* * *

Несмотря на убедительную победу Нельсона у Трафальгара, к осени 1810 года Наполеон издал декрет, запрещающий странам вступать в какие бы то ни было торговые отношения с Англией или, «вероломным Альбионом», как он ее называл. Эти меры так подорвали британскую экономику, что в стране оказались без работы многие тысячи людей. Миллионы англичан были обречены влачить жалкое существование. Экспорт английских товаров в континентальную Европу снизился почти на восемь миллионов фунтов стерлингов и составил в 1811 году лишь полтора миллиона фунтов стерлингов – рекордно низкую цифру. В воздухе носилась революция. Ткачи-луддиты начали с того, что принялись крушить ненавистные им станки, считая, что именно они повинны в том, что люди лишаются работы.

Страну захлестнули волны насилия и преступности – вечных спутников экономического кризиса. Одновременно с войной, которую Англия вела против Наполеона, она втянулась еще в одну – против Америки: экспорт британских товаров в бывшие американские колонии составил только одну шестую от прежнего объема. Правительство видело лишь один способ решения всех проблем – повышение налогов и это бремя тяжелым грузом навалилось на страну. Экономика оказалась на грани катастрофы. Рассказывали, что один обанкротившийся предприниматель застрелил премьер-министра в вестибюле Палаты Общин, что, конечно же, ничего не решало.

Амбиции Мануэля де Годоя простирались гораздо дальше постельных утех с королевой Испании и руководства движением радикал-реформаторов, таких как брат Илия и Мария Ортега. Мануэлю де Годою нужен был королевский престол. Когда в Кастилии запахло поражением, он решил попробовать свои силы в Португалии. Наполеон уже предупредил португальцев, чтобы те прекратили всякие связи с Англией, когда они отказались, он послал двадцатитысячную армию в Испанию, готовую по первому его приказу вступить б Лиссабон. Сейчас Годой собирал свою собственную армию и, не в состоянии противостоять этому объединенному натиску, королевская семья Португалии бежала за океан, в Бразилию. Так французами была захвачена Португалия. Наполеон отправил в Испанию еще три свои армии для оказания военной помощи своим испанским союзникам. Но что же происходило у королевского престола в Испании? Наследник королевской власти инфант Фердинанд готовил заговор против де Годоя. Фернандисты сражались с годоистами до тех пор, пока население Мадрида, доведенное до отчаяния непрекращающимися уличными боями противников и постоянным присутствием французских войск, не поднялось на восстание, которое смело Годоя с политической арены и отправило его в тюрьму. Король Испании Чарльз, крайне смущенный таким развитием событий, отрекся от престола в пользу своего сына. Но император Франции не дал благословления королю на этот поступок и французские войска, вошедшие в Мадрид, освободили Годоя. Наполеон отказался признать Фердинанда королем Испании и созвал все заинтересованные стороны на конференцию в Байонне. Испанцы понимали, что этот выскочка-император намеревался положить конец правлению династии Бурбонов и вместо нее поставить у власти династию Бонапарте. Второго мая 1808 года, тысячи возмущенных испанцев, собравшихся на площади перед Паласьо Реал, забросали камнями французских солдат, а некоторых из них даже разорвали на части. Залп следовал за залпом, под градом пуль падали люди, пули вырывали куски человеческой плоти и крошили им кости. Вероятно, лишь одному испанцу удалось извлечь пользу из этих событий – художнику Гойе. Он стоял на возвышении, наблюдая эту драму, которая впоследствии нашла воплощение в его картинах.

Теперь Фердинанд впал в отчаяние. Видя разгул террора, инициатором которого он стал, ему пришлось отречься от престола опять в пользу отца. Чарльз IV не обладал достаточным мужеством, чтобы вернуться к своим разъяренным подданным, распутной жене и ее любовнику, непрестанно вынашивавшему планы его свержения. Он просто предложил испанский трон Наполеону, а тот, в свою очередь, пожаловал его своему брату Иосифу, который уже дважды отказывался стать правителем этого темпераментного, свободолюбивого и непокорного народа. И Бурбонов и Годоя осыпали почестями и деньгами во Франции, но разве все это могло сравниться с троном Испании? Удовлетворенный этой сделкой, Наполеон отправился в Париж, величая себя покорителем Европы буквально на каждом углу.

Новый король вызвал в стране бурю возмущения. Крестьяне вооружались и выступали на борьбу против французов. Они с ножами и мотыгами шли против карабинов, церковь объявила крестовый поход на свержение Иосифа Бонапарта и он, несмотря на свои громогласные заявления о том, что лишь католическая вера будет единственно законным вероисповеданием в Испании, был заклеймен, как лютеранин и франкомасон. А то, что Иосиф – король Испании, не знал языка этой страны, вообще считалось оскорблением для испанцев…

Так начался иберийский конфликт, стремительно разгоравшийся на этом полуострове. Это была кошмарная оргия пыток, казней, кастраций, четвертований и обезглавливаний, откровенно поддержанная церковью, призывавшей свою паству к восстанию во имя Христа, его матери Непорочной Девы Марии и Святого Иосифа. Гойя отобразил это в своей серии картин.

 

13

Дворец Паласьо Мендоза за свою многовековую историю знал многое, но тюрьмой ему быть еще не доводилось. Роберт уволил всю прислугу, оставив лишь Индаленсьо. Гарри Хоукинс умолял Роберта разрешить ему остаться, он на коленях объяснял ему, что служба у Мендоза составляла смысл его жизни, но эти доводы не способны были смягчить сердце идальго. В конце концов, карлик, плача от отчаяния, покинул дворец. Роберт задвинул все засовы, закрыл окна и плотно запахнул расшитые дамасские портьеры, которым он некогда пел дифирамбы, рассказывая матери об обстановке во дворце.

Во всех четырнадцати внутренних двориках дворца, в начале весны, бурно разрастались розы и жасмины, но теперь засохли: садовников для ухода за ними Роберт уволил, а без воды цветы были не в состоянии устоять перед засушливым летом Андалузии. Кое-какие деревья уцелели, – они сумели своими корнями добраться до глубинных вод, но апельсиновые и лимонные погибли, за исключением тех, которые поддерживал слуга Роберта, дабы у его хозяина не переводились на столе фрукты.

Идальго ел мало и в самое неподходящее время. В большинстве случаев он даже не знал, ночь на дворе или день. Лишь один свет допускался во дворец – свет свечей. На протяжении недель Роберт избегал появляться в освещаемых солнцем патио, особенно в тех, где он слышал умолявшие его крики Софьи. Он до сих пор помнил звуки ударов ее маленьких кулачков по дверям. Так, видимо, мертвец слышит, когда последний гвоздь заколачивают в его гроб.

Нет, забыть он ее не сможет. Ни ее, ни свои судорожные поклоны наказавшей его судьбе. Но именно это обещание своим предкам было его последней живой эмоциональной реакцией. После этого он превратился в труп, который по недоразумению или недосмотру все еще мог передвигаться самостоятельно. Некогда пылавший в нем огонь погас, теперь его душу заполнял леденящий холод смерти. Сейчас Роберт превратился в привидение, место которому не среди людей, а среди теней в потустороннем мире.

Кордова будет мертва, так он сказал своему брату Лиаму после поражения испанцев под Трафальгаром. Но мертва была не Кордова, а лишь ее часть, которая заключалась в доме Мендоза с его управляющим доном Робертом. Рухнуло все: его мощная жизненная сила, хорошо отлаженный механизм империи Мендоза, вращавшийся не один век без серьезных сбоев и он, своею собственной рукой уничтожил ее, отдав на растерзание местным волкодавам все состояние своих предков. Это был тягчайший грех, которому не было и не могло быть прощения.

Возможно Бенджамин – его отец и нашел бы в себе силы простить его, но он умер, также как и его жена Бэсс. Остался один лишь Лиам, но он был занят своими делами, которые тоже шли весьма трудно. Когда Роберт перестал отвечать на письма брата, письма из Англии приходить перестали. Лиам осуществлял управление домом Мендоза в Англии и боролся, как впрочем, многие, за выживание. Естественно, у него не было времени заниматься делами брата, который, по его мнению, встал на предательство интересов нации. Лиам был поглощен поисками, скорее всего бесплодными, путей спасения состояния, завещанного ему Бенджамином.

Предсмертные судороги дома Мендозы в Кордове, явно затягивались. Золото со швартовавшихся в Кадисе кораблей продолжало плыть в сундуки Мендоза, но все оно шло на уплату долгов. Конечно, многие судачили о крушении такого мощного бастиона богатства, каким являлись в этой стране Мендоза, но говорили об этом не так уж и часто: в Испании были сложные времена, и у многих голова болела за свои состояния. Андалузия была оккупирована французскими войсками, и это обстоятельство накладывало на быт испанцев много трудностей. Появились гарильеро-партизаны, атаковавшие французов днем и ночью.

Роберт знал, что происходило за стенами дворца. Новости проникали даже сквозь закрытые ставни и задернутые портьеры, но он воспринимал их равнодушно, как человек, отошедший от дел, а слушал известия от слуги так, как больной неизлечимой болезнью. Роберт сузил границы своего мира до размеров дворца и его сорока шести покоев, которые он часами мерил шагами, мутным взором взирая на покрытые паутиной стены и свои следы, отпечатавшиеся на толстом слое пыли, покрывавшем мрамор пола.

Однажды, осенью 1809 года к нему пожаловала Мария Ортега. Она воспользовалась ключом, открывавшим дверь патио дель Фуэнте, выходившей на Калле Иудихос; о существовании этого ключа Роберт не знал. Индаленсьо с ужасом обнаружил ее, сидящей подле растрескавшейся лазури фонтана, некогда журчащего веселыми струйками воды, стекавшей в маленький бассейн, вырезанный в цельном куске кварца.

– Донья Мария, я не знал…

– Где идальго?

– Я не знаю, сеньорита. Где-то здесь, но… – Он беспомощно пожал плечами.

– Найди его и приведи ко мне. Я должна с ним поговорить.

Вскоре слуга вернулся.

– Сожалею, донья Мария, но он не желает вас видеть. Вы должны уйти.

– Передай ему, что я не уйду, пока не увижу его и не поговорю с ним. А еще скажи, что если понадобится, то я останусь здесь, пока не околею. А выгнать меня силой, ты не сможешь, Индаленсьо, ростом не вышел.

Через полчаса Роберт вошел в патио одним из своих потайных ходов и остановился возле нее в кружке лунного света. Мария изумленно уставилась на него, затем прижала руки ко рту, чтобы в ужасе не закричать. За те четыре года, которые она его не видела, он стал белый, как лунь. Его глаза были безумны, а лицо изборождено складками отчаянья и ненависти к самому себе. На нем был сюртук, который неряшливо свисал с его исхудавшей фигуры, а черные бриджи засалились от жира и грязи. Но он по-прежнему оставался ее последней надеждой. Мария быстро взяла себя в руки.

– Добрый вечер, Роберт.

– Уходи.

– Не раньше, чем я поговорю с тобой.

– Мне нечего тебе сказать, уходи.

– Роберт, ради Бога, выслушай меня. За этими стенами происходят ужасные, неописуемые события. Ты можешь помочь прекратить это. Ты должен остановить их.

Он рассмеялся каким-то странным деревянным смехом, какого она прежде от него не слышала.

– Взгляни на меня, Мария. Мертвецам и призракам Испанию не спасти.

Она встала во весь рост, их глаза были теперь на одном уровне.

– Нет, призраки Мендоза смогут. Роберт, нет сегодня в Испании таких людей, кто мог бы повести за собой массы. Ни один влиятельный человек не высказывается против чинимого церковью произвола и насилия. Ты можешь стать этим человеком. Твое имя заставит людей прислушаться. Все, за что мы боролись, во что верили, потоплено в крови. Это конец.

– За что я боролся, так это за дом Мендоза. Тебе это известно. Ни на что больше я никогда не претендовал. Я проиграл и разрушил этот дом. Я последний в Испании Мендоза и уже мертв.

Она попыталась подойти к нему с другой стороны.

– Наполеон издал для Испании новую конституцию. Ты слышал об этом? Ты знаешь, что там говорится?

Он не ответил и даже не посмотрел в ее сторону.

– Это удивительно, Роберт! Она может принести дому Мендоза новую славу. Он отменил все монопольные права. Это означает конец Месты. Мне в частной беседе говорили, что он все еще хочет предоставить Мендоза права на создание Испанского национального банка.

– Каким Мендоза? Ты слышала, что я сказал? Вот, смотри – все Мендоза перед тобой! Мендоза – это я. Один. А я – труп. Нет денет для этого банка и нет для него банкира. А сейчас, если в тебе сохранилась, хоть капля сочувствия ко мне, уходи.

Мария будто не слышала его и продолжала.

– В конституции сказано еще кое-что. Отныне запрещена инквизиция. Объявлена свобода всех вероисповеданий. Ты снова можешь стать евреем, иудеем. Ведь ты этого хотел. Ты об этом никогда мне не говорил, но я знала.

– Ты сама сюда пришла, сама и уйдешь, – он направился к выходу.

– Роберт, подожди, послушай меня. Еще минуту, умоляю тебя. Гарри Хоукинс прислал тебе письмо.

Это имя, казалось, заставило вспыхнуть искру жизни в нем.

– Бедняга Гарри, как он там?

– Не очень хорошо сейчас, но он счастлив. Когда ты его отослал, он отправился к брату Илие. Сейчас он в монастыре, у него лихорадка. Она все сильнее его подтачивает.

– Это меня не удивляет, – тихо произнес Роберт. – Мендозам приходит конец, как я уже говорил.

Она не стала придавать его словам значение и пропустила их мимо ушей.

– Гарри просил передать тебе письмо. – Она вынула конверт, но Роберт даже не пошевелился. – Возьми, это тебе, – сказала она, будто искушая ребенка. – Гарри говорит, что ты можешь спасти себя, дом и всю Испанию.

Опять этот безрадостный смех.

– То, что мне нужно – не письмо, Мария. Мне здорово пригодился бы философский камень, тот самый, который способен превращать отбросы, пыль, прах в золото. Понимаешь, не верю я в то, что Гарри наделен таким сверхъестественным даром.

Он ушел, оставив ее одну. На этот раз она не могла его остановить. Мария продолжала сидеть у онемевшего фонтана, пока не забрезжил рассвет. Наконец, признавшись себе в том, что потерпела крушение, Мария поднялась и вышла на улицу. Но письмо она все же оставила на том месте, где они беседовали.

Около недели Роберт не возвращался в патио дель Фуэнте. Но как-то по-прежнему бесцельно шатаясь по дворцу, ноги его сами принесли туда. Сначала он не заметил конверта, опавшие листья прикрыли его своим ржавым покрывалом. Он сел на то же место и попытался вызвать в памяти образ Марии, ее тело, каким оно было несколько лет назад и не смог. Единственное лицо, которое он удерживал в памяти, было лицо Софьи. Ее прикосновения он помнил даже сейчас. Иногда он ловил себя на мысли, а думала ли она в эту пору о нем? Но отгонял от себя эти рассуждения, как любые другие воспоминания.

Порыв ветра принес с собой холод. Роберт поежился и его взгляд случайно упал на каменный пол. Наполовину скрытый опавшими листьями лежал конверт. Не сразу решился его поднять Роберт. Он еще раз окинул глазами приходящее в упадок великолепие дворца. Каким прекрасным был когда-то этот фонтан! Он был работы «мудехарес» – арабов, оставшихся после того, как изгнали мавров. Они были мастера, ценимые и христианами и католиками. В старой рукописи упоминалось об одном Мендоза, который пригласил их украсить его дворец.

Так много его предков ушло, а кто придет ему на смену? Что произойдет тогда, когда его тело, наконец, перейдет в то состояние, которое его разум уже осилил и осознал, как свершившийся факт. Французам до него, по всей видимости, нет никакого дела. Может быть потому, что он был одним из тех, кто не являлся для них исчадием ада. Но когда он действительно умрет, может быть здесь на постое будут французские солдаты? Или наоборот, испанские патриоты превратят дворец в бастион обороны. Но кто бы ни пришел, они обратят внимание на это поблекшее великолепие и поймут, что в давние времена здесь правили власть, сила и смелость, пока один человек не предал все. Но может быть… Неуверенно Роберт взял конверт в руки и вскрыл его. Потребовалось несколько минут, чтобы он собрался с духом и смог прочитать то, что сообщал ему карлик.

«Вы не должны сдаваться, мистер Роберт. Вы одни можете помочь теперь Испании. Именно сейчас я хочу сообщить вам такое, о чем никогда прежде вам не говорил. В своих молитвах я призываю вас прийти к истинной вере. Но, если пути древних в состоянии спасти дом Мендоза, я не воспротивлюсь им. Ищите в маленькой комнате, что в западном крыле за Патио де лас Мухерес. Под знаком на стене в полу есть камень, который легко поднимается при помощи рычага или какого-нибудь инструмента. Да благослови вас Бог, сэр.

Всегда ваш с любовью Иисуса…»

Патио де лас Мухерес – Патио женщин отличался тем, что все его четыре угла стены были затенены филигранной резьбы каменными ширмами. Сооружены они были в то время, когда Мендоза вместе с принятием мусульманства переняли и их образ жизни, – в этом патио находилась женская половина дома. То помещение, о котором упоминал в своем письме Гарри, было небольшим, но великолепно спланированным с точки зрения архитектурной пропорциональности.

Знаком на стене, который упоминал Гарри, было пустое пространство около полуметра в длину и столько же в ширину. В каждом углу четырехугольника располагалось отверстие, оставшееся от закреплявших что-то штифтов. Откровения Хоукинса не оказались для Роберта сюрпризом – эти следы ушедших эпох были известны многим. Когда Роберт впервые приехал в Кордову, Доминго уже показывал ему это место.

– Говорят, что здесь когда-то висела доска, – объяснил ему идальго.

– Но вы не знаете, что было на ней написано и куда она делась?

– Нет, – пожал плечами Доминго. – Как я тебе говорил, никто и ничего об этом не знает.

– И все-таки вы не стали ни белить эту стену, ни заделывать дырки?

Доминго перекрестился.

– Сохрани Господь. Никто и никогда этим не занимался. Это своего рода семейная легенда. Этот знак всегда был на стене, но никто не помнит почему.

Роберт тоже не стал ломать голову над этим и обратил свой взор к полу. Он был выложен из больших камней без всякого раствора, в те времена так было принято строить. У Роберта нашелся небольшой ломик, который он подсунул под камень, располагавшийся прямо под знаком – пустым местом на стене. Стоило нажать на ломик, и камень поднялся. Вынув камень, он прислонил его к стене и стал освещать его свечой. Та сторона, которой камень лежал вниз, была утрамбована землей. Земля затвердела, так как камень пролежал на этом месте не одно столетие. Роберт очистил поверхность камня и увидел на камне какие-то буквы. Они были древнееврейскими, которых Роберт не знал. Он в отчаянии выругался, но потом осветил другую часть камня. Какой-то, его более поздний предок все-таки перевел эту запись на испанский язык: «в пещере сокровища» – гласила надпись. Похоже, почерк Доминго. Очевидно, Доминго поручил этим делом заняться Хоукинсу и тот нашел переводчика и поэтому знал про эту запись. Но все это пустая затея. Не было никакой пещеры с сокровищами, иначе Доминго давно бы их спустил.

Роберт вставил камень на прежнее место. Все это легенда, ничто и никто ему не поможет, сейчас он мертвец. Он улегся на пол, здесь же под знаком на стене, и уснул.

Лица крестьян окрашивались пламенем костра в темно-красный цвет. Днем они приобретали темный цвет от солнца, к которому они давно привыкли. Они сидели в задымленной пещере между Ла Рамбия и Пуэнте Гениль и без улыбок смотрели на Софью. Выражения их лиц были мрачными и одновременно восторженными. Два часа Софья пела для них песни Андалузии, вселявшие в них надежду на лучшее. Исполняла она им фонданго, фламенко и грустную и горькую севильскую саэту.

– Хватит, Гитанита, – сказал Хуан Санчес. – Ты, наверное, заморилась, – отдохнула бы.

Этот мужчина был небольшого роста, приземистый с непривычно длинными руками. Соратники прозвали его Эль Моно – обезьяна, французы – «проклятьем ада», а в глазах простых крестьян, населявших Андалузию, он был героем.

– Я могу петь еще, – Софья не знала усталости, когда вот так, запросто, сидела с партизанами в их тайных убежищах и пела им песни. Ей было жаль этих одиноких и решительных людей. – Если вам нравится, я могу спеть еще.

Позади ее Энрике бренчал на гитаре. В те далекие дни, когда она еще жила в Мадриде и имела слуг, он был ее возничим, потом этот мужчина и привел Софью на войну к этим людям.

– Все, что ты поешь, нам очень нравится, – сказал Санчес, – Но мы обещали тебя завтра доставить в Хаэн целой и невредимой. Они нам не скажут спасибо, если ты явишься туда с охрипшим голосом.

Санчес встал и протянул ей руку.

– Пойдем, мы приготовили для тебя постель, можешь отдохнуть.

В отдаленном уголке пещеры была постлана чистая солома, а это место завешено мешковиной.

– Конечно, это не то, к чему ты привыкла, – сказал Санчес с улыбкой, открыв свой беззубый рот, – но это лучшее, что у нас есть.

– Ничего, в свое время мне очень часто приходилось так спать, нельзя сказать, что я успела совсем отвыкнуть. – Софья улыбнулась ему в ответ. – Мне от вас никуда не хочется.

Сейчас ей об этом говорить было легко, но привыкать к любой перемене в жизни всегда не просто. Когда началась война, Софья считала, что она к ней не имеет никакого отношения. Ей хватало собственных побед и поражений. Кроме того, у нее был сын Рафаэль. Она стала известной и была на пути к богатству. Эти ее достижения должны были обеспечить ее сыну будущее, и поэтому Софья не обращала внимания ни на войну, ни на французских солдат, которых было полно на улицах испанских городов.

– Донья Софья, – обратился однажды к ней возница. Это было весной 1809 года, – я не смогу больше вас возить.

Они сидели в доме Софьи у Толедских ворот в Мадриде. В тот вечер, она планировала совершить еще один тайный вояж в Касерес, навестить Рафаэля и Розу.

Ее это заявление сильно озадачило – перспектива потерять возницу, которому она доверяла не один год, Софью не устраивала.

– Что ты имеешь в виду? Почему не сможешь? Я думала, тебе у меня нравится, Энрике, мне казалось, что…

– Я счастлив у вас работать, – не дослушал ее возница, – но теперь для счастья нет времени.

– Из-за войны, ты ведь это имеешь в виду?

– Да, сеньорита, из-за войны.

– Послушай меня, все, что ты говоришь – глупости. Одним герильеро больше, одним меньше, – что с того?

Энрике пожал плечами.

– Может и так, но…

– Впрочем как хочешь. В конце концов есть и другие возчики.

Она уже собиралась отпустить его, но решила предложить поработать у себя еще недельку, пока она не подберет себе другого возчика.

– Это должен быть человек, которому можно полностью доверять, Энрике. Ты меня понимаешь?

– Конечно, Гитанита. Такой, с кем не опасно ездить в Касерес. Кто, кто, а Энрике все понимает.

Все, что у нее осталось, находилось в Касересе. Боже! Остальное унесено прочь: семья, которую она никогда не знала и не могла вспомнить, дочь, которую убил Пако, постоянное чувство вины за то, что он так и не наказан за преступление, Пабло, Карлос… И Роберт. Роберт Мендоза, заставивший ее до последней капли испить чашу отверженности. Но, несмотря ни на что, он наградил ее самым дорогим – сыном.

Этим вечером они все же поехали в Касерес. Энрике вез ее туда в последний раз. Когда он подсаживал Софью в карету, она разглядела в его глазах, которые он отводил в сторону, упрек. Она не выдержала.

– Послушай, я не могу потребовать от тебя, чтобы ты меня понимал, но… – Она прервала свою фразу.

Софья вдруг поняла, что ей нечего сказать этому созданию, каким был Энрике, что у нее не осталось в душе ничего, кроме своего Рафаэля. Не интересует ее ни война, ни французские солдаты, ни даже деньги… Войну же она еще и не понимала – зачем она, для чего… И что она могла сделать для того, чтобы война поскорее закончилась.

Дорога на юго-восток от Мадрида, была обычно довольно оживленной, но не ночью. Вообще ночные поездки в последнее время стали более рискованны, чем до войны. Но Софья не могла отважиться на то, чтобы посещать Касерес днем. Если бы выяснилось, что она мать незаконнорожденного ребенка, то ее перестали бы приглашать выступать перед публикой.

Энрике был опытный кучер. Они проехали довольно длительный отрезок пути, когда он внезапно натянул поводья и остановил лошадей. Софья высунулась из окна.

– Энрике, что случилось?

– Смотрите, сеньорита, – и показал кнутовищем.

Софья повернула голову в ту сторону, куда он указывал. Ей удалось разглядеть огромные деревянные кресты, стоявшие по обеим сторонам дороги. На каждом кресте висел распятый человек.

– Матерь Божья Пресвятая Богородица, – ошеломленно шептала она. – Нет, нет, я не верю! Нет, не может этого быть!

Энрике слез с облучка и медленно направился к одному из крестов. Софье хотелось отвести взгляд от этого кошмара, но она не в силах была это сделать. Она поспешно полезла в сумочку, вытащила из нее платок и закрыла им рот. Энрике стоял у креста и разглядывал распятого на нем человека. Софья не смогла остаться в карете, вышла из нее и тоже стала смотреть. Ее охватил ужас при виде застывшего лица мертвеца, на котором предсмертная агония оставила следы нечеловеческой боли. Софья перевела глаза на возницу. По его щекам текли слезы. Он медленно брел вдоль стоявших у обочины дороги крестов. Он шел в каком-то бессознательном состоянии, останавливался возле каждого распятого, заглядывал в лица. Софья следовала за ним, ее трясло, она едва не падала от головокружения, но уйти от всего этого не могла. Они обошли все кресты, воздавая таким образом немую, скорбную дань этим несчастным людям.

Они уже решили продолжать свой путь, как вдруг послышался стон. Софью охватил озноб. Энрике, державший в руках поводья, отпустил их и бросился туда, где произошла расправа. Он остановился перед одним из крестов. Софья оказалась рядом с ним, но позже не могла вспомнить, как это произошло.

– Он, наверное, жив… Я видел, как он открывает рот, – еле слышно лепетал Энрике.

Софья протянула вперед руки, как бы пытаясь снять этого человека с креста, хоть чем-нибудь ему помочь. Его бы сорвать с… Скрещенные ноги мужчины пронзал огромный железный гвоздь, такими же гвоздями были прибиты и его запястья… Внутри у нее все похолодело. Крови было немного – она запеклась на жарком солнце ушедшего дня. Черные ее сгустки темнели в местах, где гвозди пробили человеческую плоть.

– Он пытался приподняться и задохнулся, – шептал Энрике. – Это и есть казнь через распятье – тяжесть тела, повисшего на гвоздях, не дает дышать.

– О, Боже мой, – только и могла сказать Софья. – Но сейчас? Он уже умер?

– Я не знаю.

– Сжальтесь… – Губы человека едва шевелились, но шепот все же можно было расслышать. – Сжальтесь.

Сжалиться? А как? Что они могли сделать? Ничего, и Бог тому свидетель. Софья почувствовала слезы на своих щеках, она смотрела на Энрике. Пролей они здесь хоть море слез, скорбя о гибели этого несчастного, они все равно ничем бы не облегчили его предсмертные муки. Боже, дай ему умереть, молились они. Боже милосердный, дай ему умереть! Человек опять застонал.

Софья глубоко вздохнула и вдруг неожиданно запела. Звуки саэты звучали чисто, ясно, ее голос хранил ей верность. Он ей всегда помогал, поможет и сейчас, на него она могла положиться. Софья пела и не сводила глаз с умиравшего, в какой-то момент ей даже показалось, что он ей улыбался. Она пела и пела.

– Хватит, донья Софья. – Энрике коснулся ее руки. – Хватит, он умер… Надо ехать.

Звуки песни замерли, унеслись в ночь.

– Он умер, Энрике?

– Да, я знаю это. Его муки продолжались долго.

– Долго? Не может быть?

– Долго, сеньорита, целый час, мне думается. Ему помогли ваши песни, я видел.

Софья знала, что это так и поняла, что теперь и она отправится на войну.

В пещере герильеро Хуан Санчес продолжал смотреть на Софью. Он вглядывался в ее лицо, как бы не веря в то, что она может оказаться здесь.

– Я видел однажды вас. Это было несколько лет назад, донья Софья. Вы пели в садах Альгамбры в Гранаде. Я не смог купить билет, но вскарабкался на стену и слушал вас оттуда. Я никогда и подумать не мог, что вы будете петь вот так, как сейчас, для меня и моих друзей.

– Никто из нас ни о чем таком и мечтать не мог. А вы из Гранады? – спросила она.

– Когда-то там жил, а сейчас… – он пожал плечами. – Сейчас я посланник ада или как там про меня говорят французы.

– Но когда все это кончится, когда мы их выгоним, вы ведь опять вернетесь в Гранаду?

– Не знаю, может и вернусь.

– Почему не знаете? – Она была удивлена его ответом.

Почитание Гранады, его родины, было в их среде чем-то само собой разумеющимся.

– Потому что там ничего у меня не осталось, кроме разве что крови. Драгуны убили мою жену и четверых моих детей. Пятую, дочку, ослепили, и она умерла через пару недель. Я собирал маслины недалеко и все слышал. А что я мог сделать для них? Драгуны сказали: это за то, что вы приютили герильеро. А я тогда о них и слыхом не слыхивал и в глаза не видывал ни одного. Вот так я сам и стал герильеро.

Софье приходилось слышать сотни подобных историй. Она ничего не могла им сказать такого, чтобы умерить боль страданий этих людей. Она могла лишь петь. Софья прикоснулась ладонью к его щеке.

– Спокойной ночи, Хуан Санчес, и крепкого сна.

Эль Моно прикрыл щеку, к которой она прикоснулась ладонью, своей рукой, как будто хотел сохранить навечно ее прикосновение и вернулся к огню. Один из партизан сидел и углем выводил что-то на куске кожи. Санчес подошел к нему и глянул через его плечо.

– Глаза у тебя не такие вышли, у нее больше. – Рисовавший не стал спорить и нанес еще несколько штрихов на портрет углем. – Вот так, теперь лучше.

Уже стало традицией, что где бы она ни появлялась среди герильеро, всегда находился кто-нибудь, кто делал набросок ее лица. Когда рисовавшим ее партизанам доводилось встречаться, они сравнивали рисунки и иногда ими обменивались. Так ее образ кочевал из одной группы герильеро в другую. Некоторые из рисунков попали даже к французам и ходили слухи, что те объявили награду за ее голову. Не все верили, что это правда, мол, даже такие звери, как французы, не могли объявить награду за голову женщины. Но это ничего не меняло, жизнь ее находилась в опасности, и партизаны передавали ее из одной группы в другую, как драгоценность.

Снаружи послышалась какая-то возня. Санчес, отбросив рисунок, схватился за нож, а другой рукой потянулся к ружью, прислоненному к стене. Мгновенье спустя он, вооруженный, выбежал из пещеры. Вскоре партизаны вернулись, толкая перед собой французского солдата, синяя форма которого была в крови. У драгуна одна рука была по кисть отрублена. Испанец, который взял его в плен, нес кожаную вазилу, в которой вестовые возили ценные бумаги. Софья с ужасом увидела болтавшийся на цепи, к которой крепилась ручка вазилы, обрубок кисти.

– Легче оказалось ему руку отрубить, чем эту цепь рассечь, – сказал герильеро.

– Зачем ты этого скота приволок сюда?

– Он немного говорит по-кастильски, думаю, что ему есть, что нам рассказать, а потом мы с ним разберемся как полагается.

Эль Моно кивнул.

– Ладно, но выведи его наружу. Она уснула. – Он показал рукой вглубь пещеры. – Нечего ей просыпаться, когда он начнет орать благим матом.

Утром Софья, Энрике и еще трое партизан должны были уходить. Когда они спускались вниз по холму, она увидела тело человека в прибрежных кустах. На нем не было никакой одежды, он лежал, раскинув ноги и руки, которые были пробиты вогнанными в землю деревянными кольями. Нет, не сможет она привыкнуть к человеческой жестокости! Когда они с ним поравнялись, Софья отвернулась.

– Не думай о нем, Гитанита, – сказал ей один из партизан. – Какой-то французик съел что-то такое, что ему не пошло впрок и подавился, только-то и делов.

Она не удержалась и еще раз посмотрела на убитого. Софья увидела то, что вначале не бросилось ей в глаза: его половые органы были отрезаны и торчали у него изо рта.

 

14

Желтые каменные стены, окружавшие Касерес поднимались на вершину крутого холма. Возведенные еще римлянами, укрепленные маврами и сохраненные христианами эти стены представляли собой мощные сооружения с башнями и бойницами и благодаря им это был город-крепость.

Где-то украденный, полуоткрытый фаэтон Софьи во весь опор мчался к городу. Сидя позади возницы и подавшись вперед, она застыла в этом положении, вглядываясь в приближавшиеся к экипажу городские стены. Ее устремленность вперед и сила бушевавшей в ней энергии, способны были пришпорить лошадей, скакавших и так быстрее ветра.

Возницей был, конечно, Энрико. Ее беспокойство передалось и ему, поэтому он без устали щелкал кнутом, приподнимался на козлах, гикал, свистел…

– Сейчас, донья Софья, подъезжаем, еще чуть-чуть, – время от времени кричал он ей через плечо, захлебываясь от бившего в лицо ветра.

Их фаэтон был единственной движущейся точкой на этой опаленной июньской жарой каменистой дороге. Покрытая пылью коляска одиноко грохотала в полуденном мареве. Впереди, над городом, поднимались черные клубы жирного, тяжелого дыма, которые увеличивались по мере приближения их к конечной цели этой безумной гонки.

Не умирай, – молилась про себя Софья. – Не умирай и да пребудешь ты в безопасности, ангел мой, мама едет к тебе, Рафаэль, не умирай.

– Мне кажется, ворота закрыты! – орал Энрике.

– Нет, этого не может быть, – крикнула ему Софья, хотя она видела, что это так и было.

Огромные ворота Пуэрто де Сан Антонио были наглухо закрыты, отрезав Касерес от остального мира. Снаружи ворота охраняли двое вооруженных часовых в мундирах гольфинов – фактических правителей Касереса начиная с 15 века. Сейчас, в 1811 году, их власть усилилась, вследствие узурпации королевской власти в Мадриде французами. Испанцы не признавали теперь никакой власти, кроме местной.

– Въезд в город запрещен! Распоряжение герцога! – кричали путникам часовые.

– У нас в городе срочное дело. – Энрике бросил охранникам монету. – Откройте ворота.

Монета так и осталась лежать в пыли подле ног солдат: ни тот, ни другой не стали ее подбирать.

– Въезд запрещен! В городе оспа!

Софья сжалась в тени поднятого верха коляски, но сейчас наклонилась к ним.

– Пожалуйста, мне надо срочно в город, я заплачу вам сколько попросите.

– Я сожалею, сеньорита. Никто не въезжает в город и никто из него не выезжает. Это мои распоряжения. – Он подошел ближе к карете.

Лицо доньи скрывал капюшон плаща. До него уже доходили истории о какой-то загадочной донье, которая приезжала и уезжала и всегда прятала свое лицо. Несомненно, она пользовалась благосклонностью его командира: никто и никогда не чинил ей никаких препятствий. Но сейчас препятствия чинились всем и так продолжалось уже две недели, с тех пор, как в городе вспыхнула эпидемия оспы.

– Сожалею, – повторил он.

Софья снова забилась вглубь коляски, прикрывая свое лицо. Она заметила, что один из военных узнал ее. Это был молодой человек, совсем еще мальчик, который еще не научился скрывать своих чувств.

– Ну, неужели ты не поможешь мне, мальчик мой? – спросила она, используя все свое обаяние.

– Гитанита, я не знал, что…

– Никто в Касересе никогда не знает, когда я приезжаю. Но сегодня это знаешь ты, потому что я в отчаянии.

Второй охранник был постарше и поопытнее. Он не собирался попадаться на удочку смазливому личику какой-то доньи, корчащей из себя полубогиню. А что Гитаните делать сегодня в Касересе? Софья позволила ему рассмотреть себя, после чего вновь надвинула капюшон на лицо.

– Мать моя! Это действительно вы. Но, Гитанита, – с тревогой сказал он, – что же будет с Испанией, если вы подхватите оспу?

Софья ответила не сразу, она постаралась придать своим словам весомость и значимость, говоря их, она смотрела своими синими глазами то на одного, то на другого.

– Мальчики мои, за стенами этого города находится самое большое сокровище всей моей жизни. Если я его не спасу, то никогда больше не стану петь. И потом, что мои песенки значат для Испании… Она обойдется и без них.

Это не на шутку озадачило охранников. Они молчали. Лишь надсадное дыхание двух гнедых жеребцов нарушало тишину. Часовые посмотрели друг на друга, потом на возницу и женщину, которую знала вся Испания от Галисии до Андалузии и чьи песни подымали народ на борьбу с французскими захватчиками. В конце концов, тот солдат, что был помоложе, наклонился к вознице:

– Поезжай направо, – прошептал он. – К воротам Пласа Соккоро. В это время они всегда открыты на несколько минут. Их открывают, чтобы завести лекарства и продукты.

Он поежился. – И вывести трупы.

Энрике кивнул, взмахнул кнутом и лошади понеслись вперед.

Фаэтон остановился за городскими стенами недалеко от покрытой брусчаткой площади.

– Я выйду с вами, донья Софья, – Энрике не хотел отпускать ее одну. – Мы можем оставить экипаж здесь.

– Нет, нет, ты должен остаться с лошадьми. Подожди меня в этом месте, нам не следует вдвоем попадаться на глаза, Энрике.

Он было заспорил, но она не стала его слушать и пошла через площадь, закутавшись в плащ, словно на дворе стояло не лето, а глубокая зима. Она шла, опустив голову, на которую был надвинут капюшон.

Никто не обращал на нее внимания. У открытой узкой двери группа сильно испуганных мужчин быстро выполняла какую-то работу. Вместе со странными фигурами, облаченными в темное, как догадалась Софья, это были монахини, они складывали на повозку завернутые в рогожу трупы. Лица монахинь закрывали толстые черные покрывала, позволявшие им видеть только то, что находилось перед ними. Софья мимо них проскользнула незамеченной.

Улицы городка были пусты. Жители, охваченные ужасом, не покидали своих домов, ставни и окна которых были наглухо закрыты, а занавески задернуты, дабы не позволить дьявольским испарениям проникнуть внутрь жилища. Она бежала по Калле де Глория, потом оказалась в путанице узких аллей позади дворца Дольфинов. Я иду, ангел мой, про себя повторяла она. Я иду, Рафаэль. Дверь дома, где уже несколько лет она скрывала от глаз людских своего сына и Розу, была на замке, Софья выхватила свой огромный ключ, который чудом не обронила в этой спешке. Ей удалось войти в дом и, повинуясь привычке, она закрыла за собой дверь на тяжелый засов. Ее глаза стали обшаривать патио в поисках Рафаэля.

Тем временем к дверям, в которые только что вошла Софья, приблизилась какая-то фигура. Короткая, квадратная, она отбрасывала уродливую тень на стену дома. Мощной рукой человек подергал дверь и, убедившись, что она заперта, выругался. Опять улизнула! Он отступил в тень и продолжил свои наблюдения, которые длились уже не один день.

– Рафаэль! Роза! Где вы? – Софья металась из комнаты в комнату.

Все они выходили на центральный патио и, обежав их и не найдя там никого, она выбежала на залитый солнцем внутренний дворик и остановилась в нерешительности, затем вновь продолжила поиски.

– Я здесь, я приехала сразу же, как узнала про это… Я заберу вас отсюда. Рафаэль! Отзовись! Где ты! Это твоя мама!

Вокруг стояла тишина. Ее нарушал лишь шелест листьев пальм, задеваемых подолом ее платья.

Но нет, было и еще что-то, какой-то едва различимый не то вздох, не то стон. Определить откуда он шел, Софья не могла. Ей казалось, что откуда-то снизу. Может кошка? Нет, нет, – это был ребенок, ее Рафаэль.

– Рафаэль! – Она позвала еще раз и еще, потом прислушалась.

Ни единого звука, лишь бешеный стук ее сердца, затем опять лепет. Наконец Софья поняла, что этот звук доносится из кухни, но ведь там никого не было? Она направилась туда. Очаг погас, прикоснувшись к его решетке; Софья поняла, что огонь в нем не разжигали уже давно. Она ощутила запах дыма, но до нее не сразу дошло, что этот смрад – не от очага, а с улицы: там, за городской стеной, жгли трупы.

– Рафаэль, – снова позвала она сына. – Где ты?

Если он слышит ее, то не испугается и поймет, что она не ушла.

