такого я еще не видел, поверьте мне, дорогая королева осиного зуда, – слыхом не слыхивал. Мы еще не успели сообщить о доставке, но я чувствую нечто иное, нежели Зияние. Алебастровая Княжна встревожена. На сей раз мы откусили громадный кусок – этого мальчишку! Нам одним не прожевать!

На Джека уже не действовал страх, он перерос его пределы. Приторная патока и ликер, сочившиеся из таланта Главка, протухли, превратились в уксус, который разъедал ноздри и мозги, открывая слипшиеся пучки ответвлений, мертвых петель мировых линий: ни одна из них не обещала ничего хорошего – точнее говоря, все они в один голос обещали только ужас.

Ныне происходившее не имело аналога – ни в жизни Джека, ни в жизни любых предков, чьи гены составляли его хрипящую от натуги плоть и кровь – вплоть до эпохи первобытной слизи.

 

Глава 47

ВАЛЛИНГФОРД

Даниэль поднял воротник на серой шерстяной куртке Фреда, передернул плечами и продолжил идти на запад, чувствуя, как буря копит мощь.

Резкий толчок – почти что ножевой удар – вновь обретенного здравого смысла сбил спесь и чувство довольства с этого нового тела. Да, буря охотилась не за ним – но кто сказал, что ее нельзя использовать как прикрытие? Он слишком расслабился, увлекся эмоциями и на время утратил бдительность – дурак, дурак!

Практически наверняка где-то неподалеку имеется еще одна мишень – еще один пермутатор. Или даже несколько. С другой стороны, подручный этого нечто, которое охотится за ними, вполне может положить глаз и на Даниэля. Ведь он особенный. Мне уже не снится город. Не знаю почему – не снится, и все.

Зловредный пастырь – кажется, так они меня именуют?

Молния выбелила фасады справа. До поворота к дому оставалась лишь пара-другая кварталов, но тут в витрине соседнего магазина электротоваров внезапно погасли все лампы.

Воздух зашипел.

Даниэлю пришлось чуть ли не силком тащить свое новое тело к заброшенному убежищу. Страх вызвал к жизни и Фреда – и тот, неприятно могучий, ни в какую не желал туда идти. Даниэль уже не мог взбрыкнуть в очередной раз, даже если бы обладал необходимой концентрацией и силой. Коррозия разъела все кругом. Не осталось ничего, кроме жутких, серых петель миров, притиснутых границей распадавшегося сегмента истории к тупику, за которым лежал мятый ворох судеб – разлохмаченных прядей фатумов, пропитанных кислой гарью тлена.

Чей-то голос – не его голос, и не Фреда. Тот уже успел забиться вглубь, подобно слизняку под камнем.

К чему так усердствовать, мистер Айрмонк?

Вдоль улицы метнулась молния – жаркая, слепящая – и вмяла пожарный гидрант в асфальт. Ударной волной Даниэля чуть не сшибло с ног, засыпало осколками разбитой витрины.

Он торопливо заковылял вперед, подвывая раненой шавкой.

Вам, сударь, уже давно назначили встречу.

Кругом носились, падали, визжали люди.

Даниэль вихрем обернулся. Какая-то старуха в обтягивающих рейтузах, потрясая сложенным зонтиком, тащила крошечного терьера, который лежал на боку и месил воздух лапами. Всякий раз, как собачонке удавалось встать на ноги, старуха дергала за шлейку с такой силой, что ее питомец валился вновь. Громадные дождевые капли – размером с теннисный мячик – перемешанные с зазубренными ледышками, сыпались с кипевшего неба.

До центра бури еще несколько миль…

Это лишь подол ее платья, только и всего. Ни в какое сравнение не идет с Зиянием. Ну как, ты вспомнил, Даниэль? Дурень несчастный… все вы, до последнего человечка. А ты в особенности.

Позади показался невысокий мужчина с маслянистыми черными волосами. Даниэль тут же кинулся влево, в переулок. Там, через улицу, поджидал другой – щуплый, одетый в старый черный костюм, лоснившийся от воды и старости. Еще через квартал к востоку нашелся и третий – в побелевшей руке он сжимал ветхую, насквозь промокшую шляпу-котелок. Все они улыбались, наслаждались стихией, не обращая внимания ни на ливень, ни на ледовый град.

А ну-ка, Даниэль, где у невода четвертый угол?

Бросившись назад, он споткнулся – в падении выскользнул вьюном – руки взмахнули мельничными крыльями – и выплеснул всего себя, без остатка. Не глядя.

Он должен – попасть – домой.

Должен.

 

Глава 48

ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ

У бури был мертвый, глухой голос. Она никогда не знала голода, страстей, забот или хрипа гормонов; ее слова исходили не от плоти или формы.

Буря возникла из тысячи вихрей, из сонмища потоков воды и ветра, из набухших жилами молний и зарядов. Все, что ей было ведомо – все, что она знала, – это чувство вольности, высвобождения из тенет вероятности, чувство власти и мощи, которыми до нее не обладал никакой иной шторм.

Она могла собраться, могла убить – по собственной злобе.

Один мокрый черный порыв чуть было не нагнал белый фургон.

– Дорогая, да ведь это наша дичь, наш груз! – Вопль Главка перекрыл рев бури. Он большим пальцем ткнул себе за спину. – Он тянет след!

– Прядь?! – Пенелопа чуть не задохнулась от ужаса.

– Да при чем тут прядь! Он потеет, воняет гиблыми землями, не геенной – хотя, должно быть, оказался с ней рядом, оступился, вляпался по щиколотку… Вуаля! Индиго! Синий! Красный! Штуки алого и оранжевого шелка! Все ради удовольствия мадам!

Джеку требовалась вся его сила. Он уперся ногами в заднюю дверь, извернулся в мешке, напряг плечи, крякнул…

Свет за лобовым стеклом померк. Главк с Пенелопой заверещали испуганными попугаями.

Через дырку в горловине Джек бросил взгляд за окно, между силуэтами массивной, пригнувшейся от страха женщины и коренастого водителя… Снаружи творилось нечто неизъяснимое. Зрелище отказывалось подпадать под какой-либо каталог или укладываться в памяти, хотя бы кратковременной.

Щель, разошедшийся спай, зияние.

Лицо. Экстраординарная красота – и бешенство.

Юноша тут же позабыл, что увидел.

Главк посмотрел на испуганную партнершу. В ярком свете вспышки он заметил предельную степень ужаса Пенелопы и понял, что ей тоже все стало ясно. Совершена фатальная ошибка. Сколь бы долго ни тянулись их отношения, какими бы ни были ее силы и таланты – жребий падет на нее. Главку придется пожертвовать ценной напарницей. Не в первый раз, впрочем.

Буря уже не могла ждать. Она ударила всей накопленной мощью, тратя всю свою силу, даже скрытую – единым махом.

Низверглась черная облачная стена.

Лопнули стекла.

Грянул мрак.

Машину подбросило, перевернуло и поволокло юзом, впечатав Джека в днище. Кожу на спине – даже сквозь мешковину – обожгло из-за трения металлом об асфальт. Юноша перекрутился, ударил ногами и просунул в образовавшееся отверстие голову и руку.

Мини-фургон рикошетом отбросило от барьера-отбойника, перевернуло еще раз. На миг подвешенный в воздухе, Джек подобрал колени, свернулся в клубок – что угодно, лишь бы не сломать ногу, руку, шею.

Со стороны передних сидений донесся сдвоенный болезненный выдох – ремни безопасности впились в грудные клетки.

Машина упала на крышу.

 

Глава 49

ВАЛЛИНГФОРД

Взбегая по ступенькам, Даниэль заметил и четвертый угол невода: малорослый, пегий человечишка стоял на крыльце соседнего дома. Из-за страшного ливня Даниэль почти не различал контуры строения, не говоря уже про черты поджидавшей фигуры – затененная бледность, съеженный силуэт, нечто вроде омерзительного карлика.

Даниэль вымок до нитки. Высокая трава на заднем дворе полегла, покорно уступив напору стихии. Ледяные, плотные градины отскакивали от тротуара и крыши, окатывая голову и плечи ворохом осколков. По лбу змеились струйки крови, разбавленные водой. Плоховатый результат для человека, некогда умевшего ходить между каплями дождя. К югу играли сполохи молний – там, где, как он подозревал, шла настоящая охота, – где загоняли основную добычу.

С чего ты взял? Может, это все ради тебя устроили?

Он инстинктивно выбросил вперед зондирующие щупы. Все пути перекорежены, спутаны. Хуже того, мимо проплывало эхо – полупрозрачная отдача Чарлза Грейнджера, нахохлившегося возле автомагистрали, безразличного ко всему…

А затем – еще один, Фред. И еще – он сам, только что отбитый прядью, расположенной несколькими минутами впереди, в будущем. Их изломанный кусок истории быстро мчался к непробиваемой стене, – и он понятия не имел, что тогда случится.

Пегий карлик начал сходить с крыльца – меняясь на глазах. Он перестал быть плотной фигурой. Даниэль уже видел такое, в том, гиблом месте – формы и силуэты, отрицавшие само понятие пространственной размерности. Спускаясь по ступенькам, карлик вырастал, словно отражался в кривом зеркале. Чем ближе он подходил, тем крупнее становился – и могучее. К моменту, когда эта фигура доберется до него, она станет такой высоченной, что сможет макушкой взбалтывать черные, вихрящиеся тучи.

Даниэль глянул назад и увидел другие фигурки, облаченные в старомодные костюмы, пригибающиеся под ливнем и градом – обычные люди, которым ведома боль. От сорняков валил пар. Воздух остывал, становился плотным как студень. Кругом темнело.

Он почувствовал, что отяжелел – отчаянно попытался найти выход, перехитрить эту сволочь. Эхо Терминуса на краю текущей мировой пряди должно временно поднять локальный массовый коэффициент. Время начнет замедляться. В точке Терминуса для большинства наблюдателей оно вовсе остановится или же эхом отразится назад, на несколько дней, несколько часов, где все будут переживать эти краткие сегменты вновь и вновь, как незадачливые роботы, повторяющие запрограммированный цикл операций.

Сейчас ломти истории плыли кусками мяса в проглоченной, полупереваренной похлебке. От будущего не осталось ничего, сообразил он, – лишь стена, а вокруг нее утончающаяся, безразмерная пустота, в которой ничто и никто не может размышлять, не может жить.

К этому выводу он пришел сам, много-много фатумов тому назад – когда на все сто был Даниэлем Патриком Айрмонком, когда проводил расчеты, на что будет похож его собственный конец.

Исполинская пегая личность нагнулась и приласкала Фреда – погладила Даниэля, – его коротко подстриженные каштановые волосы, его высокий лоб, еще сочащийся кровью.

Моль.

Даниэль замер – на краткий миг.

Личность промолвила:

– Сум-бегунок. Принеси.

Прочая сволочь успела сформировать ловецкий треугольник на дворе – исхода нет.

– Делай, что Моль говорит, – приказал ближайший тип, жилистый старик с многоопытной физиономией и деформированной ступней, который стоял у бетонных ступенек, проложенных через заросший двор.

– Конечно, – кивнул Даниэль и попытался обойти безразмерную личность, чтобы просто повиноваться, выполнить требуемое – единственный оставшийся шанс.

Ливень избивал асфальт, низвергался потопом, капли створаживались еще в воздухе – шмякались со всех сторон – не по прямым линиям, ведь столь много поменялось фундаментальных правил…

Такое даже в голову не приходило.

Моль придержал его могучим перстом. Затем – в качестве увещевания, по-видимому, – протянул свою длань и погладил дом. Строение поблекло, стало белым, контуры осыпались пережженным известковым порошком. Так, легкое и вежливое предупреждение. Если Даниэль сделает, что говорят, его отпустят, не станут убивать или трансформировать. Мелкий укол ревности – неужели есть кто-то еще, более важный? Умеющий взбрыкивать дальше, умеющий рассчитать и понять ту форму, которую принимает конец мира? Нет-нет, Даниэль – лучший. Может, им это известно? Могли бы сделать его одним из своих. Превратить в раба. Да, скорее всего, таковы их планы.

Какая любезность. Нет уж, спасибо.

Еще два прозрачных, дрожащих эха проплыли мимо – одно от Грейнджера, второе от Фреда. Сам же Моль еще больше разбух, сочась призраками собственного «я». Он тратил слишком много энергии – его притиснет к Терминусу быстрее любой твари, оказавшейся рядом с этим домом.

Кстати, о доме – он вернул себе кое-что от прежней расцветки, но при этом казался на краю обрушения. Даже на пике лихорадочного восприятия Даниэлю еще не доводилось видеть мультиверсум в его квазибезграничном разнообразии – до сегодняшнего дня. Похоже, ты всегда узнаешь нечто новое, когда оно готово сломаться – когда вещи начинают умирать.

У него остался единственный шанс – каким-то образом прорваться сквозь Моль, завладеть своим камнем и держаться за него что есть сил. Даниэль набычился и скользнул между деформированными ногами Моли, раздирая его утончавшуюся субстанцию. Пегий монстр содрогнулся и взвыл. Даниэль ощутил, как блекнет сила врага. От Моли осталась одна иллюзия – края размыты, мощь вытекла, – обрывается связь с источником могущества, с Госпожой извращенных мировых линий, которые их окружали.

Фигуры в черном разволновались, затем уныло обмякли – буря слабела и воздух теплел. Шло отступление – Моль уносил ноги, пока была возможность. Человеческих служек Бледноликой Госпожи бросали за ненадобностью, оставляли позади.

Судя по всему, такого они не ожидали.

Даниэль взобрался на крыльцо, истекая лужами. Плечом ударил в дверь. Древесная гниль уже сделала половину работы, и сонм его двойников ворвался в спальню клубами пыли от сотен вариантов разбитой двери – крупиц мертвых и отмирающих линий будущего, некогда отстоящего лишь на секунды.

Изумленный, он понял, что до сих пор способен перемещаться.

Пространственные измерения никогда не являлись строго ортогональными – или, скажем, прямыми, – а уж тем более сейчас. Он развернулся было вбок – и тут же вскрикнул. От неутешительных будущих перспектив вздулись волдыри на лице и руках.

Толпа Фредов достигла каминов, сунула руки за единственные шатающиеся кирпичи – время ползло на карачках, превращая уличный свет в туманную изморозь.

Они врезались в Терминус – и срикошетировали.

Все сброшено в нуль, сдвинуто на несколько часов назад – максимум, на несколько суток. Все-все в городе – в мире, в этом сегменте мультиверсума – отразилось чугунным ядром от пятимерной струпьевидной корки, образовавшейся в момент прижигания фатумных прядей.

При следующем ударе – через несколько часов, дней, не больше, в этом он был уверен – отскок станет короче, потом еще короче, и еще. А потом их попросту заморозит в раскатанную пленку: конец пространству, конец времени.

И никаких надежд.

Даниэль продрался к выходу сквозь студенистый воздух, отшвырнул ногой мусор, замер на продавленном крыльце. Те, другие – жилистые, исхудалые люди в мокрых черных одеяниях – пытались бежать.

Все – кроме одного.

Сейчас он припомнил имя. Уитлоу.

Воспоминание вернулось ледяной сосулькой, вбитой в мозг. Воспоминание о компромиссе, предательстве – предательстве всего мира.

Зловредный пастырь.

Легкие Даниэля сдулись в припадке ненависти к самому себе.

