Группа, в которую входят агенты “Мосада” A. и В. и агент прикрытия женского пола по кличке Котеночек, возглавляется полковником Б. Ведь, как известно, звание полковника не обязывает командовать полками. Для тонкой работы на чужой территории требуются не полки, а именно полковники. Группа отправляется в путь. На мужчинах, как и полагается, черные костюмы и галстуки. Б. несет дипломат, в котором содержатся письма Я. с подробными инструкциями относительно каждого этапа операции. С инструкциями они должны знакомиться по мере выполнения этих этапов, чтобы не засорять память и воображение тем, что не относится к делу в настоящий момент. Так это объяснил им Я. Первое письмо они прочтут по прибытии в гостиницу “...хоф”, где для них уже заказаны три номера.
В лобби гостиницы их встречает барочный фонтанчик с крылатым мальчиком, натягивающим лук. В проходящих мимо него женщинах при виде ангелочка просыпается не то игривость, не то материнский инстинкт, им так и хочется ущипнуть пухлого купидончика за гипсовую попку. А у входа в ресторан, куда агентам предстоит спускаться на завтрак, стоит большая ваза с фруктами. Эти фрукты, кажется, искусственные и, значит, так же не предназначены для еды, как постмодернистский роман на первый взгляд кажется не предназначенным для чтения. О таком романе полагается знать, в него можно заглядывать, как заглянул бы виртуоз-ковбой с техасской фермы в плотный компьютерный код – с уважением к терпению и упорству тех, кто его создал. Но вот откусили мы от этого чтения кусочек тут, кусочек там, и вполне может родиться в нас пренебрежение к вкусной и здоровой пище. А кто-то улыбается вдалеке, потому что мы уже на крючке и не освободимся, и не первые из тех, кто кичился своей интеллектуальной неуязвимостью.
Б. категорически отказался делить номер с А., и Баронессе удалось сэкономить средства Кнессета, выделяемые по статье “Шпионаж и диверсии”, только на совместном проживании В. и Котеночка, что, в общем-то, и так подразумевалось. На Котеночке узкое платье тоже черного цвета, на плечи падают волосы цвета “наци”. Она покрашена очень тщательно. Ее волосы и брови светлы, как и ее от природы светлые глаза, теперь закрытые темными очками. За день до отъезда Я. шепнул В., что для полного вхождения в образ треугольник должен быть покрашен той же краской. В. кивнул с пониманием, он, конечно, попросит ее об этом от своего имени, заверяет он Я., с трапа самолета в Вене они сойдут в полной боевой готовности. Котеночек стоит на высоких каблуках, но ее платье не слишком коротко, чтобы не привлекать излишнего внимания.
В номере гостиницы, после того, как распакованы чемоданы и зубные щетки поставлены в стаканчики в ванной комнате, Котеночек сдвигает оконную штору и удивляется обилию народа на улице. “И все они – результат...”, – говорит В. и уже через минуту обнаруживает, что его просьба относительно треугольника не выполнена, у “сложной девушки” на все есть свои резоны. Треугольник по ее мнению при любых обстоятельствах должен сохранять свой природный цвет. А вхождение в образ подвластно ей и без причуд такого рода.
– Нам предстоит интеллектуальное противоборство с женщиной, внутренний мир которой весьма сложен, – возражает В. – Не следует пренебрегать продуманными инструкциями Я. уже на первом этапе операции, когда, собственно, и операция еще не началась, – добавляет он.
– Ах, так это инструкция Я., – говорит Котеночек. – Образцовый муж озабочен проблемами вхождения в образ подруги своего товарища. Своей идеальной жене он может красить что угодно, – решительно отрезает она.
В. не нравится то, что эта женщина, кажется, пытается вбить клин в мужскую дружбу. Он не приветствует и шпилек в адрес Баронессы. Уж она точно не пыталась бы ссорить мужчин. Этого он не произносит вслух, что не предвещает их будущему ничего хорошего.