– Это мама, дорогой мой. Где ты?

На сей раз бормотание слышалось отчетливее. Она стала озираться по сторонам, как дикий зверь, предпринимая отчаянные попытки определить, откуда идут эти звуки, и вдруг, при виде узенькой двери ее осенило. Около очага имелась маленькая дверь, ведущая в винный погреб. Он там. Дверь закрывало стоящее перед ней кресло, поэтому она сразу ее не приметила. Софья отшвырнула кресло и рванула дверь на себя. Она была заперта изнутри. Софья, опустившись на колени, прильнула глазом к замочной скважине, но ничего не увидела, кроме темноты. Она вспомнила, что лестница в погреб была довольно крутой. Однажды ей приходилось спускаться в кладовую, где кроме вина, находились запасы пищи, и Софья помнила, как там сыро и холодно. Боже, но почему Рафаэль заперт в этом погребе? А где Роза?

– Рафи, – тихо позвала она его в замочную скважину. – Это твоя мама, миленький мой. Я не могу войти, дверь заперта с твоей стороны. Тебе нужно подняться по лестнице и открыть ее. Ты слышишь меня, Рафи?

– Да, мамочка.

Эти два слова наполнили ее неописуемой радостью – значит он жив!

– Взберись по лестнице, дорогой мой, открой дверь. Ты ведь уже большой и сильный мальчик, ты сможешь отодвинуть засов.

Послышались его шаги, сначала неуверенные, но потом она услышала, как он стал старательно подыматься по лестнице вверх. Их разделяла лишь дверь, и Софья могла слышать, как он дышит и сопит, пытаясь отодвинуть тяжелую задвижку. Наконец он одолел ее и дверь открылась. Софья схватила сына в объятья и долго не выпускала его.

– Рафи, Рафи, Слава Богу ты жив! Дай мне на тебя посмотреть.

Софья нежно убрала с его лба прядку черных волос и стала тревожно всматриваться в его лицо, боясь обнаружить на нем предательские прыщики. Но лицо, к счастью, было чистым. Она схватила его руки и принялась осматривать и их. На них тоже ничего не было. Софья задрала его рубашонку, мимолетно отметив, что она грязная, и внимательно осмотрела его спину и грудь. Нежная кожа ребенка не выказывала каких-либо признаков оспы. В радостном порыве она прижала сына к себе, и у нее от облегчения даже закружилась голова.

– Мы прятались там, – рассказывал он, обхватив ее шею своими ручонками. – Мамочка, как от тебя вкусно пахнет. А в подвале невкусный запах. Там мы с Розой прятались от этой страшной болезни, чтобы она к нам не пролезла. Потом Роза заснула и не хотела просыпаться. Я ее будил-будил, а она все равно спит, звал ее, звал, а она не слышит. Мама, я есть хочу, – объявил он. – Я давно ничего не ел.

Софья усадила его за стол, не обращая внимания на слой пыли, осевшей на нем за эти дни. В шкафу ей удалось отыскать кусок сыра, затвердевшего, но без плесени.

– Вот, кушай, миленький мой. Скоро мы еще поедим, а пока ешь это.

Она смотрела, как мальчик вгрызался в крепкий сыр. Месяц назад у него выпал передний зуб, теперь на его месте был новый, настоящий, красивый зубик. Красивый, как и он сам. Маленький крепыш с темными кучерявыми волосиками и коричневатыми глазами Мендозы. И, Хвала Богу, у него не было никакой оспы.

– Послушай меня, ангелочек мой. Останешься здесь и никуда не ходи. Я скоро приду.

– Куда ты пойдешь?

– Вниз, в подвал. Мне нужно увидеть Розу, хороший мой. Потом мы поедем.

На столе в скособоченном подсвечнике торчал огарок свечи. Софья осмотрелась кругом, пытаясь найти кремень и трут, чтобы высечь искру и зажечь свечу. Она не знала, где находятся эти нехитрые приспособления, потому что ни разу за эти годы хозяйственными делами в этом доме не занималась.

Наконец Софья нашла то, что искала. Высекая искру, она старалась унять дрожь в руках. После долгих попыток от высеченной искры затлел трут, которым она подожгла серную спичку и поднесла ее к свече. В воздухе резко запахло серой. Свеча разгорелась и Софья затушила спичку.

– Помни, никуда отсюда не уходи. Я сейчас вернусь.

Спускаться по лестнице в погреб можно было только согнувшись в три погибели. И даже спустившись вниз, Софья не смогла выпрямиться во весь рост. Она подняла, чтобы лучше видеть, свечу над головой и осмотрелась. В мерцавшем свете блестели влагой сырые стены. Труп лежал в самом дальнем от нее углу.

То, что это был труп, она сразу поняла – живые люди не могут лежать в такой позе. Но надо было подойти поближе и рассмотреть ее, в конце концов, эта женщина верой и правдой служила ей много лет и любила Рафаэля не меньше, чем она сама.

«Плохо пахло» в подвале из-за трупа. Запах исходил от тела, но это было не тление, а характерный запах болезни. Несмотря на то, что Роза умерла довольно давно, ее разложение еще не началось. Видимо, холод подвала замедлил этот распад. Софья, подойдя поближе к телу Розы, осветила его свечой. Она лежала лицом к стене в своем неизменном темном платье, которое скрывало ее от головы до пят. Тихая, скромная женщина, Роза так и умерла, тихо и незаметно. Софья притронулась к трупу и осторожно попыталась повернуть ей голову. Но тело так окоченело, что это ей сделать не удалось. Нужно было повернуть Розу на спину. Софья раздумывала, как ей поступить. Нет, она должна сделать это. Софья не могла просто так, бросить все и уехать. Приложив массу усилий, она перевернула тело и оно с глухим, загробным стуком опрокинулось навзничь и Софья, не успев поднести свечу к лицу Розы, в ужасе вскрикнула и отпрянула от трупа. Опухшее до неузнаваемости лицо женщины в темноте выглядело, как какая-то страшная восковая маска, мало напоминающая лицо человека. Оправившись от ужаса, Софья поднесла все-таки свечу к лицу Розы. Оно было покрыто множеством расчесанных до крови гнойников, выступившая кровь запеклась и застыла на этом подобии лица, как экскременты.

– Мамочка, – наверху стоял Рафаэль и звал ее. – Мамочка, пожалуйста, иди ко мне. Я не хочу быть один…

И он уже начал спускаться вниз по лестнице.

– Нет, нет, не ходи сюда, я сейчас приду. – Софья поднялась на ступеньки лестницы и стала выталкивать мальчика из подвала.

– А Роза когда проснется? – спросил Рафаэль.

– Она не проснется, – сказала Софья плотно закрывая за собой дверь. – Ее забрал к себе Бог.

Мальчик хотел ее что-то еще спросить.

Тсс, Рафи, не сейчас. Мы потом с тобой поговорим. Я должна тебя отсюда увести.

Она взяла его на руки и выбежала с ним из кухни в патио. Ей пришлось малыша вновь опустить вниз для того, чтобы отодвинуть тяжелый железный засов на двери, которая выходила на одну из улиц города. Наконец дверь открылась и Софья, подхватив малыша, побежала, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. Рафаэль – это было все, зачем она примчалась в Касерес. Он сидел на ее руках, а там… Пусть хоть сам дьявол забирает все, что оставалось в этом опасном месте.

Она города не знала и шла по нему наугад. Ворота на Плаза де Соккоро уже закрыты, но там будет стоять охрана и ее можно подкупить, как она охмурила своей внешностью и известностью двух солдат охраны у ворот Сан Антонио, не смогут и эти устоять перед Гитанитой – воплощением борьбы за свободу против наполеоновского ига.

Она скорее почувствовала, чем увидела метнувшуюся к ней фигуру: блестевшую на солнце лысину, сверкнувшую серьгу в виде свернувшейся кольцом змейки и смертельный блеск ножа в его руке. Она, не помня себя, закричала и что было силы прижала к себе сына, когда Пако своей лапищей стал тянуть его к себе. Ее дорожные сапожки были из прочной кожи, она в отчаянии ударила его ногой, целясь в пах, но промахнулась.

Схватка шла в полном молчании. Софья следила за ножом в руке Пако и, изворачиваясь, успевала прикрывать своего сына всеми частями тела, она готова была броситься на нож своего ненавистного мужа сама, но уберечь Рафаэля. Но цыган неожиданно отбросил нож в сторону и обоими руками стал у нее вырывать ребенка. Софья не отпускала сына, она вцепилась в него мертвой хваткой и держала его так, как самка держит своего детеныша, спасая его от смертельной опасности. Все произошло так быстро, что мальчик не успел испугаться. Но теперь он начал кричать: «Мама! Мама!», и своими ручонками крепко держался за ее шею. Софья еще раз попыталась ударить Пако в низ живота и опять неудачно. Рассвирепевший Пако схватил мальчика за пояс штанишек и, потянув его к себе, почти вырвал его из рук Софьи, но полотняные штанишки с треском разлетелись, и цыган остался стоять с обрывками материи в руках. Он выругался и снова набросился на них.

– Сеньора, что происходит? – К ним бежал мужчина в коричневом одеянии францисканского ордена, это был пастор. – Эй, цыган! Оставь их!

Пако обернулся. Затем снова посмотрел на Софью и мальчика и вновь обернулся к пастору. Францисканец был уже близко и злодей не выдержал и бросился от них бежать.

Софья обессиленно прислонилась к стене. Она тяжело дышала, ее руки все еще сжимали Рафаэля, судорожно всхлипывающего от пережитого страха. Пастор подбежал к ним.

– С вами все в порядке? Кто это был, что ему было нужно от вас?

Софья не пыталась отвечать на его вопросы.

– Спасибо, падре. Вы нас спасли.

Он присмотрелся к ней. Ее капюшон свалился на спину, открыв распустившиеся волосы. Конечно, он узнал ее.

– Гитанита, ведь это вы, если я не ошибаюсь?

Софья кивнула.

– Что вы делаете в Касересе? – он не ждал ответов. – Неважно, потом расскажете. Дайте мне ребенка.

Она не отпускала Рафаэля. Она не могла его отдать сейчас никому, даже этому благообразному незнакомцу.

– Все в порядке, не бойтесь, – успокоил он ее. – Меня зовут отец Альфонсо. Дайте вашего ребенка мне и пойдемте за мной. Вам обоим необходим уход и ночлег. Я знаю безопасное место.

Не без колебаний, но Софья отдала ему Рафаэля, просто ничего пока делать не оставалось.

Она не знала этого города. Ей, конечно, не раз приходилось приезжать в Касерес, но это было, как правило, ночью и те один или два дня, которые она проводила вместе с Рафаэлем и Розой, она безвылазно сидела дома.

И уезжала она обычно вечером. Поэтому она не имела ни малейшего представления о том, куда вел их сейчас отец Альфонсо. Они шли по каким-то бесконечным аллеям, пока, наконец, не вышли на площадь перед церковью. Миновав ее, повернули направо и вошли в другую аллею и, поплутав еще по городу, остановились у двери в каменной стене. Отец Альфонсо открыл дверь и пригласил ее войти.

– Входите, Гитанита. Все будет хорошо, я вам обещаю, – он отошел в сторону, давая ей пройти.

Она стояла в помещении, напоминавшем кабинет. Небольшая квадратная комната, на одной стене висело распятие, посредине ее стоял небольшой стол и два кресла, кругом книжные полки, уставленные множеством книг. Софья протянула руки, и пастор отдал ей ребенка. Она обессилено опустилась в одно из стоявших кресел, прижимая к себе Рафаэля. Мальчик перестал всхлипывать, но вцепился в нее так, что никакой силой на свете невозможно было отнять его от матери.

Отец Альфонсо, как бы раздумывая, смотрел на нее с сыном, потом, не говоря ни слова, вышел из комнаты, но не через ту дверь, в которую они вошли, а через другую. Вскоре он вернулся вместе с монахиней в черном одеянии. В руках у нее был поднос, на котором стояли два стакана и блюдо с печеньем и пирожными.

При виде монахини Софья открыла рот в изумлении.

– Где мы находимся? – обеспокоенно спросила она отца Альфонсо.

– Это Каза де лос Инфермос – ответил пастор. – Но не пугайтесь. Я ведь говорил вам, что это безопасное место, так оно и есть.

– Как оно может быть безопасным местом? Никто не покидает его живым. А эта женщина из тех, кто по улицам собирает трупы.

– Можно назвать все это и так. Большинство людей так и поступает. А друг друга эти женщины называют Сестры Надежды. Она не может с вами говорить – все сестры приняли обет молчания. Поешьте, сеньорита, и ребенку дайте. Сладкое вам сейчас полезно. Сахар придает силы.

Он взял стакан с подноса у стоявшей рядом монахини.

– Вот, пожалуйста, – предложил он Софье. – Не надо бояться. Кроме того, что я пастор, я еще и доктор.

Софья взяла стакан и попробовала его содержимое. По вкусу она определила, что это сладкий шоколадный напиток, который стали пить в Испании с тех пор, как в Испанской Америке обнаружили плоды какао.

– Вот Рафи, попробуй, это вкусно. – Она поднесла стакан мальчику ко рту, он немного отпил и отстранил рукой стакан. – Не хочешь? Но ты же говорил, что хочешь кушать? Здесь еще печенье есть.

– Мне уже не хочется есть, у меня горло болит.

– Горло болит потому, что ты кричал. Выпей еще, тебе станет легче. – Мальчик только покачал головой. – У меня все болит, мамочка, не только горло.

Отец Альфонсо подошел ближе.

– Дайте мне взглянуть на него, сеньорита.

Софья прижала мальчика к себе.

– Нет, я понимаю, что вы подумали, но у него нет оспы. Я везде проверила. На нем нет прыщей.

– Они сейчас и не появятся, еще рано, – тихо произнес пастор. – Пожалуйста, Гитанита, я хочу помочь вам, разрешите.

Она отдала ему сына и наблюдала за тем, как он внимательно осматривал всего мальчика. Безмолвная монахиня не уходила, и отец Альфонсо обратился к ней: «Первая стадия. У него жар, он будет усиливаться. Возьми его, ты знаешь, что нужно делать».

Рафаэль, на руках у этой тети в черном заплакал, он боялся ее. Софья вскочила.

– Нет! Она возится с трупами! Она заразная!

Францисканец загородил монахиню и Рафаэля.

– Сеньорита, послушайте меня. На сестрах никакой заразы нет и быть не может. А вот ваш ребенок уже заразился. У него оспа. Поймите и смиритесь с этим. Мы в силах что-то сделать, пока болезнь в легкой форме. Вам же остается только молиться и ждать.

Софья опустилась в кресло, у нее из глаз хлынули слезы. На ее глазах монахиня уносила от нее мальчика. Она слышала, как он плакал. Она не могла ему ничем помочь и это было тяжелее всего.

Альфонсо куда-то вышел, затем вернулся и подал ей небольшой стаканчик.

– Это коньяк, выпейте, вы почувствуете себя гораздо лучше.

Она выпила огненную жидкость и вернула ему стакан.

– Он был со своей няней, – безрадостным тоном сообщила она. – Когда я приехала, она уже умерла. Я точно не знаю, когда это произошло. Может быть ночью, а может сегодня утром.

– Сколько ребенку лет? – спросил пастор.

– Восемь, – она солгала без колебаний. Раз уж она решила следовать своему плану с самого его рождения, она никогда не отступится от этого.

– Маловат он для своего возраста, – сказал пастор. – Мне показалось, что он чуть младше.

Софья молчала.

– Я не знал, что у Гитаниты есть ребенок, – добавил он.

– Никто этого не знал. Рафаэль всегда жил здесь в Касересе с Розой, его няней и кормилицей. Она заботилась о нем вместо меня. Я приезжала сюда каждые несколько недель и всегда тайно. Я была вынуждена скрывать свою внешность, – Софья закрыла свое лицо ладонями. – А на этот раз опоздала. Я находилась вместе с герильеро в горах, недалеко от Зафры. Все так смешалось, что и как – не поймешь. Англичане отказались от попыток взять измором Бадахос и снова отходят в Португалию. Я только несколько дней назад узнала, что в Касересе оспа. Потом дожидалась, чтобы мне разыскали карету.

Она снова заплакала.

– Раньше приехать я не могла и все равно не успела.

– Пожалуйста, сеньорита, успокойтесь. Иногда, на ранних стадиях… – Он осекся. Разговоры о болезнях только расстроят ее. – Не падайте духом, сеньорита. Расскажите мне про Бадахос. Говорят, что французы оттуда даже не вылезали.

– Когда я была в горах, рассказывали, что дон Артур дважды атаковал город, но лестницы у англичан оказались короткими, чтобы достать ими до верха стен и взобраться на них, поэтому штурм не удался.

– Мы, испанцы, построили такие стены для собственного блага, да видимо перестарались. – Пастор криво усмехнулся. – А дона Артура, генералиссимуса, англичане величают Веллингтоном. Это талантливый генерал?

– Герильеро говорили, что он бесстрашный, как лев. Я им верю.

– Я тоже. Все эти события поразительны. Наполеон просчитался. Он так и не понял, что свергнуть испанского короля – это полдела. Испанцев ему никогда не победить. Любой крестьянин, убивающий француза, кричит в честь своей победы: – За Пресвятую Деву и Гитаниту. Вас уже канонизировали, сеньорита.

– Нелепо, – ответила Софья. – Им известно, что никакая я не святая, но песни, которые я пою – их песни. Я представляю нашу родину, напоминаю им о том, за что они борются и только.

– Это очень много. Церковь и Испания у вас в долгу, Гитанита.

Видя, что этот разговор немного успокоил ее, пастор спросил:

– Вы не можете мне ничего сказать о том цыгане, который на вас напал?

Софья не ответила.

– Это не отец мальчика? – Альфонсо старался говорить как можно вежливее и мягче.

Софья вскинула голову.

– Матерь Божья, да как вы можете такое подумать! Как вы могли вообразить себе, что этот зверь – отец Рафаэля? Конечно, он ему никто.

– А кто он?

– Простите, падре, но это вас не касается.

– Понимаю.

Значит ребенок был внебрачным, именно так он себе все и представлял. Находились такие люди, которые утверждали, что у Гитаниты полно любовников. Другие, наоборот, с пеной у рта доказывали, что это все французы распускают сплетни про нее, потому что те крестьяне, для которых она пела, такой распущенности от своей певицы не потерпели бы. И совсем бы было плохо, если бы их любимица Гитанита вдруг оказалась бы еще и матерью маленького бастарда, а не только символом сопротивления.

– Я понимаю, – повторил пастор.

– Сомневаюсь, чтобы вы понимали, – Софья поднялась. – Когда я смогу увидеть Рафаэля?

– Я хоть сейчас могу отвести вас к нему.

Он повел ее через какие-то бесконечные переходы. Несколько, раз им попадались безмолвные черные фигуры. Никто из них не приветствовал их и никоим образом не реагировал на их появление. Они подошли к небольшой винтовой лестнице. Пастор отошел в сторону, пропуская Софья вперед.

Когда она поднялась, то увидела маленькую комнату, находившуюся на самом верху башни. Рафаэль лежал в постели, укрытый чистым одеялом. Одна из монахинь сидела подле него. Здесь было четыре окна и все до единого были настежь распахнуты.

– Дьявольские испарения… – Софья бросилась к одному из окон и принялась было его закрывать. – Боже, что вы делаете? Вы что, все тут с ума посходили, что ли?

Пастор взял ее за руки и оттащил от окна.

– Послушайте, я же вам говорил, что я – лекарь. Болезнь по воздуху не передается. Один англичанин это уже смог доказать. Он, его имя Эдвард Дженнер, доказал нам, что оспа переходит от одного к другому от телесного контакта с жертвой. И если больному удается выжить, он не восприимчив к оспе всю оставшуюся жизнь.

Она его не слушала и рвалась из его рук к мальчику, лежащему на постели. Он отпустил ее, и она упала на колени перед его кроватью.

– Очень важно сейчас не давать жару усилиться, – пояснял Альфонсо. – Вот почему мы держим все окна открытыми. Это способствует тому, что болезнь останавливается на легкой форме. Если это нам удастся, то он выживет. Через два дня все станет ясно, сеньорита.

– Посмотрите, – пастор откинул одеяло. – Вот здесь есть немножко, на груди и на животе. Ляг на животик мальчик, пусть мама тебя всего осмотрит.

Он осторожно перевернул Рафаэля. Мальчик выглядел спокойным и сегодня он показался Софье лучше, чем днем раньше.

– Прошла неделя, а у него на спине и ягодицах не больше дюжины гнойничков. Бог милосерден, сеньорита. Это самый, что ни на есть легкий случай. Ваш сын поправляется.

Софья присела возле кровати и потянулась к сыну.

– Не трогайте его, – негромко сказал пастор. – Сейчас от него легко можно заразиться.

Софья не стала упорствовать и отошла от кровати.

– Ты слышал, что сказал падре, ангел мой? Ты скоро поправишься и мы с тобой уедем.

– У меня чешется, мамочка.

– Я знаю, миленький, но ничего нельзя расчесывать, а, то долго не заживет.

Появилась монахиня и смазала гнойнички белой холщовой салфеткой, которую она предварительно смочила зловещего вида жидкостью.

– Травы немного унимают зуд, – пояснил пастор, – но полностью снять его не могут.

Софье вспомнилась Фанта и ее снадобья. Ей захотелось взять салфетку и самой протереть тело Рафаэля, но она понимала, что никто ей этого не позволит.

– Обещай мне, что не будешь ничего чесать, – обратилась она к сыну. – Тогда ты будешь здоровый и красивый мальчик, и мы с тобой поедем отсюда.

– А куда мы поедем, мамочка?

– Сейчас я тебе не скажу, пусть это будет для тебя сюрпризом – сказала Софья. Для нее это тоже станет сюрпризом. Ничего, она что-нибудь придумает. – Я тебе скажу, когда ты совсем поправишься – пообещала Софья Рафаэлю.

Позже, сидя в кабинете у падре Альфонсо, она, наконец, решилась задать ему вопрос, который стеснялась задать раньше. Теперь она была спокойна за судьбу мальчика.

– А я не заболею оспой.

– Что я могу вам сказать… Конечно, благоразумнее всего соблюдать осторожность. Прошла неделя, а у вас нет никаких признаков заболевания. Мне кажется, вы одна из тех, кто обладает врожденным иммунитетом к этому заболеванию, сеньорита. В этом нет никаких чудес, я сам им обладаю. Но это не исключает возможности, что через вас может заразиться кто-нибудь еще.

Францисканец взял распятье, висевшее у него на поясе.

– Пути господни неисповедимы, Гитанита. Вот там, в этих книгах, – он обвел рукой полки, – рассказывается об опытах работы иезуитов в Китае. Эти язычники уже тысячу лет назад знали то, что нам становится известно лишь сейчас. Китайские целители делали соскобы с гнойничков и вводили их в нос тем людям, кто ни разу не болел этой болезнью. Если человеку сопутствовало счастье, он отделывался легкой формой болезни. И в дальнейшем человек становился к оспе невосприимчив.

– Все эти монахини, они что, устойчивы к болезни? Все от природы не восприимчивы?

Альфонсо отрицательно покачал головой.

– Нет, на них не снизошла эта милость Господня. Орден был основан из тех, кто переболел оспой и выжил. Это женщины, у которых после болезни нет мирской жизни. – Он понизил голос и старался не смотреть ей в глаза. – Покрывала на их лицах потому, что у некоторых болезнь оставила такие жестокие следы, что… Но сейчас они невосприимчивы, как и ваш Рафаэль, сеньорита. Он тоже никогда больше не заразится оспой. А куда вы отправитесь, когда он выздоровеет?

– Я еще не знаю. У меня в Мадриде есть дом. Точнее был. Но мне говорили, что французы с него глаз не спускают, все хотят добраться до меня.

– Несомненно, это так, – согласился Альфонсо.

Было видно, что ему хотелось что-то сказать, но он не решался.

– Сеньорита, простите меня, но я должен говорить с вами откровенно. Вы не думали над тем, чтобы уехать вместе с сыном, например, в Португалию? Вообще уехать из Испании?

– А зачем мне об этом думать?

– А затем, что если вы просто возьмете и исчезнете, вы так и останетесь чудесной легендой и надеждой для всех патриотов и церкви, подмогой для них в борьбе. А если…

– А если я вдруг появлюсь с бастардом на руках, от этой легенды ничего не останется, – тихо продолжила за него Софья. – Я об этом не думала. Я слишком волновалась за Рафаэля, но вы, безусловно, правы.

– Значит вы поедете в Португалию? У нас там много домов, где вас смогут принять. Я могу написать для вас рекомендательное письмо, я помогу вам.

– Нет, благодарю, но нет, я не поеду в Португалию.

– Но, вы же согласились?

– Я согласилась с тем, что вы правы в оценке моей ситуации. Но не в решении.

Альфонсо ответил не сразу.

– Странная вы женщина, Гитанита. Никак я вас понять не могу.

А если бы ты знал, кем был ее Рафаэль. Ведь пастору ничего не было известно о том, что он – Мендоза и, если бы Софья согласилась покинуть страну, то Рафаэлю уже не видать своего наследства, национальности, страны. Не знал святой отец и о Пако, который каким-то невероятным способом разнюхал про Рафаэля и собирался похитить его у нее, чтобы потом вымогать за ребенка деньги. А если бы она ему их не дала, то он бы средь бела дня убил бы кого-нибудь из них или же сразу обоих.

– Но, святой отец, я так или иначе до конца своих дней буду вам благодарна, – лишь сказала она.

– Что в моих силах, я сделаю, Гитанита. Я обещаю вам это как испанец и как сын святой церкви.

– Вы спасли жизнь моему сыну. Я и Рафаэль перед вами в долгу, падре. И когда-нибудь мы рассчитаемся с вами. Сейчас нам еще кое-что понадобится. Скажите, вам не удалось найти Энрике и мой фаэтон? – Софья просила его об этом.

– Возницу мы нашли. Я поначалу не хотел вам говорить обо всем этом, у вас и так много забот. Ваш Энрике пострадал, да и коляски нет. На него напали какие-то грабители, когда он поджидал вас.

Софью это очень расстроило.

– Вам нужно было сказать мне об этом раньше, падре. А что, Энрике тяжело ранили?

– Нет. Как выяснилось ничего страшного. Сегодня утром я его видел, он уже почти здоров. Только шишка на голове.

– Хвала Господу, – Софья немного подумала, потом обратилась к нему. – Послушайте, если что нам и действительно надо, так это закрытый экипаж и четыре резвых коня. Мы хотим уехать отсюда как можно скорее. Лишь только Рафаэль и Энрике поправятся и будут в состоянии отправиться в путь.

– Карету можно устроить. А куда вы отправляетесь?

– В Кордову, – задумчиво произнесла Софья. – Рафаэль и я отправляемся в Кордову. У нас там есть серьезное дело…

 

15

На закате дня у постоялого двора Посада дель Потро остановилась карета. На ее крыше не было обычного багажа, а возница не был одет в ливрею, отличавшую бы его от других возчиков. Двумя пассажирами этой, неизвестно откуда прибывшей кареты, были монахиня в черном одеянии с лицом, закрытым покрывалом и маленький мальчик. Их появление слегка озадачило хозяина двора, но чего только не происходило в эти тревожные времена.

– Да, сеньоры, чем могу служить?

– Нам нужна комната, – сказал за монахиню возница. – Что-нибудь скромное, но пристойное для сестры и ребенка.

Хозяин, после недолгого колебания, жестом руки пригласил их последовать за ним.

– Наверх, пожалуйста. – Он показал им на балкон, выходивший на открытый внутренний двор. – Шесть реалов за ночь, оплата вперед.

Возница заплатил.

– Мне тоже нужна комната, – обратился он к хозяину. – И лошадей поставить в стойло.

Ребенок стоял и молча глядел на хозяина. Монахиня благочестиво опустила к земле свое закрытое накидкой лицо и по-прежнему безмолвствовала. Все было улажено и за все заплачено. Монахиня и ребенок поднялись наверх по лестнице и удалились в комнату, которую указал им хозяин.

– Все я правильно делал, мамочка? – спросил ее Рафаэль с сиявшими от возбуждения глазами. – Нам удалось его одурачить?

Софья откинула скрывавшее ее лицо покрывало и принялась тискать мальчика.

– Ты все сделал отлично, миленький. Ты был такой робкий. Я могу спорить с кем угодно, что хозяину будет, что рассказать сегодня вечером своей жене.

– А что будет дальше, мамочка? Какая вторая часть нашего… нашего… мамочка, я забыл это слово…

– Приключения, милый мой, нашего приключения. А вторая часть очень трудная. Как ты думаешь, справишься?

Рафаэль вытянулся и даже попытался встать на цыпочки, чтобы казаться выше.

– Да, мама, справлюсь.

– Хорошо. Я так и думаю, что у тебя получится. А сейчас ты ненадолго должен остаться один, дорогой мой. Энрике останется вместе с тобой и будет стеречь дверь. Ты будешь в безопасности, если не вздумаешь куда-нибудь выходить и открывать окно.

Она проверила все задвижки на окнах. Они казались надежными, но имелись еще и ставни на них, которые можно было тоже закрыть.

– Это будет сделать очень трудно, Рафи, – повторила она еще раз, повернувшись к нему. – Я все понимаю, но ты должен будешь поступать так, как я тебе сказала. Обещаешь ты мне это?

– Обещаю, мамочка.

– Не подадут они вам, сестра, только зря время теряете, – эти слова произнес мужчина, проходящий мимо дворца Мендоза.

Софья дождалась, чтобы он скрылся из виду, и огляделась, дабы еще раз убедиться, что вокруг не было ни души. Уже давно стемнело, и Калле Авероэс была пуста. Она позвонила в колокольчик у дверей. Никакой реакции. Позвонила еще раз. Когда-то, шесть лет назад, она уже стояла здесь и пыталась попасть во дворец, но тогда она ушла ни с чем. Сегодня Софья уходить не намерена. Она позвонила в третий раз. Медь колокольчика от времени потемнела, а сгнивший шнур после этой отчаянной попытки остался у нее в руках. Софья в раздражении отшвырнула обрывок шнура в сторону. Она принялась кулаками молотить в дверь.

В дверях на уровне глаз было прорезано небольшое смотровое окошечко примерно в ладонь шириной и такой же длины. Оно открылось. Софья в него смогла разглядеть часть лица; седой, с отвисшей челюстью человек, глаза мутные, безразличные.

– Что вам? У нас монахиням делать нечего.

– Мне необходимо видеть идальго.

– Идальго ни с кем не встречается. Уходите.

Мужчина уже закрывал маленькое оконце, но Софья прижалась лицом к проему.

– Подожди. Послушай, что я тебе скажу, – зашептала она, стараясь придать своему голосу как можно больше таинственности.

– Слушай, – шептала она сквозь покрывало на лице. – Если не впустишь меня, я нашлю на тебя проклятье, – в ее шепоте послышались угрожающие нотки. – У тебя выпадут все волосы, потом зубы, руки твои отгниют и ноги, а срам твой сначала отсохнет, а потом и отвалится.

На лице слуги появилось выражение ужаса, которое по мере перечисления жутких кар, которые на него свалятся, быстро нарастало. Он был в явном замешательстве. Если ей не открыть, то…

– Матерь Божья, да ты не монахиня, а сам дьявол.

– Колдунья. Я прокляну тебя, уже начинаю называть на тебя… – И для пущей убедительности Софья стала бормотать какую-то тарабарщину.

– Обожди, не проклинай! Я уже открываю… Гляди, открываю…

Недаром Софья провела последние три года с простыми крестьянами и она знала, что любой из них куда суевернее, чем Фанта, Зокали и весь остальной табор вместе взятые. Не успел он распахнуть ворота, как она уже проскользнула в Патио дель Ресибо.

– Давай, закрывай побыстрее. Хорошо, теперь говори, где идальго?

– Да не знаю я, клянусь тебе, что не знаю. Дворец-то вон какой. Ходит себе из одной комнаты в другую, пока все не обойдет. Я иногда его целыми днями не вижу.

– Ладно, сама найду. Хватит трястись. Послушай, есть здесь еще слуги?

– Нет, сестра, нет никого. Один я, клянусь.

– Ладно. Вот что, ты должен уйти отсюда ненадолго.

– Уйти? А чего это я должен уйти? У меня здесь дом, я здесь живу. Некуда мне идти.

– Я понимаю, крыша над головой, еда и все такое прочее. – Она осматривалась.

Патио по колено был завален мусором и всякой грязью. Все, что накопилось здесь за последние годы, гнило: куски дерева, упавшие листья, сломанные ветки представляли собой плотно слежавшуюся массу, в которой была протоптана, вернее, продавлена узенькая тропинка, ведущая от одной из дверей, выходивших в патио к главному входу во дворец. По ее сторонам рос бурьян.

– Уходи, – повторила Софья. – После полуночи можешь возвращаться.

Слуга все еще не решался.

– Но…

– Уходи, а не то я опять начну тебя проклинать. – Софья открыла дверь и вытолкала его на улицу, не обращая внимания на его испуганное, протестующее бормотание, и тут же захлопнула за ним дверь.

В замке торчал большой ржавый ключ, она повернула его, вынула и сунула себе в карман. Софья облегченно выдохнула из себя воздух. Теперь нужно было решить, с чего начать поиски. Нужно осмотреть все, решила она и направилась к первой попавшейся ей на глаза двери.

Грязь везде стояла неописуемая. Лохмотья когда-то роскошных штор свисали с разбитых окон, это давало хоть какую-то возможность проникать в эти обширные покои лунному свету. То, что увидела Софья в полуночной тьме, леденило душу. Реальности больше не существовало: ее стены рухнули, и Софья смотрела на все, как бы в их пролом, видя сквозь него иррациональный мир, лишенный своей естественной опоры.

Длиннющие шлейфы паутины спускались с огромных люстр, последняя свеча в которых догорела много лет назад. Большая часть мебели была разломана, позолоченные ручки кресел порублены на дрова. Чехлы диванов и кресел рассыпались в прах, а сами они, изъеденные армией грызунов, являли миру выпущенные внутренности набивки из конского волоса. До ее ушей доносился характерный шум разбегавшихся в стороны полчищ крыс, коготки их лапок скользили по каменному полу. Софья поняла, что пришла пора крыс основать свою империю на лохмотьях и обломках империи Мендоза.

В огромном, некогда роскошном салоне стоял ужасающий смрад мертвечины, Софья едва сумела воспротивиться сильнейшему позыву бежать отсюда прочь. Но отступать ни ей, ни ее сыну Рафаэлю было некуда, отныне им предстояла нешуточная борьба за свое выживание именно здесь. Усилием воли, подавив в себе тошноту и головокружение, Софья двинулась дальше. И через полчаса поисков в этой анфиладе ужасов она, наконец, обнаружила того, кого искала.

Роберт находился в небольшой комнате с лепным фризом в виде выложенных мозаикой листьев. Он сидел на полу, устремив взор в никуда. Софья не сомневалась, что он не видел ее и не слышал. Из всех увиденных сегодня здесь ужасов, сейчас ее глазам предстал самый страшный из них. Софья чуть не лишилась рассудка. При виде Роберта вся ее сила и решимость вмиг испарились. Это зрелище принесло ей почти физическую боль. Если то, что предстало перед ней, было Роберт, – значит, всем ее надеждам и мечтаниям пришел конец.

Меньше чем за семь лет молодой, привлекательный, жизнерадостный англичанин, которого она любила и кому была предана душой и телом превратился в развалину. Его волосы и борода стали совершенно седыми, невероятно длинными и ужасно запущенными. На хилом и тщедушном теле висели грязные лохмотья, которые и одеждой уже нельзя было назвать. Так мог выглядеть только человек, потерявший рассудок. Тот Роберт, которого она знала и любила, не мог заполнять собою эту жалкую телесную оболочку.

Смотреть на Роберта Софье было невмоготу. Она закрыла глаза и через секунду вновь их открыла. Нет, он не исчез. Тот, кто некогда гордо звался идальго, оставался на прежнем месте. Он сидел на грязном полу неподвижно, уставясь своим полубезумным взглядом в противоположную стену. Бессмысленная карикатура, убогое подобие того, что когда-то было живым человеком, который для нее стал тогда воплощением настоящего мужчины… Уйти? Здесь, в этом дворце, оказались заживо похоронены все ее надежды. Не следует тешить себя иллюзиями о том, что будущее ее сына может быть построено на этих руинах. «У тебя большое будущее». Она, как наяву, услыхала эти слова, которые давным-давно произнесла Фанта. Большое будущее. Где, если не здесь? Не сейчас? А когда? Значит необходимо бороться.

– Роберт, – мягко и нежно позвала его Софья. – Роберт, посмотри на меня.

Прошло несколько секунд, но он не изменил своего положения.

– Роберт, ты слышишь меня?

Она прикусила губу, чтобы не расплакаться, он смотрел на нее. Его глаза… Не глаза живого человека, а пустые дыры, как у мертвеца. Две глубокие, отчетливые морщины тянулись от крыльев носа к подбородку. Неряшливая, сильно запущенная борода закрывала нижнюю часть лица. Но голос – Матерь Божья! – голос остался прежним.

– Конечно, слышу. Кто ты? Как ты попала сюда?

Вопросы были просты, но голос… Его голос она не смогла бы забыть никогда. Где-то внутри, глубоко у нее загорелась искра надежды: слабая, неуверенная, она возвращала к жизни ее решимость, желание действовать.

Кем бы ни был Роберт, но он не безумец. Софья не сразу ответила ему. Она подошла и стала с ним рядом, подняла накидку, скрывавшую ее лицо и отбросила ее назад.

– Это я, Софья. Роберт, я должна поговорить с тобой.

Он поднял на нее глаза, прищурился. В его глазах, кажется, на секунду что-то вспыхнуло. Едва различимое из той, прошлой жизни. Софья не смогла распознать, что это было, это длилось всего лишь мгновение.

– Софья? – Его усталый голос по-прежнему звучал бесстрастно. – Это ты?.. А что за наряд на тебе? Ты пошла в монахини? Гм… Любопытно. Но кем бы ты ни была, мне все равно сказать тебе нечего. Ступай себе, сестра Софья.

– Нет, я не уйду. Нам нужно сказать друг другу очень многое, Роберт.

Он не ответил, а повернул голову и крикнул:

– Индаленсьо!

От изумления Софья приоткрыла рот и ее чуть не разобрал… смех. Причиной тому стала какая-то внезапно охватившая ее радость и ощущение вспыхнувшей надежды. Его зов звучал раздраженно, требовательно и деспотично. Так кричал он в прежние годы.

– Индаленсьо! Доставь сюда свою старую бесполезную тушу! Мне надо показать этой монашке на дверь!

– Напрасно сотрясаешь воздух, – сказала Софья. – Если этот Индаленсьо твой слуга, так он не отзовется. Я отослала его подальше, и мы сможем поговорить без помех.

– Вот как? Услала? Это плохо. Не надо было этого делать. Этот старый ворюга очень подходит для возни с трупами. – Роберт облокотился о стену, закрыл глаза и собрался снова впасть в оцепенение. – Я устал, оставь меня. Уходи.

Софья опустилась подле него на колени, взяла его за плечи, почувствовав под своими руками худое, тщедушное тело. Но сейчас это было неважно, она поняла, в чем дело и что она должна предпринять. Софья изо всех сил принялась его тормошить. Боже мой, ведь он может рассыпаться в прах в моих руках, мелькнула мысль. Но тут же возникла злорадная мыслишка, ничего, рассыплется, так рассыплется, все равно от такого, каков он теперь, толку нет ни ему, ни кому-нибудь еще.

– Послушай меня, дьявол тебя побери! Я знаю, что ты заперся в этих стенах на Бог знает сколько лет. Вся Испания об этом знает. Но теперь эта жизнь кончилась, понимаешь? Ты Роберт Мендоза, понятно? Ты не имеешь права передать твоим будущим наследникам вместо прекрасного дворца Мендоза одни руины. Я тебе этого больше не позволю.

Он выдавил не то смешок, не то стон.

– Да нет никаких будущих наследников Роберта Мендоза. Я – последний по моей линии, Софья. Последний из всевластных Мендоза в Кордове. Жаль, конечно. Сначала такая слава, которая тянулась не одно столетие, а теперь я…

Софья влепила ему пощечину, одну, другую, потом еще. Он этому не сопротивлялся, даже не пытался уклоняться от ударов, лишь его хилое тело дергалось от каждой пощечины.

– Ты отвратителен, – кричала Софья после каждого удара. – Ты и твоя тошнотворная жалость к самому себе. Но я хочу тебя спасти, независимо от того, как ты на мои поступки посмотришь, Роберт Мендоза. А сейчас вставай. – Софья поднялась и начала его рывками поднимать с пола. – Где твоя спальня, гардероб?

