Мы продолжаем свой марш-бросок. Хотя режим радиомолчания отменен, мы лишь изредка перекидываемся парой слов. На небе пусто — если бы нам хотели скинуть дополнительные припасы, давно бы уже скинули.

Равнина покрыта слоем пыли, и кое-где ее пересекают извилистые борозды — следы песчаного дьявола, но внизу — твердый ортштейн, поэтому ноги не увязают и шагать легко. Кроме того, мы весим в четыре раза меньше, чем на Земле — запросто могли бы скакать как Джон Картер или прыгать на два метра вверх точно астронавты на Луне, но нам запрещено. Мы и сами не горим желанием: вокруг до хрена камней, не успеешь оглянуться, как вывихнешь лодыжку.

В научных кругах до сих пор спорят, как и почему Красная планета приняла свой нынешний вид. Некоторые участки Марса — настоящий ребус для геолога. Пересохшие русла рек и многочисленные следы озер и даже океанов говорят о том, что когда-то Марс был полноводной планетой, но сейчас от этого богатства остались лишь воспоминания. А как объяснить разительные отличия между холмистым югом и низинным севером? Плюс равнина Эллада — крупнейший метеоритный кратер во всей Солнечной системе, окруженный вперемешку слоями почвы, образовавшимися как до, так и после удара… Есть над чем поломать голову.

Это, конечно, дело ученых, но и у меня есть своя теория. Думаю, все эти камни когда-то лежали в кармане у мальчишки-великана. Сотни и тысячи лет он шлепал по округе в своих грязных кроссовках, подбирал приглянувшиеся булыжники и совал себе в комбинезон. Карман провисал, растягивался и в конце концов порвался, и с тех пор куда бы ни пошел мальчик-великан, за ним везде тянется извилистый каменный след. Вот откуда на Марсе столько булыжников и валунов.

Мы с надеждой смотрим на горизонт — не появится ли хоть малюсенькое облако пыли, но небо глухо к нашим мольбам. Марсианская пыль накапливает тепло, температура повышается, и батарейки «живут» дольше. Поток солнечных лучей, разумеется, падает, но мы все равно не раскладываем солнечные батареи, а наши гермоскафы плохо аккумулируют фотоэлектрическую энергию.

Диджей — настоящий профи по обнаружению русских палаток — замечает вдали еще одну. Мы знали примерно, где ее искать, но он вскарабкался на пьедестал и объявил, что палатка лежит на дне старого рва. Однако ее цвет сигнализирует об опасности.

— Бактериальные иглы, — говорит Диджей.

Палатка доверху набита этим смертоносным дерьмом.

Кислорода осталось на два часа.

Я первым из нашего отряда стал сержантом, поэтому считаюсь старшим по званию, но пока не отдаю приказы — без свежих разведданных в этом нет никакого смысла. Впрочем, даже если я начну строить из себя главного и говорить: «Так, ребятки, слушай мою команду», никто и глазом не моргнет. Решения здесь принимает Тек.

Я не возражаю.

Нашей ротой командует подполковник Гарри Руст по прозвищу Бойцовый Петух. Я не в восторге от Руста — он такой буквоед, что даже в сортир сходить не может, не сверившись с уставом, но я его уважаю. Будь полковник сейчас здесь, он не стал бы нас обнадеживать. Но нам и не надо, чтобы с нами сюсюкали. Нам нужен сильный и уверенный командир, который вытащит нас из дерьма.

Поводов для радости не прибавляется. Прежде чем мы находим еще одну палатку, Тек замечает в нескольких сотнях метров от нас какие-то обломки. Подходим ближе. Тут и там валяются обугленные остатки космо-фрейма. Осколки покрупнее оставили в земле глубокие воронки, более мелкие пропахали в ортштейне длинные борозды.

Мы сгрудились в кучу и осматриваем место крушения. Фрейм сбили до того, как от него отделились капсулы и фасции. Кругом тела мертвых космодесантников. Разбитая транспортная платформа. Джипы «скелл» торчат из искореженных капсул, словно кости наполовину рожденного младенца. Все непригодно для нас, даже опасно. Казах велит держаться подальше от всего, что напоминает реактор.

