— Кто?! — Захаров — «Толян» — шарахнулся от художников как ошпаренный, с выражением величайшего изумления на лице. — Чего вы на меня бочку катите?

— Слушай, ты! — Степанов вскочил и грохнул кулаком по столу. — Кончай эти фигли-мигли! Надул людей — так не отнекивайся! А то ещё большим идиотом будешь выглядеть, чем ты есть!

— Да я… — Захаров от испуга начал заикаться. — Да я действительно… Ну, не был я у них!.. Или, может, не помню… Хотите, на колени встану?

Он и в самом деле сделал попытку встать на колени, но один из громил удержал его за шиворот.

— Так… — Степанов, прищурясь, поглядел на Гришку. — Что скажешь?

— А что говорить? — Гришка развёл руками. — Подскочил я к нему, думал кое-что узнать. Он только начал в себя приходить — ну, я и взялся его выхаживать, чтоб он хоть лыко вязал и мог ответить на мои вопросы. А тут сперва милиция, потом вы!..

— Твой дружбан — тебе его лучше знать! — бросил Степанов.

— Во-первых, он мне не дружбан, а так… сбоку припёка, — спокойно возразил Гришка. — Во-вторых, я его выхаживал, чтобы добиться наконец, что могло быть вставлено в эту утопленную раму. В-третьих, он в эти дни действительно был в таком состоянии, что может и не помнить, куда ходил и зачем.

— Но шестьдесят рублей он, может, вспомнит? — осведомился Генрих Петрович.

— Шестьдесят рублей? — у Толяна взгляд вдруг прояснился и сделался более осмысленным. — Как же, помню! Я как нашёл их в кармане пиджака, так думаю — ишь ты, заначку заховал, о которой сам забыл! Так это вы мне деньги дали? Я-то… я их оприходовал, и вся недолга!

— И бесов не помнишь, о которых нам рассказывал? — спросил Артур. — Ну, которые якобы на иконе нарисованы?

Захаров захлопал глазами, а Гришка вдруг расхохотался.

— Простите! — сказал он, махнув рукой. — Но ведь ему все эти дни повсюду чёртики мерещились! Может, и на иконе увидел, с него станется!

— Увидел! — уверенно подтвердил Толян. — Как же, помню. Я в бабкином доме был, и мы, значит, бабкину память обмывали. Сеструха поставила, нашло на неё, понимаете? Потом она с мужем и с мужниным братом… В общем, все вместе куда-то отошли. А мне ещё выпить захотелось, а я слышал, что в городе опять скупщики икон объявились. Ну, я шасть к иконе — думаю, сейчас со стены сорву и деру дам! А оттуда красный такой чёртик лезет и говорит: «Не трожь»! Я, значит, заорал и на двор выскочил. А больше ничего не помню. Неужто я до вас, выходит, добрался и про этого чёртика рассказывал?

— Выходит, так, — усмехнулся Кирилл.

— Во даю! И деньги, выходит, с вас слупил? — похоже, Захаров был искренне удивлён.

Степанов развёл руками.

— Ну, как работать с этим народом? — обратился он к Генриху Петровичу.

Я заметил, что Гришка о чём-то напряжённо думает, наморщив лоб. Это явно было не просто так — за время своей воровской карьеры Гришка научился подмечать детали, которых никто другой не приметил бы. Ну, я ж говорил, что он любому сыщику мог бы нос утереть. И сейчас его явно что-то смущало.

— Один вопрос, — сказал Гришка, пользуясь возникшей паузой. — Что это за брат мужа, о котором ты ни разу не упоминал?

— Как же, не упоминал! — возразил Толян. — Я ж тебе рассказывал, что через него сеструха с нынешним мужем своим и познакомились. Он в нашем городе живёт и работает, Сашка… ну, то бишь, муж сеструхи моей!.. приехал его навестить — и с сеструхой познакомился! Он — братан этот, Мишка — сейчас у вас, кстати, работает, на каком-то новом производстве! — повернулся Захаров к Степанову.

Степанов приподнялся и положил руку на трубку телефона.

— Его фамилия тоже Юшкин, насколько понимаю? — осведомился он.