Уитлоу стоял у крыльца, улыбчивый и ничуть не испуганный. Он не изменился – всегда был подтянутым, уверенным в себе, вельможным старцем – на всех мировых линиях Даниэля.

Вечно с одной деформированной ступней.

Пристальный взгляд Уитлоу, казалось, нежно погладил то, что Даниэль держал в руках. Человек-инвалид улыбнулся шире, показывая ровные зубы цвета слоновой кости.

– Как зовут тебя, юный скиталец? – насмешливо промолвил он. – Отчего ты столь взволнован? Разве можем мы улететь, миновав Ее объятия?

С этими словами Уитлоу зашел в дом, слегка задев Даниэля за плечо.

Даниэль покорно шагнул следом.

 

Глава 50

ЗАПАДНЫЙ СИЭТЛ

Задние дверцы машины распахнулись. Джек вывалился на асфальт и по инерции прокатился еще с десяток ярдов, прежде чем его остановил бетонный бордюр. Торчащая из мешка рука угодила в канаву. Грязь черной и серебряной краской омыла скрюченные пальцы. Оглушенный, он прорвал дыру в истертой, измочаленной парусине, просунул вторую руку, затем торс, лягаясь, избавился от мешка, поднялся на четвереньки, мотнул головой…

Встал. Перед глазами все плывет.

На миг он решил, что теряет зрение или даже умер – кругом все было перекошенным, разодранным, лишь сейчас начинало медленно собираться в единое целое, словно задом наперед прокручивали запись рассыпанной головоломки.

Он вскинул голову – молнии охотились друг за другом, сворачивались спиралью, образуя вертлявую воронку, которая плевалась огнем и шипела как змея. В самой середке этого конуса он разглядел агонизирующую, тестообразную фигурку, уже практически без рук, без ног – фигурка падала внутрь, съеживалась в размере, отчаянно барахталась – тут в нее врезалась очередная молния и подбросила еще выше… под аккомпанемент непрерывного, девичьего визга, слышного даже поверх штормового рева.

Оборванные провода ЛЭП тянулись за ней, извивались и хлестали по сторонам, затем вновь вытягивались напряженной струной. Некоторые из них взмыли вверх, но обмякли – и упали на грунт подобно кускам ненужной лески.

Воронка затягивалась. Из перевернутого ведра небес на Джека обрушился водопад, сбил наземь, притиснул голову к асфальту, пока ему не показалось, что он вот-вот захлебнется.

И тут все кончилось.

Грянул неестественный покой. Любое движение давалось с трудом – через боль.

Он сморгнул грязные капли с ресниц.

Ливень, гроза, дикость – все будто смахнуло. На секунду – глубокая тишина. Ничего, кроме мягкого шипения пара, – и еще странный свет: со зловещим потрескиванием и шуршанием, будто мнут целлофан.

Машина потерпела аварию в жилом квартале. Старые домишки, аккуратные и опрятные, бежали вверх по отлогому холму, увенчанному водокачкой. Впрочем, домишкам тоже досталось: они почернели – не сгорели, а просто-напросто превратились в некую черную, стекловидную массу, вроде обсидиана. Что касается водокачки, то вода била из всех ее швов. Проезжая часть утыкана глянцево-черными шипами высотой по колено. Пока Джек стоял у бордюра и разглядывал эту картину, новые шипы вылезли из асфальта, чудом не задев его ноги. Под напором снизу машину сдвинуло вбок; пара шипов проткнула покрышки.

Воздух сверкал при полном отсутствии цвета – и смысла. Отовсюду несло гарью, как, впрочем, и от Джека – опалило ледяным огнем безвременья.

Из машины донеслась возня. Хриплые возгласы Главка перемежались сиплыми вдохами. Звуки постепенно переросли в жуткий, непрерывный вой.

А затем – ничего.

Куда бы ни взглянул Джек, все мучило его глаза, его мозг. Шейные мышцы судорожно набрякли, борясь друг с другом, решая, куда он может, а куда не может смотреть. Джек попробовал приподнять руки. Работают.

Несмотря на страх, он вновь огляделся.

Небывалые цвета потихоньку заполняли щели пространства, напоминавшего книжку-раскраску. Смрад, между тем, остался на месте. Водокачка булькала, словно полоскала больное горло, изливаясь последними тоннами воды. Шипы плавились, уходя обратно в асфальт.

По переполненным канавам хлестали ливневые стоки.

Домишки понемногу возвращали себе прежний, более или менее нормальный облик.

Потирая ноющее плечо, осторожно ступая на потянутую лодыжку, Джек доковылял до машины и пригнулся к разбитому лобовому стеклу. Мокрые и уже не способные летать, последние осы Пенелопы ползали по зазубренным осколкам, подергивая брюшками и недовольно зудя. Временами из насекомых вышелушивались мерцающие двойники, чтобы через мгновение слиться вновь.

Джек посмотрел на свои ладони – их заливали те же заикающиеся тени. Произошло нечто колоссальное. Время дрожало задетой струной.

Джек прищурился в глубь мини-фургона. Водительское кресло пусто.

И соседнее тоже.

Некого спасать.

 

Глава 51

Эллен вела старенькую «тойоту» Мириам. Агазутта сидела рядом. Фарра устроилась в задней части салона, подле Джинни, которая бездумно рассматривала янтарные четки, раскачивающиеся под зеркалом заднего вида. Они уже вдоль и поперек объехали несколько мокрых улиц в поисках некоего человека – молодого мужчины, как поняла Джинни из куцых реплик, которыми порой обменивались ее спутницы.

Даже сейчас водяные потоки не желали уходить по канавам и изливались со всех возвышенностей и съездов, замедляя ход машины.

Итак, дела в очередной раз пересекли границу между загадочным и неизъяснимо диким. Девушку окружали весьма необычные дамы, к тому же в возрасте. Все они были крайне любознательными в отношении Джинни, хотя сколько бы ни проявляли заботы, сколько бы ни намекали на то, что у них имеется план, ни одна из них – подобно Бидвеллу – не желала отвечать на серьезные вопросы. Слишком много изречений типа «поживем – увидим». К тому же Джинни чувствовала, что привязана к их судьбам, отчего и страдала как загнанный в клетку зверек.

Буря пришла, чтобы поохотиться. Об этом спорили дамы перед въездом на Западный мост. Нет, разумеется, бури такими вещами не занимаются. Или?..

Агазутта оглянулась.

– Что ты чувствуешь? – спросила она.

Джинни покачала головой. Впереди – ничего, только пугающий плотный сгусток нависшей невыразительной пустоты.

– Это вы мне расскажите. Я лично еду за компанию.

Подала голос Эллен:

– Возможно, среди нынешних странных событий числится не только буря. Ты могла бы помочь нам спасти кого-то еще, столь же важного, как и ты сама. Поэтому, Вирджиния – прошу тебя! – скажи нам, что чувствуешь.

– Мы напоминаем тлеющее полено, которое вывалилось из камина, – промямлила Джинни и съехала по спинке как можно ниже, несчастная и испуганная.

Фарра помяла переносицу.

– И впрямь пахнет горелым.

– А вы на самом деле ведьмы? – неожиданно для себя выпалила Джинни.

Агазутта фыркнула.

– Нет, милочка, это просто шутка. Как ты думаешь, будь у нас настоящая власть, допустили бы мы вот такое?

Вмешалась Эллен:

– Если кто и обладает магическими силами, так это, вероятнее всего, ты. Или Бидвелл. Впрочем, не могу сказать, что в последнее время доводилось быть этому свидетелем.

– А его книги? – заметила Фарра.

Агазутта:

– Негодные фальшивки.

– Они древние, – парировала Фарра.

Эллен издала нечто среднее между шипением и презрительным хмыканьем.

– Мы должны ему верить. Иного выбора нет. И мы должны верить Джинни.

– Колючая штучка, – усмехнулась Фарра.

– Ты тоже поначалу была такой. Или забыла уже?

– Черта с два, я всегда такая.

– Вы лесбиянка? – вылетело у Джинни.

Последовал краткий, но ледяной миг тишины.

– Похоже, мы лицезреем случай фундаментального недопонимания, – наконец сказала Фарра. – Эй, кто-нибудь, объясните девчонке.

– В фундаментальной картине вещей это ровным счетом ничего не значит, – твердо заявила Эллен Кроу. – Если не считать меня…

– Вот именно, если не считать ее, – подхватила Агазутта, впрочем, не без горечи.

– …Эта группа приняла обет безбрачия, – закончила Эллен.

– Что объясняет, почему мы так много пьем и читаем эротические романы, – высказалась Фарра.

– А почему вы не приняли такой обет? – спросила Джинни, заинтересованно вытянув шею в сторону Эллен.

– Никакого отношения к чародейству, зато масса общего с рыбной ловлей, – сказала Агазутта. – Нет-нет, не пугайтесь, милочка: как раз Эллен играет роль наживки.

– Никто мне не верит, а ведь я раз сто уже гово… – завелась было Эллен, но ее прервала Агазутта.

– Это он?

Эллен пригляделась сквозь лобовое стекло к худощавому молодому человеку, который брел под проливным дождем, зябко вздернув плечи. «Тойота» сбросила скорость, и Джинни непроизвольно встрепенулась. Парень не замечал их присутствия – или же старательно делал вид, что ему все равно.

– Щеночек-замарашка, – пробормотала Агазутта.

Со спины он походил на велосипедиста, которого Джинни видела возле циркового балагана. Едва ей удалось разглядеть его лицо, она выкрикнула:

– Стоп!

Эллен выжала педаль, коротко взвизгнули тормоза. Это привлекло внимание молодого человека, он мельком глянул влево – и бросился наутек.

– Ты его спугнула, – попеняла Агазутта.

– Ах так? Ну, знаешь ли…

– Смотри! – вскричала Фарра. – Сейчас упустим! Он же прыгнет!

Похоже, все спутницы до единой знали, что это означает. Агазутта принялась лихорадочно озираться, затем уставилась куда-то вверх, будто опасалась, что на них свалится «Боинг-747» или прямо перед носом вырастет дерево.

– Он не может, – тихо сказала Джинни.

– Чего не может? – прищурилась Эллен.

– Совершить побег. – Джинни распознала знакомые черты в походке молодого человека, в его печальной реакции на их появление. – Ему некуда бежать…

Машина нагнала юношу, и Джинни опустила боковое окно.

– Постойте! – крикнула она.

Он вновь бросил взгляд влево. Мысок его ботинка зацепился за вспученный кусок асфальта, и юноша с резким воплем упал на четвереньки.

Джинни заколотила по двери.

– Выпустите! Выпустите меня!

Эллен остановила машину.

– Детский блокиратор, – напомнила ей Фарра, и та, простонав, нажала кнопку электрозамка. Дверца распахнулась.

Джинни вывалилась наружу, машинально отряхнулась, не глазея по сторонам, и медленно приблизилась к юноше, словно тот был раненым леопардом. Он тем временем присел на корточки и мрачно разглядывал девушку. Что-то в его облике словно бы качнулось – он окутался туманной дымкой, тело пробило крупной дрожью.

– Пожалуйста, не надо, – взмолилась она. – Останьтесь, прошу вас.

Силуэт юноши вновь обрел четкость; сжав кулаки, он взглянул ей в лицо.

– С какой стати?

– Мы с вами знакомы, – сказала Джинни.

Джек продолжал хмуриться.

– Это ведь за вами охотилась буря? – рискнула она.

– Не знаю.

– Мы не можем убежать… Я знаю место, где тепло, где есть друзья – как мне кажется. Это недалеко. Пойдемте с нами.

– У вас в машине мест нет, – заметил Джек. – Или вы хотите сунуть меня в багажник?

Фарра открыла свою дверцу, вылезла, хлопнула ладонью по крыше.

– Залезайте сюда. В тесноте, да не в обиде.

– Джек, вам нельзя стоять под дождем, – подхватила увещевания Эллен. Она приветливо махнула рукой.

Юноша выпрямился и вгляделся в салон сквозь лобовое стекло. Смахнул с лица мокрые волосы.

– Дамы, вы меня пугаете.

– Я сама встретила их только сегодня, – сообщила Джинни.

– Да кто же вы такие?

– Не знаю, – пожала плечами девушка. – Уже не знаю.

 

Глава 52

ЗЕЛЕНЫЙ СКЛАД

Джек стоял за сетчатым забором и глядел на серый призрак Первой авеню, поеживаясь под пепельным холодом. Эллен припарковала машину, и женщины гуськом поднялись по пандусу в склад, оставив его в одиночестве. Юноша сказал им, что нуждается в минуте уединения – чтобы прийти в себя.

Джинни обернулась, посмотрела на него сквозь распахнутую дверь.

За какие-то несколько часов город за пределами зеленого склада превратился в мерцающий лес теней. Тучи катились слишком быстро, то и дело сталкивались и взмывали ввысь, исчезая в сером небе.

На обратном пути – их машина оказалась единственной на дороге – они наблюдали за пешеходами: люди брели куда-то, отражались эхами самих себя, сливаясь с двойниками, едва обращая внимание на происходящее. Некоторые, впрочем, заметили неладное и донельзя перепугались.

Но хуже всего было то, что большинство так и не уловило разницу.

Каким-то образом камни в шкатулках – а сейчас вот и склад – сгладили события, защитили их всех после рикошета от Терминуса. Эллен еще в машине именно так назвала эту вещь – Терминус. Конец, хотя еще не полный; нечто вроде мяча, медленно подпрыгивающего вплоть до точки остановки.

Джек испытывал невыносимую горечь. Вон там, за оградой – миллионы растерянных людей, пытающихся вернуть свои жизни в заикающемся времени, которое неодолимо тянуло их назад, которое в конечном итоге – когда мяч перестанет прыгать – сожмет, сплющит их вместе… Ничего не понимающих, оцепенелых… Мухи в озере дегтя.

Это произошло так внезапно – хотя и не без предупреждения.

Джинни больше не могла ждать. Она спустилась по пандусу и встала рядом с Джеком, зябко обхватив себя за плечи. Ей было не больше восемнадцати, хотя выражение глаз твердо давало понять, что она не просто юная девушка. С окончанием их унылого, серого путешествия к складу они не перекинулись и парой слов.

– Как тебя отыскала буря? – наконец спросила она.

Джек смущенно пожал плечами.

– Я позвонил, – сказал он. – Мужчина и женщина сунули меня в мешок. А после этого – сам не вполне разобрался что к чему.

– Это было Зияние, – пояснила Джинни.

– Сияние?

– Зияние. То, что происходит, когда самолично встречаешься с Королевой-В-Белом.

– Это что за чудо-юдо? Очередная старушенция?

– Я не знаю. Просто одно из имен. Пойдем внутрь. Там гораздо теплее, к тому же тебе надо переговорить с Бидвеллом.

Воздух на зеленом складе был сладок от запаха сухого дерева и старой бумаги. Джек оглядел высокие стены, некрашеные доски, посаженные на толстенные брусья, вырезанные – нет, высеченные из гранитной сердцевины могучих древних кедров. Арочные и фонарные окна изливали серый, процеженный свет. Горы ящиков и картонных коробок царили повсюду. Джинни следовала за ним, будто привязанная – так девочка-малышка держится старшего брата, когда тот обследует новое, неизвестное место. Поначалу такое сильно раздражает.

Он хмуро подошел к широкой металлической двери и пару раз стукнул в нее костяшками. С той стороны доносился гул голосов: активистки книжного кружка дискутировали со стариком. Джек практически ничего не разбирал из сказанного. Он бросил косой взгляд на Джинни: ее глаза блестели живой застенчивостью, как у малолетнего сорванца, соображающего, когда лучше броситься наутек.