В. бурчит себе под нос, что дисциплинированный солдат из его подружки как из дерьма – пуля, но в прочих разнообразных воинских достоинствах, как-то: воображении, способности к импровизации – он ей не отказывает и потому, подавив недовольство, обращается к женщине с разумными речами.
– А если нас в плен возьмут? – спрашивает В. – Ты подумала, в каком виде ты предстанешь перед следователями? Я даже не эстетику имею в виду. Что будет с престижем организации, которую мы в данный момент представляем? “Если они до такой степени пренебрегают деталями, – скажут о нас, – значит, слава у них – дутая”. Мы ставим под угрозу безопасность Еврейского Государства, – резюмировал В., придав своей несколько простецкой внешности вид чрезвычайно строгий.
Котеночек отвернулась, сквозь гостиничное окно она снова смотрит на улицу, пытаясь понять, как выглядят австрийские следователи. В. смотрит в спину “сложной девушке”. Недавно высказанные Я. сентенции об эволюции полов недлинным караваном горбатых верблюдов выплывают, исходят из тумана памяти В., продвигаются как любые мысли перед внутренним взором, чтобы снова вернуться в зыбкий караван-сарай воспоминаний, откуда были вызваны.
Разглагольствования Я. сводились к следующим тезисам. Процесс превращения настоящего мужчины в современного можно считать завершенным. И древний римлянин, и средневековый рыцарь были бы, наверное, разочарованы внешним видом самого могущественного человека планеты, американского президента, который даже короткого ножа не носит за поясом. Не только перья, ботфорты и шпаги канули в Лету, но даже скромная портупея, какой-нибудь узкий ремешок, идущий от плеча офицера к поясу, приказали долго жить. И даже если что-нибудь подобное будет надето по какому-нибудь ритуальному поводу, жена офицера ласково назовет это сбруей, от чего понимающе улыбнется и сам офицер, окутав себя многозначительным туманом своих незаурядных аналитических способностей. Ведь совсем без ничего мужчине никак нельзя. Сложнее с женщинами. Процесс превращения подлинной женщины в современную происходит на наших глазах и длится уже не менее ста лет. Но, видимо, освобождение – всегда сложнее. Дорога к женской свободе устлана женской отвагой и женскими же трагедиями. Что за Венера родится из пены женской революции, кто знает?
Согласно первой инструкции Я. (вывести из игры мать пианистки) А. отправится на задание в одиночку. Мотивировка такого решения достаточно очевидна. Появление сразу троих мужчин семитической наружности фрау К. покажется, по меньшей мере, странным. Славянская округлость, закравшаяся в черты В., едва ли прибавит солидности этой троице в глазах уважаемой дамы. Правда, в сумраке лестничной площадки она поначалу может принять их за уроженцев юга Италии, но это побудит ее с еще большей прытью захлопнуть дверь у них перед носом. Постная внешность сухощавого высокого А. больше подходит к делу, чем живые глаза Б. и очевидная доброта с оттенком простодушия агента В.
После того, как сличением туристической карты Вены с текстом романа без труда установлен адрес, и учительница музыки выпорхнула из подъезда с нотной папкой под мышкой, А. появляется перед дверью госпожи К.-матери.
– Я пришел к вам с деловым визитом, госпожа К., – говорит он открывшей дверь пожилой женщине, которая и сама в воображении А. должна бы напоминать дверь, но не такую, какая навешена на петли этой муниципальной квартиры, а солидную, с медной ручкой, входную дверь музея изобразительных искусств. Всякая уважающая себя австрийская дама, по предположению А., обязана напоминать собой такую дверь в отличие от жителей Герцлии-Флавии, где даже Члены Большого Кнессета смахивают больше на портовых грузчиков, а неторопливые портовые грузчики, объединенные в профсоюз, скорее напоминают тот идеал, к которому в воображении А. должны стремиться австрийские дамы.
Такой двери, такой ручки нет и, конечно, не может быть в квартире небольшого семейства К. Но такая дверь и тем более такая ручка, говорит А., имеются в доме господина Я., известного еврейского магната, которого он, собственно, и представляет.