— Наверно… — ответил Захаров, моргая глазками. — Какой же ей быть другой?

Степанов набрал номер.

— Ты? — сказал он в трубку. — Погляди в отделе кадров, есть ли у нас на заводе такой Юшкин. Если есть — из-под земли достать паршивца и ко мне!.. — он положил трубку и отвёл всех взглядом. — Вот так… Я ж стараюсь с делами всех работников знакомиться, и, вроде, фамилия Юшкин мелькала. Похоже, ртуть всё-таки уворовали с моего завода! Ну, я им покажу!.. Ловко подцепил, — обратился он к Гришке. — Хочешь ещё что-то сказать?

— Насчёт этой утопленной рамы, — сказал Гришка. — Толян, выкладывай то, что ты мне рассказал.

— А я-то что, я ничего… — забурчал Толян. — Я ж говорю, были у бабки картинки в раме. Иконы, не иконы, а так… одно недоразумение. Она их и держала на чердаке.

В каком смысле — «недоразумение»? — спросил Генрих Петрович.

— Ну, в том, что эта бумага была, хотя и плотная, старая, — принялся объяснять Толян. — И по этой бумаге всякие иконы прорисованы, ну, так, одними линиями, почти без цвета, хотя в целом-то все равно выглядело ничего, красиво, и ещё всякие закорючки старые. И с обратной стороны тоже.

Генрих Петрович привстал.

— Надо бы это увидеть, но… неужели иконописные подлинники?

— Что-что? — переспросил Степанов.

— Иконописными подлинниками, — стал объяснять Генрих Петрович, — назывался обязательный для художников свод правил, как следует писать иконы. Им давались, по образцам, все линии очертаний, вся компоновка, а также, зачастую, и рецепты красок, которыми следует закрашивать те или иные области иконы. Иконописные подлинники — очень редкая вещь. Пока что, если не ошибаюсь, известно только два, относящихся к семнадцатому веку, и вообще у многих специалистов существует мнение что иконописные подлинники возникли как раз в семнадцатом веке — вол время правления патриарха Никона, известного реформатора, который все реформы подкреплял созданием обязательных сводов правил. Поэтому если бы удалось найти более ранний «иконописный подлинник» — это была бы сенсация!

Он так увлёкся, объясняя все это, что взмахнул своей левой — лишённой кисти — рукой. До того он тщательно следил, чтобы не делать ей лишних движений, и, вообще, чтобы она была как можно менее заметна.

— То есть, это нечто вроде обязательных трафаретов для икон? — уточнил Степанов.

— Ну, можно сказать и так, — улыбнулся Генрих Петрович.

— И вы хотите сказать, что эта… эта бумага с картинками может стоить больше, чем иная икона? — выдавил Захаров.

— Вполне вероятно. Но для того, чтобы понять, так это или не так, её, конечно, надо сперва поглядеть.

Зазвонил телефон. Степанов схватил трубку.

— Да?.. Да, Алексей Николаевич… Да, понял… Спасибо вам за звонок, — положив трубку, Степанов сообщил. — Милиция ещё раз обыскала дом. В задней комнатке нашли всё, что надо: большой горшок с киноварью на маленькой электроплитке, лист старинной бумаги с образцами икон и описанием всяких красок, тёмные доски, на которых по этим образцам Юшкины начали прорисовывать красных чёртиков… Так что Юшкины и впрямь собирались вас надуть. Видно, ты, — обратился он к Толяну, — разболтался своим родственничкам, что художников очень заинтересовали красные бесенята, но уже не помнишь об этом. А они решили поймать момент.

— На что они рассчитывали? — удивилась Фантик. — Ведь такую подделку сразу бы раскусили, разве нет?

— Разумеется, — сказал Кирилл. — Но жадность глупа. Когда человеку деньги белый свет застят, он считает себя хитрее всех и воображает, будто всех обведёт вокруг пальца — на чём и обжигается.

Гришка только головой покачал: мол, жадность фраера сгубила…

Степанов поглядел на часы.