Роберт безмолвствовал, но покорно ей повиновался. В этом беспомощном на сегодня человеке находились внутри как бы два разных существа: один из них – это прежний Роберт, другой – призрак его, в который он сам себя превратил. В данный момент призрак его отступил, подчиняясь силе и решимости этой хрупкой женщины. Софья вела его через внутренний дворик, углы которого были закрыты экранами тончайшей работы, вырезанными из камня. Осматриваясь по сторонам и пытаясь хоть приблизительно определить нужное направление, она вдруг почувствовала где-то рядом неясное движение.

– Индаленсьо, это ты? – спросила наугад Софья. Из тени стены вышел слуга. – Ведь это тебя зовут Индаленсьо? Давай-ка, выходи из своего укрытия и помоги мне, старый дружище-дурачина!

– Я решил вернуться, сестра. Но только для того, чтобы вам помочь, уж поверьте мне и не проклинайте меня…

– Хватит верещать, и не называй меня больше сестрой. Я не монахиня. Где спальня идальго?

– У него нет сейчас спальни. Он ходит по дворцу без конца и как устанет, то сядет на пол и засыпает.

– Да, да, понимаю, веди нас в бывшую спальню.

Слуга повел их по узкой лестнице наверх. Они еще довольно долго шли какими-то коридорами и запущенными комнатами. Единственным освещением для них стала невесть откуда взявшаяся луна и свеча в руке слуги. И, несмотря на все ту же грязь везде, то, что Софья видела здесь, не было так ужасно, как нижние этажи дворца. Личные апартаменты Роберта сохранились гораздо лучше, чем все остальное. Может быть потому, что жизнь этих двух людей протекала в основном на первом этаже, и второй мог распадаться неспешно, без чьего-то участия.

– Здесь, – остановился Индаленсьо перед деревянной дверью, покрытой причудливой резьбой. – Здесь когда-то была его спальня.

Софья втащила Роберта в комнату. Он вел себя по-прежнему, покорно позволяя ей делать с собой все, что угодно и вряд ли соображая вообще, что сейчас во дворце происходит. Софья увидела еще одну дверь, по всей вероятности за ней была гардеробная.

– Ванная комната здесь где-нибудь есть? – спросила она.

– Да сестра. Ой, я хотел сказать, сеньорита.

– Добудь воды, нужно много горячей воды и мыла.

– Да, да, сию минуту. – Он замолчал и вдруг вспомнил. – Но воду негде подогреть – плита ведь не горит.

– Так возьми и разожги, черт бы тебя взял! Понятно тебе или нет?

Индаленсьо засеменил прочь, а Софья повернулась к Роберту.

– А теперь давай снимем эту грязь с тебя.

Уже было около четырех часов утра, когда Софья вернулась в Посада дель Потро. Ворота на улицу были заперты на засов, но, прижавшись лицом к чугунной ограде, она увидела Энрике, сидевшего на крыльце постоялого двора с Рафаэлем на руках. Он укутал мальчика в одеяло и тот уснул.

– Тсс… Энрике, впусти меня.

– Хвала Господу. – Он аккуратно положил мальчика на крыльцо и поспешил к воротам. – Как я беспокоился за вас, донья Софья. Вас так долго не было. И мальчик ваш боялся, из комнаты не выходил никуда, но я слышал, как он плакал. А когда хозяин запер все двери, я сбегал наверх, взял его и сел здесь вас дожидаться.

– Спасибо тебе. Не знаю, что бы я без тебя делала все последние месяцы, Энрике. Но сейчас нет времени на разговоры. Мы сию же минуту уходим отсюда. Забудь о лошадях и коляске, утром этим займешься. Это здесь, недалеко, мы легко дойдем пешком.

Они отправились вниз по улице, Софья впереди, показывая куда идти, Энрике – сзади, с ребенком на руках. У нее в кармане лежал ключ от двери в Патио де лос Наранхос и поэтому они легко смогли попасть во дворец. Слуга на глаза не показывался, и Софья подумала, не сбежал ли он вообще, испугавшись ее проклятий. Не беда, завтра она найдет прислугу.

– Иди сюда, Энрике. Здесь грязь по колено, но все это дождется своего часа. Вот сюда, наверх по лестнице, осторожнее, не поскользнись, – вела их за собой Софья.

– Не поскользнусь, сеньорита, – с любовью в голосе ответил он.

Как Энрике ее обожал, свою Гитаниту. Он благодарил Господа и всех святых, что разбойники в Касересе не забили его до смерти, и он продолжал ей служить.

У Софьи не было ни кремней, ни спичек, хотя кругом и валялись огарки свечей. Уже и луна сошла с небосклона, но их глаза привыкли к темноте и они не заблудились во мраке дворца. В неверном свете звезд, Софья могла разглядеть, что стены украшены фресками, под слоем покрывавшей их грязи угадывались очертания и даже благородные цвета другой действительности.

Наконец они подошли к резной двери спальни Роберта.

– Подожди немного, – сказала Софья.

Она достала из своего необъятного кармана еще один ключ, отперла дверь и заглянула внутрь.

Когда она собиралась вымыть Роберта, то Индаленсьо принес лампу, сообщив ей, что масла в ней немного. Когда Софья уходила, то оставила ее в спальне Роберта. Лампа и сейчас еле мерцала, но ее скупого света хватило, чтобы разглядеть лежавшего в постели Роберта. Спал он беспокойно, то и дело ворочался, что-то во сне бормотал и скрипел зубами. Но главное – он был здесь и спал не на полу, а в кровати. Софья прикрыла дверь, но запирать ее не стала.

Открыв еще одну дверь, Софья сказала:

– Рафаэль и я будем спать здесь.

Эту комнату Софья приглядела еще до своего ухода. Из коридора в комнату падал слабый свет, и кое-что разглядеть можно было. Почти вся эта комната была задрапирована в черное, но здесь имелась огромная кровать с пологом и простыни, пожелтевшие и слежавшиеся, но достаточно чистые. Энрике отодвинул занавесь полога и положил мальчика на кровать.

– Мамочка, – пролепетал во сне Рафаэль.

Софья наклонилась к нему и поцеловала его в щеку.

– Я здесь, ангелочек, спи. – Она распрямилась и повернулась к Энрике. – В конце коридора есть маленькая комнатка, ты можешь спать там.

Он кивнул, ничего не сказал и вышел из покоев. Постояв с минуту в коридоре и убедившись в том, что кругом спокойно, Энрике снял с себя сюртук, сложил его и уложил около двери. Положив на него голову, он через секунду крепко спал.

Когда Софья проснулась, в комнате по-прежнему стояла непроглядная темень. Как так? – задала себе вопрос она. Этого не могло быть. Софья как можно тише встала с постели. Рафаэль, свернувшись калачиком, безмятежно спал. По левую сторону от себя она различила слабую полоску света и пошла на нее, выставив вперед руки. Медленно двигаясь, как идут в незнакомом помещении, Софья наткнулась на окно. Нащупав закрывавшие его портьеры, она попыталась их раздвинуть и они в ее руках рассыпались в прах. В комнату ворвался золотистый свет солнечного дня. Софья распахнула окно настежь и глубоко вдохнула свежий, пьянящий воздух. Несмотря на парящее вокруг запустение она почувствовала радостное облегчение. В жизни что-то стало проясняться.

Две застекленные двери выходили в патио, за ними раскинулось море стен, пристроек, украшений и завитушек дворца Мендоза. На солнце сверкала красная черепица крыши. Тут и там островки зеленого мха и сочная зелень стеблей одичавших растений облюбовали трещины стен, образуя причудливые узоры. Софья открыла эти окна-двери и вышла на балкон. Цветы и деревья в патио внизу уже давно высохли и погибли, через густое переплетение этих мертвых стволов, ей удалось различить фонтан, изготовленный рукой мастера из редкого камня голубого цвета. Под ней, с балкона, спускались вниз висячие сады – зелено-фиолетовый ковер глициний.

– Мамочка?

Она повернулась и подошла к кровати, где сидел проснувшийся только что Рафаэль. Он ручонками протирал глаза.

– Доброе утро, дорогой мой.

– Где мы, мамочка?

– Во дворце, в твоем дворце. Идем посмотрим, Рафи.

Он слез с высокой кровати и подошел к ней. Софья взяла его на руки.

– Погляди, разве это не великолепно?

– Все такое большое, – неуверенно произнес он. – Это правда, дворец?

– Да, дворец, и он твой.

– Значит я тогда герцог?

– Нет, миленький мой. Ты не герцог, ты – принц. – Она подбросила его в воздух и опустила на пол. – Давай походим по нему, давай? Можем начать отсюда, с этой комнаты.

Софья осмотрела стоявшую вокруг них мебель и стала срывать со стен и кресел ветхие черные тряпки. Под ними открывались то красивые кресла, то диван изумительной работы, то прекрасные обои или великолепные мозаичные орнаменты. Драпировка на этих изделиях отлично защитила их от пыли, грязи и разрушающего воздействия жаркого солнца. Ярко-красные, сочно-зеленые и небесно-голубые цвета ничуть не утратили своей насыщенности и глубины.

– Это, наверное, единственное во дворце место, которое не покрыла шестилетняя пыль. Взгляни Рафи, интересно, а что там за этими дверями?

Их было несколько, все они находились на одной стороне. В замке каждой двери торчало по ключу. Софья открыла створки и увидела ряды одеяний, платьев и даже вскрикнула от восторга.

– Они старомодны, но как великолепны! Тебе не кажется, Рафи?

– Они красивее, чем это черное платье, которое сейчас ты носишь, мамочка, – ответил мальчик.

– Вот как? Тогда я сейчас переоденусь.

Софья выбрала тяжелое одеяние светло-розового цвета с отделкой из белых кружев. Это платье было самое простое по стилю, что она смогла выбрать, и лишь недавно оно вышло из моды. Софья рассматривала черепаховые гребни и щетки, в беспорядке лежащие на туалетном столике в углу и, взяв одну из них, она стала причесываться. Алебастровый кувшин, в котором когда-то хранился пчелиный воск был пуст, поэтому Софья не смогла пригладить волосы так, как полагалось знатной даме. Часть ее черных вьющихся волос, в узел на затылке собрать не удалось, они по-прежнему обрамляли ее лицо, что поделаешь, ничего другого она изобразить у себя на голове не могла. Ну и пусть, хоть как-то причесана.

– Ну, Рафи, что ты скажешь? – Она повернулась перед сыном, ожидая его одобрения, но его уже не было в комнате. – Рафи, где ты?

– Здесь, смотри. Я бегал нарвать цветов для твоих волос– Он вышел с балкона, держа в руке букетик фиолетовых глициний.

– Рафи, как ты до них добрался?

– Я перелез через ограду, я хорошо умею лазить. – Сказано это было так торжественно, что ей ничего не оставалось, как рассмеяться. Софья сделала в его сторону небольшой реверанс и забрала букетик. – Благодарю тебя, принц Рафаэль. Я с гордостью буду носить их.

Она закалывала фиолетовые глицинии за ухом, когда раздался тихий стук в дверь. Это мгновенно перенесло ее в реальный мир разваливающегося дворца.

– Войдите. – Она глубоко вздохнула и приготовилась выслушать или увидеть все, что угодно.

– Донья Софья, я нашел немного воды, кофе и молока. – В руках у Энрике был поднос с тремя стаканами. Когда он увидел ее, он онемел. – Извините, что я так вот… неожиданно зашел. Вы так красивы, донья Софья.

– Спасибо, и за кофе тоже. Ты что, еще кого-нибудь видел?

– Никого. А сеньор там спит, – он кивнул в сторону спальни Роберта. – Он не выходил еще. Я подошел к двери и послушал, как он дышал, но во внутрь не заходил…

– Очень хорошо, Энрике. Мы, пока, останемся здесь на некоторое время, может быть и надолго. Но, ни я, ни Рафаэль не можем жить в такой грязи. Я хочу, чтобы ты пошел в город и привел сюда каких-нибудь женщин, чтобы они убрали дворец. Кроме того, необходимо купить продукты и найти кухарку, чтобы нам она готовила вкусную пищу. Позже мы займемся поисками мажордома и лакеев. Сейчас нам, в первую очередь, нужны толковые работники, которые умели бы чистить и драить.

Возничий Энрике откашлялся.

– Донья Софья, простите меня, но…

– Да?

– А деньги? Ведь им нужно будет заплатить, и может быть даже вперед? Если бы они у меня были, то я отдал бы их без разговоров, но у меня денег нет. Эти ворюги из Касереса взяли у меня все, до последнего реала. А те деньги, которые нам дал падре Альфонсо, мы истратили в дороге.

– Сейчас у меня тоже денег нет, – призналась Софья. – Следовало получше бы подготовиться, уезжая из Касереса. Вот что, Энрике. Ты скажи им, что их зовут работать во дворец Мендоза. Скажи им, что идальго выздоровел и зовет их. И скажи им, что он хорошо заплатит. Ведь каждому известно, что Мендоза делают деньги из воздуха.

Сначала Энрике глядел на нее с недоверием, но постепенно оно улетучивалось.

– Я попробую, донья Софья.

Он собрался уходить, повернулся, но застыл на месте, как вкопанный. В коридоре стоял еще один мужчина и смотрел на них. Высокий, худой, как скелет, с длинными белыми волосами и седой бородой, он походил на какого-нибудь прорицателя. Он, не отрываясь, смотрел на донью Софью и мальчика. Энрике загородил собою Софью и Рафаэля и стал смотреть на Роберта агрессивно.

– Все в порядке, Энрике, – поспешила успокоить его Софья. – Это дон Роберт, идальго. Мы с ним старые друзья. Иди и выполняй то, что я тебе поручила.

Софья дождалась, пока шаги возницы не замерли в коридоре и обратилась к Роберту.

– Доброе утро, Роберт. Тебе лучше после ванны?

– Где твое черное одеяние? Мне показалось, что ты монахиня.

– Я же сказала тебе, что никакая я не монахиня. Это для маскировки. А это… я не знаю, чье это платье, но думаю, ее владелица не оторвет мне голову, что я взяла его без спросу.

Он рассмеялся резким, неприятным смехом.

– Это платья доньи Кармен. Знаешь, это ее комната, но она уже давно умерла, как и все Мендоза. Что это за мальчик?

Рафаэль спрятался за Софью и сейчас со страхом в глазах выглядывал из-за ее кринолина, явно смущенный присутствием этого странного незнакомца. Софья выставила мальчика перед собой.

– Мой сын, Рафаэль Пабло Мендоза. Рафи, это твой двоюродный дядя Роберт.

Роберт отрицательно покачал головой.

– Ты лжешь. Не было у Пабло никаких сыновей.

– Нет, это его сын. Вот он.

– Я тебе не верю. Пабло сказал бы мне о нем.

– Меня не очень-то волнует, веришь ты мне или нет. Рафаэль родился через несколько месяцев, после смерти Пабло. У меня есть бумаги, это подтверждающие, подписанные священником.

Роберт присмотрелся к мальчику, потом пожал плечами.

– Впрочем, какое сейчас имеет это значение?

– Имеет, – Софья шагнула к нему. – Все это – наследство Рафаэля. И ты не должен продолжать все это разрушать.

– Что «все это»? Ветхий дворец, имя которого обесчещено? Софья, мне кажется, что ты самая большая тупица во всей Испании. Почему ты не позаботилась о том, чтобы изменить имя мальчика? В конце концов, избавила бы этого маленького бастарда от позора до конца своей жизни оставаться Мендоза.

Софья побледнела, но сдержалась. Потом поцеловала Рафаэля.

– Подожди здесь, дорогой мой. Дядя Роберт и я, мы должны поговорить недолго с глазу на глаз.

Она подошла к Роберту и почти вытолкала его из комнаты. Создавалось впечатление, что это не человек, а кукла из папье-маше. Он и сегодня не противился. Софья плотно закрыла за ними дверь– и лишь теперь дала волю своим чувствам.

– Ты несчастный, лживый, трусливый негодяй! И ты еще можешь называть моего сына бастардом! Он – Мендоза, ты меня слышишь? Мендоза! Он не нуждается ни в каких других родословных, будь они хоть от Господа Бога. – Она вновь несколько раз влепила ему пощечину.

Но если этой ночью в том, как она хлестала его по щекам был холодный расчет, то теперь ею руководила ярость.

Вот теперь Роберт воспротивился. Он схватил ее за запястья и остановил ее.

– Хватит, Софья. Достаточно. Если ты еще раз меня ударишь, то я дам тебе сдачи. Клянусь, что я так сделаю. А за то, что я сказал о твоем ребенке, я прошу прощения. Не за то, что это не так, а потому, что я сказал это в присутствии мальчика. Грехи его родителей – не его вина.

Она чувствовала, что он еле ее удерживал. Ей ничего не стоило вырваться. Этот его жест был чисто механическим и не имел ничего общего с его состоянием. Это был первый знак его, говорящий о том, что в нем еще осталось что-то от прежнего Роберта, который заставлял ее душу некогда радоваться и петь.

– Хорошо, Роберт, – примирительно сказала Софья. – Я прошу меня простить за то, что ударила тебя. Может мы поговорим о том, что делать в будущем?

– У меня его нет.

– Но есть у меня. И у моего сына. И мы с ним находимся здесь, и уезжать не собираемся. Некуда нам уезжать. Мой дом в Мадриде, но я туда не могу сейчас вернуться. Вот когда англичане нас освободят, вот тогда посмотрим.

Теперь он поднял голову и изучающе смотрел на нее. Что-то было такое в ее словах, что расшевелило в нем старые воспоминания, заботы, оставшиеся в прошлом.

– А что, Испания ждет не дождется, пока ее освободят англичане? Какой же странной может быть жизнь, – добавил он, выпуская ее руку и отворачиваясь.

– Англия освободит Испанию, – не отставала Софья, пытаясь втянуть его в эту дискуссию, которая могла бы его заставить позабыть прошлое или хотя бы встряхнуть. – Веллингтон вышвырнет из Испании французов и герильеро ему в этом помогут.

Роберт пожал плечами.

– Может быть и так. Мне кажется, испанцы быстро поймут, что англичане такие же алчные и жадные, как и французы или любые другие завоеватели. Да, кстати, а куда девался Индаленсьо?

– Я его не видела. Думаю, что сбежал и прихватил кое-что с собой. Уверена, что он обкрадывал тебя втихомолку год за годом. Я вчера просмотрела конюшни и обнаружила, что он продал две твоих лошади.

– Мне все равно, я отсюда никуда уезжать не собираюсь. – Роберт направился к спальне.

– Пожалуйста, подожди еще минуту. Ты согласен с тем, что мы с Рафаэлем останемся здесь?

– Если хотите, впрочем, мне это тоже безразлично.

– Тебе не должно быть все равно. Это действительно очень важно. И настанет день, когда ты в этом убедишься. Значит договорились? Здесь нет домоправительницы, в таком случае ею буду пока я.

Он ушел, так и не ответив.

Примерно через час, в сопровождении отряда женщин во дворец явился Энрике. Их было человек тридцать.

– Матерь Божья, куда нам столько?

– Они сами захотели.

Софья осмотрела этих добровольцев, стоявших под ореховым деревом во дворе. У каждой с собой что-то было. Одна держала букетик цветов, у другой в корзине трепыхалась свежая рыба. Молодая девушка захватила с собой поросенка и теперь с трудом удерживала его в руках. Он визжал.

– Я не понимаю, что все это значит, – пожала Софья плечами.

– Это для вас, сеньорита. Когда я сказал, что их зовет идальго, все начали отказываться наотрез. Они мне все уши прожужжали о том, что у него, дескать, дурной глаз и вообще он – ненормальный. Они говорили, что заходить во дворец нельзя, так как это проклятое место. Стоило мне только сказать им, что здесь Гитанита, так они прямо заставили меня вести их прямо сюда. Все это они для вас принесли, – он рукой обвел стоящих женщин. – У большинства из них мужья-герильеро. Они все хотят познакомиться с вами, донья Софья.

Ей пришлось поздороваться с каждой женщиной в отдельности, всех поцеловать и каждой сказать, какой у нее бравый и храбрый муж или брат… А у кого-то отец или сын. Прошло не меньше часа, пока этот ритуал не завершился. Когда они знакомились, внимание Софьи привлекла одна женщина. Она решила подойти к ней.

– Как вас зовут, сеньора? – обратилась Софья.

Женщина присела в почтительном реверансе. Она была огромного роста, ее плечи своей внушительностью напоминали плечи Роберта в его лучшие годы. Но не это стало главным в том, что Софья обратила на нее внимание – в ее темных глазах проглядывал ум. Выдающаяся вперед челюсть этой женщины, говорила о том, что она по характеру являлась лидером среди других.

– Меня зовут Анхелина, сеньорита.

– Очень хорошо, Анхелина. Мне бы хотелось, чтобы ты здесь немного покомандовала. Работы здесь невпроворот. Это надолго, как я понимаю. Но кто-то нужен, кто бы следил за всем этим.

– Да, сеньорита, – мрачно согласилась женщина.

С этими словами она подтянула повыше подол своего темного платья и потуже затянула пояс. Не успела Софья и глазом моргнуть, как та уже вовсю раздавала указания налево и направо, как заправский мажордом. Женщины полезли на подоконники открывать окна и пошло-поехало. Благодаря Анхелине это выглядело, как очередная кампания Веллингтона или Наполеона. Софья ходила среди этого аврала и, к великой радости, обнаруживала среди хлама предметы мебели, которые представляли несомненную ценность. Все тщательно просматривалось и сортировалось. Вещи, непригодные для дальнейшего использования предназначались на свалку или на дрова.

Рафаэль носился по дворцу из комнаты в комнату, зачарованный окружающей его красотой. Он нашел для себя занятие, доставлявшее ему огромное удовольствие: скользил вниз по перилам черного дерева главной лестницы в вестибюль дворца до мраморной колонны.

Молодая женщина хлопотала, подметая эту лестницу. На мальчика она смотрела с любовной снисходительностью. Разве где-нибудь женщины любят детей так, как любят их в Испании, спросила себя Софья. Девушка заметила, что Софья обратила на нее внимание и, немного стесняясь, спросила.

– Это сын хозяев, сеньорита? Я никогда не слышала, что во дворце есть дети.

Софья уже была готова представить его, как какого-нибудь дальнего Мендозу, но видя по лицу девушки, что она спрашивает не из чистого любопытства, а скорее из уважения к легенде о Гитаните, она не смогла ей солгать.

– Его зовут Рафаэль. Он мой сын.

– Да, я так и подумала, – ответила девушка.

Рафаэль закончил свой очередной спуск, Софья подала ему руку, помогая слезть с перил и погладила его вьющиеся волосы.

– Он – вылитая копия вас, сеньорита. Да будет Бог милостив – он вырастет большой и храбрый и прославит вас так, как вы прославили Андалузию.

Так что да не убоится преподобный отец Альфонсо угрозы, под которой находится ее безупречная репутация. Возможно, испанские мужчины и осудили бы ее, но женщины – никогда.

Перед ней возникла Анхелина.

– Сеньорита, я распорядилась, чтобы сегодня убирали только внизу. Там очень много работы, так, что ее хватит не на один день.

– Правильно, это верное решение, я ничего не могу возразить.

– А где ваша комната, сеньорита? Мы же должны там прибрать?

Софья и Анхелина пошли вверх по лестнице в комнату, где сегодня спал Рафаэль.

– Хорошо – сказала Анхелина. – Я пришлю сюда кого-нибудь прямо сейчас. Она окинула взглядом множество дверей, выходящих прямо в коридор. – Сеньорита, а идальго…?

– Он еще отдыхает, – Софья ответила на вопрос, который Анхелина не решалась ей задать и который волновал всех без исключения женщин. – Нет, Анхелина, он не сумасшедший. Это все сплетни и слухи. Ты должна следить за тем, чтобы поменьше было этих разговоров. Он никого не сглазит. Я ведь цыганка и знаю, что значит дурной глаз. Он болел последнее время, а теперь пошел на поправку.

– Хвала Пресвятой Деве и всем угодникам, – ответила на это Анхелина и покорно перекрестилась, но от Софьи не укрылось, что она ей до конца не поверила и что пройдет еще немало времени, прежде чем Роберт опять завоюет уважение жителей Кордовы.

– Может быть, ты с нами пообедаешь? – предложила Софья, – и ты сама сможешь убедиться в том, что он вполне нормальный. Ведь у нас будет обед, так?

Стоило Софье произнести эти слова, как она ощутила зверский голод.

– О, мать моя! Сеньорита! За кого вы меня принимаете! Конечно, у нас будет обед. Сейчас лучшая повариха Кордовы готовит его. Ее зовут Пури и на кухне она – ангел небесный. Но стоит ей только с кухни уйти – о, тогда это уже кое-что другое. Но не беспокойтесь, я буду смотреть, чтобы Пури не набедокурила.

– Надеюсь, что все так и будет. Я скажу идальго, что обед в три часа, это подойдет?

– Когда вы пожелаете, тогда и будет, Гитанита, – заверила ее Анхелина и грациозно, насколько это возможно при ее комплекции, поплыла отдавать указание, чтобы убрали комнату сеньориты и вовремя накрыли на стол.

Софья решила навестить Роберта и отправилась в его комнату. Подойдя к ней, она открыла дверь и заглянула в нее. Его там не оказалось. Она сбежала вниз по лестнице, осматривая каждый уголок. Но и в главном крыле обнаружить его ей не удалось. Может быть, он был там, где она нашла его прошлой ночью? Софья еще недостаточно хорошо знала дворец и проплутав по нему немало времени, наконец попала в то место, куда она хотела. Да, Роберт был здесь. Вместе с ним в патио убирала женщина.

– Софья, коль скоро ты тут командуешь, пожалуйста, сделай милость, объясни этой старой карге, что она может вытирать пыль где угодно, но к этой стене пусть не прикасается.

– К какой стене?

– Вот к этой, на которой знак.

Она посмотрела туда, куда показывал его палец.

– Роберт, это очень старое пятно. Его нужно очистить от грязи и вновь побелить.

Он сделал шаг по направлению к ней.

– Послушай меня, можешь делать здесь все, что твоей душе угодно, я тебе сказал, что мне все безразлично. Но это, это не пятно. Во всяком случае, не то, которое нужно отскребать и забеливать. Все останется так, как есть.

И он посмотрел на нее все тем же тусклым взглядом, который у него стал таким в последние годы. Нужно быть неисправимой фантазеркой, чтобы разглядеть в этих глазах тот давний рыжевато-коричневый блеск.

– Поклянись мне, что ты никого не допустишь к этому знаку, – потребовал Роберт.

Нет, она не фантазерка. Софья ясно видела, что по какой-то, неизвестной пока ей причине, для него этот знак очень важен и то, что у него к чему-то пробудился интерес, было для нее почти что благословением Божьим.

– Конечно, все будет именно так, как ты и сказал, Роберт. – Она повернулась к женщине, все еще стоявшей в углу с ведром в руке и тряпкой. – Сеньора, вы слышали, что сказал идальго. Это не надо мыть, лишь пыль щеткой сотрите. И очень осторожно, слышите?

– Да, сеньорита. – Женщина продолжила занятие уборкой.

– Роберт, мы обедаем в три, – обратилась к нему Софья. – Ты, надеюсь, не откажешься?

Он покачал головой и ушел, не сказав ни слова.

Софья не знала, где находится кухня и решила положиться на свое обоняние. По залам и коридорам носился запах жареного мяса. Он и привел ее в самый конец восточного крыла дворца. Ей пришлось открыть двойные деревянные двери, и она оказалась в огромной комнате, пол в которой был выложен красным кафелем. В комнате стояла плита, а на нее водружен огромный дымящийся железный котел. Здесь же имелись еще четыре очага, над которыми можно было повесить целого быка. Сейчас горел лишь один. Над ним, на вертеле, медленно поворачивалась тушка поросенка, роняя капли янтарного жира в стоявшую тут же под ним сковородку. Поросенок постепенно покрывался золотистой корочкой. У кухонного стола стояла женщина с серебристо-седыми волосами и телом молоденькой девушки. Вооружившись длинным ножом она собиралась шинковать капусту. Разрезанный пополам кочан лежал тут же.

– Тебя наверное зовут Пури, – поинтересовалась у нее Софья.

Повариха повернулась к ней, и, узнав Софью, бросила свой нож и исполнила поспешный книксен.

– Да, Гитанита, мое имя Пури.

– От твоей еды запах на весь дворец, чудесно пахнет.

Софья раздумывала, как обращаться с этой женщиной. Трудно определить ее возраст. Если смотреть на ее фигуру, то она молода, но если на ее красивые седые волосы, то уже достаточно зрелая женщина. И что имела в виду Анхелина, когда говорила о том, что Пури превращается в дьяволицу, стоит лишь ей выйти из кухни.

– Пури, я тебя попрошу приготовить пищу для идальго отдельно, понимаешь? Он поправляется довольно быстро, но пока с нами не обедает. Поставь все на поднос, и вели кому-нибудь отнести к нему в комнату. Анхелина знает в какую. И делай всегда так, пока я тебе не скажу о другом порядке. Если его в комнате не будет, то пусть поднос оставляют у двери.

Софья медленно прошлась по кухне, осматривая все приспособления. Они с Пабло бывали в богатых домах, но ей никогда не приходилось выходить на рабочую половину. Из кухни можно было выйти в разные помещения через множество дверей. Попеременно открывая каждую из них, Софья осматривала их содержимое. Чего здесь только не было!.. Целые комнаты были заполнены фарфором и стеклом, в других хранились в буфетах скатерти для столов, постельные принадлежности. Открыв одну из дверей, Софья ожидала увидеть и там подобную картину, но ее поразили длинные ряды полок, уставленных сверху донизу всевозможными бутылями, бутылочками, флаконами с разноцветными жидкостями. Тут же стояли и разнообразные кувшины, графины, пиалы. Это было ничем иным, как дворцовой аптекой. Ее тоже не миновала участь остальных помещений: все было покрыто толстенным слоем пыли и плотной паутиной, но этикетки, которыми был снабжен каждый сосуд, сохранились.

Она взяла одну из стеклянных бутылочек, сдунула с нее пыль и разглядела на этикетке корявый рисунок, изображавший роды. Софья открыла бутылочку и понюхала вязкую жидкость зеленого цвета, остатки которой засыхали на дне флакона. Она помнила этот запах. Когда-то ей довелось видеть, как Фанта смешивала травы для того, чтобы дать их беременным женщинам и пахли они так же, как содержимое этой бутылочки. Большой кувшин с изображенным на нем гусиным пером, был полон угольного порошка, предназначавшегося для изготовления чернил. Другой кувшин украшал рисунок какого-то насекомого и содержал порошок из толченых сушеных листьев неизвестного ей растения. Но запах растения напоминал ей запах травы, которой отпугивали моль.

Софья улыбнулась, закрыла дверцу буфета и продолжила обход. Ее успокоило увиденное. Оно говорило о том, что дворец Мендоза окончательно не потерян и что когда-нибудь он вновь заблистает былым великолепием. Не было ничего такого, что бы могло показаться ей не подлежащим восстановлению или ремонту, ничего из вещей и приспособлений, назначение которых она бы не поняла. Это вселило в ее душу успокоение и надежду на удачу.

Завернув за угол, Софья наткнулась на дверь, очень отличавшуюся от других. Почти все дверные проемы во дворце были выполнены в виде арок. Эта же дверь была меньших размеров, без арки и, кроме того, располагалась чуть выше других дверей. Время оставило на ее дереве свои, похожие на оспины отметки и замок ее, как и она сама, отличался от обычных. Сначала ей захотелось выяснить, куда вела эта непохожая на остальные дверца, но Софья передумала. Не сейчас решила она. В один из ближайших дней, она этой дверью займется. Времени у нее было достаточно. Ведь начало всему было положено ночью, а заниматься Робертом и дворцом Софья начала в полдень. Да поможет им всем Бог! Она уже не сомневалась, что ей все же удастся сохранить и обезопасить причитавшееся ее Рафаэлю состояние. Пока оно было вне опасности и этого, на сегодня, было вполне достаточно.

 

16

Мальчик оставался загадкой для него. На протяжении двух летних месяцев июля и августа, Роберт присматривался к нему. Он наблюдал за Рафаэлем из всех потаенных уголков дворца. Иногда Роберт прикидывал в голове, сколько мальчику лет, если он и впрямь был сыном Пабло и появился на свет уже после смерти своего отца. Но сделать это ему никак не удавалось, его ум находился как бы в тумане, от долгого безделья он атрофировался и отвык от своей первейшей задачи постоянно вести временные подсчеты. Десять? Нет, лет семь или восемь. Когда же все-таки Пабло повесился? Роберт не помнил ничего. Но мальчик на семь лет не выглядел, ему явно было меньше. Значит, его появление на свет произошло раньше. Впрочем, он не исключал и того, что Софья ему солгала.

В один прекрасный день Рафаэль столкнулся с Робертом нос к носу. Мальчик растерялся и непонимающе уставился на него, в его глазах появился страх. Он пробормотал: «Доброе утро, дядя Роберт», и умчался прочь. Глядя на удалявшуюся маленькую фигурку, Роберт впервые за последние годы задумался над своей внешностью. Он провел рукой по лицу, она ощутила буйную, широкую поросль окладистой бороды и, скользнув вверх, прошлась по спутанным длинным волосам. Да… Теперь он превратился в существо из детской сказки, вполне подходившее для того, чтобы пугать им детей. А впрочем, кто ему этот мальчик? Раз дядя не нравится, так пусть себе боится его.

Но глаза Рафаэля покоя ему не давали. Эти карие глаза с крапинками золота, несомненно, принадлежали к их роду. Следовательно, Софья говорила ему правду, утверждая, что это сын Пабло. Или, может быть… Нет. Так солгать Софья бы не смогла. Эта головоломка утомила его, и он отправился в свою комнату, но на следующий день все началось заново.

В своей прошлой жизни во дворце Роберт не раз менял местоположение своей спальни. Он много времени уделил поиску комнаты, которая бы его полностью удовлетворяла. И наконец, Роберт остановился на своей нынешней спальной комнате. Из всех помещений дворца лишь эти покои имели винтовую лестницу, связывающую их с балконом и которая спускалась прямо в Патио дель Инсьенсо.

В те времена он имел обыкновение по ночам спускаться во внутренний дворик и долго фланировать в окружении благоухающих растений, глубоко вдыхая их пьянящий аромат. Когда-то в центре патио росло сандаловое дерево, а вдоль стены тянулись ряды кустов мускатной розы. Теперь эти растения превратились в мусор и грязь, и Роберт больше не проводил здесь ночей. Потом объявилась Софья с ребенком. Сейчас патио был пуст и гол, если не считать сырой буроватой земли, из которой торчали несколько коричневых веточек со свежими следами стрижки. Софьей была нанята целая армия мужчин и женщин и этот дворик, впрочем, как и остальные тринадцать, подвергся массированной атаке.

Однажды, в жаркий сентябрьский полдень, Роберт, движимый подобием любопытства, поднялся по лестнице на балкон. Облокотившись о перила балкона он внизу разглядел человека, копавшего землю. Мужчина был в годах, по виду крестьянин, лицо которого, десятилетиями открытое андалузскому солнцу, стало походить на чернослив, но руки его были удивительные. Роберт смотрел на него и в душе наслаждался его работой. Мужчина хлопотал возле роз, затем переходил к деревьям. Он любовно подрезал ветки растений и ножницы в его руках не казались орудием пытки для веток, а скорее походили на изящный инструмент опытного врача, который выполняет сложную операцию. Складывалось впечатление, что его мастерство садовника способно призвать к жизни гибнущие растения. А на них уже появились крохотные, набухающие почки. Когда заладятся бесконечные зимние дожди, они выпустят молодые листочки и Бог его ведает, может быть, со временем, в саду вновь появятся цветы.

Садовник стоял на коленях спиной к Роберту и занимался окучиванием кустов, что находились в одной из ниш стены. Почувствовав, очевидно, что за ним кто-то наблюдает, он повернул голову и увидел Роберта.

– Добрый вечер, идальго, – приветствовал он Роберта. – Меня зовут Тито. Красивые цветы, разве нет?

Роберт не видел цветов, ни красивых, ни безобразных, если таковые вообще существуют. Он не сказал ничего в ответ. Мужчина только что посадил в землю ярко-красную герань.

– Дар святой, – пояснил он, указав на нишу, в которой стояла каменная статуя Терезы Авильской, на которой время оставило свои следы.

Из закоулков памяти Роберта выплыло объяснение того, почему он выбрал именно этот патио для своего времяпровождения и почему здесь ему больше всего нравилось. Тереза Авильская происходила из так называемых «новых христиан». Она была еврейских кровей. Роберта забавляло размышлять на тему, которая испокон веков являлась наиглавнейшей в их роду. И сейчас он подумал об инквизиции, которая, узнав об этой статуе, должна была бы дать свое толкование этому, прямо сказать, курьезу.

– Да, это дар святой, – сказал Роберт.

– У вас добрые руки, – добавил он.

Тито недоуменно принялся рассматривать свои руки, потом взглянул на Роберта.

– Они мне пока служат.

– А мне они могут послужить?

Казалось, эти слова идальго озадачили старика.

– Я сделаю все, что вы пожелаете, сеньор. Вы только скажите мне. – Может Анхелина и Гитанита правы? Они говорили, что хозяин никакой не сумасшедший. Хотя внешне, он немного на них походит.

– Тебе приходилось кого-нибудь брить?

Тито опешил.

– Мне, сеньор? Нет, только себя. Я ведь работал на маленькой ферме. Это на юге, идальго, на вашей земле.

Свои имения Роберта сейчас не волновали. Он давно позабыл об их существовании. Его занимал Рафаэль и необходимость выглядеть перед ним более или менее прилично, чтобы ребенок перестал его чураться и стал бы с ним разговаривать.

– Я хочу, чтобы ты меня побрил. Пойдем, поднимемся ко мне.

В его гардеробной имелась жаровня, был и уголь, который Роберт разжег сам. Сейчас угли раскалились почти добела и над медным чайником, стоявшим на жаровне, поднимался пар. Тут же лежал кусок мыла, который он обнаружил на дне одного из ящиков комода. Рядом, на маленьком столике, были разложены бритвы.

– Здесь все, что тебе понадобится, Тито. Представь себе, что я какое-нибудь дерево или куст розы. – Роберт уселся на стул и терпеливо приготовился ждать.

Через час его волосы были аккуратно подстрижены, а сам он гладко выбрит. Поначалу Тито взялся за дело с некоторым смущением, но затем загорелся и его природный талант проявился в лучшем виде. Как и советовал ему Роберт, он, возможно, представил, что подстригает куст роз, хотя голова идальго, да и весь его нынешний облик с трудом могли претендовать на схожесть со столь благородным растением.

– Вы очень изменились, дон Роберт, – сказал Тито.

Казалось, что он был удивлен не меньше Роберта.

– Вот, посмотрите, – с этими словами он поднес к его глазам зеркало в серебряной раме.

Оно было мутным, надтреснутым, но Роберт смог рассмотреть себя как следует.

– Очень хорошо, Тито, – наконец произнес он. – Я доволен.

Первая неделя октября радовала прекрасной погодой. Подходило время ужина, и Софья распорядилась, чтобы подали им пищу в маленькую столовую, выходившую на Патио Кедров. Роберт пришел туда, когда Софья и Рафаэль уже сидели за столом. В ее глазах промелькнуло удивление, но она решила этого не показывать.

– Ты так похорошел, Роберт. Я сейчас распоряжусь, чтобы накрыли и для тебя. – Она взяла маленький ручной колокольчик и позвонила. Появилась Анхелина. – Идальго ужинает с нами. Будь добра, принеси фарфор и столовое серебро. – Софья повернулась к сыну. – Рафи, скажи дяде Роберту – «добрый вечер».

– Добрый вечер, – послушался Рафи, потом хихикнул, опустил голову и начал рассматривать тарелку.

Роберт улыбнулся.

– Ну как, Рафаэль, расскажем про наш секрет?

Софья удивленно вскинула голову и изумленно смотрела то на одного, то на другого.

…Сегодня утром Роберт в одном из двориков встретил Рафаэля. Мальчик настолько удивился изменениям во внешности дяди, что не сразу даже его узнал. Но Роберт мягко с мальчиком обошелся и у того пропал перед дядей страх…

– Мы с Рафи старые приятели, – сказал Роберт. – Мы с ним встречались в Патио де лос Гатос. Этот патио еще не начали разбирать на части. Кажется, твоя армия забыла о его существовании, Софья. Поэтому Рафи и я просиживали там целые часы, разговаривали, и нам никто не мешал, разве что коты.

– Там целый миллион кошек, мама, а может быть и больше. Дядя Роберт говорит, что они там всегда жили. В старые времена слуги их подкармливали, а потом, когда слуг не стало, они кормились крысами, – добавил он таким тоном, будто это само собой разумелось. – Иногда я им носил хлеб и молоко.

Софья улыбнулась, услышав это, но самая обворожительная ее улыбка предназначалась Роберту.

Две недели спустя он обнаружил ее сидящей в бюро.