– Нет, нет, я не продавец пылесосов “Гувер”, – чинно представляется А. пожилой женщине, – и не агент-доброволец по распространению средства для похудания, за которого, вероятно приняла меня поначалу госпожа К.
А. доверительно смеется. Госпоже К. вовсе и не требуется худеть, добавляет он. Австрийские женщины дисциплинированны во всем и никогда не позволят себе превратиться в нечто, напоминающее бочку с пивом. Впрочем, если она хочет еще немного уменьшить вес, что, как известно, предотвращает развитие гипертонии, то он знает одно очень надежное средство, которое с удовольствием доставит ей. Кстати, добавляет он, не будет проблем и с пылесосом “Гувер”, который в квартире госпожи К. должен будет влачить жалкое существование на пособие по безработице. Ведь преданность чистоте госпожи К. так хорошо всем известна. Этот пылесос в небольшой квартире госпожи К., которая, несомненно, достойна проживания в гораздо более роскошных апартаментах, может служить разве что в качестве пикантной насмешки над грязнулями, с которыми у фрау К. не может быть ничего общего. Откуда ему известно обо всем этом? Ну, конечно, от автора ее биографии, госпожи Е., с которой беседовал недавно по телефону господин Я.
Тут мы, собственно, и подходим к делу, объявил А., плавно меняя тон с доверительно-сердечного на официально-торжественный. Дело в том, что у господина Я. подрастает дочь, любимая дочь, как вы догадываетесь. У еврейских магнатов все дочери – любимые. Но эта еще и единственная. Ее зовут Баронесса. Да, пояснил А., у евреев принято порою давать детям такие странные имена. Вы ведь наверняка обратили внимание, как широко, например, распространена среди евреев фамилия Герцог. Среди них и герой романа еврейского Нобелевского лауреата по литературе, и президент Еврейского Государства. Нет, не тот, чье имя связано с сексуальными скандалами, имя того в переводе с иврита означает Мясник, он понимает толк в филе и грудинке не хуже вашего знакомого мясника, госпожа К. Ха-ха-ха. Впрочем, ничего не доказано, ничего не доказано. И решения суда меня ни в чем не убедят, бывает, что правду узнать не дано, особенно когда в деле замешаны еврейские женщины. Ха-ха-ха. А этими именами, символизирующими знатность и благородство, люди, и евреи в частности, ведь они тоже люди, правда, ведь? А. тонко улыбается госпоже К. Так вот люди-евреи таким странным образом добавляют себе некий витамин, которого им не хватает в организме. Обратите внимание на английскую палату лордов, ведь там что ни лорд – еврей. Британская королева – женщина очень большого ума. Привлекая деньги, которые, как вы чрезвычайно остроумно заметили, никогда не выйдут из моды (об этом нам тоже известно от госпожи Е.), королева раздает символы, которые ей ничего не стоят. Вот и получается, что миром правят не те, кто владеет деньгами, а те, кто владеет символами. Ха-ха-ха. А если символы и деньги в одних руках? А? С вами исключительно приятно беседовать, госпожа К., но мы обязаны вернуться к делу. А дело состоит в том, что господин Я. разочарован в системе просвещения Еврейского Государства. Она осталась от увядшей революционной традиции, в соответствии с которой учителя больше играют с детьми в песочнице, чем прививают им различные полезные навыки, как, например, музыкальные. С детьми нужно не только сюсюкать, к ним следует предъявлять требования. Так считает господин Я. Ему от госпожи Е. стало известно о выдающихся успехах, которых вы достигли в воспитании вашей дочери. Господин Я. предлагает вам контракт на три года, в течение которых, рассчитывает он, вы сумеете придать его дочери европейский блеск. Старое доброе европейское воспитание вовсе не исчерпало себя, считает господин Я., напротив, его ждет подлинное возрождение, и господин Я. – среди пионеров этого возрождения. Что касается проживания в Еврейском Государстве, то, исходя из распространенных еврейских фамилий Гольдберг и Розенфельд, у вас могло сложиться впечатление, что это страна золотых холмов, стоящих посреди плантаций алых роз. Из телевизионных программ у вас, возможно, сложилось впечатление, что по этим плантациям из роз носятся Соседи с автоматами Калашникова и поясами смертников. Это не совсем так. Я понимаю, вам, конечно, нужно некоторое время, чтобы обдумать такое неожиданное предложение, но в 19:00 я жду вас в номере 777 гостиницы “...хоф”, где мы сможем не спеша обсудить условия контракта. До свидания, госпожа К. Было чрезвычайно приятно познакомиться с вами.
