Вскоре работу находит и Баронесса. Техническое образование не растопило ее вполне женского равнодушия к технике. Ее прирожденный талант к управлению обнаруживается задолго до отъезда. Собственная естественность обрекает ее видеть мир таким и только таким, каким он в действительности является. Ее всеядная уживчивость с людьми позволяет ей легко проводить между рифами корабли, груженные разнокалиберной технической оснасткой и человеческими амбициями. Она без труда находит способ не задевать мужских самолюбий.

  “Зачем соревноваться с мужчинами, когда ими так легко управлять?” – сказала бы она. Но этой фразы она благоразумно не произносит вслух и, кажется, даже не разрешает себе так подумать, чтобы не нарушить какого-то внутреннего гармонического ряда. Ее видимая на поверхности деятельность заключается в том, чтобы нажать на курок стартового пистолета и рукоплескать бегунам. О заранее расчерченных дорожках тоже лучше промолчать. Невинными вопросами можно навести мужчин на допущенные ими промахи, тем же способом подвести к возможным решениям и, конечно, не скрыть восхищенного удивления, когда самовлюбленная машина мужского самолюбия доставит гордый результат. Люди на всю жизнь остаются детьми, то есть закоренелыми эгоистами с внезапными и необъяснимыми приступами великодушия, и тот, кто знает и принимает это, обладает тем качеством, которое называется умом. Как всякую успешную женщину, Баронессу лишь веселит шутка об идеальной жене, у которой росту только 150 сантиметров и голова плоская, чтобы удобно было ставить на нее бокал с пивом. Ведь на высоко вознесенную от земли и круглую мужскую голову не так сложно навесить все что угодно, не исключая визита к маме. Хитрости в Баронессе, считает Я., нет совсем. Ее серые глаза честны от природы. Ее уловки лежат на поверхности, они хорошо видны тем, к кому применяются, и потому не вызывают ни протеста, ни сопротивления.

  Я. убежден: она искусственно придерживает свою административную карьеру, чтобы не оторваться от него. Он прав. Ее быстрое продвижение, кажется Баронессе, нарушает ее представления о порядке и равновесии в мире. Это равновесие, правда, позволяет ей занимать лучшие полки в их семейном шкафу. “Я же женщина”, – отвечает она Я. на его жалобы. В их автомобильных путешествиях по Российской Империи, уставая от длинного перехода по очередному городу на их пути, она делает то, что Я. называет “козой” – останавливается и упирает ноги в асфальт или камень тротуара, будто ее тянут как козу на веревке. Какое там! Она никогда не наденет и очаровывающий мужчин бархатный черный ошейничек – не ее стиль. Ей и поцелуй в губы кажется веревкой, которая ее душит. Я этим обстоятельством пользуется. “Ты всегда оставляешь что-нибудь недоступное”, – шутя, обвиняет он Баронессу. “Надо бы и мне научиться что-нибудь утаивать от тебя”, – говорит он. “Например, де-не-жки...”, – он растягивает последнее слово и заглядывает ей в глаза. Баронесса смеется. “И что ты будешь делать с заначенными денежками?” – спрашивает она. “Буду покупать у тебя поцелуи в губы”, – говорит он. “Целуй бесплатно”, – отвечает она, но тело ее напрягается. Я. пробует, но Баронесса тут же фыркает и хватает воздух. “Мне нужно бы заначивать о-очень большие суммы, чтобы у тебя открылось дыхание”, – смеется Я. Баронесса, смущенная своим фиаско, делает притворно грозное лицо и в очередной раз остается нецелованной в губы.

  Тогда она действительно встала упирающейся “козой” к своей собственной карьере. Я. от этого не легче. Ценность его личности, заявленная им на будущее в ненаписанном, но существующем в его воображении брачном контракте, никак не вырастает до нужных размеров, требуемых его представлениями о семейном счастье. Они оба ощущают опасный крен лодки. Я. пытается менять работы, чтобы найти тропинку вверх, к той высоте, которая соответствовала бы, по его мнению, ее цветущей женственности.

  Баронесса же перспективу появления у нее чего-то вроде мужских бицепсов, которой чреваты ее административные успехи, отбрасывает решительно, как отбрасывает не идущие ей модные свитера с высоким воротом под горло. У Я. в его лихорадочных поисках самого себя ощущение, что он движется в вязком тумане, что пытается бежать по песку, что он, как в немом фильме, зацепился подтяжками за перила. Я. считает, что эти перила, по крайней мере отчасти, – Большевистская Империя в период ее заката  – она не любит еврейских выскочек с их неумеренным аппетитом. У Я. чувство мягкой подушки, в которую он утыкается лицом при его попытках убедить тех, от кого это зависит, принять его на то новое место работы, куда он стремится, и где, кажется ему, он найдет наконец достаточно пространства, необходимого ему для полета.

