Когда мы встретились утром за завтраком, Инженер выглядел озадаченным. Я подумал поначалу, что причины у этого могут быть сразу две. Первая из них – беспокойство из-за задерживающегося возвращения нам автомобиля, который после обнаружения неисправности указателя уровня бензина в баке был отдан в ремонт однокласснику Инженера Паше, чью любопытную историю, рассказанную мне Инженером, я приведу после того, как изложу события этого утра. Второй причиной могло послужить ночное происшествие, из-за которого друг мой мог чувствовать себя невыспавшимся.
Я был разбужен около трех часов ночи странными скрипами и постукиваниями, причиной которых никак не мог служить обычный ночной поход в туалет Инженера, разбуженного возрастным давлением увеличенной простаты. Дикость родившегося в моем мозгу нелепого подозрения, будто Инженер затащил-таки к себе в постель какое-то животное и что именно его сопротивление рождает эти шумы, может быть извинена лишь внезапностью моего пробуждения. Тем не менее, я резво вскочил с постели и выглянул из своей спальни. В коридоре я увидел заспанного Инженера, который недоуменно пялился на меня, и нам обоим стало ясно, что странные звуки доносятся из кабинета. Это вполне мог быть голубь, залетевший в открытое окно, но оказалось, что шум исходил от принтера, который был недавним приобретением Инженера, каковое он считал очень удачным, потому что большой черный настольный прибор стоил меньше дневного заработка Инженера, но поддерживал беспроводную связь с компьютерами, обеспечивал двустороннюю печать и был не только принтером, но еще и сканнером и факсимильным аппаратом. На прошлой неделе терпеливой девице-агенту по сбыту удалось уговорить слабовольного Инженера поднять скорость в Интернете до 100Мб и сменить раутер HOT на Netvision. Вчера утром в оговоренное время явился техник, удивительно похожий на слугу итальянца, который сопровождал меня полтора столетия назад в поездке по России. Такими же спорыми и толковыми были его действия, так же легко и уверенно, как когда-то мой славный Антонио, улаживал техник по телефону проблемы с девицей, которая представилась мне сидящей где-то в центре паутины, связующей Инженера и меня с засевшими на других кончиках нитей зманкомовцами. И только принтер отказывался работать. Техник, вначале недоуменно хмурившийся, вскоре объявил причину – закончилась желтая краска. Когда Инженер на подменной машине, выданной ему страховой компанией на время ремонта его собственной, съездил в магазин, в котором был приобретен сам аппарат, и привез оттуда новую капсулу, заменив ею отработанную, сообщение об ошибке исчезло. Телефонный звонок отвлек Инженера от контрольной проверки, и вот ночью прибор вдруг затарахтел и выдал фотографию, которую безуспешно пытался распечатать техник, пока не выяснил суть неисправности. Из черного чрева толчками выдвигался фотопортрет Инженера, гладившего в сафари Рамат-Гана гриву смазливого ослика.
Но причина его задумчивой вялости оказалась совсем иной.
– Мне приснился странный сон, – объяснился он, – будто мы с вами, маркиз, на конечной остановке трамвая подтащили стоявший в сторонке вагон, поставили его на рельсы, а следом за нами в него вошел высокий мужчина и стал в угол, прислонившись к стене. Я узнал в нем Башара Асада. «Что, все?» – спросил я его, и он грустно кивнул в ответ. Его отец, определенно, понимал русскую речь, но оказывается – и сын тоже. И мне вдруг стало жаль его. «Вы что, вот так, совсем один? Без охраны? Может, я позвоню нашим?» Он отрицательно качнул головой. «Может быть, я свяжусь с русскими?» Но он опять отказался. Он едет в изгнание, в Америку, понял я. Тут в вагон вошла моя теща. Она вовсе не так умна, как ее дочь, с которой я в разводе, но очень твердо всегда держится своих убеждений. «Я его знаю, – сказала она, – он из Иордании!» «Ну, что вы, нет, – поправил я ее, – он из Сирии». «Нет, – из Иордании, это точно. И по телевизору сказали, что он – плохой человек». Башар Асад обиделся и вышел из трамвая. Вагон продолжал движение, а он стоял внизу под насыпью, в какой-то канаве, но все такой же прямой, только еще грустнее был его вид. И мне было его так жалко во сне.
Мы переглянулись, скептически улыбнулись друг другу, помня о нелепом ночном происшествии, но тем не менее вдвоем направились к компьютеру. Вестей о падении Асада не было, вообще не было никаких известий, связанных с Сирией, кроме вот этой заметки, опубликованной на сайте NEWSru.