— Где ж этот Юшкин, который брат мужа? Уже, вроде бы, пора его доставить…

И тут раззолоченный швейцар опять появился и доложил:

— Этого привезли… ну, который работничек завода… — он вдруг замялся, во все глаза уставившись на Толяна. Потом, пятясь, вышел, чтобы пропустить очередных прибывших.

Причину его смятения мы поняли, едва двое «братков» Степанова ввели Юшкина. Он был безумно похож на Толяна Захарова — только не так помят и выбрит чище. Бледен, правда, и еле ноги передвигал, от страха. Разумеется, сходство было не полным, и уже через минуту становилось отчётливо видно, что это совсем разные люди — но сперва мы все малость прибалдели.

— Та-ак… — Степанов встал и обвёл взглядом наполненный народом кабинет, прежде чем остановить этот взгляд на Юшкине. — Так кто из них у вас был, в итоге? — обратился он к художникам.

Те ненадолго призадумались, переводя взгляд с одного на другого.

— Похоже, всё-таки он… — Артур указал на Юшкина, а Генрих Петрович и Кирилл кивнули.

— Ну? — Степанов повернулся к Юшкину. — Будешь рассказывать, что за свинство вы затеяли, или прикажешь из тебя вытрясать?

— Я… Да я ничего… — промямлил Юшкин.

Степанов сел и опять стал вертеть в руках сигару.

— Послушай, мой дорогой. Теперь мне ясно, что ртуть для этой киновари всё-таки попёрли с моего производства, и попёр её ты. Ты знаешь, как я поступаю с «несунами»?

Юшкин издал невнятный кудахчущий звук.

— Обработать бы тебя… — продолжил Степанов. — Но я предлагаю тебе сделку. Ты рассказываешь все как есть, во всех подробностях, а я за это всего лишь увольняю тебя с работы, без прочих мер.

Юшкин чуть оживился.

— Я… я, да… — начал он.

— Если «да», то не мямли и рассказывай толком! — рявкнул Степанов.

Юшкин собрался с духом и начал.

— Это все моя невестка затеяла… Ну, и брат руку приложил… Они жутко не хотели делиться с Толяном наследством. Уже и покупателя на бабкин дом приискали, и вообще… А тут прошёл слух, что в городе скупщики икон появились, и невестка возьми и брякни мне и брату: мол, вот было бы здорово, если бы мой братец взял и что-нибудь продал этим скупщикам! Мы бы тогда смогли обвинить его, что он, в нарушение закона, стал распродавать имущество до того, как оно юридически разделено — и мы бы заставили его отказаться от своей доли, угрожая судом! Тут мой брат возьми и заведись: мол, Витька — это я — довольно похож на Толяна, его бы чуть-чуть загримировать, и чужой человек вообще их не отличит! Ну, и стали они план разрабатывать. Что Толяна надо в запой сорвать, чтобы он ничего не помнил, а мне надо в гостиницу двинуть… Заранее было оговорено, что икону я всё-таки оставлять не буду, заберу её, под любым предлогом, оставлю только оклад — этого будет достаточно для доказательства незаконной продажи. И ещё, что постараюсь какие-нибудь деньги со скупщиков слупить, и эти деньги потом подложим Толяну — ведь, если его потом спросят, он признает, что у него такая сумма взялась, а откуда — понятия не имеет! С чего бы ему не признать… Ну, и повернуть дело так, чтобы потом сестра с мужем оказались в гостинице, и оклад опознали, и свидетельства скупщиков получили, и прижали бы Толяна… И все бы хорошо было, если б мы не вздумали переиграть, для правдоподобия. Мне братан говорит: поскольку, мол, Толян всё время чёртиков ловит, как допьётся, то ты и этим скупщикам что-нибудь про чёртиков наболтай. Например, что они из икон лезут… Это, мол, настолько в духе Толяна будет, что потом ни у кого никаких сомнений не возникнет: это именно он у скупщиков побывал! Я и стал болтать вам о красном бесёнке, — повернулся Юшкин к художникам. — И вдруг вижу, по вашей реакции, что, сам того не ведая, в «яблочко» попал. Вернулся и докладываю брату с его женой: так и так, мол, у скупщиков глаза загорелись, и, похоже, икона, в углу которой красный чёртик имеется — какая-то очень ценная, за которой они специально охотятся и за которую что угодно отдадут! Мне бы промолчать — да кто ж знал, что у них от жадности мозга за мозгу заедет! И стали толковать промеж себя, что, вон, они бумагу в раме нашли, где всякие фигурки для икон даны как по лекалу, и рецепты красок расписаны, так почему бы не взять завалящую икону, подчистить у неё уголок и нарисовать там одного или двух бесенят… Потом, мол, я толкну эту икону скупщикам: вот, мол, я уголок расчистил, а дальше сами расчищайте! Деньги-то они выложат как миленькие — а когда обман раскусят, все равно жаловаться не побегут! Я ещё попробовал их образумить, но куда там! Пошло-поехало! Дальше — больше. Прочли они в этих рецептах, что для киновари ртуть нужна, и насели на меня: ты, мол, на производстве, связанном с ртутью, работаешь, вот и добудь нам, сколько надо! И ведь уломали, гады, мне и себе на голову!.. Вот…