  Сам труд в Советской Империи слишком часто кажется ему надуманным и искусственным. Он не ищет административной карьеры. Его вполне устроит небольшая группка в подвале, с которой можно делать нечто, чего еще не было. Когда-то в юности ему так и не удалось научиться стоять на руках. Даже если он прислонялся ногами к стене, мышечной массы его рук было недостаточно для позиции, которая казалась ему очень полезной для его будущей жизни. Ведь того, кто умеет стоять на руках, непросто сбить с ног. Но как инженер он умеет стоять на руках, тут он вполне устойчив. Тут он, если очень постараться, сумеет даже какое-то время постоять на локтях, больше верит, чем сомневается он. Он хотел бы это проверить.

  Баронесса не ставит под сомнение его умение стоять на локтях. Она не требует доказательств. А его в принципе не интересуют и деньги, утверждает он. В ответ на это заявление на лице Баронессы отражается легкий скепсис.

  Скепсис явился на смену выражению придирчивости, с которой она разглядывает себя в зеркале. Ее ровные ноги могли бы быть чуть длиннее, думает она. Но, как и с ногами, которые – вот они, какие есть, так и протест ее против бессребреничества Я. лишен интенсивности серьезного чувства.

  Я. пытается скрыть, что критическое отношение Баронессы к длине своих ног в этой ситуации, когда самооценка его невысока, приносит ему некоторое облегчение. Она слишком придирчива к себе, говорит он, у нее такая упругая кожа лица, что она и в семьдесят будет выглядеть лакомым кусочком. Она так далека от семидесяти, а что скажет он ей в семьдесят, спрашивает себя она. Баронесса смеется, она действительно очень далека от семидесяти. Она старается верить сказанному и не заглядывать так далеко вперед. Им хорошо вместе. Иногда Я. представляет себя и Баронессу парой молодых волков в быстром беге. Хоть волк несколько крупнее и мощнее своей подруги, но и она бежит с ним рядом по глубокому снегу, отставая всего на полкорпуса, чтобы не нарушить природной гармонии застывшего хвойного леса.

  Крушение Коммунизма, кажется, открывает наконец шлюзы. Он пытается вести дело, запустив в частную струю свои прошлые разработки. Он делает это с немалой долей идеализма, удивляя заказчика той небольшой частью дохода, которую он оставляет себе. Но тут на их горизонте возникает Еврейское Государство. Это, может быть, его шанс проверить, умеет ли он стоять на руках. Это еще и возможность добиться внутренней цельности, думает он.

  Здесь, в Еврейском Государстве, Я. обнаруживает нечто новое – несмотря на его шутливые поощрения, Баронесса явно увиливает от административной карьеры. Не приняла ли она всерьез его шутку, что управлять евреями – неблагодарно тяжелый труд, ведь каждый из них в глубине души убежден, что он и есть самый лучший управляющий в мире. Позже ему становится ясно – из них двоих она первая поняла, что настоящая независимость плохо сочетается с необходимостью управлять людьми.

  Но пора ему делать следующий шаг. Возможность подворачивается сама собою – в другой, вполне солидной фирме ищут электронщика-программиста. У Я. нет опыта программирования. Он колеблется. А. скорее усугубляет его сомнения, Баронесса не высказывает своего мнения по этому поводу, она сочувственно наблюдает за его колебаниями. “Ври, потом доберешь”, – советует Б., и Я. решается. Ему помогает в этом снобизм электронщика: программирование – это всего лишь разновидность более простой и легкой, цифровой части электроники, даже легче, так как всегда можно исправить ошибку, не переделывая “железа”. Позже он поймет, что цифровая электроника никогда не решала задачи такого объема. Количество переходит в качество, помнит любой выпускник института Советской Империи из курса диалектической философии. Открывается новый, сложный мир, который, казалось, всего-то – пирамидка из единиц и нулей.

  В месяц отработки на старом месте по вечерам и выходным он корпит за изучением языка программирования, на котором ему придется работать.

  Его заработок увеличивается почти в три раза. По выходным с утра до вечера он пишет собственный вариант программы вместо используемого на новой работе. Он будет отвергнут начальством, но Я., закончив эту работу, приобретет навыки самостоятельного программирования.

  На новом месте он не молчит, он сразу начинает говорить и убеждается, что окружающие не видят в этом ничего особенного. Лучше менять работу, чем клянчить прибавку на старой, – решает он для себя, – лучше переламывать действительность, чем вести изнурительную борьбу за изменение стереотипов.

  Их подъем теперь уже становится фактом. Он не вызывает сомнения. Пара волков снова в быстром беге, хвойный лес здесь еще можно найти, но глубокого снега – точно нет, они бегут, представляет себе Я., по знойной пустыне среди бежевых холмов, по вади, каменистому руслу пересохшей реки.