– Я тебя везде искал. Как ты нашла эту комнату? Чем ты здесь занимаешься? – Он показал на бухгалтерские книги, которые она разложила перед собой на письменном столе.

– Я попала сюда через низкую дверь, что недалеко от кухни. Мне хотелось узнать, куда она ведет. А что касается твоего второго вопроса, то я решила взглянуть на счета.

– Ты умеешь читать? – Роберт был не просто удивлен, а поражен.

– Да, – нетерпеливый жест ее руки говорил о том, что сейчас это не главное. – Роберт, я полагаю, должны быть какие-то доходы от имений в этом году.

– Откуда им быть? – Он сел на стул, которым обычно пользовался Гарри Хоукинс. – Никто не собирал никаких доходов для нашего дома на протяжении нескольких лет. С какой стати им опять начинать платить их? Кстати именно поэтому я и хотел тебя видеть. Из каких источников ты выплачиваешь" жалование всей этой прислуге?

– Я им ничего не платила, но веду аккуратные записи и обещала с ними расплатиться, как только смогу.

– Тито мне так и сказал, – вспомнил Роберт. – Тебя можно назвать героической женщиной, вот не предполагал в тебе этого.

– Ты многого не знаешь, что в доме делается. И не только в нем. – Софья с громким треском закрыла гроссбух. – Например, ты не знаешь, что в Андалузии уже нет французов. Это тебе известно?

Роберт покачал головой.

– Веллингтон в июне оттеснил драгунов на север к Бадахосу и они уже не вернутся. Теперь герильеро смогли вернуться к своей земле. Мне говорили, что в этом году великолепный урожай маслин. Поэтому я и думаю, что доходы должны быть. Может мне заняться их сбором?

– А что ты меня спрашиваешь? Я вижу, что ты достаточно освоилась в этом доме, чтобы никого ни о чем не спрашивать.

– Я всем говорю, что чтобы я здесь ни делала, я делаю по поручению идальго. Значит, мы об этом договорились, я так и думала. – Она посмотрела на него. – А знаешь, седина тебе к лицу. Особенно тогда, когда ты стал поправляться. Роберт, ты снова тот симпатичный мужчина, каким был.

Он принял этот комплимент с едва заметным поклоном и тут же высказал свой.

– А ты Софья стала еще красивей, чем прежде. И куда вся эта грязь подевалась?.. – Он обвел комнату рукой, имея в виду весь дворец. – При помощи мыла и воды ты сотворила чудеса. Но, ни мыло, ни воду нельзя превратить в золото.

– Тебя это беспокоит? – тихо и нежно спросила Софья. – Я думала, ты перестал думать о том, что станет с домом Мендоза?

– Перестал, – признался он. – Пока…

– Что «пока»?

– Пока ты мне не сказала, что после Пабло остался сын и пока я не познакомился с Рафаэлем. Софья, он очень хороший мальчик. После этого мне стало не по себе, что-то вроде стыда.

– Из-за того, что ему нечего будет получить в наследство?

– Да, из-за этого.

– Ах, Роберт. Вот поэтому я и хочу сделать так, чтобы он получил его.

– Ничего не получится. У тебя нет капитала, – снова запел свою старую песню Роберт. – Мы не имеем права ни на золото, ни на серебро, приходящее из колоний. Я передал все права на них. А без этого дом Мендоза – банкрот.

– Не совсем. Ведь осталась еще земля, Роберт? И твои виноградники в Хересе. Повсюду в Андалузии возрождается виноделие, войны же уже нет.

Прищурившись, он пристально смотрел на нее.

– Тебе удалось разобраться во всем этом? – Он сделал жест в сторону полок, забитых гроссбухами и другими документами.

– Ну, не во всем, но во многом. Ведь было же время, когда шерри составляло более половины годового дохода дома Мендозы, – напомнила она ему.

– Это было еще при царе-горохе, когда сравнительно небольшой доход означал большие возможности. А в нынешние времена давно уже не так, Софья. Возродить дом Мендоза с помощью торговли вином – пустая затея. Даже в том случае, если Англия настолько разбогатеет, что сможет опять ввозить вина столько, сколько ввозила обычно. И если Веллингтон вышвырнет Наполеона из Европы и торговля между Англией и Испанией начнет снова процветать, – даже в этом случае этого не хватит.

Софью раздирали противоречивые чувства. С одной стороны она испытывала восторг, когда слушала его, – теперь это был почти тот, прежний Роберт, с другой стороны он говорил ужасные вещи, которые ее всерьез беспокоили. Софье удалось изобразить на лице подобие улыбки.

– Но это же лишь начало, Роберт. Начать же мы в состоянии. Ради блага Рафи, – добавила она.

Роберт поколебавшись немного кивнул.

– Ради блага Рафи, я думаю, можем.

В конце октября Роберт собрался в Херес. Боже милостивый! Как же он волновался! Почему? Потому, видимо, что считал эту поездку чем-то вроде суда над собой. Он хотел, чтобы вместо него поехала Софья.

– Я не могу, – отказалась она. – При чем здесь я? Такие дела нельзя делать женщине. Это доверять вообще никому нельзя. Отправиться туда должен только ты. Там в Хересе должны убедиться в том, что Мендоза живы и в полном здравии.

Он понимал, что она была права. И теперь трясся в старенькой карете, которую где-то раздобыла Софья, по дороге, ведущей в Херес. Правил лошадьми слуга Софьи Энрике. Она одела его в ливрею дома Мендоза, которую тоже где-то умудрилась отыскать. Вместе с ними ехал и Тито, которого Роберт взял к себе в лакеи. Несмотря на царившую повсюду атмосферу возвращения людей к нормальной жизни, Роберт чувствовал себя не в своей тарелке. Его не покидала мысль, что в Хересе над ним состоится нечто вроде суда и суд вершить будет он сам. Сам будет и подсудимым и его обвинителем. А приговор, который он себе вынесет, поставит последнюю точку в решении вопроса, кто он есть: живой нормальный человек или ходячий труп.

Роберт был ошарашен открывшимся перед ним миром. Прозябая семь лет в своем дворце, он, конечно же, в какой-то мере одичал. Да и сейчас в карете он сидел молча, с закрытыми глазами, с опущенными на окнах шторами. Когда он, в конце концов, набрался мужества и поднял их, то увидел сменявшие друг друга мирные цветущие пейзажи Андалузии. Хотя осень уже вступала в свои права, вокруг все было зеленым.

– Гм… Все выглядит так, как и раньше, – недоуменно бормотал он. – Мне казалось, что солдаты…

– Здесь было не очень много боев, дон Роберт. Земля пострадала от запустения, потому, что многие крестьяне ушли к герильеро, – пояснил ему Энрике. – Так что раны здесь зажили довольно быстро.

Роберт кивнул, шире раздвинул занавески и дал волю своим глазам. Он понял, что его возвращение к прежней жизни вошло в новую стадию.

Через четыре дня они добрались до Хереса, где располагались бодеги и виноградники дома Мендоза, лежащие на высоких меловых взгорьях, окружавших город.

– Давай туда, к этому зданию, вот там, – сказал Роберт Энрике.

Главное здание выглядело по-прежнему: крепость, возвышавшаяся над городом, выложенная из желтого камня и фасадом смотревшая на шпили многочисленных церквей. Когда они въехали на небольшую площадку перед главными воротами дома, Энрике натянул поводья. Тито выскочил из кареты и встал у ее двери. Он протянул Роберту руку, желая помочь ему, но идальго на этот жест внимания не обратил. Было три часа пополудни, время сиесты, – никого не было видно и стояла тишина. Доносилось лишь журчание маленького водопада, скрывавшегося за ветвями раскидистого дуба.

Роберт в здание войти не решался. Его трясло, он обливался потом и повинна в этом была не только жара. Что делать дальше? – крутилась в голове у него паническая мысль. Как я вел себя здесь раньше, до того как отстранился от всего? Подойти к дверям и позвонить? Нет, не то. По крайней мере, не следует делать это самому. Раньше он бы послал слугу, тот разбудил бы всех и доложил бы им о приезде хозяина. Хотя, быстрее всего, они были бы извещены об этом заранее, и уже готовы были бы к его приезду. Ну а сейчас? Надо было что-то делать, а не стоять и пялиться на свои владения, как баран на новые ворота.

Роберт повернулся к Тито и хотел было его послать в дом, но двери главного входа вдруг открылись и из них вышел молодой человек, на ходу натягивая на себя синий сюртук. Человек сбегал по широкой лестнице прямо к ним.

– Матерь Божья, да неужто это Вы, идальго? Моя жена сказала мне, что это вроде вы приехали, а я ей не поверил, – он потянулся к руке Роберта, схватил ее в свои и стал целовать. – Добро пожаловать, дон Роберт. Я знал, что вы приедете. Сейчас я, правда, не готов, это так неожиданно, но хвала Деве Марии и всем святым…

Роберт таким приемом растрогался до глубины души и даже чуть не прослезился. Боже милостивый, не может же он реветь при всех как баба. Он скрыл свои чувства под маской грубой неприветливости.

– Кто вы, черт возьми такой? Где Руэс?

– Вы меня не признали, идальго? Меня зовут Федерико Руэс. Мой отец был здесь управляющим, пока в позапрошлом году не умер. Я видел вас в Кадисе шесть лет тому назад. Я тоже там работал, неужто не помните?

Роберт, конечно, не мог его помнить, но все равно кивнул головой.

– Да, да, помню. Кадис, 1805… Год Нельсона и Трафальгарской битвы, год погребения… – Вы сказали, что ваш отец умер? – Роберт был смущен.

– Это так, идальго. Два года тому назад. Я был в горах с герильеро, с Хуаном Санчесом, но когда отец помер, вернулся сюда. Больше здесь за всем хозяйством некому присматривать. – Он, наконец, справился с пуговицами своего сюртука и теперь стоял перед хозяином чуть ли не навытяжку. – Но не надо стоять на солнце, дон Роберт. Пожалуйста, зайдите в дом, мой дом – ваш дом. – Руэс широким жестом пригласил их подняться по ступеням.

Его молодая жена, которая из окна своей спальни следила за развитием событий, уже ждала их. Она тоже поцеловала Роберту обе его руки и отослала Тито и Энрике на кухню в компанию слуг. Затем, раскрыв двери гостиной, пригласила обоих мужчин войти и сама последовала за ними. Еще один слуга, оставшийся без отдыха, дарованного сиестой, появился с тарелками инжира, фиников и миндаля в сахаре в руках.

Федерико наполнил бокалы палевым амонтильядо и на серебряном подносе предложил Роберту. Когда все уселись, Федерико поднял свой бокал первым – он как-никак был хозяином этого дома. – За ваше здоровье, дон Роберт и за ту радость, которую вы доставили нам своим приездом.

Роберт выпил вина и попробовал фруктов. Жена Федерико, которую звали Марисоль, еще немного посидела, потом, извинившись, оставила их одних. Пора было поговорить о деле.

– Вы занимались вином все это время, пока я… пока я был нездоров? – спросил Роберт.

– Все время, – ответил Федерико. – Но мало, потому что большинство работников воевали с драгунами. В тот год, когда умер отец, мы смогли осилить меньше, чем две тысячи батов. Столько же было и в прошлом году. В этом году мы имеем пять тысяч, только… – Он запнулся.

– Ну, в чем дело, продолжай, парень. Что «только»?

– Только мы ничего не можем с этим вином сделать, дон Роберт. Мы храним его здесь, в Хересе. Склад в Кадисе битком забит. Ведь четыре года не было морских перевозок, идальго. Но теперь вы здесь и я полагаю… – Он выжидательно посмотрел на Роберта.

Мендоза понял, в чем состояла причина столь радушного и гостеприимного приема, той радости, с которой его здесь встретили. Он являлся для них каналом сбыта, транспортным средством, без которых никакая торговля немыслима. Семья Руэс прекрасно и без него могла произвести хереса сколько угодно, но отправлять его в Англию она без Мендозы не могла.

– Ты что-нибудь слышал о моем брате Лиаме? – спросил Роберт Федерико.

– Ни единого слова, идальго, уже больше двух лет. У нас ходят слухи, что в Лондоне дела идут – хуже некуда. Даже сейчас английские корабли доходят до Кадиса, а в порт зайти не могут. Говорят, что Англия правит морями, но что с того, если драгуны не дают нам торговать?

– Это очень плохо, парень, что драгуны нам мешают. – Роберт говорил медленно, давая себе время подумать. – Идем, покажешь мне бодеги. А что нам делать дальше, поговорим после того, как я на них взгляну.

Федерико Руэс был управляющим на бодегах Хереса – это было традицией их рода виноделов. Бодеги, в которые помещали вино на период спячки, блистали чистотой. Бочки были аккуратно и надежно составлены одна на другую, что позволяло обеспечить соблюдение особого способа тройного розлива. О каждой бодеге имелась информация, которую скрупулезно собирали на протяжении не одного столетия. Роберт осмотрел хранилище, выслушал объяснения молодого Руэса, изредка кивал, говорил сам мало, в основном слушал.

Из головы его не выходил его брат Лиам. Он являлся ключевой фигурой в торговле вином с Англией, а он с ним не общался уже больше шести лет, прошедших со дня их последней встречи в Кадисе. Он предполагал, что какие-то отношения между Лондоном и Хересом должны были сохраниться. Отправляясь в Херес, он рассчитывал встретиться с управляющим и поговорить о том, как восстановить получение прибыли от торговли вином, по праву принадлежащей Кордове. Но, прибыв на место и осмотревшись здесь, он убедился в том, что ситуация стала в Хересе иной.

– Хорошо, – сказал он, осмотрев последнюю бодегу, которая носила название «Ла рейна». – Славно ты поработал, Федерико. Теперь нам надо пойти в дом и кое о чем потолковать.

– Да, идальго, но вы можете уделить мне еще немного времени?

Роберт кивнул.

– Мне хотелось бы предложить вам попробовать кое-что вот из этого бочонка.

Он подошел к стоявшей на полке миниатюрной бочке с краником и, открутив его, нацедил в кружку вина янтарного цвета. Роберт принял от него кружку и пригубил вино. Оно было сладким, но не этим отличалось от других вин. Его мягкий и терпкий вкус, как бархатом обволакивал небо. Это был самый нежный Херес, какой когда-либо приходилось пить Роберту.

– Поразительно. Ты его сам приготовил?

– Да, дон Роберт. Я проводил опыты с новым сортом винограда, который мой отец посадил в тот год, когда я родился. Он называется «Педро Хименез». Это белый виноград и, что главное, он может расти на слабых почвах и при этом давать обильный урожай.

– И это вино из этого самого «Педро», или как бишь его?..

– Не совсем, дон Роберт. Все дело в мусте, виноградном сусле. Если начать его крепление чуть раньше и добавить коньяку еще до завершения ферментации, получится вот это… Я не знаю, как его называть, идальго.

– Молоко, – вдруг вырвалось у Роберта. – Это – материнское молоко. А много его у тебя?

– Всего лишь батов двести, не больше. Я начал заниматься им уже несколько лет назад, но война… сами понимаете.

– Да, да, конечно, – Роберт допил свое «молоко», отставил кружку и направился к дому.

Перед тем, как войти в дом, они большими щетками, висевшими тут же, смели с обуви и одежды мел. Пройтись по бодегам Хереса и не запачкаться в мелу, было просто невозможно.

– Теперь в ваших волосах мел не заметен, дон Роберт, – произнес молодой человек. Потом, поняв свою оплошность, залился краской. – Я имел в виду…

– Я понимаю, что ты имел в виду, – улыбнувшись, сказал Роберт. Ему нравился этот молодой винодел, хотя он и был чуточку фамильярен. Наверное, Испания за последние годы воспитала новый тип людей. Люди, боровшиеся против французов, шли в бой, сознавая свое равенство с теми, кто на социальных ступенях стояли выше их. Значит, так тому и быть. Может это совсем неплохо.

Марисоль их ждала. Для идальго на сей раз она предусмотрительно приготовила большее количество еды и питья. Для Роберта нашлась и великолепная комната в доме, так что условия пребывания в Хересе мало чем отличались от тех, которые были заверены раньше. Он заявил, что хотел бы отдохнуть до ужина. Поднимаясь по лестнице, он ощущал на спине сверлящий взгляд молодого человека.

О делах заговорили лишь на следующее утро.

– Я могу предложить тебе одно простое решение, – начал Роберт. – Я напишу Лиаму и узнаю от него, в состоянии ли он прислать в Кадис корабли. Но даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, на это потребуется несколько месяцев. Ты сможешь выдержать столько времени и продолжать дело?

– Да, идальго. Это будет непросто, – у меня очень мало денег, а людям надо платить. Слава Богу, мы закончили работать с урожаем этого года, и теперь нам не потребуется много работников. Но бочкарей ведь не выгонишь. Мы используем зимние месяцы для того, чтобы изготовить побольше бочек, иначе на следующий год нам придется выливать вино на землю.

– Попытайся как-то выйти из положения, – выслушав Фредерико, сказал Роберт. – Это все, что я могу тебе предложить, но если тебе выжить удастся, есть надежда, что положение значительно улучшится.

Роберт колебался.

– Может быть… я смогу предложить тебе гораздо выгоднее дело.

На столе в той комнате, где они беседовали, стояла стеклянная бутыль, в которой обычно приносили вино из бодеги.

– У меня возникла одна идея. Твое новое вино – «молоко», я предлагаю отправлять в бутылках, а не в бочках, как раньше. И на каждой бутылке должен стоять сорт вина.

– Зачем на каждой бутылке, идальго? – молодой человек еще не совсем понимал, о чем шла речь. – Что мы этим добьемся?

– Имени. Представь себе, что во всей Англии люди станут пить вино не из каких-то безымянных бурдюков, какое-то там амонтильядо или олоросо, или вино без названия? Что, если они будут точно знать, из какого города это вино, где был выращен этот виноград, из какой бодеги? А главное, кто его производит? Сделай милость, дай мне листок бумаги, перо и чернил.

Федерико принес то, что просил Роберт и уселся за стол у окна. Он обмакнул перо в чернила и нарисовал контуры дерева, напоминавшего дуб, а на нем – силуэт птицы.

– Эта птица-коноплянка, – пояснил Роберт. – Здесь в этой местности, они водятся. Но надо найти художника, который ее нарисует как следует, чтобы она была похожа на коноплянку. А теперь под нашей картиной поместим следующее – он написал слово «Мендоза» большими буквами. Затем, помедлив, поставил дефис и подписал еще одну фамилию – «Руэс». Под этим двойным именем он написал уже другими буквами – «молочный херес».

– Последние слова должны быть написаны по-английски, – продолжал разъяснять Роберт. – Ну, парень, что ты обо всем этом думаешь?

Федерико уставился на листок в полном изумлении.

– «Мендоза-Руэс». Мое имя рядом с вашим.

– А ты знаешь историю, как две семьи объединились для организации общего дела? – спросил его Роберт.

Федерико отрицательно покачал головой.

– Раз нет, так я тебе ее как-нибудь расскажу ее. Так что ты думаешь о том, чтобы назвать твое новое вино – «молочный херес»?

Лицо Федерико расплылось в широкой улыбке.

– Мне это название очень нравится, идальго.

– Мне тоже. Теперь осталось подумать над тем, как доставить вино из Кадиса в доки Тилбери.

Карета мягко катилась по дороге на северо-восток qt Хереса. Роберт не смотрел в окно, а сосредоточенно думал о результатах поездки. Когда он, наконец, очнулся от своих размышлений, то повернулся к Тито.

– Где мы?

– Возвращаемся в Кордову из Хереса, идальго. Как вы помните мы ездили в Херес осматривать бодеги и виноградники.

– Я это помню, дружище. Что я, по-твоему, уже совсем свихнулся, что ли? Со мной теперь все в порядке, Тито. Когда ты, в конце концов, в это поверишь?

– Я знаю, идальго, что у вас с мозгами все в порядке, я только подумал…

– Да, да. Хватит волноваться по пустякам, Тито. Лучше скажи, где мы находимся?

Слуга выглядел обеспокоенно.

– Мне эти места не знакомы, дон Роберт. Я никогда здесь раньше не был.

Роберт не стал ничего говорить, но поморщился от досады. За окном кареты проплывали не говорящие ему ничего места. В лучах клонившегося к закату солнца, виднелись округлые зеленые холмы, оливковые деревья, все как один пригнутые в одну и ту же сторону из-за преобладавших здесь ветров, несколько запоздалых маргариток на обочине, боровшихся за то, чтобы их не раздавили копыта лошадей или колеса проезжавших экипажей – в общем так мог выглядеть любой уголок Андалузии.

– Послушай, – обратился Роберт к Тито. – Ты не заметил на вершине холма большой монастырь?

– Монастырь? Я не знаю никакого монастыря, дон Роберт.

– Не знаешь, так узнаешь, потому, что монастырь здесь есть. – Роберт высунулся из кареты и крикнул вознице.

– Энрике, вон там поверни налево. Мне хочется заехать в ту крепость, что на холме.

Энрике натянул поводья и карета послушно свернула налево. Роберт откинулся на спинку сиденья и постукивал пальцами по коленям. Его наморщенный лоб говорил о том, что он снова находится во власти своих раздумий.

– Прошу меня простить, но брата Илии уже давно нет с нами, – сказал монах встретивший их на въезде в монастырь.

Значит, Илия умер. А жаль, не то Роберт обязательно спросил бы его о Наполеоне, о том, как он теперь к нему относится после тех рек крови, которые по его милости были пролиты в Испании лишь для того, чтобы подчинить эту страну его упрощенным представлениям о ней. Но приехал он сюда не только из-за брата Илии.

– Скажи мне, брат, – снова обратился Роберт к монаху, – здесь ли брат Гарри Хоукинс? Карлик?

Молодой монах улыбнулся.

– О да, сеньор, я понимаю. Многие люди приходят и приезжают сюда посмотреть на нашего святого. Его имя у нас – брат Франциске. Но не знаю, сможет ли он увидеться с вами сегодня. Он плохо себя чувствует, он болен сеньор. И уже поздний час. Может, вы заедете в другое время?

– Нет, я не могу. Скажите ему, что я здесь. Мое имя Роберт Мендоза. Я думаю, что он будет благодарен вам за эту новость.

Может все дело было в прозвучавшей фамилии, но монах тут же бросился выполнять поручение. Вернулся он очень быстро.

– Брат Франциско хочет встретиться с вами, сеньор. Он в саду.

Роберт пошел вслед за монахом через тот самый сад, где ему уже пришлось один раз побывать лет девять назад. Гарри сидел на солнце под фруктовыми деревьями на каком-то странном сооружении, напоминавшем кресло на колесиках. Они обменялись рукопожатиями, но не расцеловались, как испанцы – оба оставались англичанами. Монах, который проводил Роберта, принялся поправлять подушки под огромной головой карлика, но делал это так медленно – его брало любопытство, что Гарри вынужден был отправить его нетерпеливым жестом руки.

– Все в порядке, мне удобно, благодарю тебя. Оставь нас, брат, мне нужно побеседовать с идальго.

– Вот так, Гарри, – сказал Роберт, когда они остались одни.

– Так, мистер Роберт. – Наступила тишина, пока ее не нарушил Гарри. – Я рад видеть вас, сэр. Я молился о вас каждый день.

Карлик рассматривал его и Роберт был уверен, что этот Гарри Хоукинс читал его мысли и знал все его страдания на протяжении этих шести лет. Знал он и то, кто способствовал тому, чтобы он, Роберт, вышел из того жуткого состояния, в которое сам себя и загнал.

– Пути Господни всегда приводят к высшему добру, – пророчески произнес брат Франциско.

Роберт уже открыл рот, чтобы что-то сказать наперекор этим теологическим размышлениям вслух, но слова замерли у него на языке. Что-то поражало его в странном человечке, который когда-то был Гарри Хоукинс, а теперь братом Франциско. Он стал не от мира сего.

– Гарри, можно мне к тебе обращаться по-старому. Мне трудно привыкнуть к твоему новому имени.

– Конечно, можете, мистер Роберт. Садитесь на скамеечку вот туда. А я подъеду к вам поближе. – Он произвел какие-то манипуляции с колесиками тележки и легко перекатился на ней через протоптанную дорожку. – Умная машинка, не так ли? – показал он на нее рукой. – Один из братьев, который был в миру плотником, смастерил ее для меня, когда после лихорадки у меня отнялись ноги.

– Несколько лет назад мне сказали, что ты заболел. Об этом мне сообщила донья Мария… – Роберт прикусил язык.

Он не был готов к тому, чтобы поведать Хоукинсу о ее визите во дворец в период бытия его ходячим трупом и о принесенном ею письме от Гарри.

– Она приходила сюда ко мне и разговаривала со мной после того, как встретилась с вами. И я стал еще усерднее молиться за вас. Примерно тогда мне и отказали ноги.

– А что у тебя за болезнь, Гарри?

– Лихорадка, которая то приходит, то уходит и сильный кашель. Но сегодня он меня так не мучает. Что-то там с моими легкими не в порядке, так мне сказал брат-лекарь. Не о чем беспокоиться, сэр. Когда Бог возжелает призвать меня, значит, так оно и будет.

– Я думал, что мое время пришло уже несколько лет назад, – сказал Роберт. – Хотя, может быть, это и не так…

– Нет. Я всегда знал, что вы еще не выполнили своего предназначения. Вот поэтому я и молился так усердно, чтобы Господь Бог предоставил вам еще один шанс.

– Шанс для чего, Гарри?

Карлик помрачнел.

– Мистер Роберт, я знаю, что есть что-то такое, чего вы не можете не сделать, это очень важная вещь, я уверен. Это касается дома Мендозы. Но большего я вам сказать не могу.

– Гарри, ты – ясновидящий? Что-то вроде предсказателя?

– Боже меня упаси, мистер Роберт. Предсказание судьбы – тяжкий грех. У меня это по-другому. Если очень внимательно прислушиваюсь, то иногда слышу, что Господь Бог или Матерь Божья мне рассказывают.

– Понимаю. Хотя нет, не понимаю. Это выше моего сознания, Гарри. Ты ведь меня слишком хорошо знаешь.

– Да, мистер Роберт, я вас знаю. Скажите, мистер Роберт, что Вас привело сегодня ко мне?

– Я проезжал мимо и подумал, что… – Быстро произнес эти слова Роберт и замолчал. Все это было неправдой. – У меня вдруг появилось непреодолимое желание тебя видеть, Гарри. Что-то такое, чему я так просто не мог сказать «нет». Мы ехали в Кордову, возвращались из Хереса, и мне это внезапно пришло в голову. Где-то на дороге, примерно в получасе езды отсюда. Я подумал, может отложить этот визит, но мы проехали еще немного и вдруг я увидел на холме монастырь. Вот я и здесь.

Гарри улыбнулся.

– Пути Господни неисповедимы, как я уже говорил вам сегодня. – Налетел легкий бриз, возвещавший конец дня, Гарри плотнее укутал ноги пледом и расправил его на коленях. – Мистер Роберт, вы нашли тот камень? Тот, что в комнате со знаком на стене?

– Да. Так это ты перевел с древнееврейского?

– Не совсем так. Дон Доминго обнаружил это послание. Он мне всегда говорил, что это было чистой случайностью, но мне кажется, он откопал в фамильных записях какое-то упоминание об этом. Он вполне это мог, так как часто их перечитывал. Для чего тогда ему понадобилось взламывать пол? Короче говоря, он разыскал меня, дал мне взглянуть на эту писанину и спросил, не мог ли я ее перевести. Я же появился на свет на Кричард Лэйн и он полагал, что Бенджамин мог научить меня древнееврейскому.

– Насколько мне известно, мой отец был последним из Мендоза, который умел читать по-древнееврейски, – сказал Роберт. – Я не могу, да и Лиам тоже.

Роберт следил, не попадется ли Гарри на удочку намека о родстве, но тот не попался.

– Я знаю это. Я сказал дону Доминго, что сам не могу, но знаю одного человека, который может это перевести. А также то, что он внушает доверие и можно было не опасаться, что дело дойдет до инквизиции. Я сделал копии этих записей и показал их брату Илие. Не очень многие в Испании знают древнееврейский, но брат Илия был очень образованным. Но перевод нам не помог. Никаких сокровищ мы не обнаружили. Да у нас и не было таких намерений. Тогда дон Доминго и я просто-напросто выбили испанский перевод на том же камне, только расположили надпись ниже и снова поставили камень на прежнее место. Потом, когда с Вами все это случилось, мне показалось, что вы можете пожелать заняться розыском этих сокровищ, и я решил вам написать.

– Что ты имел в виду, упоминая «пути древних», которые якобы смогут помочь дому? – спросил его Роберт.

– Я не могу с уверенностью сказать, сэр. Но ведь написаны были эти слова на древнееврейском. И мистер Бенджамин и вы сами… – он не закончил.

– Ты же не испытываешь ненависти по отношению к евреям? – негромко спросил Роберт. – Так вот, если это так, ты – единственный католик, который такого чувства не испытывает.

– Мне о других ничего не известно, сэр. Но я не могу возненавидеть то, во что верили мистер Бенджамин, вы, мистер Лиам, даже, если считаю это заблуждением.

– Верили… Может быть, это моя беда, Гарри, но мне кажется, что я и не знаю толком, верю ли я во что-то или нет?

– Вы поверите, мистер Роберт, я уверен в этом. Роберт улыбнулся. – Ты считаешь, что твои молитвы рано или поздно превратят меня в католика?

Гарри не принимал его легкомысленного тона.

– Я не могу сказать, что именно они могут сделать для вас, сэр. Только моя задача – молиться, а ваша заниматься другими делами.

– А ты знаешь, какими именно?

– Нет, не знаю.

– Гарри, послушай. Есть один мальчик, очень милый мальчик. Сын Пабло Луиса, который появился на этот свет уже после того, как его бедняга отец отправился на тот свет.

– О, значит у дома есть наследник? – до ушей улыбнулся Гарри.

– Да. При условии, что ему будет, что наследовать. В данный момент это выглядит сомнительно.

– Вы должны найти эти сокровища, сэр, тогда все будет в порядке. Я в этом уверен.

– Да нет никаких сокровищ, Гарри. Нет даже пещеры.

Карлик нахмурился.

– Ах, да. Я тут немного подумал над всем этим. Мне пришло в голову, мистер Роберт, что поискать следовало бы в том месте, где находилась прежняя сокровищница.

– В переходе к этой комнате, где сейчас бюро?

– Нет. В комнате у Патио де ля Реха. Часть дворца была построена гораздо позднее. Меньше века тому назад. До этого на месте юго-восточного крыла был сад. После того, как пристройка была закончена, большая часть сада оказалась ею занятой. А то, что осталось, решили назвать Патио де ла Реха. Этот внутренний дворик обязан своим названием железной двери, закрывавшей маленькую пещерку в скале, которая прежде служила тайником для хранения драгоценностей.

– Я не знаю, – с сомнением в голосе проговорил Роберт. Он сейчас вспомнил тот патио, который имел в виду Гарри. Маленькую пещерку пещерой не назовешь. – Я абсолютно уверен, что там ничего нет.

Роберт замолчал, потому что карлик внезапно зашелся в кашле.

– Гарри, что с тобой? Тебе плохо? – Роберт постучал его по спине, но он еще долго кашлял, пока приступ не отошел.

– Простите меня, мистер Роберт, – проговорил человечек, когда, наконец, смог говорить. – Трудно мне от кашля удержаться, ничего не могу с собой поделать.

Приступ измотал его, он тяжело дышал.

– Может помочь тебе добраться до кельи? – спросил Роберт.

– Нет необходимости, сэр. Сюда сейчас придет брат-лекарь. Настало время вечерней молитвы, он всегда в это время отвозит меня в церковь.

Роберт увидел, что и правда, к ним направлялся один из монахов. Он был высоким, стройным, таким же когда-то был брат Илия.

– Мне было неприятно узнать, что брат Илия умер, – пробормотал он, обращаясь к карлику.

– Умер? Кто вам это сказал?

– Монах у ворот сказал, что он, дескать… что его больше нет с вами. Я предположил, что… – Роберт замолчал, чувствуя некую неловкость.

Большая голова карлика отчаянно завертелась, выражая решительный протест.

– Он не умер, сэр, он ушел от нас.

– Ушел? Вот уж не думал, что монах имеет право просто взять и уйти. А как же его обет верности?

– Брат Илия – особый случай, сэр. Он… – Хоукинс не договорил, так как брат-лекарь уже подходил к ним. – Вы не хотите пойти к вечерне, мистер Роберт? В нашей церкви есть место для мирян.

– Нет, Гарри, я не пойду. Береги себя. Я постараюсь заглянуть к тебе, если доведется быть в этих местах.

Гарри узнал об этом позже, едва пробило восемь. Монахи заканчивали вечернее богослужение и «Сальва Регина» еще отдавалась на хорах монастырской церкви. Святой брат Франциско, сидевший в своей коляске вдруг замер и обращенная к Иисусу Христу латынь застыла на его губах. Нечто ужасное произошло во дворце Мендоза. Дева Мария, взывал Гарри, защити моего брата и наш дом.

 

17

У главного входа Роберта встречала Анхелина. Он сразу же догадался; во дворце что-то случилось. Ее волосы были в беспорядке, по щекам текли слезы.

– Что произошло? – спросил он.

– Они ушли, идальго. Гитанита и ее сын, они оба пропали.

– Как они могли уйти? Что ты говоришь? – Роберт пытался побороть надвигающийся на него ужас и справится с тошнотворным страхом, который его охватил.

Нити, связывающие его с действительностью, были еще такими слабыми, что свалиться в пропасть ему ничего не стоило. И если Софья надумала его оставить, то он полетит туда и уже никогда из нее не выберется. Стоп, хватит об этом. Надо выслушать Анхелину и узнать, наконец, в чем дело.

– Три дня назад, вечером, мальчик куда-то пропал. – Анхелина держала в руках черную шелковую косынку, постоянно ее теребила своими огрубевшими руками и раскачивалась сама в отчаянии, как маятник.

Роберт запустил пальцы в волосы, потряс головой.

– Анхелина, ты говоришь, что Рафаль куда-то убежал?

– Мама моя! Да нет же, идальго, его забрали.

– Кто забрал? Боже правый, женщина, да у тебя ум за разум заходит! Где донья Софья?

– Я же говорю, – продолжала голосить она. – Гитанита ушла. Сначала она, как безумная, носилась по всему дворцу, плакала, звала его. А потом, ой идальго! Она вдруг перестала плакать, вся аж одеревенела, как мертвая, я даже испугалась. Потом пошла к себе наверх, побыла там и опять спустилась вниз. Идальго, это была цыганка! Настоящая цыганка, идальго. Не такая, какой она была, когда пела, а настоящая. Одета как они, волосы как у них. Я ее не признала, вы бы ее не признали, ее собственная мать бы…

– Ясно, Анхелина. Что мне не ясно, так это где она сейчас.

Анхелина снова запричитала.

– Я не знаю. О, Святая Дева, защити нас. Не знаю я, где она и где ребенок не знаю тоже. – Она всхлипывала и вытирала глаза косынкой.

Роберт повернулся и посмотрел на карету, которая все еще стояла в Патио дель Ресибо. Насколько ему было известно, других во дворце не было, как и не было лошадей. Они давно перевелись здесь.

– А что, донья Софья пешком отправилась?

– Нет, дон Роберт, – сквозь слезы бормотала Анхелина. – У одного из садовников она взяла ослика. Боже мой, на ослике по улицам, как какая-то замухрышка. Вся Кордова уже думала, что проклятье с этого дома снято. А теперь они все узнают, что это не так. Дворец Мендоза проклят и все мы, кто здесь служит прокляты, это я виновата, я…

– Хватит реветь. Держи себя в руках, никто нас не проклинал, черт нас возьми. Нас обобрали, ограбили и эти похитители об этом пожалеют.

Теперь он все понял, он знал, что произошло. Софья ушла. Но она ушла не от него. Она его не бросила, а ушла на поиски сына. Цыгане похитили Рафаэля в надежде получить за него выкуп, сорвать большой куш. И она отправилась в Триану за ним. Софья одна, против целой цыганской орды – это было безумием. Ей никогда не побороть их без его поддержки. Кровь его забурлила, жажда мести, ярость охватили его, придали силы.

– Теперь скажи мне точно, когда она уехала? В какое время?

Едва взглянув на него Анхелина перестала плакать… Его белые волосы оставались прежними, темно-карие глаза теми же, но лицо, его лицо изменилось. Теперь перед ней стоял смелый, волевой, решительный идальго. Таким она его ни разу не видела, но ей говорили, что он был таким прежде.

– Через час после того, как мы поняли, что мальчика похитили, дон Роберт. Это было в субботу, вечером, часов в девять.

– Три дня назад, через несколько часов после того, как я уехал от Гарри Хоукинса. Думать, думать… Чтобы на осле добраться до Севильи, ей нужно дня четыре, не меньше. Сейчас ее там еще нет. Будь у него хорошая лошадь, он мог бы быть там часов через двадцать, может быть и раньше. Хорошая лошадь… Тех, которые были впряжены в карету, Энрике уже увел в конюшню, да разве это были скакуны? К тому же они устали.

– Анхелина! Отправь Энрике в городские конюшни. Скажи ему, что мне нужен самый резвый конь. – Роберт побежал наверх к себе, отдавая на ходу распоряжения. – И вот еще что, пусть разыщут мое седло с нашими инициалами на луке.

Она некоторое время стояла и смотрела на него, словно завороженная его энергией и изменившимся внешним видом, затем развернулась, как линейный корабль под всеми парусами, готовый дать залп из всех орудий.

– Да, идальго, сию минуту. Все будет сделано, как вы приказали.

Роберт мчался к себе в комнату едва касаясь ногами пола. Он давно не брал их в руки, но знал, что из комнаты они никуда не могли деться – два пистолета лежали на своих местах.

Стайка чумазых оборванных ребятишек играла на открытой поляне между холмов, где цыгане иногда отмечали свои праздники. Дети едва взглянули на проходившую мимо них Софью. С черными распушенными волосами и золотыми серьгами в ушах, в домотканной блузе и юбке, с накинутой на плечи шалью она ничем не отличалась от постоянных обитательниц Трианы. Софья присмотрелась к детишкам, но Рафаэля среди них не было. Впрочем, она и не ожидала увидеть его с ними, уж очень легкомысленно было бы так поступить похитителям. Опустив голову, она вошла в пещеру табора Зокали.

Софья успела забыть, каким узким и низким был этот вход в пещеру, а сколько в нем было копоти от множества костров и очагов!.. С трудом она добралась туда, где проход расширялся, образуя большое помещение служившее комнатой.

Спиной к входу, за ветхим столом о трех ногах сидела какая-то женщина. Она раскладывала карты. Ее вполне можно было бы принять за Фанту, но это была Терезита – жена Зокали. Софья узнала ее по характерному изгибу плечей. В углу кормила ребенка еще одна цыганка, помоложе. Она подняла глаза на Софью, на ее лице на мгновение отразилось удивление. Она тут же опустила глаза и ничего не сказала. Звали ее Инмакулада, Софья хорошо помнила ее – они выросли вместе и друг к другу относились хорошо. Глаза Софьи искали Зокали, но его не было видно. Софья увидела Хоселито, но ни он, ни с полдюжины остальных цыган ее не заметили, кроме кормящей матери – Инмакулады.

– Да будет благословлен костер, – поздоровалась Софья. Все дружно повернулись в ее сторону и стали ее разглядывать. – Я пришла сюда и ищу моего отца по закону рома. Где Зокали?

Полуобернувшись на нее пристально глядела Терезита, ее пальцы, перебиравшие карты, замерли.

– Мой муж умер три года назад. Истинная дочь пришла, чтобы похоронить его, – сказав это, она сплюнула на земляной пол.

– Я этого не знала, – Софья повернулась к Хоселито.

Она мгновенно взвесила возможные последствия этой ошибки, но она чувствовала, что поступает верно, – никто другой, кроме него не мог быть предводителем табора. Сделав шаг к нему Софья упала перед ним на колени.

– Я пришла сюда искать справедливости у предводителя моего табора, как это принято у рома по их законам.

– У тебя нет табора, ты покинула этот огонь.

По его тону Софья поняла, что она, верно, определила, кто является предводителем табора после смерти Зокали.

– Я дочь этого огня, у меня есть право быть выслушанной вами, – заявила Софья.

– Когда-то у тебя было такое право, но ты лишилась его, покинув нас.

Хоселито потянулся за кувшином с вином, но пить не стал. Он не отрывал взгляда от Софьи.

– Я не убивала своего ребенка, – Софья понимала, что инициативу терять нельзя. – Клянусь именем Сары-ла-Кали.

Терезита презрительно фыркнула. Она собрала карты и принялась их тасовать, не сводя глаз с этой непрошеной гостьи.

– Раньше надо было говорить об этом, ты же ушла, как чужачка, как шлюха. Ты и есть шлюха, – в словах Терезиты была неприкрытая ненависть.