— А раму-то почему они утопили? — поинтересовался Гришка. — Может, ты объяснишь?

— Меня при этом не было, — ответил Юшкин. — Дальше они сами химичили… пока не дохимичились. Но разговор их я слышал. Стали они толковать между собой: мол, этот лист с образцами икон сам по себе наверняка ценность имеет, и пригодиться может ещё как, если они наловчатся иконы подделывать, и неплохо бы его увезти втихую. Из рамы вынуть и в рулон свернуть — потому что в раме тащить, это будет слишком очевидно, что они из дома что-то вывозят, какая-нибудь бабушка-соседка заприметит, стукнет Толяну, и он начнёт права качать: мол, на меня волну гоните, а сами тоже из дому имущество растаскиваете. И саму раму лучше всего уничтожить, чтобы ни следа не осталось. Если Толян и вспомнит, что была у бабки какая-то картина, на схему похожая, в раме, то мало ли как бабка эту картину извести могла — ведь не очень-то она её ценила, на чердаке держала! А вот если пустую раму увидит — то могут у него сомнения возникнуть. Словом, от рамы решили избавиться…

— Ну, наворотили! — Степанов с ухмылкой откинулся в кресле. — Да ещё и браконьерствовать вздумали. Вопросы есть? — он обвёл взглядом присутствующих.

— У меня есть, — сказал Кирилл. — Хотя ответить на него могут, наверно, лишь Юшкина с мужем. Зачем они добывали щучью желчь? Ведь позолоту им не надо было прописывать, требовалось только изобразить красную фигурку на тёмном фоне…

— Так для киновари и добывали, это я знаю! — сообщил Юшкин. — Они ж при мне рецепт разбирали и обсуждали…

— Постойте!.. — Генрих Петрович аж привстал. — Когда это в киноварь добавляли щучью желчь?

— Так там написано… — пожал плечами Юшкин. — Столько-то почек ртути, столько-то почек серы… «почка» — это, как мы поняли, какая-то мера старая… И чтобы киноварь стойче цвет хранила и меньше темнела со временем, добавить щучьей желчи и ижмень-травы. Ну, может не «ижмень», а «ишмеръ», или что-то подобное, только что это за трава такая, мы сообразить никак не могли, потому что похожего названия нам в жизни не встречалось — видно, старинное название, а сейчас уже и потеряно, к чему оно относилось… А насчёт щучьей желчи все понятно было!

— Рецепт не темнеющей киновари! — подскочил Артур. — Считавшийся давно утраченным…

— Гм… — Кирилл покачал головой. — Так-то оно так, но я себе пытаюсь представить химическую реакцию желчи с ртутью и серой… Не очень получается… Какой-то дополнительный ингредиент необходим… Придётся все местные растения перебрать, чтобы понять, что это могла быть за «ижмень-трава» и с чем её едят…

— Если бы только растения! — вздохнул Генрих Петрович. — У древних иконописцев была своя система обозначения материалов — свой код, так сказать — поэтому «травой» они могли называть и минералы, и вещества животного происхождения, и мало ли что… Да, без этого неизвестного компонента рецепт не заработает. Но мы хотя бы знаем, в каком направлении искать. И можно предложить химикам в институте реставрации поэкспериментировать, какие вещества придают киновари стойкость, при условии добавки щучьей желчи — а потом посмотреть, в каких растениях и минералах эти вещества встречаются в здешней природе… Так что поиск будет долгим, трудным — но не безнадёжным! Есть свет в конце! А главное — что этот лист со старинными рецептами всё-таки существует!

