– Для утилитарных побуждений идеальным маскировочным покрытием является демонстрация нравственной чистоты, – отвечает Я. Баронессе на ее вопрос, о чем он задумался, пропустив начало новостей. – За прекраснодушием, например, интуитивно угадывается брезгливость.

  О причинах широкой распространенности прекраснодушия в интеллектуальной среде Б. однажды утверждал также, что оно является порождением либерального конформизма. Страх остракизма в своей среде довлеет над либеральными интеллектуалами. Смена отживших ориентиров прекраснодушия происходит медленно, незаметно. От них избавляются с оглядкой друг на друга, тихо и стыдливо. Все вместе делаем вид, будто ничего не помним, например, о величии красных знамен. Да? Это когда-то было? Оставим эту тему. Вот права индейцев – это по-настоящему свято! Выше голову! Бросьте слова обвинения в лицо мракобесам, не любящим стрелы и цветные перья в волосах! Но вот – пройдет время, вырастет новое поколение самих индейцев и обрушится с гневом на своих отвратительных предков, выщипывавших перья ни в чем не повинных птиц. Привычка к собственной святости рождает вокруг либеральных интеллектуалов некий словно прозрачный купол, отгораживающий их от не посвященных в таинство прекраснодушия. Отсюда и парадокс, утверждал Б., создающий ощущение надменности и недоступности людей, проповедующих всеобщую любовь и братство, в то время как консерваторы, сепаратисты и прочие реакционеры выглядят земными и симпатично глуповатыми. “Благие намерения – блаженное прибежище ущербных душ”, – как обычно, пересаливает Б. свои обобщения.

  Я. вспоминает о посещении им семинара, посвященного вечным ближневосточным темам, на который приехал один из главных архитекторов Дела Мира. Он  молод, и были времена, когда Я. считал его лучшим будущим претендентом на премьерское кресло в Герцлии-Флавии. Он умен, рационален, практичен. Он хочет не чуда, а сделать мир разумным. Живой символ неудачи, упрямо стоящий на своем. “Это незаурядное достижение властей предержащих, говорит он, – убедить людей, что есть нечто более важное, чем их жизнь”. Я. слушает его со вниманием. Ему бросается в глаза то, как он войдя в небольшое простенькое помещение, в котором проводится семинар, сразу отходит в дальний угол и стоит там, в сопровождении своей помощницы. Помощница улыбается присутствующим и идет по направлению к людям, а он остается в углу, одинокий и серьезный на расстоянии не менее двадцати метров от прилично-тихо шумящей толпы.

  Не может быть, думает Я., чтобы этот человек не крыл последними словами Соседей, превративших его дело в труху, а его самого в посмешище. Если его об этом спросить, он скажет, что не думает о Соседях, а думает о нас и будет выглядеть закрытым плотнее, чем герметичный отсек подводной лодки. Он фильтрует для присутствующих свои чувства, он фильтрует и идеи. На семинаре – в основном выходцы из Российской Империи. Он забывает, оправдывает его Я., как знакомы нам пыльные фильтры идей.

  А вот второй портрет в галере представляет Прекрасную в Праведном Гневе. Она – сама эмоциональность. Она вызывает у Я. симпатию своей очевидной искренностью. Ее темперамент ни за что не позволит ей что-нибудь скрыть. Ведь это так очевидно, что даже если напялить на нее талибанский балахон, ей не спрятать камня за пазухой. Если задать ей самый простой вопрос, например “Который час?”, или (прикинувшись плебсом) “Сколько времени?”, она ответит: “Это ужасный час, нисколько времени у нас не осталось”, – энергичным жестом обеих рук подтвердит она свои слова, и камень тут же выпадет из-за пазухи и ударит ее по ногам. Однажды, когда у телеведущего закончились вопросы, которые он задает всем политикам каждую неделю, она начала было по своей инициативе рассказывать о том, как сказала Соседям: “А вы попробуйте без насилия и убийств...”. Я. так хотелось узнать, что ей ответили Соседи, но тут телеведущий объявил, что время закончилось, и Прекрасная в Гневе смиренно замолчала, ведь для эмоциональных людей так естественно соблюдать дисциплину.

  Прекрасная в Гневе ненавидит всякую фальшь и несправедливость, она вдвойне ненавидит и фальшь, и несправедливость, когда они обращены к Соседям. Мы отняли у них свободу, мы не даем им свободно дышать, – говорит она страстно. Но больше всех не переносит она Голду Меир.

  – За что? – спрашивают ее.

  – В ней было столько высокомерной еврейской праведности, – отвечает Прекрасная в Гневе.

  Я. просто взрывается от хохота при этой фразе, но проникается к ней еще большей симпатией.

  Отчего, отсмеявшись, он загрустил? Да оттого, признается он себе, что место его вроде бы с ними, но там ему плохо.