С этими словами А. учтиво поклонился и оставил госпожу К. в состоянии возбужденного недоумения и тревоги, ведь к назначенному времени она даже не успеет посоветоваться с дочерью. Тем лучше, решает вдруг она, это будет для нее сюрпризом. Мать тоже еще может кое на что сгодиться и внести свой вклад в материальное благополучие их маленькой сплоченной семьи.
Как, однако, разговорился А., обычно немногословный в Кнессете Зеленого Дивана! Если бы Я. или Б. услышали этот его монолог, они были бы очень удивлены вдруг открывшимся красноречием А. Хотя стоит ли удивляться: этот случай только демонстрирует известный факт, что всякому человеку нужен “свой” собеседник. То ли тут должна иметь место близость душ, то ли некоторая их комплементарность, то есть абсолютное несходство, обещающее, тем не менее, что обе части подойдут друг к другу, как вокзальное пластмассовое кресло с двумя углублениями в сиденье подходит к заду опустившегося в него не слишком тучного пассажира. А может быть, успел А. за то короткое время, что они покинули Еврейское Государство, соскучиться по матери и рад был пуститься в разговоры с пожилой женщиной и даже допустил в своей речи неуместный при данных обстоятельствах наставительный тон, обычный для него в разговорах с его любящей мамой.
Учительница музыки вылетает из-за поворота как выхлопное облако из венгерского автобуса. Австрия и Венгрия – сводные сестры, сестрица Венгрия размножила на просторах Восточного Блока свои машины для перевозки хомо сапиенс. Как и полагается отпрыскам Венгрии, падчерицы великой империи, ее детки-автобусы никак не связаны с музыкой, они пыхтят на улицах, принимая в свое лоно всех, кто не хочет остаться на остановке. В отличие от машин, на которых написано “Живая рыба”, на автобусах никогда не пишут “Живые люди”, ведь это и так понятно, в этом можно легко убедиться, взглянув на их сонные лица в окнах автобусов. В Еврейском Государстве такая надпись на автобусе и вовсе нелепость, Соседи не любят этого натюрлайфа. Хлоп, и живые люди уже частично полуживые, а частично – неживые вовсе. После хлопа на время воцаряется полная тишина, эту невзрачную до того площадь теперь вполне можно назвать Красной площадью. Красная густая жидкость в сочетании с черной копотью обгоревшего железа и плоти – это теперь уже классические тона городского натюрморта.
Агенты Б., В. и Котеночек не сразу последуют за учительницей. Они подождут, пока она съест приготовленный заботливой матерью ужин, переоденется, простирнет под краном ступни колготок. Приглядевшись, возможно, простирнет их целиком, а собственные свежевымытые ступни погрузит в мягкие домашние тапочки. Вот тогда они и возникают перед входной дверью, и В. жмет кнопку звонка.
На лице учительницы нотными знаками на пяти натянутых лесочках для ловли мелкой рыбы написано недоумение. Нежданные гости намеренно отодвигаются подальше от входной двери, на самый край лестничной площадки, чтобы подчеркнуть, что не собираются силой вламываться в квартиру, если ее хозяйка того не желает. Они же хотят с ней переговорить на очень серьезную тему, касающуюся ее преподавательской деятельности. Нет, они не из попечительского совета Венской консерватории, и их решительно не интересует ни ее моральный облик, ни даже ее сексуальные предпочтения. Впрочем, всем своим видом они показывают, что лестничная площадка – не очень подходящее место для беседы о сексуальных предпочтениях, моральном облике и даже о методах преподавания музыкального искусства. Учительница соглашается, она приглашает их пройти в квартиру и предлагает сесть. Садятся только двое, третий, с чуть округлым лицом, остается стоять у двери. Только теперь учительница понимает, что именно показалось ей странным в них с самого начала – на всех троих перчатки, и они явно не собираются их снимать. Более того, рафинированная вежливость покидает их лица и сменяется решимостью и даже надменностью.