Софья не стала ей отвечать. Терезита всегда ее ненавидела. Софья не представляла, на кого в таборе она могла положиться. Ее авторитет среди герильеро для цыган ничего не значил. Война против французов была кампанией, которую вели чужаки между собою. А они, цыгане, в ней участия не принимали. Она смотрела на Хоселито, он оставался единственной надеждой, на которую ей приходилось рассчитывать. Но и Хоселито к ней по-человечески не относился прежде.

– Разве я пришла бы сюда, не будь у меня серьезной на то причины? Я не убивала свою дочь Сару.

– Мы можем тебе поверить, у нас есть для этого основания, – признался Хоселито.

– А что Пако рассказал вам, как все произошло?

– Мы не говорим о нем, – Хоселито поднял руку, призывая ее молчать.

– Ей нет здесь места, – раздался мужской голос откуда-то из полумрака пещеры. – Это по закону рома.

– Я здесь решаю, что против закона, а что нет, – твердо произнес Хоселито. – Она пришла сюда по своей воле, у нее должна быть причина.

Он поднял кувшин, сделал несколько глотков и утер рот рукой.

– За тобой ходит смерть, – сказал он. – Карлос мертв, твой ребенок тоже.

Софья почувствовала, как кровь отхлынула у нее с лица. Ей показалось, что она свалится в обморок, но потом сообразила, что речь шла о маленькой Саре, а не о Рафаэле. Значит ему известно о Карлосе.

– У Карлоса был свой путь в жизни, свое предназначение и он следовал ему, – ответила Софья. – Мы все должны подчиняться судьбе.

Хоселито ничего не сказал, а по-прежнему смотрел на Софью. Потом кивнул.

– Это правда. Можешь сесть, я выслушаю тебя.

Софья села на корточки и оперлась на стену. Ей когда-то приходилось много так сидеть, отвыкнуть она не успела. Танцующие языки пламени, длинные подвижные тени, спертый вонючий воздух – все здесь было как прежде. Эта привычная обстановка придала ей уверенности. Когда она говорила, ее голос ничем не выдавал переполнившего ее отчаяния.

– Братья и сестры, я пришла к вам потому, что мне причинили большое зло.

– Обожди, – прервал ее Хоселито. – Мы не можем разбираться с твоим новым несчастьем, пока не улажены наши прежние раздоры. Ты покинула табор.

Софья ждала такого поворота событий, поэтому у нее был заготовлен ответ.

– Пако сказал, что я убила Сару и каждый из вас ему поверил. Но убил ее он. Пако швырнул ее через всю пещеру, и она размозжила себе голову о стену.

Уже прошло столько лет, но вспоминая ту ночь, Софья вновь почувствовала боль в душе и в ее сердце вспыхнула ненависть к этому человеку, до сих пор остававшемуся ее мужем.

Хоселито кивнул.

– Теперь мы это знаем. Что делать с твоим мужем, тоже знаем. А с тобой?

– Она – подлая чужачка и шлюха, – проворчала Терезита.

– Тише! – рявкнул Хоселито. – Придержи язык, – он снова повернулся к Софье. – Ты верила в законы рома?

– Я верила в них, как только могла, как мне позволяло мое предназначение. Я не предавала огонь табора, клянусь, что никогда, ни одному чужаку ничего не рассказывала о нас, цыганах.

– Ты не предавала наши знаки?

– Ни за что, – продолжала отрицать Софья.

– Ты никогда не рассказывала чужакам о «больших фокусах» или о снадобьях, обвиняла ли ты цыган?

– Никогда – и в этом клянусь.

Невидимый голос произнес из темноты.

– Она предавала музыку, она пела за деньги.

Сейчас Софья узнала этот голос. Он принадлежал Томасу, брату Зокали. Он ее всегда недолюбливал. Впрочем, ее все недолюбливали, за исключением Фанты, Карлоса и, пожалуй, Зокали.

– Это все Пако, он заставлял петь меня за деньги, – сказала она. – По его милости я могла или петь или стать шлюхой.

Хоселито вернулся к главному.

– Ты не убивала ребенка?

– Нет, – повторила она.

– Хорошо. Но ты сбежала, ты покинула наш огонь – для чего ты пришла сейчас?

Софья вздохнула. Теперь все зависело от Хоселито. Если он твердо придерживается законов рома, она одержит победу.

– У меня есть еще ребенок, – прошептала она. – Мальчик семи лет. Пако похитил его.

– Этот мальчик – сын твоего мужа?

– Нет, Рафаэль не его сын. Это ребенок от чужака, он не рома.

– Тогда ты – шлюха, – холодно сказал Хоселито. – Терезита, выходит, права.

– Может и так. Но мои грехи – это мои грехи, а не моего сына. Закон рома утверждает, что дети – благословение, ниспосланное свыше, им нельзя причинять вреда.

– Правильно, но почему ты думаешь, – он колебался, – почему ты думаешь, что человек по имени Пако причинил ему вред?

– Потому что он злой человек. Он обманщик и не чтит законы рома. Вам всем это известно. Он хочет за ребенка получить выкуп. У меня нет денег. Если он об этом прознает, что будет с Рафаэлем? – Ее голос дрогнул. Софья себе за эти дни боялась задать этот вопрос, иначе решимость и воля покинули бы ее. Она с трудом сдерживала слезы.

Никто не произнес ни слова. Хоселито потянулся к кувшину, взял его и выпил еще вина.

– Даже, если все, что ты говоришь – правда, чего ты от нас хочешь? – произнес он наконец.

– Я хочу пойти в пещеру Пако и потребовать у него отдать мне сына. Без вашей поддержки я не смогу этого сделать.

Обстановка в пещере резко изменилась. Терезита вернулась к своим картам, Инмакулада замерла в своей обычной позе с ребенком на руках. Раздались шаркающие шаги обитателей пещеры, возвращающихся к своим обыденным делам. Всех больше не интересовало, что будет дальше, словно каждый уже знал то, чего еще не знала Софья.

– Что это значит? Скажите мне, в чем дело? – У нее больше не было сил демонстрировать здесь присутствие крепкого духа, его практически у нее не осталось. Голос у Софьи сорвался и по щекам потекли слезы. – Рафаэль уже мертв, да? Да, он мертв и вы знаете об этом.

– Успокойся, – прервал ее Хоселито. – Мы ничего не знаем, клянусь нашим костром.

– Тогда помогите мне.

– Мы не можем тебе помочь.

– Господи, ну почему? – Она переводила глаза с одного знакомого ей лица на другое, но цыгане безучастно смотрели на нее.

– Хорошо, если никто не хочет пойти со мной, тогда я пойду одна. – Она повернулась, чтобы выйти из пещеры.

– Софья, подожди, – впервые Хоселито обратился к ней по имени.

В его голосе прозвучали интонации, говорящие о том, что она по-прежнему оставалась для него человеческим существом, таким же, как и он сам. И что они знали друг друга много лет, ели одну пищу, грелись у одного костра…

– Я бы помог тебе, если бы имел на это право, – стал он объяснять. – Но я этого права не имею. Закон рома этого не позволяет. Того Пако здесь нет. Он изгнан, он вне закона.

Теперь Софья поняла в чем дело. Быть изгнанным означало страшное наказание, более суровым было лишь битье камнями. Цыган, которого изгоняли, просто переставал существовать для остальных членов табора. Презреннее чем такой человек, трудно было найти. Если Пако был изгнан, поставлен вне закона, то среди цыган ей помощи ждать не от кого. Они не станут с ним связываться – это был закон. Значит узнать у Пако что-нибудь о Рафаэле не удастся. Он ничего ей не скажет.

– Когда его изгнали? За что? – от волнения голос у Софьи охрип.

– Шесть месяцев назад, – ответил Хоселито. – Его собственный табор вынес ему такой приговор. Он занимался постыдными делами с дочерью своего отца.

Софья прислонилась к стене.

– Матерь Божья, тогда мне никто не поможет. Рафаэль, Боже мой…

Кто-то вложил ей в руку кружку с вином. То была Инмакулада.

– Но ведь ты говорила, что он хочет получить выкуп, – сказала она, пытаясь утешить Софью. – Тогда же он ничего мальчику не сделает.

Софья покачала головой.

– Не знаю я. Он все, что хочешь сделает.

– Как ты узнала, что твоего сына похитил Пако? – спросил Хоселито.

– Он один раз пытался это сделать. Четыре месяца назад, в Касересе. Я его собственными глазами видела. Он хотел вырвать мальчика у меня из рук. Но я защищалась и не дала ему сына, потом кто-то пришел нам на помощь и он сбежал. А вечером, когда пропал Рафаэль, люди рассказывали мне о том, что видели в городе лысого цыгана. В Кордове, где мы живем, таких цыган нет. Это мог быть только он.

– По времени все сходится. Тогда, когда он был еще с нами, он на такое не решился бы. А сейчас… – Хоселито пожал плечами.

Софья повернулась, чтобы выйти из пещеры.

– Я должна поговорить с ним.

– Ты не сможешь с ним поговорить, – сказал предводитель. – Он будет от тебя скрываться.

– Скрываться от меня? – Софья не все понимала. – Но он же хочет получить выкуп за ребенка?

– В том-то все и дело, Софья. Он знает, что ты придешь за мальчиком, но желает не денег, а отомстить тебе за все. После того, как ты ушла, Фанта всем рассказала, что твой муж врал, что это не ты убила ребенка. Доказать это она не могла, тебя не было, чтобы самой все объяснить. Но многие поверили Фанте. И жизнь для него после того, как ты ушла, не была такой… – Хоселито не знал, какое подобрать слово. – Такой уж очень приятной и легкой… по ночам… Во второй раз он жениться не мог. Пошли о нем разговоры, и подбирать ему жену никто не хотел. Может быть, поэтому он делал такие вещи… говорить-то стыдно… И с кем?.. Со своей родной сестрой. И оказался изгнанным, а теперь хочет сделать виноватой тебя и жаждет мести.

Софью трясло от страха и она ничего не могла с собой поделать.

– Тогда Рафаэль в еще большей опасности, чем я думала.

Все молчали, Хоселито подошел к ней.

– Пойдем, я хочу поговорить с тобой там, – он указал на выход из пещеры. По узкому ходу из пещеры, они шли молча. Уже у самого выхода он взял ее за руку. – Софья, прости меня. Я не могу тебе помочь. Закон есть закон, сама знаешь. Если мне доведется что-нибудь услышать о мальчике по имени Рафаэль, я приеду и скажу тебе.

– Спасибо, – прошептала глотая слезы она. – Но я останусь здесь, мне нужно суметь с ним поговорить.

– Будет лучше, если ты вернешься во дворец Мендоза, – сказал Хоселито.

– Как ты узнал, что…

– Я все о тебе знаю, – не дал договорить Хоселито. – Даже то, что тебя прозвали Гитанита и про войну знаю и о герильеро… Я должен об этом знать. Теперь я предводитель табора, а ты – дочь нашего огня, кем бы ты ни была сейчас.

Хоселито наклонил голову и первым вышел из пещеры. Было уже поздно, детей на площадке не было.

– Стой, – произнес мужской голос. Прямо на Хоселито смотрели дула двух пистолетов, направленных прямо ему в грудь. – Я ищу здесь женщину по имени Софья или Гитанита. Где она? Если не скажешь, сию секунду тебя продырявлю.

– Нет нужды, сеньор, – спокойно ответил Хоселито. – Эта женщина за моей спиной.

– Роберт? Это ты? – Софья выскочила из-за спины Хоселито.

– Софья, слава Богу, с тобой все в порядке? Ты нашла Рафаэля?

– Нет. Ты можешь опустить пистолеты. Это предводитель моего табора.

Роберт, услышав эти слова и приглядевшись к Софье с вожаком, засунул оба пистолета за пояс. Но Софья его поразила. Она стала опять той же цыганкой, которую он видел на постоялом дворе много лет назад. У него мелькнула мысль, а вернется ли прежняя донья Софья.

– Скажи, цыгане похищали Рафаэля?

– Один цыган. Его имя Пако.

– Ты это точно знаешь?

Она кивнула.

– Тогда где этот проклятый Пако, дьявол его возьми? Чего мы стоим здесь и болтаем? Пошли к нему.

Софья стояла в нерешительности. Она прикидывала, – сможет ли прямое столкновение увенчаться успехом? Цыган ведь было достаточно много, а их – лишь двое, хотя Роберт и был вооружен. У Пако пистолетов она никогда не видела.

Хоселито хранил молчание и наблюдал за ними. Роберт повернулся к нему.

– Как тебя зовут?

– Зовут меня Хоселито. Как Софья вам уже сказала, я предводитель табора.

– Послушай, этот Пако – такой толстый цыган с лысой головой, правильно? – Он повернулся к Софье. – Это с ним я видел тебя тогда, в первый раз, на том постоялом дворе?

– Да. Он мой муж.

– Где он? – снова спросил Роберт. – Он здесь?

– Он здесь, но есть осложнения, Роберт.

Софья объяснила ему положение цыгана по имени Пако. Рассказала ему и об отношении к нему табора. Роберт, ни разу не прервав ее, выслушал все до конца.

– Хорошо, – сказал он, когда она закончила. – Значит ни один цыган не в праве с ним говорить, и он ждет, когда появишься ты. Но я-то не цыган! Меня-то он не ждет. Проведи меня в пещеру к нему, и я с ним поговорю.

Хоселито был в явном смущении. Нарушить неприкосновенность жилища цыган? Позволить какому-то чужаку распоряжаться в нем? Это означало, что между его табором и тем, в котором прежде был Пако, разразится война на долгие годы.

– Она этого не сможет сделать, – сказал Хоселито. – Это против законов цыган.

– А какие законы вы здесь у себя чтите, – требовательно спросил Роберт. – Есть у вас такой закон, который позволил этому Пако похитить моего сына?

Софья раскрыла рот от изумления. Хоселито посмотрел на нее.

– Это что, отец этого мальчика? – спросил он.

– Нет, – как-то неуверенно произнесла Софья.

– Да, – Роберт смотрел не на Хоселито, а на нее. – Я отец Рафаэля. – Тихо, без излишнего нажима, но твердо сказал Роберт. – Ведь это так, Софья?

Слишком много ей пришлось бороться с собой и ее до изнеможения измучила опасность, нависшая над Рафаэлем. Софья не могла смотреть в глаза Роберта, голос стал у нее едва слышным.

– Да, но… Но это ничего не меняет.

– Это все меняет, – мягко сказал Роберт.

Софья хотела что-то сказать, но Хоселито опередил ее.

– Да, он прав. Это кое-что меняет. Право мужчины защищать своего сына – высший закон рома. Правда, вы не цыган, сеньор, но может быть… Я это один решить не могу, нужно собрать совет. Обождите меня здесь. – Он повернулся и ушел.

– Как ты об этом догадался, – только и могла спросить его Софья.

– Все эти бесконечные часы, пока я скакал сюда, я ни о чем больше не мог думать, как только о Рафаэле. И потому, что видя его, я всегда испытывал странное чувство. Я люблю его Софья. И понял это, когда начал прислушиваться к своим инстинктам, а они говорили мне, что он мой. Зачем ты мне говорила неправду?

Она покачала головой.

– Я не могу говорить об этом здесь сейчас.

Он кивнул и не стал мучить ее расспросами. Минуты шли.

– Куда этот чертов Хоселито подевался? Как провалился. Почему это длится все так чертовски долго?

– Он держит совет с мужчинами табора. А нам ничего не остается, как сидеть и ждать.

– Тебе должно быть известно логово этого ублюдка. Ты же была за ним замужем.

– Подожди, – сказала она. – Они скоро закончат. У нас больше появится шансов, если они… – Ее слова прервало появление Хоселито в сопровождении двух цыган.

– Пойдемте, – обратился вожак к Роберту.

Софья хотела последовать за ними.

– Нет, – сказал Хоселито ей. – Тебе с нами нельзя. Это мужское дело. Лишь отец наделен таким правом, но не ты.

Она отступила и мужчины отправились в пещеру без нее.

Никаких признаков пребывания Пако в пещере не было. Навстречу им поднялся мужчина по имени Чичи, который теперь был выбран предводителем табора, изгнавшего Пако.

– Добро пожаловать, Хоселито.

Но в его глазах сквозило беспокойство и недоумение. Они не были друзьями и к тому же Хоселито был не один. Из-за его спины выглядывали трое мужчин, настроенных далеко не благодушно. Чичи внимательно осмотрел их. На одном из них, Роберте, его взгляд задержался дольше; чем на остальных.

– Вы привели ко мне в пещеру чужака – это против законов рома. Почему вы это сделали?

– Потому, что здесь находится тот, кто нарушил этот закон. Один из твоих похитил сына этого человека.

Чичи оглянулся на мужчин своего табора. Ни у кого из них в глазах чувства вины не было.

– Никто из рома, такого не сделает. Конечно, если ребенок случайно попадет в руки кого-нибудь из наших… – Он снова посмотрел на своих собратьев по табору. Ответа по-прежнему не было. Чичи повернулся к Хоселито. – Ты не прав и оскорбляешь мою пещеру.

– Я прав, но преступника среди этих людей нет.

– Кто же это тогда? Мы все здесь, – цыган замолчал. – А… вот оно что, – осенило его. – Понимаю. – Он кивнул в сторону самого темного угла пещеры.

Все повернулись и посмотрели туда, куда показал Чичи. В пещере стояла темень и никто ничего не увидел. Один из людей Хоселито взял со стола свечу и осветил ею этот угол. Пако сидел, съежившись, как хищник. С тех пор, как его объявили вне закона, он сильно похудел, его одежда превратилась в лохмотья. Бегающий взгляд искал пути отступления, но его не было – Хоселито вместе со своими людьми перекрыли единственный выход из пещеры.

Хоселито повернулся к Чичи.

– Это собачье отродье перестало существовать для всех цыган. Чичи, давай уйдем и оставим его с чужаком один на один. Пусть спорят себе.

Понимая, что такое решение было единственно разумным, Чичи все же колебался. Неслыханное дело – покинуть свою пещеру ради чужака! Допустить в нее чужой дух! Но она уже так или иначе была осквернена и без ритуалов и заклинаний не обойтись. В конце концов, предводитель кивнул и вышел из пещеры вместе со своими людьми и цыганами Хоселито.

– Нечего нам обсуждать. Я тебе ничего не скажу, чужак. Убери свою пушку, меня она не испугает. Убьешь меня, так ни в жизнь не узнаешь, где мальчишка. Хотя ты и так не узнаешь, – он тихо смеялся. – Я тебе никогда не скажу, где он! Он в надежном месте и день ото дня становится слабее. Ему все больше и больше хочется пить. Я хожу туда, посматриваю, как дела. С недельку, думаю, он протянет, а потом ему крышка.

Роберт продолжал смотреть на него. Ему показалось, что именно так выглядела бы злоба, достанься ей человеческий облик. Затем он убрал пистолет за пояс и достал из кармана сюртука нож. – Я думаю, ты мне все скажешь как на духу, цыган. Это дело времени, и только.

Оба табора, Чичи и Хоселито, в полном составе ждали на лужайке перед пещерой. Наконец из нее вышел Роберт. С Пако он общался минут сорок. Цыгане слышали крики, но выстрелов не было. Оба пистолета чужака торчали у него за поясом. Он не выказывал ни малейших признаков какого-либо волнения. Его темный плащ и перед рубашки были в крови.

– Он жив? – спросил кто-то.

Роберт молча покачал головой. Чичи отступил назад, остальные не пошевелились. Роберт отыскал глазами в толпе Софью. Она стояла поодаль, одна. Глаза ее были закрыты, она как будто молилась про себя.

– Софья, – с нежностью в голосе сказал он. – Я знаю, где Рафаэль. Мы можем пойти и забрать его.

У нее вырвался сдавленный крик и она облегченно перевела дыхание. Она видела кровь на Роберте, но сейчас, кроме Рафаэля, она ни о чем не могла ни думать, ни спрашивать.

– С ним все в порядке? Где он?

– Этот ублюдок клялся и божился, что мальчик жив и здоров. Он в каком-то старом здании. Улица Калле Санта Анна, третий дом. Ты знаешь, где это?

– Да, знаю, – ответила Софья и тут же бросилась бежать вниз по холму в направлении пещер Трианы, туда, где жили чужаки. Роберт бросился вслед за ней.

– Софья, подожди! – послышался возглас Чичи. Он подбежал к Софье, – Возьми.

Чичи подал ей что-то завернутое в старый платочек.

– Твой муж мертв. – Он посмотрел на Роберта и Софья заметила в глазах Чичи благоговейный страх. – Пако умер в мучениях, – пробормотал он. – Но легкую смерть он не заслужил. Его хоронить мы не будем.

На это Софья ничего не ответила. Молча сунула сверток в карман юбки и побежала дальше. Роберт на минуту остановился, обменялся с Чичи взглядами и кинулся за Софьей. Улица Калле Санта Анна находилась у реки. С нее были видны мачты трех кораблей, стоящих у причала. Несмотря на поздний час, с кораблей доносились звуки, говорящие о том, что там вовсю кипела работа. Но сама улица была безлюдна. На ней стояло довольно много домов, но ни на одном из них номеров не было.

– Он говорил о каком-то старом, заброшенном складе, – сказал Роберт.

Смрад на этой улице стоял неописуемый, но они не обращали на него внимания. Софья хотела позвать Рафаэля, но не решалась. Место это было глухое, а нищих и бандитов здесь было тринадцать на дюжину. Среди них находились и такие, кому ничего не стоило убить человека за один жалкий реал. Роберт достал из-за пояса один из своих пистолетов. Переговаривались они между собой шепотом.

– Третий номер… может это третий по счету, если двигаться от реки, – предположила Софья.

– Да, – согласился Роберт и пошел дальше, туда, где улица упиралась в реку.

Он стал считать дома, но их строили беспорядочно и трудно было разобраться в их порядке. Наконец Роберт остановился у одной из дверей, которую он посчитал нужной им. Дверь была заперта изнутри.

– Можно попытаться прострелить задвижку, – неуверенно сказал он Софье. – Но выстрелы привлекут к нам внимание.

– Обожди, – Софья повернулась и стала рассматривать дома на другой стороне улочки. В них было несколько поломанных дверей, висевших на ржавых завесах. – Это больше похоже на то, о чем говорил Пако.

– Мне тоже так кажется, – с облегчением сказал Роберт.

Двери подпирал камень. Роберт его отодвинул, и одна из деревянных створок распахнулась сама с громким, берущим за душу, скрипом. Они проскользнули в нее и оказались в каком-то дворе. Камни под ними были скользкие и сырые – сюда, каким-то неведомым способом добиралась речная вода, которая наносила разный мусор. Вокруг шныряли с десяток кошек, а может быть и крыс, кошки своим мяуканьем выразили недовольство их появлением, но тут же исчезли.

– Он может быть там, – указал Роберт еще на несколько дверей.

Эти двери подпирали бревна. Роберт откинул их, и они оказались в каком-то темном помещении. Грязь, испражнения кошек, сырость разносили вокруг нестерпимую вонь. Роберт проклинал себя за то, что не взял с собой какой-нибудь огарок свечи или факел.

– Рафи, – негромко позвала Софья. – Рафи, миленький, ты здесь? Это мама, крошка. Я пришла забрать тебя домой.

Они прислушались, но кругом стояла тишина.

– Я пойду дальше и посмотрю возле стен, – сказал Роберт. – Ты пойди по одной стороне, а я – по другой. Крикни мне, если обнаружишь еще какую дверь или отверстие.

Обстановка вокруг них напоминала кошмарные сны. Софья подскользнулась и едва не угодила в грязь, хлюпающую под ногами и лежавшую толстым слоем. Ее юбка набрякла от воды. Стоять на ногах было трудно, они расползались в разные стороны и Софья была вынуждена держаться за отвратительные липкие стены. Она уже почти дошла до поворота, когда услышала голос Роберта.

– Софья! Иди на мой голос, я тут! Здесь вроде ступеньки есть! Иди сюда!

Она нашла его, и они вместе стали спускаться по узкой лестнице, которая, казалось им, никогда не кончится. Роберт шел впереди, она – сзади, держась одной рукой за его плечо. Наконец-то они спустились вниз.

– Подожди, Софья. Я проверю можно ли здесь пройти. Все нормально, вода по щиколотку. Рафи! – позвал Роберт. – Рафи, ты слышишь меня? Ты здесь?

Софье послышался какой-то неясный звук.

– Рафи, это мама. Где ты? – Она замолчала и прислушалась.

– Я что-то слышал, – прошептал Роберт. – Вот оттуда, слева, по-моему.

Они двинулись туда, откуда им послышались звуки. Тут стояли подпорки, поддерживающие первый этаж. Судя по всему, они находились в подвале дома. Роберт первый наткнулся на такой столб и чуть не рассек себе лоб. Следующие столбы они аккуратно обходили. К одному из них был привязан Рафаэль. Он сидел в воде, его рот был заткнут тряпкой. Софья рухнула около него на колени, обняла его и не хотела выпускать из своих рук.

– Все хорошо, миленький. Мы здесь, все хорошо. Мы возьмем тебя домой, все кончилось, радость моя.

– Подожди немного, парень, – бормотал Роберт. – Сейчас мы тебя размотаем, ты и глазом моргнуть не успеешь.

Он положил рядом свой пистолет и полез за ножом. Темень стояла кромешная, и вообще было большой удачей, что они смогли его разыскать. Роберт внезапно вспомнил, что на ноже должна остаться кровь Пако, поэтому он вытер его о штанину и разрезал веревки, которые затянули на Рафи кляп во рту.

– Мамочка, дядя Роберт, – говорил мальчик. В его голосе чувствовался пережитый ужас, – я знал, что вы придете.

– Конечно, ты же умный мальчик. – Роберт, наконец, разрезал все веревки, которые связывали ему ноги и руки. – Смелый, отважный Мендоза, я всегда знал, что ты будешь таким.

– Так пить хочется, – сказал Рафи. – Я не пил воды уже несколько дней. Цыган сказал, что даст мне попить, но так и не дал.

– Потерпи еще немного, – успокаивала его Софья, – еще немного подожди, мы вытащим тебя отсюда, и ты сможешь напиться всего, чего пожелаешь.

– Ну вот, теперь ты свободен. – Роберт отбросил в сторону последний кусок разрезанной веревки и поднял мальчика на руки. Все трое поспешили к лестнице.

Казалось, что прошла еще целая вечность, пока они выбрались из этого мерзкого подвала на вонючий двор, а затем вышли на улицу. Роберт остановился, он щурился от лунного света, падавшего ему в глаза. Идальго пребывал в нерешительности, – в каком направлении им идти, когда в темноте возникла фигура человека.

– Возьми-ка его, – Роберт отдал Рафаэля Софье, выхватил пистолет и навел его на незнакомца. Что-то знакомое почудилось ему, но из-за темноты разглядеть человека не представлялось возможным.

– Дон Роберт, донья Софья, это вы?

– Энрике, – воскликнула радостно Софья. – Это мы. Рафаэль с нами.

Возница подбежал к ним.

– Хвала Богу, Пресвятой Деве и всем святым. Я выехал вслед за вами, сэр. Я решил, что вам понадобится карета, когда вы найдете донью Софью и мальчика, чтобы добраться домой. Сначала я добрался до Трианских пещер, и цыган, назвавшийся Хоселито, сказал мне, куда вы отправились.

– Хороший человек, – сказал Роберт. – У тебя не найдется чего-нибудь попить, а то парень погибает от жажды.

В ответ Энрике широко улыбнулся своей белозубой улыбкой.

– В карете, идальго. Она ждет там, позади. В ней есть кувшин с водой, которую я набрал из фонтана, что на другом конце города.

Рафаэль молчал, держась за шею матери обеими ручонками. Когда ему, наконец, принесли кувшин, он схватил его обеими руками и жадно к нему прильнул губами. Утолив жажду, он снова повис на шее у Софьи. Роберт смотрел на мальчика, который был его сыном. К нему лишь теперь пришло облегчение, и он блаженно закрыл глаза. Но в голове возникли воспоминания о том, что недавно произошло в пещере. Никаких, мучивших его угрызений совести эти сцены у него не вызвали…

– Вези нас во дворец – обратился он к Энрике. – Едем домой.

На четвертый день, после возвращения всех в Кордову, начались зимние дожди. Роберт стоял у небольшого, украшенного витиеватой решеткой окошка комнаты, служившей ему конторой, и смотрел на потоки грязной воды, стекавшей по улице Калле Авероэс. Ему пришла в голову мысль, что если бы эти дожди начались до того, как им удалось обнаружить Рафаэля, река бы в Севилье поднялась и затопила эти грязные склады, на которых Пако запрятал мальчика. Тогда бы ребенок погиб. Не было бы дождей, то цыган уморил бы Рафаэля голодом. В любом случае, если бы они вовремя его не освободили, Роберт бы больше не увидел своего сына живым.

Вошла Софья, села за письменный стол и уткнулась в лежащие на нем бумаги. Впервые за последние дни они оказались здесь вдвоем. Софья постоянно находилась с мальчиком, она не отпускала его от себя ни на шаг.

– Рафи уснул, – сообщила она ему. – Кажется, он впервые за эти дни спит спокойно. Я долго не отходила от него, хотела посмотреть, мучают ли его недавние события во сне? Нет. Никакие кошмары его не преследуют. А я хочу просмотреть домашние расходы. Когда ты был в Хересе, мне удалось продать кое-что из вещей и я начала выплачивать деньги прислуге. Не волнуйся, все было сделано скрытно.

Он не обратил внимания на ее болтовню – она просто заговаривала ему зубы.

– Зачем ты мне лгала? – задал вопрос Роберт.

Она молчала, разглядывая гроссбух.

– Я не могла отважиться сказать тебе правду, – наконец ответила она. – Я не имела права допустить, чтобы ты отверг моего ребенка так же, как в свое время отверг меня.

– Я не отвергал тебя. Я потерял рассудок и не соображал, что делаю. Пойми меня, я же все поставил на карту и проиграл.

– А разве Мендоза не знали в своей истории проигрышей? Я понимаю, что это для тебя значило, но как бы то ни было, ты отверг меня.

– Тогда днем, в том домике? Ты это имеешь в виду?

Они смотрели друг на друга, вспоминая тот незабываемый восторг, который они пережили в те часы.

– Тогда, когда ты мне сказала, что любишь меня? – тихо и нежно добавил он.

– Тогда, когда был зачат Рафаэль, – согласилась Софья.

Она чувствовала, почти зримо ощущала мощный поток чувств, связывающий ее с этим человеком, отцом их сына. Ощущал ли он что-то подобное? Она пыталась разглядеть это в его глазах. Они внимательно смотрели на нее, но она не могла понять, что в них было. Мог он знать о ее чувствах, в состоянии ли он чувствовать, что она по-прежнему его любит? Нет, это было бы слишком быстро, слишком просто. За эти годы многое произошло.

– Ты отверг меня в тот самый момент, когда было положено начало жизни Рафаэля, – повторила она. – И еще раз, когда я пришла сюда, во дворец, несколькими днями позже. Я пыталась встретиться с тобой. Я стучала во все ворота, я знала, что ты здесь и мог меня слышать, но ты не впустил меня.

Он кивнул, не сводя с нее глаз.

– Я слышал тебя. Я был в Патио де лос Наранхос.

– Тогда не спрашивай меня, почему я ничего не говорила тебе о Рафаэле. Я не могла поступить иначе, из-за боязни, что он тоже скажется отверженным.

– Я могу понять, что ты могла поступить так тогда, но сейчас, когда ты приехала с ним сюда… Если бы ты только знала, что я к нему чувствовал. Но не укради этот цыган Рафаэля, я бы до сих пор не знал, что он мой сын. Ведь ты же мне об этом никогда бы не сказала, я прав? – Он шагнул к ней. Она подумала было, что он собирается ее обнять, но он не обнял ее, а потребовал дальнейших объяснений и признаний. – Это так? Ты согласна?

– Да.

– Почему? Почему? Ты не имела права так поступать. Это мой сын. Также, как и твой.

– Нет. Когда ты сидел здесь, в этой своей самодельной тюрьме, он не мог быть твоим сыном. Тебе нужно было вновь увидеть и понять, что такое солнечный свет, Роберт. Вот тогда бы ты мог стать достойным своего сына, Рафаэля.

– Но ты привезла его сюда, – сказал он. – К чему"; Ты же все равно собиралась отрицать мои права на него как отца?

– Я всегда хотела привезти его сюда. У меня не было желания лишать его законного наследства. Война заставила меня действовать быстрее, поторопиться.

Плечи Роберта опустились, он медленно отвернулся и стал смотреть куда-то в сторону. Софья ощутила, что контакт между ними ослаб, потом и вовсе исчез, не успев по-настоящему установиться. Роберт поправился, но исцелен полностью не был. Его еще не хватало на то, чтобы вновь обрести ее любовь.

Он снова смотрел на грязную улицу и на завесу дождя за окном.

– Теперь это уже не имеет большого значения. – Начал он размышлять вслух. – Что я могу ему дать? Дворец, землю, виноградники и ни одного реала, чтобы вернуть их к жизни? Я хотел тебе сказать, что надежды на Херес слабые. И в будущем я просветов не вижу.

Роберт облокотился о стену, скрестив на груди руки и рассказал ей о том, что он видел в Хересе.

– Так что в основном новости не из приятных, – закончил он. – Вчера я написал Лиаму длинное письмо, но особых надежд с ним не связываю. Даже если мне удастся каким-то чудом его убедить, и он все же признает во мне своего брата, это еще очень немного. Я слышал, что в Англии ситуация очень трудная. Это говорит о том, что у Лиама не достанет денег на импорт вина, а у подданных его величества короля Англии – на приобретение замечательного хереса. Молодой Федерико в состоянии изготовить божественный нектар, но даже если все боги сойдут с Олимпа разом, все равно охотников на него будет немного.

Она смотрела на него с чувством растущего восхищения. Когда он так говорил, это был прежний идальго со своей логикой, иронией и умением охватить сложную обстановку целиком. Когда он перешел к изложению нового способа приготовления вина Федерико, она едва сдержала улыбку. Столько в его рассказе было юмора и красочности в описании вкуса этого «молока». Ей показалось, что она ощутила вкус нового хереса.

– «Хересское молочко». – А мне нравится, Роберт. Это правда, прекрасное название вина. И идея перевозить его в бутылках – великолепная.

– Может быть. Но что она может принести, если положение вещей не изменится?

– Оно изменится, – доверительно сказала Софья. – Если нам удастся продержаться, то Веллингтон изменит обстановку.

Он негромко рассмеялся.

– Ты еще по-прежнему рассчитываешь на нашего великолепного англичанина? На этого полубога? Хотя, может, ты и права, и он приготовит чудо из чудес. – Роберт прошелся к полкам и снял с них несколько книг. – Ну а мне, тем временем, не мешало бы взглянуть, какую прибыль мы можем извлечь с наших имений и разных других мест. Может быть, и сумеем как-то продержаться. Не стоило бы сдаваться сейчас.

Софья направилась к двери, но остановилась и вновь посмотрела на него. Во всем, что касалось его, она сдаваться не собиралась. Она будет работать, и ждать и в один прекрасный день все станет на месте. Когда-нибудь он полюбит ее так, как любит его она.

Позже, в своей комнате, она вспомнила про тот узелок, который дал ей Чичи. Он вылетел у нее совсем из головы.

Софья сохранила юбку, в которой она была в Триане. Грязная, в пятнах, кое-где разорванная она, тем не менее, стала символом ее примирения с табором, символом конца бесконечной, иссушающей ее ненависти к Пако, символом отмщения, победы и спасения ее сына. Она ее никогда не выбросит, ни за что.

Софья расправила ее и стала обшаривать карманы. Наконец она нашла, что искала. Все оставалось в том же самом виде, в котором она забрала это у Чичи. Софья развязала узелок из старой косынки и посмотрела на то, что лежало у нее сейчас на ладони. Это была серьга в виде золотой, свернувшейся в маленький клубок, змейки с крохотным рубином на кончике языка. И серьга эта, до сих пор, была вместе с ухом Пако.

 

18

На пятый день после вызволения Рафаэля дождь прекратился. К ночи небо прояснилось, взошла луна, а крупные звезды сияли ярким голубовато-белым светом, как бриллианты. Мальчик спал спокойно, а вот Софья нет. Ее донимали дурные сны, в которых присутствовали неосуществленные надежды и противоречивые желания. Не спокойно на душе по ночам было и у Роберта. Он часто просыпался и размышлял о своем сыне, его матери, о своей семье, которая по прихоти судьбы оказалась от него очень далеко, чуть ли не в другой галактике.

Часы, в примыкавшем к спальне пассаже, пробили четыре часа. Устав от бесконечных размышлений, Роберт откинул покрывало и встал с кровати. Он направился к балкону и, распахнув двери, вышел наружу. Первым его ощущением был холод – резкий, необычный. Такой он помнил еще со времен Лондона, лет одиннадцать назад. В подтверждение резкого похолодания Роберт заметил и иней, который покрывал каменный парапет балкона, стволы деревьев и кусты, которые росли в патио. Мороз в Андалузии, да еще в ноябре – дело неслыханное.

– Распалась связь времен, – вполголоса произнес Роберт слова Шекспира и подумал о том, как это отразится на морских перевозках. Он поежился и вернулся в свою теплую кровать.

Утром дом проснулся в окружении холодных стен и ледяных мраморных полов. Софья распорядилась, чтобы слуги разожгли как можно больше жаровень и расставили их по всему дворцу. Все ходили вялые, какие-то оцепенелые от этой необычной смены погоды. Дозваться многих было трудно. Анхелина, крестясь, бормотала нескончаемые молитвы и магические заклинания.

– Это плохие времена наступили, сеньорита, очень дурные, – шептала она.

– Не такими уж дурными они будут, если вы будете делать все, что вам говорят, – язвительно сказала Софья. – Ты сказала Пури, чтобы она разожгла жаровню?

– Ну конечно, сказала, но она, эта Пури, делает, что ей заблагорассудится. Она холода не чувствует, потому что внутри ее пылает огонь.

– Анхелина, о чем ты здесь рассуждаешь? Передай Пури, чтобы она сию же минуту разожгла угли. Если она этого не сделает, то сегодня же вечером ее здесь не будет.

– Сеньорита, тогда и Энрике вам придется выгнать.

– О чем ты? Энрике служил у меня не один год, он… – Софья замолчала и внимательно посмотрела на экономку. – Ты хочешь сказать, что у Пури с Энрике роман?

– Да, сеньорита, это так.

– Но Пури ведь, самое малое, лет на десять старше его.

Анхелина только ухмыльнулась. Она приставила руки к шее.

– Вот отсюда и выше – да, может быть. Но если ниже – она девчонка.

Софья не удержалась от смешка.

– Хорошо. Иди и скажи Пури, что если она через час разожжет жаровню, то идальго справит ей такую свадьбу, которой она отродясь не видела. Я сама займусь этим.

– Вы согласны помочь ей выйти замуж за Энрике?

– А что тут такого? Я все что угодно для нее сделаю, лишь бы во дворце было тепло.

Сияющая Анхелина уплыла. Софья собралась подняться к себе в комнату, чтобы взять еще одну шаль, но тут у ворот Патио дель Ресибо зазвенел колокольчик. Она услышала, как один из садовников пошел открывать ворота. Софья направилась к дверям, чтобы встретить гостей.

В Патио въехала небольшая черная карета, запряженная парой неказистых лошаденок. На двери кареты не было никаких инициалов. Возница был одет в обычную одежду. Дверь кареты отворилась и из нее вышла одетая в черное женщина под непроницаемой вуалью на лице. Прежде чем сойти на землю, она повернулась вглубь кареты и что-то сказала. Очевидно, в карете сидел еще кто-то, кому войти во дворец не было необходимости. Женщина, закрыв дверь кареты, направилась к Софье.

– Я приехала сюда встретиться с идальго, – судя по ее интонации, она всю жизнь только и занималась тем, что отдавала распоряжения.

– Он очень занят, – довольно резко ответила Софья. – Делами дворца занимаюсь я.

– Но не тем делом, которое у меня к идальго. Потрудитесь передать дону Роберту, что к нему гостья. – С этими словами женщина подняла вуаль.

Софья возненавидела ее с первого взгляда. Она была немолода и красавицей ее назвать можно было с достаточной натяжкой. Но она излучала осязаемое сладострастие и то, как она произнесла имя Роберт, говорило о том, что они друг друга знали, по меньшей мере, довольно близко.

– Передайте идальго, что с ним желает говорить Мария Ортега.

Она прошла мимо Софьи в вестибюль и принялась томно и устало снимать перчатки. Софья даже не шелохнулась.

– Пожалуйста, Гитанита, – мягко, даже участливо обратилась к ней гостья. – Это очень важно. Полагаю, дон Роберт будет рад встретиться со мной.

Похоже, Марии Ортеге были известны самые интимные подробности жизни не только Роберта, но и ее, Софьи. Ну и что из того, – подумала Софья. – Сейчас вся Испания знает, кто я такая. А всей Андалузии известно, что она живет в Паласьо Мендоза.