Мы осторожно осматриваем обломки, ищем кислородные генераторы, канистры с водой, рюкзаки — все, что поможет продержаться еще пару часов. Никто не произносит ни слова. Трупы мы не обыскиваем. Падение с огромной высоты превратило их в кошмарное месиво — обрывки ткани, размозженные шлемы, примерзшая к земле кровь. Они, наверное, еще не успели прийти в себя после тайм-аута, неспешно отряхивались от космолина, одевались, натягивали рюкзаки с парашютами. Готовились к броску. Фрейм был сбит лазером либо болтом класса земля-воздух. Или воздух-воздух, точно не скажу. То самое зарево, которое видели Мишлен и Ви-Деф. Вспышка, уничтожившая все наши фреймы и орбитальные спутники, а может — судя по тому, что мы не нашли ни одного, — и все фонтаны.

Бегло обыскиваем внутренности фрейма в надежде найти какой-нибудь ценный груз. Ничего. Лишь обломки и тела. Надо уходить.

Воздуха хватит на полчаса — до коричневого пятна мы не дотянем. Остается только двигаться в том направлении, где предположительно лежит палатка. Казах предлагает расширить зону поиска, мы делимся на три группы и веером расходимся в разные стороны.

— И все-таки, что это за столб пыли там, на горизонте? — Тек в десяти метрах от меня, обходит пьедестал по кругу.

— Кто бы это ни был, он здорово подставляется. Видать, голова у него совсем не варит, — замечает Диджей.

— Может, ему насрать, заметят его или нет, — возражает Ви-Деф.

Скорее всего он прав, но мне даже думать об этом не хочется. Если кто-то силен и самоуверен настолько, что не считает нужным маскироваться, он наверняка не на нашей стороне. Сегодня мы вчистую проигрываем антагам.

— А может, это секретный лагерь маскианцев? — предполагает Ними, приближаясь ко мне.

— Заткнись и держи дистанцию.

Мы снова рассредоточиваемся. Кислорода хватит примерно на пятнадцать минут. Скоро ангелы начнут предупреждать о грозящей нам гибели. Их голоса — последнее, что мы услышим перед смертью. Может, поэтому их и прозвали ангелами?

«Веселей, солдат, тебе все равно умирать, так почему не сегодня?» — Они этого, конечно, не скажут. А жаль. Было бы круто.

Пришло время описать гермоскафы. Пусть сейчас они разряжены, а нехватка воды и кислорода может стоить нам жизни, они все равно остаются важнейшей деталью нашего обмундирования. Стандартный гермоскаф класса «Марс» представляет собой эластичный бесшовный комбинезон из мономолекулярного углеродного койлфлекса. Чтобы гермоскаф не раздражал кожу, его покрывают изнутри двойным слоем биогеля. В зависимости от ситуации жидкость циркулирует внутри костюма или расщепляется для получения кислорода. Когда мы находимся на Марсе, гермоскаф впитывает все кожные выделения, по крохотным микротрубкам вода идет в накопитель, расположенный в районе бедра. Вот почему у космодесантников такой толстозадый профиль. Частички масла, соли и омертвевшей кожи скапливаются в специальном фильтре, который очищается раз в несколько дней.

Шлем и ангел обрабатывают видеоданные и тактические установки. В ткань гермоскафа встроены сенсоры, оценивающие физическое состояние бойца. Ангел отсылает эту информацию небесным пташкам, а спутники, в свою очередь, докладывают о нашем самочувствии командованию.

Гермоскафы выполняют множество функций, разве что не ходят самостоятельно и не дерутся вместо нас. И заметьте, никогда не жалуются. Их не без оснований сравнивают с дистикомбами, описанными в «Дюне», но у Фрэнка Герберта костюмы только фильтровали и перерабатывали воду, а у наших столько разных умений, что рехнуться можно.

Каждый космодесантник одновременно любит и люто ненавидит свой гермоскаф. Ты вроде мечтаешь от него избавиться, но без него чувствуешь себя голым — словно лишился верного товарища. Кроме того, на Земле тебе досаждают пот, моча и другие выделения организма, а на Марсе ты о них просто забываешь. Некоторым ветеранам приходится заново учиться контролировать свой мочевой пузырь по возвращении домой. Если бы костюмы нас еще и сексуально удовлетворяли, можно было бы из них вообще не вылезать.

Точняк.

Но сейчас гермоскафы почти разряжены, кислород на исходе, а вода протухла. Из преданных друзей они превращаются в гигантские банки с прокисшим рассолом.

А мы камнем идем ко дну.