– Что там у них? – спросил он.

– Кабинет мистера Бидвелла и его приватная библиотека.

– Опять книги?

– Масса. Старые, новые. Их ему ящиками присылают со всего света. Некоторые вообще невозможны. Понятия не имею, где он их отыскивает. Я помогала – помогаю – их сортировать. Как бы по каталогу… Слушай, а твои похитители… как они выглядели?

– Мужик называл себя Главком. И с ним еще была женщина – здоровенная. Кажется, ее звали Пенелопа.

– За мной в Балтиморе тоже приходила одна парочка. Я удрала, но они пошли за мной аж досюда. Едва я прибыла в город, как доктор Санглосс направила меня к Бидвеллу.

– Повезло тебе. А мои, между прочим, осами пользовались.

Джинни прищурилась:

– Осы?

– И не какие-нибудь, а хищные. – Джек сделал страшные глаза и пошевелил растопыренными пальцами. – Она распахнула плащ, и они ка-ак завертелись вокруг меня!

– Господи, страсти-то какие!

– Вот именно. А у тебя как было?

– Мужчина с серебряной монетой. Худосочная женщина, которая высекает огонь из пальцев.

– Я всегда знал, что дела идут очень странно, – кивнул Джек, – но не до такой же степени! А если взять мои сны… так там вообще…

– Что ты помнишь из своих снов?

– Немногое, – признался Джек. – Тебе тоже что-то снится?

Она кивнула в ответ.

– Все пермутаторы судеб – сновидцы. Так мистер Бидвелл говорит.

Джек всосал воздух сквозь зубы и попытался принять невозмутимый вид.

– Пермутаторы судеб, говоришь?

– Ты и я. Мы меняем свою судьбу, когда расклад вещей становится не в нашу пользу. – Девушка повела рукой по воздуху. – Как бы прыгаем вбок. Да ведь ты и сам это знаешь, я угадала?

– Не знал, что этому есть название, – пробормотал Джек.

– Но наша жизнь от этого не упрощается, – продолжала Джинни. – Я до сих пор совершаю ошибки. Порой мне кажется… что…

Очередной пугливый взгляд за плечо.

Джек принялся обходить склад по периметру. Девушка без приглашения двинулась за ним.

– А почему осы? – спросила она.

– Из комнаты с осами нет выхода. Все против тебя. – Не хотелось рассказывать про мировую линию, на которую он угодил, или как это могло обмануть бурю – Зияние, вернее. – А о чем они разговаривают?

– Не знаю, – пожала она плечами.

Они добрались до закутка, где Джинни устроила себе пристанище. Девушка откинула импровизированную занавеску, приглашая внутрь. Джек присел на небольшой ящик, чтобы занимать единственное деревянное кресло – сидеть на раскладушке вообще желания не было, – и положил ногу на ногу.

– Я баскер, – сообщил он.

– Да, я видела тебя на цирковой ярмарке.

– Чудеса, тебя-то я там не заметил.

– Мне кажется, ты был чем-то расстроен.

– Возможно… А чем ты занимаешься?

– Лезу в неприятности, потом убегаю. – Джинни присела на соседнюю коробку. Из дырки в углу тут же вырвался клуб пыли, картон просел. Она отряхнула джинсы и пересела в кресло.

– Убегаешь откуда?

– Куда — вот в чем соль. – Она опять пожала плечами. – Мы с тобой уже встречались. Я уверена. Не только возле ярмарки. Ты не помнишь?

Джек зябко поежился – не только от холода. Он выкладывал секрет за секретом, и ему это не нравилось: так поступать не следовало – ни здесь, ни перед этой девчонкой.

Они синхронно, боязливо посмотрели в высокие стрельчатые окна. На улицу упала тьма. Никаких гарантий, что наступит новый день. Сквозь стекло сияли две звезды. Джек попробовал представить, как это происходит – время замедляется, замирает, затем отскакивает назад – или как там это называется – вплоть до этих звезд.

Не получилось.

Он встал, откинул занавеску и вернулся в глубь склада.

Джинни направилась за ним.

Джек постучал в скользящую стальную дверь. Голоса за ней бубнили, как ни в чем не бывало.

– Они нас впустят, когда решат, что все готово, – сказала Джинни. – А баскер… как бы уличный актер, да?

– Угу, – промычал Джек.

– Гроза заинтересовалась жонглером… С чего бы это? – И она прикрыла рот рукой.

Джек в недоумении на нее уставился. Когда она вот так смеется – как девчонка-школьница, – то словно светится неловким, неуклюжим бесстрашием, от которого щемит сердце. Из-за стыда в собственный адрес.

– Кто такой Бидвелл? – решил он поменять тему.

– Его полное имя Конан Артур Бидвелл. Мне кажется, он здесь уже давно.

– Так он что… Великий и Ужасный Маг и Волшебник?

– По-моему, он именно так и думает. Провел всю свою жизнь, собирая книги… Здесь есть комнаты, в которые больше столетия не ступала нога человека. По крайней мере, он так уверяет. Такое впечатление, что он хочет посадить нас в одну из таких комнат и посмотреть, что из этого выйдет.

– Ты ему веришь?

– Не похоже, чтобы он врал, – уклончиво ответила Джинни.

Загрохотала отодвигаемая дверь. Мириам высунула голову:

– Заходите. Джереми…

– Джек, – сказал он.

– Джек… В общем, пора вам встретиться с мистером Бидвеллом.

Джинни вошла с ним плечом к плечу.

– Как ты все так спокойно принимаешь? – прошептал ей юноша.

– Жизнь научила… И я всегда возвращаюсь сюда. Здесь безопасно – пока что… самое безопасное место в городе, может статься, на всем свете. А там…

Она безнадежно махнула рукой. Нет нужды лишний раз говорить про улицы, город, небо.

Старик в темно-коричневом костюме, усеянном заплатами и заштопанными дырками, – Бидвелл, предположил Джек, – стоял подле длинного деревянного стола, на который кто-то выложил невысокую стопку книг в твердых обложках.

К остальным женщинам присоединилась Мириам, и они уселись кружком рядом с чугунной, топившейся дровами печкой, чье слюдяное окошко приветливо светилось оранжевым огнем. Агазутта заняла единственное мягкое кресло и откинулась в нем, словно капризная кинозвезда.

Джек и Джинни сидели с противоположных концов стола, подобно студентам, поджидающим экзамен.

Бидвелл взглянул на Джека, затем взял пару книг из стопки и наудачу раскрыл их где-то посредине. Одну из них он подтолкнул к Джинни, вторую – к Джеку. Молодые люди посмотрели вниз. Страницы были просто непостижимы: ни слов, ни параграфов, сплошные строчки из случайных букв и цифр. Джек отвернул лицо и гулко захлопнул книгу.

Свой экземпляр Джинни оставила открытым. Бидвелл дал ей «Горгульи Оксфорда» профессора Дж. Г. Гульи. Она узнала обложку, хотя текст прочесть уже не могла, да и картинки выглядели мутными и непонятными.

Третья книга, чье название на корешке оказалось неразборчивым, пошла по кругу среди остальных дам.

– Полагаю, вы заметили последствия сегодняшнего происшествия, – начал Бидвелл, когда Агазутта вернула ему третью книгу. – Кое-кто называет это явление Зиянием. На самом деле случилось два события: Зияние и Терминус. Зияние отрезает нас от прошлого. Терминус же отрезает нас от будущего, так что по большому счету мы оказались изолированными как от причин, так и от следствий двух пульсирующих волн времени. Результаты очевидны – снаружи. Здесь, в библиотеке, тоже произошел катаклизм, хотя определенная защита все же осталась.

– Испорчены все книги? – недоверчиво спросила Мириам. – Я к тому, что вы ведь собираете и… кое-что особенное.

– Насколько я могу судить – да, пострадали все проверенные мною книги, в том числе и те, которые я знаю очень хорошо, – кивнул Бидвелл. – Вне этих стен каждая книга в нашем регионе – возможно, во всех местах, к которым мы еще можем получить доступ, – также была изменена. Такого я еще не видел – по крайней мере, в столь колоссальном масштабе.

Джек нацепил совершенно отсутствующую маску – просто ждал.

– Вирджиния, вы снова получили свой загадочный камень. Есть еще один, подобный вам человек. Джек, Джинни, достаньте, пожалуйста, камни из шкатулок.

Джек быстро решил головоломку и сдвинул крышку. Камень лежал на месте – черный, перекрученный, с сияющим красным глазком.

Джинни подняла свой камень на ладони.

– Больных, отсутствующих нет. Все в строю, сэр, – сказала она, пытаясь пошутить.

– Судя по их форме и по тому, как они могут быть состыкованы – нет-нет, не будем этого делать, прошу держать их по отдельности, – подозреваю, что имеется третий камень и, возможно, еще несколько. Никто из нас не знает, где они находятся. Пока что ни один из разведчиков или информаторов не сообщал о появлении третьего индивидуума с вашими способностями. Сейчас, впрочем, речь о другом. То, что находится за пределами склада, на данный момент нам неподконтрольно.

Агазутта хмыкнула.

Бидвелл кивнул.

– Если эти камни действительно являются тем, что я думаю, они почти завершили свое долгое странствие – просуммировали. Прошу выставить их на середину стола – благодарю, – а теперь опишите ими медленный круг поверх вот этой книги. Я подобрал особо ценный экземпляр, из моего личного резерва – но, увы, ныне недоступный чтению. Итак, дети…

Джек, следуя примеру Джинни, встал возле Бидвелла. Старик открыл драгоценную книгу посредине. Молодые люди взялись за свои камни. Литературные ведьмы столпились у противоположного края, увлеченно вытянув шеи.

Джек и Джинни покрутили камнями поверх страниц. И тут словно воссиял свет мудрости: слова начали возвращаться на свои места – сначала куски предложений, затем целые фразы, абзацы, пассажи…

Нет, буквы не менялись, ничего не переезжало с места на место, просто текст как бы проявился под действием двух камней.

Не удержавшись, Джек прочел первый появившийся параграф – вверх ногами: трюк, который он освоил годами раньше.

Язык столь же фундаментален, как и энергия. Чтобы быть наблюдаемой, Вселенная должна редуцироваться – преобразоваться в код. Ненаблюдаемая Вселенная представляет собой неразборчивую мешанину. Язык начинает играть роль космической ДНК.

Он вскинул голову. Джинни тоже увлеклась чтением.

– Дети, я смиренно склоняю голову перед силой, которой вы обладаете, – промолвил Бидвелл. – Этого момента я ждал столетия. Продемонстрированный вами эффект подтвердил то, что доселе выглядело лишь философской гипотезой.

– Так что это за камни? – спросила Джинни, держа сум-бегунок в подрагивающей руке. – Сколько я себя помню, он всегда был в нашей семье. Им владели родители. Я расставалась с ним лишь ненадолго, но до сих пор не понимаю, что это такое.

– Джек? – вместо ответа обратился Бидвелл к юноше.

– Моя матушка называла его «бродячим камнем». Иногда он на месте, иногда нет. А однажды упомянула о нем, как о камне «библиотечном».

– Любопытно. Библиотечный камень. Словно она знала…

– Знала что? – насторожился Джек.

– Покамест они представляют собой частичные элементы некоего целого – странствия окончены, они наполнены и сильны, однако незрелы. И все же… как видите, мощь их велика. – Бидвелл взялся за вытянутые руки молодых людей и медленно развел их в стороны. Текст остался вполне удобочитаемым. Более того, разборчивая часть продолжала расширяться. – За прошедшие столетия подобных камней было много. Некоторые не выполнили своих функций и превратились в бесполезные куски породы. Другие были захвачены – вместе с хранителями, – и мы подозреваем, что их изолировали или попросту уничтожили. Полагаю, из тех названий, что им присваивали, можно сделать выводы о конечной природе и предназначении камней. А пока что уберите их на место.

– Если кто-то переворошил весь порядок вещей – как можно размышлять или хотя бы видеть? – спросила Мириам. – Почему, к примеру, из наших тел не сделали яичницу-болтунью? – Голос набирал звучность с каждым словом. – Да все кругом должно начать разваливаться!

Ее пугающие соображения были встречены мрачной тишиной.

Бидвелл одну за другой перелистывал восстановленные страницы. В глазах старика стояли слезы – слезы облегчения и благоговения.

– Мы только-только начинаем понимать, насколько глубокая сия тайна. На горе или на радость нам, все время – повсюду – сейчас субъективно. Все фатумы стали локальны.

Он вскинул взгляд на крупные электрические часы над скользящей входной дверью. Часовые стрелки были погнуты и перекручены, словно на них отыгрались злые невидимые пальцы. Секундная стрелка одиноко валялась на дне циферблатного стекла.

– Ни один хронометр не отсчитает оставшиеся нам секунды. Если нас расплющит о Терминус – все потеряно. Даже эти камни не помогут. Однако нельзя решать задачи скоропалительно. Для начала надо поближе познакомиться.

Бидвелл подвинул Джеку складной стул, оперся о его спинку и улыбнулся.

Юноша сел, глаза настороженные.

– Как раз под этот случай, – продолжил Бидвелл, – я запланировал небольшое пиршество. Джинни знает, где найти суповые консервы и всяческие ингредиенты для сэндвичей. Эллен, вы ей не поможете?

Пока томатный суп разогревался на чугунной печке, они закусили бутербродами с пастромой. Из вместительной сумки Фарра извлекла бутылку красного вина и штопор.

– Не хотите узнать, что Терминус проделал с вином? – спросила она, наливая малую толику на пробу. Пригубив вино, Фарра одобрительно вздернула бровь, затем разлила всем поровну. – Похоже, дешевое «мерло» ничем не испортишь.

Эллен подняла бокал и рассеянно крутанула в руке.

– Четверо из нас поначалу действительно собирались как литературный кружок, – сказала она. – Мы до сих пор встречаемся пару раз в месяц, чтобы вкусно поужинать, попить вина и поговорить о книгах.

– Мы не бедны, – вмешалась Фарра. – А безделье становится приятной вредной привычкой.

Эллен продолжила:

– Как бы то ни было, дамы, после того как отец Агазутты покинул этот мир, она начала разбирать вещи в старом доме – семья жила в нем свыше сотни лет. На чердаке обнаружился некий пыльный ящик, запиханный в дальний угол. Внутри находилась необычная книга. Вероятно, она лежала там еще до рождения ее дедушки.

Бидвелл потер руки, затем облокотился на край столешницы. Для своих годов он выглядел гибким – не то чтобы резвым, а именно гибким. И крепким.

Агазутте, похоже, наскучило слушать знакомую историю.

– Валяй, вини меня во всем, – махнула она рукой.

– Она принесла книгу к нам в группу. После бутылки «пино гри» и замечательного салата – дыня с кедровыми орешками и ветчиной «прошутто», – мы все сошлись во мнении, что книга наверняка весьма редкая, хоть и написана не по-английски или на каком-либо ином знакомом нам языке. Возникало впечатление, что она является частью какого-то комплекта. В общем, мы решили, что надо бы показать ее специалисту по таким вещам – к тому же я знала одного книжного дилера по имени Джон Кристофер Браун.

– Ее кавалер по колледжу, – громогласно объявила Фарра.

– Ну, допустим. – Эллен метнула в ее сторону краткий, выразительный взгляд. – Ничего, если я продолжу?

Фарра мило улыбнулась.

Джек пониже съехал на стуле.