– Подождите здесь, – ответила Софья.

Она решила не посылать лакея на поиски Роберта, а сама отправилась в его комнату и постучала.

– Роберт, тебя хотят видеть.

Дверь открыл Тито. Роберт заканчивал свой туалет, он стоял перед зеркалом и завязывал на шее белый платок. Он не повернулся к ней.

– Что за визитеры? Ты не могла бы заняться ими сама?

– Нет, она желает видеть тебя.

– Она? – Его рука потянулась к сюртуку.

– Да. Судя по всему, это какая-то твоя старая знакомая… Весьма привлекательная особа, прямо королева. Она мне сказала, что ее зовут Мария Ортега. – Софья следила за тем, какой будет его реакция, но он остался безучастным к ее сообщению. – Ты ее давно знаешь?

Роберт пробурчал что-то невразумительное и застегнул последнюю пуговицу на сюртуке. Тито схватил щетку и принялся смахивать с него невидимые пылинки, но Роберт отстранился.

– Потом, Тито. Я уже и так на сегодня достаточно вычищен и отполирован.

Без единого слова он проследовал мимо Софьи и вышел в коридор. Она некоторое время раздумывала, глядя ему вслед, но потом… Черт бы их побрал, обоих! Я что, кукла какая-нибудь, которую куда захотел, туда и поставил! Софья последовала за ним.

Он уже сошел с лестницы, и Софья могла наблюдать, как происходила эта встреча. Мария Ортега сняла плащ и шляпу и осталась в черном платье. Ее молочно-белая кожа, рыжие волосы золотистым пятном мерцавшие в неярком свете вестибюля дворца, черное платье – все это создавало очень выигрышную для нее картину. Что и говорить – женщина выглядела весьма эффектно и соблазнительно. Она протянула к нему обе руки, Роберт принял их, потом приблизился к ней и поцеловал ее в обе щеки.

– Рад тебя видеть, Мария. Ты прекрасно выглядишь.

Софья ощутила болезненный укол в сердце. Вот и все. Она его потеряла, так и не сумев обрести. То, как Мария Ортега, откинув голову рассматривала его, говорило о многом… Как и ее слова.

– Ты тоже выглядишь хорошо. Мне приходилось разное слышать, Роберт. Я от души желала, чтобы все кончилось для тебя благополучно, поэтому и приехала. Ты был мертвец, а сейчас воскрес. Ты представить себе не можешь, какой радостью это меня наполняет.

Он улыбнулся и решил, видимо, препроводить ее прямо во внутрь дворца.

– Пройдем в салон, Мария. Не можем же мы стоять здесь, в вестибюле.

С поспешностью, может даже излишней, Софья отправилась вслед за ними. Нет, так просто она не сдастся! Это она возвратила Роберта к жизни, и не сделай она этого, эта хищница явилась бы сюда и потребовала бы все, что по праву принадлежало ей, Софье. Роберт, скорее всего, не замечал ее присутствия. Она осторожно откашлялась.

– Ах, да, – повернулся он к ней. – Донья Мария, разрешите вам представить Софью, или известную всем Гитаниту.

– Мы уже виделись, можно сказать, – без тени смущения сказала Мария. – А вы знаете, как вас теперь называют? Императрица. Вся Кордова не перестает говорить о том, как вы возвращаете к жизни дом Мендоза, так что, донья Софья, вы – императрица.

– Вся Кордова не прочь посплетничать и поверить в любую сплетню, даже в самую, что ни на есть, глупость. Роберт, какие напитки и угощенья приготовить гостье?

Роберт не удосужился ответить сам, а обратился к Марии Ортеге.

– Действительно. Мария, я хочу предложить тебе самый новый сорт хереса. Замечательное вино, называется «молочко Хереса», ты еще о нем услышишь.

– В самом деле? Уверена, что ты собираешься отправить его морем в Англию, Роберт. Если тебе это, конечно, удастся или у твоих англичан найдутся деньги, чтобы купить его.

– Думаю, что удастся.

Софье в лицо ударила кровь. Господи, какой же надо быть дурой, чтобы позволить этой рыжеволосой девке втираться в доверие к Роберту.

– Это лишь дело времени, – добавила Софья. – Веллингтон вот-вот прикончит Наполеона и все станет на свои места.

– Возможно, – неопределенно сказала Мария.

Тем временем появилась одна из подопечных Анхелины. Софья никаких распоряжений не давала, но в руках у девушки был поднос с графином хереса и тарелкой печенья. Горничная не удержалась от того, чтобы не бросить исподлобья уничтожающий взгляд на эту даму. Пикантная новость о прибытии во дворец к дону Роберту особы женского пола уже, очевидно, обсуждалась прислугой, как и то, что их хозяюшка пребывает по этому поводу в бешенстве.

Мария приняла бокал с олоросо, но очень вежливо отказалась от печенья. Роберт предложил тост:

– За возобновление добрых отношений и будущие встречи.

Херес обжег горло Софье. Нет, никаких будущих встреч не будет. Она собиралась дать понять этой змеюке, чтобы ее ноги больше во дворце не было, но Софья понятия не имела, как это сделать. Пока она ей улыбалась.

Мария Ортега вела себя так, будто Софьи не было с ними вовсе. Она не сводила глаз с идальго.

– Роберт, есть человек, с которым мне бы хотелось, чтобы ты встретился, – сообщила она ему. – Он ждет там, в карете.

Роберт посмотрел на двери, будто ожидал, что этот человек тут же явится, стоило Марии Ортеге лишь его упомянуть.

– Если тебе угодно, – ответил он. В его тоне слышалась неуверенность. – Но я все же склонен воздерживаться от всякого рода встреч и деловых бесед, Мария. Тем более с незнакомыми людьми. Может быть донья Софья займется этим. Она поразительно осведомлена во многих делах и весьма компетентна.

Софья ощутила неукротимый позыв наброситься на него, выцарапать ему глаза, нет, не ему, а этой рыжеволосой суке. Компетентна! Ничего себе. Ну, ничего, она покажет ему пределы своей компетенции…

Мария Ортега смотрела на нее с той усмешкой, какая появляется на лицах вежливых людей, созерцающих набедокуривших детей. Она словно читала ее мысли.

– Нет, – сказала она, не отрывая глаз от лица Софьи в ожидании эффекта от ее слов, – нет, это не ее дело, Роберт. Я хочу, чтобы ты встретился с моим мужем.

Этот мужчина хорошо позаботился о том, чтобы не замерзнуть. Он был одет в плащ из черной шерсти, шею закрывал шарф, а на голове его сидело широкополое сомбреро, надвинутое на глаза. Он принес с собой зимний холод. Софья ясно ощущала, как он исходил от него и протягивал свои ледяные щупальца к ней. Одновременно она почувствовала опасность, тайну в этом неожиданном визите и с ними пришел страх. Она сцепила руки и неподвижно стояла, убеждая себя в том, что бояться нечего, и что все это глупости и не больше. Ее неприязнь к этому человеку получила подтверждение, когда незнакомец снял свою необъятную шляпу и размотал шарф. Его лицо украшал длинный шрам, протянувшийся от правого уха до уголка его рта. В нем было что-то зловещее.

– Брат Илия? – тихо сказал Роберт. – Вообще, следовало предполагать… – Было заметно, что Роберт не удивлен. – И долго же вы участвуете в этом маскараде, изображая мужа Марии? – с легкой иронией спросил идальго.

– Это не маскарад, – ответила за него Мария. – Это действительно мой муж. Мы поженились шестнадцать лет назад в Барселоне.

– Но, насколько мне известно, он – монах.

– Был монах, – наконец все услышали голос брата Илии.

Он теперь был без своего черного плаща и непринужденно восседал на одном из позолоченных стульев салона. Софье было трудно представить, что эта эффектная фигура, рассевшаяся здесь во дворце как у себя дома, был простой монах. У него был низкий, вибрирующий голос. Этот голос завладел ею, хотя он к ней еще не обращался, а только к Роберту.

– До того, как вы узнали меня, мое имя было Рикардо Майя. Теперь я снова ношу это имя.

– Мне казалось, обеты монахов имеют необратимый характер – сказал Роберт.

– Обычно это так. – Он взял бокал хереса, который ему налила Софья.

Человек, который назвал себя де Майя, посмотрел на свою жену.

– Ты ему об этом скажешь или это сделать мне?

Мария обратилась к Роберту.

– В общем эта история короткая, но достаточно примечательная. Рикардо и я впервые встретились в день нашей свадьбы. Поначалу я взбунтовалась, но потом, увидев его, решила, что это не самый худший вариант… Сложнее все оказалось для Рикардо – он же готовился в пасторы, но и ему, очевидно, подумалось, что я вполне подходящая пара для него. Когда, по прошествии четырех лет совместной жизни, нам стало абсолютно ясно, что детей у нас не будет, он обратился к церкви с просьбой об аннулировании нашего брака. Он решил пойти в монастырь.

Дальше эту историю продолжал де Майя.

– Расторжение брака было отклонено, но мне разрешили пойти в монастырь Драгоценной крови Христа-спасителя и дать обет, правда ограниченный во времени, на двенадцать лет. Епископ пообещал вновь рассмотреть мое дело ближе к концу этого срока. Когда я ушел в монастырь, мои отношения с Марией серьезно изменились, но не прерывались. У нас с ней были общие интересы и, к тому времени, когда истекли двенадцать лет… – Он пожал плечами. – Епископ умер, а в Испании текла кровь.

– Из-за революции, которую вы разожгли, – негромко добавил Роберт.

Он смотрел то на Марию, то на этого де Майя, пытаясь угадать, известно ли этому человеку о ее делах в определенной области в период его монастырского заточения. Конечно, знал. Роберт чувствовал, что де Майя был в курсе всех комбинаций своей жены. И, вполне возможно, даже обсуждал с ней, какие выгоды могут они получить для своего общего «дела», от очередной любовной связи Марии.

– Полагаю, что у вас имелась серьезная причина для того, чтобы остаться в монастыре, – поинтересовался Роберт.

Де Майя не мог не понять иронии в словах Роберта. Он откинулся в кресле и, пригубив херес, принялся изучать собеседника, созерцая его сквозь стекло бокала.

– Боюсь, что вы не понимаете меня, друг мой.

– Да, – согласно кивнул головой Роберт. – Пока мне не все понятно. Но я считал монастыри специальным местом для искупления грехов. Разве это не так?

– Угрызения совести по поводу того, что я собирался осуществить, у меня отсутствуют. Осталась лишь грусть о том, что мои соотечественники слишком тупы и погрязли в собственных грехах, чтобы воспользоваться свободой, свалившейся на них, как снег на голову.

Софья даже рот раскрыла от изумления. Она стала догадываться о том, кем были эти люди. Ей не было о них известно ровным счетом ничего, она не видела и не знала их окружения, но Софья внезапно поняла, что этот де Майя нес ответственность за тот кровавый пожар, бушевавший в Испании, свидетелем которого она была.

– Очень много людей погибло, сеньор, а на севере гибнут и сегодня. Они защищают свою страну. Тупыми они мне не кажутся.

Де Майя повернулся к ней.

– Я восхищен их храбростью, сеньорита, так же, как и вашей. Но это не значит, что я готов разделить те идеалы, за которые они сражаются и ту программу, которую они выдвигают.

– Вы признаете лишь ваши идеалы и вашу собственную программу, – в словах Роберта звучала ирония.

Де Майя пожал плечами.

– Вероятно. Ничего удивительного в этом нет. Такова натура человека, не так ли, дон Роберт? Но сейчас другая сторона выигрывает. Есть влиятельные, облеченные властью люди, и Вы – не исключение, которые знают мою истинную роль в этом деле. Настоятель монастыря полагает, что оставаться там мне было бы неразумно. Из-за меня монастырская община подвергается риску. Я пришел к своей жене потому, что мне некуда больше деться. К счастью, она готова принять меня.

Мария и де Майя посмотрели друг на друга и улыбнулись.

Роберт не мог не заметить особой доверительной манеры общения, существовавшей между ними. Это не походило на традиционные узы, которые связывали заурядных мужчин и женщин.

– А для чего вы мне все это рассказали? – спросил он.

– Мы нуждаемся в вашей помощи, – просто, без всяких уверток ответила Мария. – И кое-что предложим вам взамен.

– Я мало чем могу вам помочь. – Роберт взглянул на Софью.

Ему показалось, что услышанные ею эти откровения, поразили ее. Из всех присутствующих здесь людей, она была единственным настоящим патриотом, действительно подвергавшим риску собственную жизнь. Неудивительно, что все эти хитросплетения и интриги были глубоко чужды ее натуре. Роберт поднялся, взял со стола графин, ободряюще улыбнувшись ей, наполнил ее бокал, который она судорожно сжала в своей руке. Затем он подлил хереса Марии и де Майя и снова сел на свое место.

– Как ты уже поняла, Мария, здесь больше, кроме былого величия, ничего нет. Дом Мендоза в Испании мертв и у меня достаточно оснований предполагать, что такая же участь постигла и наш английский дом. Чем я могу помочь вам?

– Англия – это ключ ко всему, – тихо сказал де Майя. – И какими бы ни были ваши финансовые дела, у вас есть связи в Лондоне.

– Ах, вот оно что, понимаю, – сказал Роберт. – Вы хотите поехать в Англию, а от меня получить рекомендательные письма?

– Да, и кое-что еще, – откровенно заявила Мария. – Рикардо, скажи ему все.

– Это «все» – не очень длинная история, – начал экс-монах. – Первое. В Испании нет сейчас централизованной власти, отсутствует правительство в общепринятом смысле слова. В каждой провинции существует своя власть. Они вводят свои собственные денежные единицы, заводят свои армии. Кстати, дон Роберт, вы дали возможность Фароле и другим герцогам в Севилье функционировать без вас слишком долго. Они подминают под себя все, лелея надежду на то, что они приберут к рукам массу ценностей до того, как очнется спящий лев Мендоза и возьмет их за шиворот. Но мы отклонились от темы, разве что мне хотелось добавить, что Севильская шайка желает заполучить еще и мою голову. Прежде чем продолжить, он отхлебнул вина. – Другая часть этой истории – наши колонии в Америке. Четыре столетия подряд их грабили короли. Люди в Америке не собираются сидеть сложа руки и позволять себя грабить и дальше, но уже новым любителям легкой наживы. Рио де ла Плата фактически для нас потеряна, в Буэнос-Айресе издают собственные законы и собирают свои налоги.

Де Майя наклонился вперед, вперив в него взгляд своих темных глаз.

– Я обещаю вам, что то же самое произойдет в Венесуэле, Колумбии, Перу. Занимается заря нового века, Роберт. В связи с этим открываются новые возможности для людей, которые умеют сочетать богатство со справедливостью.

Это выражение глаз Роберт уже встречал тогда, в монастыре, когда они впервые встретились. Однажды он уже потерял все, поддавшись их чарам и встав на сторону этого монаха. Неужели он собирается повторить свою ошибку? Но существует ли иной путь для человека, желавшего большего, чем выжить? И вдруг здесь, в этом салоне Роберт внезапно и неожиданно для себя понял одну неоспоримую истину, несмотря на все то, что он прошел: «просто выжить» – его удовлетворить не могло. Его натура еще хранила в себе тлеющее пламя прежнего огня. Он желал власти и богатства, но уже не для себя, а для Рафаэля. Ему было необходимо время для того, того, чтобы суметь оценить ситуацию и эту пару, гипнотизирующую его открывавшимися возможностям.

– Я заметил, что вы не упомянули Филиппины и Вест-Индию. Вы считаете, что и они поднимутся?

– О Филиппинах мне ничего не известно. У меня никогда не было там надежных источников информации. Что же касается Вест-Индии, то я думаю так: может быть Куба и Пуэрто-Рико и останутся под испанским владычеством, но Гаити – уже часть Франции. Там еще и Ямайка, – нехотя добавил он. – Ямайка находится под британским владычеством начиная с 1655 года.

У Роберта свалилась гора с плеч. Теперь он понял, в чем дело. Он знал, что задумал этот монах-революционер. Роберт постарался не выдать охватившего его чувства превосходства.

– Именно этим объясняется готовность британского правительства вливать миллионы фунтов в попытки Веллингтона освободить Испанию от Наполеона. Речь идет о праве беспрепятственно торговать в Вест-Индии.

– Вот именно, – согласился де Майя и снова откинулся в кресле, довольный тем, что его аргументы убеждали оппонента.

Мария тактично откашлялась.

– Роберт, – сказала она. – Ты лишился своего права на колониальное золото и проиграл. Без постоянного поступления золота и серебра ваш дом-банкрот, несмотря на ваши обширные владения в Испании. Но если бы ты и твой брат в Англии сумели бы приспособиться к новым тенденциям… – Она сделала паузу. – Там же остались и золото, и серебро и драгоценные камни. Остались и люди, желающие получать европейские предметы роскоши. Ведь Америка не победнела, меняются лишь люди…

Роберт не торопился с ответом.

– А в ответ на это? – спросил он. – Что ты и твой муж можете сделать для меня?

– Мы будем вашими агентами, – ответил де Майя. – Вы снабдите нас бумагами, дающими нам соответствующие полномочия. Может сейчас эти документы не больше, чем лист бумаги, но на них будет стоять имя Мендозы, в колониях это имя кое-что значит. А когда придет независимость, мы станем вашими постоянными агентами и предполагаемая власть станет уже реальностью.

– А как вы собираетесь использовать эту власть?

– Во имя добра, – не сразу ответил де Майя. – Мы станем богатыми и вас сделаем богатым, снова богатым и используем наше богатство для того, чтобы оставаться на стороне ангелов.

Роберт помнил, когда и где он впервые услышал это выражение. Но, тем не менее, в словах де Майя была доля истины. При существующем положении дел, Роберт не имел ничего, что бы позволило ему начать восхождение дома Мендоза. Если бы все произошло согласно прогнозу Майя ив Америке произошла бы революция, то все задуманное могло бы осуществиться. Даже если колонии Центральной и Южной Америки не добьются независимости и по-прежнему останутся колониями, они так или иначе должны будут торговать с Европой. С другой стороны, если существующее положение не изменится, а он и дальше будет продолжать бездействовать, то он обречен на гибель. И не только он, но и его брат Лиам, если верить поступавшей информации из Англии.

Роберт ощутил на себе взгляд Софьи. Он чувствовал, что она прекрасно понимала, о чем идет речь. Он видел это по ее лицу и теперь ждал от нее какого-либо знака, намека на то, как она считала ему следует поступить. И Софья подала ему знак – это был короткий, едва заметный кивок.

– У вас есть возможность отправить нас в Англию?

– Есть корабль, который отправляется из Кадиса в Англию через десять дней. Капитал согласится предоставить нам место на нем.

Роберт поднялся.

– Мне необходимо время для того, чтобы все обдумать. Мы можем встретиться завтра?

– Мы не можем здесь появиться завтра, – быстро сказала Мария. – Мы вынуждены скрываться. Ты должен решить все сейчас, Роберт.

– Я ничего не должен вам, – тихо сказал Роберт. – Я могу кое-что сделать, на осмысление мне потребуется двадцать четыре часа.

Мария опустила глаза. Его тон охладил ее требовательность. Майя молчал. Заговорила Софья.

– Может быть имение? – неуверенно предложила она.

Роберт кивнул.

– Отличная идея, просто блестящая. – Он повернулся к де Майя. – Послушайте, к югу отсюда, на принадлежащих мне землях, есть небольшой дом. Он очень простой, но в нем никто не живет. В данном случае это самое важное. Вы можете довериться вашему вознице?

Де Майя кивнул.

– Хорошо. Я нарисую вам план, как туда проехать. Поезжайте туда и ждите меня там. Я приеду завтра или послезавтра. В любом случае вы ничего не теряете, какое бы мое решение не было. Этот дом стоит на пути в Кадис, а вы, как я понимаю, согласны туда поехать.

– У нас нет выбора, – сказал Рикардо де Майя. – Пойдем, дорогая, мы будем наслаждаться гостеприимством идальго в его скромном имении.

Он повернулся к Софье и кивнул ей.

– Вы показали себя надежной опорой для тех, кого вы поддерживаете, Гитанита. Я буду молиться тому, чтобы вы стали и нашим союзником.

После отбытия неожиданных визитеров, Роберт уединился в одном из своих рабочих кабинетов. Софье очень хотелось потолковать с ним обо всем, но она решила ему не мешать. Мужество Роберта еще не окрепло и какими бы крупными ни были ставки в этой игре, была опасность ненароком загасить эту едва разгоравшуюся искру в нем. Кроме того, у нее было чем заняться.

Она собиралась пойти в комнату Рафаэля, как в одном из углов возникла Пури.

– Пожалуйста, сеньорита, можно с вами поговорить?

– Прямо сейчас? Что случилось, Пури? У тебя разве нет работы на кухне?

– Обед будет вовремя, сеньорита. Анхелина говорила мне, что вы ей что-то обещали.

Софья не сразу вспомнила, о чем она говорила с Анхелиной.

– А, да. Ты ведь собираешься выйти замуж за Энрике.

– Да, сеньорита.

– А Энрике хочет на тебе жениться?

– Имеет удовольствие хотеть этого, так же как и я.

Софья оглядела женщину. Да, она готова поспорить на что угодно, что Энрике «имел удовольствие хотеть». У Пури была великолепная фигура, огромные груди, тонкая талия, чувственные губы. Сочетание этих прелестей с одной стороны и слегка разочарованных глаз и пепельной седины волос с другой стороны способно было свести с ума кого угодно. Но женитьба – это дело не только в «иметь хотеть удовольствия»… К тому же Пури несомненно миновала тот возраст, когда женщины способны радовать своих мужей детишками.

– Ты уже была замужем? – поинтересовалась Софья.

– Да, сеньорита. Оба моих мужа умерли.

Интересно, что с ними случилось, – мелькнуло в голове у Софьи. – Наверное уж очень много «хотели иметь»… А может быть Пури любит эти удовольствия не меньше чем… Не зря же Анхелина про какой-то дьявольский огонь в Пури намекала.

– А дети у тебя есть, Пури.

– Выжили лишь двое, сеньорита. Девочка семь лет, а мальчику четыре годика. Они живут у матери в деревушке Санто Доминго.

Софья была поражена. Она ожидала, что дети Пури уже давно имеют своих детей, а ее матери нет в живых. Что-то здесь было не то.

– Сколько же лет тебе, девочка моя? – нежно спросила Софья.

– Мне тридцать один год сеньорита. – Пури опустила голову, словно устыдилась своих лет. – Правда, тридцать один. Я поклясться могу. Мои волосы стали такого цвета, когда мне минуло шестнадцать лет.

Тридцать один! Софья пристально посмотрела на свою повариху. Всего лишь на три года старше Софьи. Да, Пури не лгала. Теперь Софья рассмотрела ее как следует.

– Так вы поможете мне, сеньорита? Все вокруг называют меня ведьмой, но я никакая не ведьма. Натура у меня иногда грешная, но долго это никогда не бывает. Вы ведь знаете, как я могу готовить. А если надо понравиться мужчине… – Пури осеклась, смутившись. – Вообще я знаю, как понравиться мужчине, – сказала она. – Люблю я Энрике. Он моложе меня, но…

– Если и моложе, то не намного, – перебила ее Софья. – Я знаю семью Энрике. Он уже много лет мне служит. Ему двадцать шесть лет. И если ты ему так нравишься, так пусть делает доброе дело и женится на тебе. Я буду об этом помнить, обещаю тебе.

Пури схватила руку Софьи и принялась целовать, потом умчалась вне себя от радости.

Ужин в тот день был грандиозный. Пури превзошла самое себя. За столом были: суп из креветок, морской лещ и тушеная в свином жире чечевица, козленок, целиком зажаренный на вертеле. На десерт принесли зеленые апельсины в меду и нежнейший белый хлеб.

Софья, едва взглянув на это изобилие, улыбнулась. Это такое спасибо сказала ей Пури за сегодняшний разговор, хотя еще рано было говорить о результате.

А что же будет ожидать их за столом после свадьбы?! – покачала головой с улыбкой Софья. Затем ее мысли вернулись к Роберту. Сегодня он стараний поварихи не замечал. Поковырял вилкой в тарелке, да выпил три бокала ароматного вина, приготовленного из крупного винограда, выращенного под Сьюдад Реал. Вскоре он поднялся из-за стола.

– Софья, подойди, пожалуйста, ко мне в контору, после того, как закончишь обед.

Она кивнула ему. Под длинным столом стояли четыре жаровни, наполнявшие помещение теплом, но она видела, как Роберт ежился от холода, когда уходил.

Софья занялась Рафаэлем. Все это время после возвращения из Севильи мальчик кушал у себя в детской. Сегодня Софья решила, что он вполне поправился и может сесть за общий стол.

– Ешь, мой мальчик, – настаивала Софья. – Ты должен есть, а то сила к тебе не вернется.

– Да, мамочка, – и он взял еще кусочек сочного козленка.

Роберт сидел за столом конторы, где на протяжении многих лет его далекие и близкие предки приняли не одно решение, важность которых вполне соответствовала тому, которое сегодня предстояло принять Роберту. Но действительно ли те решения соответствовали его сегодняшнему? – задал сам себе вопрос Роберт. Неужели и тогда могло быть так, что судьба всего дома Мендоза зависела лишь от того, какая выпадет карта? Вполне возможно, ответил он сам себе. Являлась судьба в лице некоего гномика, карлика, который переворачивал карты, руководствуясь лишь ему понятными соображениями и все враз менялось. Позже, по прошествии времени, принятие этого решения казалось бесспорным, единственно правильным и все прежние колебания виделись несущественными. Но теперешнему идальго простых и ясных решений не виделось, так как то, что ему предстояло сегодня решить, было абсолютно новым для дома Мендоза и вот по какой причине: мог ли кто-либо из его предков допустить к решению важнейших вопросов женщину? Навряд ли. Но и не исключается полностью. Вполне вероятно, что в его роду имелись многоопытные супруги идальго, которые консультировали по ночам своих муженьков… И, возможно, весьма не дурно…

Но Софья не была его женой. Правда, у них был ребенок. Вероятно, ему следовало бы на ней жениться. А что он испытывал к ней? Любил ли он ее? Откуда он мог знать? В ту ночь, когда он мчался в Севилью, терзаемый страхом, что ее соплеменники растерзают ее, тогда он готов был на все, он буквально сходил с ума. Насколько Роберт понимал себя, он никогда не любил ещё женщину. Да, женщин он желал, да, ему было приятно в их компании, да и много других удовольствий и наслаждений давали ему женщины, но любить?.. Он то и дело поглядывал на дверь, с нетерпением ожидая Софью. Она не появлялась, и он опять погрузился в свои размышления…

А что побудило его набраться столько смелости и даже стать кровожадным во время их пребывания в Триане? Что, Софья разожгла в нем такой огонь ненависти?.. Заставила так обойтись с цыганом, что и сейчас ему становится не по себе?.. Но тогда-то он был абсолютно спокоен. Нет, не она. Все это он делал ради сына. И сегодняшнее решение может оказаться для Рафаэля очень важным. Ради него он не имел права ошибиться и должен укротить свою гордость, не дать ей вмешаться и отлучить Софью с ее здравым смыслом и мудростью от решения этого жизненно важного вопроса.

Дверь бесшумно повернулась на обильно смазанных завесах, и она вошла.

– Ты выглядеть очень занятым, Роберт.

– Я действительно занят. Сядь, дорогая. Ты, конечно, догадываешься, что я хочу с тобой обсудить.

– Конечно, – согласилась она. – И я думаю, ты знаешь, что я могла бы тебе посоветовать.

– Да, ты уже дала мне понять, когда они еще были здесь. Но, Софья, что, если этот выбор окажется неправильным? Что тогда?

– А что, разве что-то может быть хуже, чем наше сегодняшнее положение?

– Да, может. Именно это ты никак понять не можешь. Об этом я и хотел с тобой поговорить. Софья, эта хунта, которая правит сейчас в Андалузии, герцоги в Севилье, про которых упоминал де Майя, – непременно прознают про то, что я опять поставил на радикалов.

– Я понимаю, – медленно произнесла Софья. – Да, это так. Но лишь в том случае, если эта Ортега со своим мужем ошибутся, если в колониях не произойдут революции, которые свергли бы старые режимы. Вот тогда да, ты станешь в глазах Испании предателем.

– И уже во второй раз, вероятно. Хотя ситуация с Нельсоном не была уж очень ясной. Бурбоны продолжали восседать на троне и, теоретически, это король и не кто иной как бы имел общие дела с Наполеоном. Нынешняя ситуация в корне отличается от прежней. Испания, или то, что сейчас от нее осталось, будет всеми силами сражаться за свои колонии. И здесь выбора нет: либо ты за нее, либо – против. Ты полагаешь, что понимая все это, я могу дать де Майя те полномочия, которые он жаждет получить?

Софья ответила не сразу. Она оперлась локтями о письменный стол, сцепила руки и прижалась к ним лбом. Он видел прелестный изгиб ее шеи и непослушные локоны волос, выбившиеся из пучка, в который они были собраны и теперь свисавшие на затылок. Софья была красивая и яркая женщина и могла стать его, стоило лишь ему по-настоящему этого захотеть. Роберт понимал, что именно ей обязан своим исцелением и не только им. Практически то, что он в состоянии заниматься делами и жить нормальной человеческой жизнью сейчас, заслуга Софьи. Но любит ли он ее?.. Роберт отогнал от себя эту навязчивую мысль. Еще будет достаточно времени, чтобы заняться и этим вопросом, когда будущее обретет более четкие контуры. Он смотрел на нее и ждал.

Наконец она подняла голову.

– Роберт, если мы проиграем, то есть, потерпим поражение, если мы оба примем неправильное решение и окажется так, что мы поддерживали тех, кому суждено проиграть в этой игре, то мы обречены. Несомненно, это будет конец и дому Мендоза здесь, в Кордове. Ну, так значит это судьба!.. И это жизнь!.. Роберт, мы с тобой обречены на риск, на вечную игру, я это давно поняла. Ведь не проникнись ко мне состраданием Карлос в той деревушке в горах, то мне суждено было быть заживо съеденной каннибалом, людоедом. Я разве тебе не рассказывала об этом?

– Нет, не помню.

– Это был разбойник, бандит по кличке Эль Амбреро… – Софья вся съежилась, потом махнула рукой. – Ладно, расскажу тебе как-нибудь в другой раз. О чем я сейчас думаю, так это о Рафаэле.

– И я думал о нем, – согласился Роберт.

– Я понимаю. Сейчас он всего лишь маленький мальчик и то, что мы сегодня решим, определит всю его дальнейшую жизнь. – Она замолчала, затем глубоко вздохнув, продолжала. – Роберт, ведь если мы проиграем, то Рафаэлю уже никогда не стать идальго. Он может не быть богатым, это я могу принять – в жизни всякое бывает. Но что мне не дает покоя, так это сознание того, что он может стать сиротой, отверженным, презираемым всеми, кто вокруг него. Я пребывала в таком положении очень долго и не смогу смириться с тем, что это может быть уготовано моему Рафи.

– Я понимаю, – тихо произнес Роберт. – Но я полагаю, что у тебя есть какой-то план. Я его вижу уже в твоих синих глазах. О чем ты думаешь. Софья.

– Я думаю о том, что было бы неплохо, если бы твой брат Лиам, смог бы взять Рафаэля к себе в Лондон и вырастить его, как свое собственные дитя. Разумеется, если в этом возникнет нужда. Вот тогда бы мы смело могли взяться за осуществление всего нами задуманного.

Роберт затаил дыхание.

– Ты хочешь сказать, что его следует отправить в Лондон? Подальше от нас?

– Нет, не сейчас. Лишь тогда, когда станет ясно, что дело наше проиграно. Но я пойду на это не раньше, чем мы сможем заручиться поддержкой твоего брата. Твой брат должен торжественно дать обещание, что будет относиться к Рафаэлю, как к своему сыну. Может он заверить нас в этом? А если сможет, то сдержит он свое слово?

– Что касается последнего вопроса, в этом нет никаких сомнений, – не задумываясь, ответил Роберт. – Лиам – человек чести. Если он дал слово, он сдержит его, даже если ему будет грозить смерть. Но вот даст ли он его, – Роберт говорил задумчиво, как бы размышляя вслух. – Согласится ли он взять к себе моего незаконного сына… – он замолчал и посмотрел на Софью. – Прости, Софья, прости меня.

– Ничего, он же действительно бастард, – холодно уточнила она. – Теперь тебе известно, что это твой бастард, но меня не убудет, если ты будешь выражаться именно так, но измываться над ним я никому больше не позволю. Скажи мне, Лиам – тот человек, на которого мы можем положиться в том, что в один прекрасный день он не бросит ему в лицо это обвинение?

– Да, в этом я абсолютно уверен, если он согласится. Но я не уверен… – Роберт встал и начал мерить шагами маленькую комнату. – Все дело в том, что мы не узнаем, что скажет Лиам, пока не свяжем себя обязательствами с Марией и де Майя. Я вручу им письма с полномочиями и письмо к Лиаму.

– Значит, от этой игры нам не уйти, – негромко сказала Софья. – А эта игра – палка о двух концах. Но есть и другой путь, – добавила она.

– Что это?

– Мы, ты и я, даем торжественную клятву. Мы поклянемся в том, что в случае самых неблагоприятных обстоятельств, один или другой из нас обязан доставить Рафаэля в Англию. Во что бы ни обошлось это дому Мендоза или каждому из нас. Сначала мы должны решить вопрос с Рафаэлем, а уж потом принимать решения. Ты сможешь дать такую клятву, Роберт?

Он секунду смотрел на нее молча.

– Да.

– Я тоже, – сказала Софья.

Она стала оглядываться, словно что-то ища.

– Ты ищешь Библию, – догадался Роберт. – Но я не могу присягать на христианской Библии, Софья. Я – иудей.

С этими словами он подошел к одной из полок и отодвинул в сторону несколько бухгалтерских книг. Затем нажал на одну из поддерживающих полку стоек. Открылся ящик, расположенный под ней.

– Никогда не знала, что здесь есть такое, – удивилась Софья.

– Это тайник. Я совершенно случайно наткнулся на него несколько лет назад. Он, кстати, тогда был пуст. Я решил положить вот это – сюда. – Роберт достал из ящика золотой медальон и показал его ей.

Едва взглянув на него, Софья закрыла ладонями глаза.

– Что такое?

– Нет, ничего. В какой-то момент мне показалось, что эти буквы мне знакомы. Но нет, они мне незнакомы, я их не видела прежде – это все мое разыгравшееся воображение. Я никогда не могла ничего припомнить из моей прошлой жизни, до того, как меня нашли цыгане. Бывает, что будто приоткрывается завеса, но я все равно ничего не могу вспомнить. Что здесь написано?

– Это несколько слов из одного псалма. Они написаны на древнееврейском. Это самая ценная вещь, которая у меня есть. Ты не поклянешься на ней?

– Если ты этого хочешь.

Он кивнул и протянул руку вперед, раскрыв ладонь, на которой лежал медальон. Софья возложила на него свою руку.

– Перед небесами клянусь, что если возникнут причины для того, чтобы опасаться за будущее Рафаэля в Испании, я возьму его с собой в Англию, чего бы это мне не стоило, – были ее слова. – Пусть Бог услышит мои слова и проклянет меня в вечном пребывании в аду, если я нарушу эту клятву.

Она вопросительно посмотрела на Роберта.

– И я клянусь в этом, – негромко произнес он. – Именем Бога и его Отца и всех отцов дома Мендоза. Будущее Рафаэля превыше всех остальных соображений, да поможет мне Бог.

Роберт положил медальон назад в тайник и закрыл его.

– Мне хотелось бы побыть одному, – мягко сказал он. – Я должен написать Лиаму и подготовить все необходимые бумаги для четы де Майя.

– Да. – Софья приподнялась на цыпочки и дотянулась губами до его щеки. – Роберт, мы сделали правильный выбор. Я в этом уверена. Не придется нам ехать в Англию – ни тебе, ни мне, ни Рафаэлю. Мы все останемся в Кордове, и дом Мендоза достигнет невиданного величия.

Он улыбнулся ей.

– Хотелось бы мне иметь твою уверенность.

В синих глазах Софьи появились искорки.

– Ничего, моей уверенности достанет на нас двоих. А теперь займись, пожалуйста, письмами. И подумай над тем, как бы привязь, на которой ты собираешься держать де Майя, не оказалась бы слишком длинной. Укороти ее, Роберт, прошу тебя, сделай милость, или мы все полетим в тартарары.

На следующий день погода снова изменилась. Небо посерело, стало тепло и сыро. Дороги превратились в непроезжие болота и Роберту понадобилось шесть часов изнурительной скачки, чтобы добраться до маленького дома в имении.

Приехав туда, он уже было подумал, что его обвели вокруг пальца – экипажа нигде не было видно и вообще это место казалось необитаемым. Над трубой не видно было дымка. Но вот де Майя распахнул дверь.

– Я уже думал; что вы уехали, – сказал Роберт, выпрыгивая из седла. – Или вообще не приезжали. Над трубой не видно дыма.

– Мы подумали о том, что наше присутствие здесь незачем кому-то демонстрировать, – ответил де Майя. Кроме того, здесь ни души и должен вам признаться, что моя жена, несмотря на массу достоинств, не обладает даром кулинарки, – с усмешкой добавил он. – Так что необходимости в том, чтобы разводить огонь в очаге нет. Мы живем на черством хлебе и пересохшем сыре в ожидании лучших времен.

– Вряд ли это необычная диета для монаха, я полагаю.

– Для монаха нет, но Марию этой пищей не искусишь, не так ли, дорогой мой Роберт.

Они прошли в дом через заднюю дверь и оказались в кухне. Мария стояла у стола и созерцала заплесневелую краюшку хлеба и небольшой кусок козьего сыра.

– Изысканные яства? Не очень, как я полагаю.

– Надеюсь, что за столом у моего брата в Лондоне вам доведется отведать чего-нибудь и получше. – Роберт раскрыл кожаную сумочку и вынул из нее пакет писем и документов.

– Я смею понимать эту фразу как принятие наших предложений? – спросил де Майя.

– Да, – ответил Роберт, протягивая ему пакет.

Рикардо взял его и стал просматривать бумаги.

– Здесь два письма личного характера, – пояснил Роберт. – Я адресую их моему брату. Остальные бумаги вы сможете просмотреть позже. В данный момент к делу имеет отношение лишь вот это.

Роберт достал из пачки бумаг два сложенных листка. Де Майя вопросительно посмотрел на него.

– Контракт, – ответил Роберт на его немой вопрос. – Он детально разъясняет то соглашение, которое мы с вами заключаем. Одна копия для вас, другая для меня. Сейчас мы это должны подписать.

Де Майя кивнул и начал читать. Едва прочитав первый абзац, он поднял глаза на Роберта.

– Это весьма своеобразный документ, дон Роберт. Он очень нас ограничивает. В соответствии с этим контрактом мы должны предоставлять вам ответ о каждом израсходованном нами реале из тех, что будут предназначены для нас.

– Но это не распространяется на ваши личные доходы, – пояснил Роберт. – Я, кажется, это достаточно ясно объяснил. Ваши прибыли вы можете тратить по своему усмотрению. Но то, чем вы предполагаете заниматься в колониях, весьма серьезное дело, и в Кордову вы регулярно должны представлять полный отчет о своей деятельности.

– Все должно согласовываться с Кордовой?

– Именно.

– Все это выглядит очень громоздко, – не соглашался де Майя. – Именно этот поводок, или что-то похожее, был и остается главным препятствием для того, чтобы избавиться от многих проблем в колониях. Ведь решения должны приниматься на местах.

– Вероятно, вы правы, – согласился Роберт. – Но, тем не менее, таковы мои условия.

Он достал из сумки небольшой флакончик чернил, отвернул крышку, приготовил перо и все разложил на столе.

– Извольте подписать?

Де Майя после недолгого колебания кивнул головой. Он взял предложенное ему перо и размашисто поставил свою фамилию. Роберт посмотрел на Марию Ортега.

– И вы, дорогая. Мне доставит большую радость, если ваша подпись займет место рядом с подписью вашего супруга.

Мария не стала ни читать, ни подписывать. Роберт и не ожидал ничего другого. То, что Софья умела читать, было просто чудом. Мария им не обладала, но все равно Роберт продолжал держать перед нею перо. Она взяла его и поставила в том месте, куда он показал какой-то значок. Затем обмакнула в чернила большой палец и прижала его к бумаге, заверив, таким образом, свою странную подпись не менее странной печатью.

– Очень хорошо, – Роберт поднялся и собрал все принадлежности в свою сумку, включая обе копии контракта и все письма.

– Я не совсем понимаю… – с удивлением начал говорить де Майя. – Ведь кое-что предназначается и для нас?