– Нам многое известно о вас, госпожа К., – произносит сидящий мужчина, и в голосе его звучит, пожалуй, даже некоторая угроза, – очень многое. Ведь все мы прочли (и не по одному разу!) роман госпожи Е.
Пришельцы теперь разглядывают учительницу музыки с нескрываемым любопытством.
– Мы пришли к вам не для того, чтобы вы обучили нас исполнению этюда “Осень” в три члена, тем более что господин А., единственный из нас, кто способен дотянуться до черных клавиш, в настоящее время занят – он беседует с вашей матерью в совершенно другом месте, – добавляет сидящий джентльмен. – Но прежде чем продолжить разговор, мы хотели бы удостовериться в справедливости весьма высокого мнения госпожи Е. о вашем исполнительском искусстве. Например, не могли бы вы сыграть нам произведение чешского композитора Сметаны “Моя родина”, ноты у нас с собой, вам незачем беспокоить себя их поисками.
Мужчины слушают стоя и даже вполголоса подпевают на незнакомом языке (причем однажды пианистке послышалось знакомое слово Ерушалаим). Женщина продолжает сидеть молча. Гости выглядят теперь несколько растроганными, за исключением женщины (женщин вообще очень трудно растрогать – учительнице это хорошо известно). Теперь она играет им Брамса. По мере того как музыка заполняет до краев квартиру семьи К., что-то начинает меняться в лице старшего из мужчин. Он, видимо, и старший в этой странной компании, краем глаза замечает пианистка. Это обычное дело для нее – замечать краем глаза. Боковое зрение – мощное оружие женщин. Мужчину, который смотрит прямо, назовут быком, и в этом не будет порицания, скорее наоборот. Женщина, смотрящая прямо, для тонких игр не годится. А этот гость теперь выглядит молчаливым и задумчивым. Он внимательно смотрит на ее почти неподвижный, несмотря на игру, профиль, (она не считает, что настоящая музыка нуждается в картинных движениях музыканта), на ее руки (они-то и извлекают сейчас из домашнего инструмента пианистки послание композитора). Сквозь щель между дверью в ее комнату и косяком двери он уже разглядел угол серванта. Он тихо проходит в ее комнату, она скорее чувствует, чем слышит, как он открывает дверцу шкафа и рассматривает ее платья. Он возвращается с картонной коробкой из-под обуви и, осторожно сняв крышку, разглядывает ее содержимое. Собственно, ему пора раскрыть последний из конвертов, врученных ему Я. Ведь все предыдущие инструкции выполнены без сучка и задоринки (о самоуправстве Котеночка полковнику Б. ничего не известно). Он начинает догадываться о том, что ждет его в последнем послании, и не кажется удивленным, когда извлекает из конверта чистый лист. Подошедшие к нему Котеночек и В. выглядят озадаченными, но только на мгновение, они тоже быстро схватывают замысел Я. Действие развернуто, они выведены на сцену и теперь могут продолжать игру по своему вкусу. Брамса должна сменить импровизация Кнессета Зеленого Дивана. И вправду, было бы странно предполагать, что Я. использует их в качестве послушных солдат, выполняющих до победного конца свой нелепый долг. Им предлагается игра в бисер по Я.
Учительница музыки вовсе не выглядит испуганной. Нога волчонка застряла в капкане, но подошедшие охотники не достают острых ножей, не целятся из ружей, не вынимают прочных веревок, которыми они могли бы перевязать ему пасть, предварительно зажав в ней пластмассовую кость для туповатых собак, готовых часами возиться с куском несъедобной дряни. Не собираются ли они превратить волчонка в домашнего песика? Этот “старший”, чьи темные живые глаза выразительны и не холодны, теперь достает и разглядывает содержимое картонной коробки – жгуты, плети. Он держит в руках нейлоновую комбинацию, в которой ариец-байдарочник должен был сделать отверстие, подходящее к строению ее тела, но вместо этого он продырявил и избил ее саму.