– Итак, мистер Браун владел букинистическим магазином на Стоун-Уэй. Возникало впечатление, что он знает все о книгах и понемножку – о каждом, кто с ними связан, особенно с книгами старыми, порой очень странными. Он сказал, что в городе есть некий коллекционер, интересующийся как раз подобными вещами.

Бидвелл слушал, как зачарованный ребенок.

– Наш дорогой Конан, – сказала Эллен.

– А, – кивнул Бидвелл, – наконец-то и я попал в кадр.

– Вы привлекли нас. Как бы то ни было, вы купили нашу книгу. Поначалу мистер Браун держал ваше имя в тайне, однако выдал такую невероятную сумму – от Конана, – что мы с воодушевлением взялись обыскивать наши чердаки, подвалы и даже простукивать стены.

– И Фарра нашла еще одну, – сказала Агазутта.

– Да, в подвале, в коробке из-под обуви. Никогда раньше я ее не видела. Честное слово, она, можно сказать, сама выскочила в руки. Книга не старая – пятидесятых годов, к тому же в бумажной обложке. – Тут Эллен слегка вздернула брови. – В очень яркой и цветастой обложке.

– Аляпистая обложка – и каждое слово написано с ошибкой, за исключением одной-единственной страницы, – добавила Агазутта. – Как выяснилось, это место было транслитерировано с иврита. Мистер Браун дал за нее еще больше денег.

– Наши дамы просто удивительны, – заметил Бидвелл. – Обнаружили два столь курьезных издания у себя под боком. Несомненный талант. Я дал Брауну разрешение открыть мое имя. Такие книголюбы не появляются по чистой случайности.

– А как они появляются? – спросила Джинни.

– Знать не дано… – поиграл бровями Бидвелл, и вся группа – кроме Джека – хором проскандировала:

– Знать не дано, ну конечно же, знать не дано!

Бидвелл снисходительно принял насмешку.

– Вторая книга была весьма интригующей – и все же просто симптомом. Отметим, однако, что первая находка, сделанная нашими милыми истлейкскими ведьмами, на деле являлась тринадцатым по счету томом одной поразительной и увертливой энциклопедии.

– Начинается… – буркнула Агазутта.

– Судя по всему, один комплект этого издания был напечатан в Шанхае в 20-х годах, а заказ разместил некий аргентинец по имени Борхес. Никаких иных упоминаний о сеньоре Борхесе нет, за исключением его фамилии в начале справочного приложения и собственноручной подписи на странице 412 первого тома. Итак, наши дамы совершили одно из самых впечатляющих открытий этого столетия – обнаружили один из томов утраченной Encyclopedia Pseudogeographica. Известен лишь еще один ее том: подлинная инкунабула, найденная в 1432 году в Толедо и ныне хранящаяся в Британской библиотеке под замком – и по обоснованной причине, смею заметить.

– Хорошо еще, мы не умели ее читать, – сказала Фарра, потягиваясь как кошка. Что и напомнило девушке – она уже несколько часов подряд не видела ни Минимуса, ни прочих котофеев. Наверное, отыскали себе укромные уголки, решив переждать события и нашествие гостей. – Иначе вполне сошли бы с ума.

– Спятили бы покруче, чем сейчас, – подтвердила Агазутта.

– Можно подумать, это было бы заметно, – проворчала Эллен себе под нос.

Смех Бидвелла был легким и рассыпчатым, как отлично пропекшееся сдобное печенье. Против воли, несмотря на пережитые страсти, Джеку начинал нравиться этот старик.

– Не вдаваясь в подробности, – продолжила Эллен, – мы нашли мистера Бидвелла красивым, обаятельным…

– И богатым! – округлила глаза Агазутта.

Хозяин склада водил взглядом по комнате с удовлетворенным, если не сказать самодовольным, видом, будто по истечении долгого времени наконец-то завел себе семью.

– Остальное принадлежит истории, – заключила Эллен свой рассказ.

– В крапинку, – добавила Фарра, не вполне пряча зевок.

– То есть? – удивилась Джинни.

– У истории два цвета. Все остальные люди живут в одном цвете, – пояснила Агазутта. – А мы – после встречи с мистером Бидвеллом – живем в другом.

– Все это очень хорошо, но при чем здесь я? Или она? – спросил Джек, мотнув подбородком в сторону девушки.

– Пойду-ка я печку погляжу. Что-то похолодало, – сказал Бидвелл, отодвигаясь вместе со стулом. – Джек, захватите вон оттуда полешек, да и старых газет на растопку. Мы еще нальем себе по бокальчику и подымем тост за temps perdu. За «утраченное время» – в буквальном смысле. Ибо вскоре предстоит нам поговорить о небезызвестном таланте – о порядке, шансе, потерянном времени и собирании артефактов, которых никогда не существовало, но которые пребудут в вечности.

Джек вытащил из корзины несколько смятых газет.

Страницы были пусты.

 

Глава 53

ВАЛЛИНГФОРД

Серость и пыльный мусор теней, стеклянистая хмарь неба, тучи, дергающиеся в конвульсиях, как издыхающие твари, – сучат ногами-мутовками, сбивают из себя пахту…

Неуютный, заброшенный дом в центре столь многих жизней Даниэля, одиноких до невыразимости…

Леденящая пустота, усугубленная тем простым фактом, что как раз сейчас он не одинок – появился Уитлоу, с которым еще предстоит помериться силой.

Старик прошел в дом, чуть толкнув стоявшего на крыльце Даниэля, и с кривой подрагивающей ухмылкой устроился на стуле. Их разделял только замызганный, покоробленный от воды пол – некуда податься, даже часы больше не идут, повсюду перестали тикать, постукивать, отбивать время.

– Предлагаю обсудить ваше будущее, мой юный пермутатор. – Слова Уитлоу мутным пятном проплыли короткую, разделявшую их дистанцию, в сопровождении дюжины вариаций по мере того, как суммировались все оставшиеся, обрезанные пряди судьбы. – Давайте поговорим о том, что произойдет, тем более что сейчас, как я вижу, у вас появилось новое, крепкое тело… пока не начала вновь подводить память, о-о, ведь с вами и вам подобными это гарантировано…

Уитлоу уже столько раз повторил эти слова, что Даниэль потерял им счет. Вряд ли найдется более утонченная казнь за все совершенные им грехи… И все же он не мог так просто откинуть в сторону камень и покончить с этим раз и навсегда.

Даниэль знал, что камни создают определенный защитный круг – и не стремился испытывать на себе, каково это – очутиться, подобно Уитлоу, на краю или, пуще того, вывалиться за пределы круга.

Мне довелось пережить и кое-что похуже – наихудшее, я полагаю. Но вот моя память мутнее, чем месиво за окном. О, если б только удалось думать яснее!

Если б суметь двинуться – куда угодно…

Он до сих пор питал надежду.

Словом, он упорно держался за шкатулки. По крайней мере, не будет ни голода, ни настоящей боли. Он мог бы сидеть сиднем, исследуя каждую вереницу мыслей в их вязких итерациях, в изменениях столь тонких, что никакой внешний наблюдатель не подметит разницы…

Сейчас Уитлоу загнан в угол, – возможно даже, побежден, – Терминусом. Марионетка напротив Даниэля вымучено гнула свою линию, напоминая дергающиеся стрелки поломанных ходиков. «Предлагаю обсудить… что наша Бледноликая Госпожа припасла… для столь блестящего юного предателя миров…»

Даниэль откинулся на спинку стула и зажал обе шкатулки в заведенной назад руке, сместив защитный круг на пару футов от Уитлоу. Сидящая кукла замедлилась и умолкла, пока наконец руку не начало колоть, и Даниэль был вынужден вернуть ящички на место.

Другие типы – партнеры Уитлоу, затерянные в дрожащем сумраке, – никогда не явятся на выручку. Что же касается Моли – кем бы или чем бы он ни был, – от него тоже вряд ли можно ожидать визита.

Глубоко вздохнув и зайдясь кашлем, Даниэль подумал, что любая определенность, пусть и гибельная, была бы лучше, чем эта икающая вечность.

И все же его зонды-щупы – пусть притупленные, опаленные, травмированные – были до сих пор чувствительны. Даниэль понимал: кое-что еще осталось. Где-то существует убежище. Кабы бы не Уитлоу со своими приспешниками, он, может статься, добрался бы туда как раз вовремя.

Загнан, но не заморожен – тет-а-тет с мстителем, но безоружным… Хотя и способным уморить Даниэля скукой, довести до визжащего безумия угрозами и интригами… словно кислота, капающая на акры обнаженной кожи.

«…пока воспоминания о ваших прошлых похождениях не поблекнут и не окажутся пожраны свежей, презрительной и новой личностью. А ведь Бледноликая Госпожа рассчитывает на…»

Что-то переменилось.

Нервная дрожь пробежала вдоль позвонков – безошибочное свидетельство какого-то события в атмосфере комнаты. Хотя как именно идентифицировать или хотя бы распознать это изменение в нынешнем состоянии, было неясно. И тем не менее. Что-то где-то поддалось. Нечто могучее подергивало поврежденные пряди, потряхивало их, выжимало последние часы хронологии, которые можно было бы к чему-то приспособить.

Таки есть.

Стук в дверь резкой болью отозвался в ушах Даниэля. Он сумел-таки заставить себя встать – и сам этому удивился.

Глаза Уитлоу отреагировали на движение, бледная физиономия перекосилась, словно труп подбодрили электроразрядом, – впрочем, на большее у него сил не хватило.

Даниэль прошаркал по мокрому полу и распахнул дверь. Гром и рев ударили в лицо – горы осыпались ледниками, скалы ударялись о скалы, исполинские тесаки крошили небо.

Миры – истории сталкивались.

На пороге стояла пригнувшаяся, коренастая тень. Спустя мгновение тень выщелкнула себя из какофонии звука и света, усилием воли скользнула внутрь.

– Бр-р, – сказал плотно сбитый мужчина, растопырив локти и хватая воздух короткими, крепкими пальцами. – Я с подмогой. Королева-в-Белом махнула на нас рукой. – Он удрученно взглянул на свой вымокший серый костюм. – Извините за нахальство, но мне кажется, у меня есть кое-что вам полезное. И не сочтите за грубость – вы, собственно, кем будете, черт вас раздери?

 

Глава 54

ЗЕЛЕНЫЙ СКЛАД

Участницы литературного кружка удалились на покой в дальний угол, где поставили себе раскладушки, – одеяла и прочее Бидвелл достал из старинного, окованного медью сундука. Керосиновые лампы бросали длинные, танцующие тени на складские стены и потолок.

Прежде чем предаться сну в своих приватных апартаментах, Бидвелл снял с одной из полок одинокий томик. Вдоль корешка шли цифры – то ли номер, то ли год – 1298. Он подмигнул Джеку с Джинни, сунул книгу под мышку и пожелал спокойной ночи.

После чего задвинул за собой скользящую стальную дверь.

На склад опустилась тишина.

Джинни бросила на Джека неловкий взгляд и отправилась к себе в закуток.

После ужина дамы вместе с девушкой помогли Джеку расчистить еще одно место неподалеку и снабдили раскладушкой с комплектом постельного белья. Теперь каждый сидел в своем маленьком закутке, изолированный ото всех, защищенный. Выжидающий.

Он опустился на краешек постели и устало опустил плечи.

По ту сторону книжной горы скрипнула раскладушка Джинни. До прочих постояльцев достаточно далеко – если говорить тихо, никто ничего не услышит.

– Сказки на ночь? – прошептала она.

– Ясное дело, – ответил он. – Ты первая.

Девушка обошла ящики, подтянула стул и села: колени вместе, голени разведены под углом.

– Мне восемнадцать, – сказала она. – А тебе?

– Двадцать четыре.

– Говорят, мне страшно повезло, но дела по-прежнему идут неважно.

– Это еще неизвестно.

– Я ответила на объявление, как и ты. Позвонила им.

– Господи!

– Кое-что трудно вспомнить, – начала она свою повесть. – Я из Миннеаполиса. Жила в доме, полном артистов или вроде того. Все играли на музыкальных инструментах, работали диджеями… Питались вскладчину, подрабатывали кто как мог. Говорили, что я приношу им удачу, потому как заказы шли один за другим – большие гиги, юбилеи, «черные» джем-сейшены.

– Это хорошо? – спросил Джек.

Она кивнула.

– Да, мне очень нравилось. Мы были свободны, питались черт знает чем, и мне казалось…

Девушка бросила взгляд на Джека.

– Не понимаю, чего тут хорошего, – признался он. – Но все равно, продолжай. Разберусь по ходу дела.

– А однажды… Я вдруг поняла, что друзья меня забывают. Сначала я решила, что дело в наркотиках. – Голос девушки отвердел, лицо приобрело каменные черты. – Скажем, мы могли устроиться в заброшенном доме, болтать про музыку, кино и сериалы, в общем, проводить время. И каждую неделю они вели себя так, будто встретили меня впервые. Ничего обо мне не помнили. Порой от этого было так больно, что я убегала, но мне не нравилось быть одной. Я задалась вопросом, что произойдет, если я сама себя забуду. Я ведь много рисовала…

Джек поморщился: в ее голосе прорезались колючие нотки.

– Они все нюхали или глотали «X» – экстази. Я пробовала несколько раз – ребята считали, что если ты не сидишь на «X», то с тобой кончено, ты не способен на настоящие отношения. «Колеса» делали меня такой счастливой, любвеобильной… Кому угодно я могла отдать все, что попросят, в голове искорки любви зажигались одна за другой. Скажем, кто-то входил ко мне в комнату, и меня просто переполнял любовный сок, я была так благодарна… Раздавала себя кому угодно… И все равно не помогало: меня по-прежнему забывали.

– М-м, – промычал Джек.

Джинни опасливо следила за его реакцией.

– Вот именно. Все то время, которое я с ними проводила, я не прыгала с линии на линию – не меняла судьбу. Мне казалось, с этим покончено, я наконец-то угомонилась, нашла себе дом. Но сновидения так и остались. Я рисовала – и это было нормально, всем нравилось шизоидное искусство. Любая жутковатая вещь, скажем, про смерть принималась на ура… они считали смерть за высшее достижение. Предельная шутка. И опять-таки все забывали. Им вечно казалось, что я новенькая. Раз за разом пересказывали мне одни и те же истории.

Джек молчал: пусть девчонка выпустит пар.

– Я бы, наверное, умерла, – прошептала Джинни. – А потом стало появляться это существо… когда я теряла сознание… и странные рисунки. Мне кажется, она была частью моих снов. А однажды она оставила записку. Маленькими печатными буквами, словно писал ребенок: «Возьми себя в руки. Уходи. Нас ждет много работы». Как ни странно, я понимала, что она имеет в виду. То, чем мы занимались в заброшенных домах, не имело отношения ни к любви, ни к дружбе – будто превращаешься в слизняка между подошвой сапога и тротуаром. У меня не осталось никакой защиты, лишь обнаженные нервы. Словом, я ушла, забросила «X» и всех прежних знакомых… а через несколько дней, прячась под мостом от снегопада, я наткнулась на объявление в старой газете. – Она жестом закавычила: – «Грезишь ли ты о Граде-в-Конце-Времен?» И телефонный номер.

Джек поморщился.

– В сотовом еще оставался небольшой заряд, так что я набрала этот номер, по большей части от скуки. Очередное неверное решение, да?

Джек криво усмехнулся.