– Да, но лишь тогда, когда станет совершенно ясно, что вы без осложнений покидаете Испанию, и что вам не грозит арест. – Роберт положил бумаги в сумку. – Я встречу вас в Кадисе, дон Рикардо, прямо перед отплытием. И полностью убедившись в том, что вы избавились от преследований хунты, я передам вам эти документы.

– Роберт, если нам вообще не удастся добраться до Кадиса? – Теперь его уже умоляла Мария. – Что, если с нами произойдет несчастный случай, или на нас нападут бандиты, да мало ли что может случиться в дороге?

– Если с вами что-то случится, следовательно, вы упустили благоприятную возможность, – сказал Роберт. – В этом случае вам от меня мои соболезнования. Но если хунта или кто-нибудь еще из их приспешников схватит вас прежде, чем вы взойдете на борт этого корабля и эти документы попадут им в руки, то моя жизнь закончится вместе с вашей. Причем без всякой на то причины.

Он взял широкополое сомбреро и надел его на голову.

– С вами Бог, господа! Желаю вам быстро и благополучно добраться до Кадиса. Сочувствую, что вам приходится довольствоваться такой кухней, но можете оставаться здесь, сколько сочтете необходимым. А вот если вас здесь обнаружат, то я буду вынужден сказать, что вы сами забрались в этот дом, без моего разрешения.

Де Майя попытался привести еще один аргумент.

– А что, если кто-нибудь заметит, как мы встречаемся в Кадисе? Явиться в ваш склад – это тоже большой риск.

– Верно, – согласился Роберт. Он на мгновение задумался. – Вы знаете церковь Санта Мария, что к северу от порта?

– Я знаю, – кивнул Рикардо.

– Так вот. За ней есть холмик, а на его вершине несколько деревьев, там мы и встретимся.

Мужчины обговорили день и время встречи в Кадисе, после чего Роберт вскочил в седло и, махнув им на прощанье рукой, ускакал.

– Да, крепкий орешек, ничего не скажешь, – проворчал де Майя.

– Он великолепен, – сказала Мария. – Я это всегда знала. Хотя вдруг и уверовала в то, что он слабак и трус. Но сейчас он превратился в такого мужчину, что даже стал превосходить того Роберта, которого я знала.

– Интересно, что же в нем вызвало такие перемены?

– Это объясняется очень просто. Женщина. Гитанита, это она разобрала его на части, а потом опять собрала. И сделала эту работу лучше, чем господь Бог в первый раз.

 

19

Погода в это утро опять изменилась. Стало тепло и влажно, подернутое дымкой солнце лениво освещало ноябрьский пейзаж.

Роберт отправлялся в Кадис. Попрощаться с ним вошли Софья и Рафаэль, которого Софья вскоре отправила к своим друзьям-кошкам.

– Не хочется мне, чтобы ты ехал, – призналась она, когда мальчик ушел.

– Мы же договорились, – резко ответил Роберт. – Мы оба решили, что объединить усилия с де Майя и Марией – единственно правильное решение.

– Да, я понимаю, ты прав, это верное решение, но дело не в этом.

– А в чем?

– Понимаешь, я ни в чем не уверена, – Софья явно колебалась, стоит ли ему перед дорогой портить настроение. – У меня какое-то смутное, необъяснимое предчувствие, что должно произойти что-то страшное. Не уезжай, Роберт. Пусть съездит Энрике, ему ведь можно доверить это дело.

Они были в одной из комнат, которая служила библиотекой. В руках у Роберта были письма к Лиаму и документы для де Майя. Ночью он еще раз их перечитал и пришел к выводу, что они написаны ясно и убедительно. Он положил их в кожаную сумку и застегнул ее.

– Нет, это я должен сделать сам. – Роберт вынул из ящика стола пистолет, заглянул в его ствол и проверил затвор.

– Но и тебя что-то беспокоит, – спросила Софья, наблюдая за тем, что он делал. – Ведь и ты ждешь какой-то неприятности?

– Ничего я не жду, дорогая. Сама посуди, надо быть просто безумцем, чтобы отправляться в дорогу безоружным. – Он поднял на нее глаза и улыбнулся. – А я уже больше не безумный.

– Нет.

– Благодарю тебя.

– Это не только мои старания, Роберт. Я дала тебе возможность вернуться к жизни, это так, но решение встать на ноги ты принял сам.

– И не собираюсь допустить, чтобы меня опять затянуло в эту дыру. – Он прикоснулся рукой к ее щеке.

Кожа Софьи была восхитительно мягкой и нежной. Внезапно его пронзило чувство, испытанное им от обладания ею, ее обнаженным телом, – терпкий запах ее страсти…

– Софья…

– Да?

Он протянул было к ней руки, но, как бы опомнившись, опустил их.

– Нет, не сейчас, потом, когда вернусь.

Софья молчала, но он по-прежнему видел озабоченность в ее синих глазах.

– Девочка моя, не думай ни о чем, – произнес он с наигранной беззаботностью. – Вот, взгляни, здесь полная комната книг. Полистай их, пока я вернусь. На пять дней тебе их более чем достаточно.

– Я уже многие из них прочитала. – Роберт, запрокинув голову, от души рассмеялся. – Ты вечно меня опережаешь. Многое я отдал бы за то, чтобы разузнать, кто же все-таки научил тебя писать и читать и сделал из тебя то, что ты сейчас есть, донья Софья.

– Я бы тоже хотела это знать, – довольно ядовито ответила Софья. – Но, как я понимаю, здесь мне никто и ничего не скажет.

– И все-таки этим следует заняться, но об этом потом. – Он засунул пистолет за пояс, подхватил сумку и направился к двери.

– Роберт, подожди.

– Да?

Она подбежала к нему, бросилась ему на шею и поцеловала его в щеку.

– Пусть Бог сопутствует тебе.

– Мой Бог или твой? – тихо спросил ее Роберт.

– Какое это имеет значение.

Он схватил ее в объятья и крепко поцеловал. Это произошло впервые за шесть лет, но ничего непривычного он не ощутил. Она не показалась ему чужой, он от нее не отвык. Как и тогда, в тот день в его имении – сейчас от нее исходил тот же запах, невообразимо сладостный, пьянящий его – смесь меда, лимона и лаванды. Когда он отпустил ее, оба тяжело дышали, и она видела, как на его щеках разгоралось пламя страсти и желания. Роберт взял ее ладонь и легонько прижал к ее губам.

– Мы еще поговорим, когда я вернусь, – пообещал он. – Думаю, что у нас есть, что сказать друг другу.

Поцелуй Роберта еще долго преследовал Софью. Все было таким многообещающим, словно ее будущее, давным-давно предсказанное ей чудесным, уже можно было потрогать руками. Но это не принесло ей радости. Все утро Софья пребывала в беспокойстве и озабоченности. Она бесцельно, бродила по дворцу, выходила в бесчисленные патио и смотра на небо. А оно оставалось все таким же неясным и затянутым дымкой. Температура воздуха повышалась, день становился таким же жарким, как и в середине лета. Но стоял не зной и палящая летняя жара, а влажная, гнетущая духотища, вызывающая испарину и не дающая легко дышать. Софья с облегчением возвращалась под защиту прохладных каменных стен дворца.

Займись чем-нибудь, повторяла она себе, начни что-нибудь делать, чтобы отвлечься от дум о Роберте и его поездке. Пури! Да, сейчас самое подходящее время заняться ее проблемами. Софья потянулась к колокольчику и когда появилась горничная, велела ей вызвать кухарку. Она вскоре явилась.

– Вы хотели поговорить со мной, сеньорита.

– Да, Пури, хотела. Подошло время кое-что сделать для тебя.

– А что, сеньорита?

– Мы должны снова превратить тебя в молодую девушку. Пойдем со мной.

Они направились в комнату Софьи. Пури шла за ней, крестясь и взывая к Богу, чтобы эта цыганка-колдунья с ней что-нибудь не сотворила.

Софья как-то натолкнулась в библиотеке на любопытные бумаги, рассказывающие о том, как пользоваться хной. Вот оно! А она, глупышка, ломала голову над тем, как облегчить жизнь своей поварихе. Тогда, во время первой беседы с Пури, Софья уже знала, что можно сделать с волосами кухарки. Она еще помнила, как Фанта превращала седые волосы в черные, но она не знала, что для этого нужно иметь. Теперь же ей в библиотеке попался в руки переплетенный в кожу старый травник.

Эта любопытная книга была написана от руки кем-то из этого семейства, кто всерьез увлекался медициной. Кроме того, его занимали природные явления. На каждой странице были помещены рисунки и наброски растений и трав, а также описания способов приготовления отваров и настоек из них и как употреблять эти микстуры. А вот одно описание ее очень заинтересовало, как впрочем и любую другую женщину. Рядом с тщательно выполненным рисунком растения с парой широких листков и множеством белых цветков, стояла надпись по латыни – лавсония альба; по-арабски – аль-хенех. Женщины-мавританки берут порошок, изготовленный из высушенных листков этого растения, и смешивают с водой до получения вязкой кашицы, служащей для окраски ногтей рук и придания волосам темного цвета.

Софья внимательно изучала рисунок. Она была уверена, что где-то видела этот нарисованный цветок. Но где? Софья без особого труда вспомнила, что в буфете дворца стоят бутылочки, на одной из которых ей и попадался на глаза этот рисунок.

Хозяйка и ее повариха прибыли в роскошный будуар, бывший когда-то спальней доньи Кармен, а теперь принадлежавший Софье. Пури слегка ошалела от представшей ее глазам роскоши. Великолепный атлас, затейливые орнаменты обоев, изящный столик с массой бутылочек, кувшинчиков, расчесок, горшочков и Бог знает чего еще. Ничего удивительного, что хозяюшка такая красавица. Нет, этот будуарчик для приятных забав не для нашей сестры, простой кухарки. Но что там делает сеньорита? От дурных предчувствий Пури поежилась.

– Снимай свою блузу и завернись вот в это. – Софья достала из комода кусок белой материи.

Кухарка выполнила ее распоряжение, но испугалась пуще прежнего.

– Нечего бояться, – ласково сказала Софья, – ничего плохого я тебе не сделаю.

Софья рассматривала кухарку. Кожа у Пури была отличная: ни прыщей, ни пятен, но уж очень грязная – в ее складках застряла копоть. От нее пахло потом и кухонным жиром.

– Пури, тебе приходилось когда-нибудь принимать ванну? – спросила Софья.

– Ванну, сеньорита? Да, каждый год перед Пасхой я чуть-чуть моюсь, но так, чтобы не простудиться. Клянусь вам, сеньорита. Я здоровая и аккуратная женщина.

– От ванны не простудишься, Пури. После ванны ты почувствуешь себя отлично и будешь приятно пахнуть.

Кухарка фыркнула.

– Хорошо пахнуть?.. Хм… Мне и так не составляет труда завлекать мужчин.

– Я знаю, но ведь ты собираешься замуж за Энрике?

В глазах Пури появились слезы.

– Да, сеньорита. Но он возьмет меня только тогда, наверное, когда вы его заставите.

– Я не собираюсь его заставлять, ты это сама сделаешь. И тогда идальго закатит тебе такую свадьбу, что все твои родственники от зависти лопнут. – Софья вытянула большой медный таз и потянула за шнурок звонка.

Явилась девушка, которую звали Ньевес – ее Софья хотела сделать своей камеристкой.

– Принеси горячей воды, три ведра… четыре. Одно нам надобится для того, чтобы вымыть голову.

– Но вы уже мыли сегодня голову, – удивилась девушка.

– Вода нужна не мне, а Пури.

Услышав эти слова, кухарка опустилась на колени и поползла в отдаленный угол комнаты. Она начала молиться, взывая к Деве Марии, чтобы та защитила ее.

– Прибереги свои молитвы для тех, кто в них действительно нуждается, – холодно сказала ей Софья. – Лучше помоги мне придвинуть сюда это корыто.

– Сеньорита, я все сделаю так, как вы прикажете. Я знаю, какая вы умница-разумница и важная госпожа, – причитала Пури. – Но я простая женщина и вмиг умру, стоит лишь мне опуститься в горячую воду.

– Все это ерунда. Скажи мне честно, ты хочешь выйти замуж за Энрике или нет?

Пури завыла еще громче, но раздеть себя и посадить в корыто позволила. Ньевес вернулась с ведром горячей воды, от которой подымался пар. Воду вылили в корыто, туда Софья добавила всяких трав и, подумав, сушеных цветков жасмина. Потом закатала рукава своего элегантного шелкового халата, набрала в пригоршню миндального мыла, приготовленного Ньевес, и принялась отмывать свою кухарку самолично.

– Ну как, не так уж и плохо, Пури, а?

– Да, сеньорита, хорошо. Я буду красивая и чистая, когда меня будут хоронить.

– Никто тебя хоронить не будет. Ты будешь молодая и красивая. А если у тебя хватит ума, и если ты будешь мыться хотя бы раз в неделю, то перед тобой не устоит никакой муж.

И откуда она все это знает? – думала, сидя в корыте Пури. У Гитаниты, похоже, и мужа то не было. Хотя у нее же есть сын?.. А может это сын идальго?.. Но слуги говорят, что они спят отдельно, каждый в своей спальне. Да… Много непонятного. Болтают еще о том, что донья Софья вернула богатство дону Роберту и она как императрица всем заправляет, а император-идальго только делает вид, будто всем распоряжается. Пури, как ни крути, в теплой воде нравилось сидеть…А все-таки спят они, наверное, вместе – все размышляла кухарка. – Не может того быть, чтобы они равнодушны были к этим…

– Все, вылезай Пури, – прервала ее размышления хозяйка. – Какая ты теперь чистая! Сейчас займемся твоими волосами. Скажи, у тебя есть вши?

– Ой, сеньорита! Нет у меня этих насекомых, я раз в месяц извожу их вонючим мылом, которое мне дает Анхелина.

– Хорошо.

Софья, разделила седые волосы на несколько прядей и внимательно их осмотрела. Женщина говорила правду. Слуги пользовались смесью толченого угля и лампадного масла, которую Софья настоятельно рекомендовала всем в самом начале их работы во дворце.

– Вшей нет, а теперь вымоем как следует волосы.

Пури сопела, а Софья ее снова скребла и отмывала.

Через десять минут все было закончено, и Софья усадила Пури к трюмо. Пури уже не задавала вопросов по поводу того, что с ней будут делать дальше, а сидела и, зажмурив глаза, беззвучно шептала молитвы. Похоже, она уже прощалась с этим миром.

Софья присела около Пури, и вдруг до ее ушей донеслись звуки какой-то возни у дверей спальни. Она встала, подошла к двери и открыла ее. К ее возмущению и удивлению у входа в свою спальню она обнаружила с десяток зрительниц во главе с Анхелиной.

– Что вас сюда принесло? Что вы здесь пялитесь, как обезьяны? У вас что, работы нет? Анхелина, пусть они займутся делом. Пусть скребут полы.

– Полы чистые, Гитанита. Клянусь душой моей матери.

– Значит, беритесь за стены.

– Ньевес сказала нам, что вы хотите заколдовать Пури, – прошептала Анхелина. – Мы пришли посмотреть, а заодно и помолиться за ее грешную душу.

Софья тихо вздохнула.

– Боже мой, неужели вы по-прежнему убеждены, в том, что я – ведьма? Вы хоть раз видели, чтобы я колдовала? Я пользуюсь рецептом, чтобы покрасить волосы Пури и все.

– Да, донья Софья, я верю, что это так и есть, но…

– Что «но»?

– Но ведь это правда, что вы – цыганка?

– Цыганки – не колдуньи. Нет вообще никаких колдуний, глупая ты старуха. Есть только вещи, которые мы не понимаем. А впрочем, бесполезно вам что-нибудь объяснять. Давайте отсюда, все! Идите! – выставила их Софья и те, гогоча, как гусыни, стали расходиться.

Она вернулась к Пури.

– Все, Двадцать минут прошли. Давай смотреть, что у нас получилось.

А получилось все так, как нужно. Это было хоть и небольшое, но чудо. Седина Пури исчезла. Ее волосы приняли темно-каштановый цвет с оттенком легкой желтизны. Софья отошла на несколько шагов в сторону от нее, чтобы еще раз порадоваться своей работе.

– Ты красавица, Пури. И лет на десять стала моложе.

Кухарка смотрела на себя в зеркало и не могла насмотреться. Потом упала перед Софьей на колени и принялась целовать ей руки.

– Ладно тебе, давай на кухню, – смеясь, сказала Софья. – Возьми это с собой.

С этими словами она открыла шкаф и извлекла из него платье из желтого ситца с отделкой из белого атласа и подала его Пури. Тут же в голову Софьи пришла еще одна мысль. Она взяла со стола горшочек с пчелиным воском и черепаховый гребень. Все это отдавая кухарке, она напутствовала ее.

– Вот этим воском смажешь волосы и заколешь гребнем и тогда… В общем, не только Энрике, но и еще много мужчин лягут у твоих ног… И не забудь мыть волосы хотя бы раз в неделю, и тогда тебе не придется больше мазать волосы вонючей жидкостью от вшей.

– Но если я вымою волосы, то и краска сойдет, – забеспокоилась Пури.

– Сразу не сойдет. По крайней мере месяца два. А когда волосы посветлеют, мы их вновь покрасим. Я лучше научу тебя это делать.

Кухарка кивнула, зажала в руке дары хозяйки и побежала к своим кастрюлям.

– Потом расскажешь, как тебя встретит Энрике, – крикнула ей вдогонку Софья.

Бедный Энрике! Софья знала, что он влюблен в нее. Но для него самого будет лучше, если он свяжет свою жизнь с Пури. Он любить Софью может по-прежнему, но ему незачем пребывать в бесплодных мечтаниях о том, чего никогда не заполучить. А вот взяв себе в жены женщину, которая, кроме удовольствия в постели, будет его еще и вкусно кормить, то дорогой Энрике со временем поймет, какая это удача. А что тебе еще надо, Энрике?

Последние осенние дни были короткими. Вот и сейчас, солнце уже заходило, через какой-нибудь час станет совсем темно, а жара не спадала. Софья опять отправилась бродить по многочисленным патио. Она слышала про то, что если знать все ходы из одного патио в другой, то их можно все обойти, не заходя во дворец. Но ей этого еще не удавалось. Сейчас она нашла дорогу из Патио дель Инсьенсо в одну из спален Роберта. Теперь перед ее глазами уходила вверх, к балкону, винтовая лестница. Боже, храни его! Пусть он целым и невредимым вернется ко мне и Рафаэлю. Нет, нельзя настолько погружаться в свои заботы и печали. Так и разреветься недолго. Так, по какой тропе пойти? Может по той, что за кустами роз? Она как раз вела к низенькой двери, которую она до сих пор не замечала. Дверь выходила в проход между двумя частями дворца. Этот проход был нешироким, и над ним располагалась плоская крыша парапета, в котором имелись лотки для оттока дождевой воды. Этим проходом пользовались садовники и слуги, но не члены семьи.

Софья подняла голову и посмотрела на небо. Оно становилось с каждой минутой темнее. Внезапно поднялся сильный восточной ветер, гнавший по небу темные, грозные облака. На ее глазах одно из них распалось на две части, и между ними вспыхнула ослепительная изломанная молния. Тут же раздался еще один сокрушительный раскат грома и разразился проливной дождь.

Софья снова побежала туда, откуда начинался этот проход. Она мгновенно промокла до нитки. За прошедшие минуты уютный узкий проход превратился в стремительный горный поток. Вода завихрилась у камней и грозила увлечь ее в эту круговерть. Софья не решилась войти в этот бурлящий поток и бросилась бежать в противоположную сторону к пещере.

Решетка была закрыта на огромный засов, но петли ворот проржавели настолько, что от того, что Софья потянула решетку на себя, они отвалились, и эта железная громадина начала падать. Софья еле успела отскочить в сторону. Открылось углубление в гранитной скале, не очень большое, но довольно высокое. Софья вошла в эту расщелину и смогла в ней выпрямиться во весь рост. Гроза неистовствовала у нее над головой. Небо полыхало странным, неземным светом, который окрашивал все вокруг в бледно-сиреневый призрачный цвет. Софья поежилась и вжалась в глубь пещеры. Следующий удар грома был настолько силен, что ей почудилось, будто у нее лопнули барабанные перепонки. За всю ее жизнь в странствиях по дорогам Испании ей еще не доводилось наблюдать подобного разгула стихии. Вне себя от охватившего ее страха. Софья встала на колени и накинула себе на голову подол своего роскошного платья, пытаясь заглушить в своих ушах в этот ужасный грохот взбесившейся природы.

На мгновение Софья почувствовала, будто к ее виску прикоснулись раскаленным железом, после чего в нос ударил запах горелого мяса. Одновременно с этим ей показалось, что ее убежище зашаталось и стало рушиться. Ощущение катастрофы усугублялось дождем сыпавшихся на нее осколков камней, грозивших ее завалить, но уже через несколько секунд все успокоилось. Она была жива. Медленно, словно не веря в то, что светопреставление закончилось, Софья поднялась на ноги и осмотрелась вокруг.

То, что было солидной скалой, возвышавшейся за ее спиной, и что образовывало стену ее убежища, теперь отсутствовало. Вокруг лежали груды каменных обломков, а на том месте, где только что находилась скала внушительных размеров, что-то темнело. Очередная вспышка молнии осветила темноту, и Софья увидела еще один вход. Ее глаза разглядели в этой обширной пещере сосуды, дубовые бочонки и обтянутые кожей сундуки, поставленные по ранжиру: небольшие предметы – ближе к входу, а более крупные – дальше, вглубь ее.

Софья неуверенно шагнула вперед, но остановилась и оглянулась. Ей показалась, что на нее кто-то смотрит тяжелым взглядом некоего мистического существа, собиравшегося наказать ее. Но любопытство Софьи оказалось сильнее страхов. В конце концов, все это принадлежит Мендоза и, стало быть, она вправе поинтересоваться своей находкой. Почему Роберт никогда ей об этом не рассказывал, появилась у нее мысль. Очевидно потому, что эта была настолько глубокая тайна, что о ней мало сохранилось упоминаний и она, возможно, канула в небытие. Это объяснение показалось ей наиболее логичным. Тем временем гроза продолжала бушевать. Сейчас самый удобный момент для того, чтобы осмотреть этот тайный склад, – подумала Софья. – Вряд ли кто выйдет сейчас из дворца.

Она решила начать с небольших предметов, их было проще передвигать. Деревянные бочки и кожаные сундуки были хорошо закрыты, и раскрыть их без соответствующих инструментов не представлялось Софье возможным. А вот сосуды, которых здесь тоже было предостаточно, были заткнуты промасленной тряпкой. Софья вытащила одну из них и заглянула внутрь сосуда. В нем лежали аккуратно завернутые в тряпицу вещи. Похоже, что эти вещи очень ценные, подумала Софья и, переведя дух, вынула из сосуда одну из них.

Развернув тряпицу, Софья обомлела. Ей в глаза ударил блеск золота и матовое сверкание серебра. У нее на ладони лежали плоские пластины, отделанные по краям серебром. Софья вынула еще одну вещь, это уже был серебряный кубок, красиво отделанный драгоценными камнями. На каждой из вещей стояли какие-то надписи, но Софья не смогла понять, что это за… Да нет! Вглядевшись в них еще раз, она почувствовала, что они ей знакомы.

Бог ты мой, конечно, она их знала и видела. Она не только их видела, она даже понимала, что на них написано. Софья взяла пластинку и закрыла глаза. Она услышала в себе голос. Этот голос принадлежал пожилому человеку, в нем была уверенность и сила, когда он читал торжественную молитву.

Ей была знакома эта молитва, и она знала того, кто молился. Это был ее милый дедушка Бенджамин Валом. И где это происходило, знала она – в Бордо, в доме ее матери Рашели и отца Леона, и она была маленькой и кудрявой избалованной малышкой Софи с синими глазами и ангельским голосом, которая в шестилетнем возрасте освоила грамоту и счет.

Как в трансе Софья опустила руку в кувшин и вытянула из него что-то длинное и мягкое. Это был шелковый четырехугольник с перемежавшимися белыми и синими полосками и густой длинной бахромой. Она долго и пристально рассматривала его и вдруг вспомнила ту тень, лежавшуюся на этом бело-синем шелке и состоявшую из множества маленьких крестиков. Тень отбрасывала перегородка, отделявшая в синагоге мужчин от женщин. И мелодию она вспомнила, и сейчас ее губы сами, едва слышно, ее напевали.

Софья вспомнила, что она была Софи Валон, еврейкой, одной из избранных, дочерью завета, как ей часто повторял дедушка. Она опустилась на холодный земляной пол и, уткнувшись в бело-синий шелк, разразилась потоком слез под аккомпанемент дождя.

Две недели подряд Кадис переживал бурные природные аномалии – леденящий холод и иссушающую жару. Но к тому часу, когда Роберт должен был явиться на встречу с Марией Ортега и ее супругом, стихия утихомирилась. Роберт неспешно взбирался на холм, что позади церкви Санта Мария.

Он видел три стоявших в гавани корабля, они были хорошо различимы в серебристом свете молодого месяца. Один из них – «купец». Слава Богу, английский, на нем развевался красный торговый флаг. На носу корабля Роберт заметил «флаг вежливости», который принадлежал принимавшей стране.

– Красивый кораблик, не правда ли? – услышал голос Роберт позади себя.

Он повернул голову и увидел, что это де Майя.

– Да, весьма неплохой. Полагаю; что именно на его борту вам предстоит перебраться в Англию.

Де Майя кивнул.

– Значит, у вас не возникло никаких осложнений, я очень рад. А где донья Мария?

Де Майя кивнул в сторону гавани.

– Она уже на борту. Там спокойнее, мне кажется. Дон Роберт, спасибо вам за домик в вашем имении, нас там никто не потревожил.

Роберт что-то промычал неопределенное и полез в сумку за документами.

– Пожалуйста, здесь все в точности, как мы и договорились.

Де Майя принял из его рук небольшой пакет.

– Я от души вас еще раз благодарю, дон Роберт. Мы у вас в долгу, но я уверен, что мы найдем способ вас отблагодарить.

– Понимаю. У вас есть какие-нибудь планы, насчет того, куда вы отправитесь? Я имею в виду после Лондона.

– Думаю, что в Буэнос-Айрес. Хотя жена склоняет меня в Пуэрто-Рико. Следует вначале осмотреться и хорошо подумать, где наиболее благоприятные возможности.

– Не исключено, что мой брат сможет предоставить вам полезную информацию. Сейчас я не в курсе того, как идут у них дела, но дом Мендоза в Англии всегда имел торговые отношения с Ямайкой. И это был всегда лучший источник информации о том, что происходит в Вест-Индии.

– Возможно, – согласился де Майя. – Но как он нас встретит? Не станет ли для него появление двух беглецов из Испании неприятным сюрпризом и непосильным бременем?

– Все будет зависеть от того, как он воспримет мое напоминание о себе, – честно признался Роберт. – Если у него есть интерес к возрождению Кордовы, то отнесется к вам, как к блудному сыну, а к донье Марии, как к царице Савской. А если нет…

Он пожал плечами.

– Но в любом случае, стоит вам приехать в Англию, как вам будет уготована участь не беглецов, а героев. Всевозможные реформы в Англии всегда воспринимаются с пониманием до тех пор, пока они не начинают осуществляться на английской земле.

Вид у де Майя был довольно угрюмый.

– Сейчас вся моя надежда на него, – кивнул он в сторону гавани и стоявшего там английского корабля. – Кстати, на нем ничего нет вашего?

поинтересовался де Майя.

– К сожалению ничего. Я еще не настолько воскрес, чтобы начать торговать. Но, от души надеюсь, дон Рикардо, что начну.

– У меня нет сомнений на этот счет. – Рикардо улыбнулся своею кукольной улыбкой. – А у меня есть сведения, которые вас могут заинтересовать.

Роберт посмотрел на него с любопытством. Этот де Майя буквально напичкан различной информацией.

– Ходят слухи, – начал де Майя, – что этот Кортес, который убегал от французов как заяц, намерен вскоре снова собраться.

Роберт уже несколько лет и не вспоминал о том, что в Испании существует парламент – Кортес, и естественно ничего про него не мог слышать.

– Причем здесь, в Кадисе. По причине того, что в Испании больше нет законного правителя и англичан с Веллингтоном во главе, и они почувствовали себя вольготно. Каждая из хунт, управляющих страной, должна прислать сюда своих представителей. Предполагается, что в Кадисе будет сочинена конституция Испании. – Майя замолчал, следуя своей привычке оценивать произведенный его словами эффект.

– Эти будущие члены парламента такие же либералы, как и вы?

– Многие – да. И, таким образом, дон Роберт, и для страны и для вас откроются определенные возможности.

– Вероятно, – пробормотал Роберт. – В том случае, если речь пойдет о настоящих реформах.

– В этом случае их авторитет в ваших глазах поднялся бы, так?

– Да. Чему вы удивляетесь? Вроде не должны бы. Времена меняются. Не может же дом Мендоза богатеть только на войнах, внешних и внутренних. И вовсе не обязательно обладать феноменальной проницательностью, чтобы это заметить.

– Согласен с вами, – сказал де Майя. – Следовательно вам необходимо договориться с Фаролой и его хунтой и оказать влияние на составление этой конституции прежде, чем вы превратитесь в воскресшего Лазаря.

Роберт кивнул. Из глубокого кармана сюртука он достал пакет.

– Вы сможете передать это моему брату? Это новый сорт хереса, под названием «молоко», о котором я вам говорил.

– Если это будет угодно Богу, я это доставлю в Англию, сеньор, – с ноткой торжественности заявил де Майя.

– Отвратительнее климата на земле не сыщешь, – проклинал Лиам декабрьский туман, клубившийся над Кричард Лэйн.

Ему не была видна из окна входная дверь, но он слышал, как кто-то мучил дверной звонок, дергая за шнурок. Дверь открыл его сын Джозеф. Мальчик, казалось, сгорал от нетерпения и жажды деятельности, он даже не дождался, пока это сделает слуга. Лиам улыбнулся, когда услышал шаги сына на лестнице, ведущей в его кабинет. Сын постучал и, не дождавшись ответа, ворвался к нему.

– Папа, тебе письмо. Его принес какой-то нищий.

– Ты дал ему пенни? – спросил Лиам, забирая письмо у сына.

– Я дал ему два, папа. Он сказал, что ему обещали два пенни, если он доставит письмо в целости и сохранности. Он меня очень благодарил.

– Сейчас в Лондоне полно людей, которые тебя бы благодарили, если бы ты дал им двупенсовик, – пробурчал Лиам, изучая восковую печать на конверте. Он посмотрел на сына и улыбнулся, – Давай, отправляйся по своим делам, мальчик, я должен поработать.

Ему действительно надо было поработать, но когда сын ушел, он делами не стал заниматься. И письмом тоже. Его мысли занимал сын. Мальчику должно было исполниться тринадцать лет. Через несколько недель состоится его «бар мицва». Инициативой его жены Мириам было отпраздновать эту дату по иудейскому обычаю. Она украдкой разыскала какого-то раввина и договорилась с ним об уроках древнееврейского языка и прочих церемониях. Мириам осознанно воспринимала свою принадлежность к еврейству и лезла из кожи, чтобы в том лее духе воспитать Джозефа. Взять хотя бы это обращение к отцу – папа. Ни Роберт, ни он сам так никогда не называли Бенджамина, а только – отец.

Воспоминания о Роберте омрачили его настроение. Как он там, в Кордове? Да и жив ли вообще? Своего сына, в своих размышлениях, он невольно соединял с судьбой Роберта. Может быть потому, что у его брата не было наследника. И какие бы руины в Кордове от дома Мендозы не остались, наследовать там было что. Или может от того, что его сын Джозеф очень походил на своего дядю Роберта, которого он не видел с детства. Как же их разъединила жизнь!.. А ведь когда-то они были одна дружная семья. Может Роберт уже и не дождется и не увидит следующего ребенка Лиама, которого сейчас носила под сердцем Мириам. Лиам вздохнул и, отбросив в сторону печальные мысли, решил посмотреть, что за странное письмо пришло ему. Он сломал печать на конверте. Прочитав его раз, Лиам прочитал его еще раз, но смысл письма дошел до него лишь на третий. Он молча сидел в кресле. Внимание привлекла появившаяся жена.

– Лиам, сегодня в полдень явится торговец рыбой. Я могу попросить у тебя два шиллинга, чтобы ему заплатить? Мы уже должны ему за два месяца.

– Конечно, дорогая, – Лиам полез в стол и вытащил из ящика две монеты, которые, не глядя, небрежно ей подал.

Складывалось впечатление, что в столе было столько монет, что хоть дорогу ими посыпай. В действительности же это были последние деньги, выделенные им на покрытие недельных расходов по дому. Лиам изо всех сил старался не подавать виду, что финансовые дела семьи были плохи. Жена была очень довольна переездом в дом на Кричард Лэйн, после того, как умерли родители Лиама. Дом же свой в Ричмонде, они продали. И если бы этот дом стоил дороже, чем тот, который они продали, то Лиам так бы и сделал – он нуждался в оборотном капитале.

– Мириам, – обратился к ней Лиам, все еще не выпуская из рук письма. – Ты могла бы сегодня на вечер приготовить напитки и фрукты для гостей? Скажем вина, бисквитов… Я полагаю, что это вполне подойдет для испанца.

– Испанца? – глаза Мириам округлились. – Но ведь это не твой брат?

Лиам затряс головой.

– Нет, это не Роберт. Первое, он не испанец, хотя тогда, когда мы виделись, он действовал как истинный испанец. Второе – явись он в этот дом, я бы никогда не посчитал бы его за гостя. Этот дом такой же его, как и мой, – добавил он еле слышно.

– Ты скучаешь по нему, ведь так? – Мириам обошла письменный стол и подошла к мужу.

Ее рука легла на его голову и нежно потрепала волосы Лиама. Уже не было у него той буйной шевелюры, но она по-прежнему считала, что ее муж похож на льва. Мириам очень любила своего мужа, и это было большой благодатью господней, тем более, если принимать во внимание стесненные обстоятельства, в которых они находились уже несколько лет.

– Это плохо, что он не здесь. Как ты думаешь, может быть ему написать и позвать его сюда? Домой? – спросила Мириам.

Лиам посмотрел на ее округлившийся живот, а потом на листки бумаги в своих руках.

– Он сам пишет мне. Во всяком случае, я держу в руках записку человека, который привез мне от него письмо.

Когда Рикардо де Майя появился на пороге дома Мендоза в Лондоне в сопровождении своей супруги, Лиам был весьма сконфужен этим обстоятельством.

– Я понимаю вас, это не в ваших обычаях, – извинялся высокий, стройный испанец. Он довольно бегло говорил по-английски. – Но моя жена не знает вашего языка, а ее присутствие и участие в нашем разговоре, я думаю, необходимо.

– Да, конечно. – Лиам посмотрел на эту рыжеволосую женщину.

Она вызвала в нем те же чувства, что и у иных мужчин. Ее хорошо иметь для постельных забав, но не в качестве жены, – подумал он про себя. Из того, что написал ему Роберт, он понял, что эта пара примет самое деятельное участие в их предприятии.

– Женщина, с которой следует считаться, – так рекомендовал ее Роберт.

Лиам сначала посмотрел на лежащие перед ним бумаги, а потом на гостей.

– Насколько я могу судить по этим документам, вы имеете полномочия действовать в качестве агентов в Новом Свете. Вы имеете право рекомендовать от лица дома Мендоза в Кордове помощь молодым и независимым правительствам, так?

– Именно так, сеньор, – согласился де Майя.

– Тогда мне хотелось бы услышать, на какую помощь вы рассчитываете от меня? Роберт просит меня оказать вам содействие добраться до Вест-Индии, я сделаю для вас все, что сумею. Но кажется мне, что вы ожидаете от меня чего-то еще, мистер де Майя?

– Мы бы хотели заручиться подобными полномочиями и от вас, – ответил де Майя.

Лиам втянул щеки и уставился в пространство над головами гостей. Наступила пауза. Наконец англичанин прервал молчание.

– У меня есть кое-какие связи в Кингстоне. Вероятнее всего, что вам сначала придется отправиться на Ямайку.

– А оттуда?

– С Ямайки вы можете следовать в любую часть испанской Америки.

– А что мы сможем извлечь из этого… окольного пути, что ли… я правильно выразился?

– Да, вполне. А что до того, что вы сможете извлечь, время покажет. Дом Мендоза, в свое время, финансировал отправку грузов с Ямайки. Я имею намерения создать там банк, круг интересов которого был бы значительно, шире. Разумеется, это будет возможно тогда, когда Ямайка будет иметь торговые отношения с разными странами, например, с Кубой, Пуэрто-Рико или Рио де ла Плата. Но это возможно лишь при обретении этими государствами истинной независимости, так как вы и Роберт предполагаете… Вот при этих условиях Мендоза-банк, основанный на Ямайке, будет иметь шансы открыть свои филиалы и в этих странах.

– Возможно, что так и будет, – негромко сказал де Майя. – Но на протяжении многих лет они были испанскими колониями. Поэтому с уверенностью можно предположить, что население этих стран не скоро отвыкнет от испанского языка, ставшего для них родным, от испанских привычек и обычаев даже тогда, когда они возьмутся за создание нового, более либерального и свободного пути развития.

– Да, это действительно так, – согласился Лиам.

Роберт писал ему в письме о проблемах дома Мендозы в Кордове. Писал он также и об этом испанце-фанатике. Характеристику он давал ему прекрасную: писал о том, что человек этот весьма образован, в высшей мере порядочен и что Роберт хочет связать с ним осуществление далеко идущих планов. Он упоминал и о том, что в подвалах его дома «хоть шаром покати» и поэтому у него другого выбора нет, как попробовать начать новый путь выхода из нынешнего кризиса. Лиам крутил в руках письмо, посвященное деловым вопросам.

– Мой брат предлагает мне объединить наши оба дома с тем, чтобы совместными усилиями более успешно продвигаться в делах. Ведь мы, думаю, что это для вас не секрет, в последние годы были очень разъединены.

– Я в курсе этого, потому что давно слежу за деятельностью дома Мендоза.

– Приятно это слышать. Тогда вам должно быть известно, что мы вполне можем работать вместе и очень успешно работать, если условия приемлемы для обеих сторон. Так что вряд ли стоит опасаться, что предполагаемый банк столкнется с трудностями, работая с испанскими джентльменами, как вы считаете?

– Я полностью с вами согласен, сеньор, – улыбнулся де Майя в ответ.

Он повернулся к своей жене, что-то быстро ей сказал. Мария Ортега поднялась и грациозно склонила голову, прощаясь с Лиамом. И та и другая сторона пытались перещеголять друг друга в сердечности, обмениваясь прощальными знаками внимания.

– Я подумаю, что для вас сделать, чтобы у вас было поменьше проблем, – пообещал Лиам. – Я пришлю к вам своего сына, когда мне станет что-нибудь известно.

Позже, лежа в жесткой кровати в холодной английской гостинице, которая внушала ей стойкое отвращение с первых же минут, Мария высказалась в адрес Лиама Мендоза.

– Да, его братик и половины Роберта не стоит. С этим мы могли бы заключить любое соглашение, которое пожелали бы и на любых для нас условиях.

Хозяин и хозяйка дома на Кричард Лэйн бодрствовали тоже. Они лежали в постели и разговаривали. На Мириам была бежевая ночная шапочка, из-под которой выбивались темные волосы с отчетливо проступающей сединой. Ее ночная рубашка была того же цвета. Застегнута она была до горла, длинные рукава не позволяли ее греховной плоти выглядывать наружу. Мириам была смиренной богобоязненной женщиной, знавшей свой долг. Сейчас этот долг состоял в том, чтобы разговорить своего мужа и тем самым отвлечь от тягостных дум.

– Лиам, тебя что-то беспокоит? Роберт написал тебе что-нибудь, из-за чего ты расстроился? Мне показалось, что ты очень обрадовался, получив от него весточку.

– Я понимаю, что волноваться особенно нечего. Роберт ведь не круглый дурак. Он предоставил этим испанцам большую свободу, но финансовые решения они без его ведома принимать не имеют права.

– Что же тогда тебя беспокоит?

– Я сам, – тихо признался Лиам. – Я тебе не говорил, что Роберт прислал два письма. В одном из них пишет о том, что несколько лет он был живым мертвецом. Но сейчас воскрес, вернулся к жизни и обнаружил, что у него есть незаконнорожденный сын. Матерью этого мальчика он называет одну цыганку.

– Цыганку? Но он не собирается же на ней жениться? Или собирается? Лиам? Он ведь не может жениться на цыганке?

– Собирается или нет, я не знаю. Он об этом не пишет. Но Роберт не скрывает своего восторга мальчиком и собирается сделать его своим наследником.

– Наполовину еврей, наполовину цыган, – в раздумье говорила Мириам. – Лишь небу известно, что из него получится.