11 ЯНВАРЯ 2013 г11 января 2013 г
ИОРДАНИЯ И ПА ОТКАЗАЛИСЬ ПРИНЯТЬ ПАЛЕСТИНСКИХ БЕЖЕНЦЕВ ИЗ СИРИИ
Власти Иордании и Палестинской автономии отказались принять палестинских беженцев, оказавшихся вовлеченными в гражданскую войну в Сирии.
Премьер-министр Хашимитского королевства Абдалла Энсур заявил, что иорданская граница будет закрыта для палестинских беженцев из Сирии в связи с опасениями, что этот прецедент может быть использован Израилем для депортации палестинцев с территорий Западного берега.
Глава Палестинской национальной администрации Махмуд Аббас также отказался от возможности принять палестинских беженцев из Сирии на Западном берегу или в секторе Газы в рамках выдвинутого ООН при согласии Израиля предложения.
По словам Аббаса, он был вынужден отказаться, поскольку Израиль обусловил свое согласие требованием, чтобы сирийские палестинцы подписали документы об отказе от возвращения на территорию Израиля.
"Пусть лучше они погибнут в Сирии, чем лишатся права на возвращение", - заявил находящийся в Каире Аббас в интервью египетским СМИ.
Таким образом, единственной страной, согласившейся принимать палестинских беженцев из Сирии, остался Ливан.
Инженер хмыкнул, и я с удивлением спросил его, что смешного нашел он в этой корреспонденции. Он ответил, что представил себе реакцию Е. Теодора на эту заметку.
– Величие духа по-арабски! – самодовольно продекламировал Инженер.
Должен заметить, что эта ирония в отношении соседнего народа мне не слишком понравилась вне зависимости от того, была ли она порождением ума самого Инженера, или действительно – верным отражением образа мыслей Е. Теодора.
Инженер, нахмурился, почувствовав неодобрительное мое отношение к проявленному им высокомерию в отношении «двоюродных братьев» – арабов (такой эвфемизм общепринят, как я понял, во всех слоях еврейского общества, кроме зманкомовцев, которые, кажется, и столь невинную замену почитают для себя нестерпимо оскорбительной). А я вдруг подумал – ведь именно нашего европейского высокомерия и патернализма, может быть, и недостает Инженеру. Именно потому, что он – русский. Ему недостает нашей истории, нашего опыта. Он неспособен отнестись к окружению своей страны как к дождю или туче, не может он приподняться на воздушном шаре исторической мудрости над соседними племенами. Римляне видели варваров в галлах, галлы варварами почитали британцев, вместе в дикари зачислили они германцев, те несомненное свое превосходство ощущали над славянами. Все вместе как дождь и росу воспринимали уроженцы Европы население громадных колонизуемых пространств. И что осталось в этой цепочке русским? Одни монголы, которые их к тому же покорили на время! Поневоле соскальзывают они до эмоционального равенства с окружением. Не способны они подобно нам регулировать процессы рассудочно, отключив эмоции и руководствуясь как при дожде лишь практическими соображениями орошения, ирригации и отвода излишней влаги. Они одухотворяют дождь, используют воду, а потом проклинают потоп и грозят ему кулаками. Может быть, лишь пройдя через высокомерие и изжив его, можно прийти к подлинной высокой терпимости. Инженер рассказывал мне, как после того, как Эхуд Барак вывел войска из Ливана, с двух сторон забора собрались две толпы и глазели друг на друга в молчании. Вдруг с этой стороны кто-то поднял руку, протянул ее в ливанском направлении и ребро ладони другой руки приложил к основанию первой у самого плеча, тем самым предлагая полюбоваться ливанцам на них наставленным Фаллосом-Алексеем длиною в руку примерно. И немедленно на другой стороне поднялись в ответ десятки ног, тоже будто отсекаемых у бедер. Двумя руками придерживаемые Алексеи (длиной уже в ногу) направляемы были на обидчика. Ох, как жаль, что не привелось мне самолично наблюдать сей спектакль-оргию с попранием достоинства и достойным отмщением, увидеть своими глазами великолепие аутентичного восточного буйства!
Пока я размышлял, а Инженер еще раз перечитывал заметку, барометр его настроения уже перестал показывать «ясно», он нахмурился, стал похож более на подпоясанного монаха или дервиша в длинном платье, нежели на инженера-естественника, и рассудительный позитивизм последнего уступал место метафизической горячности.