– В этом я вся. Уворачиваюсь от правильных поступков, вечно ступаю на неверную дорожку. Но в тот раз превзошла саму себя. У моста появился мужчина и забрал меня с собой. Моложавый, азиатской крови – глаза черные, глубокие, – лет тридцати с небольшим, высокий и худощавый, в хорошей форме. Он водил старый серый «мерседес». Не в одиночку – на заднем сиденье была женщина под вуалью. Она не произнесла ни слова, а пахло от нее гарью… Мы выехали из города. По дороге перекусили в ресторанчике – только я и незнакомец; его спутница никогда не выходила из автомобиля. Но она не была мертва: я слышала ее дыхание.

После ужина мы вновь выехали на трассу, и она устроила пожар. У мужчины под сиденьем был огнетушитель. Он остановился, распахнул дверцу с ее стороны, что-то прокричал и принялся поливать ее пеной. Она захныкала, но так ничего и не сказала.

У Джека побелели кулаки.

– Поначалу мне казалось, что он молод, однако глаза его принадлежали человеку старому. Он вел себя вполне дружелюбно. На переднем сиденье было так уютно – с подогревом, мягкое… Незнакомец показывал фокусы с серебряным долларом – одной рукой, вторую он держал на руле, очень ловко. А монетка делала все, что он хотел – как будто была живой и послушной.

Пока ехали, я рассказывала ему о себе – и он ничего не забывал. Так могло продолжаться вечно: фокусы, болтовня и долгая, прямая дорога. Я настолько увлеклась, была такой доверчивой – как дурочка, честное слово…

Наконец, мы добрались до большого дома где-то в лесу, неподалеку от Сент-Пола. Кругом сплошные груды пиломатериалов и тому подобное, хотя я не заметила ни одного рабочего. Мужчина сказал, что у них под домом есть что-то вроде бункера с толстыми стенами, где можно отдохнуть в тишине и покое. Там я проспала двое суток подряд. Было действительно очень тихо. Я успокоилась, перестала скрипеть зубами и кусать щеки изнутри. Я была такой счастливой, подумала даже, что смогу научиться испытывать благодарность, настоящую любовь… Он навещал меня каждый день, приносил еду, дал новую одежду, и я с самого начала знала, что его не интересует секс – он уважал меня. Мне думалось, здесь так здорово. Он был очень ласковым. Перестали приходить сны…

Джинни охватила дрожь – поначалу легкие подергивания, потом у нее стали стучать зубы. Джек успокаивающе протянул руку, однако девушка отдернулась в сторону.

– В свой последний визит он сказал, что надо бы прогуляться. Мы вылезли из подвала – снаружи свистел ветер. Было холодно – ниже нуля. В воздухе пахло снегом. На полу не было ни ковров, ни даже досок – просто листы фанеры. Дом был по-настоящему заброшен, его даже не закончили строить… И он заявил, что мы идем встретиться с Королевой.

Джек расцепил руки, чтобы на пальцах не осталось синяков.

– Он сказал, что Королева платит ему за поиски «особенных» людей. Но ты знаешь, я увидела, что его одежда на самом деле дрянная, ветхая. Стало быть, не так уж много ему платили. Кожа его стала старческой. Я тогда подумала, что наткнулась на всамделишного вампира – только нищего…

Голос Джинни упал до едва слышного шепота.

Склад потрескивал. Где-то в углу мяукнула кошка. Вдоль стропил понеслось эхо, будто от доброй дюжины котов.

– Лес его пугал, как и меня. Я знала, что Королевой не может быть женщина, которая устраивает пожары, потому что на опушке мы миновали машину, которая по-прежнему стояла на разбитой грунтовке. Из открытого заднего окна вилась струйка дыма. Внутри сидела женщина. Я заметила, как колыхнулась ее вуаль. Она смотрела прямо на меня, но я не видела ее глаз.

– Ты не думала убежать?

– Не могла. Даже о прыжке между линиями не задумывалась – просто знала, что эта женщина способна устроить пожар где угодно и ей даже не придется вылезать из машины. Я, можно сказать, это прямо-таки видела – сотни пылающих комков, вываливающихся из воздуха. Она бы спалила лес, дом, любую дорогу, которую бы я ни выбрала, любое место…

– Пользовалась огнем – как осами.

Нахохлившись, Джинни на секунду бросила взгляд в сторону – подбородок опущен, слова выходят с трудом.

– Ты как думаешь, сколько их? которые на нас охотятся?

Джек пожал плечами.

– Понятия не имею.

– Мы шли по лесу минут десять. Мне вообще-то казалось, что мы бродим по кругу – несколько раз навстречу попадалось одно и то же черное озеро, заросшее камышом. Кругом становилось все темнее. Надвигалась буря, низкие черные тучи – и молнии.

– Молнии, ударяющие вбок?

Джинни кивнула.

– И затем он сказал про моль. Должно быть, это чье-то имя: «Моль тебя представит». А деревья… Их ветки росли вниз, в землю. Листва шевелилась, но не от ветра, каждый лист сам по себе. Хотя нет… Они как бы менялись – становились то больше, то меньше, сдвигались то влево, то вправо… не двигаясь, – потому что деревья были черными и жесткими, как застывшая смола. Я даже подумала, что с каждым таким «движением» деревья становились другими – не знаю, как объяснить… они были неправильными. Похоже, мужчине с монетой было так же страшно, как и мне. Он сказал: «Королева-в-Белом требует совершенства. Это часть ее очарования». Я спросила, сколько ему лет, сколько лет Королеве, а он ответил: «Что за глупые расспросы…»

Потом появилась еще одна личность – только он не был человеком. Он начал вытягиваться ввысь, пока не стал полупрозрачным – просматривался насквозь. Мы достигли центра леса. Я знала, что это центр, хотя мы и шли по кругу. Возможно, это была спираль, только особенная – она заворачивалась внутрь, но не в пространстве. Потом я увидела что-то вроде большого озера с застывшей малахитово-зеленой водой – поверхность изъязвлена рытвинами и канавами. Неба над озером не было – совсем.

Джеку уже не хотелось слушать продолжение. Он поерзал и слегка отодвинулся, словно Джинни была бомбой, готовой взорваться.

– На деревья упал туман. Листья осыпались маленькими плоскими голышами, холодными как лед. Они жалились крапивой, когда попадали мне на руки и плечи. Свет стал серым и колючим. У теней появились острые края, будто бритвы, – если наступишь, то порежешься. Все кругом пахло лимонами, пригоревшей похлебкой и бензином – ни за что бы не согласилась почувствовать такое вновь.

Мужчина предупредил: «Ни слова». Он убрал монету, вытянул руку и жестом поманил. Я ничего не могла поделать – просто показала ему шкатулку, не вынимая камня. Он сунулся было ее взять – но отшатнулся и сказал: «Не двигайся. И не смотри. Мне очень жаль».

Он бросился бежать. Кусты у поляны затрещали. Наверное, это была ловушка – спираль меня загипнотизировала. Я не могла оторвать ступни от земли…

Джек прикрыл рот рукой.

– Те же самые тучи… в небе… как сегодня, когда за тобой охотились, – продолжала Джинни. – Тот мужчина хотел передать меня кому-то… чему-то… не из нашего мира… злобному, мрачному. Разочарованному. Я стояла посреди деревьев. А вокруг Королевы – или что там находилось в центре – кружились листья. Видно ее не было, но я знала, что она все стягивает вместе, в один узел – в центр спирали. Я не верила, хотя и догадывалась – все, что может случиться, случится обязательно, и это произойдет со мной… даже те вещи, которые невозможны. Я должна была вот-вот увидеть все, одновременно. Меня закрутило – и деревья тоже повернулись, только на пол-оборота; среди деревьев мужчина опустил руки, а глаза его были как снежки. Меня повернуло еще раз, опять на полный оборот – я как-то знала, что не увижу Королеву, пока не оборочусь дважды… Из этого хоть что-то имеет смысл?

Джек зажмурился и кивнул: да, смысл в этом был.

– В том месте надо повернуться дважды, чтобы сделать полный оборот, – сказал он.

– Я так и думала, что ты меня поймешь.

– Просто иная логика, вроде наших прыжков… А ты увидела ее?

– Не могу сказать, что «увидела». Хотя… пожалуй, да. Она находилась в малахитовом озере. И вовсе она не одета в белое, на ней совсем ничего не было. Поначалу я даже не поняла, с какой стати ее назвали Королевой-в-Белом. Может, тот мужчина видел ее по-другому или что-то знал про нее… Она такая высокая… Если бы я пришла из какого-то другого места, увидела ее другими глазами, вполне решила бы, что она красива. Ноги… и руки… не знаю, как их назвать, никогда такого не видела, – но казалось, что все на своих местах, – они ей шли. И вместе с тем я чувствовала, что стоит подойти ближе, как она высосет мои глаза. Я была как ледышка. Она наблюдала за мной из центра своего узла… бесконечно любопытная… любопытство – как голод, как смертный страх… она хотела все знать про меня. И такая злая, такая разочарованная. Потянуло открыть ей все, что угодно, лишь бы не было этой разочарованности, этого бешенства, – но у меня не хватало на это слов. Они не нужны. То, что ей хотелось, вылетело бы из меня кусками: места, где я побывала, мои поступки, прошлые и будущие, все мои «я» – всё одним большим, изжеванным куском полетело бы в ее узел. Она бы надела меня на себя, как платье, как шарфик. Наверное, я бы не умерла – но меня ожидало нечто похуже смерти.

Джек недвижно сидел на раскладушке, сунув дрожащие ладони под ляжки.

– Хм-м, – пробурчал он.

Девушка улыбнулась.

– Но ведь я здесь? Расслабься.

– Не так-то это просто. – Он нервно улыбнулся.

– Знаю… Ну так вот. Что-то я придерживала про себя – повезло, я даже не осознавала, что именно, – иначе все бы ей выложила. Может, ты знаешь, о чем я.

– Возможно.

– Тогда скажи, что я сделала.

Джинни пристально взглянула ему в глаза.

Джек пальцами показал, будто ножницами состригает пряди.

– Угу. Как только все закончилось – заняло меньше мига, – оказалось, что я лежу ничком на земле, засыпанная листвой. Вокруг поваленные деревья, масса воды – лужи холодные, но от них шел пар. Болотной ряской залеплено все и вся. Озеро исчезло, а того мужчину я больше не видела – не знаю, куда он девался. Лес будто под косу попал.

– А что сталось с камнем?

– Я его выронила, но потом нашла, – ответила Джинни. – Он лежал возле тропинки, по-прежнему в своей шкатулке. Я его прихватила и пошла назад, прямиком через лес. Около дома машины не было. Меня бросили одну. Ты, наверное, сделал то же самое. Вот и скажи мне, Джек: чем я их отпугнула?

Он до сих пор не мог ответить.

– Неужели мы и вправду умеем обрезать мировые пряди? – спросила она. – Не просто перепрыгивать с одной на другую, но обрезать? Убивать их?

Юноша покачал головой.

– Здесь что-то связано с камнями, которые суммируют. Они – часть нас самих. Мы не можем с ними расстаться, пока не умрем.

– Я потому и сдавала его в ломбард – ведь он всегда возвращается… А ты тоже обрезал пряди? Во время бури?

– Не помню. Времени на это не было.

– Возьми меня за руку, – неожиданно сказала она.

Джек не колебался ни секунды. Пальцы ее были горячими, а кожа, казалось, отливала бледным красно-вишневым цветом, напоминая чугунную печку в соседней комнате.

– Слушай, у тебя жар, – сказал он, но руку не отпустил.

– Со мной такое бывает. Ничего, пройдет, – кивнула она. – Я ведь выжила?

– Не то слово.

– Я знаю, почему они — кто бы это ни был, – хотят нас изловить.

– Кто или что, – подхватил Джек.

– Они нас боятся.

Юноша сжал ей пальцы, и жар начал ослабевать.

– Остается разобраться с Бидвеллом. Куда мы вообще лезем?

– Бидвелл не боится, во всяком случае, боится не нас, – заметила Джинни. – Вот почему я сюда пришла. Ни узлов, ни страха – только тишина и множество книг. Эти книги напоминают изоляционную обивку. Здесь я до сих пор чувствую себя в безопасности. И камню моему ничего не угрожает – пока что.

Джек тихонько присвистнул.

– О’кей, – сказал он.

– Ты сомневаешься?

– Да, хорошо, что здесь тихо. Хотя я бы предпочел, чтобы все вернулось на свои места, стало нормальным.

– А ты нормально жил?

– Да, пока мама не умерла, – ответил он. – Ну… может, не совсем нормально – но весело. Хорошо.

– Ты любил ее?

– Конечно. Вместе с отцом они были… в общем, где бы мы ни оказались, везде у нас был дом, пусть даже на один день.

Джинни огляделась.

– Здесь я чувствую себя как дома… А что у тебя за история?

– Матушка была танцовщицей. Отец всегда хотел стать комиком и фокусником. Сначала умерла мама, потом он. Я совсем мальчишкой был. Многого они мне не оставили – небольшой сундучок, кое-какой реквизит, книжки про фокусы – и камень. Голодать особо не пришлось – я научился играть на гитаре и жонглировать… кое-какие карточные фокусы и все такое. Поначалу, как и ты, прибился к дурной компании, потом сбежал… жил по законам улицы, начал подрабатывать баскером. Сумел не нарваться на нож… Года два назад переехал к парню по имени Берк. Он работает поваром в ресторане. Впрочем, в последнее время мы не очень-то общаемся.

– Любовники поссорились?

– Да нет, – усмехнулся Джек. – Берк не из того теста слеплен. Ему просто не нравится жить в одиночку.

– Ты раньше встречал этих женщин?

– Эллен я знаю неплохо. С другими познакомился совсем недавно.

– Это ты нарисовал эскизы, которые… которые Мириам нашла в твоей комнате?

– Я рисую как курица лапой. Мой визитер это сделал.

– Откуда он, как думаешь?

– Из «города в конце времен», разумеется, – насмешливо ответил Джек, но голос его предательски дрогнул.

– И моя гостья тоже, – сказала Джинни. – Хотя в последнем сне она была не в городе, а снаружи, в каком-то гиблом месте.

– В Хаосе, – кивнул Джек.

Девушка не отрывала взгляд от пола:

– Не хочу об этом говорить.

– Ладно, – согласился он.

– Джек, а у них есть камни наподобие наших?

Он покачал головой.

– Не думаю.

– Что если от нас требуется их туда передать?

– Каким образом? Они там – мы здесь. – Он откинул голову, затем посмотрел на большую коробку, помеченную надписью «ВАЛЬЯДЛД, 1898». – Какого рода книги собирает Бидвелл?

– Любого.

Джек отогнул картонные клапаны и достал какой-то пыльный томик. Корешок потрескался, на пальцы просыпалась труха от старой кожи. Надпись золотыми тиснеными буквами по-прежнему не имела никакого смысла.

– Издательство «Белиберда», – сказал он. – Похоже, камни еще не довели работу до конца.

– Многие книги раньше выглядели ничуть не лучше. Впрочем, Бидвелл знает свое дело.

– Велика разница…

Джек хотел вернуть книгу на место, как что-то дернулось в руке – едва уловимый щипок за скрытый нерв, – и он перелистнул книгу к середине. Из моря тарабарщины вдруг вынырнул параграф, который он с трудом, но смог прочесть.