Пианистка продолжает играть. Можно ли описать словами музыку? Музыку, которая нежным пением флейт легко уносит нас в небеса и грохотом литавр разбивает о землю, заставляет мечтать и проклинать, засыпать и просыпаться, навевает воспоминания грустные и трогательные, нашептывает непристойности в уши. Можно ли описать,
как она тихо
вступает и наполняет,
реет,
касается,
обволакивает, смущает,
кружится,
волнуется,
плачет,
не стесняется слез,
просит,
ласкает,
улыбается,
врет,
забывается, молчит...
вспоминает, возвращается, нарастает,
п
р
о
в
а
л
и
в
а
е
т
с
я,
возрождается, крадется, вламывается, буйствует, преступает,
ужасается,
задумывается,
переживает,
раскаивается,
снова лжет,
бродит в тихих аллеях,
прогуливается одна вдоль ручья,
смотрит на горные склоны,
взлетает на них,
нежно подгоняет дыханием редкие облака,
легкую молитву отпускает в светлое небо,
умиротворяется,
з
а
т
и
х
а
е
т, стелется,
умирает...
Вас не смутила фортепьянная трактовка? Вы узнали 3-ю симфонию Брамса? То место, перед самым концом. Нежная музыка. Волшебная. Примиряющая. Приманка для новичков. Брамс для чайников. Учительница музыки понимает, с кем имеет дело. И сыграла только Allegretto, ведь если бы она продолжила, то там дальше, в Allegro, есть волнующие моменты, под которые хорошо бить женщин.
Что? Вам это кажется невозможным? Вы говорите, там струнные инструменты, духовые, они предназначены музыку раскатывать, волочить и растягивать, вальцевать и прокатывать, а рояль работает методом импульсной подпитки, поэтому, объясняете вы, фортепианная музыка по природе своей цифровая, а струнная и духовая – аналоговая, и что написано для струнных на пианино отбарабанить толком нельзя. Очнитесь, в каком вы веке живете? Все аналоговое давно отквантизировано, упаковано в тельца информационных капсул, к каждой приделана головка с адресом и рецептом консервации и хвостик с проверочным кодом отдела технического контроля. И если музыка произведена и расфасована в Вене, одним из многих существующих технических средств доставлена в Тель-Авив, то там вы ее расконсервируете в соответствии с приложенным рецептом, сверитесь с контрольными цифрами в хвостике, и если все совпадает, станете наслаждаться музыкой Брамса, расслабившись на пляже и меланхолично читая рекламу, которую тянет за собой небольшой самолетик вдоль тель-авивской набережной. Конечно, какие-то совсем мелкие детали при этом теряются, но вам их и так не услышать, не понять, не почувствовать. Разве не вы утверждали, что вся классика была однажды написана одним первым композитором. Неким Первокомпозитором. А все последующие композиторы лишь производили всем известную операцию Copy-Paste, заполняя кое-как промежутки между ударами в барабаны и литавры и разнообразя одну и ту же музыку разными легендами о ней. Согласно одной – якобы журчит ручеек, другой – будто бы светит солнышко, а кому-то такое навеет, что навеянное нужно прятать от детей.
Мы настаиваем, группа агентов “Мосада” (и это наверняка подтвердит любая следственная комиссия) на квартире дам К. слушала именно фортепианную интерпретацию 3-й симфонии Брамса. Иначе чего бы они так размякли при выполнении задания? Предположение, что это был 1-й фортепьянный концерт – полная нелепость. Ведь там есть такие подстрекательские всплески, под которые человека и повесить недолго. Пианистка – кто угодно, но только не дура.