– Либерман прав! Он тысячу раз прав! Разве вы сами по такому подходу даже к своим собратьям не видите, что это за люди?! Разве с ними можно хоть о чем-либо, хоть когда-нибудь договориться?!
Настойчиво-штопорное выражение принимают лица практически всех без исключения людей, когда они пытаются теплой еще и влажной от слюны жевательной резинкой своего кредо залатать прореху в убеждениях собеседника, а заодно удостовериться в крепости собственных. Как мужчинам не требуется ощупывать фаллос, чтобы проверить его твердость, а женщины не предваряют соитие влагометрическими испытаниями, точно так же и политический спор на Ближнем Востоке – излишняя прелюдия к немедленным боевым действиям.
– Разве «два государства для двух народов» – это их цель? Они хотят выгнать всех евреев из своего будущего государства и заполнить арабами наше! Им нужны полтора государства для одного народа! Но это только для начала! Им нужно все!
– Послушайте, маркиз, – не было никакой возможности воспрепятствовать повторению Инженером истин, которые обязан каждый европеец по убеждению самого Инженера и многих его соотечественников выслушивать (и выслушивает!) по несколько раз на дню, – им же предложили разделение с самого начала, они отказались, начали войну. Они убежали числом больше полумиллиона, наших убежало примерно столько же от них – чистый бартер. И какое отношение имеют их беженцы к тому, что построили мы здесь за шестьдесят пять лет? Им – компенсацию, нашим – компенсацию. Нам достанется больше, мы уже подсчитали! – подмигнул мне Инженер. – Даже этот левак, Е. Теодор, написал в своей книжке, что согласится на возвращение всех их беженцев, только если они вернут к жизни всех убитых во всех войнах, которые велись здесь из-за их упрямства.
– Это авторский текст, или это говорит герой его книги? – спросил я.
– Какая разница! Принцип верен! – Инженер был очарован мыслью своего приятеля. Якобы «левачество» последнего многократно усиливало в глазах Инженера неоспоримость выдвинутого им условия.
– Либерман! Только Либерман! – воскликнул он.
Лучи утреннего солнца через окно кабинета падали на стену, на которой висел портрет Либермана и, как мне показалось, сделало заметным, что недавний приступ аллергического насморка Инженера не прошел даром и для портрета – некрупная светлая каракатица устроилась, правда, не на самом Либермане и даже не на его костюме или галстуке, а только примостилась на соединении планок белой рамки. Инженер уловил направление моего взгляда, дунул на портрет, и стало очевидным, что это был лишь зацепившийся за неровность мизерный обрывок бумажной салфетки, которой Инженер стирал пыль с иконы.
Был ли я так же предвзят, как в своем предположении о причине загрязнения портрета, когда внимательно глядя в глаза Инженеру, в мыслях будто перенесся на пятнадцать веков назад – в Левант во времена горячих споров монофизитов со сторонниками единой божественно-человеческой природы Иисуса? Вот возбужденные монахи берут в плен епископов, заставляя их подписать чистые листы, куда потом будут внесены единственно правильные слова, ведущие к спасению. «Смерть ему!» – кричит толпа и избивает до смерти патриарха, по живому, как представляется им, режущего тело Иисуса на бога и человека и своей ересью отнимающего у праведных счастливое бессмертие душ. Или вот солдаты византийского императора Ираклия, желавшего примирить ради пользы империи две христианские ветви – халкидонцев с монофизитами, приблизили горящие факелы к телу коптского мученика Мины, брата патриарха Вениамина. Уже с боков его сочится и каплет на землю жир, когда выбивают ему зубы, сажают в мешок с песком, погружают в море. Трижды извлекают его из воды и спрашивают, готов ли он признать истину халкидонского Вселенского Собора. Но непобежденным скончался святой муж, христианин Мина, будто через повторное крещение казненный...
Но теперь подошел я наконец к рассказу о мусахнике Павле, однокласснике Инженера. Если милуимник, как я уже сообщал, – это резервист, то мусахник – это работник авторемонтной мастерской. Благодаря русскому «-ник» оба эти слова легко вытеснили оригинальные русские термины и вошли в разговорный обиход здешних русских так же легко, как французские déjà vu, c'est tout и cherchez la femme. История эта поучительна в том плане, что до некоторой степени разрушает стереотип, согласно которому: миллион русских – миллион крайностей, – что поднимает ее в моих глазах до высоты притчи.