«…И тогда Джерем вошел в Дом и обнаруж та

книгу без смысл кроме эт слов:

«Где камень, Джереми? Он утебяв карманес тобой?»…»

Джинни внимательно наблюдала за ним: лицо юноши залила краска, словно он нагишом оказался на улице. Джек медленно, сосредоточенно переворачивал страницы. Больше ничего в книге не имело смысла.

– Что-то случилось? – спросила Джинни.

Он показал ей страницу. Она прочла строчки, и у нее отвисла челюсть, как у ребенка, только что увидевшего привидение.

– Все книги разные, – сказала девушка, помолчав. – Меня в них нет.

– Ты смотрела? – уточнил Джек.

Она помотала головой.

– Не было времени.

 

Глава 55

СЛИВНОЙ КАНАЛ ТЕНЕБР

Патун привык жить в постоянном междусветье внешних оконечностей старых сливных каналов. Он редко поднимался в Кальпу и довольствовался исполнением своих обязанностей на широких равнинах, вдалеке от сияния света бодрствования, заливавшего Ярусы, – за вечную суету он про себя именовал их по старинке: грачовник.

Патун тренировал путепроходцев еще с той поры, когда ярусного племени не было и в помине. Высокий, сухопарый, со много повидавшим коричневым лицом, он шел по сухому дну канала, посматривая по сторонам серебристыми от настороженности глазами. Кальпа умирала: это длилось потихоньку с момента его собственного создания. Сейчас, похоже, процесс подходил к концу.

Свет бодрствования бросал перемежающиеся отблески на неботолок. Красные кольца пульсировали и мерцали вокруг трещин и язв, оставленных последним вторжением, которое прорвалось сквозь нижние уровни первого биона – непосредственно над его головой, – едва не унеся их всех.

Он завершил двадцатимильный путь по каналу от лагеря, выйдя к точке рандеву между первым и вторым островами, где и стал поджидать бурых смотрителей, спускавшихся с полубессознательным грузом.

На сей раз вместо обычных двадцати смотрители вызволили всего девятерых.

– Огромные разрушения, – доложил старший смотритель. – Большие потери. Вероятно, это последняя партия.

Доставленная молодежь тихо постанывала в изнеможении под сенью карликовых канальных деревьев. Смотрители снялись с места и улетели, а Патун стал проверять новоприбывших: приподнимал им головы, цветочным пальцем выщупывал жизненные показатели… Выяснилось, что все они пригодны: смотрители никогда не приносили раненых или немощных.

Каждого, кто приходил в себя, он поднимал на ноги, напевая успокоительные песенки креш-яслей. К этому времени, миновав каналы и песчаную отмель, подошла и группа его помощников. Уставшие, имеющие куда меньший опыт работы, молодые Ремонтники все же заботились о рекрутах с завидным терпением. Вскоре Патун выстроил походную шеренгу и направил ее к темной внешней стене, где со времен создания Ярусов располагался учебный лагерь – слишком долгий срок, даже по меркам Патуна.

Шесть самцов и три самки. Он поглядывал на ошеломленную молодежь и, как обычно, испытывал к ним и зависть и жалость одновременно – их было мало, они слабы, дезориентированы… И вечный вопрос: что доведется им увидеть в походе?

В путепроходцы отбирали только молодых представителей племени – тех, кого растили из первородной вещественной массы и воспитывали на Ярусах, – наделенных лучшими инстинктами, часть из которых полностью пробудится только в Хаосе. Что касается самого Патуна, то эта его версия никогда не выбиралась за внешний контур Средиземья. Если данная девятка и впрямь образует последнюю походную группу, есть шансы, что ему никогда не узнать всей правды о Хаосе и Тифоне.

Он разместил рекрутов по палаткам и убедился, что всего в достатке. Вскоре они погрузились в крепкий сон.

Помощники разбили бивуак неподалеку, на равном расстоянии от палаток новобранцев и одиночного тента Патуна. К старшему наставнику они относились с подчеркнутым пиететом, но вместе с тем считали его старым чудаком. В конце концов, в чем смысл всего этого предприятия?

Возможно, смысла никакого нет. Никто из прежних Патунов, ушедших в Хаос в нарушение запретов Астианакса, не вернулся с рассказом о совершенных открытиях. Как и любой из путепроходцев.

 

Глава 56

РАЗБИТАЯ БАШНЯ

Итак, согласно предписанию, живой представитель ярусного племени, взращенный в креш-яслях из первородной материи, доставлен в распоряжение Библиотекаря.

Гентун, закутанный в медленно мерцающей кокон, стоял в высокой пустой зале – дюжина ярдов до ближайшего арочного окна. Перед Хранителем, на уровне пояса, завис молодой самец, который свернулся бессознательным калачиком, – впрочем, его раны уже затягивались благодаря защитному и регенерирующему действию плаща Гентуна.

Хранитель Ярусов пребывал в полном оцепенении. Он не мог вообразить ни одного действия, которое в нынешней ситуации привело бы хоть к какому-то положительному результату.

Надуманные проволочки, декаданс, заговоры бесчисленные и непостижимые – неизбежный подрыв жизнеспособности города ввиду миллионолетних попыток отразить наступление немыслимого, – привели к тому, что конец наступил куда быстрее, чем он рисковал предположить.

Прибыв в Мальрегард, Гентун первым делом обошел залу, сквозь окна оглядывая три оставшихся биона Кальпы. Вторжение нанесло жестокий урон первому биону, чье основание подпирало все Ярусы, и откуда росла цилиндрическая розочка Разбитой Башни. Кроме того, оно вызвало чрезвычайные разрушения южного и третичного бионов, откуда валили спиральные, гнетущие клубы серебристого дыма, что расплывался по периметру внутреннего барьера противодавления.

Чудовищные явления вне границ реальности приблизились к Кальпе, словно желали погреться в огне городских пожаров. Вечно вращающийся луч Свидетеля убыстрился, и его исполинская гора из отвердевшей плоти – некогда человеческой, а ныне вечной и безжалостной – была готова навалиться на пояс Защитников, предвкушая очередную гекатомбу жертвоприношений.

Ярусы всегда служили приманкой для наиболее яростных вторжений. Нынче Гентун задавался вопросом, не плавает ли одна из причин этого феномена рядом с ним. Сразу после создания Ярусов Тифон периодически прощупывал город – как если бы обладал особым знанием, – словно умел разрабатывать планы и стратегии.

Отведя глаза от Свидетеля, Хранитель посмотрел на восток, в сторону последней партии путепроходцев, надеясь, что они успеют выйти до окончательного коллапса, до триумфа Тифона.

Библиотекарь миллионы лет оттягивал решительные действия. И все же: разум, превосходящий все мыслимые мерки – Гентун не смеет ни критиковать его, ни пытаться понять С другой стороны, ему до сих пор не удалось различить хотя бы зачатки плана – впрочем, рядовому Ремонтнику или ярусному обитателю никогда не дадут внятных объяснений. В самом деле, хранитель ничуть не лучше своих питомцев, или вот этого дерзкого, рожденного в креше самца, который упрямо преследовал свои цели, невзирая на иллюзии и прочие баррикады, возводимые на его пути.

Подобно Ремонтникам – подобно Гентуну! – племя понимало концепцию стыда, словно их первородная материя сохранила в себе наследие этой древней эмоции, которую утратили Великие Эйдолоны.

Появился ангелин – поначалу в образе крошечной серебристой пылинки по центру залы, затем внезапно оказался рядом, на расстоянии нескольких футов. Как и раньше, он был в женском обличии, бледно-синий, ростом по колено Гентуну – хотя теперь, похоже, предпочитал стоять на ногах, а не плавать в воздухе.

Возможно, он был тем самым ангелином, с которым Хранитель беседовал ранее – а может, и нет. Индивидуальность мало значила для служек этого ранга.

Гентун толкнул молодого самца. Джебрасси вскинул голову, заморгал, огляделся кругом, однако не стал менять позу, будто хотел подольше продлить ощущение тепла и здравомыслия.

– Почет и уважение Библиотекарю, – пропел ангелин; голос его звучал подобно журчащей воде. – Завершен ли эксперимент?

– Да, – ответил Гентун.

– Ты доставил нам затребованный образчик с Ярусов?

– Доставил. Есть необходимость в моем дальнейшем присутствии?

– Сопроводи его на аудиенцию.

Джебрасси вытянул ноги, медленно опустился на подвернутые полы плаща и стоял самостоятельно под присмотром Высокана. Он изумленно воззрился на крошечное синее создание, которое излучало глубокий холод, несмотря на защитное действие мантии.

Сейчас Джебрасси потерял способность испытывать ужас или неверие. Произойти могло что угодно. Он почти надеялся на это – будь что будет, лишь бы все поскорее закончилось.

Тут он вспомнил про Тиадбу. Его передернуло при мысли, что он только что вышел из глубокого сна. Но сколько длился этот сон? Где девушка? Ее поглотило вторжение? Жива ли она?

Джебрасси зарычал и уперся руками в мерцание перед глазами.

В ухе раздался голос, напоминающий стрекот буквожука:

– Этого делать не советую. Снаружи страшный холод, а Библиотекарь желает тебе добра и здоровья. Итак, вы оба – следуйте за этим смешным лазурным созданием. Я с удовольствием покажу вам дорогу в самое чудесное место во всей Кальпе. Возможно, в последнее чудесное место, оставшееся нам, людям, во всем космосе.

Джебрасси задрал голову, посмотрел на Высокана, затем опять перевел взгляд на синюю малютку, недоумевая: что же получается? Они все считают себя людьми? – В этом состоит секрет?

Опасливо шаркая ногами, Джебрасси двинулся вперед и обнаружил, что мерцание следует за ним, – тогда он пошел нормальным шагом, стараясь не отставать от синего голыша. Гентун держался рядом.

Они приблизились к центру – дорога заняла несколько минут. Джебрасси оглянулся, увидел отдаленный ряд стрельчатых окон и тут сообразил, где очутился – вспомнил повествования из книг.

– Мы в Мальрегарде, да? – спросил он Гентуна.

– Да, это одно из названий, – подтвердил Гентун. – Знай, юноша, что мы оба оказались высоко над местом своего обитания и социального положения. В царстве Великих Эйдолонов. Их мысли и поступки радикально отличаются от наших.

– Но все мы люди? – уточнил Джебрасси.

Вместо ответа Хранитель коснулся кончика носа – насмешливое удивление, типичный для племени жест.

– Будьте внимательны, – предупредил ангелин. – Советую закрыть глаза. Сейчас мы совершим векторное перемещение к вершине башни – того, что от нее осталось, если точнее.

– А что сломало башню? – спросил Джебрасси.

Гентун недовольно цокнул языком.

– Тебе не нужно заботиться о прошлом. Его слишком много. Смотреть следует лишь вперед, в будущее. Впервые в истории оно стало соразмерно тебе.

Джебрасси так и не решил, считать ли это за оскорбление.

Кругом танцевали серебристые дуги, создавая иллюзию движения, хотя иных изменений не наблюдалось. И вдруг они очутились под чудовищным небом, полным пламенных обручей и кружащихся миров. Что-то смотрело на них сверху вниз, недоступное ни взгляду, ни мерилу – Джебрасси кулаками прикрыл занывшие глаза.

Ему показалось, что он падает – вновь оказался с Тиадбой над Ярусами, и в этот раз смотритель разжал свою хватку…

Их окружали голоса, чью речь он не понимал, а по всему телу словно били громовые раскаты.

Падая, Джебрасси предпочитал видеть место предстоящего фатального приземления. Он просто обязан знать. Юноша опустил руки, хотя на миг глаза отказались верить. Ему и так слишком многое довелось увидеть – нечто яркое и многоцветное… из него бьют исполинские вихри серебра… они пронзают и выхватывают из серой мглы ослепительные алые шары, словно фермерские вилы с насаженными тюками чафовой соломы…

Над ними или под ними – он никак не мог решить, где именно, – мириады белых фигурок стояли терпеливыми рядами, сложив руки за спиной. У каждой по две руки, две ноги, и круглая белая голова. Лиц нет, лишь гладкая закругленная белизна.

Он не падал, он летел – вверх тормашками, кажется, – поверх немыслимо огромной паутины дорог, вдоль которых стояли и на удивление разными способами перемещались другие белые фигурки. Кое-кто их них просто шагал, другие скользили, иные с бешеной скоростью пронзали пространство, беззвучно взмывая и пикируя, оставляя за собой великолепные серебристые дуги-следы. Некоторые же просто исчезали, а остальные – десятки, сотни тысяч, длинными шеренгами, уходившими в белесый туман, – замерли в ожидании инструкций, напоминая неисчислимую армию безликих заготовок.

В поле зрения появился ангелин и игриво пихнул Джебрасси в бок, придавая медленное вращение. Даже сквозь кокон мерцания этот жест чуть не проморозил юношу до кончиков пальцев; впрочем, через несколько секунд он вновь оказался лицом к лицу с радужной яркостью и вилами, которые охотились за шарами цвета пламени.

– Хранитель доставил образец, – возвестил ангелин голосом столь сладким, что у Джебрасси заболели уши. А затем пришло очередное сообщение – на этот раз не от Высокана или синего малыша – да и голосом нельзя назвать этот пучок слов, чуть ли не воочию видимый в облаке защитного мерцания.

Поместите первобытного жителя в место, где он сможет восстановить свое здоровье. Мы встретимся вновь, когда он будет цельным и спокойным. Я бы не хотел его пугать. В конце концов, он – самый важный гражданин Кальпы.

Джебрасси покосился вверх, на стоявшего рядом Высокана.

– Что ж, – кивнул Гентун, – по истечении пятисот тысяч лет я выполнил-таки свои обязательства перед Эйдолонами.

 

Глава 57

Тиадба, погруженная в меланхоличную задумчивость, стояла у края площадки учебного лагеря, неподалеку от внешней оконечности сливного канала. Отсюда едва видны далекие громады островов, где она провела всю свою жизнь. На каждом из оснований стояли высоченные ряды жилых блоков, чьи контуры приглушала мягкая дымка, которая поднималась из канала.

Свет потихоньку тускнел, погружая Ярусы в сон; Тиадба посмотрела в сторону темного арочного свода, за которым – как им объяснили – находятся внешние границы Кальпы и генераторы реальности, охраняющие их от Хаоса. Тело девушки напряглось как хлыст, готовый расправиться и звонко щелкнуть. Она была готова. Время летело стрелой – и все же недостаточно быстро.

Тренировка уже идет. Решение о походе принято окончательно…

Казалось, она уже свыклась с тем, что уходить придется без Джебрасси, что есть смысл перестать думать о дорогах, которые им не суждено пройти вместе… но перед глазами снова встал последний образ ее юного товарища, подвешенного в лапах смотрителя, – и нахлынула скорбь.

Никогда не забыть чудовищного шума, дух захватывающего полета, цветных жгутов в темноте – и подспудного чувства близости чего-то мерзкого, жуткого. Тиадба выдержала все испытания. Смотрители доставили к сливному каналу еще восемь соплеменников. Первые минуты не сохранились в памяти; запомнилось лишь, как они пересекли широкую пустыню под темной частью неботолка – совершенно плоскую, если не считать барханов из каменистой пыли. Приземистая канальная растительность, что кучками торчала из застарелой грязи, вскоре уступила место безграничной равнине, исчезавшей в тенях с каждой стороны горизонта. Все они были на краю паники, ужас подменял собой браваду, даже когда их группа достигла конца первого этапа путешествия – высоченные арки обозначали внешние границы канала.