Первой оправилась от неожиданности Котеночек (женщины всегда первыми берут себя в руки). Стараниями пианисточки полковник совсем раскис, видит она. О музыкальном прошлом Б. она ничего не знает. Никаких побоев от Б. пианистка не дождется – это ей не ее белокурый засранец-ученик. (“Гой есть гой, – вдруг вспоминает она смешившие ее в детстве бабушкины уроки жизни, – всегда закончит побоями, сколько бы ни играл Брамса”). Клин клином вышибают, решает Котеночек. Почему бы и в самом деле не привезти Я. и его драгоценной Баронессе эту парочку? Пусть получит Баронесса и воспитательницу, и учительницу музыки. В доме Я. достаточно места, излагает она учительнице свое неожиданное предложение, но если мать и дочь К. захотят, они могут продолжать спать в одной постели, как привыкли.
– Баронесса, в общем-то, и не дочь Я., а его жена, вернее и дочь, и жена, – совсем расшалилась Котеночек, а в жестких глазах учительницы мелькнула искорка любопытства. Эти двое ведут пока две близкие, хоть и контрастные темы, анализирует пианистка, а чего ждет этот третий, с добродушным лицом, прислонившийся к косяку входной двери? Он должен в свое время ударить в литавры или вступить с пронзительным соло на саксофоне? В. в литавры не бьет и саксофона не достает из потайного футляра. Но он подходит к Котеночку и кладет ей на плечо руку в перчатке. В глазах его уже никакой доброты нет, а есть нечто другое, к чему внимательно присматривается учительница музыки. Она смотрит, В. говорит. Он говорит о том, что неплохо бы перейти к деталям, он нарушает субординацию, он говорит размякшему полковнику, что учительница, похоже, согласна в принципе. Б. с пианисткой могут пройти в соседнюю комнату и там без помех заняться оформлением договора, они же подождут их здесь и даже могут украсить их времяпрепровождение ненавязчивым музыкальным сопровождением.
План В. принимается. В случившемся далее, видимо, прежде всего, виноват Брамс, Иоганнес (1833 – 1897), но, пожалуй, и госпожа Е., и впечатлительный Я., может, отчасти и Баронесса. Через несколько минут скрип перьев в соседней комнате сменился, как показалось Котеночку, чем-то вроде постанываний. Видимо, ни одна женщина, будь она хоть пианистка, не устоит перед полковником разведки, решила Котеночек, особенно если он человек эмоциональный, тонко чувствующий музыку и женскую душу! Я., определенно, будет испытывать неловкость перед госпожой Е. за уже случившееся, но что-то происходит с В. Он теперь похож на танцора. Словно в пируэте, он взметает Котеночка, оттанцовывает с ней к семейному ложу госпож К., повисшую на его руке даму не удерживает и окончательно срывает танец падением на кровать. Он не только комкает танец, он мнет подушки и аккуратно застеленные покрывала. Он не только срывает танец, он срывает часть одежды Котеночка. И вот уже он выглядит заправским сапожником из романа госпожи Е., когда он прибивает набоечку на каблучок Котеночка, прибивает и отдирает, прибивает и отдирает, а другим каблучком сама Котеночек барабанит по тумбочке (музыка)!
Такого концерта не упомнит квартира уже много лет. Барабан-тумбочка грохочет, агенты “Мосада” стонут, дверь кокетливо льнет к серванту, телевизор странным образом то погаснет, то включится, в нем оправдывается мэр города, где вечер воспоминаний устроили ветераны СС. В запретном шкафчике звенят бутылки с яичным и кофейным ликерами, мэр не успевает слова сказать, в номере 777 гостиницы “...хоф” А. яростно торгуется с госпожой К., госпожа Е. пишет роман, сервант смущается.
Посреди этой бури В. наплевать, а Котеночку не заметить изумленного Б., возникшего в дверном проеме, и внимательного взгляда пианистки из-за его плеча. Шум отвлек их от демонстрации гардероба учительницы. Полковник уговорил ее показаться в своих одеждах. Он отворачивался к противоположной стене, пока она переодевалась, его непритворно восхищенные возгласы приняла Котеночек за стоны любви. Полковник отвел учительницу вглубь комнаты и тихонько прикрыл дверь. Впервые с довоенных времен жизнь в Вене закипела на время так, словно и не было Холокоста.