– По крови серединка наполовинку, а вот что касается наследства, то он будет вполне Мендоза, ведь его отец – Роберт Мендоза. И сейчас есть возможность воссоединить наши дома. На виноградниках в Хересе стали изготовлять новый сорт вина. Этот испанец привез мне его на пробу. Это что-то невообразимое. Роберт хочет, чтобы я его завозил, притом не в бочках, а в бутылках с этикеткой «Мендоза – Руэс».

– А ты осилишь это дело?

– Если и осилю, то много этого вина я не продам, – признался Лиам. – Но я ему напишу, что возьму столько, сколько смогу. Если ничего не будет мешать, то между нами опять начнутся хорошие, деловые связи.

– Прекрасно. Это хорошее и правильное решение, Лиам. А теперь вернемся к моему первому вопросу: что тебя волнует?

– То расстояние, которое нас разделяет, – ответил он, подумав. – Мы отдалились друг от друга. Раньше у наших домов были общие радости и неудачи, а теперь… Наши сыновья, Джозеф и этот Рафаэль, некогда могут друг друга не узнать. – Он погладил жену по округлившемуся животу. – А что касается вот этого…

Мириам положила свою руку на его и сильнее прижала ее к своему телу.

– Мой отец мечтал о том, что мы с Робертом достигнем единства во всем, что мы будем равноправными партнерами без всякого там старшинства и прочее. К примеру, эти два мальчика, – абсолютно чужие, незнакомые друг другу люди, принадлежащие к различным мирам. И если наши узы с Робертом крепки, так как мы выходцы из одного дома, то наши мальчики обречены на соперничество. Как это было с предшественником Роберта, доном Доминго. Тот же все делал, как ему заблагорассудится. Мне это ясно, Мириам, как пророчество, увиденное Соломоном.

– Не Соломоном, а Даниилом, – поправила его Мириам.

Ее всегда поражала невежественность ее мужа в вопросах торы и талмуда. Он же ведь мог читать и писать, не то, что она. Изучение священных книг было первейшей обязанностью для мужчины, если он был настоящим иудеем. Но, Лиам… – она отбросила эти мысли и подумала о другом.

Лиам улыбнулся и нежно погладил ее по руке.

– Хорошо, дорогая, как все обдумаешь, так мне скажешь.

Она, конечно, глупышка, но жена-прелесть. Разговор с ней оказал на него благотворное влияние. Лиам повернулся и, наконец, обретя удобное положение, уснул.

Мириам еще долго лежала, не сомкнув глаз, – она обдумывала свой план. Да, решила она, он может быть осуществлен. Джозеф – мальчик-умница. Если даже этот пресный испанец не задержится в Лондоне, она найдет учителя испанского языка. И поиски начнет прямо завтра. А Джозефу она объяснит, что папа пока об этом не должен знать. Что, мол, это для него они готовят сюрприз. Вот он будет удивлен, когда его сын заговорит на этом диковинном языке. А когда он этот язык одолеет, то что ему помешает съездить в Испанию, чтобы встретиться со своим дядюшкой Робертом и со своим кузеном Рафаэлем и создать чувство семейной общности. Ничего не мешает, решила она и успокоенная уснула.

 

20

В Кордову Роберт возвратился после полуночи четвертого декабря. Он дольше отсутствовал, чем предполагалось, так как по дороге из Кадиса он посетил Херес, где застал Федерико Руэса при смерти.

Молодого человека придавил дуб, росший вблизи дома. Желая сэкономить деньги на расходах, он взялся валить деревья, из которых изготовлялись бочки для вина, и однажды, когда он валил очередной дуб, с ним случилось это несчастье. Роберт хорошо помнил, как сам посоветовал ему свести до минимума накладные расходы. Роберт, которого мучила совесть за то, что случилось с его виноделом, решил задержаться в Хересе до тех пор, пока не решится судьба Федерико. Был вызван лекарь, который взялся спасти Руэсу жизнь, путем ампутации ему ноги.

– Объясните мужу, что он как был здесь главным лицом и моим партнером, – сказал он Марисоль, – так им и остается. А для того, чтобы изготовлять его замечательный херес, вовсе не обязательно иметь две ноги. Другого такого винодела, как он, нет и быть не может.

Жена Федерико осыпала Роберта неуместными, в данном случае, благодарностями.

– Спасибо вам, дон Роберт, вы самый добрый человек во всей Андалузии.

– Ерунда. Просто его здоровье и работа в моих личных интересах должны быть нормальными, – ответил ей Роберт, смущенный потоком благодарностей в свой адрес. – А теперь я должен ехать, так как в Кордове меня уже давно кое-кто ждет и беспокоится обо мне.

Марисоль скрыла свою улыбку, но Роберт ее заметил. Значит и здесь, в Хересе, прознали про женщину, которую все называли императрицей.

– Я полагаю, что во дворце скоро может состояться свадьба, – заявил он не смущаясь. – Мне придется потерпеть до тех пор, пока Федерико не поправится и вы вместе приедете ко мне в гости.

Остаток пути он мчался, как демон на черных крыльях. От волнения и счастья у него звенело в ушах. Наконец-то он принял долгожданное решение, на душе у него стало легко и радостно. Да, он женится на Софье. Она любит его и выйдет за него замуж: в этом он не сомневался. Он тоже любил ее, а как по-иному можно назвать то чувство, которое постоянно требовало того, чтобы Софья была рядом. Как еще можно объяснить тот жар, молниеносно вспыхивающий в нем при мысли, что он обнимет ее, поцелует и ляжет с ней в постель. Причина его страстного желания Софьи заключалась не только в его шестилетнем воздержании, он сгорал сейчас от желания обладать женщиной, которая завладела его чувствами. И это была Софья со всей присущей ей неповторимостью и душевной красотой, которая была неотделима в его представлении от красоты телесной.

Дорога таяла под копытами скакуна. В свисте ветра ему слышались ритмы фанданго, он громко смеялся и это было чувство чистой, ничем не замутненной радости.

Он не стал звонить в ворота Патио дель Ресибо и поднимать на ноги весь дворец. Ему хотелось проникнуть во дворец без всяких объявлений, как снег на голову, и прямиком отправиться в будуар Софьи. Она будет пребывать в дремоте, а он обнимет ее, снимет с нее шелковую ночную сорочку и, не говоря ни слова, станет ее жадно любить. Они скрепят их союз единением тел. Может быть именно этой ночью она понесет от него еще одно дитя. Если бы только это могло произойти, в каком он был бы восторге! Хотя никто и никогда не заменит ему его Рафаэля, его первенца и наследника.

Роберт остановился у ворот конюшен и не успел отпустить шнур колокольчика, как вышел молодой грум.

– Это вы, идальго! Мне не велено было дожидаться вас. – Юноша протирал глаза, он еще не проснулся и затем взял у Роберта поводья.

– Никто не знал, что я должен приехать, – успокоил его Роберт. – Позаботься о нем как следует, мальчик, он сослужил мне добрую службу. – Слушай, нет ли у тебя свежей чистой воды? – спросил Роберт, перебрасывая через двери загона свой запылившийся сюртук.

– Вот, идальго, в этой байке. Я как раз принес ее вечером, чтобы утром напоить лошадей.

– Подойдет. – Роберт с удовольствием ополоснул затылок, лицо и вымыл руки. Конечно, хорошо было бы принять ванну и вымыться по-настоящему, но он не мог ждать, пока ее приготовят. Душой и телом Роберт рвался к Софье. А пока и этого, с позволения сказать, мытья достаточно.

Дворец был погружен во тьму и безмолвствовал, чему Роберт был рад. По черной лестнице, предназначенной для прислуги, он поднялся наверх и остановился у спальни Софьи. Прежде чем войти к ней Роберт решил снять сапоги. Боже мой, Боже! Да в том состоянии, в котором он сейчас пребывал, ему ничего не стоило завалиться к ней в кровать в этих грязных сапожищах. Усмехнувшись про себя, Роберт осторожно открыл дверь и тихонечко вошел в комнату, так же осторожно прикрыв за собой дверь. Толстая шерсть турецкого ковра, устилавшего пол, делала его шаги бесшумными, когда он направлялся к постели…

Гардины на балконной двери были раздвинуты, комнату освещал яркий свет луны, но полог широкой кровати был задернут. Он отодвинул его и нагнулся, чтобы поцеловать Софью, но ее кровать была пуста.

Мгновенно от страха у Роберта сжалось сердце. Где она могла быть? Да в такой поздний час. Ему в голову сразу же пришло его прибытие из Хереса в прошлый раз, когда его встретила Анхелина ужасным известием. И он тогда чуть не поверил в то, что Софья его оставила. Но сейчас такого не могло случиться, ведь при расставании он чувствовал, что ее кровь бурлит от желания не меньше, чем у него…

Пока звучал внутри него этот монолог, боль и беспокойство за Софью и Рафаэля не уменьшились. Но что же ему оставалось думать, как ни то, что Софья покинула его. Но одна, без Рафаэля она этого не сделает. Подгоняемый страхом и злостью, Роберт бросился вон из этой комнаты, в которую еще минуту назад пробирался пьяным от вкушения сладостного наслаждения любовником. Он помчался по переходу к комнате своего сына. Из-под двери спальни Рафаэля выбивалась полоска света. Роберт не стал сразу открывать дверь, а сначала прислушался. Он явственно услышал голоса мальчика и его матери. Роберт перевел дух. Дорогие ему люди никуда не исчезли. Может быть мальчик заболел или что-то еще заставило Софью быть с Рафаэлем? Роберт без стука открыл дверь.

Комната освещалась светом мерцающей лампы. Рафаэль не спал. Он стоял посреди комнаты и рассматривал себя в большом зеркале, висевшем на стене, Софья стояла позади него и держала руки у сына на плечах. На ней был белый атласный пеньюар, волосы распущены и откинуты на спину. У Роберта захватило дыхание. Софья его поразила своей красотой. Она первая встретила его отражение в зеркале и улыбнулась ему. Софья молча посторонилась, позволяя ему как следует рассмотреть сына.

Мальчик был завернут в широкий талес с белыми и синими полосками и густой широкой бахромой. На его голове красовалась парчовая чалма. Этот головной убор в Испанию завезли мавры, но с их уходом такие тюрбаны продолжали носить лишь евреи. Так одеть мальчика означало только одно – заявить во всеуслышание, что отец этого ребенка был евреем.

– Господи, что вы делаете? – обеспокоенно спросил Роберт.

Он уже представил себе рыскающих по дворцу инквизиторов, хотя и понимал, что это маловероятно.

– Я знакомлю Рафаэля с его настоящим наследством, – спокойно ответила Софья.

Она повернулась к нему, и Роберт увидел на ее лице совершенно незнакомое ему выражение. От нее исходило какое-то мистическое излучение. Нечто подобное он видел на лицах де Майя и Гарри Хоукинса. Рафаэль вообще не заметил, как Роберт вошел в комнату. Мальчик был околдован созерцанием в зеркале себя и своих необычных одежд.

– Софья, я не понимаю, почему ты решила сделать это для меня?

– Не только для тебя, – перебила она его. – Но и для себя, и для Рафи тоже.

– Боже, что за бессмыслица, – подумал Роберт. – Откуда у тебя эти вещи? – спросил он, указывая рукой в сторону Рафаэля.

– Из пещеры. Они очень старые, но все в пригодном состоянии.

– Из пещеры?.. Из какой пещеры?

– Из той, которая в Патио де ла Реха.

«В пещере лежит сокровище». Боже милостивый, он помнил эти слова, ему их до конца жизни не забыть.

– Ты имеешь в виду в старом хранилище? В тайнике? Но я ведь там все обыскал. Там пусто и это никакая не пещера, а всего лишь углубление.

– Пещера находится позади того, что ты называешь углублением. В тот вечер была сильная гроза и в скалу, что позади тайника ударила молния. Я там пряталась от дождя. Меня чуть не убила молния. Вот, полюбуйся. – Софья отбросила волосы, закрывавшие ее левый висок и показала ему след от ожога, который уже заживал.

– Приложи что-нибудь на это место, а то будет горячка, – машинально посоветовал Роберт.

– Я уже прикладывала, но не в этом дело. Задняя стена этого хранилища разлетелась на куски. Вообще-то это была не стена, а только ее видимость. А за ней я обнаружила этот талес. – Она повернулась к Рафаэлю и пальцем дотронулась до полосатого шелка.

– И тебе захотелось сделать для меня что-то, что мне понравилось бы, – тихо произнес Роберт. – Спасибо, дорогая, но…

– Я уже говорила тебе, что не только для тебя, – снова перебила его Софья. – Для всех нас. Она повернулась к сыну. – Рафи, не будь лее таким невоспитанным! Ты же не поздоровался с Робертом.

Мальчик, наконец, прервал свое занятие и повернулся к ним.

– Добрый вечер, дядя Роберт.

Роберт не выносил этого «дядя Роберт», но приходилось терпеть.

– Добрый вечер, Рафаэль, – ответил он. – Ну и как ты тут жил без меня?

– Мама научила меня одной песенке. Хочешь, я тебе спою?

Роберт кивнул. И мальчик запел.

Сначала Роберт не сообразил, на каком языке поет Рафаэль. Но несколько мгновений спустя понял, что он пел на древнееврейском.

– Софья, скажи мне, где ты этому научилась? Как ты смогла научить этому Рафи?

– Я научилась этому в синагоге, когда жила в Бордо, где я родилась, – тихо ответила Софья. – Мой дедушка часто брал меня с собой на молитву, почти каждое утро. В моих жилах течет еврейская кровь. А мое имя – Софи Валон.

Наконец он все понял.

– Тебе удалось вспомнить все, что было с тобой до того, как тебя подобрали цыгане? – прошептал пораженный Роберт.

– Да. Стоило мне лишь увидеть все это в пещере и взять в руки, и я вспомнила.

– Я думала, кому можно довериться, – объясняла Софья, когда они шли через патио к пещере. – Без посторонней помощи я не могла ее закрыть, а так все оставлять тоже нельзя.

– Да, я понимаю. И кто же это? Энрике?

– А кто мог быть еще? – подтвердила она. – Я побежала к нему, как только закончилась гроза.

Они пришли в Патио де ла Реха и Роберт посмотрел туда, куда указывала Софья. Роберт отпустил руку мальчика.

– Останься с мамой, малыш, – пробормотал он, и направился к воротам.

Скала была поднята, а ворота закреплены. За воротами Роберт увидел тяжелую драпировку, закрывавшую вход вглубь пещеры. Рядом с ним стояла Софья.

– Мы убрали отсюда все камни, повесили занавес, который ты сейчас видишь, и установили ворота на место.

– Больше ничего, пока, делать не нужно, – подумал Роберт, – и, конечно, никакой охраны, никаких постов – это сразу бы бросилось в глаза. Что тогда говорить многочисленной прислуге?

– Тебя называют то ведьмой, то императрицей, – усмехнулся он. – Пусть тебя называют кем угодно, лишь бы ничего не пронюхали про эту пещеру. А как мы попадем внутрь? – спросил Роберт.

В ответ на это Софья сняла с шеи маленький ключик на цепочке.

– Эти ворота очень старые и ключ к замку давно утерян. Тогда Энрике пошел и смастерил ключ.

Роберт взял ключ и открыл калитку. Двери легко, без скрипа повернулись на смазанных петлях. – Да благословит тебя Бог, Энрике! За это мы должны вознаградить его по-королевски.

– Обязательно, – согласилась Софья. – Он собирается жениться. И я уже пообещала ему и его невесте знатную свадьбу.

Роберт кивнул, хотя его сейчас мало интересовала личная жизнь прислуги. Он повернулся к тихо стоявшему рядом с ним Рафаэлю. Будь на то его воля, то Роберт давно бы уложил мальчика в кровать, но Софья настояла на том, чтобы он пошел с ними.

– Это же и его наследство, – звучал из ее уст аргумент.

– Ты уже заходил туда? – обратился к сыну Роберт.

– Да, дядя Роберт. Мама меня водила сюда, но я знаю, что это очень большая тайна и ни один человек про это ничего не должен знать. И пусть мне вырвут ногти и выжгут глаза, я все равно никому ничего не скажу, – торжественно заявил Рафаэль.

От подобной клятвы у Роберта мороз по коже прошел. Слышать от ребенка такие жуткие вещи было и смешно и страшновато.

– Никто и ничего такого больного тебе не сделает, малыш, потому что об этом мы никому не скажем, правда? – заверил его Роберт.

Пока Роберт не знал содержимого пещеры, а то, о чем ему сказала Софья о многом не говорило.

Они отдернули занавес и вошли в пещеру. Роберт, подняв фонарь над головой, осветил помещение.

– Боже мой! Да такого количества всяких сундуков, бочек, сосудов не одну жизнь нужно собирать! Даже не верится. Неудивительно, что она все не осмотрела.

– Мамочка, иди сюда, посмотри, что я нашел! – Рафаэль самостоятельно рассматривал содержимое пещеры. Софья и Роберт подошли к нему.

– Я открыл вот этот сундук, и посмотрите, что в нем. – Роберт направил свет фонаря в сторону Рафаэля и окаменел. Мальчик стоял по колено в монетах в одном из огромных сундуков. – Ах ты, господи, – хрипло шептал Роберт. – Значит, эти хитрые, древние Мендоза складывали здесь не только религиозную утварь.

Он взял мальчика и поставил его на пол, затем склонился над сундуком. Взяв двумя пальцами одну из монет, Роберт осматривать ее не стал. Он закрыл глаза. А… Ерунда все это. Монеты старые и никакой ценности не представляют, разве что для любителей старины. Да и из обращения они давно вышли, если относятся к тому времени, что и рукописи. Открыв глаза, он посмотрел на монету, которая лежала у него на ладони. В центре ее помещалась голова мужчины, но изображение стерлось, чтобы можно было что-то разобрать. По краю монеты шли надписи на латинском языке.

– Sittibt, Chniste, – прочитал он вслух. – Дальше не понимаю. – Он задумался, как бы это перевести. – Тебе, о Господи… Софья, Боже мой, мне кажется… кажется, что начальные слова надписи на золотых дукатах, которые чеканились герцогом Пуллийским. Семьсот лет тому назад.

Сначала Роберт ощупал монету, потом взвесил на ладони и попробовал на зуб.

– Золото, – прошептал он в благоговейном страхе. – Готов заложить свою душу, что это настоящие золотые дукаты. – Он повернулся к Софье. – Ты понимаешь, что это значит для всех нас, если я окажусь прав?

– А что, они представляют такую же ценность, как и золотые слитки?

– Такую же. Существовал стандарт, каждый дукат должен был весить пятьдесят четыре грана. Этот стандарт никогда не меняли, поэтому дукаты оставались в обращении очень долго. В те времена не чеканили монеты из какого-нибудь другого металла, исходя из правительственных обещаний об их золотом или серебряном обеспечении. Тогда никто и слышать не хотел о деньгах других, кроме как из драгоценных металлов. Правда, существовали разменные монеты для обихода, но серьезные расчеты велись только золотыми дукатами. – Роберт встал на колени перед сундуком и запустил в него руки по локоть. – Да, впихнули сюда немало монет. Мне понадобятся весы и чернила с бумагой, чтобы все это точно подсчитать. Но это везение, Софья, фортуна. Нам немыслимо повезло.

Софья не произнесла ни слова. Вдруг раздался опять голосок Рафаэля.

– Дядя Роберт, вот еще один такой же сундук, а в нем тоже монеты. И еще два, я не могу их открыть.

Роберту показалось, что его сейчас хватит кондрашка. Потом его восторг перешел в буйный смех.

– Боже мой, мы же снова богаты! Вот ты у меня где, Фарола! Я тебя теперь схвачу за одно место! – Он опять разразился смехом, но, увидев удивленный взгляд Софьи, сообразил, что невольно перешел на английский язык.

Он вскочил с колен и подхватил Софью.

– Ничего, я потом объясню тебе, что это значит. И все остальное тебе объясню. – К ним подбежал Рафаэль и, обнявшись все вместе, они образовали счастливое семейное объятие.

– Как пожелаешь, – сказала Софья. – А пока нужно быть начеку.

– Согласен. Я сейчас просто одурел, Софья. – Он понизил голос. – Сколько сейчас времени? – Он достал часы и взглянул на них. – Ага. Третий час, поздновато, но ничего не поделаешь. Надо приниматься за работу. Софья, сейчас ты и Рафи пойдете спать, я провожу вас наверх. А я отправлюсь в контору и начну подсчеты, необходимо точно знать, сколько и чего мы имеем в этой пещере.

Софья впервые спокойно уснула за последние дни. Даже найденные сокровища не могли ее отвлечь от мыслей о Роберте, когда он был в Кадисе. А теперь он был дома, и у них было достаточно золота, чтобы осуществить множество планов. Софья без сновидений проспала несколько часов и проснулась от того, что почувствовала рядом чье-то присутствие. Это был Роберт. Он сидел на краю ее постели и держал в своей руке ее руку.

– Доброе утро, – нежно приветствовал он ее. – Солнце только что взошло, но ждать я больше не мог…

– Доброе утро. У тебя усталый вид. – Она дотронулась рукой до его щеки.

– Наверное, но у меня за всю мою жизнь не было лучшего повода, чтобы ночью не спать. Дорогая, речь идет о миллионах. Я еще не закончил взвешивать, но уже знаю, что это много, много миллионов. Мы опять богаты, в безопасности и у нас есть будущее.

– А у хунты в Севилье будущего нет, – улыбнулась она. – По крайней мере не такое, как было до того, как мы нашли пещеру.

– А как ты узнала про хунту? – удивился Роберт.

– Ну, это не сложно. Когда ты от счастья что-то бормотал на этом варварском языке, который ты называешь английским, я разобрала слово Фарола.

Роберт, улыбаясь, качал в изумлении головой.

– Софья, ты – самое большое мое сокровище.

Она выглядела очень привлекательно, если не соблазнительно. Лицо ее раскраснелось, из выреза пеньюара выглядывали груди. Роберт, не удержавшись, прильнул к этой кремовой красоте. Его поцелуй застал Софью врасплох, но она обняла его и прошептала:

– Роберт… О, Роберт.

Он хотел сказать ей о своем решении, о том, которое принял по дороге из Хереса, но было не до того ему. Его губы ласкали ее груди и затвердевшие соски, и вот он ощутил ее язык. Его руки блуждали по всему ее телу и ласкали самые потаенные места женщины. Она дрожала от сладостной муки желания. Он на секунду оторвался от нее, чтобы скинуть с себя одежду, и вот он в ее постели. Обнимает ее, ласкает ее, целует в шею, губы, грудь. Ее горячее дыхание обжигает ему кожу.

– Я хочу, чтобы мы поженились, – шептал он, погрузив свое лицо в ее волосы. – Я люблю тебя…

– Тсс… Ничего не говори сейчас, люби меня, Роберт.

– Но ты пойдешь за меня?

– Пойду, любовь моя, – шептала Софья. – Мы найдем раввина, и я пойду за тебя замуж и буду любить тебя всю жизнь.

Из его груди вырвался стон от охватившей его страсти, восторга, желания. Он лег на нее и овладел ее телом, и это было так, будто он вдруг увидел свое будущее.

Карета ровно приближалась к Севилье. С каждым ударом копыт лошадей город подступал все ближе. Вскоре Энрике, натянув поводья, остановил карету на Плаза дель Триунфо. Роберт спрыгнул на землю и направился к крепости Альказара, возведенной еще маврами. Он решил войти в нее через Пуэрто дель Лион, Львиные ворота. Идея встретиться именно здесь, принадлежала Роберту, но кто из них окажется в роли Даниила – он сам или Фарола?

Гранд его уже ждал.

– Добро пожаловать, дон Роберт. Я давно хотел познакомиться с английским идальго. – Оба мужчины пристально разглядывали друг друга. – Говорили, что вы сошли с ума, – произнес в недоумении Фарола. – Но вы не похожи на безумца.

– Я не безумец. – Роберт сделал жест в сторону высеченного из камня места для сидения. – Может присядем?

Они направились к скамейке. Фарола перешел сразу к делу. Его тон был самоуверенным, с некоторой снисходительностью к Роберту.

– Дон Роберт, каким бы ни было состояние вашего разума, вы как были, так и останетесь английским евреем и человеком без средств. Правда, у вас есть земельные участки, но это не наличное золото. Ну, скажите на милость, какие дела мы можем с вами обсуждать?

Роберт улыбнулся. Уж слишком стремительно Фарола пошел на него в атаку, прямо сломя голову. Видимо у него имелись серьезные причины для такой поспешности.

– Как бы то ни было, но я был и остаюсь главой дома Мендоза, – спокойно, даже равнодушно ответил Роберт.

– Я согласен, что это обстоятельство когда-то многое значило, но сейчас оно не значит ровно ничего.

Роберт эту издевку пропустил мимо ушей.

– Скажите, дон Фарола, у вас достаточно золота и драгоценностей для обеспечения той валюты, которую вы и хунта выпустили за последние три года?

– Наша валюта обеспечена, – ответил герцог. – Предполагать что-либо иное, по меньшей мере странно.

– Нет, в этом нет ничего странного, – возразил Роберт. – У меня есть к вам одно предложение. Я хотел бы обеспечить ваши платежные средства. И обеспечить их золотом.

Казалось, Фарола от изумления не может вымолвить и слова. Наступила тишина.

– Как может обанкротившийся дом Мендоза предлагать золото хунте? – наконец промолвил он.

– В данном случае банкротство – это, скорее, состояние души. Когда человек оказывается один на один с судьбой, он иногда убеждает себя, что сопротивляться и продолжать борьбу не имеет смысла. Но это не всегда бывает правильно.

Фарола откинул голову и пригляделся к англичанину.

– Как ненормальный вы не выглядите, несмотря на то, что о вас судачат. Я полагаю, что можно лишиться рассудка и вновь его обрести, но как я могу быть уверенным в том, что ваше предложение весомо?

– Сколько денег вы выпустили в оборот в течение последних трех месяцев? – напрямик спросил Роберт.

– Я точно не могу вам сказать, примерно на пару миллионов реалов.

– Отлично. К концу недели вы получите золото для обеспечения двух миллионов реалов. Это будут золотые дукаты, – добавил Роберт.

Произнеся эту фразу, он ощутил душевный подъем и тот особый вид удовлетворения, который возникает от удачно совершенной сделки. У него на руках теперь имелись соломинки всякой длины, и пусть этот гранд вытаскивает любую из них.

– Дукаты, это несколько необычно, – произнес Фарола. – Но, тем не менее, это весьма благородное предложение. Предположим, что вы сдержите слово, а что вы пожелаете взамен?

– Прежде всего, мне хотелось бы поближе познакомиться с новой конституцией, которая сейчас предложена на рассмотрение Кортеса.

– Ее содержание пока не подлежит огласке. Когда она будет опубликована, то тогда об этом узнает вся Испания.

– Но я не вся Испания, – вкрадчиво и тихо сказал Роберт. – И будь я прежним сильным и уверенным в себе Мендоза, никуда бы вы не делись и включили бы меня в состав хунты и я, естественно, имел бы право высказывать свое мнение по тому или иному вопросу.

– Верно, – герцог поднялся и принялся расхаживать по залу. Роберт наблюдал за ним и хранил молчание. В конце концов герцог повернулся к Роберту. – Золото действительно может быть получено нами? Вы можете поклясться?

– Я клянусь.

Фарола вздохнул. Несомненно, как Роберт и предполагал, золото Фароле и хунте было необходимо, как воздух. Валюта хунты не имела обеспечения и при первом же испытании рухнула бы!

– Очень хорошо, – сказал герцог. – Но учтите, если вы меня обманываете, я просто вас убью, дон Роберт.

– Это не в моих интересах, вас обманывать.

Фарола кивнул.

– Да, понимаю, такое вам просто ни к чему. Значит конституция… – Он сел на скамейку и перешел на шепот. – Мы поставим пытки и рабство вне закона и… – он сделал паузу и посмотрел Роберту прямо в глаза. – Будет отменен трибунал Святой Инквизиции.

Лицо Роберта оставалось непроницаемым.

– Значит тогда в этой дивной новой Испании найдется место свободе вероисповедания?

– Я этого не сказал.

– Нет, это я сказал. Я прав?

Фарола отвел взгляд.

– Мы не в состоянии создать новую Испанию. Речь идет о том, чтобы нынешняя Испания находилась в девятнадцатом веке, а не в каком-нибудь средневековье. Предполагаемая конституция упоминает о том, что основной религией остается римско-католическая вера, а исповедовать любые другие религии будет запрещено законом.

Роберт поднялся.

– Желаю вам приятно провести сегодняшний день, гранд. У нас больше нет вопросов для обсуждения, – с этими словами Роберт направился к выходу.

Его остановил голос Фаролы.

– Дон Роберт, мы всего лишь люди, – тихо сказал он. – Не в наших силах творить чудеса. Здесь не Франция, Пруссия и даже не Англия. Это – Испания. Вы что, так и не сумели понять наш характер, столько лет проживая среди нас?

Роберт остановился, но он по-прежнему стоял спиной к Фароле. Ему вспомнились слова старого дона Доминго. Тогда, когда он впервые ступил во дворец Мендоза, старый идальго сказал ему почти слово в слово то же самое.

– Возможно, что это так и есть. Но в этом вашем бравом, новом мире я не вижу лично для себя никаких преимуществ. За то золото, что я вам предоставлю, можно было бы кое на что рассчитывать. Вы согласны?

– Да, я тоже так думаю, – мягко согласился с ним Фарола. – И что же это?

Роберт вернулся и сел на скамейку.

– Право основать официальный банк Андалузии или, если это станет возможным, и всей Испании, – глядя прямо ему в глаза, раздельно произнес Роберт.

– Ах, вот оно что, понимаю. Есть люди, которые поговаривали, что именно такую цену вам предложил Наполеон, когда вы заключили с ним этот недобрый союз. Теперь я начинаю верить, что это были не сплетни.

– Вы согласны?

Герцог пожал плечами.

– Как я могу соглашаться или нет. То, что вы предлагаете, даст вам огромную власть. И при том, что вас все знают не как идальго, а как англичанина. Прожевать это я еще сумею, но проглотить – нет.

– Боитесь, что мое происхождение вызовет у вас несварение желудка? – улыбнулся Роберт. – Но мои корни – испанские. Если дело лишь в этом, то я в большей степени андалузец, чем вы сами.

– Не только в этом.

Роберт понимающе кивнул.

– Верно, но мое вероисповедание – это не предмет для дискуссий.

– Откровенно говоря, мне это абсолютно безразлично, но найдутся такие, причем в хунте, которые весьма разборчивы в таких вопросах. Им будет сложно найти общий язык с тем, кого они сочтут за иудея.

– Как я только что сказал, это не предмет для каких-либо компромиссов.

– Да, но история рода Мендоза состоит из ряда компромиссов. Гениальность Мендоза по этой части неоспорима. Почему бы и вам не доказать вашу способность следовать традициям ваших предков?

– В каком смысле?

– Ну, скажем, сделать небольшой, но достаточно демонстративный жест или два таких жеста. Взять, к примеру, вашу приятельницу… – Роберт начал подниматься, но Фарола удержал его за руку. – Нет, нет, вы неправильно меня поняли. Я ни в коей мере не собирался бросать на вашу госпожу даже и тени неуважения. Она – героиня. Но, если вы сочтете уместным для себя взять себе в жены женщину, которую почитает и благотворит вся Испания, и сделать это по католическому обряду, чтобы он стал достоянием всей Испании – тогда, я думаю, ничего не стоило бы развеять страхи всех, даже самых недоверчивых людей.

– А банк?

– Полагаю, что это дело можно уладить. В конце концов, должна же существовать инстанция, которая взяла бы на себя заботу о золоте, предоставленном стране домом Мендоза.

Покидая дворец Фаролы, Роберт рассмотрел это величественное здание. Во дворце Мендоза все его великолепие было упрятано за высокими, безликими стенами. Этот же дворец выставлял весь свой блеск напоказ. У Мендоза такого не было, да и быть не могло, рассуждал Роберт. Даже тогда, когда его род переставал быть евреями, он никогда не осмеливался демонстрировать свое богатство, открыто выставлять его напоказ. Зависть злопамятна и вручает вашим врагам огромные дубины, с которых они могут в любую минуту сдуть пыль и воспользоваться ими по назначению. Значит, тому и быть. Поколения Мендозы являли свету чудеса долготерпения, а сейчас пришла и его очередь продемонстрировать одно из лучших качеств своего рода.

Роберт высунулся из окна кареты.

– Энрике, подгоняй – мы едем домой.

У него не было ни малейшего понятия о том, каким образом он будет убеждать Софью венчаться в католическом храме, у пастора. Сейчас, когда она очарована своим новым для нее происхождением – это неуместно. А стоило ему приехать во дворец и увидеть ее, как ему показалось это вообще невозможным. Когда Софья встретила его у Патио дель Ресибо, он сразу же заметил, что у нее все тот же приподнятый и торжественный настрой. Она теперь не упустила возможности расспросить его о том, каковы результаты поездки в Севилью.

– Роберт, я сделала самое удивительное открытие. Ты не поверишь, но тебе придется поверить.

– Софья, куда мы идем? Это что, срочно? Нам нужно о многом с тобой поговорить.

– Нет, это не терпит никакого отлагательства. Я была вне себя от нетерпения все эти дни, пока тебя не было. Это самое знаменательное событие в истории твоей семьи.

Она привела его туда, где находился этот загадочный знак на стене – пустое место с дырочками, оставшимися от крепления какого-то предмета.

– Пойдем, я тебе кое-что покажу, – шептала она, – Я сама ее отполировала и вычистила, и она стала очень красивой.

Софья разыскала среди сокровищ пещеры ту самую дощечку, которая когда-то висела на стене.

– Я сразу же догадалась, что это она. Я нашла ее в глубине пещеры, – объяснила она.

Софья прикрепила дощечку на стену, и она полностью закрыла пустое место. На ней были изображены замысловатые орнаменты и причудливые рисунки птиц, листьев и цветов. Древнееврейский шрифт, вырезанный на ее поверхности потемнел за века, но это лишь лучше оттеняло буквы на золотистом фоне.

– Текст на дощечке полностью совпадает с тем, что написано на медальоне, – объяснила Софья. – Я специально достала его и принесла сюда, чтобы сравнить.

«Если я тебя забуду, Иерусалим, забудь меня десница моя…»– вполголоса процитировал Роберт.

Затем встал, неотрывно посмотрел на доску с древними надписями и повернулся к Софье. Он нежно взял ее за руку и привлек к себе.

– Дорогая, моя любимая, это не может оставаться здесь.

– Не может? Почему?

– Софья, ты что, забыла, где мы живем? Это Испания, а не Франция. Ты взрослая женщина, а не ребенок. Та самая инквизиция, которая плугом прошлась по твоим и моим предкам, все еще существует здесь. Да, ее собираются отменить, но любая другая религия, кроме католической, все равно будет запрещаться. Кто-нибудь еще видел эту дощечку, кроме тебя?

Софья опустила голову.

– Нет, никто. Я заперла калитку и никого сюда не впускала. Я надеялась, что когда ты вернешься и устроишь свои дела с хунтой, то тогда может…

– Я смог устроить все дела с хунтой, как ты выражаешься, – сказал он ей. – И довольно удачно. Но эти дела не чудеса и не иллюзии, любовь моя. Софья, ты сейчас переживаешь открытие себя заново, ты по-иному воспринимаешь мир, себя, свою жизнь. Я понимаю, что тобой руководит, но ты не можешь забыть о нашем Рафи и о том, что его нужно оберегать и защищать.

– Я хочу воспитать его в еврейском духе, – шептала она. – Ох, Роберт, я так этого хочу.

– Я понимаю, но это сейчас невозможно. По крайней мере открыто, если мы хотим сохранить его, удержать.

– Удержать? А как это еще может быть по-другому?

– Может быть разумнее его отправить в Англию? Там он спокойно может быть евреем, уж там это намного легче, – сказал Роберт.

– Ты имеешь в виду, послать его к твоему брату?

– Если Лиам отнесется ко мне с благосклонностью, то это вполне осуществимо.

– А тебе не хочется возвращаться в Лондон?

Роберт отрицательно покачал головой.

– Моя жизнь здесь, Софья, и мое назначение. Я дал моему отцу обещание, что возьму в свои руки дом Мендоза в Кордове и добьюсь его процветания. Теперь у меня появился еще один шанс сдержать обещание. Не могу я мимо него пройти.

Она скрестила руки на груди, прижав их к сердцу, будто ее охватила невыносимая боль, потом повернулась и стала смотреть на медную табличку.

– «Если я забуду тебя, Иерусалим…» – медленно произнесла она. – Но ведь это значит, что мы должны забыть про то, что мы евреи, если все делать так, как ты говоришь. Я так тебя поняла?

– Это не совсем так, – тихо сказал Роберт, – мой отец давно рассказывал мне об этом псалме, который стал девизом семьи. В качестве девиза этот псалом был выбран очень давно, когда Мендоза были в изгнании в Африке. Человек, которому принадлежала эта идея, желал, чтобы его дети думали о Кордове как о Иерусалиме. Это Кордову они не должны были предавать забвению.

– А Рафаэль? – хриплым шепотом спросила она.

– Кордова – наследство Рафаэля, дорогая. А он – наше будущее. Ему место здесь, с нами. Конечно, мы расскажем ему о его еврейских корнях, мы обязательно введем его в иудаизм, хотя понятия не имею, как это сделать. Ни ты, ни я практически ничего об этом не знаем, но самое главное условие, что бы мы ни предпринимали в этом направлении, это должно сохраняться в глубокой тайне. Для этого мы должны снова спрятать в пещеру нашу молитвенную атрибутику. Рафи умеет хранить тайны и с возрастом поймет, для чего это нужно.

Софья долго ничего не отвечала, потом посмотрела на него.

– Роберт, я кое-что знаю об иудаизме, я вспомнила. Не произноси имени Господа Бога твоего напрасно. Если ты по каждому поводу не будешь произносить «Боже мой» или «Господи», то, может быть, мы сумеем воспитать нашего Рафаэля евреем. Ну, а теперь, эту дощечку отнести назад в пещеру мне, или это сделаешь ты?

– Это сделаем мы вместе.

Они сняли со стены доску из полированной меди.

– У тебя есть что-нибудь подходящее, во что ее завернуть? – спросил Роберт Софью.

Софья пошла на поиски и вскоре вернулась. В руках она несла талес – накидку для молитвы. Этот кусок шелка в белую и синюю полоску, Роберт видел на плечах Рафаэля в ту ночь, когда он вернулся из Хереса.

– Это подойдет? – спросила она.

– Это то, что больше всего подойдет, – с торжественной ноткой в голосе произнес Роберт.

Они тщательно обернули доску в талес и отнесли ее в пещеру.

– Надеюсь, что это не навечно, – задумчиво сказала Софья, обводя взглядом кувшины, сундуки, бочонки, в которых содержались душа и сердце Мендоза.

Роберт увидел слезы на ее глазах.

– Не плачь, любовь моя. Мы сумеем защитить нашего сына, как мы и поклялись. Разве ты забыла?

Она кивнула ему и сквозь слезы улыбнулась. Роберт пальцами ласково погладил ее по щекам. – Дом Мендоза пройдет через все невзгоды и заблистает в лучах славы и богатства в Кордове и не только для нас с тобой, а и для Рафаэля и его сыновей. И когда-нибудь все переменится.

– Ты веришь в это?

– Всей душой, – ответил он. – Подули ветры перемен, моя маленькая Цыганочка. Мы станем лицом к ним, и что бы они ни несли на своих крыльях, бури ли иль отдохновенье, они придадут, нам силы. А когда бури и ветры стихнут, я слово тебе даю, Софья, – Мендоза будут здесь.

События, которые последовали за этим.

В 1812 году Наполеон вторгся в Россию и был обречен на поражение. Он не смог завладеть ее пространствами. Период счастья, побед и везения растаял, как туман – он больше не был вечным победителем. В 1815 году Веллингтон в битве при Ватерлоо нанес ему завершающий удар. Император Европы сдался на милость победителей и остаток своей жизни провел на пустынном острове, что в Южной Атлантике под названием остров Святой Елены. Там он и умер в 1821 году. В 1840 году французы перевезли его останки на родину и с почестями похоронили его в Соборе Инвалидов.

19 марта 1812 года в Кадисе испанский Кортес, состоявший из представителей многочисленных местных хунт, обнародовал конституцию Испании. В 1814 году в Испании была реставрирована монархия и на трон взошел Фердинанд VII, жестокий абсолютист. Он аннулировал конституцию, но не смог удержать испанские колонии и вскоре лишь Пуэрто-Рико, Куба и Манила остались вассалами Испании. Андалузия утратила не только свое богатство, которое она обрела в следствие своей исключительной роли в торговле с Америкой, но и лишилась, впрочем, как и вся Испания, возможности стать частью современной Европы. Она превратилась в самую бедную провинцию, а дети Герильеро стали бандитами.

А как же судьба распорядилась с Мендоза? Об этом в следующем романе.