Не исключено также, что Джебрасси выжил и находится под защитой; а может, он заблудился где-то неподалеку и в любой момент набредет на лагерь. Как бы то ни было, вряд ли юноша находится на Ярусах. Впрочем, Тиадба не понимала, зачем она в это до сих пор верит. Его нет рядом – и от этого было ужасно тоскливо.

Не все соплеменники, спасенные от вторжения, входили в группу, которую готовила Грейн. Из первоначального состава до канала добрались только Денборд, Махт, Перф и Тиадба.

Нико, Шевель и Кхрен помогали Тиадбе и Джебрасси в поиске книг на верхних ярусах, хотя не нашли себе ни одной, а Маш – четвертый помощник – погиб при вторжении. По крайней мере, так заявил Патун. Жаль, что паренька засосало. Тиадбе он понравился. Все остальные из исходного контингента также исчезли, так что замена была необходима – хотят они того или нет.

Две девушки – сестры Херца и Фринна – были ей незнакомы, держались особняком и почти не общались с товарищами по группе.

Кхрен, самый сильный из всех, был закадычным другом Джебрасси. Вплоть до последних событий он учился на погонщика луговых грузопедов и слесаря по починке урожайных тележек, а в свободное время принимал участие в «маленьких войнах», где бился плечом к плечу с Джебрасси.

– Ни в какой поход я не собирался, да меня и брать в группу не хотели, – заявил Кхрен в лагере. – Так что мы квиты. Может, это лучше, чем возиться с брыкающимися грузопедами или менять поломанные колеса. А может, и нет. Главное, чтобы они на меня не давили – пускай довольствуются тем, что есть.

«Они» – это пятерка Высоканов, сопроводивших новобранцев до лагеря, в особенности старший инструктор, многоопытный Ремонтник по имени Патун. С каждым днем молодежь узнавала о Высоканах больше, чем могло им пригрезиться в самых дерзких мечтах. Судя по всему, Высоканы делились на две варны, или касты: Формовщицы и Ремонтники. Первых насчитывалось крайне мало, и они никогда не показывались на глаза. Весь эскорт состоял из Ремонтников.

Эсолонико – или, сокращенно, Нико – и Шевель принадлежали к цеху торговцев, фуражиров и кладовщиков. Они были учениками рыночных лотошников – совершенно обычные ребята, хотя Нико выдавал себя за эксперта по тайным знаниям. Тиадба сомневалась, что старая самма согласилась бы с этим заявлением.

По сравнению с Тиадбой Денборд занимал более высокий ранг, но это было еще в рамках группы Грейн. Сейчас он не был уверен в своем статусе, коль скоро именно девушка владела книжным мешком, – Грейн никогда не посылала Денборда на поиски книг. Он отличался изящным телосложением и задумчивостью – полная противоположность Джебрасси.

Их небольшой лагерь обладал примитивными удобствами – шесть палаток-навесов из полупрозрачной ткани, открытых с торцов – каждый рассчитан на двух человек; спальные тюфяки внутри. Один навес пустовал. Тиадбе досталась палатка целиком в ее единоличное распоряжение.

Фринна и Херца были бледными, тихими созданиями с нижних Ярусов второго острова – опекуны Тиадбы, ее мер и пер, назвали бы их «затурканными тускняшками», недостойными традиционного для благородной девушки эпитета «сияние». Тиадба не испытывала никакого дискомфорта при виде их туповатой невозмутимости, хотя питала абсолютную убежденность, что Грейн никогда бы не взяла эту парочку в группу.

Кстати, как выяснилось, никто из ее товарищей не был сновидцем и не служил пристанищем для визитеров.

В полусотне ярдов от палаток стояла внушительная круглая хижина, серебристая и неподатливая на ощупь, где инструкторы держали снаряжение и доспехи, которые предстояло использовать в походе. Вопросы комфортабельности или уединенности вообще, похоже, остались без внимания, хотя свежую провизию ежедневно доставляли с кормовых полей и лугов.

– Радуйтесь тому, что есть, – в самом начале наставительно заметил Патун. – Там вы не найдете себе ни еды, ни питья. Поддерживать ваши силы будут только доспехи.

Дюжина пробуждений и отбоев прошла по большей части за энергичными упражнениями на выносливость и силу – и в прогулках по засыпанному пылью и дресвой дну сливного канала: сомнительная альтернатива хмурому сидению по палаткам и нервным перепалкам с соседями.

Патун выглядел старше остальной четверки инструкторов. Кхрен считал, что Высоканы умеют выбирать внешний облик по собственному вкусу и потому не важно, кто на сколько лет выглядит; в конце концов, разве они не бессмертны? Нико в этом сомневался, но никто из группы так и не набрался смелости спросить. Тиадба предположила, что Патун действительно старше всех, коль скоро он двигался неторопливо, изъяснялся четко и недвусмысленно, пользуясь всем понятными терминами племенного языка, словно уже много раз имел дело с такими новобранцами.

Несмотря на запоздалый и принудительный набор рекрутов, лишь трое из них продемонстрировали желание увильнуть от похода. Один из них принадлежал к группе Грейн – долговязый и неуклюжий Перф, уже достигший пика юности, горько ностальгировал по своей нише и ясно давал это понять.

Как-то раз после отбоя Херца и Фринна пытались незаметно улизнуть, однако их привели обратно, и девушки окончательно замкнулись в себе.

Что касается Перфа, то после этого инцидента он решил не испытывать судьбу.

 

Глава 58

РАЗБИТАЯ БАШНЯ

Джебрасси лежал в небольшом помещении, которое ничем не напоминало опекунскую нишу в Ярусах. Теплая тень накрыла юношу: казалось, его взвешивают и измеряют – чем и как, непонятно, но глубоко и на фундаментальном уровне.

Обследование было безболезненным, хотя и не становилось от этого приятнее.

– Что происходит? – подал он голос.

Нет ответа. Вместо этого замеры, кажется, изменили фокус внимания, принялись рыскать – и обнаружили его самого. Его мыслящее «я».

– Что вы делаете?

Теплая тень выказала удовлетворение. Затем прозвучал голос, столь ласковый и знакомый, что Джебрасси явно слышал его раньше – только не мог припомнить, кто это.

– Тебе ведомо, что с тобой случилось?

– Меня доставили в Разбитую Башню.

– Знаешь почему?

– Нам, глупым и слабым, не открывают этого.

Голос приблизился.

– Напротив, вы хорошо справились со своей задачей. Вероятно, вы самые крепкие создания во всей Кальпе. И, определенно, самые важные, раз уж моя работа практически завершена.

– Ты – Библиотекарь?

– Его часть – та самая часть, что сумела сохранить некоторое здравомыслие на протяжении этой половины вечности. Слышал ли ты про Эйдолонов?

– Нет.

– Что ж, это несущественно. Библиотекарь стал Великим Эйдолоном, знаменуя тем самым, что он более не в состоянии понимать, что значит быть маленьким и незначительным. А посему он выделил из себя часть своих многочисленных «я», именуемых «эпитомы», которые выполняют означенную функцию. С одним из них ты сейчас разговариваешь.

– От тебя не веет холодом, как от синего голыша.

– Я расположен ближе к ядру Библиотекаря. То, что ты мне говоришь и показываешь, становится известно ему без промедления.

– Можно на тебя посмотреть?

– Это скоро произойдет. Но помни, что все увиденное тобою будет иллюзией, так что даже если ты меня и увидишь, то не сможешь ударить кулаками. Все равно что нападать на тень: удовлетворения ты не получишь.

Смущенный Джебрасси расслабил пальцы.

– Чего вы от меня хотите?

– Со временем ты отправишься выполнять свою задачу. Однако пока что нам необходимо понять, кем ты стал. Ты звучишь как колокол, юноша, – колокол, в который никто в этой темпоральной вариации не бил. Твои вибрации важны, хотя на данный момент, насколько свидетельствуют измерения, лишь половина тебя находится в моем присутствии. Второй половине суждено проявиться – события не стоят на месте. А пока что мы познакомимся поближе, и я научу тебя некоторым полезным вещам.

– Где Тиадба? Она здесь или в каком-то другом месте?

– Любопытно отметить, что ты уже сейчас знаешь ответы на эти вопросы. Нет, она не в башне. И ее не вернули на Ярусы. Итак, как тебе кажется – где она?

Джебрасси терпеть не мог, когда над ним подсмеивались, но ведь он и вправду знал.

– Она… она в сливном канале, вместе с остальными. С другими путепроходцами. Я должен ее найти.

– Вряд ли это будет ей полезно. Как я и говорил, события не стоят на месте. Ты должен развить полный потенциал – лишь тогда ты будешь готов воссоединиться с друзьями.

 

Глава 59

СЛИВНОЙ КАНАЛ

Патун усадил девятку начинающих разведчиков на дно канала, под двойной аркой – и торжественно оглядел каждого по очереди. Старший инструктор высился башней: он на треть превосходил по росту Кхрена, самого высокого из всех.

– Вас выбрали потому, что кровь в ваших жилах зовет вперед, – начал он; голос его звучал глубоко и печально. – Каким бы ни был ваш энтузиазм, вам потребуется помощь в походе и способность приструнить собственные амбиции. Вы неопытны, безусловно отважны, но пока что – глупы.

Перф неловко заерзал на песке, не поднимая головы, словно опасался, что все взгляды обращены на него.

– Там не будет смотрителей, которые с готовностью отнесут вас домой в случае ранения. Там вас ждет не просто боль – есть кое-что похуже смерти. Вот что обещает Хаос. За границей реальности лежит величайший вызов, когда-либо стоявший перед людьми – и к ним я отношу даже Великих Эйдолонов, будь проклята их высокомерная наглость.

Патун оглядел собравшихся, словно ожидал, что их потрясет такое дерзкое заявление, однако племя ничего не знало про Эйдолонов – великих или не очень.

Он устало махнул рукой. Тиадба заметила, что на кончике его шестого пальца – их было семь, если считать за большой палец отросток, расположенный по центру ладони – имелся розовый цветок. Пока Патун говорил и взмахивал руками, терпеливые наблюдения вознаградили ее новым открытием: цветок на деле был кластером из шести крошечных пальцев – вероятно, для выполнения особо тонких и деликатных задач. (Впрочем, Нико позднее предположил, что этими микромизинцами Высоканы чистят уши).

– Никому не дано знать, что вы увидите и испытаете. Да, имеются особенности, которые относительно неизменны и могут быть описаны, даже частично объяснены, но по большей части Хаос – это великие изменения без какой-либо причины или порядка. Примите этот факт. Опасность постоянна. Ваша подготовка всегда будет недостаточной. Однако тут ничего не поделаешь, ибо совпали желания тех, кто считает своим правом что-либо желать, – здесь он ткнул пальцем себе за спину и вверх, куда-то над тремя жилыми островами, – и инстинкт крови, который был заложен и воспитан в вас – отвага до потери смысла… – Патун тяжко вздохнул. – Как бы то ни было, вы отправляетесь. Вы уже в походе. Теперь предстоит идти вперед. У вас нет выбора. У нас нет выбора.

Тиадба произнесла странное, незнакомое слово: «Аминь». Все остальные эхом подхватили его, затем смущенно, в недоумении переглянулись.

– Что ж, позвольте ознакомить вас с тем снаряжением, которое поможет сохранить в Хаосе ваше тело и душу вместе.

Патун просвистел низкую, тягучую ноту, и рекруты встали на ноги.

Инструкторы-помощники сопроводили их в серебристую хижину-купол.

Блестящие и непонятные костюмы свисали со стен, напоминая хитиновые панцири фермерских грузопедов, только более красочные. Размером и формой они были индивидуально подогнаны к каждому члену группы, и отливали яркими тонами – оранжевыми, красными, синими, зелеными и желтыми. Это показалось странным: а вдруг надо будет прятаться от какой-нибудь опасности?

– Это лучшие экземпляры, когда-либо вышедшие из-под умелых рук Формовщиц Кальпы. Здесь, в городе, нас защищают генераторы – а в Хаосе вас будут защищать эти скафандры… в какой-то мере. Внутри поддерживаются принципы и законы, на которых зиждется жизнь, и, кроме того, они рассчитаны на сохранение вашего личностного «я» – что вполне естественно ожидать от Формовщиц, которые их создали.

– А кто они, эти Формовщицы? – спросил Нико.

– Мне подобные, – ответил Патун, – только иные. Я сам их никогда не видел.

Похоже, он не желал углубляться в эту тему.

Старший инструктор указал каждому разведчику его личный костюм и предложил надеть. Тиадба с самого начала догадалась, где ее доспехи. Она погладила жесткий панцирь – полированный, оранжевый и холодный. Броня завибрировала под ее пальцами и издала тихий, одобрительный звон.

Грейн немножко рассказывала о таких вещах, однако она никогда не говорила, что броня самостоятельно облечет конечности и торс владельца. Доспехи практически сами наделись на своих хозяев, пока те подпрыгивали и поеживались. Херца и Фринна попытались даже сорвать облачение, но у них ничего не вышло. Те, кто оделся раньше других, с ироническим беспокойством следили за нервозными ужимками своих товарищей.

Шлемы поначалу свисали с плеч как капюшоны, однако по команде Патуна они поднялись, отвердели и герметично закрылись. Впрочем, оказавшись полностью внутри, Тиадба не испытала приступа клаустрофобии. Дышать получалось без труда, воздух был свежим. В районе суставов временами появлялся небольшой зуд, который она вскоре научилась оставлять без внимания.

– Скафандры – ваша вторая кожа, только более хитроумная и талантливая. Броня защитит вас от бесконечных невзгод; это продукт древнего искусства, которое до сих пор является чудом в моих глазах, – и да, у нее есть определенные пределы. Броня чувствует изменения или проскальзывания фундаментальных правил; она трансформирует, преобразует сенсорные данные Хаоса, чтобы вы воспринимали – видели – свет и тень, цвет и форму. Она поможет удержаться на различных поверхностях или передвигаться по местности – надежность ее достаточна для вашего путешествия, которое по идее должно привести вас к месту, где Хаосу дан отпор. Нельзя сказать, что сам Хаос совсем не обладает формой или характером. Он напоминает погоду – одни местности трансформируются сильнее, другие остаются почти неизменными. Хотя наши наблюдения порой веками свидетельствуют о наличии тонкой пленки непротиворечивости в тех или иных местах, истина заключается в том, что правила Хаоса непрерывно меняются. Неспособность это распознать и быстро адаптироваться приведет к ужасным последствиям. Броня умеет учиться и приспосабливаться – вам также придется освоить это искусство.

Два младших инструктора принесли приплюснутое яйцо на изящном штативе – портативный генератор реальности, способный на несколько пробуждений прикрыть всю группу суспенсивным полем.

– В границах Кальпы подобие древней реальности поддерживается нашими генераторами. Если доспехи окажутся повреждены, вот такие небольшие устройства на время защитят вас.

С другой стороны, окруженные коконом поля, они не будут в состоянии двигаться дальше.

Затем Патун ознакомил их с оружием – его запрещалось применять необдуманно или в агрессивных целях, дабы не привлечь нежелательное внимание. Оружие представляло собой изогнутые, сияющие лезвия, именуемые «стрекала», которые не резали, а ускоряли изменения.

– Стрекала раздражают Хаос – подзуживают, заставляют активнее проявлять его склонности. Эффект, впрочем, непредсказуем: цель, по которой нанесен удар, может остаться неповрежденной и сохранить функциональность… Другого оружия нет – за исключением вашей смекалки.