— Выходит, он всё-таки имеет большую ценность? — у Юшкина появился огонёк в глазах.

— Слушай, ты! — зарычал Степанов. — Если ты сейчас думаешь, что вы все равно остаётесь владельцами этого листа, и деньги за него содрать сумеете — то ошибаешься! Во-первых, этот лист сейчас в милиции — как доказательство! Во-вторых, из милиции он попадёт к ним, — Степанов ткнул пальцем в сторону художников, — а не вернётся к вам! Можете упереться, конечно, но… — Степанов зло прищурился. — Тогда на вас повиснет разом несколько дел. И мошенничество, и кража, и злостное браконьерство, и ложное обвинение в преступлении… Да если Толян сейчас телегу накатает, как невинно оклеветанный, вам за одну попытку посадить невинного человека хороший срок вломят! Я уж не говорю о прочем, что я могу со своей стороны предпринять… И, кроме того, Толян — такой же наследник и совладелец, как его сестра! И будет только справедливо, если деньги за этот лист получит он, в компенсацию за все неприятности, которые вы ему доставили. Я сам с ним рассчитаюсь. Идёт, Толян?

— Идёт… — пробормотал тот, ошарашенный столькими поворотами событий.

— Только, смотри, не упейся до смерти, — тихо сказал ему Гришка.

— Мои ребятки за ним последят, — хмыкнул Степанов. — А, может, его в лечебницу положить? Мужик он, я гляжу, не плохой — вдруг из него ещё толк выйдет, когда от своей дури избавится?

— Может, и стоит, — ответил за Толяна Гришка.

— То есть… — подал голос Юшкин. — мы отказываемся от этого листа, а вы…

— А я договариваюсь с милицией и со смотрителем заповедника, что против вас не возбуждают уголовных дел, которых заслуживают все ваши художества, — буркнул Степанов.

— Что ж, это справедливо, — проговорил Юшкин. — Надо будет только моих родственничков уговорить… Они ж такие жадюги, что за копейку удавятся. Но, думаю, тут даже они в разум войдут и поймут, что обмен получается равноценный… и даже в их пользу.

— Да уж, уговори… — Степанов поднялся. — Что ж, все дела, похоже, решены. По этому случаю, приглашаю всю компанию поужинать в ресторан. А потом ребяток домой отвезём. Они у нас опять герои — без них мы это дело не распутали бы! Так что — во главу стола их, на почётные места!

…Домой мы отплыли часов в девять вечера, сытые, довольные и захваленные, на яхте — точнее, катерке с парусом — Степанова.

— Потрясный день! — блаженно вздохнул Ванька, созерцая воду за кормой. — М спать я буду, как убитый!..

— Да, сложно представить, что всего лишь сутки назад мы вышли на рыбалку, — подал голос я. — Столько событий произошло…

— Ребята, а как быть с рамой? — спросила Фантик. — Наверно, надо вернуть её Толяну? Ведь, получается, она — его…

— Надо поговорить с ним, — сказал я. — Может, он согласится, чтобы она осталась у нас — в награду, так сказать, за все наши труды. Мы бы вставили в неё какую-нибудь красивую картинку — или большую мамину вышивку — и она была бы у нас как память об этом приключении…

— Думаю, согласится… — Фантик вздохнула. — Жутко подумать, до чего доводит людей жадность. Если бы эта сестра стала честно делиться с Толяном, то все у неё было бы нормально. И этот «иконописный подлинник» они бы продали за хорошие деньги, и половина денег досталась бы ей… А так — попробовала урвать все, и, в итоге, оказалась у разбитого корыта!

Что ж, мы и сами думали о том же самом — и добавить к словам Фантика нам было нечего.