В общем, убежать и спрятаться – наилучшие стратегии увернуться от опасности. Именно поэтому их обучение было посвящено искусству стать неуловимым – хотя пока что без объяснений, каких именно угроз следует избегать.

– Почему мы не отправляем вас на машинах – летающем или космическом транспорте, способном перемещаться над землей? – спросил Патун. – Дело в том, что на наши генераторы распространяется закон масштаба. Чтобы защитить более крупную группу, надобны более крупные генераторы. Более того, генераторы разумного, переносного размера требуют, чтобы скорость любого объекта в Хаосе лишь ненамного превышала скорость бега – иначе они не успеют восстановить матрицу реальности. Далее, слишком быстрое движение, подразумевающее значительное усилие, привлекает к себе вихри противоречия и неуспеха, которые мы именуем «твист-складками» и «энигмахронами». Это очень опасные ловушки. Они пожирают и переваривают все, что в них попадает, – даже вашу броню! – и навечно привязывают добычу к Хаосу. Вы наверняка столкнетесь с их жертвами – как древними, так и относительно недавними. Жертвы Тифона растворяются крайне медленно. Кое-какие из этих чудовищ – бывших людей – служили объектами исследований ангелинов-наблюдателей в Разбитой Башне еще до момента моего создания… Они до сих пор присутствуют в Хаосе. Броня особенно уязвима на участках откровенной лжи, практически на внешнем венце реальности. Это так называемое Средиземье, где Защитники, то есть последний рубеж генераторов, охраняющих Кальпу, постепенно ослабляют свое влияние, в конечном итоге полностью уступая Хаосу. Пересекать Средиземье надо крайне осмотрительно. В этой зоне броню нельзя активировать полностью – в противном случае антагонизм защитных полей приведет к непредсказуемым последствиям. Я сопровожу вас до этого участка, отслежу прогресс передвижения. Мне еще не доводилось терять путепроходцев на этом этапе, хотя многие инструкторы стали свидетелями того, как их ученики были выхвачены преждевременно, попав под вторжение или угодив в твист-складку. В Хаосе имеются регионы, которые на первый взгляд сохраняют неизменность даже на протяжении долгих веков. Один из них – так называемый Некрополь, остатки девяти погибших бионов Кальпы. Тифон подобрал эти руины и скомбинировал их с извращенными останками прочих городов. Здесь Тифон демонстрирует нам как бы предупреждение: вот что с вами будет – жестокая пародия на величайшие цитадели, которыми некогда гордилась Земля. Ныне же их останки – или, если угодно, сущности, имажинантные проекции, – собраны вместе и свалены в кучу в пределах границ видимости с вершины Башни. По-видимому, часть этих руин до сих пор обитаема – если можно так выразиться, – там гнездятся безнадежные фантомы. Те, кто некогда жил, ныне мертвы, но, тем не менее, действуют вполне целеустремленно – а то, что никогда не знало жизни, неожиданно ее обрело. А сейчас рассмотрим участки великой опасности и великого шанса. К ним относятся своего рода магистрали, ведущие сквозь Хаос. Их издавна называют «колеями». Колеи появляются и исчезают, образуя нечто вроде дорожного серпантина через все регионы.

– И что они из себя представляют? – решила уточнить Тиадба.

– Колеи служат путями сообщений. Даже в Хаосе присутствует иерархия правил, или, вернее, антиправил… силы или слабости, грандиозности или ущербности. Наиболее высокопоставленные и самые могущественные фигуры или формы – мы не рискуем именовать их разумными или мыслящими – пользуются колеями для передвижения. Среди них необходимо особо упомянуть Молчальников, которые были активны и могущественными во времена Сангмера, да и сейчас сильно докучают нашим путепроходцам.

– Как они выглядят? – спросил Нико.

Патун покачал головой.

– По-разному. С Башни пытаются проследить за их появлением, однако до нас информации доходит совсем немного.

Разведчики стояли возле купольной хижины, гримасничая и потягиваясь, поскольку не до конца освоились с новым облачением.

– Древняя материя, из которой состоите вы и которая некогда заполняла собой Землю, в свое время была защищена суспенсивным полем, непроницаемым барьером для Хаоса. Однако после того как Тифон взял Кальпу в осаду, возникла необходимость в локальных генераторах реальности, – нам пришлось забросить все, что находится за этой границей. Первородное вещество в Хаосе стареет непредсказуемым образом, образуя пакеты геологических изменений и дислокаций, которые не подчиняются простым правилам гравитации, физики и пространственно-временного континуума. Возникает впечатление, что Тифон наслаждается нестабильностью – все, что служит ему развлечением, возбуждает Хаос и подвергает Землю пыткам.

– Вы все время говорите о Тифоне, словно он живой, – заметил Нико. – Он в самом деле более могущественный, чем эти, как их там, Эйдолоны?

– В этом вопросе я столь же невежественен, как и вы, – ответил Патун после краткой паузы. – В свое время некоторые считали неизвестные силы природы величественными врагами или ненасытными божествами. С моей точки зрения, Тифон не является частью нашей природы – в нем нет ничего величественного или достойного уважения. Он – бич и чума. Впрочем, вы вскоре познакомитесь с ним сами – лучше всего придерживаться той теории, которая поможет вам выжить.

Махт и Кхрен заинтересованно переглянулись, хотя эта сентенция не удовлетворила Нико, самопровозглашенного философа. Перф, Шевель и две тихие самки откровенно скучали. Денборд и Тиадба внимательно слушали и старались не лезть вперед со своим мнением.

Почувствовав молчаливый скептицизм Тиадбы, Патун присел возле нее на усыпанное дресвой дно канала. Даже в этом положении его голова возвышалась над девушкой, хотя она и подросла немножко за счет подошв скафандра.

– Я вижу, у тебя есть вопрос, – сказал он.

– Хорошо, мы отправимся туда, куда надо, – кивнула она. – Но кто сделал нас такими?

– Я полагаю, Формовщицы, во исполнение приказа какого-то Эйдолона. Очень хочется когда-нибудь встретить этого старого маразматика и высказать все, что я о нем думаю. – Патун пошевелил скрюченными пальцами и шутливо коснулся кончика носа, подражая обычаям племени. – Много веков назад, в эпоху моей юности, я решил утолить чувство личной вины и в нарушение законов Ратуш-Князя самостоятельно отправил группу исследователей в Хаос.

Он на мгновение замер, лицо его пошло морщинами, и Тиадба подумала, что впервые видит такое выражение на физиономии Высокана. Что это означает: печаль, тоскливую надежду, скорбь по утратам?

– Вестей от них не ждали. Любой, кто покидает Кальпу, не возвращается – и причины для этого просты и очевидны.

– Да, но вы упорно продолжаете отправлять туда нас, – возразила Тиадба.

– О, планы эти разработали умы более возвышенные, чем я… да и я сам считаю, что мы все одержимы, невзирая на последствия. Вы следуете своим инстинктам, я же исполняют свои обязанности. – Он встал. – Если кто-то из моих посланников до сих пор там – и все еще свободен, – можно надеяться на их помощь. Если повезет… Словом, даже с ними следует соблюдать все меры предосторожности, как и в отношении любых иных явлений в Хаосе.

Перф, почти невидимый в тумане, стоял на краю лагеря и неотрывно глядел на Ярусы. Махт сплел пальцы перед собой, шепча слова успокоительной песни.

Лицо Патуна разгладилось и приняло отвлеченный, задумчивый вид.

– Я верю – потому что обязан верить. Если кто-то из вас преуспеет, будет выполнена задача столь великая, что оправдаются все бесчисленные жертвы, которые понес ваш род.

– Старый болтун отправился на боковую.

Неслышно ступая, к Тиадбе приблизилась широкоплечая тень. Девушка повернула голову и бросила на Кхрена кислый взгляд. Ее вновь мучили горькие думы. Конечно, в этом нет его вины, однако ни Кхрен, ни остальные не могли заменить собой ее юного воина, пусть он и вел себя порой как глупый мальчишка.

– У нас есть немного времени, – тихо сказал Кхрен, почувствовав ее настроение. Из-за его плеча выросли Махт и Перф. Юноши присели рядом.

– Пожалуйста, почитай еще из твоих книг, – попросил Перф. – Нам надо учиться.

Трясоткань Грейн и древние буквожуки больше не служили ей руководством – слова приходилось разгадывать самостоятельно; впрочем, Тиадба уже набила на этом руку. Прочитанное она пыталась донести до остальных, объяснить. Она была уверена, что именно этого хотела от нее Грейн. Как странно, что не получается ясно припомнить лицо старой саммы или напев ее мягких, но настойчивых речей. Вот Джебрасси Тиадба помнила очень ясно.

Подошли Денборд, Нико и Шевель, неся с собой тюфячки. Последнее время все предпочитали спать на свежем воздухе, под темными арками, а не внутри шатких палаток, которые хлопали при каждом ветерке – пугали и наводили на невеселые мысли.

Тиадба села поудобнее и раскрыла одну из книг. Любимыми историями начинающих разведчиков стали пассажи про Сангмера-Пилигрима и Ишанаксаду, дочь Библиотекаря, однако повествования редко были теми же самыми – непонятная особенность книг, на которую, впрочем, ее слушатели не обращали внимание.

По необходимости она либо пропускала, либо парафразировала те кусочки, которые не понимала сама, да и множество слов были по-прежнему незнакомы. С другой стороны, чем больше Тиадба их перечитывала, тем сильнее становилось чувство, что она словно видит их более опытными глазами, и с каждым разом ей открывается какое-то новое значение.

Кое-какие пассажи, рассыпанные по тексту подобно чафовым зернам в пироге, до сих пор ставили в тупик. Скажем, могли встретиться некие инструкции: пойди туда, сделай вот это, затем вот это — мировые карты, вот как назвала их Тиадба, – и порой она намеренно читала их ради успокоительного эффекта непосредственно перед тем, как приходили Высоканы и гасили лампы.

На этот раз она выбрала один из более знакомых текстов; ее товарищи расположились кружком, поджав ноги, и устремили взгляды в густеющие тени…

– Повесть, которую я расскажу, незамысловата, – начала Тиадба, и ее глаза заволокло влагой. Ведь они с Джебрасси… всего десяток пробуждений назад…

Некогда, половину вечности тому назад, величественная «нова» – издревле так именуемая, хотя сия звезда горела вот уже десять триллионов лет – оказалась практически полностью окружена Хаосом Тифона. Лишь пять миров осталось, а на одном из них – на Земле – уцелело двенадцать городов, пристанищ для тех, кто собрался со всех окраин после долгого и мучительного упадка космоса.

Самой величественной и древнейшей из этих цитаделей была Кальпа – и самой мудрой, – ибо сей город непрерывно готовился к наступлению часа, когда Хаос поглотит даже их новое солнце.

Поражение неминуемо – так считали многие.

Величайшим из людей той эпохи был представитель расы Дев – Полибибл. Он совершил путешествие к предельному краю дряхлеющего космоса, чтобы жить и набираться мудрости в сияющей славе шестидесяти солнц царства Шен, могущественной цивилизации, которой вскоре предстояло быть пожранной Хаосом.

Земные Ратуш-Князья пообещали богатую награду тому, кто доберется до чужедальних краев и убедит Полибибла вернуться. Ибо Полибибл, поглощенный изучением наук в местах, расположенных за регионами, полными ловушек и силков, не мог вернуться самостоятельно.

Первым вызвался в добровольцы Ремонтник по прозванию Сангмер, юный, но уже признанный и уважаемый за многочисленные походы и редкостную доблесть.

Сангмер собрал команду и оживил последний межгалактический корабль Земли. Со своими спутниками, отобранными за их силу, отвагу и ум, он совершил странствие по единственному открытому пути, ведущему в дальний закоулок Вселенной.

Из этого рискованного путешествия – ибо пережили они великое множество приключений, удивительных и смертельно опасных – вернулись лишь десяток смельчаков, и с ними Полибибл. Хаос меж тем ярился, злодействовал и соблазнял своим ужасом – часто на краю гибели оказывался их корабль, – ибо, как свидетельствуют многие, нет ничего более упрямого и извращенного, нежели Тифон, а другие добавляют: и более непредсказуемого, против чего бессильны любые планы.

Вместе с Полибиблом привез Сангмер на Землю и его непостижимую приемную дочь, которая, как признавали многие, отстояла от человечества дальше, чем шеняне, – хотя форма ее была прелестна.

Она выбрала себе имя – Ишанаксада: «рожденная из всех историй» – и приняла облик расы Дев, расы ее отца.

На Земле их приветствовали Ратуш-Князья, и было ликование, и была радость великая, и скорбь безмерная, ибо многие семьи оплакивали потерю сыновей и дочерей.

Полибибл приступил к трудам своим в высокой башне над первым бионом Кальпы и, мудрость шенянскую применив, изладил в скором времени чудо-машину «Эквилибриум» для защиты нового солнца и отпора Хаосу.

Да и Сангмер не проводил дни свои в праздности, но отдавался всемерно иным вояжам, странствиям и опытам высоконаучным – изучая, измеряя и дерзкий вызов бросая Хаосу, за что и почести снискал себе неслыханные, – хотя путешествия его унесли жизни многих и многих отпрысков благородных семейств.

И вот, столь много погублено было достославных дщерей и сынов человеческих, что Сангмер-Пилигрим известен стал также под прозвищем Истребителя Мечты – титул, который не мог он носить горделиво, а посему дал он зарок уйти в далекое изгнание в страну Сессилей, «Сидячих растений», и не возвращаться, пока не изучит там Тишину на протяжении долгих веков.

Из толп, стоявших вдоль ленточной дороги, которой начинался его покаянный путь, вышла Ишанаксада и встала рядом с ним, и он принял на плечи свои диски памяти тысяч потерянных товарищей, и под грузом этим тяжким согнулся могучий Сангмер.

Несравненна изысканная красота Ишанаксады, но отнюдь не в этом таится причина запрета на ее изображения вплоть до дня сегодняшнего; не было никого прекрасней нее ни для отца, ни для празднолюбопытных, следивших, как приняла она на плечи свои часть бремени Сангмера и помогла донести диски до порога Сессилей, где Тишина означает мир.

Говорят, что в краю Сессилей их линии впервые переплелись и стали расти вместе. Другие утверждают, что любовь их взяла свое начало на обратном пути из царства Шен. Никто не противился тому, чтобы Ремонтник взял себе в жены Ишанаксаду, ибо лишь немногие осмеливались сердить Полибибла, который спас человечество и благословил этот союз.

По их возвращении из страны Тишины Полибибл поручил им многие великие задачи, как купно, так и порознь.

И вот было так, и пребудет так вовеки.

Тиадба захлопнула книгу, и молодежь сдвинула кружок теснее. Каким-то образом повествование несколько изменилось после предыдущей читки – появились иные подробности… а может, их уши просто учились улавливать новый смысл.

– Не очень веселая история, правда? – высказался Кхрен.

– Мы все там сгинем, – мрачно заявил Нико. – Сам себя не понимаю, но я все равно хочу туда идти. Фрасс!

Сквозь усталость в Тиадбе вдруг прорезалось жгучее желание поговорить о Джебрасси… или накричать на них – ведь он обязательно жив, он к ним присоединится, и его присутствие сделает этот поход совсем иным, не как прежние… Но, едва подавшись вперед, девушка посмотрела по сторонам и обмякла, понимая, что ее товарищи вряд ли поверят или найдут в этом утешение.

– Пора спать, – сказала она.

Все обижено надулись и пошли раскладывать спальные тюфяки под высокими арками.